Бесплатный фрагмент - Ничей

Несколько слов от автора

«Раньше возможно было продвижение, был интерес, а теперь нет». Так отозвался о сегодняшних перспективах литературного творчества мой старый знакомый. Между строк подразумевалось: «Бросай уже ерундой заниматься. Кому сейчас книжки нужны?» Я не стал спорить. Ситуация действительно скверная. До чтения ли даже самым верным поклонникам?.. Но, думаю, всё равно не стоит отчаиваться. Надежда есть и в темные времена. К тому же бывает полезно заглянуть во вчерашний день — можно найти ответы на вполне актуальные вопросы.

— Зачем это? — произнес сумрачный голос.

Гаг поднял глаза. Над ним стояли двое — какие-то незнакомые из местных, тоже совсем молодые. Гаг осторожно опустил голову южанина на траву и поднялся.

— Зачем… — пробормотал он. — Откуда я знаю — зачем?

Аркадий и Борис Стругацкие

«Парень из преисподней»

Часть первая
Козлы

Глава первая
Семейные ценности

Спикер областного парламента Хрюшников сидел за столом и ковырял в носу. Когда я сделал еще несколько шагов по ковру и присмотрелся, стало ясно, что ковыряет он не в носу, а в ухе. И не пальцем, а дужкой очков.

— Можно, Виталий Иванович? — повторил я.

— Заходи, Алексей Николаевич, — отозвался спикер. — Что у тебя там?

— Подписать кое-что надо.

Виталий Иванович вздохнул так, будто сию минуту закончил разгрузку вагона.

— Сколько раз я тебе говорил: бумаги на подпись сам не носи, передавай через консультанта? А?

— Там нюансы могут быть, Виталий Иванович. Комментарии могут потребоваться.

Спикер вздохнул сильнее.

— Комментарии потребуются — вызову. Ох, Алексей Николаевич…

— Что, Виталий Иванович?

— Всему вас учить надо. Сразу видно: не работали в обкоме.

— Да тут бумаг немного, — начал я.

Было в самом деле неловко, что оторвал занятого человека от дела. Выбил из колеи.

— Ладно, оставляй, — смягчился спикер.

Я мысленно перевел дух и приготовился дать задний ход. Тут двойная входная дверь за моей спиной скрипнула.

— Виталий Иванович, разрешите? — вслед за дверью проскрипел голос, по тембру сильно похожий на звук несмазанной петли.

Оборачиваться, чтобы понять, кто это, было необязательно.

— Заходи, Никифор Мефодиевич, — кивнул хозяин кабинета.

Обогнув меня заодно с приставным столиком, полубоком, немного шаркая при ходьбе, в святая святых законодательной власти проник консультант нашего спикера Никифор Мефодиевич Толиков. Меня он приветствовал едва заметным кивком и присел на стульчик напротив.

Никифора Мефодиевича в парламентском кругу знали все. Принят он был на полставки и отвечал за духовно-нравственную сферу. Лет ему было много. Даже очень много, и кое-кто поговаривал, что пора бы человеку на покой. В аппарате в таком возрасте уже не работали. Однако спикер к нему благоволил и принимал всегда без очереди («С острой болью», как шутил один наш коллега). Секрет проходимости был прост: во времена, не слишком отдаленные от нас, товарищ Толиков занимал высокую должность в управлении КГБ. А бывших чекистов, как известно, не бывает. Про его выдающиеся успехи на ниве нравственности и духовности ничего слышно не было, зато слухи и сплетни он носил начальству исправно.

Спикер шевельнул бровью и перестал ковырять очками в ухе. Никифор Мефодиевич покосился на меня и, приподняв скрюченное тело над столом, забормотал что-то Виталию Ивановичу в другое, свободное ухо. Спикерская бровь поползла вверх. Я попробовал прислушаться.

— Алексей Николаевич, погуляй! — оборвал мои попытки спикер.

Подрагивая кистью правой руки, Никифор Мефодиевич продолжил едва слышное бормотание. Мне почудилось, что прозвучала знакомая фамилия, но проверить это ощущение я объективно не успевал.

Предупредительнейшая Алевтина Викторовна в первой приемной читала популярный у аборигенов таблоид «Энциклопедия здоровых импульсов». По-моему, ту ее часть, где повествуется о внебрачной жизни эстрадных звезд.

— Что-то у нас Никифор Мефодиевич какой-то взволнованный, — попытался я прозондировать почву.

— Ой, не знаю, Алексей Николаевич, — откликнулась она, подняв голову от газеты. — Ничего не говорил, сразу вошел.

Пришлось мне отправиться восвояси. Там, под дверью моего кабинета, переминался с ноги на ногу очередной гость. Я мысленно застонал, потому что после визита к спикеру, как всегда, хотелось немного побыть наедине с собой. Да и голова после вчерашних излишеств еще побаливала.

Гостем оказался собственный корреспондент агентства «Интерксерокс» Василий Онищенко.

— Привет! Какие новости у пресс-службы? — заулыбался он.

— Спикер с утра ковырял в ухе, — ответил я.

— Что?

— Ничего. Шутка, — я погремел ключами. — Заходи, раздевайся, ложись.

— Сам всё шутишь, — сказал Онищенко, усаживаясь на стул. — Скучно живете у себя в парламенте. Ни скандалов, ни сенсаций.

— Стабильность в регионе. Всё под контролем.

— Давай, что ли, сами что-нибудь придумаем, — продолжал развивать свою мысль Онищенко. — Нельзя же так постоянно.

— Кто сказал, что нельзя? Ты вон у губернатора бываешь на брифингах, вот и попроси его подкинуть парочку сенсаций.

— Там у нас договорные обязательства знаешь, на какую сумму?

— Знаю. Кофе хочешь?

— Растворимого?

— Ну, ты буржуй! — я изобразил на лице праведный гнев. — У нас организация бюджетная, бедная. Другого напитка не держим.

— Знаем, какая вы бедная организация, — усмехнулся Онищенко. — Ладно, наливай.

— Налью, когда закипит. Включи чайник, — и я потянулся к свежим газетам. — Прессу вот еще не видел. Может, там и есть какой-нибудь скандал.

— Я тоже не видел, — оживился Онищенко. — Дай мне что-нибудь из ненужного.

— Всё у нас нужное, всё важное. Держи вот «Факты и комментарии», насладись пока.

— Да чем там наслаждаться?

— Версткой насладись, если больше нечем, — посоветовал я, листая одной рукой «Негоциант».

Электрочайник забулькал и щелкнул.

— Смотри-ка, твоего начальника приложили, — сказал Онищенко.

— Хрюшникова?

— Нет, Забегалова.

— Тоже мне начальник… Кого-кого приложили? — от удивления я даже отложил «Негоциант».

— Забегалова.

Я действительно оторопел.

Управляющий делами областного парламента товарищ Забегалов был в аппарате личностью легендарной. Спикеры сменяли друг друга, а Валентин Юрьевич не только оставался на плаву, но с каждой такой сменой двигался наверх. В прошлом деятельный комсомольский вожак, первый и единственный публичный шаг он сделал, издав книжку. Произведение представляло собой адаптированный вариант старой курсовой работы Валентина Юрьевича. Из работы был убран эпиграф (цитата из доклада Брежнева съезду КПСС), а сам текст практически не претерпел изменений. Курсовую работу студент Забегалов посвятил истории вузовской комсомольской ячейки. В современном кратком предисловии к ней говорилось, что задача воспитания молодежи — одна из важнейших на нынешнем этапе развития. На этом вся публичность Валентина Юрьевича закончилась. Дальнейшая его деятельность протекала под плотным покровом канцелярской тайны…

Я пробегал глазами полосу «Фактов и комментариев», когда в кармане задергался мобильник. Режим вибрации я включал, идя на высочайший прием, а потом порой забывал отменить. Номер был знакомый.

— Давай чуть позже перезвоню, а?

— Как куролесить, так сейчас, а как поговорить, попозже? — раздалось в трубке.

— Давай, давай. Потом наберу. Народ у меня, — я дал отбой.

И тут, как будильник «Маяк» (у меня в детстве был такой), пулеметно затарахтел аппарат внутренней связи. Онищенко сочувственно посмотрел на меня.

— Алексей Николаевич, зайдите ко мне.

Это был голос управляющего делами.

Лифт вознес меня тремя этажами выше. Здесь ремонт был явно лучше и свежее, чем у нас. И пол коридора устилала ковровая дорожка не грязно-красного, а зеленого цвета, успокаивающего нервы. Прикидывая возможный ход беседы, я двинулся в сторону приемной управделами. Одна из дверей на моём пути была распахнута, и красовалась на ней табличка «Ядрёная Россия». Миновать ее ускоренным шагом не удалось.

— Алексей Николаевич, можно вас на минутку?

То был помощник лидера фракции Ростик — точнее, Ростислав. Вполне безобидный молодой человек с румянцем на щеках. Лидером числился спикер Хрюшников, само собой, на чужом этаже почти не появлявшийся. Зам спикера по фракции, депутат Филейкин, тоже был в партийном кабинете редким гостем. Так что Ростик сиживал тут, под знаменем с медведем, в гордом одиночестве, периодически отбегая на задания.

— Ростислав, не могу сейчас. К Валентину Юрьевичу иду.

— Алина Вениаминовна просила.

Я мысленно дернулся.

— Давай минут через двадцать, ладно? Позвони мне или просто заходи.

И, наконец, толкнул дверь приемной.

Приемная управделами была местом общего пользования. В том смысле, что Валентин Юрьевич делил ее с двумя своими ассистентами — товарищами Власьевым и Лесных. Их дверь, тоже общего пользования (одна на двоих) была слева, его — справа. В самой приемной сидели две секретарши. Одна из них, Ульяна, как обычно, улыбнулась мне. Другая, Лариса, была явно не в духе. И я, кажется, уже догадывался, почему.

— Валентин Юрьевич один?

— Да. Он ждет вас, Алексей Николаевич, — ответила Ульяна.

Я постучался для порядка и вошел.

Уловить настроение Валентина Юрьевича было несложно. Управляющий обширным парламентским хозяйством казался мрачнее тучи. Как всегда, из-за стола, заваленного горами бумаг, он не вышел и приветствовал меня вялым пожатием руки через его поверхность. Свежий номер «Фактов и комментариев» лежал прямо перед ним. Заметка в газете была жирно обведена ядовито-желтым маркером.

— Читали, Алексей Николаевич?

— Читал, конечно.

Управделами поморщился, как от зубной боли.

— Я уже отдал необходимые распоряжения, — начал он напряженным голосом. — Скажите мне, у нас есть с этой газетой договор?

— Есть.

— И сколько мы им перечисляем?

Я сказал, сколько.

— Много. А почему тогда появляются подобные вещи?

— У всех своя редакционная политика. Мы же не всю газету выкупаем, а платим за согласованные материалы о парламенте.

— А понятия о порядочности у этих журналистов есть?

— Это всегда субъективно, Валентин Юрьевич, — сказал я.

Забегалов поморщился так, будто ему начали добираться до нерва.

— Я никогда не стал бы реагировать на статью обо мне лично, — начал он с пафосом, — но здесь непосредственно затронуты мои близкие. Здесь поставлена под сомнение наша честь.

— Мы будем судиться? — уточнил я.

— Я сам буду судиться, если потребуется! — объявил Забегалов. — Я не намерен прибегать к помощи нашего юридического отдела. Я юрист и кандидат наук.

Я молча ждал продолжения.

— Проекты договоров на следующий год завизированы? — перешел к сути Валентин Юрьевич.

— Да. Виталий Иванович на днях всё подписал.

Если быть абсолютно точным, то спикер подписал всё вчера вечером. Но я не стал уточнять.

— Свяжитесь, пожалуйста, с этой редакцией, — сказал управделами. — Свяжитесь и потребуйте поставить официальное опровержение.

— Текст подготовит пресс-служба?

— Текст подготовлю я сам.

— За чьей подписью дадим?

— Это решится позже. Я вам сообщу, — изрек Валентин Юрьевич, глядя куда-то сквозь меня.

Заметка в номере называлась так: «Семейные ценности». Ее полный текст был следующим:

«Семейные ценности — это святое. Самое полное и убедительно обоснование данного тезиса можно найти в творчестве Марио Пьюзо. К творчеству от слова «натворить», наверное, можно отнести и деятельность нашего героя.

Кто он? А просто скромный труженик аппаратного поля. Должность — управляющий делами областного заксобрания. Всего-то. Зовут его Валентин Юрьевич Забегалов. И написал он целую книжку… ну, или что-то похожее на нее. Написал если не сто лет назад, то всё равно очень давно. Когда многие деревья еще были маленькими, а сам Валентин Юрьевич являлся передовой коммунистической молодежью. То есть состоял в резерве и помощниках у КПСС. Учился он тогда в технолого-продовольственном институте, куда и с «тройками» брали. Функционировал в качестве секретаря комсомольской ячейки.

Про нее же, ячейку эту, и был его печатный труд. Про нелегкую ее историю со всеми изгибами и колебаниями вместе с генеральной линией. Текст, впрочем, вышел не особо ярким: фигурировали там, главным образом, цитаты и цитатки из постановлений съездов, конференций и пленумов. Чего вы хотите? Время было такое.

Так, пожалуй, и кануло бы это сочинение в бездну эпох, но — не тут-то было! Автор уже в разгар рыночных реформ взял и издал его по-серьезному, по-взрослому. Раньше было для отчета, а нынче — для общества. Вы спросите, что здесь интересного? А вот что. Не сто лет назад, а на прошлой неделе было принято решение книжку Валентина Юрьевича переиздать. В рамках региональной программы патриотического воспитания! Бюджет оплатит?..

Да, вы еще спросите, при чем тут семейные ценности? При том: отклик на книжку Валентина Юрьевича Забегалова уже пишет Юрий Валентинович Забегалов. Угадаете, кем он приходится нашему герою? Конечно, любимым сыном. И работает в том же аппарате, что и сам историк комсомола. «Отец, слышишь, рубит? А я отвожу».

Вкалывает, кстати, Забегалов-младший в архивном отделе парламента. Ходят слухи, что тамошние залежи информации даром не пропадают, а кое-кем используются, например, для написания диссертаций. Но вот это уже совершенно отдельная тема.

Василиса Микулишна»

Я перечитал заметку еще раз, ухмыльнувшись словам о творчестве Марио Пьюзо. Потом помассировал затылок и глянул в окно. На клумбе у здания парламента паслась дворняга, расцветкой похожая на корову. Чуть поодаль две другие дворняги занимались любовью. Проблемы семейства Забегаловых были им по боку.

В дверь аккуратно постучали. Я поднял голову и сказал: «Да!»

— Алексей Николаевич, а как же кофе пить?

На пороге стояла Наталья Владиславовна, наш специалист по связям с общественностью. Когда пресс-служба только-только создавалась заново, к нам ее командировал лично Хрюшников. Каюсь, ни малейшего восторга я не испытал. В резюме новой сотрудницы в графе «Работа» значились одни лишь сведения о нескольких месяцах, проведенных под началом малоизвестного партийного парламентария. Я начал отбрыкиваться, но спикер моих возражений не принял. Чуть погодя я узнал, что у очаровательной Натальи имеется родня в дирекции некоего предприятия. По случайному совпадению — именно того, которым прежде командовал сам Виталий Иванович.

Впрочем, эта сотрудница оказалась приветливым и совсем не глупым человеком. Ветеранов аппаратной службы то и дело шокировали ее наряды, но в наш маленький коллектив она влилась быстро и органично.

— Спасибо. Меня тут уже… напоили, — ответил я.

— А может, зайдете? У нас зефир в шоколаде есть.

Против зефира невозможно было устоять. Тем более что позавтракать мне сегодня не удалось.

Помещение, где разыгрывались церемонии коллективного кофепития, находилось почти напротив моего персонального кабинета. Здесь трудились доблестные бойцы пресс-службы, включая любезную Наталью Владиславовну. Ее консультантская ставка бесила парламентских старослужащих не меньше, чем наряды. Правда, выражалось это бешенство главным образом в косых взглядах. Секрет быстрого выдвижения молодой сотрудницы был секретом первые недели три, не больше…

Кофе в чашке уже благоухал, и почти столь же сладкой была улыбка моего неформального заместителя Витюши Петрова. Вообще-то, он был Виктором Александровичем и разменял четвертый десяток, но за ясные голубые глаза и белый чубчик вся внутрипарламентская вертикаль звала его исключительно уменьшительно-ласкательно. Витюша отличался обходительностью манер, пунктуальностью и педантичной исполнительностью. Когда-то, на стыке студенчества и взрослой жизни, он тоже грешил журналистикой, но потом попал в аппарат и закрепился. Консультант Петров пережил все перестройки, реорганизации и ликвидации пресс-службы, четырежды временно исполнял обязанности ее главы — один раз даже с прибавкой к жалованью в размере пятисот целковых, но шефом так и не стал. Это, по-моему, наложило отпечаток на его личность.

Витюша улыбнулся еще шире.

— А мы шефа ждем, не пьем.

Я улыбнулся в ответ.

— Пейте. От этого не сопьетесь.

— Говорят, тебя профессор вызывал, — осторожно начал Витюша.

Профессором мы в узком кругу называли Валентина Юрьевича. В узком же кругу Виктор Александрович обращался ко мне на «ты». Как выходец из творческих коллективов, излишнего чинопочитания я никогда не любил.

— Приглашал, да, — рассеянно сказал я, прихлебывая из именной чашки.

— Опять обещал всех разогнать?

— Как ни странно, нет. Забыл, наверное.

— Забыл?

— Более важная тема нашлась, — пояснил я.

Все, как по команде, перестали прихлебывать.

— Читайте «Факты и комментарии». Других комментариев пока не будет.

Дверь приоткрылась, и показалось лицо Ростика.

— Алексей Николаевич, я снова к вам.

Я подхватил чашку.

— Пошли.

— Понимаете, Алина Вениаминовна просила обеспечить освещение в СМИ нашего конкурса, — продолжил Ростик уже в моем кабинете.

— Конкурса? — я сегодня туго переключался.

— Да, под патронажем «Ядрёной России». Там есть ограничения по закону, парламент не может использовать на это свои денежные средства, но Алина Вениаминовна сказала, что вы найдете вариант.

— Может, и найду. Это что-то социальное, по-моему?

— Социальное. Под лозунгом: «Всё во имя человека!»

— Фамилия человека не называется?

— Что?

— Ничего, это я так… Музыка навеяла. А финал скоро?

— Как раз перед выборами в Госдуму, — сказал Ростик.

— Понятно. Оставляй бумаги, подумаю.

— Алина Вениаминовна просила поскорее.

— Не обижу я ее, не волнуйся.

Выпроводив активного Ростика, я допил остывший кофе и потянулся за скандальным номером газеты. В этот момент опять задергался и запиликал мобильный.

— Послушай, что за фигня творится? — услыхал я голос директора издательского дома «Факты и комментарии» Андрея Бутурлина.

— Ты о чем?

— Сам знаешь.

— Ну, это скорее моя очередь спрашивать.

— Ладно, я подъеду сейчас. Сможем поговорить?

— Сможем. Подходи сразу в кабинет.

— Давай лучше в машине.

Синяя «девятка» Андрея стояла за пихтами, немного наискосок от здания парламента. Я устроился на переднем сиденье, поближе к собеседнику.

— Ты что, пресс-службой уже не руководишь? — без предисловий спросил Андрей.

— Почему?

— Откуда я знаю, почему? Я в аппаратные игры не играю.

— Давай без загадок. Повод какой?

— Колобков у тебя работает?

— Только числится. Подчинен формально.

— Я ваших нюансов не знаю, но этот придурок сегодня у меня был.

Владимир Владимирович Колобков на аппаратной службе в заксобрании находился недолго, месяцев около двух. За рекордно короткий срок он забодал своей душевной простотой буквально всех и каждого. В позапрошлой жизни Колобков редактировал комсомольский печатный орган. Падение советской власти он благополучно перенес, но не усидел в кресле после очередных демократических выборов. Дальнейшие его мытарства протекали во всяческих эфемерных партийных структурах, которые позднее оптом влились в «Ядрёную Россию».

Там Колобков пробыл дольше, чем на редакторском месте, проявив неожиданную цепкость в борьбе за выживание. Даже протиснулся в замы по идеологии. Однако на этой зыбкой почве тоже не устоял. Партия в том, что касалось данной материи, строго ориентировалась на указания из федерального центра. А поскольку указания часто запаздывали, в региональной ячейке большую часть времени выжидали, дабы не совершить политическую ошибку. Кипучей натуре Владимира Владимировича такая пассивность была чужда, и однажды его импровизацию признали вредной. Колобков жутко обиделся и пропал из партийного офиса, предварительно уничтожив содержимое своего компьютера. По слухам, отлеживался на даче, среди кустов и грядок, откуда его и вытащил всё тот же Валентин Юрьевич Забегалов.

— И что тебе Колобков говорил? — поинтересовался я.

— Требовал назвать имя автора. Орал, как резаный.

— Ты назвал?

— Еще чего! Это я только суду обязан, — фыркнул Андрей.

— И как наш товарищ реагировал?

— Орал еще громче. Угрожать начал: дескать, у парламента свои рычаги имеются. Я уже хотел ему в нюх дать. Он что, всегда такой псих?

— Он вообще псих, в медицинском смысле.

— Серьезно?

— Абсолютно. И справка есть.

— Иди ты! — Андрей посмотрел на меня с недоверием. — Лечился, что ли?

— Еще при советской власти. Прямо с работы забирали в дурку. Да ты поспрашивай у журналистов со стажем.

— Ну и дела!

Я развел руками.

— Андрей, ну а теперь ты мне скажи: откуда заметка? Кто автор, я не спрашиваю.

— Прости, не могу. Не имею полномочий, — Бутурлин отвел глаза.

— Тогда спрошу по-другому. Это не твое решение?

— Не мое.

Я вздохнул и тут же вспомнил беседу с Хрюшниковым.

— Есть официальная информация для тебя. Забегалов требует поставить опровержение. Он явно на взводе.

Андрей пожал плечам.

— Пусть несут. Посмотрим.

— Ты за последствия не опасаешься? — я прищурился.

— Чего мне опасаться? У нас свои учредители, московские. Вот будет ваш парламент все полосы выкупать, тогда и станем писать только хорошее.

— Я почти то же самое Забегалову сказал.

— Правильно сказал. Да и кто он такой, этот Забегалов?! Я его даже в лицо не знаю. Я и Хрюшникова твоего один раз видел — когда ты нас знакомил. Колхозник колхозником. Как ты с ними вообще работаешь?

— Не я выбирал. Народ.

— А, брось! Забегалова народ не выбирал.

Я вздохнул еще раз, совершенно по-спикерски. И тут опять зазвонил мой мобильный. Это был Витюша.

— Ты где?

— Близко. Что случилось?

— Тебя на малый совет зовут. Ищут, найти не могут.

— Мой номер у всех есть. Пусть не идиотничают.

— Потеряли, наверное.

— В очередной раз, значит… Подожди, какой малый совет? В плане на сегодня ничего нет.

— Внесли только что.

Я выругался.

— Сколько минут осталось?

— Пять.

— Бегу.

Совет заседал уже минут тридцать. Наш вопрос значился в самом конце повестки и назывался «Об аккредитации». Хорошо, что всё подготовили заранее. Докладчиком, как всегда, был депутат из соответствующей комиссии. И, как всегда, этим депутатом была Алина Вениаминовна Тарарыкина.

Алина Вениаминовна среди обитателей нашего здания тоже отличалась повышенной кипучестью. Правда, хоть какие-нибудь материальные следы ее деятельности отыскать было невозможно. В персональном кабинете вместо Тарарыкиной обычно сиживала, глядя на мир исподлобья, толстая и страшная помощница. Алина же Вениаминовна быстро курсировала по всем этажам или уезжала читать какие-то лекции.

Ходила она, как правило, в брючных костюмах, стриглась коротко, под мальчика. Среди коллег-депутатов считалась носительницей комсомольского задора, хотя по возрасту была ближе к ветеранам труда. Еще в парламентском кругу бытовало мнение, что Тарарыкина — ведущий наш эксперт по пиар-технологиям и СМИ. На чем оно было основано, лично я сказать затруднялся. Согласно опубликованной перед выборами биографии, Алина Вениаминовна недолгое время руководила службой продаж одного медиа-холдинга. Затем господа акционеры выдвинули ее в заксобрание: отстаивать интересы. О том, написала ли она сама хотя бы строчку в газету, ничего известно не было.

Депутаты были сегодня в хорошем настроении. Может быть, потому что прошлое заседание законодательного собрания имело место две недели назад. А, возможно, и оттого, что общий сбор всех парламентариев переносился еще на неделю вперед. Причина переноса была банальной. Просто исполнительная наша власть в пожарном порядке внесла на рассмотрение слуг народа кучу бумаг, и депутатские комиссии не успевали эту кучу переварить.

Против переноса пленарного заседания никто не возражал, даже парочка записных оппозиционеров. Но я кожей чувствовал, как нервничает спикер, то ли уже получивший втык от губернатора, то ли мучительно его ожидавший.

— Вопрос номер двадцать пять, — объявил Хрюшников и поправил очки, съехавшие почти на кончик носа. — Алина Вениаминовна, давай.

— Уважаемые коллеги, предлагается на утверждение список журналистов для аккредитации, — скороговоркой начала Тарарыкина, глядя куда-то вбок и вниз. — Документы готовы, завизированы всеми отделами. Заключение нашей комиссии: утвердить.

Хрюшников выпрямился в кресле.

— Возражений нет, товарищи?

Я, как всегда, пристроившийся в дальнем углу, закрыл блокнот. В таких случаях народные избранники даже не поднимали руки.

— У меня есть возражение! — вдруг раздался взволнованный голос.

Малый совет вздрогнул. Двое сидевших передо мной депутатов перестали обмениваться анекдотами.

— Алексей Николаевич, ты что — против? — спикер снял очки.

— Уважаемые коллеги, я хотел бы высказать особое мнение, — со своего места поднялся мой полный тезка — депутат Колотушко, член фракции «Коммунисты и беспартийные».

Совет подобрался, предчувствуя интересное.

Алексей Николаевич Колотушко не слыл великим молчальником, но и особыми мнениями направо и налево не разбрасывался. Партийно-фракционная принадлежность не мешала ему голосовать, как правило, заодно с правящим большинством. В миру он был директором музыкального театра, из имеющихся в городе самого бедствующего. Отчаянное положение этого очага культуры не мешало Колотушке раскатывать на джипе «Чероки». Машина, впрочем, как я слышал, была приобретена сыном Алексея Николаевича — брокером товарно-сырьевой биржи.

— Слушаем тебя, Алексей Николаевич, — молвил спикер.

— Я внимательно изучил список журналистов, которые желают получить аккредитацию, — зычно начал депутат, — и был очень удивлен, увидев там фамилию Собакина из «Современной газеты». Я очень хорошо, к несчастью, знаю этого человека. Докладываю вам: это горький пьяница и антисоциальный элемент. Его выгоняли отовсюду, где он только пытался работать. Он ярый скандалист и профессиональный собиратель самых грязных сплетен. Такие, как Собакин, не могут объективно освещать деятельность нашего парламента!

Когда Колотушко, наконец, завершил свой гневный спич, в зале царило тихое веселье. Хрюшников посмотрел на Тарарыкину. Та молчала. Кто-то из парламентариев засмеялся в голос.

— Алексей Николаевич, прокомментируйте.

Тарарыкина смотрела на меня и обращалась явно ко мне. Я встал и глянул на спикера. Тот вроде бы не возражал.

— Уважаемые депутаты! Что касается аккредитации СМИ, мы обязаны действовать в соответствии с федеральным законом. Иначе нас поправят через прокуратуру или суд. Пресс-служба отвечает за то, чтобы подобных случаев не было, — произнося это, я чувствовал, как обиженный депутат сверлит меня глазами. — «Современная газета» подала заявку на аккредитацию в срок и оформила ее правильно. У нас нет законной причины отказать ей. Это могут подтвердить юристы. Если упомянутый человек будет являться в пьяном виде, тогда и станем реагировать. Ну а моральный облик — это не по нашей части.

— Да они там все такие! — добродушно подал реплику с места депутат Колыхаев, хозяин империи мебельных салонов и загородной резиденции с пристанью для катеров и яхт.

Зал смеялся уже в открытую. У Колыхаева колыхались даже его мясистые щеки.

— Юристы что скажут? — спикер двинул бровями.

— Мне добавить нечего, — сказала Светлана Ивановна, уже при трех спикерах начальница юротдела.

— Извини, Алексей Николаевич, поделать ничего не можем, — обращаясь к моему тезке, подытожил Хрюшников.

На этом заседание малого совета завершилось.

Близилось время обеда, а у меня было ощущение, что уже как минимум шестой час вечера. Я откинулся в своем кресле и повторно посмотрел в окно. Собаки, ранее интенсивно занимавшиеся любовью, куда-то подевались. Под пихтами предприниматели без образования юридического лица, да и вообще без всяких правовых оснований торговали трусами. Пора было рапортовать.

Я снял трубку старинного аппарата и набрал короткий номер Забегалова.

— Валентин Юрьевич, редакция «Фактов и комментариев» ждет текст вашего ответа.

— Хорошо. Через пятнадцать минут подойдите ко мне на совещание.

Я послушал короткие гудки в трубке и медленно положил ее на место. Рядом тренькнул городской телефон.

— Привет еще раз. Это Онищенко. Скажи, парламент будет реагировать на заметку про управделами?

— Может, и будет.

— Это официальный ответ?

— Не придуривайся. Официального ответа пока нет.

— То есть, он готовится?

— Я этого не говорил.

— Ну, скажи хоть что-нибудь! Из чего мне информацию писать? — взмолился Онищенко.

— А это обязательно? — спросил я.

— Это же сенсация!

— Тоже мне сенсация.

— Ты же имеешь право делать заявления для СМИ.

— Только по поручению спикера или малого совета. Потерпи, Вася. Чует мое сердце, будет продолжение у этой истории. Но это тоже не для печати, — уточнил я.

Обнадежив собственного корреспондента «Интерксерокса», я запихнул блокнот в карман пиджака и зашагал к лифту.

Настроение у Валентина Юрьевича не улучшилось — это было видно с порога. На стульях вдоль стен уже сидели приглашенные. Бок о бок ютились безотказные Власьев с Лесных. Сделав губы ниточкой, застыла в ожидании Надежда Павловна — главный бухгалтер всего заксобрания и зам Забегалова по финансовой части. Напротив нее тщательно усаживалась неизменно строгая Светлана Ивановна из юридического.

Я присел на свободный стул рядом с Надеждой Павловной и заранее вытащил свой блокнот. Следом за мной в колонну по одному вошли начальники экономического и архивного отделов. Пауза затягивалась. Делать было нечего, и я по привычке огляделся.

Бумаг на столе с прошлого раза еще прибавилось. В глаза сразу бросились свежие копии каких-то публикаций из специальных юридических журналов. На полочках длинного застекленного шкафа по своему обыкновению красовались официозного вида брошюрки. Каждая из них содержала статейку, а то и две за подписью Валентина Юрьевича. Большой плазменный телевизор продолжал работать без звука. Судя по транслируемой картинке, шли новости белорусского государственного телевидения. Диктор и дикторша по очереди славили мудрую политику президента Лукашенко. Во всяком случае, мне так показалось.

Валентин Юрьевич поднял седую голову.

— Все в сборе?

— Да, Валентин Юрьевич, — быстрее всех отозвался Власьев.

— Тогда приступим. Присутствующие знают о сегодняшней газетной публикации. Для тех, кто не знает, пресс-служба сделает копии, — заговорил управделами.

По глазам Светланы Ивановны я понял, что она ещё не в курсе. Надежда Павловна рядом беспокойно завозилась. Я подумал, что она, похоже, тоже.

— Это явная провокация против парламента в целом, — голос Валентина Юрьевича окреп и чуть не зазвенел. — Свое доброе имя я буду защищать сам, и эти журналисты так легко не отделаются.

При слове «журналисты» губы Забегалова брезгливо скривились.

— Я уже поговорил на эту тему с Виталием Ивановичем, — добавил громкости Валентин Юрьевич. — Он полностью меня поддерживает! Будет официальное заявление от лица руководства парламента. Алексей Николаевич!

— Слушаю, — я занес ручку над блокнотом.

— Вас я попрошу разместить официальный ответ в газете.

— Платно?

— Никаких «платно»! Я уже сто раз говорил, что это они нам должны платить за информацию, — Забегалов еще повысил голос. — Пусть печатают бесплатно! А если откажутся, разместим в нашем издании и подадим в суд. И вообще, пора уже произвести творческо-лингвистическую экспертизу того, что они публикуют. И сделать выводы, нужна ли нам эта газета, нужен ли договор с ней.

— Экспертизу будет делать пресс-служба? — спросил я.

— Нет. Этим займутся квалифицированные специалисты, — отрезал управделами, сделав ударение на слове «квалифицированные». — Ваша задача — проследить, чтобы опровержение вышло в срок и в полном объеме.

— Валентин Юрьевич, может, не стоит связываться с ними? — осторожно, как и подобает представителю ее профессии, произнесла Надежда Павловна. — Все знают вас как заслуженного и порядочного человека…

— Нет, стоит! — заряд гнева, предназначавшийся мне, достался главбуху. — А руководству отделов и служб приказываю: ознакомить с данной публикацией всех работников аппарата. И сегодня же провести ее коллективное обсуждение!

— Валентин Юрьевич, вы имеете в виду наше опровержение? — спросил главный экономист.

— Я имею в виду публикацию в газете «Факты и комментарии», — развеял сомнения Забегалов-старший. — Обсудите ее и об итогах доложите мне лично. Каждый!

Сразу после совещания я зашел в комнату к Витюше и Наталье. Витюша в одиночестве сидел за компьютером и при виде меня вздрогнул.

— Как дела?

— Да вот, — сконфуженно улыбнулся неформальный зам, — на обед не пошел. Мне тут с научной конференции кое-что прислали, по языкознанию. Читаю.

— Устроит тебе профессор научную конференцию, — сказал я.

— Ему-то диссертации писать можно, — начал Витюша.

— Ему можно, а другим нельзя. И вообще, теперь слово «диссертации» лучше всуе не использовать, — посоветовал я. — После обеда собирай личный состав у меня. Будут коллективные чтения. А Наталья пусть сразу зайдет, когда появится.

У себя в кабинете я закрылся на ключ и наконец-то перевел дух. Долго трезвонил городской телефон, но трубку брать я не стал. Предстояло спокойно подумать над одним единственным вопросом: кому и для чего понадобилось мочить Валентина Юрьевича.

Вообще, покровителем Забегалова негласно считался вице-губернатор Кобяков. Биографии обоих были похожи, только Кобяков родился на пару лет раньше. Оба ковали карьеру в комсомоле, оба всю сознательную жизнь провели на аппаратной работе. Когда грянула перестройка, в бизнес не подались, лавировали и терпели. Кобяков пережил опалу при смене власти в регионе, был задвинут в самые глубокие недра канцелярии, но уцелел.

Сделав правильные ставки, Георгий Вадимович при персоне следующего губернатора, Григория Владимировича, вернул себе утраченные рубежи. Слыл он человеком крайне закрытым, интервью прессе вообще не давал, на планерках и совещаниях был немногословен и неулыбчив. Говорили, что бизнеса у него до сих пор нет, зато имеются влиятельные друзья в Москве — само собой, из числа бывших комсомольцев.

В аппарате губернатора Кобяков отвечал за подбор и расстановку кадров, а также курировал общественные организации и СМИ. Это — по официальной версии. На деле, кроме решения кадровых вопросов, Георгий Вадимович занимался проведением предвыборных кампаний — разумеется, с нужным Григорию Владимировичу результатом. С первого дня вице-губернаторства он входил в политсовет «Ядрёной России», где его весу и влиянию остро завидовал даже главный областной партайгеноссе Митрофанычев…

В дверь аккуратно, одним пальчиком, постучали. Я открыл.

— Алексей Николаевич, вызывали? — это была Наталья.

— Наташа, договоры с редакциями у тебя?

— Да. Занести?

— Там всё со всеми согласовано?

— Конечно. Ведь Виталий Иванович подписал.

— Тогда заноси.

Я подержал папку на руке, открыл, полистал.

— У тебя какие творческие планы на сегодня?

— Пишу сама себе должностную инструкцию. Вы же сказали, что это срочно.

— Это не я, это профессор сказал. Отложи на время инструкцию. Разошли договоры по редакциям — для подписания. Прямо сейчас.

Наталья внимательно посмотрела на меня. В такие моменты я лишний раз мысленно напоминал сам себе, что девушка она совсем не бестолковая.

— Алексей Николаевич, может, подождем?

— Зачем? Виталий Иванович подписал, надо двигаться дальше.

— А профессор? — осторожно спросила Наталья.

— Не вижу взаимосвязи, — спокойно ответил я.

После ухода Натальи я пробежал глазами текст, полученный у Забегалова. По объему ответ «Фактам и комментариям» превышал ерническую публикацию раза в полтора. По стилю он живо напомнил заявления ТАСС осенью 1983 года, посвященные вторжению США на Гренаду. Профессор обвинял зарвавшихся писак в утере всякой совести и порядочности, в полном забвении принципа объективности и неуважении к закону. Подробно и тщательно перечислялись все регалии Валентина Юрьевича — звания, почетные грамоты, дипломы. Указывался общий трудовой стаж. Насчет же Забегалова-младшего Забегалов-старший написал, что Юрий Валентинович был принят на работу под начало Валентина Юрьевича в строжайшем соответствии со всеми кодексами — как и положено, на конкурсной основе. А до этого знаменательного события сын, еще будучи студентом, проходил в аппарате у отца производственную практику и заслуживал самых лестных отзывов. Пассаж про делишки архивного отдела Забегалов-старший целиком и полностью оставил на так называемой совести так называемых журналистов, уклонившись от объяснений по существу.

Я улыбнулся, и улыбка моя была не из приятных. Автор, прикрывшийся псевдонимом «Василиса Микулишна», действительно знал многое о жизни аппарата. Те, кто не один год посвятили работе в этих стенах, не раз и не два слышали разговорчики о том, сколько кандидатских и докторских диссертаций было подготовлено силами наших архивистов, скольких уважаемых людей осчастливили тихие подручные Валентина Юрьевича… Правда, о том, как благодарили управляющего делами эти уважаемые счастливцы, даже наиболее языкатые сплетники предпочитали помалкивать.

Самое оригинальное обнаружилось в самом низу последнего листа. Ответ бессовестной прессе был подписан моей фамилией.

Сотрудники расходились в недоумении и предвкушении. Недоумевали по поводу факта обязательного коллективного обсуждения статьи, предвкушали продолжение интриги. Я упорно делал вид, что не замечаю бросаемых на меня взглядов. Витюша задержался в дверях и помялся, как всегда.

Я вскинул брови, опять почти по-спикерски.

— Поговорить?

— Да.

— Тогда прикрой дверь.

Витюша прикрыл и сел на ближний ко мне стул.

— Там Колобков копии материалов затребовал, — сказал он вполголоса.

— Каких материалов?

— Наших прошлых договорных публикаций в «Фактах и комментариях», за которые парламент платил.

— А кто он такой, чтобы требовать? — спросил я.

Витюша опустил свои ясные очи.

— Ты дал? — продолжил я.

— Нет пока.

— И не давай. Как объявится Колобков, пусть ко мне идет.

В последующие минут сорок я периодически названивал в приемную Хрюшникова. Там любезнейшую Алевтину Викторовну после обеда сменила совсем неприветливая и немногословная Елена Вячеславовна. По ее словам, спикер то принимал депутатов, то говорил с Москвой по прямому проводу, то, наконец, уехал в неизвестном направлении, не сказав, когда вернется. Звонить Хрюшникову на мобильный я не стал, памятуя о его категорическом запрете на подобного рода действия. Дела пресс-службы Виталий Иванович срочными не считал.

Оставив это бесполезное занятие, я вышел прогуляться и размять ноги. В курилке на первом этаже, у запасного выхода на улицу, раздавались какие-то всхлипы. При ближайшем рассмотрении источником этих звуков оказалась сотрудница нашего собственного печатного издания Ольга Дмитренко. Она то затягивалась сигаретой, то громко шмыгала носом. Глаза у Ольги были явно на мокром месте.

— По какому вопросу плачешь? — осведомился я.

— Достал уже, — мрачно ответила Ольга.

— Я?

— Нет. Колобков.

— Что конкретно случилось?

— Текст мой опять потерял, а на меня орет. Будто я его не сдавала!

— Ты протоколируй и документируй.

— Протоколирую! По электронной почте посылаю в соседний кабинет! Но он же чокнутый! Номер сверстает, в типографию отошлет, а потом про свои же планы вспоминает.

— Амнезия.

— Что-что?

— Заболевание такое. Не рыдай, побереги здоровье. А то будешь такой же, как он.

— Типун тебе на язык! — Ольга нервно затушила окурок. — Пойду работать, а то сегодня еще в редакцию надо, за авансом.

Коллектив парламентского издания был почти в полном составе приписан к редакции бывшей областной партийной газеты «Ленинское знамя». С каждым его членом оформляли краткосрочный договор: с новичками — на месяц, со всеми остальными — на квартал. Считалось, что в таком случае люди будут острее чувствовать ответственность за свои слова и поступки. На довольствии в аппарате стояли двое: Колобков, редактор выпуска, и фотограф Колёсиков. Последнему платили сущие копейки, и он, как мог, подхалтуривал, устраивая левые фотосессии с депутатами. А пишущая наша братия регулярно бегала в «Знамя» за сладкой копеечкой, подвергаясь там мелким унижениям. Старые «ленинцы», которые давно приватизировали редакционный особняк со всеми активами, свысока смотрели на входящих-исходящих. Сами они бросили писать вообще, сдавая газетные полосы под рекламу, постановления-извещения и договорные материалы о достижениях властей.

Простившись с Ольгой, я вернулся к себе на этаж. Под дверью кабинета переминался с ноги на ногу приснопамятный консультант Колобков. Со мной он поздоровался, как всегда, в искательной манере, но я этого тона не принял и, молча кивнув, уселся в кресло.

— Расскажите, Владимир Владимирович, зачем вам копии материалов.

— Понимаете, Алексей Николаевич, это поручение Валентина Юрьевича. Эта грязная заметка — однозначно провокация против парламента. Нельзя, чтобы такое сходило с рук, и Валентин Юрьевич того же мнения.

— Делать вы с ними что будете?

— Понимаете, принято решение провести экспертизу…

— Это я слышал уже, — сухо заметил я. — А не скажете случайно, кто ответ писал?

— Какой ответ, Алексей Николаевич?

— «Фактам и комментариям». За моей подписью.

Колобков побледнел и облизнул губы.

— Понимаете, сам текст писал я по заданию Валентина Юрьевича, но кто подписывал, я не знаю, уверяю вас.

— Владимир Владимирович, — начал я голосом, который был неприятен мне самому, — вы всё-таки числитесь сотрудником нашей пресс-службы. Я вижу и понимаю вашу особую роль, но вы хотя бы заранее уведомляйте меня о публикациях, которые должны идти от моего имени. На большее я уже давно не претендую.

Глаза у Колобкова отчаянно бегали туда-сюда.

— Алексей Николаевич, прошу меня извинить, если что-то не так. Но это действительно было поручение Валентина Юрьевича.

— И в редакцию ездили по его поручению?

— В редакцию?

— Да.

Колобков облизнулся еще раз.

— Понимаете…

— Это тоже было поручение Валентина Юрьевича? — перебил я его.

— Да, но…

— Вы в курсе, что согласно утвержденному положению о пресс-службе все контакты со СМИ от лица парламента осуществляет только начальник пресс-службы или ее сотрудники по его поручению?

— Я…

— Я лично вам поручал выяснять отношения с редакцией «Фактов и комментариев»? Да или нет?

— Алексей Николаевич, были затронуты честь и достоинство Валентина Юрьевича. Это вопиющий факт! — с надрывом в голосе заявил Колобков.

— О своих чести и достоинстве Валентин Юрьевич способен позаботиться сам. Цитирую его же высказывание, — сказал я. — И сообщите мне, пожалуйста, кто конкретно будет проводить эту вашу экспертизу?

Колобков прекратил облизываться и выпрямил спину.

— Экспертизу? В частности, я буду проводить.

— Вы?

— Да. Забыл вам сказать: в прошлом месяце я защитил кандидатскую диссертацию по словесности. И еще этим займется Андрей Павлович.

Я откинулся на спинку кресла. Вот уж точно было «без комментариев».

Об Андрее Павловиче Карлове был особый спич. Появился этот кадр на парламентском горизонте примерно через неделю после моего назначения. Все мои предложения по комплектованию штата пресс-службы Хрюшников тогда завернул, сказав, что денег в бюджете нет. И на следующий же день, при подписании очередных важных бумаг, спикер как бы вскользь сообщил мне, что под мое командование с понедельника поступит бывший собкор «Советской промышленности». По неопытности я начал возражать, приводить логические доводы, но был отослан прочь. И собкор со стажем приступил к выполнению обязанностей референта.

В журналистских кругах это событие вызвало изрядный смех. Андрей Павлович относился к тесному кружку спивающихся корифеев. Корифеями эти работники пера и микрофона величали себя сами, ибо когда-то вместе учились и получали ценные указания из обкома партии. После краха социализма судьба раскидала их, и отчего-то ни один особо не преуспел. Карлова из «Советской промышленности» выперли, да и сама «Промышленность» протянула недолго. Обиженный на весь белый свет, Андрей Павлович подрабатывал в разных изданиях, рангом пониже и с уровнем оплаты поскромнее. Писал, как он выражался, крепкую публицистику. Я в ней ничего крепкого не видел, мог лишь гадать о крепости употребленных при написании напитков. В погоне за яркими эпитетами вольно обращаясь с фактурой, Карлов неоднократно нарывался на неприятности. За него редакциям не раз приходилось письменно извиняться. Посему корифей сменил немало изданий, а несло от него вечно, как от ликероводочного завода.

Когда в парламенте Андрею Павловичу сказали, что рабочий день здесь начинается в девять утра, он сильно оскорбился. По словам Андрея Павловича, произнесенным при этом, он всегда был и остался человеком творческим, а человеку творческому не пристало являться в контору по звонку. Человек творческий, по его словам, творит, опираясь на вдохновение, а не по приказу. Как ни странно, после этих слов из аппарата его не попросили. Хрюшников, по данным из надежного источника, прямо балдел от корифеевой писанины и даже приводил ее в пример. Сидеть вдвоем с Карловым в одном кабинете никто не хотел, дабы не подвергнуться отравлению. В конце концов, после внутренней борьбы, подселили к нему бедную Ольгу — как самую молодую и не могущую сопротивляться.

— Идите, Владимир Владимирович, занимайтесь, — сказал я веско, давая понять, что беседа окончена.

День в парламенте близился к финишу. Хрюшникова я так и не услышал и не увидел. От Елены Вячеславовны узнал, что спикер заезжал минут на десять, потом снова уехал. Соединить она, по ее словам, не успела — а вернее, как всегда, не захотела. Думаю, по своему обыкновению разгадывала кроссворды и сканворды. К такому варианту я был заранее морально подготовлен. Поэтому очередной гость застал меня за составлением пространной служебной записки на высочайшее имя.

Дверь отворилась, пропуская внутрь кабинета Семёна Марковича Домашевского, одного из моих предшественников на высоком посту в пресс-службе законодательного собрания. Служивший верой и правдой партийному спикеру из фракции «Коммунисты и беспартийные», он был без церемоний выброшен из ближнего круга при смене караула. Эпоха «Ядрёной России» загнала Семёна Марковича в консультанты третьесортного отдела писем. Зам управляющего делами Власьев собственноручно выкинул в коридор пожитки и бумаги опального пресс-секретаря.

Семён Маркович, кроме службы в аппарате, преподавал на факультете словесности и слыл хорошим дядькой. Пересдавать экзамены к нему приходили прямо сюда. Напугав разгильдяев и разгильдяек нахмуренными бровями и суровым тоном, он всякий раз потом смягчался и говорил: «Ну ладно, давайте вашу зачетку». В молодости Семён Маркович сам поработал журналистом, вкусил и партийного хлебушка — то есть, ведал, что почем. Его и сейчас привлекали к творческим работам, а если конкретно, поручали готовить поздравительные адреса и обращения. До пенсии Домашевскому оставалось несколько месяцев, и в верхах сейчас решалась его дальнейшая судьба.

— Здравствуйте-здравствуйте, Семён Маркович, — улыбнулся я ему. — Заходите, пообщаемся.

— Да зачем я тебя отвлекать буду? — вздохнул Семён Маркович, проходя и пристраиваясь у окошка.

— Вы меня никогда не отвлекаете, — заверил я.

— Ну что, пнули Забегалова? — издалека начал Семён Маркович.

— Пнули. Только зачем и кто, до сих пор не пойму.

— А ведь он уверен, что это ты, — прищурился Семён Маркович.

До меня дошло не сразу. Семён Маркович глядел, улыбаясь, и протирал мятым носовым платком очки.

— Я?!

— Ты, ты. Он же знает, что ты его не любишь.

— Да что он, девица красная, чтобы я его любил?

— Не знаю, не знаю…

— Вообще, откуда эта информация?

— Говорят в кулуарах, — Семён Маркович неопределенно повращал очками.

— Может, стравливают нас таким образом? — предположил я.

— Может, и стравливают. Тот же Никифор Мефодиевич на тебя ох как зол…

— Да пошел он, гнида старая! — не сдержался я.

— Говорит, обидел ты его сильно, — продолжал Семён Маркович.

Я захотел плюнуть, да некуда было.

Никифору Мефодиевичу, по моему убеждению, давным-давно пора было прищемить его поганый язык. Таких, как он, следовало еще году в девяносто первом вывезти на барже подальше от берега и открыть кингстоны. Жаль, первому президенту России не хватило запала проделать всё это. Кормясь слухами и сплетнями, товарищ Толиков дул в уши не одному Хрюшникову. А обида его заключалась вот в чем. Как-то раз преподобному Никифору Мефодиевичу вздумалось вдруг показать служебное рвение — собственноручно написать в наше издание про какую-то мемориальную доску. Про ее охрененное значение в деле воспитания подрастающих поколений. И не просто написать, но и запечатлеть сие изделие на фото. Конечно, придворный фотограф Колёсиков был в тот момент занят, о чем я и сказал инициативному товарищу. Кроме того, Никифору Мефодиевичу мною было сообщено, что о подобных инициативах желательно извещать меня заранее, а не в последние десять минут. Ни слова не говоря в ответ, товарищ Толиков тогда вышел с таким видом, будто его унизили и растоптали. Попрали человеческое достоинство.

— Я через всё это проходил, — говорил тем временем Семён Маркович. — А тебя они особенно ненавидят: ты же не их человек. Толиков до сих пор возмущается. Не может понять, откуда ты взялся.

Я неаккуратно пошевелился в кресле, и боль в спине тут же напомнила о себе.

— Может, ну их всех к чёрту? А, Семён Маркович? Пусть сами в своем говне копаются?

— Не горячись, Алексей Николаевич. Спокойнее будь.

— Обрастать толстой кожей?

— Ну да, если можно так сказать. Уволишься, а что толку? Поставят на твое место какого-нибудь идиота.

— Я тут сам скоро в идиота превращусь.

А память подбрасывала новые сценки из прошлого. При известии о моем назначении все в аппарате, конечно, выпали в осадок. В тот момент в ящике стола у Хрюшникова лежала целая пачка резюме и прошений. Больше месяца спикеру промывали мозги самые разные кандидаты и кандидатки. Одна из кандидаток, по фамилии Скотникова, рвалась даже к нему в загородную резиденцию, грозясь лично представить развернутую концепцию работы пресс-службы. Себе в актив мадам Скотникова заносила доблестную службу в секретариате одного из предыдущих губернаторов. Ныне была она соседкой всё того же Валентина Юрьевича по подъезду одного и того же номенклатурного жилого дома.

К изумлению публики, спикер стоически вынес эти наскоки и подходцы. Этим он изрядно огорчил и Забегалова, и ряд других желающих пристроить в аппарат своего человечка или даже пристроиться лично. С тех-то самых пор любимой темой расстроенного Валентина Юрьевича и стали рассуждения о необходимости разогнать пресс-службу как слишком дорогостоящую структуру, к тому же хронически и вызывающе не выполняющую своих обязанностей.

Семён Маркович улыбался и глядел на меня сквозь очки.

— Ничего, Алексей Николаевич! Всё нормально. Держись!

— Да смысла всё меньше вижу.

Спина как будто отваливалась. Хотелось вытянуться и забыться, а еще лучше — погрузиться в соленую ласковую воду Средиземного моря, снова увидеть залитые солнцем горы, пальмы и разноцветные паруса…

Семён Маркович тактично кашлянул.

— Ну, я пойду. Ты тоже не засиживайся, отдохни.

— А вы же в отпуске вроде бы, — вспомнил я.

— На больничном, — поправил Семён Маркович. — Поджелудочная ноет, обследоваться надо.

— Ну и обследуйтесь. Зачем сюда ходить?

— Вызывают, — развел руками Семён Маркович. — Сегодня в обед спохватились: надо, оказывается, сделать речь к открытию клуба.

— Какого клуба? Ночного?

— Сельского. У Виталия Ивановича в избирательном округе. Он говорит, ты ему не пишешь ничего, вот меня и озадачили.

Я только рукой махнул.

— Интересно, а он хоть раз мне поручал?

— Не знаю, не знаю…

— Зато я знаю. Не было такого. У пресс-службы вообще эту функцию забрали. Теперь то вас дергают, то вообще непонятно кого. Бардак развели и виноватых ищут! — я с хрустом оторвал вчерашний листок календаря.

— Держись, Алексей Николаевич, — повторил Домашевский, вставая.

Я кивнул в ответ.

— Тут Шарохин к тебе не заходил? — спросил Семён Маркович уже с порога.

— Нет. А зачем?

— Если зайдет, скажи, что не видел меня, ладно?

— Скажу, — пообещал я.

Все будто сговорились не дать мне закончить эту служебную записку. Продвинуться вперед я успел ровно на абзац, когда дверь снова распахнулась — в этот раз без стука и стремительно. В кабинет, часто дыша, вбежал депутат Шарохин. Михаил Юрьевич руководил межфракционной группой «Честность», созданной на заре нынешнего созыва. Тогда всерьез предполагалось, что в нее вольются все, кому дороги идеалы неподкупности — невзирая на партийную принадлежность. Кончилась затея тем, что в группе скоро остались двое — сам Шарохин и один его коллега, в принципе не появлявшийся в парламенте. По регламенту группа должна была принять решение о самороспуске, но для этого ей надо было собраться на заседание. А провести его не имелось ни малейшей возможности, ибо кворум, согласно всё тому же регламенту, составлял более половины ее списочного состава.

Над уникальной ситуацией смеялись все, но поделать что-либо никто не мог. Закон, как известно, суров. И Михаил Юрьевич на совершенно законных основаниях продолжал ходить на малый совет, имел свой кабинет с телефоном-вертушкой и консультантом и, само собой, получал хорошую заработную плату с надбавками и премиями. Лидеру группы, как и главам партийных фракций, таковая полагалась.

Сам лидер был человеком военным (разумеется, уже несколько лет как в отставке) и периодически выступал с громкими заявлениями — то о горестной судьбе всей животноводческой отрасли, то о недопустимости приватизации городских рынков. Вполне, по-моему, искренне и честно ратовал за усиление государственного регулирования и, одновременно, за беспощадную борьбу с коррупцией. Что, опять же, по моему мнению, явно противоречило друг другу.

— Николаич, к тебе Домашевский не забегал? — сразу спросил Шарохин.

— Нет, — ответил я, помня свое обещание.

— Ах, падла такая! — яростно выдохнул депутат. — Нет, ну ты смотри, а! Специально от меня бегает!

— Говорят, он на больничном, — обмолвился я.

— Знаем мы эти больничные! Симулянт он! — продолжал бушевать Михаил Юрьевич.

— А что случилось? — спросил я, отрываясь от компьютера.

— Чтоб я за него хоть раз еще поручился!.. Да его прибить мало! — развивал свою мысль парламентарий.

В принципе всё было ясно и без вопросов. История эта началась до моего появления в аппарате. Тогда еще действующий пресс-секретарь задумался об улучшении жилищных условий и занял деньжат в одном почтенном банке. Крупную сумму без поручителя не давали, и Семён Маркович привлек в этом качестве депутата Шарохина, с которым был на короткой ноге. Потом власть переменилась, Домашевского хотели убрать из парламента к чёртовой матери и даже оформили приказ о его увольнении. Болтался он между небом и землей месяца три, банку кредит не возвращал. Банк разъярился и адресовал претензии поручителю. Поручитель тоже разъярился, ибо ничего такого не предполагал. И пошла писать губерния…

Семёна Марковича в аппарате оставили, но понизили и в должности, и в зарплате. Долг меж тем образовался приличный, особенно учитывая штрафные санкции. Банк пригрозил судом, и лидер группы «Честность» заплатил за Домашевского, дабы не было публичного скандала, связанного с депутатским именем. После чего эпопея продолжилась. Теперь уже Михаил Юрьевич бегал за Семёном Марковичем, требуя с него каких-то дополнительных расписок. Периодически депутат срывался на крик и обещал отвезти неплательщика в лес, подышать свежим воздухом.

— Говорят, он часть долга вернул, — сказал я.

— Хрен он чего вернул! — рявкнул Шарохин. — Он еще за моральный ущерб должен! Меня, уважаемого человека, в суд из-за него чуть не потащили!

— Моральный ущерб — материя тонкая, его трудно подсчитать, — заметил я.

— Ничего, подсчитаем! Я сам в суд подам! Квартиру у него заберу! — грохотал депутат.

Я вспомнил разговор с Валентином Юрьевичем. Видимо, на лице у меня что-то отразилось, так как Шарохин убавил громкость и спросил:

— Я тебя отвлекаю, наверное?

— Не очень, — дипломатично ответил я и покосился на монитор.

— Ну, извини. Сам понимаешь, он меня достал, — развел руками депутат. — Слушай, а что сегодня «Факты и комментарии» написали?

После ухода Шарохина, которого я снабдил копией заметки, работа пошла веселее. Как ни странно, никто больше не звонил и не заглядывал. Было около семи вечера, когда я поставил последнюю точку.

Я откинулся на спинку кресла, потянулся и перечитал концовку.

«…Все параметры договора на следующий календарный год уже согласованы обеими сторонами, текст подписан Вами и выслан генеральному директору издательского дома «Факты и комментарии». Начав односторонний, задним числом, пересмотр, парламент создаст прецедент, который может иметь последствия для всех СМИ. Никто из руководителей законодательного собрания ранее не поступал подобным образом. Естественно, в ближайшее время о таком шаге станет известно другим редакциям. Вследствие этого, все наши усилия, предпринятые за последние два года ради улучшения имиджа регионального парламента, могут оказаться обесцененными.

Ссылки на экспертизу качества договорных журналистских публикаций в правовом отношении совершенно неубедительны. Ныне действующие, а также заключаемые нами договоры не содержат никаких упоминаний о возможности экспертизы. Законодательством такая экспертиза вообще не предусмотрена, а ее объективные критерии отсутствуют. Со стороны парламента эти действия будут выглядеть попыткой свести счеты с газетой.

Убедительно прошу Вас взвесить все «за» и «против» для того, чтобы избежать непоправимой ошибки в нашей информационной политике.

Надеюсь на понимание».

Язычок, конечно, был еще тот, но… с волками жить — не поле перейти. Главную мысль, по-моему, донести удалось. Я распечатал служебную записку, расписался внизу и запер ее на ключ в верхнем ящике стола. Сейф пресс-службе не полагался, как и много чего еще. Диск с файлами я засунул в папку и взял ее с твердым намерением отправиться домой.

В большом здании давно уже было пусто. Свет в его коридорах не горел. Практически все работники аппарата убыли точно по графику, не задерживаясь в кабинетах ни на минуту. Задержки при новом руководстве не поощрялись: чрезмерное усердие даже будило в начальстве подозрения. Зачем за ту же зарплату нормальный человек будет пересиживать на службе?

Милиционер на вахте принял у меня ключ, и я привычно пожелал ему спокойного дежурства, когда пробудился мобильник.

— Ты нашу последнюю сводку читал?

То был Онищенко.

— Я не в кабинете.

— Жалко.

— Скажи своими словами.

— Прокуратура начала проверку.

— Проверку чего?

— Фактов, изложенных «Фактами». Про вашего Забегалова и сына.

У меня перехватило дыхание.

— Слышишь меня? Проверяют насчет родственных связей и прочего, — продолжал Онищенко.

— А основание для проверки? — спросил я.

Собкор «Интерксерокса» захихикал.

— Основание — сам факт публикации. Прокуратура по закону имеет полное право.

— Ну, спасибо, — только и ответил я.

— А ты наши сводки не читаешь, — ласково попенял мне коллега.

В кабачке «Синьор Робинзон» играла музыка. По вечерам в будние дни клиентов было немного. Мы вдвоем с Егором сидели в зальчике с бильярдом, за плетеной загородкой, которая изображала часть необитаемого острова. Как обычно, пили пиво. Домой, в пустую и не слишком теплую квартиру, мне что-то не хотелось.

— Брешут все. Верить, вообще, никому нельзя, — говорил Егор, закусывая блинчиком с семгой. — Думаешь, твой Домашевский на тебя не стучит? Ха! Размечтался…

— Ему-то зачем? — попробовал возразить я.

— А затем, чтобы выслужиться! Чтобы на пенсию не вытурили. Чтобы еще денег пополучать не за хрен собачий.

У Егора получалось довольно убедительно. И сам он был убедителен по своему обыкновению — с пудовыми кулачищами и живым весом в сто тридцать кило, при росте метр девяносто. Знал я его, можно сказать, с незапамятных времен. Я тогда был начинающим репортером, а Егор терся в неформальной тусовке, сражался за экологию и демократию. Стоял на митингах с портретом Ельцина. Потом судьба привела его в помощники к одному депутату, откуда мой приятель пробился в мэрию.

Но во властных структурах Егор не стал засиживаться. Прекратив, по его собственному выражению, маяться дурью, он рванул покорять банковскую сферу. К моменту нашего вечернего разговора за ним уже числился солидный стаж финансиста-практика, и командовал бывший юный демократ целым отделом в кредитном учреждении.

— Вот, по-твоему, чьих это рук дело? — спросил я его уже слегка заплетавшимся языком.

Егор хмыкнул, поддевая вилкой очередной кусок.

— Не знаю. Мутная какая-то история. Я бы даже подумал, что тебя специально подставляют, если бы не эта проверка. Прокуратура просто так ничего не делает.

— Прокуратура? Да она спала года три, не меньше. В упор ничего не видела и видеть не хотела! И про сына, и про махинации в архивах каждая собака в аппарате знала! — я непроизвольно повысил голос, и официантка с любопытством оглянулась на нас.

— Ты сам всё за меня сказал, — спокойно заметил Егор. — Три года спала, а тут — бац! — и проснулась. Кто ее разбудил? Кто сказал «фас»?

— Егор, дорогой, — проникновенно ответил я, хлебнув из бокала, — ты пойми: Забегалов — не та фигура, чтобы палить по ней из главного калибра. Это не политическая величина и не олигарх, у которого хотят забрать бизнес. Его шкурная выгода на сраных этих диссертациях — копейки по меркам серьезных людей.

— Это я понимаю, не беспокойся, — кивнул мой собеседник. — Тут всякие варианты возможны. Может, Хрюшникову твоему сигнальчик сверху подают: мол, ты, товарищ, не очень расслабляйся у себя в парламенте. Помни, благодаря кому ты свою должность получил, и не думай с поводка соскочить. А, может быть, через Забегалова, через его возможное падение, хотят кого-то из настоящих вождей ослабить.

— Кого? — спросил я в упор. — Кобякова?

— Не исключено, — помедлив, серьезно ответил Егор.

— Вообще, «Факты и комментарии» в такие игры не играют, — я снова отпил из бокала. — Да, дружат они кое с кем в городе, но от областных дел обычно далеки. Может, конечно, их московские акционеры политикой решили позаниматься…

— Или те, с кем они дружат в городе, решили помочь кому-то в области, — ковыряя в зубах, как бы между прочим сказал мой старый знакомый.

От выпитого пива слегка шумело в голове, но меня как будто молнией долбануло. Я хорошо знал, с кем действительно дружит Андрей Бутурлин, но почему-то совсем не подумал об этом в горячке безумного дня.

— Ладно, всё. Хватит о политике, — оборвал мои размышления Егор. — Смотри, какие экземпляры в бильярд играют. Вон с той брюнеткой я бы прямо сейчас познакомился! Не могу, питаю слабость к брюнеткам…

Глава вторая
Человек конфликтный

Утро стрелецкой казни было, конечно, суровее к своим жертвам. Но и сейчас мне мало не показалось. Я потер ладонью глаза, в которые словно кто-то насыпал песка. Будильник продолжал выводить рокочущую мелодию. С усилием откинув одеяло, я полез ногами в тапки.

Из зеркала в ванной на меня глянула помятая физиономия с прической как у пугала. События позднего вечера и, частично, ночи вспоминались плохо. Не надо было потом пить джин. Но разве Егора остановишь, когда он заведется?.. Я более или менее отчетливо помнил, как играли в бильярд с двумя какими-то студентками. Хотя студентками ли? Документов они, по-моему, не предъявляли. У одной, той самой брюнетки, были джинсы с очень низкой талией, и Егор то и дело норовил приобнять ее сзади. В его ладони почти полностью умещалось то, что располагалось ниже талии.

Я не фанат бильярда, и это еще слабо сказано. Но, к моему величайшему изумлению, первую партию мы с блондинкой (второй студенткой) выиграли. Потом игра продолжилась с переменным успехом. Для куража заказали еще пива, хотя внутрь оно уже практически не лезло. Егор точно поймал кураж, скинул пиджак с галстуком и пел песни на ломаном немецком и английском и плясал гопака. Брюнетку он, кажется, ощупал всю без изъятий. Наш выход из кабачка в моей памяти не отложился. Дальше мы вроде бы всей компанией стояли на улице… да, и пили джин из горлышка бутылки, по очереди.

С хозяйкой заведения, тоже давнишней знакомой Егора, мы простились тепло. Потом куда-то брели. Потом Егор вместе с брюнеткой ненавязчиво испарились… Ах, да, моя блондинка запросилась в боулинг, но я и к боулингу совершенно равнодушен. Вдобавок из головы у меня никак не шли аппаратные переживания. Студентка тотчас же надулась, после чего была без разговоров посажена в маршрутное такси. Домой я прибыл, судя по всему, на автопилоте.

Лица наших спутниц я сейчас, наверное, не вспомнил бы.

— Да, Алексей Николаевич, не надо смешивать напитки, — хрипло сказал я своему отражению в зеркале.

После душа и бритья мне заметно полегчало. Я извлек из шкафа пиджак посвежее (вчерашний болтался на вешалке в прихожей), переложил в карман удостоверение и заторопился на службу. Обычный утренний променад по холодку был весьма кстати.

На верхней ступеньке парламентского крыльца стоял зам управляющего делами Власьев. Его большие, навыкате, глаза по-рачьи озирали каждого с головы до ног. Самый преданный нукер Валентина Юрьевича осуществлял важнейшую миссию: контролировал своевременность прибытия. В руке его на осеннем ветру трепетал блокнотик.

Со стороны парковки одновременно со мной приблизилась Наталья Владиславовна. Власьев явно недружелюбно покосился на ее коротенькое белоснежное пальтишко, купленное этим летом в Италии, и на длинные ноги в колготках цвета «Фуксия».

— Я сегодня вовремя, Андрей Александрович, — ангельским тоном сказала Наталья, вертя в тонких пальчиках брелочек с ключами от новенького «Ниссана».

Власьев не удостоил ее ответом.

Я улыбнулся Наталье и кивнул заму управделами.

— Кофе пить к нам придете, Алексей Николаевич? — поинтересовалась Наталья.

— Приду обязательно, — ответил я. — Набирай пока воду.

В кабинете, повесив куртку в шкаф и проведя расческой по волосам, я отработанным движением запустил компьютер. Ввел парламентский пароль и зашел в Интернет. Перед чашкой кофе, как обычно, хотелось посмотреть свою почту. Служебным ящиком я практически не пользовался — так и не привык: деловую, как и личную переписку вел через старый персональный, которым обзавелся задолго до службы.

На пароль к нему, вводившийся ранее тысячи раз, мой ящик реагировал странно. Машина просигналила мне, что желательно проверить написание. Я проверил, хотя не видел такой нужды. Эти буквы и цифры я помнил лучше, чем номер телефона. Результат не изменился. После пятого подряд ввода и пятого отказа стало понятно, что без технического специалиста тут не обойтись. Я позвонил в нашу компьютерную «скорую помощь», изложил суть и сказал, что буду в помещении напротив, а ключ оставлю в замке.

Чайник урчал, нагреваясь. Витюша приветствовал меня улыбкой и кипой свежей прессы.

— Про нас больше ничего не пишут?

— Про нас нет, а насчет профессора «Канцелярская правда» сообщает, что прокуратура интересуется им и его сыном, — ответил Витюша. — Ссылаются на «Интерксерокс».

— Про агентство я знаю. А в «Канцелярскую правду», похоже, тоже будем опровержение слать.

Горячий и сладкий кофе окончательно вернул меня к жизни. В очередной раз я мысленно пообещал себе никогда не соревноваться с Егором в количестве выпитого — ввиду изначальной и полной обреченности этого занятия.

— Алексей Николаевич, «Фактам и комментариям» уже можно письмо отправлять? — спросила Наталья.

— Подожди чуть-чуть, до особого распоряжения. Ладно?

В дверь поскреблись.

— Да! — крикнул я.

То был не товарищ Толиков, хотя манера казалась похожей. То был наш компьютерщик Пётр Иванович — тихий, дотошный и безотказный работник, лысоватый, полноватый и круглолицый мужчина. Всех коллег по аппарату он охотно консультировал в любое время и по первому требованию.

— Алексей Николаевич, — как-то смущенно произнес он, — можно вас на минутку?

Мы с ним вышли в коридор.

— Что-нибудь секретное? — пошутил я.

— Понимаете, такое впечатление, что ваш ящик взломан, — сказал Пётр Иванович.

— Взломан? Кем?

— Не знаю. Отсюда установить невозможно.

Я взялся за голову.

— Бред какой-то… Кому он нужен — взламывать его? Это что, Пентагон?

— Алексей Николаевич, я простой техник, — начал Пётр Иванович. — И это пока только мое предположение, понимаете? Надо, конечно, еще проверять. Но мой опыт говорит о том, что это — самый правдоподобный вариант.

— Что же делать? Были у нас прецеденты?

— При мне не было. Вы лучше доложите Забегалову, а он решит, кому поручить разбираться. Но на мои слова не ссылайтесь, ладно? Это ведь не подтверждено.

После беседы с Петром Ивановичем я молча допил свой кофе и вернулся в кабинет. Набрал номер Валентина Юрьевича по «вертушке».

— Слушаю вас, — раздался знакомый голос.

— Валентин Юрьевич, доброе утро. Есть разговор на пару минут.

— Поднимайтесь.

На этаже управляющего делами явственно пахло валерьянкой. Запах усиливался по мере приближения к приемной профессора. В самой приемной он сделался просто нестерпимым. Ульяна нервно множила что-то на ксероксе. «Прокламации», — почему-то подумал я. Лариса шепталась с сыном Валентина Юрьевича. При моем появлении они вздрогнули и обернулись.

Для работников аппарата отношения Ларисы и Забегалова-младшего тайной никогда не были. Сам факт наличия Ларисы в приемной управделами злые языки объясняли тем, что Валентин Юрьевич желает более внимательно присмотреться к будущей невестке. Лариса, в свою очередь, доводилась близкой родственницей главе одного из сельских районов.

Я протянул руку Юрию Валентиновичу и увидел легкое смятение у него в глазах. Молодой и перспективный архивист был одет, как всегда, с иголочки и на сей раз очень коротко, почти «под ноль», подстрижен. «Обрили уже», — вспомнилась фраза из «Джентльменов удачи». Я задержал взгляд на Забегалове-младшем, и он пожал мою руку. Ощущение было абсолютно таким же, как от рукопожатия с его папой.

Покинув членов семейного совета, я предстал перед его главой.

— У нас ЧП, Валентин Юрьевич, — бодро доложил я.

Валентин Юрьевич явно удивился. Как правило, я уверял его в том, что у пресс-службы дела идут отлично.

— Похоже, взломан мой ящик электронной почты, — пояснил я.

— Парламентский?

— Нет, личный. Но все наши сотрудники знают, что он использовался для деловой переписки, в том числе с редакциями.

Произнося «с редакциями», я особенно внимательно следил за реакцией управляющего делами. Или я еще мал и глуп, или Забегалов мастерски владел мимикой лица, но уловить хоть что-нибудь необычное я не сумел, как ни старался.

— Вы уверены, Алексей Николаевич?

— По внешним признакам — да.

— Техника вызывали?

— Вызывал, но он ни в чем до конца не уверен, — сказал я, не желая подставлять Петра Ивановича.

Валентин Юрьевич снял трубку «вертушки».

— Вячеслав Алексеевич, зайди ко мне.

Лесных появился тут же, словно стоял и караулил за дверью.

— Алексей Николаевич говорит, что взломан его почтовый ящик, — без предисловий объявил своему второму заму Забегалов. — По-моему, раньше таких случаев в аппарате не было?

Второй зам, насколько я мог судить, растерялся. Его язык жестов, правда, богатством никогда не отличался. Не засуетился Лесных и сейчас, но глаза выдали чиновника. Вячеслав Алексеевич, кажется, был застигнут врасплох и даже несколько напуган. Круг его обязанностей, вообще, не афишировался. Известно было, что входит в них, в том числе, надзор за информационной безопасностью. Лесных говорил мало, улыбался редко, входил и уходил тихо. Мне он порой напоминал приснопамятного Никифора Мефодьевича. Аурой, что ли.

— Валентин Юрьевич, если факт подтвердится, то это уголовная статья, — негромко сказал Лесных. — Что говорят техники?

— Это я у вас должен спросить, что говорят техники, — заметил Забегалов. — Вам разве до сих пор не доложили?

Лесных побагровел. Кровь прилила к его большому лбу.

— Сейчас разберемся, Валентин Юрьевич, — ответил он.

— Разберитесь немедленно и доложите, — приказал управделами. — Алексей Николаевич, я вас вызову.

Заскучать мне и сегодня не дали. Не успел я толком засесть за сводки новостей, как загрохотала внутренняя связь.

— Алексей Николаевич, — по-хамски, как всегда, не здороваясь, выдала мне Светлана Васильевна из приемной вице-спикера Жуликова, — зайдите, пожалуйста, к Сергею Федосеевичу.

Была она старой клюшкой и набитой дурой. Вечно всё путала и забывала — несмотря на то, что записывала в тетрадку. На дверь в кабинет своего шефа ложилась, как на амбразуру, не пуская посторонних и тех, кто без записи. За это качество ее, похоже, до сих пор и держали на должности секретаря.

Зачем меня хочет видеть Жуликов, я в принципе догадывался. Не далее, как позавчера его хорошенечко натянули в программе одного из местных телеканалов. Программа была посвящена борьбе с игроманией, и тема эта была действительно дорога вице-спикеру. В парламенте он отвечал за малый и средний бизнес, являясь председателем соответствующей комиссии. Других направлений работы ему не доверили, помня о том, что в «Ядрёную Россию» он перебежал из оппозиционного патриотического блока. Но одной заурядной комиссии кипучей натуре господина Жуликова явно не хватало, и Сергей Федосеевич уже несколько месяцев подряд мотался по области, создавая общественные приемные на местах. Предприниматели из глубинки встречали его хлебом-солью и стояли в очередь за красными «корочками» заведующего такой приемной.

Параллельно наш энергичный «вице» навалился на игорные заведения. Им, особенно после грозных заявлений из Кремля, он буквально объявил войну. Группа быстрого реагирования под началом Жуликова время от времени, в сопровождении кучи журналистов, бросалась на отдельно стоявшие «ромашки» и опечатывала их (крупные казино депутат не трогал). СМИ трубили о его непримиримой позиции, само собой, получая за это денежку из парламентских фондов. На одну «ромашку» Сергей Федосеевич залез сам ради эффектного кадра, чуть не разодрав брюки на самом интересном месте. Его фото потом обошло все газеты.

После экстремального восхождения, не вся пресса, однако, отозвалась о его действиях восторженно. Мэрия не торопилась прикрывать игорный бизнес на корню, ибо вполне официально получала с него налоги. А неофициально те же «ромашки» крышевал кое-кто из депутатов городского Совета. В общем, за самоуправство Жуликова вызвали повесткой в прокуратуру. Ну, а с критической телепрограммой всё было просто, как дважды два. Вице-спикер элементарно кинул ребят, пообещав им оплатить предыдущий сюжет из своего кармана и, само собой, не оплатил.

— Алексей Николаевич, — заговорил Жуликов, подкатив глаза к потолку, — вы у нас за телевидение отвечаете?

— В каком смысле? — уточнил я.

— За то, что о парламенте рассказывают, вы отвечаете?

— Не всегда. Если парламент платит за это деньги, то да. Если не платит — по ситуации.

— А когда ваши друзья меня поливают грязью — это какая ситуация? — начал заводиться Жуликов.

— Дружить со СМИ — моя обязанность, Сергей Федосеевич, — напомнил я. — Но у вас там, по-моему, какие-то проблемы со студией были.

— А ваша задача — чтобы проблем не было! — заявил вице-спикер.

Я молчал и ждал продолжения концерта.

— К вам мой пресс-секретарь подходил? — продолжал Жуликов.

— Какой пресс-секретарь? — вопросом на вопрос ответил я.

— Девушка!

— Девушка подходила.

— И что вы ей сказали?

— Сказал, что постороннему лицу никаких материалов, тем более видео, не дам, — я посмотрел прямо в глаза депутату. — По должности не обязан. Более того, было распоряжение Виталия Ивановича: перед выборами в Госдуму режим информационной безопасности ужесточить.

— Вы красиво говорить научились, как я погляжу, — вскипел Жуликов.

— Давно этим занимаюсь, — перебил я его, не любезничая.

Жуликов побледнел.

— Да вы что себе позволяете? Мы тут всю вашу деятельность проверим! Надо будет — служебное расследование проведем.

— Проводите, пожалуйста. У вас вся информация? Можно идти? — я приподнялся.

Жуликов без звука переваривал случившееся.

— Если информации больше нет, всего вам доброго.

И я плавно закрыл за собой дверь.

— Ну, и зачем ты этого деятеля взбесил? Он теперь ведь не успокоится, — Семён Маркович укоризненно смотрел на меня.

— Побесится и успокоится, не переживайте, — ответил я. — Думаете, он кому-то нужен?

— Всё-таки зам.

— Такого зама завтра же выгонят, если указание поступит.

— Это верно, конечно. Перебежчиков нигде не любят, — Домашевский вздохнул. — Но ты всё равно круто берешь.

— А не надо на меня свои проблемы перекладывать. Он по частоте упоминаний в СМИ вторым идет, после спикера, — заметил я. — Это как, само собой случилось, без участия пресс-службы и вашего покорного слуги?

— Может, перестарались?

— Без согласия свыше ничего не делали. А что, уже многие про нашу беседу с Жуликовым говорят?

— Говорят отдельные трудящиеся.

— Быстро слух расходится. Вас Шарохин-то нашел?

— Шарохин зря волну поднимает! — Семён Маркович беспокойно задвигался на стуле. — Я же ему сказал: всё верну. И проценты верну — но не те грабительские, которые он хочет! Я знаю, кто его накручивает…

— Можно, Алексей Николаевич? — не дожидаясь ответа, в кабинет уже влетела Алина Вениаминовна.

— Конечно, можно, — радушно улыбнулся я.

— Семён Маркович, мы тут посекретничаем, да? Спасибо, — тоже не дожидаясь ответа, зачастила Тарарыкина.

— Да, я пойду, пожалуй, — закряхтел Семён Маркович, поднимаясь.

Алина Вениаминовна проводила его кислым взглядом и сама притворила дверь.

— Зря вы с Домашевским общаетесь. Озлобленный он человек, тяжелый, — обронила она вскользь.

Я сделал вид, что временно оглох, и выжидающе посмотрел на нее.

— Алексей Николаевич, надо обеспечить освещение конкурса. Ростислав был у вас?

— Был еще вчера. Виталий Иванович говорил об этом раньше. Сделаем.

— Сделайте, Алексей Николаевич. Это важно.

— Особые пожелания будут?

— Ну, какие особые пожелания? Вы профессионал, сами знаете.

Я кивнул.

— А договоры на следующий год Виталий Иванович уже подписал?

— Да, Алина Вениаминовна. Подписал.

— Там с «Канцелярской правдой» всё нормально?

Службой рекламы «Канцелярской правды» руководила сестра Алины Вениаминовны — по манерам и ухваткам точная копия народной избранницы. С каждого договора об освещении деятельности парламента она имела свой бонус.

— Нормально. Не обидели.

— Вот и хорошо. Тогда я пойду, мне еще к лекции подготовиться надо, — заспешила Тарарыкина.

— Диссертацию когда обмывать будем, Алина Вениаминовна? — спросил я вдогон.

— Какую диссертацию? — стушевалась она.

— Вашу. Как же в наше время без диссертации?

— Ой, что вы! Я об этом даже не думаю, — махнула рукой Тарарыкина.

Пользуясь тактической паузой, я выудил из кармана ключ и отомкнул ящик стола. Служебная записка была на месте, но мне показалось, что большой красный маркер лежал не там, где я его вчера оставил. Я повертел лист бумаги в руках, внимательно изучил его на свет. Никаких следов, понятное дело, на нем не обнаружилось.

«Так, знаете, до паранойи недалеко», — подумал я и позвонил в первую приемную. Ответила мне на этот раз Алевтина Викторовна. Выяснилось, что Виталий Иванович побыл у себя лишь минут десять и уехал в администрацию. Рвалась к нему толпа желающих, включая разных депутатов, но все напрасно. В такой обстановке о личной аудиенции мечтать не приходилось.

— Алексей Николаевич, а что у вас, важное? — спросила Алевтина Викторовна.

— Служебка, — немного поколебавшись, ответил я.

— Если очень надо, вы занесите и оставьте у него на столе, на видном месте, — посоветовала она. — А я ему скажу, как только он придет.

Видимо, я долго размышлял, прежде чем решиться, потому что Алевтина Викторовна добавила:

— Вы не думайте, я читать не буду.

Иного способа оперативно донести свое мнение до спикера, наверное, не было. Конечно, я понимал, что Алевтина Викторовна тоже не с дуба упала в аппарат. Кому она доложит о моей бумаге, оставалось только гадать. «А пошли они все!» — чуть не сказал я вслух, но секретарше ответил:

— Занесу.

Пошел и занес, повторяя про себя тезис о том, что лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть. Дверь своего кабинета я отпирал в темпе, потому что внутри разрывалась «вертушка». Звонила мне Татьяна Эрастовна из главного областного штаба «Ядрёной России». Вопрос был наиважнейший: она в очередной раз попросила не забывать указывать в наших публикациях фракционную принадлежность депутатов — особенно, если речь велась о богоугодных делах. Татьяна Эрастовна при этом ссылалась на партайгеноссе Митрофанычева. Я дал понять, что в моем лице партайгеноссе Митрофанычев может видеть надежного союзника, и тепло простился с собеседницей.

Эстафету у «вертушки» подхватил мобильник.

— Свинья ты, — раздался знакомый женский голос. — Мог бы перезвонить со вчерашнего утра!

Мне стало неловко.

— Да тут проблем целый воз, — попытался я оправдаться. — Кручусь, как белка в колесе.

— Не белка ты, а свинья. Мерзкая и жирная.

— Не такая и жирная вовсе…

— Жирная и наглая! И не спорь со мной!

Личная жизнь оставалась моим слабым местом. Даже сам Хрюшников однажды спросил у меня: «Алексей Николаевич, когда ж ты женишься?» На что я пробуробил нечто вроде: «Я как-то уже женился…» Несколько парламентских барышень, пока не охваченных узами брака, периодически поглядывали в мою сторону, однако шансов не имели. И первого неудачного опыта мне хватило, и крайне нервная профессия не располагала к повторению этого самого первого опыта.

— Давай так, — я сделал внушительный вдох, — как только будет чуть легче, сам позвоню. Договорились?

— Знаю я, как ты сам позвонишь, — прозвучало из трубки, и дальше понеслись короткие гудки.

Я сделал выдох.

— Можно, Алексей Николаевич?

В кабинет деликатно заглядывал депутат Шмоткин.

— Конечно, Авдей Юрьевич. Проходите!

Шмоткин был, возможно, самой оригинальной персоной в депутатском корпусе. За глаза его прозвали вторым Жириновским, ибо он всегда и без подготовки был готов выступать на любую тему. До полного соответствия образу Владимира Вольфовича ему, правда, не хватало южного темперамента и привычки махать руками. Входил он в комиссию по малому и среднему бизнесу, и его судьба некоторым образом тоже переплелась с судьбой вице-спикера Жуликова. Шмоткин заработал свой первый капитал еще при Советах, на самом деле спекулируя какими-то чрезвычайно дефицитными шмотками. Потом, судя по туманным разговорам коллег-бизнесменов, была валюта, потом кооператив. Потом активный предприниматель на время пропал из поля зрения (чуть не вырвалось: правоохранительных органов), а вынырнул в середине девяностых как управляющий первого в городе казино «Страус».

В парламент он, впрочем, попал не из казино, а как член патриотического блока с крайне резкими лозунгами. Место работы, согласно трудовой книжке, Шмоткин в рамках подготовки к выборам вовремя сменил на контору по оказанию бесплатной юридической помощи. Будущие мандаты в том блоке распродавал, то есть, распределял будущий депутат Жуликов, которому такое право, если верить слухам, купил его брат — хозяин большого вещевого рынка. Блок затем начал стремительно рассыпаться. Жуликов по соглашению сторон успел получить местечко вице-спикера и очутился в «Ядрёной России», прежде оговорив сохранение за собой этой хлебной должности. А вот Авдей Юрьевич, ко всеобщему изумлению, всплыл не где-то, а в рядах фракции «Коммунисты и беспартийные». Там он начал направо и налево поносить правящий режим с классовых позиций — не трогая, правда, губернатора с президентом.

С Жуликовым этот «новый левый» спустя короткое время расплевался. Наскоки нашего активного Сергея Федосеевича на игорный бизнес Шмоткин принял почему-то очень близко к сердцу, хотя согласно декларации свою долю в «Страусе» давно продал. Два бывших патриота крайне жестко пикировались на пленарных заседаниях, где Шмоткин последовательно обличал правовой нигилизм и волюнтаризм Жуликова. Возникшие между ними споры чуть не привели к разбирательству об оскорблении в общественном месте. Мирил двух депутатов, отговаривая их от суда, сам Хрюшников. Пока мирились и остывали от дебатов, Авдей Юрьевич заявился на комиссию по этике и морали с пневматическим пистолетом и взялся перезаряжать его на глазах у оторопевших парламентариев. После дружеских увещеваний он всё-таки спрятал ствол в наплечную кобуру.

— Как дела, Авдей Юрьевич? — спросил я, пытаясь на глаз определить, при нем ли оружие.

— Да вот, опять особое мнение готовлю по игорным заведениям, — ответил Шмоткин. — Нельзя там сплеча рубить.

— А что во фракции говорят? Поддерживают? — осведомился я.

— А что мне фракция? — вопросом на вопрос отозвался депутат. — Я вообще-то сам ее хочу возглавить.

Я малость опешил. Для наших провинциальных большевиков это было бы чересчур.

— Обком не возражает?

— Я с Кобяковым уже почти согласовал. Куда он денется, обком этот.

— С вице-губернатором?

— Ну да.

«Низко пала передовая партия», — подумал я.

— Говорят, на тебя Жуликов наехал? — спросил Шмоткин.

— Как наехал, так и отъедет, — спокойно сказал я. — Не надо людей кидать.

Шмоткин пожевал губами.

— Слушай, — сменил он тему, — а дорого на телевидении свою передачу иметь?

— Смотря какую и на каком канале.

— Ну а ты на каком посоветовал бы?

Я пожал плечами.

— Зависит от целевой аудитории. Кому программа-то нужна?

— Допустим, мне.

Я опешил еще раз. Шмоткин везде и всюду норовил пролезть на халяву. Представить себе, что он готов финансировать телевизионный проект, я мог только в сказочном сне. Или находясь в нетрезвом состоянии. Но я столько не выпью.

— На кого собираетесь влиять?

— На пенсионеров, конечно. Я же — передовая фракция!

В отсутствии логики депутату нельзя было отказать.

— Надо навести справки. Вам срочно?

— Не особо. Сейчас всё равно федеральные выборы идут. На следующей неделе можно будет узнать?

— Узнаю, — пообещал я.

Андрей Бутурлин объявился внезапно. По его словам, проезжал мимо. На всякий случай встретились мы опять на нейтральной территории — в кафе «Солонка» через дорогу от нашей обители.

— Меня сегодня изнасиловали, — начал он даже без приветствия.

— Кто? Опять Колобков?

— Ха! Ничего подобного. Будешь еще угадывать?

— Что, Забегалов сам явился?

— Нет, опять мимо. Тарарыкина Оксана Вениаминовна, бывшая моя коллега по издательскому дому.

— Старовата уже для искрометного секса.

— А для нашего дела самое то. Пытала морально: хотела узнать, кто написал заметку про управляющего делами.

— Какое дело «Канцелярской правде» до внутренних дел «Фактов и комментариев»?

Андрей посмотрел на меня как на психа.

— Не прикидывайся, а? С твоими внешними данными это бесполезно. Сам же всё отлично понимаешь! Оксану Вениаминовну попросила Алина Вениаминовна, а ее, в свою очередь, попросил кто-то из вашего дома.

— Даже догадываюсь, кто это мог быть, — сказал я, вспомнив наш с Тарарыкиной разговор о диссертации. — А, если не секрет, в каких отношениях Алина Вениаминовна с твоими боссами?

— Уже, считай, ни в каких, — чуть поразмыслив, ответил Бутурлин. — Она, между нами говоря, сама была акционером, когда работала у нас. Мелким, но всё же. Боссы думали, что она будет их интересы лоббировать в парламенте.

— Не лоббировала?

— Лоббировала, да. Только исключительно свои. Квартиру себе в центре сделала, машину, часы у нее коммерческие в двух вузах. Но фирме от этого ни холодно, ни жарко.

— И что фирма? — спросил я.

— Пригласили раз, другой. Пообщались. Потом договорились, что долю у нее выкупят. Вот и вся история любви.

— Ты раскололся?

— Не смеши, пожалуйста. Я и тебе-то не сказал! — Андрей засмеялся и пустил колечко сигаретного дыма. — Кстати, ты на фестиваль идешь?

— Молодежи и студентов?

— Остряк. Не молодежи, а серьезной прессы. Так идешь или нет?

— Пока не звали.

Андрей всплеснул руками. Фестиваль серьезной прессы был экстренно изобретен одним московским пиар-агентством, чтобы отщипнуть немного от нашего бюджетного пирога. По-моему, на каких-то других регионах этот опыт уже обкатали. Светлым умам из администрации легко и быстро внушили мысль о его полезности. Сначала акцию хотели назвать форумом качественной прессы, но потом слово «форум» посчитали слишком официальным, а «качественную» заменили на «серьезную», чтобы те, кого не возьмут на финальную пьянку, обижались не так сильно.

— Если тебя не звали, то кого же зовут?

— Спикеру, я знаю, приглашение пришло. А мне никто ничего не слал и не передавал, — я тоже развел руками.

— С ума сойти, правда… Слушай, давай я тебе одно дам. У нас всё равно два приглашения на редакцию газеты.

Тут настала моя очередь смеяться.

— Это мне как явка с повинной зачтется?

— Какая явка? Не понял.

— Понимаешь, Андрей, товарищ Забегалов уверен почему-то, что заметка про него — моих рук дело.

— Ну, вы даете! — директор издательского дома чуть не пролил кофе себе на штаны. — А я-то голову ломал, зачем Оксана про тебя всякие дурацкие вопросы задавала.

— Например?

— Например, часто ли мы с тобой общаемся.

— Ладно, — я тоже решил сменить тему. — Вам с выборов-то перепадает что-нибудь?

— Перепадает, ага. Все норовят на дурачка обслужиться!

— Оппозиция, что ли?

— Какая, на хрен, оппозиция! Наша многоуважаемая «Ядрёная Россия»! Везут из Москвы своих свадебных генералов, репортажи про них, значит, пиши, а насчет оплаты — потом, потом… Я тут одного политтехнолога уже завернул обратно.

— Не боишься отношения испортить?

— Ай, с кем там портить? Они сами про меня на следующий день забудут.

— И не пишете бесплатно?

— Не пишем принципиально, — заявил Андрей. — Я сам только одно исключение допустил — конечно, по согласованию с боссами.

— Какое?

— Коле Ухову помог без денег. Я его сто лет знаю, мировой мужик! Забомбили прямую линию с ним на целый разворот.

— У него шансов нет на Госдуму. Он далеко стоит в региональном списке, — напомнил я.

— Знаю. Зато он весной в мэры собирается.

— Ух ты!

Будущий мэр — это всегда серьезно. Вопреки суждениям о бедности главного губернского города и скудости его казны, здесь еще было что взять. Упомянутый кандидат Коля Ухов тоже работал спикером — только городского Совета. Там крепких хозяйственников с колхозной закваской было явно меньше, чем у нас, но водилось больше молодых и цепких ребят из бизнеса. Их спикер, классический улыбчивый рубаха-парень, сам бизнесом не занимался. Сбросив комсомольскую шинель, он ковал аппаратную карьеру. Досужих домыслов про него и его друзей-коммерсантов ходило много. Если верить им (домыслам), то ли они (коммерсанты) его спонсировали, то ли он продвигал их нужды через депутатское собрание. В чем дружно сходились независимые источники, не желавшие называть себя — это в уверениях о беспробудном пьянстве Коли. В целом общественность воспринимала его не слишком серьезно, и Николаем Михайловичем спикера называли только в официальных сообщениях.

Андрей, насколько я знаю, в юности тоже грешил марксизмом и посетил немало комсомольских аппаратных застолий. Определение «мировой мужик» я вполне мог отнести и к нему.

— Уверен, что он пойдет?

Бутурлин помялся.

— В чем сейчас можно быть уверенным? Сначала пусть федеральные выборы закончатся.

— О том и речь. Я, допустим, слышал в нашем здании, что от «Ядрёной России» Колыхаева в мэры двинут.

— Этажерочника? — вскинулся Андрей.

— Вовсе не этажерочника, а заслуженного мебельщика, — назидательно поправил я. — Человека, чья двуспальная кровать выиграла тендер на право стоять на государственной даче в Сочи. На государевой даже, я бы сказал.

— А он сам на чем спит?

— Не юродствуйте, молодой человек. Это особа, приближенная к нашему губернатору.

— Губернатор-то крепко держится?

— Хороший вопрос. Скорее нет, чем да.

— Скорее некрепко?

— Да, — кивнул я. — Будто сам не знаешь.

Вице-губернатор Кобяков ослабил узел своего галстука. Пиджак висел на спинке стоявшего рядом стула. Дальше сеанс административного стриптиза не продвинулся. Георгий Вадимович, демократично пересев за длинный общий стол, привычно вел заседание большого жюри. Ему и всем нам, чиновникам и начальникам от СМИ, предстояло назвать победителей и лауреатов ежегодного губернского творческого конкурса.

Негласная установка, о которой знали все участники, была такой: три четверти призовых мест разделить поровну между главным государственным каналом и телестудией «Сторонка», тоже на сто процентов государственной. Оставшаяся четверть милостиво отписывалась разным газетам и газеткам. Ущемленные директора и редакторы глухо роптали в курилке, ибо похожая картина имела место год от года. Короче, всё шло до зевоты предсказуемо.

Только что отписали первое место в номинации «Пир духа» районному изданию, сохранившему в неприкосновенности название и дизайн с октября 1917-го. За пару или тройку минут до него титул лучшего публициста достался ведущему газетной рубрики «Вместе с народом». Человек на протяжении всего губернаторского срока писал победные рапорта о газификации села, которое всё никак не газифицировалось полностью.

Я сдержанно подремывал рядом с Анной Игоревной — моей коллегой из администрации. Кобяков четко дирижировал процессом. Да, собственно, никто и не думал никуда вмешиваться, пока дело не дошло до номинации «Право и политика». Механизм отбора формально был таким: члены жюри заранее, до общего сбора, смотрели и читали представленные на конкурс материалы. После ознакомления выставляли оценки по пятибалльной шкале. А большое жюри суммировало эти цифры и объявляло итоги.

С «Правом и политикой» приключилась неувязка. Номинация входила в ту четверть, которую отводилась газетчикам. Идеологически сомнительных публикаций на означенные темы никто на конкурс не подал, и установок свыше не последовало. Так что все оценщики оценивали, как Бог на душу положит, и результат вышел неожиданным. Равное количество голосов набрали сразу два номинанта.

— Что будем делать, коллеги? — спросил Кобяков.

Полусонное жюри сразу оживилось. Запахло столкновением интересов и амбиций. Один автор писал о политике, другой творил на почве права. Первый работал в частном издании, второй, а точнее, вторая, — в государственном. С одной стороны, за политику в прошлом году уже давали премию, с другой — дали сотруднику именно той газеты, где трудилась сегодняшняя номинантка. Кроме того, все знали, что между этими двумя редакциями идет плохо скрытое соперничество.

— Я считаю, Балаболкин больше других премии заслуживает, — стукнул ребром ладони по краю стола Александр Пышкин, шеф молодежного печатного органа.

Частная газета, где был обозревателем журналист Балаболкин, являлась де-факто собственностью Пышкина, будучи временно записанной на Сашину жену. Самого Сашу, то ли завидуя, то ли подкалывая, то ли органично совмещая одно с другим, как это у нас водится, некоторые товарищи по цеху именовали «золотым пером» губернатора.

— А мне публикации на темы права понравились, — подал голос кто-то из районной прессы.

— Да там одни общие слова! — откликнулся другой сельский публицист.

— Вы их читали? — громко спросила Алина Вениаминовна, сидевшая напротив меня.

Жюри загудело, грозя выйти из-под контроля. Вице-губернатор поднял руку.

— Коллеги, тише!

— Предлагаю первую премию поделить на двоих! — предложил директор одного из телеканалов, не получившего ничего.

Он давно взирал на происходящее философски.

— Не положено по регламенту, — напомнил Кобяков.

— Тогда повторное голосование, прямо сейчас, — дополнил его Илья Александрович Кислотный, глава управления по взаимодействию со СМИ.

Не совсем типичный чиновник, он был известен как поэт-лирик, к тому же составлявший сборники частушек. Илья Александрович слыл полноправным субъектом творческого процесса в губернии. В его дебютном сборнике, правда, отдельные частушки оказались не вполне пристойного содержания. Но после сигнала от читающей аудитории составитель быстро исправился.

— Закрытое? — спросил бывший бухгалтер, а ныне директор другого телеканала, уже получившего несколько премий.

— Открытое, коллеги, — известил нас поэт-лирик.

— Давайте голосовать, — послышались реплики.

— Давайте обсудим, — сказал кто-то на дальнем от меня краю стола.

— Что обсудим? — несколько нервно отреагировал Илья Александрович.

— Кандидатуры, — серьезно ответил товарищ с мест.

Жюри опять загудело, готовое сорваться в пике.

— Уважаемые коллеги, — повышая голос, начал глава управления по СМИ, — в задачу нашего собрания не входит обсуждение чьих-то кандидатур. Мы оцениваем не личности авторов, а только их публикации, представленные на конкурс.

— А пусть Георгий Вадимович выскажется, — развил спорную тему первый представитель районной прессы.

Кобяков в атакующей манере наклонил голову — так, что стала видна его прогрессирующая лысина, — и поморщился.

— Балаболкину раньше уже присуждали, — вспомнил второй человек из района.

— Пускай даму вперед пропустит, — пошутил философски настроенный директор канала.

— У этой девушки хорошие репортажи, — шепнула мне Анна Игоревна. — Если по-хорошему, надо бы ей премию дать.

— Давайте дадим, — шепнул я.

Жюри продолжало волноваться, но, как я ощутил, медленно склонялось на сторону права.

— Георгий Вадимович, ну скажите же всё-таки! — буквально возопил первый районщик.

Кобяков откашлялся.

— Коллеги, мое мнение чисто субъективное, вас ни к чему не обязывает. Балаболкина я знаю давно…

— Да алкаш он, — вполголоса произнесли на дальнем конце.

— Знаю его давно, — повторил вице-губернатор. — А девушку, ну, почти не знаю. Может, моя это недоработка. Я, наверное, за Балаболкина проголосую.

Чем всё закончится, я сообразил и без голосования, но руку, тем не менее, поднял за журналистку из отдела права. Анна Игоревна, вздохнув, поддержала своего прямого начальника — Кобякова. За обозревателя из молодежного органа голосовали и оба товарища с мест, и телевизионный бухгалтер с кучей премий. Алина Вениаминовна воздержалась, чем искренне удивила меня.

Победителем в номинации был объявлен Балаболкин.

Кто-то уже задвигал стулом, когда Илья Александрович крикнул:

— Коллеги, еще один вопрос!

Жюри разочарованно присело.

— Мы с вами совсем забыли про номинацию «Корифей», — сообщил Илья Александрович. — Необходимых пятидесяти процентов голосов нет ни у кого.

— Сколько есть? — поинтересовался Пышкин.

— Мало, — признался Кислотный. — Около двадцати. А между тем, коллеги, это очень важная номинация. В ней всегда были представлены лучшие из лучших, подлинные мастера словесности и всей нашей журналистики.

— Нету лучших. Кончились, — констатировал голос, говоривший про алкаша.

— Не надо ёрничать, коллеги, — попросил поэт, частушечник и чиновник в одном лице. — Нам предстоит определиться. Не вручать эту премию просто нельзя!

— Вахрамееву давайте вручим, — сказал, недолго думая, Пышкин.

— Пантелеймону?

— Да.

— Ты что, Саша? — Илья Александрович оторопел. — Он вообще не пишет уже лет пять, если не больше. И из дома не выходит.

— Ну и что? Заслуженный человек, собкор центральной газеты.

— Нет, это не вариант.

— Можно предложение? — руку вверх тянул редактор издания, в котором работала журналистка из отдела права.

— Пожалуйста! — радостно откликнулся глава управления.

— Я предлагаю, — торжественно провозгласил редактор, — первым в номинации «Корифей» за многолетний вклад и выдающиеся заслуги признать нашего уважаемого Илью Александровича. Я считаю, он имеет полное право именоваться журналистом — хотя бы по совокупности печатных трудов.

Просторный кабинет вице-губернатора утонул в аплодисментах.

До полного маразма мы всё-таки не дошли. Илья Александрович вспотел и начал благодарить, но наотрез отказался. В конце концов «Корифея» решили вымарать из списка номинаций — на время, до появления новых корифеев.

— Интересно, это он так прикололся? — вслух подумала Анна Игоревна.

Мы с ней стояли у лифта. Прочая братия галдела в вожделенной курилке.

— Вы кого имеете в виду? — спросил я.

— Редактора, конечно, с его инициативой.

— Возможно. Тонкий такой юмор, недоступный начальству.

— Между прочим, несколько слов насчет начальства, — Анна Игоревна профессионально огляделась по сторонам. — Хрюшников тобой недоволен.

— Этой сенсации без малого два года, — усмехнулся я.

— Он сильно недоволен, — подчеркнула коллега. — Кто-то на него влияет.

— Кто?

— Не знаю. Он сейчас мало со мной советуется.

По моим данным, спикер и теперь общался с Анной Игоревной минимум раз в день — во всяком случае, по телефону точно. Я даже в лучшие периоды с ним столько не разговаривал. Темнила гражданка.

— Если уволят, пойду заметки писать из серии «Попал под лошадь», — сказал я.

— Ты — наш бесценный кадровый фонд, — заулыбалась Анна Игоревна. — Куда ж ты денешься?

— Ой, Анна Игоревна, проходил я уже всё это в младших классах. Не мне люди улыбаются, а моей должности. Уйду, и в упор замечать перестанут.

— Ты не обо мне случайно?

— Ни в коем случае, — я помотал головой. — Мы ведь с вами друзья, правда?

На улице, куда я вышел из губернского «белого дома», погода совсем испортилась. Моросило нечто среднее между мелким, мерзеньким дождичком и мокрым снегом. Я поднял воротник и зашагал в направлении парламента со всем его содержимым. Подкрадывались сумерки. С противоположной стороны к зданию подходил товарищ Лесных.

Я остановился, подпуская его поближе.

— Какие новости, Вячеслав Алексеевич? Что там с моим ящиком?

Взгляд Вячеслава Алексеевича устремился куда-то мимо меня, но в то же время внутрь: наверное, в подпространство.

— До конца определить не удается, Алексей Николаевич. Вероятность взлома в принципе есть, но… думаю, техник напрасно поднял панику.

— Да никто панику не поднимал. Пользоваться-то можно?

— Можно. Только смените пароль и — пожалуйста. Но всё-таки лучше используйте нашу электронную почту, она защищена.

Я сказал ему, что обязательно всё сделаю, не уточнив, что именно.

На нашем этаже дверь кабинета, в котором квартировал Андрей Петрович Карлов, была распахнута настежь. Действующего корифея я не увидел, зато нос к носу столкнулся с уборщицей. Бормоча что-то неласковое, она вытаскивала оттуда полный пакет пустых бутылок. Как я заметил, не из-под кефира. Повеяло специфическим ароматом.

— А где хозяин?

— Похоже, не приходил сегодня, — неприветливо ответила мне жрица чистоты.

— Экспертизу проводит, — сказал я.

— Что? — не поняла уборщица.

— Ничего. Всё нормально.

Я заглянул к Витюше и Наталье. Они чаевничали и мирно беседовали.

— Никто меня не искал?

— Нет. Тишина полная, — доложил Витюша.

— Из первой приемной не звонили?

— Не звонили. Виталий Иванович приехал где-то час назад, к нему Никифор Мефодьевич сразу побежал, а потом к ним Забегалов зашел, — сообщил мой неформальный зам.

Его способность оперативно получать самые разнообразные кулуарные новости всегда поражала меня.

— Чай с нами будете пить, Алексей Николаевич? — спросила Наталья.

— Попозже попью, спасибо.

Витюша выразительно посмотрел на меня.

— Витя, зайди сейчас, — и я двинулся в свои апартаменты, на ходу расстегивая куртку.

— Я насчет завтрашнего дня хотел напомнить, — сказал Витюша, когда мы с ним уединились.

— А что у нас завтра?

— Да у меня семинар в институте, хотел отпроситься пораньше. Можно?

— Можно, конечно. Только потихоньку, через боковой подъезд.

— Я знаю, — улыбнулся Витюша. — Забегалов опять всех предупреждал, что не потерпит никаких отлучек. У нас одним можно на казенной машине в рабочее время по лекциям ездить, а другим нельзя.

— Профессор снова ездил?

— Ездил, — блеснул осведомленностью Витюша. — Тоже с час назад вернулся.

Мне отчего-то стало тошно. В этот миг зазвонила «вертушка».

— Алексей Николаевич, вас Виталий Иванович хочет видеть, — услышал я голос Алевтины Викторовны.

Спикер областного парламента Хрюшников был занят. Когда я поднялся в приемную, Алевтина Викторовна попросила немного подождать.

— Кто там? — спросил я.

— Александр Витальевич, — вполголоса ответила она.

Александр Витальевич Хрюшников доводился нашему спикеру сыном, и должность его называлась «генеральный директор». Командовал Хрюшников-младший на том предприятии, где еще недавно был начальником транспортного цеха, а потом верховодил Хрюшников-старший. Наследнику моего шефа было чуть за тридцать. Учился он в техническом вузе, но инженерных способностей не проявил. Решил пойти по финансовой тропе и, видимо, не без помощи родителя стал налоговым инспектором. В инспекторах, однако, пробыл недолго. Звёзд с неба не хватал, а вскоре упразднили и само подразделение — как не оправдавшее высокой миссии.

И приземлился Александр Витальевич в офисе у родного своего Виталия Ивановича, для которого процесс акционирования и приватизации предприятия успешно завершился. Приватизировал его сам Хрюшников-старший, в долю к себе взяв пару проверенных замов. Сына он, скрепя сердце, поставил третьим замом. Сотворить что-нибудь непоправимое на этом посту было практически невозможно. Примерно год Хрюшников-младший осваивал кабинет, никому особенно не мешая. Заодно женился, стал подумывать о потомстве. На этой стадии жизненного пути его и застал переход Виталия Ивановича на работу в парламент.

Новый генеральный директор ежедневно являлся в кабинет спикера, как на доклад. Впрочем, почему «как»? Один раз даже я был свидетелем того, как Виталий Иванович сурово распекал сына за упущение на производстве. Перед вспотевшим Александром Витальевичем лежала в тот миг тетрадочка, а в руке у него была зажата ручка. Наверное, глава хозяйствующего субъекта на всякий случай конспектировал речь главы законодательной власти.

Табличка с искусственной позолотой дрогнула, дверь в кабинет спикера беззвучно отворилась. Мы с приветливой Алевтиной Викторовной повернули головы. Бочком, осторожно придерживая всё ту же тетрадочку под мышкой, из-за двери показался младший Хрюшников. Пройти прямо через дверной проем ему мешали не по сезону теплая дубленка и собственная толщина. За два года, проведенные в руководящем кресле, Александр Витальевич раздался вширь просто неимоверно.

— Заходите, Алексей Николаевич, — сказала секретарша.

Спикер сидел в той же позе, что и вчера, только в ухе не ковырял. На мое «Здравствуйте, Виталий Иванович» он и бровью не повел. Начал без преамбул.

— Жуликов на тебя жалуется.

Я не удивился.

— Он телевизионщикам денег не заплатил. Кинул, если по-русски.

— А ты тогда зачем со своей службой?

— У него был свой договор с ними, всё оплачивалось напрямую из фонда поддержки бизнеса, наличкой. С пресс-службой Жуликов вообще ничего не согласовывал.

Фонд был детищем вице-спикера Жуликова и его же ноу-хау. Туда делали взносы все малые и средние предприниматели, жаждавшие получить красные парламентские «корочки». Фонд частично спонсировал рекламную кампанию самого Сергея Федосеевича, а частично, по-моему, депутатские увеселения и тому подобные штуки.

— Надо было мне доложить, — спикер глядел исподлобья.

— Я сам узнал после эфира.

Хрюшников страдальчески вздохнул.

— А ты обязан всё заранее знать! Плохо, Алексей Николаевич, очень плохо.

Я ждал продолжения.

— Все говорят, что ты — человек конфликтный.

— Кто «все»? Толиков?

— Неважно.

Повисла пауза. Спикер вроде бы хотел сказать что-то еще, но колебался. Я первым нарушил тишину.

— Вы мою служебную записку читали?

Виталий Иванович пошарил одной рукой по столу.

— Нет пока. Видел, прочитаю.

Я подождал еще секунд десять. Спикер не говорил ни слова. В голову ко мне опять полезли картины из недавнего прошлого. Хрюшников стал спикером абсолютно случайно. После выборов «Ядрёная Россия» продвинула его в замы к своему тогдашнему вождю, который возглавил губернский парламент. То был очевидный «потолок» Виталия Ивановича. До пенсии ему оставалось ровно четыре года, и номенклатурного веса для взятия следующей высоты явно недоставало.

Находясь в тени амбициозного и полного далеко идущих планов спикера, Хрюшников приглядывал за беспокойным хозяйством во время отлучек вождя, изредка подписывал наиболее щекотливые постановления и распоряжения, которые почему-либо не стремилось подписывать первое лицо. Слыл истинным солдатом партии — на вид недалеким, исполнительным, голосующим как надо и призывающим других. Конфигурация сложилась, портфели были розданы тем, кому следует, и перемен в принципе не предвиделось.

Беда пришла, откуда не ждали. Спикер и вождь не вернулся из очередной командировки: по дороге домой оторвался тромб… «Белый дом» пребывал в растерянности. Ландшафт законодательного собрания был плотно утоптан под конкретного человека. Желающие подхватить бразды, само собой, нашлись, но губернатору все они показались слишком ретивыми. Хрюшников, напротив, молча стоял в карауле с траурной повязкой на рукаве и никуда не рвался.

В «белом доме» поколебались и приняли решение, удивившее многих. Так в кресле спикера появился Виталий Иванович, возле которого потом появился я.

Я кашлянул.

— Поручения пресс-службе будут, Виталий Иванович?

— Поручения? — Хрюшников чуть привстал в кресле, поправляя полы пиджака. — Нет. Иди, работай.

День угас окончательно. Я механически наводил порядок в тумбочке и думал о последних событиях. И, правда, гадкое было ощущение и тревожное. Будто некто осторожно ходил где-то рядом кругами, ступая мягко и глядя в спину, а на глаза не показывался. Иногда словно дышал в затылок…

Кто-то позвонил на мобильный. Я долго смотрел на незнакомый номер, потом ответил.

— Слушаю.

— Алексей Николаевич, здравствуйте! Извините за беспокойство. Это из редакции «Модного журнала». Меня зовут Яна.

— Очень приятно, — рассеянно ответил я, мысленно отметив, что голос у неведомой Яны в самом деле приятный.

— Алексей Николаевич, как вас можно увидеть?

— Очень просто. Приходите и увидите.

— Ой, а когда вы свободны? — кажется, обрадовалась Яна.

— Вообще-то обычно занят.

— Но, может, для меня сделаете исключение? — в голосе у модницы, как я ее сразу окрестил, промелькнуло нечто умеренно-игривое.

— Может, — в тон ей отозвался я. — А что за разговор будет?

— Хотелось бы обсудить возможное сотрудничество.

— Яна, — очень проникновенно сказал я, — обязан вас предупредить: вероятность такого сотрудничества небольшая. Это не мой личный произвол, такова позиция руководства.

— Спасибо вам, что предупредили, но… может, всё-таки есть шанс? — немного жалобно спросила Яна.

— Теоретический, — откровенно сказал я.

— А когда мне можно подойти?

— А вы когда хотели? — вопросом на вопрос, как в Одессе, ответил я.

— Я могу сейчас. То есть, минут через пять. Я здесь недалеко, — заспешила модница.

— Приходите, я вас внизу встречу.

— Ой, буду так признательна, — буквально запела Яна.

— Не за что. У вас ведь аккредитации нет, всё равно не пустят.

Временно простившись с певучей сотрудницей «Модного журнала», я поразмышлял еще с минуту и набрал другой номер — на этот раз с мобильного телефона, предварительно выйдя в коридор.

— Да, — коротко отозвался густой баритон.

— Надо пообщаться, — в тон ему сказал я.

Человек помолчал немного.

— Давай там же, где в прошлый раз, ровно через час.

— Буду, — пообещал я, и содержательная беседа завершилась.

Яна явилась на вахту даже раньше, чем обещала мне. Я сразу узнал свою собеседницу, хотя минут семь назад и не подозревал о ее существовании.

— В «Модном журнале» все так одеваются?

Гостья широко улыбнулась.

— За мной никто в редакции угнаться не может!

— Да, бегаете вы, наверное, быстро, — я посмотрел на ее ноги от ушей.

Яна слегка зарделась. Я перевел взгляд на пост охраны.

— Эта девушка со мной.

— Пожалуйста, — милиционер кивнул.

От модницы пахнуло какими-то дорогими духами — может быть, даже настоящими французскими. Я в них плохо разбираюсь. И походка у нее была соответствующая. Семён Маркович, вывернувший из-за угла, аж присел.

— Какие к вам красавицы ходят, Алексей Николаевич!

— Исключительно по служебным вопросам, Семён Маркович.

Домашевский залоснился.

— Ах, Алексей Николаевич, хорошее дело — молодость. Разве я против?

Оставив его завидовать, мы поднялись по лестнице. Каюсь, я специально пропустил Яну вперед, чтобы с этой позиции досконально изучить ее тактико-технические характеристики.

— Посмотрите налево, Яночка. Это наша достопримечательность.

— Ой, а что это? — гостья приостановилась.

— Павлин. Скульптурное изображение из гранита. Автор неизвестен: по крайней мере, мне, — я тоже улыбнулся.

— Откуда он у вас?

— Когда-то, две исторические эпохи назад, побывала здесь передвижная выставка. Потом она уехала, а павлина забыли.

— Какой он страшный… Простите, я не то говорю? — Яна прикрыла ротик ладошкой.

— Это символ регионального парламентаризма, — заметил я серьезно. — Но вам, как человеку новому, прощаю. На первый раз.

Я снова пропустил гостью вперед, затем и сам вошел в кабинет.

— Кофе будете?

— Вы знаете, Алексей Николаевич, я только что пила. Может, потом?

— Потом? — я хмыкнул. — Это уже интересно. Ну, рассказывайте всё подробно. Вы журналистка?

— Нет, к сожалению. Я менеджер по рекламе. Мы очень хотим сделать интервью с вашим спикером.

— Гламурное?

— Ну, что-то вроде.

Я помассировал затылок.

— Яночка, признавайтесь, вы спикера нашего когда-нибудь видели? Хотя бы по телевизору?

Красотка потупилась. Я окончательно развеселился.

— Это ваша личная идея?

— Как вам сказать…

— Чувствую, что ваша. Но можете не признаваться. Жаль, сейчас времени мало, а то я просветил бы вас насчет некоторых аспектов местной политики.

— А когда у вас будет время? — спросила Яночка.

Я чуть не крякнул. Прозвучало, прямо скажем, двусмысленно.

— Дни какие-то непредсказуемые пошли, — начал я. — Сложные какие-то дни.

— А если завтра вечером? — продолжала пытать меня модница.

— Здесь?

— Здесь как-то официально…

Я внимательнее посмотрел на менеджера по рекламе. Ее блузка была расстегнута, пожалуй, на одну пуговку больше допустимого в официальном учреждении. По-моему, она предпочитала белье красного цвета.

— Ваши предложения, Яна?

— Давайте посидим в кафе. Вы не против, Алексей Николаевич?

— Я только за.

— Тогда вот моя визитка, — Яна полезла в сумочку и слегка наклонилась. Белье у нее точно было ярко-красным. Как и маникюр.

— Вам визитку не дам, — я изобразил огорчение.

— Почему?

— С некоторых пор не обзавожусь. Примета плохая.

— Чем плохая? — Яна взмахнула ресницами.

— Как только закажу, работу меняю.

Человека из органов коллеги-журналисты давно окрестили Джеймсом Бондом. Был он высоким, широкоплечим, спортивным, в хорошем костюме по фигуре и, подобно непобедимому киногерою, обожал дорогие автомашины. Повстречавшись в тихом переулке, мы с ним спустились в укромный бар в подвальчике старого дома. «В индейцев играем», — подумал я, когда «Бонд» выбрал столик в самом темном углу.

После моего очень подробного рассказа под апельсиновый сок он заказал у официанта еще один стакан и посмотрел на меня с прищуром.

— Дела твои не очень хороши, — резюмировал «Бонд». — Похоже, реально копают. И полномочия отбирают, и вообще.

— Кто? — спросил я в лоб.

— Забегалов однозначно. Это, во-первых. Ну, насчет его интереса ты сам всё понимаешь, — начал загибать пальцы «Бонд». — Но возможны и другие варианты.

— Какие?

— Пока трудно определить. Думаю, в твою почту влезли еще какие-то ребята.

— А не товарищ Лесных?

— Если ты никаких деталей не упустил, то вряд ли.

— Кто-нибудь по линии товарища Толикова? — предположил я.

— Нет, не похоже. Слишком топорно сделано, — поморщился «Бонд».

— Тогда Жуликов? — предположил я.

— Тоже возможно, — не отрицал мой эксперт.

— Загадками говоришь, — сказал я, допивая до дна свою порцию. — Ну а заметку «Фактам и комментариям», по-твоему, кто заказывал?

— Дай подумать до завтра, — ответил он.

— До утра?

— До вечера. Часов до семи хотя бы.

Глава третья
Взять девочку

Я пил утренний кофе и листал газеты. Все наши договорные материалы вышли в срок. Корреспонденты и обозреватели разных изданий примерно в одних и тех же выражениях сообщали о том, как областной парламент бьется за интересы малоимущих, незащищенных и многодетных. Везде и всюду в скобочках стояли названия депутатских фракций, среди которых с гигантским отрывом лидировала «Ядрёная Россия». Венчало эту картину наше приложение к «Ленинскому знамени».

Здесь редактор Колобков превзошел сам себя, взяв необъятное интервью у спикера Хрюшникова. Меня, разумеется, предупредить о самом факте беседы никто не соизволил. Даже сквозь строчки на газетной бумаге было видно, как расстилался берущий перед дающим. Основополагающие, ключевые фразы спикера Колобков особо выделил жирным шрифтом — дабы мысль начальника гарантированно дошла до сознания масс. На фото Виталий Иванович, нахмурив брови, зрил, очевидно, как Радищев, сквозь целое столетие.

Брякнула «вертушка».

— Да, — сказал я.

— Алексей Николаевич, ну как же так получилось? — горестно завела свою песню Римма Васильевна, первый референт Хрюшникова.

— Что получилось? У кого?

— Кто же такое фото Виталия Ивановича выбрал? Неужели у вас ничего лучше нет?

— Вы интервью имеете в виду?

— Конечно!

Я посмотрел оценивающе. Подстричь бакенбарды перед съемкой спикеру явно не помешало бы. Да и краешек воротничка загнулся вверх. Не фонтан.

— Да, Римма Васильевна, неважное фото.

— Просто ужасное! Как же так, Алексей Николаевич? У нас же фотограф есть в штате, куча снимков с прошлого раза должна была остаться…

— Остались, Римма Васильевна. Все целы.

— Почему тогда это выходит?!

Я постарался придать своему голосу как можно более скорбное звучание.

— Приложение мне больше не подчинено, Римма Васильевна. Всем, что его касается, единолично ведает Колобков, и он же напрямую докладывает Валентину Юрьевичу.

— Забегалову?

— Да.

— О Господи! — Римма Васильевна бросила трубку.

Я продолжил чтение. О надвигавшихся выборах в Госдуму газеты писали мало. За их конечный результат явно никто не переживал. Один «Негоциант», известный своей критической направленностью, поднял следующую выборную тему и сделал вывод, что шансы мебельного магната Колыхаева стать мэром далеко не бесспорны. Партайгеноссе Митрофанычев, по оценке газеты, хотел бы видеть на этом посту своего союзника. Кого персонально, обозреватель «Негоцианта» пока не брался предположить. По мнению журналиста, в офисе «Ядрёной России», в отличие от вице-губернатора Кобякова, еще не пришли к консенсусу. А губернатор, досиживая остаток второго срока, лавировал между разными властными группировками.

Зазвонил мобильный.

— Привет! — это был Андрей Челноков из «Негоцианта».

— Легок на помине, — отозвался я.

— В смысле?

— Читаю как раз вашу газету.

— Это приятно.

— Тебе комментарий нужен?

— Не совсем, — Андрей замялся. — Скорее узнать кое-что хочу.

— Про спикера?

— Нет, про тебя.

— А ты про меня до сих пор что-то не знаешь?

— Слухи есть, что ты в отставку уходишь, а пресс-службу реформируют.

Я усмехнулся.

— Бедная пресс-служба. Сколько ее можно реформировать?

— Это правда или нет? — профессионально спросил Андрей.

— Таких сведений у меня нет, — ответил я.

— А если будут? — продолжал напирать коллега.

— А если будут, тебе первому скажу.

— Ловлю на слове, — оживился Андрей.

— Вот и славно, — заметил я. — Теперь у меня возник вопрос. Откуда дровишки?

— Не могу сказать, — заерзал мой собеседник. — Сам понимаешь, у нас в парламенте свои источники.

— Депутатские?

— Не пытай! Не выдам всё равно.

— Ну и не выдавай. Позвоню, если в отставку соберусь.

День в парламенте обещал быть нескучным. Внутренне готовый к любой гадости, я бодро занялся бумажной текучкой. Надо было списать кучу давно отработанных документов, возвышавшихся отдельной стопкой на столе. Наши делопроизводители мне уже плешь проели, напоминая о них. По этим бумажкам «наверху» тоже делали выводы об эффективности работы службы. Я расписался уже раз тридцать и столько же раз собственноручно вывел: «В дело», когда заскрипела дверь, и отчетливо пахнуло перегаром.

— А, Андрей Павлович! — безошибочно определил я.

Вид у корифея был еще тот.

— Меня тут никто не спрашивал? — осторожно осведомился Карлов после обмена приветствиями.

— Уборщица интересовалась, — сказал я.

— Уборщица?

— Ну да. Проветривала у вас.

Андрей Павлович вздохнул и потрогал себя за виски. Лицо его исказилось похмельной мукой.

— Не любишь ты меня, Алексей, — произнес он печально. — А я к тебе всегда хорошо относился.

— Экспертизу-то провели?

— Какую экспертизу? — не понял Карлов.

— Творческо-лингвистическую. Или как она у вас называется? Колобков собирался.

— Я в библиотеке вчера весь день просидел, — заявил Андрей Павлович. — Виталию Ивановичу статью готовлю.

— Статью? — мне стало любопытно. — О чем же?

— О реформах местного самоуправления в России. От Сперанского и Столыпина до наших дней.

— Обалдеть, — искренне сказал я. — И куда она пойдет?

— Это потом будет решено. Может, даже в Москву.

Проводив крепкого публициста до его кабинета, я заглянул к Витюше и Наталье. Витюша бойко набирал какой-то текст, а Наталья сидела, погруженная в себя. Перед ней на столе одиноко белел какой-то список, весь в исправлениях и зачеркиваниях.

— Кому грустим? — спросил я, подойдя поближе.

— Алексей Николаевич, это кошмар какой-то! — пожаловалась Наталья. — Никто не хочет на радио выступать.

— На радио?

— Да! Сегодня в обед еженедельный эфир, «Парламент у микрофона». Час целый. Я всех обзвонила раз по пять, и бесполезно.

— А ты говорила, что выборы в Госдуму на носу, что Виталий Иванович лично список выступающих утвердил?

— Говорила и повторяла даже! Ничего не помогает.

— Какая у нас фракция на очереди?

— «Ядрёная Россия», конечно.

Я посмотрел на часы. Ситуация приближалась к критической. Депутаты бегали от микрофона, как призывники от военкомата. Выступать в прямом эфире на радио стабильно не хотел никто из них, кроме пары-тройки записных ораторов и недобитых оппозиционеров. Но оппозицию велено было подвинуть на период после выборов.

— Ты у Ростика была?

— Конечно. Его тоже все посылают.

— Мама родная! За них государство платит, а они про свои достижения рассказывать не хотят, — вырвалось у меня.

Сотрудники молча ждали распоряжений.

— К Филейкину твой Ростик не подходил?

— Филейкин в отъезде, — сверившись по списку, объявила Наталья.

— Агитирует селян, что ли?

— Нет. Он на соревнованиях по метанию молота. Под девизом «Ядрёная Россия — сильная Россия».

Мне стало нехорошо. Депутат Филейкин в таких случаях был последним резервом.

— Может быть, Жуликову предложить? — подал голос Витюша.

— Жуликов по графику после Нового года, — отрезал я. — Наташа, звони всем по шестому разу. Если будут отнекиваться — пугай спикером и партийной ответственностью. Скажи, что политсовет принял соответствующее решение.

— А он правда принял?

— Неважно. Филейкина ты набирала?

— Ростик сказал, что он, возможно, сегодня вернется.

— Если сегодня, то шанс есть. Московский поезд уже пришел. Позвони на мобильный. Если мобильный выключен, тогда на домашний. Если упрется, сразу докладывай мне, сам ему перезвоню!

Поставив задачу, я вернулся к своей нужной документации.

Оставалось расписаться на последнем листе, когда в дверях нарисовался Домашевский. Я ему совершенно искренне обрадовался, ибо канцелярщина уже надоела мне хуже горькой редьки.

— Как себя чувствуете, Семён Маркович? С больничного вышли?

— Пойду завтра анализы сдавать, — Семён Маркович покрутил в воздухе какими-то бумажными огрызками. — Может, в больницу придется лечь.

— Не надо в больницу. Вы нам тут нужны.

— Кому я тут нужен? Речи за отдельных трудящихся писать?

— За кого это?

— За Карлова. Тут вчера искали его, с ног сбились. Так и не нашли.

Домашевский сел и принялся теребить точилку из настольного набора.

— Ты с Хрюшниковым виделся?

— Виделся, — кивнул я. — Вроде без последствий.

— Жуликов не успокоится, — предупредил Семён Маркович. — Он человек мстительный и высокого мнения о себе.

— Разве я против его мнения? Пусть будет.

Я посмотрел в окно. Собак не было, предприниматели со своими трусами продолжали стоять. Полгода назад спикера ужасно возмутил факт незаконной торговли, да еще сомнительным товаром, и Виталий Иванович потребовал разобраться. Малый совет образовал рабочую группу. Возглавить ее поручили Жуликову. Группа раскидала запросы по инстанциям и провела несколько заседаний под протокол. Активный вице-спикер сам спускался к торгующим и говорил про возможную ответственность перед законом. Тем не менее, изгнать их с территории нашего храма не получилось.

— Семён Маркович, а как вообще вышло, что Хрюшников меня решил назначить? — внезапно спросил я.

— Кем назначить?

— Начальником пресс-службы. Тогда, в позапрошлом году. Без крыши, без протекции. Ничей ведь был человек.

— Этого я до сих пор не понял, — помедлив, ответил Домашевский. — Да, ты не аппаратный человек, не из их обоймы. Кто его надоумил? Ума не приложу.

— Неверное было решение?

— Почему неверное? Нормальное. Ты сильный журналист, у тебя свежий взгляд на вещи. Номенклатурной выучки, конечно, не хватало, но это дело наживное.

— Ну и как, справляюсь?

— Справляешься, конечно. Службу организовал? Организовал. Порядок навел? Навел. Скандалов не допускаешь? Не допускаешь. Спикера нашего в народе узнавать начали… А почему ты спрашиваешь?

— Пытаюсь понять кое-что. А какие были реальные альтернативы?

— Реальные? — Семён Маркович опять помедлил и оставил в покое точилку. — Ну, про Скотникову ты сам знаешь.

— Знаю. Забегалов ее двигал?

— Да.

— Почему же не продвинул?

— У Виталия Ивановича свои резоны. Забегалов и так своих людей везде расставил.

— Хрюшников думал, я буду служить персонально ему?

Домашевский выразительно глянул на потолок, потом на стационарные телефоны.

— А, да пускай слушают! — я махнул рукой. — Что же, обманулся Виталий Иванович?

— Почему обманулся? Разве ты не его линию проводишь?

— Его, конечно. Чью же еще? — сказал я выразительно и громко.

— Ну вот, — Семён Маркович по-отечески посмотрел на меня, — значит, и волноваться не надо. Держись и работай.

— Ну а что говорили тогда всё-таки? Кого еще советовали назначить?

— Пожалуй, никого конкретно, — подумав, сказал Домашевский. — В секретариате, правда, одно время носились с идеей взять какую-нибудь девочку с телевидения, желательно смазливую. Чтобы сидела на пресс-конференциях рядом с Виталием Ивановичем.

— Украшением стола?

— Можно и так сказать. Чтобы за внешним видом следила, за галстуками, рубашками.

Я фыркнул.

— Последишь за ним, как же! Он значок депутатский на съемку надевать не хочет. С боем навязываю каждый раз.

— Не заводись. Держись и работай! — повторил бывший лучший, но опальный пресс-секретарь.

Время шло, а ситуация с эфиром не прояснялась. Члены господствующей фракции категорически не желали рассказывать о том, сколько всего сделано ими для счастья народного. Один из них чуть не довел Наталью до слёз. От интервью этот крепкий хозяйственник наотрез отказался, заявив ей, что прежде обязан согласовать свой шаг с главой района, где находится его избирательный округ.

Наконец откликнулся депутат Филейкин.

— Виктор Никитич, рад вас слышать! — истово сказал я. — Вы со щитом или на щите?

— Со щитом, конечно! Чистое первое место, — с удовольствием сообщил Филейкин.

— Мы про вас заметку в наше приложение дадим, — посулил я. — Жаль, фото нет, как вы молот бросаете.

— Меня коллеги из Мосгордумы снимали, — сказал депутат.

— Отлично! Тогда поставим прямо в следующий номер. Я Колобкову скажу.

— Спасибо, Алексей Николаевич, — поблагодарил зам лидера «Ядрёной России».

— Не за что. А вы нас не выручите, Виктор Никитич?

— Что от меня требуется, Алексей Николаевич?

— Всего-навсего на радио выступить. Там всё уже готово, только вас ждут.

— Продолжительность выступления? — уточнил Филейкин.

— Ровно час.

— Тематика?

— Всё о деятельности фракции. Последние решения и новейшие законы. Национальные проекты и забота об отечественном производителе.

— Понял. Сколько времени на подготовку?

— С учетом дороги часа два, — я внутренне сжался.

— А другие мои коллеги?

— Все в командировках, Виктор Никитич, — уверенно ответил я.

— Выступлю, — ответил депутат.

— Огромная вам благодарность от лица пресс-службы!

«Спорт действительно дисциплинирует», — подумал я.

До обеда еще позвонил Бутурлин. Поинтересовался у меня, когда же будет официальный ответ на скандальную заметку про Забегалова. Я сказал, что непременно будет, пусть готовят место на полосе. Андрей ответил: «Почитаем сначала». Потом осторожно, придерживая дверь, заглянул Власьев.

— Сегодня мероприятие, Алексей Николаевич, — проговорил он со значением.

— Мероприятие? По плану нет ничего.

— Это важнейшее государственное мероприятие, особое, — подчеркнул зам управляющего делами, наслаждаясь собственной интонацией.

— Чей-то визит?

— Нет. Митинг в поддержку президента.

— Что-то случилось разве?

— Общественный комитет «За третий срок» призывает всех прийти и проявить гражданскую зрелость, — как будто по написанному оттарабанил Власьев.

— Мы как-то освещаем? — уточнил я.

— Про освещение не знаю, мне это не поручали, — быстро ответил он. — Моя задача другая: все работники аппарата обязаны быть.

— А работа как же?

— Всё в законное обеденное время. Общий сбор на площади, каждый руководитель ведет свое подразделение.

— Возражения не принимаются? — спросил я.

— Никаких возражений. Базары и магазины отменить, — строго сказал Власьев. — Сейчас, конечно, не советское время… время другое… но всё равно все обязаны явиться. Это нетрудно за такую зарплату.

Про зарплату — это, по-моему, был его собственный экспромт.

Площадь была до самых краев заполнена митингующими. Организованно явились труженики бюджетной сферы — учителя и врачи. Вслед за ними, тоже колоннами, подтянулись студенты вузов с деканами. Плакатов и транспарантов видно нигде не было. Государственное мероприятие, судя по всему, готовилось в такой жуткой спешке, что нарисовать их просто не успели. Висела одна лишь растяжка — далеко впереди, на борту грузовика, служившего трибуной: «План Утина — в жизнь!»

Явившиеся — точнее, их представители — уже добрых полчаса клялись в верности этому плану и стремлении выполнить его до конца. Клялись, на мой взгляд, несколько общо и расплывчато. Спроси их, в чем же состоит план — вряд ли ясно ответили бы. Партайгеноссе Митрофанычев с багровым лицом выслушивал клятвы. Рядом с ним в кузове топтались местные общественники из комитета «За третий срок». Во главе их стоял вечный кандидат в депутаты господин Борискин, он же президент губернской федерации дзюдо, державший сеть бензоколонок.

Делегация парламента расположилась возле театра оперетты. Ораторов слышно было через пятое на десятое: работали всего два динамика в другом конце площади. Поэтому аппаратчики в основном и не слушали, а говорили друг с другом о своем. Женщины судачили о покупках, мужчины — о футболе. Обсудив с соседями шансы сборной России в отборочном цикле и контракт Гуса Хиддинка, я пошарил глазами по толпе и узрел неподалеку своего коллегу из городского Совета. Пресс-секретарь Коли Ухова смотрел на происходящее, рассеянно улыбаясь.

— Что это вы улыбаетесь, Юрий Львович? Какие могут быть смешки в реконструктивный период? — подойдя, спросил я.

— Как тут не улыбаться? Раньше хоть порядка больше было.

— Правду говорят, что твой шеф пойдет в мэры?

— Штаб создан, — сказал Юра. — Только, по-моему, денег пока нет.

— А что же друзья-бизнесмены, не делают взносы?

— Им гарантии нужны. Деньги-то не маленькие.

— Миллионов семь «зеленью»?

— Я слышал насчет десяти, — заметил коллега.

— Каких гарантий хотят друзья Коли Ухова?

— Официальной поддержки от «Ядрёной России». Чтобы конференция приняла решение, как положено по уставу.

— Товарищ Кобяков может заблокировать, — предположил я.

— Еще как может! Он Колю просто ненавидит. Там ведь Колыхаев денег уже отсыпал кому надо. Для него и семь, и десять миллионов — мелочь.

— Ну, не мелочь, конечно, — усомнился я, — хотя мужчина он небедный. А что же Митрофанычев, поддерживает твоего спикера?

— Кажется, да. Но их разве поймешь до конца? — пожал плечами Юра. — И потом, своих бабок у него тоже нет.

— В Москве ищет?

— Похоже. Само собой, в обмен на собственность. У нас тут еще есть что приватизировать: не все муниципальные предприятия розданы. Да и те, которые розданы, можно обратно изъять.

Митинг бурно захлопал.

— Финиш, — констатировал пресс-секретарь. — Пора по кабинетам.

Толпа рассасывалась стремительно. Кто-то, видимо, еще надеялся попасть в магазин или на рынок. Из обоих динамиков грянула песня «Мои мысли — мои скакуны».

Выступать публично я не люблю. По-моему, люди, выступая публично, частенько несут такую пургу, что уши вянут. И получается это не всегда из-за безграмотности или бестолковости говорящего. Просто докладчик вольно или невольно пытается понравиться аудитории, подстроиться под нее. В итоге происходит то же, что на море — с эскадрой, которая движется со скоростью самого тихоходного судна. Оратор тоже ориентируется на некоего усредненного человека, а его в реальной жизни не существует.

Но тут случай был особый. К нам в парламент пришла целая делегация будущих политологов и работников пресс-служб, тоже будущих. Их уже провели — где шагом, где рысцой, а где галопом — по всем отделам, и они теперь надвигались на наше подразделение. Витюша успел предупредить меня о приближении студентов, и я, дав указание рассадить их в малом конференц-зале, тихо сосредотачивался перед тем, как направиться туда же.

Конечно, полноценно настроиться мне не дали. Следующим визитером оказался депутат Пичугин. Носитель самых элегантных костюмов, обладатель маникюра и педикюра, четко по графику навещавший солярий, Иван Григорьевич управлял комиссией по сдерживанию тарифов естественных монополий. Тарифы в нашей богоспасаемой губернии росли так же, как и в других регионах. Комиссия, однако, ежегодно отчитывалась перед избирателями о проделанной работе, и по отчетам выходило, что сражалась она, не щадя живота своего.

У самого Ивана Григорьевича был свой бизнес, к нашему краю имевший весьма отдаленное отношение. Пичугин львиную долю времени проводил в зарубежных поездках, из которых возвращался всё более загорелым. Был он тоже выходцем из партийной среды, знал вдоль и поперек местное начальство и всегда нормально с ним ладил. В молодости Иван Григорьевич слыл красавцем и щеголем. Сейчас, на шестом десятке, уже стало ощущаться, что молодость его осталась позади, но парламентский лев противостоял переменам, как мог.

Люди, посещавшие увеселительные заведения города, не раз видели его в обществе юных спутниц. Симпатичных журналисток, являвшихся на брифинги комиссии по сдерживанию монопольных тарифов, Иван Григорьевич, не сдерживаясь, провожал маслянистым взглядом. Наиболее грациозным из них он предлагал выехать в подшефный район, дабы лучше ознакомиться с плодами его трудов. Там же, в районе, на высоком берегу великой русской реки, стояла депутатская заимка — с баней, караоке, массажной кроватью и спутниковым телевидением.

Когда выборы только состоялись и шла раздача слонов, Пичугин, вроде бы ни в чем не нуждавшийся, дрогнул и тоже вступил в борьбу за кресло. На спикерское сиденье он, конечно, не претендовал, ибо там всё давным-давно было согласовано. А вот, по его собственному выражению, стать «хотя бы замчиком» сильно хотел. Не раз и не два видели Ивана Григорьевича у порога первой приемной… Увы, карта легла по-другому. Места вице-спикеров уплыли вдаль. Пичугин обиделся, но вида не подал. Терпеть, ждать и не делать ничего против ветра его научили еще в рядах ВЛКСМ.

— Алексей Николаевич, надо бы с вами вопросик один решить, — мягко произнес депутат.

— Для вас всегда, Иван Григорьевич, — откликнулся я.

— У меня интервью брали для одной программки, — как-то неуверенно продолжил Пичугин. — Нельзя ли посмотреть, что они там выпустят?

— Вы какие-то спорные вопросы поднимали?

— Да как вам сказать…

— Говорите, как есть, Иван Григорьевич. Здесь все свои.

Пичугин посмотрел куда-то вбок, на оконные жалюзи.

— Понимаете, там корреспондент спрашивал про перестроечные времена.

— Ну и что?

— Да я тогда был в группе «Коммунисты за демократию».

— Мало ли кто где был, Иван Григорьевич!

— Это верно. Только я письмо одно коллективное подписывал, от имени депутатского корпуса.

— Про что письмо?

— В поддержку суверенитета России, против союзного центра, — через силу выговорил Пичугин.

Я помотал головой.

— Простите, не пойму что-то, Иван Григорьевич. А что тут страшного? Тому письму семнадцать лет исполнилось.

— Понимаете, у меня округ деревенский, там народ консервативно настроен. До сих пор живут прошлым. Могут быть кривотолки.

— А что за канал интервью брал?

Депутат назвал канал.

— Иван Григорьевич, дорогой! Он же в вашем округе не ловится.

— Совсем не ловится? — с сомнением переспросил Пичугин.

— То есть абсолютно!

Депутат помолчал и потеребил кожаный ремешок портфеля.

— Если так, то ладно. Но вы всё-таки поинтересуйтесь у них до эфира, что они оставили, а что убрали. Хорошо, Алексей Николаевич?

— По-вашему, федеральные телеканалы проводят сбалансированную политику, и цензуры на них нет?

Ну и детки пошли нынче. Девушка с африканскими косичками, задавшая мне очередной вопрос, была настроена наступательно. Вводная часть беседы со студентами осталась позади, и со стороны будущих пресс-службистов начался хороший, плотный натиск.

Я мило улыбнулся.

— Федеральные телеканалы — это не по моей части, скажу сразу. Мы с ними практически не взаимодействуем — точнее, они с нами. Так что на себе или своих коллегах их политику не ощущаю.

— Ну а что с цензурой? Вы признаёте ее наличие?

— Под цензурой вы, очевидно, имеете в виду редакционную политику. Цензуры как системы специальных государственных структур в нашей стране не существует. Более того, она официально запрещена.

— Хорошо, — донеслось из противоположного угла конференц-зала, — а с редакционной политикой федеральных каналов лично вы согласны?

«Живенько сегодня дискутируем», — подумал я.

— Если бы я был тотально не согласен, то ходил бы с плакатом на марши несогласных.

Раздался смех.

— Если же говорить серьезно, — я погасил улыбку на лице, — то у каждого канала своя собственная линия, своя политика. И рассматривать надо каждый случай в отдельности. Мне что-то нравится, а что-то нет. Нормальное явление.

— Алексей Николаевич, — подняла руку другая девушка, в строгом деловом костюме, — вы профессионально отвечаете на острые вопросы. Я сама хочу стать руководителем пресс-службы, если получится. Я пишу дипломную работу о городской прессе девяностых годов, была в библиотеке и почитала некоторые ваши старые публикации. Вы тогда еще не работали в парламенте и были очень зубастым журналистом. Вы жестко критиковали власть. Скажите, с тех пор ваши убеждения изменились? Извините, если это некорректный вопрос.

— Вопрос корректный, — спокойно ответил я. — Ни от одного из написанных тогда слов я не отказываюсь. Просто если появляется возможность что-нибудь сделать, что-нибудь изменить к лучшему, надо ее использовать. Мне предложили почти с нуля сформировать пресс-службу, и я решил, что это может быть интересно и… полезно. Критиковать, не неся реальной ответственности ни за что, конечно, легче.

— А чем лично для вас является служба в аппарате заксобрания? — подхватила «африканка». — Вы пока чиновник с небольшим стажем…

Лесных, приставленный к нам в качестве смотрящего и сидевший у стеночки, с любопытством покосился на меня. Его шеф, товарищ Забегалов, пробыл на мероприятии минут пять, послушал, понюхал и удалился. Я, в свою очередь, посмотрев на Лесных, ощутил какой-то странный душевный подъем.

— Вы мне, наверное, не поверите, сейчас опять будете смеяться, — сказал я. — Для меня нынешняя служба это не статус, не стаж и даже не деньги. Это самореализация.

Фразы вылетали одна за другой, как автоматные очереди.

— Мне интересно здесь работать, — говорил я. — Я вижу и чувствую, что у меня получается, хотя на этот счет могут быть и другие мнения. Задача пресс-службы, как я ее понимаю — это создание положительной атмосферы. Журналисты, которые обращаются к нам за информацией, должны чувствовать человеческое отношение к себе. Если не будет его, то вся наша кипучая деятельность окажется напрасной.

Кресло под товарищем Лесных громко скрипнуло.

— Вам, возможно, предстоит занять в будущем мое место или место одного из моих преемников. Я хочу, чтобы вы уважали журналистов — конечно, тех из них, кого есть за что уважать. Пожалуйста, помните о том, что у этих людей довольно непростое ремесло. И… всё-таки это мы, пресс-службы, для них, а не они для нас. Журналисты первичны, мы вторичны, — закончил я.

— Вы правильно говорите, Алексей Николаевич, — заметил юноша, сидевший рядом с деловой девушкой. — Но, знаете, на словах все чиновники за открытость и гласность. А вот потом, после их обещаний, начальнику вашего уровня элементарно невозможно дозвониться. Секретарша просто скажет: «Перезвоните позже», и всё. Для простых граждан — таких студентов, как мы, например, — вы недоступны.

— У меня нет секретарши, — ответил я. — А те, кому это интересно, могут записать номер моего мобильного телефона. Готовы?

— Ну, ты даешь, Алексей Николаевич! — покрутил головой Лесных, когда мы шагали со встречи по длинным парламентским коридорам. — Такого никто еще не делал. Это прямо популизмом попахивает, с телефоном-то.

— Зато какие были аплодисменты! — ответил я.

— Это же дети еще, вчерашние школьники. Что они понимают? — хмыкнул зам управляющего делами.

— Многие вещи они понимают не хуже нас с вами, — задумчиво сказал я.

У лифта Вячеслав Алексеевич со мной простился и покатил наверх: докладывать Валентину Юрьевичу о моем популизме. Я же достал мобильный и увидел два пропущенных вызова. Номер был знакомый.

— Анна Игоревна, искали? — спросил я, дождавшись соединения.

— Искала, — подтвердила она. — Ты у Хрюшникова, что ли, был?

— Нет. Народ просвещал.

— Какой народ?

— Студенты на практику пришли.

— Бросай студентов, слушай меня. Губернатор в Москву уезжает, а у него эфир сегодня на телевидении.

— Сочувствую вам, — сказал я.

— Я уже свою порцию получила, — бодро отозвалась моя коллега из администрации, — а Григорий Владимирович попросил твоего шефа выступить вместо себя.

— Он согласился? — задал я глупейший вопрос.

— Угадай, — предложила Анна Игоревна.

Я испытал ощущение полета.

— Во сколько? — услыхал я собственный голос как бы со стороны.

— Сразу после вечерних новостей.

— Это будет комментарий?

— Нет. Ток-шоу Матусевича.

— На «Сторонке»? — задал я уже совершенно лишний вопрос.

— Ну да.

Это был полный вперед. Шоу в прямом эфире под названием «Вокруг да около» длилось сорок минут. Вернее, должно было продлиться, ибо сегодня телекомпания презентовала его самый первый выпуск. Вести его уже прибыл из столицы один из легендарных сотрудников программы «Взор» Владислав Матусевич. Программа гремела на весь Союз в эпоху перестройки, а потом незаметно увяла, и ее отцы разбрелись кто куда. Матусевич ездил по городам и весям, читал лекции, вел какие-то мастер-классы, поддаивал региональные бюджеты и вот, походя, договорился со «Сторонкой» о совместном проекте. Коммерческая сторона сделки не афишировалась. Я слышал, что этот гость берёт дорого.

«Сторонка» занимала особое положение среди местных телеканалов. Учредила ее губернская администрация, а частотой на всякий непредвиденный случай владел очень близкий к «белому дому» олигарх Камышанский. Через всякие целевые программы денег туда вбухали, как в Асуанскую плотину. Все программы имели целью комплексное развитие телевещания в регионе, но по мере их реализации почему-то развивалась и росла, как на дрожжах, только «Сторонка».

Губернатор посетил «Сторонку» один раз, когда сам избирался повторно. Прибыл на эфир поздно вечером и, пока ждал в вестибюле, когда принесут ключи от гардероба, выдал историческую фразу: «Э-э, что это за „Сторонка“ такая? Чья она? Мне всё говорят, говорят, а я ее ни разу не видел». Все, включая генерального директора, кинулись наперебой объяснять ему, что это самый верноподданный, самый правильный канал, где находят и будут находить самое полное, самое адекватное отражение любые аспекты губернаторской политики. «Дедушка» покивал, выступил, уехал и больше никогда на телекомпанию не приезжал.

Сейчас там полным ходом разворачивался второй за отчетные два года масштабный ремонт, и в комнате отдыха, позади кабинета Анфисы Дикторовны Сидоровой, генерального директора компании, монтировали джакузи взамен не оправдавшей себя душевой кабины.

До начала ток-шоу Матусевича оставалось чуть больше трех часов.

— Анна Игоревна, ерунда получится, — твердо сказал я. — Давайте повлияем вместе.

— На решение губернатора? — осведомилась Анна Игоревна.

— Без этого шоу вся наша политика рухнет?

— Нет, конечно. Но ты представляешь, какой скандал Анфиса закатит? И главное, шефа твоего уже озадачили.

— Интересно, почему он мне ничего не сказал? — спросил я.

Ответом стал звонок «вертушки».

— Алексей Николаевич, вас Виталий Иванович зовет, — с нескрываемым торжеством объявила Елена Вячеславовна.

Все заковыристые кроссворды и сканворды были, видимо, разгаданы, и она предвкушала удовольствие от нашего, парламентского шоу.

На подступах к первой приемной я чуть не врезался в журналистку Куропаткину из филиала главного федерального телеканала. По сравнению с каналом она была молода, но этим все ее достоинства исчерпывались. Была она троечницей-заочницей, едва-едва доучившейся на факультете словесности и взятой в «ящик» по чьей-то протекции. По характеру — конченая сука, готовая по всякому поводу и без повода орать и козырять названием фирмы. У нас в пресс-службе ее не воспринимали совершенно — как, впрочем, и в других аналогичных службах. Общаться с Куропаткиной не хотел никто. Налицо был классический случай полного несоответствия личных амбиций имеющимся возможностям.

Куропаткина одной рукой поправляла прическу, а другой юбку и при виде меня почему-то нервно прикусила губу. Я сдержанно кивнул и, не дожидаясь маловероятного ответа, проследовал дальше. Елена в приемной, как ни странно, без слов сразу показала: путь свободен.

Виталий Иванович сидел в кресле без пиджака и барабанил пальцами по настольным часам из малахита.

— Вот скажи: ты ко мне на прием, что ли, попасть не можешь? — выдал он без приветствий и реверансов.

— Могу, когда пускают, — ответил я.

— А если можешь, то на хрена записки пишешь?! — рявкнул спикер, уже не сдерживаясь.

— Вы про вчерашнюю служебную записку, Виталий Иванович?

— Да! Про нее! Умные все стали, — продолжал заводиться Хрюшников, — записки пишете, молодежь учите. А прямые свои обязанности перестали выполнять! Мне тут творческих людей не надо, ясно?!

— Что случилось, Виталий Иванович? — участливо спросил я, при словах о творческих людях вспомнив почему-то Андрея Павловича Карлова.

Как и в случаях с тяжело больными людьми, на вопли спикера в таких случаях обращать внимание не рекомендовалось.

— А ничего не случилось! Думаешь, ты один тут за информационную политику радеешь?

— Думаю, что не один, — искренне сказал я.

— Думаешь, ты один про всех тут всё знаешь? — орал, как будто не слыша ответа, Хрюшников. — Хрен ты угадал! Про всех вас только я один знаю! Вы там еще договорить не успеваете, а я уже в курсе!

Я уже с интересом посмотрел на его круглую лысину, блестевшую под лампой.

— Ты что мне про Забегалова пишешь? — спикер помахал моей запиской. — Ты считаешь, я сам в этом деле не разберусь?

— Считаю, что обязан вас проинформировать и донести свое мнение о ситуации.

— Зачем мне твое мнение, если ты обстановку не контролируешь? Вот скажи, кто эту блядскую заметку написал, а?

— Если вы не против, Виталий Иванович, скажу завтра. Я пока собираю необходимую информацию.

— Завтра… — спикер усмехнулся. — А если надо сегодня?

Я решил промолчать.

— Записку свою забери, — спикер бросил ее через стол. — Я не дурак, чтобы шашкой махать из-за Валентина Юрьевича. Знаю лучше тебя, кому он раньше служил и на кого сейчас работает. Не волнуйся! За всё это собрание я отвечаю.

Наступила тишина, после громких криков резавшая слух.

— Виталий Иванович, — сказал я, — надо что-то решать с этим эфиром на «Сторонке». Предлагаю вам под любым предлогом не ходить. Пошлите кого-то из депутатов. Алину Вениаминовну хотя бы.

— Толкушка она, твоя Алина, — от души высказался спикер.

— Эфир первый, никто этой программы еще в глаза не видел. Могут быть проблемы, — не унимался я.

— Проблемы будут, если я не пойду, — ответил Хрюшников и в первый раз за время разговора вздохнул.

За окном сделалось по-ноябрьски темным-темно. Спикер отчалил только что, запихнув под мышку пухлую папку со справками, которые подготовили и принесли ему загнанные экономисты. «В машине посмотрю», — на ходу бросил он. Его предупредили, что на телекомпанию надо прибыть заранее, дабы гримеры и режиссеры успели сделать свою работу. От моих услуг и, вообще, от любых сопровождающих Виталий Иванович отмахнулся и даже депутатский значок оставил в ящике стола. Был он по-прежнему на взводе. По опыту своему я знал, что нарастающее раздражение Хрюшникова может в любую секунду прорваться наружу.

Я сам чувствовал себя каким-то выпотрошенным. Время звонить «Бонду» еще не пришло, и оставалось только ждать. Запиликавший в кармане мобильник заставил дернуться.

— Алексей Николаевич, я вас жду, — пропела трубка.

— Кто это?

— Это Яна. Вы про меня забыли?

Вчерашний разговор действительно вылетел у меня из головы.

— Нет, Яночка, не забыл. Просто забот сегодня прибавилось.

— Вы до сих пор на работе? — спросила Яна.

— Где же еще?

— Наша встреча не отменяется?

— Не отменяется, — ответил я. — Вы у подъезда?

— Подхожу.

— Тогда и я иду.

Яна стояла под пихтой напротив главного входа. Я улыбнулся ей, но, по-моему, не очень уверенно.