Бесплатный фрагмент - Незваный гость

Аномалия

Тишина была первой аномалией.

Алексей Иванов остановился на краю старого соснового бора, снял кепку и вытер тыльной стороной ладони лоб, влажный от июльского зноя. Лес обычно не молчал. Он жил своей многослойной, полифонической жизнью: где-то в глубине стучал дятел, отдаваясь глухим эхом; с вершины столетней сосны сыпалась щебенчатая трель зяблика; под ногами, в слое прошлогодних иголок и папоротников, неустанно шуршали полевки. Но сейчас стояла не просто тишина, а немота. Глухая, звенящая, натянутая, как барабанная перепонка перед разрывом. Даже комары, вечные и назойливые спутники лесника, исчезли. Воздух, обычно напоенный смолистым дыханием хвои, влажным ароматом мха и грибной прелью, казался стерильным и пустым.

Алексей, потомственный лесник, чьи предки столетиями жили на этой земле и чьи ладони помнили шероховатость каждой второй сосны в округе, почувствовал холодок на шее, не имеющий ничего общего с погодой. Это был инстинкт, отточенный годами общения с природой — чувство глубокого, фундаментального неблагополучия. Лес болел. Или чего-то боялся.

Он прислушался. Ничего. Только собственное, внезапно громкое дыхание и отдаленный гул крови в ушах. Взгляд его, привыкший выхватывать малейшее движение — мелькнувший бок зайца, тень рыси на стволе, — скользил по знакомому пейзажу, не находя точек опоры. Все было на своих местах: бурелом у Просеки Воронова, муравейник-великан у Скрюченной Сосны, фиолетовые головки колокольчиков на опушке. И все было мертво.

«С ума сошел, — мысленно отругал себя Алексей. — От жары галлюцинации. Спину разогнул бы лучше».

Он привычно поправил за спиной тяжелое, но верное ружье «Тигр» — не столько для охоты, сколько для защиты, ибо встреча с медведем-шатуном или кабаном-секачом была делом нешуточным. Рюкзак с аварийным запасом, образцами почвы для фитосанитарной проверки и термосом с уже остывшим чаем потянул плечи вниз. Алексей сделал еще несколько шагов вглубь, и его взгляд упал на землю.

След.

Он присел на корточки, отставив ружье в сторону. На сыроватой, еще сохраняющей утреннюю прохладу земле у ручья отпечаталась четкая цепочка. Лисица. Но след был неправильный. Не тот изящный, экономный рисунок, который оставляет здоровый зверь, крадущийся или трусящий легкой рысцой. Эти отпечатки были глубокими, с явным проскальзыванием, словно животное не шло, а падало на передние лапы. Расстояние между прыжками неровное — то короткое, семенящее, то вдруг длинное, резкое. И — главное — между пальцами на некоторых отпечатках тянулась тонкая, прерывистая бороздка. Зверь волочил лапу.

В голове Алексея, будто по тревоге, зажглись красные лампочки. Он медленно провел рукой над отпечатками, не касаясь их. Размер… Крупновата для нашей лисы. Возможно, самка в хорошую пору. Но состояние… Он вспомнил инструктаж в районном лесхозе три недели назад. Приезжий эпидемиолог из областного центра, молодой парень в очках, с сухим, лишенным эмоций голосом, показывал слайды. «Основные признаки бешенства у диких животных: отсутствие страха перед человеком, агрессивность или, наоборот, несвойственная ласковость, слюнотечение, нарушение координации, параличи. Следы — неровные, с волочением конечности. При обнаружении подобных признаков — не приближаться, не пытаться контактировать, немедленно сообщать в ветеринарную службу».

Бешенство. Древнее, как сам мир, слово, от которого веяло ледяным ужасом. В его детстве, в восьмидесятые, про это говорили шепотом. В деревне тогда пристрелили целую свору собак, потому что одну укусила какая-то «овчарка с бешеными глазами». Он помнил рассказы стариков про водобоязнь, про конвульсии, про то, как человек перед смертью начинал лаять и кусаться. Потом, с годами, страх отступил, стал чем-то далеким, почти мифическим. Вакцины стали лучше, контроль строже. Но в последние два-три года из соседних областей стали приходить тревожные весточки: лисы, енотовидные собаки, волки. Болезнь не побеждена. Она дремала где-то в глубине чащоб, а теперь просыпалась.

Алексей выпрямился, огляделся. Лес по-прежнему молчал. Он решил идти по следу. Не из любопытства, а из долга. Нужно было подтвердить или опровергнуть догадку, определить, куда движется зверь — к деревне, к ферме, к охотничьей избушке. Его рука снова потянулась к рации на поясе, но он остановил себя. «Сначала увижу. Потом доложу. А то опять начальство поднимут на уши из-за каждой помехи».

След вел его вглубь старого ельника, где даже в полдень царил зеленоватый полумрак. Воздух стал холоднее, запахло сырой гнилью и грибами. Алексей двигался бесшумно, автоматически обходя сухие ветки, его глаза, привыкшие к игре света и тени, сканировали пространство. Вот на мху лежит клочок рыжей шерсти, зацепившийся за колючую ветку можжевельника. Вот — брызги слюны на листе папоротника, белесые, липкие.

Сердце забилось чаще. Он снял ружье с плеча, снял предохранитель. Осторожность перевешивала все охотничьи принципы. Ему не нужно было мясо или шкура. Ему нужно было обезопасить свою землю.

И тут он ее увидел.

Она сидела в двадцати метрах от него, на фоне темного ствола упавшей ели, и смотрела прямо на него. Лисица. Огненно-рыжая, с пушистым, когда-то красивым хвостом. Но теперь этот хвост был свалянным, грязным, шерсть на боках торчала клочьями, будто ее выдирали клоками. Голова была опущена, нижняя челюсть отвисла, и из пасти, полуоткрытой в немом крике, тонкой, непрерывной нитью стекала слюна. Она не убегала. Не проявляла ни страха, ни агрессии. Она просто сидела и смотрела. Ее глаза были необычного медного оттенка, но сейчас в них не было ни хитрой живости, ни дикого блеска. Они были мутными, затуманенными, словно покрытыми матовой пленкой. В них горел странный, нездоровый внутренний огонь — огонь разрушающегося сознания, огонь вируса, пожирающего мозг.

Алексей замер. Его пальцы крепче сжали ложе ружья. Он знал, что должен сделать. Отступить. Медленно, не поворачиваясь спиной. Сообщить. Но что-то удерживало его на месте. Жалость? К этому больному, умирающему созданию? Или профессиональный интерес, желание убедиться? Он сделал шаг в сторону, чтобы обойти ее широкой дугой.

Лисица отреагировала мгновенно. Ее тело напряглось не для бегства, а для броска. Она не зарычала, не ощетинилась. Она просто оттолкнулась задними лапами от земли и полетела на него по прямой линии, как пущенная из катапульты болванка. Движение было негибким, деревянным, лишенным всей природной грации хищника.

Алексей вскинул ружье, но было уже поздно. Он инстинктивно выбросил вперед левую руку, защищая лицо и горло. Тяжелая кожаная перчатка, прочная, спасшая его от многих шипов и укусов, на этот момент оказалась ничем. Острые, как иглы, желтые клыки впились в нее, пробили кожу и со страшной, неживой силой сомкнулись на запястье. Хруст. Не громкий, но отдавшийся в костях леденящей волной боли. Он не закричал. Воздух с силой вырвался из его легких со звуком «Уфф!».

Боль была ослепительной, жгучей, центрированной в одной точке. Но хуже боли был взгляд. Медные, безумные глаза были в сантиметре от его лица. Из пасти зверя пахло гнилью и чем-то химически-сладким. Алексей, стиснув зубы, рванул руку на себя. Лиса повисла на ней, как бульдог, ее тело судорожно дергалось. Правой рукой он нащупал на поясе охотничий нож. Не вспоминая, не думая, действуя на чистом адреналине и выживании, он ударил тяжелой рукояткой по лисиной голове. Раз. Два. Треснувший череп отдался в его ладони тупым ударом. Хватка ослабла. Зверь свалился на землю, но тут же поднялся на дрожащих, не слушающихся лапах. Ее челюсть работала, слюна летела брызгами, но в глазах не было ни боли, ни осознания. Только одна, неумолимая программа: кусать.

Алексей отступил на шаг, плечом уперся в ствол сосны, вскинул ружье. Он не целился. Выстрел грохнул, разорвая немоту леса, как полотно. Эхо покатилось по ельнику, теряясь вдали. Лиса отлетела назад, дернулась раз, другой и замерла.

Тишина вернулась. Но теперь она была другой. Она была оглушающей, полной звона в ушах и стука собственного сердца, готового вырваться из груди. Алексей опустил ружье, прислонил его к дереву и посмотрел на свою руку. Через порванную кожу перчатки и подкладки куртки сочилась кровь. Темная, алая. Но вместе с ней на размочаленных краях раны он видел и другую жидкость — прозрачную, с легкой пеной. Слюна.

Он знал, что делать. Знания, вбитые годами инструктажей и, главное, его женой Ольгой, фельдшером, всплыли в сознании четким, холодным списком.

1. Немедленное промывание. Минимум 15 минут. Проточной водой. С мылом.

2. Обработка краев раны. Йод, спирт, что есть.

3. Наложение чистой повязки.

4. СРОЧНО в травмпункт. Для введения антирабического иммуноглобулина и начала курса вакцинации.

Каждый пункт горел в его мозгу неоном.

Но вместе с холодной медицинской логикой поднималась из глубин души другая, более темная и тяжелая волна. Стыд. Страх. Стигма.

«Бешеный Иванов». Это клеймо он уже видел мысленным взором. Шепотки у колодца. Опасливые взгляды соседей. Ребята во дворе, сторонящиеся Вани: «Твой отец бешеный, не подходи». Администрация лесхоза, отстраняющая его от работы «до выяснения». Вечный карантин подозрения. Бешенство было не просто болезнью. Оно было проклятием. Оно отвращало людей, как трупная зараза.

Он глубоко, с дрожью, вдохнул. Нет. Это потом. Сначала — выжить. Чтобы был, кому стыдиться.

Алексей с силой стянул с руки окровавленную перчатку. Рана на запястье зияла двумя глубокими колотыми дырками и рваной бороздой между ними. Кости, слава Богу, целы, но сухожилия повреждены — рука слушалась с трудом. Он открыл рюкзак, достал армейскую флягу с водой и индивидуальный перевязочный пакет. Не думая о боли, он поливал рану тонкой струей. Вода смешивалась с кровью и слюной, стекая на мох. Пятнадцать минут. Он смотрел на часы, заставляя себя считать секунды. Каждая капля воды была битвой. Каждая секунда — шагом к жизни. Потом — йод. Жгучая, очищающая боль. Он стиснул зубы, чтобы не закричать. Чистый бинт, тугая повязка.

Только закончив, он посмотрел на убитую лису. Ее нужно было забрать. Лабораторное подтверждение — это важно для всей области. Алексей поднял рацию.

— База, база, это Иванов. Прием.

В эфире послышалось шипение, затем голос диспетчера, молодой девушки.

— Слышим вас, Алексей Степанович. Что случилось? У вас голос…

— Произошел инцидент. В ельнике у Вороновой Просеки. Контакт с диким животным, подозрительным на бешенство. Лисица. Ликвидирована. Нужна эвакуация туши для анализа и… — он сделал паузу, — мне требуется медицинская эвакуация. Укус в область запястья.

В трубке повисло молчание, затем взволнованный, уже другой, мужской голос — начальника участка.

— Лёша! Ты в порядке? Насколько серьезно?

— Ранен, но на ногах. Провел первичную обработку. Координаты передаю. Животное нужно забрать срочно, по всем правилам.

— Держись, старик. Высылаем «уазик» с ветеринарами и санитарами. И «скорую» из района направляем к месту. Сигнал дашь?

— Дам. Жду.

Он опустился на колено рядом с мертвым зверем, но не ближе. Приближался вечер. Длинные тени елей ложились на землю. Лес потихоньку начинал оживать: где-то вдалеке прокричала сойка, зашелестела мышь в валежнике. Жизнь возвращалась, когда носитель смерти был обезврежен. Но смерть, невидимая, уже путешествовала по его крови, по нервным путям к спинному мозгу. Гонка началась. Гонка между вирусом, движущимся со скоростью 3 мм в час по аксонам нейронов, и спасительной вакциной, которую должны были воткнуть ему в плечо в ближайшие часы.

Алексей посмотрел в сторону, где за деревьями угадывался край его деревни. Там был его дом. Ольга. Ваня. Простая, ясная жизнь, в которой он был защитником, кормильцем, опорой. Теперь он стал источником потенциальной опасности. Он представил их лица, когда узнают. Ольга не будет паниковать. Она будет действовать. Строго, профессионально, по инструкции. И, возможно, именно это будет самым болезненным. Ваня… с Ванем нужно будет поговорить. Честно. Как мужчина с мужчиной.

Вдали послышался шум двигателя, затем второй. Помощь. Из одного «уазика» вышли двое в белых комбинезонах, с биоконтейнерами. Из другого — фельдшер и санитар с носилками. Мир протоколов и спасения вступал в свои права.

— Алексей Степанович? — окликнул его пожилой ветеринар, которого он знал лет двадцать. В глазах у того был не страх, а серьезная, сосредоточенная озабоченность.

— Я, — отозвался лесник, поднимаясь.

— Покажите животное. И… вашу рану.

Пока ветеринары в перчатках и масках упаковывали тушу в герметичный пакет, фельдшер, молодой парень, осматривал его руку.

— Промывали? Йодом обрабатывали? Молодец, грамотно все. Сейчас укол обезболивающего сделаю, и поедем. В райцентре уже дежурный хирург и иммунобиолог предупреждены. Уколы начнем сразу.

Алексей кивнул. Его посадили в санитарную машину. Перед тем как закрыть дверь, он бросил последний взгляд на лес. На свой лес. Он чувствовал его боль, его тишину. Бешенство пришло сюда не просто так. Возможно, виноваты были миграции, возможно, мягкие зимы, возможно, нарушение баланса. Он не знал. Но знал, что это только начало. Первая ласточка бури.

Санитарная машина тронулась, мигая синей вспышкой, но без сирены. Тишина снова опустилась на лес. Но теперь она была не мертвой, а настороженной. Как пауза между ударом грома и первыми каплями ливня. Эпидемия, древняя и беспощадная, перестала быть теорией. Она обрела плоть, кровь и жала. И ее первым солдатом на этой земле стал лесник Алексей Иванов, который смотрел в зарешеченное окно «скорой» и думал не о вирусе, а о доме. О том свете в окне, который должен оставаться для него маяком. Во что бы то ни стало.

Иммуноглобулин

Дорога в райцентр растянулась в бесконечную черную ленту, мерно подсвечиваемую миганием синей «мигалки» на крыше «скорой». Алексей сидел на жесткой откидной скамье, прислонившись головой к прохладному стеклу. Боль в руке, приглушенная уколом анальгина, теперь была не острой, а глубокой, пульсирующей, как второй, не в меру громкий пульс. Каждый ухаб отзывался в запястье тупым ударом. Но физическая боль была лишь фоном для мысленной бури, которая кружилась в его голове.

Он смотрел в окно на мелькающие во тьме знакомые силуэты — вот темная громада леспромхоза, вот огни фермы, вот одинокая сторожка. Его мир. Мир, который он знал и защищал. И теперь он вез в его сердцевину, в свой собственный организм, семя хаоса. Вирус бешенства. Lyssavirus rabies. В его мозгу, начитанном научно-популярной литературой и инструкциями, всплывали обрывочные знания: пулевидная форма, РНК-содержащий, нейротропный… Движется по периферическим нервам со скоростью примерно 3 мм в час к спинному мозгу. Достигнет — и тогда уже поздно. Вакцина должна успеть выработать иммунитет раньше. Гонка. Самая настоящая, смертельная гонка, где его тело было и полем боя, и призом.

— Как самочувствие, Алексей Степанович? — фельдшер, молодой парень с усталыми, но добрыми глазами, перебил его размышления. — Не тошнит? Головокружения?

— Нет, Семен, пока держусь, — хрипло ответил Алексей. Он знал этого фельдшера, видел его на вызовах в деревне.

— Руку не двигайте, старайтесь держать повыше. Сейчас приедем, сразу начнем. Главное — вовремя. Вы же молодец, что сразу промыли. Это девяносто процентов успеха.

«А остальные десять — это везение и уколы», — мрачно подумал Алексей. Он помнил истории из детства, когда от бешенства лечили сорока уколами в живот. Люди боялись лечения почти так же, как болезни. Сейчас, как объясняла Ольга, все иначе. Курс из шести инъекций в плечо, по специальной схеме. И главное — иммуноглобулин, готовые антитела, которые вводят прямо в рану и вокруг нее, создавая мгновенную блокаду. «Пассивная иммунизация», — говорила она своим четким, фельдшерским голосом. Ему было странно сейчас вспоминать ее профессиональные слова как мантру, как молитву.

Машина свернула с трассы, замигали фонари поселка, и через несколько минут они въехали на территорию центральной районной больницы — ЦРБ. Небольшое двухэтажное кирпичное здание, построенное еще в семидесятые, но ухоженное. Свет горел в окнах приемного покоя и хирургического отделения. «Скорая» остановилась у дверей, отмеченных красным крестом.

Процедура началась без промедлений, с казенной, но не бессердечной эффективностью. Его встретила дежурная медсестра, заполнила экстренную карту, измерила давление, температуру.

— Иванов Алексей Степанович? Укус дикого животного, подозрение на бешенство? — спросила она, сверяясь с данными, переданными по рации.

— Да, — коротко кивнул он.

— Следуйте за мной. Вас ждет Петр Иванович.

Петр Иванович, хирург и, как выяснилось, дежурный врач-травматолог, оказался мужчиной лет пятидесяти с седыми висками и спокойными, внимательными глазами. Он уже был в курсе.

— Давайте на вашу войну посмотрим, — сказал он, помогая Алексею снять куртку и аккуратно разрезая бинт.

Когда повязка была снята, врач нахмурился. Рана в свете яркой лампы выглядела еще страшнее: два глубоких колотых канала, окруженные багрово-синим отеком, и рваная борозда между ними. Края были воспаленными.

— Обрабатывали йодом?

— Да, сразу.

— Правильно. Но промыть нужно еще раз, уже хирургически. И ввести иммуноглобулин. Это будет болезненно, предупреждаю. Обезболим по месту, но полностью не уйдет.

Алексей кивнул. Он был готов на все. Пока медсестра готовила инструменты, врач задавал вопросы:

— Когда произошло?

— Около четырех часов дня.

— Животное убито? Отправили на исследование?

— Да, ваши ветеринары забрали.

— Отлично. Тогда начнем. Главное сейчас — время.

Процедура промывания раны струей под давлением из большого шприца с антисептиком была неприятной, но терпимой. Затем наступила очередь иммуноглобулина. Медсестра принесла небольшой флакон, врач набрал содержимое в шприц.

— Препарат человеческий, очищенный, — пояснил Петр Иванович, как бы читая его мысли. — Сейчас введу инфильтрационно вокруг раны и частично в саму рану. Держитесь.

Первые уколы были похожи на укусы раскаленных игл. Алексей вцепился здоровой рукой в край кушетки, костяшки побелели. Он смотрел в потолок, на трещинку в побелке, стараясь отрешиться, уйти в себя. Мысленно он снова шел по лесу, но уже не сегодняшнему, а вчерашнему, тихому, нормальному. Он думал о запахе хвои после дождя. О том, как две недели назад нашел гнездо филинов. О Ване, который просил взять его с собой на охоту за шишками…

— Все, основную дозу ввели, — голос врача вернул его в реальность. Он был в поту, но боль отступала, превращаясь в глубокое, ноющее тепло в руке. — Теперь вакцина. Куда колем, в правое плечо?

— Да, я правша… левая повреждена.

— Плечо нам и нужно. Дельтовидная мышца.

Укол вакцины был почти неощутим после иммуноглобулина. Быстрый укус иглы, прохладное ощущение вводимой жидкости.

— Вот и все. Первый укол сделан, — врач наклеил на место инъекции пластырь. — Следующий — на третий день. Потом на седьмой, четырнадцатый, тридцатый и девяностый. График вам выдадут. Вакцина у нас хорошая, «Кокав», культуральная, очищенная. Переносится хорошо. Но есть правила, Алексей Степанович. Строгие.

Хирург сел напротив, смотря ему прямо в глаза.

— Во-первых, алкоголь категорически запрещен на весь курс и еще на полгода после. Он угнетает иммунитет, сводит эффект вакцины к нулю. Выпьешь — можешь писать завещание. Понятно?

Алексей, не пивший почти вообще, кивнул.

— Во-вторых, переутомление, переохлаждение, перегрев. Организм должен бороться с вакциной и вырабатывать иммунитет, а не на другие фронты силы отвлекать. Полупостельный режим минимум неделю.

— Но работа… лес…

— Работа подождет. Ваша жизнь — нет. В-третьих, любые другие прививки в этот период запрещены. Гормоны, иммунодепрессанты — тоже. В-четвертых, если появятся любые побочки — температура, головная боль, сыпь, увеличение лимфоузлов — сразу сюда. Не терпеть. Это нормальная реакция, но мы должны ее контролировать.

— А что с… с людьми? С семьей? — с трудом выдавил Алексей самый главный вопрос.

Лицо Петра Ивановича стало еще более серьезным.

— Это, пожалуй, самое сложное. Вы не заразны для окружающих. Вирус бешенства не передается воздушно-капельным или бытовым путем. Только через укус или ослюнение поврежденных кожных покровов и слизистых. Но. По санитарным правилам, все лица, имевшие риск заражения и получающие вакцинацию, находятся под наблюдением. Фактически — карантин. Вам необходимо будет исключить тесные контакты на период, пока не выработается иммунитет. И, конечно, никаких поцелуев, общей посуды, полотенец — стандартные меры гигиены, но усиленные. Идеально — на пару недель уехать в отдельное жилье. Это, знаю, тяжело. Но необходимо.

Алексей закрыл глаза. Вот она. Изоляция. Официальная, медицинская. Не просто шепотки, а настоящий карантин.

— Понимаю, — глухо сказал он.

— Вашу жену, Ольгу Николаевну, мы проинструктируем. Она фельдшер, она все знает и поймет. Это вам поможет. А теперь давайте займемся рукой как следует. Нужно наложить швы на эту рваную рану, иначе заживать будет плохо.

Пока хирург виртуозно, тончайшей нитью сшивал края раны, Алексей размышлял о сказанном. Ольга поймет. Да. Но примет ли? Не будет ли смотреть на него с опаской? И Ваня… как объяснить сыну, что отец не может его обнять, что он должен жить отдельно? Как сказать: «Папа может быть опасен», не посеяв в душе ребенка ужас?

После наложения швов и новой, уже аккуратной повязки, его проводили в небольшую палату для наблюдения. «Побудете до утра, посмотрим на реакцию», — сказала медсестра. Палата была на одного человека, чистая, с запахом хлора. Алексей лег на койку, уставившись в потолок. Рука гудела под действием анестезии. Из окна был виден кусочек ночного неба и верхушка старой березы.

Он думал о лисице. О ее безумных глазах. Почему именно его? Почему сегодня? Или это был закономерный итог? Он вспомнил, как прошлой осенью находил мертвую енотовидную собаку без видимых причин. Как зимой пропала стая волков, которая обитала на дальнем болоте. Природа подавала сигналы, а он, как и все, не хотел их замечать. Бешенство не возникает из ниоткуда. Оно тлеет в популяции, пока что-то — голод, миграция, нарушение баланса — не выносит его на поверхность, к людям.

Его мысли прервал легкий стук в дверь. Вошла Ольга. Она была в своем рабочем халате, с сумкой-«аптечкой» через плечо. Лицо ее было бледным, под глазами темные тени, но выражение — твердым, собранным. Глаза, обычно теплые и смеющиеся, сейчас были похожи на стальные шарики подшипников — точные, холодные, оценивающие.

— Привет, — тихо сказала она.

— Привет, — отозвался он, пытаясь сесть.

Она быстро подошла, поправила подушку, но не прикоснулась к нему. Профессиональный взгляд скользнул по руке, по его лицу.

— Рассказывай. Все детали.

Он рассказал. Снова. От тишины в лесу до выстрела. Она слушала, не перебивая, лишь кивая в ключевых моментах.

— Промыл сразу, молодец, — констатировала она, когда он закончил. — Иммуноглобулин ввели? Вакцину?

— Да. График выдали. Третий, седьмой…

— Знаю график, — она махнула рукой. — Домой сейчас не поедешь.

— Мне сказали. Карантин.

— Это не карантин в привычном смысле. Это наблюдение. И разумная изоляция. У нас на окраине гостевой домик, тот, что от тетушки Агафьи. Ты там поживешь. Я буду приносить еду, оставлять под дверью. Ваня не должен тебя видеть. Никак. Понял?

В ее голосе звучала не жестокость, а безжалостная логика медика, знающего цену ошибке.

— Понял. А как ему сказать?

Ольга на миг отвела взгляд. Ее твердая маска дрогнула, показав трещину боли и страха.

— Скажу, что ты в срочной командировке. По лесному хозяйству. Надолго. Будешь звонить. Так будет лучше. Пока.

— А в деревне? Все узнают.

— В деревне, — она выпрямилась, и в ее глазах вновь зажегся знакомый огонь решимости, — я сама всем расскажу. Сегодня же, утром. Прямо и честно. Что укусила бешеная лиса. Что ты получил полный курс профилактики. Что риск нулевой, если все делать по правилам. А кто языком чесать начнет… — она не договорила, но по ее сжатым губам было ясно: она готова дать бой любой сплетне. — Главное, чтобы другие дураки, увидев лису или волка, не тянули к ним руки, а сразу звонили. Твой пример должен не пугать, а учить.

Алексей смотрел на нее с благодарностью и мучительным стыдом. Он, кормилец и защитник, стал проблемой, источником тревоги. А она, его жена, маленькая, хрупкая на вид женщина, брала на себя весь удар: и медицинский, и социальный.

— Прости, Оль, — хрипло прошептал он.

— Что прощать? Ты делал свою работу. Нелепая случайность. А теперь будем делать нашу — вытаскивать тебя. Вместе. Но по правилам. — Она подошла к окну, посмотрела в темноту. — Бешенство… Я училась, что это практически побежденная болезнь в цивилизованном мире. Ан нет. Лес свое берет. Или мы у леса слишком много берем, вот он и отвечает.

Она помолчала.

— Ладно. Я поеду. Утром буду здесь, отвезу тебя в дом. Документы, вещи соберу. Ты спи. Тебе нужны силы. Вакцина — это тоже нагрузка на организм.

Она повернулась, чтобы уйти, но на пороге задержалась.

— И, Алексей… Не думай о ерунде. О том, что подумают. Думай о том, чтобы рука зажила, и чтобы антитела выработались. Все остальное — моя забота.

И вышла, тихо прикрыв дверь.

Ее слова повисли в воздухе, как обет. Алексей почувствовал, как сжимается горло. Он не плакал. Лесники не плачут. Но что-то горячее и щемящее подкатило к самым глазам. Он снова посмотрел в окно. Начинался рассвет. Небо на востоке светлело, окрашиваясь в бледно-сизые, затем розоватые тона. Новый день. Первый день его новой, временной, но такой странной жизни — жизни под знаком уколов, изоляции и страха, который ему предстояло победить в первую очередь в самом себе.

А в это время в деревне, в доме Ивановых, просыпался Ваня. Пятнадцать лет, угловатый, с серьезными, слишком взрослыми для его возраста глазами. Он не слышал, как уехала ночью мама, но почувствовал в доме пустоту. Не физическую — вещи были на местах, — а какую-то смысловую. Папино кресло у печки было пустым. Его тяжелые сапоги не стояли в прихожей.

Он подошел к окну, посмотрел на дорогу, ведущую в лес. Где-то там был его отец. И Ваня, еще не зная подробностей, чувствовал, что случилось что-то важное. Что-то, что изменит их тихую, надежную жизнь. Он сжал кулаки. Если что, он встанет рядом. Он уже не ребенок. Он должен помочь. Хотя бы маме.

Так начиналось утро второго дня. Дня, когда слово «бешенство» перестало быть абстракцией из учебника биологии и пришло в дом, требуя своей цены. Цены, которую еще предстояло подсчитать.

Цепная реакция

Утро в приюте для животных «Надежда» начиналось, как обычно, с симфонии звуков: нетерпеливый лай собак, ожидающих кормления, мяуканье из кошачьего вольера, скрип дверей и шаги волонтеров. Воздух, еще прохладный, был наполнен запахами свежезаваренной овсянки для подопечных, дезинфекции и сена. Анна Волкова, заведующая ветеринарной службой, обходила ряды вольеров, сверяясь с планшетом. Ее белый халат был безупречен, движения быстры и точны. В этом мире, созданном для спасения, царил строгий, но одушевленный порядок, фундаментом которого были протоколы.

Приют был ее детищем и крепостью. Организованный пять лет назад на базе старой автобазы, он вырос в современный, пусть и скромно оснащенный, центр. Здесь была своя операционная, карантинная зона, изолятор, процедурный кабинет. Все по уму, как учил отец: «В медицине, Ань, и в ветеринарии тоже — дисциплина спасает жизни. Хаос убивает». Она помнила это каждый день, вывешивая на доске задания смене: уборка, кормление, осмотр, медикаменты.

Сегодня утром Анна чувствовала легкое беспокойство, которое не могла объяснить. Возможно, тревожный разговор с отцом накануне вечером о случае в лесу. Возможно, внутреннее чутье врача, улавливающее изменение атмосферы. Она закончила обход и направилась в карантинную зону — отдельный блок с бетонными стенами и индивидуальными боксами, куда помещали новых поступлений или заболевших животных.

Именно там ее ждала Татьяна, пожилая волонтер с добрым лицом и руками, исцарапанными за десятилетия общения с кошками.

— Аннушка, там новенький, с ночи, — сказала Татьяна, понизив голос. — Молодой кобель, дворняга. Привез мужик какой-то, взволнованный. Я его в шестой бокс поместила. Он… он странный какой-то.

Слово «странный» в лексиконе опытной волонтера прозвучало тревожным колоколом. Анна кивнула, надела свежие перчатки, маску и бахилы. Дверь в карантинный блок закрывалась за ней с тихим щелчком.

Бокс №6. За решетчатой дверью, на чистой подстилке, лежал пес. Рыже-белый, некрупный, лет двух-трех. На первый взгляд — обычная дворовая собака. Но уже через несколько секунд Анна отметила аномалии. Животное не спало, не дремало. Оно сидело, сгорбившись, голова была опущена, нижняя челюсть слегка отвисла, и из угла пасти тонкой, непрерывной нитью стекала слюна, пачкая подстилку. Дыхание было неравномерным, с периодическими глубокими, хриплыми вздохами. Но самое главное — глаза. Они были открыты, смотрели в никуда, стеклянно-мутные, с расширенными, плохо реагирующими на свет зрачками. В них не было ни страха, ни любопытства, ни боли. Была пустота, нарушаемая редкими, беспричинными подергиваниями.

— Привет, дружок, — тихо сказала Анна, не приближаясь. Она взяла длинную палку-утяжку и осторожно коснулась ею пола рядом с псом. Здоровое животное отпрянуло бы, зарычало или, наоборот, потянулось бы обнюхать. Этот пес лишь медленно, с трудом, будто против воли, перевел взгляд на палку. Движение было запоздалым, некоординированным. Затем он снова уставился в стену.

Сердце Анны упало. Картина складывалась в ужасающую, но знакомую по учебникам мозаику. Неврологическая симптоматика. Слюнотечение. Парез нижней челюсти. Измененное поведение (апатия вместо агрессии — но и так бывает). Она мысленно перебрала дифференциальные диагнозы: чума плотоядных? Неврологическая форма действительно дает схожие симптомы. Но слюнотечение не так выражено. Инородное тело в глотке? Нет, глотание, судя по слюне, не нарушено. Отравление? Возможно. Но…

Она вспомнила вчерашний разговор. Лес. Лиса. Укус лесника. Бешенство в дикой природе. Городские бездомные собаки часто контактируют с лесом на окраинах. Могли подраться с больной лисой или енотовидной собакой. Цепочка выстраивалась.

Анна быстро вышла из карантинного блока, сняла верхний слой защиты и пошла к компьютеру. Нужно было найти запись с камеры у входа, увидеть того человека. Он представлял угрозу номер один. В журнале приема записей от волонтеров не было — ночью записывала Татьяна, но детали могли ускользнуть.

Просмотр записи занял несколько минут. Вот «уазик» с лесниками и ветеринарами (видимо, везут ту самую лису). Потом, уже в сумерках, легковая машина, из которой выскочил мужчина в дорогой, но мятой куртке. Он что-то нес на руках, завернутое. Разговор с Татьяной у входа. Мужчина жестикулирует. Татьяна кивает, берет животное. Машина уезжает.

— Таня! — позвала Анна. — Тот мужчина, что привез пса. Он говорил, где нашел?

— Говорил, у своего подъезда в «Черемушках», — отозвалась волонтер, подходя. — Сказал, думал, сбила машина, но ран нет. Очень просил помочь.

— Контакт был? Он его трогал? Говорил, в чем нес?

— В своем полотенце, кажется. Говорил, что в перчатках… но я не уверена. Очень взволнованный был.

Анна сжала кулаки. «Черемушки» — микрорайон на самой окраине, вплотную к лесопарку и частному сектору. Идеальный коридор для проникновения дикого зверя. Она набрала номер районной станции по борьбе с болезнями животных (СББЖ). Ответил дежурный.

— СББЖ, Петров.

— Здравствуйте, это Волкова из приюта «Надежда». У нас поступило животное — собака, взрослый кобель, с тяжелой неврологической симптоматикой, подозрительной на бешенство. Требуется срочный выезд для отбора проб и консультации.

В трубке наступила тишина, затем послышался вздох.

— Подтверждаете изоляцию?

— Животное находится в индивидуальном боксе карантинной зоны. Контактов с другими животными и персоналом после поступления не было. Принимавший волонтер в средствах защиты.

— Опишите симптомы.

Анна описала. Подробно, профессионально.

— Ждем. Через сорок минут будем у вас. До нашего приезда полная изоляция. Никаких манипуляций.

— Есть.

Она положила трубку и почувствовала, как по спине пробежал холодок. Теперь начиналась цепная реакция. Следующий звонок — в Роспотребнадзор. Необходимо начать поиск человека, привезшего собаку. Он — контакт первого уровня, возможно, уже инфицированный. Потом — карантин всего приюта. Отмена передач животных, запрет на посещения. Паника среди волонтеров. Новости в местных пабликах. Шепотки. Страх.

Она позвонила отцу. Николай Петрович ответил после первого гудка.

— Пап, у нас ЧП. В приюте. Собака с симптомами, очень похожими на бешенство. СББЖ уже едет.

На другом конце провода наступила короткая пауза, которую Анна знала хорошо — отец мгновенно анализировал информацию.

— Твои действия? — спросил он ровным, командным голосом.

— Животное изолировано. Вызвала санслужбы. Готовлю приказ о закрытии приюта на карантин. Веду поиск человека, который его привез.

— Верно. Персонал?

— Проведу экстренный инструктаж. Всех, кто мог иметь косвенный контакт, отправлю к врачу для решения вопроса о вакцинопрофилактике.

— Сама прошла?

— В прошлом году была плановая ревакцинация, как у всех работающих с животными. Титр достаточный.

— Хорошо. Держись, дочка. Это не паника, это работа. Помни: вирус бешенства неустойчив во внешней среде, боится ультрафиолета и дезсредств. Твоя задача — не допустить его распространения за пределы бокса. Организационные меры сейчас важнее медицинских.

— Понимаю, пап.

— Я буду через час. Мне есть что сделать.

Через час, когда во двор приюта въехала машина СББЖ с опознавательными знаками в виде красного креста и надписью «Ветеринарный надзор», Николай Петрович Волков уже стоял рядом с дочерью. Высокий, прямой, в строгом полувоенном кителе, он своим видом внушал спокойствие и порядок. Его присутствие действовало на персонал умиротворяюще.

Специалисты СББЖ, два человека в защитных костюмах, респираторах и очках, прошли в карантинную зону. Через пятнадцать минут старший, ветеринарный врач Семенов, вышел, снимая шлем.

— Волкова, ваши подозрения, к сожалению, вероятны, — сказал он без предисловий. — Клиническая картина характерна. Взяли пробы слюны, образцы тканей. Повезем в областную лабораторию. Результат будет через 24 часа. Но действовать нужно так, как будто он положительный. Немедленный карантин учреждения на 60 дней. Все животные, находившиеся в одном помещении или имевшие потенциальный контакт, подлежат наблюдению. Персонал?

— Составляем списки, — ответила Анна. — Все направляются в травмпункт для консультации.

— Верно. И тот гражданин, который привез… Его нашли?

— Пока нет. Работаем с полицией, обзваниваем больницы. Оставили описание на основании записи с камер.

— Нужно его найти как можно скорее. Каждый час на счету.

После отъезда СББЖ в приюте воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь взволнованным шепотом волонтеров в штабной комнате. Анна собрала всех.

— Коллеги, ситуация серьезная. С сегодняшнего дня приют закрыт для посещений. Все плановые операции, передачи животных отменены. Мы переходим на строгий режим карантина. Это означает: зонирование территории, отдельные комплекты одежды для каждой зоны, усиленная дезинфекция. Все, у кого были даже малейшие риски — вы касались вещей того мужчины, заходили в карантинный блок после поступления собаки — немедленно в травмпункт. Адрес и контакты у меня. Это не обсуждается. Ваша жизнь — важнее. Вопросы?

Вопросов было много, и все — на тему страха.

— А мы сами теперь заразны?

— Нет. Вирус не летает по воздуху.

— А наши домашние животные?

— Если вы соблюдали гигиену, не носили рабочую одежду домой — риска нет.

— Закроют ли нас навсегда?

— Нет. Карантин — это мера безопасности. Мы его отработаем и продолжим работу.

— А что с той собакой?

— Она останется в изоляторе под наблюдением. Решение о ее усыплении примет комиссия врачей после подтверждения диагноза. Если это бешенство — она уже обречена. Вирус не оставляет шансов.

Анна отвечала четко, спокойно, опираясь на факты. Она видела, как страх в глазах людей постепенно сменялся пониманием и решимостью. Они были здесь не случайно, эти люди. Они любили животных и умели брать на себя ответственность.

Николай Петрович, наблюдавший со стороны, кивнул одобрительно. Потом подошел к дочери.

— Молодец. Теперь вторая часть. Информационная. Если мы ее упустим, нас сожрут слухами.

Он достал телефон, набрал номер.

— Сергей Петрович? Волков. Да, спасибо, живой. Слушай, нужна твоя помощь. В приюте «Надежда» случай, подозрение на бешенство у бездомного животного. Да. Нужно дать официальную информацию, четкую, без паники. Чтобы люди знали, что делать, а чего бояться не нужно. Чтобы не начали своих собак выкидывать на улицу. Можешь организовать пресс-конференцию с участием эпидемиолога и ветеринара? Завтра? Идеально. Спасибо.

Он положил трубку.

— Сергей Петрович — главный редактор районной газеты и городского портала. Человек адекватный. Даст слово специалистам, а не истерикам.

Вечером, когда основные организационные меры были приняты, Анна снова зашла в карантинный блок. Теперь она была в полном комплекте защиты. Собака лежала в той же позе. Но теперь у нее заметно подергивались мышцы морды и плеч. Периодически возникал тремор. Это был прогресс болезни. Стремительный и неумолимый.

Она смотрела на страдающее животное, и в ее сердце боролись врач и человек. Врач знал: единственная милосердная помощь сейчас — эвтаназия, чтобы прекратить мучения. Но правила были жестки: при подозрении на бешенство животное должно быть под наблюдением для уточнения диагноза, его ткани необходимы для лаборатории. Это жестоко, но это нужно для спасения других жизней — и человеческих, и животных.

— Прости, дружок, — прошептала она сквозь маску. — Прости.

В этот момент ее телефон вибрировал. Неизвестный номер.

— Алло?

— Это Анна Волкова? Говорит дежурный врач приемного отделения ЦРБ. К нам доставили мужчину, Михаила Семенова. У него паническая атака, утверждает, что контактировал с бешеным псом и боится умереть. В кармане у него нашли вашу визитку. Вы можете подтвердить контакт?

Анна закрыла глаза. Нашли. Цепная реакция добралась до первого человеческого звена. Теперь все зависело от скорости и правильности действий системы. Системы, в которую она, ее отец и многие другие вкладывали свои жизни и профессионализм. Начиналась настоящая битва, где врага нельзя было увидеть без микроскопа, но последствия его вторжения были чудовищны.

— Да, могу подтвердить, — четко сказала она. — Он привез животное сегодня ночью. Немедленно начните антирабическую профилактику по контакту 1-й категории. Я вышлю вам все данные. И… передайте ему, что шансы на спасение — 99%, если он следует всем инструкциям. Главное — не пропустить сроки.

Она положила трубку и посмотрела на отца, который стоял в дверях.

— Нашли.

— Хорошо, — просто сказал Николай Петрович. — Значит, система работает. Теперь нужно, чтобы она выдержала нагрузку. Завтра начнется самое сложное, Аня. Не медицинская часть. А людская. Страх — более заразная штука, чем любой вирус.

За окном сгущались сумерки. В приюте, теперь уже тихом и закрытом на замок, горел свет только в нескольких окнах. Начиналась долгая, тревожная ночь. А в микрорайоне «Черемушки», куда уже выехала бригада дезинфекторов, люди, просматривая местные новости в соцсетях, впервые с ужасом читали слово «бешенство» не как что-то далекое, а как нечто, что могло прийти к их подъезду. И первый, тонкий ледок страха уже треснул под ногами города.

Лабораторный штамм

Рассвет в Новосибирском научном центре «Вектор» был делом условным. За толстыми стеклами боксированных лабораторий и в герметичных боксах биобезопасности царил свой, искусственный день, подчиненный ритмам термостатов, гудению центрифуг и мерцанию экранов секвенаторов. Здесь время измерялось не часами, а циклами ПЦР, поколениями клеточных культур и скоростью распространения тревожных новостей по внутренней сети.

Дмитрий Зайцев, старший научный сотрудник отдела особо опасных вирусных инфекций, провел в лаборатории третьего уровня биобезопасности (БСЛ-3) уже около восемнадцати часов. Его мир сейчас ограничивался гермошлемом, сквозь который был слышен лишь его собственный дыхательный ритм и шипение системы подачи воздуха, и толстыми резиновыми перчатками, засунутыми в порты изолирующего бокса. Внутри этого бокса, под холодным светом ламп, в строгом порядке располагались пробирки, планшеты для иммуноферментного анализа и маленькие флаконы с культурами клеток Vero. Именно в эти клетки трое суток назад был инокулирован образец ткани головного мозга той самой лисицы из-под Томска и образцы слюны собаки из приюта «Надежда» в соседнем районе.

Дмитрий был вирусологом до мозга костей. Его отец, тоже ученый, часто шутил, что Дмитрий произнес слово «рибонуклеиновая кислота» раньше, чем «мама». Для Дмитрия вирусы были не просто возбудителями болезней; они были совершенными инженерными конструкциями, воплощением элегантной и безжалостной эффективности. Бешенство, Rabies lyssavirus, он считал одним из самых совершенных и самых страшных творений природы. Простой по структуре — всего пять генов. Но какой невероятный, отточенный эволюцией механизм действия: строгая нейротропность, движение против аксоплазматического тока, способность годами сохраняться в тканях, умение обманывать иммунную систему, и — абсолютная летальность после проявления симптомов. Вирус-призрак, вирус-снайпер.

И сейчас этот снайпер, похоже, сменил прицел или боеприпасы.

Первые тревожные звоночки прозвучали еще вчера. Обычно штаммы «городского» бешенства (циркулирующие среди собак) и «лесного» (лисы, енотовидные собаки, волки) имели небольшие, но стабильные генетические различия, определяющие тропизм и агрессивность. Предварительный анализ методом ПЦР в реальном времени показал нечто странное. Образцы от лисицы и от собаки дали практически идентичные генетические сигнатуры. Более того, эти сигнатуры плохо совпадали с референсными штаммами из базы данных «Вектора». Мутации. В ключевых участках гена гликопротеина — того самого белка, который формирует «шипы» на оболочке вируса и отвечает за прикрепление к нейронам.

— Дима, как там твои образцы? — в наушниках раздался голос Ларисы, техника лаборатории, наблюдающей за ним снаружи через иллюминатор.

— Культуры показывают цитопатический эффект быстрее ожидаемого, — ответил Дмитрий, голос звучал в гермошлеме приглушенно и металлически. — Вдвое. Клетки разрушаются не на пятый-седьмой день, а на третий.

— Инокулюм не переборщил?

— Нет, титр стандартный. Что-то не так с самим вирусом. Он более… энергичный.

«Энергичный». Научно безграмотный термин, но именно он вертелся в голове. Он закончил переносить образцы супернатанта с погибшими клетками в новые пробирки для дальнейшего анализа — электронной микроскопии и полного геномного секвенирования. Каждое движение в перчатках было выверенным, медленным, чтобы не создать аэрозоль. Даже мысль о случайном разрыве перчатки вызывала холодный спазм где-то под ложечкой, несмотря на абсолютное доверие к системам безопасности «Вектора». Здесь правила писались кровью ученых прошлого, и их соблюдали неукоснительно.

Процедура выхода из БСЛ-3 заняла двадцать минут: химический душ для костюма, прохождение через шлюзы, снятие позитивного давления скафандра. Когда Дмитрий наконец оказался в «серой» зоне, снял гермошлем и вдохнул стерильный, но несравненно более свободный воздух, его лицо было мокрым от пота, а в глазах стояла напряженная сосредоточенность.

Лариса, женщина лет пятидесяти с острым, умным взглядом, протянула ему распечатку.

— Предварительные данные по ИФА. Уровень вирусного антигена в культурах от обоих изолятов зашкаливает. И посмотри на перекрестную реактивность.

Дмитрий взял листок. Иммуноферментный анализ подтверждал: вирус не только размножался быстрее, но и его антигенные свойства были… более «агрессивными». Он лучше связывался с антителами широкого спектра, что могло говорить либо о большей экспрессии антигенов, либо об их измененной структуре.

— Это может означать более быстрый иммунный ответ у привитых, — предположила Лариса.

— Или, наоборот, возможность «прорыва» у слабо иммунных, — мрачно парировал Дмитрий. — Нужно смотреть титры нейтрализующих антител. И ждать секвенирования.

Он прошел в свой кабинет — небольшую комнату с книжными полками, заваленными томами по вирусологии и эпидемиологии, и двумя мониторами, на которых в реальном времени отображались эпидемиологические сводки со всей Сибири. На втором мониторе как раз открывался новый отчет из Томской области: «Зафиксирован еще один случай нападения дикой лисы на человека в Кожевниковском районе. Пострадавший — подросток, получил укусы за ногу. Начата вакцинопрофилактика». И еще одно сообщение, уже от его собственной жены, Елены, из Роспотребнадзора: «Дима, поступают данные о трех случаях подозрения на бешенство у собак в приграничных с лесом селах Новосибирской области за последние 48 часов. Все — с нетипичной агрессией или, наоборот, вялостью. Жду твоих предварительных выводов по изолятам».

Он быстро набрал ответ: «Лена, изоляты аномальные. Высокая репродукция, измененные антигенные свойства. Ждем полный геном. Похоже, это не просто вспышка, а новый, более вирулентный вариант. Нужно срочно усилить эпидемиологический надзор и рассмотреть вопрос о внеплановой вакцинации домашних животных в зонах риска».

Отправив сообщение, он откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. В голове складывалась картина. Очаг в дикой природе (лиса). Быстрая передача городским животным (собака). Аномальная скорость репликации вируса в культуре клеток. Возможное снижение инкубационного периода? Если это так, то стандартные схемы вакцинопрофилактики для людей могут не успеть. Нужно пересматривать протоколы. И нужно это делать сейчас, вчера.

Его телефон завибрировал. Неизвестный номер с московским кодом.

— Дмитрий Игоревич Зайцев?

— Да, я слушаю.

— Здравствуйте. Говорит полковник медицинской службы Колесников, Главный военно-медицинский клинический центр. Мы получили информацию от вашего руководства о ведущейся работе по изолятам бешенства из Сибири. Нам срочно требуется ваше экспертное заключение для корректировки инструкций в войсках, особенно в частях, дислоцированных в лесных регионах. Можете подготовить данные к 18:00 по московскому времени?

Дмитрий почувствовал, как тяжесть ответственности на его плечах увеличилась на порядок. Армия. Тысячи людей в полевых условиях, на учениях, в караулах. Риск контакта с дикими животными там был значительно выше.

— Да, смогу. У меня будут предварительные выводы по антигенным свойствам и скорости репликации. Полное геномное секвенирование будет готово к завтрашнему утру.

— Достаточно. Ждем. И, Дмитрий Игоревич… насколько все серьезно, по вашей оценке?

Дмитрий сделал паузу, выбирая слова.

— Серьезно. Возможно, мы имеем дело с эволюционным скачком патогена. Пока рано паниковать, но пора готовиться к худшему сценарию.

— Понял. Благодарю. Ждем вашего звонка.

Разговор закончился. Дмитрий вышел из кабинета и направился в отдел биоинформатики, где на мощных серверах шел анализ миллионов нуклеотидов. Молодой биоинформатик, Артем, с красными от бессонницы глазами, указал на один из мониторов.

— Дмитрий Игоревич, смотрите. Выравнивание по гену гликопротеина. Ваши изоляты — вот эти два. А это — референсный штамм «Внуково-32», который лет тридцать циркулирует в центральной России.

На экране разноцветными полосками была изображена последовательность аминокислот. В ключевых участках, отвечающих за связывание с нейрональными рецепторами (сайты связывания с никотиновым ацетилхолиновым рецептором и с рецептором p75NTR), горели яркие красные метки — замены аминокислот.

— Видите? Замены в позициях 330, 333 и 338. Это, грубо говоря, «руки» вируса, которыми он хватается за клетку. У ваших изолятов «пальцы»… другие. Более цепкие, если моделирование не врет.

— Что это означает на практике? — спросил Дмитрий, чувствуя, как холодеет внутри.

— Может означать более эффективное проникновение в нейрон. Более быстрый захват нервной системы. И, возможно, расширенный тропизм — способность инфицировать больше типов клеток. Это нужно проверять in vivo, на животных моделях, но…

— Но времени на мышей у нас нет, — закончил за него Дмитрий. — Спасибо, Артем. Срочно оформляй отчет. Мне нужно это на стол к директору через час.

Вернувшись в свою лабораторию, Дмитрий подошел к морозильнику с надписью «-80° C. Опасные образцы». Он знал, что внутри, среди сотен других пробирок, лежали аликвоты его нового штамма. Штамма, который еще не имел названия, но уже требовал к себе уважения и страха. Он положил ладонь на холодную стальную дверцу. Здесь, в этом холоде, спал джинн, которого он и его коллеги только что начали выпускать из бутылки, чтобы изучить. Остановить его обратно будет неизмеримо сложнее.

Его снова отвлек звонок. На этот раз — дом.

— Пап? — голос сына, семилетнего Сережи, звучал немного обиженно. — Ты когда придешь? Ты обещал помочь с ракетой.

Дмитрий сжал переносицу. Ракета из пластиковой бутылки для школьного проекта. Обещал два дня назад.

— Сереж, прости, сынок. У папы очень срочная работа. Очень. Я… я скоро приду. Скажи маме, что я задерживаюсь. Может, она поможет?

— Мама тоже только что звонила, говорит, у них «режим». Что такое «режим», пап?

— Это когда всем нужно работать очень много, чтобы другим людям было спокойно и безопасно, — честно ответил Дмитрий. — Как космонавты перед стартом.

— Понятно, — в голосе мальчика послышалось удовлетворение. Он гордился отцом-ученым. — Ладно. Удачи, пап. Возвращайся с победой.

— Постараюсь, командир.

Он положил трубку и долго смотрел на фотографию на рабочем столе: он, Елена и Сережа в прошлом году на Алтае. Улыбающиеся, загорелые, счастливые. Мир, который они создали. Мир, который теперь его профессия обязывала защищать от невидимого, но смертоносного врага.

Лариса снова появилась в дверях, на этот раз с планшетом в руках.

— Дима, пришел официальный запрос из Минздрава. Просят подготовить научное обоснование для возможного расширения показаний к экстренной профилактике и изменения схемы введения иммуноглобулина. На основании твоих данных.

— Они уже в курсе? Как быстро…

— Система работает, — пожала плечами Лариса. — Когда ты им отправишь отчет по геному?

— Завтра утром. Но предупреждение о высокой вирулентности можно дать уже сейчас.

— Тогда давай писать. Вместе.

Они сели за компьютер. За окном лаборатории уже давно стемнело. Город сиял огнями, люди шли по своим делам, не подозревая, что в тихом научном городке на окраине идет напряженная, невидимая работа, от которой может зависеть жизнь сотен, а то и тысяч людей. Дмитрий Зайцев, стиснув зубы, начал набирать строки сухого, научного текста, каждое слово в котором было взвешено, проверено и несло в себе груз огромной ответственности.

«На основании предварительных данных… аномально высокая скорость репликации in vitro… нехарактерные аминокислотные замены в участках гликопротеина, ответственных за нейроинвазивность… высокая вероятность сокращения инкубационного периода и повышения вирулентности… Рекомендуется рассмотреть возможность введения дополнительной дозы иммуноглобулина для лиц с обширными повреждениями и пересмотр графика вакцинации в сторону его интенсификации на первых этапах…»

Он остановился, перечитал. Это были не просто рекомендации. Это был сигнал тревоги для всей системы здравоохранения страны. Сигнал, который он, как ученый, обязан был подать. Даже если он окажется ложным. Даже если его обвинят в паникерстве. Цена молчания была неизмеримо выше.

Он нажал «Отправить». Джинн был не только изучен, но и официально представлен высшему командованию. Теперь все зависело от того, насколько быстро и эффективно система сможет среагировать. А пока что ему предстояла долгая ночь в ожидании результатов секвенирования и возможный вызов в Москву. Он взглянул на фотографию семьи. «С победой, командир», — прошептал он про себя и снова погрузился в изучение данных, в мир шифров генома и титров антител, в свою личную войну с незваным гостем, который стал вдруг гораздо более опасным и непредсказуемым.

Первая кровь

Приемное отделение Центральной районной больницы в тот вечер напоминало улей, потревоженный дымом. Помимо обычного потока — сельских жителей с гипертоническими кризами, дачников с порезами от кос и городских подростков с подозрениями на аппендицит — прибыло нечто новое: встревоженные люди, требующие «уколов от бешенства». Новости о случае в приюте и об укушенном леснике разнеслись с быстротой лесного пожара, порождая и вполне обоснованные страхи, и откровенную ипохондрию.

Ольга Иванова, закончившая свою смену на «скорой» и зашедшая в приемный покой, чтобы передать документы, с тревогой наблюдала за этой суетой. Она видела испуганные глаза женщин, которые «просто гладили соседского кота, а он сегодня странно мяукнул»; мужчин, утверждавших, что их «облизала непонятная собака неделю назад». Каждого нужно было выслушать, оценить риск, успокоить или направить на профилактику. В воздухе витал специфический, едкий запах страха, смешанный с запахом антисептика.

Именно в этот момент, около десяти вечера, с улицы донесся шум. Голоса, топот, громкий, сдавленный крик, больше похожий на животный вой. Двери распахнулись, и санитары с дежурным полицейским вкатили катастрофу на колесах.

На каталке лежал человек. Мужчина, лет пятидесяти, в грязной, пропитанной потом и чем-то еще одежде, с спутанными волосами и всклокоченной бородой. Это был один из тех, кого в городе называли «бомжами» или, более политкорректно, «лицами без определенного места жительства». Его тело било в конвульсиях — не эпилептического, а какого-то рваного, асимметричного характера. Руки и ноги дергались, голова моталась из стороны в сторону. Но самое жуткое было в его глазах. Они были широко открыты, полны такого нечеловеческого, первобытного ужаса, что даже видавшие виды санитары отводили взгляд. Изо рта, искривленного в немой гримасе, текла пенистая слюна, смешанная с кровью — видимо, он прикусил язык или щеку.

— Что случилось? — шагнула вперед дежурный врач, молодой терапевт Артем. Его голос пытался звучать уверенно, но в нем проскальзывала тревога.

Полицейский, бледный как полотно, вытер лоб.

— Нашли у гаражей. Кричал, бился… Думали, «белочка» или припадок. Но он… он воду боится. Пытались дать попить — начал дико орать, вырываться.

Слово «вода» прозвучало в приемной, как похоронный колокол. Все замерли. Даже самые истеричные пациенты замолчали, инстинктивно отпрянув от каталки. Ольга почувствовала, как по ее спине пробежал ледяной ручей. Гидрофобия. Классический, патогномоничный симптом бешенства в стадии возбуждения.

— Изолированный бокс! Немедленно! — крикнула она, уже не как фельдшер «скорой», а как самый опытный медик в помещении. Ее командирский тон сработал. Санитары рванули каталку дальше, в сторону инфекционного отделения, в сторону бокса, который, к счастью, был пуст. Ольга и Артем последовали за ними, на ходу надевая маски и перчатки, которые им сунула в руки медсестра.

Изолятор был небольшой комнатой с гладкими моющимися стенами, койкой, прикрученной к полу, и минимумом мебели. Пациента с трудом переложили на койку, пристегнули мягкими ремнями, чтобы он не нанес себе травм. Конвульсии немного ослабли, сменившись постоянным, мелким тремором. Его глаза метались по комнате, задерживаясь на лицах врачей, на капельнице с физраствором, которую приготовила медсестра.