Бесплатный фрагмент - Нежность сердечных струн

глава 1.Эфенди: Путь к любви

В одном горном селе Алая, среди снежных пиков и родников с ледяной водой, жил юноша по имени Эфенди. Ему только что исполнилось восемнадцать — возраст, когда сердце уже жаждет любви, а душа ищет великой мечты. Он был простым парнем: трудолюбивым, добрым, с ясным взглядом и характером, как чистый горный воздух.

Однажды вечером, листая старые журналы в библиотеке своего дяди, он наткнулся на фотографию. И с того мгновения всё в нём изменилось. На снимке была девушка — Синди.

Её образ буквально застыл в лучах золотого света. Волосы — пепельные, с лёгким серебром, словно отблеск луны на снегу. Легкие волны спадали на плечи, придавая ей сказочную утончённость. Глаза — серо-зелёные, как горное озеро в утреннем тумане, — смотрели в кадр с мягкой уверенностью, будто она знала, что где-то есть тот, кто будет её искать. Лицо — ясное, чистое, с едва заметной веснушкой у левого виска, а губы — будто порыв ветра только что поцеловал их. Ни капли высокомерия, только свет и тишина.

Эфенди смотрел на фото и не мог оторваться. Это была не просто девушка — это была его будущая судьба.

— Вот она, — прошептал он. — Я найду её. Я добьюсь её сердца. Я сделаю всё, чтобы однажды она улыбнулась мне не с бумаги, а рядом, под нашим небом.

С этого дня началось его великое путешествие — не только по странам и дорогам, но и по дороге сердца. В нём не было карты. Только цель. Только мечта. И имя, которое он теперь повторял про себя, как молитву:

Синди. В тот день воздух был таким чистым, что казалось — если вдохнуть глубже, можно раствориться в самом небе. Эфенди стоял босиком на пороге дома своего отца Кавая. Земля под ногами была ещё прохладной после ночи, но над долиной уже поднималось яркое солнце, заливая горные склоны золотистым светом. Перед ним раскинулась безмятежная картина: высокие горы, словно старые стражи, окружали зелёную долину, где ветер играл в высоких травах. Из-под камней били чистейшие родники, бегущие по склонам в серебристые ручьи. А посреди долины — широкая река, рожденная ледниками, с гулким шорохом несла свои воды вниз, в равнины. В этом краю сама природа была словно художник, раскрасивший мир с нежностью и мастерством. Эфенди шёл вдоль ручья, а ветер приносил аромат смородины, растущей густыми кустами вдоль берегов. Ягоды блестели, будто капли янтаря, и казалось — даже птицы пели здесь иначе, с какой-то ласковой, почти сказочной интонацией.

На солнечных лугах, где трава мягко колыхалась, как волны, спокойно паслись золотисто-жёлтые сурки. Их мех переливался, как солнечный шелк, и они поднимали головы при приближении путника, но не разбегались — будто знали, что Эфенди не причинит им вреда. Тут же, легкими прыжками, скрывались в кустах белоснежные зайцы — такие белые, что, казалось, они сотканы из самого снега ледников.

На склонах гор, выше, где воздух становился чуть холоднее, изумлённый Эфенди увидел оленей — стройных, грациозных, с рогами, напоминающими ветви древнего дерева. Они стояли, как из снов, среди пёстрых камней, чьи узоры казались не случайными.

Камни… Они были не просто камнями. Один напоминал собаку, другой — птицу с раскрытыми крыльями. Третий, вытянутый и слегка наклонённый, напоминал старика с посохом. На северных склонах лежали большие нефритовые глыбы, покрытые мхом — но мхом не одноцветным, а пёстрым: изумрудным, золотистым, даже лиловым. Он обвивал камни так, будто это были старинные одежды мудрецов. Один особенно большой камень казался великаном, сидящим в молитве, с капюшоном из зелёного мха и воротником из бурой лишайниковой каймы.

Эфенди остановился, огляделся, и его сердце наполнилось тишиной и священным восторгом. Он прошептал:

— «Зачем золото, когда под ногами — земля, дающая силы? Когда воздух чище серебра, вода — холодна и ясна, как правда, а каждый камень — словно живой?»

Он нагнулся, взял пригоршню песка и земли, смешанных с крошками слюды, и прошептал:

— «Вот моё богатство. Это я унесу в сердце туда, куда бы ни привёл путь.»

Эфенди вдохнул полной грудью. Всё вокруг казалось вечным и родным, но в его сердце бушевал новый огонь — желание найти ту самую девушку, чьё лицо он увидел на картине странствующего художника. Светлая, с большими глазами, нежная, как цветок, — Синди стала для него мечтой.

Отец, старый Кавай, сидел на камне, курил длинную трубку и наблюдал за сыном.

— «Вижу, что в тебе зажглось большое пламя, сынок,» — сказал он, прищурившись. — «Любовь — не шутка. Она заставит тебя идти туда, куда разум боится шагнуть.»

Эфенди кивнул, не сводя взгляда с горизонта, за которым, казалось ему, скрывалась судьба.

— «Я найду её,» — твёрдо сказал он.

Кавай рассмеялся низким басом и хлопнул его по плечу.

— «Тогда собирайся в путь. Только помни — сердце ведёт, но ноги должны быть крепкими, а ум — ясным. Любовь — это не только мечта, это ещё и дорога. Долгая, трудная, иногда опасная.»

Эфенди в ту же ночь начал готовиться: собрал тёплую одежду, немного сушёного мяса, бурдюк с ледниковой водой, чётки, подаренные матерью, и старый нож деда. Его верный осёл по имени Алай бодро переступал копытцами, будто тоже чувствовал, что скоро их ждут великие приключения.

На рассвете, когда небо только-только начинало светлеть, Эфенди поцеловал руку матери Сумаи, обнял отца и, не оборачиваясь, отправился в путь.

Впереди его ждала дорога, полная чудес и испытаний, где он узнает, что настоящая любовь — это не просто найти кого-то, а стать тем, кто достоин быть найденным.

Эфенди неспешно ехал на своём осле, мягко покачиваясь в седле, и с восхищением оглядывал окружающий мир. Природа горного края раскрывалась перед ним в своей первозданной, нетронутой красоте.

Склоны гор были укутаны густыми коврами диких цветов: пурпурные люпины, алые маки, синие колокольчики — казалось, земля сама расцвела тысячами оттенков. Ветер плавно скатывался с вершин, унося с собой аромат трав, меда и сырой каменной прохлады. Вдалеке белели зубцы снегов, а ближе, на склонах, среди зелени поблёскивали чистые горные ручьи, с весёлым плеском перебегающие по камням.

Небо над головой было невероятно глубоким и синим, как прозрачный купол. Белые облака лениво плыли, будто неся свои задумчивые сны от одной вершины к другой. Птицы с длинными крыльями парили высоко в небе, временами крича вольными, пронзительными голосами.

На каменистых тропах резвились дикие козы, а в зарослях шевелились кролики. Иногда из-за валунов выглядывали невидимые, осторожные глаза лесных зверей. Всё вокруг дышало свободой и древней мудростью.

Эфенди вдыхал свежий воздух полной грудью. Он чувствовал себя маленькой частью этого великого, живого мира. Даже его ослик, казалось, шёл с особым достоинством, будто знал: здесь каждый камень, каждая травинка наполнены тайной.

В этом царстве природы, под ласковым солнцем и в объятиях гор, время теряло свою власть. Только дорога, тянущаяся к горизонту, напоминала Эфенди о его пути — о Синди, о мечте, что вела его сквозь эти волшебные земли.

Глава2. Разговор на дороге

Тропы закончились. Узкая каменистая дорожка, по которой Эфенди спускался с гор, слилась с широкой асфальтированной трассой, блестящей под солнцем, как натянутый лук судьбы. По обочинам — сухие травы, среди которых цвели одинокие васильки. Ветер принёс с собой запах горной пыли и нагретой смолы.

У придорожной остановки стоял школьный учитель Делгара-ага́й — высокий, вежливый, в поношенной светлой рубашке и с книгой в руках. Он был из тех стариков, в которых и мудрость, и доброта живут в равной мере.

Он увидел Эфенди, узнал сразу. Прищурился, как от солнца, и с лёгкой улыбкой спросил:

— Эфенди, куда путь держишь, сынок?

Эфенди остановился, поправил ремень седла, взглянул в глаза учителю — как бы сверяясь с самим собой — и ответил:

— Ищу одну девушку. Её зовут Синди. Её фото показал.

На мгновение лицо Делгараагая стало серьёзнее. Он кивнул, будто что-то понял глубже, чем услышал:

— Знаю, — сказал он, чуть тише. — Она живёт в Шнапсленде… Но будь осторожен, сын мой. Там не только дороги гладкие, но и судьбы скользкие.

(Он не стал говорить, что девушка — принцесса. Возможно, не хотел пугать или лишать Эфенди чистоты стремления.)

— Что, влюбился? — спросил он, уже мягче, с полуулыбкой.

Эфенди ничего не ответил. Только кивнул, поблагодарил:

— Спасибо, Делгараагай. Вы мне очень помогли.

И тронулся дальше.

Он ехал вдоль дороги, где солнце клонилось к закату, отбрасывая длинные тени. Впереди — неизвестность. Но в сердце — та самая уверенность, которая бывает у немногих: тех, кто нашёл мечту, и теперь идёт к ней — шаг за шагом, не спрашивая, как далеко.

Когда солнце клонилось к горизонту, растекаясь по небу золотыми и малиновыми красками, к Эфенди на тропе присоединился попутчик — крепкий, смуглый парень с веселыми глазами. Его ослик бодро семенил рядом, и скоро между ними завязался непринужденный разговор.

Глава3. Дорожные рассказы

На закате, когда горы стали отливать бронзой, а воздух наполнился тёплым шёпотом трав, незнакомец, смеясь, рассказал забавную историю:

— Был у нас в деревне один парнишка, Батай. Упрямый и немного глуповатый. Жил он по соседству с одним хитрым дядькой, который знал глуповатость мальчика. И вот как-то раз, — начал он, — подходит сосед к Батаю, смотрит испытующе и говорит:

«Слушай, Батай, ты кто: овца или баран? Ты девчонка или парень?»

Батай возмутился:

«Я — мужик!»

Сосед, усмехнувшись, кивнул на старую глинобитная стену:

«Ну раз ты мужик — бодай стену!»

Батай даже не задумался. Отступил на пару шагов, пригнулся, как баран на бою, и со всей силы боднул стену лбом. Камни дрогнули, эхо гулко разнеслось по двору. Батай немного пошатнулся, моргнул, но стоял, стиснув зубы. Тогда сосед, будто подначивая его ещё больше, сказал:

— Эх, брат, для верности — ещё раз!

Батай, покраснев, снова отступил и второй раз боднул стену. Теперь он пошатнулся сильнее, ноги его затряслись, он стоял, сцепив руки в кулаки, борясь с головокружением. Несколько мгновений он просто молчал, глядя перед собой остекленевшими глазами.

Наконец сосед, прищурившись, спросил:

— Ну что, голова не болит?

Батай, моргнув, тяжело вздохнул и, собравшись, гордо ответил:

— Нет, не болит!

Сосед хлопнул его по плечу и рассмеялся:

— Молодец, Батай! Не овца ты — настоящий баран! Прямо рогатый, крепкий, а не какая-то мямля.

Они оба рассмеялись, а весь двор ещё долго пересказывал эту историю, восхищаясь упрямством и стойкостью простого деревенского паренька.

Эфенди тоже рассмеялся, представив, как юный Батай со всей серьезностью врезался в стену ради своего мужского достоинства. В золотом свете заката всё казалось добрее и теплее — даже странные истории о бодливых мальчиках.

Ослы мерно стучали копытами по каменистой тропе, а ветер носил по долинам отголоски их дружеского смеха. — Я Эфенди, рад знакомству, — ответил он просто, глядя на Поюзбека, как на давнего друга.

— Куда путь держишь? — спросил Поюзбек, лениво откинувшись на спину и подбросив в костёр щепку.

— Я ищу Синди, — сказал Эфенди, посмотрев в звёздное небо. — Делгара агай сказал: она живёт в Шнапсленде. Я поеду туда.

Поюзбек на мгновение задумался, а затем улыбнулся: — Тогда давай вместе поедем. Мы ведь подружились, и тебе не будет скучно со мной. Да и с ослами вдвоём веселее: один отстанет — другой догонит!

Эфенди кивнул: — Хорошо.

Поюзбек тут же понял, что Эфенди немного… своеобразный. Взгляд у него задумчивый, движения — как в замедленном сне, а зубочистку он делал из сухой травинки с таким усердием, словно изготавливал древнее оружие. Но Поюзбек ничего не сказал. Он был человек скрывающий свои намерения.

Они сняли седла с своих ослов, отпустили их пастись вблизи, где трава колыхалась под ветерком, и устроились на подстилке из плащей и причиндалов. Над ними — огромное небо, где звёзды сияли так ярко, что казались живыми.

— А давай я расскажу тебе ещё одну историю, — вдруг сказал Поюзбек, повернувшись на бок.

— Давай, — кивнул Эфенди, разглядывая свою травяную зубочистку.

— Значит, слушай… Однажды пошёл я в мечеть — намаз читать. Всё чинно-благородно, стоим, кланяемся. Намаз заканчивается, и тут сосед справа поворачивается ко мне и говорит: «Ассаламуалейкум ва рахматуЛЛох».

А я в ответ — не подумав — с ходу: «Ва алейхисалам, Бека!»

Повернулся к нему с такой уверенностью, будто мы во дворе сидим. А он — вздрогнул, посмотрел на меня и… рассмеялся! Настолько, что начал намаз заново читать, с нуля! Стоит, борется с собой, но хихикает. Не смог сдержаться — в голос!

Потом я по одному башмаку у всех собрал — левый от одного, правый от другого — и выкинул их в реку! И сам сбежал, будто джинна увидел!

Эфенди не понравился такое поведение Поюзбека и спросил:

— Скажи, друг мой, почему тебя зовут Поюзбеком?

Поюзбек лежал боком, взглянул куда-то вдаль и заговорил спокойно:

— Мои родители были офицерами. Мать родила меня прямо в поезде — между двумя станциями, где не было ни вокзала, ни врача, только ритмичный стук колёс и ветер за окном. А отец, как узнал о моём рождении, спрыгнул на полном ходу с поезда и сорвал охапку полевых цветов. Когда он вернулся в вагон, мама посмотрела на него и спросила:

— У нас родился сын. Как мы его назовём?

Отец улыбнулся, поставил букет в жестяную кружку и ответил:

— Раз уж он появился на свет в поезде, пусть будет Поюзбек — человек пути, рожденный в движении.

Эфенди задумался и тихо сказал:

— Знаешь… Это звучит как эпизод из кино.

Поюзбек прищурился, усмехнулся чуть хитро и добавил:

— На самом деле всё ещё проще, но не менее красиво.

Когда мой дед впервые увидел поезд — огромную железную махину, дымящую и грохочущую, он побежал за ним со всех ног, стараясь догнать. Но, конечно, не смог. Тогда он остановился, отдышался и сказал себе:

«Если я не смог обогнать поезд, то пусть мой внук будет носить имя в честь этого железного коня — быстрого, сильного и неутомимого».

Так и получилось. Я — Поюзбек, внук мечты и железной дороги.

Поюзбек продолжил:

— Поюзбек усмехнулся, чуть прикрыл глаза, словно вспоминая что-то далёкое, почти кинематографичное:

— Однажды еду я на своём мотоцикле по просёлочной дороге. Пыль столбом, солнце в зените. Вдруг вижу — стоит на обочине красивая, дорогая машина. Капот открыт, рядом — девушка, растерянная, с ключом в руках, не знает, с чего начать.

Я остановился, снял шлем и спросил:

— Не нужна ли помощь?

Она вздохнула с облегчением:

— Машину завтра заберут, не поможете мне найти гостиницу?

Ну, гостиниц поблизости не было, так что я отвёз её к себе. Говорю:

— Дом старый, но крыша не течёт. Отдохнёте.

Она осмотрелась, и первая её фраза была:

— А где у вас душ?

Показал. Вошла, прикрыла дверь… наполовину. Сквозь щель было видно её фигура, как она моется. Пар струился в воздухе, и всё во мне вскипело — и я как жеребец. Чтобы остудить себя, я вышел во двор и начал колоть дрова. Ночь была длинная, но я держался, как воин у костра.

Утром приехал её жених — в костюме, на новой машине. Забрал её. Она протянула мне деньги:

— За гостиницу.

Я только покачал головой:

— Пусть дорога тебе будет доброй, а воспоминания — лёгкими.

Она уехала.

— Ты больше не увидел её? -сказал Эфенди через некоторое время.

Поюзбек чуть улыбнулся, будто продолжая старую историю:

— Прошло немного времени. Она вдруг снова появилась на моём пороге — вся при параде, в ярком платье, уверенная в себе. Смотрит прямо в глаза и говорит:

— Вы что, не хотите меня? Все парни бегают за мной. А вы даже не спросили, как меня зовут.

Я пожал плечами, спокойно посмотрел на неё:

— Хорошо. А как тебя зовут?

Она ответила с лёгкой усмешкой:

— Анжелика. Я сниму здесь номер, останусь.

Что сказать… Я знал, что девушки за мной бегают. Знал давно. Такая у меня судьба — пыльная дорога, мотоцикл, и всегда кто-то рядом хочет остаться.

Анжелика тоже долго бегала за мной за конфетами.

Эфенди поверил словам Поюзбека, потому что никогда не видел этого кино

Поюзбек продолжил:

— А однажды… соседский осёл залез в наш огород, всё вытоптал, всё съел! Я поймал его, взял ножницы — сбриваю гриву. А на лбу нарисовал… немецкий крест! Такой чёрный, грозный! Смотрю на него — и сам не выдержал, засмеялся до слёз!

Он засмеялся снова и, тяжело выдохнув, добавил:

— Ну ладно, пора нам спать. Я, вообще-то, темноты боюсь. В темноте меня бес на грудь садится и душит… Фонарик зажгу, ладно? А если я вдруг буду задыхаться — ты разбуди меня. Хорошо?

— Ладно, спокойной ночи, — тихо сказал Эфенди и закрыл глаза, всё ещё улыбаясь от историй друга.

Ночь прошла спокойно. Огонёк фонарика горел, звёзды плыли над горами, а перепёлка всё ещё не умолкала где-то в кустах.

Утром солнце поднялось над холмами, разлил тёплым светом. Эфенди и Поюзбек умылись в ручье, позавтракали боорсоками с остатками мяса и кумысом, оседлали своих ослов и с бодрым духом отправились дальше — по дороге, ведущей к загадочному Шнапсленду.

История про овощ

День клонился к вечеру. Эфенди и Поюзбек ехали по пыльной обочине вдоль широкой трассы, петлявшей между холмами. Ветер шумел в редких кустах, дорога тянулась лениво, как змея, уснувшая на тёплом асфальте. Где-то вдали пели кузнечики, и небо начинало наливаться сиреневыми тонами.

Они ехали молча уже с полчаса, когда Поюзбек вдруг встрепенулся и сказал:

— А хочешь, я тебе одну историю расскажу? Может, выдумка… а может, и правда.

Эфенди улыбнулся:

— Давай. У тебя, по-моему, каждая история — как анекдот с жизнью.

Поюзбек уселся поудобнее в седле, поправил одежду, вздохнул и начал:

— Было это, когда я учился в четвёртом классе. Лет, наверно, десять мне было. С другом гуляли в горах, как вдруг на склоне, прямо у дороги, нашли машину. Старая, грузовая, как будто устала ехать и решила прилечь. Водителя нет. Машина открыта. А в кузове — мешки.

Ну как тут не заглянуть?

Эфенди кивнул, уже улыбаясь.

— А мешки, брат, не с цементом и не с камнями — с каким-то странным овощем. Длинные такие, рыжие. Мы таких в наших горах сроду не видели. Что делать? Взяли одну, попробовали. Сладкая, сочная! Ещё одну. Потом третью.

Короче, мы с другом, как два быка на празднике, наелись до отвала.

— Ну?

— И вот только через годы, — продолжал Поюзбек с серьёзным видом, — когда я уже в городе учился после 9 классов, как-то зашёл на базар и увидел тот самый овощ.

Спрашиваю у торговки: «Эже, это как называется?»

Она говорит: «Морковь, балам. Морковь.»

Тут Эфенди захохотал так, что даже ослик оглянулся. Смех был искренний, тёплый, как чаёк на рассвете.

— Морковь! — повторил он, держась за живот.

Поюзбек тоже смеялся, хлопая себя по колену.

— Да… Мы просто впервые пробовали этот овощ. Я потом друзьям рассказывал — не верили. А друг мой до сих пор уверяет, что та морковь была вкуснее, чем в магазине!

Они смеялись до самой стоянки. В таких историях — не просто воспоминания, а душа человека, тёплая и простая, как родная земля под ногами.

Утро дяди Коли и дяди Миши

Ночь уже почти опустилась, и костёр потрескивал, разбрасывая искры в небо. Эфенди и Поюзбек сидели у огня, попивали горячий чай из чайника, вдыхая запах дыма и горных трав.

После истории с морковью оба долго не могли утихомирить смех, но Поюзбек вдруг махнул рукой и сказал:

— Ладно, слушай ещё одну. Это было, когда я учился в городе. Мы с пацанами жили в общежитии на окраине, и по соседству с нами были два колоритных мужика — дядя Коля и дядя Миша. Оба — уже в возрасте, с животами, любили поговорить, но чаще — прикладываться к стакану, знаешь.

Эфенди кивнул с интересом:

— Ну-ну?

Поюзбек, потирая руки от холода, продолжал:

— Так вот. Как-то раз, рано утром, часов в семь, мы видим, как они встретились у подъезда — бодрые, при галстуках, лица серьёзные. Спрашиваем: «Куда собрались?»

А они говорят:

«В церковь, помолиться. Сегодня ведь праздник.»

— Ого, — удивился Эфенди, — и что дальше?

— Мы даже порадовались за них. А потом… проходит два часа, мы снова их видим — идут шатаясь, лица красные, глаза блестят, чуть не падают. Дядя Коля держится за забор, дядя Миша — за фонарь.

Мы спрашиваем:

— Ну что, помолились?

А они, не моргнув:

— Да, возле магазина помолились… и пришли!

Тут Эфенди разразился громким смехом, чуть не пролив чай. Он так смеялся, что ослик, привязанный неподалёку, недоумённо фыркнул и мотнул головой.

— Ахах! Ну Поюзбек, у тебя талант! Ты хоть записывай всё это — книгу выпустишь!

Поюзбек, улыбаясь в бороду, только махнул рукой:

— Зачем записывать, когда рядом есть ты? Ты всё запомнишь.

Цыплёнок и водитель

Огонь в костре уже начал угасать, искры взлетали в небо, как золотые звёздочки. Тишину гор нарушал только шелест ветра и тихий треск веточек в огне. Поюзбек уже успел рассказать две весёлые истории, и теперь настала очередь Эфенди.

Он потянулся, улыбнулся с теплотой воспоминаний и сказал:

— А я тебе одну расскажу. Это было, когда я учился в пятом классе. Маленький ещё, но уже хозяйственный — завёл цыплят.

Каждое утро я их выпускал, и они, как солдаты, шли через дорогу — пить воду из арыка. Дорога была не оживлённая, но всё-таки асфальт, машины бывали.

Один раз, как сейчас помню, яркое солнце, пыльный воздух и мои жёлтые пушистики перебегают дорогу. И тут — машина!

Водитель, увидев цыплят, не стал тормозить, а наоборот — дал газу, будто специально. Прямо на них.

— Ого… — протянул Поюзбек, слушая.

— Один цыплёнок — не успел. Прямо под колёса. Я подбегаю, вижу — лежит, как блин на сковороде, плоский и грустный. У меня внутри — будто солью по ране посыпали. Сердце сжалось.

А тот водитель тормозит, выходит из машины, смотрит на меня и — с усмешкой — говорит:

— «Это твой цыплёнок?»

А я ему, глядя прямо в глаза, не растерялся, говорю:

— «Плоский — не мой. Мой только живой.»

Поюзбек расхохотался, хлопая ладонью по колену:

— Ахах! Вот это ответ! Молодец! Этим можно диплом получать!

Эфенди тоже рассмеялся, покачал головой:

— Ну а что? Я тогда понял: в жизни надо уметь отпускать. Особенно тех, кто уже не встаёт.

— А вот вам ещё одна история, брат. Было это во время Рамадана.

И начинает:

— Мы с ребятами тогда в мечеть часто ходили, слушали, молились, всё как надо. В один из дней к нам подходит мулла, серьёзный такой и с голосом как у учителя физики, и говорит:

— Ребята, запомните: во время поста нельзя принимать ванну.

Мы переглянулись:

— Почему? — спрашиваем.

Он нахмурился и ответил абсолютно серьёзно:

— Потому что… можно случайно выпить воды из ванны оттуда…!

Тут у нас у всех пауза… секунд пять молчания, как можно выпить задницей?

И снова между ними установилась та простая, крепкая тишина, в которой живёт настоящая мужская дружба — без пафоса, но с глубоким пониманием.

Костёр горел, ночь обнимала горы, а над головами сияли звёзды. Истории с огоньком и простая дружба делали этот путь по-настоящему тёплым. Вот так они уснули сладким сном.

Глава4. История трех девушек

Айла родилась в маленькой деревне на границе Танзании и Кении, где рассветы были багровыми, а жизнь — простой, как глиняная посуда в руках матери. Её звали «Луна, что улыбается», потому что с детства она была тиха, внимательна и всегда смотрела чуть выше горизонта — будто искала что-то большее.

Она любила танцевать под дождём, заботилась о младших, училась у бабушки плетению, лечила птиц и знала имена всех звёзд. Айла была светом, но в мире, где девичий свет быстро пытаются потушить.

Когда ей исполнилось 17, родители решили выдать её замуж. Так было принято: пришло время, значит — пора. Не по любви, не по разговору, а по торгу.

Торги: между скотом и страхом

В деревню пришло трое женихов.

Первый — Хамади, старший сын зажиточного пастуха. Он пришёл с пятью коровами, шёлковой тканью и обещаниями. Но за ним тянулась тень:

— Он однажды ударил свою мать, — шептали женщины.

— Он забрал девочку из соседней деревни — она через месяц ушла босиком ночью, никто её не видел.

Айла видела в его глазах не страсть, а собственничество. И чувствовала: его дом — будет тюрьмой, даже с подушками.

Второй жених — Барака, весёлый на людях, но с глазами холодными, как лезвие ножа. Он был известен тем, что трижды сватался и трижды девушки отказывались.

— Он щедрый, но его слово — как ветер. Сегодня говорит одно, завтра — другое.

Он обещал ей «город, украшения, золото», но она знала:

«Кому нужна женщина как украшение — тот её и **сломает, когда надоест».»

Третий — вдовец, старше её на 40 лет. У него было уже две жены — одна умерла, другая сбежала. Он не смотрел ей в глаза. Только на её талию и бедра.

— Мне нужна, кто родит.

И всё.

Страх Айлы

Айла не боялась замужества. Она боялась потерять себя. Боялась, что её голос исчезнет в чужом доме, где никто не спросит, о чём она мечтает ночью, когда смотрит на луну.

Она боялась тесной хижины без окна,

молчаливых ужинов,

слов, которые надо говорить,

улыбок, которые надо носить.

Она боялась стать декором в чьей-то судьбе, а не героиней своей.

Однажды, когда Барака пришёл на ужин, она слышала, как он сказал её отцу:

— Я куплю её, как купил бы хорошую корову. Главное — послушание.

Айла закрыла уши, но эти слова остались внутри, как шипы.

Молитва под акацией

В ту ночь она пошла к старому дереву акации. Встала босиком, приложила ладони к стволу и прошептала:

— Я не прошу богатства.

Я прошу не быть чужой в своей жизни.

Пусть судьба даст мне того, кто увидит — не мою талию, а мой внутренний душевный огонь

Айла и ночь перед судьбой

Айла тихо молилась.

Слова не шли, только шёпот — будто ветер в сухой траве. Она не знала, как быть. Всё вокруг — неопределённость, а в сердце — грусть, будто налитая в глиняный сосуд до краёв.

«Уже поздно… Я должна уснуть… но как?»

Мысли были, как мухи у лампы — жужжащие, неугомонные.

«Может, мне надо бежать? Но куда? Одна? В темноте?»

Она легла, прижимаясь лицом к подушке, и плакала беззвучно, так, как плачут те, кого не слышит даже ночь.

«Что будет завтра?»

Пусть покажет судьба.

Пусть ветер решит.

Пусть время ответит.

«Тревоги, когда вы уйдёте?.. Я вас не звала…»

Она посмотрела в окно. Луна висела прямо над деревней, как молчаливое лицо мира.

— Как ты красива, Луна… Возьми меня к себе жить, — подумала Айла.

— Или ты, птичка, поющая ночью… как ты свободна и вольна…

— Или ты, ветер, гуляющий между деревьями… Скажи мне — как мне жить?

Слёзы высыхали, но тревога осталась.

«Увы… судьба нам не покорна. Мы не правим ею. Мы только ждём… Что будет завтра — мы узнаем завтра.»

И с этой мыслью, с усталой молитвой в груди и надеждой, спрятанной глубоко в душе, Айла наконец уснула.

Утро, когда принцесса выбирает путь

Утро в королевском дворце начиналось не с шума, а с мягкого света, что скользил по резным ставням, падал на золотистые занавеси, оживляя крошечные пылинки в воздухе. Павлины уже проходили по мраморным дорожкам сада, в пруду отражались купола, а слуги с тихим уважением расставляли утренний чай в цветной фарфоровой посуде.

Комната Синди была просторной, с потолком, расписанным ручной росписью в цветах сакуры и гранатов. В углу — арфа, к которой она подходила лишь по вечерам. На окне — лёгкий тюль, колышущийся от утреннего бриза, а у кровати — старая кукла детства, которую она всё ещё не убрала.

Синди проснулась.

Щёки её были румяны, кожа светилась от сна, волосы распались на плечах мягкими, серебристо-платиновыми волнами. Она села на постели, вдохнула утренний воздух и посмотрела в окно — туда, где заканчивались владения её отца… и начиналась её свобода.

Отец — король с гордой осанкой

Король, её отец, был человеком старой школы: статный, с густыми бровями и добрым, но строгим голосом. Он вошёл в её покои в королевском халате и с чашкой кофе в руках:

— Ты могла бы вовсе не учиться. Ты принцесса. У тебя есть всё.

Синди встала, подошла к нему и ответила спокойно, но твёрдо:

— Отец… у меня есть имя. Но я хочу иметь и дело. Я должна быть ответственной, самостоятельной. Не только титул делает женщину сильной.

Он ничего не сказал, только слегка кивнул. И в его глазах промелькнула гордость — та, что не произносят вслух.

Мать — королева сердца и тревог

Мать вошла чуть позже, лёгким шлейфом духов и заботы.

— Ты знаешь, что мы будем переживать. Мы могли бы отправить охрану, слуг…

Синди улыбнулась:

— Мама… если они будут ходить за мной сзади, то кто будет стоять рядом?

— Ты слишком мудра для своих лет, — вздохнула королева.

Прощание

Во дворце был лёгкий переполох — слуги собирали чемоданы, укладывали платья, книги, украшения. Авто подали к парадной лестнице — тёмный, блестящий автомобиль, в котором уже ждал водитель в перчатках.

Синди надела простой белый сарафан и легкий шарф. Она не выглядела как принцесса с открытки — она выглядела как девушка, готовая к миру.

Она села в авто, обернулась в последний раз — на мраморные колонны, на сад с лимонными деревьями, на флаг, что развевался на башне.

И с тихим, почти незаметным волнением машина тронулась вперёд.

Синди ехала в Берлин — не ради титула, не ради власти, а ради самой себя.

Она не знала, что впереди её ждёт встреча, которая изменит всё.

Глава: Принцесса среди рюкзаков и улиц

Берлин встретил её совсем не как дворцовый сад.

Вместо мармеладных завтраков — кофе «на вынос».

Вместо шелковых салютов — гудки велосипедов и звонкий немецкий смех на каждой остановке.

Но Синди… улыбалась.

Впервые за долгое время — свободно.

Город, который дышал молодостью

Университет был старинным, но живым. Его стены были обвешаны афишами, расписаны граффити, а студенты — будто из другой галактики: в кепках, худи, с ноутбуками в рюкзаках и книгами в руках. Здесь никто не знал, что она принцесса, и это было самым ценным.

На первой лекции она сидела в третьем ряду, сдержанно в платье, но с блокнотом, исписанным с первого до последнего поля.

Преподаватель — профессор литературы с серьгой в ухе — сказал:

— Здесь мы учим не подчиняться истинам, а спрашивать, почему они стали истинами.

И Синди впервые почувствовала:

«Здесь можно думать. Здесь можно быть не титулом, а умом.»

Общага, кухня и шумные коридоры

Она не жила в замке. Она жила в студенческом кампусе — с общей кухней, неработающим тостером и соседом-гитаристом, который каждый вечер пел свои страдания.

Синди мыла посуду, чистила апельсины, стирала рубашки — и наслаждалась каждым моментом.

Однажды она вымыла пол, а потом сидела прямо на нём, ела лапшу из коробки и смотрела, как солнце скользит по стеклу.

— Это мой дом. Он простой. Но он — мой.

Друзья и уроки жизни

Со временем у неё появились друзья — Эрика из Норвегии, Алиса из Бразилии и Лив из Франции. Они не знали, что у Синди были слуги, замок и кони.

Они знали другое:

— Она всегда улыбается.

— Она умеет слушать.

— И она делает чай так, будто в него кладёт музыку.

Берлин. Вечер. И ты — не принцесса, а девушка

Однажды вечером она вышла одна, в сером пальто, без охраны. В старой кофейне на углу ей налили какао, а на стене играл джаз. За окном моросил дождь.

Синди сидела у окна, смотрела на мокрый асфальт, и думала:

«Я живу. Я, настоящая. Не как дочь короля, не как наследница…

А просто как девушка, которая хочет узнать, кто она.»

Дженни. Дворы, дым и дороги

Когда Дженни была ещё школьницей, жизнь треснула, как зеркало — с тех пор в каждом её взгляде отражались тонкие трещины.

Отец был полицейским. Умный, строгий, с выправкой.

Но однажды он ушёл. Не просто из дома — из их жизни.

— У меня есть другая. Прости — сказал он, не глядя в глаза.

После этого крики стали фоном в их квартире.

Мама плакала ночами, а Дженни по утрам делала вид, что всё нормально.

Но в школе она всё чаще пропускала уроки, всё чаще курила за гаражами, слушала тяжёлую музыку, ходила с мальчиками, которым было всё равно.

«Если отец мог уйти, значит, уйти можно всем,» — думала она.

Карманные деньги и пустой дом

Отец присылал деньги. Редко звонил.

— На тебе. Не пропадай, — короткие смс.

Она тратила их с друзьями — чипсы, дешёвые коктейли, громкий смех.

Но внутри было глухо.

Никто не знал, что по ночам она слушала старые записи маминых песен.

Когда дом потемнел

Мама заболела. Тихо, как всё в её жизни.

Врачи, таблетки, больничные коридоры.

А потом — пустота.

Дженни осталась одна.

В квартире, где пахло лекарствами и пылью.

«Я не могу здесь дышать», — сказала она однажды.

И ушла.

Дорога, где нет звонков, но есть ветер

Она начала путешествовать автостопом.

Рюкзак, пачка сигарет, старая кожаная куртка.

Иногда — дальнобойщик с добрыми глазами. Иногда — вечер в палатке с чужими студентами.

Она ехала не куда-то, а откуда.

Не в поисках смысла — в поисках воздуха.

«Когда я еду — я не думаю. Я просто существую. И это легче, чем помнить.»

Но дорога научила её смотреть по сторонам.

В каждом пейзаже — напоминание о матери.

В каждом городе — шанс начать чуть-чуть сначала.

И где-то, в одном из поворотов, она снова вспомнит, как это — верить.

Глава5. Новый поворот жизни

Новый день обещал новые встречи и новые истории. Попутными грузовыми машинами перешли перевалы, уже близко граница Казахстана. Они ехали вдоль обочины асфальтной дороги, и пейзаж незаметно изменился. Горные перевалы остались позади, уступив место ровным, выжженным солнцем степям. Земля стала пыльной, поросшей редкой, жесткой травой и полынью, от которой в воздухе витал терпкий, горьковатый аромат. Кое-где торчали кривые деревца — словно обгоревшие спички, сопротивлявшиеся ветру и зною.

Солнце поднималось всё выше, становилось ярче, беспощаднее. Ослы шли с поникшими ушами, а Поюзбек и Эфенди закрывали головы полотенцами и шапками. Вдали показались будки, шлагбаум, флаг и солдаты — граница. Казахстан встречал их серьёзно.

Подойдя к пункту пропуска, они остановились. Пограничники в форме внимательно осматривали проезжающих. Один из них, женщина с острым взглядом, словно умеющим видеть душу насквозь, подошла к Эфенди.

— Документы, — сухо сказала она, не отводя взгляда.

Эфенди послушно протянул свой потрепанный паспорт.

Она пролистала страницы, окинула взглядом его лицо.

— Цель поездки?

Эфенди, глядя искренне и почти торжественно, произнёс:

— Жениться на Синди.

Женщина прищурилась. Наступила пауза. Она закрыла паспорт, постучала им по ладони и холодно произнесла:

— Дурак, куда едешь?

Эфенди не смутился, а даже, наоборот, с благоговением ответил:

— В Шнапсленд. К Синди.

Поюзбек, стоявший рядом, опустил голову и тихо захихикал в кулак.

Женщина из КПП пограничной службы посмотрела на него, потом снова на Эфенди. Несколько секунд она, кажется, боролась с собой. Потом на губах её появилась еле заметная улыбка. Она вернула паспорт.

— Проезжайте, жених.

— Спасибо, — серьёзно кивнул Эфенди, забирая документ.

Поюзбек, едва сдерживая смех, шепнул ему:

— Ты даёшь… Теперь по всей смене расскажут, как один странный парнишка едет в Шнапсленд за Синди. Паспорт есть, а мозг — в пути.

— Ну а что? — пожал плечами Эфенди. — Главное — верить.

Степь снова растянулась перед ним — бескрайняя, как надежда Эфенди, и жаркая, как сердце влюблённого. Когда Эфенди уже миновал шлагбаум, обернувшись, он заметил, что Поюзбек сзади задержался. Пограничники окружили его, один приказал смотреть «в камеру», и буквально через минуту двое крепких мужчин в форме схватили его под руки и куда-то увели.

Эфенди застыл. Он не сразу понял, что происходит. Его спутник, рассказчик, весёлый ночной друг — исчез. Позже, уже на привале, в придорожной чайхане, он услышал от случайного водителя новость, от которой у него в животе сжалось:

Поюзбека арестовали за убийство своей жены. Он пытался сбежать за границу, скрыться под видом странствующего пастуха, он не знал что бывают камеры идентификации личности.

Эфенди долго сидел молча. У него в голове не укладывалось, как тот, кто с ним делил хлеб, рассказывал смешные истории, мог оказаться убийцей.

«Как можно жить с человеком и не любить его? И как можно… убить? Не лучше ли просто уйти, развестись? Бывает же, что люди не сходятся. Но зачем так…»

История убийства

Ночь была чёрной, как мазут. В далёкой кишлаке, на окраине маленького селения среди холмов, дом Поюзбека стоял в тишине, будто давно заброшенный. Но внутри этого старого дома происходила драма, которую никто не забыл бы, узнав правду.

Поюзбек вернулся с базара поздно. Лицо его было хмурым. На улице говорили, что его жена, молодая и красивая, уже давно охладела к нему. Она часто пропадала вечерами, а соседи шептались. Поюзбек молчал. Он варился в своей ревности, как в кипятке. Он был человеком старых понятий — его воспитали в строгости, где честь семьи значила больше жизни.

В ту ночь он услышал шорох в хлеву.

Подняв керосиновую лампу, он тихо пошёл туда. Там стояла его жена — в углу, рядом с каким-то мужчиной. Не успев сказать ни слова, Поюзбек выронил лампу, и всё окрасилось в красный свет разбитого стекла и парафинового пламени.

Мужчина сбежал. Жена бросилась за ним, но Поюзбек схватил её за волосы, повалил на пол и кричал, как раненый зверь:

— «Ты предала мой хлеб, мой кров, мою честь!»

Он не помнил, как взял железный прут, что валялся у двери. Он бил, пока кровь не залила глиняный пол. Потом замер. Всё стихло.

Когда рассвело, он ушёл.

Закрыв дверь, он надел чистую рубаху, собрал немного денег и документы. Он сел на старого осла и поехал, как будто ничего не случилось. Он рассказывал всем, что жена уехала к родственникам. В глаза глядел — не дрогнул.

Но один мальчик, сын соседа, увидел, как Поюзбек ночью тянул мешок к ручью.

И когда Эфенди в будущем спросил пограничника — «Почему вы его задержали?», тот только тяжело выдохнул:

— Убийцу свою совесть не отпускает. Он не бежал — он уходил медленно, будто сам хотел, чтобы его поймали. Почему жена хотела уйти от него? Да, именно так. Жена Поюзбека хотела уйти от него, потому что её жизнь превратилась в мучение.

Поюзбек за пределами дома казался уравновешенным, но за закрытыми дверями он становился другим человеком. Он часто пил — начинал с одного стакана, а потом уходил в запой. В такие дни в доме царили страх и тишина. Он кричал, обвинял её в изменах без доказательств, а потом — поднимал руку. После — каялся, плакал, говорил, что это в последний раз. Но это не было последним.

Жена пыталась терпеть, как делали многие в таких селениях. Из-за детей, из-за страха осуждения, из-за безысходности. Но внутри неё росло отчаяние и гнев. Она перестала смотреть на него с любовью — в её взгляде поселился холод и отвращение.

Возможно, тот мужчина в хлеву не был её любовником. Возможно, он был просто другом или дальним родственником, с кем она обсуждала, как уйти, как сбежать, как спастись. Но Поюзбек, ослеплённый злобой, видел в этом лишь предательство. И вот та роковая ночь стала последней точкой.

В ту последнюю ночь, когда в хлеву горела тусклая лампа, а снаружи шумел ледяной родник, она стояла, сжимая в руках узелок с несколькими вещами. В голове у неё проносились годы — быстро, как будто кто-то пролистывал старый альбом памяти.

«Я не родилась для этого.»

— подумала она, глядя на солому под ногами.

В детстве её звали Айгуляй, по имени, которое значило «лунный цветок». Отец звал её так ласково, укрывая от ветра, когда она, ещё девочка, сидела у очага и грела руки. Мать, строгая, но нежная, мечтала, что дочь вырастет счастливой — не богатой, а любимой, не знатной, но свободной.

А потом — свадьба. Ей было семнадцать, Поюзбеку тридцать. Он был уважаем, у него был дом и стадо, и никто не спрашивал, хочет ли она. Вначале он был тих, даже заботлив. Она верила, что любовь придёт со временем. Она старалась — готовила, стирала, рожала, молчала, когда он кричал, и прятала синяки под платком.

Но с годами он стал совсем другим. Пил почти каждый вечер. Ревновал даже к ветеринару, что приходил лечить корову. Мог разбить чашку об стену, если еда ему показалась холодной. А однажды — в пьяном бреду — выгнал её зимой из дома. Она простыла, лежала с температурой, но он даже не подошёл. Соседка приносила ей отвар.

— «Ты моя жена! Ты должна терпеть!» — кричал он, когда она попыталась заговорить о разводе.

Но Айгуляй уже не боялась. В её сердце зрело решение. И в тот вечер, когда она позвала дальнего родственника, чтобы помочь сбежать, она знала: это — конец. Она не вернётся. Она уедет в город. Пойдёт на работу. Будет жить в одной комнате и стирать руками — но жить.

И вот — шаг, ещё шаг…

Но скрип двери, глухой голос:

— «Что ты здесь делаешь, а?»

Она обернулась. В глазах Поюзбека было нечто тёмное, звериное. Он не пришёл поговорить. Он пришёл — наказать.

И когда кровь впиталась в землю, её душа уже улетала высоко, туда, где ручьи сливаются с облаками, а боль больше не живёт.

Допрос Поюзбека проходил в небольшой комнате без окон, только слабая лампа под потолком отбрасывала блеклый свет на обшарпанный стол. Он сидел, положив руки перед собой, будто сдаваясь судьбе. Напротив — следователь в форме, с лицом уставшим, но внимательным.

— «Зачем ты её убил, Поюзбек?» — тихо спросил он, не отрывая взгляда.

Поюзбек молчал. Потом, медленно, как будто в горле что-то царапало, проговорил:

— «Я верил, что любовь может всё вытерпеть. Но она смеялась надо мной, над нашей жизнью, над мной, как над старым ослом. Я потерял лицо. Без лица в кишлаке ты не человек. А без чести — ты никто.»

Следователь записал эти слова, но не осудил. Просто кивнул, как будто слышал подобное сотни раз.

На суде Поюзбек сидел, не поднимая глаз.

Эфенди приехал. Он не знал, зачем — может, из уважения к прошлой дружбе, а может, чтобы убедиться, что человек, с которым он делил хлеб, действительно был способен на такое.

Судья зачитал приговор:

«Пожизненное заключение. С отбыванием срока в колонии строгого режима.»

Никто не аплодировал. Не было ни крика, ни проклятий. Только Поюзбек впервые посмотрел на Эфенди и произнёс:

— «Если бы я раньше знал, как легко всё теряется… Лучше бы я ушёл молча, чем погрузился в кровь.»

Эфенди вышел из зала суда с тяжестью в груди.

Он шел по улице, вспоминая, как Поюзбек рассказывал байки у костра, как смеялся, как боялся темноты и просил не выключать фонарик. Всё это казалось теперь частью другой жизни — жизни, где человек ещё не перешагнул черту.

Он прошёл мимо детского сада, где играли дети, и подумал:

— «А ведь был бы он другим… если бы был любим.»

Эфенди тяжело вздохнул и посмотрел на своего ослика, который лениво жевал траву у придорожного арыка.

— Ну ладно, — пробормотал он. — Зато у меня остался ты, мой надёжный друг. Ты хоть не убивал никого.

Он погладил ослика по шее и вновь вышел на дорогу. Асфальт блестел от жары, воздух дрожал в мареве, и Эфенди брёл, задумчиво, как будто время перестало иметь значение.

И вдруг из тени бетонной остановки раздался голос:

— Эй, есть сигареты?

Эфенди поднял глаза. Перед ним стояла девушка — странная, будто вышедшая из клипа. Цветные волосы: один локон зелёный, другой алый. В носу — пирсинг, на майке — череп с розами, короткие шорты, босоножки, крашеные ногти.

— Я не курю, — спокойно сказал Эфенди, глядя ей прямо в глаза.

— Ну так купишь. Только не в магазин, а в кафе. Пошли — сказала она так, словно это был приказ, и тут же добавила, улыбнувшись небрежно:

— Я — Дженни. А ты кто?

— Я Эфенди, — ответил он.

Дженни рассмеялась, глядя на него чуть насмешливо, но без злобы.

— Имя у тебя как у философа… или как у героя какого-то старого мультика.

Эфенди не знал, что ответить. Он просто кивнул.

— Пошли, — сказала она, уже направляясь в сторону дорожного кафе.

Он колебался. Мир стал странным. Его друг оказался убийцей. И вдруг — эта девушка, такая яркая и незнакомая, словно пришла из совсем другой жизни.

«Может, судьба ведёт туда, где нужно быть?» — подумал он и, не торопясь, пошёл за Дженни.

Кафе стояло на обочине, одинокое, с облупленной вывеской «Дорожный Эдем». Внутри пахло жареным мясом, кофе и чуть-чуть — тоской. Несколько дальнобойщиков молча ели у окон, телевизор на стене показывал музыкальные клипы.

Дженни, не стесняясь, прошла к столику в углу и села. Эфенди устроился напротив, поставив рядом своего ослика, привязав его к трубе — тот сразу принялся жевать куст у стены.

— Закажи что-нибудь, я сигареты возьму, — сказала Дженни и пошла к стойке.

Эфенди растерянно посмотрел в меню, напечатанное на смятой бумаге в пластиковом файле. Он ткнул пальцем в строку: «плов» и «чай зелёный».

Дженни вернулась с пачкой сигарет и спичками. Закурила прямо за столом, хотя рядом висела табличка «не курить». Она затянулась и посмотрела на Эфенди:

— Ну, рассказывай. Почему ты идёшь в Шнапсленд?

Эфенди опустил глаза, будто собирался с духом:

— Я иду к Синди. Я видел её фото. Она улыбается там, и… мне сказали, что она в Шнапсленде. Я хочу на ней жениться.

Дженни рассмеялась, но не зло. Скорее с удивлением, с каким-то уважением к этой чистоте:

— Ты дикий, как луна в степи. Слушай, я еду тоже туда — к сестре. Может, вместе пойдем? У меня денег нет, а ты вроде не из злых.

Эфенди кивнул. Он не знал, зачем она ему, но чувствовал: ей нужно идти, а он не привык оставлять людей одних, особенно таких потерянных, как Дженни.

Пока они ели, за соседним столом раздался звонок мобильного. Один из дальнобойщиков вскинулся, бросил взгляд на Эфенди, будто что-то понял, и шепнул своему соседу:

— Слышал? За ним погоня может быть. Смешной парень, влюблённый, а спутник у него, говорят, убийца.

Дженни уловила этот шёпот. Она взглянула на Эфенди:

— Это правда? Ты был с убийцей?

— Я не знал, — ответил он спокойно. — Он мне рассказал, как стриг ослу гриву и рисовал крест, а потом исчез. Его забрали. Убил жену… Но я не знал.

Дженни затушила сигарету, задумалась, посмотрела на Эфенди так, как будто впервые увидела его по-настоящему. Не странного наивного парня, а — человека.

— Слушай, — сказала она, — а вдруг эта Синди тебя не ждет? Не любит. Ты подумал об этом?

Эфенди пожал плечами:

— Я всё равно пойду. Мне надо знать. Любит или нет — я узнаю. Но я не хочу жить, не зная.

Дженни какое-то время молчала. Потом кивнула, потянулась за рюкзаком и сказала:

— Ну и я с тобой. До Шнапсленда. Мне тоже есть, от чего бежать. Или — к чему идти. Кто знает.

Они вышли из кафе. Ослик фыркнул, словно одобрил решение. Солнце начинало склоняться к горизонту. И снова дорога — длинная, ровная, пыльная. И двое на обочине, один с осликом, другая с рюкзаком и сигаретами в кармане.

Путь продолжался. И что-то в нём начинало меняться.

В пути между ними возникло доверие, и Дженни рассказала свою личную тайну

Дженни: — Нам надо поехать в Москву оттуда в Европу, Шнапсленд там. Сегодня уже поздно, нам надо снять номер ты не против.

Солнце клонилось к закату, и степь начинала затихать, словно замирала перед наступлением темноты. Дженни шла рядом с Эфенди, не спеша, покачивая рюкзаком. Небо наливалось сиреневыми и огненно-оранжевыми оттенками, а где-то вдали уже мерцали огни — небольшой казахский городок на пути к границе с Россией.

— Нам надо поехать в Москву, — вдруг сказала Дженни. — Из Москвы можно уехать в Европу. Шнапсленд — это не село где-то в горах, как ты, наверное, думаешь. Это страна. Маленькая, странная, но страна.

Эфенди удивился:

— Шнапсленд — это государство?

Дженни усмехнулась:

— А ты думал — рай на другом конце села? Нет. Это в Европе. Где-то между Австрией и… чем-то ещё. Я сама не уверена. Но там точно можно найти свою Синди. Или хотя бы потерять себя правильно.

Они остановились у старого мотеля на въезде в город. Вывеска «Ночной караван» мигала, словно у неё был нервный тик. Изнутри доносилась музыка и запах жареного лука.

— Сегодня уже поздно, — сказала Дженни. — Нам надо снять номер. Ты не против?

Эфенди помолчал, глядя на неё. Внутри него бушевали странные чувства: он не знал, можно ли ей доверять до конца, и всё ещё думал о Поюзбеке, о пути, о Синди. Но что-то в глазах Дженни было — не опасное, но уставшее. И, возможно, даже одинокое.

Она стоит или сидит, часто в модной позе — одна рука может быть в волосах, вторая на бедре, как бы случайно, но в точности выверено. Дженни — она играет взглядом: то мягким и томным, то уверенно-холодным. Её миндалевидные глаза, с фирменными стрелками и длинными ресницами, способны выразить целую гамму эмоций без слов.

У неё идеальная кожа — светлая, как фарфор, с мягким румянцем. Губы пухлые, часто подкрашены в нежно-розовый или глубокий красный. Волосы — то длинные, волнистые, то собраны в строгий пучок или укорочены каре. Цвет варьируется от чёрного до карамельного блонда — и всё ей идёт.

Её стиль — это high fashion + street chic: от поделки кутюрного платья Chanel до дерзкого наряда в стиле 90-х с коротким топом, джинсами и массивными ботинками. Она может выглядеть как парижская икона стиля, а через минуту — как лидер андеграундного рэпа.

Но где бы ни была Дженни, всё внимание — на ней. Её присутствие ощущается даже на расстоянии.

— Хорошо, — сказал он. — Только пусть будет две кровати. Или… один ковёр.

Дженни рассмеялась. И смех её был не дерзкий, не уличный — а настоящий, как у обычной девушки, которой просто немного страшно в этом мире.

Они вошли внутрь. Хозяйка, пожилая женщина в халате с леопардовым принтом, оглядела их, прищурилась и спросила:

— Муж и жена?

— Брат и сестра, — хором ответили они.

Старушка усмехнулась, кивнула и вручила ключ от комнаты с номером 7.

В номере пахло мятным освежителем и ковром. Ослика они оставили в загоне за мотелем, там, где обычно ночуют лошади. Эфенди постелил себе у окна, Дженни — на диване.

Ночь опустилась. Светила тусклая лампа. Дженни, лёжа в темноте, вдруг спросила:

— Эфенди, а если ты найдёшь Синди, и она тебе скажет, что любит другого… что ты будешь делать?

Эфенди смотрел в потолок.

— Значит, мне хватило сил её найти. А жить можно и без любви. Главное — чтобы совесть была спокойна.

Дженни долго молчала. Потом прошептала:

— Ты странный. Но ты лучше всех, кого я знала.

И вскоре уснула.

Эфенди не спал. Он думал о Синди. О том, где она. И знал — что бы ни случилось, завтра дорога продолжится.

Дженни приподнялась на локтях, волосы у неё были растрепаны, голос — чуть хриплый от сна, но глаза — бодрые, искренне живые. В комнате царил полумрак, только свет уличного фонаря через жалюзи резал потолок тонкими полосками.

— Эфенди, ты не спишь? — тихо спросила она.

Он, конечно, не спал, но притворился, что дремлет, пытаясь скрыть неловкость. Дженни заметила это и усмехнулась:

— Эй, философ, хватит играть в статую. Я видела, как ты смотрел. У тебя глаза добрые, так что не пугайся — я не кусаюсь. Хотя… когда злая, могу.

Эфенди приоткрыл глаза, немного смущённо улыбнулся:

— Прости, я просто… смотрел, как ты спокойно спишь. Это редкость — видеть кого-то в мире с собой.

Дженни посмотрела в потолок, помолчала, потом вдруг вздохнула:

— А я давно не в мире. Знаешь, однажды, в Алматы, мне было скучно. Прямо на трассе, среди ночи, я подняла руку, голосовала. Остановился фура — дальнобойщик с глазами, как у бешеного волка, но вроде добрый. Сказал, подвезёт в Астану. Я ему: «Окей». Залезла, занялся он со мной в кабине. Я потом заснула. А он — бах! — отвёз меня в Павлодар. Вообще в другую сторону. Представляешь?

Эфенди приподнялся на локоть:

— И что ты сделала?

— Да ничего. Открыла дверь, вылезла, пошла пешком. Там рядом ещё один фура стоял — договорилась с ним, на таких условиях. Он оказался нормальный, даже плов дал поесть. Слушал рэп, но не страшный был. Так и доехала, куда надо. Хотя я уже и не помнила, куда надо.

— Почему ты искала приключений?

Дженни посмотрела на него и ответила уже тише:

— Потому что сидеть на месте — это как гнить. Я думала: вот выйду, и всё изменится. Люди другие, города другие, я другая… А в итоге всюду я та же. Понимаешь, мне просто нравиться путешествие. Она начала курить, наверно нервничает.

Эфенди кивнул:

— Понимаю. Я вот тоже иду за фотографией.

— За женщиной?

— За надеждой.

Дженни улыбнулась. Впервые — не дерзко, не весело, а будто тепло, почти как сестра:

— Ты странный, Эфенди. Но с тобой спокойно. Завтра мы выедем в Москву, ладно? У меня есть один знакомый на вокзале. Он водит автобус.

— Ладно, — сказал Эфенди. — Только сначала позавтракаем. Я хочу сварить тебе кашу с чаем. По-домашнему. Ты ведь, наверно, давно не ела утро, как дома?

Дженни кивнула, и её глаза на миг увлажнились, но она отвернулась:

— Ага. Только чтоб не с изюмом. Ненавижу изюм.

Эфенди улыбнулся и улёгся обратно. А в окно всё так же светила луна, и в тишине мотеля, где раньше было только одиночество, теперь спали двое — не пара, не друзья, не брат с сестрой, но что-то между этим. Что-то новое.

Утром Эфенди действительно сварил кашу. Без изюма. Хоть и не знал, как она должна быть «по-домашнему», но добавил туда щепотку соли, немного сухофруктов (втайне убрав изюм) и пару капель кумыса просто потому что всё хорошее начинается с кумыса. Дженни сначала смотрела на его варево с подозрением, но съела всё и даже попросила добавки.

— Эфенди, ты мог бы открыть ресторан. С названием типа «Путь к Синди».

— Или «Ослик и философ», — улыбнулся он.

Ослик в этот момент чихнул прямо в миску с водой, словно подтвердив своё участие в бизнесе.

Скоро они уже были в пути: Дженни договорилась с каким-то водителем автобуса до Москвы. Тот оказался болтливым мужчиной с золотыми зубами и любовью к громкой узбекской попсе 2004 года.

— Зовите меня Папа Джон, — сказал он. — потому что у меня 4 жены было, 8 детей и 3 кредита. А сейчас — свобода! Только дороги, музыка и загадочные пассажирки, такие как ты, Дженни.

— И такие, как он, — добавила Дженни, указывая на Эфенди.

— Э? Этот? Он, как будто вышел из мультика, — весело сказал Папа Джон. — Прямо как кентавр, только осла забыл слить из кадра!

Пока автобус катил по трассе, по радио заиграла мелодия, от которой у Эфенди вдруг защемило сердце. Он узнал голос — это была та самая песня, под которую Синди позировала на той фотографии, что показал ему Делгара агай. Песня была старой, немецкой, странной, про «шнапс и любовь в тирольском баре».

— Дженни! Это знак! Это песня Синди! Наверное, мы на верном пути!

Дженни, жуя семечки, только кивнула:

— Либо это просто радио «Ретро-FM Европы». Расслабься, романтик. Всё будет.

Через несколько часов, проезжая одну из заправок, автобус заглох. Папа Джон выругался на трёх языках, открыл капот, потом достал из бардачка… шахматы.

— Пока ремонтируют — сыграем? Эфенди, у тебя лицо мудреца. Играл когда-нибудь?

— Один раз, но это был шашлык, а не шашки…

Папа Джон расставил фигуры, но пока они думали, как сделать первый ход, от заправки к ним подошла группа… туристов. Во главе — пожилой немец с рюкзаком, в шортах и носках до колен. Он с интересом заглянул в автобус:

— Hallo! Sprechen Sie Deutsch?

Дженни моментально перешла на английский:

— We’re going to Schnapsland. Know the way?

Немец воскликнул:

— Schnapsland? Sehr gut! I have cousin there. Very famous. Works at museum of pickled cucumbers!

Эфенди, конечно, понял только «огурцы», но всё равно заулыбался.

Так вышло, что немецкий турист тоже ехал в Москву — и присоединился к ним в автобус. Вместо скучной дороги теперь ехали: Эфенди, Дженни, немец Гюнтер с банкой маринованных огурцов, Папа Джон, периодически делающий селфи, и ослик, которого пришлось связать к стенке внутри прицепа, потому что он пытался съесть сиденье.

На въезде в Москву Эфенди спросил у Дженни:

— Как ты думаешь, мы найдём Синди?

Дженни кивнула:

— Найдём. А если не её — кого-то, кто скажет, что ты шёл не зря. Потому что, Эфенди, с тобой даже скука смеётся.

Эфенди посмотрел в окно. Москва встречала их огнями и шумом. Приключения только начинались.

Москва встретила их пробками, гудками машин, запахом жареных каштанов и голосом бабушки, кричащей на голубей у вокзала:

— Это мой хлеб! Моё право! Идите вон, серые террористы!

Дженни, Эфенди и ослик (которого, к удивлению полиции, пустили на перрон после того, как он показал паспорт Эфенди зубами) вышли из автобуса.

— Так, — сказала Дженни. — Теперь надо найти поезд до Европы. Но сначала — немного поесть. Ты когда-нибудь пробовал шаурму по-московски?

— Нет, но я слышал, что от неё видения приходят, — серьёзно ответил Эфенди.

Они купили шаурму у прилавка с неоновыми надписями «ШАУРМА И ХАЧАПУРИ 24/7». Продавец был молчалив, но его усы напоминали паруса каравеллы Колумба. Пока Эфенди ел, рядом кто-то крикнул:

— Эй! Ты — Эфенди?

Он обернулся. К ним подошёл молодой человек в очках, в костюме курьера и с огромной коробкой в руках.

— Меня зовут Влад. Мне сказали передать это тебе, если ты приедешь в Москву с ослом.

— Кто сказал?

— Старик в шапке из овчины. Он пил чай с вареньем в метро. Сказал: «Этот короб — судьба Эфенди».

Эфенди с опаской открыл коробку. Там лежал… костюм баварского повара, карта Европы, бутылка шнапса, справочник «Словарь Шнапслендского языка для чайников» и бумажка с надписью:

«Тебе придётся участвовать в конкурсе варки колбас в Шнапсленде. Иначе Синди не увидишь».

Дженни прыснула со смеху:

— Ну, вот тебе и поворот! Не просто найти Синди, а ещё и стать шефом по колбасе!

Эфенди посмотрел на карту. На ней был нарисован путь в Шнапсленд — через Польшу, Словакию и загадочную деревню Дурендорф, где, по слухам, живёт одинокий мудрец, способный разъяснить тайны любви… если ты принесёшь ему сыр и смешную историю.

— Значит, наш путь — через конкурс колбас?

— Через желудки — к сердцам! — радостно воскликнула Дженни. — Поехали, шеф Эфенди!

Они поспешили на вокзал. Поезд отходил через 3 часа. Эфенди обернулся к ослику:

— Надеюсь, ты умеешь есть сосиски. Вдруг придётся пробовать.

Осёл закатил глаза, но молча пошёл за ними.

Москва. Серые стены, серые лица, холодный ветер. Всё было не таким, как Эфенди себе представлял. Дженни не успела даже толком попрощаться. Только шепнула:

— Эфенди… вернись. Я подожду. Я серьёзно. Даже не ради Синди, а ради тебя.

В кармане — письмо от Дженни:

«Если вернёшься — я в Берлине. Работаю в кафе. Название не помни, просто ищи запах шаурмы и звук смеха. Я буду ждать».

День был ясный, но прохладный. Возвращаясь с поездки, Эфенди и его новый боевой товарищ Иван шагали по узкой дороге, петлявшей через лес, где под осенним солнцем золотилась листва, а воздух был прозрачен, будто натянут между деревьями тонкий хрустальный звон. Мимо них тихо текла река, где бобры делали свои плотины, а где-то в стороне крикнул жаворонок, как будто сам возрадовался их возвращению.

Иван — широкоплечий мужик с лицом, обветренным и носом, как у старого генерала — шёл, подпрыгивая от энергии, шутил без остановки. За плечами у него болталась жестяная кружка, а к поясу был привязан связанный веником укроп — «чтобы москитов отгонять», как он говорил.

— Эх, Феня, — начал он, потирая руки, — вот ты человек тонкий, романтичный. Ты по женщинам мечешься, а я тебе сейчас расскажу, как в девяностые выживать приходилось. Это тебе не Синди искать!

Эфенди улыбнулся, зная, что сейчас начнётся. Иван приподнял бровь, глянул в даль, как будто снова оказался на родном рынке, и начал с артистическим напором:

— Был у нас 1994-й, или, может, пятый… Хрен его разберёт. Заводы стоят, деньги никто не платит, карточки на хлеб — а у меня четверо детей, двое из них чужих, но у нас так: приютили — значит, свои. Ну вот, просыпаюсь я утром, голова трещит, в желудке — марш Мендельсона, только наоборот. Думаю: «Всё, Ваня, кончился ты». А потом вижу — под окнами стройка старая, там кирпичи битые лежат.

Он остановился, поднял палец:

— Кирпич — это золото, если знать, как его использовать. Я эти кирпичи молотком да камнем, да с матом — в пыль перемолол. Полмешка. Беру мешок и иду на рынок. Становлюсь на людном месте, ставлю табуретку и кричу, как будто сам Черномырдин вселился:

«Средство от мышей и крыс! Экологически чистое! Гарантия исчезновения!»

— И пошло-поехало! Один за другим подходят, берут по стаканчику. Пенсионерка хмурится, но платит. Офицер с дембеля берёт два. Дядька в малиновом пиджаке спрашивает: «А точно помогает?» — «Конечно!» — отвечаю. До вечера мешок ушёл. Вечером домой — с хлебом, тушёнкой, сгущёнкой! Семья в шоке. Я — герой.

Солдаты, шедшие позади, уже начинали хихикать, а Иван только разошёлся.

— Наутро снова мешок, снова рынок. Только теперь я уверенно, с голосом отца-основателя:

«Лучшее средство от грызунов! Народное! Проверено временем и моим дедом!»

И вот часа через три-четыре подходит мужик. Красный, как рак, глаза злые:

— Ты мне туфту продал! Где мои деньги?!

А я ему с достоинством:

— Э-э-э, брат, погоди. А как ты применял средство?

Он:

— Да сыпал по углам! Где мыши бегают, туда и насыпал!

А я ему:

— Ты не так всё делаешь! Надо поймать крысу — и запихать средство ей в рот!

Он аж поперхнулся.

— Ты в своём уме? Если я её уже поймал — я её и так убить могу!

Я говорю:

— Ну так и убей. Кто тебе мешает? Но средство моё работает! Просто ты дурак.

Иван хлопнул себя по бедру, заржал:

— Тот мужик аж задом в ларёк въехал от злости! Больше не приходил. А у меня потом мешков десять кирпича ушло — и всё от крыс, понимаешь?

Солдаты вокруг уже катались от смеха. Один вытирал слёзы, другой говорил:

— Да ты же бизнес-легенда! Ваня Крысиный!

Эфенди тоже смеялся, но в глубине души чувствовал тёплое: после всех ужасов, утрат, грохота задачи и потерь — вот они, простые моменты жизни. Смех, пыльная дорога, лес по бокам, и друг рядом. И даже если впереди будет встреча с президентом, награды, формальности — сейчас главное, что они идут домой. Живые.

Москва встретила Эфенди и Ивана слякотью, бегающими голубями и строгими охранниками на каждом углу. Их, как героев, поселили в гостиницу «Космос», где лифты звучали, как подлодки, а ковры на полу были из другой эпохи — будто там до сих пор бродили тени советских космонавтов и актёров фильмов 70-х.

На следующее утро, без особой подготовки, их повезли в Двор Почета.

— Ваня, а мы точно туда едем? — спросил Эфенди, разглядывая парадную машину.

— Куда ж ещё? — ухмыльнулся Иван. — Сейчас вручат нам ордена, может, даже ключи от Подмосковья. Надо только не чихнуть при встрече!

Проехали через ворота. Там — строгая тишина, брусчатка под ногами, часовые стоят, как мраморные фигуры. Их завели в зал с люстрами, каждая — размером с однокомнатную квартиру. И вот, заходит он — с уверенной походкой, в идеально сидящем костюме, с глазами, как будто знает все ваши пароли от Wi-Fi.

Осталось только жениться.

Эфенди улыбнулся и вытащил письмо от Дженни.

— Она в Берлине. Пишет, шаурму продаёт и шутит над немцами. Ждёт.

— Вот и отлично, — сказал Иван. — Завтра в путь! Возьмём осла из цирка, поедем в Европу. А я, может, себе немку найду. Будем двойной свадьбой праздновать!

— Как ты без паспорта поедешь?

— Я с крысами справился — и с границей договорюсь. Главное — не терять чувство юмора. Оно нас и спасает.

Они чокнулись бокалами кваса.

А за окном в тот вечер Москва казалась немного добрее. Звезды над Кремлём светили ярче, будто знали, что два странных, но добрых человека снова отправятся в путь. Один — к своей любви, второй — к новым приключениям.

«Осёл, граница и немецкий таможенник»

Иван всё же достал документы. Как? Никто толком не понял. Он просто сказал:

— У меня есть знакомый дядя в паспортном столе. Правда, он сам не знает, что у меня есть.

С ослом, которого они выкупили у московского цирка (по кличке Ганс, между прочим), они направились к границе с Польшей. Ганс был спокойный, философский осёл — не спешил, не паниковал, ел всё подряд и однажды проглотил Ивана паспорт. Пришлось ждать, пока бумага «вернётся на свет». Иван при этом глубокомысленно заявил:

— Это знак. Теперь мой паспорт — официально через все органы власти прошёл.

На границе с Германией:

Осёл Ганс вызвал подозрение. Немецкий таможенник — блондин с глазами, как у енота в прожекторе — внимательно осмотрел документы.

— Ваш осёл… подделка? — спросил он, указывая на зелёную печать в ветеринарном паспорте.

— Нет-нет! — воскликнул Иван. — Это оригинал! Он в цирке выступал! У него даже видео на YouTube есть. Поищите: «Ганс и жонглёрские коты».

Таможенник не поверил, но отвлёкся, потому что Ганс в это время начал жевать его фуражку.

— Он любит форму, — пожал плечами Эфенди.

Ситуацию спасла бабушка-немка в очереди, которая сказала:

— Lassen Sie die armen Esel durch! (Пустите бедных ослов!)

Их пропустили. Слава немецкой бабушке.

Дженни. Сердце в Берлине

Когда Дженни приехала в Берлин, у неё не было никого — ни семьи, ни друзей, ни стабильности.

Только две сумки, рюкзак, старая гитара и жажда тишины внутри себя.

Она сняла крошечную комнатку в Шёнеберге. Кухня — общая. Стены — тонкие. Деньги — на две недели. Но на стене повесила фото мамы, и это дало ей силы.

Кафе, где она слушала чужие жизни

Поначалу она устроилась официанткой в кофейню возле вокзала. Там были запахи свежей выпечки, пар от капучино, и люди — много людей. Она не говорила многого, только улыбалась и запоминала, как выглядят одинокие лица.

Иногда ей оставляли чаевые. Один дедушка каждый день говорил:

— Du lächelst wie Musik. (Ты улыбаешься, как музыка.)

Курсы, тетради и немецкий язык

Она записалась на курсы языка для иммигрантов, там были арабы, украинцы, турки, африканцы. У всех — свои шрамы. Она сидела у окна, писала аккуратно, потому что верила:

«Если я смогу сказать: „Я справилась“ на немецком, значит, я и вправду справлюсь.»

Однажды — на сцене

Её соседи знали, что она поёт. И однажды подтолкнули её участвовать в открытом микрофоне в уличном баре.

Она вышла. Свет — в глаза. Люди — незнакомые. Сердце — как барабан.

Но она запела. Без музыки. Просто голосом.

И в ту ночь ей впервые аплодировали не из жалости, а от души.

Потом бармен дал ей визитку:

— Ты умеешь быть настоящей. Это редко.

Те, кто ушёл. И те, кто остался.

Были мужчины. Один — хороший. Другой — не очень.

Но ни один не увидел в ней того, что когда-то увидел Эфенди.

Она смеялась, ходила по улицам, ела уличную пиццу, пела в переходах.

Но иногда ночью просыпалась, и что-то болело внутри.

Не тело. Не сердце. А пустота, где кто-то должен был быть.

Письмо без адреса

Однажды она села в парке и написала письмо:

«Если ты читаешь это — знай, я больше не прячусь. Я сильная. Я настоящая. И если ты найдёшь меня — ты найдёшь новую Дженни. Не ту, что потерялась. А ту, что научилась возвращаться.»

Такой стала Дженни в Берлине. Не принцессой. Не жертвой.

А женщиной, у которой была история — и голос.

Берлин. Воссоединение

Дженни стояла у киоска с шаурмой, в фартуке с надписью «…". Увидев Эфенди, она выронила кетчуп, отбежала через улицу, и прямо на осле, который забавно вздрогнул, они обнялись.

— Эфенди! Ты настоящий герой!

— Я просто ехал…

— Тебя он награждал! Об этом даже в интернете на сайте: показали. Кто бы знал!

Иван уже угощал прохожих чебуреками, которые испёк сам и продавал под брендом «…”. Он нашёл себе подругу — польку по имени Ядвига, которая думала, что он режиссёр.

— Пусть думает! — подмигнул он. — Я же в душе режиссёр приключений!

Финал? Нет! Продолжение следует…

На площади Берлина, осёл Ганс дремал под немецким флагом. Иван готовил речь для интернета на сайт: (…):

«Как зарабатывать на кирпичной пыли за границей»

А Эфенди, наконец, просто сидел рядом с Дженни. Без войны, без беготни, без пограничников. Он вдыхал запах свежей выпечки, слышал смех детей, и впервые за долгое время чувствовал, что он дома. Пусть и в другом месте.

«Загадка Берлинской стены и побег с фестиваля»

Берлин. Золотой закат, который озарял город, как в старых фильмах, и колонна людей, катящихся в свои дела. Эфенди и Дженни, наконец, вернулись в город, о котором они так долго мечтали. Здесь не было войны, не было сражений и кровавых конфликтов. Было ощущение свободы, даже если оно было немного странным. Улица оживлена музыкой, смехом, праздником.

Дженни, как настоящая берлинская жительница, вела Эфенди и Ивана по самому крутым уголкам города.

— Сегодня в Берлине фестиваль! — сказала она. — Мы будем отмечать, что наконец-то разгадали секрет, как пережить этот век. Пойдёмте!

Иван тут же подскочил:

— О, мне фестивали по душе! Всё, где еда, танцы и люди, которые смеются — это моё! Я уже чувствую, как мой желудок начинает петь!

Дженни, усмехнувшись, взглянула на Эфенди.

— Ты тоже готов к вечеринке?

Эфенди кивнул, немного смущённо поглаживая осла, который опять пытался что-то пожевать на площади. Он давно не был в таком месте, среди людей, среди шума и веселья.

Вскоре они оказались на площади, где проходил фестиваль. Оказавшись в центре, Эфенди сразу заметил странную деталь. На сцене стоял огромный экран с изображением берлинской стены… но она была, как оказалось, не настоящая. На экране её разрушали, будто бы с помощью лазерных мечей из какого-то фантастического фильма. Все хохотали, снимали видео, а на заднем плане стояли бурлящие танцующие толпы.

Иван обрадовался:

— Понял! Мы с вами попали на фестиваль «Освобождения стены»! Мы теперь свободные люди, официально!

Но вдруг случилось нечто неожиданное.

Из толпы выпрыгнул мужчина в костюме старинного русского генерала с фуражкой. Его лицо было ярким и совершенно не вписывалось в атмосферу. Он подошёл к Эфенди, взял его за плечо и сказал:

— Ты… ты тот самый, который ездил на осле по границам? На тебя уже определённый человек сдал запрос. Ты кого-то ищешь?

Эфенди попытался отстраниться, но мужчина оказался довольно настойчивым.

— Ты перепутал, — сказал он. — Я ищу Синди! — откровенно ответил Эфенди, не понимая, почему его кто-то ищет.

Мужчина усмехнулся:

— Ну, это уже совсем другая история. Ты в курсе, что твоя жена, судя по всему, скрывается на этом фестивале?

Эфенди потрясённо посмотрел на Дженни. Она была настолько удивлена, что едва ли могла сказать слово.

— Подожди, какая жена? Я — Дженни! Ты что, с ума сошёл?

Тут из-за угла выскочил ещё один странный человек — маленький и шустрый, в огромных очках и с пакетом чая в руках.

— Внимание! — закричал он. — Это ловушка! Все эти шуточки с лазерными мечами — прикрытие! Мы в самом центре международного заговора!

Иван, стоя рядом с ними, вздохнул и сказал:

— Всё, что я могу сделать, это дать вам пару хороших советов. Во-первых, не связывайтесь с людьми в русских костюмах на фестивалях. Во-вторых, если кто-то говорит, что ищет вашу жену на фоне Берлинской стены, бегите. Особенно если она на этом фоне, например, в чёрной шляпе и с пирсингом.

Эфенди растерянно оглянулся и не знал, что делать. Появился ещё один персонаж — высокий человек в фуражке, с улыбкой, которая была явно не настоящей. Он заявил:

— Вы все арестованы. Но в первую очередь — твой осёл.

Группа села в маленькую машину, Эфенди и Иван пытались понять, куда их везут. Дженни же продолжала смеяться, а её смех поднимал всех духом.

— В общем, — сказала она, — похоже, что нас втянули в международное шпионское дельце. Я даже не удивлена.

Загадочный мужчина в фуражке, поехавший с ними, наконец, улыбнулся:

— Нет, ребята, вы не в дельце. Вы в поисках приключений! И именно такие, как вы, всегда в центре истории.

Иван громко заявил:

— Это как в старых фильмах! Нас взяли в плен, но мы обязательно найдём выход, а потом будем смеяться над всеми этими людьми, пока не встретим ещё одного странного человека, который и объяснит нам, что было дальше.

И вот, они снова оказались на пути приключений. Дженни шепнула Эфенди:

— Если мы выйдем живыми, давай на этот раз будем искать не просто любовь, а ещё и смысл!

Наташа

Эфенди и Иван хотели познакомиться немецкими девушками. но не знали немецкого кроме:» Здравствуйте, кто в классе дежурный» на немецком языке, немки слушая их бормотание просто смеялись и уходили. Весь день так без успеха прошел и все-таки они познакомились русскоговорящей немецкой девушкой.

Вечером, устав от безуспешных попыток завести разговор с местными девушками, Эфенди и Иван сидели на лавочке в парке. Иван задумчиво грыз яблоко, а Эфенди ковырял в земле палочкой, размышляя, как же сложно искать любовь, когда в запасе всего одна фраза:

— «Guten Tag, wer ist heute Klassendienst?»

Каждый раз, когда они пытались заговорить с девушками, те сначала удивлялись, потом начинали смеяться и, всё еще хихикая, исчезали в ближайших кафе или трамваях.

И вот, когда солнце почти скрылось за крышами берлинских домов, к ним подошла девушка с рыжими волосами, в джинсовой куртке и с любопытной улыбкой. Она держала стакан кофе с названием (…) и посмотрела на них с лёгким прищуром.