Бесплатный фрагмент - неВзрослые сказки

Я никогда не знаю, какая сказка напишется…

Сюжеты приходят озарением, в самый неподходящий момент, и в самом непредсказуемом виде. Они могут застигнуть врасплох, когда едешь в автобусе, привидеться во сне, явиться в разгар домашних дел или во время общения с друзьями — им земные дела не указ. Мне же остаётся только прожить их в себе, в ярчайших деталях — и перенести на экран монитора.

Я уже привыкла, что сказки всегда со мной, даже если не проявляются отчётливо. Просто у каждой сказки — своё время прихода в этот мир.

А ещё — в сказку нужно верить.

По-настоящему.

Безоговорочно.

Без условий.

Без хитрости.

Без обмана.

И только тогда твоя сказка придёт к тебе. Именно в тот миг, когда она тебе будет очень-очень нужна…

Зови меня Кицунэ

Все совпадения с реальностью

считать результатом неуёмной

фантазии Автора.

Я подарю тебе сказку: в ней не будет ни начала, ни конца; притчу без лукавства и мудрости, стихи без смысла и рифмы. В ней будут только вопросы, а ответы на них спрятаны между словами и строчками, на дне глубоких колодцев среди отголосков прошлых жизней и фантазий о жизни будущей. В лабиринтах Вселенной, там, где Пространство становится Временем, где рождаются Звёзды, где Энергия становится Материей, будет жить эта сказка до воплощения. Там однажды она обретёт плоть и кровь, чтобы однажды Двое сыграли предписанную от Начала Времён Мистерию Жизни. Потому что эта сказка — твоя…

Пролог

— Как тебя зовут? — волны о чём-то шепчутся с облаками, пересмеиваются, плещутся у самого порога: вот-вот, забывшись, вольются в хижину.

— Зови меня Кицунэ… — любопытная звёздочка пробралась в маленькое окошко, скользит заворожённо по тёмным волосам, по изгибам тела, смешивается и теряется в отблесках пламени очага.

— Смелы же твои родители — назвать дочь, как лису-оборотня! — ветер приник к дверной створке и чутко ловит каждое слово.

— А я оборотень и есть…

Глава I. Где-то в глубине веков

Однажды она появилась на берегу маленькой бухточки — как будто открыла дверь из другого мира. Прекрасным ожившим видением возникла в лучах заходящего Солнца, льющего расплавленное червонное золото в лазурные воды, и осталась до утра в скромной хижине молодого рыбака Акира. И потом всегда появлялась в тот час, когда закат стирал границы между вечным небом и древним морем, и уходила, как только последняя звезда гасла на светлеющем небосводе. Ни разу Акира не видел, чтобы Кицунэ спала… куда она уходила… Но приходила она всегда со стороны Заката.

Хочешь взглянуть ей в глаза? Осторожно, возврата не будет — Останешься в сладком плену добровольно.

Пламя в очаге переливается, искрит, играет, будто в храме Инари в дни больших торжеств. Акира гладит длинные, гладкие, как шёлк, волосы Кицунэ. Его рука скользит дальше, уже по нежной коже. Он приникает губами к тёплому плечу и вдыхает аромат возлюбленной. В отсветах огня тело девушки кажется отлитым из тёмного золота.

— Ты подобна тающим в синеве вечного неба золотым облакам… — Акира целует изящную шею девушки, припадая к родинке. — Прохладному целебному воздуху предгорий, возвращающему к жизни усталых от бесконечной череды дней…

Лепестками пиона

Касаются тела нежные руки —

Сдаюсь на их милость.

— Ты как грозовые облака, закрывшие жгучее Солнце и пролившиеся благодатным дождём на иссушённую землю, — кончиками пальцев Кицунэ рисует неведомые узоры на смуглой от загара груди юноши.

— Порой ты как штормовое море, грозящее смести с берега утлые лодчонки рыбаков, их ветхие хижины и взять их жизни в угоду Повелителю глубин, — губы юноши скользят по упругой высокой груди, останавливаются на сосках и нежно ласкают их, смакуя, как спелые вишенки, потом спускаются ниже.

— Ты подобен несокрушимой скале, которую не страшат ни ураганные волны, ни штормовые ветра, ни течение вечного времени, — поцелуи девушки крыльями пёстрых бабочек порхают по телу Акира.

Нежные губы порхают легко

По нефритовой флейте —

Сладостны муки.

— В моих объятиях ты похожа на животворное пламя, согревающее дарующее жизнь, — юноша крепко прижимает к себе любимую.

Еле слышный стон Кицунэ звучит как музыка, её руки обвивают шею Акира. Два тела сплетаются воедино. Мерно колышется море, баюкая тень ускользающих звёзд. Ночной бриз лениво перебирает пряди прозрачных перистых облаков.

— Я люблю тебя… — шелестят пеногривые волны. Вторят им еле слышно прибрежные скалы; повторяют хрустальные родники в дремучих чащобах, облака в вышине, радуги над озёрами, согретая жарким полуденным Солнцем щедрая земля; подхватывают и передают, как драгоценность, величественные деревья, густые кустарники, прекрасные цветы…

И по Серебряной спирали уходят в небо три вечных слова, всё выше, всё дальше, к самым глубинам Мироздания, растворяясь в Предвечном огне, чтобы возвращаться снова и снова к Земле — и вселиться в сердца.

— Люблю… — так тихо, что слышно в каждой Галактике, в каждом созвездии, каждой планете и комете, отвечает Вселенная.

И длится, длится летняя ночь без конца…

Свет звёзд ненароком

Отразился в неверной волне —

Посмотри, как красиво!

…На все вопросы Акира, кто её родители, где она живёт, Кицунэ только качала головой и улыбалась…

Сколько запутанных тропок в лесу! Сколько уютных лужаек, укрытых густыми кронами! Как таинственно шелестят листья, нашёптывая сказки, и склоняются к самой земле гибкие ветви под тяжестью крупных цветов. Как густа трава, как мягок мох…

Жадно прильнул дождь небесный

— зовущей земле — Щедрого жди урожая.

Каким волшебством светится лунная дорожка — как будто кто-то невидимый разлил жидкое серебро по морской глади. Как не-верно-игриво отражаются в мерцании волн далёкие звёзды. Какие древние предания повествуют раскатистые волны! И мерно покачивается лодка в ладонях самого синего моря…

Сплетаются ветер и волны

— извечной борьбе — Известен финал.

И поднималась к неведомым далям полнозвучная песня, которую слагали мужчина и женщина, и смотрела на влюблённых Вселенная мириадами разноцветных сияющих глаз…

…Акира знал, что этот день настанет. И он настал…

В тот вечер Кицунэ была необыкновенно задумчивой. Она смотрела на пламя, и временами на её ресницах появлялась робкая слезинка. Она рассеянно улыбалась, когда Акира старался весельем и лаской развеять её печаль.

У юноши сжималось сердце — он чувствовал, что видит сегодня возлюбленную в последний раз. Так же трепетало и сердце девушки — не во власти Кицунэ более быть с любимым. Они так хорошо понимали друг друга, что слова были излишни. Долгими, проникновенными взглядами, нежными, доверчивыми прикосновениями душа говорила с душой, сердце с сердцем — о самом потаённом, о самом сокровенном…

Но сколь бы долго ни длилась прелестная в своей неге хрустальная ночь, забрезжил неминуемый рассвет.

Кицунэ облачилась в пёструю юкату, подколола золочёными шпильками свои роскошные волосы. Акира молча любовался её плавными движениями, такой тёплой и родной её красотой, впитывал себя каждое мгновение, пряча навек в потаённых уголках памяти. Юноша поднялся с ложа и достал из сундучка нечто, завернутое маленький лоскут старого шёлка. Подошёл к Кицунэ и с поклоном протянул ей на раскрытых ладонях редкую по красоте розовую жемчужину. Не один день молодой рыбак погружался в морские глубины, не один десяток раковин достал, пока среди множества больших и малых, безупречных и с изъяном, белых, зеленоватых и коричневых жемчужин не нашёл то, что искал — памятный дар для возлюбленной.

Кицунэ приняла дар влюблённого юноши. Она залюбовалась перламутровыми переливами округлой драгоценности, хрупкой и таинственной, сулившей долгую жизнь и процветание, вместившей в себя три первородных элемента. Потом склонилась в ответном поклоне.

Они посмотрели последний раз друг другу в глаза, и Кицунэ покинула хижину Акира.

Она растворилась, исчезла в лучах восходящего Солнца.

Юноша проводил её печальным взглядом, полным любви желания.

Глава 2. Прошло некоторое время

Ни на минуту не прекращается бег времени. Не остановить его, как не отменить цветение сакуры или опадание лепестков хризантемы. Вода стачивает острые края скал, чтобы потом перебирать в пригоршнях радужные песчинки. Песок заполняет русла рек, чтобы со временем изменить их течение. Так и жизнь неумолимо влечёт человека от встречи к встрече, от чувства к чувству, от события к событию.

Сваха Коко хорошо знала своё дело!

Недаром её почитали по всей округе, недаром то и дело обращались за мудрым советом и прибегали к её помощи. Сколько счастливых семей, благословлённых небесами здоровым многочисленным потомством, поминали в своих молитвах богам и предкам немолодую Коко! Вот и тут сваха оказалась прозорливой: брак Акира и Акины был предметом её гордости. Ещё бы: юноша, старший сын рыбака Конаки и его жены Наны, удостоился благосклонности девятихвостой лисы!

Вдвоём с сестрой, колдуньей Мируко, раскладывали они камни и читали туманные предсказания. Да, не сказки сказывала на этот раз старая Сузуме, не небылицы плела! Откуда бы взяться раскрасавице в богатой одежде, прогуливавшейся без достойного сопровождения по берегу моря то на рассвете, то на закате, да ещё и с молодым мужчиной?! Да, стара тётушка Сузуме, но глаза остры, как взор птицы в небе. Приметила небывалое, да не утаила от старой подруги Коко. А как узнала всё сокрытое сваха — сразу взялась за дело.

Пошла Коко к помещику Манору. Отослал Манору всех слуг, своими руками закрыл двери, и долго беседовала с ним и его женой Нами сваха Коко едва слышными голосами. О чём говорили они — так и осталось тайной. Но с того вечера Манору и Нами стали готовить младшую дочь, Акину, к свадьбе.

А после помещика Манору навестила сваха рыбака Конаки. И вела с ним учтивые беседы, и намекнула, что старшего сына, Акира, пора бы уже женить. Всем хорош юноша! И трудолюбив, и смел, и удачлив, и собой хорош. Чем ему не пара Акина, младшая дочь Манору? Мила девушка, скромна, последняя у отца с матерью, сыновей не имеющих… Удивились рыбак с женой таким разговорам, но на то и сваха, чтобы людей в их счастье уверить, по верной дороге направить!

То-то было разговоров в деревне, когда сговорились Конаки и Манору о свадьбе детей! То-то было пересудов, когда Акира преподнёс невесте свадебный дар — драгоценное украшение из полыхающего огнём янтаря, что символизирует Солнце и красоту, лечит болезни и дарит силу, защищает от злых чар и дурного глаза, приносит счастье молодожёнам и новорождённым! То-то было перешёптываний, когда преподнёс жених Акине свадебное кимоно, каких ещё в деревне не видывали! То-то свадьба была достойная, с благоговейно исполненными старинными ритуалами! Расходились довольные гости, уже забывшие своё удивление, унося с собой традиционные подарки: никого молодые не забыли, каждому польстили!

А потом стали жить Акира и Акина семейно, почитая родителей да моля богов о первенце.

Среди ночи Акира показалось, что в дверь постучали. Акина спала крепким сном, тихо посапывала в колыбельке новорождённая дочь Эйка. Молодой мужчина встал, сам отрыл дверь. На пороге стояла тётушка Сузуме, держа на руках спящего младенца. Она переступила через порог и с поклоном протянула ребёнка Акира:

— Мать твоего сына, согласно древним обычаям, посылает сына к отцу, ибо кровь людей оказалась сильнее крови лис-оборотней.

Широко распахнулись глаза Акира, и он взял мальчика на руки.

В этот миг ребёнок проснулся и посмотрел на отца необыкновенно яркими глазами.

— Его мать, — сказала тётушка Сузуме, — просила тебя, Акира, самому наречь сына и дать ему достойное воспитание. От себя же она благословляет ребёнка и… — тут тётушка Сузуме сказала несколько слов совсем тихим голосом, так, что слышны они были только Акира, и передала ему красивый деревянный ларец, что стоял до того за порогом.

Поклонившись ещё раз, тётушка Сузуме удалилась.

Акира сел к огню, всё так же держа на руках сына. Неслышно подошла проснувшаяся Акина:

— Муж мой, что случилось?

Акира встал и повернулся к жене, показывая ребёнка:

— Это мой сын. Его принесла тётушка Сузуме.

— Кто же его мать? — Акина отступила на шаг.

Акира молча посмотрел на жену, потом перевёл взгляд на сына. Смутная тень пробежала по его лицу.

— О! — Акина посмотрела на мальчика с некоторым страхом. — Неужели то, что болтали деревенские кумушки — правда? Ты был возлюбленным… — молодая женщина не смела произнести вслух того, о чём думала.

Акира лишь склонил голову в знак согласия.

Осторожно Акина приблизилась к мужу и протянула руки. Акира передал ей сына. Акина посмотрела на ребёнка, поклонилась мужу и произнесла:

— Я воспитаю его как… Я воспитаю нашего сына, как завещано древними богами и предками. Какое имя ты дашь ему?

— Я нарекаю его… — Акира на мгновение замедлил дыхание. — Я нарекаю его Сачио, что значит «к счастью рождённый».

Акина улыбнулась и унесла мальчика укладывать спать.

Акира долго смотрел на догорающий в очаге огонь. Потом вспомнил про ларец и позвал жену. Когда Акина встала за его плечом, он осторожно открыл резную крышку — и будто пламя извергающегося вулкана полыхнуло из ларца: на изумрудно-зелёной шёлковой подушке лежал свёрнутый лисий хвост, переливающийся самыми не-бывалыми оттенками огненно-красного цвета, пронизанного сразу и звёздным золотом, и лунным серебром.

Рождённый на счастье на руках у отца —

Кровь демонов древних и юных людей в нём смешалась.

Какая судьба уготована сыну извечной любви?

Глава 3. Побережье Японии, наши дни

У Тору Кицунэ был сегодня важный день: компания Kitsune Inc подписала более чем выгодный долгосрочный контракт, и по этому случаю в родовом поместье был назначен приём для нескольких важных персон. Тору как наследник впервые должен был сам принимать гостей.

Kitsune Inc была не очень крупной компанией — такие по всему миру принято называть семейным бизнесом — и специализировалась на нанотехнологиях. Последние несколько лет были характерны тем, что Kitsune Inc делала крупные инвестиции в новейшую отрасль науки, и они себя оправдали. Разработки Kitsune Inc вызвали переворот на мировом рынке нанотехнологий, что обещало рост благосостояния и компании, и семьи.

Приём было решено проводить с обязательной культурной программой: экскурсия по дому и саду, небольшое представление кабуки, чайная церемония, затем обед…

Тору закончил обычную утреннюю медитацию, позвонил шофёру, велел готовить машину и стал собираться в «Дом над морем».

— Шедеврально! — изрёк мистер Смит, глава концерна S&V, лично приехавший на подписание контракта с Kitsune Inc. — Ваш сад камней — самый изумительный из тех, что я видел. Да и обычный сад… скорее место обитания всяческих там эльфов, фей… Или как они у вас называются?

Тору Кицунэ сдержанно улыбнулся. Гости шумели, задавая вопросы и перебивая друг друга.

— А куда ведёт эта тропинка? — спросила Элизабет, длинноногая сексапильная блондинка — известная журналистка, пишущая на острые темы сложных взаимоотношений между полами. Впрочем, несколько дутая известность была скорее результатом скандальных романов…

Тору с едва заметной улыбкой посмотрел в ту сторону, куда указывала Элизабет, и пригласил гостей следовать за ним.

Это был один из самых таинственных уголков сада, где замысел человека был так искусно вписан в природный ландшафт, что он казался совершенно диким, нетронутым.

У небольшого водопадика, скорее даже широкого ручья, по прихоти своей выбравшего путь через невысокую скалу, которая едва ли достигала трёх метров, на большом камне, подогнув одну ногу под себя, а вторую опустив на землю, сидела прекрасная женщина. Роскошные длинные пряди падали на спину, лицо было запрокинуто вверх, глаза устремлены куда-то вдаль. Казалось, она сладко потягивается, подставляя обнажённое тело под нескромные ласки горячих солнечных лучей или робкие прикосновения лунного света, может — страстным объятиям дерзкого ветра. У подножия камня ручей разливался крохотным озерцом и бежал дальше по своим говорливым делам.

При взгляде на эту статую, которая казалась скорее живой, замершей в истоме женщиной, нежели изделием из сложного сплава металлов, возникало отчётливое ощущение — прекрасной леди абсолютно безразлично, что она обнажена, что её или поглощает взглядом некто, оказавшийся рядом, или вокруг нет ни души. Чувственность без малейшей примеси фальши изменяла вибрации души против воли созерцателя…

И только когда любующийся опускал глаза на стройную талию скользил дальше, по плавным изгибам бёдер, он вдруг замечал нечто, вызывавшее удивление и даже испуг: нижняя часть тела была покрыта пушистой искрящейся шерстью, а ноги заканчивались не маленькими изящными ступнями, а лисьими лапами с острыми когтями. Более того, в той самой части спины, где она переходит в волнующие окружности, роскошным веером поверх камня раскинулись девять роскошных хвостов! Лисьих…

Гениальный скульптор изобразил Кюби-но-кицунэ в тот миг, когда она то ли сбрасывает меховое одеяние, то ли натягивает его. Трансформация тела казалась невероятно чувственной мистерией, ощущения, переживаемые лисой-оборотнем, были столь явственными, что дыхание зрителей становилось более взволнованным. Не было предопределённости того, что случится дальше — то ли прекрасная леди опустит на землю стройные ноги, исчезнут последние признаки лисы, останется лишь человеческое тело; то ли метнётся огненно-рыжим пожаром в осенний лес и затеряется среди красной листвы.

— Кто это? — почему-то шёпотом спросила Элизабет, восхищён-но-завистливым взором рассматривая статую.

— Кюби-но-кицунэ, прародительница нашего рода, — Тору отвесил низкий поклон статуе. — Наша семья происходит от Сачио, старшего сына рыбака Акира и Лисы-оборотня. Было это почти триста лет назад…

— Неужели вы верите в нелепые сказки? — прищурила глаза Элизабет.

— Это семейное предание, мисс Поррекс, — английский Тору Ки-цунэ был безупречен, как и его вежливость. — Кто-то гордится родством с Вильгельмом Завоевателем, кто-то — с Эрнандо Кортесом. Мы же гордимся родством с лисой из свиты богини Инари.

— Значит, правда, что говорят о чудесном артефакте — лисьем хвосте, который хранится в вашем доме? — Элизабет подалась вперёд, ловя каждое слово Тору.

— Конечно, — молодой мужчина смотрел на статую.

Казалось, и она смотрит на него живым проницательным взглядом.

— Неужели за столько лет его не пытались похитить? — Элизабет даже затаила дыхание.

— За три столетия находилось несколько… — Тору помедлил, — самонадеянных.

— И что с ними стало? — в мисс Поррекс разом проснулись охотничьи азарты и хищницы, жадной до мужчин, и журналиста, жаждущего сенсаций. В голове с быстротой киноплёнки замелькали заголовки газет и журналов — в одних она представляла скандал вокруг своего нового романа с потомком оборотня, в других — раскрытие ужасных тайн семьи Кицунэ. — На их головы обрушились страшные несчастья? Их постиг злой рок? Сгорали заживо, прикоснувшись к священному хвосту?

Увы, на сей раз вожделениям Элизабет Поррекс не суждено было сбыться: не всякий широко известный продукт привлекает энергичного умного мужчину, даже если продукт… популярен.

— Ну что вы, — спокойно ответил потомок лисы-оборотня. — Какие трагедии? Родовой талисман просто не даётся в руки тому, в ком нет ни капли крови Кюби-но-кицунэ. Да и морочить умеет не хуже самой проказливой лисы-однохвостки. Украв его, принеся в укромное место, в мешке или за пазухой вы рискуете обнаружить только пожухлые листья или полуистлевшую верёвку. Или проплутать полночи, заблудившись на опушке леса, в трёх шагах от собственного дома. Да мало ли какие… недоразумения… могут случиться.

Элизабет никак не могла вот так просто оставить разговор, задевший её за живое. Она бы и сама не смогла вразумительно объяснить себе самой, что же её так раздосадовало: то ли вежливость Тору Кицунэ, оставшегося равнодушным к её женским чарам, перед которыми редкий мужчина мог устоять; то ли разочарование, что не удалось поймать за хвост сенсацию, то ли… В этом последнем «то ли» мисс Поррекс никогда бы никому не призналась, даже на кушетке психоаналитика.

— Что же даёт вам лисий хвост и родство с подданной богини Инари? — с вызовом спросила Элизабет. — Насколько я знаю, ваша семья не слишком влиятельна, не баснословно богата.

Лишь мгновение Тору проницательно вглядывался в бездушные красивые глаза. Потом он снова перевёл взгляд на статую Кю-би-но-кицунэ.

— Знаете, мисс Поррекс… За три столетия всякое случалось в нашей семье, — задумчиво, как бы самому себе, сказал Тору. — Бывали и тяжёлые времена, и опалы, и разорения… От превратностей земной жизни нет эликсиров, — тут Тору легко улыбнулся. — Но есть нечто, чем обладают и женщины, и мужчины нашей семьи: мы всегда, из поколения в поколение, счастливы в любви, единодушны в семье; умираем не от болезней — от старости, окружённые почитанием родных и друзей… Это ли не счастье, дорогая Элизабет?

Тору Кицунэ сдержанно поклонился мисс Поррекс и позвал гостей, разбредшихся по саду и беседкам, проследовать в «Дом над морем», где их ожидали.

…Весь долгий приём Тору не оставляло ощущение, что чьи-то глаза пристально наблюдают за ним, но ни разу ему не удалось перехватить этот взгляд…

Гости уехали поздно вечером.

Тору Кицунэ лично усадил каждого в машину, мужчинам жал руки, женщинам — целовал. Церемонно кланялись у ворот гостям служанки в кимоно, с традиционными высокими причёсками.

Наконец последнее авто скрылось за поворотом. Тору отпустил служанок и пошёл к морю — ему хотелось побыть в одиночестве.

Закат стёр границы между вечным небом и древним морем, казалось, расплавленное красное золото соединило миры — земной и небесный. Мистическое сияние лучше всех современных иллюминаций освещало и старинный дом, и прекрасный сад. Казалось, находишься где-то далеко от привычной реальности.

Тору спустился по широкой каменной лестнице к морю. Волны набегали на песок, играли с опавшими листьями клёнов. Роскошные в своей осенней окраске листья казались ещё более великолепными в ладонях прозрачной воды. Тору погрузился в созерцание волшебства единения моря и неба, земли и воды.

Скорее почувствовав некое движение за спиной, нежели услышав какой-то определённый звук, Тору обернулся. Перед ним стояла прекрасная молодая женщина в шафрановом кимоно, затканном причудливым золотым узором. Широкий пояс подчёркивал тонкую талию. И переливалась на шее отсветами рассвета, бликами полной Луны, светом мерцающих звёзд крупная, несказанной красоты жемчужина, подвешенная на серебряной капельке к тонкой ниточке дождя. Свежести нежного овала лица, прозрачности лёгкого румянца могли бы позавидовать юные девушки, ещё не знавшие превратностей жизни. Мерцание тёмных глубоких глаз спорило с переливами звёзд. Гибкая фигура завораживала гармонией плавных, будто текущих линий. А узкая серебряная прядь только глубже оттеняла чёрные, как безлунная ночь, волосы. Казалось, воплощение вечной женственности спустилось на землю. Но от внимательных глаз не ускользнуло бы, что за мягким очарованием таится древняя сила. Горе самонадеянному, решившему протянуть к ней жадные руки! Хищным оскалом обернётся едва заметная улыбка, дерзким вызовом блеснёт недавно мудрый, проникновенный взгляд, и несказанная мощь первозданной стихии обрушится на голову неразумного! Ибо в свете Луны подрагивала на ступенях тень, и тень эта была тенью оборотня — девятихвостой лисицы, служительницы богини Инари.

В благоговейном поклоне Тору склонился перед прародительницей рода:

— Добро пожаловать домой, Кюби-но-кицунэ!

Эпилог

Кюби-но-кицунэ стояла на скале над морем и перебирала тонкими пальцами звёздные блики. Лунная радуга, которая бывает только в ночи полнолуния на излёте осени, окрасила и еле слышно вздыхающее о чём-то море, и лёгкие прозрачные облака, набросила покров нереальности на пёстро расцвеченный лес.

— Так вы не верите в сказки, мисс Поррекс? — брови Кицунэ слегка приподнялись, а глаза коварно блеснули. — Что ж… Я дам вам шанс в них поверить!

Кюби-но-кицунэ молниеносно повернулась на месте, и вверх взметнулся золотисто-огненный смерч. Через мгновение вместо прекрасной женщины на скале над морем стояла девятихвостая лиса. Её шерсть переливалась самыми небывалыми оттенками огненно-красного цвета, пронизанная сразу и звёздным золотом, и лунным серебром.

Кюби-но-кицунэ легко распластала своё тело в стремительном полёте и оказалась на облаке, проплывавшем мимо скалы. Потом она перепрыгнула на другое, потом дальше, и вскоре её мерцающая тень исчезла среди звёзд.

Кицунэ в Лас-Вегасе: история продолжается

Элизабет провела кончиками указательных пальцев по идеально скорректированным бровям, полюбовалась фантазийным маникюром, повернулась перед зеркалом несколько раз, оглядывая себя с ног до головы — чтобы убедиться в собственной безупречности. Полупрозрачное зеленовато-золотистое платье сидело идеально, подчёркивая ровный бронзовый загар стройного тела. Дорогие украшения с изумрудами выгодно оттеняли модную красоту скандально известной журналистки, в особенности цвет таких же смарагдовых глаз.

Мисс Поррекс прибыла развлечься в Лас-Вегас в сопровождении одного очень известного политика. То, что политик был женат, нимало не смущало Лизи, — скорее наоборот. Она сделала всё, чтобы слухи о бурном романе просочились в прессу. Хотела ли она развести любовника и стать его новой женой? Может, да… Может, нет… Она привыкла потакать своим прихотям — быть в центре внимания, получать новые острые ощущения, переживать бурные эмоции. Вполне возможно, что Ричи и удастся убедить Лизи вступить в брак. Но тогда придётся отказаться от новых романов…

Лизи вздохнула. Потом тряхнула роскошными белокурыми локонами и выкинула из головы всякие мысли. Ричи ждал внизу. Впереди была длинная, полная развлечений ночь — ужин в ресторане, игры в казино, прогулка по ночному городу в роскошном лимузине… Прихватив сумочку из змеиной кожи, комплектом к которой были невесомые босоножки на ногах, Лизи закрыла свой номер и вызвала лифт.

— Желаете что-нибудь ещё?

— Нет, благодарю, — лёгким кивком головы молодая женщина отпустила служащего отеля.

Она прошла по мягкому пушистому ковру и остановилась у огромного окна.

На Лас-Вегас опускалась ночь. Город сверкал гигантским фантастическим украшением, вобравшим в себя все самоцветы мира, все его достоинства и пороки.

Тёмные глаза, казалось, рассматривали город, но взгляд был рассеян и как будто направлен внутрь. На какое-то время она замерла у окна, а потом по её губам скользнула удовлетворённая улыбка.

Она подняла трубку белого с золотом телефона в стиле ретро:

— Подайте машину через час. Я желаю посетить казино в «Ривьере».

— Да, мадам.

Женщина зажгла ароматические палочки — и по гостиной поплыл пряный дымок. Она прошла в спальню и присела на мягкий пуфик у огромного зеркала. Раскрыв большую, расписанную иероглифами и пионами коробку, достала из неё тонкие кисти и краски, лёгкими движениями чуть подвела глаза, сделав взгляд глубже, хотя это казалось уже невозможным, чуть подчеркнула чувственные губы, чуть ярче сделала румянец. Уложила волосы в затейливую причёску из локонов и узлов, закрепив её длинными шпильками из тёмного дерева с золотыми иероглифами. Капля аромата из флакона, за который знающий антиквар без колебаний выложил бы несколько тысяч долларов…

Женщина распахнула зеркальные створки гардероба и достала длинное узкое платье без рукавов в восточном стиле из тонкого шёлка того сложно уловимого оттенка, когда солнечная ярь переходит в полыхающий шафран. Несколько извивающихся драконов, вышитых вручную по подолу серебряной нитью, казались живыми. Открытые летние туфли и сумочка были в тон платью. Единственным украшением в наряде женщины была редкая по красоте жемчужина, подвешенная на серебряной петельке к тонкой цепочке.

Женщина улыбнулась себе в зеркало и покинула номер.

— Лизи, — Ричи набрал полную грудь воздуха и чуть задержал дыхание. — Я никогда не встречал такой женщины, как ты, и не прощу себе, если не попытаю счастья… Прошу тебя — стань моей женой.

Ричи картинно опустился на одно колено и протянул Лизи раскрытую бархатную коробочку в форме сердечка.

Лизи была наверху блаженства. Изысканный ужин, дорогое шампанское, которого она выпила больше обычного, предупреди-тельное внимание влюбленного Ричи… А главное — то, о чём на-пишут завтра утром СМИ — галантное предложение руки и сердца, подкреплённое обручальным кольцом с умопомрачительным по величине бриллиантом.

Лизи согласилась выйти замуж незамедлительно. В конце концов, когда семейная жизнь покажется ей слишком утомительной, она просто разведётся. В её голове уже сложился целый ряд названий будущих статей, в том числе и о собственных страданиях по поводу предстоящего с Ричи развода… Она обольстительно улыбалась совсем потерявшему голову мужчине, прекрасно видя, что их снимают папарацци, и незаметно, но весьма эффектно позируя.

Вместе с компанией друзей влюблённые решили отправиться продолжить вечеринку в «Ривьере», а заодно и испытать свою удачливость в игре.

— Мадам чего-нибудь желает?

— Шампанского, — улыбнулась молодая красивая японка в шафрановом платье. Она легко и непринуждённо прогуливалась по залам казино, иногда делая незначительные ставки, раскланиваясь с полузнакомыми леди и джентльменами, то привлекая к себе внимание, то будто растворяясь среди толпы и интерьера. По безмятежному лицу никто не мог бы догадаться, что она ожидает кого-то.

И вот та, которую она ждала, появилась в сопровождении новоиспечённого жениха, окружённая друзьями. Глаза незнакомки на мгновение вспыхнули. В них мелькнула насмешка, немного лукавства, чуточку коварства, любопытство и что-то ещё, столь неуловимое, истинно женское. Губы незнакомки спрятали улыбку в уголках, и, будто прикрывшись плащом-невидимкой, она последовала за шумной компанией.

Нет, сегодня в игре Лизи положительно не везло…

И ладно бы это было просто невезение, рядовое и банальное, которое случается сплошь и рядом, со всеми и с каждым. Невезение Лизи было особенным, и она могла бы поклясться на Святом Евангелии… Впрочем, нет, журналисты на нём не клянутся.

Короче, Лизи могла бы поклясться, что с ней происходит нечто невероятное, мистическое, относящееся только к ней, и ни к кому более. Когда она поставила на «красное, три», шарик, уже практически скатившийся в лунку, вдруг покатился по стенке вверх, замер на ребре между лунками — и скатился на «чёрное, двадцать шесть»! И никто этого не заметил, даже глазастый крупье!

Лизи обернулась, чтобы пожаловаться Ричи, и тут её глаза встретились с тёмными глазами японки в платье с драконами. Её лицо показалось смутно знакомым, но где, когда и при каких обстоятельствах она видела эту женщину, Лизи вспомнить не смогла. Незнакомка кивнула головой, улыбнулась и будто растаяла в воздухе. Лизи растерянно моргнула несколько раз, всё-таки пожаловалась Ричи, который успокаивающе обнял её, и они отправились метать покер.

Уняв расстройство бокалом шампанского, Лизи села за стол. Крупье сдал карты, игроки принялись делать ставки, блефовать, выходить из игры… В конце концов Лизи собрала червовый роял-флэш, и она с торжеством уже готовилась раскрыть карты, как вдруг рисунок на карте, изображавший Туза, смазался, потёк, непостижимым образом превратился в Джокера, весело подмигнувшего растерявшейся Лизи, а потом и вовсе стал двойкой пик.

Потрясённая Лизи смотрела на карты, не веря своим глазам, и вдруг опять увидела ту самую японку за спиной игрока, сидящего напротив. И снова эта неуловимая усмешка в уголках губ, будто напоминающая о чём-то.

Возмущению Лизи не было предела. Злость же её усугублялась тем, что о произошедшем с ней нельзя было никому рассказывать — в лучшем случае окружающие, и даже Ричи, сочли бы, что она выпила слишком много шампанского! Лизи уронила злополучную карту на пол, а потом незаметно для окружающих сунула к себе в сумочку, чтобы внимательно рассмотреть её у себя в номере. Она уже начала понимать, что причиной её неприятностей в казино стала эта японка в шафрановом платье.

Ричи предложил сразиться с «однорукими бандитами», и Лизи подумалось, что уж на технику восточная магия точно не подействует. Выпив ещё бокал шампанского для храбрости, она позволила уговорить себя пойти в другой зал казино.

И вот Лизи увлечённо дёргает ручку автомата. Наконец-то Фортуна повернулась к ней нужным местом! Да, собственно, важна и не сумма выигрыша, а азарт, им подкрепляемый. За соседним автоматом Ричи проигрывал ставку за ставкой и довольно громко выражал своё недовольство по этому поводу. И вдруг… О, Лизи не могла поверить своим глазам — выстроилась та самая вожделенная комбинация — «три семёрки»! Она радостно вскрикнула, позвала Ричи, а когда обернулась к экрану снова… Увы, вместо трёх заветных семёрок — лишь набор разнородных элементов. И опять неподалёку мелькнул шафрановый шёлк.

— Ричи, — сухо сказала Лизи, — мне до смерти скучно в этом казино. Я хочу шампанского с клубникой в лимузине.

— Как скажешь, дорогая, — Ричи поцеловал ей руку. — Через несколько минут лимузин будет к твоим услугам. Если ты не против, мы можем проехаться по ювелирным магазинам и купить к твоему обручальному колечку серьги или подвеску.

Лизи слегка оттаяла:

— Да, милый, жди меня внизу, я только припудрю носик.

И она отправилась в дамскую комнату.

«В конце концов, что произошло? — размышляла Лизи, прихорашиваясь перед зеркалом. — Явилось какое-то японское чучело, занимается колдовством. В средние века такую бы сожгли на костре (тут она с некоторым сожалением подумала: очень жаль, что Великую Инквизицию отменили уже несколько столетий назад). Интересно, что я ей сделала, из-за чего она меня преследует? Вот возьму и на-пишу статью о японских нравах и пережитках мракобесия!»

— Только попробуйте, мисс Поррекс, — услышала она мягкий голос за спиной. — И сегодняшние недоразумения в казино покажутся вам детскими неприятностями в песочнице.

Обернувшись, Лизи увидела совсем рядом ту самую японку, которая мелькала где-то около всё время её пребывания в казино. Лизи, наконец, вспомнила, где и когда видела эту женщину — статуя в саду «Дома над морем», в родовом поместье семьи Кицунэ. Рассказ Тору о происхождении их семьи от Сачио, старшего сына рыбака Акира и Лисы-оборотня. Тогда она посчитала это нелепыми сказками…

— Вы всё ещё не верите в сказки, мисс Поррекс? — брови Кицунэ слегка приподнялись, а глаза коварно блеснули. — Или я убедила вас в обратном? А может, нужны иные доказательства, что девятихвостые лисы существуют?

Молодая женщина молниеносно повернулась на месте, и вверх взметнулся золотисто-огненный смерч. Через мгновение посреди женской комнаты фешенебельного отеля в Лас-Вегасе стояла девятихвостая лиса. Её шерсть переливалась самыми небывалыми оттенками огненно-красного цвета, пронизанная сразу и звёздным золотом, и лунным серебром. Она грациозно и лениво потянулась и прошла прямо сквозь стену, оставив после себя шлейф незабываемого аромата и деревянную шпильку с золочёными иероглифами на полу.

Лизи постояла немного и плавно скользнула в обморок.

Спустя несколько минут её обнаружили служащие отеля, потому что Ричи поднял панику. Вызвали врача, Лизи доставили в больницу. Впрочем, она довольно быстро пришла в себя, причиной обморока было названо волнение сделанным предложением руки и сердца, чем новоиспечённая невеста окончательно покорила Ричи.

Про себя же Лизи решила никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не писать, не говорить и даже не думать о том, что с ней произошло, а восточных тем в журналистике больше не касаться — во избежание.

Кюби-но-кицунэ стояла у окна своих апартаментов и смотрела сквозь стекло на предутреннее светлеющее небо. Одна за другой таяли звёзды. Под её рукой, как живое сердце, пульсировала жемчужина, подаренная Акира двести семьдесят лет назад. Тогда им было отпущено совсем немного времени — слишком много дел у подданных богини Инари, слишком много обязанностей…

Кицунэ подарила сыну рыбака свою любовь, родила ему наследника, отдала часть своего могущества хранящим талисманом нового рода — и вернулась в свиту, выполняя возложенный на неё Инари долг.

Когда Акира умер, она оплакала его. Она предчувствовала, предугадывала их встречу спустя бесконечно долгое для бессмертных время, но где и когда она произойдёт — наверняка не знала. По неисповедимым законам небесной рулетки Акира мог родиться в любой другой стране, в любом из будущих веков.

И вот — он снова есть. На этот раз живёт во Франции. Её всё сильнее влекло в Париж. Он ждал, он искал и звал её. Не помня по имени, он стремился к ней душой. Кицунэ молила Судьбу, чтобы на этот раз им было дано больше времени на счастье.

Занимается златотканый рассвет,

— стою, замерев у порога:

— ждала тебя — двести семьдесят лет. Подожду и ещё… немного.

Кицунэ набрала номер ресепшена своего отеля:

— Чего изволите, мадам?

— Один билет бизнес-класса до Парижа. На ближайший рейс.

Часть третья. Кюби-но-кицунэ: та самая встреча в Париже

«Вечная жизнь… Вечная молодость… Люди жаждут их, не думая, чем придётся платить… Столетия, сплетающиеся в вечность… И изнурительное ожидание того, что не может случиться…»

Молодая женщина стояла у окна и кончиками пальцев на стекле рисовала мужской профиль. В червонном золоте и королевском пурпуре величаво стояли деревья, накрытые бездонной синью. На мостовой блестели лужи — всю ночь небо оплакивало привычную смену сезонов. Бархат уходящего тепла ускользал, как вода из несомкнутых пальцев.

«Взрослеть, стариться, умирать… Начинать сначала, не помня о прошлом… Из жизни в жизнь ждать той самой, единственной встречи… В самый последний миг, перед уходом, стараться запечатлеть в памяти такие близкие черты, запах тела, цвет глаз, тепло сердца, понимая — тебе придётся узнавать его снова и снова… в другом обличье… возможно, не сразу… возможно, не в этой жизни… А может быть, он не узнает тебя… Задыхаться от боли… и всё-таки — продолжать жить… Снова и снова… Возрождаясь и умирая… каждый раз по-новому… И помнить его — каждой клеточкой тела, каждой частичкой души…»

Женщина отошла от окна и присела на старинную кушетку. По полу были разбросаны листы рисовой бумаги. Чёрной тушью на них было изображено всё то же лицо… Строгие вертикали пронзительных хокку то справа, то слева обрамляли выразительный профиль.

Сухой песок воспоминаний

Течёт сквозь пальцы неумолимо…

Роскошны краски осени —

Обманчиво её тепло.

Она потянула за атласную ленту с кистями, что висела у самой кушетки. Где-то в глубине дома зазвенел колокольчик, и через несколько минут в дверь малой гостиной едва слышно постучали.

— Войдите.

Вошёл степенный седой господин и с достоинством поклонился:

— Чего изволите, мадам?

— Кофе. И горячие сливки. Да, и закажите такси — я поеду в Версаль.

— Если пожелаете, я могу отвезти вас сам и подождать, пока вы будете гулять.

— Благодарю, мсье Дюбуа. Но я предпочту такси. Передайте мадам Дюбуа мою просьбу приготовить ужин. Сегодня я буду ужинать дома. Блюда — на её усмотрение. Я ей всецело доверяю.

— Благодарю, мадам. В котором часу вас ждать к ужину?

— Я постараюсь не нарушать традиций и не огорчать мадам Дюбуа плохим аппетитом.

Мсье Дюбуа удалился.

Женщина прошла в спальню и стала одеваться.

Вскоре мсье Дюбуа сообщил, что такси ждёт её у ворот.

Жан с трудом оторвал голову от подушки, нашарил надрывающийся телефон и нажал кнопку ответа.

— Дружище! — радостно завопил знакомый голос. — Наконец-то! Ты дома? Я сейчас буду!

И прежде, чем Жан успел придумать, по какой причине не сможет принять визитёра, разговор оборвался.

Жан чертыхнулся, нехотя встал и мрачно поплёлся в душ. Голова раскалывалась — вчерашний виски давал о себе знать. По полу были разбросаны листы полупрозрачной рисовой бумаги. Чёрной тушью на них была изображена женщина: профиль, анфас, полупрофиль… В полный рост, портрет… Каллиграфическим почерком, который так трудно даётся европейцам, были записаны танка — согласно древнейшим канонам. Среди бумаг валялась книга на двух языках, японском и французском — Жан Массо «Лепестки хризантемы», с иллюстрациями автора. Книга была открыта на середине, на той самой странице, где Жан поместил портрет прекрасной японки в шафрановом кимоно. Женщины из снов — грёз и кошмаров Жана.

Кицунэ смотрела в окно такси отрешённым взглядом. За стеклом мелькал живописный Париж, неправдоподобно роскошный в бронзовое лето. В мыслях она была далека от реалий.

Тору любезно предоставил в её распоряжение небольшой особняк — всего восемь комнат — в квартале Марэ. Господин Кэзуа Ки-цунэ, отец Тору, прозванный за умение вести дела Кичиро (удачливый), купил дом четверть века назад. Вложив немалые деньги, вернул строению первозданный вид, обставил комнаты антикварной мебелью, поселил там респектабельную чету парижан, отдав им две комнаты и поручив присмотр за домом и садом. Репутация квартала мало беспокоила членов семьи, которые любили останавливаться в особняке во время деловых и развлекательных визитов в Париж.

«Маленький дом», как его называли в семье, был наполнен особым теплом. Казалось, в нём живёт какой-то добрый гений. Небольшой сад, примыкавший к нему, хранил собственные тайны — сладостные воспоминания о счастливых мгновениях жизни… Томительное чувство охватывало душу всякий раз, когда Кицунэ бродила по садовым дорожкам, не находя себе места.

Она садилась на деревянную скамью с чугунными ножками и смотрела на тревожно-роскошные листья, плавно скользившие по ветру. А потом вставала и снова кружила по дорожкам сада в надежде, что предчувствия сбудутся.

Так проходил день за днём.

Бронзовое лето было на исходе. Устав от ожиданий и надежд, Кицунэ решила съездить развеяться в Версаль. Может быть, красоты резиденции «солнечного» Короля прольют хоть немного света в сумрак души…

— Ты так и не выбросил эту блажь из головы? — брови Армана удивлённо поползли вверх, когда он взял в руки один из листков, что устилали пол.

Жан отрицательно покачал головой:

— Я подал служебную записку с просьбой направить меня в Токио на любой срок, который сочтут возможным. Сам знаешь, в Японии я полезнее, чем во Франции. Не так много дипломатов могут похвастаться безупречным владением японского и такими связями, как у меня, в Стране восходящего солнца…

Арман недоумённо морщил лоб.

…Они с Жаном были друзьями с самого детства. Жили по соседству, ходили в одну школу. Правда, потом они выбрали разные профессии, да и общего между ними было не больше, чем между декабрём и маем.

Арман был душой общества, любимцем женщин. Обладая недюжинным умом, он умел от души веселиться и временами пускался во все тяжкие, но всегда при этом был весьма осторожен. Как ему удавалось сочетать любовь к авантюрам с предусмотрительностью — оставалось загадкой, но факт оставался фактом — Арман не давал поводов для выводов, а слухи о его рискованных похождениях всегда оставались только слухами. Будучи сам журналистом, он ни разу не дал коллегам шанс взять его «с поличным», что вызывало вполне закономерную досаду с не менее закономерным восхищением.

Другое дело Жан. Ещё в средней школе он увлёкся Дальним Востоком, стал изучать японский, и так в нём преуспел, что во время учёбы в колледже подрабатывал переводчиком. Блестяще закончив Парижский институт политических наук, получил предложение работать в Министерстве иностранных дел. И если Арман предпочитал не связывать себя узами брака, то Жан довольно скоро женился на своей однокурснице, очаровательной Лоретт Обер. На протяжении нескольких лет их связывали нежные чувства, и брак, казалось, обещал быть прочным.

…К сожалению, семейное счастье длилось недолго. Арману так и не удалось выпытать, что же послужило причиной развода, но не прошло и пяти лет, как Жан и Лоретт разъехались. Очаровательная малышка Софи осталась с матерью, Жан уехал на полгода в Японию по назначению министерства. Потом его командировка продлялась ещё несколько раз.

Изредка Жан прилетал на несколько дней в Париж, встречался с Софи. И снова возвращался к Японскому морю. Через год пребывания в Стране восходящего солнца вышел его сборник стихов «Лепестки хризантемы», имевший весьма заметный успех в Токио.

— Мадам, вас ожидать? — спросил водитель такси.

— Нет, мсье, благодарю, — Кицунэ расплатилась и вышла из авто. Она окинула рассеянным взглядом панораму Версальского парка и направилась к оранжерее. Ей хотелось посмотреть, так ли она прекрасна, как пишут в путеводителях для иностранных туристов.

Солнце мягко согревало воздух, некоторые деревья ещё щеголяли зелёным убранством, пронзительную синь неба смягчили невесомо-размытые облака… Бронзовое лето не спешило подписывать капитуляцию с подступающей осенью — её время ещё не пришло.

Арман был единственным человеком, которому Жан доверился. Другу детства он смог рассказать о странных чувствах, охвативших его во время пребывания в Японии, когда однажды вместе с другими гостями он побывал в «Доме над морем».

Дом принадлежал семейству Кицунэ. Жан сблизился с Тору, сыном главы Kitsune Inc, наследником компании. Они много времени проводили вместе, с удовольствием общаясь. Глубокое проникновение в японскую культуру, её тонкое понимание ещё более усилилось благодаря влиянию Тору, его рассказам об истории их семьи. Смутное ощущение, сродни узнаванию, частенько охватывало Жана, и тогда на свет, как будто извлекаемые из глубин памяти, появлялись хокку…

Увидев же статую Кюби-но-кицунэ, лисы-оборотня, в саду «Дома над морем», Жан не смог подавить в себе чувства, что знал когда-то эту женщину… это существо… Был близок с нею… Ему стали сниться странные сны, пугающие своей реальностью. Он «вспоминал» то, о чём не имел представления, о чём не мог ни прочитать, ни услышать. Наваждения то захватывали его подобно цунами, то отступали. С трудом вынося напряжение рвущихся на волю чувств и желаний, родившихся задолго до него, Жан проклинал всё на свете, а потом готов был кричать от отчаяния, когда наваждение отступало, оставляя его наедине с тусклой реальностью.

Вернувшись в Париж, он надеялся забыть «японское сумасшествие».

Его надежды не оправдались.

Попытки забыться в работе не увенчались успехом.

Лёгкие интрижки и один вполне серьёзный роман дали кратковременный эффект.

Временами Жан пил, совершенно теряя себя. А поутру, страдая от жестокой головной боли, обнаруживал всё новые и новые рисунки и стихи. Всегда на безукоризненном японском, каллиграфическим почерком, ровными вертикалями…

Последние два месяца были особенно сложными. Устав от напрасной борьбы с собой, Жан решил вернуться в Токио. Ключ к разгадке был именно там, в саду «Дома над морем»…

— Дружище, — Арман положил руку на плечо Жану. — Я не знаю, чем тебе помочь. Но если бы я знал, как…

Жан кивнул головой. Арману он верил, как себе. Даже больше, чем себе. Но тут были бессильны все известные методы лечения. Жан промолчал о том, что не однажды ходил в собор, слушал мессу и даже исповедовался, вспоминая или придумывая мыслимые и немыслимые прегрешения. Психотерапия вообще с треском провалилась — Жан громко хлопнул дверью перед носом психоаналитика, посмевшего интерпретировать его состояние как банальную сексуальную неудовлетворённость.

Всё оказалось напрасным. Болезнь не отпускала. Жан не хотел признаваться самому себе, но в глубине души он был рад сумасшествию и больше боялся излечиться, нежели окончательно спятить.

— Мы отправимся к берегу Сены, полюбуемся волнами вод, — продекламировал Арман. — Может быть, двойной бурбон хоть немного тебя взбодрит?

Жан согласно кивнул головой.

Кицунэ рассеяно бродила по аллеям Версаля. Наверное, насле-дие Короля-Солнца было в эту пору особенно великолепно, но оно не трогало женщину. Она снова и снова вспоминала беседу с Инари.

— Итак, ты просишь о небывалой милости — прожить человеческую жизнь с Акира. Ты знаешь, чем тебе придётся заплатить?

Кицунэ молчала.

— Акира — кем бы он сейчас ни был — может не узнать тебя, не полюбить снова. Или всё-таки полюбить, но выбрать жизнь с другой. Ваша жизнь с новым Акира может не сложиться. Быть далеко не столь счастливой, как ты мечтала все эти годы. Ты можешь пережить его или уйти раньше. Но и это не самое страшное. Ты можешь попросту не встретиться с ним, хотя будешь чувствовать сердцем, что он где-то рядом. Будешь искать его всю жизнь, и не найдёшь. У Судьбы свои законы, и даже богам не под силу ей перечить. А ещё тебе придётся привыкать к другому миру, живущему по иным законам. Тебе придётся жить среди людей. Жить весь отпущенный смертной женщине срок… Обычной женщиной, без магических сил, без возможности вернуться в небесный чертог раньше условленного срока. Ты готова заплатить такую цену?

Кицунэ молча склонила голову в знак согласия.

— Да будет так, — сказала Инари. — Я отпускаю тебя на семьдесят лет. Ступай.

Кицунэ склонилась в глубоком поклоне и, медленно пятясь, покинула покои Инари. Она не видела, как богиня сделала правой рукой благословляющий жест.

— Дружище, да что с тобой?! — Арман со стуком опустил стакан на столик, когда Жан очередной раз ответил невпопад. — Ты хоть слышишь, о чём я с тобой говорю?

— Нет, — Жан посмотрел Арману в глаза. — Не слышу. Зря ты меня вытащил из дома.

— Зря, — Арман залпом допил коньяк.

Кицунэ стояла у Энкелада. Наверное, со стороны она казалась заворожённой его безмятежным в этот час зеркалом. Но в душе её бушевал самым настоящий шторм.

Она порывалась вернуться в Токио, но её тянуло остаться в Париже.

Она проклинала своё упрямство, толкнувшее её на путь безрассудства.

Она сомневалась в себе и своих чувствах — и верила им.

Ей хотелось вернуться в те дни, когда она ещё не знала Акира, и никогда его не узнать.

Ей хотелось увидеть его и провести вместе с ним остаток вечности.

Смятение достигло апогея. Кицунэ казалось, что сердце её остановится прямо сейчас — или взорвётся. Она резко повернулась и торопливо пошла к выходу.

— Ты куда?! — Арман чуть не выронил кофе.

— Потом, — коротко бросил Жан.

Рядом с ним уже тормозило такси.

— Версаль, как можно быстрее!

Арман недоумённо смотрел вслед набирающему скорость авто.

Кицунэ спешила к стоянке такси. Она уже приняла решение — вернуться домой. Завтра же она улетит в Японию и поселится в «Доме над морем» — там, где на месте хижины Акира был построен большой просторный дом. А потом… Потом… Потом она подумает, чем заняться.

На выходе из парка Кицунэ чуть не сбил с ног молодой мужчина. Сумочка выпала из её рук, содержимое рассыпалось по мостовой.

— Извините, я сейчас всё соберу!

Кицунэ торопливо собирала женские мелочи: зеркальце, помада, телефон…

Жан (а это был он) помогал, но это выходило у него на редкость неловко. Вдруг он вздрогнул, увидев блеснувшую в лучах закатного солнца жемчужину на шее незнакомки. Он поднял глаза увидел перед собой женщину из своих снов. Кицунэ… Она смотрела сквозь него, погружённая в себя, рассеянная, отстранённая. Его губы дрогнули:

— Ты?

…

Потом они долго стояли, держась за руки, как дети. Молчали. Вернее, говорили на том языке любви, который известен немногим, на изучение которого уходят порой целые века. Века ожидания — ожидания Встречи. Этому языку чужды слова, ему не нужны звуки. Чтобы говорить на нём, не обязательно быть рядом, даже нет необходимости формулировать мысли. Странный, своеобразный язык, доступный то ли изгоям, то ли избранным…

…И это было новым началом.

Бег времени неумолим.

Стирает города и страны,

Меняет русла рек и очертанья гор —

Лишь перекрестия судьбы

Он поменять не властен.

Легенда о золотых печатях

Мягко клубились на прозрачном небе золотисто-розовые облака. Солнце ещё медлило опуститься за линию горизонта, но на самом тёмном краю неба уже загорались звёзды. Слышно было, как плещется вода в говорливом ручье, как трепещут крылья ночных бабочек, как поют цикады…

На Эдем спускалась ночь.

Господь сидел под раскидистым деревом, и на коленях у него лежало два человеческих сердца. Он приблизил руки свои к сердцам, золотистая дымка скрыла их.

— Что ты делаешь, Господи? — спросил Его рядом стоящий Ангел.

— Увидишь, — сказал Господь. И торжественно начал:

— Положи меня, как печать, на сердце твоё…

Сквозь огнистое марево Ангел вдруг увидел, как на сердцах вспыхнули, будто выжженные раскалённым железом, золотые печати.

— …Как перстень, на руку твою, — продолжал Господь.

И множество едва заметных глазу нитей протянулись от одного сердца к другому.

— …Ибо крепка, как смерть, любовь, — падали в Вечность округло-тяжёлые слова сладчайшим в мире приговором.

— …Люта, как преисподняя, ревность, стрелы её — стрелы огненные, — сияние над сердцами окрасилось в пурпурные тона.

— …Ибо ласки твои лучше вина, — пурпур сменился нежнейшими оттенками майской зелени. — И знамя его надо мною — любовь…

— Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её, — вокруг сердец закрутилась Серебряная спираль, без конца и начала.

Господь замолчал. Солнце уже ушло на покой, а Луна ещё медлила появиться. Но золотые печати на сердцах освещали место под деревом столь ярко, будто горела добрая сотня пасхальных свечей. Господь взял в руки сердца и спросил Ангела:

— Ты хочешь знать, что я сделал? Ангел согласно кивнул головой.

Господь поднял руки перед собой, и перед Ангелом возникло видение: вся история мира от Адама и Евы до теряющегося в дымке ещё не предопределённого будущего. Кольца Спирали пронзали Пространство и Время, и из века в век сияли в них золотые печати.

Вот два сердца сближались, золотые печати вспыхивали, подобно тысяче звёзд, мужчина и женщина узнавали друг друга, их пути соединялись, и тогда перед Ангелом мелькали картины: каменная пещера и косматые шкуры, и на них — два обнажённых сплетённых тела; терраса римского дворца, залитая полночной синевой и прильнувшие друг к другу тени; будуар средневекового замка, озарённый неверным светом свечей…

Иногда картины менялись так быстро, что Ангел не успевал ничего рассмотреть — только ощутить, что это была всё та же история. Та, что сейчас родилась на коленях у Господа.

— …И создал я человека из праха земного, и вдохнул в него жизнь, и стал человек душою живою, — задумчиво сказал Господь, когда видение померкло.

— Господи, — тихо спросил Ангел, — скажи, они будут счастливы?

Господь поднял лик, ставший вдруг строгим, и глаза его устремились к Полярной звезде. Скорбные складки залегли на лице.

— Они будут всегда тянуться сердцем друг к другу, когда бы ни встретились, кем бы ни были… У них будет и безмерное счастье, бездонное горе. У них будут дети. Иногда жизнь одного будет оборвана до срока, и тогда другой до конца дней своих будет его оплакивать… Иногда их пути будут соединяться, иногда судьба будет разводить их в разные стороны…

— Это жестоко, Господи, — едва слышно прошептал Ангел и закрыл руками лицо.

— Но сердцами, — продолжал Господь, — они всегда будут помнить друг друга. И пока не встретятся, они не смогут ощутить ни полноты жизни, ни наполненности души. Сквозь каждое из сердец пройдёт поток столь невиданной силы, что любое другое, не отмеченное золотой печатью, просто сгорит и рассыплется в пепел. Так будет!

— Но почему, почему, Господи, ты не соединишь их навеки?! — вскричал в отчаянии Ангел.

— Потому что я оставляю им свободу воли, — просто сказал Господь. Сердца вдруг стали истаивать в его руках. А где-то там, на Земле, вдруг раздались два младенческих крика…

Гамбит леди Джокер: шахматная партия в пяти действиях

Карты начинают — и выигрывают.

Действие I

Мир мессира Гроссмейстера был миром шахмат: чёрно-белым, разбитым на правильные квадраты, с раз и навсегда определёнными цифро-буквенными символами.

Держа в голове множество ходов и комбинаций, двадцать шесть решений одной задачи, мессир был обречён на победу.

Е2 — Е4.

Король — самая слабая фигура на поле.

Ход конём.

Шах и мат.

Соперник повержен.

Мессир принимал славословия как закономерную дань своему непобедимому уму.

Так было.

Всегда.

Принимая свой успех как должное, Гроссмейстер не испытывал ни особой радости от неизбежных удач, ни особых тревог от временных затруднений. Всё было предрешено на годы вперёд, вселяло уверенность в своих силах и равнодушную беспощадность к врагам.

Ум мессира был холоден и зорок. Ни одна эмоция не озаряла его яркой вспышкой, не нарушала застывшего равновесия.

Так должно было быть.

Всегда.

Но однажды…

Обходя свои владения, планируя новые, непобедимые в своей безупречности комбинации, в самом сердце чёрно-белого мира мессир увидел…

Радужные переливы…

Изгибы, извивы, изломы…

Смешение и букв, и цифр, и символов, и знаков…

И посреди всего этого первозданного Хаоса стояла она — леди Джокер. Босоногая, в пёстром платье, шутовском колпаке набекрень слегка растрёпанными длинными волосами.

Впервые мессир ощутил некую досаду — привычный порядок был нарушен. Однако он был слишком хорошо воспитан, чтобы показать своё неудовольствие даже по отношению к столь своевольной леди.

А леди Джокер без всякой тени смущения, нимало не заботясь том, что не была представлена третьим лицом, как принято в приличном обществе, первой отвесила совершенно нецеремониальный поклон и заговорила первой:

— Простите, мессир, за вторжение, ветер внезапно стих и уронил меня прямо на ваше поле, — глаза леди смеялись, а тон совершенно не соответствовал серьёзности момента: она не только явилась без приглашения, но и устроила форменный бардак в чужом мире! И при этом на её лице не было даже тени раскаяния, предписанного в подобных случаях.

Мессир ощутил, как растёт его негодование. Даже больше — появилось желание выдворить нахалку вон. Без лишних церемоний. И немедленно!

Однако надо признать, а мессир был честен перед собой всегда, — он был не только возмущён, но и заинтригован. И поведением леди, и её нелепым нарядом, и даже сумятицей прямо посреди своего мира. А потому он раскланялся, согласно этикету, и пригласил леди к утреннему кофе.

За столом леди опять повела себя неподобающе: уселась на стул, поджав ноги под себя, поставила локти на стол и, подперев подбородок обоими кулачками, стала с интересом разглядывать гостиную. Мессир только незаметно покачал головой — столь вопиющее нарушение этикета! — но решил промолчать и сосредоточиться на гениальной комбинации, которую обдумывал уже третий день.

Сосредоточиться не получалось.

Его взгляд помимо воли то и дело возвращался к леди Джокер: вот она сама доливает в свою чашку кофе, вот легко соскальзывает со стула и подбегает к стене, чтобы поближе рассмотреть одну из великолепных картин мастеров раннего Ренессанса. Как ни в чём не бывало возвращается к столу и слушает обстоятельный рассказ Гроссмейстера о его блистательных победах и предполагаемых партиях.

Глаза леди Джокер, то искренние, то лукавые, с притаившейся на дне сумасшедшинкой, волновали мессира, и тогда он сбивался и путался в формулировках. А леди даже не замечала этого. Она задавала вопросы один за другим, прыгала от темы к теме и казалась то умудрённой веками, то совершенной пустышкой.

Её облик постоянно неуловимо менялся: вот у средневекового гобелена — осанка и выражение лица, да и самые её манеры не оставляли сомнения в благородном происхождении и наличии не менее семи поколений царственных предшественников; а вот кресле у камина она — легкомысленная пастушка, выросшая среди разнотравья полей, чьё происхождение просто не могло быть благородным.

Гроссмейстер был и восхищен, и обескуражен. В первую очередь — своими желаниями. Мессиру совсем не хотелось, чтобы леди Джокер покидала его. По крайней мере, не так скоро. Гроссмейстер забыл обо всех уже назначенных и разработанных партиях, о своих предполагаемых победах. Сейчас ему хотелось совсем другого — сменить строгий фрак и накрахмаленную рубашку на что-нибудь свободное, не стесняющее движений, и босиком пройтись по заливному лугу, ловя нежные краски восходящего Солнца. Мессир сердился и на себя, и на леди Джокер за то, что пробудила в нём такие несвойственные ему желания, и великодушно прощал себе и ей эту маленькую слабость…

Внезапно леди замолчала и прислушалась. Мессир насторожился, но вокруг была тишина, нарушаемая только размеренным ходом старинных напольных часов.

Леди Джокер подбежала к окну, распахнула его настежь — небе над шахматным миром клубились грозовые тучи, сверкали молнии, завывал ветер. Мессир поднялся, чтобы закрыть окно — ведь такое проявление природы могло напугать леди. И замер, поражённый выражением лица своей гостьи: она была счастлива. Казалось, за её спиной вдруг взметнулись два огромных крыла,

готовых сорвать с места хрупкую фигурку и унести в круговерть разбушевавшейся стихии.

— Простите, мессир, мне пора, — просто сказала леди Джокер, вскакивая на широкий подоконник. Она с наслаждением вдыхала налетавшие порывы ветра, трепавшего её волосы и платье, подставляла ему лицо, а крылья за её спиной становились всё более реальными и осязаемыми.

— Куда же вы? — глухо спросил Гроссмейстер.

— Ещё не знаю, — леди Джокер провела кончиками пальцев по его щеке. — Может, вернусь в свой мир, может, немного попутешествую с Ветром и Грозой, а может… Может быть всё.

— Вы вернётесь? — мессир прятал охватившее его желание удержать леди Джокер сам от себя — он понимал, что бессилен сделать это.

Вместо ответа леди на мгновение прильнула к его губам, оставляя на них неповторимый вкус своего поцелуя, и прежде чем мессир успел ответить ей, отдалась грозовой стихии.

Ветер подхватил её, закружил в своих объятиях, и вскоре пёстрая фигурка исчезла вместе с грозовыми облаками.

Небо снова было безоблачно.

Из распахнутого окна виднелись ровные, правильные чёрно-белые квадраты, с раз и навсегда определенными цифро-буквенными символами.

Отмеряли время старинные часы.