Бесплатный фрагмент - Невольницы ада

Какой огромный мир, разнообразный, заманчивый, иногда непонятный… и как легко в нём нарваться на хама, на неадеквата, на озлобленного чем-то в этом прекрасном мире.

И. Крахтенберг

Пролог

У него есть жена. И не жена. И ещё одна «нежена». С одной ему удобно, с другой страстно, с третьей он планирует своё будущее. Уезжая в город, он начинает скучать. По всем трём. Тогда он покупает открытки с цветочками, достаёт из кармана огрызок карандаша и начинает писать «приветы». Для каждой пишет своё послание, с каждой ведёт свой диалог. Он говорит, что любит их всех трёх. Каждую по-своему.

Была ещё четвёртая. Но это его ошибка. Она странная. В семнадцатилетнем созревшем теле разум пятилетнего ребёнка. Сама, как котёнок, пошла за ним. Никакого насилия, никакого вранья. Поманил — пошла. Всё делала. Всё терпела. Только иногда тихо плакала, прижимая подол платья к лицу, словно мяукала: мама, мама. Это стало раздражать, потом злить, и наконец надоело так, что захотелось избавиться.

Он перестал её кормить, а она продолжала плакать. Засовывала свои длинные чёрные волосы в рот и жевала, то ли с голодухи, то ли из-за недоразвитости. Это раздражало ещё больше. Он обрил её наголо. Сразу стали заметны ввалившиеся щёки, заострившийся нос и чёрные круги под глазами. Теперь она походила на старуху, и не просто на старуху, при взгляде на неё ему казалось, что это сама смерть пришла за ним. Она очень быстро ослабела. Настолько, что уже не могла передвигаться. Тогда он раздел её, взял на руки и вынес. Брезгливо бросил в сугроб канавы. Истощённое маленькое тельце даже не провалилось в рыхлый снег, так и осталось лежать кучкой обтянутых кожей костей на поверхности.

Ночь обволакивала землю снежной пеленой. Бесформенные белые крупинки падали на серое пятно в канаве, засыпая то, что когда-то было человеком. Через час закоченелое тело скрылось из виду.

Её найдут по весне. Дорожники. Опознать Лидию Обручеву, без вести пропавшую полгода назад, так никто и не сможет.

Часть первая

Глава первая

Когда что-то не получается, мы расстраиваемся, но иногда неудачи могут быть сигналом «смени маршрут». А если это разочарование, которое воспринимается, как полное крушение твоей жизни? Можно так же попробовать сменить маршрут. На другой. Ведь логично же прилагать усилия ни к тому, что не получается, а к тому, что может получиться. Это всего касается. И отношений тоже.

Время, конечно, лучший лекарь, но когда рушится твой мир — спасает движение. И ты в этом движении жук Скарабей, который катит свой шарик, повторяя путь солнца от рассвета до заката, то появляясь из песка, то снова исчезая в нём. В том самом, из песочных часов отмеряющих жизнь.

Лена уткнулась носом в подушку и дала волю слезам. Она долго крепилась, не позволяя разрывающим сердце чувствам взять над собой верх. Это несложно, когда душа окаменела. На принятие решения много времени не потребовалось. Не раздумывая, написала рапорт на увольнение и, стараясь не смотреть на Махоркина, положила листок перед ним на стол.

— Лена!

— Не надо! Не надо ничего говорить. Подпиши, и я уйду.

— Я не подпишу это.

— Пожалуйста, не мучь меня. Подпиши. Я тебя очень прошу.

— Не могу.

— А я не могу видеть тебя. И работать с тобой больше не смогу.

— Ты ненавидишь меня.

— Наоборот. Люблю. Ты знаешь. Но это уже не важно. Ты не оставишь своего ребёнка. Ему нужны оба родителя. И я не хочу ставить тебя перед выбором.

— Я её не люблю.

— Я знаю. Но это теперь не имеет никакого значения.

Лицо Махоркина выглядело уставшим и постаревшим. Глубокие морщины прорезали лоб, а всегда уверенный взгляд стал измученным, потухшим и растерянным.

— Я не знаю, что мне делать. Что? Скажи.

Ей так остро захотелось обнять его, прижать к себе, пожалеть, но, собрав силы, она холодно произнесла:

— Подпиши.

Уже в такси, измаявшаяся болью, просила водителя: «Быстрее, быстрее». Как будто убегала, как будто боялась, что догонят, попытаются вернуть. А больше всего боялась себя: что не выдержит, что сдастся, что уступит. В какой-то момент поймала себя на мысли, что было бы неплохо, если бы, разогнавшись, машина въехала в бетонное заграждение. Мгновенно промелькнувшая мысль испугала. И отрезвила. Но горькие, болезненные думы не сдавались, продолжали мучить, мешали отвлечься на что-нибудь другое.

Подушка уже промокла от слёз, а она всё никак не могла остановиться. Дверь слегка скрипнула, и в слабом луче света появилась фигура матери.

— Доченька, попей валерьянки, — Евгения Анатольевна присела на краешек кровати и погладила дочь по голове. Лена замерла и притихла. — Хотя какая тут к чёрту валерьянка! — Мать вздохнула. — А знаешь, что я тебе посоветую? Наешься хреновины.

Лена развернулась и уставилась на мать заплаканными глазами.

— Какой хреновины?

— А такой. Берёшь хрен и через мясорубку перекручиваешь, добавляешь томатный сок по вкусу, можно ещё чего-нибудь. И как жахнуть! Так, чтоб глаза из орбит, чтоб мозги перемешались, а потом на место встали.

— И что, это поможет? — удивлённо спросила Лена, вытирая слёзы.

— Обязательно! Во всяком случае, пока эту хреновину будешь готовить, уже успокоишься.

— Нет. — Лена приподнялась и села, подтянув к подбородку колени. — Хреновиной тут не поможешь. Сиюминутный эффект может отвлечь, но не решить проблему. Мама, я не знаю, как мне дальше жить. Чем заниматься? Я ведь только и умею, что преступников ловить.

— Ну и лови себе на здоровье. Что в Москве других отделений нет? Работа тебя отвлечёт, а время сделает своё дело. На Махоркине твоём свет клином не сошёлся.

— Да как же я расследовать буду, если кроме мыслей о нём мне ничего в голову не лезет? Он мне мерещится в каждом встречном. Я постоянно думаю: как он, где он, с кем он. Я не знала, что это так больно будет. Лучше бы он мне изменил.

— Что ты такое говоришь, дочка? Чем это лучше-то?

— Тем, что я бы тогда могла его во всём винить, я могла бы ругать его, обзывать предателем, подлецом, ненавидеть, презирать. Стукнула бы, в конце концов. И мне было бы легче. Легче разлюбить и отпустить из сердца. Но как отпустить, если он не виноват в том, что так получилось… нет, виноват, конечно… и не виноват. Если я сама за него решила. Сама себе в сердце выстрелила. Как это пережить? Как, если мне сейчас даже одним с ним воздухом дышать больно?

— Понимаю. Но всё проходит, и это пройдёт. Может и звучит банально, но потому и банально, что верно. А если дышать трудно одним воздухом, то поезжай куда-нибудь.

— Куда?

— А к Светке в Новгород. Она тебя быстро в чувство приведёт. Развеешься, подышишь другим воздухом, отдохнёшь. Глядишь, и душевное состояние в норму придёт. Вот тогда и вернёшься.

Тёплые пухлые Светкины руки обнимали участливо и надёжно. Хорошо, когда у тебя есть старшая сестра. Она всё поймёт, поддержит, подскажет. И можно быть уверенной, что всё это искренне, всё от души. И никаких подруг не надо.

— Как будто и не расставались. — Светка подхватила чемодан, взвесила в руке. — Чего такой лёгкий?

— Ну извини, варенья не взяла, — Лена впервые за последнее время улыбнулась. Робко, неуверенно, словно пробуя — может ли улыбаться, будто забыла, как это делается.

— Я не о варенье, а о нарядах.

— Каких ещё нарядах?

— Разных, в которых будешь дефилировать по городку нашему. У нас тут офицеров холостых знаешь сколько…

— Света, о чём ты, какие офицеры? Я вот сейчас в купе с влюблённой парочкой ехала, они жеманятся, кокетничают и называют друг друга дурацкими уменьшительно-ласкательными именами. Знаешь, что я чувствовала? — Лена сделала паузу, подбирая подходящее слово. — Раздражение. У меня сейчас всё, что связанно с любовью или то, что про любовь: фильмы, песни, стихи, просто мысли — вызывают неприятие, самую настоящую аллергическую реакцию.

— Да. Не разлюбившие жестоки. Любовь — довольно эгоистичное чувство. Когда мы любим душой, всем сердцем, то обязательно хотим обладать объектом нашей любви. Это уже потом, когда подключаем разум, то осознаём, что не всегда наши желания следует реализовывать, что есть ещё и обстоятельства.

— Вот именно — обстоятельства.

— Ну всё, хватит об этом. Ты зачем приехала? Чтобы обо всём забыть. Вот и слушай меня. Будем вышибать клин клином.

— Ладно. Делай что хочешь. Моё душевное состояние в полном твоём распоряжении.

— Вот и чудненько. И расправь плечи, чего это ты вдруг горбиться начала?

— Да? Я и не заметила. — Лена выпрямила спину. — Надо же, прямо по теме моей диссертации.

— Какой ещё диссертации? Ты что, диссертацию написала?

— Пока нет. Пока только думаю, материал собираю, но тема как раз про невербальное поведение и жесты. Ты про спину сказала, а я вспомнила, что согнутая спина свидетельство того, что человек переживает мощный стресс. Тяжесть проблем не даёт ему расправить плечи. Когда человек не может справиться с ситуацией, он закрывается. И я тому наглядный пример.

— Слушай, так вот и пиши свою диссертацию, сейчас как раз самое подходящее для этого время. Компьютер в полном твоём распоряжении, я весь день в школе, Женька на службе, малый в садике. Работа отвлечёт от горестных мыслей, а вечером я тебя развлекать буду.

— Вот иногда и тебе хороши идеи в голову приходят, — Лена улыбнулась на этот раз широко и уверенно.

— Молодец, что приехала.

К военному городку ехать долго, через весь город.

Город, как книга. Книгу можно читать. А город? Как читать город? Очень просто: глазами, ушами, носом, всеми органами чувств. Смотришь сквозь стекло, ловишь лица людей, у кого-то улыбки, бывает, что и слёзы. Люди что-то говорят, тебе не слышно, но по губам пытаешь прочесть. По эмоциям, жестам понять.

Вот двое мужчин — один протягивает другому руку для пожатия. Тот улыбается, крепко жмёт. Вот дети. Ссорятся. Тот, что помладше размахнулся и стукнул того, который выше ростом. Братья, наверное. Это всё Новгород новый. С серыми многоэтажками, узкими тротуарами и уже почти голыми деревьями. Обычный.

Старый Новгород другой. Величественный, гордый, с белокаменными церквушками и главной достопримечательностью — Кремлём, сердцем города.

На конечную к военному городку автобус прибыл почти пустой. Пока ехали — совсем стемнело.

— А в Кремль когда сходим?

— В субботу. Днём погуляем по городу, а вечером зайдём в ресторанчик «Детинец». Он находится прямо в стенах Кремля. Там можно даже отдельную келью снять. Ну, это для тех, кому экзотики хочется. Или уединения. А нам сейчас уединения искать незачем. Я закажу столик в центральном зале. Отметим твой приезд.

Низкое новгородское небо нависало, давило чернотой вихрастых облаков, больше похожих на тучи. Где-то в расщелине волокнистых сгустков можно было разглядеть полоску лунного рожка. Молодой месяц подглядывал за идущими по аллее сёстрами.

У дома в слабом мутноватом свете фонаря стояла женщина. Тень от козырька падала на лицо, но по каким-то еле уловимым признакам в ней угадывалась тревога и озабоченность. Женщина нервно теребила пуговицу на растянутой до формы пончо старой вязаной кофте.

— Здравствуйте, Анна Николаевна! — поприветствовала соседку Светлана и весело прибавила. — А ко мне сестра приехала!

— Здравствуйте! — Лена внимательно всмотрелась в лицо женщины.

— Здравствуй, Светочка! Здравствуйте! — женщина печально посмотрела на Лену. — С приездом.

— Пошли, — Света взяла сестру за руку и сделала шаг в сторону подъезда.

— У вас что-то случилось? — Лена отдёрнула руку и подошла к женщине поближе.

— Сама не знаю. Что-то переживаю я… за внучку. Они с Андреем в поход ушли и до сих пор не вернулись. Говорила, дней на пять, а уже неделя прошла.

— Да что вы переживаете, Анна Николаевна? Вернётся ваша Наташка. Она же не одна, с парнем. Подумаешь, задержалась, понятное дело, любовь –морковь.

— Это да… — быстро заморгала соседка. — Только вот телефон у неё не отвечает.

— Всё будет хорошо, — Светка вновь потянула сестру за рукав. — Вернутся. А телефон, понятное дело, не отвечает. В лесу связи нет.

— Подожди, Свет. — Лена выразительно посмотрела на торопыгу. — А вы в милицию обращались?

Женщина скрестила на груди руки и слегка наклонилась к Лене.

— Ходила я. Только мне там сказали то же самое, что никуда не денутся — вернутся. «Зря ты, бабуля, тревогу бьёшь. Они небось и рады, что из-под опеки вырвались», — так мне сказал молодой парнишка, что там сидел.

— Вот видите, — вставила Светка, но тянуть за рукав сестру перестала.

— А куда они отправились? — Лена взяла женщину за руку, и та неожиданно всхлипнула.

— На Ильмень.

Глава вторая

Серая лента дороги от нудного дождя, да и не дождя вовсе, а так, моросящей влаги, стала графитовой. Белый свет фар вырывает из темноты лишь одуревшую мошкару, которая ставит точки своего существования на лобовом стекле старенького КАМАЗа. Анатолий Кувыркин стирает их «дворниками», поругивается себе под нос, не со зла, нет, так, чтоб не уснуть. Хоть бы заяц пробежал. Зайцы смешные. Умишко у зайца никакое, так и скачет вперёди машины в свете фар, пока в канаву не скатится кубарем. С зайцем весело, с зайцем не уснёшь. Кувыркин покрутил ручку магнитолы, но кроме шипения ничего уловить не удалось. Выключил. Эх, не уснуть бы…

Дождь начал усиливаться, и «дворники» замелькали быстрей. Впереди что-то… свет вырвал какое-то движение. Короткое. Показалось? Нет. Заяц? Не похоже. Кувыркин притормозил и дал задний ход. Так и есть, в канаве что-то шевелится. Человек? Точно, человек. Машет окровавленной рукой. Страшно стало Кувыркину. Сколько историй слышал, про то, как на дорогах машины останавливают, а потом водитель пропадает навсегда. Поговаривали, целая дорожная мафия орудует.

Выходить из машины Анатолию жутковато: кругом темно и тихо, как на кладбище. Так-то вроде никого, только из канавы слабые стоны. Но всё же. Вот так ситуёвина!

Кувыркин полез под пассажирское кресло, где на всякий случай хранил монтировку (мало ли что, дорога длинная). Холод железа в руке придал уверенности. Передвинувшись к правой двери, Анатолий нажал на ручку, осторожно просунул голову в щель и присмотрелся. Никого. Только стоны. Слабые звуки неуверенно складываются в «помогите». Чёрт! Что же делать? Может, ну его. От греха подальше.

Кувыркин застыл в раздумьях: «Вот везёт же мне. Не зря маманя „бедовым“ называла. Вечно я во что-нибудь, да влипну. В прошлом году лося сбил. В машину загрузил, чуть пупок не надорвал, привёз к ветеринару, так меня же ещё и наказали. Заставили штраф выплатить. Эх!». Анатолий толкнул дверцу и спрыгнул.

Прямой поток света фар слегка освещал обочину, в темноте канавы почти ничего не видно. Что-то дёрнулось, взвыло от боли и поползло.

— Кто там? — Горло перехватило и вместо крика, получилось чуть слышно, как будто не сказал, а прокукарекал. Кашлянул, попробовал снова: — Ты кто?

— Я… я…, — снова стон и тишина.

Направляемый ветром мелкий, колючий дождь, противно хлестал Кувыркина по лицу. Край обочины скользкий, ещё немного и придорожная канава превратится в болото. Надо вытаскивать человека, пока совсем не развезло. Анатолий осторожно двинулся вниз, но не удержался и соскользнул в канаву, плюхнувшись на пятую точку. Рядом снова застонали.

— Спасите, я идти не могу.

— Да откуда ты взялся? — Глаза, привыкая к темноте, стали различать вымазанное грязью лицо молодого человека.

— Я с Ильмени. Мы отдыхали… на озере.

— С Ильмени? — переспросил Кувыркин, внимательнее присматриваясь к парню. Теперь под грязью он отчётливо видел раны и кровоподтёки. — До Ильмени отсюда 10 километров. А что случилось с тобой?

— Ногу я сломал, но это неважно. Пропала моя девушка, она за подмогой отправилась и не вернулась.

Анатолий засунул монтировку под ремень, схватил парня за мокрую ветровку и попробовал подтянуть вверх.

— Ааааа, — закричал израненный парень.

Кувыркин оставил неудачную попытку и стал кумекать. Снизу не вытолкать, парень хоть и щуплый, да склон уже успело развести. Надо с дороги тянуть. Анатолий полез наверх.

— Не бросайте. Мне самому не выбраться.

— Как же ты досюдова добрался?

— Я из палки костыль соорудил, а потом он сломался, пришлось ползти.

— И сколько ты так полз?

— Точно не знаю, часов шесть, наверное. Я до обеда ещё ждал, что она вернётся, а потом понял… больше суток прошло, видимо, случилось что-то.

— Эх, парень… — мысль свою Анатолий продолжать не стал. И так человеку плохо. Чего расстраивать. А что баб касаемо… так он-то Анатолий учёный уже. Верить бабам нельзя. Кинула небось парня, умотала в город, на фига ей калека. — Не боись, я тебя не брошу, — сердито буркнул, как будто желая доказать себе и случайно подвернувшемуся на пути парню, что мужики — это не бабы, мужики своих не бросают, и только мужикам можно доверять по-настоящему.

Снизу тянуть было удобнее, правда, пришлось лечь на мокрый асфальт, потому что сидя на корточках, он, яки тот заяц, чуть не кувыркнулся снова в канаву.

С горем пополам искалеченного удалось вытащить, а вот поднять в кабину КАМАЗа оказалось куда трудней. Ступенька в машине для калек не предусмотрена, но юноша оказался упорным и помогал Кувыркину, как мог. На это ушли последние силы, и измученный парень, плюхнувшись на дерматиновое сиденье, потерял сознание.

Затем они два часа тряслись до города. Ветер яростно трепал струи дождя, расплёскивая наземь накопившуюся за день грусть последнего дня бабьего лета. Потом Кувыркин минут десять стучал в дверь приёмного отделения местной больницы, где долго не открывали, как будто беда с людьми приключается только днём, а ночью вместе со всеми отдыхает.

Открывший на стук дежурный врач долго, по мнению Анатолия, протирал очки и слушал рассказ о найденном в канаве раненом человеке. Казалось, заспанный доктор будет целую вечность отсутствующим взглядом всматриваться в раскрытую дверь КАМАЗа, а окончательного решения так и не примет. Кувыркин хотел было уже рубануть матерщиной по вялому сознанию очкастого лекаря, но тот опередил:

— Несите в отделение.

— Кто? Я? — оторопел Кувыркин.

— Ну не я же. Вы привезли, вы и несите. Где я вам среди ночи санитаров возьму?

Спустить раненого из кабины оказалось проще, чем поднять. Анатолий взгромоздил парня на плечо и понёс в отделение, по пути ругая местный медицинский персонал последними словами.

Глава третья

Ветер жёстко терзает остатки листвы на деревьях, прогоняет промозглостью с улиц припозднившихся прохожих, проникая в оставшиеся неприкрытыми части тела. В такую пору сидеть в тихом ресторанчике, потягивая медовуху, невообразимо приятно. Впрочем, тихим «Детинец» бывает редко. Возможно когда-то, в веке этак 15—16, а то и ранее, здесь и бывало покойно, хотя разве может быть покой на территории защитного укрепления, пусть даже и служащего резиденцией детям монаршей особы.

Возможно, тишина бывала в период владения Детинцем архиепископом Василием. Возможно, но тоже сомнительно. Впрочем, даже если так, то с тех пор минуло много веков, и теперь все эти подземелья, темницы, кельи, погреба, кладовки и трапезные не более, чем музейная достопримечательность Господина Великого Новгорода.

— Хорошо здесь. — Пары глотков медовухи хватило, чтобы расслабиться и отбросить надоевшие терзания. Впервые за последнее время захотелось есть. Изящная мельхиоровая вилочка вонзилась в торчащий горкой салат. Ненадолго увязнув в паштетной внутренности, подцепила нарезанные соломкой овощи. — Такой салат даже есть жалко.

— Ешь, ешь, это их фирменный, так и называется «Детинец». Рецепт повара держат в строжайшей тайне, но я секрет знаю, потом тебе напишу, — Светка, постукивая вилкой о деревянную салатницу, с удовольствием уминала фирменное блюдо ресторана.

— Не надо. Пусть это остаётся их тайной. Если все начнут готовить этот салат дома, то исчезнет и его загадочная прелесть. — Лена не торопилась пережёвывать лакомое яство, наслаждаясь маленькими порциями ни на что не похожей снеди.

— Скоро уже не попробуешь. Неделю назад в Кремле с визитом побывал патриарх Кирилл и, как пишут в интернете, пожурил местных чиновников, типа «негоже в святом месте пить, плясать и закусывать». А зная наших ретивых прислужников народа, можно быть уверенным, что ресторан здесь прикроют. Во всяком случае, разговоры такие уже идут.

— Жаль, хорошее место. Особый здесь дух чувствуется. Старины. Такую атмосферу специально не создашь. Каким бы ты ни был гениальным дизайнером, какие бы технологии не использовал, всё будет лишь имитацией, подделкой, а по сути обманом.

— Вот и я об этом.

— А с другой стороны, может и правильно, что закроют. Всё-таки место историческое, находится под охраной ЮНЕСКО, а мы тут пьянствуем.

— Не пьянствуем, а культурно отдыхаем.

— Мы с тобой может и культурно, а кто-то не очень, — Лена кивнула на соседний ряд столов, за которым весёлая и изрядно разогретая алкоголем компания, отмечала какое-то событие.

— Так и они культурно, это наш местный художник Рябинин отмечает открытие вернисажа.

— Всё равно, это несколько смахивает на «танцы на костях».

— Ой, я тебя умоляю, у России такая древняя история, и столько наша родина войн перенесла, что куда не ступи, наверняка по чьим-то костям пройдёшься. А художник, между прочим, смотри, на тебя поглядывает. — Светка без стеснения развернулась в сторону веселящейся компании и лучезарно улыбнулась виновнику торжества.

— Надеюсь, ты не собираешься меня тут сватать? — Лена гневно сверкнула очами в сторону сестры.

— А почему бы и нет. — Светка ещё шире расплылась в улыбке, обращённой кому-то за соседним столом.

— Я тебя убью. Перестань сейчас же.

— Ой, он, кажется, сюда направляется.

— Этого ещё не хватало. Получишь у меня…

— Извините, — высокий импозантный мужчина остановился рядом с их столиком, изящно склонил голову, искоса поглядывая на Лену. — Разрешите представиться — Рябинин Владимир Степанович. У меня тут небольшое мероприятие по поводу открытия моей персональной выставки. Гости немного подпили и расшумелись, вероятно, вам мешают. Я хотел бы сгладить вину, и в качестве компенсации предложить вам присоединиться к нашему столу.

— Ну что вы, — Лена свирепо глянула на сестру, тут же подняла невинные глазки на мужчину и мило улыбнулась, — вы совершенно нам не мешаете. Не будь рядом столь весёлой компании, мы бы совсем заскучали.

Все художники представлялись Лене людьми самовлюблёнными, и она намерено придала сказанной фразе саркастическую двусмысленность, надеясь мягко отшить непрошеного визитёра, но мужчина казался неуязвимым.

— Я не могу позволить столь очаровательным особам скучать в одиночестве и потому настоятельно приглашаю вас за мой стол.

Лена набрала в лёгкие побольше воздуха. «Может послать его?», — вопрос мысленно адресованный сестре, повис, видимо, так и не долетев до её замутнённого медовухой сознания, потому что Светка радостно приподнялась, намереваясь пойти на поводу у художника.

— Разрешите пригласить вас на танец, — услышала Лена за своей спиной и обернулась. Высокий молодой человек в джинсах, белой футболке и пиджаке рядом с импозантным, одетым с иголочки художником выглядел «парнем с нашего двора». Лена вскочила с места и, хватаясь за удачно подвернувшуюся «соломинку», протянула парню руку.

Заунывно пел саксофон. В такт музыке двигались ноги, плечи, бёдра. Рука Лены замерла в чужой мужской руке вместе с сердцем. Есть такое выражение — сердце замерло. У каждого такое случается иногда, замирает сердце на что-то внешнее в противоположном поле. На цвет волос, глаз, завиток на затылке, родинку на щеке. Её сердце замирало от мужских рук. Не от всех, конечно, и не всегда, но сегодня, сейчас руки этого молодого человека были тёплыми и мягкими. Она подумала, что эти руки, с тонкими, как у пианиста пальцами совсем непохожи на руки Махоркина с широкими ладонями, в которых её ладошки полностью утопали. Но и в тех и в этих руках чувствовалась надёжность и спокойствие. Уверенность, что всё будет хорошо.

— Если что, меня Сергей зовут, — склонившись к её уху, чуть слышно сказал молодой человек. — А вас?

— Меня Лена.

Мелодия разливалась медленно, тягуче, как ароматный сливовый ликёр, который они с Махоркиным пили как-то в кафе на набережной в последний день августа. Она смотрела на него сквозь иссиня-бордовую плоть напитка, прищуривая глаз на солнце. Спорили. Она говорила, что это вкус уходящего лета, а он — что наступающей осени. Последние дни августа. Как будто предчувствуя расставание, ей тогда очень хотелось их растянуть, удлинить, выпить маленькими глоточками, смакуя, медленно и с наслаждением, а потом целоваться. В августе у поцелуев особый вкус. Ещё летний.

— Вы меня выручили.

— Я почувствовал, что вам нужна помощь. — Сергей нежно и в то же время настойчиво посмотрел ей в глаза. Взгляд непростой. Парень слегка провёл рукой вдоль её талии. Мягко, ненавязчиво, приятно. Что-то где-то внутри Рязанцевой засвербело и заставило напрячься. — Мне показалось, или вам действительно хотелось избавиться от этого напыщенного павлина?

— Странно, что вы это заметили, вы же сидели позади меня и лица видеть не могли.

— Я видел вашу спину, и мне этого было достаточно.

— И что выражала моя спина?

— Раздражение.

— Неужели?

— Как только этот художник к вам подошёл, вы стали сначала поглаживать себя по плечу, а затем поправлять волосы, хотя ваша причёска в идеальном состоянии. Всё это свидетельствует о крайней степени раздражения, которое приходится сдерживать.

— Так уж и крайней?

— Мне бы хотелось, чтобы крайней, — Сергей снова посмотрел этим странным, каким-то панбархатным взглядом, и Лена смутилась.

Саксофон дотянул последние печальные ноты, заполняя помещение ресторана стонами морских чаек, тонущих в шуме человеческого гомона.

— Можно мне проводить вас?

— Так мы ещё не уходим.

— Так я вас и не тороплю. Мы с друзьями тоже ещё не собирались покидать это чудное место.

— Я с сестрой, — Лена оглянулась, но за столиком Светланы не обнаружила.

— Да вон она, — Сергей указал на раскрасневшуюся Светку, которая похоже быстро нашла общий язык с местным бомондом. — Я переживаю, как бы этот художник не увязался за вами раньше меня. Второй раз мне будет сложнее его оттеснить.

Лена поняла, что увильнуть не удастся. Сергей казался ей меньшим из зол.

— Ладно, я дам вам знать, когда придёт время уходить.

— Вы обещаете?

— Обещаю.

— Он сказал, что хочет написать твой портрет. Эх, ты. Чего тебе не нравится. Такой мужчина! Подумаешь, немного старше, чем твой Махоркин. Зато талант! — Для усиления эффекта Светка подняла вверх указательный палец. — Видела бы ты его картины. Он рисует в манере Глазунова, немного былинные портреты.

— Вот пусть он тебя и рисует. Ты больше в образ русской красавицы вписываешься.

— Это-то да, но он почему-то тебя выбрал.

— Меня сейчас можно только в манере Малевича рисовать, в виде чёрного квадрата.

— Терпеть не могу этот «Чёрный квадрат». На мой взгляд, сей шедевр — самое ужасное, что произошло в искусстве.

— Однажды я сравнила «Чёрный квадрат» с ложью в отношениях. Выходит ты права, потому что самое страшное, что может произойти в отношениях — это ложь. Ложь всегда некрасива, как бы искусно не лгал человек.

— Вот и давай менять краски. Кстати, художник предложил подвезти нас до дому.

— Ну уж нет. Давай свалим по-тихому. Правда, я уже пообещала Сергею.

— Сергей… — Светка уставилась на того, кто сидел за спиной Лены, — тоже неплохой вариант. Ничо так… симпатичный. А кто он?

— Не знаю. Мне неудобно было расспрашивать.

— А что тут неудобного?

— Ну как-то… Хотя знаешь, у меня сложилось впечатление, что он не так прост. Очень уж проницателен. Скорей всего он из силовых структур.

— Разведчик?

— Почему сразу разведчик. Хотя всё может быть. Но скорее какой-нибудь рядовой сотрудник ФСБ.

— Ой, что-то мне уже страшно.

— Тебе-то чего бояться? Ты что-то знаешь такое, что можешь выдать?

Дождь закончился, но повисшие брызгами капли на ветках, сносимые ветром, догоняли путников, настырно проникая за шиворот. Лена накинула капюшон ветровки и поёжилась.

— Они вообще до какого часа ходят?

— Вообще-то, до одиннадцати. — Светка плотнее закрутила на шее косынку. — Вот не захотела воспользоваться предложением художника, теперь мёрзни, — пробурчала недовольно.

— Отставить художника. Я сейчас такси вызову. — Сергей вынул из кармана телефон. — Доставлю вас домой в лучшем виде.

— Ой, спасибо. — Светка удовлетворенно заулыбалась.

Скучающее без пассажиров такси подлетело через 5 минут.

— Вы садитесь назад, а я впереди, буду дорогу показывать, — распорядилась Светка.

— У мэна навигатыр ест, — похвастался экзотический таксист.

— Всё равно, — сверкнула голубыми глазами в сторону инородца Светка, занимая кресло рядом с водителем.

В машине тепло. Лена нырнула в продавленное сиденье, и уставилась в окно. Мысли сами собой сплетались, рифмуясь и укладываясь в строчки:

«Холодный ветер в осеннем джазе.

У жёлтых листьев, упавших наземь,

Нельзя о чём-то попросить…»

— Я вот хочу у вас спросить, — обратилась Светка к сидевшему рядом с Леной пассажиру, неожиданно зарифмовав четверостишие. — Как вам «Чёрный квадрат» Малевича?

— А что с ним не так? — удивился Сергей.

— Нравится он вам? Или нет?

— Ваш вопрос застал меня врасплох. Я как-то мало разбираюсь в живописи, тем более такой…

— Тебе-то зачем? — усмехнулась Лена, догадываясь, куда клонит сестра.

— Да так, хочу кое-что для себя выяснить.

— Это что, тест такой? — перескакивая взглядом с одной сестры на другую, спросил Сергей.

— Почти.

— Не могу сказать, чтобы я был от Малевича в восторге, но кое-что в его художествах есть. Скажу так: для меня эта картина — загадка. А всё непонятное очаровывает. Завораживает, как удав мышку. — При этих словах Сергей выразительно посмотрел на соседку справа.

— Чувствую себя мышкой, — улыбнулась в ответ Лена.

— Ну что, тест я прошёл?

— Можно сказать, прошли.

— Всё, кажыца, прыехалы, — оборвал милую беседу шофёр.

— Сколько мы вам должны? — покосилась на водителя Светка.

— Ээээ… — начал было шофёр.

— Меня на проспект Мира отвези, там и расплатимся.

— Как скажэшь, командыр.

— Спасибо вам, Сергей. — Светка открыла дверь, выбираясь наружу.

Лена тоже потянулась за ручкой, но уверенная мужская рука остановила её. Сергей вышел, обошёл машину, открыл дверцу со стороны пассажирки и протянул руку.

— Вот теперь можно.

— Какой вы молодец! Сразу видно, настоящий мужчина. Галантный! — рассыпалась в комплиментах Светка. — Теперь тест вы точно прошли.

— Значит, я имею право на одно желание?

— Ну, это смотря какое? — Светка кивнула на Лену.

— Можно мне вам позвонить?

Лена на миг заколебалась, не зная как поступить. Так быстро… малознакомому человеку… свой телефон. Она только вчера поменяла сим-карту, чтоб никаких звонков из прошлого…

Эти колебания не остались незамеченными.

— Не буду настаивать. Но… если вдруг… если вам понадобится моя помощь… или просто захочется поговорить. Вот мои координаты, — Сергей протянул визитку, — я буду рад…

— Извините, — выдавила Лена, прикусив от досады губу.

Сергей сел на переднее сиденье рядом с водителем и закрыл дверь машины. Мотор взревел, стекло опустилось.

— Я буду ждать, — едва расслышала Лена в шуме разворачивающегося такси, после чего стекло поползло вверх.

Ночью в свете фонаря заплатки на асфальте смотрятся очень живописно, особенно после дождя. Лена поймала себя на вдруг возникшем ниоткуда желании запрыгать по ним, как в детстве, играя в классики. Она пнула первый попавшийся на пути камешек, и он, пролетев несколько метров, шлёпнулся в лужу, весело разбрызгав жёлтое отражение искусственного освещения.

— Похоже ты выздоравливаешь. Я же говорила, клин клином. А этот Сергей очень даже ничего. Зря ты его обидела. Что тебе, телефона, что ли, жалко? Выброси ты уже своего Махоркина из головы, — тараторила Светка.

— Легко сказать.

— И сделать нетрудно. Вот возьми и позвони завтра Сергею сама. Надеюсь, визитку ты не выкинула?

— Неудобно как-то звонить. Может быть потом…

— Ой, ну я не знаю. Чего тянуть? Дай мне визитку.

Лена опустила руку в карман ветровки, вынула карточку и протянула сестре.

— Так, посмотрим, — Светка остановилась под фонарём разглядывая визитку. — Славин Сергей Николаевич. Ого! — странно посмотрела на Лену.

— Чего там?

— Вот уж не знаю, обрадует это тебя или расстроит…

— Да что там? — Лена выдернула карточку и поднесла к глазам. — Вот, блин… только этого мне не хватало.

— Но ты почти угадала, когда предположила, что он из силовых структур.

— Какая-то насмешка судьбы, честное слово.

— Ничего странного. Подобное тянется к подобному.

— Ага, ты ещё скажи — дурак дурака видит издалека.

— Вообще-то, там про рыбака, но в твоём случае вариант с дураком больше подходит.

— Ой, сострила!

— Что делать будешь? Позвонишь?

— Не знаю. Теперь уже вряд ли. Да и ни к чему.

— А что? В этом что-то есть. Поменять одного майора милиции на другого. Шило на мыло.

— Тогда уже шило на шило. Нет уж, хватит с меня.

— Ну, как знаешь. Но я бы на всякий случай визитку сохранила, вдруг передумаешь. — Светка вложила карточку в сумку.

В городке тихо, как будто все уснули, но нет, глянешь на окна и видишь — кипит жизнь. Размеренная, спокойная, но кипит. Когда на улице темно, заглядывать в окна одно удовольствие, и пусть кто-то считает это некультурным или неприличным, но заоконная жизнь притягивает взгляд, как экран кинотеатра. Вот девочка снимает с подоконника кошку, та упирается, а вот мамочка укачивает ребёнка на руках, почти подбрасывая его из стороны в сторону. В соседнем окне мужчина в майке-алкоголичке открывает холодильник и замирает перед выбором. Рядом, через бетон стены пожилая женщина с какой-то невыносимой тоской глядит в черноту горизонта.

— Глянь, Анна Николаевна. — Светка остановилась, рассматривая соседку в окне. — Интересно, Наташка вернулась?

— Судя по её отрешённому взгляду — нет. Давай зайдём, спросим.

— Давай.

Сестры быстро поднялись на третий этаж и позвонили в дверь Ковтань Анны Николаевны. Лена не сразу узнала в ярком свете узкой прихожей ту самую женщину, которая несколько дней назад разговаривала с ними во дворе. От проницательного взгляда бывшего следователя не укрылось осунувшееся лицо и какой-то пожелтевший, словно осенняя листва, взгляд. Ей даже показалось, что серебристая проседь волос и та стала золотистой. Беглого взгляда хватило, чтобы понять — Наташка не вернулась.

— Ну что, Анна Николаевна, внучка нашлась?

— Нет, — устало ответила женщина и стала поправлять волосы трясущимися руками.

— А что милиция?

— Не знаю. Заявление моё приняли и всё. — Лицо женщины сморщилось, как лежалое яблоко, а из-под нависающих век выкатились немые слёзы. Они ползли вниз медленно, оставляя на щеках влажные дорожки, которые в свете прихожей золотились так же, как и седина в волосах. Глядя на эти дорожки, Лене тоже захотелось разрыдаться. Вспомнился услышанный ещё в детстве рассказ Евгения Стеблова. Актёр жаловался, что долгое время никак не мог заплакать в кадре и обратился за советом к одной старой и известной актрисе. Актриса внимательно посмотрела на молодого Стеблова и произнесла: «Легко плачется тогда, когда многое в жизни переживёшь».

— Свет, дай визитку.

Светка покопошилась в сумочке, выудила оттуда визитку и протянула Лене.

Глухой звук, уходящий в потустороннюю даль, почти сразу прервался, и в трубке прозвучало:

— Я слушаю.

— Сергей, это Лена.

В ответ — молчание и приглушённая восточная мелодия.

— Алло, вы меня слышите?

— Да. — Коротко, без эмоций, без вопросов.

— Это Лена, мы с вами только что расстались. Мы в «Детинце» познакомились.

— Лена?! — Удивлённо. — Вы? Я не думал, что вы так быстро…

— Я сама не думала, но вы сказали, что если будет нужна помощь, то…

— Что случилось? С вами всё в порядке? — радость в голосе сменилась тревогой. И эта тревога была искренней, не напускной. Это чувствовалось по интонации. Тут ошибиться она не могла.

— Со мной всё в порядке, но мне нужна ваша помощь.

— Хорошо, я сейчас подъеду…

Глава четвертая

Уединение хорошо и полезно, когда знаешь, что оно временно. Кажется, кто-то сказал, что одиночество прекрасно тем, что в нём не надо доказывать свою индивидуальность. Лена включила компьютер и вышла в прихожую в поисках чего-нибудь тёплого, что можно накинуть на плечи. Нашла на вешалке тёплый пуховый платок, завернулась. Всё-таки ситцевый халатик уже не по сезону. Топить начнут в лучшем случае дней через десять. Надо купить тёплый, байковый халат, как у мамы. Лена почувствовала, что скучает по дому. За всё время она позвонила родителям лишь однажды, когда приехала, сообщить, что благополучно добралась. И всё. Больше ни разу. Ни потому что не хотела, как раз наоборот, хотелось и очень, но она запрещала себе, боялась, что тогда будет снова думать о той жизни, мучиться теми мыслями, от которых бежала.

Сердитое жужжание компьютера напомнило о поставленной перед собою задаче. Диссертация. Какое грозное, пугающее заумностью слово. Ей больше нравилось исследование. Исследование — это интересно, это увлекательно, это всё равно, как сделать открытие, докопаться до сущности вещей. Итак, невербальное поведение и жесты. Лена открыла чистый лист и замерла над клавиатурой.

Как точно Сергей тогда определил её настроение. Со спины. Значит, всё это не пустые слова, и человек действительно легко выдаёт себя, даже не осознавая этого. Для милиционера это только подсказка, которая не может служить доказательством преступного деяния, но владеть такими знаниями не помешает. Выходит, Сергей владеет? В нём чувствуется профессионализм. Интересно, как там с расследованием по делу внучки Ковтань?

Лена почувствовала следовательский зуд и поискала глазами телефон. Вот он лежит на тумбочке. Одинокий, покинутый, замерзает в тонкой струйке холодного осеннего воздуха, просачивающегося сквозь раму окна.

Словно обидевшись на хозяйку, глухие гудки «айфони» утонули в молчаливом отказе. Лена положила телефон на столик и досадливо уставилась на монитор. Подумала и набрала большими буквами: «ДЕЛО ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ НАТАЛЬИ КОВТАНЬ».

Итак: 23 сентября Наталья Ковтань вместе со своим другом Андреем Кудряшицким отправляются в поход на озеро Ильмень на 5 дней. Прошла неделя, но ребята так и не вернулись. Первого октября по заявлению Ковтань Анны Николаевны организованы поиски её внучки. В результате розыскных мероприятий нашли место привала. Недалеко от берега — палатка с вещами, остатки кострища. В палатке, на спальном мешке обнаружены следы крови.

Это всё, что ей было известно. Наверняка уже есть результаты экспертизы крови. Лена снова глянула на телефон, и он в ответ заверещал трезвучием. От неожиданности Лена подпрыгнула на стуле, на дисплее высветилось — СЕРГЕЙ.

Не успела она поднести телефон к уху, как оттуда раздался встревоженный голос нового знакомого:

— Лена, вы звонили? Я не мог ответить сразу, был на выезде. — Сергей замялся. — У вас что-то случилось?

— Нет, нет. Не переживайте так. Я просто хотела узнать, что там нового по нашему делу?

— Мы работаем, — уклончиво ответил Сергей.

— Есть какие-нибудь новости?

Телефон напряжённо молчал. Не хочет говорить. Всё правильно.

— Тайна следствия?

— Лена, я не могу… не имею права… поймите… это не потому, что не доверяю… просто не положено… пока идёт следствие…

— Ладно, я поняла, — оборвала мучения майора Рязанцева. Она и правда всё понимала, но ему показалось, что она обиделась.

— Не обижайтесь.

— Я не обиделась.

Возникла неловкая пауза. По обе стороны невидимой связи каждый напряжённо думал, как выйти из щекотливого положения. Лена считала разговор законченным. Она так и не получила ни одного ответа на свои вопросы, но проститься первой неудобно, и она тянула время, надеясь, что ситуация как-нибудь разрешится сама собой. На другом конце Сергей так же понимал, что логически разговор завершён. Ему позвонили, чтобы узнать как дела, не у него лично, а по конкретному происшествию, но так не хотелось прощаться.

— Лена, а что вы делаете вечером?

— Вечером? — Лена растерялась, понимая, что за этим последует предложение о встрече, и, чтобы увильнуть, надо найти уважительную причину, но в голову ничего не приходило. — Я тут материал для диссертации собираю, — вдруг выпалила не подумав.

— Диссертации? — тут же зацепился Сергей. — Вы пишите диссертацию?

— Не совсем. Пока только собираюсь.

— А что за тема?

— Я пока ещё окончательно с темой не определилась… — замямлила Лена.

— Не хотите говорить? Это в отместку?

— Нет, ну что вы, это правда, просто я пока название не сформулировала, — Лена посмотрела на монитор компьютера и сдалась: — это будет исследование невербального поведения и языка жестов.

— Ух, ты! Это, должно быть, очень интересно. Не уверен, что вы ответите, но всё же рискну спросить — а где вы работаете?

— Это допрос?

— Нет. Это просто личный интерес к вам. — Сергей замолчал, слушая безмолвие. — Я могу вам помочь.

— Помочь? В каком смысле?

— В смысле материала для исследования. Готов быть вашим подопытным кроликом. Как вам такое предложение?

— Даже не знаю. Сомневаюсь, что из этого что-нибудь выйдет.

— Чтобы узнать, надо проверить. Предлагаю начать опыты сегодня же вечером.

— Даже не знаю, — кокетливо заупрямилась Лена, внутренне уже готовая согласиться.

— Я заеду в семь, — торопливо произнёс в трубку «подопытный» и отключился.

— Вот и молодец, вот и правильно, — подбадривала Светка. — А куда пойдёте?

— Не знаю я. Да и какая разница? Я ведь не на свидание иду.

— Как это не на свидание? А куда?

— Не, ну свидание это так, для видимости. Я на него согласилась, только чтобы подробности узнать, — убеждала сестру Лена. — Я — не я буду, если не выпытаю у него всё про дело Ковтань.

— Одно другому не мешает. — Светка оценивающе посмотрела на Лену. — У тебя что-нибудь тёплое есть на выход? Там сыро.

— Только джинсы и водолазка, ну и ветровка.

— И куда ты в джинсах пойдёшь? Не могла что-нибудь потеплей и понарядней с собой привезти.

— Я же впопыхах собиралась. Особо не думала.

— Не думала она, — ворчала Светка, роясь в шкафу. — Даже не знаю, во что тебя нарядить.

— Свет, ты издеваешься? Я на три размера меньше тебя. Не выдумывай, пойду в джинсах. Не собираюсь я по злачным местам ходить, погуляем по городу.

— Ладно, иди пока так, а завтра в магазин с тобой сходим, купим чего-нибудь. — Светка глянула на кутающуюся в платок сестру. — И халат надо купить тёплый.

— Байковый. Как у мамы.

— Хочешь, как у мамы, значит, «У Михалыча» купим.

— Какого Михалыча?

— Магазинчик у нас такой есть, частный, где халаты байковые продаются. Так и называется «У Михалыча».

— Странное название для магазина, торгующего женскими халатами.

— Чего странного? Я там и маме покупала.

— Ну не знаю. Как-то напрягает — халаты от Михалыча. Лучше бы от Федоры. Вот, шуба от Михалыча — звучит, а халат нет.

— Ладно. Иди уже, Федорино горе, не заставляй кавалера ждать. Будешь хорошо себя вести — может получишь шубу от Сергея, — захихикала Светка.

— А у нас октябрь другой. Солнечный, золотой, местами нагой. Мы в октябре умываемся дождём, пьём свежевыжатый яблочный сок и чай с имбирём.

— Скучаете по дому?

Лена пожала плечами. Разве можно выразить словами это состояние убивающей тоски, какого-то внутреннего надрыва. Разве только Высоцкому это удалось в своём крике: «Чуть помедленнее, кони… чуть помедленнее». Ей всегда казалось, что так можно спеть только перед смертью. Вот так прокричать и умереть. И ещё казалось, что никто, никто не имеет право петь эту песню, потому что нельзя лучше, потому что можно только испортить. Но как-то она случайно услышала её в исполнении Марыли Родович. Сначала всё её естество возмутилось, захотелось заткнуть уши, выключить, крикнуть: «хватит!». Но вдруг что-то произошло. Тихий протяжный голос проник в самую душу, и Лена почувствовала, как слёзы потекли по щекам. Это были другие «Кони». Не лучше, не хуже. Другие. Под Высоцкого хотелось умереть вместе с ним, под Родович — оплакивать того, кто умрёт.

— Так что там с диссертацией? Вы так и не ответили — где вы работаете?

— Сейчас я временно безработная. Но… — Лена остановилась и развернулась к спутнику, тем самым преграждая ему путь. — Сергей, я хочу знать подробности дела Ковтань. Я знаю, что вам нельзя разглашать подробности расследования, но мне можно.

— Я понимаю, — Сергей отвёл взгляд, — вы вправе знать, вы обратились ко мне за помощью… но всё, что мог, я вам уже сказал. Нам удалось обнаружить место стоянки и следы крови на полотенце и ещё кое-каких вещах.

— И всё? Сергей, вы лукавите. Я по глазам вижу, есть ещё что-то. Да и результаты экспертизы уже должны быть готовы. Хотя бы чья кровь, известно?

— А зачем вам эти подробности? Ну, хорошо, кровь мужская… кровь, по всей видимости, парня.

— А следы? Вы собаку по следу пустили?

— Ого, вы рассуждаете, как заправский следователь, — усмехнулся Сергей.

— А я и есть следователь. Да, да, что вы так на меня смотрите? Ещё месяц назад я работала в Следственном комитете.

— Фьюить, — присвистнул опешивший от такой информации мужчина. — А почему уволились? Или уволили?

— Я сама ушла. Не хотела… не важно. Вы должны мне всё рассказать, что знаете по этому делу. Я хочу вам помочь в поисках. Тем более, что это теперь и моё дело тоже.

— Я не могу вас ввести в штат следственной бригады.

— Официально не можете. А не официально? Если вы отказываетесь от моего участия, то я проведу следствие самостоятельно. Как частный детектив… будем считать, что меня наняла Ковтань Анна Николаевна. Но тогда и вы не рассчитайте на то, что я буду делиться с вами тем, что узнаю.

— Ох! — засмеялся Сергей. — Надо подумать над вашим предложением.

— Зря смеётесь.

— Ну что вы, я серьёзен, как никогда. — Сергей подхватил ладошку девушки, просунул под свой локоть, прижал, так чтоб она не смогла выдернуть, и направился вдоль аллеи. — Надо признать, что вы меня огорошили. Значит, говорите, следователь… Следственного комитета. Мда. Ну что ж, я думаю, лишние мозги нам не помешают.

— Мои мозги ещё никто не называл лишними.

— Не обижайтесь.

— Некогда обижаться. Пора заняться поисками. Так что с собакой?

— К сожалению, прошёл сильный дождь, дорогу размыло, собака след не взяла. Но вот что интересно. Палатка и вещи в ней остались, продукты тоже, а ребята исчезли.

— Если бы они уходили сами, то вещи бы забрали, ну и палатку тоже. Значит, либо их оттуда вывезли, либо что-то заставило их экстренно покинуть это место.

— Если бы они покинули место сами, то уже бы пришли или вернулись туда за вещами. Да и кровь наталкивает на нехорошие мысли.

— Да. Получается, второй вариант более вероятный. А что следов протектора там не было?

— Если и были, то до дождя. Мы сами туда еле доехали. Забуксовали. С трудом выбрались. Почва там глинистая, грязищу развезло.

— Мне надо туда съездить.

— Одной?

— С вами.

— Аааа…

— Нет, ну правда. Завтра с утра вы сможете?

— Смогу, но только при одном условии.

— Каком?

— Раз уж мы в одной команде, то давайте перейдём «на ты». Всё-таки так легче общаться.

— Согласна.

— И ещё одно…

— Ещё? Ты же сказал — одно условие?

— Это так… приложение к условию.

— Ладно. Говори, чего тебе надобно, старче.

— Пойдём в кино.

Глава пятая

Хорошо топать по грязи в резиновых сапогах. Это когда они тебе по размеру. Но тридцать шестой пусть даже в двух парах шерстяных носков, болтаясь в пустоте тридцать девятого размера между носиком и пяткой взад-вперёд, только мешает движению.

— Вот же влипла я с этими сапогами. И ведь не снимешь. — Лена вцепилась в локоть своего спутника. Машину пришлось бросить метрах в пятистах, на всякий случай, а то вытаскивать будет некому.

— Уже пришли. Вот здесь палатка стояла. Вот остатки кострища. Не знаю, что ты здесь хотела увидеть. На фотографиях всё есть.

— Фотографии это одно… — Лена подошла к краю обрыва, посмотрела вдаль. — Красиво как. Ты как думаешь, вот эту натуральную красоту фотография может передать?

— Но ты же сюда не красотами приехала любоваться? А на фотографиях ещё красивее может получиться. Всё зависит от фотографа.

— Это правда. К тому же сейчас столько всяких редакторов, фильтров. Я в этом мало что пониманию, я и фотографироваться-то не люблю.

— А зря. Ты фотогенична.

— А вот и нет. И вообще, знаешь, я поняла, что, когда на камеру что-то снимаю, особенно видео, то я мир не вижу. Во Франции сначала всё фотографировала и снимала на телефон, а потом вечером прихожу, смотрю на результат своих трудов и понимаю, что я не получила того удовольствия от созерцания, за которым туда ехала. Хорошо, что вовремя это поняла и перестала ерундой заниматься. Да и зачем мне эти фото? Я не специалист, а красивых картинок в интернете полно. Если захочется посмотреть, всегда можно найти.

— Странно. Современные девушки любят свои фото выкладывать в Интернет. У них даже мода есть на разные позы и кривляния.

— Я смотрю, ты в теме.

— По работе приходится иногда лазить по соцсетям. Я и Наталью Ковтань поискал.

— И что?

— Нашёл, в «вКонтакте». Но там мало интересного. Похоже, она редко туда заходила. Последний раз в середине августа. Друзей человек десять, фотографий и того меньше. Видимо, она, как и ты, фотографироваться не любила. Хотя красивая девушка.

— Да, красивая. Мне Анна Николаевна фото показывала. Очень красивая. На артистку похожа. Наталью Вавилову.

— Что-то я такую не знаю.

— Знаешь. Она в фильме «Москва слезам не верит» играла дочку главной героини. Просто она давно не снимается. Говорят, с ней что-то случилось, кажется, с лошади упала, повредила позвоночник. — Лена опустила голову и посмотрела на размытый ливнем склон. — Скользко.

— Ты осторожней. Тут покруче будет, чем с лошади.