Бесплатный фрагмент - Невинный семейный бизнес

Глава первая

СЕЙЧАС

Ах, как хочется начать историю с легендарной фразы! И как ясно при этом: легендарная фраза — это то, что тебе, увы, не принадлежит. Как бы ни была хороша — подходит она только к одному роману: к тому, в котором её написал автор, однажды и навеки. Впрочем, отсылки, грамотные и иронично подкорректированные, всегда красят историю, и поэтому:

Апартаменты всех богатых людей похожи, квартира бедного человека всегда имеет индивидуальность. Наверное, дело в том, что когда денег много, ты, не задумываясь, нанимаешь самого дорогого декоратора, а ещё специалиста по фэн-шуй, которые, дружно взявшись за ручки, переполняясь привычной радостью от получения заказа, идут по накатанной схеме: дорого, изящно, модно и опять дорого. В случае с человеком, настолько ограниченным в средствах, что о декорировании собственного жилья и речь не идёт — ни наяву, ни во сне, — дело обстоит примерно так: в каком настроении проснулся, так и выглядит твоя квартира. Разумеется, лично для тебя.

…В конце всех дорог каждого жителя постсоветского пространства — в мегаполисе номер один, в апартаментах, которые прямо и внушительно заявляют о состоятельности и даже какой-то купеческой зажиточности хозяйки, свежим, ясным утром текла свежая, ясная беседа, не обременённая вопросами о сложности мироздания.

Немолодая богатая женщина разложила своё немолодое, но — респект! — ухоженное тело на софе. На кушетке напротив разложено ещё одно тело — такое же немолодое, но не настолько ухоженное.

Тела болтают о своём, о девичьем.

Первое тело зовется Вивиан, и имя это настолько не подходит к внешности, выдающей уроженку среднерусской полосы, что сразу понятно: это она сама себе так придумала, и, может быть, зовут её, совсем наоборот, Олеся. Она просто богата. Она богаче второго тела, которое прозывается просто Оленька и сейчас скорбно вздыхает.

— Что делать?.. — Тут её мысль, как белка, перескочила на другую ветку, и Оленька живенько спросила: — А ты надумала?..

— А что я должна была надумать? — без особого любопытства откликнулась Вивиан.

— Конечно, зачем нам это?! — взорвалась Оленька завистью и претензиями к жизни и конкретно к Вивиан. — Мы вон даже Вольдемара себе завели, мы нужды ни в чём не знаем!

— Кто меня завёл? — раздался надменный мужской голос.

Голос принадлежал третьему телу мужского пола, молодому и гладкому, мускулистому и гибкому. Высокий парень с длинными красивыми ногами сидел на широченном подоконнике и полировал ногти. Надменность в его голосе относилась не к тому, что о нём, присутствующем, сказали в третьем лице, и не к тому, что о нём, присутствующем, сказали как о домашнем животном. Надменность была просто его неотъемлемой чертой, заменявшей все остальные. Стоит ли удивляться, что это тело называется Вольдемар!

— А по какому поводу столько экспрессии? — с интересом посмотрела Вивиан на Оленьку, после того как с удовольствием посмотрела на Вольдемара.

— Я тоже замуж хочу! — жалобно и беспомощно сказала Оленька.

— За моего Вольдемара? — смертельно удивилась Вивиан и, кажется, готова была приказать горничной завернуть парня, чтобы Оленька не расплакалась.

— А ты за него собралась? — моментально ошалела Оленька.

— Нет. А ты? — подхватила вполне созревший абсурд Вивиан.

Оленька очнулась первая.

— Да я же про того твоего — ну который подарки дарит! — всплеснула она руками.

— Подарки? — фыркнула Вивиан и снисходительно пояснила: — Милая, это — сувениры. Подарки в сейфе лежат — муж покойный дарил. Никто его ещё не переплюнул. А этот, — она усмехнулась, — вот как дорастёт, так и выйду за него замуж.

На лице Вольдемара отразилась мысль, — он уловил последнюю фразу.

— Ты выходишь замуж? — обратив свой божественный фас к дамам, вопросил он.

— Тебе зачем это знать? — улыбнулась Вивиан.

— Знать я должен, — картинно приподняв правую, идеально очерченную бровь, ответил Вольдемар.

Оленька вся подобралась, с живейшим любопытством наблюдая за ними и страстно желая скандала.

— Ну-у-у… — протянула Вивиан. — Это ещё вопрос… с моими запросами… — Ей надоело, и она отмахнулась, причём от всего. — Поживём — увидим!

— Но мне нужно сшить костюм, — веско сказал Вольдемар. И закончил категорично: — Я не хочу на твоей свадьбе выглядеть как дешёвка!

Сказав то, что хотел, Вольдемар легко спрыгнул с подоконника и с достоинством вынес своё тело из комнаты.

Оленька дышать забыла, пока ожидала развязку этой сцены. И теперь она с шумом выпустила воздух из лёгких, провожая Вольдемара взглядом, полным восхищения.

— Потрясающий экземпляр! — прошептала она.

— И никакой ботокс не нужен, — кивнула Вивиан. — Я же тебе говорю — исключительно лёгкий. Как йогурт!

Тела переменили позы, но только слегка. Им было комфортно, и потому причин прерывать такую содержательную беседу не было. Тем более, что беседа такая хороша своей открытостью: вот куда взгляд упёрся, о том и говорят. У тюрков это называлось акын — что вижу, о том и пою.

День набирал обороты, требовал к себе внимания — и получал его от каждого ровно в той степени, какую определял он же.

Один из крупнейших частных банков мегаполиса работал по той же схеме: здесь можно было взять — и обязательно нужно было отдать. Прийти сюда просто так никому бы и в голову не пришло. И фасад здания, и интерьер были скроены и сшиты в соответствии с пословицей «по одёжке встречают». Точка. Закончить хрестоматийно было бы рискованно, поскольку провожали из этого банка далеко не по уму и даже не по связям или обещаниям. По другому провожали.

Впрочем, к Сергею Ивановичу, который уже десять минут сидел в просторном холле банка, это имело отношение косвенное. Сейчас его вообще занимала лишь одна мысль, которую он, судя по выражению его лица, думал. А вот его спутник Яков Михайлович скучал. И как-то сразу можно было понять, даже не знакомясь с ним, не втираясь в доверие, не распивая водочку в личной бане, что Яков Михайлович — специалист и профессионал, и неважно даже, что с первого взгляда непонятно, в чём именно. А вот про Сергея Ивановича этого не сказал бы никто. Хотя — вот ведь странность! — что-то неуловимое, но ощутимое выдавало в Сергее Ивановиче заказчика, а в Якове Михайловиче — исполнителя.

— Ну, вы же спец, да? — сказал Сергей Иванович, заметно волнуясь.

— У вас есть мои рекомендации, — ответил Яков Михайлович с той долей снисходительности, которая сразу показала, что вопрос прозвучал не в первый раз.

— Да, да! — торопливо закивал Сергей Иванович и тут же настойчиво продолжил уговаривать собеседника: — Вам же всё вот в этом понятно сразу, да?

Яков Михайлович так высокомерно глянул на Сергея Ивановича, что тот про себя твёрдо решил умерить пыл. Но поскольку слову своему он был не хозяин, ровно через десять секунд снова прозвучал всё тот же вопрос:

— Ну вы же спец, да?

Яков Михайлович подавил вздох усталости.

— За всю мою долгую — уж поверьте! — практику ни у кого из клиентов ко мне претензий не было, — с достоинством произнёс он то, что хотел услышать Сергей Иванович.

Яков Михайлович явно понимал, что слова его мало значат сейчас для Сергея Ивановича: он по опыту знал, что если человек хочет бздеть, он это делать будет. Выручил Якова Михайловича Вольдемар, который вошёл в банк быстро, увидел обоих сразу, направился к ним легко.

Вольдемар невероятным образом преобразился за прошедшие несколько часов. Сейчас это был не надменный пустоголовый жиголо, но молодой муж, принимающий судьбоносные решения, покоряющий города и иногда отрубающий головы.

— Андрей! — зачем-то вскинул руку вверх Сергей Иванович и подскочил навстречу Вольдемару.

Андрей (а зовут его именно так) улыбнулся привычной, ничего не говорящей улыбкой и, приблизившись, пожал протянутую потную руку Сергея Ивановича.

— Рад, что вы наконец решили приобрести то, что когда-то принадлежало Кокто, — сказал Андрей в качестве приветствия.

— Кто-кто? — не расслышал Сергей Иванович.

— Кокто, — повторил терпеливо Андрей, потом посмотрел на Сергея Ивановича и, явно сжалившись над бедолагой, с едва заметной ноткой снисходительности пояснил: — В 1925 году дом Картье выпустил кольцо в виде трёх переплетённых колец из платины и золота жёлтого и розового цвета. Оно, собственно, и положило начало культовой коллекции «Тринити».

— И кольцо это придумал французский режиссёр и поэт со славной французской фамилией Кокто, — внёс-таки свои три копейки Яков Михайлович.

Андрей с улыбкой достал из кармана коробочку, открыл её и картинно залюбовался кольцом, всем своим видом давая понять, что остальные могут присоединиться к нему в этом увлекательном и бесполезном занятии.

— Также говорят, что сам поэт видел в этом символ любви, которую дополняют верность и дружба, — как-то по-мужски мягко проговорил он. — Три кольца — триединство.

— Андрей, к чему вы мне всё это рассказываете? — тупо поинтересовался Сергей Иванович.

— А рассказываю я вам это, милейший Сергей Иванович, — чуть улыбнувшись, ответил Андрей, — к тому, что привык знать, каким сокровищем владею.

— И цена от этого возрастает, — насмешливо прокашлял Яков Михайлович.

Андрей коротко хохотнул.

— И в этом есть шик! — Он повернулся к Сергею Ивановичу: — Который вам, как я понял, необходим. Вы же, — Андрей отвесил шутливый полупоклон, –собираетесь сделать предложение.

Сергей Иванович издал беспомощный краткий вой. И сразу стало понятно, что предложение делать он будет, хоть и не верит ни в удачу, ни в своё обаяние. Может, только везение могло бы ему как-то помочь: ну, к примеру, суженая враз оглохнет и ослепнет, а ещё лишится памяти. Но то, что Сергей Иванович отчаянно влюблён, было очевидно. И это, так же очевидно, по непонятной для присутствующих причине веселило Андрея, который даже не старался это скрыть.

— Вот это, ну, всё такое про режиссёра, — что, сказать надо? — как двоечник, жалобно спросил Сергей Иванович.

— Обязательно! — пылко и опять же насмешливо ответил Андрей. — Не знаю, кто ваша избранница, но уверен, что имя Картье ей известно.

— Да уж! Известно! На прошлый день рождения платье покупал ей, — буркнул Сергей Иванович.

— Не впечатлило? — угадал Андрей.

— Подозреваю, что маме в Саратов отправила, — мрачно ответил Сергей Иванович.

Андрей ещё раз коротко хохотнул.

— Обещаю, в этот раз ваши старания будут оценены по достоинству, — торжественно сказал он и повернулся к Якову Михайловичу: — Как только уважаемый Яков Михайлович заверит подлинность кольца.

С этими словами он протянул коробочку Якову Михайловичу, который уже успел оценить и манеры Андрея, и его проницательность.

— Не, а чего продаёшь-то? — не удержался-таки Сергей Иванович.

— Я, знаете ли, не отношусь к категории однолюбов, — лениво сказал Андрей, глянул на Сергея Ивановича и решил пояснить: — Сегодня мне нравится одно, завтра… — он картинно пожал широкими плечами. — А завтра будет завтра!

Сергей Иванович, пытливо впиваясь глазами в лицо Якова Михайловича, наконец понял, что пора звонить. Он прижал мобильный к уху и счёл нужным пояснить для Андрея:

— Вы же понимаете! Сумма крупная!..

Он бы и дальше лепетал что-то маловнятное, но ему ответили, и Сергей Иванович переключился на трубку:

— Ростислав Фёдорович! День добрый! Ну мы тут уже. Да! Вы бы спустились к нам, а? Спасибо!

Яков Михайлович чуть слышно поцыкал. Толстое розовое ухо Сергея Ивановича уловило знак и насторожилось. Всё его тело готово было немедленно реагировать, только не знало, как именно.

А Яков Михайлович обратился к Андрею:

— И всё же цена, я бы сказал, занижена. И причины я лично не вижу.

Сергей Иванович, как афганский дрозд на ножках, моментально повернулся к Андрею.

— Скажите, а вам доводилось когда-нибудь встречать богатых людей? — с оскорбительной улыбкой, вежливо и ядовито, поинтересовался Андрей, адресуясь к Якову Михайловичу.

— Да! — видно было, что тот задет, умыт и покороблен. Более того, его почему-то одолели сомнения, которые при его роде деятельности — а ведь он как-никак ювелир и специалист по редчайшим драгоценностям! — были весьма вредны.

— При всём уважении, боюсь, ваша уверенность ошибочна, — ответствовал блестящий Андрей всё с той же улыбкой.

Приближающийся к ним директор банка спас ситуацию. Его появление как-то остудило и язвительность Андрея, и сомнения Якова Михайловича. Что до Сергея Ивановича, то для него Ростислав Фёдорович вообще был Красным Солнышком и Большим Братом. Сергей Иванович рванул ему навстречу, поскольку имел просьбу, которую озвучивать при всех не хотелось.

— Вы бы деньги мои придержали, Ростислав Фёдорович, — одышливым шёпотом попросил он, убедившись, что собеседники их не слышат.

— А что, сомнения имеете? — голос Ростислава Фёдоровича был нейтральным и ровным, что и создало ему в своё время репутацию человека, состоящего в тайном родстве с индейцами племени ирокезов, отличающимися высоким болевым порогом и умением скрывать свои эмоции перед белоухими европейцами.

— Не то чтобы сомнения, — замялся Сергей Иванович, — но… деньги хотелось бы придержать.

— Вы ставите меня в идиотское положение. Как это — в банке нет денег? — усмехнулся Ростислав Фёдорович.

— Ну окажите мне услугу! Пожертвуйте своим реноме перед этим щеглом ради меня! — настаивал Сергей Иванович, семеня рядом с Большим Братом.

Тот внял его просьбам.

— Сергей Иванович попросил меня лично объяснить вам существующую на данный момент ситуацию, — сухо и чётко объявил Ростислав Фёдорович после ритуальных рукопожатий. — Андрей, к сожалению, вы решили заключить сделку именно сегодня…

— А что именно вызывает ваши сожаления? — ядовито поинтересовался Андрей.

— Не мои, — усмехнулся Ростислав Фёдорович. — Дело в том, что сегодня банк не может выдать наличными такую крупную сумму.

— А что, овёс нынче дорог? — Андрей открыто усмехался, чего делать не следовало, и он это понимал, но сдержать себя не мог.

Ростислав Фёдорович внимательно посмотрел на молодого человека — как будто сушёная мушка заговорила, на удивление всем. Что-то неуловимое, как тень птеродактиля, мелькнуло на секунду в его глазах и спряталось в мезозое.

— Да нет. Овёс пока тянем. А вот с наличными на сегодняшний день проблема. Одним словом, я уже предложил Сергею Ивановичу выписать вам чек, который вы легко сможете обналичить, к примеру, завтра.

Андрей, посмотрев пристально на Ростислава Фёдоровича, с заметным пренебрежением кивнул Сергею Ивановичу в знак согласия. Тот суетливо присел за стол, довольный тем, что всё идёт, как ему и хотелось.

— Чек на предъявителя, — с улыбкой скомандовал ему Андрей и пояснил всем присутствующим громко и внятно: — Вполне возможно, завтра я буду греться под нездешним солнцем, а вот управляющий этого себе позволить не может, — он и получит деньги.

— Хозяин — барин, — улыбнулся в ответ Ростислав Фёдорович.

Сергей Иванович передал чек Андрею и замер в ожидании заветной коробочки.

— А не дадите глянуть на то, что стоит так много, а места занимает так мало? — неожиданно спросил Ростислав Фёдорович.

Сергей Иванович чуть не расцеловал Большого Брата за такую предусмотрительность. Андрей, который не был дураком так же, как не был Вольдемаром, тоже всё понял. В своей любимой манере он хохотнул и галантно раскрыл коробочку, над которой тут же склонились три лысеющие головы. Когда они вновь приняли вертикальное положение, Андрей не смог сдержать сарказм.

— Что, отлегло от сердца?

— О чём вы, Андрей? — широко улыбнулся Сергей Иванович, бездарно изображая непонимание.

Андрей резко захлопнул крышку коробочки, демонстративно засунул обе руки в карманы и смерил его высокомерным взглядом.

— Папа учил меня тому, что в любой ситуации джентльмен остаётся джентльменом. Даже если те, с кем его свёл случай, понятия не имеют о том, что это такое, — отчеканил он.

— Не понял, — на этот раз вполне искренне признался Сергей Иванович.

— Что ж вы меня по своим каналам не пробили, а, Сергей Иванович? — Андрей изменился, прямо на глазах превращаясь в хулиганье уличное. — Ну чтоб очочко не поигрывало, а? — Он лениво вынул руку из кармана и впихнул коробочку Сергею Ивановичу в потную ладонь. — Держите. Люблю, целую и всё такое. Повидаемся!

Злой и лёгкой походкой человека, в душу которого только что нагадили кошки, Андрей покинул банк. Оставшиеся молча смотрели вслед хлыщу, и каждый думал о своём. Ну, или делал вид, что думает, чтобы скрыть смущение.

Один только Яков Михайлович, откашлявшись, прямо озвучил итог:

— Как говорила моя бабушка, а мне не стыдно!

— И она была права, — поддержал бабушку Ростислав Фёдорович.

Сергей Иванович посмотрел сначала на одного, потом на другого и громко хихикнул.

— Ой, да ладно вам! Лучше перебздеть, чем недобздеть! Вот так моя бабушка говорила!

И, довольный, дважды качнулся на своих афганских ножках.

Андрей уже проехал полвселенной, и злость по поводу недоверия, проявленного Сергеем Ивановичем, так не вовремя включившим сигнализацию в своих мозгах, мешала ему видеть светофоры и пешеходные переходы. Благо, ни гаишника на него не нашлось, ни подслеповатой старушки с клюкой. Андрей говорил по мобильному, периодически поколачивая левой рукой руль своей замечательной новенькой машины.

— Пап, ты вообще слышишь, что я тебе говорю, а? Я же тебе…

Ему пришлось замолчать, потому что невидимый папа, видимо, сказал что-то очень веское, может быть, даже матерное. Андрей кусал губы, чтобы не вступить с папой в диалог, который, может быть, тоже был бы матерным.

— А у меня, между прочим, тоже планы!! да!! Мне надо заскочить в одно место!! — все-таки он, не выдержав, прервал папину беззвучную речь.

… — Но, пап! — взвился он, услышав ответ, но тут же обмяк и покорно закивал головой. — Да, пап, да.

Андрей дал отбой, спокойно посмотрел на дорогу и со страшной силой долбанул обеими руками по рулю.

Его можно было понять. Заскочить ему надо было к Вивиан.

У той между тем уже сидел счастливый, потный от волнения Сергей Иванович и с трудом справлялся с подготовленной речью.

— …просто я подумал, что именно это выразит мои чувства в полной мере, — продолжал он, чуть напрягся, вспомнил и погнал, как по учебнику: — Это кольцо — начало культовой коллекции «Тринити»…

— Да? Как в «Матрице»? — насмешливо спросила Вивиан.

С Сергеем Ивановичем они были одни. Он пожирал Вивиан глазами, и столько в них было жадности совершенно не плотского толка, что она усмехнулась. Благосостояние Сергея Ивановича можно было прямо на бумаге расписать и составить годовой отчёт, который определённо и очевидно проиграл бы в сравнении с отчётом Вивиан.

— Ну ладно! Не дуйся! — Вивиан была на самом деле простой бабой, ну, или делала вид, что она такая. — Тринити, говоришь?

Конечно, делала вид. Вот сейчас, к примеру, она не смогла удержаться от усмешки:

— И где же ты его раздобыл?

Покраснев и раздувшись от гордости, Сергей Иванович выдал историческую фразу:

— Кто ищет, тот, как говорится, всегда найдёт, где купить.

Он торжественно вынул из кармана пиджака коробочку, открыл её, не сводя глаз с Вивиан, и поставил на стол прямо пред её ясные очи.

— Триединство, так сказать! Кольцо, руку и сердце прошу принять! — официально сообщил он своей избраннице.

Избранница не торопилась хватать колечко и напяливать его себе на пальчик. Она смотрела, чуть прищурившись, на Сергея Ивановича.

— Вольдемар! — наконец бросила она в сторону. — Вольдемар!

На лице Сергея Ивановича проступила тревога: он не знал, что здесь обитает какой-то Вольдемар.

— Вольдемар, — продолжала звать Вивиан, теперь уже глядя на Сергея Ивановича. — Котёночек, принеси, пожалуйста, моё кольцо.

Недовольный и ленивый мужской голос из глубины квартиры спросил:

— Которое?

— Тринити. От Картье. В сейфе лежит.

Она с нескрываемым удовольствием наблюдала, как расползается лицо Сергея Ивановича.

— Вивиан! Я… — Сергей Иванович задыхался от нахлынувшего волнения. — Я… ты… Я прошу прощения!.. — Мысль, наконец, оформилась и зазвенела. — В твой сейф имеет доступ кто-то ещё, кроме тебя?!

— В этом и состоит разница между тобой и мной, Серёжа, — спокойно ответила Вивиан. И пояснила с расстановкой: — Я ничего не боюсь.

Сергей Иванович вскочил с места, зачем-то потёр лоб, потом подбородок, явно что-то сказать хотел, но не решился и продолжил бегать по комнате.

Вольдемар вошёл с коробочкой в руке и положил её на стол перед Вивиан, рядом с той, что принёс жених. Вольдемар, которого на самом деле звали Андрей, соображал быстро и действовал вежливо. Он посмотрел на Вивиан, потом на Сергея Ивановича, который застыл, как жена Лота. И озарил пространство лучезарной улыбкой.

— Котёночку нужно бежать, — сказал он весело Вивиан.

— Куда? — спросила она без особого интереса.

— Куда глаза глядят, милая! — ещё веселее сообщил Андрей-Вольдемар. — Котёночек тебя очень любил!!

Он вылетел из комнаты, что было излишне, потому что Сергей Иванович не полетел за ним, а бросился к той коробочке, которую принёс. Конечно, она оказалась пуста! В отличие от той коробочки, что принёс из сейфа Вивиан её котёночек.

Сергей Иванович с неаппетитным хрипом упал в кресло.

Вивиан посмотрела на коробочки, потом на Сергея Ивановича.

— Котёночек, кажется, не вернётся, — сказала она самой себе, а потом жёстко, нагло, почти по-уличному обратилась к жениху: — Ну что, Сергунька, рассказывай, как тебя мой красавец поимел!

Сергей Иванович тоненько застонал.

Что наверняка порадовало бы Алексея Давыдовича. И совсем не потому, что Сергей Иванович чем-то насолил ему или был неприятен. Алексей Давыдович вообще не был знаком с Сергеем Ивановичем. Зато он был знаком с Вольдемаром, а Андрей так вообще был его сыном. Но Алексей Давыдович не мог порадоваться, потому как в данный момент был крайне занят: он руководил процессом погрузки и отправки вещей и себя в новое жилище. В каком-то районе этого мегаполиса у подъезда жилого дома стоял грузовик с прилагающимся к нему водителем в кабине. Алексей Давыдович был крайне недоволен: грузчик расставлял вещи в кузове совершенно не так, как было нужно по мнению Алексея Давыдовича. Поглаживая старого такса по имени Болдин, Алексей Давыдович заметно нервничал.

— Эти вещи, дружок, денег стоят! — поучал он работягу, плохо знавшего русский язык и ещё хуже слышавшего. — Рояль! Нежно, очень нежно. Нет, не надо его накрывать. — Алексей Давыдович оглядел улицу и спросил у Болдина: — Так, ну и где же этот подлец?

Болдин не ответил. Да это и не требовалось: в ту же секунду из-за угла дома вывернула машина Андрея, а сам Андрей выскочил из неё и рысью помчался к отцу. Того, однако, не обманула прыткость сына. Он внимательно посмотрел на Андрея:

— Так. А что с нами случилось?

— Как — что? — широко улыбнулся Андрей. — Папа просил, сын приехал!

Но Алексей Давыдович уже вынес вердикт:

— Сукин сын!!

— Папа?.. — обиженно воскликнул Андрей.

— Тачка чья?

— Папа… — поубавил обиды в голосе Андрей.

— Отгони на остановку, — приказал Алексей Давыдович.

Злясь на себя, на отца и даже на Болдина, Андрей запрыгнул в машину. Алексей Давыдович же неспешно подошёл к кабине грузовика и ожидающе посмотрел на водителя. Тот, сам не понимая как, впервые в жизни потянулся к ручке и распахнул перед ним дверцу, чего не делал даже в пору ухаживания за своей будущей женой.

Устроившись поудобнее, Алексей Давыдович вопросительно посмотрел на Болдина, который вопросительно посмотрел на него.

— Ждём! — развёл руками хозяин и тяжело вздохнул. — Нет, он хороший мальчик. Немного взбалмошный. Он похож на своего отца. — Алексей Давыдович немного подумал и добавил: — Или на мать.

— То есть вы не в курсе? — усмехнулся водитель, который не понял, что с ним вообще никто не разговаривает.

— Нет, — ответил Алексей Давыдович, крайне удивлённый тем, что услышал чей-то голос. — Но в кого-то же он должен был уродиться таким упрямым и смуглым!

— То есть он вам — не сын? — продолжал докапываться до сути водитель.

— Как это не сын? — всплеснул руками Алексей Давыдович. — Сын! Как у вас язык повернулся сказать «не сын»?

— То есть он вам сын?

— Любезный, — ядовито начал Алексей Давыдович, — ну как он может быть мне сыном? — он ткнул пальцем в приближающегося Андрея. — Посмотрите на меня и на эту хитрую рожу!

Андрей молча принял из рук отца такса, закрыл дверцу кабины и пошёл в свою светёлку — в кузов. Залез и похлопал по крыше кабины рукой.

— Поехали, — скомандовал Алексей Давыдович.

И как только машина тронулась, полились звуки исполняемого на рояле «Вальса цветов»: Андрей на свежем воздухе и на ходу всегда играл лучше, чем в помещении.

— Сына, подлец! — забарабанил Алексей Давыдович ладонью в заднюю стенку кабины. — Ну что ты играешь? Как будто в первый раз!

Водитель тихо хрюкал от смеха. А Андрей на ходу делился своим недовольством с Болдиным — вот уж кто действительно любил свежий воздух при переездах!

— Нет, конечно, не в первый раз, — начал Андрей, быстро набирая обороты. — Вот уж далеко не в первый!

Болдин внимательно слушал.

— И это, — кивнул Андрей на кабину, — наша с тобой путеводная звезда!

Болдин немедля тявкнул.

— Подхалим! — припечатал его Андрей. — Ещё неизвестно, между прочим, куда мы на этот раз переезжаем! Ты хоть дорогу к дому успеваешь запоминать, а?

Андрей бы не начал так с ходу жаловаться Болдину, если бы не знал, что происходит. И вот сейчас, стоя на лестничной площадке в обшарпанном донельзя подъезде позади отца, который возился с ключами перед высокой ободранной дверью, Андрей делал вид, что внимательно изучает целый ряд электрических звонков, украшенных бумажками с фамилиями жильцов. На деле же Андрей старательно складывал в голове длинную, ядовитую, витиеватую фразу.

— Это коммуналка? — спросил он наконец предельно вежливым тоном.

— Не оттачивай на отце свою иронию, — отмахнулся Алексей Давыдович. — Была коммуналка. А теперь…

И он распахнул дверь. Андрей тут же влетел в неё и, разведя руки, как в танце «Яблочко», громко пропел:

— Здесь будет город-сад!!

И сразу остановился.

Интерьер был куда краше экстерьера. Андрей растерянно крутил головой.

Алексей Давыдович распахнул первую дверь в коридоре.

— Вот твоя комната.

— А кто будет жить в остальных? — ироничность Андрея испарялась на глазах.

— Соседи! — как конферансье, объявил Алексей Давыдович.

Андрей беспомощно посмотрел на такса, сидящего у него в ногах.

— Болдин, я — в жопе, — сказал он обречённо. — У папы новый план. Но это — херня, потому что всё затмевает наше новое место жительства. — И он торжественно провозгласил: — Коммуналка!!

— Сотню раз тебе сказал уже: папа считает, что покупать квартиру смысла нет, — раздражённо возразил Алексей Давыдович.

— Еще папа считает, — забарабанил Андрей, как вызубренный урок, — что не нужно привязываться к своему углу, — так делают собаки. Не нужно привязываться к друзьям, — так делают слабаки. Однако сам папа очень привязан к деньгам, — иронично обратился он к невидимым слушателям. — Он их, видите ли, любит.

— Любит папа тебя, — Алексей Давыдович поднял вверх указательный палец.

— А деньги?

— А к деньгам он испытывает простительную в его возрасте слабость.

Он внимательно посмотрел на сына.

— Ну что, сам расскажешь, или тебя надо каленым железом пытать?

Андрей открыл было рот для невинного ответа — а что, мол, случилось? — но, упёршись в папин железобетонный взгляд, сник, опустил голову.

Через несколько минут он эмоционально заканчивал свой рассказ:

— Я всё сам придумал! Я всё сам сделал! Я же даже помощи у тебя не попросил ни разу!

— А! Я понял, — ядовито улыбнулся Алексей Давыдович. — Это ты просто на своих ошибках хотел учиться, да?

С Андрея тут же слетела вся запальчивость. Он сел напротив отца с совершенно расстроенным лицом.

— И чего ты хнычешь?

— Папа, я себя продавал, — жалобно сказал Андрей.

— Все продают себя, сына, — философски заметил Алексей Давыдович.

— Папа, я себя старой дуре продавал! — жалобно-злобно признался Андрей.

— И такое бывает, сына, — добавил сарказма Алексей Давыдович.

— Папа! Я же их заработал!! — вскочил Андрей, потрясая чеком.

Папа приспустил очки на переносице. Папа посмотрел не на чек, а на сына. Папа покачал головой и улыбнулся.

— Сына, не ссы, — произнес он интеллигентнейшим тоном. — Папа всё уладит.

А поскольку папа слову своему хозяин, тем более что обещано было не кому-нибудь, а ребёнку, — с утра пораньше отправился он в банк, одетый, как и положено мошеннику с внушительной биографией, без учёта каких-либо норм и стандартов современности. Алексей Давыдович был крупный, широкий в кости мужчина. Ладность этой лепки он передал сыну, за что сын не уставал его благодарить. Шевелюра, ещё густая, но почти вся серебряная, была украшена небольшой шляпой, придававшей ему вид потерявшегося в городе и в веках Робин Гуда. Костюм картину не прояснял. Он был просто отличным, этот костюм, сшитый на заказ из привезённого по заказу отреза ткани, уворованного по заказу из именитого салона Парижа. Просечь всю его являемую глазу красоту мог только человек той же выделки, что и Алексей Давыдович.

— Вот только нет таких больше. Не делают, — обычно говорил Алексей Давыдович, с удовольствием глядя на себя в зеркало.

Войдя в банк, Алексей Давыдович огляделся и пошёл к столу самой грустной девушки. Алексей Давыдович был убеждён, что униформа — если только это не американская военная трёхцветка, — убивает в женщине всё на корню. Форма работниц банка была прекрасна: куцая белая блузка и непомерно широкий галстук наводили на мысль о самоубийстве, и скудная юбка не добавляла оптимизма.

Алексей Давыдович положил перед одной из таких сироток чек и ослепительно улыбнулся. Девушка быстро пробежала глазами по чеку и, даже не взглянув на Алексея Давыдовича, потянулась к внутреннему телефону, стоящему на её столе. Что-то не заладилось, — девушка нахмурилась, несколько раз потыкала в клавишу пальчиком, затем со вздохом притворного сожаления встала и направилась к столу другой бедняжки, откуда могла свободно сообщить начальству, что ожидаемое лицо в банк прибыло.

Алексея Давыдовича эта мизансцена не обманула. Готов он был к тому, что сейчас должно было последовать. Девушка вернулась к своему столу.

— Прошу прощения! Видимо, что-то с телефоном, — она украдкой бросила взгляд за спину всё так же улыбающегося Алексея Давыдовича. — Сейчас, буквально минутку!

Алексею Давыдовичу и оборачиваться не надо было, чтобы понять, кто стоит за его спиной.

— Доброе утро! — сказал Ростислав Фёдорович. — Вы не могли бы уделить мне несколько минут?

Алексей Давыдович повернулся и встал. Словно что-то толкнуло в беззащитное солнечное сплетение Ростислава Фёдоровича, когда он, бегло оглядев клиента, упёрся в его взгляд. Предложив ему жестом следовать вперёд, Ростислав Фёдорович сделал несколько деревянных шагов, потом дал отбой охраннику, дышавшему ему в ухо, потом стряхнул с себя наваждение и пошёл с клиентом в кабинет. В кабинете Алексей Давыдович свободно расположился за столом, закинул ногу на ногу и приветливо посмотрел на хозяина кабинета.

— Я слушаю вас, милейший, — весело пригласил к разговору Алексей Давыдович.

Ростислава Фёдоровича вновь будто что-то толкнуло.

— Да я и сам бы вас с удовольствием послушал, — взял он себя в руки. — Вы пытались обналичить чек, выданный вчера в этом банке одним нашим клиентом.

— И ещё раз попытаюсь, — кивнул в ответ Алексей Давыдович, — как только мы с вами закончим.

— Не думаю, — улыбнулся Ростислав Фёдорович.

— А не надо думать за других, милейший, — мягко посоветовал ему Алексей Давыдович и вынул из плоского портфеля бумаги. — Вчера я продал квартиру, — вот документы. Юноша дал мне чек, сославшись на нехватку наличных денег. Я знаком с вашим банком, — мягко и ядовито добавил он. — Да и чеки живьём не раз видел, вы уж простите. Так что без колебаний согласился в полной уверенности, что проблем не будет. И их не будет, уверяю вас. По крайней мере у меня.

Директор долго смотрел в глаза Алексею Давыдовичу, который улыбался всё шире и шире с каждой секундой. Затем коротко кивнул.

— Действительно! — бодро начал он. — Что ж это я?.. Прошу вас… — Он вопросительно посмотрел на Алексея Давыдовича. — …простите?..

— Алексей Давыдович Штерн, — представился Алексей Давыдович.

— Покойная бабушка псевдоним придумала? — с вежливой улыбкой спросил Ростислав Фёдорович.

— Что вы сказали? — вежливость застыла на лице Алексея Давыдовича посмертной маской.

— Вам деньги в кейс уложить или вы с пакетом пришли? — спокойно спросил Ростислав Фёдорович.

— С походным саквояжем, — успокоил Алексей Давыдович, показав на свой портфель. — Удобен, знаете ли. Рекомендую.

— Всего наилучшего! — улыбаясь, как ясный майский день, попрощался Ростислав Фёдорович.

— И вам… — Алексей Давыдович вопросительно посмотрел на директора: — …простите?..

— Ростислав Фёдорович Иванов, — с готовностью представился тот.

— Какая редкая фамилия! — восхитился Алексей Давыдович. — Ну, Ростислав Фёдорович, не болеть вам!

Алексей Давыдович покинул кабинет и директора в нём в большой задумчивости. Сам же поспешил в коммунальную квартиру, где ему навстречу из своей комнаты пулей вылетел Андрей и застыл в коридоре, не смея даже спросить.

Папа не торопился отвечать на немой и такой животрепещущий вопрос. Папа снял свою безумную шляпу. Папа выпустил из руки саквояж, который звучно и тяжело шлёпнулся на пол. Андрей с сумасшедшей радостью уставился на саквояж.

— Папа, взял, да?

— Концепция поменялась! — торжественно, как Гитлер перед камерой Рифеншталь, возвестил папа.

— Как будто кто-то знал предыдущую! — негромко бросил Болдину Андрей.

— Сына! — воззвал Алексей Давыдович и, выдержав значительную паузу, объявил: — Мы будем брать банк!

КОГДА-ТО ДАВНО

В дальнем углу золотого старого парка, в заброшенном сарайчике, над открытой коробкой из-под кед «Советский спорт» сидел Вовка и смотрел на браслеты, одно колье, четыре кольца, массивный перстень с печаткой и дюжину царских червонцев. Он смотрел и слушал бабушкин голос, который то ли ветер доносил до него, то ли что-то иное, во что он не верил никогда. Голос этот был такой близкий и такой мёртвый, что по холке Вовки пробегала дрожь, но он бы всё отдал за то, чтобы голос не замолкал, чтобы он звучал и звучал каждую минуту его жизни, скрытый ото всех, данный только ему как знак того, что всё — не зря, что всё — можно и что всё — ой, как нужно.

Вовка нашёл в коробке то, что искал: крупный, с кулачок двухлетки, рубин. Вовка поднял его и посмотрел сквозь грани камня на солнце, и прошлое, ещё более дальнее, чем то, в котором он был сейчас, обрело не только голос, но и форму.

— Думаешь, почему меня эта старая кочерга Гретой Гарбо называет? — привычно-насмешливо спросила бабушка.

Ах, какая красивая была эта бабушка! Старая-старая красивая старуха. Пальцы — в кольцах, в зубах мундштук с длинной сигаретой. Глаз перманентно прищурен. Сидит она в кресле, опираясь на трость, и хочется ей поклоны бить и честь отдавать без приказа на то. Сам Вовка, гордый собой после первого в жизни бритья, сидел напротив. Только смотрел он не на бабушку, а на то, что лежало на столе, прямо перед ним. Браслеты, одно колье, четыре кольца, массивный перстень с печаткой, дюжина царских червонцев и крупный, с кулачок двухлетки, рубин.

— Баб, а ты — чё, скажешь, не старая кочерга? — усмехнулся Вовка.

Бабушка молниеносно ударила Вовку по голове через весь стол своей тростью.

— Жало спрячь, щегол! — бросила сквозь зубы.

Вовка с покрасневшими глазами принялся усиленно растирать ушибленное место, злобно поглядывая на бабушку.

— Вовка, отдать хотят всегда, — цепко сказала бабушка. — Важно уловить момент, когда желание перерастает в жгучую надобность, — бабушка на глазах превращалась в хищное животное. — Подстегнуть, заманить, спровоцировать. — Она окинула Вовку одобрительным взглядом. — Ты — смазливый. Выйдет из тебя толк. — Она закурила. — А эти твои инженеры пусть в жопу себе свои дипломы позасовывают! Я из тебя человека сделаю.

— А если я не хочу? — тихо спросил Вовка.

— Чего? — не поняла бабушка.

— Ну, человеком, — хмуро пояснил Вовка.

— А наследство получить хочешь? — усмехнулась бабушка и кивнула на стол. — Думаешь за так царские червонцы получить? Нет, милый, бабушка жадная. Бабушка просто так ничего не делает. — И она крикнула звонким, молодым голосом: — Бабушка хочет веселиться!

Веселье бабушки носило предосудительный характер для всех, кроме неё самой. В тот же вечер она повела Вовку в Большой театр смотреть балет. И сейчас зорко шерстила взглядом толпу желающих приобщиться к высокому искусству.

— Справа. Около кадки с пальмой, — бросила она Вовке через плечо. — Тёмный костюм.

Вовка стоял рядом с ней, но на людей не смотрел. Ему было тошно и очень страшно.

— Мундштук. Трость, — продолжала описывать жертву бабушка. — Голубая кровь!! — Она наконец перевела взгляд на Вовку. — Щегол, у тебя сегодня дебют.

У Вовки моментально скрутило живот. Бабушка смотрела на него.

— Ты сейчас, с этим своим лицом суфражистки, думаешь, что работаешь на меня. Ты ошибаешься. Ты работаешь на перспективу.

Она закрыла своей спиной Вовку и протянула ему пузырёк.

— Это капнешь в нос. А это, — она протянула ему второй пузырёк, — в глаза. По одной капле. Только незаметно.

— Ба, да как я ему в глаза незаметно капну?!! — взвился Вовка.

— Себе, дурень. И в нос — тоже себе.

— А что это? — продолжал сопротивляться Вовка.

— Не беси, мальчик, — бабушка явно теряла терпение. — Пока я добрая. За мной. И очки надень!

И она, не дожидаясь ответа Вовки, направилась к тому мужчине, которого только что с таким сарказмом описала. Вовка быстро вынул из кармана очки, повесил их на нос и мгновенно потерял ориентацию в пространстве, потому что эти очки с толстенными линзами не были рассчитаны на стопроцентное Вовкино зрение. И пошёл Вовка за бабушкой, неуверенно и даже косолапо.

Бабушка, остановившись рядом с мундштуком и тростью, принялась громко причитать.

— Нет, Вовочка, не увидишь самих исполнителей, нет, дорогой! — Она даже всхлипнула. — Ну хоть музыку послушаешь! — Тут она обратилась к мундштуку и трости с выражением лица «ну, мы-то с вами интеллигентные люди!»: — Вот, представляете, в кассе говорю: милая, дайте поближе места! А она мне, нахалка молодая, — вам, бабуля, дома надо сидеть перед телевизором и дальше булочной не ходить.

Бабушка с силой взмахнула рукой и ударила себя сухим кулачком в грудь.

— А я же не для себя! Внучатый племянник моей фронтовой подруги приехал в гости. Ну как мальчику отказать?!

Бабушка повернулась к внучатому племяннику фронтовой подруги, который стоял так ровно, что наводил на мысль о проглоченном аршине.

— У нас в Перепетуйске вообще никакого театра нет, — выдавил он из себя.

Бабушка чуть не крякнула от такой инициативы.

— Могу предложить разделить со мной ложу, — сказал с лёгкой улыбкой интеллигент. — И вы, и внучатый племянник вашей фронтовой подруги можете воспользоваться вот этими билетами. — Мужчина показал билеты. — Мои спутники отправились на ВДНХ, — он пожал плечами с едва заметным презрением. — Каждому, как говорится, своё, но быть в командировке в северной культурной столице и не воспользоваться шансом!!..

А вот это в бабушкины планы не входило. И она, живо пересыпая свою речь многочисленными старорежимными оборотами, отказалась идти в ложу, сославшись на глаукому, диабет и энурез, но внучатого племянника держать не стала и даже больно толкнула его кулачком в плечо. Прозвенел первый звонок, который, собственно, и закончил все разговоры. Вовка в сопровождении мужчины отправился в ложу, оглядываясь по пути с жалобной гримаской. Но бабушке было наплевать — пусть себе погримасничает дурачок.

— Вовочка! — воскликнула она и подлетела к Вовке вплотную. — Ты в антракте, знаешь… — Она убавила громкость и грозным шёпотом чётко провела инструктаж: — Ровно без пятнадцати капнешь в нос и в глаза, потом уронишь ручку на пол, — но смотри! — так, чтобы ручка оказалась у него между ног. Моментально полезай искать. Понял?! И главное — не давай ему вставать. Сиди там, между ног, пока мой голос не услышишь.

Вовка даже возражать не стал. Так и просидел в ложе до положенного времени, тупо пялясь прямо перед собой, игнорируя великолепные прыжки и фуэте балерин и балерунов. Сердце билось в груди так часто, что его легко могли взять внештатным на ударные в оркестр, который, кстати, сказать, совершенно оглушил бедного парня.

Мужчина от души наслаждался представлением, напрочь забыв о Вовкином существовании. Вовка посмотрел на часы, судорожно дёрнул головой в поисках урны, в которую можно было бы незаметно сблевать в Большом театре посредине представления. И не найдя её, принял происходящее как стихийное бедствие: он быстро капнул в глаза и в нос то, что было велено, затем уронил ручку и полез с извинениями под стул к мужчине — ровно между ног. Мужчина, которого все страдания юного провинциала обошли стороной, сейчас вынужден был приподняться. Однако Вовка, помня бабушкин наказ и её трость, обеими руками вцепился в его колени.

— Мужеложец!! — раздался громовой раскат.

Это бабушка потрясала кулачком над своей головой, стоя в дверях ложи. Портьера лежала на её плечах как плащ римского патриция, и бабушка, в общем и целом, была довольна своим эффектным появлением.

От этого дикого словечка мужчина взвился до бархатного балдахина ложи.

— Вы что?! Вы не так поняли!! Он уронил… — залепетал мужчина.

— Совесть ты уронил, сволочь!! — ядовитым, сильным шёпотом перебила его бабушка. — Мальчишка и не слышал про такое!! Что я подруге скажу?! А ему, — она кивнула на Вовку, который продолжал с дурным лицом стоять на коленях, — что я ему должна сказать, а!! Посмотри на него!!! Он же совсем ещё мальчик!!

Мужчина в ужасе перевёл взгляд на Вовку. А тот всё шмыгал носом, да ещё и вытирал скупую мужскую слезу, скатывающуюся по правой щеке. Видимо, капли болезненные оказались.

— Оставайся здесь, — бросила бабушка Вовке и собралась выйти из ложи. — Я сейчас.

Это очень не понравилось мужчине.

— Стойте! Вы куда?!! — с тревогой спросил он.

— За администратором, разумеется, — она неприязненно повела плечами. — Я не знаю, что делают в таких случаях. Пусть он сам разбирается, — милиция, протокол, — ну не знаю! Но мальчишке жизнь ломать я не позволю!!

— Стойте! — проблеял мужчина, ощущая себя, вероятно, так же, как герой Кафки в панцире насекомого.

Он вылетел из ложи вслед за бабушкой. Через какое-то время дверь вновь открылась.

— Пошли, дружок, — сухо сказала бабушка вконец ослепшему Вовке.

Вовка послушно вышел, наткнулся на мужчину, который вдавил своё тело в стену, чтобы — не дай Бог! — не коснуться пацана.

Тем же вечером бабушка отвела Вовку на квартиру патлатого фарцовщика и велела выбирать. Перед Вовкой стояла кровать, заваленная прозрачными пакетами, на каждом из которых то там, то здесь были видны наклейки на прекрасном английском языке.

— А кроссовки где? — строго вопросила фарцовщика бабушка.

— А вам не дороговато будет, бабуля? — спросил патлатый дурень с усмешкой.

— Мой нестриженный друг, я и тебя могу купить, — высокомерно ответила бабушка. — Вот только толку от тебя никакого. — Она повернулась к Вовке: — Ну, что застыл? Меряй!!

Через минуту ровно Вовка красовался перед зеркалом в джинсах, светлой майке с какой-то надписью и белоснежных кроссовках. Куртку он небрежно держал за воротник, набросив на плечо.

— Чего-то не хватает, — прищурилась бабушка и приказал патлатому: — Кепка нужна!

Вовка повернулся к бабушке.

— Спасибо, ба, — тихо сказал он.

— Заработал, сына, — улыбнулась бабушка.

СЕЙЧАС

Поздно вечером Ростислав Фёдорович сидел за столиком в ресторане, который он купил своему сыну. Ресторан ему не нравился, но он принципиально ужинал именно здесь, вынуждая каждого желавшего личной встречи с ним прийти сюда. А поскольку люди в нём нуждались по большей части очень влиятельные, — ну и не очень влиятельные в меньшем количестве, — получалось, что Ростислав Фёдорович, уже закончив финансирование проекта Сергея, всё равно помогал ему. Воспринимал Ростислав Фёдорович это как обязанность малоприятную, поскольку сына не устраивало в этом ресторане всё — начиная с цвета стен и заканчивая отцом, ужинающим здесь каждый день.

К столику подошёл и без приглашения плюхнулся на стул напротив Сергей Иванович. За прошедшие сутки он заметно сдал, и сейчас даже можно было угадать, где у него талия. Плюнув на долгие прелюдии, Сергей Иванович заныл сразу:

— Кинул! Кинул же… Как последнего фраера провёл…

— Сергей Иванович, выражения подбирай, — сказал Ростислав Фёдорович.

— Чё делать, а? Ростик, чё, а? — пропустив мимо ушей рекомендацию, продолжал ныть Сергей Иванович.

Ростислав Фёдорович промокнул губы салфеткой, положил на стол папку, открыл её и не спеша разложил веером перед Сергеем Ивановичем фотографии с камер наблюдения. Чуть выдвинул фото Алексея Давыдовича:

— Ты его знаешь?

— Нет. А кто это?

— Неважно, — Ростислав Фёдорович сразу потерял интерес к разговору.

— Это что? Это с камер наблюдения, что ли? Кто это, а? — продолжал суетиться Сергей Иванович.

— Никто.

Ростислав Фёдорович вернулся к своему ужину, что по сути означало только одно — конец аудиенции. Но Сергей Иванович был слишком расстроен и от рождения лишён такта и понимания.

— Это тот, да, тот, кто деньги получил, да?! — зачастил он. — Ростик, ты это хотел сказать? Да? Ты же можешь его найти тогда! И подонка этого! Вивиан называла его Вольдемар-котёночек! А чё это, это так надо, да, молодую плесень у себя дома завести, да, и ждать, когда Сергей Иванович тебе колечко подарит, да, а потом котёночка позвать и показать, да?.. Ты поможешь?! — взмолился он наконец.

Ростислав Фёдорович закончил ужин, аккуратно положил вилку и нож на край тарелки, перевёл взгляд на собеседника. И после секундной паузы ответил:

— Нет.

— Как?!.. — у Сергея Ивановича даже дыхание оборвалось.

— Это — твоя глупость. — И Ростислав Фёдорович лениво добавил: — Ты мне не интересен.

Ростислав Фёдорович был, видимо, очень весомый человек. Видимо, очень-очень весомый человек, потому что после этих слов Сергей Иванович, не пикнув, отдуваясь, смущаясь, конфузясь, убрался прочь вместе со своей проблемой и обидой.

Его место тут же занял Сергей.

Ростислав Фёдорович никогда не уставал любоваться сыном: ему нравилось в нём всё — и крепкое тело, и манера, не глядя на собеседника, уголком губ улыбнуться так, что тот готов был на край света кинуться по одному только его знаку. Но больше всего в сыне Ростиславу Фёдоровичу нравилось то, что он был умён. Жесток, самонадеян, патологически опасен, но умён.

— Почему отказал? — сразу спросил Сергей.

— Я же просто директор банка! — улыбнулся Ростислав Фёдорович. — Ты же знаешь, Серёжа.

— Хорошо сказал! — усмехнулся Сергей, потом впился в отца взглядом и ещё раз усмехнулся. — У тебя свои соображения, да. Или, может, ещё один скелет в шкафу. — Он наклонился вперёд: — Или два, папа?

— Как день, Серёжа? — мягко спросил Ростислав Фёдорович.

Сергей пожал плечами — мол, так, ничего особенного.

Ростислав Фёдорович слишком хорошо знал сына, поэтому просто молча ждал.

— Знаешь, пап, я постоянно возвращаюсь к мысли о том, что всегда можно всё исправить, — прервал наконец молчание Сергей.

— Перестань, — поморщился Ростислав Фёдорович. — Я устал от этого.

— Понимаю, — кивнул с улыбкой Сергей. — Я бы на твоём месте…

— Нет, не понимаешь, — перебил его отец. — И я скажу тебе, почему. Потому что ты — на своём месте. И, слава Богу, моими стараниями это так и осталось.

Сергей довольно улыбнулся: он с полпинка заставил отца завести свою шарманку. Ростислав Фёдорович тоже это понял и тут же разозлился, но, увы, остановить свою шарманку уже не мог.

— Ты думаешь, тебе тяжело, ты перенёс травму. Нет, сын. Всё, о чём ты говоришь, — это псевдопсихологическая мура, которой тебя напичкали по моему недосмотру. Ты ничего не помнишь и помнить не можешь. У тебя всегда был я. А её у тебя, считай, никогда и не было. — Ростислав Фёдорович ядовито улыбнулся. — А если не было, как ты можешь говорить о боли? Тебе разве есть с чем сравнивать, а? Ну-ка ответь мне. Сын, я не хочу больше этих разговоров. Смотри, ты умница, ты такой красавчик. Кто может сказать то же самое о своём сыне, а?

— Ну папа-сантехник так однозначно не скажет, — усмехнулся Сергей.

— Ладно тебе. Думаешь, мало детей банкиров, которые из себя ничего не представляют?

— Но до небес меня все-таки возносить не надо.

— У тебя проблемы с самооценкой? — с профессиональной вежливостью психиатра осведомился Ростислав Фёдорович.

— Это у тебя проблемы, — коротко хохотнул Сергей. — И не только с самооценкой. — И неожиданно даже для себя самого выпалил: — Папа, мне надоел этот ресторан.

— Не новость, — невозмутимо сказал Ростислав Фёдорович. — И чем ты теперь хочешь заняться?

— Не знаю, — лениво протянул Сергей. — Может, банк? — Он посмотрел на отца в упор, не скрывая насмешки.

— А два банкира в одной семье — не многовато ли? — спокойно поинтересовался Ростислав Фёдорович.

— Или агентство, — сменил пластинку Сергей. — Детективное, рекламное, брачное. — Он заметно оживился. — Чтоб люди, люди, знаешь, были, вся эта суета, надежды, поражения, ну, всё чтоб такое вокруг было.

— Ты — социопат, сынок, — нейтрально, словно диагноз поставил, произнес Ростислав Фёдорович. — Радует, что убивать пока не хочешь.

— Хорошо сказал, — согласился Сергей. — Пока не хочу.

— Определись с профилем. Составь бизнес-план. Завтра жду в банке. –Ростислав Фёдорович поднялся и, уже уходя, не удержался от шпильки: — Спагетти всё-таки отвратительные у тебя. Уволь повара.

— А может, убить? А, пап? — ласково спросил Сергей у спины отца.

Спина услышала и явно не согласилась, но останавливаться не стала.

Сергей вздохнул, оглядел помещение. Делать было решительно нечего. Он встал и тоже пошёл к выходу, намереваясь поехать в клуб и устроить там очередной скандал.

Так бы и случилось, если бы в этот вечер ресторан Сергея не решил посетить Алексей Давыдович, который стал очень даже вольным слушателем беседы Сергея с отцом. И, судя по его лицу, остался этой беседой весьма доволен. Он-то и заставил Сергея изменить планы на вечер.

— Ваш папа́ не прав. Я бы повара тоже убил! — негромко, но внятно сказал Алексей Давыдович, когда Сергей поравнялся со столиком, за которым тот сидел, прикрывшись газетой до поры до времени.

— Я подумаю над этим, — спокойно ответил Сергей, на ходу отвесив Алексею Давыдовичу вежливый полупоклон.

— Я бы использовал семейный фактор, — словно и не замечая, что Сергей уходит, продолжил Алексей Давыдович.

— Что вы имеете в виду? — вежливо, но не скрывая отсутствия интереса, спросил Сергей.

— Знаете, вашему ресторану одно удовольствие слоган придумывать. Потому что вариант может быть только один.

— И какой же?

— Всё лучшее — детям! — провозгласил Алексей Давыдович.

Сергей вернулся на два шага назад, упёрся руками в спинку стула, стоящего напротив Алексея Давыдовича.

— А кто здесь не знает, чей я сын? — спросил с весёлой угрозой.

— А вот комплексы свои, мой мальчик, надо изживать. И лучше перенаправлять на тех, кто вам их навязал. — Сергей опешил. — И если вам не нравится — ну, чисто гипотетически — опека вашего отца, у вас есть только один способ всё исправить. — Алексей Давыдович обманчиво-простодушно улыбнулся: — Мальчик мой, а вы никогда не пытались сделать что-нибудь сами? — Яд, источаемый простодушием Алексея Давыдовича, уже капал на пол. — Ну например, кораблик из бумаги? Или лобзиком что-нибудь выпилить? А?

Сергей озверел моментально: мышцы буграми надулись под рубашкой. Вот только на лице — улыбка, а голос — вкрадчивый.

— Знаете, чем хорош богатый папа? Он всегда вытащит сына из любой передряги. И не было случая, чтобы сын этим не воспользовался, потому как сын — что уж тут? тяжёлое детство, психологическая травма после потери матери и прочее! — весьма неуравновешенная натура.

Алексей Давыдович с жалостью посмотрел на Сергея, положил деньги на стол, холодно кивнул:

— Прошу прощения Я принял вас за другого. Удачных самоисканий, мальчик!

Такого быстрого окончания беседы Сергей не ожидал. Это было тем более удивительно, что закончил её не он, а странный въедливый собеседник.

— Не надо было и начинать, если вам нечего предложить! — выплеснул он таки ярость вслед Алексею Давыдовичу.

Услышав это, Алексей Давыдович замер на месте. Улыбнулся: да, да, мальчик мой, да! И резко развернулся к Сергею:

— Предположим, ты действительно решил убрать повара. Как ты это сделаешь?

Сергей отшатнулся.

Алексей Давыдович не дал ему опомниться:

— Быстро. Не надо долго думать, мой мальчик. Отвечай.

— Несчастный случай.

— Где?

— На кухне.

— Свидетели?

— Без свидетелей.

— Ну и дурак, — широко улыбнулся Алексей Давыдович.

— Чево? — опешил Сергей.

— Где у тебя тут кухня? Веди! — приказал Алексей Давыдович.

Сергей растерянно указал рукой направление, затем, мотнув головой, пошёл вперёд. На ходу, всё ещё пытаясь прийти в себя, он попытался вернуть себе роль ведущего.

— Кухня изолирована — от зала, от туалета, от холла, словом, от всех помещений, где так или иначе могут оказаться наши гости.

— Это тебя архитектор так научил, да? — колко спросил Алексей Давыдович.

Сергей резко остановился, — кажется, зомбирование ему удалось купировать. Но странный этот человек развязно похлопал сына банкира по плечу и прошёл дальше сам — так, словно каждый день тут ходил туда и обратно.

— Скучно тебе, мой мальчик, скучно. Всё есть, а интереса нет. Вон какой костюм. А под костюмом тело натренированное, холёное, качественное. А в голове — что характерно — мозг!

Алексей Давыдович остановился и постучал пальцем по гладкому белому лбу Сергея, в глазах которого тут же отразилось отчётливое намерение руку Алексея Давыдовича отгрызть. Но почему-то, и Сергей сам не понимал почему, он не мог остановить эту пытку.

Алексей Давыдович прекрасно знал, как он действует на детей — даже взрослых и чужих. Он коротко засмеялся.

— Всё есть, а интереса нет у тебя! Нет интереса-то! Что за жизнь, а? И пожаловаться некому, а! И папка весовой есть, а куражу нет!

Алексей Давыдович закурил.

— Вот поэтому ты меня и стал слушать, мальчик.

— Может, вы перестанете называть меня мальчиком?! — беспомощно огрызнулся Сергей.

— С чего бы это? — с любопытством спросил Алексей Давыдович. — Ты мне кто? Начальник-работодатель? Инвестор? Кто ты мне? Или, может, я — твоя маленькая дежурная шлюшка, а? Ты мне — никто. И ты мне уже минуты через две будешь неинтересен. Видишь, у тебя есть время. — И вдруг он весело, по-приятельски толкнул Сергея в плечо: — Идём-ка, попланируем убийство.

Алексей Давыдович прошёл дальше до самой кухни. Сергей, как натренированный глупый бандерлог в дорогом костюме, прошёл следом. Но оказавшись на кухне, он почувствовал себя лучше — настолько, что взял на себя инициативу. Он достал коньяк, и два бокала, и лимон из холодильника, и даже ловко его нарезал тонкими ломтиками.

Алексей Давыдович снял пиджак и сел за разделочный стол.

— И вот что интересно! — повар твой спит и не знает, что двое почти в масках на его рабочем месте решают, как же он умрёт!

Сергей улыбнулся.

— И не потому что его спагетти папе не нравится, — продолжал сказку Алексей Давыдович, внимательно следя за лицом собеседника. — А потому что мы решили: мы сейчас — боги. Ему видится во сне родной Париж и какая-нибудь Иветта, которая, конечно же, вовсе и не жена, а мы смотрим на его рабочее место и думаем, что вот это, — Алексей Давыдович одним пальцем включил электрическую мясорубку, — могло бы с лёгкостью удалить ему палец или даже всю руку — ну при правильной настройке! А вот это, — он взял в руку бутылку с уксусом, — может оказаться не укусом, а соляной кислотой. — Алексей Давыдович поставил бутылку на место и улыбнулся. — Но что бы мы здесь ни придумали, адрес мы оставляем сразу: если это случилось здесь, значит, наш дорогой Серёжа будет долго давать показания.

— А вот это почему это?

— А потому что — колбаса! — И Алексей Давыдович констатировал с явным неудовольствием: — Ты дурнее, чем я думал. — Он выжидающе уставился на Сергея. — Ну?! Удиви меня.

— А почему я должен вас удивлять? — неприязненно спросил тот.

— Потому что тебе этого уже десять минут как хочется. Ну! Включи воображение.

И он принялся опутывать натренированного глупого бандерлога своими словами, вкрадчивыми и такими выпуклыми, что казалось, не речь это, не звуки голоса, а самое настоящее кино, главным действующим лицом которого является он, Сергей.

— Он здесь один. Ты же его выписал из Франции на солидное жалованье. Значит, ему выгодней семейство оставить дома. Во-первых, трат меньше. Во-вторых, свободы больше. И в гостинице он жить не будет, потому что он не в командировку приехал и потому что наш Серёжа считать умеет. Значит, живёт на съёмной квартире. Один живёт?

И Сергея, наконец, включило. По-настоящему включило. Он тоже снял пиджак. Разлил коньяк по бокалам, поставил пепельницу перед Алексеем Давыдовичем.

— Я не думаю, что один. Скорее всего, кого-то приводит — ну так, временами. И всегда разных. А если и живёт аскетом, то это, простите, не имеет значения — в нашем случае. Потому что шерше ля фам — это никогда и ни для кого не проблема. А если женщина может иметь место, то почему она должна быть хорошей?

Алексей Давыдович хлебнул коньяка и довольно кивнул.

— А если это плохая женщина, — сделал испуганное лицо Сергей, — она ведь может быть и жадной! — Он замер и картинно приоткрыл рот, а потом так же картинно прикрыл его ладонью и шёпотом закончил: — А если вообще проститутка?! Значит, уголовщина на фоне неудачного ограбления вполне возможна!

Он довольно посмотрел на Алексея Давыдовича и тоже хлебнул коньяка.

— Дельно, — одобрил тот. — В духе Донцовой!

Сергей поперхнулся и уставился на Алексея Давыдовича с видом обиженным и непонимающим. Алексей Давыдович опрокинул в себя стопку и закусил лимоном.

— Ты выпей, выпей. Протолкни своё долбаное тщеславие. Оно, вон, у тебя комом в горле встало.

Сергей одним махом осушил рюмку и со злостью поставил ее на стол.

— Съешь лимончик, — продолжал издеваться Алексей Давыдович, но тут же сжалился и объяснил: — От того, что это произойдёт в его квартире, тебя исключить из процесса расследования не удастся — это раз. Кто совершит физическое устранение объекта, ты так и не сказал — это два. Наконец, третье и самое важное.

Сергей напрягся.

— Ну ведь ни грамма фантазии, ни капли юмора, ни на цент полёта, мальчик! Как ты живёшь с таким воображением, а?

— Хватит!!.. Что вам надо? — взорвался-таки Сергей.

— Вот теперь я слышу речь не мальчика, но мужа.

Алексей Давыдович, наконец, доведя клиента до кондиции, был доволен. Сергей с силой хлопнул обеими ладонями о стол. Звук получился громкий, как выстрел.

— Не надо пугать художника, Серёжа! — рассмеялся Алексей Давыдович.

— А я было подумал, что вы уголовник.

— А есть разница?

Сергей бы и ответил, но оказалось, что ответить ему нечего: он неожиданно понял, что ни художников, ни уголовников в его жизни не встречалось.

— Тебе надоел ресторан. Ты хочешь чего-то нового. Вот тебе бизнес-идея: агентство по исправлению ошибок. Каждый второй считает, что жизнь несправедлива. Этому жена мешает, тому тёща поперек горла, я уже не говорю про конкурентов в бизнесе. И всё всегда упирается в деньги. Этот божок — наш с тобой, Серёжа. Если соорудить алтарь, в прихожанах недостатка не будет. Во-первых, это деньги. А во-вторых, это — весело.

— А почему я должен этого хотеть?

— А почему нет? Счастье, слёзы, похороны, раздел имущества, склоки, нервные срывы, насильственная госпитализация, неравные браки — какой букет эмоций и ситуаций!! И ты будешь знать, что всё это — твоих рук дело.

Алексей Давыдович опять повторил свой фокус — постучал пальцем по гладкому белому лбу Сергея, и опять же без последствий для своей руки.

— Серёжа, у тебя мания величия. И ты это знаешь. И я это знаю. Чего мы будем друг перед другом польку-бабочку плясать? И потом, подумай, сколько нервных клеток твоего отца почат в бозе, когда он начнёт подозревать, что именно он спонсировал? Тебя не греет эта мысль?

— А вам чем отец насолил? — помолчав, спросил Сергей.

— Ну, насолил — это не совсем то слово. — И Алексей Давыдович легко пропел: — Ах, что было, то прошло!

— Вы же из-за него в меня вцепились.

— Нет, Серёжа! Расклад прост, как подгузник. Мне нужна фирма. Официально зарегистрированная. Мне нужно финансирование. Мне нужен весь этот благопристойный антураж, который даст только благопристойная — в рамках нашего больного социума — личность, а лучше две! И вот за этим антуражем будут разыгрываться маленькие божественные комедии и человеческие трагедии за очень-очень-очень большие деньги. Схема уже обкатана в провинции. Но, Серёжа, здесь же и людей больше, и кошельки толще. А у тебя, мой дорогой, крыша хорошая. Папа называется. Сиди себе и играй в своей песочнице! — что может быть лучше?

— А мне кажется, что я теперь могу обойтись без вас. Ну, поиграть в своей песочнице. С вашими игрушками.

Алексей Давыдович громко, от души расхохотался.

— А ты попробуй! Попробуй подумать над рекламной кампанией для своей фирмы! И позвони мне, когда у тебя появится первый клиент. — Он положил на стол свою визитку. — Жив буду, приду посмотреть.

Пока Сергей внимательно разглядывал визитку, на которой, кроме аккуратной надписи в одну строку «Алексей Давыдович Штерн», больше ничего и не было, Алексей Давыдович надел пиджак и пошёл к выходу.

— Как там сказал твой папа? — на ходу бросил он. — Составь бизнес-план, смету. Я зайду завтра.

И Алексей Давыдович ушёл, оставив Сергея за приятным занятием — пялиться ему в спину, лихорадочно соображая: а вот это что сейчас такое было, а? а вот это что за противный старик сейчас был, а?

А противный старик, довольный жизнью и собой, шёл по тёмной улице и негромко напевал: «…Мишка, Мишка, где твоя улыбка?..».

КОГДА-ТО ДАВНО

Вовкина история началась не в парке, а гораздо раньше.

Началась она на маленькой кухне обычной хрущёвки в маленьком городке, каких много и сейчас. Здесь, на этой кухне, обитало чудовище. Оно практически жило за столом напротив холодильника системы «Орск». Чудовище носило старые треники. И было оно всегда пьяное и злое. Звали чудовище дядь Юрка.

В этом же пространстве обитал маленький худенький принц Мишка. Он уже нарезал колбасу и хлеб, вымыл огурцы и аккуратно положил их на одну тарелку с хлебом. Незамедлительно последовал рёв:

— Кудааа ложишь?!!

Мишка быстро переложил огурцы на тарелку с колбасой.

— Кудааа?! — продолжало реветь чудовище.

Мишка быстро сунул мытые огурцы в холодильник и налил чудовищу ещё водки в пузатую рюмку. Посмотрел на то, как дядь Юрка в один глоток опрокинул водку. Посмотрел на то, как дядь Юрку качнуло. И вернулся к мытью посуды. Стоя спиной к чудовищу, Мишка ждал атаки — вся его спина, казалось, смотрела во все глаза на дядь Юрку.

— Сволочь ты, Мишка… как есть сволочь… сволота… сволочная сволота…

Видимо, дядь Юрка решил перебрать все производные от этого слова, но как-то дело не пошло. Тогда он выпил ещё. И тут же налил. И с размаху поставил бутылку на стол. Стук прозвучал как сигнал: Мишка аккуратно поставил вымытую тарелку, вытер руки и бочком начал двигаться к холодильнику, который стоял у самого выхода из кухни.

Дядь Юрка моментально развернулся.

— Миша́нька, ты чё? — ласково осклабился он. — А кто дядьке сальца порежет?

— Нет же сальца у нас, — стоя на месте, глядя в пол, негромко и зло ответил Мишка.

Дядь Юрка даже крякнул от радости — сам! сам попался! Он упёрся руками в колени и с удовольствием посмотрел на Мишку.

— Вооот! — удовлетворённо протянул он. — Воооот. А почему? Почему у нас сальца нет, а?

— Потому что денег не хватило, — мрачно ответил Мишка. Он уже понял, к чему ведёт чудовище.

— Не хватило, Мишка, не хватило, — кивнул дядь Юрка и ласково продолжил: — А почему не хватило-то, Миш?

— Потому что мне надо было куртку на зиму купить, — заученно ответил Мишка.

— Вот то-то и оно! Куртку ему на зиму дядя родной купил! А сам, так сказать, остался с голой жопой.

— А при чём тут сальце? — не сдержался Мишка.

— А при том, сраная твоя рожа, что ты меня обкрадываешь!! Я экономлю на всём…

— На чём?! — закричал Мишка. — На водке своей, что ли?!!

Дядь Юрка онемел.

Мишка, уже плача, выскочил из кухни. И помчался по узенькому коридорчику к входной двери. Дядь Юрка пустился в погоню. Только где ему было угнаться за Мишкой, который уже привык жить в страхе, привык готовить пути отхода! Мишка перекинул заранее приставленную к стене швабру на другую сторону и заскочил в свою комнату. Дядь Юрка в швабре и в своих ногах запутался и упал. А пока распутывался и поднимался, Мишка уже из своей комнаты выскочил в куртке, шапке и с открытым портфелем в руках. В коридорчике он схватил свои ботинки в охапку и выскочил на лестничную клетку, где уже была открыта дверь в квартиру напротив. А в дверях стоял самый что ни на есть друг Вовка.

Орущее чудовище медленно сгребало себя с пола. Но Мишка уже влетел в открытую спасительную, всегда спасающую дверь. А Вовка ловко повернул замок два раза. Дверь ожила с другой стороны, разнесла крики «сволота… сволочная!!» на весь подъезд, пока Мишка стоял в углу и изо всех своих сил старался не зареветь, а только шмыгал и шмыгал носом.

Неожиданно всё стихло, и дядь Юрка ясным, каким-то даже трезвым голосом выговорил:

— Сволота казанская!

В коридоре появилась Вовкина мама.

— Руки мыть и за стол, — спокойно сказала она.

И пока Вовка и Мишка в ванной мыли руки, Вовкина мама урезонивала Вовкиного папу, который всё хотел выйти на лестничную клетку — «чтобы навешать упырю». Но Вовкин папа всегда слушался Вовкину маму, и поэтому через пятнадцать минут все они уже сидели за столом и ели суп.

— Ну что, Мишук, — спросил Вовкин папа, — поедешь с нами завтра на рыбалку? Мы тут с Вовкой наметили план — царь-рыбу поймать!

Мишка, которому все еще надо было справляться со слезами, не смог поднять голову. Все это видели. Все это чувствовали. Спасла всех Вовкина мама.

— Нет уж, мужики, — сказала она. — Давайте так — вы мне наловите толстолобиков, — тут она усмехнулась, — по пять рублей килограмм. А царь-рыба пусть на рынке останется — с ней возни много!

— Па! — возмутился Вовка. — Она не верит, что мы сами поймать можем!

Вовкин папа посмотрел на жену «взрослым» взглядом, от которого она моментально вспыхнула.

— Ничего, сына, — пообещал он Вовке, — я объясню ей, что она не права.

Вовкина мама усмехнулась и вернула папе тот же «взрослый» взгляд. И теперь уже Вовкин папа моментально вспыхнул. Вовка недовольно шваркнул стулом.

— Пойдём, — буркнул он Мишке. — Опять у них шуры-амуры!

Родители его так и покатились от смеха. А Мишка даже не сразу понял: он просто сидел и тихо млел, глядя на всех.

А ночью Вовка прямо заявил Мишке, которому, как обычно, постелили на раскладном кресле в Вовкиной комнате:

— А я так думаю — надо чтоб тебя усыновили мои!

— Ага, мечтай! — мрачно ответил Мишка.

— А чё? — закипятился, как обычно, Вовка. — Ты дядь Юрке на фиг не упал — скажешь, нет? Пусть и отдаст тебя!

— Ага! — с тяжёлой тоской протянул Мишка. — А за что он тогда будет деньги каждый месяц получать?

— Да?! — Вовка даже вскочил на своей кровати. — А что, он тебе что-то покупает, да? Вон, куртку купил — чуть не удавился! И то только после того, как ты с ангиной свалился!!

— Ему же и хорошо было, — хмурый Мишка подмял под себя подушку. — Я две недели дома при нём был — принеси-подай!

— Вот! Вот!! — яростно подскакивал на кровати Вовка. — А подарки он тебе дарит, а?! Хоть раз на днюху ты хоть чё-нить получил от него?!! Куда денежки-то идут? На бутылку!

— И что? — тоскливо ответил Мишка и вдруг неожиданно засмеялся: — Я ему сегодня швабру под ноги кинул! Такая рожа у него была!

— Да ему, вообще, толчёного стекла в кровать насыпать надо! — подхватил Вовка. — А что? Я знаю, где взять!

Мишка уже в голос захохотал — такой смешной сейчас был Вовка, как будто и вправду собрался прямо тут же бежать за стеклом. А Вовка неожиданно шмыгнул носом и быстро спрятал лицо в подушку.

Мишка перестал смеяться.

— Спасибо, Вовка, — тихо сказал он.

Но на следующий день в школе Вовка вернулся к этой идее. Мишка слабо надеялся, что он заспит её, но, зная его друга, с надеждой можно было спокойно расстаться ещё вчера. Вот такой человек был этот Вовка: если что решил, обязательно сделает, даже если в процессе сам разочаруется в проделке.

Вылетев из класса первым, Вовка с жаром продолжил развивать свою мысль, которую страшным шёпотом начал ещё на уроке.

— Надо просто выбрать момент! я тебе говорю! — кричал он, уверенный, что Мишка идёт следом за ним. Но Мишка не отвечал, и Вовке пришлось остановиться и обернуться. То, что он увидел, совершенно ему не понравилось. Его друг стоял, как замороженный, и тупо улыбался, глядя на какую-то девчонку! Обычная девчонка Настя с двумя косичками стояла в сторонке и о чём-то болтала с подружками. А Мишка, как дурак, пялился на неё и тоже хихикал, когда она хихикала.

— Вот я и говорю, — мрачно сказал Вовка, не сводя глаз с Мишки. — Он в полпервого уйдёт.

— Кто? — Мишка даже не обернулся!

— Трудяшка — ну, Борис Семёныч! — ещё мрачнее сказал Вовка.

— Куда уйдёт? — тупо спросил Мишка.

— В столовку!! Блин, очнись уже!! — Вовка уже просто кипел. — У него в кабинете стекла битого — целый ящик. Чё-то он там со старшаками выкладывает! Так вот, как только он уйдёт, мы влезем в окно…

— Зачем? — спросил Мишка, вытягивая шею, чтобы увидеть, что там такое Насте дала подружка.

Вовкино терпение лопнуло, и он со всей силы огрел Мишку портфелем по влюблённой башке и поскакал, как двухдневный сайгак, прочь, под лестницу. Мишка застыл на месте, а потом рванул за Вовкой.

— Ну и чего ты не сказал? — тяжело дыша, спросил Вовка друга уже под лестницей.

— Чего не сказал?

— А то что втюрился! — напрямую бухнул Вовка.

— Кто втюрился?!! Кто там тебе втюрился?!!

Мишка угрожающе двинулся на Вовку, а тот стоит себе и смотрит как-то странно.

— Ты чего? — растерялся Мишка.

— Значит, от алкаша отбиться — я тебе помощник, да?! А как втюрился, так и молчишь!! Я же друг твой, Мишук! Или нет?!

— Я думал, ржать будешь, — тихо сказал Мишка.

Вовка посмотрел на него проникновенно и как заржёт! Мишка хотел ему дать в ухо, но тут под лестницей нарисовались два старшеклассника.

— Это кто это у нас тут завёлся под лестницей? — спросил первый и, схватив Мишку за лацканы школьного пиджака, швырнул приятелю.

— Так это ж крысы, Витёк!! — ответил второй, поймав Мишку и отправив его обратно.

— Точно — крысы!! — веселился первый.

Он хотел бросить Мишку назад, но подскочил Вовка и вцепился в его запястья, а Мишка больно ударил носком ботинка старшеклассника в голень. Вовке так этот приём понравился, что он развернулся и точно так же пнул второго старшеклассника, который и на ногах-то удержаться не смог после этой мелкой атаки. Оба гнома по разу пнули его в живот и умчались на свободу — во двор, где солнце и Настя.

— Слушай, стекло сегодня добудем — точно говорю! — тяжело дыша, сказал Вовка. — А ты к Насте иди уже. Вон, смотри, она с книжкой сидит. Ей же скучно!

— Нет, — мрачно и твёрдо ответил Мишка.

— Да ты чё? — начал было Вовка и вдруг понял, в чём дело. — Так! Мишук, я ща сам пойду и приглашу её в кино — ну, в смысле, что, типа, ты приглашаешь!!

— Не надо! — резко ответил Мишка и даже покраснел. — Так ещё хуже!!

— Знаешь что?!! — возмутился Вовка. — Двух этих с прыщами не обосрался, а тут девчонку!!..

— Да на какие шиши я её в кино приглашу?!! — заорал Мишка.

Вовка моментально вывернул карманы и ссыпал мелочь Мишке в руки.

— Вот! Вот! Вот! Ещё и завтра мне дадут — на завтрак! Перебьёмся же ради такого дела! Ну?! Нормально?!! — Вовка с вызовом глянул на Мишку. — Или опять обосрался?!!

Мишка разбух, как спелый помидор, развернулся и решительно пошёл к Насте. Вовка со своего места видел, как эта Настя заметила Мишку и его глупую рожу и вспыхнула улыбкой. Мишка, к несчастью, тоже это увидел и затормозил, а потом и вовсе остановился. А потом как-то деревянно развернулся и чуть ли не бегом примчался к Вовке. Да ещё и за его спиной спрятался от Насти. Вовка вздохнул презрительно и тяжко и пошёл к Насте.

— Слышь, Насть, а Мишка хочет тебя в кино пригласить, — с деланой небрежностью сказал он.

— А ты его секретарь, да?

— Много вы, женщины, в нас понимаете! — поморщился Вовка.

— Вас?! Кого это — вас? — звонко рассмеялась Настя.

— Мужчин! — с чугунным пафосом ответил Вовка. — Короче, Настя…

И вдруг замолчал, потому что увидел, какие у Насти глаза ореховые, и какая улыбка, а ещё верхние передние зубы такие крупные и белые. И исчез куда-то друг Мишка, который стоит и с деревом обнимается в ожидании новостей, и во всём огромном мире осталась только эта девочка Настя с большим портфелем, которая даже не отличница и которая смотрит на Вовку и ждёт.

— Пойдёшь? — сдавленным голосом спросил наконец Вовка.

— Да, — тихо и счастливо ответила Настя.

— В четыре около «Искры», — грубо бросил Вовка и пошёл прочь.

Не хотел он никого видеть и слышать никого не хотел. А тут этот Мишка, дурак, привязался.

— Ну?!

— Ну да.

— Что — да? Говори ты!! чё вымогаешь?!!

— В четыре около «Искры», — угрюмо бросил Вовка, пряча взгляд. — Пошли, — стекло надо взять. — И с непонятной злостью заорал на Мишку: — Или ты передумал?!!

Нет, Мишка не передумал, он просто соображать перестал, потому что он уже сейчас там, в кинотеатре «Искра», с Настей сидит в тёмном зале…

В кино с ней он так и не пошёл. И Вовка знал это, когда вечером встретил его на лестнице. Вовку отправили выбросить мусор. Мишка поднимался домой в большой куртке с натянутым на самое лицо капюшоном.

— О! А ты откуда?

— Оттуда, — глухо ответил Мишка, не поднимая лица.

Он хотел пройти, но Вовка толкнул его. И когда капюшон в потасовке слетел с Мишкиной головы, Вовка понял, откуда он, и куда, и что вообще произошло. Лицо мальчика было страшным — один глаз заплыл, губы разбиты и распухли, а нос похож на сливу. Вовка замер.

— Как… это?.. — шёпотом спросил Вовка.

— А вот так!!! — заорал Мишка на весь подъезд. — Где ты был?! Где ты был, скотина?!!

Мишке никто не открыл. Дверь ему, счастливому рыцарю, покаравшему чудовище, никто не открыл, когда он, дождавшись страшного рёва, рванул за спасением в квартиру напротив. Родители Вовки были на работе. А Вовка был в кино. С Настей он был в кино, когда красивый человек дядь Юрка, пьяный и разодранный в кровь мелким стеклом, надвигался на Мишку, заслоняя собой весь белый свет. Мишка столько раз давал себе слово, что больше никогда плакать не будет! Но сейчас он забыл об этом, он стоял и смотрел на своего друга сквозь слёзы и сопли. И ничуть этого не стеснялся. Зато Вовке было стыдно — так горячо, что больно!

— Где ты был? — ещё раз спросил Мишка.

— В кино, — Вовка ненавидел себя.

— С Настей? — спросил Мишка, хотя и так это уже понял.

— Да.

— Пошёл в жопу.

— Пошёл, — согласился Вовка. — Я же не думал, что ты сразу ему насыплешь. А ты куда ходил?

— За бутылкой.

Мишка откинул полу куртки. Там, в штаны, была заправлена бутылка водки. Вовка посмотрел на горлышко и тут же выхватил бутылку из-за пояса Мишки и, не выпуская ведро с мусором из рук, помчался наверх, затарабанил в дверь квартиры дядь Юрки. Дядь Юрка сильно удивился, увидев не Мишку, который равен бутылке, а Вовку, который эту бутылку держал в руке.

— Ты чё, пацан?

Вовка медленно поднял руку с бутылкой вверх — дядь Юрка прилип к ней глазами. Вовка осторожно открутил крышку — дядь Юрка громко сглотнул. Вовка медленно перевернул бутылку вниз горлышком, и полилась водка привольно на бетонные просторы родного подъезда!! Дядь Юрка издал какой-то странный звук — то ли булькнул, то ли крякнул, с трудом согнулся под струю. И тут Вовка, отшвырнув бутылку, одним махом вывалил на эту проклятую голову ведро мусора. И, отчаянно громко заорав «Бежим!!», как горох скатился вниз по лестнице. В авангарде мчался Мишка, у которого всё ещё болело лицо и грудь, но он улыбался. Улыбался!

А потом уже за гаражами, в темноте, когда они сидели на корточках и старательно дышали, Вовка вдруг сказал:

— Да не нужен я ей, Мишук. Она, это, тебя, ну, того… Короче! Я — гад. А ты прости меня.

— Вот так просто, да?

— Ну а чё, дуться будем, что ли? — толкнул его в бок Вовка. — Бабы мы, что ли? Ну? Мир? Или чё? Ну, мир?

— Ну, мир! — Мишка помолчал и добавил: — Спасибо.

Но произнести слово «друг» он в тот вечер не смог.

Глава вторая

СЕЙЧАС

Не то чтобы ранним, но всё же утром на кухне бывшей коммунальной, а нынче полуартистической (ибо кто есть мошенники, если не артисты?) квартиры Алексей Давыдович в бархатной куртке чувствовал себя барином.

Андрей, на плечи которого легли вся тяжесть и прелесть переезда и обустройства нового жилья, придерживался иного мнения, отца, как всегда, не интересовавшего. И всё же Андрей, накрывая на стол, искоса поглядывал на отца, в глупой надежде, что Алексей Давыдович заметит его взгляды и желание вступить в утреннюю разминочную перепалку. Но Алексею Давыдовичу было наплевать, тем более что он прекрасно знал: сын считает привязанность отца к таким вещам, как домашняя бархатная куртка, анахронизмом, в чём отчасти таился намёк и на саму персону Алексея Давыдовича.

Андрей, который всю свою сознательную и бессознательную жизнь жил с отцом, привык к определённого рода зарядке: Алексей Давидович никогда не оставлял мозг сына в покое.

— Просто хочу проверить, есть ли он у тебя, — говорил он после особенно колкой, заковыристой фразы, приводившей Андрея, как правило, в состояние, близкое к истерике. С годами фраза изменилась на «я должен быть уверен, что он у тебя не размяк».

Сколько себя помнил, Андрей был постоянно чем-то занят. Если он не мыл полы, значит, красил их. Если не клеил обои, значит, до одури спорил с продавцом в магазине, настаивая на том, чтобы его отвели на склад, где непременно должны отыскаться шелковые, красные с белым, которые хотел папа. Когда Андрей не изображал нужного папе персонажа в компании людей, указанных папой же, — он играл в домохозяйку с сильными мускулистыми руками.

Сейчас Андрей сервировал завтрак для папы, а сам боковым зрением оглядывал кухню и отмечал для себя, что сегодня нужно сделать: посуду купить, — знаем, где и какую, холодильник поменять, — знаем, куда позвонить и куда поставить, и обед — главное обед! Папа считал, что классический приём пищи в два часа пополудни продлевает жизнь. Андрей был мастером на все руки благодаря тому, что его папа был исключительным мастером только в одном — он умел дрессировать детей.

— Как говорят французы, ищите женщину, — наконец изрёк Алексей Давыдович.

— А мы кому женщину искать будем — тебе или мне? — молниеносно отреагировал Андрей, которому уже минут десять как было скучно. — Если мне, то давай шатенку, такую, знаешь, жгучую и с родинкой вот здесь.

Он с готовностью принялся раздеваться, чтобы показать, где именно должна быть родинка у волшебной шатенки.

Алексей Давыдович недовольно поморщился.

— Ты столь же примитивен, сколь и…

— Туп! — радостно закончил фразу Андрей. — Знаем, слышали. Так чего мы ищем, папа?

Алексей Давыдович посмотрел в окно и улыбнулся, что, конечно, никак не могло удовлетворить любопытства Андрея.

— Какого девайса не хватает твоей гениальной разводке, простоты и глубины которой мы с Болдиным не в состоянии оценить, — Андрей торопился выговорить всю фразу целиком, поскольку перебить его могли в любой момент, — и не столько потому, что тупы и примитивны, — да, Болдин? — а скорее потому, что папаша наш до жути скупердяй!

Закончив фразу без помех, он в радостном ожидании уставился на отца. По его мнению, получилось лихо.

— Не скупердяй ваш папаша, — легко ответил Алексей Давыдович. — Просто всему своё время. Сына, ну дай насладиться замыслом! — широко улыбнулся он. — Это же так увлекательно — наблюдать за тем, как у отпрыска мозг ворочается в безуспешных попытках понять ход моих мыслей!

Андрей в сердцах вывалил всю банку корма Болдину в миску.

— Ешь, мой славный молчаливый друг, ешь. И херня, что папа притащил нас в коммуналку, где трубы ревут по ночам голосом Мерлина Менсона! И, конечно же, херня, что мы сидим взаперти, выходя пописать только под покровом тьмы! И однозначная херня то, что мы с тобой — марионетки в его жилистых старых руках.

Андрей закончил свою полную горечи и обиды речь и скосил глаза на отца, который внимательно просматривал газету.

— Во-первых, взаперти сидишь только ты, — сказал тот, не отрываясь от газеты. — Это же не Болдин облажался с силиконовой дивой и её ухажёром. Во-вторых, руки у меня, может быть, и старые, но никак не жилистые. Я же не грузчик, в самом деле! А в третьих, коммуналка нам просто нужна — прими это, сына, как факт.

Алексей Давыдович отложил газету и посмотрел на Андрея.

— Может быть, выпущу тебя сегодня. На всякий случай потрудись к вечеру привести себя в такой же вид, в каком ты явился пред ясные очи своей… — он пытался вспомнить имя. — Клотильды? Кончитты? Изольды?.. — варианты иссякли, и Алексей Давыдович с жалобным видом посмотрел на сына.

Андрей решил с достоинством перенести это унижение: он молча убрал чашку отца в раковину и так же молча покинул кухню.

— Вивиан! — донеслось из коридора.

— Отчего же сразу не Мессалина? — усмехнулся себе под нос Алексей Давыдович.

Андрей этого не слышал, но догадаться было нетрудно: у отца для всех женщин мира было только два статуса, они же заменяли имена, — Мессалина и ласточка.

Андрей вошёл в свою комнату и упал на огромный широкий матрас. Ремонтом эту комнату обделяли долго, и Андрей не собирался нарушать эту вековую традицию, но для себя всё же кое-что успел сделать. Матрас — подчеркнём! — был шикарный, ортопедический, оснащённый, по словам продавца, ещё какой-то штукой, настолько хитрой, что Андрей не запомнил. Бельё тоже было выше всяких похвал. Впрочем, это только Андрей так думал. Папа же был убеждён, что именно бельё мальчик выбрать не в состоянии. На стену Андрей повесил огромный телевизор, который, по его мнению, вполне заменил обои. В общем и целом комната была пригодна для комфортного времяпровождения. Так же думал и Болдин, который ночевал ночью и почивал днем только здесь.

Алексей Давыдович стоял в дверях комнаты сына и обозревал пространство. Он был задет и даже обижен. Андрей же одной рукой что-то лихо печатал на ноутбуке, лежавшем у него на коленях, второй — гладил Болдина, разлёгшегося рядом на подушке, одним глазом смотрел в телевизор, вторым — в монитор.

— Так, значит, да? Мы тут новости на большом экране смотрим, а отец должен газеты покупать, чтобы знать, что в мире происходит?

Андрей усмехнулся, не отрываясь от монитора.

— Если папа хочет телевизор, папа должен это сказать. Тогда сын закажет бесовскую машинку, и её доставят через два часа. А поскольку папа не озвучил желание, сын, который не умеет читать мысли, ничего и не сделал.

Он наконец поднял голову и посмотрел на отца с улыбкой.

— Сынок, а догадаться? — скорбно поджал губы Алексей Давыдович.

— А не пилить меня? — весело парировал Андрей.

Алексей Давыдович посмотрел на экран телевизора.

— Что обещают?

Андрей закончил печатать, отложил ноутбук и с удовольствием потянулся.

— Конец света обещают.

— Вот как! И когда?

— А всегда! Пап, ты же знаешь людей как никто! Люди любят катастрофы, им нравится жить в ожидании вселенского потопа. Это их заводит и толкает на безумные поступки.

Алексей Давыдович отрешённо качнул головой, что у него было признаком задумчивости, обещающей головную боль потенциальным жертвам.

— Да-да. — Он посмотрел на Андрея и повторил вопрос: — Так когда, говоришь, ближайший конец света?

— Если верить Скаллиону… — Андрей глянул в ноутбук.

— А кто это? — ревниво спросил отец.

— А какая разница? — коротко хохотнул Андрей.

— Большая, — резонно заметил Алексей Давыдович и с достоинством подчеркнул: — Мне не всё равно, кому верить!

Андрей наслаждался, глядя на папину игру.

— Да ты вообще веришь только двум людям на этой обречённой планете: Бенджамину Франклину и королеве Елизавете Второй.

— Это единственные люди, за которыми стоит эмитет национальных банков, сынок! — явно не в первый раз принялся втолковывать Андрею отец. — Им нельзя не верить!.. Ну ладно, я ушёл.

— Папа, ты куда? Я думал, мы ещё поиграем!

— Сущий ребёнок! — всплеснул руками Алексей Давыдович. — Папе надо работать!

— Я тоже хочу!

— Ты уже поработал, — ядовито сказал папа. — Хорошо поработал!

— Ты опять?! — вспыхнул Андрей.

— И ещё много-много-много раз, уверяю тебя, — кивнул Алексей Давыдович. — Пока жив, буду напоминать тебе твою первую самостоятельную работу! Да! И помой полы!

— А розы белые не высадить?! — запальчиво выкрикнул Андрей уже в закрывшуюся дверь.

— Папе было бы приятно! — донеслось из коридора.

КОГДА-ТО ДАВНО

В прекрасном, волшебном и мутном городе Ленинграде Вовке понравилось сразу. И не только потому, что здесь обитали люди, даже кожей излучавшие инакость, непохожесть на уютную и теплую ауру Вовкиного родного провинциального городка. В них, в этих людях, он чувствовал размах: даже в самом пьяном из сантехников и самом зачуханном из грузчиков Вовка видел мощь русских медведей, серых волков и прочую ахинею, которой нещадно пичкал себя перед приездом сюда, — благо русские классики писали в своё время много и подробно. Вовка готов был раскланяться перед первой высунувшейся из окна барышней. Он готов был поднять платок дворянки, если та неловко его уронит. Вовка хотел верить — верить в то, что жизнь может быть иной, более возвышенной, что ли.

— Вов, ты, главное, не думай, ладно, — оборвала Вовкины мечтания и парения бабушка. — На тебя это плохо действует, а получается всё равно через раз. Так что давай думать я буду, да?

Вовка встряхнулся. Он уже на два корпуса отстал от идущей твёрдым комиссарским шагом бабушки. Он дважды торопливо скакнул вперёд и, поравнявшись с Гретой Гарбо, выдал:

— Довольно мило с вашей стороны, уважаемая, брать меня на дело и не вразумить — а что, собственно, к чему?

— Красиво накрутил! — одобрила бабушка. — Но стили перемешивать надо только в том случае, когда тебе нужно произвести впечатление на олухов. Сейчас же получилась стилистическая ахинея, которая даже зрителя в театре оперетты не рассмешила бы. Но в целом, признаю, попытка была неплохой.

— Я не волшебник. Я только учусь.

— Не волшебник, похоже, это я! — вздохнула бабушка, смерив его критическим взглядом. Она резко затормозила, и Вовка влепился в её спину. — Пришли.

Вовка поднял голову и увидел большую надпись на куске фанеры, выполненную в лучших традициях иллюстрирования книг Достоевского. Они вошли, и Вовка принялся вертеть головой, как заведённый. И его можно было понять: этот недоюноша никогда не бывал в настоящем ломбарде. Ему мнились низкие потолки и керосиновые лампы, подслеповатый еврей в столетней жилетке, — а на деле оказалось: просто комнатёнка и чем-то смахивающий на сапожника противный дядька, которого уже через год смело можно будет называть противным старикашкой.

— Очки надень, — зашипела бабушка.

Вовка, подавив вздох, нацепил на нос уже знакомые очки с толстенными линзами.

— А вот выражение провинциального лопуха с лица сотри, — продолжала шипеть бабушка. — Ты — коренной ленинградец. Ты недоверчивый и расчетливый. И все люди для тебя обманщики и прохиндеи. И ты — зануда. Студент. Отличник.

И под этот грозный шёпот Вовкино лицо стало меняться: брови собрались над переносицей, одна выше другой, губы сложились в скептическую усмешку, адресованную буквально всему, что встречал взгляд, высокомерный и презрительный. Плечи, в будущем обещавшие косую сажень, как-то ссохлись и съёжились. Вовка на глазах таял, кажется, даже пиджак стал ему велик. Бабушка явно была довольна.

— Я бы хотела сдать кольцо, — надменно объявила она, дойдя до заветного окошка, из которого тотчас, как чуткая кукушка, высунулась голова, до этого момента следившая за вошедшими через стекло и решётку. — Будьте любезны, милейший, оцените изделие.

Милейший, расцвечивая всё вокруг улыбкой, обнаруживающей основательный недостаток зубов, протянул руку.

Бабушка кивнула Вовке, и тот, мелко дважды кивнув в ответ, распахнул пальто, под которым оказался свитер, натянутый на рубашку. В её-то нагрудный карман и полез Вовка, демонстрируя чудеса неловкости. Добыв, наконец, коробочку, он открыл её и положил на подставку в окошке.

Ленинградский Шейлок замер.

В коробочке лежало невероятно, изумительно изящное кольцо с одним-единственным камнем, мастерскую огранку которого не могло скрыть ни скудное освещение ломбарда, ни лоскут убогого бархата в коробочке.

— Ну? — нетерпеливо спросила бабушка.

— Боюсь, я не могу его взять, — с явным сожалением ответил оценщик, убирая линзу.

— Почему же, не потрудитесь объяснить? — высокомерно поинтересовалась бабушка.

— Мы не располагаем полномочиями покупать товары за сумму, превышающую десять тысяч, — заученно отбарабанил оценщик. — У нас — правила.

Вовка на словах «десять тысяч» закашлялся. И бабушка моментально сориентировалась: она тряхнула головой и подняла на оценщика взгляд из серии «я-несчастная-одинокая-очень-пожилая-но-сильная-женщина».

— Мой внук… — начала она с трагически-стоической ноткой в голосе.

Вовка, не сводя глаз с оценщика, взял коробочку и тем же многотрудным путём водворил её обратно в нагрудный карман рубашки.

— …Мой внук серьёзно болен. — Бабушка выдержала паузу. — Туберкулёз.

Вовка, как бывалый тапёр, тут же в подтверждение её слов глухо и страшно дважды кашлянул, вынул платок из кармана и приложил его к губам.

— Мне необходимо отвезти его в санаторий. Как вы могли догадаться, я — пенсионерка. И пенсии вполне хватало на нас обоих. Тем более, что мой внук…

Вовка вновь дважды кашлянул, так же глухо и страшно, а когда отнял платок от губ, дал возможность присутствующим увидеть несколько мелких пятен крови. Оценщик испуганно дёрнул головой и сочувственно ойкнул. А вот бабушка реально испугалась.

— …Мой внук — студент, — продолжила она, а сама всё поглядывала на Вовку, и было ясно, что к чертям летят афера и веселье, что ей сейчас важно только одно — потрогать коричневой сухой ладонью его лоб, послушать своим чутким ухом хрипы: прямо через свитер и рубашку и даже через пальто она бы расслышала угрозу своему мальчику и за уши вытащила бы её голыми руками из этого юного тела!..

— …Мой внук — студент, — заново начала она, решив пока отложить все решительные действия по искоренению заразы, поселившейся в легких внука. — Стипендия отличника. Но это не выход из ситуации. Ему нужно усиленное лечение и горный воздух.

Последовала пауза. Оценщик отвёл взгляд — так велико было искушение!

— Сколько вы можете дать? — решительно спросила бабушка.

— Нуууу… — протянул было оценщик, но опять испугался. — Нет, я не могу!

— Давайте-ка так, — жёстко сказала бабушка. — Кольцо я всё равно продам. Вот пойду сейчас на «блошинку» и продам.

Оценщик непроизвольно схватился за сердце, что бабушка отлично увидела.

— Вы платите мне девять тысяч, выигрываете тысячу, — и никаких претензий. Тем более, что я сразу могу вам сказать — выкупать я его не буду. Сами видите, не до того. Так что вы можете смело начинать искать клиента. Ну?

Оценщик невольно погрузился в мир прекрасных перспектив, которые открыли бы перед ним не зарегистрированные ни женой, ни любовницей тысяча и кольцо.

— Ну? — грозно напирала бабушка. — Вы заставляете меня думать, что деньги перестали нести положенную им функцию.

Оценщик едва слышно вздохнул и принялся отсчитывать деньги, поглядывая то на бабушку, то на Вовку, который уже в третий раз полез за кольцом в карман.

— Выговор у вас такой… — решил поддержать светскую беседу оценщик и потянулся к закрытой коробочке, сграбастал её. Паучьи пальцы нащупали защёлку. Ещё секунда — и он откроет коробочку. Вовка замер. Благо, у бабушки с реакцией всё было в полном порядке.

— Не выговор, дружок, а речь, — отчеканила она высокомерно, удерживая взглядом всё внимание оценщика. — Такое, знаете ли, бывает в княжеских семьях.

Паучьи пальцы замерли — оценщик уставился на княгиню.

— Всех расстреляли, — не останавливаясь и не тормозя на поворотах, продолжала бабушка. — Я осталась жива, потому что наш садовник Михей унёс меня, годовалую, к себе. И жена его Порфирья сказала, что я — их ребёнок.

Паучьи пальцы все-таки дёрнули защёлку коробочки. Но то была ложная тревога: оценщик слушал рассказ и явно сопереживал, оттого и теребил пальцами защёлку.

Вовка уже сгрёб деньги с полочки и бочком продвигался к двери, не реагируя на грозные взгляды, которые бабушка бросала в его сторону. Вовке было страшно, очень страшно.

Бабушка, с полувзгляда определив, что внук ощутимо наложил в штаны, набирала обороты.

— Большевики не поверили. Михею с женой было тогда уже под пятьдесят, а выглядели они на все шестьдесят пять. Но один из этих посмотрел мне в глазки и сказал… — Бабушка исключительно ярко изобразила выговор мифического большевика: — Нее, слышьте, такую нельзя в расход, глазищи какие!.. Подождём, пока вырастет деваха!..

Оценщик закрыл коробочку, открыл рот и застыл.

— Прощайте, милейший, — резко оборвала свою байку бабушка и уже в дверях торжественно провозгласила: — И помните — вы спасли молодую жизнь.

И, тыча молодую жизнь под рёбра кулачком, она покинула каморку.

Молодая жизнь, оказавшись на улице, припустила было во все лопатки и уже успела повернуть за угол, но тут цепкая бабушкина рука поймала её за ворот.

— Покажи платок!!

Послушный Вовка вынул платок, и бабушка коршуном вцепилась в него.

— Почему молчал?!! Давно у тебя это?!!

Вовка поначалу и не понял, почему она так испугалась: только что они были на грани провала, она и глазом не моргнула, а тут из-за пятен крови вон аж побледнела. А поняв причину, расхохотался.

— Ба, да я щёку прокусил слегка — чтоб натуральнее было!!

Бабушка с размаху ударила его тростью по голове.

— Это тебе за то, что приблизил меня к инфаркту! — Ещё один удар: — А это за то, что скрывал, насколько далеко простирается твоя сообразительность! — Хотела и по третьему разу огреть, но слишком зла была. — Пошли.

Злость бабушки была понятна и, что тут скрывать, приятна Вовке. Он шёл и улыбался, и жалел только об одном — что не увидит он лица оценщика, когда тот своими паучьими пальцами всё же откроет заветную коробочку, в которой, кроме лоскутка убогого бархата, не осталось ничего.

— И всё-таки, ба, — начал Вовка, когда они пришли домой, — сколько на самом деле стоит это кольцо?

— Оно бесценно, — усмехнулась бабушка. Она уже успокоилась и пребывала в стадии законного удовлетворения от проделанной работы, которое в значительной степени подогрел коньячок. — Сына, ты его отработал.

Она снова усмехнулась, но уже по-другому, как-то ласково.

— У тебя девчонка-то есть? Там? Дома?

Вовка в ту же секунду вспомнил Настю, её улыбку, руку на своей щеке, и расцвёл.

— Есть, — твёрдо сказал он.

— Вот ей и подаришь, — довольно кивнула бабушка, а потом прищурилась. — Если она действительно твоя девушка.

Вовка покраснел под бабушкиным перископом, как маков цвет, и насупился.

— Вов, я же не вечная, — вдруг сказала бабушка.

— Ба, ну чё опять ты, а? — дёрнулся Вовка.

— А что, ты не знаешь этого? — бабушка умела быть садисткой. — И быть к этому готовым ты должен. Хоронить меня будешь ты.

— Ба!! — Вовку аж скрутило от этого заявления.

— Не истери, — усмехнулась бабушка. — Больше всё равно некому. Мать что пишет? — спросила она после паузы.

— Да так — обо всём, — Вовка постарался выглядеть безмятежным.

— Ты отвечаешь ей?

— Сам пишу — каждую неделю. Как обещал.

— Точно всё нормально? — пытала бабушка.

— Ба, а чё случиться может? Не понял я тебя!

Бабушка промолчала. Она смотрела в окно, как будто там показывали что-то очень интересное лично ей. А потом сказала очень странную фразу, да так, словно и не с Вовкой говорила, а с кем-то, кого здесь уже нет:

— Женщина — сложный механизм. Винтик выпадет — и кранты. А тут не винтик, тут весь корпус сняли. Так-то.

И бабушка опять повернулась к окну — досматривать нечто дымчатое и расплывчатое.

СЕЙЧАС

Обещанным утром Алексей Давыдович пришёл к Сергею в офис. Сергей даже не стал спрашивать, как тот его нашёл, — его сейчас интересовало другое. Самовлюблённый психопат, не лишённый вкуса, который он мог демонстрировать без оглядки на смету, Сергей ждал похвалы. Точнее, всяческих и многочисленных похвал. Хотя что-то ему подсказывало, что Алексей Давыдович хвалить не станет — ни сейчас, ни потом. И Сергей заранее злился, глядя на гостя, с комфортом расположившегося на новеньком диване у новенького стола.

— «Радужные пузыри»? — усмехнулся Алексей Давыдович. Невозможно было понять, одобряет он такое название или считает его верхом скудоумия.

— Что вас смущает? — вежливо поинтересовался Сергей. Вежливость его, однако, никого не обманула и обмануть не могла.

— Пузыри! — коротко хохотнул Алексей Давыдович. — Вот так сразу и в лоб!

Сергей усмехнулся.

Примерно то же самое сказал и его отец, когда Сергей принёс ему проект. Сергей постарался и расписал свою скуку смертную в красках и цифрах, которые Ростислава Фёдоровича не испугали. Его вообще мало что пугало в этой жизни. Он привык убирать за сыном его игрушки. Но так же, как и Алексей Давыдович, он привык играть со своим ребёнком. И пусть игры эти были иные и игрушки более жёсткой выделки, — ритуал Ростислав Фёдорович соблюдал. Он устроил сыну допрос и получил честный, в пределах запланированной Сергеем лжи, ответ: мол, переспал сына с психоаналитиком, а она возьми да и начни трепать языком о его стонах, позах и посткоитальных слезах. Вот Сергей и обозлился, и не только на неё, а вообще на всех своих друзей-приятелей. И теперь Серёжа с помощью любимого папы хочет устроить грандиозное предприятие — разводилово для всех!

Ростислав Фёдорович согласился и на дорогущий офис, и на огромную парковку, и на штат размером с армию маленького государства. Единственное, что затормозило дело и поставило всё предприятие под угрозу срыва, так это вопрос о раскрутке новой фирмы. Именно на этом Ростислав Фёдорович решил поймать сына. Однако Сергей, наученный Алексеем Давыдовичем, лихо отбился, сказав, что раскруткой заниматься не нужно, потому как потенциальные клиенты — это всё те же дети богатых родителей, которым так же, как и Сергею, и скучно, и грустно, и некому руку подать.

Ростислав Фёдорович оплатил всё.

Алексей Давыдович был доволен. Виду он, конечно, не подал. С Сергеем нужно было держать ухо востро, потому что маниакальный психоз, приобретённая жестокость и врождённое недоверие ко всем прямоходящим у Сергея были помножены на два.

Сергей сразу понял, что дело не в нём, а в его отце. А поскольку отцу подложить свинью — чистое удовольствие для ребёнка, Сергей и не стал отказываться от затеи Алексея Давыдовича, чётко уяснив одно: убить надо столько зайцев, сколько встретится на его блистательном пути. Но Сергей не мог не восхищаться прозорливостью Алексея Давыдовича, который как в воду глядел, когда предложил Сергею позволить отцу самому догадаться, в чём, собственно, дело.

— И как только он поймёт, что опасности нет, — то есть что твои планы, замыслы и задумки по поводу мелких пакостей для него прозрачны, — он сразу станет мягким и влажным. И конечно, предложит свою помощь, — убеждал Алексей Давыдович.

Именно так и случилось.

Сергей убедительно уронил слезу на стол отца, рассказывая про психоаналитика, которая на самом деле волчица позорная и сука та ещё, но к которой весь бомонд ходит, а бомонд он, Серёжа, ненавидит, а теперь она болтает, и бомонд, который он, Серёжа, ненавидит, тоже болтает. Короче, надо всем отрубить головы. И точка.

Папа подумал и сказал:

— Сущий ребёнок.

— Трудный ребёнок! — трогательно улыбаясь, поправил Сергей, глядя, как папа подписывает чек.

Он бы и рассказал всё это до мельчайших подробностей Алексею Давыдовичу, но тот явно скучал.

Сергей в который раз за последние несколько дней спросил себя: а что он, собственно, делает в компании этого странного человека, который чем-то неуловимым, но ощутимым напоминает его отца, точнее, того, кем его отец мог бы быть и был в лучших Серёжиных кошмарах?

Алексей Давыдович извергом не был. Он понял, чего не хватает этому ребёнку.

— Молодец. Оперативно сработал. Ничего лишнего.

Этим Алексей Давыдович и решил ограничиться. Он встал и пошёл к выходу.

Сергей, просиявший на миг ярко и по-детски радостно, вдруг почувствовал обиду: он осознал, что всё же ждал восторгов и комплиментов!

— И всё? — с вызовом спросил он у спины Алексея Давыдовича.

— Медальку потом дам. В холле ковёр постели. Это подкупает, — ответила спина, двигаясь на выход. — Чего стоишь, как дурак? За мной!

Сергей коротко и зло засмеялся: а чего он, в самом деле, как дурак?

— Парковку посмотреть не желаете? — угодливо-подобострастно спросил Сергей уже на ходу. Он просто изнывал от желания вывести этого человека из себя.

— Желаем, — донеслось до него уже из холла.

Парковка была хоть куда. Алексей Давыдович и не скрывал удовольствия.

— Сюда ещё машины поставь.

— Чьи? — не понял Сергей.

— Свои!! — почему-то рассердился Алексей Давыдович, но тут же взял себя в руки. — Серёжа! Ну как можно быть таким тормозом?! Здесь же главное даже не костюмчик и не то, как он сидит! Главное — показать тем дурням, которые к тебе приедут, что они не единственные!

Алексей Давыдович вздохнул. В конце концов, парень-то в чём виноват?

— Серёжа, их это будет очень мотивировать, — он заставил себя говорить спокойно и мягко. — Значит, всё исправишь. И значит… — он улыбнулся, как еще не пьяный Дед Мороз, запустивший руку в мешок с подарками. — И это значит, что мы скоро-прескоро пойдём ловить!

— Мы? — Сергей был неприятно удивлён. — Я думал, я сам.

— Он думал! — усмехнулся Алексей Давыдович, и Дед Мороз пропал. — Скажите-ка, думал! А что ещё такого интересного ты умеешь делать?

С вежливым любопытством, участливо и терпеливо он смотрел на Сергея, который набухал злобой, но молчал. Так и не дождавшись взрыва, Алексей Давыдович продолжил:

— Короче, работать будем в команде. Я тебе сказал — схема обкатана. Изъянов не обнаружено. Так что постарайся не стать первым.

Алексей Давыдович в последний раз окинул хозяйским глазом пространство.

— Поехали, — распорядился он. — Мне через двадцать минут нужно быть в центре.

Он сел в машину Сергея первым. На заднее сиденье сел. Сергей постоял секунду и нерешительно качнулся, но всё же сел за руль. Алексей Давыдович уже приложил к уху мобильный телефон и тут же похлопал Сергея по плечу сложенными перчатками.

— И не кури в машине. Не люблю.

Сергей собрался красиво и матерно ответить, но Алексей Давыдович сделал большие глаза и поднял указательный палец вверх — типа, молчи!

— Вечер добрый, друг мой! — сказал мягко Алексей Давыдович в трубку. — Как вы? Как ваша супруга? Да? Вот как! Ну что, планы наши не изменились?

Сергей слепым движением повернул ключ и вдруг улыбнулся. Впервые за много-много лет он почувствовал себя хорошо, просто потому, что кто-то не испугался, не прогнулся, а наоборот, нагнул его и держит в страхе. Это было ново, оттого и восхитительно. Сергей отлично знал, что чувство это долго не продержится. Поэтому решил насладиться им досыта, пока мог.

КОГДА-ТО ДАВНО

Дядь Юрка мало что помнил из своей прошлой жизни. Может, потому что хорошего было мало, а плохое вспоминать не хотелось. А может, потому что бескрайнее море, которое каждый день было дядь Юрке по колено, не оставляло никаких воспоминаний. Но один день он запомнил. Так чётко и пугающе ясно, что никакие «чекушки» и «полкило» не спасали, когда наваливалась тоска.

Это был чёрный день. Светило яркое весеннее солнце. Деревья уже перешёптывались за окном, обещая фрукты к сроку. В открытые настежь окна и двери влетал и вылетал ветерок. В квартире Вовки, в гостиной, был накрыт длинный стол, который на самом деле был не один. Три стола, обеденный, кухонный и ещё один, который притащил, отдуваясь, дядь Юрка со своей кухни, стояли торец к торцу в гостиной и в коридоре. Накрыто было щедро: куриная лапша, рыбные котлеты, водка и компот. Во главе стола, там, где обычно сидел Вовкин папа, сидела Вовкина мама. И была она похожа на гипсовую статую в чёрном платке. Очень красивую статую.

Дядь Юрка, который в этот день умылся, побрился, расчесался, а потом влез в самостоятельно поглаженный костюм, который годами висел в шкафу, смотрел на Вовкину маму и всё никак не мог понять — а как же так? как же так, Алевтина?

Перед ним стояла полная рюмка водки. Он посмотрел на неё, как на верную подругу, откашлялся и встал.

— Я сказать хочу. Тебе, Алевтина, сказать хочу.

Алевтина перевела на него невидящий взгляд.

— Ты, Алевтина, должна понять одно — нет твоей вины в этом. Сердце — это такой орган, понимаешь, ему и не прикажешь, его и не починишь. Ты, Алевтина, посмотри на меня.

Дядь Юрка опустил голову, и сразу стало ясно: стыдно ему за себя, по-настоящему стыдно. И не по пьяни говорит человек, а от чистого сердца.

— Ты знаешь меня, ну, какой я… А вот сердце, сука, работает. А почему? Да кто ж знает-то? — дядь Юрка мотнул головой в небо. — Только Он и знает всё. Значит, так тому и быть, Алевтина. Мы здесь остались. Нам ещё, наверное, что-то отмерено. Сын у тебя. Квартира. Работа есть. Что делать, Алевтина? — дядь Юрка смог сдержать первый натиск слёз. — Я твоего мужа уважал.

Со вторым натиском он не справился, поэтому махом опрокинул в себя водку и сел, и спрятал лицо в ладони.

Алевтина совсем не слышала, что сказал дядь Юрка.

За её спиной стояла Настя. В свои шестнадцать лет она была просто и без затей красива. Юность, свежесть и яркий румянец — всё это было улыбкой весны, за которой, если присмотреться, можно было угадать зрелость, твёрдо обещавшую быть не менее прекрасной.

— Тётя Аля, я второе уже принесу? — тихо спросила Настя.

— Там посуда… — встрепенулась Алевтина и хотела подняться.

Настя удержала её, обеими руками сжала плечи, потом ещё раз — словно пытаясь собрать воедино, укрепить то, что осталось от Вовкиной мамы.

— Мы уже разобрались. Сидите-сидите! Вам здесь надо побыть.

Настя собрала грязную посуду со стола и понесла её на кухню, где Мишка мыл посуду. Выглядел он смешно и глупо. Он навертел вокруг тонкой талии яркий цветастый передник. Мощные для подростка руки были в пене, но работали ловко и быстро.

— Этот твой там речь толкнул. Его прошибло, Миш, — негромко сказала Настя, поставив стопку грязной посуды у раковины.

— Ты бы пошла — бутылку от него подальше переставила, — так же негромко ответил Мишка.

— Да все же не переставишь, Миш!

Вовка стоял у открытого окна и курил, зажав в кулаке сигарету.

Алевтина вошла так тихо, что Вовка не услышал и не успел выбросить сигарету в окно. Алевтина прижалась к Вовкиному боку, и он, неловко развернувшись, обнял её за плечо одной рукой и беспомощно посмотрел на Настю. Она сразу поняла — подошла и, незаметным движением забрав у него сигарету, бросила её в окно.

— Вова, папа на лестнице курил. Не надо в доме. Ладно? — ласково попросила Алевтина, всё так же прижимаясь к Вовке.

У Вовки комок в горле, дремавший последние сутки и ждавший своего часа, вдруг пошёл вверх — в глаза, в рот, в уши, всё лицо перекосилось. Он задрал голову, опустил, наткнулся бегающими глазами на Мишку. А Мишка сам с красными глазами стоит и держит его взглядом — нельзя! нельзя! не при ней!

И опять вмешалась Настя: подошла к Алевтине, ласково взяла её за плечи и в зал увела.

Мишка в один шаг оказался около Вовки и крепко, до боли в суставах, сжал его, как обручем, — ну точь-в-точь так же, как Настя держала за плечи Алевтину! — стараясь, пытаясь собрать друга в кучу.

Ветерок всё играл и играл до самого вечера в квартире, которая сегодня была похожа на проходной двор, и во дворе, который превратился в квартиру — соседи сидели там и здесь, и всё говорили и говорили или молчали и молчали. И каждый думал о том, что вот было и теперь нет. И каждый думал о том, что и в его семье такое случится — как ни крути, рано или поздно, а всё равно случится. И каждый думал, что это ничего, ничего, ведь люди есть рядом, друзья есть рядом. Дядь Юрка уже пел из своего окна любимую песню «…ох, и сволота-то же какая, Миша́нька, сволота… рожа ты…». И дальше — тонкое завывание «йииииии!!».

А Вовка и Мишка сидели особнячком на лавочке в конце двора, ближе к гаражам, и курили, уже ни от кого не прячась. Оба были трезвые и такие опустошённые, что в них посёлки можно было строить и людей заселять.

— Меня мать к бабке отправляет, — сказал Вовка.

— В Ленинград?

Вовка кивнул.

— Бабка, говорит, тебя человеком сделает. Я, говорит, не смогу.

— Ты бы подождал. Полгода хотя бы, — попросил Мишка.

— Да сказал я ей!! — с досадой воскликнул Вовка. — Говорю — на следующий год поступать буду, не убежит этот техникум дурацкий!! Нет! Она вообще придумала, что я в институт поступать буду. Говорит, бабушка тебя поднатаскает — будешь инженером. — Вовка сглотнул и через силу закончил: — Как папа.

— Ну, может и к лучшему, — сказал, помолчав немного, Мишка. — Ты не волнуйся. Мы с Настей присмотрим за тёть Алей. Вовка, точно говорю тебе! Нас же двое.

— Да. Да, — с тоской, ужасной и тягучей тоской протянул Вовка. — Вас двое.

Из окна Мишкиной квартиры вылетела бутылка и с оглушительным звоном брызнула мелкими осколками во все стороны. Мишка вздохнул и встал.

— Вов, пойду, — уложить его надо. А то до утра буянить будет.

— Таблетки-то есть? — спросил Вовка.

— Да, — Мишка похлопал себя по карману. — Хорошо, тётка в аптеке с пониманием попалась. Без рецепта дала. Ещё и научила, как схитрить, чтоб выпил и уснул.

— У самой, наверное, муж алкаш, — улыбнулся Вовка.

Мишка тоже улыбнулся, совсем по-детски, и ушёл.

Вовка долго сидел на скамейке, — идти ему было некуда. Дома была мама, смотреть на которую он не мог. Мишка укладывал чудовище и, наверное, слушал его колыбельную. Вовка даже усмехнулся — вот ведь ирония! Он встал, походил немного вдоль скамейки и вдруг круто развернулся и пошёл. Быстро и решительно до самого дома Насти, до самого её окна, что выходило на огород. Он встал на цыпочки и заглянул в окно.

Настя сидела на кровати с ногами и читала книгу. Точнее, книга раскрытой птицей лежала на её коленях, а Настин взгляд был где-то совсем в другом месте. Она накручивала на палец прядь волос и не замечала слёз, которые тихо, мелко сбегали по её щекам.

Вовка всхлипнул и тихо постучал в стекло.

Настя вскочила так, словно ждала и знала, что стук раздастся. Она открыла окно и, не глядя, прильнула прямо к этим губам.

— Миша, Мишенька! Я думала, ты свалился уже — после всего этого.

Вовка молча и жадно целовал её, понимая, что у него есть, может быть, ещё какая-то жалкая доля секунды. Настя отпрянула, прижала ладонь к губам.

— Вовка?!

— Прости.

Вовка отступил в темноту.

Настя мотнула головой, стряхивая с себя наваждение, ошибку, поцелуй. Вовка чувствовал себя и того хуже.

— Я уезжаю, — брякнул он.

— Куда?

— В Ленинград. К бабушке. Поступать буду.

Настя уже пришла в себя. Она улыбнулась и прихлопнула ладонями по подоконнику.

— А Мишка тоже уже решил. Пойдёт в школу милиции, — она доверительно нагнулась к Вовке. — Знаешь, я думаю, это из-за дядь Юрки. Он, знаешь, прямо помешан на том, что порядок есть и он для всех один.

— А ты будешь писать мне? — он явно не слушал Настю.

— Конечно, буду!! — воскликнула Настя. — И за маму не волнуйся. Мы с Мишкой её не оставим. Нас же двое.

— Да. Вас двое, — как во сне кивал Вовка. — Да-да.

Вовка поднял на неё глаза, и Настя моментально раскисла, увидев его глаза. Она протянула руку и погладила его по щеке, осторожно и нежно, как будто Вовка вдруг стал стеклянным.

— Вова, Вовка…

И Вовка, как безумный, рванул, прижался к её ладони щекой, вытянул обе руки и схватил Настю, притянул к себе. И опять, как когда-то давно, не стало друга Мишки, была только она, вот эта девушка Настя и её нежные руки.

Настя испуганно вырвала руку.

— Вов!..

И столько ужаса было в её голосе, что Вовка очнулся. В его глазах плескался страх, тот давний и жгучий страх: что?! что он опять натворил?! опять всё испортил?!! предал? уничтожил?!

Настя стояла в освещённом проёме окна, прямая, как свеча.

— Дурак ты, что ли… — без вопроса в голосе обронила она.

И тут Вовка решил:

— Я приеду. Я приеду и женюсь на тебе, Настя!

И не дав ей времени, чтобы ответить, ломанулся, как лось, через кусты прочь.

СЕЙЧАС

Алексей Давыдович любил прогуляться по городу. Неважно по какому. Он считал, что пешая прогулка укрепляет сердечную мышцу. А ещё он считал, что именно так можно понять город: вроде бы и все люди одинаковые — как блохи: все чёрненькие и все прыгают, а вот пройдёшься по центральной улице — и понимаешь, что есть разница. Вот же она, очевидная, в глаза бьющая разница! Да, все хотят жить, и жить непременно хорошо, но при этом есть в каждом городе что-то своё, настрой этакий. Каждый город по-своему понимает это самое хорошо. И стремится к нему по-своему.

Размышления Алексея Давыдовича о природе вещей, людей и гадящих прямо на тротуар собак были прерваны жутким воем.

— Лююдии! Опомнитесь!! Угомонитесь! Людиии!!!

Алексей Давыдович остановился и улыбнулся так, словно именно этого воя он и ждал. А потом направился на голос, который продолжал уговаривать людей опомниться и угомониться. Дойдя до источника шума, Алексей Давыдович улыбнулся ещё шире.

Да и кто бы не улыбнулся?

Завывающий мужчина был крепким и высоким, и совсем ещё не старым. Одет он был в замечательный и яркий, правда, очень грязный комбинезон работника службы уборки города, под которым, видимо для тепла, красовалась вязаная женская кофточка малинового цвета. Блестящая каска пожарного на голове наводила на мысль о краже: ведь ни один пожарный просто так не отдаст свою каску. Руки человек украсил браслетиками из гаечек, а шею — бусиками из винтиков. Но самым примечательным и, определённо, полезным в плане информации был плакат, висящий на его груди. Надпись на плакате гласила: «Конец света не за горами!! Это — скоро!!».

Человек внезапно затих и закачался, всё так же стоя у стены.

— Уснул? — негромко поинтересовался Алексей Давыдович.

Человек встрепенулся и тут же заорал:

— Угомонитесь! Лююююдииии!!!!

— Тебя как зовут? — Алексей Давыдович даже не вздрогнул.

Человек словно только что услышал голос рядом с собой. Все остальные, мимо идущие и гомонящие, были явно не в счёт.

— Вирсавий! — торжественно объявил он.

— О как! — Алексей Давыдович усмехнулся. — И что, как работа, Вирсавий? На хлеб хватает?

Вирсавий не понял сарказма. Он, скорее, растерялся перед этим спокойным человеком.

— Угомонитесь, люююддииии… — уже не так уверенно и совсем негромко призвал он.

— Слышал, слышал, — кивнул Алексей Давыдович. — А что, конец света и в самом деле близок?

Вирсавий шагнул к нему.

— Ближе, чем ты думаешь, человек, — жарко зашептал он. — Угомониться надо. Угомониться.

Вирсавий вынул из глубокого кармана своего комбинезона смятый листок бумаги, сел на землю, скрестив ноги, разложил лист на асфальте и принялся старательно его разглаживать.

— Вот. Смотри и увидь, — велел он.

Алексей Давыдович присел.

— И что это?

— Карта. Карта грядущего мира.

— Из Интернета скачал?

— Ветром принесло — вещим ветром, — благоговейно прошептал Вирсавий.

Алексей Давыдович опытным взглядом ещё раз провёл быстрый техосмотр товарища и сделал вывод: определённо больнушка. Однако на карту посмотрел, внимательно и задумчиво.

Вирсавий принял это за хороший знак. Он похлопал по асфальту ладонью около себя.

— Садись, садись, человек угомонившийся, — радушно предложил он. — Спасён будешь.

Алексей Давыдович явно что-то взвешивал: какая-то мысль прошла внутри него голубой волной. Затем он улыбнулся, быстро взял карту, выпрямился и пошёл прочь. Расчёт оказался верен: Вирсавий, схватившись за сердце, побежал за ним.

— Откровение! Откровение верни, человек не угомонившийся! — побелевшими губами шептал Вирсавий.

— Иди за мной, мессия! — бросил ему через плечо Алексей Давыдович.

Алексею Давыдовичу были не чужды сомнения относительно полезности всего сущего. Он воспринимал каждого живущего примерно так: живёт, значит надо, сомневается, значит, будет толк. И никак не мог привить это восприятие сыну, который сейчас, в ожидании отца, намывал полы и вёл содержательную беседу с Болдиным, молчание которого в данной ситуации было скорее плюсом, чем минусом.

— Таланты, Болдин, это тлен. А вот навыки — это то, что не даст тебе сойти с ума. Например, когда ты под домашним арестом. Или, например, когда папа тебе работу не доверяет.

Звонок в дверь прервал Андрея, и это было к лучшему, потому как Андрей чувствовал — его злость на отца иссякает, а сарказм без подпитки испаряется.

Вместо отца в дом вошёл Вирсавий, и Андрей врос в пол. И Болдин тоже.

— Болдин, скажи, что мне это чудится.

Алексей Давыдович, вошедший следом, проигнорировал такое приветствие, подтолкнул Вирсавия вперёд.

— Проходи.

Он повёл Вирсавия за собой по коридору и, открыв перед ним одну из дверей, радушно сказал:

— Вот! Здесь теперь ты будешь жить и работать.

Андрей печально посмотрел на следы, которые оставили на свежевымытом полу папа и гость.

— Папочка! У нас что, и в самом деле здесь будет жить больнушка?

Алексей Давыдович широко улыбнулся:

— Смотри-ка, сам догадался!

Андрей вдруг обиделся. Подбоченившись, он обратился к Болдину:

— Вот, мой друг, узри и услышь, какова благодарность людская!

Он застыл в оскорбленной позе, но, видя, что отец не понял, по какому поводу столько экспрессии, снизошел до подсказки, чуть кивнув на закрытую дверь его комнаты. Алексей Давыдович отворил дверь. Андрей следовал за отцом в предвкушении похвал и реверансов. И была на то причина. Если совсем уж точно, целый ряд дорогостоящих причин.

Да, Андрей расстарался: и огромный телевизор на стене, и рабочий стол с компьютером, принтером, факсом и чем-то ещё, с виду малопонятным, но, видимо, очень нужным папе. И самое главное — огромная кадка у окна с кустом чайной розы.

Алексей Давыдович всхлипнул.

Из-за его плеча немедленно вынырнула рука Андрея с чёрным шёлковым носовым платком. Алексей Давыдович не глядя взял платок и промокнул глаза.

— И не надоест же тебе ломать эту комедию! — насмешливо и ласково сказал Андрей.

— Не-а, — Алексей Давыдович неаристократично шмыгнул носом и добавил сварливым тоном: — Я же хотел белые розы!

— Ты уж прости. Моя вина, — приторно-нежно заворковал Андрей. — Я был занят тем, что вешал телевизор на стену на высоте ровно сто сорок пять сантиметров от пола — как папа любит, — и не уследил. Привезли розовый куст. Поставили и ушли. Поменять? — Он с готовностью вынул мобильный телефон.

Алексей Давыдович загрёб голову сына в охапку.

— Ты в кого такой кусачий?

— Люююдиии… — раздался вкрадчивый голос Вирсавия.

Он стоял на пороге комнаты и смотрел на папу с сыном.

— Угомонитесь? — скорее утвердительно сказал он и, улыбнувшись, добавил: — Мне бы в душ, что ли…

— Следуй за мной, божий человек! Выдам тебе полотенце и одежду, — Андрей уже понял, что папа всё решил, а бунт на корабле неприемлем.

Вирсавий проникновенно посмотрел на Алексея Давыдовича:

— Человек, вместе спасёмся! И подкидыша твоего не забудем, человек!

Алексей Давыдович, оставшись один, прошёл к столу и, положив листок Вирсавия у компьютера, принялся бодро кликать мышкой, глядя в монитор. Но что-то его явно не устроило.

— Андрей! — недовольно позвал он.

В дверях показался мокрый Андрей.

— Это ещё что? — окинул его взглядом Алексей Давыдович.

— Мэсседж был — в купели меня омыть, — явно процитировал Вирсавия Андрей.

— Ну, надо так надо, — пожал плечами отец. — Садись. Работать будешь. Я здесь не вижу ни хрена!

— Пап, ну самый большой монитор поставил тебе!

— Большой?! — возмутился отец и ткнул пальцем в стену: — Вот!! Вот — большой!!

Андрей только вздохнул. Он нашёл в коробках в углу комнаты шнур, подошёл к рабочему столу и, напрягшись всем телом, сдвинул громадину к стене, прямо под телевизор. Затем быстро подключил телевизор к компьютеру. Папа в это время ворковал с розовым кустом.

— Па!

— Чего тебе?

— Нет, это не мне, это тебе!!

Папа развернулся и улыбнулся: в полстены висело изображение рабочего стола.

— Мавр может уходить? — ядовито поинтересовался мавр.

— Нет. Найди-ка мне этого своего Скаллиона.

Андрей вздохнул и покорно сел за компьютер. Через пару секунд на стене появилось изображение карты мира, пережившего конец света. Зрелище было внушительное, и много мыслей приходило на ум перед этой картой. Первая из них была о бренности человечества. Вторая — о его глупости.

— Я так понял, вот здесь — абзац всем настанет, — показал Андрей на бедную Северную Америку. — А вот здесь, — он кивнул на Европу, — абзац будет частичный.

— А вот здесь нужно покупать землю, — Алексей Давыдович указал на Сибирь. — А кто у нас в Сибири?

— Радик, — Андрей уже набирал номер. — Па, а ты ему в последний раз когда платил? До или после нашей эры?

— Я этого барана на золотую бочку посадил, — раздражённо ответил Алексей Давыдович. — А он жопу греет в кабинете. Другой бы на его месте уже пол-Сибири японцам продал и уехал со спокойной совестью на Кипр!

— Не всем дано, — развёл руки Андрей.

— Вот именно — не всем!! А денег много хотят почему-то все! Звони!

Радик действительно был патологически ленив, что для мошенника является не то чтобы непростительной роскошью — это вообще противоречит самой сути ремесла. Мошенника ведь, как волка, ноги кормят, иногда руки, но по большей части мозги и язык. Радик же, обосновавшись в старом здании Дворца культуры в милом, занюханном сибирском городке с тремя сотнями жителями, окончательно утратил связь с реальностью. Точнее, с тем, что в этой реальности его раньше так привлекало. Деньги стали неким малоиспользуемым приложением, потому что здесь у Радика было всё и не было одного — долгов у него здесь не было. Тем не менее, Радик даже во сне помнил, кому он обязан такой славной жизнью. Поэтому он исправно сидел в риэлторской конторе, основанной Алексеем Давыдовичем, и дожидался часа Х, когда он понадобится хозяину. Он даже обзавёлся помощником, которого звали «эй, парень».

Сейчас Радик тихо лежал на диване, лишь изредка попискивая, когда ему сносили башку в стрелялке, в которую он резался на своём смартфоне.

— Алё! — сказал он, радуясь тому, что наконец-то может опробовать новый телефон. Он нажал кнопку громкой связи, и голос Алексея Давыдовича разлился по всей комнате:

— Купить надо пару га на северо-западе, Радик, и чем севернее, тем лучше.

— Я понял! — Радик просто плавился, слушая голос Алексея Давыдовича.

— Сними аппетитное видео. Такой ролик, знаешь, минуты на три.

— Я понял!

— Так сними, чтобы там жить захотелось.

— Я понял!! — и хотя Радик отлично понимал, что Алексей Давыдович видеть его не может, он встал и вытянулся во фрунт — вот прямо как благодетеля любит!

— Подготовь документы. Я тебе реквизиты банка факсом вышлю.

Радик был не в состоянии отвечать — он истово мотнул головой и щёлкнул каблуками.

— Ничего не меняется! — неожиданно усмехнулась комната голосом Алексея Давыдовича. — Ты, Радик, по-прежнему гусар.

Трубка дала отбой, а Радик утёр скупую слезу и тут же заорал:

— Рота, подъём!!

«Эй, парень» горохом скатился с дивана.

— Чё, бухать?

— Работать! — гаркнул Радик и смягчился: — А потом бухать. — И с чувством выпалил: — Люблю я Иваныча! Душевный человек! Мощь и скала!

Радик велел «эй, парню» взять камеру и штатив и вышел наружу. Снаружи было здорово — свежо, ясно и очень спокойно. Радик с «матюгальником» в руке быстро пошёл вдоль улицы. «Эй, парень» к его возвращению уже настроил камеру и даже принялся поливать пространство — так, искусства ради.

— Значит, так, — начал давать указания Радик, — панораму домов. Статика — убегающая к японцам дорога. Два-три общих плана тех домов, что посимпатичней, А снимешь крупный план шмеля — на стольник больше дам.

Радик поднёс «матюгальник» к губам.

— Из домов не выходим! — распорядился он на всю деревню. — Из окон не высовываемся. Чья собака в кадр попадёт, тот гонорар не получит. Понятно?

Из домов донеслось разноголосое, многочисленное и почти школьное «Да!». Радик довольно кивнул и закашлялся, потому что его без предупреждения обдало облаком ядовитого дыма. За его спиной стоял пастух с «козьей ножкой» в зубах, спокойный, как фараон в телогрейке. Явился он сюда прямо с картинки из учебника литературы за четвёртый класс: на плече висел кольцами свёрнутый кнут, на голове сидел картуз, а в глазах — усмешка и хитринка. Стадо ровно стояло метрах в пятнадцати от хозяина и господина.

— Куда гнать? — невозмутимо спросил пастух.

— В поля!!

— Так они там были уже, — невозмутимо возразил пастух. — Не пойдут. Домой скотина хочет.

— А что твоя скотина скажет, если я тебе стольник прибавлю?

— Не пойдёт.

— А два стольника сверху? — уже сатанея, предложил Радик.

— Исключено, — пастух был просто воплощением невозмутимости. — Скотина — она упрямая.

— Слышь, — Радик пошёл бурыми пятнами, — я тебе не про рубли, я тебе про доллары говорю!!..

Пастух тотчас развернулся и энергичным упругим шагом направился к стаду.

Радик с шумом выдохнул воздух, закурил и посмотрел на родные просторы. Проговорил задумчиво и тепло:

— Трудно тебя продавать, родина-мать. Трудно. — Он повернулся к «эй, парню»: — Чё стоим? Ночи ждём? Здесь на неделю остаться хотим, а? — И ласково понукнул: — Снимай, сволочь!

Да, на Радика можно было рассчитывать. Алексей Давыдович в людях не ошибался. И сейчас, стоя перед картой грядущего мира, он уже и думать забыл о своём подручном: приказ отдан, и сомневаться в том, что его выполнят на отлично, причин не было.

— Ролик надо будет как-то показывать.

— Какой ролик, пап?

— Про новое место жительства!

— То есть, мы продаём землю? — уточнил Андрей.

— Именно.

— То есть, будем продавать землю за деньги, которые нам, когда мы её продадим и подкрадётся пипец, уже не понадобятся? — на всякий случай ещё точнее уточнил Андрей.

Алексей Давыдович внимательно посмотрел на сына.

— Андрюша, тебе что, мозг высосали?

— Человек! — тихо позвал Вирсавий, предотвратив перепалку.

Он стоял в дверях, умытый и чистый, побрившийся и расчёсанный.

— А вот и домовёнок Кузя! — с видимым облегчением воскликнул Андрей.

— Новые мэсседжи были? — участливо поинтересовался Алексей Давыдович.

— Когда строить будем? — счастливо покачал головой Вирсавий.

— Дружок, — начал Андрей преувеличенно ласково, — в Москве всё уже построили. — И принялся объяснять: — Здесь, знаешь, один такой Вирсавий был, — другой Вирсавий, не ты, — так вот он…

— Ты есть-то хочешь? — перебив сына, спросил Алексей Давыдович.

— Пойду приготовлю? — энергично закивал Вирсавий.

— Ты? — удивился Алексей Давыдович.

— Я же повар, — объявил Вирсавий. — Девятнадцатого разряда.

— Сколькинадцатого? — запнулся Андрей.

Алексей Давыдович с лёгкой сокрушённостью посмотрел на сына и мягко улыбнулся Вирсавию:

— Не угомонившийся он. Ступай, Вирсавий, удиви старика. Кухню-то найдёшь?

Когда Вирсавий удалился, Алексей Давыдович повернулся к Андрею:

— А ты почему ещё здесь?

— А куда мне деться? — И, не удержавшись, с детским любопытством Андрей спросил: — Папа, а что он строить хочет?

— Ноев ковчег, полагаю. — И Алексей Давыдович приказал: — В поля, сына, в поля!!

— Так ты не пошутил?

— Какие уж тут шутки! Папе впору над тобой плакать! Марш! В поход!! За ласточкой!

Выпроводив наконец Андрея, который невыносимо долго и нудно расфуфыривался, Алексей Давыдович направился на кухню, откуда шёл манящий запах. Он любил, когда люди его удивляли. И сейчас что-то ему подсказывало, что предстоящее удивление будет не просто приятным.

Чутьё не обмануло: Вирсавий оказался настоящим кудесником. Стол был сервирован идеально, но это, положим, не так тронуло Алексея Давыдовича, как то, что Вирсавий, едва дыша, подал ему изумительнейший, нежнейший кускус. В свое время Алексей Давыдович как-то на два месяца задержался с отъездом из города, где жил никому не известный повар, кормивший его кускусом. Повар, к сожалению, отказался связать свою жизнь с Алексеем Давыдовичем, несмотря на предложенный ему еженедельный гонорар, равный текущему ежегодному.

— Вирсавий, цены же тебе нет, дорогой! — с чувством сказал Алексей Давыдович.

— Патриархом будешь. — ласково ответил Вирсавий.

— А где работал?

— В земле чужой. Там и пару нашёл. Там и потомка народил.

— По контракту? — Алексея Давыдовича ничуть не смущала беседа в духе Ионеско.

— А когда вернулись, мои улетели, — Вирсавий помрачнел.

— Куда улетели? — Алексей Давыдович внимательно посмотрел на него.

Вирсавий резко мотнул головой вверх.

— Не угомонился я тогда ещё. Квартиру купил. Ремонт сделал. Для них.

И что-то вдруг случилось с Вирсавием: он завис, страшно и тягостно, где-то между прошлым и настоящим. Может быть, вспомнил время, когда был каким-нибудь Толиком или Славиком, и была у него жена, скажем, Лена, и дети, Антошка или Тоня. Алексей Давыдович мягко положил ладонь на его руку, изо всех сил вцепившуюся в стол.

— Всё будет хорошо, Вирсавий.

Вирсавий встрепенулся и с облегчением вернулся в настоящее.

— Да! Да! Построим дом для всех. Плыть будем, — он снова безмятежно улыбался. — Счастливы будем. — Он чуть опечалился. — Жаль, подкидыш голодный ушёл.

Расфуфыренный голодный подкидыш об этом не сожалел.

На самом деле Андрей был очень доволен, и не только потому, что ему разрешили выйти из дома и в люди. Андрей любил свою работу, — он именно так это называл. Он считал, что тот, кто работает в компании, которую сам же основал, основательно себе врёт, говоря, что работает на себя. Даже в этом случае, по мнению Андрея, человек работал не на себя — он работал на государство, на неясное будущее, на что угодно. На себя же работали он, Андрей, и его папа, Алексей Давыдович.

Сейчас, к примеру, перед Андреем стояла одна из любимых задач. Несмотря на то, что папа любил работать в семейном тандеме, время от времени требовались и другие персонажи. Вирсавия он уже привёл. Но, как говорят вечно правые в этом вопросе французы, женщина нужна, ой, нужна она!

У папы было устоявшееся веками, по выражению Андрея, мнение и давно выверенный психологический портрет, запоминание которого и тщательная «отработка» на практике в свое время стала одним из первых заданий шестнадцатилетнего Андрея. С тех пор многое изменилось, и в первую очередь он сам, но папина схема, структура, лепка, которую он вычислил и в конце концов выбрал, не менялась.

Сидя в дорогущей и модной едальне, Андрей не спеша оглядывал зал.

Его не интересовали любовницы. Впрочем, если верить папе, они никого не интересовали. Как и богатые идиотки, жаждущие развлечений. Примитивные побирушки, тщательно следившие за своей внешностью и при удачном раскладе превращавшиеся сначала в любовниц, а потом в богатых идиоток, тоже выпадали из списка. И пластилиновых особ царских кровей папа тоже не жаловал.

— Фасад — не главное, — говорил папа. — Мне не нужна подсадная утка.

И с этого момента Алексей Давыдович начинал петь и декламировать.

— Это должна быть такая птица! — голос его звенел. — Такой манёвр, такая красота бреющего полёта! — чтобы дух захватывало, когда наблюдаешь за ней. Чтобы чувствовала тебя — моментально, сразу, кожей!..

Нет, не было такой в этой едальне. Андрей промокнул губы салфеткой и ушёл бы, если бы к нему не подоспел официант. Он вежливо склонился с маленьким подносом в руке, на котором лежал счёт.

— Второй раз? А разве я не заплатил? — усмехнулся Андрей, но на счёт всё же посмотрел. — И что, я всё это уже заказал и употребил? — Он перевёл весёлый взгляд на официанта. — Я похож на любителя куантро?

— Дама в бирюзовом просила передать, что она уже не сердится на вас, — позволил себе улыбнуться официант.

Андрея распирало веселье.

— То есть, вы считаете это достаточным основанием для оплаты счёта? Нет, конечно, я понимаю: если дама, да ещё и в бирюзовом, уже не сердится, тогда, конечно, надо заплатить!

Официант сделал маленький шажок назад.

— А сама дама что поделывает в данный момент? — с детским любопытством спросил Андрей.

Официант чуть качнул головой в сторону столика, стоящего у окна. Андрей посмотрел в указанную сторону и замер. Улыбка расползалась по его лицу, как солнечное утро, и он ничего не мог с этим поделать. Впервые за всю свою пока ещё недолгую жизнь он понял, что имел в виду отец. Андрей узнал её — сам для себя узнал и понял.

— А что ещё сказала моя супруга? — спросил он у официанта.

— То, что вы могли бы уже и присоединиться к ней, — просиял тот. Он был, наверное, неплохой человек, раз примирение на его глазах после ссоры, которую он не видел, принесло ему радость.

Андрей встал и пошёл. И пока он шёл от своего столика к столику своей пока еще незнакомой «супруги», под взглядом этих карих, этих ореховых глазищ, думал он только об одном: а вот как так вышло, что чувствует он себя сейчас не охотником, а дичью?

Папа говорил, что лицо — это самое главное. Оно должно быть мягким, милым и никаким. Папа говорил, что не надо бьющей в глаза красоты, — необходимо «подкладочное» обаяние. Харизма львицы — плохой ярлык: его видно, его помнят. Но папа не сказал, что делать, если ты и сам не понял, как попался.

Андрей сел напротив.

— Ну что, наигралась? А я уже адвокату позвонил.

Дама в бирюзовом подняла одну бровь, и он с размаху бросил ещё один, и тоже пробный, шар.

— Только Макса ты не получишь.

— А когда это тебя успела сразить любовь к собакам? — отбила она атаку.

— А вот прямо сейчас, — Андрей оценил. — Что-то ещё будешь? Или достаточно первого счёта?

— Серж, прекрати меня третировать, — сдержанно произнесла дама в бирюзовом.

— Так я ещё и не начинал! — Андрей обратился к официанту: — Шампанского даме. Мне — коньяк.

— Шампанского? — изогнула она другую бровь. — Неплохая шутка. — И сказала официанту: — Два коньяка, пожалуйста.

Официант удалился. А они посмотрели друг на друга честно и открыто — как юные кикбоксеры в начале раунда.

— Андрей.

— Жанна.

Вернулся стремительный официант с коньяком.

Андрей поднял бокал:

— За удачную попытку!

— Платить не будешь? — удивилась Жанна.

— Не-а.

— Денег жалко?

— Ну почему — жалко? Ты их просто не отработала.

— Отработала? — переспросила она.

— Ой, не надо! — рассмеялся Андрей. — Не надо ломать бровь в приступе оскорблённого достоинства! — Он положил локти на стол и, не давая ей времени ответить, живо спросил: — А скольких ты сумеешь развести?

— За вечер?

— Ну, скажем, за два часа.

Жанна быстро прикинула в уме.

— Три-четыре человека. Зависит от места.

— Если в песочнице, то верю, — разочарованно хмыкнул Андрей.

Жанна вспыхнула, но тут же взяла себя в руки.

— Хочешь сказать, что ты сделаешь больше? — Она усмехнулась. — Ладно. Хочешь поиграть? Давай. Плати и пошли.

— Куда?

— А куда скажешь!

А куда мог сказать Андрей? Только в клуб, статусный и навороченный, чтобы было где развернуться двум таким легкомысленным персонажам!

Первым делом Жанна поменяла выложенную перед барменом купюру на меньшую, когда он отвернулся. В глазах Андрея это её не подняло, скорее наоборот. Трюк был слишком старым.

Жанну разозлила скептически-уничижительная усмешка Андрея, и она нырнула в толпу. Андрей переместился за низкий стол у дивана. Вернувшись через пять минут, Жанна ссыпала ему на колени портмоне разного калибра и отделки и с вызовом посмотрела на Андрея.

— План решила перевыполнить? — усмехнулся он.

— Что опять не так? И это слишком просто? — начала терять терпение Жанна. У неё уже была готова сорваться ядовитая фраза, когда прозвучал неожиданный вопрос:

— А вернуть сможешь?

Жанна расхохоталась.

— И над чем ты смеёшься?

— Над тобой. Ты думаешь, я их в лицо помню?!

Андрей пожал плечами.

— Парень в идиотской красной рубашке. Мужчина у стойки в очках. Девушка в розовых стразах. Несчастный гей — его, очевидно, бросили.

— Почему? — в растерянности спросила она совсем не то, что хотела спросить.

— Потому что только в состоянии стресса можно надеть на себя такую майку. — Он прищурился. — А ещё вон та смешная женщина с короткими ногами.

Жанна молчала. Честно сказать, ответить ей было нечего, и продолжать перепалку она не хотела. Точнее, не хотела выглядеть оправдывающейся.

Андрей встал, сгрёб портмоне и ввинтился в толпу. Вернулся он минуты через три с пустыми руками и всё с той же снисходительной усмешкой на красивых губах.

— Не парься. Я с тебя денег не возьму. — И «милостиво повелеть изволил»: — Иди. Ну, в смысле, ты можешь делать, что хочешь. Мы закончили наш маленький междусобойчик.

Он демонстративно отвернулся от неё и принялся разглядывать людей за соседним столом, которые выглядели как пара, да, собственно, таковой и были.

— Ну и чем ты лучше меня? — Жанна так и не ушла. — Чем ты лучше меня?

— Да всем! — пожал плечами Андрей. — К примеру, я уже давно не дёргаю. Сдача, портмоне, часы, — боже мой! Как давно это было!

— Да что ты? — скептично прищурилась Жанна. — И чем же ты занимаешься?

— Смотри.

Она и глазом моргнуть не успела, как Андрей уже стоял, а потом сидел за соседним столом. А поскольку роскошное помещение не было особенно большим, Жанна имела удовольствие слышать, как Андрей смеялся и хлопал по плечу мужчину, который, как по волшебству, узнал в нём своего однокурсника или одноклассника. Впрочем, он был так пьян, что это не имело никакого значения.

Жанна выждала момент и подошла к ним:

— Всё веселье — без меня, да?

С обиженным лицом и надутыми губками она села рядом с Андреем.

— Вот про философичку он вспоминать любит, а про жену нет! — она обращалась исключительно к пьяному в дымину мужчине.

Мужчина посмотрел на Андрея и громко икнул.

— Ты ж сказал, что свободен!

— Конечно, свободен, — и Жанна, не дав Андрею и рта раскрыть, перечислила: — Он свободен от налогов и от тёщи!

Мужчина шутку оценил — видимо, и то, и другое было проблемным и насущным в его жизни.

Андрей махнул рукой, и около столика выросла официантка.

— А принесите шампусика! Три бутылки! — Он вынул из портмоне карточку.

— Нет, Андрюх, так не пойдёт!! — взревел вновь обретённый однокурсник, он же одноклассник.

— Так за следующие три платишь ты! — засмеялся Андрей.

— Лады! А помнишь того страшного такого, с прыщами? На вашем потоке был. На велике ездил. И собачонка у него была. Он её к велику привязывал.

— Погиб он, — со скорбным лицом сообщил Андрей.

— Кто? Велик? — спросила пьяная жена вновь обретённого однокурсника.

— Тот, с прыщами, — вздохнул Андрей. — Машина сбила.

Эффект был такой потрясающий, что Жанна решила приобщиться к лаврам Андрея.

— И его, и велик, и собаку, — скорбно сказала она.

Около столика вновь образовалась официантка. Однако в руках у неё не было ни подноса, ни шампусика. Она положила карточку перед Андреем.

— И чё? — тупо спросил Андрей.

— Прошу прощения, но ваша карточка заблокирована.

Андрей хотел рвануть вперёд через Жанну, но Жанна ловко перехватила его и кивнула официантке — мол, иди, пока не получила! Официантка, далеко не дура, моментально испарилась.

Андрей зажал между двумя пальцами карточку и с непониманием уставился на неё.

— Чё это, опять, что ли? — он повернулся к Жанне и жалобно вопросил: — Опять, да?!

— Тише, тише… — Жанна легко провела пальцами по щеке Андрея. — Ты же знаешь своего папу. Чему удивляться?

— Да, да… — Андрей помотал головой и тут же вкрадчиво попросил: — Дай мне свою.

— Нет, — категорично ответила Жанна.

— Как — нет?! — изумился Андрей. — Мы же…

— Знаю-знаю, мы же с тобой муж и жена! — Жанна повернулась к новому знакомому: — У нас в семье, как в том анекдоте — давай мы сначала твою карточку разбомбим, а потом я мою буду тратить! — Она взъерошила Андрею волосы. — Нет уж, зайка, не дам. Ты, в конце концов, можешь чек выписать.

— Да кто у меня его здесь возьмёт?! — взревел Андрей, но вдруг обмяк и, уныло поджав губы, сказал: — Всё. Повеселились. Пошли домой.

Вновь обретённый однокурсник решил проявить миролюбие, чтобы супруги не собачились, и власть, чтобы его жена видела, каков он.

— Давай, Андрюха, сядь. Что ты, в самом деле? Я заплачу!

Андрей и Жанна застыли на месте. Затем синхронно поднялись с дивана. Синхронно поджали губы.

— Спасибо большое, — с большим достоинством отвесила Жанна.

— Премного благодарны, — с ещё большим достоинством отвесил Андрей.

— Мы пока ещё в состоянии обеспечить свой досуг, — не унималась со своим достоинством Жанна.

— Я пока ещё жену на свои гуляю, — не желая уступать Жанне в достоинстве, добавил Андрей.

Однокурсник открыл рот, а его жена, проявив житейскую гибкость, быстро перехватила нить разговора:

— Вы не поняли! Муж даст тебе, Андрюш, наличных, а ты выпишешь ему чек! — она мило улыбнулась и захлопала ресницами.

Жанна и Андрей переглянулись.

Потом они долго спорили на улице, кто из них возьмёт честно заработанные деньги вновь обретённого однокурсника, или одноклассника, или совсем неважно кого. Сошлись на том, что деньги закопают в полночь первого апреля на левом берегу Нила. Потом они так же долго спорили, кто первый уедет. Таксист терпеливо ждал, а когда устал, высунулся в окошко и бросил:

— А давайте сразу обои!

Услышав про «обои», Жанна и Андрей заржали, как кони, и сели в такси. А потом никто из них и не вспомнил, как так вышло, что они прильнули друг к другу, и поплыли далеко и надолго, и поняли, что игра закончилась вничью, или не закончилась вовсе, или и не было её, этой игры.

Утром, когда пора было завтракать, они сделали вид, что всё произошедшее — пустяк. Вирсавий склонился над книгой у окна и никому не мешал. Жанна и Андрей, постоянно сталкиваясь друг с другом на кухне коммуналки, размеры которой оставляли желать лучшего, улыбались друг другу легко и безмятежно. Но в какой-то момент, столкнувшись у холодильника, к дверце которого потянулись одновременно, они зачем-то обнялись, а потом зачем-то поцеловались, а потом посмотрели в глаза друг другу уже совсем иначе.

Очарование момента разрушил Алексей Давыдович.

— А где мой халат, сына? — спросил, входя, Алексей Давыдович и тут же увидел его на Жанне. — Спасибо, сына, я уже его нашёл.

— Вот твой халат, папа, — весело кивнул Андрей и добавил с глубоко запрятанной нежностью: — А вот ласточка.

Но Алексей Давыдович смотрел не на Жанну, а на сына, у которого даже уши светились от счастья.

Жанна присела в шутливом поклоне.

— Понимаю, что книксен уже лишний, — легко сказала она. — Потеряла я свою репутацию благородной девицы.

Андрей тут же подхватил:

— Моя ли в том вина?

— О да! А чья ж ещё, охотник мускулистый? — Жанна улыбалась.

Андрей принял картинную позу и напоказ напряг бицепс.

— Да! Уловил! Я смог! Сумел! — гордо объявил он.

— Всё потому, что горд и смел, — мрачно закончил Алексей Давыдович. Ему не то чтобы не нравилось происходящее, он сам не мог понять, в чём именно дело. То ли лицо девушки показалось знакомым, то ли укол ревности получило старое сердце.

Он сел за стол и повелительно кивнул Жанне. Она села напротив — ни тени волнения на лице, взгляд открытый, спокойный, без улыбки.

— Я так понял, вы уже освоились здесь.

— Частично, — тут Жанна кивнула на Вирсавия и понизила голос: — Я не поняла ещё, кто это.

Прозвучало это так мило и по-домашнему, что Алексей Давыдович невольно улыбнулся.

— А это папа на улице нашёл! — вмешался Андрей. — Он, знаешь ли, никогда с пустыми руками не приходит. Помнится, когда я был маленьким…

— Ты был маленьким?! — фыркнул Алексей Давыдович. — Это миф! Ты всю жизнь был совершеннолетней половозрелой занудой! И поверьте мне, милая девушка, в этой грудной клетке — только холестериновые бляшки.

Он внимательно посмотрел на улыбающуюся Жанну.

— Алексей Давыдович Штерн.

— Жанна.

— И всё?

— Остальное — в процессе жизни. Андрей сказал, у вас есть вакансии?

Если бы не улыбка и не этот прозрачный, как слеза, взгляд, ответ Жанны прозвучал бы нахально и самонадеянно. Но Алексей Давыдович, кажется, уже сделал для себя определённые выводы.

— Вы ищете работу?

— Я думала, работа меня сама вчера нашла, — она не удержалась и бросила на Андрея серьёзный, обещающий серьёзные вещи взгляд.

— Похоже на то, — пробурчал Алексей Давыдович и сменил тему: — Сына, не говори так больше про Вирсавия.

— Он же всё равно с головой не дружит, пап.

Алексей Давыдович помолчал, потом сообщил то, что узнал по своим каналам:

— Два года назад в День десантника он с семьёй возвращался домой. Последнее, что он помнит, — как рванул вперёд, закрыть своих, и ослепляющий свет фар.

Алексей Давыдович посмотрел на сына, который онемел.

— Как думаешь, во что ему проще было поверить: в то, что пьяная тварь может в мгновение ока уничтожить его семью, или в мудрых и заботливых инопланетян? — Алексей Давыдович почувствовал, как к горлу подступил комок, поэтому сделал самое простое, что можно было сделать, — дал импровизацию.

— Они, они прекрасные, — нараспев вещал он, — спасли его жену и пятилетнего сына — унесли на свою планету, а он — в благодарность, конечно же, — сейчас людям втолковывает, что надо спасать свою душу.

Андрей громко сглотнул.

— Угомониться надо, — тихо сказал он и покраснел.

— Работа, значит, вас нашла! — воскликнул Алексей Давыдович так бодро, что Жанна вздрогнула. — Ну что ж, поговорим!

Глава третья

СЕЙЧАС

Утро началось внезапно и резко. Оно пело голосом дверного звонка на все лады — вставай, вставай, народец! Сонный Андрей шёл к двери и вяло перебирал в уме виды казни. Он остановился на чётком и быстром ударе в торс. Открыл дверь и забыл, что хотел сделать.

На пороге стояла свежая, как лилия, Вивиан.

— Сына, кто там? — послышался голос отца.

— Никто! Ошиблись! — отозвался Андрей и захлопнул перед Вивиан дверь.

А звонок принялся за своё, он не унимался и униматься не думал. Настойчиво, с какой-то издёвкой в своём механическом голосе, он будил всех остальных, призывая в свидетели и приглашая поучаствовать в наметившемся веселии.

Андрей, стоя на цыпочках, тихо наклонился вперёд и посмотрел в глазок.

— И? — раздался за спиной голос отца.

Андрей вздрогнул и совершил невозможный двойной прыжок, вмиг отделивший его от зачумлённой двери и строгого голоса метром старого паркета.

Папа, однако, в ладоши не захлопал. Он стоял, засунув руки в карманы домашней куртки, и сверлил сына тяжёлым взглядом.

— Открой, — негромко приказал он.

Андрей понял, что это конец, и смирился. Он вздохнул, надел на лицо улыбку и рывком распахнул дверь со словами «Добро пожаловать в Калифорнию, дорогая Вивиан!».

Дорогая Вивиан вошла в квартиру и тут же разразилась претензиями.

— Скажи, а вот этажами пятью ниже нельзя было купить квартиру? — полетело в улыбающегося Алексея Давыдовича. — Здравствуй, котёночек! — небрежно бросила она Андрею, начавшему было сливаться со стеной, но остановившемуся по причине острейшего любопытства.

— Ты в фитнес-клуб ходишь! — пожал плечами Алексей Давыдович. — Милая, тебе сорок лестничных пролётов должны быть в радость!

— Да? — подняла бровь Вивиан. — А я вот что-то не обрадовалась.

Вивиан преобразилась, и Андрей никак не мог понять, почему эта баба, из серии «тёртый калач» и «палец в рот не клади», нравится ему больше прежней богатой скучающей рабовладелицы.

Вивиан, метнув взгляд в Андрея, скинула пальто, которое тот еле успел поймать. Он повесил его на плечики и водрузил их на вешалку, всё пытаясь просканировать обоих — и папу, и гостью.

Вивиан подошла к Алексею Давыдовичу, и тот галантнейшим образом склонился к её поданной руке. Она со снисходительной улыбкой поцеловала его в седеющую макушку.

— Как тебя нынче звать-величать? — ласково спросила она.

— Алексей Давыдович Штерн.

— Замысловато! А я…

— Вивиан. Наслышан.

— Надеюсь, только лестное и комплиментарное? — Вивиан прищурилась, глядя на Андрея.

— Яяяя… — заблеял Андрей.

— Безусловно! Ведь мальчик воспитан мною. В лучших традициях, сама понимаешь, — спас молодую шкуру сына Алексей Давыдович.

И Вивиан засмеялась — задорно и молодо.

— О!! Тогда я представляю, что он мог про меня наговорить!

Алексей Давыдович взял Вивиан под локоток и повёл к своей комнате. Плотно прикрыл дверь, даже не взглянув на сына, который застыл на месте. Уж слишком всё было неожиданно — это с одной стороны. Ожидаемо — с другой. И совершенно непонятно — как всегда.

Дверь вдруг открылась, и Андрей сделал энергичный шаг вперёд, расцветая счастливой улыбкой.

— Сына, — улыбнулся папа. — Кофе, будь добр! И сливки!

И, не дожидаясь ответа, вновь плотно прикрыл дверь — теперь уже прямо перед Андреем. Тот стоял, уткнувшись своим классическим носом в дверь.

— Болдин, а как ты относишься к пинкам в живот? — глухо спросил он.

Такс не двинулся с места. Он смотрел на парня с участием и пониманием.

— Мне, понимаешь, просто необходимо сейчас кого-нибудь пнуть в живот! — жалобно объяснил Андрей.

Болдин осуждающе тявкнул и потрусил на кухню. Андрей шёл следом за ним и, похоже, извинялся за своё намерение, которое его так-таки не отпускало:

— …Вирсавия — нет, не могу! Он, понимаешь, переживший. На него, понимаешь, нога не поднимется. — Андрей остановился и пожал плечами. — Хотя, с другой стороны…

Он отвлёкся, принявшись собирать поднос для классического кофепития, что было несложно, так как вкусы обоих участников были ему известны.

Вирсавий, ставший уже неотъемлемой частью интерьера, сидел у окна. Он старательно и споро вырезал узор на ножке старой табуретки. Одна ножка была уже готова и радовала глаз своим сходством с колонной, увитой плющом и нежными мелкими розочками.

— Вирсавий, а лобзиком? — поинтересовался Андрей.

— Не понимает подкидыш! — с сожалением вздохнул Вирсавий. — Лобзик не на то предназначен.

— Вирсавий, а если золотом узоры пустить? — не унимался Андрей.