Бесплатный фрагмент - Нераскрытая тайна

Глава1

Борис Цварт смотрел в иллюминатор маленького самолета на бесконечную зеленую Северную пустыню. Это был маленький самолет, «Сессна-406», а двигатель был таким громким, таким ревущим, всепоглощающим и громким, что невозможно было разговаривать. Но ему и не очень то хотелось разговаривать.. Ему было тринадцать, и он был единственным пассажиром в самолете с пилотом по имени… как его звали? Джим, или Джейк, или что — то в этом роде-ему было за сорок, и он молчал, готовясь к взлету. С тех пор как Борис приехал в маленький аэропорт Хэмптона, штат Нью — Йорк, чтобы сесть на самолет. В аэропорт привезла его мать, пилот сказал ему всего пять слов.

— Садись на место второго пилота.- Что Борис и сделал. Они сели, и это был последний разговор. Конечно, он был очень возбужден. Он никогда раньше не летал на одномоторном самолете, и сидеть в кресле второго пилота со всеми приборами управления прямо перед ним, когда самолет набирал высоту, дергаясь и скользя по ветру, когда самолет взлетал, было интересно и захватывающе. Но через пять минут они выровнялись на высоте шести тысяч футов и они направились на северо-запад, и с тех пор пилот молчал, глядя вперед, и он слышал только гул двигателя. Гул и море зеленых деревьев, которые лежали перед носом самолета и тянулись до горизонта, с озерами, болотами, блуждающими ручьями и реками.

Теперь Борис сидел, глядя в окно, в ушах у него грохотал рев мотора самолета, и он пытался понять, что привело его к этому полету. Начались размышления. Это все начиналось с двух слов

Расторжение брака.

Уродливые слова, подумал он. Слезливые, уродливые слова, означающее драки и крики, адвокаты — боже, подумал он, как он ненавидит адвокатов, которые сидят со своими уютными улыбками и пытаются объяснить ему в юридических терминах, как все, в чем он живет, разваливается на части — и как ломаются и разрушаются все твердые вещи. Его дом, его жизнь — все прочное. Расторжение брака. Сломанные слова, уродливые сломанные слова.

Расторжение брака.

Борис почувствовал, как у него начинают гореть глаза, и понял, что сейчас заплачет. Первое время он плакал, но теперь это прошло. Теперь он не плакал. Вместо этого его глаза горели, и из них текли слезы, но он не плакал. Он вытер глаза пальцем и краем глаза посмотрел на пилота, чтобы убедиться, что тот не заметил его слез.

Пилот сидел, широко расставив ноги и положив руки на руль. Он казался больше продолжением самолета, чем человеком. На приборной доске перед ним Борис увидел циферблаты, переключатели, счетчики, ручки, рычаги, рукоятки, огоньки, ручки, которые двигались и мерцали, он в этом нечего не понимал,, и пилот казался таким же. Часть самолета, а не человек.

Когда он увидел, что Борис смотрит на него, пилот, казалось, немного смягчился и улыбнулся. — Ты когда-нибудь летал в кресле второго пилота? Он наклонился, снял наушники с правого уха и надел их на висок, стараясь перекричать шум мотора.

Борис покачал головой. Он никогда не летал ни в каком самолете, никогда не видел кабину самолета, разве что в кино или по телевизору. Это было непонятно и сбивало с толку.

«Это не так сложно, как кажется. Хороший самолет, как этот, почти летает сам по себе. Пилот пожал плечами. — Это облегчает мне работу.- Он взял Бориса за левую руку. — Вот, положи руки на рычаги, ноги на педали руля, и я покажу тебе, что я имею в виду. Борис покачал головой. — Лучше не надо.» «Конечно. Попробуй…»

Борис схватился за руль так крепко, что побелели костяшки пальцев. Он опустил ноги на педали. Самолет внезапно повернул направо.

— Не так уж и трудно. Борис ослабил хватку. Жжение в его глазах мгновенно исчезло, когда вибрация самолета прошла через колесо и педали. Ему казалось, что самолет живой, а он часть самолета Пилот кивнул. — Летать легко. Просто нужно учиться. Как и все остальное. Он взял управление на себя, потянулся и потер левое плечо. — Болит и болит — должно быть, старею.»

Борис отпустил рычаги управления и убрал ноги с педалей, когда пилот положил руки на руль. «Спасибо тебе…»

Но пилот снова надел наушники, и благодарность растворилась в шуме двигателя, и Борис снова стал смотреть в окно на океан деревьев и озер. Горящие глаза не вернулись, но воспоминания нахлынули. Слова. Всегда слова.

Расторжение брака.

секрет.

Большой раскол. Отец Бориса не понимал что происходит, а Борис все понимал и знал. Отец знал только, что мать Бориса хотела разойтись. Последовал раскол, потом развод, и все так быстро, что суд оставил его с матерью, за исключением летних каникул и того, что судья называл «правом посещения». — Так официально. Борис ненавидел судей так же, как и адвокатов. Судьи склонились над скамьей и спросили Бориса, понимает ли он, где ему жить и почему. Судьи, которые не знали, что произошло на самом деле. Судьи с заботливым взглядом, который ничего не значил, поскольку адвокаты говорили юридические фразы, которые ничего не значили.

Летом Борис будет жить с отцом. В учебном году с мамой. Это то, что сказал судья, посмотрев на бумаги на своем столе и слушая адвокатов. Говорили. Слова, слова. Самолет слегка накренился вправо, и Борис посмотрел на пилота. Он снова потирал плечо, и в самолете внезапно запахло газом. Борис повернулся, чтобы не смущать пилота, которому явно было не по себе. Должно быть проблемы с желудком. Итак, этим летом, этим первым летом, когда ему разрешили иметь «право посещения» отца, спустя месяц после развода.-Борис летел к отцу. Борис направлялся на север. Его отец был инженером-механиком, который разработал или изобрел новое сверло для бурения нефтяных скважин, самоочищающееся, самозатачивающееся. Он работал на нефтяных месторождениях Канады, там, где начиналась тундра и заканчивались леса. Борис ехал из Нью-Йорка с каким — то буровым оборудованием, сделанное специально в городе — оно было привязано в хвостовой части самолета рядом с матерчатым мешком, который пилот назвал спасательным ранцем, в котором были аварийные припасы на случай, если им придется совершить аварийную посадку, летел в самолете в Буше с пилотом по имени Джим или Джейк, или кто-то еще, который оказался хорошим парнем, позволившим ему управлять самолетом и все такое. Запах газа заполнил всю кабину. Борис еще раз взглянул на пилота и обнаружил, что тот потирает плечо и руку, левую руку, отпуская газ и морщась. Наверное, что-то съел, подумал Борис.

Мать привезла его из города, чтобы встретить самолет в Хэмптоне, где он должен был забрать буровое оборудование. Поездка в тишине, долгая поездка в тишине. Два с половиной часа он просидел в машине, глядя в окно точно так же, как сейчас смотрел в окно самолета. Однажды, через час, когда они выехали из города, она повернулась к нему.

— Послушай, мы можем это обсудить? Мы можем поговорить? Ты не можешь сказать, что тебя беспокоит?»

И снова эти слова. Расторжение брака. Раскрыть секрет. Как он мог рассказать ей то, что знал? Поэтому он промолчал, покачал головой и продолжал невидящим взглядом смотреть на окрестности, а мать снова начала следить за дорогой, она еще раз заговорила с ним, когда они подъехали к Хэмптону.

Она перегнулась через спинку сиденья и вытащила бумажный пакет. -У меня есть кое-что для тебя.»

Борис взял мешок и открыл его. Внутри лежал топор со стальной ручкой и резиновой рукояткой. Топорик лежал в толстом кожаном футляре с медной петлей на поясе.

— Прикрепи его себе на пояс. Мать заговорила, не глядя на него: Теперь на дороге стояло несколько фермерских грузовиков, и ей приходилось лавировать между ними и следить за движением. — Человек в магазине сказал, что он вам пригодится, в лесу с твоим отцом.» — Примерь его. Посмотри, как он смотрится на твоем поясе.»

В обычной ситуации он сказал бы «нет»,», что топор на поясе выглядит слишком по-дурацки. Это были обычные вещи, которые он говорил. Но голос у нее был тоненький, как будто что-то тоненькое ломалось, если к нему прикоснуться, и ему стало стыдно, что он с ней не разговаривает. Зная то, что он знал, даже несмотря на гнев, раскаленную добела ненависть к ней, он все еще чувствовал себя виноватым из-за того, что не разговаривал с ней, и поэтому, чтобы потакать ей, он ослабил ремень и вытащил правую сторону, и надел топор, и снова застегнул ремень.

— Подвинься, чтобы я могла видеть.» Он заерзал на сиденье, чувствуя себя немного нелепо.

Она кивнула. — Прямо как разведчик. Мой маленький разведчик. И в ее голосе была нежность, какая была у нее, когда он был маленьким, и нежность, какая была у нее, когда он был маленьким и больным, и простуженным, и она гладила ему лоб, жжение снова вспыхнуло в его глазах, и он отвернулся от нее и посмотрел в окно, забыл о топоре на поясе и так добрался до самолета с топором на поясе.

Из-за того, что самолет летел из маленького аэропорта, там не было никакой охраны, и самолет ждал его, с работающим двигателем, когда они доехали, он схватил свой чемодан и сумку и побежал к самолету, не останавливаясь, ему было некогда снять топор. Значит, он все еще висел у него на поясе. Сначала он смутился, но пилот ничего не сказал, и Борис забыл об топоре, когда они взлетели. Запах не проходил-кабина была заполнена запахом газа и это было неприятно. Борис снова повернулся к пилоту, который, положив обе руки на живот и морщась от боли, снова потянулся к левому плечу.

— Не знаю, малыш… — едва слышно прошипел пилот. — Здесь ужасно болит. Сильно болит. Думал, я что-то съел, но ……»

Он остановился, почувствовав новый приступ боли. Даже Борис видел, насколько все плохо — боль заставила пилота откинуться на спинку сиденья.

«У меня никогда не было ничего подобного…» Пилот потянулся к выключателю микрофона, его рука поднялась по небольшой дуге от живота, он щелкнул выключателем и сказал:…»

И тут его словно молотом ударило, так сильно, что он, казалось, вжался в сиденье, и Борис потянулся к нему, сначала не понимая, что это такое, не зная.

А потом понял.

Борис знал. Рот пилота окаменел, он выругался и, схватившись за плечо, несколько раз ударился о сиденье. Выругался и прошипел: О Боже, моя грудь разрывается!» Теперь Борис понял, что с пилотом, он знал..

У пилота случился сердечный приступ. Борис был с матерью в торговом центре, когда у мужчины перед магазином случился сердечный приступ. Он упал и закричал, хватаясь за грудь. Старик. Намного старше пилота.

Борис знал.

У пилота случился сердечный приступ, и, когда Борис осознал это, он увидел, как пилот еще раз плюхнулся на сиденье, еще один ужасный удар, и его правая нога дернулась, самолет резко дернулся в сторону, голова упала вперед, и он сплюнул. Слюна исходила от уголки его рта и ноги сжались, упираясь в сиденье, а глаза закатились так, что остались только белки.

Глаза побелели, и запах усилился, заполнив кабину, и все это произошло так быстро, так невероятно быстро, что Борис сначала не мог осознать происходящее. Можно было видеть только поэтапно.

Пилот только что говорил, жалуясь на боль. Он говорил.

Потом начались толчки.

Толчки, которые вернули пилота назад, начались, и теперь Борис сидел, и в реве двигателя было странное чувство тишины — странное чувство тишины и одиночества. Борис окаменел.

Он замер.. Внутри все остановилось. Он не мог думать о том, что видел, что чувствовал. Время остановилось. От ужаса настолько сильного, что что его мысли, сердце и дыхание казалось замерло и сердце перестало биться.

Окаменевший.

Проходили секунды, секунды, которые стали всей его жизнью, и он начал понимать, что он видит, начал понимать, что он видит, и это было хуже, намного хуже, чем он хотел, он хотел чтобы его разум снова застыл.

Он сидел в самолете, ревущем в семи тысячах футов над Северной пустошью, с пилотом, у которого случился обширный инфаркт и который был либо мертв, либо находился в коме.

Он был один.

В ревущем самолете без пилота он был один. Один.

Глава2

Какое-то время он не мог понять, почему он ничего не может сделать. Даже после того, как его разум начал работать и он увидел, что произошло, он ничего не мог сделать. Его руки словно налились свинцом.

Затем он стал искать способы, чтобы этого не случилось. «Спи!» — мысленно кричал он пилоту. Просто спите, и ваши глаза откроются сейчас, и ваши руки возьмут управление, и ваши ноги будут двигаться к педалям — но этого не произошло.

Пилот не пошевелился, только его голова покатилась по шее, когда самолет попал в небольшую турбулентность.

Самолет.

Каким-то образом самолет все еще летел. Прошло несколько секунд, почти минута, а самолет все летел, как ни в чем не бывало, и он должен был что-то сделать, должен был что-то сделать, но не знал что.

Помогите. — Пожалуйста, — сказал Борис. Но не знал, о чем и кого спросить.

Самолет снова накренился, снова попал в зону турбулентности, и Борис почувствовал, как у самолета опустился нос. Он не нырнул, но нос немного опустился, и угол падения увеличил скорость, и он знал, что под этим углом, под этим небольшим углом вниз, он в конечном счете полетит в деревья. Он видел их впереди, на горизонте, где раньше было только небо.

Он должен как-то управлять самолетом. Придется управлять самолетом. Он должен помочь себе. Пилот или умер или лежал в коме, он ничего не мог поделать. Он должен попытаться управлять самолетом.

Он повернулся на сиденье, он немного пришел в себя и начал чувствовать, он положил руки — все еще дрожащие — на штурвал, ноги осторожно на педали руля. Потянуть рычаг, чтобы поднять самолет, он знал это –он читал. там было написано- всегда тянуть руль назад. Он дернул рычаг, и он легко скользнула к нему. Слишком легко. Самолет, набрав скорость от наклона вниз, стремительно взмыл вверх и опрокинул Бориса на живот. Он вернул штурвал на место, на этот раз зашел слишком далеко, и нос самолета ушел за горизонт, а скорость двигателя увеличилась с небольшим пикированием. Слишком резко..

Он снова потянул назад, на этот раз мягче, и нос снова поднялся вверх, слишком высоко, но не так сильно, как раньше, затем немного вниз, и снова вверх, очень легко, и передняя часть обтекателя двигателя успокоилась. Когда он нацелил его на горизонт и тот, казалось, стал устойчивым, он удержал руль на месте, выдохнул — он и делал это все это время и — и он попытался придумать, что делать дальше.

День был ясный, с голубым небом и пушистыми облачками, и он на мгновение выглянул в окно, надеясь увидеть что-нибудь, город или деревню, но ничего не увидел. Только зелень деревьев, бесконечная зелень и озера, разбросанные все гуще и гуще по мере того, как самолет летел — куда?

Он летел, но не знал куда, понятия не имел куда. Он смотрел на приборную панель самолета, изучал циферблаты и надеялся получить какую-нибудь помощь, надеялся найти компас, но все это было так запутано, огромное количество цифр и огней. На одном из освещенных дисплеев в центре приборной панели красовалась цифра 342, на другом-22. Внизу были циферблаты с линиями, которые, казалось, указывали, что делают крылья, наклоняются или двигаются, и один циферблат с иглой, указывающей на цифру 70, которая, как он думал — только думал — могла быть высотомером. Устройство, которое говорило ему о его высоте над землей. Или над уровнем моря. Где-то он читал что-то об альтиметрах, но не мог вспомнить, что именно, где и что именно. Чуть левее и ниже высотомера он увидел маленькую прямоугольную панель с освещенным циферблатом и двумя ручками. Он пробежал по ней глазами два или три раза, прежде чем увидел то, что было написано крошечными буквами на панели. Передатчик 221 был выбит в металле, и до него наконец дошло, что это радио.

Радио. Конечно. Он должен был использовать радио. Когда пилота сбили (он не мог заставить себя сказать, что пилот мертв, не мог об этом думать), он пытался воспользоваться радио.

Борис посмотрел на пилота. Гарнитура все еще была на его голове, слегка повернутая набок после того, как он откинулся на спинку сиденья, а микрофон был пристегнут к поясу.

Борису пришлось взять у пилота наушники. Пришлось протянуть руку и взять у пилота наушники, иначе он не смог бы воспользоваться рацией, чтобы позвать на помощь. Он должен был дотянуться.…

Его руки снова задрожали. Он не хотел прикасаться к пилоту, не хотел тянуться к нему. Но он должен был. Надо было взять радио. Он слегка оторвал руки от руля и держал их, ожидая, что будет дальше. Самолет летел нормально, ровно.

Ладно, подумал он. Сейчас. А теперь приступим к делу. Он повернулся и потянулся за наушниками, снял их с головы пилота, одним глазом следя за самолетом, ожидая, когда тот нырнет. Гарнитура легко поддавалась, но микрофон на поясе пилота был зажат, и ему пришлось потянуть за ним. Когда он потянул, его локоть ударился о руль и толкнул его, и самолет начал снижаться в мелком пикировании. Борис схватился за руль и потянул его назад, снова слишком сильно, и самолет прошел еще одну серию головокружительных взлетов и падений, прежде чем он смог взять его под контроль. Когда все успокоилось, он снова потянул за шнур микрофона и наконец выдернул его. Ему потребовалась еще секунда или две, чтобы надеть наушники на голову и поднести микрофон ко рту. Он видел, как пилот использовал его, видел, как он нажал кнопку на поясе, поэтому Борис нажал кнопку и подул в микрофон.

В наушниках послышалось его дыхание. — Привет! Кто-нибудь меня слышит? Привет…»

Он повторил это два или три раза и подождал, но не услышал ничего, кроме собственного дыхания.

И тут началась паника. Он был напуган, он пришел ужас от происходящего, но теперь пришла паника, и он начал кричать в микрофон, кричать снова и снова. — Помогите! Кто-нибудь помогите мне! Я в этом самолете и не знаю… не знаю… не знаю ……»

И он начал плакать вместе с криками, плакать и хлопать руками по рулю самолета, заставляя его дергаться вниз, а затем снова вверх. Но снова он не услышал ничего, кроме собственных рыданий в микрофон, собственных издевательских криков, возвращавшихся в его уши.

Микрофон. Сознание пронзило его. Однажды он воспользовался радиоприемником в дядином пикапе. Чтобы услышать кого-то еще, нужно было выключить микрофон. Он потянулся к поясу и отпустил выключатель.

На секунду все, что он услышал, было пустые воздушные волны. Затем сквозь шум и помехи он услышал голос.

— Кто бы ни звонил по этой радиосети, повторяю, отпустите микрофон — вы меня прикрываете. Ты прикрываешь меня. «Он замолчал, и Борис включил микрофон. — Я тебя слышу! Я тебя слышу. Это я…! Он отпустил выключатель.

«Джеймс. Теперь у меня есть ты.- Голос был очень слабым и прерывающимся. — Пожалуйста, укажите ваши трудности и местоположение. И передайте сигнал окончания передачи..»

Пожалуйста, укажите мои трудности, Борис думал. Бог. Моя трудность. — Я в самолете с пилотом, у которого случился сердечный приступ или что-то в этом роде. Он — он не может летать. И я не умею летать. Помоги мне. Помогите… — он выключил микрофон, не закончив передачу. Был момент колебания перед ответом. — Тур-сигнал прерывается, и я потерял большую его часть. Пойми… пилот… ты не можешь летать. Правильно?»

Борис едва слышал его, в основном шум и помехи. — Совершенно верно. Я не умею летать. Самолет уже летит, но я не знаю, сколько еще.»

— …сигнал потерян. Ваше местоположение, пожалуйста. Номер рейса… местоположение… Вер.»

— Я не знаю ни номера рейса, ни места. Я ничего не знаю. Я же говорил, прием.» Он ждал, ждал, но ничего не происходило. Один раз, на секунду, ему показалось, что в шуме что-то оборвалось, какая-то часть слова, но это могли быть помехи. Через две, три, десять минут самолет взревел, и Борис прислушался, но никого не услышал. Потом снова нажал на выключатель.

— Я не знаю номера рейса. Меня зовут Борис Цварт, и мы покинули Хэмптон, Нью-Йорк, направляясь в канадские нефтяные месторождения, чтобы навестить моего отца, и я не знаю, как управлять самолетом и пилотом…»

Он отпустил микрофон. Его голос начал дрожать, и он чувствовал, что может закричать в любую секунду. Он глубоко вздохнул. — Если кто-нибудь подслушивает и может помочь мне управлять самолетом, пожалуйста, ответьте.»

К нему пришли части книг, которые он читал о полете. Как работали крылья, как пропеллер тянул самолет по небу. Простые вещи, которые не помогут ему сейчас.

Ничто не могло помочь ему сейчас.

Час прошел. Он взял гарнитуру и попытался снова — он знал, что в конце концов все, что у него было, — но ответа не было. Он чувствовал себя заключенным в маленькой камере, которая неслась по небу со скоростью, равной 160 миль в час, и направлялся — он не знал, куда… просто куда-то направлялся, пока…

Пока у него не кончилось топливо. Когда у самолета кончится топливо, он упадет.

Период.

Или он мог бы вытащить дроссель и заставить его опуститься. Он видел, как пилот нажал на газ, чтобы увеличить скорость. Если он вытащит дроссель назад, двигатель замедлится, и самолет упадет.

Это были его выбор. Он мог подождать, пока у самолета кончится бензин и упасть, или он мог нажать на газ и заставить это случиться раньше. Если бы он ждал, когда у самолета кончится топливо, он летел бы дальше — но он не знал, в какую сторону он двигался. Когда пилот дернулся, он переместил самолет, но Борис не мог вспомнить, насколько или если он вернулся к своему первоначальному курсу. Так как он все равно не знал первоначального курса и мог только догадываться, на каком дисплее может быть компас — тот, который читает 342 — он не знал, где он был или куда он шел, поэтому не имело большого значения, если он спустился сейчас или ждать.

Все в нем восстало против остановки двигателя и падения сейчас. У него было смутное ощущение, что он не прав, чтобы продолжать движение, пока летел самолет, ощущение, что он может улететь в неправильном направлении, но он не мог заставить себя остановить двигатель и упасть. Теперь он был в безопасности или безопаснее, чем если бы он упал — самолет летел, он все еще дышал. Когда двигатель остановится, он упадет.

Таким образом, он оставил самолет на высоте и продолжал пробовать радио. Он разработал систему. Каждые десять минут у маленьких часов, встроенных в приборную панель, он пробовал радио с простым сообщением: «Мне нужна помощь. Кто-нибудь меня слушает?»

В промежутках между передачами он пытался подготовиться к тому, что, как он знал, его ждет. Когда у него кончится топливо, самолет начнет падать. Он догадывался, что без тяги пропеллера ему придется оттолкнуть нос, чтобы самолет продолжал лететь — он думал, что, возможно, он где-то это читал, или просто это было озарение. В любом случае это имело смысл. Ему придется оттолкнуть нос, чтобы сохранить скорость полета, а затем, перед тем как упасть, ему придется подтянуть нос назад, чтобы максимально замедлить самолет.

Все это имело смысл. Опустить вниз, затем замедлить самолет и нажать.

Удар.

Он протянул руку -пилоту, увидел, что его пальцы дрожат, и коснулся груди пилота. Он не знал, что делать. Он знал, что существуют процедуры, что можно делать искусственное дыхание рот в рот жертвам сердечных приступов и надавливать им на грудь, -но он не знал, как это сделать, и в любом случае не мог сделать этого с пилотом, который сидел в кресле и все еще был пристегнут ремнем безопасности. Поэтому он дотронулся до пилота кончиками пальцев, дотронулся до его груди и ничего не почувствовал-не сердцебиения, не дыхания. Это означало, что пилот почти наверняка мертв.

Он должен был найти поляну, когда спустился. Проблема в том, что он не видел ни одного прояснения с тех пор, как они начали летать над лесом. Некоторые болота, но среди них были разбросаны деревья. Нет дорог, нет троп, нет дорожных просветов.

Только озера, и ему пришло в голову, что ему придется использовать озеро для посадки. Если он упал на деревьях, он наверняка умрет. Деревья разорвали бы самолет на части, когда он вошел в них.

Ему придется спуститься в озеро. Нет. На краю озера. Ему придется спуститься к краю озера и попытаться максимально замедлить самолет, прежде чем он упадет в воду.

Легко сказать, подумал он, трудно сделать.

Легко сказать, трудно сделать. Легко сказать, трудно сделать. Это стало пением, которое билось с двигателем. Легко сказать, трудно сделать.

Невозможно сделать.

Он повторил радиосвязь семнадцать раз с десятиминутными интервалами, думая над тем, что он будет делать между передачами. Еще раз он дотянулся до пилота и коснулся его лица, но кожа была холодной, очень холодной, смертельно холодной, и Борис снова повернулся к приборной панели. Он сделал все, что мог, затянул ремень безопасности, встал на ноги, снова и снова мысленно репетировал, как он должен себя вести и что делать.

Когда у самолета кончится бензин, он должен направиться к ближайшему озеру и попытаться посадить самолет на воду. Вот как он думал об этом. Он много раз представлял эту картину-посадку самолета на воду-эта картина стояла перед его глазами.. И как раз перед этим, перед ударом, он должен оттянуть колесо и замедлить самолет, чтобы уменьшить удар.

Снова и снова его разум управлял картиной того, как это произойдет. У самолета кончился бензин, полет самолета на воду, крушение — по фотографиям, которые он видел по телевизору. Он пытался визуализировать это. Он пытался быть готовым. Но между семнадцатой и восемнадцатой радиопередачами без предупреждения двигатель закашлялся, на секунду взревел и умер. Наступила внезапная тишина, прерванная только звуком пропеллера ветра и ветром мимо кабины.

Борис толкнул нос самолета вниз и поднял его снова вверх

Глава3

Собираюсь умереть, подумал Борис. Собираюсь умереть, умру, умру — весь его мозг кричал об этом во внезапной тишине.

Умрет.

Он вытер рот тыльной стороной руки и зажал нос. Самолет вошел в очень быстрое скольжение, которое съело высоту, внезапно как ему показалось, но внизу не было не каких озер. Все, что он видел с тех пор, как они начали летать над лесом, — это озера, а теперь их уже нет. Самолет ушел в сторону.. Впереди, далеко за горизонтом, он мог видеть их много справа, сверкающих голубым на позднем солнце.

Но ему нужен был одно прямо перед собой. Он отчаянно нуждался в озере прямо перед самолетом, и все, что он видел через лобовое стекло, было деревьями, зелеными деревьями смерти. Он должен был повернуть самолет — он должен был повернуть самолет, но он не надеялся, что сможет удержать самолет в полете. Его живот сжался в ряд вращающихся узлов, и его дыхание стало коротким… Там!

Не совсем впереди, но чуть правее он увидел озеро. L-образный, с закругленными углами, и самолет был почти нацелен на длинную часть L, проходя снизу и направляясь к вершине. Немного правее. Он осторожно нажал на правую педаль руля, и нос переместился.

Но поворот стоил ему скорости, и теперь озеро оказалось выше носа. Он слегка оттянул руль, и нос поднялся. Это заставило самолет резко замедлиться и, кажется, почти остановился и погряз в воздухе. управления стали очень раскованными и неуправляемыми и напугали Бориса, заставив его толкнуть колесо обратно. Это немного увеличило скорость, но снова наполнило лобовое стекло только деревьями и сделало озеро намного выше носа и вне досягаемости.

В течение трех или четырех секунд вещи, казалось, зависали, почти останавливаясь. Самолет летел, но так медленно, так медленно… он никогда не достигнет озера. Борис посмотрел в сторону и увидел небольшой пруд и на краю пруда какое-то большое животное — он думал, что лось — стоял в воде. Все было так по-прежнему, как будто замерло, пруд, лось и деревья, когда он скользил над ними теперь всего в трех или четырехстах футах от земли — все как на картине.

Все произошло сразу. Деревья внезапно стали очень близки-он различал все мелкие детали и они заполнили все его поле зрения зеленым, и он знал, что ударится и умрет, умрет, но удача не покидала его, перед глазами открылся небольшой широкий участок просека без деревьев, ведущий к озеру..

Самолет, готовый теперь приземлиться, потерпеть крушение, упал на широкое место, словно камень, и Борис снова взялся на руль и приготовился к катастрофе. Но осталась лишь небольшая скорость, и когда он потянул за руль, нос поднялся, и он увидел впереди синеву озера, и в этот момент самолет врезался в деревья.

Был сильный рывок, когда крылья поймали сосны на обочине поляны и отскочили назад, оторвавшись сразу за основными скобами. Пыль и грязь покрыли его лица так сильно, что он подумал, что это был какой-то взрыв. Он был на мгновение ослеплен и упал вперед на сидение, разбив голову о колесо.

Затем раздался дикий грохот, разрыв металла, и самолет покатился вправо и скользнул сквозь деревья, вышел из воды и спустился вниз, чтобы врезаться в озеро, проскользил один раз по воде, такой же твердой, как бетон, по воде, которая разорвала самолет. Лобовое стекло вылетело и разбило боковые стекла, внутрь хлынула вода, которая отбросила его обратно на сиденье. Кто-то кричал, кричал, когда самолет садился на воду. Кто-то закричал от животного, пронзительного крика страха и боли, и он не знал, что это был его звук, что он взревел от воды, которая погрузила его, и самолет еще глубже, в воде. Он не видел ничего, кроме ощущаемого синего, холодного сине-зеленого цвета, и сгреб замок ремня безопасности, оторвав ногти на одной руке. Он рвал его до тех пор, пока он не вышел, и каким-то образом — вода, пытающаяся убить его, чтобы покончить с ним, выбросила его — каким-то образом он вытащил себя из разбитого переднего окна и вцепился в синеву, почувствовал, как что-то удерживает его, почувствовал, как его ветровка разрывается, но он был свободен. Свободен. Он вынырнул на поверхность, и глотнул глоток воздуха, и он выплевывал воду, его голова вырвалась на свет его рвало но он плыл, не зная, кем он был, что делал. Ничего не зная. Плыл, пока его руки не зацепились за сорняки и грязь, тянул и кричал, пока его руки наконец не зацепились за траву кистью, и он не почувствовал свою грудь на земле, не почувствовал свое лицо в грубых травинках, и он остановился, все остановилось. Пришел цвет, которого он никогда раньше не видел, цвет, который взорвался в его голове болью, и он потерял сознание, ушел от всего этого, свернул в другой мир, превратился в ничто..

Глава 4

Он очнулся и память воскресила перед картинку -как будто нож воткнули в него. Он был наполнен одной ненавистью.

Секрет. Он ехал на своей десятиступенчатой скорости вместе с другом по имени Тимофей. Они проехали по велосипедной дорожке и решили вернуться другим путем, таким образом, чтобы пройти мимо Янтарного торгового центра. Борис вспомнил все в невероятных деталях. Вспомнил время на банковских часах в торговом центре, мигает 15:31, затем температуру 20+ и дату. Все числа были частью памяти, вся его жизнь была частью памяти.

Тимофей повернулся, чтобы улыбнуться и сказать ему о чем-то, и Борис посмотрел через голову Тимофея и увидел ее.

Его мать.

Она сидела в чужом автомобиле. Он видел ее, а она его не видела. Борис собирался помахать или позвать ее, но что-то остановило его. В машине был мужчина.

У мужчины были короткие светлые волосы. Он был одет в какую-то белую теннисную рубашку.

Борис видел это и многое другое, видел Тайну и видел больше позже, но воспоминания разделились, пришли в таких сценах — Тимофей улыбается, Борис оглядывается через голову, чтобы увидеть автомобиль, и его мать сидит с человеком, время и температурные часы, переднее колесо его велосипеда, короткие светлые волосы мужчины, белая рубашка мужчины, горячие кусочки воспоминаний были точны.

Секрет.

В течение нескольких секунд он не знал, где он был, только что авария все еще происходила, и он собирался умереть, и он кричал, пока его дыхание не исчезло.

Затем тишина, наполненная рыданиями, когда он втянул воздух, наполовину плача. Как это может быть так тихо? Несколько минут назад не было ничего, кроме шума, грохота и слез, криков, теперь тихо.

Некоторые птицы пели.

Как птицы могли петь?

Его ноги были влажными, он поднял руки и посмотрел на них сверху вниз. Они были в озере. Странно. Они находились все еще в воде. Он попытался пошевелиться, но боль остановила его, у него перехватило дыхание, и он остановился.

Боль.

Объем памяти.

Он снова повернулся, и солнце наткнулось на воду, позднее солнце врезалось в его глаза и заставило его отвернуться.

Все закончилось.. Авария.

Он был жив.

Авария окончена, и я жив, подумал он. Затем его глаза закрылись, и он опустил голову на несколько минут, и снова потерял сознание. Когда он снова открыл их, был вечер, и некоторые острые боли утихли — было много тупых болей — и авария полностью вернулась к нему.

В деревья и на озеро. Самолет разбился и утонул в озере, и он каким-то образом вырвался на свободу.

Борис открыл глаза и закричал. Он поднялся и выполз из воды, хрипя от боли -каждое движение это острая боль.. Его ноги горели, а лоб чувствовал, как будто кто-то стучал по нему молотком, но он мог двигаться. Он вытащил свои ноги из озера и пополз на руках и коленях, пока не оказался в стороне от влажного мягкого берега и возле какого -то небольшого уступа в скале..

Затем он лег, только на этот раз, чтобы отдохнуть.. Он лежал на боку, положил голову на руку и закрыл глаза, потому что это было все, что он мог сделать сейчас, все, что он мог придумать, это было все, что он мог в состоянии сделать. Он закрыл глаза и спал, без сновидений, глубоко и долго.

Когда он снова открыл глаза, света почти не было. Темнота ночи была густой, и на мгновение он снова начал паниковать. Было страшно в темноте. Ему нужно было видеть все, что его окружало.. А было темно он не мог видеть. Но он повернул голову, не двигая своим телом, и увидел, что за озером небо стало светло-серым, что солнце начало подниматься, и он вспомнил, что был вечер, когда он ложился спать.

«Должно быть, сейчас утро…» — пробормотал он, почти хриплым шепотом. Когда густой сон покинул его, мир вернулся.

Он все еще страдал от боли. Его ноги были каменными и плохо подчинялись ему, напряженными и ноющими, а спина болела, когда он пытался двигаться. Ужасно пульсировала кровь в его голове, и это происходило с каждым ударом его сердца, каждый вздох болью отдавался в голове. Казалось, что вся авария произошла с его головой.

Он перекатился на спину и почувствовал, как бока и ноги медленно двигаются. Он потер руки; ничто не казалось сломанным, но была боль от ушиба.. Когда ему было девять лет, он врезал свой маленький мотоцикл в припаркованную машину и сломал лодыжку, ему пришлось носить гипс в течение восьми недель, и теперь ничего такого не было. Ничего не сломано. Просто немного испугался. Его лоб казался сильно опухшим и опухоль была такая мягкая на ощупь и такая большая, он потрогал ее руками и чуть не заплакал. Но он ничего не мог с этим поделать, и, как и все остальное, он казался ушибленным больше, чем сломанным.

.

Как пилот, подумал он внезапно. Пилот в самолете, внизу в воде, в голубой воде, привязанный к сиденью… Я жив, подумал он. Я живой. Это могло быть по-другому. Это могло закончится смертью. Я мог бы умереть.

Он сел или попытался. Первый раз он отступил. Но со второй попытки, кряхтя с усилием, ему удалось занять сидячее положение и откинуться на бок, пока его спина не уперлась в маленькое дерево, где он сидел на берегу озера, наблюдая, как небо становится все светлее и светлее с наступающим рассветом.

Его одежда была мокрой и липкой, и дул холодный ветер. Он натянул на плечи порванные остатки своей ветровки, действительно кусочки, и попытался удержать то тепло, которое его тело могло получить от разорванной одежды. Он не мог думать, не мог заставить мыслительные процессы работать правильно. Вещи, казалось, шли назад и вперед между реальностью и воображением — за исключением того, что это была вся реальность. Одну секунду он, казалось, только вообразил, что произошла авиакатастрофа, что он смог спастись из тонущего самолета и поплыл к берегу; что все это произошло с каким-то другим человеком или в фильме, играющем у него в голове. Тогда он почувствовал как его одежда влажная и холодная, и его лоб пронзает боль, и он начал понимать,, что это реально, что это действительно произошло. Но все в тумане, все в мире тумана. Поэтому он сидел и смотрел на озеро, чувствовал, как боль приходит и уходит волнами, и смотрел, как солнце выходит за край озера.

Потребовался час, может быть, два — он еще не мог измерить время и ему было все равно — чтобы солнце уже поднималось. С ним пришло какое-то тепло, сначала маленькие кусочки, а с жаром пришли облака насекомых -густые, кишащие ордами комары, которые стекались по его телу, делали живое пальто на его открытой коже, засоряли ноздри, когда он вдыхал, врывались в рот, когда он открывал его, чтобы сделать вдох.

Это было не возможно правдоподобно. Не это. Он пережил аварию, но насекомые были неистребимы. Он кашлял, выплевывал, чихал, закрывал глаза и продолжал чистить лицо, шлепая и раздавливая их десятками, сотнями. Но как только он расчистил место, как только он их убил, пришли другие, густые, скулящие, гудящие массы их. Комары и несколько маленьких черных мух, которых он никогда раньше не видел. Все кусаются, жуют, отнимают у него силы.

Через несколько мгновений его глаза распухли, а лицо стало опухшим и круглым, и соответствовать опухшему лбу. Он натянул на голову порванные ветровки и попытался укрыться в нем, но куртка была полна разрывов, и это не сработало. В отчаянии он натянул свою футболку, чтобы закрыть лицо, но это обнажило кожу его нижней части спины, а комары и мухи атаковали новую мягкую плоть его спины так злобно, что он стащил футболку вниз.

В конце он сел с поднятой ветровкой, почистил руками от комаров лицо и накрылся ей, почти плача от отчаяния и мучений. Больше нечего было делать. И когда солнце уже полностью встало и нагревало его, снимая пар с его мокрой одежды и омывая его теплом, комары и мухи исчезали. Почти внезапно. В одну минуту он сидел посреди роя; затем они ушли, и солнце согревало его.

.

.

Вампиры, подумал он. Очевидно, им не нравилась глубокая ночь, возможно, потому что было слишком прохладно, и они не могли переносить прямой солнечный свет. Но в то серое время по утрам, когда стало тепло и еще до того, как стало светло и жарко — он не мог их терпеть-они изводили его.. Никогда, во всех книгах, в фильмах, которые он смотрел по телевизору, никогда не упоминалось о комарах или мухах. Все, что они когда-либо показывали на шоу натуралистов, это красивые пейзажи или животные, прыгающие вокруг, хорошо проводящие время. Никто никогда не упоминал о комарах и мухах.

«Ой!!.» Он попытался встать, чтобы встать у дерева, и потянулся, и это принесло ему новые боли. Должно быть, его мышцы спины также были повреждены — они, казалось, чуть не порвались, когда он растягивался — и хотя боль во лбу, казалось, несколько ослабла, просто попытка встать, сделала его достаточно слабым, и он чуть было не упал..

Задние части его рук были опухшими, его глаза были почти распухшими от комаров, и он видел все через узкие щелочки глаз. Не то чтобы было не на что посмотреть, подумал он, почесывая укусы. Перед ним лежало озеро, синее и глубокое. У него перед глазами внезапно появилась картинка — самолета, затонувшего в озере, глубоко на дне, с телом пилота, все еще привязанным на сиденье, его волосы развевались…

Он покачал головой. Больше боли. Не нужно об этом думать.

Он снова посмотрел на свое окружение. Озеро растянулось чуть ниже него. Он был у основания L и смотрел на длинную часть, короткая часть была справа от него. В утреннем свете и покое вода была абсолютно, совершенно неподвижна. Он мог видеть отражения деревьев на другом конце озера. Сверху вниз в воде они казались почти как другой лес, перевернутый лес, чтобы соответствовать реальному. Когда он наблюдал, большая птица — он думал, что она выглядела как ворона, но она казалась больше — полетела с вершины настоящего леса, и отражение совпало с ней. Все было зеленым, настолько зеленым, что это наполнило его.. Лес был в значительной степени составлен из сосен и ели, и низкими кустами, они росли тут и там, и густой травой, и какой-то другой очень маленькой травой-щеткой повсюду. Он не мог опознать большую часть этого — кроме вечнозеленых растений — и некоторых листовых деревьев, которые он думал, могли быть осиной. Он видел изображения осин в горах по телевизору. Сельская местность вокруг озера была умеренно холмистой, но холмы были небольшими — и скал было очень мало, кроме как слева от него. Там лежал каменистый хребет, выходящий на озеро, высотой около двадцати футов.

Если бы самолет упал немного влево, он бы ударил о скалы и не попал бы в озеро. Он бы разбился.

Разрушенный.

Слово пришло. Я был бы разрушен и разорван и разбит. Загнан в скалы и уничтожен.

Удача, подумал он. Мне повезло, мне повезло. Но он знал, что это неправильно. Если бы ему повезло, его родители не развелись бы из-за Тайны, и он бы не летал с пилотом, у которого был сердечный приступ, и он не был бы здесь, где ему нужно было бы иметь удачу, чтобы избежать быть уничтоженным.

Если удача покинет тебя, подумал он, тебе не повезет.

Он снова покачал головой — морщась. Другое дело не думать.

Каменистый хребет был закруглен и казался каким-то песчаником с кусочками более темного камня, вкрапленного в него. Прямо через озеро от него, во внутреннем углу L, находился холм с палками и грязью, поднимающийся из воды добрых восемь или десять футов. Сначала Борис не мог определить что это, но знал,, что это видел это в фильмах. Затем маленькая коричневая голова выскочила на поверхность воды возле кургана и начала плыть по короткой ноге L, оставляя за собой рябь V, и он вспомнил, где видел это. Это был бобровый дом, названный бобровой ложей, который он видел по общественному каналу.

Рыба прыгнула. Не крупная рыба, но она произвела большой всплеск возле бобра, и, как будто по сигналу, внезапно появились небольшие всплески со всех сторон озера — вдоль берега — когда рыба начала прыгать. Сотни из них прыгали и били по воде. Борис некоторое время наблюдал за ними, все еще в полумраке, все еще не соображая хорошо. «Пейзаж был очень красивым», — подумал он, и на него можно было взглянуть по-новому, но все это было зеленовато-голубым пятном, а он привык к серому и черному в городе, к звукам города. Движение, люди говорят, все время звучит — гул и скулит город.

Здесь сначала было тихо, или он думал, что тихо, но когда он начал слушать, действительно слушать, он слышал тысячи вещей. Шипение и размытость, мелкие звуки, пение птиц, гул насекомых, брызги от прыжков рыб — здесь был сильный шум, но шум, который он не знал, и цвета для него были новыми, а цвета и шум смешались в его голове, чтобы сделать зеленовато-синее пятно, которое он мог слышать, слышать как шипящий пульс, и он все еще был слаб.

Очень устал.

Настолько ужасно тяжелый день, потребовавший много энергии, опустошил его. Он предположил, что все еще был в каком-то шоке от аварии, и все еще была боль, головокружение, странное чувство.

Он нашел другое дерево, высокую сосну без веток до вершины, и сел спиной к ней и глядя на озеро с солнцем, согревающим его, и через несколько мгновений его глаза закрылись и он снова уснул.

Глава5

Его глаза распахнулись, распахнулись, и он мгновенно узнал о себе все, он вспомнил все. Ему невероятно, безумно хотелось пить. Во рту пересохло, во рту был противный и липкий привкус. Его губы были потрескавшимися и чувствовал, как будто они были в крови и если он не не выпьет немного воды, он чувствовал, что он будет чахнуть и умирать. Ему нужно было много воды. Столько воды, сколько можно найти. Он чувствовал жажду и ожег на лице. Был полдень, солнце припекало и жарило его, пока он спал, и лицо его сгорело и покрылось волдырями.. Что отнюдь не утоляло жажду, а только усугубляло ее. Он встал, опираясь на дерево, чтобы подтянуться, потому что все еще ощущал боль и оцепенение, и посмотрел вниз на озеро.

Это была вода. Но он не знал, сможет ли он пить из озера.. Никто никогда не говорил ему, можно или нельзя пить из озера. Была также мысль о летчике.

Внизу в синеве с самолетом, привязанным, кузов…

Ужасно, подумал он. Но озеро было синим и мокрым, его рот и горло высохли от жажды, и он не знал, где можно было бы найти другую воду.. Кроме того, он, вероятно, проглотил тонну этой воды, когда вылезал из самолета и добирался до берега. В фильмах всегда изображали героя, который находил чистый источник с чистой сладкой водой для питья, но в фильмах у них не было авиакатастроф, разбухших лбов, ноющих тел и жажды, которые разрывали героя до тех пор, пока он не мог думать. Борис сделал небольшие шаги вниз по берегу к озеру. Вдоль края была густая трава, и вода выглядела немного мутной, и в воде плавали маленькие веточки, мусор, маленькие жуки. Но там было бревно, простирающееся примерно на двадцать футов в воду озера — со старыми остатками веток, торчащими вверх, почти как ручки. Он балансировал на бревне, держась за края веток, и прошел мимо сорняков и мутной воды.

Когда он был там, где вода была чистой, и он не увидел плававших насекомых, он встал на колени на бревно, чтобы выпить. Глоток, подумал он, все еще беспокоясь о воде озера — я просто сделаю глоток. Но когда он поднес чашечку ладони ко рту и почувствовал, как холодная вода озера стекает по его потрескавшимся губам и языку, он не мог остановиться. Он никогда, даже в долгих поездках на велосипеде жарким летом, не испытывал такой жажды. Как будто вода была больше, чем вода, как будто вода стала всей жизнью, и он не мог остановиться. Он наклонился и приставил свой рот к озеру, пил и пил, глубоко тянул ее большими глотками. Он пил, пока его живот не распух, пока он чуть не упал с бревна, затем он встал и пошатываясь, пошел к берегу.

На берегу ему сразу стало плохо и большую часть воды вырвало. Но его жажда исчезла, и вода, казалось, тоже уменьшила боль в его голове — хотя солнечный ожог все еще давал о себе знать и его лицо болело.

«Так.» Он чуть не подпрыгнул от слова, произнесенного вслух. Звук показался неуместным. Он попробовал это снова. «Итак. Итак. Вот и я.»

И вот, подумал он. Впервые с момента аварии его разум начал работать, его мозг сработал, и он начал думать.

Вот и я — а это где? Где я?

Он снова подтянулся к берегу к высокому дереву без веток и снова сел спиной к грубой коре. Сейчас было жарко, но солнце стояло высоко и сзади, и он сидел в тени дерева в относительном комфорте. Нужно было подумать, что бы во всем разобраться.

Вот я и нигде.. Разумом он пытался понять где находится и что произошло., все, что произошло, и он не мог принять это. Все это превратилось в хаус, который не имел никакого смысла. Он сидел и думал и о каждом происшествии отдельно-пытаясь разобраться… Он летел на север, чтобы навестить отца на несколько месяцев, и у пилота случился сердечный приступ, и он погиб, а самолет разбился где-то в канадском северном лесу, но он не знал, как далеко они летел или в каком направлении или где он был…

Помедленнее, подумал он. Еще медленнее.

Меня зовут Борис Цварт, мне тринадцать лет, и я один в северных лесах Канады.

Хорошо, подумал он, это достаточно просто.

Я летел навестить отца, и самолет разбился и упал в озеро.

Вот так. Короткие мысли.

Я не знаю, где я.

И это значит много. Более того, они не знают, где я, имеется в виду кого-то, кто может захотеть меня искать. Поисковики.

Они будут искать его, искать самолет. Его отец и мать будут в бешенстве. Они разорвут мир на части, чтобы найти его. Борис видел в новостях поиски, фильмы о потерянных самолетах. Когда самолет падал, они проводили обширные поиски, и почти всегда они находили самолет в течение дня или двух. Все пилоты представили планы полета — подробный план того, где и когда они собирались лететь, со всеми объясненными курсами. Они придут, они будут искать его. Они получат правительственные самолеты и покроют обе стороны плана полета, поданного пилотом, и будут искать, пока не найдут его.

Возможно даже сегодня. Они могут прийти сегодня. Это был второй день после крушения. Борис нахмурился. Был ли это первый день или второй день? Они спустились во второй половине дня, и он провел всю ночь на берегу озера.. Итак, это был первый настоящий день. Но они все еще могут прийти сегодня. Они начали бы поиск сразу же, когда самолет Бориса не прибыл.

Да, они, вероятно, придут сегодня. Вероятно, прилетят сюда с самолетами-амфибиями, маленькими самолетами-бушами с поплавками, которые могут приземлиться прямо здесь, на озере, забрать его и отвезти домой.

Какой дом? Дом отца или дом матери. Он остановил мышление. Это не имело значения. Либо его отцу или обратно к его матери. В любом случае он, вероятно, будет дома поздно ночью или рано утром, дома, где он сможет сесть и съесть большой, сырный, сочный бургер с помидорами и картофелем фри с кетчупом и густым шоколадным коктейлем.

И он почувствовал голод.

Борис потер живот. Голод был там, но что-то еще — страх, боль — сдерживали его. Теперь, с мыслью о гамбургере, пустота ревела из него. Он не мог поверить в голод, никогда не чувствовал его таким образом. Вода в озере наполнила его желудок, но оставила его голодным, и теперь оно требовало еды, кричало о еде.

Ему, абсолютно нечего было есть.

Ничего.

Что они делали в фильмах, когда с ними случалось вот так? О, да, герой обычно находил какое-то растение, которое, как он знал, было полезно есть, и которое было пригодно для еды. Просто ели растение, пока желудок не был полон, или использовали какую-то симпатичную ловушку, чтобы поймать животное и приготовить его на гладком небольшом огне, и довольно скоро у него была полная еда из восьми блюд.

Беда, подумал Борис, оглядываясь вокруг, заключалась в том, что все, что он мог видеть, это трава и трава-щетка. Не было ничего очевидного для еды, кроме как около миллиона птиц и бобра, которого он никогда не видел, чтобы его ловили и готовили, и даже если он получит его, у него не будет спичек, чтобы он не мог развести огонь… Ничего.

Мысли о голоде не уходили из головы и желудок требовал пищи.. У него ничего не было.

Ну, почти ничего. На самом деле, подумал он, я не знаю, что у меня есть или нет. Может быть, я должен попытаться выяснить, как я стою. Это займет мои мысли и я перестану думать о еде. Пока они не найдут меня.

У Бориса когда-то был учитель английского языка, парень по имени Георгий, который всегда говорил о том, что нужно быть позитивным, думать позитивно, быть в курсе всех событий. Так выразился Георгий — оставайтесь позитивными и оставайтесь в курсе событий. Борис подумал о нем сейчас — интересно, как оставаться позитивным и оставаться здесь одному и без пищи?. Все, что сказал бы Георгий, это то, что я должен быть мотивирован. Он всегда говорил детям, чтобы они были мотивированы.

Борис сменил положение, — он сидел на коленях. Он полез в карманы, вынул все, что имел, и положил его на траву перед собой.

Это было достаточно жалко. Четверть, три цента, никель и две копейки. Машинка для стрижки ногтей. Бумажная складка с двадцатидолларовой купюрой — «На случай, если вы застрянете в аэропорту какого-то небольшого городка и вам придется купить еду», — сказала его мать — и несколько странных кусочков бумаги.

И на поясе, как-то все еще там, топор, который дала ему его мать. Он забыл об этом, а теперь потянулся, вынул и положил в траву. На режущей кромке лезвия уже образовывалось пятно ржавчины, и он протер его большим пальцем.

Это была нужная вещь

Он нахмурился. Нет, подожди — если он собирался играть в игру, то мог бы сыграть в нее правильно. Георгий сказал бы ему, чтобы он прекратил бездельничать. Получите мотивацию. Посмотри на все это, Борис.

На нем была пара хороших теннисных туфель, теперь почти сухих. И носки. И джинсы, и нижнее белье, и тонкий кожаный ремень, и футболка с такой разорванной ветровкой на нем висели в клочьях. И часы. У него на запястье были цифровые часы, но они разбились от удара — маленький пустой экран — и он снял их и почти выбросил, но остановился и положил часы на траву с остальными вещами.

Это было все..

Нет, подождите. Еще одна вещь. Это было все, что у него было, но у него тоже был он сам. Георгий вбивал это в них: «Вы — ваш самый ценный актив. Не забывайте об этом. Вы — лучшее, что у вас есть».

Борис снова оглянулся. Я бы хотел, чтобы ты был здесь, Георгий. Я голоден, и я обменял бы все, что имею, на гамбургер.

«Я голоден.» Он сказал это вслух. Сначала в нормальных тонах, потом все громче и громче, пока он не орал. «Я голоден, я голоден, я голоден!»