Бесплатный фрагмент - Нераскаявшиеся каины

Преступность зародилась еще в библейские времена, когда Каин убил Авеля. Хотя, наверное, еще раньше. С тех пор Добро и Зло не прекращают борьбу.

Глава первая. При царях-императорах

КОЛДУЙ, БАБА, КОЛДУЙ, ДЕД!

В борьбе с колдовством, чародейством и заговорами особенно суров был ХVII век, когда повсеместно запрещались любые традиционные народные обычаи и праздничные увеселения. Заподозренных в знахарстве и «волшбе» на Руси либо сжигали в обложенных соломой срубах, либо отправляли в далекую ссылку.

Веселый Семейка

Дьячок Печерского монастыря Семейка (Семен) Григорьев и думать не мог, что попадет, как кур в ощип. Шёл себе однажды в начале марта 1628 года в кремль, в воеводскую канцелярию с каким-то поручением, а на Благовещенской площади Нижнего Новгорода сверток какой-то валяется.

Долго колебался дьячок: поднять, не поднять? Но любопытство пересилило. Решил посмотреть. А там — тетрадка с «рафлями».

Тут нужно сделать небольшое отступление. «Рафли» — это книги или просто разграфленный на клеточки лист бумаги. Каждая клеточка соответствовала определенной цифре, а по цифре, как думали в то время, можно определить, что человека ждет в будущем. Бросил на «рафли» ячменное зерно — вот и все гадание. «К таким книгам, — писал Николай Костомаров, — принадлежали „Аристотелевы врата“, „Шестокрыл“, „Острономы“, „Зодей“, „Альманах“, „Звездочетье“; сущность последних состояла в отыскании влияния, какое имели на судьбу человека и на обстоятельства его жизни небесные светила, дни, часы… Это были своего рода учебники волшебства».

Семейка, несмотря на то, что держать у себя «рафли» было крайне опасно, был человеком открытым. Не утерпел — похвастался своей находкой перед монастырским певчим Исихием, а затем и перед старцем Варсонофием. А Варсонофий был, выражаясь современным языком, штатным «стукачом». И вскоре узнали про Семейку не только настоятель, но и патриарх Московский и всея Руси Филарет. Он лично допросил дьячка в своих апартаментах. Рафли попелел сжечь, а Семейку переправить в Печёрский монастырь, где «сковать в ножные железа, и быти ему монастырских черных службах год».

Надо сказать, Семейка еще легко отделался.

Вот Досада!

В том же самом 1628 году крестьянин Нижегородского уезда Иван Левашов обвинил в чародействе другого крестьянина, Максима Иванова. «Давал-де тот Максимко жене моей пить траву, и она-де от той травы умерла», — говорилось в его челобитной на имя воеводы. Однако архимандрит Рафайло обвинения Левашова опроверг. Он заявил, что жена крестьянина «умерла судом Божием, а не от травы».

Но челобитчик затаил на Иванова злобу лютую. Спустя некоторое время он сдал его властям скрученного по рукам и ногам. Как явствует из следственного дела, якобы Максимко зашел к Левашову «для конского ж леченья», но лошадь после этого, выражаясь современным языком, стала вести себя совершенно неадекватно.

Тут уж с Максимкой не церемонились. Под пыткой он «поклепал (то есть выдал, — С.С.-П.) пять человек».

Двое «поклёпанных», не дожидаясь ареста, быстренько сделали ноги, а мордвина Веткаска заковали в цепи как опаснейшего государственного преступника. Он подвергся пыткам и был замучен до смерти. Максимку Иванова и его сына Родку отправили в ссылку в Пелым. Левашов скончался в ходе судебного разбирательства «от загустения крови и переполняния ея». То ли Максим Иванов действительно наслал на него «порчу», то ли просто совесть замучила, поскольку понял, что обрёк на страдания невиновных…

Но деревня Досада ещё не однажды будет фигурировать в следственных делах о чародействе. Может быть, жили здесь потомственные колдуны, а может быть, ведовство просто было удобным поводом для того, чтобы оклеветать человека?

.В 1649 году крестьянин Ивашка Иванов направляет воеводе челобитную, в которой извещает о том, что его брату Илье учинена женою последнего «скорая поругательная смерть». И вдову брата доставляют на «распрос», она признается в том, что действительно мужу своему давала «коренье в квасу, и после того муж на третий день умер». Но колдунья оставляла для себя маленькую лазейку. Мол, давала это питьё «не для смерти, а от привороту, чтоб муж жил с нею в любви».

Ивашка Иванов с таким заявлением был не согласен. «Какая тут любовь! — восклицал он. — У брата моего от тое отравы главу против темени разорвало и очи выломило вон, и утробу разорвало».

Но отравительница долго не мучилась: её сожгли в срубе.

Чтоб иным неповадно

Для полноты картины стоит подкрепить процитированные выше архивные документы еще одним «делом о чародействе», датированным 1676 годом. Н. Новомбергский в своей монографии «Врачебное строение в допетровской Руси», изданной в 1907 году в Томске и ставшей сегодня библиографической редкостью, рассказывает о казни пушкаря Панки Ломоносова и его жены Аноски. Они были осуждены по указу, повелевавшему «дать им отца духовного и сказать им их вину в торговый день при многих людях, и казнить смертью, сжечь в срубе, чтоб иным неповадно было так воровать и людей кореньем до смерти отравлять».

СЛОВА И ДЕЛА БАНДИТСКИЕ

В 1742 году, на Макарьевской ярмарке начались дерзкие ограбления. Неистощим был на выдумку Ванька Каин.

Месть за обиду

В 1779 году вышла в свет повесть Матвея Комарова «История Ваньки Каина». Однако её герой не забыт. Популярный в конце XIX — начале XX веков историк и писатель Даниил Мордовцев объяснял этот феномен тем, что знаменитый вор вместе с Гришкой Отрепьевым, Стенькой Разиным, Мазепой и Пугачевым был предан церковной анафеме, а у народа обиженные всегда вызывали сострадание. Но, наверное, разгадка в другом: слишком яркие это были личности.

Ванька Каин (на самом деле его звали Иваном Осиповым) родился в 1718 году в крестьянской семье под Ростовом в селе Иваново (ныне Иваново-Рудаково Ярославской области). Тринадцатилетним подростком его отправили в Москву в услужение к купцу Петру Филатьеву.

Тот жил на широкую ногу: дом высокий, каменный, амбары, сад фруктовый. Но скуп был купец — держал своих холопов впроголодь. И не выдержал Ванька — проник в погреб, где припасы хранились, где и был пойман. Хозяин самолично высек его розгами, и затаил на него малец злобу за нанесенную ему обиду.

Однажды Ванька познакомился с вором Камчаткой. Настоящее его имя было Петр Смирной-Закутин (по другим данным, Петр Романов). После смерти отца мать отдала сына работать на фабрику. Потом его забрили в солдаты. Из Казани, где стоял полк, Камчатка сбежал. Он добрался до Москвы, и здесь дезертира ловят. Но Камчатке снова удается сбежать, и он становится членом воровской шайки.

Разные источники по-разному описывают обстоятельства побега Ваньки Каина из дома Филатьева. Несомненно одно: Каин Петра Дмитриевича ограбил. Я ознакомился с подлинником розыскного дела Ваньки Каина, вот его показания: «… видя его спящего (Филатьева, — С.С.), отважился тронуть в той же спальне стоящего ларца его, из которого взял денег столь довольно, чтоб нести по силе моей было… Висящее же на стене его платье на себя надел, и из дому тот же час не мешкав пошел». Но Каин не говорит ничего о надписи, оставленной на воротах: «Пей водку, как гусь, ешь хлеб, как свинья, а работай у тебя черт, а не я». Вероятно, это придумка. Ванька Каин, по свидетельству современников, не умел ни читать, ни писать.

Первые «подвиги»

Камчатка повёл своего нового друга «под мост Каменный», где кучковались ворье и разная голь кабацкая. И они приняли новичка в свое сообщество — Ванька выставил по этому случаю ведро «зелена вина».

В архивных фондах мне попалась еще одна любопытная книжица с очень длинным названием: «Жизнь и похождения российскаго Картуша, именуемаго Каина, известнаго мошенника и того ремесла людей сыщика, за раскаяние в злодействе получившаго от казны свободу, но за обращение в прежний промысел сосланнаго вечно на каторжную работу, прежде в Рогервик, а потом в Сибирь, писанная им самим, при Балтийском порте, в 1764 году». Но это — явная подделка, хотя неизвестный автор, по всей видимости, всё же пользовался какими-то не дошедшими до нас источниками. От имени Ваньки Каина он рассказывает о первом совместном с Камчаткой преступлении — ограблении соседа Филатьева: «Пришед к попу… отпер в воротах калитку. В то время усмотрел нас церковный сторож, и, вскоча, спрашивал нас: „Что мы за люди, и не воры ли?“. Тогда товарищ мой ударил его лозою (коромыслом, — С.С.-П.) … В покое попа ничего не нашли, кроме попадьи его сарафан, да долгополый кафтан, я и облачился в него».

Рядом с медведем

Но вскоре после этого люди Филатьева отыскали Ваньку Каина. Купец приказал посадить его на цепь рядом с медведем. И не кормить — ни того, ни другого. Он думал, что с голодухи медведь съест беглого холопа.

Выручила Ваньку смазливая внешность. Дворовая девка Авдотья давно по нему сохла. Она тайком носила ему еду, а Ванька делился с косолапым. И тот его не трогал.

Однажды Авдотья шепнула Ваньке:

— Барин-то в страхе нонеча. Он солдата одного батогами потчевал, тот и окочурился враз. Тело его в сухой колодезь бросили, куда сор высыпают.

Первый донос

Утром пришёл к хозяину дома полковник Пашков, давний его знакомый. И решил Филатьев показать ему, как наказывают нерадивых холопов. Но Ванька Каин не лыком шит.

— Слово и дело государево! — крикнул он, когда повели его для показательной порки.

Это были в то время магические слова. Они означали, что человек желает донести о каких-то важных преступлениях. И Пашков, хоть и в дружестве был с хозяином дома, не мог не переправить Ваньку на Лубянку, где размещалась Тайная розыскных дел канцелярия. Он знал: в противном случае его никто не милует, головой ответит.

Московский губернатор, граф Семен Андреевич Салтыков, допросил беглого холопа. Слова его подтвердились. В заброшенном колодце нашли труп солдата, забитого до смерти. И Филатьева взяли под стражу. А Ванька согласно тогдашним законам получил волю вольную. Было ему тогда всего пятнадцать годков.

«Коновод» ворья

Очень быстро Ванька Каин стал главарем воровской шайки, а Камчатка — его подручным. Ум и хитрость вожака были оценены по достоинству. Его называли «коноводом».

Список преступлений Каина в те годы занял в розыскном деле едва ли не десяток страниц. На Яузе он грабит дом придворного лекаря Евлиха. Та же участь постигла и хоромы дворцового закройщика Рекса в Немецкой слободе. Следующая же серия грабежей была совершена по наводке уже упоминавшейся Авдотьи, с которой Ванька Каин повстречался случайно. Она указала на дом помещика Татищева, и это преступление отличалось от всех остальных. В нем участвовала… курица, которую перекинули в огород Татищева через забор. Это был повод для того, чтобы разведать обстановку. И ночью шайка проникает в дом помещика, находит в сундуках серебряную утварь, золото, деньги. Но нести поклажу тяжело. Разбойники пробираются к дому генерала Шубина, крадут у него лошадей, забирают столовое серебро, как и все остальное, и благополучно скрываются.

Однако полиция все ближе подбирается к Каину, и он направляется на Волгу, к Макарьеву.

Макарьевские грабежи

На ярмарке в Макарьеве людно. Идут оживленные торги, и Каин осматривается. Наибольший интерес вызывают у него амбары армянских купцов. Один из них закрывает торговлю и отправляется, чтобы купить мясо. И тогда Ванька Каин затевает самую настоящую провокацию. Он отряжает одного из членов своей шайки к гауптвахте. Тот кричит: «Караул!». Солдаты берут под ружье и незадачливого армянского купца, и каинского посланца. А Каин извещает сторожа, что его хозяин на гауптвахте. Сторож покидает свой пост, шайка вламывается в амбар и находит немалые деньги. Их зарывают в песок, ставят палатку и начинают торговать разной мелочью, купленной заранее. Полиция и не подозревает, что «купцы» являются на самом деле ворами. А когда арестованного члена шайки отпускают с миром (он заявил, что крикнул «Караул!» по ошибке), дождавшись ночи, Каин с товарищами исчезают, чтобы… снова вернуться.

Дерзость Каина поражает. В колокольном ряду он прячется под прилавком и, выбрав удобную минуту, крадет серебряный оклад иконы. Это тут же было замечено. Ваньку Каина хватают под белы рученьки. И он прибегает к уже однажды опробованному способу, кричит:

— Слово и дело!

Каина доставляют к полковнику Редькину, командированному в Макарьев с особым отрядом по сыскным делам. И Каина снова сажают на цепь.

Его выручает Петр Камчатка. Он покупает калачи и раздает их всем, в том числе и Каину. В одном из калачей спрятана отмычка. И Ванька словно растворяется в воздухе.

Он бежит к татарам и находит в их стане мурзу, спящего в своей кибитке. Даже преследуемый Каин «сшучивает шуточку». Он привязывает ногу спящего к стремени лошади, бьет её нагайкой, и испуганный жеребец скачет во весь опор, унося за собой татарина. А Каин забирает «подголовник» — подушку, на которой спал мурза. В ней — деньги.

Вскоре Ванька Каин снова оказывается в Макарьеве. Там он идет в баню, но сюда с обыском наведывается отряд драгунов. Ваньку задерживают в одних портках, но он заявляет, что в бане у него украли одежду, деньги и паспорт, а сам он — купец, который приехал сюда торговать. И его отпускают.

Каин добирается до Нижнего Новгорода в надежде встретить здесь своих товарищей. И интуиция его не обманула.

«Палочка-выручалочка»

В Нижнем и Москве шайка гостила недолго. Этот визит Каина ознаменовался его очередным арестом. Ограбив в одном из монастырей келью грека Зефира, Каин соблазнился двумя миниатюрными пистолетами. На этом и погорел. Грек опознал их, и по его указке скупщица краденого была арестована. Она выдала место, где находился Ванька Каин. Его тоже взяли под стражу.

Но у Каина есть «палочка-выручалочка» — Петр Камчатка. Он подкупает караульного вахмистра, скупщицу краденого ведут в баню, и она исчезает. А раз нет доносителя — нет и преступления. Так рассуждали тогда в Тайной канцелярии.

Второй поход на Волгу

Каин снова на свободе. Но совершать грабежи в Москве стало опасно. И он вновь направляется на Волгу.

Шайка держит путь к Фролищевой пустыне. По дороге как бы мимоходом грабит цыганского барона. Но затем Каин изменяет первоначальный план. Он поворачивает к Шёлковому затону, расположенному на левом берегу Волги, ниже села Исады. Он отделен от Волги песчаной косой, и «коновод» решает, что это очень удобное место для нападения на плывущие по Волге струги.

Но здесь и своих разбойников навалом. Шайка Каина вливается в ватагу Мишки Зари, в которой насчитывалось до трехсот человек. Лихие люди нападают на винный завод, грабят его, захватывают для выкупа неведомо как оказавшегося здесь «грузинского князя». После этого сподвижники Ваньки Каина скрывается в дремучих Керженских лесах.

Вотчина Шубина

Около месяца «залегала на дне» шайка. Больше Каин выдержать не смог — повёл своих удальцов к Работкам. Село это было пожаловано императрицей Елизаветой бывшему своему фавориту Алексею Шубину, сосланному Анной Иоанновной на Камчатку. Но Елизавета его вернула и осыпала всякими милостями.

Шубин был богат. Каин надеялся взять здесь большую добычу. Но, разведав обстановку, понимает, что грабежу должна предшествовать серьезная подготовка. И следующей весной шайка Ваньки Каина по Владимирскому тракту под видом странников приходит в село Избылец. Здесь Каин покупает четыре лодки и добирается водным путем до Работок. Но Шубина нет, он на охоте. Впрочем, разбойники особо не переживают. Они врываются в его усадьбу, выносят все ценное, а управляющего и приказчика берут в заложники. Убедившись, что за шайкой никто не гонится, Каин отпускает заложников на волю.

После этого Ванька грабил суда на Суре, оставил свой след в селах Языково и Барятино.

Ванька-сыщик

Долго не могли изловить эту шайку. Но, набив карманы золотом и драгоценностями, Ванька Каин решил легализоваться. Он явился в Сыскной приказ с челобитной. «Сим о себе доношением приношу, — говорилось в ней, — что я забыл страх Божий и смертный час и впал в немалое прегрешение. Будучи в Москве и прочих городах, мошенничал денно и нощно».

Покаявшись, Ванька Каин приложил к этой бумаге полный список членов своей шайки, в которой насчитывалось больше трех десятков человек, и заявил, что может изловить всех до единого, если ему дадут в распоряжение конвой.

Подумали, поразмыслили в Сыскном приказе и приняли предложение разбойника. Дали ему 14 солдат и подъячего Петра Донского. И в первую же ночь Ванька Каин «переловил» многих. Как своих, так и чужих. В разных источниках называются разные цифры — от 30 до 103 человек.

После этой операции Каина стали официально именовать доносителем. Но Ваньку нагло обманули. Ему не выплатили не только премиальных, но даже не компенсировали личных расходов по розыску и поимке преступников. И Ванька разобиделся. Если раньше прикидывался раскаявшимся, то теперь стал мстить своим обидчикам, обвинять их в мздоимстве. И сам занялся вымогательством и шантажом.

Чтобы обезопасить себя, Каин пишет в Сенат челобитную, где сообщает, что бывшие коллеги по сыску возводят на него разные поклепы потому, что завидуют. И Сенат поверил. 3 октября 1744 года выходит в свет указ, согласно которому следовало никакие доносы на Каина не принимать!

После этого Ванька стал действовать еще наглее. Он завел себе подручных — Федора Парыгина и Тараса Федорова. Однажды эта троица ворвалась в дом зажиточного крестьянина Еремея Иванова, избила его, отобрала деньги и ценные вещи, да еще и похитила племянницу Иванова. За неё пришлось вносить выкуп.

Крестьянин обратился с жалобой в Тайную канцелярию. Ваньку и его сподвижников арестовали. Под пытками Федоров и Парыгин признались даже в том, чего не совершали. Их сослали в Сибирь, а Ванька был «нещадно бит плетьми», но его опять отпустили. В знак признательности он сдал своего закадычного друга Камчатку.

Камчатку сослали в Оренбург, а за Ванькой Каином установили негласное наблюдение. И он в очередной раз попался. Стало ясно, что причастен к похищению 15-летней дочери солдата Коломенского полка Федора Зевакина. И Ваньку Каина взяли под стражу. А на дыбе он рассказал обо всех своих похождениях.

Вынесенный Ваньке смертный приговор за заслуги перед Сыскным приказом все же заменили каторгой. А на забайкальских рудниках Ванька якобы начал слагать песни. Нет, что ни говори, а талантливым был он человеком!

РАЗБОЙНИЧИЙ МАТРИАРХАТ

Случайно это или нет, но едва ли не половину разбойничьих ватаг на Нижегородчине в старину возглавляли женщины. Может быть, они отличались хитростью, осторожностью, изобретательностью, могли предвидеть, как будут развиваться события? Может быть, проявляли большую храбрость и жестокость, чем остальные? Так или иначе, но им доверяли бразды правления.

Степанида

Николай Некрасов, когда писал о представительницах прекрасного пола, которые и коня на скаку остановить могли, наверное, зрительно представлял образ нижегородки. Такой, как Степанида Ветлужская.

Её шайка орудовала на Ветлуге и Усте задолго до разинского мятежа. Неподалеку от современных деревень Раскаты и Городище располагался наблюдательный пункт лихой ватаги — на шихане (так местные жители называют холмы) Бабья гора. Отсюда, как на ладони, открывалась вся панорама судоходства на реках. Здесь же, как гласит предание, и зарыты награбленные сокровища. «Черные копатели» до сих пор ищут их, но, увы, безуспешно.

У Степаниды было под началом 12 молодцов. Пять раз нижегородские воеводы предпринимали попытки выкурить их из глубоких пещер в крутом обрыве холма. Но даже пушки не помогали. Разбойники по прорытым ими подземным ходам уходили в дремучие леса, а там в буреломе чёрт ногу сломит.

Но на шестой раз стрельцы сумели тайно перекрыть все пути-дороги, ведущие в непролазную чащу. И Степанида, оставшись одна (все её сподвижники были перебиты), бросилась с кручи в Ветлугу. Она знала, что в противном случае её ждут мучительные пытки и не менее мучительная казнь.

Семейные бандформирования

Как попадали женщины в разбойничьи ватаги? Поначалу удальцы находили себе зазнобу, которая в случае необходимости могла спрятать своего возлюбленного от розыска или погони. Некоторые из них становились потом верными спутницами душегубов и делили с ними все невзгоды тяжелой, но зато вольной, лесной жизни.

Архивные документы рассказывают: только на Фадеевых горах близ села Бармина в 50-х годах XVII века в землянках проживали «шесть баб мужних и две девицы, освидетельствованы же как уже рожавшие». Они готовили пищу, стирали белье, но появившиеся на свет младенцы из-за суровых условий и антисанитарии, как правило, погибали. И, погоревав, «бабы мужние» вместе со своими избранниками начинали заниматься грабежами. И проявляли порой себя на этом поприще так, что разбойники волей-неволей признавали их превосходство и выбирали своими лидерами. А чтобы самоутвердиться, новоиспеченные атаманши старались козырнуть невиданной дотоле удалью и жестокостью.

Одной из самых крутых женщин-атаманш была Катерина, шайка которой действовала в лесах между селами Нерядово и Демешкино. Там до сих пор один из оврагов называют Катерининым, хотя и недобрую память она о себе оставила. Здесь тоже якобы зарыты награбленные сокровища, а их охраняют черепа и скелеты убитых купцов — Катерина никого не щадила, никого в живых не оставляла, даже малых ребятишек. Но заговорённые клады никому не даются в руки…

Не меньшей жестокостью отличались и боевики банды Натальи-старицы. Формировалась она совсем по другому принципу: мать-атаманша, женщина уже немолодая, но крепкая и расчетливая, призвала под разбойничье знамя восьмерых своих сыновей. Смерть ждала всякого, кто показывался ночью на дороге, ведущей из Мурома в Арзамас, да и тех, кто решил переждать до утра у обочины тракта.

С семейной воровской шайкой долго не могли справиться. Застигли каратели её врасплох, когда разбойники расположились на ночлег. Избу, где они остановились, подпалили с четырех сторон, и Наталья с сыновьями сгорела заживо.

Семейной была и банда сестер Ульяны и Прасковьи. Они устроили свое тщательно замаскированное логово в лесах под Балахной, нападая время от времени на проходившие мимо купеческие суда. Облавы, которые устраивали стрельцы, заканчивались тем, что разбойницы ускользали одними им ведомыми звериными тропами.

И все же балахнинский воевода перехитрил коварных сестриц. Он пустил по Волге совершенно не охраняемый, на первый взгляд, караван торговых судов. Но как только волжские пираты под предводительством лихих атаманш пошли на абордаж, из укрытия выскочили затаившиеся стрельцы и открыли беспорядочную пальбу. Одним из выстрелов Прасковья была убита. А Ульяна, распрощавшись со своими молодцами, согласно людской молве постриглась в монахини. Но вот замолила ли она свои и сестрицыны тяжкие грехи — это никому не известно.

СИЯТЕЛЬНЫЕ САДИСТЫ

Три с половиной века назад появилась на свет будущая «соцарица» российская, мать императрицы Анны Иоанновны и бабка регентши малолетнего монарха Ивана Антоновича, Анны Леопольдовны, Прасковья Федоровна Салтыкова. Род этот прославился прежде всего своими зверствами.

Ладный, складный, до крови жадный

Род Салтыковых ведет свой отсчет от «мужа честна из Прусс» (Пруссии, — С.С.-П..), поступившего на службу к московским князьям еще в ХIII веке. От него пошли боярские династии Туши и Морозовых. Потом от Морозовых отпочковались Салтыковы (одного из Морозовых, Михаила, прозвали Салтыком, что значило «ладный», «складный»).

Потомок Михаила Ивановича, по прозвищу Кривой, поддержал Лжедмитрия I и вынужден был бежать в Польшу. А вот племянник его, Федор Салтыков, примеру дяди не последовал и принял российское подданство. Царь Алексей Михайлович назначил его воеводой в Нижний Новгород. Случилось это в ноябре 1663 года.

Городовой воевода в то время какого-то определенного жалования не получал. И все они без исключения запускали руку в казну. А уж как свирепствовали — про то разговор отдельный. И кнутами пороли по их указке за самую малую провинность, и вешали «за татьбу и разбой», и головы заплечных дел мастера рубить уставали.

Федор Салтыков, как и его предок, Михаил Иванович, тоже был «ладный» и «складный», но еще и, как говаривали его современники, «до крови жадный». Участников так называемого Медного бунта в Москве Сидора Лапнинского, Михаила Артемьева, Микулу Харламова и Григория Логинова самолично кнутом сеёк принародно, ответственную работу эту палачу не доверил. Да и в другие дни, что называется, в охотку брался за кнут. Кожа потом с тела «ремнями сходила».

Забавы императрицы

Дочь Салтыкова, Прасковья Федоровна, в 1684 году стала женой 18-летнего брата Петра I, Ивана, который, как и Петр, считался государем. Только вот был он «скорбный головою», то есть, выражаясь современным языком, олигофреном.

В 1696 году Иван скоропостиженно скончался. «Соцарица» (другой «соцарицей» была супруга Петра I Евдокия Лопухина) с тремя малолетними дочерьми была взята под домашний арест в подмосковном селе Измайлове. Наведываться сюда разрешали только первенцу Петра Алексею, митрополиту Иллариону Суздальскому, уроженцу села Кириково Нижегородской губернии, да приказчику Аргамакову (Прасковья Федоровна имела большое вотчинное владение под Арзамасом). Позже он станет любовником царской вдовы. Когда тайное стало явным, Аргамакова сослали в Нижний Новгород.

Обладала ли экс-«соцарица» какими-то садистскими наклонностями, доподлинно неизвестно. А вот дочь ее, 37-летняя курляндская герцогиня Анна Иоанновна (ей российский трон достался благодаря дворцовым интригам), показала себя во всей красе.

Первым делом она издала указ, согласно которому тот, кто ронял на пол монету с портретом императрицы, подлежал наказанию батогами. Нельзя было и шептаться в присутствии третьего лица. По его доносу следствие возбуждала Тайная канцелярия. А уж если попал туда, живым не выйти. Впрочем, привлекали к суду даже тех, кто на каких-либо торжествах выпивал меньше бокала вина за здоровье императрицы.

16 декабря 1736 года в Нижний пришла депеша, подписанная Анной Иоановной. «Для пополнения царских зверинцев» требовалось отловить 60 лосей и оленей и в спешном порядке отправить их в Петербург.

Указ императрицы был исполнен. Но лоси и олени в зверинцы так и не попали. «Порфироносная Диана», как ее называли придворные пииты, повелела выпустить бедных животных в парке и сама же их перестреляла. Всех до единого.

Нередко императрица заглядывала в пыточную. Какое-то «непреходящее наслаждение» как выразился её биограф, испытывала Анна Иоанновна, глядя, как подозреваемых в «злом умысле» и тех, кто допускал «непотребные разговоры», подвешивали в «хомуте с вывихом членов и битьем кнутом», как дробили в тисках пальцы рук и ног или, «наложа на голову веревку и просунув кляп, вертели так, что пытаемый изумленным бывал». Не пропускала императрица и прочих экзекуций: когда осужденного вели на плаху или на виселицу, когда клеймили преступника, резали ему ноздри.

Она своего добились. Повсюду в России сновали шпионы и соглядатаи, страх сделался постоянным спутником каждого — и вельможи, и простолюдина. Этот кошмар продолжался почти десять лет — до самой кончины императрицы.

Другие Салтыковы

История сохранила немало имен представителей рода Салтыковых. И, как ни странно, почти все они отличались свирепым нравом.

Александр Меншиков, всесильный фаворит Петра I, первый российский генералиссимус, был смещён со всех своих постов внуком Петра, Петром II. Арестовал генералиссимуса не кто иной, как майор гвардии Салтыков. Светлейший князь был крепко побит.

Больше других известен брат отца Прасковьи Федоровны, дипломат Василий Петрович Салтыков, владевший селом Выездная Слобода под Арзамасом. Он был посланником при дворе короля Людовика ХVI, видел, как казнили монарха, но когда Россия разорвала отношения с революционной Францией, остался не у дел и начал срывать злость на своих крепостных. Как-то не верится даже, что человек, который общался с королями, герцогами и графам, прекрасно знал несколько европейских языков, правила этикета, славился своей галантностью и был неотразимым светским львом, мог снизойти до того, что сам до полусмерти порол крестьян, которые вовремя не платили оброк.

Кровавая Барыня

Самая известная из всех Салтыковых — Дарья Николаевна. В 1756 году она неожиданно овдовела, оставшись полновластной хозяйкой нескольких деревень, где проживало 600 душ крепостных. Не исключено, что Кровавая Барыня сама свела мужа в могилу и потребность убивать стала для нее такой же естественной, как прием пищи или утоление жажды. Поведение её стало неконтролируемым, гнев — необузданным, стремление причинить боль другому — постоянным.

Достаточно было заметить пятно на выстиранном белье — и на несчастную прачку обрушивалось все, что попадалось под руку: утюг, полено, скалка, ухват, сковорода. Но простой экзекуцией дело не кончалось. Полумертвую женщину Салтычиха приказывала слугам забить до смерти на глазах других холопов. Участь ослушника была предрешена — он в этом случае тоже лишался жизни. Поэтому все приказы помещицы выполнялись беспрекословно.

Крепостные пытались жаловаться, но Кровавая Барыня подкупала судейских и, узнав имена тех, кто писал петиции, подвергала их изощренным пыткам: поджигала волосы на голове, заживо бросала в котел с кипящей водой, рвала тело раскаленными щипцами. Не чуралась и каннибализма. Особым деликатесом для нее были жареные с грибами женские груди. Это была самая настоящая маньячка.

Кошмар в ее имении продолжался шесть лет. Только в 1762 году Екатерина II наконец-то соизволила дать ход жалобе крепостного, у которого Салтычиха убила одну за другой трех его жен. И чиновники юстиц-коллегии пришли в ужас: выяснилось, что сумасшедшая помещица загубила 138 невинных душ. Причем не только своих крепостных, но и таких же, как она, дворян. В их числе были, например, отставной любовник Кровавой Барыни граф Тютчев и его невеста.

Жуткие подробности преступлений Салтычихи привели в ужас всю Россию. Она приказывала сечь беременных женщин, наблюдая, как у них в это время случались выкидыши, привязывала к столбу раздетых догола мужчин и держала их всю ночь на лютом морозе, а наутро поливала кипятком… В общем, фантазия у нее была неуёмной. Такое нормальному человеку в голову прийти просто не может.

Маньячке был вынесен смертный приговор, поскольку «она немалое число людей своих мужска и женска пола бесчеловечно, мучительски убивала до смерти». Но приговор не вступил в силу — его заменили пожизненным заключением и стоянием в течение часа у позорного столба.

Поразительна живучесть этой маньячки. 11 лет просидела она в грязной яме, пока её не перевели в кирпичную клетку, пристроенную к монастырской стене. Но и тут проявилась ее звериная натура. Если кто-то подходил к клетке близко, слышал только матерные слова, да сквозь решетку окна просовывалась рука, намереваясь схватить проходящего за одежду.

Салтычиху бдительно охраняли. Но она все-таки сумела соблазнить караульного и забеременела. Ей в то время было… 50 лет.

Солдата приговорили к наказанию шприцрутенами и отправили в штрафную роту. Младенца у Кровавой Барыни, которая, кстати, прожила после этого еще 21 год, отняли, судьба его неизвестна.

ЛЕВЫЕ ДЕНЬГИ

Первый звонок

Под самый занавес 1818 года Александр Семенович Крюков был назначен нижегородским губернатором. Александр I знал своего назначенца давно. Крюков служил в конной гвардии, двенадцать лет был директором Государственного заемного банка. Растроганный честностью и преданностью Александра Семеновича, император пожаловал ему бриллиантовый перстень со своей руки.

Но пост губернатора достался Крюкову не сразу. Сначала он был вице-губернатором, то есть помощником Андрея Руновского. А тут — Отечественная война 1812 года. Вот уж где пришлось подсуетиться! Крюков формировал нижегородское ополчение, размещал эвакуированные из Москвы организации, беженцев. Работы хватало, на сон отводилось максимум четыре часа в сутки.

После смерти Руновского Крюков остался в той же должности. Губернатором был назначен Степан Быховец, кстати, родственник Крюкова. И Александр Семенович вдруг покупает большой дом всего за 8 тысяч рублей ассигнациями.

Супруга Крюкова, Елизавета Ивановна, соединила каменный дом с флигелем, а флигель надстроила, и здание сразу же было продано. Маленькая архитектурная переделка принесла Крюковым прибыль в размере 22 тысяч рублей.

Но не успели нижегородцы обсудить эту новость, как её затмила другая. После переноса в Нижний Новгород Макарьевской ярмарки, в губернском центре началось грандиозное строительство. И оказалось, что деньги уходили не на новые гостиницы, постоялые и доходные дома, не на ярмарочные павильоны, а налево. Во время ревизии Нижегородского уездного казначейства были обнаружены огромные по тем временам хищения. Некто Попов, назначенный казначеем, умудрился за шесть лет украсть 730 тысяч рублей! Причем вора-казначея на этот пост рекомендовал в свое время именно Крюков. Контроль за инвестициями, которые рекой потекли в город, был поставлен из рук вон плохо, что непростительно было для губернатора — бывшего банкира.

Началось следствие. Попова арестовали, и он как-то подозрительно быстро умер в тюрьме во время следствия. Злые языки утверждали, что казнокрада отравили. Но это Крюкова и спасло, император счел возможным оставить проштрафившегося губернатора на месте. Его отстранил от должности Николай I. Но уже по другому поводу. Сыновья Крюкова были декабристами.

Но Нижний Новгород ждали другие потрясения.

Короленко против Шакала

В апреле 1885 года редактор Казанской газеты «Волжский вестник» Николай Загоскин предложил сотрудничество писателю Владимиру Короленко, возвращавшемуся из сибирской ссылки. Речь шла о журналистских расследованиях. Предложение было лестным. «Волжский вестник» благодаря усилиям историка русского права, профессора Казанского университета Николая Павловича Загоскина, автора многочисленных монографий, был одним из самых читаемых изданий в России. И Короленко, не раздумывая ни минуты, согласился. Именно здесь он публиковал свои статьи и корреспонденции из Нижегородской губернии, которые вызвали большой общественный резонанс. Период с 1886 по 1896 год сегодня называют эпохой Короленко.

Первым объектом своего расследования писатель выбрал Нижегородскую уездную земскую управу. Уж больно одиозной была фигура ее председателя Андреева. За глаза его звали Шакалом. Это действительно был хищник. В уме отказать ему было нельзя, в изворотливости — тоже. И Короленко, несмотря на отчаянное сопротивление земцев, несмотря на угрозы, довел расследование до логического конца. В небольшой статье «История тёмных денег» он разоблачил махинации Андреева.

Суммы, которые прокручивал председатель земской управы, были не слишком большими. Но он наживался на процентах, выступая в то же время как бы в роли защитника интересов земства. И управа, пораженная его великодушием и патриотизмом, хотя ни то, ни другое в нем и не ночевало, простила Андрееву все его грехи. К сожалению, даже после публикации в «Волжском вестнике» ничего не изменилось.

Такой же характер носило расследование Короленко деятельности пароходного общества «Дружина», которым руководил действительный статский советник Шипов. «Дружину» (её уставной капитал превышал миллион рублей) вдруг ни с того, ни с сего объявили банкротом. Но это, как выяснил Короленко, было банкротством липовым. Спровоцированному краху «Дружины» он посвятил семь обстоятельных статей.

«ЧЕРВОННЫЕ ВАЛЕТЫ»

Эта шайка аферистов орудовала восемь лет, совершив в общей сложности 60 преступлений. Отметилась она в Москве, Санкт-Петербурге, Туле, Тамбове и Нижнем Новгороде.

Шайка была «многопрофильной». Её вожак, Павел Шпеер (Шпейер), объединил под своим началом и карточных шулеров, и банкиров, и нотариусов, и высшую аристократию, и просто проходимцев. Аферы «валетов» поражали своим размахом, наглостью и оригинальностью. Словом, это была классика жанра.

Впрочем, начало деятельности «валетов» было достаточно банальным. Получив информацию о том, что молодой купец Еремеев ушел в запой, мошенники выманили у него долговые расписки, и купчик лишился 150-тысячного состояния. Никаких заявлений в полицию от Еремеева не поступало — он умер от белой горячки.

Потом «валеты» стали действовать более изобретательно. Это относится, например, к акции, которая проводилась в стенах Бутырской тюрьмы. Здесь было налажено производство фальшивых ассигнаций, которые уходили на волю. О том, что Бутырка является гнездом фальшивомонетчиков, полиция даже не могла предположить.

Но самой гениальной аферой «Червонных валетов» следует назвать «Дело о пустых сундуках». Её мошенники провернули с помощью Нижегородской конторы «Российского общества морского, речного и сухопутного страхования и транспортных кладей». Через неё были отправлены в разные города несколько десятков сундуков с «готовым бельем». Каждый из них был оценен в 950 рублей. Но получатели не спешили забирать свои сундуки, и полиция их вскрыла. Каково же было удивление стражей порядка, когда внутри они обнаружили еще один сундук, а в нем — третий. На дне последнего сундучка лежала книга «Воспоминание об императрице Екатерине Второй по случаю открытия ей памятника».

Стали искать получателей, но таковых не оказалось — посылки были отправлены на вымышленные адреса? Но зачем? Ответа не было, и полиция расценила это как дурацкую шутку. Но на самом деле это была хитроумная афера. Деньги «валеты» срубили дважды. Во-первых, они взяли их с книготорговцев, которые рады были избавиться от залежавшегося товара, а во-вторых, — со страховой конторы. Получив расписки на гербовой бумаге об отправке грузов, которые принимались в залог наравне с векселями, мошенники их обналичили.

Еще один любопытный эпизод связан с покупкой дома генерал-губернатора Москвы Долгорукова. Это дело провернул сам Павел Шпеер. Познакомившись с Долгоруковым и произведя на него хорошее впечатление, «главный валет» попросил разрешение показать его дворец английскому лорду. Выбрав время, когда хозяина не было, Шпеер вместе со своей будущей жертвой осмотрели дом, а на следующий день англичанин стал разгружать у подъезда мебель. Разразился скандал. Но купчая на дом, который не принадлежал Шпееру, была оформлена по всем правилам и заверена нотариусом. Лорд выложил 100 тысяч рублей. Правда, эта нотариальная контора просуществовала только один день. Что касается главаря мошенников, то он был уже далеко.

Суд над «валетами» состоялся в феврале-марте 1877 года. Всего перед судом предстали, по одним данным, 48, по другим, 45 человек, из них 27 дворян. Их защищали известнейшие адвокаты, в том числе Федор Плевако. Благодаря их усилиям 19 обвиняемых были оправданы. Остальных приговорили к ссылке в Сибирь максимум на два с половиной года.

Говорят, что после оглашения приговора председатель суда получил телеграмму от скрывшегося Шпееера: «Благодарю за прекрасный спектакль. Я очень доволен».

НЕДОСОЛ

Грандиозной аферой, не имевшей аналогов в истории России, ознаменовался девятнадцатый век в Нижнем Новгороде. Она была связана с солью.

То, без чего нельзя

Никто не считал, сколько пословиц и поговорок имеют в своей основе слово «соль». Их много. Соль — это то, без чего нельзя, как нельзя без воздуха и воды.

Между тем у русичей, да и не только у них, в древности соль стоила очень дорого. В 1648 году в Москве даже вспыхнул Соляной бунт. За два года до этого правительство обложило дополнительными пошлинами самые ходовые товары. Это коснулось и соли — её цена подскочила с пяти копеек до двух гривен за пуд. А соль в то время была единственным консервантом. Люди не могли представить, как им жить дальше, если не засаливать впрок мясо и рыбу. И пришлось царю идти навстречу бунтовщикам — сбить цену. Иначе бы не поняли. Грозились порешить его дядьку — боярина Морозова.

Долгое время единственным поставщиком соли было Поморье. И северяне пользовались этим — кто ж от лишних денег откажется? И только, начиная с четырнадцатого-пятнадцатого веков, их монополия была нарушена. Соляные варницы появились в Старой Руссе, Соли-Галиче, в Балахне. Но соль не дешевела. Все было как раз наоборот. В 1662 году пуд соли продавался уже только за серебряные деньги. Нужно было выложить рубль и два алтына.

Соляная столица

В 1705 году Петр I ввел государственную монополию на продажу соли. И Нижний Новгород неожиданно стал главной перевалочной базой. Сюда свозилась вся соль, добытая в стране. Отсюда она распределялась по другим городам.

Соляная контора располагалась тогда на Нижнем базаре. Здание это было деревянное, как и амбары возле Благовещенского монастыря, где хранилась соль. Но после пожара в 1743 году городские власти решили построить здание каменное. Оно появилось только в 1755 году на улице Рождественской и сохранилось в измененном внешнем виде до настоящего времени. Рядом была и пристань. В 1767 году к ней причалила галера «Тверь», на которой путешествовала по Волге императрица Екатерина II.

Но, увы, соляным амбарам не везло с самого начала. То они горели синим пламенем, то здесь происходили совершенно непонятные вещи, объяснить которые просто невозможно. Соль пропадала, как будто её по ночам воровали призраки.

Братцы-хватцы

«Надежда, светлый луч благого Провиденья!

Веди меня в безвестный край,

В обитель радостей, в обитель утешенья!

С терпеньем понесу я крест любви святой.

Пусть Злоба хитрая смеётся надо мной,

Пусть зависти рука на мне отяготеет —

До гpобa буду твёрд: со мною Бог! кто смеет

С коварною душой пред Судиёю стать?..»

Когда я читал эти строки, написанные в 1822 году, то есть во времена Пушкина, я не верил, что их автор — прожженный мошенник и карточный шулер, сосланный, в конце концов, в забайкальский Нерчинск. Но стихи на то и стихи, что могут обмануть, пленить и не выпустить из своих объятий. Пиит, Василий Вредеревский, обманывал изощренно, жил даже не двойной, а тройной и более жизнями. Как и его брат Алексей.

Но всё по порядку. Братья Вредеревские были выходцами из старинного дворянского рода. Этот род, разделившийся впоследствии на три ветви, происходил от золотордынца Салахмира, который в 1371 году вместе с братом Едуганом (предком дворян Хитрово) принял православие и женился на рязанской княжне Анастасии Ивановне. Правнук Салахмира, боярин Григорий Григорьевич, владел городом Верхдерев, откуда и пошла фамилия Вредеревские.

Василий Вредеревский в 1819 году окончил Московский университетский благородный пансион, преподавал в нём, служил в лейб-гвардии, а потом сменил много мест службы, пока, наконец, не получил должности правителя канцелярии Комиссариатского депутата Военного министерства. Здесь за счет взяток быстро разбогател. Литературным творчеством, причем небезуспешно, занимался активно до 1836 года, а потом резко бросил.

Но вскоре махинации Василия Вердеревского стали известны начальству, и в 1844 году его сослали в Томск на должность председателя Казённой палаты. Слишком много было у жулика влиятельных покровителей, чтобы придать дело гласности. Впрочем, и тут Вердеревский не успокоился, занимаясь все теми же махинациями. И спустя три года его снова передвинули на ту же самую должность, только поближе к Москве и Петербургу — в Пермь.

Начал он здесь с того, что построил двухэтажный особняк, который и ныне украшает главную улицу города. Сам в нём не жил — ему было некогда его обустраивать. Он, как гоголевский Чичиков, открыл для себя источник дохода в мертвых душах, получая пенсии на умерших чиновников. А в его доме размещалось Благородное Собрание, был открыт весьма популярный трактир «Славянский базар».

Вердеревский действовал нагло, зная, что ему помогут выпутаться из любой неприятности. И когда в очередной раз воровство раскрылось, мошенника тихо перевели в Нижний Новгород. Все на ту же облюбованную им должность — председателем Казённой палаты. А вскоре здесь оказался и его брат.

Алексей Евграфович тоже был жуликом. Он служил хлебно-провиантским чиновником военного ведомства во время Крымской войны в 1854—1856 годах. И вскоре обнаружилось, что сбывал муку с червями, которую списывали и должны были уничтожать, но Вердеревский-младший этому противился, и денежки за нее клал в собственный карман. Суд разжаловал его в солдаты, сослал в Оренбург. Но тянул Алексей солдатскую лямку совсем недолго. С помощью братца откупился и тоже обосновался в Нижнем.

Паводковая афера

Братцы-хватцы быстро сообразили, как можно извлечь прибыль из ничего. Выгоду им должны были обеспечить… паводки. По одним источникам, 80, по другим — 120 амбаров с солью стояли на берегу Оки, и каждый раз весной вода подступала к их стенам. Так почему бы не воспользоваться этим? Надо просто избавиться от соли пораньше, а потом списать убытки.

Солью распоряжались Василий Вердеревский и пристав соляных запасов Терский. Вердеревский-младший выступал в роли консультанта. И председатель палаты официально заявил, что паводок в очередной раз унес аж 25 амбаров с солью. И вода в Оке, по их словам, а следовательно, и в Волге теперь точно такая же, как, скажем в Балтийском или Чёрном морях.

Возможно, этот номер снова бы прошёл, никто бы не догадался попробовать воду в реке на соленость, но именно тогда правительство Александра II отказалось от государственной монополии на поваренную соль. И министерство финансов разослало всем Казенным палатам бумагу с требованием распродать все запасы соли как можно быстрее, причем по сниженным ценам и даже с рассрочкой платежей.

Это оказалось для мошенников ударом ниже пояса. Продавать было нечего.

Впрочем, братцы-хватцы и Терский всё равно попытались выкрутиться. Они принимали деньги, но выдавали покупателям расписки в том, что выдача соли откладывается до весны. Расчёт был прост: либо снова провернуть паводковую аферу, либо просто слинять куда-нибудь на Ямайку.

Но и тут жуликов ждал облом. Купец Алексей Губин, который намеревался приобрести двести тысяч пудов соли, пожаловался губернатору Алексею Одинцову. И припугнул: дескать, если не поможете получить давно ожидаемый товар, доложу, куда следует.

Губернатор знал: «куда следует» — это министерство финансов. И ему, Одинцову, конечно же, не поздоровится. И приказал открыть амбары. Но лучше бы он не отдавал такого распоряжения! Одинцова едва кондрашка не хватила: вместо полутора миллионов пудов соли, значащихся в учетных книгах, еще не успели украсть и списать всего пять с половиной тысяч пудов! И волей-неволей пришлось губернатору увольнять всех, кто был причастен к хищениям. Козлом отпущения стал лишь один Терский — он попал за решётку. Вердеревского–старшего снова, как и раньше, прессовать побоялись.

Если бы не Крестовский

В России всё возможно. Наверное, этот скандал постарались бы замять, но на беду чиновничьему братству в Нижнем Новгороде оказался автор нашумевшего романа «Петербургские трущобы» Всеволод Крестовский. Поразившись масштабу воровства (речь шла о 800 тысячах рублей — совершенно невообразимые по тем временам деньги), Крестовский встретился как с жуликами, так и с их жертвами, в том числе и с Василием Вердеревским. И в третьем номере журнала «Отечественные записки» за 1867 год был опубликован его очерк «Сольгород». Большая его часть посвящалась Вердеревскому-старшему. «Дом его переполнен предметами роскоши, изящного мастерства и искусства, — писал Крестовский, — его повар — настоящий артист, его погреб полон тонких, редких вин и напитков; его гостеприимство, посвященное одним только избранным, носит на себе печать приветливого барства. Каждый день, утром и вечером, он берет ароматическую ванну для укрепления своего старческого, но изящного тела; каждый день по четыре раза меняет свое раздушенное белье и костюмы. Он мастерски умеет жить, умеет мастерски пользоваться жизнью и всеми ее благами… Саженный рост и аршинные плечи, длинные русые усы, обличающее своим характерным видом родовитое шляхетское происхождение; наглый самоуверенный взгляд, который смотрит — чуть не говорит: «Р-р-расшибу!» — и при этом внушительный кулак, сразу могущий насмерть свалить извозчика; словом сказать: мордоубийца, мздовоздаятель и стекловышибатель — судья и вершитель всех дел, где только есть возможность «облапить что бы то ни было».

Очерк вызвал эффект взорвавшегося метеорита вроде Тунгусского. В библиотеках на «Отечественные записки» шла настоящая охота. Очерк Крестовского эмиссары чиновников, замешанных в афере, вырывали даже в присутствии библиотекарей. Но было поздно. Молва о нижегородских казнокрадах пошла гулять по всей России. И наказаний уже нельзя было избежать.

Финал

Список людей, причастных к соляной афере, был достаточно велик. Не только ревизоры — все нижегородцы требовали посадить в острог и братцев-хватцев, и купцов Федора Блинова, Александра Бугрова, и их приказчиков, и нижегородского полицмейстера Лаппо-Страженецкого, который брал взятки за свое молчание. Но ничего такого не случилось. Казнокрады, за исключением Терского, продолжали находиться на свободе и с улыбкой небожителей взирали на суету и тщету, которые творились вокруг. Только Вердеревский-младший, пока шло следствие, умер то ли с горя, то ли с перепоя.. Но это была, судя по всему, случайная жертва. Другие фигуранты дела о хищениях соли, наоборот, проявляли агрессию. Федор Блинов, например, приставал к губернатору с настоятельным требованием вспомнить поговорку, согласно которой, кто старое помянет, тому глаз вон. И предлагал в знак примирения принять его предложение — покрыть чудовищную растрату за счет поставки городу муки по баснословно низким ценам. Но Одинцов уже не мог согласиться — никто бы этого не понял.

Судебный процесс над казнокрадами прошел в мае 1869 года. Вердеревского и Терского приговорили к лишению прав состояния и ссылке в Нерчинск, полицеймейстера уволили со службы. Купцы Блинов, Игнатов, Буянов и их приказчики Невидин и Стрижов отделались несколькими днями ареста.

А потом на Новобазарной площади (сейчас площадь Горького) состоялась гражданская казнь Василия Вердеревского. Это был спектакль, на который собрался практически весь Нижний Новгород. У пожарной каланчи поставили столб с кольцами и обитый чёрным сукном помост. К нему подвезли на такой же траурной колеснице теперь уже бывшего дворянина Вердеревского в генеральской форме при шпаге и орденах. Палач в красной рубахе, сорвал с него ордена, переломил над головой шпагу, а руки привязал к кольцам. В этом положении Вердеревский оставался ровно 10 минут, после чего его переодели в арестантский халат и отправили в острог, а вскоре этапировали в Сибирь.

Но непотопляемый жулик снова сумел вывернуться. Каким-то непостижимым образом ссылку ему отменили и отправили в имение к дочери, которая проживала в Нижегородской губернии..

Ну а что касается Федора Блинова, то по выходу из кутузки он получил подарок от отца — пудовые чугунные галоши. И, как гласит легенда, носил их по часу каждый день — отца он не мог ослушаться…

«ПОДПОР БЕЗОПАСНОСТИ»

Первую полицмейстерскую контору в Нижнем Новгороде возглавил бывший офицер Иван Нормоцкий. И для преступников привольная жизнь закончилась.

Детище Петра I

Вообще-то полицию придумал Петр I, но «подпор безопасности» появился лишь 8 лет спустя после его смерти, и, надо сказать, наделялся более широкими полномочиями. Полиция регламентировала посещение горожанами церквей и зрелищ, расходы обывателей, выезды на лоно природы и семейные праздники, собрания в частных и общественных домах. Кроме того следила за ценами на товары, боролась с пожарами. «Проколы» в деятельности нового правоохранительного органа надлежало тщательно скрывать, «дабы публика доверенности к ним не лишалась». Тогда же были официально учреждены и тайные осведомители.

В 1742 году «фундаментальный подпор человеческой безопасности» в Нижнем Новгороде был доверен армейскому капитану Егору Метревелеву. Под его началом были 2 капрала, 4 унтер-офицера и 8 нижних полицейских чинов — «хожалых».

Метревелев начал с устройства на улицах рогаток и решеток. При них дежурили караульщики — как правило, инвалиды. Они были вооружены дубинами и трещётками. Им предписывалось «спешить на помощь каждому обывателю, подвергшемуся нападению злоумышленников».

Но решётки и рогатки вызвали аллергию у ямщиков. Они караульную службу нести отказались. А когда несколько бунтовщиков забрали в полицию, их товарищи пришли выручать своих. Они избили капрала, проломили череп утнер-офицеру и захватила в заложники квартирмейстера Баранщикова. Его держали двое суток закованного в цепи.

12 полицейских справиться с ямщиками не могли. И Метревелев обратился за помощью к командованию Нижегородского гарнизона. Только солдаты потушили вспыхнувший пожар.

Но тут Ямская слобода загорелась натурально.

Как боролись с «вулканусом»

Полиция занялась профилактикой. Летом топить печи запрещалось. Их опечатывали. Временные очаги разрешалось устраивать только вдалеке от домов — на огороде. Если кто-то осмеливался нарушить запрет, его наказывали батогами.

Городские власти постановили, чтобы в каждом доме было все необходимое для борьбы с огнем: запас воды, багры, топоры и крюки. Потом вышло новое распоряжение, согласно которому нижегородцы должны были регулярно чистить печные трубы. По иронии судьбы ровно через год после выхода в свет этого указа в Нижнем случился самый опустошительный пожар в его истории. Город выгорел почти полностью. Уцелело только несколько каменных строений.

Очень часто пожар охватывал не только жилые дома, но и храмы, остроги, трактиры, казенные учреждения. Не один раз горели гарнизонные кремлевские казармы, присутственные места, Успенская церковь, Происхожденский женский монастырь, который находился между Георгиевской башней кремля и одноименным храмом.

Просто полировка

Метревелев объявил войну хороводам, городкам и кулачным боям. Он нашел союзника в лице Синода, который тоже возбудил перед правительством ходатайство о запрещении скачек, народных плясок, кулачного боя и «других бесчинств». Однако правительство Синод не поддержало. «Подобные забавы, — разъясняло оно, — в свободные от работы праздничные дни… служат для народного полирования, а не для какого безобразия».

Реформы

Полицмейстерская контора много раз реформировалась. У полиции появились дополнительные обязанности. Она контролировала санитарную обстановку на мясных рынках, следила, чтобы в трактирах не играли в карты и кости. Были также созданы три команды «для сыску и искоренения воров и разбойников».

Город разделялся на две, а с 1861 года — на четыре полицейских части, по 7 кварталов в каждой. Во всех кварталах работали квартальные надзиратель и поручик. Были установлены 22 будки, где находились сторожа. Они несли круглосуточное дежурство. Заработали ярмарочная и речная полиции, а также конно-полицейская стража и пожарная часть. Каланча была деревянная. По тем временам она была самым высоким строением в городе — примерно с сегодняшнюю пятиэтажку. На ней всегда находился смотрящий. Если где-то замечался дым, звонили в колокол, на место возгорания выезжал обоз. Однажды в Канавине, которое было тогда селом, тревогу подняла… коза, которая запуталась в веревке караульного колокола. В пожарную часть зимой то и дело наведывались гимназисты — посмотреть, не вывешен ли флаг. Если он появлялся, значит, мороз зашкаливал за тридцать градусов, и в гимназию идти не надо.

Лаппоприкладство

В анналы истории вошло имя нижегородского полицмейстера Лаппо-Старжанецкого, про которого даже сложили поговорку: «Один брал одной рукой, другой — двумя, а третий лапой загребал».

Сохранился его портрет: здоровенный мужик с пудовыми кулаками. Но он был еще и крайне неуравновешенный. Чуть что не так — подзатыльник или зуботычина, а то и пинок.

Особенно злоупотреблял «лаппоприкладством» полицмейстер по отношению к своим подчиненным. И такое усердие проявил в этом деле, что половина блюстителей порядка ходила без зубов. И когда ожидался приезд в нижний наследника престола, будущего императора Александра I, вышла неувязка. Бравых и полнозубых полицейских в городе практически не осталось. Пришлось их брать напрокат в других городах.

Связан с Лаппо-Старженецким и другой анекдот. В целях экономии он распорядился уменьшить норму выдачи овса лошадям, обслуживающим пожарную команду. «Жеребцы, — писал полицмейстер, — лениво жуя овес, много корма просыпают на пол, а при уменьшении рациона будут жевать внимательнее»

Дело Насти Осокиной

В 1765 году сгорел дотла кабак, который в народе прозвали Облупой. Рядом с дымящимся пепелищем в каком-то трансе бродила 19-летняя дочь известного в Нижнем купца Настя Осокина.

Настю арестовали. Выяснилось, что у нее был роман с приказчиком Гаврилой. Но отец Насти постучался в её светелку в неурочный час. Приказчик нырнул под пуховую перину и там задохнулся.

Настя решила избавиться от трупа. Попросила помочь дворника Ивана. Но тот стал её шантажировать, вымогать деньги. И Настя, вконец запутавшаяся, подожгла кабак, когда там был Иван. Вместе с ним погибло еще семь человек.

Настю присудили к кнуту и каторге. Но так совпало, что на следующий день в Нижний приехала Екатерина II. И она проявила великодушие — помиловала несчастную, полубезумную узницу.

Кулага, Янька и Галаня

Разбойников в то время было много. В селе Арапове злодеи убили помещика Зиновьева, в селе Ленькове Макарьевского уезда — помещика Куроедова. Были ограблены вотчины князя Хованского и генерал-майора Шереметева. Лихие люди поджидали проезжающих купцов в урочище Смычка (нынешняя Мыза), около деревень Утечино, Грабиловка, Кудеяровка, в лесу у Кстова. Васильский уезд пугал урочищем Стары-Мары, Воровским долом у села Петровки.

Особенно прославились своими дерзкими грабежами крестьяне Константин Дудкин (Кулага), Янька (фамилия его неизвестна) и Галактион Григорьев (Галаня). Они держали в страхе практически всю Нижегородскую губернию. Кулага разбойничал пять лет, но его полиция изловила. Разбойника повесили. Яньке от имени некой вдовы послали бочку вина. Всю ватагу, набравшуюся до бровей, в ту же ночь и повязали. А вот с Галаней пришлось повозиться. В 1781 году поручик Мавринский докладывал начальству: «В одном из присурских лесов захватил шайку разбойников в то самое время, когда один из них рубил саблей связанного мещанина Алферьева, самого злодея поймал». Это был Галаня.

Но он обманул полицию. Заявил, что в урочище Шумцы построил избу. В ней он якобы оставил куль муки, там и находятся сейчас его товарищи. И Галаня вызвался указать это место. Как ему, закованному в кандалы, удалось совершить побег, до сих пор неизвестно. Но факт остается фактом.

С 1783 года «подвиги» его возобновляются. То он нападает на купеческие суда близ Городца, то на почту, то снова на струг, где берет товару на 155 рублей…

Разбойничья «карьера» Галани закончилась тихо и мирно. Он умер от простуды. Говорят, его похоронили в лодке, засыпав тело золотом и драгоценностями.

Но полиция не бездействовала. Только в 1799 году, и только в Нижнем Новгороде, полиция задержала 348 воров, 22 военных дезертиров и 150 бродяг.

Полицмейстеры

Как и среди других чиновников, среди нижегородских полицмейстеров попадались люди, горячо преданные своему делу, и откровенные хапуги. Ветеран Отечественной войны 1812 года Махотин, потерявший руку в боях с французами, скупал на Нижегородской ярмарке вино у кавказцев и изготовлял из него «шампанское», которым в принудительном порядке торговали на той же ярмарке. На вырученные деньги приобрел два дома в Нижнем и хутор в Марьиной роще. Когда Николай I повелел отыскать потомков Козьмы Минина, «нашел» их десятка два. Бумаги эти были возвращены Махотину с пометкой императора: «Дурак». У Минина не было потомков.

Откровенным взяточником был фон Зегенбуш. Без подарков в его кабинет входить запрещалось. Особое рвение Зегенбуш проявил в борьбе со скопцами. Одного из них, одетого в женский сарафан, выставили в Починках в базарный день у позорного столба. Местным жителям предписывалось плевать ему в лицо, но они, наоборот, жалели несчастного.

Но надо сказать, что подавляющее большинство полицейских начальников неукоснительно выполняли свои служебные обязанности. Образцовый порядок был в городе в дни проведения Всероссийской промышленно-торговой и художественной выставки в 1896 году, да и вообще — вплоть до 1905 года. А потом начались всякие социальные катавасии, которые привели к резкому росту преступности.

АНГЛИЙСКИЙ СЛЕД

Загадочное событие произошло в 1841 году в Арзамасе. Когда слуга Осип Романов, вошел в гостиничный нумер с ужином, он обнаружил распростертое на полу тело студента Ивана Кирилова. «Вызванный содержателем гостиницы частный пристав нашел, что при покойном оказались только паспорт и подорожная и никаких более бумаг, — говорилось в рапорте полицмейстера городничему. — Осмотром тела уездным лекарем и титулярным советником доподлинно выяснено, что смерть господина Кирилова не от чего иного произойти имела, как от внезапной остановки сердца, из чего можно усмотреть, что дело это есть нечастный случай, соединенный с воровством, кои обыкновенно в наших гостиницах случаются».

Однако после вскрытия трупа уездный лекарь пришел к иному мнению. «Господин Кирилов, — писал он в своем заключении, — точно умер от остановки сердца, но исследование органов покойного оставляет в подозрении вероятие отравления малой толикой яда, однако ж весьма сильного». О том, что яд подсыпали англичане, естественно, ни лекарь, ни полицмейстер, как представляется сейчас, даже не подозревали.

А все началось задолго до этого, в 1823 году, когда офицер корпуса военных топографов Григорий Карелин начал систематические исследования Южного Урала и Казахстана. В 1840 году его отряд проник в Среднюю Азию.

Ученого интересовало всё: флора и фауна, месторождения драгоценных камней, золота и серебра. Был собран богатый научный материал, который носил секретный характер. Требовалось срочно оповестить о сделанных открытиях министра иностранных дел России Карла Нессельроде. И Карелин посылает в Петербург своего помощника Ивана Кирилова.

Для чего же понадобилось его убивать? Почему спустя четыре года коллекцию собранных минералов кто-то похитил, а дом Карелина вместе со всеми географическими картами и прочими бумагами сгорел, как спичка?

Дело в том, что Средняя Азия давно уже входила в сферу интересов англичан, присутствие там русской миссии было для них нежелательно. За Карелиным организовали слежку. И когда Кирилов отправился в Петербург, оттуда наперехват ему выехали четверо английских дипломатов, прекрасно владеющие русским языком. Они, по-видимому, и отравили посланца Карелина, забрав секретные бумаги. Ни для кого, кроме англичан, они не представляли интереса.

«СТАРИЧОК» В ЧЕМОДАНЕ

Преступления на железнодорожном транспорте стали совершаться даже раньше, чем этот самый транспорт появился, — ещё во время прокладки магистралей, когда средства, отпущенные на строительство, уплывали неизвестно куда. Потом широко распространились кражи в поездах…

Багаж с запашком

7 августа 1903 года в Харьков прибыл обычный товарняк. Но, выгружая багаж, станционные рабочие один за другим отказывались возвращаться в вагон. Там смердило так, что невозможно было дышать.

Полиция, прибывшая на место происшествия, констатировала, что запах исходит от большого чемодана. «Этот чемодан был обтянут коричневой парусиной, — писал в своем рапорте вышестоящему начальству полицмейстер Харькова, — и, несмотря на то, что имел ремни, был обвязан еще и веревкой. Его вес составлял 4 пуда и 30 фунтов (76 килограммов, — С.С.-П.). Длина чемодана была 73 сантиметра. Согласно квитанции №713 он был сдан в Нижнем Новгороде 5 августа (где тогда проходила ярмарка) для отправления в Харьков».

В чемодане находился труп. Убитому на вид было лет 50.

Таинственное исчезновение

За несколько дней до этого в полицию Нижнего Новгорода обратился хозяин одной из частных гостиниц Вишняков. Он заявил о таинственном исчезновении тверского предпринимателя Якова Матвеева. И составил словесный его портрет. Оказалось, что содержимое чемодана, обнаруженного в Харькове, скорее всего, и является останками Матвеева.

Но как и почему он был убит? На этот вопрос ответили нижегородские сыскари. Они выяснили, что Матвеев остановился в гостинце Вишнякова вместе со своим компаньоном Смирновым. «Всегда трезвый и степенный, — писали сыскари, — Матвеев в ночь на 5 августа ночевать в номера не пришел». Он нарисовался только утром и попросил Смирнова «его опохмелить и дать капустный рассол», сказал, что встретился с «красавицей-девицей», с которой и провел ночь.

Нижегородская полиция выяснила, что случилось потом. Судя по показаниям свидетелей, опохмелившись, Матвеев снова отправился в публичный дом Васильевой, где проживала «красавица-девица». Но его уже поджидали сутенеры (их тогда называли «котами»). Они набросились на пожилого воздыхателя и задушили. Обшарив карманы Матвеева, «коты» нашли деньги, купили в магазине Заплатина большой холщовый чемодан, уложили в него труп и отвезли на вокзал, где и отправили груз в Тверь на несуществующий адрес. Но, увы, ни «котов», ни проституток сыщики не обнаружили. Они скрылись.

Следствие продолжается

Вдова Матвеева сообщила, что у тверского купца было с собой пять с половиной тысяч рублей, но часть этих денег он истратил на покупку товара, который уже доставлен в Тверь. Преступникам перепало не больше трех тысяч. Но в то время это была очень крупная сумма.

Начальник Нижегородского сыскного отделения Думаровский отправил в разные города, главным образом, в те, что ниже по Волге, телеграммы с приметами убийц. Интуиция его не подвела. В Царицыне задержали нижегородских проституток Елизавету Штукатурову и Любовь Куликову, в номере которых был убит Матвеев.

Отметим завидную оперативность: 25 августа 1903 года на пароходе «Лермонтов» обе проститутки были доставлены в Нижний. Их допросили прокурор окружного суда Золотарев и следователь по особо важным делам Некрасов. Но допрос мало что прояснил. И Штукатурова, и Куликова решительно отрицали свое участие в убийстве Матвеева.

Вот что писал по этому поводу «Нижегородский листок»: «Любовь Куликов, оказалась владелицей бакалейной лавочки, а Елизавета Штукатурова работала акробаткой в базарном балагане… Однажды на ярмарке Куликовой встретился пожилой господин небольшого роста, кругленький, румяный, хотя и весь седой. «Мы с ним перемигнулись, — свидетельствовала Куликова, — и он пошёл за мной. Я повела его к себе в номер, где жила с подругой. По дороге гость купил в лавке бутылку водки и закуску… Утром он сказал, что пойдет устраивать свои дела, а затем снова придёт к нам. При этом он просил, чтобы мы никуда не уходили».

Куликова и Штукатурова добросовестно ждали своего нового и весьма состоятельного знакомца. Но тут пришли «коты» — Иван и Петр. Проститутки рассказали им о купчике, которого облапошить ничего не стоит. «Коты» заинтересовались. Когда вернулся «старичок», они напоили его «ершом» — водкой с пивом. Матвеев захмелел и, положив голову на колени Куликовой, крепко уснул.

События развивались стремительно. Петр с Иваном отправили девиц за водкой и закуской, а тем временем задушили Матвеева проволокой и упаковали его тело в чемодан.

«Когда мы пришли в номер, — рассказывала Куликова, — „старичка“ уже не было. На вопрос, куда подевался дедушка, Иван ответил, что он ушел. Мы выпили по рюмке водки, и Иван с Петром стали собираться уходить. Тогда я обратила внимание на то, что чемодан, который принёс Иван, был совсем легкий, а теперь он поднимал его с трудом, и ему даже помогал Петр. Я шутя заметила: „Уж не моего ли дедушку вы спрятали в чемодане?“. Тогда Иван, сверкая глазами, подскочил ко мне и, схватив меня за горло, сказал, что если мы будем рассказывать такие глупости, то он задушит нас обеих. Мы замолчали, и они вышли, унеся с собой чемодан. На другое утро, когда я с подругой вышла на улицу, нам встретился Иван и, подавая 10 рублей, сказал, чтобы мы немедленно выезжали из Нижнего, в противном случае будем задушены. Испугавшись, мы уехали в тот же день». «Опрошенная отдельно подруга Куликовой, Елизавета Штукатурова, вполне подтвердила показания Куликовой», — сообщала газета «Нижегородский листок».

Что было дальше, выяснить мне не удалось. В Камышине, куда направлялся один из «котов», его не обнаружили. Проститутки, скорее всего, оказались за решёткой. А вот насчет сутенеров — тут есть большие сомнения.

ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ УБИЙЦЫ

Убийцу Михаила Лермонтова Николая Мартынова прокляли с того самого дня, как стало известно о его дуэли с поэтом. Что только ни писали о нём: бездарь, графоман, невежа, слепое орудие в руках судьбы, тех, кто ненавидел Михаила Лермонтова… Но так ли это? Я вовсе не пытаюсь оправдать Мартынова, но то, что случилось на горе Машук под Пятигорском, требует тщательного анализа. Его пока нет. Все то, что было рассказано об этой дуэли и о взаимоотношениях Лермонтова и Мартынова и в досоветское, и в советское время, и потом, к сожалению, недостоверно.

Папаша любил цыпочек

Он родился в богатой и знатной семье. На момент появления Николая Мартынова на свет его отцу, Соломону Михайловичу исполнилось 36 лет, он был отставным полковником. Старшая сестра отца, Дарья Михайловна постриглась в монахини и была игуменьей в Нижегородском Крестовоздвиженском монастыре. Всего в семье Соломона Михайловича и Елизаветы Михайловны было семеро детей — Николай, Михаил, Наталья, Екатерина, Дмитрий, Юлия и Елизавета.

Соломон Михайлович имел огромную усадьбу в Нижнем Новгороде с парком, выходившим на берег Волги. Эта улица получила название Мартыновской и пересекала нынешнюю Верхнюю Печерскую. Здесь впервые в городе были устроены так называемые «висячие сады Семирамиды», которые спускались террасами до второго этажа барского дома, а ниже, на склоне оврага, росли остриженные, как пудели, деревья сада «англицкого».

Мартынов-старший был человеком с большими причудами. Увлёкся, например, разведением цыплят при помощи инкубатора. Уже повзрослевшие, они бродили всюду, где вздумается, однако прислуга не смела их прогонять — куры для помещика были священными птицами, на которых он едва ли не молился.

Еще одним «пунктиком» стали для Соломона Михайловича крохотные собачки — левретки. Он полюбил их одновременно с «чудесами в перьях», как называли инкубаторских детенышей его дворовые. Но левретки никак не могли поладить со своими конкурентами-курами: душили их, ощипывали и кусали.

Надо сказать, что, несмотря на свои причуды, Мартынов-старший пользовался в городе немалым авторитетом. он не отличался скупостью, занимался благотворительностью. Накануне своей смерти в 1839 году даже передал свою усадьбу под городскую больницу. Она на протяжении более сотни лет называлась Мартыновской. Мать Николая Мартынова умерла в 1851 году.

Кто кому завидовал?

При такой любви к левреткам и желторотикам уделять внимание детям было некогда. Воспитанием Николеньки, как и его сестёр и братьев, занимались гувернеры, а потом он поступил в юнкерскую школу. Здесь и встретился со своей будущей жертвой. В этой школе учился, кстати, и старший брат Николая, Михаил.

С Николаем Лермонтов сблизился. Когда в ноябре 1832 года юный Мишель упал с лошади и сломал ногу, в госпиталь к нему наведывался не кто иной, как Николай Мартынов.

Тогда, в 1832 году, ничто не предвещало бурного варианта развития событий спустя почти десятилетие. Как вспоминали однокашники, оба Мартыновых и Лермонтов увлекались фехтованием на эспадронах, причем Николай Мартынов частенько побеждал.

Михаил Юрьевич, по описанию современников, был «небольшой, коренастый», «скорее, карлик». Впрочем, это не порождало комплекс неполноценности. Как вспоминала его родственница Вера Анненкова-Бухарина, «он и сам над собой смеялся, говоря, что природа наделила его сугубо армейской внешностью.

Кто кому завидовал — тут, между прочим, не всё ясно. Мартынов был хорош собой, имел успех у женщин, стремительно продвигался по служебной лестнице — в 1840 году он вышел в отставку в чине майора, Лермонтов же был поручиком, но приобрел всероссийскую славу литератора.

Они знали друг друга с детства

Как-то странно, но многочисленные биографы поэта не обратили внимания на то, что Лермонтов и Мартынов, скорее всего, знали друг друга с раннего детства. Еще одна усадьба Мартыновых находилась всего в 50 верстах от Тархан, рядом с Нижнеломовским монастырем, на территории нынешней Пензенской области. Здесь жили знакомые бабушки Лермонтова, Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, которая воспитывала внука после смерти его матери — та умерла в 1818 году от сухотки спинного мозга. И бабушка не раз привозила сюда маленького Мишу, который был на год старше Николая Мартынова. На лето приезжали сюда и Мартыновы из Нижнего Новгорода. Трудно предположить, что помещики, жившие по соседству, не знали и не навещали друг друга. В чудом сохранившейся книге «Ложный Петр III, или Жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачева», изданной в вольной типографии Федора Любия в 1809 году, я нашел такие строки: «Потомки Киреевых, Мансыровых и Мартыновых (то есть, помещиков, чьи усадьбы располагались поблизости, — С.С.-П.) связаны с Арсеньевыми дальними родственными узами».

Но было, скорее всего, еще одно обстоятельство, о котором долгое время даже упоминать не дозволялось.

Имела ли место юнкерская «голубизна»?

За что отчислили Лермонтова из Московского университета, не совсем понятно. Знаменитый лермонтовед Ираклий Андронников утверждал однозначно: будущего поэта исключили за вольнодумство. Ссылался он на сомнительное свидетельство, которое вот уже полвека никто не может найти в архивах. Но как раз в вольнодумстве Лермонтов и не замечался. Он, правда, участвовал в одной общей студенческой выходке, когда слушатели двух отделений, собравшись на лекцию профессора Малова, так шумели, что лекция была сорвана. Но тогда за это карцером наказали только Александра Герцена и Андрея Оболенского. Официальная же формулировка отчисления Лермонтова — «посоветовано уйти за нарушения университетского устава» — весьма расплывчата. Белинского исключили несколько позже именно «за вольномыслие». Тут все яснее ясного.

Загадка состоит и в том, что в 1832 году Лермонтова не приняли в Петербургский университет. Почему? Ответа нет. А почему его не допускали на великосветские тусовки? Почему он люто ненавидел знать, а она — его? Ведь он принадлежал к этому кругу, и в то же время был как бы из касты неприкасаемых. Тайна. Может быть, в советское время из архивов тщательно вычищено всё, что так или иначе могло опорочить имя поэта?

Большинство современников склонялось к тому, что Лермонтову «ничего другого не оставалось, как поступить в юнкерскую школу», которая считалась одним из худших учебных заведений. И опять вопрос. Почему именно туда? Почему не в престижный Пажеский корпус, не в Морской кадетский корпус? Предки Лермонтова были потомственными дворянами, дорога туда ему вроде бы была открыть.

Но, похоже, возникли какие-то проблемы. Даже в юнкерскую школу Лермонтов устроился только благодаря протекции начальника штаба войск Кавказской линии Павла Петрова, родственника Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, бабушки поэта.

Пытаясь разгадать эту загадку, литературовед Александр Познанский из Йельского университета выдвинул неожиданную версию. В 1976 году в США в альманахе «Russian Literature Triguarterly» была опубликована подборка весьма откровенных стихотворений, которые приписывались перу Лермонтова. Это якобы подтверждал и компьютерный анализ текста, сделанный позже. И Познанский в своей монографии «Демоны и отроки» (она выпущена в 1999 году в московском издательстве «Глагол») заключает: великий русский поэт страдал так называемым латентным гомосексуализмом, породившем многие психологические комплексы. Его любовные стихи посвящены не женщинам, а мужчинам, прежде всего однокашникам по юнкерской школе — Михаилу Сабурову и Петру Тизенгаузену. В качестве доказательств Познанский приводит отрывки писем, адресованных Сабурову и Александру Бартеневу. Последний, кстати, явно намекал на близкие отношения Михаила Юрьевича и Мартынова. Мартынов, по его мнению, вызвал Лермонтова на дуэль потому, что ревновал его к женщинам вообще, а Лермонтов ухлестывал за ними только для видимости. И, откровенно говоря, они нередко бросали его (может быть, узнавали о его противоестественных увлечениях?), или же он сам неожиданно оставлял объект своего поклонения.

Книга Познанского вызвала шок и яростные нападки литературоведов. Они не могли смириться с тем, что в число уже документально подтвержденных гомосексуалистов, таких, как Петр Чайковский или Оскар Уальд, попадает еще один великий гений. Увы, мертвые за себя заступиться не могут.

В звании поэта отказано

Мартынова, как правило, называют рифмоплётом. Но стихи его в советское время не цитировались, хотя за всю свою жизнь он написал десятка два стихотворений и поэму. Они действительно не выдерживают никакого сравнения с тем, что вывело на бумаге перо Лермонтова. Но кто может сравниться с гением? А Мартынов, если бы его публиковали, наверное, мог занять место в ряду таких полузабытых стихотворцев первой половины позапрошлого века, как, скажем, Петр Плетнёв или Павел Катенин. Впрочем, Мартынов, похоже, и не видел себя в роли поэта, поскольку ни одно из его творений не является законченным. Но вместе с тем встречаются добротно скроенные строки. Вот как он писал, например, о параде:

«Вся амуниция с иголки,

У лошадей надменный вид,

И от хвоста до самой холки

Шерсть одинаково блестит.

Любой солдат — краса природы,

Любая лошадь — тип породы.

Что офицеры? — ряд картин,

И все — как будто бы один!».

Поэма Мартынова «Герзель-аул» посвящена боевым действиям против чеченцев, в которых автор участвовал лично. В этом сочинении он набрасывает портрет Лермонтова:

«Вот офицер прилег на бурке

С ученой книгою в руках,

А сам мечтает о мазурке,

О Пятигорске, о балах.

Ему все грезится блондинка,

В нее он по уши влюблен.

Вот он в героях поединка,

И им соперник умерщвлён.

Мечты сменяются мечтами,

Воображенью дан простор,

И путь, усеянный цветами,

Он проскакал во весь опор».

В архиве Мартынова есть и незаконченная повесть «Гауша» о любви русского офицера и девушки-черкешенки. Её можно расценить как подражание «Герою нашего времени», но неизвестно, когда она создавалась. Не исключено, что ещё до того, как был опубликован роман Лермонтова.

Если же подытожить, то Лермонтов и Мартынов воспринимали войну на Кавказе абсолютно по-разному. Лермонтов рассматривал её как трагедию, а Мартынов был уверен, что непокорные горцы заслуживают истребления.

Не прошло и четыре года…

После окончания юнкерской школы Михаил Юрьевич был направлен в лейб-гвардии Гусарский полк, расквартированный в Царском Селе, а Мартынов стал кавалергардом. Его полк размещался там же. Но если жизнь Лермонтова в эти годы известна едва ли не поминутно, то, чем занимался Мартынов, — тайна за семью печатями. Никто из исследователей даже и не пытался выяснить: убийца на то и убийца, чтобы он заслужил забвение. А самое любопытное между тем заключается в том, что Мартынов и Дантес служили в одном полку и знали друг друга. Вероятнее всего, что и Лермонтов был с ним знаком. Вот уж где мистика, так мистика!

В 1837 году за стихотворение «На смерть поэта», посвященное гибели Александра Пушкина, корнет Лермонтов был переведен в Нижегородский драгунский полк, расквартированный в ста верстах от Тифлиса. Официально не за крамольные стихи, а за то, что находился в столице без разрешения начальства, иными словами, в самоволке. Признать Лермонтова сумасшедшим, как пару месяцев назад Павла Чаадаева, Николай I не решился: расценят, что дело шито белыми нитками. Повесить, как декабристов, — слишком круто: это тоже вызовет взрыв негодования. Лучше всего не торопиться. Пуля какого-нибудь злого горца непременно найдёт поэта.

Но тут вот какой момент. Чтобы попасть на Кавказ в ряды действующей армии, существовала… очередь. По разнарядке отправляли туда ежегодно лишь по нескольку офицеров от каждого полка. Вспомним: так командировали в наше время омоновцев и милиционеров в Чечню. Поэтому слово «ссылка» не употреблялось даже самим Лермонтовым. Он, наоборот, рвался на свидание с горами. Всячески ходатайствовала перед сильными мира сего, чтобы ее внука вернули обратно в Россию, только его бабушка, Елизавета Алексеевна.

В том же 1837 году отправился на Кавказ и Мартынов. Поближе к сестрам, которые жили в Пятигорске. И здесь бывшие однокашники встретились снова. Как будто что-то тянуло их друг к другу.

Надо сказать, что Лермонтов не слишком-то торопился к месту назначения. Добирался до полка почти… 9 месяцев. В апреле 1837 года прибыл в Ставрополь, где сказался тяжело больным и был помещен в военный госпиталь. Потом его отправили «для пользования минеральными водами» в Пятигорск (этому поспособствовал уже упомянутый Павел Петров). Когда попал в расположение своей части, оказалось, что её перевели в другое место. А когда, наконец, нашёл полк, выяснилось, что пришел указ о возвращении поэта в Россию. Бабушка все-таки своего добилась.

Все это время Лермонтов расслаблялся. Ухаживал за женщинами, много писал, встречался с грузинским поэтом Александром Чавчавадзе, пил кавказское вино, но пару раз все-таки попал под обстрел. И, как явствовало из семейной переписки Мартыновых, опубликованной в 1891 году в журнале «Русский архив», Лермонтов заявил, что его ограбили по дороге. Пропали письмо, дневник и ассигнации, вложенные в конверт, которые Наталья Мартынова, сестра Николая Соломоновича, наказала передать брату. Лермонтов вернул Мартынову только деньги, хотя знать о них, если не вскрывать пакет, он не мог.

Сестра Натальи Екатерина Соломоновна утверждала, что Лермонтов был влюблен в Наталью: «Лермонтов любил сестру Мартынова, который отговаривал её от брака с ним. Однажды, когда Мартынов был в экспедиции, а Лермонтов сбирался ехать в ту же сторону, m-lle Мартынова поручила ему доставить своему брату письмо и в нем свой дневник; в то же время, отец их дал для сына своего письмо, в которое вложил 2 000 рублей серебром, не сказав Лермонтову ни слова о деньгах. Лермонтов, любопытствуя узнать содержание писем, в которых могла быть речь о нём, позволил себе распечатать пакеты и не доставил их: в письме Натальи прочел он её отзыв, что она готова бы любить его, если б не предостережение брата, которому она верит. Открыв в письме отца деньги, он не мог не передать их, но самое письмо тоже оставил у себя. Впоследствии старался он уверить семейство, что у него пропал чемодан с этими письмами, но доставление денег изобличило его. Однако в то время дело осталось без последствий».

Это похоже на правду. Лермонтов посвятил Мартыновой два стихотворения. И версия, что в 1841 году Мартынов вызвал поэта на дуэль, чтобы защитить честь семьи, поскольку Лермонтов читал чужие письма и использовал дневник сестры в романе «Герой нашего времени», имеет право на жизнь. В образе княжны Мери современники узнавали Наталью Мартынову, ставшую графиней Лаутордонне. И, наконец, чашу терпения переполнил дружеский шарж на Мартынова, где он был изображен в мундире с газырями и с огромным кинжалом, сидящим на ночном горшке. Это выглядело очень смешно, и Мартынов буквально взбесился.

Версии официальные

Существует больше десятка версий, объясняющих тайну гибели Михаила Лермонтова. Первая из них проста и логична: представители высшей власти мстили Лермонтову. Они понимали: поэт четко обозначил язвы современного ему общества, точно указал адрес, откуда исходит зло, призывая тем самым свергнуть самодержавие. И враги искусно плели интриги, стараясь натравить на Лермонтова кого-нибудь из его знакомых. Однако молодой офицер С. Лисаневич отказался участвовать в заговоре, а вот Мартынов согласился. Потому царские сатрапы всячески обеляли его, дабы снять клеймо убийцы, изображали дело так, будто поэт сам напросился на дуэль и сам подставил себя под пулю.

Этой точки зрения придерживался и главный советский лермонтовед Ираклий Андроников. Он прямо называл заказчиков — императора Николая I и главу жандармов Бенкендорфа. По словам Андроникова, для организации убийства поэта в Пятигорск был командирован полковник Кушинников, а военный министр Чернышев отправил туда же другого полковника — Тараскина. Но, увы, эта версия оказалась несостоятельной. Пути Тараскина, Кушинникова, Лермонтова и его окружения ни разу не пересекались.

Официальная советская идеология требовала жареных фактов. И вскоре родилась растиражированная официальными средствами массовой информации новая гипотеза: якобы Лермонтов был убит снайпером, спрятавшимся в кустах неподалеку от места дуэли, а не Мартыновым. И сделано это было, дескать, по приказу царя. В качестве неоспоримого доказательства приводилось заключение ординатора Пятигорского военного госпиталя И.Е.Барклая де Толли, производившего осмотр тела Лермонтова. Если он стоял правым боком к противнику и прикрывался пистолетом, как так получилось, что пуля вышла у левого плеча? Совершенно невероятно! Значит, выстрел произведен с противоположной стороны, причем откуда-то сверху.

В наше время криминалисты провели баллистическую экспертизу. Выяснилось: выстрелив первым в воздух, Лермонтов с пистолетом в руке отклонился назад, и пуля Мартынова посланная почти в упор, прошила его как бы снизу вверх, так что версия с «тайным стрелком» не выдерживает критики.

Комплекс Сальери?

Условия дуэли были несоизмеримы обиде, нанесенной Мартынову. Противники начинали сходиться, когда друг до друга оставалось всего 15 шагов. Стрелять можно было до трех раз. Другими словами, поединок заранее предполагал смертельный исход. Но почему такие страсти, если причина дуэли кажется смехотворной? Забавный шарж не мог вызвать в человеке такой реакции, что он становился неуправляем и был запрограммирован на убийство. Значит, была какая-то другая причина?

На следствии о причинах поединка Мартынов говорил так: «С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет… Он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец».

Но присутствовал ли тут «комплекс Сальери» — комплекс бездаря, завидовавшего гению? Скорее всего, нет, потому что своё будущее Мартынов не связывал с изящной словесностью.

Уже теплее

Так может быть, поэт сам спровоцировал своё убийство? Не исключено. Вот что писал Иван Сергеевич Тургенев о Лермонтове: «Лермонтова я… видел всего два раза: в доме одной знатной петербургской дамы, княгини Шаховской, и несколько дней спустя на маскараде в Благородном собрании, под новый 1840 год… В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ. Вся его фигура, приземистая, кривоногая, с большой головой на сутулых широких плечах, возбуждала ощущение неприятное… Известно, что в некоторой степени он изобразил самого себя в Печорине. Слова „Глаза его не смеялись, когда он смеялся“ и т. д. — действительно, применялись к нему».

Из этого описания не следует, что, истинная причина гибели Лермонтова крылась в том, что он сам был нацелен на смерть. Но, наверное, это было именно так. Акушерка, принимавшая роду у его матери, сразу же сказала:

— Мальчик умрёт не сам.

Тема ранней гибели проходит сквозной нитью через всё его творчество. «Я предузнал мой жребий, мой конец, и грусти ранняя на мне печать», — писал он. «Кровавая меня могила ждёт, могила без молитв и без креста», — добавлял поэт в другом своем стихотворении.

Лермонтов редко участвовал в стычках с чеченцами. Но если участвовал, то демонстрировал полное презрение к смерти. Он, как писал историк Тенгинского пехотного полка Д. Ракович, принял командование над отрядом разведчиков. «Эта команда головорезов, именовавшаяся „лермонтовским отрядом“, рыская впереди главной колонны войск, открывала присутствие неприятеля, как снег на головы сваливаясь на аулы чеченцев… Лихо заломив белую холщовую шапку, в вечно расстегнутом и без погон сюртуке, из-под которого выглядывала красная канаусовая рубаха, Лермонтов на белом коне не раз бросался в атаку».

Но почему Лермонтов искал смерть? За что же так не любил себя? На этот вопрос ответа нет. Тайну унесли с собой в могилу и гениальный поэт, и человек, который считался негодяем и полным ничтожеством. Впрочем, это тоже расхожий штамп.

* * *

Мартынова разжаловали и приговорили к трехмесячному заключению на гауптвахте. Но Николай I заменил отсидку церковным покаянием. Епитимья, то есть замаливание грехов, должна была продолжаться 15 лет, но в 1846 году Святейший Синод простил убийцу.

С этого момента он жил в Нижнем Новгороде. Женился на Софье Проскур-Сущанской. Она родила ему 11 детей. В дальнейшем многочисленное семейство перебралось в Подмосковье, а затем в саму Москву. Мартынов умер в возрасте 60 лет и был похоронен в селе Иевлево. Но в 1924 году в усадьбе Мартыновых разместили детскую колонию, а трудармейцы учинили форменный погром. Они разрушили фамильный склеп, а гроб с останками Мартынова утопили в пруду.

И последнее. Портреты Николая Мартынова, как и Михаила Лермонтова, сильно отличаются друг от друга. Почему? Загадка. Такая же, как и смерть великого поэта.

КУЗЬКА-БОГ

Настоящее сражение развернулось два с лишним века назад на территории нынешнего Дальноконстантиновского района Нижегородской области. Сектанты под началом своего духовного лидера Кузьки-бога отчаянно сопротивлялись…

Терюхане

Терюхане — племя, ответвившееся от основной группы племен мордвы, жившее в сорока селениях Терюшевской волости Нижегородской губернии. Терюхане очень рано вступили в тесные контакты с русскими, но православие приняли только в середине XVIII века, позабыв к тому времени эрзянский язык, но сохранив свою самобытную культуру.

В памяти терюхан еще живы были картинки и далекого прошлого, и того, что творилось совсем недавно. Нижегородские князья вытеснили мордву из обжитых мест, всячески притесняли исконных хозяев этих земель, облагали их непомерными податями. Терюхане, как и другие племена мордвы, отчаянно сопротивлялись. После нашествия Батыя мордовские ратники служили в войсках хана и доставляли татарам звериные шкуры, мёд, соколов и кречетов для охоты. Как писал Павел Мельников-Печерский в «Очерках мордвы», «При вторжениях татар… обыкновенно являлись путеводители, указывавшие только им одним известные дороги по лесным дебрям. Во время таких нашествий мордва… грабила то, чего не успевали или не хотели ограбить татары».

Нижегородцы жестоко мстили. В 1378 году после того, как Алабуга и другие мордовские князьки вместе с татарами разбили рать нижегородскую, князь Борис Городецкий «опустошил землю мордовскую». Пленников волочили по льду Волги, травили собаками.

Во время Смуты мордва сражалась с царскими войсками на стороне Лжедмитрия II. Шайки разбойников нападали на проезжавших по большим дорогам, ловили гонцов и отправляли их к Самозванцу. В конце концов, они осадили Нижний Новгород, но взять его не смогли. И тем не менее мордва не успокоилась. В окрестностях Нижнего, Арзамаса, Курмыша, Ядрина и Алатыря она скрывалась в лесах и оврагах и в продолжение всего 1607 года то и дело нападала на войска царя Василия, грабила русские деревни.

Все это повторилось и во время бунта Стеньки Разина, а еще в большей степени — в ходе обращения мордвы в православную веру, поскольку крещение было в основном насильственным.

«Чудотворец» из Макраша

О Кузьке-боге я узнал из ветхих журналов «Отечественные записки» за 1866 год, доставшихся мне в наследство от бабушки. В своей обширной монографии некий господин К. подробно описывал события, развернувшиеся на территории Терюшевской волости.

Кузька, по словам господина К., был родом из деревни Макраш. Он был грамотен и обладал экстрасенсорными способностями, лечил людей. И пользовался огромным авторитетом. Его считали пророком, святым, чудотворцем. Но обликом своим Кузька производил отталкивающее впечатление. Лицо его было изрыто оспинами, взгляд маленьких, глубоко посаженных глаз никто не выдерживал.

В детстве Кузька некоторое время жил у друга своего отца, который входил в раскольничью секту «душителей» — они называли себя «делатели ангелов». Эта секта была очень богатой и пользовалась странным покровительством властей. Наверное, за подношения. Если другие секты подвергались гонениям, то «душителей» почему-то не трогали.

В секте был свои доморощенные «Христос», «Богородица», «жены-мироносицы». И Кузька уже тогда вынашивал мысль о создании своей, кузькиной фирменной секты по образу и подобию «душительной». Подтолкнуло к этому и то, что, разъезжая по торговым делам, он влюбился в жену арзамасского подъячего. Напоив своего благоверного, коварная женщина-вамп переспала с Кузькой, но наутро исчезла вместе со всеми его сбережениями. И Кузька затаил злобу на всё человечество.

Он ушел в домик, построенный в дремучем лесу. И здесь стал экспериментировать с фигурками ангелов, двигая их за веревочки. Создавалось такое впечатление, что они летают.

В Кузькину обитель стали стекаться любопытные. И он, как писал Михаил Пыляев в очерке «Стародавние старички, пустосвяты и юродцы», опубликованном в 1897 году, «был провозглашен Богом». Легковерные терюхане завалили Кузьку своими припасами: сычёным пивом, медовым квасом, зеленым вином, всякими яствами, и он жил припеваюче. А попутно изобрел новую религию. Она состояла из древней языческой веры, богослужений православной церкви и обрядов секты «душителей», которые заканчивались нередко тем, что кто-то из членов секты отдавал концы — его банальным образом душили.

На гребне волны

Кузька оказался на гребне волны. Он катался, как сыр в масле. Богослужения отправлял на священной поляне, где поклонялись предки терюхан своим языческим богам. Кузька сам выбрал двенадцать «апостолов» и «святую Пятницу» (это была Степанида, одна из его любовниц).

Монологи Кузьки-бога были полной бредятиной. Михаил Пыляев приводит такой текст: «Служите мне, Христосику, верой-правдою… Наказываю вам сохранить нашу святую веру в тайной тайности. А кто не сохранит нашей тайности, того я велю разорвать на этих двух дубах согнутых. Верный мне апостол, Григорий, покажи пример, чтобы все казнились от малого до великого».

И казни практиковались.. К пригнутым к земле вершинам деревьев сначала привязывали теленка, а когда вершины распрямлялись, как писал господин К. в «Отечественных записках», «теленок разрывался так быстро, что не мог усмотреть глаз; разорванные части мелькали в воздухе, мельчайшие брызги теплой крови проносились по поляне и в виде красноцветного пара охватили народ; оторванная голова взвилась вверх и упала в сотне саженей от места».

Терюхан охватывал ужас, а Кузька пользовался моментом.

— То, что вы сейчас видели, — говорил он, — уготовано всякому, кто скажет русским про нашу веру и укажет место, где мы собираемся на моленье.

После этого Кузька отбирал трех наиболее видных девиц якобы для послушания, а на самом деле насиловал их и делал своими любовницами. В его гареме насчитывалось тридцать три женщины. Некоторых, наиболее строптивых, он приказывал закапывать живыми в землю. Это делали его «апостолы».

Кузька внушал своим наложницам, что любовная связь с ним «совсем не то, что с простым человеком». Что она «не составляет никакого греха и не лишает девушку чистоты и непорочности». И они в это верили.

Кабатчики такого не стерпели

Первыми, кто выступил против Кузьки-бога, были владельцы кабаков. Терюхане после того, как обретали Кузькину веру, перестали их посещать. Кабатчики были на грани банкротства. И они обратились с челобитной к нижегородскому губернатору. В ней они написали и о любовных похождениях Кузьки, и о его мошенничестве, и о взятках, которые получали местные священнослужители, и о жертвоприношениях секты. Приводился и самый последний пример. Кузька распорядился казнить любовника своей наложницы Афросиньи Пахома. Его разорвали на дубах, как теленка. Все это происходило на глазах Афросиньи, и она сошла с ума и вскоре утопилась в колодце.

Эта жалоба была не единственной. Арестовать зарвавшегося Кузьку было поручено капитану-исправнику. Если точнее, земскому исправнику, председателю губернского суда. Тот, собрав понятых, отправился на молельную поляну, где находился Кузька. Но понятых и капитана-исправника встретили дубинами. Терюханы не давали в обиду своего бога. И представителю закона не оставалось ничего, как ретироваться.

Ожидая, что полиция может нагрянуть снова, члены секты устроили завалы на дорогах, разобрали все мосты через ручьи и овраги. И новая экспедиция, предпринятая капитаном-исправником, закончилась весьма печально. «Душители» окружили карету, где он находился, вытащили его оттуда, скрутили руки и повели к дубам, где был растерзан Пахом. Останки его бросили в болото.

Конец шарлатана

Об этом стало известно в Первопрестольной. Возмущению Александра I не было предела. Он повелел «стереть в порошок оного Кузьку».

Вскоре в Макраш прибыл отряд казаков численностью 500 человек во главе с новым исправником. Завалы на дорогах были быстро расчищены, и казаки, как сообщал господин К., «дали залп из холостых ружей» по терюханам, встретивших отряд с дубинами. «Исправник, — писал К., — стал увещевать, чтобы они выдали своего Кузьку-бога, обнадеживая их прощением, но мордва не соглашалась… Тогда был дан залп из ружей, от которых мордва и разбежалась».

«Апостол» Григорий был допрошен с пристрастием. Он указал место нахождения Кузьки. Когда его нашли, он трясся, словно в лихорадке. И на допросах во всём признался. Правда, свою вину в убийстве исправника отрицал, сваливал на другого члена секты, терюханина Бакулина. Но это не подтвердилось. Бакулину вырвали ноздри, дали сто ударов кнутом и отправили на каторгу.

А казнь Кузьки-бога происходила в сентябре 1810 года. Терюхан согнали на неё из всей волости. Как писал Михаил Пыляев, Кузька «страшно похудел и поседел, что подало повод мордве утверждать, что истинный, подлинный Кузька-бог взят на небеса, а здесь подменен другим человеком».

После казни Кузьки терюхане примерно лет двадцать ждали его воскресения. Но, увы, их ожидания, не оправдались.

Глава вторая. Неволя

НЕ ТЮРЬМА, А ДОМ ОТДЫХА

«Хозрасчет» в «казенном доме»

Первый острог появился в Нижнем в год основания города, в 1221 году. Преступники содержались в обычной рубленой избе, правда, окружённой со всех сторон высоч

енным забором с заостренными кольями.

«Тати» и «душегубы» отделялись от преступников рангом пониже. Самых опасных, склонных к побегу, заковывали в цепи, а иной раз сажали в железные клетки — в такой в Первопрестольную доставили пойманного Емельяна Пугачева.

«Казенные дома» в старину, выражаясь современным языком, были «на хозрасчете». Тем, у кого имелись родственники или друзья, голодать не приходилось, а вот если никого близких не было, — тут хоть «караул» кричи. Таких тюремных сидельцев, скованных одной цепью, периодически выпускали на волю под присмотром стрельцов, и они канючили на паперти:

— Подайте, люди добрые!

Самое любопытное, что это не было «инициативой» местных властей. Царь Федор Алексеевич своим высочайшим указом узаконил тюремный «хозрасчет». Потом передумал, повелел городским воеводам обеспечивать кормежку колодников. А воеводы государево повеление то и дело нарушали. Десятки голодных, одетых в рубища, бренчали своими цепями и умоляли о помощи, пытаясь вызвать сострадание горожан.

При всем при этом нижегородский воеводв Коржбок-Столпин был человеком предприимчивым. О себе ни в коем случае не забывал. В 1627 году позаботился и о собственном кармане: половина собранного тюремными сидельцами подаяния доставалась ему. Когда царю донесли о злоупотреблениях воеводы, он только слегка его пожурил.

В 1711 году Петр I издал указ, согласно которому выпускать из тюрем узников, дабы они просили милостыню, строго воспрещалось. Виновных ждала каторга. Однако и этот указ не исполнялся. Вплоть до 1767 года, когда благотворительные пожертвования арестантам стали использовать для закупки продовольствия и одежды. Тут ввели строгую отчетность.

«Самобеглый» экипаж

В Нижегородском остроге был изобретен первый автомобиль и первый спидометр. Причем задолго до того, как они появились в Европе. Шел… 1752 год.

Неграмотный русский мужик Леонтий Шамшуренков проходил по делу о мошенничестве на винокуренных заводах. Но был заключен под стражу не как обвиняемый, а в качестве свидетеля: сыскари опасались, что он «сделает ноги» и не даст на суде нужных показаний.

От нечего делать Леонтий сконструировал макет «самобеглого» экипажа. Так как он был неграмотен, его сокамерник написал в Сенат. От имени Шамшуренкова предложил построить коляску, которая «будет передвигаться и без лошади», а управляться «через инструменты двумя человеками, стоящими на той же коляске, а бегать будет хотя через какое дальнее расстояние и не только по ровному местоположению, но и к горе, где не весьма крутое место».

В Сенате изобретением нижегородского умельца заинтересовались. Его срочно выписали в Петербург, где выделили мастерскую, поставили на пищевое довольствие. И он за короткое время сотворил «самобеглую» коляску. Специальная комиссия Сената 5 ноября 1752 года после «ходовых испытаний» признала её годной для езды, вручила изобретателю 50 рублей премиальных и… отправила обратно в Нижегородский острог — суд над виномошенниками затягивался.

В апреле следующего года Шамшуренков посылает в Сенат еще одну бумагу. На этот раз сосед по камере предлагает от его имени новые изобретения: «самобеглые сани», которые «будут ездить без лошадей зимой, а для пробы могут ходить и летом с нуждою», а также «часы-верстомер». Они «будут у коляски на задней оси и на каждой версте бить колокольчики».

Сенат снова заинтересовался. «Во что оные сани и часы со всеми материалами станут?» — адресуют чиновники конкретный вопрос изобретателю. Тот отвечает: «Сани обойдутся в 50 рублей, верстомер — в 80». Но на этом, к сожалению, переписка обрывается. Больше никаких документальных свидетельств о Леонтии Шамшуренкове я не нашел.

Замок Бетанкура

Рубленую избу-тюрьму сменила в Нижнем каменная темница. Она тоже была построена на территории кремля. Но сюда в первой половине ХVIII века попадали только по большому блату — в основном местная знать, подозреваемая в мздоимстве, а также проворовавшиеся торговцы и купцы, которые вовремя не платили долг ростовщикам. Их потом отправляли не на каторгу, а «на исправление» в Балахну, на соляные промыслы. И порой новоиспеченные солевары находились там пожизненно. Так, одного из разорившихся торговцев, Ивана Бударина, приговорили к работам на варницах на… 120 лет, 6 месяцев, 11 дней и 10 часов.

Но проблема содержания подозреваемых в совершении преступлений была в Нижнем Новгороде так остра, что ей озаботился император Александр I. В 1818 году он поручил архитектору Августу Бетанкуру, руководившему возведением нижегородского ярмарочного комплекса, выполнить чертежи нового каменного тюремного замка.

Бетанкур справился с заказом за полтора года. К работам приступили, не промедлив ни дня. В 1823 году строительство острога на улице Овражной — теперь это площадь Свободы — было закончено. И арестанты, как и тюремные начальники, были весьма довольны: условия содержания заключённых и службы их охранителей здесь были куда лучше, чем раньше. В мае 1826 года флигель-адъютант Мансуров докладывал государю, что новая тюрьма «вмещает в себя с большой удобностью военных и гражданских арестантов и, сверх того, проходящие партии ссыльных в Сибирь».

Но «удобность» вскоре сменилась теснотой. Если весной 1826 года в остроге было 70 заключенных, то после суда над декабристами, здесь постоянно находилось не менее 280 человек. Ссыльные, чей маршрут пролегал в Сибирь, никак не могли миновать Нижний Новгород.

Приговор: пожизненка

Начальник тюремного замка в городском табеле о рангах занимал место в первой пятерке. Он не подчинялся никому, кроме губернатора. В его команду входили смотритель и смотрительница (среди арестантов были и женщины), священник, врач, надзиратели, прачки, кухарки и другая обслуга. В тюрьме даже была своя школа. Занятия в ней в обязательном порядке посещали малолетки. Они учились грамоте, арифметике и Закону Божьему, осваивали навыки чистописания.

Смотрителя боялись больше, чем начальника острога. Он находился здесь постоянно, то есть, по сути дела, был приговорен к пожизненному заключению. Но в то же время смотритель олицетворялся с кормильцем, поскольку обеспечивал тюрьму провизией. И, как раньше, с голоду арестанты не умирали. Их рацион включал в себя в начале ХIХ века полтора килограмма хлеба в сутки, фунт мяса, 100 граммов крупы (обычно варили пшенную или гречневую кашу, приправляя её салом) и 10 золотников соли (42 грамма). В середине позапрошлого века зэков неожиданно побаловали молоком и овощами. Чтобы не было цинги, им выдавали чеснок и лук.

Смотритель мог поместить арестованного в карцер. Сюда, в каменный мешок, где зимой вода превращалась в лёд, попадали за нарушение тюремного режима, грубость и драки. Ни коек, ни нар здесь не было, приходилось спать на холодном полу. В обед давали лишь ломоть хлеба, да кружку кипятка.

По утрам над острогом плыл колокольный звон. Он возвещал побудку. Вскоре после этого смотритель обходил камеры, пересчитывал узников, стучал молотком по решёткам, проверяя их крепость. Периодически устраивались обыски. За хранение запрещённых предметов тоже можно было угодить в карцер.

День заключенного заканчивался вторым обходом. Снова перекличка, снова проверка надёжности решёток и замков на дверях. И снова звонил колокол, возвещая, что свобода стала чуть-чуть ближе…

Когда отсидка казалась лафой

Поначалу все арестованные вне зависимости от вменяемых им в вину статей Уголовного уложения содержались вместе. Но в 1842 году Николай I повелел разделить заключенных по четырем разрядам. Уголовников теперь надлежало помещать к уголовникам, политических — к политическим, должников — к таким же, как они, разорившимся мещанам и купцам. Для пересыльных начали строить отдельный барак.

В это же время, кстати, появились и камеры-одиночки. Как говорилось в царском указе, «для особо опасных государственных преступников». К ним относились те, кто «замышлял заговор против существующего строя», убийцы и насильники. Однако срок пребывания в одиночках ограничивался полутора годами.

До 90-х годов позапрошлого века основную массу заключенных составляли уголовники, которым «светили» либо виселица, либо каторга. Но вскоре убийц и разбойников потеснили революционеры всех мастей. Сначала это были члены марксистских кружков. Их было столько, что начальник тюрьмы был вынужден направить прошение в вышестоящие инстанции с просьбой разрешить построить во дворе острога три новых барака.

Однако режим содержания был достаточно либеральным. Арестантам можно было гулять по двору до захода солнца, они устраивали концерты, чаепития, митинги. Кому такая отсидка лафой не покажется?

За Семашко отдувались все

В 1905 году тюремным старостой был избран Николай Семашко. Арестанты надеялись, что пользовавшийся авторитетом среди них самих и тюремного начальства будущий нарком здравоохранения станет их надеждой и опорой. Но, увы, вышло всё по-другому.

Существуют две версии падения авторитета тюремного старосты. Согласно одной из них, Семашко возомнил себя вождем всех времен и народов (он действительно был очень самолюбив), а согласно другой, ему дали банальную взятку. Так или не так, установить уже невозможно. Фактически же Семашко поспособствовал бежать из острога латышу В. Левниексу.

Побег был успешным. За это отдувались все: и политические заключенные, и уголовники. Прогулки без вооруженных охранников с собаками начальник тюремного замка отменил вообще, митинги и чаепития запрещались, за исполнение революционных песен тюремных солистов помещали в карцер, а свидания с родными ограничили во времени. Кто-то из заключенных после этого плюнул Семашко в лицо, назвав его негодяем и предателем. Биографы наркома здравоохранения об этом при застое, естественно, умалчивали.

Но прошло два года, революционный пыл поутих, и режим в остроге снова помягчел. Здесь даже выпускался рукописный журнал под названием «Тополь». Снова двери днем камер открывались настежь, можно было беспрепятственно навестить друзей, выпить с ними чаю или чего-нибудь покрепче. За целковый охранники приносили из соседней лавки и вино, и водку, и фрукты. Ну, чем, спрашивается, не курорт?

В 1914 году, когда началась Первая мировая война, всех обитателей острога в спешном порядке переселили в новое здание тюрьмы на Арзамасском шоссе. Их места заняли германские и австрийские военнопленные.

Пламя красного террора

С октября 1917 года острог пустовал. Но после того, как большевики объявили о начале красного террора, камеры снова заполнились. Правда, уже совсем другим контингентом: бывшими царскими офицерами, представителями дворянства, купцами, банкирами. Их в 1918 году доставляли сюда группами по 20—30 человек, многих затем расстреливали.

В феврале 1918 года на буржуев Нижнего Новгорода была наложена контрибуция в 50 миллионов рублей. Чуть меньшую дань надлежало выплатить богатым людям Арзамаса, сел Богородского и Городец, других населенных пунктов. Но кто-то из предпринимателей был не в состоянии заплатить требуемую от него сумму, либо попросту отказался субсидировать большевиков. И в тюрьме оказались такие известные предприниматели, как Башкировы, Марковы, Курепины, Вяхирев. Всего в начале апреля в Нижегородский острог было заключено около ста бизнесменов. Началась национализация их домов, а потом и расстрелы. В числе первых жертв были купцы В. М. Теребин, Г. А. Вичин, А. М. Дьячков, Н. П. Обозов, А Чичеров, Вячеслав и Константин Бебешины.

В наши дни острог стал музеем. Только вот как быть с площадью Свободы? Всю дорогу она не была свободной от насилия. Может, лучше вернуть ей прежнее название — Острожная?

ПАЛАЧИ

Арзамасская быль, арзамасская боль

…Его повели в пыточную башню. Это была одна из башен деревянной с присыпом крепостной стены Арзамаса. Там была огромная печь, лежали разные пыточные инструменты и стояли два столба с перекладиной, а под ней — гири разного веса.

Антипа ждали палач, двое сторожей и писарь, который должен фиксировать показания. Антипа привязали к лавке, и палач начал его сечь кнутом. К последнему двадцатому удару кожа на спине полопалась. После этого вздёрнули на дыбу. Антип кричал от боли. Но его ждали еще более суровые испытания. Палач взял раскаленный прут и стал водить им вдоль израненной кнутом спины, в некоторых местах нажимая с особым усердием…

А после этого Портнова приговорили к смерти, и тот же самый палач посадил его на кол. Эта казнь была очень мучительной. Кол медленно пробивал кишки, некоторым страдальцам приходилось мучиться сутки и более…

Кату — плату

История не сохранила имя арзамасского палача, пытавшего Портнова. Как и многих других — их запоминали разве что по кличкам. И хотя данная, с позволения сказать, профессия считалась в народе презираемой, все вакансии среди мастеров заплечных дел до начала позапрошлого века были заполнены. И сегодня это не очень-то понятно: работы у заплечника хватало. Требовалось провести экзекуцию так, чтобы осужденный не умер во время пыток и давал показания. Палачи осуществляли также надзор за городскими проститутками, собирая с них плату, отвечали за чистку общественных уборных, занимались отловом бродячих собак, удаляли из города падаль и выгоняли прокаженных. Плюс к этому — уборка на месте казни, придание мертвому телу как можно более ужасающего вида, чтобы выставить его напоказ. Насадить, например, отрубленную голову на железный прут, а прут прикрепить к столбу. А между тем жалование жизнегубцы получали мизерное (в XYII веке — всего четыре рубля в год, а начиная с петровских времен — 9 рублей 95 копеек, так как дел прибавилось). К тому же все их ненавидели. Палач пожизненно лишался духовного окормления и не допускался к причастию.

Так, может быть, мотив выбора работы объяснялся чем-то другим? Только при Павле I произошла индексация жалования экзекуторов: величина денежного довольствия выросла до 20 рублей 75 копеек в год. Может быть, светила амнистия? Да, светила. Но не всем. Убийц на волю не выпускали. Или тут все решал садизм? Маньяки, наверное, появились не вчера и не позавчера. И не надо было серийным убийцам промышлять глухими ночами: они были при деле…

В соответствии с указом царя Михаила Федоровича набор в палачи (их называли катами) осуществлялся из посадских, а также из «самых молодших или гулящих» людей, которые волею своею в тое службу быть похотят», то есть добровольно. Но тот, кто выбирал эту стезю, должен был отчетливо понимать, что его жизнь кардинальным образом изменится. Жил палач в особом помещении под замком с казенной охраной — его берегли от гнева народного. Выпускали только для казни или пыток, отлова бродячих собак, надзора за гулящими девками, а еще по базарным дням — чтобы мастер заплечных дел под надзором караульщиков собирал с возов дань. Этот налог так и прозвали: «Кату — плату». А некоторые крестьяне давали грош или пятак просто так — как бы в виде задатка. «А вдруг что случится? — думали они. — Вот палач и поостережется кожу со спины спускать».

И палачей побаивались. При встрече с ними снимали шапки, кланялись, величали по имени-отчеству. Кстати, в Москве большинство мастеров заплечных дел носило фамилию Бархатовых — это были потомки любимца Ивана Грозного, на счету которого, как утверждают историки, было не меньше полутора тысяч жертв. В Нижнем катами были, как правило, Криворотовы или Кирюшкины. Целые династии!

Экзекуции в городе обычно происходили на площади у церкви Иоанна Предтечи. Здесь было своего рода Лобное место: и кнутом пороли, и вешали, и головы рубили. А в пыточных и секли, и жгли, и морозили, и ребра ломали, и тело рвали клещами, и ногти «подчищали» — иглами под них кололи, и сажали на доску с гвоздями — фантазия палачей была беспредельной. Раскольников «томили в хомутах», которые стягивали голову, руки и ноги, от чего трещали кости, и кровь шла изо рта и ушей.

Надо сказать, что палачи постоянно тренировались, дабы не утратить приобретенных навыков и совершенствовать их. Для этого оборудовался своего рода «спортзал», где были «тренажеры» и «муляжи-манекены».

Особого искусства требовала порка кнутом. Кнут в то время состоял из кнутовища и ударной части — «языка», который изготавливался из полосы толстой свиной кожи, вымоченной в соляном растворе и высушенной под гнетом. Длина кнутовища в зависимости от роста палача колебалась от двух до двух с половиной метров, а «языка» — около метра. Этого вполне хватало, чтобы оставить на человеческом теле глубокие кровоточащие рубцы.

Если палачей было двое, то удары наносились поочередно «ёлочкой». Если экзекуцию проводил один палач, то он чередовал удары справа и слева.

Как правило, каты владели кнутом виртуозно. Они могли сразу же забить человека насмерть, вызвав внутренние кровотечения. И брали взятки за то, чтобы «не изувечить, не крошить и не ломить без зазрения совести». Или, наоборот, причинить как можно больше страданий. Немалая часть тех денег, которые народ жертвовал на одежду наказуемому, тоже перепадала кату — это были так называемые «рогожки» или «полурогожки».