Бесплатный фрагмент - Непринятая жертва

Роман

ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА

ЧАСТЬ IV. НЕПРИНЯТАЯ ЖЕРТВА

ГЛАВА 1. ЗИМНИЙ ПУТЬ

Мы спешили. Видит Эя, как мы спешили! Но всё равно не успели войти в почти не замерзающий Влот до тех пор, пока не покрылись льдом северные реки.

Я помню спешку, вечно наполненный ледяным ветром парус и вечный холод. Мерзко было в отсыревшем челноке, где от прикосновения кусачей и жгучей зимней воды защищал лишь дощатый настил и обшивка. Мы питались всухомятку, спали, дрожа от холода. Мне редко удавалось посетить какой-нибудь центр цивилизации: анчу, путешествующего по воде, могли опознать. Петрика тоже могли, конечно. Я посоветовал ему не надевать шапку: заклинание от кудрявости действовало замечательно. В таком мохнатом виде Чудилка был не просто неузнаваем, но даже пугающ. Лично я каждый раз вздрагивал, когда видел его без шапки. Подозреваю, что это заклинание было придумано мальчишками для мальчишек. Шутка такая. Или оно призвано учить подростков обращаться с магией осторожно. Я тоже решил поучить немного Петрика и расколдовал его примерно через неделю, когда он спал. Только после того, как он объявил о намерении побриться налысо.

— О! — воскликнул мой дружок поутру, проведя по волосам ладонью и ощутив привычную лёгкую волнистость. — Оказывается, через неделю само проходит.

Петрик, которого терзала совесть из-за того, что он может погреться в трактире, приносил мне горячий обед, кипяток и чего покрепче. В больших городах, где много народа и легко затеряться, мы останавливались в гостиницах, чтобы отогреться в течение суток, и нам было не до достопримечательностей. Сидели у печки. Чудила считал себя виноватым из-за того, что вытащил меня в этот холод. Он говорил, что я плохо выгляжу, и боялся, что заболею. При этом здорово кашлял он, а не я. Я только чихал. Ночью невозможно было спать — и я приволок Чудилу к врачу и заставил его несколько дней побыть в тепле и вылечиться, наконец.

— Наконец ТЫ вылечишься и перестанешь действовать на нервы, — сказал мне Чудилка. — Хорошо, что я ТЕБЯ к врачу отвёл.

Мне было смешно. Петрик решил испытать на себе те самые заговоры из книжки и заставлял меня читать их на ночь, как сказки. Ну, я читал, читал… Не знаю, что помогло: нормальные лекарства или древняя анчутская медицина. К ней ли, к другой какой, у меня всё равно нет способностей. Представьте, согласно ей, мне пришлось куриным пёрышком рисовать знаки, не напоминающие даже руны, у Петрика на ладонях и пятках под его хихиканье. Больше всего это было похоже на роспись глиняных кукол Крассеты. Спрашивается: как ему удаётся уговаривать меня на всякие безумства? Я сам потом несколько дней не мог избавиться от загогулек, которые Чудилище ночью втихаря начертил на моих ступнях в целях тренировки. Упражнялся он не в лечении, мне кажется, а в заклинании «Чтобы щекотку не чувствовать». Когда-нибудь с ума с ним сойду!

И не безумие ли то, что мы проделываем сейчас обратный путь вопреки всем приказам и здравому смыслу? Не зная даже, что будем делать, дожидаясь катаклизма или стараясь его предотвратить. Где будем прятаться в его ожидании, ведь вся, просто вся Някка знает нас в лицо? Или следует идти прямо во дворец, где Чудилка стукнет кулаком по столу и добьется своего?

— Будем сперва жить инкогнито на конспиративной квартире, использовать шифр и пароли и действовать исподволь, — сказал Петрик из тайной полиции.

Всё верно. Государи не очень одобряют его упорство, и стучать кулаком, я думаю, бесполезно.

Вот мы снова в пути, и снова дни и ночи сливаются для меня в ощущение бесконечного холода. Он отодвигал на второй план даже горечь от разлуки с Натой и Рики и тревогу за них. И мысль о том, что скажут мама и папа, увидев меня на пороге. Сколько нам ждать в Някке того, что должно случиться? Или другой вопрос: как бы не опоздать? Нужны были новости, и мы их узнали. В столице волнения всвязи с ожиданием весенних реформ. Корки разбушевались. Интересно, к кому они цепляются, когда там нет меня?

— А непосредственно к королю, — объяснил Петрик, постукивая зубами.

— Здорово. Значит, в другое время я его заместитель.

Чудилушка повадился из каждого населённого пункта притаскивать пучки и стопки газет и объяснять мне, что ведь нарочно заранее объявлено о будущих реформах. Вроде бы для того, чтобы Корки и подобные им приняли меры: улучшили положение рабочих на своих предприятиях, перестали сливать отходы производства в речки Ерет и Таук и озаботились очистными сооружениями и нормальной канализацией. Чтобы как можно меньшее количество карательных мер обрушилось на головы этих убийц окружающей среды, чтобы не было у них больших внезапных убытков и трат, чтобы их недовольство было как можно меньшим. Времени для исправления ещё очень много. Так задумано. Но Корки, говорил Петрик, пойдут, конечно, по единственно знакомому им пути: по пути смут и переворота.

— Чудилушка, — говорил я, кутаясь во что-то меховое и отсыревшее, — к чему эти смуты? Реформы-то уж очень хороши, полезны и справедливы.

— А то ты не знаешь Корков! Плевать им на всё, если речь о прибыли идёт. То, что от них требуется, денег стоит. Опять же, как не пойти против Охти? Реформы — прекрасный предлог. Всё равно, какие реформы.

Я знал, конечно.

Только не понятно было, как Петрик собирался всё это предотвратить.

— Поверь мне, — просил он, — я знаю, как. Я сумею. Если попаду в Някку, не будет смут. Или так только, небольшие какие-нибудь. Послушай, Анчутка, и поверь. Это я начал разговоры о техническом прогрессе и о том, как некоторые его достижения сказываются на природе. Я ещё в школу не ходил, когда начал интересоваться этим вопросом, ты же знаешь. Ты же помнишь: любимец детворы Ник Анык дал нам книгу. Мы вместе читали о том, как люди, изобретательные, но жадные люди, почти уничтожили планету Земля. Хорошо, что опомнились, и теперь…

— Я помню.

— И многие были согласны со мной, Анчутка. Не только ты и Лёка.

— Я знаю.

— Многие влиятельные лица. Многие учёные из тех, с которыми я знаком. Не делай такие глаза. Я действительно знаком со многими. Не только с теми, с которыми ты тоже знаком. Я проводил с ними разные исследования. Ты знаешь, потому что мне помогал. Я говорил с королём и королевой. Говорил с Далимом и его родителями. Говорил и с другими правителями и их детьми, моими ровесниками. Вот только не надо спрашивать, мол, по какому праву. Ты и так знаешь, по какому. Кое-кто сказал: «Петрик молодой и взбалмошный. Сколько лет Петрику? Он ещё в том возрасте, когда мир делят на чёрное и белое, и не видят оттенков. Технический прогресс не всегда зло». А другие сказали — и их было больше, Миче, их было больше! — что я рано повзрослел под грузом наших семейных проблем. Бесполезно спрашивать, каких, просто поверь, что больших. Многие люди сказали, что я прав. Что если так дальше пойдёт, Някка может попрощаться со своим необыкновенным климатом, с чистым морем и реками. Реки обмелеют и погибнут, воздух больше не будет целебным. Мы станем бояться есть плоды, выращенные в садах…

— Да, это так!

— Я сказал, что не считаю технический прогресс злом, но считаю, что идти он должен по другому пути. Наш дом, наша прекрасная Винэя, не должна превратиться в свалку из его отходов. Технический прогресс, Миче, должен быть вежливым гостем, а не безрассудным завоевателем. И ты увидишь, Миче, до чего мы додумались, как мы собираемся защитить наш дом. Я говорил тебе, что смог бы предотвратить смуту и переворот, и поверь мне, смог бы, будь я в Някке. Я просил, не объявлять реформы без меня и дать мне некоторые полномочия: я организовал бы инспекцию по особо ужасающим предприятиям, нашёл бы тех, кто достучится до управляющих и рабочих… Поверь мне, Миче, я давно это обдумывал, я уже начал действовать, я знаю, что надо делать…

— А король и королева, и другие государи, и их дети, твои ровесники, они, значит, не знают? Они наверняка всё это сделали.

— Нет! То есть да! Сделали, конечно. Или сделают. Но Миче, посмотри на меня: мы с тобой сто лет знакомы. Посмотри и скажи: кто-нибудь справится с этим лучше меня?

Я посмотрел.

Я давно знаю, что Петрик найдёт общий язык с кем угодно, убедит, уговорит кого надо быстрее и лучше других. Он везде свой: среди рыбаков и мелких ремесленников Пониже, среди хозяек Серёдки, среди моряков, среди мальчишек, бегающих повсюду, среди влиятельных даже господ. Потому что он хорошо относится к людям и ему платят тем же — ведь это чувствуется. Его биография, как вы знаете, гораздо богаче моей, и значит, он опытней и мудрее, хоть и ведёт себя порой, как школьник. И ещё Петрик знает все эти свои достоинства и умеет ими пользоваться. Поэтому я пребываю в недоумении: отчего наша Чикикука прицепилась ко мне? Я бы понял, если бы она испытывала такую великую сестринскую любовь не ко мне, а именно к Чудилке. Помнится, в пору нашего противостояния с детьми Кырла Корка, я замечал, что даже Кохи признавал авторитет Петрика и относился к нему с уважением, хоть Петрик дружен с анчу, и при этом на год младше.

Никто не справится лучше. Я так и сказал. И ещё сказал, что, несмотря на то, что Чудилка такой весь из себя замечательный, старшее поколение Корков и прочих несознательных промышленников просто убило бы его в тихом уголке, сунься он со своей инспекцией. Для них нет ничего святого и никаких авторитетов, кроме злыдня и жмота Кар-Кара.

— Хочешь сказать, пусть убьют других? — подскочил Чудила. Челнок опасно качнулся.

Ну что с ним делать?!

Он уходил за провизией в недра какой-нибудь деревеньки, и каждый раз наказывал мне:

— Миче, поточи и почисти саблю. Осмотри клинок. Не дай-то Эя, разбойники нападут.

Я клялся, что обязательно, но даже не разворачивал тряпку, в которую обернул от разбойничьих лап рукоять своей сабли, подарка Далима. Согласно дедову завету, я хранил саблю на голубятне, поэтому она уцелела во время нападения и путешествовала со мной. Рукоять я обернул ещё раньше, как только к нам присоединились пиратцы — мало ли что. Драгоценные камни всё-таки. Глядя на меня, Рики обернул тряпкой рукоять другой сабли, деревянной, так здорово похожей на настоящую. Младший братец хотел потренироваться в заклятии: при попытке развернуть тряпку, посторонний человек получит по рукам. Ему придётся плоховато, даже если он просто потрогает ножны. Мой Рики молодец, освоил заклятие. А я считал, что если нападут разбойники, то такой защиты, наложенной на дорогое оружие, вполне достаточно, зачем ещё точить? Это что, спасёт саблю от похитителей?

В общем, пока Петрика не было, я занимался более интересными делами: грелся у костра, сушил вещи, строгал простые амулеты и гадал рыбакам и влюблённым, попадающимся в кустах на берегу. Если никого не попадалось, делал упражнения: необходимо тренироваться, если хочешь не околеть от холода, сохранить форму и не потерять навык в борьбе, что я перенял от Петрика. Однажды сделалось удивительно тепло, и я, отогревшись у костра и ожив, достал Петрикову скрипку, не забыв проверить, как действует заклятие от излишней влажности. Эту скрипку, замечательную и очень дорогую, подарил Петрику мой папа, когда моему товарищу исполнилось тринадцать лет. Я играл о любви, о перелётных птицах и пёстрых листьях, о шуме великой Някки, о детских играх и взрослых танцах. Ко мне сбежались дети, болтающиеся без присмотра в окрестностях деревни. Я играл им, рассказывал истории, выцарапанные нашей экспедицией из тьмы веков, и пиратско-таможенные байки. Особенно детям почему-то понравились рассказы о Телепателе, спасшем птичку, хоть он и остался при этом без подштанников. Тут прибежал Петрик с большой корзинкой и газетами и заорал издалека, вызвав восторг ребят:

— Миче на лодочке стих сочинял.

С лодочки Миче в речку упал.

Радостно булькнув среди тишины…

— С Петрика щука стащила штаны, — закончил я под хохот детей, только что выслушавших рассказ про птичку. А кто-то спросил:

— Это кто? Телепатель?

— Да.

— Нет. Сам такой!

Петрик потом ругал меня за излишнюю общительность и говорил что-то о конспирации и тайных шифрах, но таким уж я уродился: не очень люблю одиночество, не привык к нему. И, если я вижу рыдающего на берегу человека, доведённого до предела злой свекровью, то просто обязан погадать, обнадёжить и дать амулет на спокойную жизнь. И я тосковал по Рики и Лале. Поэтому, если на звук скрипки сбегаются дети, как же мне не повеселить их? И Чудила сам, между прочим, назвал меня по имени. После его прихода ребята начали позёвывать и оглядываться, и спрашивать друг друга и нас:

— Эй, а чего мы сюда пришли?

— Вообще не знаю. Дяденьки, вы чего хотели-то? Дорогу спросить?

— Не пора ли на обед, а?

И дети убежали, не попрощавшись. Вот она, благодарность за устроенный мною концерт.

— Уф, — выдохнул Петрик и опустил руку, которой он поглаживал золотую длинную пластину — семейную реликвию, которую всегда носит на шее. — Авось, не расскажут родителям, что нас видели.

— Я бы не поручился.

— Ты бы скрипку убрал и не приставал к людям, пока время не пришло отвлекать от «Комарика» негодяя и убийцу Воки Ловкача. Чтобы он за нами охотился, и даже не думал о холмах Иксаны, где осталось судно и все наши.

Да, план был именно такой: помимо всего прочего увести от оставленных нами товарищей беглого бандита, непременно желающего прикончить именно нас. В какой-то момент, ближе к Някке, мы больше не станем скрываться, а обвести вокруг пальца соответствующие службы поможет магия.

Дрожа от холода на реке, я мечтал о Нате, мечтал о нашей с ней спокойной и тихой жизни в моём новом доме. Как мы с ней вместе устроим наше хозяйство, украсим наши комнаты, что посадим в нашем саду, как будем ждать нашего собственного малыша… Я говорил с ней мысленно, хоть она оставалась всё дальше. Я писал ей письма, но передавать приходилось с оказией. Почтой мы с Петриком некоторое время не пользовались, опасаясь, что послания перехватят, а нас найдут по штемпелю. Тогда уж не жди покоя. Пока мы путешествуем по рекам, это нежелательно.

Сначала на воде была каша из снега, потом — тонкая корка льда у берегов. Тут, сильно запоздав, ударили морозы — и всё. Мы с Чудилкой продали лодку и купили сани и двух молодых мохнатых лошадок, выносливых при долгом беге. Глядя на карту, мы жмурились на расстояние, огромное даже на бумаге. В тоске разглядывали ниточки рек, которые нам предстояло пересечь, возвышенности, которые следовало обогнуть, города, обозначенные точками, и леса, даже в масштабе кажущиеся пугающе огромными.

— Мама моя! — вздохнул я. — Поехали, Чудилка, лучше уже ехать, чем на это таращиться.

В санях неожиданно оказалось теплее, удобнее и веселее. Мы даже пели песни, а иногда бежали рядом и кидали друг в друга снегом. И тут я понял, что снег — это здорово! Особенно, когда он на солнце искрится, когда инеем покрыты тонкие ветки, а в городках детский визг и радость от такой красоты, коньки и салазки, и вкусный запах дыма, и тепло хлеба, что только что из печки… Отклонившись на запад от маршрута «Комарика», мы стали останавливаться в домах и на постоялых дворах.

Мы вновь занялись торговлей, не опасаясь, что нас узнают в городах не нашей страны, в городах, далеких от больших судоходных рек. Было весело прикатить на базар на лошадках, украшенных лентами и бубенчиками, и громко предлагать свой товар: серебро, бусы, всякие украшения, платки, тёплые шали, красиво вышитые жилеты, меховые модные шапочки, рукавицы с узорами и мои амулеты. Всё радостное, яркое, привлекательное до невозможности — да, мы с Петриком умеем выбирать и предлагать товар! Это немного задерживало, но деньги были нужны. Мы здорово поиздержались на реке. И, помня о том, что мы члены краеведческой экспедиции, покупали и выменивали то, что положено. Записывали для Хрота дорожные рассказы, страшилки ямщиков и их песни, и легенды, сохранившиеся в этих местах. Теперь мы могли спать в тепле, а не дежурить по полночи у руля лодки, клацая от холода зубами и чувствуя, как сырость лезет за шиворот. Можно было бы сказать, что это тоже задерживает, но зато днём мы быстро двигались вперед, и не тратили по нескольку суток, чтобы отогреться и подлечиться. Порой на постоялом дворе подбиралась веселая компания, порой мы устраивали с кем-нибудь гонки. И этот запах снега и сена, и мороз, пронизанный солнцем, и леса, утопленные в сугробах, скорость и радостное возбуждение мне не забыть никогда.

— Как там наши? — вдруг спрашивал один из нас.

— Думаю, что нормально, — отвечал другой.

— Успеем ли?

— До конца весны? Конечно.

К чему успеем? Великая Эя! Что мы творим?

ГЛАВА 2. БОЛЬШАЯ ЗАГАДКА

В то время, как я размышлял о том, как сейчас противно и сыро в местах, что южнее этих снежных, блестящих равнин, какая там распутица и гадость, Петрик грустно глядел назад, туда, где за сотней рек осталась его Мадинка, и, делая вид, что шутит, говорил таковы слова:

— Тем не менее, пора сворачивать южнее, друг мой, увлеклись мы западным направлением. Говоришь, нам надо пройти через горы к Някке, нашей великой реке? Говоришь, только через Айкри? Ладно. Хорошо. Через Айкри. Но учти, Миче, я очень боюсь. Анчутка, Айкри — жуткое место, хоть ты надо мной и смеёшься.

Дело вот в чём. Я всё говорил для простоты, что наша экспедиция движется на север, но это было не совсем так. Следуя по нашей великой реке Някке из столицы на северо-восток, «Комарик» затем вошёл во Влот, текущий с севера. По его притоку мы снова взяли направление на северо-восток, а затем — опять на север. И так много раз. Теперь мы с Петриком с этого, очень, очень далёкого северо-востока спешили на запад почти по прямой с того места, где нас застигла зима. Прямая эта, однако, всё время немного отклонялась к югу, но так, чтобы мы не покинули области снегов. Из прекрасных морозных мест, совсем не хотелось выбираться на дождь и в распутицу. Ни к чему было из саней пересаживаться в сёдла и прекращать торговлю. Двигались мы в направлении побережья Крабового моря. Влот, текущий с севера, остался уже позади, мы перешагнули его в том месте, где на замшелом валуне в древнем лесу выбито в незапамятные времена: «Этот родник — начало великого Влота, отца славных рек». Някка, параллельная нашему пути, была слева, но невероятно далеко.

Рассматривались такие варианты. Первый: повторяя путь «Комарика», выйти к Някке и спуститься по ней до нашего города, успев до половодья. Или пройти её левым берегом. Всего лишь через снег и лёд добраться до не замерзающей части Влота, ну а дальше — верхом или лучше по воде. Только вот беда: в тех местах нас могут опознать. Чай, соответствующие службы не дремлют. И мы так измучились на холодных реках, что, поняв преимущество саней, решили с ними не расставаться как можно дольше.

Второй вариант: так и ехать на запад до самого морского побережья. Затем — в Някку по суше или по воде. Оно, конечно, но море зимой… Пустынные берега… И где-то там — расползшиеся по континенту пираты, понукаемые беглым Ловкачом мстить Петрику за своего вождя… И море у берегов может оказаться замёрзшим. Но даже и наплевать, мы, наверное, воспользовались бы той дорогой. Только возникало такое соображение: Воки Ловкач, узнавший, что мы с Чудилкой взяли курс на запад, натравит на нас все свои банды именно на побережье. Известные службы ради применения соответствующих мер также активизируются именно там, если до короля дойдёт весть о нашем побеге. Вот и хорошо. Вот и правильно. Пусть все, кому положено, ожидают нас именно там. Ежели что — море от нас никуда не денется с его побережьем, решили мы, двигаясь всё равно в том направлении и распуская слухи, что бежавшие с «Комарика» Миче и Петрик, разумеется, намерены добраться до края континента, поскольку это самая правильная в их положении дорога.

Третий вариант даже не рассматривался, поскольку ни в какие ворота. Резко повернув на юг, пробираться сквозь горы и перевалы. Почему бы и нет? А потому что горы зимой непроходимы. На перевалах лежит снег. Правый берег Някки мало обитаем, он обрывистый и скалистый, мосты на левый берег редки, в основном, у больших городов. На перевозах же нас опознать могут, да ещё попробуй доберись до них по скалам.

Пока мы приняли за основу четвёртый вариант. Четвёртый вариант — это пересечение горного массива прекрасным и широким путём, именуемым Айкри. Находится он, примитивно говоря, посередине между Влотом и берегами западных морей.

Что это за место такое, Айкри, что мы решили, будто там нас не станут искать и ловить?

Это широкая, извилистая, скалистая и лесистая долина. В этом месте горы расступаются, она делит их на две части. Айкри на древнем анчутском языке значит «большая загадка». Сразу скажу, что без крайней нужды посторонний человек не сунется в это место один или даже вдвоём, а предпочтёт летние горы и их перевалы. Берега западных морей или же водные дороги: Влот и другие реки. Однако, путь через Айкри настолько удобный, и настолько ориентирован на комфорт проезжающих, что здесь предусмотрели и это. Специальные люди формируют и сопровождают караваны из желающих пересечь горы этой дорогой. Подожди ночь или, в крайнем случае, сутки — и у тебя есть компания, и ты получишь большое удовольствие от путешествия через Айкри, по красивейшим местам. Путникам покажут достопримечательности, организуют обед и ночлег, даже развлечения, доступные для любого кошелька. После этого они будут считаться смельчаками: как же, были в Айкри. Но, с точки зрения путешествующих, настоящие смельчаки — это местные жители. Вот кто не боится свободно передвигаться по долине и ближайшим горам… вплоть до сумерек.

Я и Петрик, мы двое, на взгляд не посвящённых в дела моей семьи, не примкнём к другим людям, и сами не сунемся в долину, поскольку нас только двое.

От северного конца Айкри недалеко до границы с Акети. Южным долина упирается в великую реку Някку. За мостом — город Анука, третий по величине на реке, своеобразная столица Айкри. Когда-то он принадлежал долине, но перед Мрачными временами Някка внезапно сменила русло, и хорошо, что не слизнула Ануку с лица Винэи, а просто отделила её от Айкри.

Отчего же люди по возможности избегают такую удобную дорогу? Мне всегда казалось, что причина ничтожна и смехотворна, что её вообще не существует, и я потащил Петрика в этот проход, высмеивая её так и этак. Но признавая, однако, великую силу предрассудков, поверий и сплетен.

Всякое бывает в горах. Но несчастные случаи происходят в Айкри чаще, чем на других горных дорогах. Это от испуга. Испугавшись, путники, бывает, падают со скал и получают травмы. Люди, отбившиеся от караванов, и удачно нашедшиеся, рассказывают о чувстве страха, одиночества и незащищенности, налетающем вдруг. Это, я считаю, не удивительно. Если ты потерялся, чувство одиночества хочешь-не хочешь, налетит. Но дело в том, что всем чудились голоса, разговор или спор двух-трех духов, женское пение, похожее на шелест леса или журчание реки. Каждый отмечал, что видел отдельно летящие глаза, которые приблизились к его лицу и заглянули в душу. И слова: «Нет, не он». («Не она»). Поняв, что ошиблись, духи начинали сердиться, или смеяться, говорят, это очень страшно, хотя, не было ни одного случая, чтобы глаза напали на человека с целью причинить ему вред. Казалось, что духи быстро забывали о путнике и начинали беседовать о своём. Только разговоры чаще были похожи на пророчества, не всегда хорошие.

В Айкри дед нашей Лалы был предупреждён о рождении потомка, который станет позором рода и обесчестит славное имя Пагов тем, что принесёт в свой дом болезнь, несчастья, мёртвую воду и убивающий воздух. Поскольку у этого самого деда, тогда человека средних лет, был уже маленький сын, будущий Лалин отец, он решил, что речь идёт об отдалённом времени. Кажется, он единственный, кто осмелился заговорить с летающими глазами — и прославился именно этим героическим поступком.

— Могу ли я предотвратить это? — спросил он.

— Что сделаешь ты? — ответили ему. — Может предотвратить любовь и жалость. Может предотвратить бескорыстие. Может предотвратить сердце, полное тревоги не о себе. До времени нового выбора также потомков твоих.

— Кто? Когда? — всполошился предок нехорошего потомка.

— Знать бы… — взгрустнули отдельно порхающие глаза. — Знать бы, когда вернётся солнце.

И высказав такую дребедень, они унеслись в небо, где ярко сияла Ви с сестрой своей, голубовато-зелёной Навиной.

Захлёбываясь восторгом, Лала Паг пересказала эту историю Хроту, и тот всё аккуратно записал. Девочка слышала её из первых уст, лично от дедушки. В отличие от всех прочих, знающих легенду, обросшую лихими подробностями: завываниями, зубовным скрежетом, хватанием ледяными пальцами и речами, куда менее безобидными. Лала не задумывалась ни о каких потомках. Но Петрик, вечно полный тревоги не о себе, сказал голосом, полным жалости:

— Я знаю, Анчутка, этот потомок — Лалин папа, хоть он тогда уже и родился. Поймал бы я его и покрыл позором за то, что дочку свою не любит, за то, что бросил её на произвол судьбы. Ради чего, Миче? Вот помяни моё слово — ради корысти.

Оглянувшись, нет ли поблизости Лалы, Кохи сказал, что пока ещё ничего не известно, но о папочке складывается нехорошее впечатление. Кохи согласился с Петриком абсолютно, а я, хоть и был согласен, но ничего не ответил. Бывали случаи в истории, когда отцы бросали детей, опасаясь последствий их существования. Кто знает, может, родители посчитали Лалу тем самым потомком? Тогда я бы покрыл этого папашу ещё большим позором и словами, обидными чрезвычайно. Лала Паг — самое очаровательное и доброе десятилетнее существо в мире. Она и Рики, конечно. И Рики гораздо корыстней своей подружки. Весь в меня.

Так вот, об Айкри. Дела вынуждают людей, конечно, пересекать горы этим путём. Просто путешественники сбиваются в караваны, в одиночку не ходят и не ездят. Очень боятся темноты в Айкри, всегда стремятся к вечеру найти ночлег под крышей.

Загадочной славе этого места способствует то, что здесь с начала времён жили анчу. Они дали миру многих волшебников, а волшебство пугает. Гостиничный бизнес всегда процветал и был в почёте на этом удобном торговом пути. На поверхности, в анчутских домах, купцов и путешественников всегда ждали горячая пища и спокойный ночлег. За относительно умеренную плату. Постоялые дворы строились с таким расчётом, чтобы путник мог за полдня добраться от одного до другого. Количество слуг и охраны постоянно увеличивалось. Укреплялись стены, защищающие от горных разбойников и набегов со стороны Акети. А потом и от любителей погромов — Корков.

Народ в Айкри обитает боевой. Именно отсюда пришла помощь той осаждённой крепости у Идены, о которой я рассказывал. Анчу и сейчас живут в Айкри в больших количествах. В маленьких крепостях, которые по традиции часто зовутся постоялыми дворами. Странная привычка называть так городки с узкими улочками, с водопроводами, с жилищами, располагающимися в толще стен, словно в скалах. Крепостей в Айкри много, и они также похожи на постоялые дворы, как конь на землеройку. Раньше они защищали проход от вражеских армий, и не было надёжней защиты. Нет воинов сильнее и отважней, чем те, что выросли в Айкри. Эти люди мало верят в глаза и духов, не падают с возвышенностей просто с перепугу, способны пасти скот даже в сумерках и даже в одиночку. Ночью, однако, они тоже ни за что не останутся под открытым небом. Построят себе шалаш, найдут пещеру, зароются в землянку, залезут в дупло. А я — один из немногих ненормальных: лазил в темноте по скалам, улизнув от родителей.

Петриков белый конь по имени Сокровище, избалованный, как собачка, выращен в этих местах, и очень вынослив. По крайней мере, Чудилка так похваляется. Айкри дал миру ту борьбу, о которой я упоминал, и которой гнушаются те, кто вообще воротит нос от анчу.

Если бы нашей семье пришлось бежать из Някки, спасаясь от злобы анчуненавистников, мы переехали бы сюда или в Ануку. Сам я не раз бывал здесь с дедушкой, бабушкой и с родителями. Торговля в Айкри процветает, и тут у нас имеется кое-какая недвижимость — на всякий пожарный. Мы сдаём её за деньги. Одну недвижимость — семье только наполовину анчутской, другую недвижимость — семье совсем не анчутской… Таких здесь тоже полным-полно. Когда я перечислял замечательные качества жителей Айкри, я говорил обо всех.

Но как же они упёрты в своём желании всегда следовать старинным заповедям и традициям! Айкри — это вроде государства в государстве именно из-за нелепой привязанности здешних жителей к отвратительным пережиткам прошлого. До сих пор государи Някки не рисковали сильно вмешиваться в жизнь долины: будто бы так было договорено когда-то. За это жители Айкри очень уважают Охти, понимая, что никто, кроме них, не станет так носиться с приверженцами старых правил. Уважают нашего нынешнего короля особенно — за его интерес к истории анчу и главное, за то, что под его крылом мой народ уже много лет живёт спокойно, оберегаемый специально принятыми законами. Что? Поподробнее о традициях? С удовольствием.