Бесплатный фрагмент - Немудрёное повествование, или Концепция апперцепции

— Надо мыслить, — сурово сказал Остап — Меня, например, кормят идеи.

И. Ильф и Е. Петров.

Кто умножает познание, умножает

скорбь

ЕККЛЕСИАСТ

Туман. Обычный осенний туман. Было начало десятого утра когда, визуально отделившись от дверного проёма типовой пятиэтажки, некий субъект с поднятым воротником пальто, на ходу ускоряя шаг, ринулся в пустоту. Ноябрь, если он сырой и прохладный обычно не располагает к вальяжным и созерцательным прогулкам в девять часов, даже в относительно-южном городишке. Стоит ли говорить, что человек поглощённый атмосферной влагой, лицо имел серьёзное, крайне напряжённое да к тому же непременно обращённое к результатам халатности дорожных служб. А в прочем (как и всегда) это не важно, потому как «важное» к жалобам и недовольствам невосприимчиво, потому как… впрочем, слишком много этого «потому как».

Что ж, для дальнейшего нашего повествования, героя этого утреннего променада (в смысле его личности) из тумана необходимо извлечь. Для этого перенесёмся назад месяцев этак, на девять. Октябрь, сентябрь… Четыре, пять… Февраль. Да? Да, точно февраль. Отлично.

В этом случае картина перед нами предстающая ни менее тумана, чем прежняя. Уж извините, но февраль того года был тёплый, сырой и серый.

Итак. Молодой человек (назовём его — Сомневающейся, потому как подобное состояние духа являлось для него преобладающим), в тот день встал поздно. Работал он, какое-то время, на ниве ровно стелющегося ламината (хотя профессию получил солидную, гидрометеорологическую), занятность имел периодическую и потому хотя бы это (встать поздно) вполне мог себе позволить.

Встал он (почти бодро) с мыслью… или точнее будет сказать с некой идеей, которая занимала его вот уже целых три недели. Идея становилась навязчивой и виновником… пардон, виновницей, своего успеха была обязана одной девушки. Для точности описания дальнейших событий стоит заметить что слово «девушка» было бы уместнее взять в кавычки (что я только что на ваших же глазах и сделал) потому как «девушкой» её называли только торговцы мандаринами. И здесь я совершенно не хочу указывать на возраст этой эффектной представительнице прекрасного пола. Нет! И ещё раз нет! А на что же? — спросите вы. На статус! — не мешкая, отвечу я. Стиль одежды, манера поведения — всё это обычно подсказывает нам уместное обращение к тому или иному человеку. Я не хочу сказать, что она была богата. Совсем нет. Не хочу сказать, так же что вела она себя высокомерно. Нет.

Вы спрашиваете — что же именно я хочу сказать вам вот уже целую минуту? Ну, хорошо она действительно не была юна. Там, как это? Красота её уже пережила летний расцвет, но осень для неё ещё не настала. Как-то так. Довольны?! Чёрт подери, я не хотел… Меня вынудили… Про возраст… О даме…

Но не будем отвлекаться. Движимый, некоторой несостоятельностью своей идеи, сразу же по пробуждению человек сей, немедленно впал в уныние и тот час же засомневался в целесообразности своего существования. Однако это, отнюдь не помешало ему позавтракать яичницей обильно прожаренной на сале и выдуть большущую чашку сладкого кофе. Объяснялось это несоответствие тем, что желудок его, равно как и богатый его внутренний мир существовали как бы параллельно и друг другу старались не мешать.

Действие, как известно, является предшественником решения (или осложнения) почти любой проблемы. Но либо проблема эта была ему дорога, либо на решение попросту не хватало решимости, так или иначе, но действий после завтрака скорей всего не последовало бы и вовсе, если б не одно обстоятельство.

Жил некий человек в хрущёвке напротив. И был день, когда решил он обойти всех своих друзей с утра. Друзей у него оказалось не много и все были хоть чем, да заняты. Тогда решил он пройтись по знакомым и ближе всех на свою беду (а может и не на беду, судить вам) оказался Сомневающийся.

— Здравствуй друг, — с расстановкой в голосе произнёс некий человек (назовём его Мотивирующим).

— Здравствуй, — ответил новоиспечённый друг и тут же засомневался.

— Так же нельзя, — внимательно оглядев хозяина квартиры, наугад констатировал гость.

— Почему? — поинтересовался Сомневающийся (для краткости определения переименуем его в Сомна) и устыдился.

— Потомки нам этого не простят, — расставляя приоритеты, объяснил Мовит (его я тоже переименовал) и многозначительно развёл руками.

Сомн обречённо вздохнул и, повинуясь закону гостеприимства, пригласил гостя в дом. Там он налил в две маленькие чашки слабого кофе, и тяжело вздохнув, стал ожидать дальнейшего толкования.

— Судьбу надобно хватать клешнёй, — многосложно заметил Мовит, поморщившись от первого глотка кофе.

— Мы сами творцы своего счастья, — зачем-то согласился с ним наш герой.

— О да, творить… творить — есть суть действия!

— Вероятно.

— Вероятно.

— Говорят, погода такая, до конца месяца… будет.

— Серьёзно?

— Серьёзно.

— Тогда нельзя медлить и секунды, — резко вставая, заметил гость и вылил содержимое чашки в умывальник.

— Нельзя, — подтвердил Сомн (дурацкое получилось имя) и в точности повторил действие друга.

— Понадобятся деньги.

— Зачем?

— Приспешники судьбы вопиют!

— Какие при…? А может, как-нибудь обойдутся?

— Кто — обойдутся?

— Ну… Судьбы… эти…

— Приспешники?

— Да.

— Друг мой, сегодня глупо потраченная копейка — завтра отзовётся… кто знает чем, — убедительно подняв указательный палец, вверх заявил гость и зачем-то сплюнул на пол.

Герой наш по состоянию своего мироощущения (как вы уже наверняка догадались) находился в постоянном безрезультатном поиске всего сразу и потому легко перекладывал принятие решений на других. И хотя его слегка и смутило то обстоятельство что решение его проблемы (о которой он пока ещё ничего не говорил) нужно начинать с приобретения нескольких бутылок пива, в целом тому не противился.

— Главное отмести всё не нужное и сконцентрироваться на очевидном, — ускоряя свой шаг, поучал неразумного индивида Мовит. — Признание очевидного, это ли не решение половины проблемы?

— Я… полагаю что да, — пытаясь соответствовать темпу попутчика, согласился Сомн.

— И что же мы имеем как — очевидное? — внезапно остановившись, поинтересовался Мотивирующий.

— Я… Я не знаю, — честно признался неразумный друг и снова устыдился.

— Да уж, — поднимая затёртый воротник старого серого плаща, задумчиво произнёс Мовит. — Задача не из лёгких и ежеминутно усложняется.

В магазине, понимая очевидность ежеминутного усложнения, наш догадливый герой предложил взять на две бутылки больше и когда после секундного колебания генератор идей согласился, на сердце у первого отлегло.

Придя, домой, странники первым делом смастерили себе поесть и, усевшись перед телевизором, принялись иссушать то самое содержимое. Причём надо сказать, что пока хозяин квартиры с сомнением (он никогда не пил пиво с утра, да ещё и зимой) цедил свою бутылку, Мовит уже опрокидывал внутрь своего на удивление худощавого тела вторую.

По скрытности своей натуры Сомн не очень то и желал открывать своё «личное наболевшее» кому бы то ни было, и потому всё больше молчал. Гость же очевидно из деликатности ни о чём не допытывался и, вызывая (тоже очевидно) хозяина на откровенность, увлечённо критиковал какую-то мыльную оперу.

Всё хорошее, когда-нибудь да заканчивается, закончилось и пиво.

— Я, пожалуй, пойду, — безапелляционно заявил деликатный гость и направился к выходу.

— Да, конечно, — согласился хозяин квартиры, провожая друга.

— Очевидное! — подняв указательный палец вверх, внезапно напомнил Мовит. — Только очевидное имеет значение. Всё остальное — лишь симптоматика.

— Да, конечно, — снова согласился Сомн.

— Не потрать впустую, нами выстраданную мудрость! — выходя в дверь с грустью в голосе, попросил Мотивирующий, и задумчиво побрёл по ступенькам вниз.

— Да, да, кон… — послышалось из-за закрывающийся со скрипом двери.

Близился обед. Недоеденный туманом снег тёмным пятном ложился на незрелые души много думающих индивидов. Так бывает. Ибо время (не станем забывать о том) справедливо требует к себе уважение и отчёта. К чему я всё это? Не знаю. Так… Подумалось.

— Очевидное, — пытаясь, сосредоточится на главном, упрямо твердил себе вслух наш герой — Какое же очевидное мы имеем? Какое?

Несмотря на усиленную работу мозга, он не мог обнаружить «какое такое» имеет — и это становилось всё очевиднее.

И это, оттого (по секрету скажу я вам) что вуалировать желания и, стало быть, мотивации свои, ему было гораздо проще, чем в них себе же признаваться.

Парадокс? — спросите вы.

Обычное дело — неуверенно возражу я.

Сколько можно анализировать этого идиота?! — воскликните вы.

Потерпите, — попрошу я.

Однако ежели решение проблемы уже найдено, не воспользоваться им было бы не вежливо, а значит «очевидное» нужно было состряпать тут же, хоть и на коленки.

«Не желание замечать другими моего очевидного к ним расположения — это ли ни очевидная проблема» — размышлял он, ускоряя бодрый шаг, переходя мало-оживлённую улицу. «Незаметность моего бытия содействует общему непониманию и некому усугублению, а это прискорбно. Заметность же имеет две основные ипостаси — морально-духовную и физическую. Масштаб и правильное функционирование и того и другого надобно усиливать, увеличивая внешние их восприятие».

Ведя примерно такую вот бесхитростную внутреннею само-дискуссию, Сомнн с разбегу своих быстро набегающих мыслей записался в тренажёрный зал. Действие как таковое тут же возымело своё… пардон, действие и на сердце у последнего отлегло и надолго.

Жизнь снова потекла своим привычным руслом. В тренажёрном зале он, конечно же (засомневавшись), так и ни разу не появился. С проблемами сердечными, привычными, естественно уединился. А для внеплановых колебаний очевидных причин просто не стало.

Не стало потому как, обнаружив и вовремя распознав нарастающую проблему, он, конечно же, успокоился и в необходимости переживать по этому вопросу, (как это бывает) тут же разуверился.

(Я уже просил потерпеть?)

Так вот друзья мои: самовнушение — страшная сила.

Был день, когда решил некий человек (небезызвестный нам) обойти всех друзей своих и таковых оказалось — ноль. И тогда решил он пройтись по знакомым своим, и стезя эта рефлекторная вновь привела его к нам. Ну… то есть к герою нашему и без общих замечаний неплохо живущему.

— Здравствуй друг, — внимательно вглядываясь в его лицо, тихо произнёс Мовит.

— Здравствуй, — также тихо произнёс Сомн, чувствуя и почти наблюдая, как последние вагоны внутреннего комфорта убегают, куда-то вдаль.

— Параметры нашего восхождения давно определенны, — разглядывая свои ногти, между делом заметил гость.

— Кем, определенны? — спросил Сомневающийся, делая вид, что про восхождение ему всё более или менее понятно.

— Они позади нас они и впереди нас и путь их цикличен, — устало, улыбаясь, добил хозяина квартиры своей осведомлённостью Мовит и загадочно закивал головой.

— Я как раз чайник поставил, — переваривая информацию, сказал Сомн, приглашая путника в дом.

Электронные часы на кухне показывали без десяти минут десять. По стеклу тихо барабанил холодный февральский дождь. Параметры восхождения требовали объяснений.

— Как глубоки наши всевозможные падения, — скривившись от глотка бесполезной жидкости, продолжал свою мысль Мотивирующий, — так и высоки наши всякого рода восхождения. Разница же внутреннего самоопределения и состоит в этих самых параметрах. А они-то в свою очередь и определяются теми, кого мы по недомыслию своему отказываемся наблюдать.

— Потусторонние силы? — глупо подмигнув, спросил Сомн.

— Деления на стороны определяет грань, а ввиду отсутствия явно обозначенной черты, и разного её понимания, термин потусторонний глуп по своему определению, — укоризненно покачав головой, заметил странствующий мыслитель, указывая на гранёный стакан. — Иными словами определение трансцендентного влияния, понятие мутное. Ведь что для одних — явление за гранью понимания, то для других норма. А так как норму всегда определяет ограниченность, доверия ей (то есть норме) тоже нет. Про непонимание же и говорить нечего.

В ответ на это пояснение, Сомн тут же устыдился своей недалёкости и понимающе закивал.

— Силы эти не определяют нашу личность, — бессознательно заглянув в холодильник, продолжал Мовит, — они растят её в соответствии с характеристикой продукта. Подобно тому, как сажают и растят овощи в соответствии с рекомендациями на упаковке.

— Мне вспоминается опыт прошлой весны, — желая реабилитироваться, загадочно заговорил Сомн. — Было два сорта огурцов…

— Нужно немедленно начать мыслить шире! — перебивая нежелательную тему огурцов, воскликнул Мовит и ожидающе прищурил глаз.

— Что есть ширина? — поднимая воротник старого серого плаща, спрашивал Мотивирующий и сам же и отвечал:

— Ширина есть измерение, то есть некоторое определение размера объекта. Объект наш, конечно же — мысль. И с этого утверждения мы не сойдём.

— Да, сходить не стоит, — пытаясь соответствовать темпу попутчика, согласился Сомн.

— Сегодня мы пожалеем денег, а завтра пожалеем себя.

— Жалеть себя последнее дело.

— Как это верно сказано! — в некотором восхищении остановился Мовит. — Я запомню… Нет, я сейчас же это запишу.

— Я просто полагаю… — в смущении начал было Сомн.

— Вот чёрт, ручки нет, — перебил его друг. — Впрочем, продолжим наш путь.

Последний день февраля безропотно сдавал город неуклонно приближающейся весне. Задумчивая серость зимы (я уже упоминал, что она выдалась преимущественно дождливой) плавно перетекала в легкомысленную серость ветреного месяца. Два человека бодро шагающих по лужам не сходя с тротуара и своего утверждения, без колебания вошли в ближайший магазин.

— Страх больших пространств естественно губителен для нашей самореализации, — расправившись с бутылкой некого янтарного зелья, упрямо настаивал Мовит. — Мысль, загнанная в угол вынуждена защищаться. Защищаясь же — выстраивает баррикаду ограничений и, в конце концов, погибает.

— Как это погибает? — подозрительно разглядывая содержание своей бутылки, поинтересовался Сомн.

— От голода гибнет, — пояснил гость, отрезая себе большой кусок колбасы.

— Недостаток информации?

— И это тоже. Но главное невозможность эту информацию правильно воспринять.

— Как же быть?

— Отвергнуть внешние условия и ограничения и стать над ситуацией.

— А если ситуация не вполне очевидна?

— Очевидность — первый друг заблуждения!

— Но ведь только очевидное имеет значение.

— Стало быть, и заблуждение имеет значение пока кажется очевидным.

— Резонно. Но…

— Надо глядеть шире. Возьмем, к примеру, этот мультфильм, — Мотивирующий указал рукой в направление телевизора, — в детстве я почитал это творение оскорблением моих внутренних потребностей. Теперь же я замечаю тут мысль. Что спрашивается, изменилось? Масштаб потребностей, вот что.

— Да мультфильм странный, — согласился Сомневающейся, скептически оценивая картинку.

— Масштаб потребностей и определяет ширину нашей мысли.

— А как же быть с глубиной?

— Глубина это следующий этап. Не будем опережать внутренние процессы.

Бездушные часы показывали без четверти час. Жаждущая расширения мысль упёршись во временные рамки, устало заскрипела и потребовала перерыва. Хорошего понемногу.

— И помни, — выходя на лестничную площадку, устало резюмировал Мовит — любая проблема имеет свои строго обозначенные приделы, и только мысль, при правильном, разумеется, уходе, границам и рамкам неподвластна.

На этот раз после ухода гостя Сомн резких движений не предпринимал, и успокаивать себя «очевидным» не торопился. Сперва следовало (для возвращения внутреннего комфорта) согласовать вновь открывшееся с уже утверждённым.

«Ежели очевидные мои проблемы и трудности в отношении некой особы решать предложенным способом, то есть поставить мысль „над“, остаётся лишь определить эту самую мысль, и её оную туда не мешкая поместить», — незатейливо рассуждал он, вынося на балкон бутылки.

«Мысль же моя есть правильно сформулированные желания и, следовательно, желания и должны стоять по иерархии разумения выше всяких обстоятельств. Да, но при этом следует помнить, что обстоятельства всегда ограничивают наши желания, практическое их исполнения и, следовательно, и находятся „над“. И значит мысль на два пункта (как минимум) должна стоять выше всякого желания и над оным доминировать. Следовательно, мысль не должна желать, а желания не стоит осмысливать. Неосмысленные желания есть ничто иное, как инстинкт — повиновение, которому не лишено смысла, но не подчинено мысли. Значит, смысл не всегда зависит от нашей мысли и, стало быть — мысль помещённая „над“ уже не есть нашей. Отрешённость же от наших интересов и рождает иную форму мысли, которая суть не ангажирована и беспристрастна».

Подобная инфантильность размышления была вполне свойственна его натуре и желание мыслить в подобном ключе об осмысленных желаниях, была продиктована тем обстоятельством…

Тьфу ты… и я туда же!

Впрочем, вернёмся к действиям нашего героя. А именно:

Методично и не спеша, вымыв всю посуду и пропылесосив квартиру, Мовит принял к сведению тот факт, что начало весны, сопряжено с неким неоднозначным праздником осознания вины перед всем женским полом. Это был прекрасный повод напомнить той единственной и далёкой (четыре квартала в сторону центра) о своём существовании. Напомнить вниманием (в приделах ста — ста пятидесяти), заботой (ещё полтинник на цветы) и уважением (открытка).

Движение воздушных масс несущих в своих объятьях трепетное дыхание ветреной весны (по крайней мере, на этих страницах), очевидно, пробудило в вас мои любопытные друзья, желание побольше узнать об этой представительницы прекрасного пола, что пленила… Не пробудило? Как? Да бросьте, я всё равно о ней расскажу. Итак:

Особа эта — назовём её Очаровывающей — женщиной была бойкой, волосы имела от природы чёрные, причёску (от парикмахера) в виде каре. Что видимо и определяло её настойчивое желание уехать в Париж (это так, на всякий случай).

По настоящему замужем она ни разу не была и тот, что бывал с нею по вторникам и четвергам был ей не муж. Работала она продавцом хозяйственных товаров, где естественно и заприметил её наш герой.

Всё.

Сухо?

Зато без лишней сентиментальности.

Зачем же тогда вся эта лирика в начале главы?

Да так, накатило.

Впрочем, не надо меня отвлекать… Да, вы отвлекали… Я продолжаю:

Так вот при приближении упомянутого выше дня у нашего Сомневающегося друга возникла романтическая мысль оставить всё как есть и поместив эту мысль «над», с глупыми знаками внимания к Орочаве (без сокращений тут не обойтись) не приставать. И всё бы и на этот раз поплыло по течению внутреннего и бездеятельного комфорта, если бы не настал день, когда решил некий человек пройтись по квартирам, двери которых ему всё ещё открывали. И таковых нашлась только одна.

— Авитаминоз? — критически оглядев беззащитную жертву, с порога спросил Мовит.

— Гемоглобин, наверное, понижен, — зачем-то вдался в подробности Сомн.

— Влияние комнаты мнимого позитива, — протискиваясь в узкий проём двери, безошибочно диагностировал гость.

— Я каждый день проветриваю…

— Эту комнату не выветрить, не проветрить.

— Отчего же? — искренне удивившись, спросил хозяин внезапно атакованного помещения.

— В неё есть вход, и нету выхода, — заглядывая на кухню, пояснил Мовит.

— Может чаю?

— Врачи рекомендуют красное вино.

— Тебе?

— Ну, это не у меня проблемы с гемоглобином… хотя…

— Разве что в качестве лекарства.

— Мой друг — на здоровье не экономят.

— Какова же роль комнаты… ну, которую нельзя проветрить, — всё ещё желая избежать ненужных трат, рассеяно пробормотал Сомн.

— Об этой роли нам еще предстоит немало спорить, — загадочно прищурившись, отвечал Мовит. — И будет лучше, если мы обойдёмся без шор личной заинтересованности для чего в данном конкретном случае и отдадимся процессу внутренних отрешений.

— В мире есть множество различных средств обмануть реальность, — обходя большую неприличного вида лужу, размышлял вслух Мовит. — И многие того желают. Вот только реальность она как красивая девушка, на неё хочется злиться, но и добиваться её расположение — одновременно.

— На это не всегда хватает смелости, — зачем-то признался Сомн.

— Отсутствие смелости зачастую лишь симптом чего-то более значительного, чем просто животный страх. Ибо животный страх суть проявление действенное, в то время как отсутствие смелости по сути своей — бездеятельное.

— Например?

— Например, какова цель нашего променада?

— Красное вино. Немного красного вина, если быть точнее.

— Слышу в ответе боязнь действия.

— Нет… я просто…

— А если вместо красного вина — немного красного вина — мы возьмём четыре литра пива?

— Зачем четыре?

— Для наглядного примера бездеятельного и деятельного страха.

— Для примера?

— Нельзя жаждать ответа и боятся открыть кран.

— Я не боюсь открыть кран…

— Это потому мой друг, что у тебя с сантехникой всё в порядке.

— Метафора?

— Метафора.

Пример, если он ещё к тому же и наглядный — в дискуссии, как правило, необходим. И чем он ярче, чем наглядней тем, стало быть, лучше. Может быть, кому-то и покажется что подобный объём янтарного зелья (как это и показалось нашему герою) не слишком уместен для данной роли… Но когда продавщица небольшого магазинчика, видит в вас нарушителя своего мимолётного спокойствия, на сомнения попросту нет времени.

— Самый распространённый способ избежать прямого её (реальности) давления это без сомнения комната мнимого позитива, — продолжал намеченную тему Мовит. — Ну и подводные камни к ней естественно прилагаются.

— Была у нас одна такая комната, — делая мелкий глоток, подхватил Сомн, — нам полы стелить, а там стяжка буграми…

— Друг мой, бугры буграми, а я настаиваю на том, что жизнь есть постоянный поиск позитива, — вытирая ладонью, подбородок заметил гость. — И чем менее приятна для нас действительность, тем отчаяннее мы жаждем этого позитива.

— Но и состояние поверхности…

— Безусловно, поверхность это важно, но давай глянем глубже.

— Следующий уровень?

— Именно так.

— И комната эта достаточно глубока?

— Насколько глубоки наши действительные мотивы, настолько не поверхностны терзаемые нас вопросы.

— Вопросы требуют ответа.

— Но насколько точного? Станем ли мы в хороших, приятных для нас утверждениях и событиях искать подвох? А если речь идёт о неприятных для нас переживаниях? Бывает так, что иные обстоятельства, вмешиваясь в спокойный ход нашей жизни (катастрофические происшествия мы сразу же исключаем), ненадолго вынуждают нас действовать более необычнее, чем мы привыкли. Так, как мы бы не поступили ввиду свойственной всем (ну или почти всем) нам нерешительности. Сперва мы этого пугаемся, а потом понимаем, что это и было тем, что многие называют яркой вспышкой в ночи, а я зову — непредвиденным позитивом. Иначе говоря, возникает несвойственное нам поведение и порою с весьма позитивными последствиями… Впрочем, часто позитив бывает и вполне предвидимым, но яркое впечатление в плановом порядке — редкость.

— Отсутствие предвиденного позитива — следствие нерешительности?

— Почти всегда. Атак как потребность в нём велика, а иных обстоятельств связанных с ним мало, нам необходима модель позитивного мироощущения. И вот тут то и вступает в действие наша комната, где хранится отредактированная память об этих (выходящих за обычные рамки) действий. Они как яркое винное пятно на белой скатерти утверждённого нами благоразумия.

— Надо было всё-таки брать вино?

— Не факт. К тому же пример…

— Да мы забыли о бездеятельном страхе.

— Ни в коем случае. Ибо отредактированная нами же — пусть и не всегда произвольно — память и есть лучшее убежище от бездеятельности и страха.

— А разве бездеятельность не есть убежище?

— Не всегда. Бездеятельность слишком склонна к самоосуждению, а значит, подвластна реальности и потому не несёт в себе комфорта. Убежище же по своей сути «настоящее» в себя не допускает.

— Почему?

— Потому что на то оно и убежище! Следовательно, мы сознательно или бессознательно пытаемся воссоздать модель тех обстоятельств…

— Винного пятна?

— Ну да, винного пятна. А так как это невозможно…

— Почему невозможно?

— Видишь ли, мой друг, несвойственное нам поведение потому так и зовется что оно нам не свойственно.

— Несвойственно не значит — невозможно.

— Конечно, но тогда либо риск, либо имитация.

— Имитация действий?

— Именно! Ведь обстоятельства те непременно имели немало сопутствующих им атрибутов. Как то: погода, время года, присущая тому периоду еда и питьё. В общем, обстановка. И вот этим всем мы и пытаемся обставить нашу внутреннюю комнату мнимого позитива. Которая немного погодя наполняется не только реальными обстоятельствами того периода, но и созданными нашей фантазией домыслами.

— Это и есть отредактированная память?

— Конечно. И вот как только реальность ставит перед нами немилосердный вопрос, мы и сопоставляем ей реальность иную. И желая доказать себе реальность последней призываем на помощь доступные нам атрибуты.

— И таким образом уходим от реальности?

— Именно. Уходя в ту реальность, где нам когда-то было хорошо мы бежим от реальности, в которой нам некомфортно, и пусть срок годности у первой и истек, она нам всё же милее.

— Срок годности это и есть подводные камни?

— И это тоже. Главное же то, что мнимый позитив это обязательная составляющая любой зависимости, а это печально.

Оставленное (ввиду увлечённой дискуссии) без присмотра время, играючи довело себя до предобеденного состояния. Сосуды предназначенного примера опустели, разбежавшиеся мысли возжелали объединения и призывали друг друга к порядку. Внутренняя усталость, пересилив ощущение некоторой недосказанности, наполнила пространство осознанием удручённости из-за чего-то утраченного.

— Да, — тяжело вздохнув, прервал затянувшееся молчание Сомн, — мне часто поначалу бывает, за что ни будь тревожно стыдно, а потом я понимаю, что ведь это действительно самое яркое впечатление того периода. Понимаю и чувство стыда более не испытываю.

— Это потому мой друг, — обувая слегка промокшие ботинки, грустно заметил Мовит, — что чувство стыда вещь неудобно-носимая и в багаже нашей памяти просто не умещается.

Стыд.

Да, стыд вещь неприятная, неоднозначная и негуманная. И вечный посредник между вами и этим чувством, конечно же — совесть. У отдельных лиц она сговорчива и доброжелательная у других непредвзята и обстоятельна. Впрочем, как говорили древние и это пройдёт.

Но продолжим.

Вы не когда не замечали, что иной весенний месяц иногда несёт в себе больше грусти и разочарования чем какой-либо осенний? Говорят что это нехватка витамин и общее зимнее истощение. Возможно, что и так. Нашего же героя весна огорчала своим требованием к действию. Ведь ещё немного и отговоркой: «там холодно и мокро» себя не успокоишь и мир не проведёшь.

Мечтательность и медлительность тёплое солнце назовёт ленью, мигрень — симуляциею, любовь к дождю — жалкой капитуляцией. Природа была против него, и это обстоятельство сильно его огорчало.