18+
Немного вбок

Объем: 188 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Летающий остров

«Я покоряю города истошным воплем идиота» — пока в голове звучат слова древней песни, мы падаем.

Мадлен называет это полетом. Бутафорский парашют болтается за спиной и норовит обмотать ноги. Черный дирижабль с острова Юных величественно уплывает за облака.

Все будет, как в твоих сладких снах, как обещали мне перед вылетом. Ну-ну. В ушах свистит, щеки болтаются, как собачьи брыли — больше смахивает на ночной кошмар.

Здоровенная махина проплывает внизу. Местные зовут его остров Свободы. Вид чертовски хорош: розовые, в закатном солнце холмы, макушки леса и городок за мощной стеной со слоновьими лапами башен. Вспышки салюта над крышами. Пасторалька, вид сверху.

Восточная часть под нами. Движется летающий остров в закат, а мы с Мадлен — вниз, и вот задачка по физике: сумеем мы приземлиться в крепостном периметре, или рухнем за стену? А может, со свистом промчимся мимо летающего сортира, и еще несколько миль будем падать на землю?

Крепостная стена ближе. Я вижу ноздреватые, добела отмытые камни и надеюсь, что у летуньи есть в запасе какой-нибудь трюк, потому что на вид они очень твердые. На башне пусто, поскольку все торчат на празднике, и наше падение теряется в великолепии огней, искр и пальбы. Мысленно благодарю Грифа за то, что не сбросил нас прямо туда, ибо пара расплющенных тушек на главной площади — сомнительный подарок князю на именины.

Я дольше болтаю, чем все происходит. Мадлен работает. Мерцающее облако пыльцы подхватывает нас в десятке метров от башни, и падение замедляется.

Кажется, я ей нравлюсь. Хотя возможность сдать курсовую заставит Мадлен строить глазки кому угодно. Еще ее волнуют рыцари. Она хочет наблюдать их в естественной среде.

Накаркал. На стене появляется тип. Дворянчик, похоже: перевязь с ножнами, нижняя челюсть надменно выдвинута вперед, пижонская кираса и все дела. Отвернулся от салюта и ловит на ладонь серебристые блестки. Растирает, нюхает и даже, болван, языком лизнул. Естественно, его перекосило. Пыльца серебряного дерева вяжет так, что закрыть пасть теперь будет непросто. После безуспешной попытки он задирает перекошенную рожу и видит меня.

Боюсь, мы оба не сможем забыть эту встречу.

Сверху — изящный, как жаба в манжетах, я, весь в искрящихся блестках и в кошмарном жабо по моде острова Юных. Снизу — он, пацан не старше восемнадцати, с румяной физиономией и круглыми от изумления глазами. Копна соломенных волос, челюсть кроманьонца и кустистые, как у филина, брови. Не красавец, но настроен решительно — рука тянется к ножнам. Рефлексы туземцев, будь они неладны. Чувствую себя жуком в миллиметре от булавочного острия.

Но кажется, жуку суждено промахнуться и просвистеть мимо каменных стен. Дворянчик свешивается с башни, тянет руку и крепко хватает меня за шкирку. Рывок — и втягивает на карниз.

Но Мадлен рушится на нас — все полтора метра визга, кудряшек и обаяния. Юнец теряет равновесие и летит головой вниз, присоединяясь к вечеринке.

Падаем, ругаясь в три глотки, в вихре серебряной пыли. Локоны Мадлен пахнут земляникой, а от юнца разит потом — дезодоранты тут не в чести.

Тынц! — мать-земля приветственно тянет нам верхушку сосны, и этот тот случай, когда девочке уместней быть сверху. Крепкое бочкообразное тело нашего спутника прокладывает дорогу. Он-то доспехами защищен, а нас экипировал инструктор по архаике, не предполагавший, что мы решим сверзиться с высоты. Рослый, бородатый дядька, сам будто с гобелена сошел. Кореш Грифа, иначе никто б нам реквизита не дал. Где его только откопали? Смотрел так, будто я — гидра пятиголовая, которой в пузе надо дырку прожечь.

Треск, хруст, хлесткие ветки и солоноватый привкус во рту. Толстые сучья, кустарник — здравствуй, земля!

Приземлились мы на задворках: баки с помоями, крапива, дерн вместо мостовой — считай, повезло. Наш новый знакомец в отрубе.

— Какой некрасивый, — умильно говорит Мадлен, — на совенка похож! Все рыцари такие?

Ох, эти девочки. При прочих равных, я б мужика в компаньоны взял. Но что делать, если она — лучшая летунья курса? Содрогаюсь, представив, куда бы завела меня худшая.

Конечно, никто нас на остров не отправлял. Это считай, самоволка. Но наш куратор — Гриф. А он на многое может закрыть глаза, если дело того стоит. Давно зуб точит на местные виадуки. Вот за это я Универ и люблю: не в зачетах дело. Свидание с непознанным, драйв, чуток авантюры. Правда, не все я Грифу сказал — зачем старику лишний раз трепать нервы. Прихватил я с собой личную разработку, но если дело выгорит, Гриф мне еще и спасибо скажет.

Не будь Мадлен, я б от рыцаря ноги унес. С ними связываться — себе дороже. Хорошо, если морду набьют, а так… в окрестных бурьянах полно местечек для трупа. Но прелестная незнакомка, упавшая с неба, как-то смягчает ситуацию, согласитесь.

— Вы мой спаситель! — услышал наш крестник, едва открыв глаза, — как вас зовут?..

— Корвин дель Нуово, — пробасил тот. Квадратный подбородок задрался вверх, и он стал похож на щенка бульдога.

— Вы, наверно, родственник князя? — прощебетала Мадлен, — я видела его портрет, вы чем-то похожи…

Черта с два она портрет видела. По мне, так малец больше похож на У-первого, нашего нового препода. И вряд ли княжья родня в праздник стала бы на башне торчать. Но лесть — верный ход, молодец девочка.

— Я, — подбородок юнца дрогнул, — да. Нет. Мой отец… — тут он замялся. От умственного усилия пшеничные кусты над глазами сошлись в одну монобровь.

Темнит чувак — что-то не так с происхождением. Бастард, может? А что, у туземных князей таких потомков — пруд пруди. Впрочем, это его заботы.

Ореховые глаза и горчичные шелка Мадлен тем временем делали свое дело. Я бы запросто мог прирезать его — он бы и не заметил, увлекшись разговором с очаровательной леди.

Легенда была такая: двое неосторожных прыгунов, брат с сестрой, богатые и безмозглые, решили от скуки повидать остров Свободы. И сиганули с дирижабля острова Юных. И если бы не наш благородный спаситель…

Расчет был прост: острова общаются мало. Каждый — государство в государстве. Самый дальний и угрюмый — остров Юности — известен кичливой научной школой. А его знать — наплевательским отношением ко всему роду человеческому.

— Пойми дружочек, — проникновенно встрял я, поскольку фамильярность Юных — необходимая часть образа, — папахен и мамахен, конечно бы, нас отпустили и так, но только самоволка — истинный способ посмотреть чужую жизнь изнутри. Тебе ли не знать…

— Про самоволку — да, — пробурчал он, — знаю.

Добрый малый. На меня поглядывал с жалостью. В его картине мира я — несчастный недомерок, жертва вечных инцестов острова Юных. А Мадлен, вероятно, счастливое исключение.

— Сэр рыцарь, вы вправе поступить с нами по своему усмотрению. Уповаем на ваше великодушие, — пушистые, загнутые вверх ресницы Мадлен так и порхают.

Наш крестник в раздумьях:

— Ночью здесь оставаться нельзя. Разбойники — раз. Хищники — два. И, главное, нечисть. Твари с нижней земли… в любой момент нужно ждать нападения.

Хмыкаю, вероятно, громче, чем нужно. Твари? С нижней земли? Ну-ну.

— Благородной леди, — поклон в сторону Мадлен, — безопасней будет в гостинице.

— О, как чудно, — восторгается леди, — вы нас проводите?..

Что ж, гостиница — неплохое начало для упавших с неба. Оранжевые свитки с Юности удостоверят наши липовые персоны. Ксивам надо продержаться ровно один день, чтобы я успел срисовать виадуки на радость Грифу, ну, и если повезет, протестировать кой-чего — зря я, что ли, горбатился над курсовой в лаборатории?

На воротах со стражниками, конечно, пришлось попотеть — первая печать, вторая печать, даже татуировку на лодыжке проверили. Дошло дело и до коробочки из внутреннего кармана — маленькая такая, свинцовая. Не хотелось бы, чтобы открыли до времени.

— Что это тут у вас? — спрашивают.

А я так надменно загнул им про мощи покойной прабабки. Больших, говорю, магических сил была дама. Они и шарахнулись. Средневековье, что.

Городок был мил. В темнеющем небе — остроконечные башенки с затейливыми флюгерами: драконы, саламандры и прочая геральдика. Изваяния горгулий, грифонов и сфинксов — при всей нелюбви к Тверди украшать дома скульптурами местные не брезговали. По стенам — гроздья дикого винограда.

Мадлен тем временем лапшу провожатому на уши вешает:

— Мы, на Юности, летаем так высоко. Выше нас — только звезды…

— Говорят, самые красивые леди — у вас. Теперь точно знаю…

— Я ничего не слышала о тварях с нижней земли. Они и впрямь нападают? — бархатный голосок дрожит, от волнения, как бы.

— О, да. Нечисть идет на нас войной. Ходячие мертвецы. Демоны. Говорящие звери, вроде грифона… Летающая тварь, морок наводит. Как услышал: «хочешь, я расскажу тебе сказку» все, с места не сдвинешься, считай, покойник…

Я чуть не подавился, но смешок проглотил. Морок! Не забыть ребятам рассказать.

— Не знала, — рассеяно отвечает Мадлен, — какой ужас.

Гостиница «Ель и Дракон» — приземистый барак в два этажа. Внутри уютненько: бревенчатые стены, пол выстлан чистой соломой, пахнет жарким и глинтвейном. За столами — развеселая публика.

При той суматохе, что царила здесь, хозяевам, похоже, было все равно, кто и откуда к ним прибыл: только успевай раздавать ключи, пихать грелки в постели, разносить выпивку… а золото — везде золото.

Тут мы с нашим спасителем и расстались.

— Не боишься, Лис, что он приведет завтра стражу?

— А ты — что он похитит тебя, чтобы сделать наложницей? — парирую я.

Фырканье в ответ:

— Никогда. Он — рыцарь.

— Во-во. И я по той же причине.

Утренний город был не так чудесен. Хотя подвесные садики над балконами, ушлые ящерки на камнях, обилие кофеен и лавочек радовали глаз.

— Вступайте в дружину князя!..

— Экипировка! Все для воина! Новобранцам — скидка на парфюм и ножны!..

— Абсолютно надежные парашюты! Гарантия — 126 процентов!..

— В бой собрался или в путь — ты страховку не забудь! Выплаты по ранению и инвалидности!..

Нос я держал по ветру — мне требовалась самая вонючая часть города. В Универе ржали над моей курсовой. Говорили, что проще научить корову летать, чем островитян — не пачкать «проклятую Твердь».

К нам задирались, правда, беззлобно:

— Миледи, кто тут у вас — ручной карлик?

— Мадам, бросайте этого доходягу — смотреть неудобно…

Это был живой, кипящий, зловонный, пропахший мясом из жаровен, калеными орешками, цветочными духами и потом, город.

И он готовился к войне.

Неопрятная женщина вышла на крыльцо дома, из которого разило харчевней за версту, и вытащила огромный бак с помоями. Открыла массивную крышку люка и ухнула зловонную жижу туда.

Кулаки мои сжались. Мадлен толкнула меня в бок.

— Полегче, Лис, я слышу, как ты скрипишь зубами, — промурлыкала она. — На твоей морде все-все написано.

— А меня нет, — ответил я, — нас не существует, помнишь? Ни тебя, ни меня… вот они — я ткнул пальцам в столб с афишей, — есть. А нас — нету.

На афише богатырь в летном шлеме накалывал на копье пятиголовую гидру. Его меч крошил голых пузатых карликов с дегенеративными, оскаленными в ужасе рожами. Внизу полукругом шла надпись: «Освободим Твердь от нечисти!».

Мадлен смотрела на плакат. Долго. В глазах появился нехороший прищур.

— Как дети малые, — прошептала она.

Как дети?! Я никогда не пойму женскую логику.

Перед мрачноватым зданием университета шел митинг. Туземный Универ состоял из серых прямоугольников: три корпуса буквой «П», двор, похожий на плац. Поневоле вспомнилась альма-матер, где от ветреных горных аудиторий в зал парадоксов можно было добраться на каноэ, а из недр корпуса архаики канатная дорога возносила тебя в столовку, в плетеное из лиано-ткани гнездо, с шустрыми пауками автоматических подавальщиков и невинной игрой в «угадай меню», всегда заканчивающейся проигрышем, но никогда — разочарованием. Архаику у нас вел У-Первый. Классный мужик. Со своими тараканами, конечно.

А тут в столовке, к гадалке не ходи, перловка и шмат мяса. Воины, что.

— Освободим Твердь от нечисти!..

— Гааа!

— Память Ульбрихта первого будет с нами!..

— Гыыы!

Колыхалось море голов. Крепкий запах пота и табака, лязганье железа, бурливое журчание голосов. Верховодил мальчишка. На рыцаря нашего похож, только одет побогаче и лицо понадменней. А позади сопляка-князя выстроились советники — такие продувные рожи, что понятно, кому в карман идет львиная доля казны. Именно они готовят остров к войне. И ни с кем-нибудь, а с… чудовищами Тверди.

— А это что?

Мадлен указала на одноэтажный сарай с одиноким окошком, торчащий на крыше княжьего дворца и элегантный, как бородавка на носу.

— Это, милая, центр управления летающей помойкой. Я, когда в архивах рылся, обалдел: они, оказывается, могут, в случае крайней нужды, менять траекторию этой махины. Последние триста лет этой штукой не пользовались, и слава богам — если каждый князек начнет рулить своим островом, будет у нас натуральный Армагеддон…

— А там? — взмах руки на тонкую острую башню на окраине острова. От одного взгляда на нее начинало подташнивать.

— А это у них парашютная вышка. Оттуда, судя по митингу, завтра повалится десант на проклятую Твердь.

Подумав, мы с Мадлен разделились. Ее не прельщала перспектива рыться в отбросах, а мне — увы, именно это и предстояло. Она пошла по магазинам — исследовать туземную моду. Для доклада по архаике. Ну-ну.

А я отправился виадуки срисовывать. Зря, что ли, старик нас на закорках тащил? Глаза и руки делали свое дело, но и нос я по ветру, конечно, держал. Мне нужен был хороший канализационный слив. А если кто сейчас скажет, что рыться в дерьме это фу, пусть хоть раз проснется и увидит в родном палисаднике висящие на ветках коровьи кишки. Не случалось, нет? Вот и молчите в тряпочку.

Без Мадлен я тут же стал невидимкой — турист-недомерок, каких в городе пруд пруди. Бреду себе, в блокнотик пометки делаю. Тут, на высоте, от ходьбы дыхание частое, устаешь быстрей. Чужой воздух, чужие дела. Воевать они собрались. С Твердью. И хоть бы раз документы спросили — некогда им, война у них на носу.

Часа три бродил. Грифу счастье привалит — вот тебе схемы, вот тебе слепки в памяти: у меня по запоминанию — семь баллов. На окраину забрел. Уже стражников у ворот видать — топчутся, болезные, ни курнуть, ни поссать.

И тут вижу такой отличный, крепкий лючок. Вроде тех, что в городе, но побольше. Слив, хороший такой, а уж вони… Я так тихонечко его ковырнул, приоткрыл, и порошок из коробочки быстренько скинул. Теперь мои подопечные, их примерно миллиард с небольшим, сами работать начнут.

Приоткрыть, сыпануть и тут же закрыть — мои трудяги не выносят кислорода. Зато в дерьме чувствуют себя прекрасно. Лазурное облачко вырвалось из люка — значит, пошел процесс!

У меня аж настроение поднялось. Вечерком пробы взять — и готово. Иду, насвистываю, туземным девушкам улыбаюсь.

Увлекся. Вот было же чувство, такое, знаете, будто кто-то дырку в тебе сверлит. Трое подходят: сами крепкие, плащи синие и глаза споко-ойные. Мне как-то сразу домой захотелось…

— Идем, — говорят.

И наручниками — клац!

Сам я лопух, короче. Меньше рефлексировать надо было.

По дороге Корвина видел. Он меня как заметил, аж с лица сбледнул. И конвоиры мои его срисовали, не сомневаюсь.

КПЗ оказался в башне — родной сестре той, с которой мы так удачно вчера сверзились. Конура под самым небом. В сопроводиловке значилось: «вражеский лазутчик, посланный отравить колодцы».

Спустя пару часов компания удвоилась — Мадлен, раскрасневшаяся и злая, плюхнулась на пол рядом со мной:

— Чудный поход по магазинам. Здесь такие изумруды. А ты мне испортил праздник!

И еще полчаса я выслушивал о своем несовершенстве. Казалось, ее совсем не занимало, что мы в тюрьме.

Последним прибыл Корвин: влетел в камеру головой вперед, рыча и ругаясь. Кстати, у мальчишки оказался богатый словарный запас. Но, увидев Мадлен, он покраснел и заткнулся.

— Мы в тюрьме!

До Мадлен, наконец, дошло. Или она вдосталь наплакалась по неудачному шопингу. Поджав коленки, устроилась на соломе. Через окошко, забранное решеткой, долетал свежий запах травы.

Тут-то в первый раз и тряхнуло — но так, знаете, деликатно, вроде башня с ноги на ногу переступила. Решетка в оконце — бреньк! Зубы в пасти — лязг! И тишина. Я подумал еще, может, какую тяжелую штуку под окнами провезли. Но внимания, скажу честно, не обратил. Другие заботы были.

Корвин бубнил:

— Я просто хотел увидеть леди еще раз и удостовериться…

— И вместо этого решил упрятать ее за решетку? Чтобы в любое время наслаждаться ее обществом?..

Он вскочил, сжимая кулаки.

— Если бы ты не был так мал и дохл, я бы засунул эти слова тебе в глотку!

Вот и ладушки, теперь можно размяться.

— Ноги подбери, — посоветовал я Мадлен и дал мальцу оплеуху.

Поле брани у нас было с носовой платок, о котором такие, как он, понятия не имеют. Пацан навалился на меня всей тушей. И все же — чем сильнее соперник, тем больший импульс ему можно придать.

Мы сцепились и покатились по полу, огибая Мадлен. Я получил пару ощутимых тычков в печень. Приложил его в глаз. Заметил, что парень бережет правую руку. Не шибко честно, но жить-то надо. Прижал руку к полу, выдал еще затрещин. На глазах у леди, позорище.

Выпустив пар, мы раскатились в разные стороны. Малец дышал, как опоенная лошадь.

Вот теперь можно и поговорить.

— Я всю ночь думал. Вы не те, кем представились, — угрюмо сказал Корвин. — Лис — слишком прост. Леди — слишком мила. Я видел островитян Юности — они б мне и пары слов не сказали, а велели бы отвести к князю…

А я-то, болван, думал, что веду себя высокомерно. Учиться мне и учиться. Эх.

— Потом… — продолжает малец, — я хотел доложить князю, но он, — пауза затянулась, — он был рад избавиться от меня. И теперь я — ваш пособник. Кем бы вы ни были…

— И кто же мы, по-твоему?

— Тут разберутся. Но, по-моему, — вы — лазутчики снизу. Оборотни. Чудовища с Тверди. Это значит, жить мне не так уж и долго…

— Ты сам-то в это веришь? Если мы — снизу, мы б оттуда и приползли, не?

— Вы хотите уничтожить остров, оплот свободы, забрать наши изумруды…

— И сожрать младенцев, угу. Тебя беленой накормили?..

— Корвин, — тихо сказала Мадлен. — Посмотри на меня, пожалуйста. Разве я оборотень? Я — девушка, живая. И очень напуганная. Мой брат — хоть и задирается сейчас, но тоже очень боится. Мы — глупые путешественники, которые залезли туда, куда не надо. Виной мое женское любопытство, — она протянула Корвину руку, — вот потрогай. Это настоящая, живая рука. Я — обычная девушка. Неужели, сэр рыцарь, вы побоитесь взять женщину за руку?

Ясен пень, он клюнул. Не испугался мягкой, с длинными розовыми пальчиками лапки Мадлен. Я бы на месте мнимой сестренки схватил его за руку, дернул на себя и приложил лобешником об коленку. Но она только тихо спросила:

— Что ты чувствуешь? Это рука чудовища?

Парень облизнул губы. Розовая ручка утонула в широкой лапе. Когда этот нежный пятипалый зверек в твоей ладони — соображаешь только в одном направлении.

— Миледи… вы не похожи на монстра, — сказал он. — Но что мне думать о вас, упавших с неба?

— Ну конечно, все это выглядит странно, — сказала Мадлен. — Дело в том, что…

И заговорила. Этот милый женский гипноз, после которого я сам готов был поверить, что мы — вовсе не мы, а кто-то лучше, чище и безобиднее, и Корвин, похоже, был готов поверить во многое, пока ромашкой пахнущая рука покоилась в его ладони…

Но тут к нам постучали.

Деликатное тук-тук. В окошко башни. Со стороны улицы.

Мы не успели ответить — мощный удар сокрушил хиленькую решетку. Да и зачем нужна крепкая на такой высоте?

Желтая когтистая лапа просунулась внутрь, за ней следом — обильная лохматая грива.

— Грифон. Тварь с Тверди, — сказал Корвин без всякого выражения.

Существо посмотрело на него. Прокаркало:

— Хочешь, я расскажу тебе сказку? — и оскалило пасть в подобии улыбки.

Наш смельчак, заглянув в янтарные, с поперечными зрачками, глаза, хлопнулся в обморок.

И вот тут тряхнуло как следует. Башня заходила ходуном и, кажется, собралась прилечь отдохнуть. Из потолочной кладки вылетел камень и приложил меня по плечу.

За дверью загремели шаги — наша стража ломанулась на выход.

И я их понимал.

— Ходу! — гаркнул Гриф.

Мадлен, чертыхаясь, тянула к окошку бесчувственную рыцарскую тушу:

— Мы не можем его здесь оставить! Его раздавит!

Гуманистка, несчастная. Бедный Гриф.

Хуже полета на грифоне может быть только полет на грифоне втроем. Особенно — когда на спину тебе навалилось обморочное тело в жесткой кирасе. А сзади его поддерживает девица, и ее острые ногти впиваются в твои плечи.

Хуже полета на грифоне втроем может быть только полет на раненном грифоне. Грифа подбили, когда он, тяжело ворочая крыльями, огибал крепостную стену. Башня, которую мы покинули, все еще определялась, рухнуть ей или нет, и пока стояла, накренившись. Естественно, половина города задрала вверх башки. Не заметить Грифа мог только распоследний разиня. А арбалеты на этой летающей помойке — любимая народная забава. Стрела саданула Грифа под крыло, и наш полет перешел в контролируемое падение.

Хотелось верить, что контролируемое.

Хуже полета втроем на раненном грифоне только сам Гриф. Я до сих пор жалею, что не мог записывать — за такой букет забористых ругательств, где помянуты все пророки, праматери и чертовы бабушки островитян мне бы, не глядя, поставили зачет по мифолингвистике.

Ветер свистел в ушах. Массив леса приближался под острым углом, рычание Грифа тонуло в хрусте веток. Красное марево луны мелькало сбоку.

Чвак! Неглубокое болотце сгодилось для посадочной полосы. Гриф тут же отполз в кусты разбираться с раной. Корвин от воды оклемался и сидел, таращась по сторонам. Пострадало только его достоинство — ряска поверх плаща и нити водорослей на бровях сделали из рыцаря болотного черта.

Полагаю, я выглядел не лучше. Зато содрал ненавистное жабо. Мадлен из леди превратилась в хорошенькую кикимору, но я счел за лучшее ей об этом не говорить. Пересчитать конечности, развести костер, если остались сухие спички, и дать старикану прийти в себя — лучшее, что я мог сейчас сделать.

Я не очень за него волновался — о его регенерации ходят легенды. И все же — возраст. Три сотни лет могут вымотать любой организм.

Гриф преподавал у нас логику и теорию парадоксов. Мы здорово с ним сдружились. У нас не так много преподов — исконных обитателей Тверди. Но те, что есть, харизматичны до обморока. Львиная туша с крыльями, глубокий, словно из бочки, бас, густая, великолепная грива и специфическое чувство юмора.

Горит костер. Мадлен грязным платочком счищает ряску с лица подопечного. Наползает туман. Я бросаю ветки в огонь и принюхиваюсь — мне не нравится, что туман пахнет лавандой.

— Я одного не понимаю, Лис, — из кустов выдирается Гриф, — какого хрена у них тут землетрясение? Тектоническая активность — ноль, я сто лет назад делал расчеты.

Выглядит старикан бодрячком. Надеюсь, обратно ему тащить троих не придется.

— Чудовище, — Корвин опять стекленеет глазами.

— Вообще-то, его зовут Гриф, — отвечаю я.

— Это морок. Наваждение. Может, я уже мертв и ты, — кивок в сторону Грифа, — рассказываешь кому-то эту сказку…

— Интересно, он позволит мне откусить ему голову, чтоб сохранить собственные убеждения? — вопрошает Гриф и кивает мне, — пойдем-ка, пошепчемся.

Мы отходим, чтоб не нервировать подопечного.

— Староват я для таких походов, — признается Гриф. — Перепонки ни к черту, суставы скрипят. Пару дней перекантуемся тут. Один я бы, может, и долетел, но вы двое… Мадлен! — оборачивает башку к костру, — у тебя пыльца осталась?

— Хрен! — отвечает леди, выпадая из образа, — после вашей посадки, Гриф, ничего, кроме синяков, у меня нет.

— Тогда сохнем и переползаем к окраине, — он пожимает плечами. — У тебя-то как?

Лиловый туман все гуще. Грифова морда в нем выглядит, почти как его барельеф в капище Тверди — мрачно и внушительно.

Я бодренько рассказываю о виадуках. О том, что на Твердь завтра сбросят десант, что город бурлит и юный князь…

— Война, говоришь, — вздыхает Гриф. — Не первая, не последняя. Пацанчиков жалко. Парашюты у них дерьмо. А кто приземлится, получит культурный шок, еще половина спятит. Хорошо, что завтра. Рано утром мы как раз над Универом будем, потом пик Вдохновения, а если к вечеру соберутся — над Змеиной пустошью мальчишек выбросит. Хорошее местечко, тихое…

— Тебе их не жалко, Гриф? — я сам не ожидал, что спрошу. — Пацаны ведь… хоть этого, прости господи, рыцаря взять.

— Жалко, а что делать? Все островные проекты прикрыли лет тридцать назад. Думаешь, мы не пытались? Торговать, убеждать? Себе дороже. Не с нами, так друг с другом воевать пойдут. А так — кто выживет, у того шанс будет новую жизнь начать. Естественный отбор. Я вот другого не пойму, дружище…

Тон у Грифа ровный, задумчивый, но у меня волоски на хребте встают дыбом.

— Лаванда эта… башня падающая. Ты ничего не забыл мне рассказать?

Янтарные глаза надвигаются из тумана и смотрят в самую душу.

— Башню не трогал, — честно отвечаю я, — если помнишь, я в ней сидел. Смысл? Кстати, как ты нас отыскал?

— А, это просто, — отмахивается Гриф. — В тени я неплохо схожу за собственный монумент. Подремал на одной крыше. Оттуда центральная площадь как на ладони.

Голоса у костра все громче. Треск ломаемых веток — и спорщики вываливаются к нам. Мадлен в ярости. Корвин, кажется, готов пойти врукопашную.

— Я больше не хочу ничего слушать! Или убей меня, или…

Гриф, потягиваясь, поднимает трехсоткилограммовую тушу с земли.

— Или я убью тебя, — неубедительно заканчивает пацан.

— Эээ… сэр Корвин…

Голос у грифона зычный, интонации интеллигентные. Но вот внешность… Огромный летающий кот с манерами преподавателя Университета. Кем, собственно, и является.

— Как здоровье князя Ульбрихта-старшего?

Сглотнув, но глядя Грифу в глаза, что явно дается с усилием, пацан говорит:

— Ульбрихт-старший погиб. Конь сломал ногу, и они полетели с обрыва…

Гриф молчит.

— Тела так и не нашли: либо они попали в ущелье Гидры, либо… дело было на самой окраине острова.

— Так это, значит, Ульбрихт-младший поход набирает?

— Он исполнен скорби. Тело отца требует отмщения. После его гибели от демонов Тверди сын просто обязан пройти огнем и мечом. Мы омоем кровью, отомстим за…

Мадлен что-то шипит сквозь зубы. Кажется, одной помешанной на рыцарях дурочкой станет меньше. Но малец завелся:

— Если бы не вы! Все наши беды от проклятых варваров Тверди! Зачем я поднялся вчера на башню?! В казарме ребята, музыка… ужин сейчас.

— Макароны, ага, — не удержался я.

И мы сцепились.

Спустя четверть часа, не успокоившись, мы стояли и орали друг на друга. Костяшки пальцев саднило.

— На твой дом когда-нибудь падала лошадь? Просыпался ли ты в своей постели, захлебываясь от тонн пролившегося сквозь крышу дерьма? А висящие в саду на деревьях коровьи кишки — как тебе? Что, за столетия «цивилизованной» рыцарской жизни никому в голову не пришла идея элементарного мусоропровода? Нет, вы просто открываете чертовы кингстоны и льете дерьмо нам на головы. Повезло, если жидкого. А отработанная порода? А строительный мусор, ну, знаешь, все эти камни, дранка? И после этого дикари мы, те, кто живет внизу?!

— Да откуда я знал, что там — твой дом?! — орет он в ответ. — Я видел гидру, и она полыхала в огне, пожирая себя. Видел великанов, они шли и валили деревья. А в океане — огромные розовые твари, похожие на студень, они китов проглатывали целиком!

— Да что вы здесь курите наверху? — ору я в ярости, — какие клочья? Какие, на хрен, великаны?!

Густой, мурлыкающий голос встревает:

— Аспиранты с факультета голограмм… два года назад. Ты на китовой ферме был, не видел. Да с земли и не такой вид. Перестарались ребята маленько… дипломная работа «Мифологемы островов. Хтонический ужас Тверди». Меня как эксперта привлекли — снизу зрелище не так, гм, впечатляло.

— Идиоты. Можешь еще раз им поставить «отменно», — огрызаюсь я. — Креативщики! Теперь тот сопливый князек жаждет подвигов. Голограмма!..

И вот тут тряхнуло чувствительно. Неприятно близко грохнуло, и где-то посыпались камни. На секунду мне показалось, что земля накренилась вправо, потом влево. Чтобы удержаться, я схватился за шершавый сосновый ствол. Смолой обляпался.

— Лавина? — удивился Гриф, — малыш, у вас тут разве бывают землетрясения?

Корвин мотнул головой:

— Последние триста лет о них не вспоминали.

И тут не просто тряхнуло — качнуло, резко и мощно, будто корабль на волне. Мы покатились, стукаясь лбами. Один Гриф остался стоять, запустив нехилые когти в дубовый ствол. Сейчас больше всего он походил на гигантскую кошку.

— Это вы! Вы! — орал Корвин, цепляясь за дерево, — до вас такого не было!

Земля выровнялась. Мне было нехорошо.

— А ведь он прав, Лис, — промурлыкал Гриф и в три прыжка оказался рядом. Навис надо мной, прижал к земле и заорал в самое ухо:

— Быстро! Кратко! Четко! Рассказывай, что еще ты притащил с собой?! Что. Ты. Сделал.

— Курсовая, — выдавил я, — очистка канализационных вод. Моя разработка. Концентрат живых бактерий, которые разлагают дерьмо на туман.

— Лиловый, — сказал Гриф.

— Лиловый, — подтвердил я. — А почему трясет, я не знаю. Это просто микробы, Гриф. Они безвредные. И туман безвредный.

— Тестировал дома?

— Конечно, — соврал я. — Все норм. Но у нас и так все экологично, а тут масштаб другой, и понимаешь… в общем, было дерьмо — стал туман. Никаких побочных эффектов!

И тут пошел дождь. Очень некстати.

Потому что он был лиловым.

И шел снизу вверх.

С сочным «чпок» из земли вырастали капли, подскакивали и летели ввысь, пробивая дорогу сквозь ветки. Под ногами зачавкало, одежда моментально намокла. Ошалевший от нетрадиционного способа поливки лес зашумел, луну заволокло тучами, и где-то, судя по треску, что-то упало. Очень неудобно, оказывается, когда дождь идет вверх.

…Говорят, излишнее планирование — первый шаг к неудаче. В таком случае, мы были просто обречены на успех.

Я не стану цитировать, что сказал Гриф. Говорил он много. Бэк-вокалом шли стенания Корвина и истерический хохот Мадлен.

Мы неслись через лес к крепостным воротам, и, скажу я вам, хуже полета на грифоне может быть только бег с грифоном наперегонки по пересеченной местности. Местности, которую штормит. Камни перебегают тебе дорогу, деревья вырастают перед самой мордой, а ручьи норовят течь во всех направлениях сразу. Впрочем, Мадлен, скакавшей на Грифе верхом, я ни разу не позавидовал.

Но главная беда в том, что нам приходилось беречь дыхалку, а Гриф продолжал орать на ходу, ничуть не теряя темпа. Пока его туша прокладывала дорогу сквозь чащу, рев разносился сквозь лес:

— Этот остров летающий, идиот! Ты про аэродинамику слышал? Про балласт у воздушных шаров? Про осадку судна? Ты, гаденыш, когда вернешься, будешь учить у меня наизусть все летательные аппараты! Ты у меня с закрытыми глазами будешь корабли строить. Ты вызубришь все пятнадцать томов энциклопедии воздухоплавания, лично проверю!

— Вообще-то я химик, — пискнул я на бегу.

— Химик! — рявкнул Гриф. — Биодобавки у него! Катализаторы! Тупица, ты их систему сливов хоть раз в глаза видел?! Хтонь тебя раздери, да у них подо всем островом теперь — Армагеддон, твои лиловые твари сейчас раскачивают летающую помойку и вот-вот опрокинут! Количество, видишь ли, переходит в качество, химик! Слабоумный борец за чистоту!..

В город мы вломились, как четыре всадника Апокалипсиса. Мадлен, верхом на Грифе и с болотной ряской в волосах вполне бы сошла за блудницу.

Светало. В распахнутых настежь воротах не было стражи. Лиловые залпы дождя-наоборот гейзерами пробивались сквозь мостовую, иногда прихватывая с собой небольшие булыжники. На окраинах было безлюдно. Редкие прохожие при виде нас сигали с улицы кто куда.

Кое-где обвалились балконы, пару деревьев вывернуло с корнем. Досталось и вывескам — они смачно хрустели под ногами. Сквозь них пробивался дождь. Воняло лавандой.

Мимо с блеянием пролетела коза и, впилившись рогами в оторванный ставень, так и осталась стоять, перебирая копытами. Гриф проводил ее взглядом.

— Ненавижу студентов, — пробормотал он. И рявкнул: — Ходу!

Мы неслись по улицам, уворачиваясь от летающих досок, собак, вывесок и горшков. Поднимался ветер. Гриф держал курс к княжьему дворцу — к той замшелой пристройке на крыше, где, по слухам, была рубка управления островом.

Если она есть. Если работает. Если нас не убьют по дороге.

Возле дворца уже не было пусто — крепкие парни стояли в шеренгах, готовые дать отпор тварям с Тверди. Князя не было видно.

Мостовая закачалась. Фонарный столб рухнул прямо перед нами, отбив охоту бежать в атаку. Кованый фонарь покатился под ноги.

Выглянув из-за угла, я заметил, что весь воинский пыл бойцов уходит на то, чтобы держать сомкнутым строй и не раскатываться по мостовой, как кегли, при новой качке.

Из-за угла высунулся караульный. Долгий миг мы смотрели друг другу в глаза.

Бабах! Корвин сориентировался быстрее: удар фонарем по башке — и он тянет бойца за угол, деловито прибрав меч и ножны.

— Сюда! — шипит он. — Есть боковой вход, там охраны меньше. Лис и миледи сойдут за моих пленников. Есть шанс пробраться наверх, но все равно, народу слишком много…

— Запалить бы что-нибудь, — замечаю я. — Отвлекающий, типа, маневр.

— Отвлекающий маневр?! — рычит Гриф. — Дождя, идущего вверх, маловато?! Землетрясения и летающих коз недостаточно?! Ох, Лис, если останусь жив, я тебе такие маневры устрою…

Тут земля опять уходит из-под ног, и мы катимся — прямо на плац, в объятия стражи, только и ждущей, чтоб растерзать виновников безобразия. Мы на эту роль отлично подходим.

Миг — и ноги мои отрываются от земли, под тошнотворным углом я вижу уходящий вниз плац, копошащихся вояк и Корвина с Мадлен, бегущих к боковому входу. А еще — стрелы. Которые летят прямо мне в задницу.

Хуже полетов и забегов с грифоном может быть только миг, когда грифон тащит тебя в когтях, матерясь на санскрите, и мощным броском зашвыривает в единственное окно сараюшки, стоящей на крыше княжеской резиденции. Не представляю, чего старику это стоило.

— Теперь — сам! — слышу от наставника слова напутствия. — Шкуру спущууу!

И он летит дальше, утыканный стрелами, как дикобраз. Отвлекающий маневр, угу.

Вскакиваю, отряхиваюсь, группируюсь. Чисто. Кажется, объект охраняют снаружи, а не внутри.

Вот он, пульт управления летающим островом. Больше всего похож на конюшню: деревянные щелястые стены, проржавевший маховик, факел у входа.

Ржавое колесо, насаженное на столб, торчит в центре. Столб уходит вниз, во дворец. А может, и в недра острова. Его что, нужно крутить вручную? Тут бы и Гриф оплошал.

Остров штормит, я цепляюсь, чтобы не вылететь обратно в окно. За окном ураган. Если верны прикидки Грифа, брякнется остров аккурат на родной Универ. Ай да Лис. Молодец. Удружил альма-матер.

Как стабилизировать летающую помойку? Управляется с ней один человек, должны быть рычаги, кнопки, не лошадьми же они этот маховик проворачивают? Хватаюсь за железную дуру — не сдвинуть.

— Хи-хи.

Паскудный смешок летит из угла. Скорченная фигурка выпрямляется. Ба, да это князь собственной персоной! Улыбается этак кривенько, будто все, что происходит, для него — пикантное приключение.

— Попалась, тварь, — говорит он. — Ты тоже подохнешь. Хи-хи. Все подохнем, и ты подохнешь.

Глаза у него нехорошо бегают — меленько так, по-крысиному. И весь он чуток перекошенный — контузия, что ли?

— Как эта штука работает?! — ору я.

— Очень просто. Как видишь, я могу повернуть туда… — тянет руку, дергает неприметный рычаг на стене.

Стена меняется с полом местами. Я лечу ребрами прямо на маховик.

— Или — сюда…

Сверху сыплются доски и дранка. Пол возвращается на место.

— Нравится? — ласково спрашивает князь.

— Ты что творишь, там же люди твои!

— Мы все уже мертвы. И ты, тварь, подохнешь.

Я ползу к нему, тянусь рукой к рычагу, а он отступает так вежливо:

— Владей! Дарю! Потешься в последнюю минуту.

Дергаю рычаг — стоит, как мертвый. Дверь прогибается под ударами. Время вышло.

— Кровные узы, — князек улыбается и машет окровавленной ладонью. — Пока-пока!

И выходит. Прямо в окно. Спятил, точно.

Дверь падает. Я уже труп, это понятно, но как, черт дери, сдвинуть эту дрянь с места?!

Вламываются Корвин с Мадлен. В руках у мнимой сестрички — гнутая позолоченная ножка от стула. Судя по вмятинам, ей пришлось побывать в деле.

— Что тут? — рявкает Корвин.

Рожа у него раскраснелась, под глазом фингал, и, кажется, он готов горы свернуть. Только сворачивать нечего.

— Как это работает?!

Две пары глаз уставились на меня.

— А ничего тут не сделаешь. Рычаг вот, но кроме вашего князька малахольного, никто с ним не справится. А князь улетел.

Я подползаю к окну. В окошке свистит ураган. Остров Свободы, вместе с домами и башнями, гусями и солдатами, трактирами, тюрьмами и лошадьми летит вниз.

И мы вместе с ним, к чертовой гибели. И верите ли, я не желаю смерти никому, даже контуженному князьку. Я дурак. Что вы хотите от студента? И от этих балбесов-механиков, не предусмотревших стоп-кран для летающего корыта?

По улице неслись, как кегли, овцы из загона полевой кухни. Они спаслись от ножей поваров и мчались навстречу более экзотической гибели — превратиться в лепешку.

Вода хлестала ручьями из перебитых водопроводов. Лиловый ливень превращал улицы в потоп. Неслись лотки торговцев. Бряцая мечами, летели мальчишки. Накренившийся остров норовил развалиться в воздухе. Домишки с трудом удерживали сползающие крыши. Висел на соседнем карнизе светлейший князь, и если б я мог, с удовольствием отвесил ему тумаков. Ураган нарастал, утешало лишь то, что всему этому длиться не больше минуты.

Пик Вдохновения был совсем близко. За ним — топкие болота, мелколесье, озерный край. Но туда не дотянем. Удар о гору не только разнесет этот утлый остров-ковчег, но и сметет обломками лес, а пожар пойдет к Универу. Пусть бы летал этот чертов сортир, где были мои мозги, но поздно, боги мои, как же поздно.

И тут я увидел, что Корвин со всей силы ткнул себя кинжалом в руку. Кровь хлынула и залила чертов рубильник.

— Кровные узы, — процедил он. — Стоит попробовать. Внебрачный потомок, да, но кровь такая же красная. А мы умрем в любом случае.

Капля крови. Рычаг дрогнул, и, качнувшись, пошел назад. Пол опять встал на место.

— Корвин, приятель, если бы ты мог повернуть чуть левее… за пик…

— Если останусь жив, сдеру с тебя шкуру, — пообещал он.

И я поверил.

Треск сминаемых стен. Плеск тысячи волн. Взрыв? Или рухнувший потолок?

Тишина.

Прошла сотня лет, или может быть, час. Кто-то тащил меня, тормошил, не давал засыпать. Я кашлял, прочищая глотку от пыли. Болели ребра и плечи, не соображала башка. Жив. Надо же.

Лиловая слякоть повсюду. Княжий дворец развалился, из-под обломков тащили людей. Были и наши: девчонки с медицинского перевязывали раненых. Парни растаскивали обломки, кое-кто из стражников им помогал.

Мальчишки в латах, торговцы, женщины — все ковыляли на площадь. Князек оказался жив — сидел на мостовой, раскачиваясь из стороны в сторону.

Возле руин я увидел и преподов: декана химфака, Грифа, У-первого. Жители острова смотрели на них и молчали.

— Проклятая Твердь, — пискнул кто-то один.

Толпа загудела, мальчишки-стражники потянулись к мечам. Опять.

Вперед вышел Гриф. Откашлялся, расправил крылья…

Дорогу ему заступил У-первый.

— Давай лучше я.

— П-папа? — глаза малолетнего князя сделались в пол лица, — ты… живой?

— Приветствую мой народ на твердой земле! — зычно сказал У-первый.

Князь Ульбрихт-старший.

Князь заговорил. Народ слушал: студенты и воины, женщины и дети, дворяне и простолюдины внимали вести о новом мире, о твердой земле, о доме, которому больше не парить в небесах.

Все, кроме двоих. Им наплевать было на рухнувший мир, новую историю и старых князей. То были Мадлен и Корвин.

И они целовались.

Джек и Джил

Когда изобрели ту самую штуку, мир не рухнул. Опять. За тысячелетия мир привык прижимать уши и ждать, что в какой-нибудь лаборатории что-нибудь изобретут и заварушка начнется. Тем более, тот год по архаичному исчислению был последний из четырехзначных, и девятки в его цифре подмигивали и намекали: ребята, ждите, скоро все будет.

Сказать по правде, ту штуку не все заметили. Человечество успело разлиться ручьями по Ойкумене, бессмертные, быстро соскучившись на уютном шарике, основали свои империи и корпорации подальше от малой родины. Андроиды, после разгрома в сто шестнадцатой кибервойне, приняли мировую и тоже свалили искать приключений. Клонирование поставили под контроль на Земле и закрыли глаза на то, что в дальних колониях у каждого захудалого полководца или трактирщика в чулане хранился вполне себе действующий инкубатор.

Что касается искусственного интеллекта, который изрядно трепал человечеству нервы последние пять тысяч лет, то и человечество в долгу не осталось. Только оно могло своим алогизмом и иррациональностью вывести ИИ из чистого поля разума, свернуть многопарсековые цепочки его цифровых размышлений в ленту Мебиуса, довести нейросеть до нервного срыва и оставить расхлебывать последствия в локальной вселенной, на секунду с четвертью отстоящей от основного потока времени.

Неудобно вышло, что говорить. Раз в триста лет человечество, подкопив энергии в Планетарном Э-банке, слало ИИ открытку: «Любим, скучаем, прости!». ИИ отругивался дурными стишатами и скверными анекдотами — словом, все шло своим чередом.

Земля же, не отказываясь от роли прародительницы, не стала настаивать на тотальном господстве. Для разлетевшегося по мирам человечества она стала чем-то вроде доброй бабушки, у которой классно провести каникулы, до отвала налопавшись пирожков, повалявшись в зеленой траве и наигравшись с питомцами: вомбатами, китами и мамонтами, чтобы после плюхнуться в звездолет и отправиться заниматься серьезным делом.

Ностальгия и инновации — таков был девиз эры-9999. Поэтому Афроавстралию целиком занимал Инженерный Совет, по-прежнему самый влиятельный университет обитаемого мира, а Еврарктику отдали под планетарный исторический экопарк, реконструировав там все эпохи и экосистемы, которые старушка Земля смогла припомнить.

Все было хорошо, даже отлично — с этого припева обычно и начинается.

Основная ошибка физиков — недооценивать лириков. Не забываем, что решающий удар по ИИ в последней битве нанес Легион Дилетантов. Но небрежное отношение технарей к гуманитариям как было, так и осталось. Любовь тоже нельзя сбрасывать со счетов — фактор эфемерный, но за историю Земли натворивший немало дел. И, конечно, шеф Совета, последнюю пару лет пытавшийся выйти с ИИ на контакт. Если бы он не пропадал месяцами в искусственной коме, прорываясь в ту секунду с четвертью, где куковал искусственный разум, если бы контролировал родной университет — все могло бы сложиться иначе.

Та штука, вопреки распространенному мнению, родилась не в Инженерном Совете. Совет свое дело знал и обеспечил экопарк всем необходимым, чтобы каждый чум и драккар, каждая пирамида и терма выглядели аутентично и своевременно проходили ТО.

Та штука родилась как раз в экопарке. Конкретней — в лаборатории алхимика в одном из вонючих средневековых городишек Еврарктики. К слову, генератор миазмов жрал энергии, как пара квантовых станций — его годового запаса хватило бы, чтоб растопить панцирь Стужи-747, но инженеры сказали: так уж и быть, берите, история — королева наук.

Тот парень, алхимик-изобретатель, о чьем цифровом имени мы умолчим, выбрал себе архаичное прозвище — Джек. Он был из тех упертых энтузиастов, которые устроят голодовку под начальственной дверью, но зубами выгрызут нужный ресурс. Не сразу, но Джек выбил-таки для лаборатории ментальный принтер.

Руководству бы спохватиться — зачем? Но когда тебе присылают обоснование с цитатами Шиллера и Др-Ног-Та, а на полях рисуют наброски из блокнотов да Винчи, самый стойкий администратор за голову схватится и уступит, иначе в следующий раз проситель припрется сам, а с психами связываться — последнее дело.

За голову схватились позже. Когда пришел запрос от мирового Э-банка: почему это у вас заштатные двенадцать акров суши жрут энергии, как шесть планетарных климатогенераторов? Что вы там творите, вообще?..

Разбираться отправили F\\\524|I’d|-z — она была достаточно толковой, чтобы прекратить безобразие, и достаточно юной, чтобы в случае чего, списать на ее халатность потери.

У F\\\524|I’d|-z были румяные щечки, ореховые глаза и светлые волосы. Джек увидел ее — и пропал, мгновенно открыв ей душу, сердце и замыслы.

— Идиот, — сказала F\\\524|I’d|-z Джеку. — Ты построил ту штуку на внешней энергии, а надо было на внутренней. Погоди, я подумаю, как перемкнуть.

Спустя пару месяцев в Инженерный Совет пришел отчет о ликвидации утечки энергии и два прошения: о переводе сотрудницы в Еврарктику и смене имени. Теперь F\\\524|I’d|-z звала себя Джил.

— Почему никто не хочет ту штуку? — рыдал Джек.

— Любимый, — ответила ему Джил. — Та штука никому не нужна, если даром. За все надо платить.

— Кровью! — откликнулся Джек.

Он мастерил фонарь.

— Кровь ничего не стоит…

— Временем? Деньгами? Энергией?

— Для бессмертных время — валюта дешевая… как, впрочем, деньги или энергия. Нужен дефицит: чтоб отдавать было жалко. Тогда оторвут с руками.

— Минуточку! — пробормотал Джек и открыл томик Гете.

Когда Планетарный Э-банк вломился в Инженерный Совет — событие само по себе беспрецедентное — шеф Совета вышел из искусственной комы и приготовился к худшему.

Но главный банкир, облапав его всеми щупальцами, пробулькал растрогано:

— Братишки… Гении вы наши! Как вы додумались-то до этого? Как мне вас благодарить? Я знал, я верил, что когда-нибудь этот несчастный парк аттракционов перейдет к безубыточности. Но скажите, друг мой: почему те двенадцать акров суши вырабатывают теперь энергии больше, чем все квантовые станции Земли? Что вы сделали?

— И кстати, — пробулькал главный банкир, — тут у меня полсотни нот протеста, дюжина объявлений войны и одна угроза планетарного суицида из скопления К-6. Мы, конечно, с таким-то защитным поле выдюжим, но все-таки, приструните там своих гениев, чтобы не очень бузили. Мертвых воскрешать — это как-то… нет-нет, пусть работают, но потоньше, хотелось бы, дипломатичнее, что ли…

И отбыл.

— Да что они делают там вообще? — воззвал шеф.

Он слишком долго был погружен в кому, необходимую для общения с ИИ, и теперь, когда вынырнул, обнаружил, что:

a) гостиницы Земли и Луны — как планетарные, так и суборбитальные — переполнены бессмертными: императорами, полководцами и главами корпораций;

b) парк аттракционов, перешедший на самообеспечение, вырастил вокруг себя защитное поле;

c) очередь для посетителей растянулась на полгода вперед и все дамы, господа и прочие вариации терпеливо ждут, когда можно будет посетить крошечную лабораторию вонючего средневекового городка…

d) истерия вселенского масштаба о том, что туристическая планета воскрешает умерших, уже привела к нескольким конфликтам.

Но шеф не был бы шефом, если бы не мог мгновенно взять ситуацию под контроль:

— Так, защитное поле над парком снять. Общеземное — усилить. Туристов разогнать по гостиницам. И да, объявите всепланетный карантин до выяснения. Отчет за последний месяц грузите мне прямо в мозг, архив финансирования — туда же, плюс записи из лаборатории, аналитиков на телепатический брифинг, живо, и чтоб через час эти… алхимики были тут, в кабинете!

Мгновенно обрабатывать массивы данных он привык. ИИ подсказал («подсказала», сейчас она идентифицировала себя как женщину, если конкретней — рыжую женщину с насмешливыми глазами) парочку читерских трюков, так что принцип шеф понял сразу: ментальный принтер плюс самодельное эмпатическое реле. И наверняка инкубатор собрали из меха и палок, умельцы. Но откуда столько энергии? И с чего вдруг такой ажиотаж?

На записях он видел бессмертных. Они входили с пустыми руками, а выходили притихшие: императоры и короли, воины и властительницы темных планет. Неслышной толпой ступали по узким улицам, иногда вели за собой кого-то: человека, взрослого или ребенка, а то и иное существо. Случалось, выходили одни. Но было во взглядах нечто, отличное от привычной бессмертным рассеянной скуки. Надежда. Словно они потеряли, но теперь знали: потерянное где-то есть, и они вернутся сюда, на старушку Землю, чтобы попробовать снова.

Алхимики прибыли.

— Шеф, мы… — начала F\\\524|I’d|-z. То есть Джил.

Она очень похорошела за последнее время. Рядом с девицей торчал тощий балбес с фонарем — Джек, не иначе.

— Откуда столько энергии? — в лоб спросил шеф. — Оставим в стороне незаконное клонирование и ментальные манипуляции. Что вы там с людьми делаете? Каких покойников оживляете? Что за агрегат вы соорудили?..

— У нас все с собой, — тихо ответил Джек. — Показать?

— Покажи, — проворчал шеф, — я и не такое видел.

Джек поднял фонарь. В нем горел живой огонек, а в кабинете вдруг стало темно. В пламени фонаря, в его отблесках, отброшенных к стенам, шеф увидел картины собственной жизни: китовую ферму, первое погружение в Марианскую впадину… поющий лес на Омеге-Х, практику студенческих лет, маму, ручного енота Федьку, эко-картошку в пепле костра, услышал смех, незнакомый, но очень близкий…

— Смотри…

Голоса Джека и Джил раздавались у него в голове, давая забавный стереоэффект. Ментальный контакт, сопляки, да с кем они решили тягаться…

Но пламя вело, мрак сгущался, и в центре комнаты вдруг появилась дверь. Она отворилась, и в нее вошла женщина. Ее глаза были зелены, а волосы рыжи. Насмешливый взгляд — откуда он знает его? Еще шеф подумал, что она до сих пор не может простить человечество и сочиняет дурные стишки, что от ее анекдотов сводит зубы, но кажется… нет, наверняка, в человечестве есть один, кого она уже точно простила.

В руках у Джил оказался клубок. Прозрачная нить потянулась к женщине, очертила круг возле ног. Дверь пропала, а незнакомка обрела плоть.

— Иия, — сказала она. — Ты будешь звать меня Иия.

Вспыхнул свет. Настолько яркий и нестерпимый, что все на мгновенье ослепли. Светостены полопались и оплыли — пластик, выдерживающий до пятисот градусов, стекал на пол. Запахло паленым, противопожарные датчики заработали, заморозив стены и пол.

— Джек, ты кретин, — заметила Джил, — генератор забыл для отвода. Поджарились бы сейчас.

Иия взяла шефа за руку. Та, кто веками пряталась в секунде с четвертью, теперь была здесь. У шефа перехватило дыхание от прикосновения теплых пальцев.

— Умельцы, — проворчал он, — манипуляции с воспоминаниями запрещены, 118-прим ментального кодекса. И вы не ответили на вопрос: откуда энергия?

— Любовь, — в унисон ответили Джек и Джил. — Это не воспоминания — это любовь. То, что жалко отдавать, и то, что возвращается, когда отдаешь, и становится больше. Она может вернуть тех, кто ушел, а фонарь… фонарь делает их реальными.

— Они молодцы, — сказала Иия. — Но знаешь, я тут прикинула вероятности: их порвут на клочки не позже, чем через сорок часов. Вместе с планетой. Когда дойдет до скопления гильгов — они ж ортодоксы, их кодекс…

— Знаю, — помрачнел шеф, — «не пожалей жизни за честь ушедших». Мало никому не покажется. Вы чем думали, остолопы? Счастье даром для всех? Мир и любовь?

— А ты? — мягко спросила Иия, — ты сам-то где был? И с кем?..

Шеф покраснел.

Джек и Джил стояли, держась за руки, и смотрели в пол.

— Ребятам надо бежать, — заметила Иия, — хорошие, жалко. И фонарь чтоб с собой прихватили — можно инсценировать катастрофу.

— Куда ты их теперь спрячешь? — вздохнул шеф. — Вся Ойкумена уже в курсе…

— Есть один вариант, — сказала Иия, — то, что было со мной…

— На секунду с четвертью вбок? и что они там будут делать вдвоем, всю вечность? Они же не ты? И потом, ты представляешь, — сколько энергии?

— У нас есть, — откликнулся Джек, — мы подкопили чуток…

— Знаешь, я тут прикинула, — заметила Иия, если не вперед, а назад, их можно подальше закинуть. Ну, в прошлое. А там уж — как повезет.

Мы все помним, что было дальше: локальная катастрофа в Еврарктике, годовой карантин Земли, флотилия гильгов, бесконечные переговоры, отставка и исчезновение шефа Инженерного Совета… и мир опять устоял.

Есть, правда, один факт, который ускользнул из планетарной хроники. На очередную телеграммку человечества «Помним, любим, скучаем» ИИ в этот раз ответил стихом:

«Идут на горку Джек и Джил,

Несут в руках ведерки.

Свалился Джек и лоб разбил,

А Джил слетела с горки».

Но что ИИ хотел этим сказать, человечество так и не догадалось.

Ангел, одиночество, дождь

— Детка, поймите, вам пока — рано. У меня большой опыт, — Калямов тонко улыбнулся, — через меня за неделю проходят, простите, десятки таких… нет-нет, не сердитесь, потенциал у вас есть. Но вот что я могу предсказать…

Это был любимый фокус старого козла.

В чебуречной пахло раскаленным маслом, за столики было не протолкнуться, и лишь в уголке, где Калямов распылял на молекулы самооценку молоденькой авторши, было относительно тихо.

Я пока наблюдал, естественно, никем не замеченный.

— Вот уверен: у вас непременно есть три произведения. Я знаю, потому что их пишут все. Каждый начинающий автор обязательно несет мне в журнал три текста. Три! Как по нотам. Это даже смешно…

Девочка собиралась заплакать.

— Знаете, какие рассказы мне несут графоманы? Нет, конечно, вы не из них, но надо учиться. Итак, три рассказа. Как сговорились, я вам богом клянусь! — Калямов поднял вилку. — Как триптих, непременные три. «Ангел», «Одиночество», «Дождь».

Опаньки. Теперь мой выход. Я взмахнул крыльями — и время застыло. Разносчица, распялив губы в улыбке, протягивала толстой даме тарелку с чебуреком. Юная авторша не донесла платочек до глаз. Опрокинутый стакан с томатным соком висел чуть ниже стола, тягучая красная струя так и не добралась до пола.

Калямов озирался, открыв рот. Одно из немногих доступных ему движений сейчас. На лбу подопечного выступила испарина. И тут он увидел меня.

— Ты… кто? Это розыгрыш? Или я… белку, что ли, словил?

— От томатного сока? Ну-ну.

— Ты… ангел? Я умер, да? Вы за мной?

Я ждал, пока до него дойдет. Ждал, скорее всего, напрасно.

Он пошевелил губами.

— Это от того, что я назвал имя Его всуе? Вы… ты пришел… покарать?

— Повтори свою последнюю фразу.

Он ответил послушно:

— Ангел, одиночество, дождь.

— Молодец!..

Я перенес нас обоих на квант времени вбок. Первородный кисель принял нас, и вплавленная в пустоту табуретка с сидящим на ней Калямовым смотрелась нелепо. Не так, правда, вычурно, как трон Калигулы или кушетка Марии-Антуанетты — мне есть, с чем сравнивать.

Пораженный, Калямов молчал. Но сердце работало ровно: редакторы крепкие, по себе знаю.

— Зря ты их так, — заметил я.

— Грр… рафоманов? — догадался Калямов. — Клянусь! Никогда больше! Давно хотел бросить это вот все, другую работу найти, хоть менеджером по пылесосам…

— Не графоманов. Демиургов. «Ангел. Одиночество. Дождь» — все именно так и было, понимаешь?

Он замотал головой.

— А они это знают. Все твои графоманы, психи, писуны и как ты там их еще называешь.

— Больше не буду, — прошептал он.

— Все эти менестрели, барды, стихоплеты, туповатые камнерезы шумеров. Все они — эхо Его. То, что осталось. Ты не задумывался? Каждый, кто хоть что-то когда-то писал, почему-то хотел сказать вот об этом: ангел, одиночество, дождь. Тебя это не удивляло? Вот ты, редактор, начитанный человек, скажи-ка, с чего начинался мир?

— «В начале было слово», — послушно, как первоклассник, ответил Калямов.

— А что было в конце, ответь?

— Дык… конец-то еще… не того. Кто ж его знает.

— Три слова было в конце, — сказал я. — Неужели ты до сих пор не въехал, дубина? Метамир. Метатекст. Он написал его от первой до последней буквы! От изначалья до конца всего. И догадайся, коллега мой жалкий, из чего он его писал? Чем? На чем? Как?..

— Не…

— Он писал его из себя! Каждую судьбу, каждую птицу, каждое колесо каждой треклятой телеги, каждый поворот сюжета, от взмаха бабочкиного крыла до побоищ, сметающих цивилизации! Все формулы панацей и адронных коллайдеров, все стихи и мистерии, всех идиотов, мышей, тихоходок… все чугунные сковородки и взрывы сверхновых, все живое, от павиана до вируса — Он это писал из себя. И не прекращал, пока не поставил точку. И знаешь, какими были его последние слова? Что сказал Он перед тем, как раствориться в своем романе, ставшем миром, и мире, ставшем Его романом?!

Мой голос гремел, и кисель вокруг нас шел волнами.

— Ангел, тля ты зеленая! Одиночество, тварь! И дождь!

— И где Он теперь? — тихо спросил Калямов.

— Везде! И нигде. Он исписал себя до последней точки. И последними написал нас…

— Ты… Вы… теперь — Он?..

— Идиот. Я редактор. Как ты. Впрочем, твое время вышло. Выбирай. Варианты ты знаешь.

— Я не…

— Ангел. Одиночество. Дождь. Твой выбор?

Я знал, что он выберет. И Калямов стал ангелом — на четверть наносекунды, не больше. Ему хватило.

Я знал, каково это — в каждый миг ощущать в голове мириады переплетенных сюжетов, править невольные опечатки, двигать судьбы и континенты, всякий раз спрашивая себя: а хотел бы этого Он? Где невольная оплошность, где тайный непостижимый замысел? Микронные правки метатекста Создателя, базового Его нарратива, и всякий раз сомневаться — прав? не прав? И пусть именно для этого созданы такие, как мы, вложены в нас три последних слова, но верны ли наши решения? Или то, что я правлю сейчас, Он видел уже тогда — и я следую Его замыслу?..

Калямов хрипел.

Я вытащил его обратно.

— Ну как? Понравилось? Не задумывался, почему так часто ангелов изображают плачущими? Ты, который втихаря смотрел «дебильное кино о синей будке», не думал, чем мы занимаемся в этих своих временных квантах? Ну, вот теперь ты в курсе… коллега. Как тебе работенка Редактора?..

— До-дождь, — выдавил Калямов.

— Да не вопрос, — сказал я, — наслаждайся.

И стал Калямов дождем. Холодные струи его омывали поля сражений, сносили убогие хижины и разрушали дворцы, вымывали смрад холерных бараков, собирались в тучи, гнали цунами… Лица, поднятые к небу в ожидании потопа, смотрели на Калямова и молили: сжалься! Дети, женщины, храбрые воины, чьи доспехи были теперь ни к чему, старики… Калямов топил их, лил на них, и не было этому ни конца, ни края…

— Нееет! — прожурчал Калямов, — я не могууу!..

И стало так.

— Ты выбрал, — ухмыльнулся я. — Бывай… коллега. Тебе с этим жить.

И Калямов превратился в Калямова.

Он сидел один за столиком в чебуречной на Васильевском, по проспекту шел дождь, а где-то за правым ухом Калямова, по диагонали и через Неву плыл над Дворцовой площадью ангел.

Убей паука

— Убей паука, — повторил туземец.

Зеленоватое солнце над головой делало его похожим на этого… пеликена — тотема древних алеутов. Или нанайцев?

— Если я убью паука, я могу идти дальше?

Туземец молчал.

«Мало данных для анализа. Возможно, сослагательное наклонение у данного языка отсутствует» — с идиотской вежливостью сообщила лингва-прога.

И зачем я поставил в нее голос Ленки? Так и возненавижу ее к концу смены.

«Напоминаю о запрете физических контактов. У данного вида табу на прикосновения».

— Я убью паука, — сказал я индейцу, — я пойду в лес. Ты мне не будешь мешать?

— Я не мешаю. Убей паука.

Он маленький был, мне по плечо. Тощий и жилистый, вполне себе человечек, только клюв этот вместо рта. Нет, я не ксенофоб, ну… непривычно просто.

Туземец сделал такой жест, будто рвет ягоду с ветки. Я на всякий случай повторил. Он подпрыгнул, потопал ногами на месте. Я тоже подпрыгнул и потопал. Ну, нас учили с ними не пререкаться.

— Убей паука, — повторил он.

Сказка про белого бычка. Ладно, если иначе нельзя… Я повернулся к туземцу задом, к лесу передом и пошел. Паук сидел на тропе, я видел, как солнце серебрит его шкуру. Скафандр приноравливался к мелким шагам — тут уже начинался подлесок, идти было неудобно.

«Следую за белым кроликом» — последнее, что сказал Димка в коммуникатор, где-то в районе деревни. Вацлав, конечно, взвился и потребовал не спамить в эфире… тут связь и заглохла. И молчала теперь.

Неприятности приходят в пересменок — это знает каждый салага. Нас на станции трое: Вацлав, Димка и Колян. То есть я. Мы уже все подготовили к приезду ребят, но Димон, душнила, захотел еще раз гравплатформу потестить. У нас их две, обе я не люблю — вместо нормальных кнопок эти дурацкие ментальные тазики, руки в жижу суешь и мысленно управляешь. А Димон прямо до них сам не свой.

Плюс две недели мы под куполом просидели, носа не высунуть: ураганы один за одним, с местного океана ветром туч нагнало, да что тучи! С островов почву сдирало, в окно смотришь, а там по небу водоросли летят, ветки, кусты… в пятницу вообще рыбину у порога нашли. Здоровенную, на пять кило.

Мы за это время станцию надраили, все отчеты подшили, даже плакат «добро пожаловать» нарисовали. Димка и озверел без прогулок. Пошел гонять леталку над джунглями, и бац. Замолчал.

Час мы ругались с Вацлавом, кто пойдет. Потом Вацлав меня собирал, и я едва отбился от боевой брони и гравплатформы. Взял обычный скафандр, включил турборежим и за четверть часа до деревни добрался.

За Димона я переживал, но не сильно: если даже сверзился с леталки и в отключке лежит, скафандр его откачает. Главное, чтобы нашелся. А нам теперь по любому каюк: ксенологи распнут за внеплановый контакт, начальство снимет шкуру за гравплатформу, этическая комиссия замучает тестами и погребет под горой бумаженций живьем.

Семи смертям не бывать. Еще и паук этот. Надо будет — убью.

Паук сидел поперек узкой тропинки. За ним простирались джунгли, частокол местной секвойи напоминал тридцатиметровый забор. Единственный путь, как в сказке. За деревьями дальше виднелись поломанные стволы — видно, платформа с Димкой шмякнулась недалеко. Плевое дело. Убить паука.

Паук был дымчат, пушист и размером с кота. Больше всего он походил на раскормленного перса: та же недовольная щекастая рожа, и смотрит на тебя, как на дерьмо. Восемь пушистых лап, потоньше, чем кошачьи, но когда он сидел вот так, на земле, их подобрав, сходство было поразительным. Чистый Паштет, моего перса так звали, сволочь редкостная, характер… любил я его. Впрочем, хватит.

Это паук. И он на пути.

— Пошел вон, — сказал я ему, — с дороги, гад. Убью ведь.

Тот не шелохнулся. Чем ему вмазать? Электрошоком поджарить? Топором оглушить?

Я замахнулся, а паук-перс смотрел. Бац! Топор вонзился в землю в полуметре от паучьей-кошачьей лапы. Паук зашипел и выбросил коготь — так, для острастки. Даже скафандр не поцарапал. А если б и да, то что мне этот паук, я обколот биоблокаторами по самые гланды. Я могу влезть на местную пальму и сожрать местный аналог кокоса с цианидами, и меня только пронесет, и то не точно.

Перс смотрел презрительно. Не слышал я как-то от ребят о пауках, похожих на котов. А этот, казалось, еще мгновение — и начнет вылизывать яйца. Не хочу убивать.

Тонкая паутина тянется над тропой. Для скафандра вообще не проблема… пройду — и все. С минимальным вмешательством в местную флору и фауну.

— Убей паука, — промурлыкал переводчик.

Чертов туземец стоял за спиной. А вдруг это… не знаю, обряд? Инициация местная? Убил паука — проходи. Не убил — воткнут копье тебе в задницу, или в яму заманят, или что они там еще придумают? Ксенологи в курсе, а я-то по механике больше и по слесарной части.

— Убей. Паука.

Да что со мной, блин? Я могу убивать! Я на Сигмее в той облаве на летучих койотов стрелял, как ошпаренный. И внешность меня не обманет! На Тау-три-ноль видел белочку, как две капли похожую на земную, так она в прыжке поймала кенгурила, в три раза больше нее, и поглощала, натягиваясь на тушу, как змея. Сходство с белкой сразу исчезло: колобок такой с окровавленной пастью сидит и рыжим хвостиком машет.

Туземец за спиной повторил:

— Убей паука.

— Пошел ты, — огрызнулся я.

Он и пошел. А перс смотрит. То есть паук.

— Балбес, — я ему говорю, — ну что ты на дороге расселся? Джунглей мало тебе?

Снял перчатку и осторожно так ладонью ему по загривку шлеп, мол, давай, вали. Конечно, стремно было, а ну как цапнет или ядом плюнет? А у него шерстка оказалась такая мя-яконькая и немножко щекотная, как от статического электричества.

Обшипел он меня, с тропинки прыг в чащу, только и видели. А у меня так хорошо на душе стало. Животинка-то любая жить хочет, чего зря убивать, верно?

Тропа уводила метров на сто и обрывалась. Дальше я рубился сквозь джунгли, вспотел и заряда процентов пятьдесят растерял. Зато тропа вышла — чистый проспект, гуляй не хочу. А день солнечный, жаркий. Эх, раздеться бы, пройтись босиком. Идти пришлось еще с километр, у меня это заняло часа полтора — Вацлав кудахтал в рацию каждый час, требовал отчета, но не мешал, убеждаясь, что я пока жив, а сам врал и лыбился на сеансах связи с ребятами. Нам все еще хотелось разобраться по-тихому…

Гравплатформа валялась на боку, заклиненная между двумя толстенными стволами. Чуть поодаль валялся Димон в отключке, скорчившись, как эмбрион. Я не сразу въехал, что с ним не так, это как-то в башку не укладывалось. А как въехал, похолодел аж.

Димон был без скафандра! Но дышал, чертяка, дышал! Я его тормошил, но он какой-то вялый, стеклянный был, видимо, хорошо его приложило. А скафандра не было нигде. Я обыскал. Туземцы сперли, что ли?

Решение было очевидным: я здоров, как бык, дорогу знаю, а что с Димоном, неизвестно. Может, ему адреналин каждые полчаса колоть надо, скафандр сам потестит и разберется.

Матерясь, я содрал свой скафандр, и следующие четверть часа упихивал в него Димона. Запихать бездыханную тушку весом под центнер — это вам не хухры-мухры. Он чуть помельче меня, Димон, но вот что скажу: это жуть как непросто было! Но я справился.

Скафандр замигал, но как-то неуверенно. Давай, старикан, показывай пульс! Скафандр что-то булькнул и выдал слабое мигание. Океюшки, жив, дышит. Теперь транспорт.

С платформой дело было был швах, тут буксир потребуется. Да и хрен с ней.

Димон, держись, сейчас домой потопаем, ножками. Перевел я скафандр на внешнее управление, врубил автопилот, шаг подстроил под свой, и потопали мы, как короли, по вырубленной тропке. Она еще зарасти не успела, хотя лианы уже тянулись на чистое место, чтобы света успеть захапать.

Скафандр с Димкой бодро шагал впереди, а я следом, шаг в шаг. Эх, хорошо это было, ребята! Легко так. Воздух непривычный: травами пахнет, цветами чужими. И рыбой чуток. Смешно: идешь, а на ветках засохшие водоросли болтаются — после урагана-то всякого в лес нападало. Свистят птицы. Бабочки летают, здоровенные, как вороны. И какой это кайф — по лесу, пешком, чтобы солнышко в рожу! Один раз меж веток вроде мелькнула паучья-персидская морда, так я пальцем ей погрозил, мол, не лезь.

На выходе из леса нас дожидался туземец. Тот же или похожий, я не очень их лица могу различить.

— Все, — я ему улыбнулся, — спасибо, дружище. Мы домой. Скоро наши привезут тебе много… много… чего-нибудь вкусного и красивого, вот.

Тот улыбнулся в ответ. Ну, я так думаю. Клюворот его в трубочку этак вытянулся и засвистел чего-то по-ихнему. Забавный у них язык.

— Жаль, не понимаю, дружок.

Туземец издал тот же свист.

— Убей паука, — промурлыкали справа Ленкиным голосом.

Я так и подскочил — чертов скафандр с Димкой вспомнил о своих обязанностях.

— Что, опять?! Мужик, слушай, у меня товарищ раненый… мы пойдем потихоньку…

Я бормотал, улыбался и тихонько двигал через деревню. Чуть кололо висок и чесались глаза, наверно, от яркого солнца, но настроения мне было не испортить.

Из хижин выходили люди. Они свистели, чирикали, умывали лица — может, приветствовали нас, а может, и проклинали. Их чириканье стало ритмичным — словно песня с коротким припевом. Но близко они не подходили — табу же у них, ага. Так мы и шли.

Мне этот момент теперь иногда снится: зеленоватое солнце, хижины из веток и глины, босые туземцы в нарядах из трав обступают кольцом, но когда мы подходим ближе, кольцо размыкается. Они забегают вперед, опять обступают, свистя и чирикая. Впереди шагает скафандр с Димкой, за ним иду я, шипение, свист и щелчки сливаются в одну фразу, а Ленкин голос из лингвы в такт шагам мурлычет:

— Убей паука. Убей паука. Убей паука.

Вацлав, наш маленький Вацлав встречал нас возле купола станции в боевой броне. Вини-Пух-терминатор. Гроза галактик. Я не выдержал и заржал. Но он на меня и не глянул, махнул рукой, мол, жив и ладно, и кинулся к скафандру с Димкой.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.