Бесплатный фрагмент - Немного о семье

Муж

Алюминиевая труба двенадцать миллиметров диаметром, блестящая от масла, до упора скользнула в похожее на нору углубление. Ладонь в левой рукавице щелкнула переключатель вверх, станок вздрогнул, труба, спрятанная наполовину, встрепыхнулась и замерла. Кулак в правой рукавице, костяшкой стукнул по красной кнопке в желтой прямоугольной оправе и отпрыгнул к аварийному стопу. Загудев, зашевелившись, станок с воем начал втягивать в себя трубу. Ву-у-у-у. Стоп. Зашипела гидравлика в шлангах, и алюминий начал гнуться под шестьдесят градусов. Снова стоп. Поворот на семьдесят градусов. Задний конец трубы выглянул, поднялся и жалостно посмотрел вверх и в бок на идущую под крышей линию окон. И снова гидравлика и гибка. Алюминий ни стенал, ни кричал, а молча и послушно принимал форму, к которой его безжалостно склоняли. Ролики завертелись, втянули трубу еще внутрь, пока снаружи не остался торчать едва заметный конец. Как беличье колесо, только в сто раз медленнее, труба начала вращаться, пытаясь на месте убежать от наплывающего, точно нос корабля, резца. Стальная вершина на чугунном теле царапнула вращающуюся серебристо-белую поверхность: З-з-ын. З-з-ык. Зы-ы-ы-и-и-и… Под протяжный свист металла, подпрыгивая, полетела стружка. Конец трубы отвалился как плевок. Станок погудел и умолк. Плоский напильник прошелся по внешней кромке, снимая заусенца. Круглый — по внутренней. Рукавица щелкнула переключатель вниз, и конец трубы чуть провалился вниз между разъехавшимися прижимными оправами. Сафронов Алексей — высокий, крепкий мужчина с чуть выпирающим твердым животом отнял трубу у станка и на глаз оценил проделанную работу. Довольный ею, он со звоном положил трубу на подпорки и взял новую прямую. Снова все застонало и заскрежетало. Снова согнулся алюминий.

— Ах, зараза! — выругался Алексей и дал кулаком по аварийному стопу. Переключатель щелкнул вниз, торчащая труба со вздохом опустилась. Ладони в рукавицах вытащили ее из разжатых губ. На месте сгиба металл сжевало.

— Тьфу ты! — плюнул Алексей. Посмотрел по сторонам, нет ли где начальника, и спрятал трубу за шкаф рядом: потом что-нибудь придумает. Затем с прищуром подкрутил циферблаты станка и сунул в «нору» новую трубу. На этот раз все прошло удачно.

Размеренно, не спеша, Алексей согнул пятнадцать труб и сквозь гудение и стук цеха свистнул погрузчик. Жужжа, подъехал Серега, ткнул пальцем в трубы, кивнул и, расширив вилы до максимума, подцепил груз легко и непринужденно. Задом, неторопливо сдал назад и, развернувшись, покатил к воротам.

Сафронов шваброй подмел свой участок, совком подцепил перемешенную с грязью стружку и высыпал получившуюся кашу в корыто. Затем протер станок, выключил его и пошел в курилку. В ожидании обеда в каморке в центре цеха собралось половина бригады, одни мужики, почти все пенсионного возраста. Сидели и молдаване, которые обычно держались отдельно. Как всегда за столом играли в дурака: трое одной колодой, трое — другой. Остальные либо смотрели, либо дремали, либо читали газету в залатанных роговых очках.

— Твое. И это твое. А это тебе на погоны. — Тощий старик с лицом похожим на череп, положил две шестерки на плечи Кузьки и похлопал того по щеке. — Ниче, ниче, генералом скоро будешь.

Кузька обиженно убрал чужую руку от лица и снял «погоны» с плеч.

— Конечно, выиграл. Ты карты считаешь.

— А если и так? — сказал старик, склонив голову на бок и расставив руки, — кто же запрещает?

— Вон, Леха пришел, с ним играй. Ну, вас… — Кузька встал, уступая свое место мастеру гибки. Алексей, подтянув штаны, быстро, пока какой-нибудь расторопный не занял освободившееся место, переступил и сел на лавку.

— Что Лешемсм, готов дураком остаться? — Старик, которого, не смотря на возраст, все называли Сашкой, улыбался. Его прищуренные, хитрые глазки следили за новым игроком напротив, в то время как руки быстро тасовали карты. Смотреть, как его пальцы дробят колоду и вертят ее частями, как им заблагорассудится, было одно удовольствие. Настоящее представление, которое гипнотизировало всех в каморке.

— Дураком не останусь, коль не дурак, а вот с дураком — могу, если продолжишь языком чесать, вместо того чтобы карты играть.

Сашка заулыбался, открывая голубоватые зубы. Колода, разбитая на четыре части, зажатая между указательными, средними и безымянными пальцами, как по волшебству с хлопком соединилась воедино. Сашка протянул карты на ладони, и Алексей потянулся снять, но раздающий опередил его, сам большим пальцем поделив колоду на две равные стопки. Положив верхнюю под нижнюю, Сашка принялся метать, как Мишка, молодой бригадир, оставшийся на заводе после практики, сказал:

— Давай двое надвое.

Сашка выпрямился.

— Ну-у-у, Мишунь, так дело не пойдем. Я уже раздавать начал. Давай со следующего кона.

— Ничего не начал, — ответил Михаил. — Ты только Лешке и Вовке кинул, а следующий я иду.

Сашка смотрел и не знал, что сказать.

— А он уж карты себе натасовал, вот и не хочет, чтобы ты присоединялся, — сказал Кузька, у которого к лицу от сигареты поднималась тонкая струйка дыма.

Сашка зло зыркнул на него, но Кузьма не отвернулся.

— Ладно, — сдался Сашка, — раз так хочешь, — и стал раздавать на четверых.

Козыри были бубны. Хищная птица на круглом щите глядела на них из-под колоды. Все посмотрели на нее, но вида никто не подал. Туз — еще не победа.

— У меня шестерка, — сказал бригадир, выставляя напоказ низший козырь.

— Ходи, ходи, — сказал старик, группируя по мастям карты в левой руке.

Михаил пошел с шестерок, и Сашка взял не задумываясь. Мастер гибки и Вовка подкинули ему.

Алексей пошел русым валетом с копьем в руках.

— Вон, с каких карт ходит, — сказал Сашка, кивая на валета, — куда там натасовал…

Вовка отбился круглолицей дамой с петлями жемчуга вокруг шеи. Алексей подкинул еще одного валета. Михаил кивнул. Вовка отбил бубновой семеркой. Алексей подкинул крестовую семерку. Те, кто стояли вокруг стола подвинулись ближе. Игра обещала быть интересной. Так и оказалось. За двадцать минут сыграли шесть конов. Три раза выиграли Сашка с Вовкой, три — Лешка с Мишкой. Подошло время обеда. И из коморки вышли те, кто не стал досматривать, чем все закончится, но были и те, кто решил остаться, не смотря на законный перерыв. Колоду уже всю разобрали. Козыри были пики. У Алексея на руках оставались семь карт, у Вовки и Михаила по пять, а у Сашки одна. Тот держал ее на столе рубашкой вверх и под ладонью. Ход был Лешкин. Начал он с шестерки червей.

— У-у-у, — завыл Сашка, — у Лешемсема еще эти не ушли, сдавайтесь, и пойдем обедать.

Никто ничего не ответил. Вовка взял шестерку.

Мишка пошел крестовой восьмеркой и не «вмастил» Сашке, у которого под ладонью прятался червовый туз. Старик не говоря ни слова, взял карту и положил к своему тузу.

Снова ходил Алексей. Сначала положил крестовую девятку, подождал пока ее побьют, и только затем положил бубновую. И первую, и вторую Вовка побил десятками тех же мастей.

— Бито, — сказал Алексей, и одной рукой собрал и перевернул карты.

Настала Вовкина очередь ходить. Одним за другим он положил крестового и бубнового королей. Мишка побил крестовым и пиковым тузами.

Сашка не шевелился. Мишка повернулся к нему и сказал:

— Давай туза. Чего жалеешь?

— Ты в свои карты смотри, — огрызнулся Сашка.

— Я что, сквозь твою руку, что ли смотреть могу? Я же твоим тузом под тебя и ходил.

— Бито, — буркнул Сашка и отвернулся.

Еще четыре карты полетели в биту.

Бригадир пошел сразу с двух дам и вышел.

— Козырная, — сказал Сашка, глядя на даму с цветком в руке, которая лежала по соседству с червовой подругой, — ну тогда возьму. Он поднял карты под ладонью, чтобы все четыре раскрыть веером.

Алексей ходил под Вовку. У того оставалась одна карта, и мастер гибки не знал какая.

— Валет! — сказал он, кладя валета с луком в руках.

Вовка побил козырной картой и тоже вышел. Остались Алексей с Сашкой. И у того, и другого на руках были по четыре карты. Ходил старик.

— Дама, — сказал он, кидая на стол даму червей.

Алексей молча отбил червовым королем.

— Дама, виней! — Карта с размаху шлепнулась поверх короля.

Алексей молча побил ее козырным королем.

— Бито, — сухо сказал Сашка.

И у того, и у другого оставались по две карты.

— Ходи Лешемсм, — сказал Сашка улыбаясь.

В зеленом рабочем халате зашел Евгений Петрович, начальник цеха.

— А вы че еще не на обеде?

— Все, все, — сказал Сашка, бросая карты на стол рубашкой вверх и поднимая руки, — уже идем.

— Ща идем, Евгений Петрович, ток доиграем, — сказал Мишка.

— Играйте-играйте, — ответил начальник, засовывая руки в карманы и придвигаясь ближе. — Я смотрю.

Сашка хмуро подобрал карты, жалея, что не кинул их лицом вверх.

— Шестерка крести — дураки на месте! — закричал Сашка, глядя на карту, которой под него пошли. Прятать свои карты не имело уже смысла, но он все равно держал их за обеими ладошками, пытаясь при этом вспомнить, правильно ли он запомнил уходы. Сначала восьмерки были, потом шестерки и валеты. Козыри точно все ушли. У Сашки выходило, что у его противника была мелкая червушка. Либо восьмерка бубей. Нет, подумал Сашка, не может быть восьмерки, иначе он бы ее подбросил к крестовой, но в тот раз у него одна оставалось и Алексей не мог этого сделать.

— Ну, что Сашок, долго еще друг на друга смотреть будем? Обед уж заканчивается.

— Ты же не идешь на обед? — сказал кто-то из зрителей.

— Что не идешь-то? — улыбнулся Сашка. — Не най аппетит потерял?

— По семейным делам он сейчас уходит, — ответил за своего мастера, начальник. — Он вчера еще отпросился.

— А заплóтят, как за целый день, — с обидой сказал Сашка.

— Как работал — так и заработал, — ответил Алексей, лозунгом с плаката, которых в цехе с советских времен хватало.

— Я квиток посмотрю, — пообещал Сашка.

— Ты на это посмотри, — сказал Алексей и, не дожидаясь, когда противник побьет его первую карту, бросил вторую — бубновую восьмерку — на стол.

Все зароптали и засмеялись. Хорошо Лешка сказал, прежде чем Сашку в дураках оставить.

Сашка кинул карты рубашкой вверх.

— Не считается, — сказал он, вставая, — я на голодный желудок не умеют играть — мозг без подпитки не работает.

Все засмеялись.

— Дурную голову корми не корми — умней не станет, — сказал Алексей, и все засмеялись еще раз.

Сашка молча закурил. Все остальные шумно повалили из каморки в заглохший цех и двинулись в столовую.

Начальник взял своего мастера гибки труб под руку и повел в раздевалку, оставив Сашку одного.

— Ну как там Танька-то? — спросил Евгений Петрович.

Они проходили мимо плаката женщины в красной косынке и с пальцем на губах. «Мастер! Все ли ты сделал для безопасности работы?», — гласила подпись.

— Нормально, — отвернулся Сафронов.

— Ты там ей привет передавай. — Алексей подозрительно покосился на начальника. — Пускай быстрее выздоравливает, — пожал плечами тот.

— Передам, — буркнул ему он.

— Я к тебе, зачем подошел, Леша. В субботу выйдешь?

— Нет.

— Халтурка вырисовывается, — заговорщически сказал начальник мастеру.

Очередной плакат напоминал им: «Будь на чеку, в такие дни подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни до измены»

— Давай в пятницу.

— Не, в пятницу нельзя. И в четверг нельзя. В субботу только трубы будут. Там работы на два часа. Выпишем тебе пропуск, как на уборку территории. Ну?

— В выходные отдыхать надо.

— А по средам — до четырех работать.

Алексей молча поднимался по ступеням. Начальник не отставал.

— Хорошо, — сказал мастер, — выйду. Но на два часа, не больше. Я серьезно говорю.

— Ну, вот и договорились, — обрадовался Евгений Петрович. — Только, не забудь, хорошо? Я тебе еще в пятницу напомню.

Алексей ключиком открыл замок на ящике и стал раздеваться. Начальник еще что-то спросил про погоду и проезд и только когда мастер разделся, словно этого он и ждал, ушел. С металлической плошкой в руках и в шлепанцах на ногах голый Сафронов пошел в душевую. В раздевалке как всегда было прохладно, и мурашки покрыли крепкое белое-белое тело мастера. Пару минут — и в душевой в его ряду стал подниматься пар. Алексей взял из плошки жесткую мочалку и мыло, и белая пена окутала его с ног до головы.

Алексей вышел обратно в раздевалку, досуха вытирая голову. Повесил полотенце на дверцу, оделся и стал искать кошелек. Кошелька нигде не оказалось. Он еще раз все проверил. Кошелька нет. Плюнув на пол и уперев руки в боки, Сафронов стал думать, где и как мог потерять бумажник. Нет, ну точно утром он его в ящик клал, думал он, рядом с биноклем лежал. Не украли же его. Евгений Петрович, что ли. Ну-у-у-у, не может такого быть. И тут все понял. Сашка. Пока Алексей был в душе. Как же он не закрыл дверцу. Ни на минуту нельзя отойти.

Вдоль рядов ящиков, мимо бюро пропусков, в сторону столовой пошел Алексей, загребая руками и заглядывая в каждую встречающуюся по пути урну. В мусорном ведре на остановке, чуть-чуть не доходя до столовой, лежал кошелек. Алексей достал его, отряхнул, пересчитал — все оказалось на месте. Кто-то уже шел с обеда. Вздохнув, он вернулся в бюро, получил пропуск и двинулся в столовую. Сашка сидел вместе с остальными. Выглядел он довольным, пока не увидел мастера и не притих.

— Приятного всем аппетита, — сказал Алексей.

— Спасибо, — хором ответили обедающие.

— А ты че решил зайти? — спросил Кузька.

— Да вот еще раз хочу Сашку в дураках оставить, — ответил Алексей, и под смех товарищей больно хлопнул старика по плечу. Сашка никак не отреагировал, а молча, исподлобья смотрел куда-то вперед, пережевывая гречку. — Молоко да пирожок купить в дорогу, — ответил мастер, достал кошелек и раскрыл его перед ухом старика. — Почём с повидлом?

— Восемнадцать.

Через минуту проходя с пирожком и молоком в руках, он кивнул товарищам за столом и пошел к выходу.

«Чего хмурый, Санек?» — услышал Алексей, прежде чем за ним закрылась дверь.

—

Алексей вышел из автобуса и посмотрел по сторонам, задерживая взгляд на прохожих мужчин. Погода стояла теплая и солнечная, что было хорошо: в прошлый раз на морозе он простудился.

От остановки Сафронов двинулся через сквер. Снег на газоне уже растаял, но земля была сырой, как мокрая половая тряпка: под каждым шагом поднималась и пузырилась вода. Алексей вышел на скользкую тропинку и пошел по ней, мимо островков неба в мутных лужах. В обед на улице народа было немного. На все еще голых деревьях сидели грачи. Сафронов пересек дорогу, вошел во двор и прошмыгнул к лавке на детской площадке. Оттуда, медленно, как кошкой в воде, он обвел взглядом все вокруг, упаси бог зацепиться за что-нибудь. Крючья остались ни с чем. Выдохнув, Алексей вытащил из сумки бинокль и сфокусировал его на зарешеченном окне почты, за которым женщина, чья красота была видна с любого расстояния, перебирала письма. С ее затылка тяжело свисала черная, толстая, как рука мужчины, коса. Лицо женщины было круглое, слегка смуглое; глаза голубые, чуть раскосые; нос небольшой, с плоской перегородкой; губы красные, полные, манящие; тело пышное, фигуристое. Верх облегал серый пиджак на черной водолазке, низ — брюки темного цвета. В ни каких юбках женщина на работу не ходила. Алексей кошачьими объективами следил за канарейкой в клетке, за каждым ее жестом, выражением лица. Женщина улыбнулась, и сердце его заколотилось. Что!? почему? почему заулыбалась? в чем причина? в КОМ причина?! Не отрываясь от окуляров, Алексей сделал шаг вперед, прикованный к почтовым окнам. Никого. С кем там она? С кем посмела смеяться! Вот кто-то вышел из-за стены. Мутная фигура. Сафронов слишком близко приблизил, ничего не разглядеть. Какая-то женщина, со спины не узнать. Алексей плюхнулся на скамейку. Он весь дрожал. Ему понадобилось несколько минут, чтобы успокоиться и сдержаннее продолжить слежку.

За час ничего не поменялось. Только живот урчал будто живой, прося чего-нибудь съестного. Зря Алексей не пообедал с товарищами, а поспешил на пост. Оторвавшись от бинокля, он щурясь посмотрел на мир не вооруженным взглядом. Над подъездом соседнего дома вывеска с белыми буквами на зеленом фоне гласила: «ПРОДУКТЫ». Бросив взгляд на окна почты, Алексей сорвался с места и как можно быстрее, то и дело переходя на бег, поспешил в магазин. Через две минутки, не больше, он вернулся с запеканкой и киселем, но лавку уже заняли мамы, чьи дети играли в песочнице. Сафронов досадно скривил лицо и сел на соседнюю скамью. С нового места стол, за которым работала красивая женщина, был виден плохо, зато просматривалась та часть помещения, которая ранее была скрыта за стеной.

Следующий час работница почтамта перебирала и выдавала письма, болтала с коллегой и вышла покурить на улицу. Когда Алексей увидел ее с сигаретой, ему захотелось подойти и выбить гадость из ее руки, но заставил себя остаться и продолжить наблюдение, и, как оказалось, не зря.

К часам четырем подъехала синяя газель с белой и красной полосой на борту, из кабины которой вышел молодой человек в кепке. Водитель зашел в заднюю дверь справа от окон, где работала красивая женщина. Алексей видел его улыбающуюся, нахальную рожу. Не было прав у него, так вести себя с ней, думал Сафронов, не было прав. Вошедший, что-то проговорил и скрылся за стеной. Коллега красивой женщины вышла через противоположную дверь, оставив подругу и молодого человека одних. Алексей сглотнул. Медленно, как в старом вулкане, паскаль за паскалем, в нем поднималось давление. Женщина широко улыбалась, но прикосновений водителя избегала. Он бы не стал распускать руки, если бы не ее лукавый взгляд, чуть раскосых глаз, подумал Сафронов. Сердце его колотилось, он и хотел застать их за непристойным поведением и боялся этого. Женщина рассмеялась, обнажив белые ровные ряды зубов и яму между ними. Сафронов закусил кулак и издал похожий на хныканье звук. В помещение вернулась коллега женщины, и водителю пришлось разбираться с бумагами, после чего он пошел выгружать и снова загружать машину новыми посылками. Закончив, он ласково и елейно попрощался с красивой женщиной, так же с ее подругой, его соучастницей, и вернулся за руль. Не успел он выехать со двора, как дорогу ему перекрыл крепкий мужчина. Алексей поднял руку, прося водителя не спешить, и подошел к боковому окну. Молодой человек опустил стекло и спросил:

— Чего тебе?

Алексей спокойно, чуть с улыбкой, по-хозяйски положив руку на окно, сказал:

— Здарово, меня Алексеем зовут. Не подскажешь, как к Танюхе пройти?

На лице водителя появилось недоумение.

— А зачем она вам? — наконец, опомнился он.

— Навестить хочу.

— А вы ей кто, простите, будете? — спросил молодой человек, уже зная ответ.

— Муж ее. — И Алексей постучал золотым колечком по выступающему из двери стеклу.

— Черная дверь, — буркнул водитель.

— Спасибо, — ответил Алексей, — можешь езжать Вадим.

Водитель отдернул пропуск на груди.

— Аккуратнее на дороге, — добавил Сафронов, нехорошо улыбаясь, — на пути кого только не встретишь.

Он отошел от двери машины и дал ей спокойно отъехать, взглядом провожая беспокойное лицо водителя в боковом зеркале. Алексей постоял немного и вернулся на свой пост.

В конце рабочего дня Татьяна вышла из здания, улыбаясь своим мыслям. Она медленно спускалась по лестнице, придерживая ногу над каждой ступенькой, чтобы с едва заметным сожалением сделать следующий шаг. Когда она увидела Сафронова, на светящемся ее лице на мгновение полыхнул испуг. Она замерла, перестала дышать и уставилась голубыми глазами на ждущего ее мужчину.

— Привет, — сказал он ей.

— Привет, дорогой, — улыбнулась она ему, как ни в чем не бывало, и продолжила спуск, на чуть подкашивающихся ногах. — Ты что тут делаешь?

— А то ты не знаешь.

Она подошла и поцеловала гладковыбритую щеку.

— Курила, — сказал он ей.

Она знала, что от нее не пахнет, и знала, что отрицать бессмысленно.

— Выкурила одну. День — ужас, какой тяжелый был.

Она взяла его под руку и, торопясь, потянула в сторону дома.

— Как у тебя день прошел? Давай зайдем в «Пятерочку», поможешь мне донести пакеты.

— Что за Вадим? — спросил ее он. На нее он не глядел, и не надо было, свою жену он знал как облупленную.

— Водитель наш. — Татьяна нервно рассмеялась.

— Что ты с ним лясы точишь? А?

Голос Алексея был негромким, но вибрирующим. Татьяна хорошо знала, когда он таким становился — ничего хорошего это не предвещало.

— Да ему лишь бы поболтать, работать совсем не хочет.

— А ты только рада, что он за тобой увивается? Давно не получала?

На чуть раскосых глазах Татьяны выступили слезы.

— Прости. — Она прикладывала силы, чтобы не зареветь при идущих навстречу прохожих. Она знала, что в отличие от нее Алексею до людей вокруг не было никакого дела. Их взгляды только могли подстегнуть его поднять на нее руку. — Ну, ходит он ко мне и ходит, что я могу поделать, он же работает с нами.

— Увольняйся, — отрезал Алексей, не обращая внимания на выходящие из берегов озёра.

— Опять? Я только-только пообвыклась. Рядом с домом же. — Она взяла его ладонь в свои, прижала к груди и развернула к себе. — Ну не надо, прошу тебя.

Иногда жалость в нем пробуждалась. Может быть, мольбу «лишь бы он поверил», он принял за мольбу «сжалься надо мной», а может уже поговорил с Вадимом, но она услышала:

— Даже не думай ему улыбнуться. А то не чем будет.

На этот раз он посмотрел ей прямо в глаза. Кончик языка Татьяны сам потянулся коснуться переднего искусственного зуба.

— Не буду, — заверила она мужа, — не буду, — повторила она как заклинание. — Спасибо, — искренне благодарила она его.

Слово Татьяна сдержала. На следующий день, когда приехал Вадим, она опустила глаза в пол и не поднимала их, пока водитель не убрался. Уезжая, он заметил Алексея, который скрестив руки на груди, коротко кивнул ему.

—

Наступила суббота. Алексей проснулся рано, тихо прошел в ванную, умыл лицо и, как всегда по выходным, растолкал жену. Той хотелось еще поваляться в постели, но муж повысил голос, не настолько, чтобы разбудить Андрюшу, спящего в той же комнате за сервантом, но достаточно, чтобы жена вяло поднялась и села в кровати. Ее голова сонно висела, спрятавшись за копной растрепанных волос. Пересилив себя, Татьяна встала и, шурша тапками, поплелась к зеркалу.

Через час все семейство ело побеленный сметаной борщ, откусывая ржаной хлеб с тонким слоем горчицы. На маленьком телевизоре Sharp шли мультики. На столе хлопотами Татьяны был порядок, к которому она была равнодушна. За несколько последних ложек супа, как по часам, она поставила перед мужем и сыном кружки с горячим чаем и забрала у них пустые тарелки. Вытерев рот чистым полотенцем, Алексей принялся за напиток, в котором плавала долька лимона. Восьмилетний Андрюша развернул фантик и откусил конфету, на секунду оторвавшись от экрана. Допив, сын встал и убежал в комнату, на полпути, в коридоре, крикнув через плечо «спасибо».

Татьяна дотронулась до пустой чашки с нарисованным тельцом, посмотрела на мужа, и когда тот кивнул, убрала ее со стола. Алексей взглядом проводил ее спину до умывальника, чтобы опустить глаза чуть ниже. Причмокнув, он перебросил взгляд в пустой коридор, убедился в его пустоте, поднялся из-за стола и подошел к жене. Его нос нырнул в густоту ее волос на затылке и втянул зарытый в них аромат. Ладонь коснулась талии и медленно по телу спустилась к бедру. Другая рука легла на грудь и сжала ее, от чего сжалась и вся Татьяна. Она зашевелилась, откинула голову назад и приоткрыла влажный рот. Алексей поцеловал ее полные губы и просунул язык между ними. Ладонь от бедра проделал долгий путь к шее. Он через халат слышал, как бьется ее сердце. Женщина простонала и громко задышала через нос. Движения мужа стали напористее. Он развернул ее лицом к себе. Оно обхватила его шею и, заглянув в глаза, сказала, что посуда может подождать.

Сначала Алексей хотел кивнуть, согласиться, сказать «да», но вдруг отпрянул, и как кулаком по столу, велел жене не отлынивать от дел. Татьяна, какое-то время смотрела на него, то разочаровано, то вызывающе, надеясь, что муж передумает. Сдавшись, она послушно повернулась обратно к умывальнику, шумно пустила воду и начала греметь тарелками. Алексей постоял у нее за спиной, пытаясь успокоиться, и не успокоившись, пошел в комнату, где с час не мог найти себе места, пока в животе не улеглась еда. Тогда он взял сына и на шведской стенке по очереди с ним стал подтягиваться на турнике, подход за подходом сжигая в себе энергию, как сжигают уголь в топке. Когда руки уже начали дрожать, а на спине и лице остыл пот, только тогда Сафронов пошел в душ.

Алексей насухо вытер тело, вернулся в комнату, сел и посмотрел от начала и до конца матч по футболу, после которого, пришло время выходить. Не говоря ни слова, он переоделся, надел часы, причесался, поцеловал сына в черный водоворот на голове и, прежде чем уйти, зашел на кухню за мусором. За столом, пока на плите в казане готовился плов, Татьяна обрабатывала ногти.

— Ты куда? — спросила она, забыв о пилочке в руке.

— В гараж.

Он всегда говорил, что идет в гараж, что могло значить и на десять минут, и на целый день. Жена посмотрела на то, как он приоделся. Не иначе как на работу вызвали.

— Когда вернешься?

— Когда надо.

Он хлопнул дверью и, не дожидаясь, когда лифт поднимется на восьмой этаж, сбежал вниз по узким ступенькам. Татьяна встала у окна, чтобы муж заметил ее с улицы и сделал круг к гаражу. Тому так и пришлось поступить. Двадцать безуспешных минут он пытался завести «пятерку», пока не плюнул и не поспешил на завод.

Из-за этого он опоздал. Но Евгений Петрович не осердился. Труб оказалось на час работы, и Алексей выполнил ее неспешно и размеренно, словно и не спешил вернуться домой. Так же размеренно он убрал стружку и смазал маслом станок. Начальник долго благодарил и извинялся за то, что из-за такой ерунды вызвал мастера в выходной день, говорил, что не знал, что так мало работы будет, а знал бы «сам бы все сделал». Сафронов посоветовал ему, в следующий раз, так и поступить, и ушел в душевую, оставив сконфуженного начальника одного в раздевалке.

Все так же размеренно Алексей помылся, переоделся и дошел до проходной: в выходные автобусы на заводе не ездили. Но как только он сделал шаг за территорию завода, он живо помчался домой.

Когда Сафронов вошел на кухню, тяжело дыша после подъема по лестнице, жена смотрела телевизор на подставке на стене. Застывшие, чуть раскосые глаза краем наблюдали за ним. Ее молчание не понравилось Алексею. Но спрашивать что-либо было пока бесполезно. Он вымыл руки, переоделся, снял и положил в стеклянную миску в серванте часы и подошел к Андрюше, играющему в компьютер.

— Привет, Андрюш, — сказал он сыну, присаживаясь рядом..

— Здоровались, пап, — ответил мальчик еще детским голосом.

— Ничего, с хорошим человеком можно и два раза поздороваться. Гулять ходил?

— Ходил, — ответил мальчик, не отрывая чуть раскосые, как у матери, глаза от экрана, где накаченная рука держала нацеленную на врага винтовку.

— С мамой?

— Не-е-е. С Костяном. Мама дома осталась.

Отец кивнул, хоть сын этого и не видел.

— Как дела у Константина?

— Нормально.

— Отец пьет?

— Пьет.

— И как Константин?

— Нормально. Грустный.

— Приглашай его в гости. Я давно его не видел.

— Ладно.

Отец растормошил волосы на голове так похожего на мать сына, поднялся и двинулся на кухню. Там он сел напротив жены, посмотрел в чуть раскосые глаза и сказал:

— Чем занималась?

— Ничем. Дома целый день. С Людкой полдня по телефону болтала.

— Васька ее опять пьет.

— Знаю. Меня звал.

— Когда успел?

— Когда трубку у Людки отнял. Но я его послала. Сказала, что от нас, если только ты придешь: люлей ему навешать. — Она заулыбалась. Алексей тоже улыбнулся, подсел ближе и обнял жену, выразив, таким образом, поощрение за хорошее поведение. Он не отпускал ее с минуту: просто хотел подержать жену в объятиях, почувствовать ее тепло. Он носом повернул круглое лицо к своему и поцеловал на нем полные губы. Все, что утром он подавил в себе на турнике, проснулось с новой силой. Он обернулся, нет ли сына рядом, рукой смял тяжелую грудь под розовой толстовкой. Снова присосался к ее полным губам, медленно клоня голову то вправо, то влево.

— Пойдем в ванную, — прошептал он ей на ухо.

— Андрюшка дома, — заупрямилась она, будто ее это когда-то останавливало. Не иначе как за утро мстила.

— Он в компьютер свой уставился. Пойдем, пока ему в туалет не приспичило.

Татьяна лукаво улыбалась и не отвечала. Он взял ее руку. Она сопротивлялась не больше мгновения, достаточного, чтобы погасить, а затем сильнее прежнего разжечь предвкушение в муже. Они закрылись в ванной и прильнули друг к другу. Сафронов дрожал от нетерпения.

В коридоре раздался дверной звонок.

Муж и жена замерли.

— Кто это? — спросил Алексей, не выпуская ее из объятий.

— Не знаю, — честно призналась она.

Он с прищуром смотрел на нее. В дверь снова позвонили. Алексей отпустил жену и, заправляя рубашку, поспешил открыть. Оттолкнув опередившего его Андрюшку, он заглянул в глазок и увидел незнакомого мужчину в косухе. На его растянутом в глазке лице играла широкая улыбка.

Этот еще, что за тип, подумал Алексей, открывая дверь.

Нерастянутое — лицо показалось ему знакомым.

— Кого? — спросил Алексей грубо.

— Оленя.

У Андрюши, выглядывающего из-за спины отца, в изумлении открылся рот.

Алексей же, то ли по интонации, то ли по тому, как назвал его гость, узнал незнакомца.

— Пашка! — закричал он.

— Лешка! — закричал гость.

— А-а-а-а!!! — закричали они оба и обнялись.

— Пашка-Пашка. Сколько лет. Заходи. Олень? Сам ты олень рогатый!

Алексей провел старого друга в дом и подвел к сыну.

— А это, что за герой? — Гость присел на одно колено. — Не Андрюха ли? Давай лапу мужик. Помнишь меня?

Андрей помотал головой, но руку пожал.

— Ого, руку мне отдавишь, силач.

Андрей еще сильнее сжал руку, закусив нижнюю губы. Гость только пуще рассмеялся.

— Все-все, сдаюсь. Нисколько меня не жалеешь, а я тебе из самого Екатеринбурга подарок вез.

Мальчик поспешно выпустил руку мужчины, вытаращив глаза.

— Подарок?

— Да. Вот. — Гость на бок сдвинул висевшую на одном плече спортивную сумку, открыл ее и достал автомат. — Держи. Как настоящий. Толька пульки пластиковые.

— Ого! Кру-у-у-у-то!

Павел засмеялся.

— Что надо сказать? — спросил отец.

— Спасибо! — выкрикнул Андрей.

— Его можешь поцеловать, — сказал отец, — это твой крестный.

Андрюшка вытаращил глаза. Крестный. Его крестный, с которым он всегда хотел познакомиться. Про которого папа говорил, что они сильно дружили, хоть и редко виделись, с которым только по телефону и общались. Андрюша сам с ним говорил по телефону один раз на Новый Год и один раз в день рождения отца, но это было давным-давно. Он поцеловал крестного в колючую щеку и еще раз сказал спасибо, добавив на конце «крестный».

Из ванной вышла Татьяна, успевшая привести себя в порядок. Губы ее были накрашены. Как только она увидела гостя, сердце ее остановилось. Друг ее мужа был красив, как только может быть красив мужчина такого типа. Волнистые короткие волосы, ореховые глаза, мужественный крупный нос и улыбка, которая могла очаровать кого угодно.

— Здравствуйте Татьяна. — Гость сделал шаг, взял ее руку и поцеловал. — Рад, наконец-то, с вами познакомиться.

Трудно было поверить, но они до сих пор не были знакомы. Не удалось им пересечься, когда Павел работал в Норильске, ни когда он приезжал крестить Андрюшу. На свадьбе его не было, так как он был на севере, а Алексей со свадьбой тянуть не желал. Павел, как она знала, один раз видел ее за витриной продуктового магазина, где та когда-то работала, ей об этом рассказывал муж.

— Рада знакомству, — сказала она ему с добродетельной улыбкой.

Татьяна чувствовала на себе тяжелый взгляд мужа.

— Раздевайтесь, проходите, сейчас стол накрою.

Алексей стал снимать с друга куртку.

— Все в своей косухе ходишь?

— А ты все еще завидуешь, — рассмеялся гость.

Павел зашел в ванную, умылся и вошел на кухню. Под косухой на нем был легкий свитер. На плите грелись первое и ждало своей очереди второе.

— Тань, оставь все. Беги в магазин за бутылкой.

— Погодь бежать, — остановил обрадовавшуюся Татьяну Пашка. — Ты что, думаешь, я с пустыми руками?

Он сходил в коридор и вернулся с бутылкой финской водки и свертком. В свертке лежали в несколько рядов бусы из крупного речного жемчуга. Прямо как у червонной дамы на картах.

— Ой, ну не стоило, — смущено сказала жена, одновременно протягивая руку и поглядывая на мужа.

Она тут же их одела и давай красоваться: то голову наклонит, то бедро выставит, то обернувшись спиной, через плечо посмотрит.

— Хорош крутиться, — сказал муж, — не на балу. Суп накладывай: Пашка с дороги.

Татьяна расстроенная, опустив глаза, на которых чуть ли не выступили слезы, пошла относить ожерелье в шкатулку. Павел заметил ее выражение лица, но сказать, ничего не сказал: не его это было дело, и все же быстро взглянул на друга. Алексей перехватил этот взгляд и сказал:

— Нормально все. С ней по-другому никак. Слышишь? — Из комнаты донесся голос жены, ругавший Андрюшу за то, что тот рассыпал желтые пульку по ковру.

— Я уберу! — провыл Андрей.

— Знаю, как ты уберешь. Быстро собирай все в кучу, пока я шею не сломала.

— Слышишь? — повторил Алексей. — На ребенке отыгрывается. — Жена! — крикнул он. — Отстань от Андрюшки, суп кипит. — А затем снова другу: — В рукавицах, ежовых, держать надо.

Гость понимающе улыбнулся и подмигнул.

Татьяна молча вошла на кухню с высоко задранной головой. Так же молча, она половником принялась разливать борщ по тарелкам. Наполнив все три и поставив их на стол рядом с хлебом и сметаной, она села подле мужа. Павел тем временем успел налить три рюмки кристальной огненной водицы. Наполняя рюмку Татьяны, он остановился, недолив треть до вершины, так как Алексей приподнял горлышко бутылки.

— Ей хватит.

Гость чуть не возразил, но во время спохватился.

— Нельзя ей, — сказал с упреком муж. — Любит она это дело. Одну ей много, две — мало.

Татьяна стыдливо опустила газа на неполную рюмку. Румянец заиграл на ее круглом чуть смуглом лице. Полные губы сжались в тонкую красную линию.

— Ну, за встречу, — сказал Павел, поднимая рюмку и расстраивая неловкий момент.

Все чокнулись, влили водку в горло, вдохнули через нос и закусили.

— Селедочка, — сказал Павел, прежде чем отправить кусок соленой рыбы в рот.

— Ну и гад же ты! — радостно хлопнул по столу Алексей. — Ни предупредив, ни позвонив. Я тыщу лет тебя не видел. Хоть повкуснее чего приготовили бы, встретили бы тебя. Ты, вообще, откуда и куда?

Павел стал рассказывать, где был и что делал последние восемь лет, которые его привели в гости к Сафроновым. Вкратце Алексей историю его знал по редким телефонным разговорам, но слушал внимательно, облокотившись на стол. С не меньшим интересом слушали и остальные члены семьи. Даже Андрюша с пластиковым оружием в руках смирно сидел у отца на колене и не спешил пойти пострелять из новой игрушки. История за историей, мужчины выпили еще по одной, женщине же оставалось лишь жадно и с сожалением глядеть на свою пустую рюмку, лелея надежду, что муж разрешит выпить еще одну на ночь. Нет, не даст, думала она, — испугается, что не усну.

Не сильным будет преувеличением сказать, что Павел объехал всю страну. Алексей всегда дивился другу, как тому это удается, и всегда приходил к мнению, что человеку, которому не сидится на месте, дорога все равно что дом родной — всегда рада и открыта. И даже на северном полюсе Пашка побывал. И от Владивостока к Японии на корабле плавал.

— Эти японцы, — все время повторял он, — эти японцы. Инопланетяне. Интереснее народа я в жизни не встречал. Даже китайцы и то понятнее, чес-слово. Япоши всех иностранцев гайдзинами называют. Белых людей шугаются. Но это в селах конечно, в городах люди привыкшие.

Ближе к ночи, они с другом начали вспоминать былые времена. Холодный Норильск. Алексей тогда приехал на заработки. На четыре месяца. Смены по двенадцать часов, шесть дней в неделю, зато платили как за целый год. Нужно было только выгружать продукты, которые для города завозили. Чего там только не было. В минералах и витаминах недостатка друзья не испытывали: замороженные мясо и фрукты привозили на любой вкус.

— А я тебя один раз все же видел, Татьяна, — сказал Павел, глядя на нее слегка окосевшими, блестевшими глазами. — За прилавком. Лешка мне тебя показывал. Ох, и влюблен же он тогда в тебя был. Спать не мог. Двенадцать часов отпахали без перерыва, всем бы только до коек дотащиться, а он шагами комнату мерит, на мороз выходит, все о Таньке, блин, думает. Описывал тебя как эскимосскую принцессу, вот тогда он мне тебя и показал. Сказал мне тогда, что либо с тобой останется, либо в Москву увезет. И увез-таки, с чем я его и поздравляю.

— Ладно, — сказал Алексей, спуская с ноги сынишку, — иди Андрюш с мамой в комнату, мужчинам поговорить надо.

Жена на него испытующе посмотрела. Он на нее — сердито, и она повиновалась.

— Дай, что ли хоть посуду помою, — попыталась она.

— Я сейчас тебе шею намою. Иди в комнату говорят. — Алексей был подвыпивший, и голос прозвучал громче, чем он того хотел, но это его, кажется, нисколько не расстроило. — И дверь закрой, — крикнул он ей вслед.

— Мда-а, строг ты со своей половинкой, — сказал Павел, когда женщина и ребенок скрылись в комнате.

— По-другому никак.

Пашка расхохотался.

— Я вспомнил: ты же стихи писал.

Алексей улыбнулся.

— Тоже мне вспомнил. Скажешь уж стихи, так — писульки, да каляки-маляки с высокопарными словами. В лучшем случае стишками назвать можно. Завязал я с этим давно, как женился. Вдохновение пропало. Так, редко ночью слова приходят, — сказал он и тяжко посмотрел в коридор.

— И все равно, не таким я тебя женатым представлял.

— Не суди, да несудим будешь, — сказал Алексей, наполняя рюмки. — Ты вот женат?

— Нет! — гордо ответил друг.

— Во-о-от. Хорошее дело браком не назовут. Женишься, и сам начнешь воспитывать свою жену.

— А зачем ее воспитывать, ей родители были на что?

— Ого-го. Родители. Сказал. Навестила нас как-то ее мамаша, белокурая что солнце, только ясности в голове ей это не прибавляло. — Они рассмеялись удачному, как им показалось, сравнению. — Прогнал я ее обратно к своему эскимосу. И так тесно троим, а она еще свою жопу слоновивью притащила. — Они снова рассмеялись, как им показалось должно быть верному эпитету. — Но отец у нее, правда, нормальный мужик, спокойный. Охотником был, пока в город не перебрался и с ее мамашей не связался. А еще и дочка в нее пошла, — бедолага.

Они выпили и закусили.

— Мучаешься с ней? — прямо спросил друг.

— Мучаюсь. Каждый божий день мучаюсь. Как ты мне сказал, когда ее в витрине увидел? «Ты такую бабу не удержишь, слишком красива — уведут» Прав ты был тогда. Теперь сторожевым псом при ней работаю. А ей все гулять охота, мол, молода еще. Забрал я ее из Норильска, — Алексей пьяной закивал головой, — месяц не прошел, как задерживаться на работе стала. Я-то блин жалел ее, думал, заработалась дорогая, а она с мужиками на танцульки ходила. Один раз пришла в дрова, ели ноги дотащила, я и понял в чем дело. С того дня спуску не давал. Глаз да глаз. Чуть отвлекся и ищи ветра в поле. И не боится. Знает, что по башке получит, а удержаться не может. Пьющая мать — горе в семье.

— Ну и отпустил бы ее: ей беспутная жизнь милее. Развелся бы ты с ней, и дело с концом.

— Не дождется.

Пашка рассмеялся.

— И как тебя так угораздило влюбиться? Ты же шибко грамотный был. С твоей головой мог бы устроиться получше своего завода.

— Ты это мне говоришь? А то я не знаю. Я и сейчас могу, только сам другого не хочу. Меня мой завод устраивает. Начальство во мне нуждается, чуть ли на руках не носят, отпускают, когда мне надо, слова плохого в жизни не скажут. Где еще так будет? Ладно тебе, Паш, не о чем тут говорить.

Татьяна взяла стакан из серванта, приставила его к стене и слышала все, что муж про нее говорил.

— Мам, не хорошо подслушивать, — сказал ей Андрюша, она только цыкнула на него. Сын грустно смотрел на автомат на коленях.

Слова мужа разозлили: наговорил он на нее, в глаза гостю стыдно посмотреть. Когда друзья сменили тему, она начала взад вперед по комнате ходить, не решаясь даже в туалет выйти. К вечеру, когда солнце за окном коснулось новостроек, ее позвали и сказали доставать матрас: Пашка остается на ночь. Ему завтра в Калининград лететь, и не о каких гостиницах Алексей и слушать не хотел.

Друзья переместились в комнату. Гость следил за тем, как длинная и полная нога Татьяны качала матрас на полу. Жалко ему стало друга и жену его: такая красивая, а как в клетке живет. Смотрел он на нее, жалел, а поделать ничего не мог. Из-за женщин он уже друзей терял — того женщины не стоили.

Сидели друзья еще до поздней ночи. Андрюша за сервант спать ушел, Татьяна с ними на кухни сидела, просила гостя на губной гармошке сыграть, но муж не позволил, сказал, что соседи жаловаться будут. Что тебе соседи, подумала она, друга сто лет не видел, нет, чтобы порадоваться, повеселиться, сидит как в воду опущенный.

Пашка, кажется, тоже так считал, но вида не подал, а старался и без музыки настроение всем поднять. Матрас для гостя был постелен напротив входа. Андрюша спал слева от входа, родители — у стены по правую руку от окна.

Голова Пашки не успела коснуться подушки, как в комнате загремел храп.

— Конечно, не женился, — прошептал Алексей жене на ухо, — кто с таким рядом уснет.

Сам всю ночь храпишь, как пилишь, подумала Татьяна, а сама сказала:

— Ох, я наверно не усну: не привыкла под такой шум спать. — И придвинулась к мужу ближе, но тот уже тоже сам хрипел, разминая носоглотку для храпа.

Вырубился, подумала она, легла на спину и стала глядеть в потолок. А ей не спалось: не дал он ей выпить с ними еще рюмку — сейчас бы спала, как убитая. И на кухне ни капли не осталось: все вылакали. Лешка специально выпил, чтобы у нее не было охоты ночью шататься, а вылить жаба задушила. Знала она его, как свои пять пальцев. Десять лет вместе, как-никак, жили. И пронеслись эти года перед ней все как один. Никакого житья с таким мужем. Бьет ее, ругает, лишнюю минуту не разрешает нигде задержаться. Молодость на него угробила и зрелость угробит. Сколько так продолжаться может. Надо было послушаться маму и развестись. Только куда бы она пошла, он же ее от всех скрывает, от дома до работы провожает, разве нового жениха найдешь так? Татьяне смерть как выпить и покурить захотелось, даже слезы на глазах выступили. Она прямо сейчас готова была встать и пойти в магазин, знала один, который и в это время бы ей продал, но муж-сатана все до копейки же отнимает, на карточку свою кладет. Вместе за косметикой, прокладками и едой ходят. А ведь Пашке она приглянулась, она видела, как он на нее смотрел, когда матрас качала. Вот бы с ним уехать в Калининград. Поближе к Европе. Ох, как им вдвоем хорошо было бы. Она ему хорошей женой стала бы, не то, что этому медведю под боком. И страшно, вдруг, ей стало от этой мысли. Она прислушалась, муж храпит, и чуть успокоилась. Приподняла голову и поглядела через него на Пашку. Даже во сне красив, подумала она, и сердце у нее защемило. Живо представилось ей, как проскальзывает она змеей к нему под одеяло, будит поцелуем в губы, как он просыпается, смотрит на нее, все понимает и целует в ответ. У Татьяны в груди и внизу запылало, и она откинула одеяло, но это не помогло. Огонь воздухом не тушат. Она снова приподняла голову и снова увидела в лунном свете запрокинутую лохматую голову и открытый рот. Рот ее манил, сильнее, чем бутылка совсем недавно. Скатиться бы на пол и ужом к нему и будь, что будет. Муж дрыхнет, не проснется. Ей бы только дыхание Паши почувствовать. И все. Знала она, что не решится, а думать перестать не могла. Прислушалась к храпу мужа и не услышала его. Не успела испугаться, как мужская ладонь скользнула между ее грудей в ночнушке и легла на горло. «Даже и не думай, — прошептали губы Алексея в сантиметре от ее уха, — челюсть сломаю» Татьяна замерла, боясь вздохнуть, не то что бы пошевелиться. Так и пролежала до самого утра на спине и с лапой на горле.

—

Крестный перед отъездом захотел сводить Андрюшу в зоопарк. Отец только порадовался такому желанию, он бы как раз привел машину в порядок, чтобы после отвезти друга в аэропорт. Когда Павел сказал, что и Танька должна составить им компанию, Сафронов посмурнел. Алексей жену отпускать наотрез отказался, но друг его настоял. Под поручительство, скрепя сердце, Алексей дал себя уговорить.

В выходной, в погожий день зоопарк ломился от людей. К Андрюше присоединился Костя. Павел купил мальчикам сахарную вату, а Татьяне выиграл в конкурсе мягкую игрушку, сбив все до одной мишени. Та наградила его за это поцелуем в щеку, мокрым и долгим, как показалось Павлу, но он закрыл на это глаза или сделал это от удовольствия. Дети бегали от одного вольера к другому, подолгу задерживаясь только на экзотических животных.

— Какая красивая, — обнимая руку Павла, сказала Татьяна, когда они все вместе подошли к вольеру с белой тигрицей. Та устало смотрела на посетителей как на мух облепивших прозрачную стенку. Павел покосился на детей, которые не сводили глаз с огромной хищной кошки.

— Очень, — сказал он ей. — Напоминает мне кого-то.

— Знакомую? — Татьяна лукаво посмотрела на него своими чуть раскосыми глазами. Оказывается, у нее были ямочки на щечках, когда она улыбалась, которых он не замечал раньше. А может она просто впервые при нем искренне улыбнулась. Сегодня в солнечный день ее глаза напоминали голубой огонь, нежели озера.

— Да, очень близкую знакомую, — ответил Павел, любуясь ее красивым лицом. — Знакомую, которая обнимает мою руку и сжимает мое сердце.

Татьяна, не ожидавшая, что друг мужа так открыто с ней заговорит, поспешно отвела взгляд.

— Что вы думаете о тигрице, — первое, что пришло в голову, спросила она, чтобы выиграть время и все обдумать.

— Что такая красота не должна томиться в неволе. Что она должна резвиться на свободе. Делать, что ей хочется. Быть, — он сделал ударение на этом слове, — кем ей хочется. Гулять, где ей хочется, — тихо завершил он.

— Например, по Калининграду? — спросила она его с усмешкой, не поднимая глаз.

— Ты бы согласилась?

— Предлагаешь мне бросить мужа и сына?

— Предлагаю, — не побоялся ответить Павел.

Татьяна запнулась.

— Я люблю Алексея, — сказала она.

— Или боишься? — тут же нашелся Павел.

Она сильнее сжала его руку. Даже в такой жаркий день, он оставался в своей косухе, горячей от солнца, как нагретое железо.

— Я не брошу Лешу.

— Думаешь, он попросил меня?

— Он может.

— А может это наш шанс?

— Может быть, и наш шанс, — повторила она.

— И как мне доказать тебе?

Она стала размышлять, чтобы ей такое придумать, но ничего в голову не приходило: везде возникал Алексей, сильный, неотступный, не знающий усталости и послаблений, гнущий свою линию. Вот ей предлагают то, чего она так сильно недавно желала, а она не может решиться. Десять лет в браке сломили ее. Или наоборот, если смотреть со стороны мужа — согнули как надо. Если смотреть под таким углом, Алексей не такой уж и плохой муж для нее. Татьяна выпустила руку Павла и тем самым все дала ему знать.

—

Проводив друга в аэропорт, домой Алексей вернулся с очередной бутылкой. Татьяна вопросительно посмотрела на него, но не замешкалась, чтобы достать рюмки. Находили на ее мужа вечера, когда он ненадолго ослаблял хватку. С чего он это делал, она не знала, но радовалась этому, как празднику. Пили они до последней капли. Завтра обоим на работу, и Алексей знал, что жене, хочет она того или не хочет, придется пойти на почту. Будь выходной, она бы пожелала продолжить.

— Согласилась бы с ним уехать, — сказал он ей холодным голосом в конце вечера, — уехала бы в больницу.

— Больно он мне нужен. — Она пересела к нему на колени, поцеловала и просунула язык в рот, но он ее остановил.

— Пьяная ты.

Она только расхохоталась. Алексей хмуро смотрел на пустую бутылку.

Уснула Татьяна без задних ног. После зоопарка крепко спал и Андрюша, то и дело, бормоча во сне про ящериц и жирафов. Алексей пьян не был. Он потихоньку сливал рюмки в кружку, а затем выливал в раковину. Когда он удостоверился, что все спят, он встал с кровати, расшторил окно и впустил в комнату луну. Он опустился на колено подле спящей, чуть сопящей жены, взял ее руку в свои и посмотрел на круглое лицо в голубом свете.

— Люблю тебя, — негромко сказал он ей. — Люблю тебя больше жизни своей. Люблю, как может трава влагу любить. Как птица небо любить. Как огонь дерево любить — всей ненавистью могу. Невозможно жить без тебя мне. Лик твой озаряет мне душу. Каждый день готов носить тебя на руках я. Каждый день говорить, как нужна мне, как любы мне черты твои. Всё готов сделать для тебя, и звезду с неба достать, только покажи какую. Сажал бы цветы на каждом клочке земли, где стопа твоя опускалась. Говорил бы стихами с тобой. Нет мне надежды, гнущему металлы, подобрать слов достойных лика твоего, ушей твоих приюта песен. Так бы и касался тебя, нежно-нежно как губами. Ноги бы твои целовал до конца дней моих. Все-все бы сделал для тебя, для тебя кровопийца жизни моей. Но ничего тебе из этого ненадобно от меня. Понимаешь ты язык только грубой силы моей. Нуждаешься в управленье моем. Излей я душу — посмеялась бы ты надо мной. Растоптала бы грезы мои, порывы мои. А я же сталью плавленой обливаюсь, каждый раз руку на тебя поднимая, язык мой иглами унизан, когда поносить тебя мне надо. Никак иначе быть со мной не хочешь ты. Легче стекло согнуть голыми руками, чем тебя исправить. В тягость жизнь такая мне. Удавиться проще, чем смотреть, как жизнь свою поганишь. Но не могу я так поступить, ибо люблю тебя я. И косу твою черную, как грехи души твоей. И глаза твои ясные, как небо, под которым бог тебя прощает. И кожу твою нежную, влекущую отребье разное. Нет мне покоя рядом с тобою. Но продолжу нести крест свой. Пусть тело мое дряхлеет, не остановлюсь я нипочем. Потому что образ твой в сердце храню, как святой — девы богородицы. Что мне жизнь теперь моя? Душу я свою давно дьяволу отдал, за тебя бесстыдную, мною так любимую.

По щекам мужа текли слезы. Не в первый раз он говорил ей подобные слова, не в первый раз делился наболевшим, пока она спала. Он нагнулся к ее лбу и осторожно поцеловал. Погладил голову. Потом долго любовался красивым лицом, пока его щеки не высохли. Затем поднялся с колена, бережно выпустил безжизненную ладонь, зашторил обратно окно и лег в кровать. Завтра нужно довести жену до работы.

Жена

Еще было темно. Холодно. Поставка пришла к девяти утра: шестнадцать больших коробок, доверху забитых новой и старой коллекциями одежды. Дима, кладовщик, на разгрузку не явился, на телефон не отвечал — вчера выдали зарплату, и долго гадать, что случилось, не приходилось, — это была уже не первая его подстава. До десяти машину нужно было отпустить. Лидия, управляющая магазином, уговорила водителя помочь ей отвезти коробки наверх, но охранник торгового центра с ним без пропуска даже не стал разговаривать. Не помогло, впервые, и то, что она назвала водителя экспедитором. Пришлось ей самой, сорокадвухлетней тетке, трижды отвозить товар на рохле к погрузочному лифту, подниматься с ним на третий этаж, везти к себе на склад в магазине и разбирать башню из коробок, вдвоем с продавцом-кассиром, Катей, в чьи обязанности это не входило, о чем она неустанно напоминала Лидии.

Кладовщик позвонил ближе к обеду. Голосом полным страдания он сказался больным. Лидия проработала с ним больше пяти лет, и до последнего времени никаких нареканий в его адрес не было. Он был тем, на кого всегда можно положиться, когда дело касалось склада. Девочки, продавцы-кассиры, говорили, что это из-за того, что он в тридцать три живет с мамой, не женат и из-за того, что он все еще кладовщик. Лидия говорила с ним и по душам, и серьезно, и какое-то время он работал без нареканий. До сегодняшнего дня.

Она уговорила его прийти к трем. Она сама отсканирует поставку и по полкам стеллажей раскидает что успеет. И первую половину сравнения остатков складам сама соберет, ему останется только выдать, ну и, естественно, со второй половиной разобраться, и то без «аксессов». Дима отпирался, жаловался на самочувствие. Намекнул, что мог бы себя пересилить, если бы она приписала ему лишние часы, те, которые он отсутствовал. Это было чересчур — Лидия решительно отказалась. Дима еще поупрямился и пообещал прийти. И пришел, помятый и с улыбкой, словно не опоздал на шесть часов, словно не пахло от него перегаром, словно девочки не косились на него.

Лидия осталась с ним наедине, тяжело вздохнула и, стараясь не дрожать, сказала, чтобы писал заявление — больше так продолжаться не может. Дима сначала опешил. Потом вспыхнул: начал кричать и разводить руками: «Уже и пару раз косякнуть нельзя?.. Да я тут лучше всех программу знаю… Я тут сто лет работаю… Да в рот такую работу». Лидия прикрыла дверь в зал, где бродили клиенты, и вкрадчивым голосом попросила его успокоиться. Он перешел на мат, и она внешне спокойно выстояла под потоком выливаемых на нее и на ее магазин помоев. В какой-то момент она думала, что не вытерпит и брызнет слезами, но нет, так поступить она не могла. Когда кладовщик, красный и взмокший, закончил, она, наконец, объяснила ему, что достаточно долго закрывала глаза на его подставы, что достаточно дала времени решить свои проблемы и что она несет ответственность за каждый его косяк.

— Мне жаль, — заключила она, действительно сожалея о том, что так заканчивались их отношения, но это вызвало лишь второй поток оскорбительных слов.

— Довольно, Дим, принимайся за работу.

Он расхохотался.

— Или мне придется уволить тебя по статье.

Лидия взяла свою сумочку и вышла, оставив его одного: успокоиться и хорошенько подумать.

Она укрылась от всех в одной из примерочных, где протерла подмышки влажными салфетками, затем сухими, после чего еще прошлась по впадинам роликом дезодоранта. К горлу подступала тошнота. Из зеркала на нее то и дело поглядывала дрожащая от негодования женщина.

Обратно в зал Лидия вышла как ни в чем не бывало.

Через полчаса она заглянула на склад. Дима погруженный в себя сидел и выдавал «сравнение», машинально вытаскивая из пакета одежду, сканируя, клея ценник и прикрепляя черные круглые бейджи на шов. Удовлетворения от своей победы Лидия не чувствовала, но смесь спокойствия и вины — да. «Распустила, — подумала она, — нужно строже быть. Хочешь не хочешь, а надо».

Наконец-то она смогла заняться своими прямыми обязанностями: ответить на почту, составить всем график и отчет по продажам; по трафику, сделать презентацию фотоотчета; объяснить в письме Ксении, управляющей «зеленой» линии, почему в четверг были такие низкие продажи — «скидки в соседнем «Оджи» до 30%»; — подать заявку на нового кладовщика; ну и подменить Катю, пока та шла на обед. Сама она толком так и не поела. Два раза попила чай с булками, стараясь не думать о том, как они отразятся на ее фигуре.

К концу рабочего дня от слабости кружилась голова, но Лидия задержалась еще на полчаса, дождавшись, когда Дима займется второй половиной «сравнения», и только тогда оставила администратора, Свету, за главного. Она предупредила ее, чтобы в случае чего сразу звонила на рабочий мобильник.

Солнце уже зашло. Те, кто заканчивал работать в шесть, либо тряслись в вагонах, либо уже сидели дома, а те, кто в семь — еще торчали на работе. Прежде чем спуститься в подземку, Лидия набрала детям: сначала Маше, затем Косте. Дочь до восьми обещала заглянуть, но потом собиралась уйти ночевать к Вове. Дата свадьбы была назначена, институт пару месяцев назад окончен, но Лидия до сих пор не могла со спокойной душой слышать от своей дочки такое. Сын был на шесть лет младше дочери, учился на управляющего персоналом. Он уже был дома, но мать дожидаться не собирался. Обещал вернуться к одиннадцати — шел в клуб, а значит, раньше часа ждать его не приходилось. На вопрос, дома ли отец, робко, будто это была его вина, ответил, что еще нет. Она попросила его вести себя хорошо, попрощалась и позвонила мужу.

Леонид трубку не брал. Три раза она звонила и все без толку. Лидия хотела уже спуститься в подземку, но набрала в четвертый раз. В динамике прогудело два раза, и раздался женский голос оператора, сообщивший, что абонент не доступен. «Скинул», — поняла Лидия и спустилась в метро.

Через восемь станций и один переход, выйдя на поверхность, она достала телефон и нажала на повторный вызов. На этот раз оператор ответил без гудков. «Отключил», — подумала она и пошла в «Пятерочку», где быстро набрала все, что нужно по списку, и поспешила домой, словно боялась куда-то опоздать.

В ее доме, в котором она прожила всю свою жизнь, двери квартир выходили на лестничную площадку. На ее этаже, она встретила сына, ее молодую мужскую копию: тот же птичий носик, чистая кожа, острый подбородок, узкие плечи. К сожалению характером Костя больше пошел в отца.

— Ты все взял?

— Да.

— Телефон?

— Да, все норм.

— Денежка есть?

Сын уклончиво покачал головой, как бы говоря: есть, что-то там.

— Олеся будет?

— Да.

Мать достала и дала сыну пятисотрублевую купюру. Тот неловко взял и сказал спасибо.

— Чтоб в двенадцать как штык был дома, ясно?

Она подставила ему щеку для поцелуя, он быстро коснулся губами, и тут же смылся: сбежал вниз, перепрыгивая через последние три ступеньки каждого пролета, словно устыдился проявленной нежности. Лидия слушала удаляющиеся на дно подъезда топот и прыжки, пока, будто бы из недр, не докатился звук хлопнувшей металлической двери.

Она волновалась за него. Ей не нравилось, когда он уходил допоздна, но она могла лишь сократить такие ночи до минимума. Полностью запретить их он бы не дал.

Переодевшись в домашнее и разложив покупки по местам, она сполоснула курицу и положила ее на разделочную доску. Кухня была новая, выполнена в белых тонах, где все лежало под рукой. Готовить на ней было одно удовольствие, а для того, кто это дело не любил — сносно. Ремонт сделал муж, пока был на больничном. По дому он всегда все делал своими руками.

Нож Лидии ловко проходил между суставами курицы, отделяя крылья и ножки от тела. Само туловище Лидия, хрустя его ребрами и позвонками, разрезала на четыре части. На полпути она все бросила, вытерла руки и снова набрала мужу, оставляя на экране сальные отпечатки пальцев. Все то же. Она поджала губы, вытерла под носом тыльной стороной ладони, разделала курицу до конца и начала мыть в кастрюле розовато-голубые куски. В коридоре послышался шум. Она выключила воду и прислушалась. Кто-то пришел. Она поспешила в прихожую, вытирая на ходу руки о полотенце. На пороге снимала сапожки дочь.

— Привет, мам.

Маша ждала, что мать подойдет и поцелует ее, но та молча стояла и смотрела на дочь, как на непрошеную гостью. Пришлось ей самой подойти к матери.

В отличие от Кости, Маша походила на мать не только чертами лица, но и характером, по крайней мере, Лидия так считала. Было в Маше и от Леонида. Например, то, что она жила с женихом до свадьбы. Лидия не так ее воспитывала, и в ее преждевременном уходе из дома определенно угадывалось влияние отца. Жених дочери Лидии не нравился: он быстро нашел общий язык с Леонидом, — и она боялась, что дочь наступит на те же грабли, что и она двадцать четыре года назад.

— Ты же сам говорил, что ранний брак — фундамент второго, — сказала она мужу после переезда Маши.

— Для женщины, в двадцать четыре, — не ранний, — рассудил он вслух, массируя ступню, закинутую на колено. — Пусть поживут вместе — может еще и передумают расписываться, — философски заметил он. — Потом спасибо скажут. Нам с тобой так не повезло.

Лидия сама выбрала его в отцы будущих детей — могла ли она теперь винить Машу и Костю за его влияние на них?

Она ответила на Машин поцелуй в щеку, стараясь не испачкать ее все еще сальными руками.

— Отец не пришел, — сказала она со вздохом и пошла обратно к раковине и курице.

Через минуту, засучивая рукава свитера, дочь вошла на кухню.

— Чем помочь?

— Сиди, я сама.

Дочь настояла. Она насыпала в большую кастрюлю картошку, залила ее водой и поставила на пол рядом с мусорным ведром. Включила первый попавшийся сериал, налила в другую кастрюлю воды и, сев с ножом на табуретку, стала тонко, как ее учила мать, срезать кожуру.

Две пары женских рук управились быстро: на плите стояли две накрытые сковородки, из которых шел аппетитный аромат. Маша рассказывала, как Вова мало участвует в подготовке свадьбы, что он заранее со всем согласен. Мать посоветовала оставить как есть и все сделать самой, именно так она и поступила — нечего ругаться по пустякам.

— Если его что-то заинтересует, он обязательно даст знать — просто продолжай держать его в курсе.

Поужинали они под девятичасовые новости. И та, и другая поглядывали на часы. И та, и другая съели немного.

Лидия говорила мало, и больше спрашивала о родителях будущего зятя, с которыми, видимо, она в лучшем случае познакомится за пару дней до свадьбы.

Дочь помыла посуду, чуть ли с силой оттащив мать от раковины.

Они пили чай, когда сумка Маши завибрировала. Лидия проследила за тем, как дочь достала телефон, посмотрела на экран и ответила.

— Да, Вов.

Лидия опустила взгляд обратно в чашку.

— Да, да, хорошо, — отвечала Маша. — Нет, папы нет.

Взгляд Лидии вновь прыгнул на дочь.

— Я побежала, — убирая телефон, сказала она. — Вова заходить не станет, а то мы опаздываем: у нас сеанс.

Лидия все понимала, ничего не сказала и тихо подождала, когда дочь соберется. Улыбнуться ей она смогла только в дверях.

— Ладно, доченька, спасибо, что зашла. Приходите с Вовой.

— Ладно, мам. Передавай папе привет.

— Передам.

Они клюнули друг друга в щеку и мать закрыла за ней дверь. На кухне продолжал работать телевизор. Лидия подошла и выключила его. Окна были закрыты и выходили во двор — в ее доме было тихо как в склепе. Она достала из сумки рабочий мобильник и набрала мужу, не надеясь услышать его голос. Пошли гудки, много гудков, в которые она вслушивалась, словно в их нудном звучании для нее было скрыто послание. Никакого ответа. Позвонила со своего и услышала писклявый, бьющий по перепонке сигнал, предвещающий отсутствие абонента в сети.

Она зашла в голубую ванную, где все было сделано руками мужа, пустила воду в покрытый лазурным акрилом чугун и пошла закрыть входную дверь с щеколды на ключ. Затем достала из шкафа свежий халат и наконец-то могла смыть с себя тяжелый день.

Набившийся в ванной пар липко ложился на голые полные руки, покатые плечи и спину. Ноги же чувствовали прохладу. Лидия сняла обручальное кольцо и золотые сережки, и сложила их на полке, между зубной пастой и кремом. Затем добавила в воду соль и пену. Слегка помешав их, она сполоснула руку под краном и умыла разгоряченное паром лицо. Выпрямившись, она полотенцем вытерла запотевшее зеркало.

В отражении появилась чуть размытая женщина. Лидия сняла с затылка заколку и положила ее к украшениям. Длинные пальцы растрепали черные, без единого намека на седину волосы, дав взопревшей голове воздуху. Женщина в отражении оценивающе глядела на Лидию. Высокая, выше коренастого мужа. Груди тяжелые — торпеды, как их «ласково» называл муж, — годами спускались к краю грудной клетки, и теперь угрожающе нависли над нижними реберами. Живот похож на помятую подушку. Сильно он не выпирал, и складок не было, пока не нагнешься поднять что-нибудь с пола, тогда их соберется штук пять. Поворачиваться к зеркалу задом Лидия не стала. Она подумала, что ее фигура смахивает на грушу.

Упражнения с хулахупом больше не держали форму, а только замедляли распад.

На лице в отражении пробежала рябь гадливости. Лидия двумя поворотами выключила кран и шагнула в ванну. С кончиков пальцев на ногах и до впадинки под шеей она погрузилась в обжигающую, покрытую облаками пены воду. Она закрыла глаза, позволяя теплу и аромату разморить ее. С трудом, им это удалось немного.

Сполоснув ванну, Лидия круговыми движениями, с нажимом втерла крем в кожу на руках, шее, лице, груди. В гостиной в халате легла на вечно разложенный диван и включила телевизор, остановив выбор на старом английском фильме. Телефон лежал рядом. Она посмотрела на него, взяла в руку, словно он должен был зазвонить, и снова положила.

Ее взгляд пробежался по комнате в поисках того, что можно было поменять. Мебельная стенка еще не старая, в тон новым обоям, телевизор достаточно плоский. Люстра с ее флаконами в виде бутонов белых роз ей нравилась. Ковер? Ковер был в тон занавескам, но лет ему было уже около десяти. Это возраст для ковра? Лидия встала, включила свет, опустилась на колени, погладила рукой бархатистую поверхность и нашла, что цвет был недостаточно поблекшим. Не надо было ничего менять.

Она поднялась, постояла с упертыми в бока руками, глядя на лиственные узоры ковра, затем переоделась в ночнушку и, выключив свет, легла под одеяло. Фильм продолжал идти. Входная дверь осталась запертой на ключ. Завтра к девяти часам на работу. Выходные у нее воскресение-понедельник. Она надеялась, что муж скоро вернется. Метро закрывается в час, но он мог поймать машину, если был уж совсем навеселе и готов был спускать деньги до копейки. Сын точно приедет до закрытия метро. Надо было спросить на какой станции клуб. Если надо делать пересадку, то переход закрывается в час, и ему придется хоть немного, но раньше вернуться домой. Написала эсэмэс. Через восемь минут пришел ответ. Написал, что придет позже, чем рассчитывал. Кто бы сомневался. Все равно отправила сообщение, чтобы шел домой немедленно. Теперь имеет право несколько недель держать его подальше от клубов.

К концу фильма Лидия клевала носом. В руке завибрировал телефон. Сон как рукой сняло. Муж снова доступен для звонка. Значит скоро будет — наверняка сидит у подъезда и просматривает пропущенные.

Лидия выключила телевизор и стала дожидаться мужа в темноте.

Минут через пять до навострённого уха донесся хруст дверного замка. Тихо отворилась и закрылась входная дверь. Шебуршание, и в коридоре вспыхнул свет, упавший косым прямоугольником на ковер гостиной. Лидия поднялась и пошла встречать мужа.

— У меня телефон сел, — услышала она голос мужа.

Она подошла и молча взяла у него куртку. Пока муж снимал ботинки, она подняла глаза: короткие ноги, крепкие руки, круглый живот, пышные черные усы, сухие курчавые волосы, — перед ней был совсем не тот бойкий коренастый юноша, за которого она выходила замуж. И не тот мужчина, который разменяв четвертый десяток, продолжал отжиматься, стоя вверх ногами. Но даже теперь, стоило ему искренне улыбнуться, как она видела и того юношу, и того мужчину. Она одна на всем свете могла их видеть. Только теперь — Леонид редко искренне улыбался.

Муж, чуть прихрамывая, двинулся в ванную, помыть руки, а после нее вместе с женой прошел на кухню.

Тяжело вздохнул. Достал из кармана телефон с деньгами и положил их на стол, после чего снял и бросил брюки на пол. Жена отнесла и повесила их в шкаф за щипчики на вешалке. Обратно она вернулась с домашними штанами и тюбиком мази. Муж уже сидел без рубашки, в черных носках и в майке, обтягивающей пузо, на котором лежал его тяжелый взгляд. Металлические часы, браслет и золотой перстень — он тоже не снял. Жена ненавидела его щегольские «аксессы»: считала их смешными для того, кто работал простым инкассатором.

Она смочила тряпку и сняла носок с левой ноги мужа. Стопа была покрыта красными глубокими шрамами. Жена села на корточки и заботливо протерла их тряпкой. Затем насухо полотенцем со стола. Когда она выдавила мазь себе на пальцы, муж скривил лицо:

— Не надо.

Жена посмотрела снизу вверх. Микроволновка истошно запищала — еда разогрета.

— Тебе же врач год наказал.

— Уже сто лет ничего не болит.

— Ну ты же хромаешь.

— Я всю жизнь хромать буду.

— Врачу виднее.

— Не надо, говорю. — Он убрал ногу под табуретку.

— Лёнь. Месяц остался.

Он коротко цокнул языком и выставил вперед ногу. Жена приподняла ее за пятку одной рукой и с усердием принялась втирать мазь другой. Закончив, она поцеловала щиколотку и аккуратно опустила на пол.

Пока муж надевал футболку, она поставила перед ним тарелку. Леонид не шевелился, пока жена не достала из холодильника бутылку «Хейнса» и не посыпала еду свежей нарезанной зеленью.

Вздохнув, изрядно поперчив, муж принялся за поздний ужин. Жена села на соседний табурет, перекинула ногу на ногу, зажав бедрами сложенные ладони. Губы под пышными усами мужа поблескивали маслом.

— Почему без поджарки? — спросил он про картошку.

— Как без? Я делала.

— Плохо делала. Сколько раз говорить: не надо красиво делать. Приготовь как попало, но так, как я сказал. Ну вот зачем так каждый кусочек нарезать? — Он показал на ровную картофельную соломинку. — Нафига?

— Это дочь делала.

Леонид умолк и стал жевать с закрытым ртом, прихлебывая кетчуп прямо из бутылки. Лидия взяла у него ее и вытерла с крышки масляные пятна.

— Я сигарет купила, — сказала она, подвигая обратно бутылку, — у тебя как всегда две пачки осталось.

— Костян дома?

— В клуб ушел. В час должен вернуться.

Он кивнул и хлебнул из бутылки.

Жена, по опыту выгадав благоприятную минуту для вопроса, спросила:

— С Пашей был?

— С проституткой.

Муж ответил не глядя.

Она отвернулась и чуть задрала голову кверху, словно пыталась влить обратно выступившие слезы.

— Да в бильярд, в бильярд с Пашкой и Олежкой ходили.

— А почему не сказал, не предупредил? Я же волнуюсь.

— А че ты волнуешься?

Он оторвался от тарелки и с набитым ртом посмотрел на нее.

— Я же твоя жена.

На это ему нечего было возразить, кроме как:

— К сожалению.

Лидия встала и включила чайник, оставшись стоять спиной к мужу на все время, что закипала вода. Леонид ел молча, неохотно, и оставил половину. Он хотел вывалить остатки в общую сковороду и помыть тарелку, но жена отняла ее у него.

— Да я помою, — сказал он.

— Не надо, я сама, сама, я сама.

Он продолжал держать тарелку и глядеть на жену.

— Лид, — обратился он к ней, — иногда так и хочется дать тебе по башке.

— За что? За то, что накормила?

Он отдал тарелку и махнул руками, вернулся за стол и, вытерев полотенцем под усами, стал ждать чай.

Пока он курил на лестничной площадке, Лидия все вымыла, протерла стол, крышку кетчупа и легла в постель. Через минуту, шумно дыша, словно разминая носоглотку для храпа, рядом расположился и муж. Запахло табаком. Она лежала к нему спиной, лицом к зашторенному окну, со сложенными под щекой ладошками. Он подвинулся ближе, обнял ее за плечо и прижал к себе. Его пузо уперлось ей в поясницу, выгибая спину и выставляя зад. Теплый, чуть шевелящийся комок уперся ей в ягодицы. Сначала она почувствовала дыхание у себя на ушке и шее, затем их коснулись пышные усы, пустившие приятный электрический импульс во все концы ее тела.

— Лёнь, — прошептала она, — нет.

Он чуть отстранился. Она почувствовала на затылке вопросительный взгляд.

— От тебя перегаром пахнет.

— Три бокала всего.

«Три бокала, — повторила про себя Лидия, — и за руль сел. Опять. Ничему жизнь не учит»

Она услышала, как по горловине мужа поднялся утробный звук, вышедший вместе с дыханием. По щеке к носу перевалился тяжелый запах кетчупа, картошки, курицы, приправ и конечно пива.

— Лёнь, пожалуйста.

Он проигнорировал ее и снова прижал к себе. Жена повернулась к нему боком и, ориентируясь на запах изо рта, сказала:

— Не с пьяным.

Какое-то время она видела обиженный тусклый отблеск в его глазах. Затем последовал тяжелый вздох, муж отстранился и перевернулся на другой бок, спиной к ней. Она тоже легла как прежде и закусила губу. Лицо горело. Она подложила одеяло между ног — плотнее к верху.

Через пять минут, когда муж захрапел, Лидия легла на спину и уставилась в потолок, время от времени поглядывая на зеленый циферблат электронных часов. Она думала о свадьбе дочери, о сыне, о кладовщике.

Ровно в 1:00 она встала, накинула халат и пошла на кухню звонить сыну. В динамике загромыхали колеса вагона и вой входящего в туннель поезда. Костя прокричал, что будет через двадцать минут.

— Жду, — сказала мать и повесила трубку.

Все тридцать минут, что сын добирался до дома, она не вставала с табуретки, скрестив руки на груди. Ключ только коснулся замка, как Лидия уже бежала встречать сына.

— Ты во сколько обещал быть? — прошипела она, едва он переступил порог.

— Извини. — Попытался перескочить часть разговора.

— Нет, во сколько? — настояла она, полушепотом, чтобы не разбудить мужа.

— В двенадцать.

— А сейчас сколько?

— Полвторого.

— Почему опоздал?

— Олесю провожал.

— Не надо мне Олесю, — все так же полушепотом.

Сын поднял взгляд с отцовских ботинок и посмотрел на дверь гостиной, где спал их владелец. Дверь была закрыта.

— Так получилось, — все что мог сказать Костя.

— Все, хватит, нагулялся. После института сразу домой. Задержишься, и я тебе такое устрою. — Она пригрозила пальцем для большей острастки.

— А Олеся?

— В институте будешь общаться, между парами. Этого достаточно.

— Ну, мам…

— Не мамкай. Марш в постель.

Сын стал снимать обувь и стаскивать куртку, пряча наполненные гневом глаза.

Он зашел к себе в комнату, посидел за компьютером, сходил в душ, посмотрел телевизор, и все равно уснул раньше Лидии.

—

В семь утра Лидия быстро отключила будильник в полной темноте. Немного полежав с открытыми глазами раскладывая по полочкам все предстоящие дела на день, она откинула одеяло и, стараясь не разбудить мужа, пошла в ванную. Там она умылась, расчесала волосы и собрала их в пучок на затылке. Вернувшись в гостиную, переодевшись в топик, она начала гнуться и тянуться влево, вправо, вверх и вниз, назад, вперед, стоя и сидя на коврике для йоги. Затем достала из-за «стенки» обруч и начала крутить его на талии в мягком янтарном свете торшера. Десять минут спустя, разогнав в венах кровь, она легла на спину и начала крутить педали воображаемого велосипеда. Затем на весу сделала «ножницы». А потом были все виды приседаний и поднятий рук с гантельками. Вспотев, она убрала весь инвентарь и, тяжело дыша, задрала одеяло мужа, оголив ему ноги. Вытащив из топика груди, она приспустила семейники мужа и обхватила губами его член, проснувшийся раньше своего хозяина.

Через минут десять она оставила мужа досматривать сны, а сам пошла почистить зубы и ополоснуться. Вытираясь перед зеркалом, она посмотрела на женщину в отражении, чей оценивающий взгляд говорил: «Сколько ни старайся, а природа берет свое».

Зимним утром в субботу народ в метро почти отсутствовал, как и в магазине до полудня. Где-то за полчаса до наплыва клиентов Лидия пошла взбодриться чаем. Она нырнула за плотную занавеску (такие же висели в примерочных) в дальнем углу и оказалась перед дверью в комнату предварительной подготовки товара, которую они называли просто подсобка. Слева уходил коридор ко второму, дальнему входу на склад. Она набрала четырехзначный код и вошла в маленькую комнату три на четыре с обеденным и рабочим столами в противоположных по диагонали углах. Лидия оставила дверь распахнутой. Сбоку был еще ближний вход на узкий длинный склад, где в здоровую, не меньше чем от старого телевизора коробку кидал одежду и «аксессы» Кирилл. Он спустился с раскладной лестницы, держа перед собой листок «сравнения», половина которого была зачеркнута ручкой, что постоянно торчала у него за ухом.

— Кто раскидывал по местам? — спросил он.

— Половину я, половину Дима.

— Кто-то «АСХ» не забил. Я конечно и так знаю, где что лежит, но мы же договорились, что будем все по «АСХ» делать.

Лидия тяжело выдохнула.

— Это Дима. Мы с ним расстаемся… тебе не сказали?

— Нет. А че такое?

— Подводить стал часто.

— Но он же здесь пять лет работает. Сейчас новичок придет, и пока его обучишь. А ты ж знаешь, после праздников и так тухляк. Мы на сто процентов не выполним. Мне позарез вся премия нужна.

— А кому не нужна? — спросила она, заваривая пакетик чая в кружке. — У меня дочь замуж выходит, сын в институте учится, муж взял машину в кредит, а мы по старой еще не расплатились. Но Дима в нашей сети работать не будет, — спокойным голосом сказала она, словно уже от одного этого разговора у нее не начинало сильнее биться сердце. — В перспективе увольнение Димы пойдет всем на пользу. А оставить его — значит подвести всех. Я так поступить не могу.

Суббота проходила как обычно, но Лидия то и дело поправляла манекены и стопки с одеждой, проверяла почту, спрашивала у девочек и Кирилла, все ли в порядке. В районе двух ей пришло сообщение от Ксении с вопросом, почему она не отвечает на звонки, и Лидия поняла, что за весь день ни разу не притронулась к рабочему телефону. Она стала копаться в сумочке — телефона нет. Она позвонила со своего, услышала гудки, убрала динамик от уха и прислушалась, где на складе играет мелодия — нигде. Тогда она выключила музыку в зале, вышла и прошлась по магазину — тщетно. Лидия начала вспоминать, где в последний раз видела телефон и одновременно писать ответ Ксении. Закончив стучать по клавиатуре, прежде чем отправить письмо она закрыла глаза и силой воли попыталась уменьшить давление в висках. Открыв глаза, она машинально бросила взгляд на монитор видеонаблюдения, разбитого на восемь ровных осколков. На одном из них, на том, что показывал кассу, она увидела знакомую фигуру. Это был ее муж, облокотившийся на стойку и мило беседовавший с Катей.

Зазвонил стационарный складской телефон.

«… „Московский Рай“, здравствуйте, Кирилл слушает», — краем уха услышала она Кирилла, приглаживая на ходу юбку.

— Лид! — позвал ее кладовщик, нагнувшись к выходу. — Тебя. — Он протянул «Моторолу» застывшей вполоборота управляющей. — Ксения.

Не сразу, она вернулась и взяла трубку.

— Привет, Лид. Ты чего не отвечаешь? — раздалось в динамике.

Лидия смотрела на монитор. Леонид и Катя засмеялись: муж — не отрывая от кассира взгляд, Катя — запрокинув голову. Ее смех долетел даже до подсобки.

— Телефон не могу найти.

— А, понятно. Ну ладно. Перезвони как найдешь.

— Хорошо.

Лидия хотела повесить трубку, как Ксения остановила ее:

— Погоди-погоди. Что у вас там с Димой произошло?

Лидия тяжело вздохнула и начала коротко пересказывать историю их с Димой отношений. Когда она закончила, Ксения поддержала ее решение, и стала говорить о том, кто им нужен на его место, и что можно будет изменить с новым человеком.

— Ой, меня кассир зовет, — перебила ее Лидия. — Ксюш, я тебе перезвоню.

— Конечно-конечно. Найди телефон и перезвони.

Лидия повесила трубку и побежала в зал, недолго, шагов пять, так как перед тем как выйти из занавески в зал она сбавила шаг. Муж грозился вот-вот перевалиться за кассу, и перевалился бы уже, если бы не спрятанное за стойкой пузо, перевешивающее на его сторону. Коренастая Катя, когда увидела подходящую выше ее на голову управляющую, отступила от Леонида к длинной высокой тумбочке со стопками футболок и джемперов, ждущих своей очереди на столики и полки.

— Привет, Лёнь, — тихо поздоровалась жена.

— Телефон принес. — Он кивнул на ее рабочий телефон на стойке. — В прихожей на столе лежал.

— Спасибо. Зачем же было приезжать? Позвонил бы.

— Да нормально. Мне самому хотелось прокатиться, посмотреть на то, где ты работаешь, — он коротко провел взглядом под потолком, словно вся коллекция одежды висела именно там, а не на уровне глаз покупателей, — на красоту поглядеть, — он лениво посмотрел на Катю и улыбнулся ей.

Катя, следившая за семейной парой, улыбнулась ему в ответ и тут же посмотрела на Лидию, уже без улыбки, но и без страха.

— Я пойду, — выдохнул Леонид. — Дома увидимся, — сказал он жене. — Динь-динь-динь, — сказал он с лукавой улыбкой кассиру. Лидия не знала, что это значит, но Катя расхохоталась на весь зал, так, что несколько клиентов оторвались от ценников и расцветок и обернулись на ее заливистый смех. Лидия поджала губы и чуть раздула ноздри. Леонид увидел это, и его улыбка стала чуть шире. Он посмотрел на Катю взглядом: «Я же говорил». Кассир, сдержав смех, кивнула, пряча улыбку за ладошкой.

— Кать, смени, пожалуйста, Инну на примерке, — попросила Лидия.

Катя ничего не говоря подчинилась. Муж скользнул взглядом снизу вверх по обтянутым джинсами двадцативосьмилетним ножкам, задержался на задних карманах и отвел взгляд. Лидия же провожала Катю, пока та не скрылась за углом. Пригладив на бедрах юбку, она посмотрела на Леонида.

— Тебя проводить? — спросила она.

— Да — до примерки, — сказал он, подождал ее реакции, не получил ее и, стараясь не прихрамывать, ушел.

—

В доме был лифт, но Лидия никогда им не пользовалась, а всегда поднималась по темной загаженной лестнице, считая, что это полезно для ее здоровья и фигуры. Медленно, но ровно, она взбиралась по ступенькам, ставя одну ногу за другой. Под тяжестью двух полных пакетов из «Пятерочки» немели руки. Длинные надписи на зеленых стенах, точно змеи легко скользили вверх, соблазняя бросить ношу и взбежать за ними на свой этаж.

Когда она остановилась перед своей дверью, руки готовы были отвалиться. Сделав несколько быстрых вдохов, какие делают тяжелоатлеты перед рывком, она задержала дыхание и подняла к звонку заходившую ходуном руку с грузом. Ткнула и, слава богу, попала — второй подход она бы не осилила, а ставить пакеты на грязный пол подъезда не желала.

Лидия ждала. Сын должен быть дома — после вчерашнего опоздания она запретила ему выходить вечером. Муж тоже должен был быть дома — вчера нагулялся. Но дверь никто не открывал.

Она нашла место почище, с болью в сердце опустила на него один из пакетов, достала из сумочки ключи и открыла дверь.

Ботинки сына в прихожей отсутствовали. В гостиной работал телевизор. Все еще стоя в прихожей, она набрала Косте и услышала в подъезде мелодию и приближающийся топот. Дверь открыл запыхавшийся сын.

Вслух она ничего не произнесла, но взглядом требовала ответа.

— Вышел на пять минут, — ответил он, глядя на одетую, еще не отдышавшуюся после подъема мать.

— Куда?

— Вот тут рядом, до Михи дошел.

Она начала искать в телефоне номер Миши, с которым ее сын учился в школе.

Костя на мгновение остолбенел.

— Мам?

Она поднесла динамик к уху.

— Мам. Ты чего? Не надо. Мне же уже восемнадцать.

Миша трубку не брал.

— Мне восемнадцать, мам, — повторил сын, словно пытался донести очень важную для всего мира истину. Истину, какую Лидия прекрасно знала и без него.

— Вы, — он имел в виду ее и Леонида, — в восемнадцать Машку растили и в армии служили. А я в восемнадцать из дома не могу выйти?

— Женишься, и пусть жена с тобой возится.

— А как я женюсь, если ты меня за твою юбку заставляешь держаться? — Он произнес это тихо, но жестко, с упором на слово «юбку».

Они все еще одетые стояли в прихожей. В гостиной перестал работать телевизор — муж слушает их спор. Слушает и медленно закипает.

Лидия думала, что она не найдет, что ответить, но еще до того, как запинка переросла в бессильное молчание, произнесла:

— Само придет. Всему свое время. Для этого не надо пускаться во все тяжкие.

— И когда оно придет?

Поколебавшись, она назвала чуть меньше самой минимальной цифры, на которую рассчитывала.

— Двадцать два.

У сына упала челюсть.

— Может, раньше, — попыталась исправить ошибку она, но сын не отреагировал. Он молча снял ботинки, стянул куртку и, шатаясь, не как пьяный, а скорее как оглушенный, прошел в свою комнату.

Лидия осталась одна. В тишине.

Она тяжело вздохнула, сняла пальто, сапоги, и хотела было уже отнести пакеты на кухню, как из гостиной вышел муж. Он скрестил руки на над животом и прижался плечом к косяку двери. Какое-то время они смотрели друг другу в глаза: он зло, она боязно.

— Че к сыну пристала? — грубо спросил муж.

— Лёнь, ну а как еще? Надо же воспитывать.

— Сколько можно?

— Он же еще только на втором курсе.

— Нет. Сколько можно за мои грехи ему жить не давать?

— Причем тут ты? Ну Лёнь? Какие в восемнадцать лет могут быть мысли у парня? Вспомни себя в его возрасте. Таскаться — больше ничего не хотел. А ему институт надо заканчивать. Сейчас же без образования никуда. Сразу диплом спрашивают. Нет диплома — и до свидания. Сам же знаешь.

Он смотрел на нее, нижней губой приподнимая верхнюю, нагруженную усами, думая, как бы насолить жене, взять верх. И придумает-таки, и не скажет, чтобы она не успела предотвратить задуманное.

— Как же ты всех заебала, — сказал муж, словно вывалил из рта комок мерзости. Он толчком отстранился от косяка и вернулся в комнату. Лидия оставалась стоять, пока в гостиной снова не заработал телевизор. Из комнаты сына не доносилось ни звука — подслушивает, догадалась мать.

Она взяла пакеты отнесла их на кухню, всё из них достала и выкинула один из них в мусорное ведро, тот, что касался пола подъезда; после чего протерла намыленной тряпкой плитку, где он лежал.

—

Претендентов на место кладовщика приходило по три-четыре в день. Почти все без «вышки». Те, что помоложе, обычно учились, те, что постарше — нет и не собирались. Первые чаще всего не имели опыта работы на складе, вторые наоборот. Но первые говорили учтиво, а вторые только пытались: они избегали жаргонных словечек, но говор скрыть не могли. Ни те, ни другие о карьере в сети магазинов одежды серьезно не думали. Некоторые сразу выдвигали требования, или, как они говорили, «предупреждали заранее». Анкеты таких соискателей Лидия выбрасывала в ведро, как только те пересекали магнитные ворота на входе.

К закрытию вакансии определились два главных претендента: молодой человек, Максим, студент-очник, без опыта работы, и мужчина, Валентин, женатик, с детьми и еще одной работой.

— Еще одна работа, а у вас семья. Вы будете успевать? — спросила Лидия Валентина, когда он заполнял анкету.

— Да.

— Точно?

— Точно. Мне нужна работа с вашим графиком.

Девочкам больше понравился студент: холостой, спортивный, с модным хаером.

— Будет покупательниц привлекать, — засмеялась Света.

— Сидя на складе будет, — сказала Лидия, вновь беря анкету Валентина.

— Ну не Валю же брать. Что это за имя такое?

Дима меж тем ушел тихо и мирно, ни с кем не попрощавшись. Некоторых даже удалил из друзей во «Вконтакте». Наедине с Лидией он сказал, что, если она позовет обратно, он вернется, и больше никаких подстав с его стороны не будет. Сказал — и тут же пожалел, разглядев снисходительность во взгляде управляющей. Утешением ему послужило лишь знание, что Лидия не такой человек, который разболтает о его минутной слабости.

Он в последний раз открыл рюкзак показать, что ничего не прихватил со склада и направился к «воротам», двухстворчатой двери, с датчиком счета посетителей, количество которых статисты соотносили с данными продаж — поэтому все работники, чтобы не портить статистику, пересекая вход, нагибались под ним. Дима прошел через него прямой как жердь.

Лидия вернулась на склад и спросила у нового кладовщика:

— Получается, Валь?

— Можешь забирать.

Он показал на коробку, доверху забитой забейдженной одеждой. Лидия села на стул, перебрала ее и вытащила джинсы. Бейдж на штанине в районе коленки, бейдж в кармане.

— Клей еще мягкий.

Она достала бобину, отклеила квадратик от ленты и прикрепила на мешочек кармана, где он прилегал к штанине.

— Джинсы и куртки самые дорогие, и воруют их чаще всего, — пояснила она. — На них бейджи не жалей.

— Дима мне ничего про них не говорил, — сказал новый кладовщик указывая на ленту.

— Потому что он их не клеил.

— Я буду, — сказал он.

— Он тоже так вначале говорил.

— Вот увидишь.

Лидия улыбнулась.

—

Сын с ней не разговаривал, только тихо благодарил каждый раз после еды и за деньги, которые она ему по чуть-чуть и часто совала, словно пытаясь подкупить его милость, но при этом боясь переплатить.

Дочь часто навещала их и одна, и с женихом. До свадьбы было еще полгода, но подготовка шла полным ходом, словно ничем другим Маше заниматься не приходилось.

— Папа у тебя на работе был? — спросила она, когда мужчины пошли в гостиную выложить в «Авито» запчасти от разбитой в прошлом году машины. Сын от десерта отказался и ушел в комнату. Маша разрезала и раскладывала по тарелкам куски шоколадного торта, который принесла, и на мать не смотрела.

— Нет, — удивленно ответила ей Лидия, правда, не помня ничего такого. — С чего ты взяла?

— А он твоего кассира в друзья добавил.

— Кассира? — спросила Лидия, все еще никак не понимая, о чем говорит ей дочь.

— Да, Катю, кажется.

Секунду Лидия смотрела непонимающе, затем моргнула и как ни в чем не бывало сказала:

— А, да, приходил, на пять минут, телефон привез…

— Пап! Вов! — крикнула дочь в коридор. — Чай!

Жених крикнул: «Щас»

Через минуту ответил так же. Еще через минуту Маша, громко топая, пошла за мужчинами в гостиную.

— Вов!? — услышала мать, оставшись одна на кухне разглядывать кольцо на безымянном пальце. Жених успокаивал Машу. Это муж виноват, поняла Лидия. Вова вызвался помочь ему, и теперь расплачивался.

Послышались шаги по коридору. Дочь бранила жениха. Лидия подобралась, натягивая улыбку. Муж задержался по пути, позвать сына пить чай: судя по хмурому выражению лица, тот, видимо, отказался.

— Ну хватит, дочь, — ласково попросила мать отстать от Вовы. — Это Лёня его попросил.

— Он не маленький, у него своя голова на плечах, — отрезала Маша, но третировать жениха перестала.

Подостывший чай выпили быстро. Хозяйка разнесла кипяток по чашкам. На блюдце мужа лежал самый большой кусок торта, а он к нему даже не прикоснулся.

— Лёнь, начинай есть, пожалуйста.

— Не хочу, — бросил он и продолжил говорить с Вовой о машине.

Это что-то новое, подумала про себя жена.

— Лёнь, они же несли. Попробуй кусочек.

— Я на диете, — бросил он, то ли в шутку, то ли всерьез.

— На диете? — изумилась дочь.

— Ага. Обруч каждый день кручу, — подмигнул он ей.

Они представили его пузатого, кривоногого и усатого, крутящим обруч, и засмеялись — все, кроме жены.

— Ну и как, получается? — спросила Маша.

— Никакого эффекта. Может, зря я его на палке верчу, может, на животе стоит попробовать. — Все засмеялись. — Хотя мать вон на животе крутит, а результат такой же.

Молодые смущенно посмотрели на хозяйку.

— Может мне на йогу записаться? — спросил Леонид.

— На йогу не для похудения ходят, — сказала ему дочь. — А для хорошего самочувствия и хорошего настроения.

— Настроения? Тогда пусть мать твоя ходит.

Дочь и ее жених посмотрели на Лидию, и только когда та скривила шутливую рожицу, засмеялись.

— Ты сходи, я даже заплачу, — сказала Лидия. Это она так пошутила, но никто не смеялся, все только из вежливости улыбнулись и отвели взгляд. Главный юморист в их семье был Леонид. Из его уст даже самая глупая фраза звучала игриво и смешно. — Поешь тортик, — снова предложила она ему.

— Я сказал, что не хочу, — произнес он резко.

— Ничего, мам, — бросила дочь, пытаясь потушить пожар, чтобы он не разгорелся при Вове, — потом съест.

После ужина, муж пошел провожать детей. В дверях она сказала ему, что они на машине, но он отмахнулся. Она и сын остались в доме вдвоем.

Лидия вернулась на кухню, села на табурет. Какое-то время она просто сидела на нем. Затем тяжело взглянула на грязную посуду, ждущую ее на столе и в раковине, на нетронутый кусок торта. Она слышала, как электричество бежало по кухне. Ветер обрушился на окно. Лидия взглянула на обручальное кольцо, вывернув правую кисть левой. Поглядела на него, а потом расплакалась, не громко, но с большим потоком слез, смочивший и щеки, и полотенце. Изредка всхлипывая, она долго и тихо сотрясалась. Потом охнула, как охают, когда слезы иссякают, и вытерла лицо. Сделав глубокий, даже свободный, вдох, она поднялась убрать со стола.

В гостиной она села за общий с мужем ноутбук. На страничке во «Вконтакте» в поле «имя» она набрала «l» и посмотрела: на английском пишет или нет. Внизу под буквой вылезли два имени начинающихся на «l»: ее и мужа. Замерев на секунду, она кликнула на имя мужа. У нее запросили пароль, и она тут же замотала головой, как бы извиняясь, что случайно выбрала не свое имя.

На страничку мужа она не заходила уже несколько недель — там редко что менялось. Три года, со дня его регистрации, на нее смотрела все та же отсканированная армейская фотография. Количество друзей у него никогда не превышало тридцати двух. И за все время он сделал всего семьдесят записей: в основном шутливые картинки, которые перепостил.

За две недели ничего не поменялось, разве что друзей на одного стало больше. Лидия кликнула на маленькую фотку Кати и попала на ее страничку. Как и у Леонида: мало друзей, мало записей, мало фотографий. Лидия просмотрела все альбомы от последнего к первому, где ей уже было чуть за двадцать, совсем девочка, младше, чем Маша сейчас. Катя изменилась. Такая же коренастая и смуглая, но лицо повзрослело, округлилось, а напускную невинность в глазах сменило искреннее равнодушие.

Если бы муж хотел ей изменить, подумала Лидия, он бы не стал добавлять любовницу в друзья. Значит, он это сделал назло ей, чтобы она переживала и подозревала. И ему это удалось. Лидия закрыла крышку ноутбука, закуталась в плед, но он совсем не грел — холод просачивался сквозь бетон как через картон. Она подошла к трубе отопления и обхватила в узком месте — горячо. Но почему же ей так холодно?

Она надела шерстяные носки, взяла еще одни, которые связала сыну и которые носил муж, так как свои оставил у кого-то на даче, и постучалась к Косте. Ответа не последовало, и она робко отворила дверь.

— Можно?

— Нет, — буркнул сын, сидя в темноте перед включенным монитором. Мать улыбнулась и включила свет. Стол сына располагался в дальнем левом углу. Справа, вдоль всей стенки шли шкафы с книжками и одеждой, и лишь посредине, напротив дивана, их разделяла тумбочка с телевизором.

Лидия прошла и встала за спиной Кости. Пока она шла, отсвет монитора сменил оттенок, так, как если бы сын переключился на другое окно.

— Что делаешь? — спросила она.

— Сижу в интернете.

— Уроки сделал?

— Не спрашивай.

— Эт еще почему?

— Незачем. Ты же все равно проверять не будешь. Поэтому если не сделал — просто совру. Ты хочешь, чтобы я тебе врал?

— Нет.

— Тогда не спрашивай.

— Ты можешь сделать уроки, и лгать тебе не придется.

Костя ничего на это не ответил. Мать смотрела на его затылок, сын — в неподвижный текст на мониторе. Мать запустила руку в его волосы. Он замотал головой, пытаясь освободиться, закружив ее руку в танце. Она отпустила его, нагнулась и поцеловала макушку. Голова и плечи сына не шевелились, только немного вибрировали из-за того, что его нога дергалась, как у неврастеника.

— Иди поешь тортик, — предложила мать.

—

На следующий день сразу после обеда, Леонид позвал жену съездить с ним на диагностику автомобиля.

— Я? — переспросила она.

— Поедешь, нет?

Лидия не могла поверить, что он звал ее с собой. Но догадалась в чем дело, взяла из заначки денег и собралась за пятнадцать минут. Через двадцать они уже выезжали со двора. Небо чистое, голубое, с каплей золота на нем. Мир давил на глаза белизной и светом.

Лидия опустила на лицо тень с помощью противосолнечного козырька. На нем из зеркальца смотрели счастливые женские глаза.

— А зачем новой машине диагностика? — спросила жена.

— Так надо, — буркнул он. Подождал немного и все же объяснил: — Проверить у независимых экспертов. Чтобы проблем потом не возникло.

— После заедем в магазин за продуктами?

Муж кивнул, но не ей, а в благодарность пропустившему его на выезде водителю.

— Ты кроме магазина, работы и дома другие места знаешь? — спросил он.

Ты за нас двоих знаешь, подумала она про себя, но ничего не ответила.

Муж с заносом на гололеде вошел в поворот. Лидия положила одну руку на подлокотник, вторую на бардачок. Муж, заметив, рассмеялся.

— Лёнь? — попросила она. Не хватало еще умереть в машине, за которую она выплачивает кредит, подумала про себя Лидия.

— Не боись, — сказал он ей и надавил на педаль акселератора, — не успеешь почувствовать боль, как на том свете окажешься.

Лидия представила, как у нее появятся такие же шрамы, как у мужа, но не на ноге, под носком, а на лице.

— Лёнь! — Она выпустила бардачок и вцепилась в обивку кресла.

— Чего, боишься? — спросил он, боковым зрением видя, как она вжалась в кресло. — Разводись, — предложил он ей, серьезным голосом. Жена закрыла глаза и выглядела уже не так испуганно. — Тут прямая и никого нет, — примирительно и устало сказал он. — Что может случиться? — Жена словно погрузилась в медитацию и не слышала его. Муж сбавил скорость.

В автосервисе они проторчали полдня. Названия терминов и услуг не задерживались в ее голове. Остались лишь: компьютерная диагностика двигателя и электронных систем, замена масла, тосол. Муж следил за всеми операциями, задавал вопросы, интересовался, постоянно повторял: «ладно, не буду говорить под руку», чтобы через минуту снова пристать с очередным вопросом или указанием к механику, который не отрывал взгляд от того, что делал.

Лидия то стояла рядом, то мерила шагами цех, то ходила в приемную, а в перерывах между всем этим поглядывала на часы. Оживилась она только когда муж пошел расплачиваться. Она двинулась за ним, доставая на ходу кошелек, но, к ее удивлению, у мужа хватило.

Когда они выехали из автосервиса, Лидия увидела, что уже наступил вечер. Дома ее ждала куча дел, но она подумала, что не чувствует сожалений по потраченному впустую дню.

Войдя в прихожую, она хотела только одного: погрузившись в горячую ванну, растворить и разлить мысли в клубах пара. Она включила воду и пошла в гостиную за халатом и бельем. И только на обратном пути, проходя мимо комнаты сына, смутно почувствовала тревогу. Она дошла до двери ванной, остановилась, посмотрела назад и быстро вернулась, чтобы без стука войти к Косте. Сына в комнате не было. Она обернулась назад — обуви тоже. Снова обернулась — не было и его компьютера под столом и монитора на столе. Она вошла, дрожа от бега крови в венах и мыслей в голове.

— Сына нет, — сказала она, вбегая в гостиную с трубкой у уха.

Муж лежал на кровати, смотрел телевизор и никак не отреагировал на новость.

— Алло, Кость, ты где?

— Я съехал от вас. — Голос сына был непростительно спокоен.

— Что-о-о-о-о!? Куда?

Он молчал.

— Куда ты съехал! Говори.

Сын не говорил.

— Костя, дорогой, возвращайся домой, — совсем другим голосом попросила она.

— Нет. Я хочу жить отдельно.

— Почему?

— Потому что хочу и могу.

— Где?

— Не скажу.

— А как же твои вещи?

— Я приеду за ними позже.

— Ну кто так делает? Сын? Ни с того ни с сего, никому не говоря куда. Хочешь жить отдельно — хорошо. Снимем тебе квартиру. Будем знать где ты, сможем тебя навещать.

— Нет, — твердо ответил сын.

На секунду у матери сперло дыхание.

— А на что ты жить будешь?

— Я устроился на работу.

— Кем еще?

— Кладовщиком.

Ноги Лидии чуть не подкосились.

— Тебе учиться надо. Или ты собрался всю жизнь на складе работать?

— Учиться я не брошу. Мам, мне пора. У меня все хорошо.

— Где ты?

— Не скажу.

— Скажи, или я в милицию пойду.

Сын заколебался.

— В общежитии от института, — все взвесив, ответил он.

— Я приеду.

— Нет.

— Приезжай сам.

— Нет!

— Приезжай сам или я пойду в деканат.

— Иди. Если меня отсюда выселят, брошу институт, пойду в армию, но домой не вернусь.

Он бросил трубку. Лидия набрала снова, и снова. Муж уставился в телевизор и не шевелился. Она подбежала к нему и ударила кулачком по усатому лицу. Муж с гневом посмотрел на нее вытаращенными глазами.

— Это ты надоумил, — сказала она и снова ударила. — Ты виноват.

Она била его кулаками и плашмя. Он закрывался и молчал, потом не вытерпел, схватил за локти и затряс жену как тряпичную куклу. Та повисла у него в руках и зарыдала. Муж отшвырнул ее к двери, встал над ней и замахнулся. Она даже не пыталась закрыться, а подняла к нему красное зареванное лицо. Он медленно опустил кулак. Тогда жена с воем принялась бить его по коленям, голеням, и особенно по стопам, по покалеченной стопе. Но он даже не дернулся. Признав немощность своих ударов, она зубами вцепилась в его икру.

Муж с криком «А-а-й» отдернул ногу и с силой опустил кулак ей на голову, подняв ворох волос. Второй глухой удар опустился на ее голову. Тук-тук-тык, бил он, пока она не перестала реветь и в прострации не отодвинулась от его ударов. Он посмотрел на то, как она водила головой из стороны в сторону, будто пьяная, не в силах понять, где и почему находится. Он закричал куда-то в потолок, соседям сверху. Прошагал в коридор, надел куртку и громко хлопнув дверью.

—

Лидия сидела на табуретке, отковыривая пластиковой вилкой маленькие кусочки шоколадного торта и медленно пережевывая их, чтобы осторожно проглотить. Даже слабая работа челюстью вызывала тупую боль во вздутых на голове шишках. Волосы были проводниками боли, напрямую подсоединенными к мозгу. Они вибрировали от любого колыхания, вызывая раскаленные очаги. Лидия старалась оставаться в статичном положении. Неаккуратное движение заставляло ее застыть и ждать, когда затухнут импульсы.

— Спасибо за тортик, — сказал Валентин, прихлебывая чай.

— Не за что. Все равно есть некому. Пропал бы, — медленно и расстановкой сказала она.

— Ты чего? — спросил кладовщик, когда Лидия поморщилась. — Голова болит?

— Давление, — соврала она, желая закрыть тему.

— Мозг не чувствует боли. Но может сигнализировать о ней.

Она закрыла глаза и стала глубоко и неспешно дышать через нос.

Вчерашний вечер тут же проступил в побитой голове. Муж вернулся через три часа. Выглядел замерзшим и виноватым. Извинились, сначала он, затем она.

Лидия все еще сидела с закрытыми глазами. В подсобку кто-то вошел.

— Валь, выдашь такую же, «иксэску»?

Голос Кати.

— Место не смотрела? — спросил кладовщик.

— Нет. Это «база» Не знаешь, где лежит?

— Он только устроился, — произнесла Лидия, открыла глаза и строго посмотрела на своего кассира. Та стушевалась, что было ей не свойственно, и Лидия поняла: она знает. Видимо, Леонид ей все рассказал. Когда успел? Вчера? Сегодня в «Контакте»? Катя частенько, несмотря на запрет, торчала во время работы в телефоне.

Управляющая снова закрыла глаза. Вдобавок к пульсирующим шишкам у нее началась мигрень. Валентин выдал джемпер и снова хлебнул из чашки с чаем.

— А у меня уже есть скидка сотрудника? — спросил он. — Хочу детям чего-нибудь прикупить.

— Да, — ответила Лидия. Она спрятала глаза за козырьком из ладошки и начала массировать виски пальцами. — Сколько твоим? — спросила она его, не глядя.

— Дочке восемь, сыну шесть, в сентябре пойдет в школу.

Лидия ничего не ответила.

— А твоим?

— Двадцать четыре и восемнадцать.

— Ооо, совсем взрослые.

Она перестала массировать виски, но козырек из ладошки от лица не убрала.

— Не могу представить своих взрослыми. А Лена, жена, ждет не дождется, когда они вырастут. Говорит, тогда с ними можно будет нормально общаться.

Лидия убрала руку от лица, взяла вилку и отковырнула еще один маленький кусочек торта, но есть его пока не собиралась.

— Она не любит с ними возиться, только когда есть настроение, — продолжал Валентин. — Но они все равно ее любят, даже больше, чем меня. Меня они не видят, а Лена не работает и всегда рядом. Но когда им будет столько же, сколько твоим, они поймут…

Лидия не стала доедать свой кусок, бросила и вилку, и тарелку в ведро, резко встала, отчего к голове прилила кровь вперемешку с болью, — и как в тумане двинулась в зал.

—

Лидия не сразу вошла в свой подъезд. Некоторое время она стояла на морозе, без шапки, наслаждаясь тем, как мерзнут шишки. Заканчивался январь и начинался февраль. Ночь уже месяц как шла на убыль, но все равно света не хватало. Так холодно в Москве не было почти год, с тех пор как муж заработал шрамы на ноге. Лидия задумалась, что было бы, если бы Леонид тогда умер? Наверно, сошла бы с ума от горя, подумала она, но недостаточно искренне, и потому поспешила спрятаться от мыслей в темноте подъезда. Но в кои-то веки вся лестница была увешана работающими лампочками. И весь путь до своей квартиры Лидия проделала под их пристальными взглядами.

В прихожей стояли чьи-то лыжи, с которых на пол натекла грязная вода. Это что-то новенькое, подумала Лидия, трогая деревянную планку, словно пытаясь убедиться в ее действительности. Затем замотала головой, как мотают, когда что-то привиделось, и начала раздеваться. Она открыла тумбочку, где Леонид обычно хранил сигареты, и к своему удивлению обнаружила четыре пачки, а не две, сколько обычно оставалось в конце рабочей недели. Такой поворот событий поразил ее не меньше лыж в прихожей.

Муж вышел из душа и сказал, что через час придут Сашка с Софьей.

— Ты не мог раньше предупредить? У меня ничего не готово.

— Они ненадолго.

Жена побежала на кухню готовить на скорую руку.

Сашка и Софья, муж и жена — два сапога пара. Они выросли в одной деревне с Леонидом, и он знал их сколько себя помнил. Лидия же с ними общалась только по случаю.

В холодильнике уже ждали коньяк, сырокопченая колбаса, сыр. Жена конечно, этим ограничиваться отказалась. Она приготовила жареные в сыре гренки и салат из капусты и колбасы. Муж, когда увидел, что она сделала с его закуской, порвался выкинуть угощения вместе с тарелками в окно. Ее труд спас звонок в дверь. Лидия побежала в прихожую открывать гостям и задержалась лишь, чтобы посмотреть в зеркало, на хмурую женщину.

Саша выглядел неплохо. Полысел, но вес не набрал, все такой же низкий и щуплый. Софья выглядела хуже: и без того круглое ее лицо стало чуть одутловатым. Ростом она была еще ниже Саши, но щуплой ее никак нельзя было назвать. Годы, подумала Лидия.

— Ой, Лид, как ты хорошо выглядишь, — сказала Софья с порога. — Ну совсем не меняешься.

Лидия, терпя головную боль, расцеловалась сначала с ней, затем с ее мужем в обе щеки.

— Ты тоже, ты тоже.

— Ой, куда мне, — махнула рукой Софья, посмотрела на Леонида — в школе они были парой — и засмеялась. — Мы тут рядом всю неделю работали, сегодня наконец закончили. Поэтому не при параде. — Она скромно поправила складки на рубашке.

Хозяйка просила не волноваться и пригласила всех за стол.

— О-о-о, коньяк, — сказал Саша, — мы же обещали, что не с пустыми руками придем.

Лидия поняла, что Леониду одной бутылки на трех с половиной человек будет мало, но ничего не сказала.

Все расселись по местам.

— Ой, какая кухня, — похвалила Софья. — Мы же ее еще не видели?

— Я видел, — сказал Саша.

— Когда успел? — спросила его жена. — Без меня заезжал?

— На пару минут.

— Сам, Лёнь, делал?

Леонид бахвальски развел руки.

— Молодец какой. Саш, смотри на стены. — Она указала на безупречный ровный белый цвет. — Лучше, чем ты. А ты этим деньги, между прочим, зарабатываешь.

Лидия выкладывала гренки.

— Лёня час назад сказал, что вы придете, поэтому толком не успела ничего приготовить.

— Ой, да мы все равно ненадолго, да, Саш?

— Как всегда, — с улыбкой ответил он. Обычно такие короткие визиты заканчивались у них поздним походом в магазин за добавкой.

Первую рюмку, за встречу, — Лидия выпила. Вторую — пропустила. Салат и гренки гости уплетали за обе щеки. После третьей, пока все курили, Лидия осталась одна чуть прибраться. Из подъезда все вернулись громко смеясь. Леонид рассказывал, как в школе он, Сашка и еще пара друзей поехали на рыбалку.

— Я пять штук поймал: двух подлещиков и карасей три штуки. Сашка, значит, ничего, молчит, меняет червей, плюет на них, вверх по течению пойдет, вниз, и в траву забросит и на глубину, но не клюет и все тут. — Они сели за стол, и Леонид стал тут же разливать. — Решил он тогда с обрыва попробовать, ну и мы за ним подтянулись, ему на зло. Давайте, за здоровье. — Они чокнулись (Лидия пропустила), выпили и закусили. — На обрыве я еще сорожку вытащил. Сашка все молчит, смотрит на поплавок. А тот как на дно уйдет. Я думал этот от волнения удочку выронит, а он как подсекнет, как выдернет сазана. Мы давай кричать наперебой: советы давать. У кого-то, у Глеба, кажись, сачок был, которым никто никогда не пользовался. Тут он вспомнил про него, понял, что не зря его все лето с собой таскал, и давай им пытаться поддеть Сашкиного сазана. Этот влево, тот влево, этот вправо и тот вправо. И, прям, у самого края обрыва сачок как шибанет сазана, и тот слетел в реку. Он еще не успел воды коснуться, как Сашка уже налетел на Глеба. Бля, как он его материл, как бил. Я и оторвать его от Глебки хочу, и не могу, так хохочу…

— Он мне тогда всю рыбу свою отдал, — сказал Саша, глядя на друга пьяными добрыми глазами.

Налили еще по одной, и еще, и еще из второй бутылки. Лидия ничего из этого не пила. Все давно захмелели.

— Так, пора собираться, — сказал Саша, глядя на заплывшие глаза жены.

— Давай еще по одной, — в тон запротестовали Леонид и Софья.

— Закончили же работу. Следующий заказ тока через два дня.

Саша не стал спорить.

Леонид разлил на четыре рюмки. Лидия воспротивилась, когда он стал наливать ей.

— По последней, — сказал он и отвел ее руку. — За будущую встречу.

Все чокнулись и выпили пахучий коньяк, все, кроме Лидии, она совсем немного пригубила, и тут же морщась закусила колбасой.

— Ты чего? — спросил муж.

— Не хочу.

— Не хочешь больше встречаться?

— Не хочу больше пить, мне хватит.

— Ой, да брось, Лёнь, раз не хочет, чего заставляешь?

Леонид разглядывал жену осоловевшими глазами, затем обозвал ее дурой, отобрал рюмку, сам махнул, звонко стукнул дном об стол и задышал через нос.

— Зря ты, Лёнь, — сказала Софья, — так с женой. Ты ее на руках такую носить должен. А ты? Ой, пропадешь ты без нее, — добавила она, глядя на его отяжелевшую голову. — И как она тебя терпит?

— А не надо терпеть, — холодно заметил он.

Саша помог жене встать с табуретки, та обхватила его за шею и долго, пьяно целовала, а он и не против был.

Леонид поднялся молча проводить гостей, Лидия наоборот звала еще и благодарила за похвалы ее столу. Как только дверь закрылась, стало понятно, как шумно было с гостями: такая тишина повисла в квартире.

Муж пошел в гостиную, жена — на кухню.

Уже идя из ванной, она остановилась у двери сына и, не задумываясь о чем-то конкретном, вошла. В комнате было пусто, темно и холодно — кто-то не закрыл форточку. В темноте, без тапочек, оставляя на холодном полу влажные отпечатки, Лидия прошла закрыть окно. Стол сына без компьютера, тетрадей и учебника казался голым. Костя их все еще не навещал. Как он там — мать знала только с его слов по телефону. Она протянула руку и коснулась полки. Та была холодная как лед и уже покрыта тонким слоем пыли. В носу защипало, и она вся содрогнулась, словно от укусов мороза.

— Чьи лыжи? — спросила она, ложась и кутаясь в одеяло. Муж сопел и не отвечал. Спит, подумала она и перевернулась на бок, к окну.

В комнате раздался рингтон «Вотсаппа». Лидия подумала: посмотреть или оставить на завтра, как вдруг муж встал и взял со столика свой телефон. Жена с удивлением пронаблюдала за тем как муж, морщась от света, неловкими пальцами написал ответ, выключил экран и лег обратно.

— Т-ты есть в «Вотсаппе»?

Муж, как и прежде, сипел и не отвечал. Она снова повернулась на бок, к окну, и долго не закрывала глаза, думая и думая, не в силах ничего понять.

—

Муж действительно был в «Вотсаппе». Лидия сидела в подсобке и глядела на экран своего телефона, на аватар мужа, дорогую машину на перекрестке. Она ткнула на контакт, чтобы написать, но в голову ничего не пришло, и она погасила экран. На темной гладкой поверхности, как от зеркальца, отразились холодные глаза женщины. От экрана взгляд скользнул к монитору видеонаблюдения и на одном из осколков нашел Катю. Она стояла на примерке, и пока посетители переодевались, поглядывала в телефоне, с кем-то активно переписываясь. Лидия прибавила музыку в зале, как всегда, когда кто-нибудь из девочек отвлекался от работы, но Катя не проигнорировала, и управляющей пришлось самой встать и пойти к ней.

— Кать!

Катя подпрыгнула и спрятала телефон в задний карман.

— Господи, Лид, у меня чуть инфаркт не случился.

— У тебя совесть есть?

Она не знала, что сказать, будто ей задали серьезный вопрос, на который без долгих размышлений и не ответишь.

— Не слышала, как я музыку прибавила? Я что, каждый раз должна выходить, как вы в телефон залезете? — Она говорила громко, уперев руки в бока. Катя мысленно сравнила ее с голубем и не смогла не улыбнуться. — Мне что — опять запретить вам в зал с телефоном выходить? С кем ты переписываешься?

— Нет, Лид. Я больше не буду, — проигнорировала последний вопрос Катя.

Управляющая развернулась и пошла обратно в подсобку. Села перед монитором видеонаблюдения и увидела, что Катя стоит с руками по швам.

Но в течение остального дня, каждый раз заходя в подсобку попить, на обед или за очередной шмоткой, Катя тут же принималась строчить сообщения, улыбаясь, а порой и смеясь прочитанным ответам.

—

Лидия стояла на первом этаже и уже пять минут глядела на убегающую вверх темную лестницу. После работы она зашла в «Пятерочку», но ничего не купила, вспомнив, что в холодильнике полно еды — она по привычке готовила на троих, а в доме было только двое. Рядом с ней стояли лыжи — купила в спортивном магазине, выйдя из продуктового. Зачем? Она не знала. Она даже не знала: себе или мужу? Кажется, они были мужскими — значит мужу.

Хлопнувшая позади дверь подъезда подстегнула начать подъем. Она наступила на первую ступень, опираясь одной рукой на перила, другой — на лыжи, как на посох.

Ботинки мужа в прихожей отсутствовали. Она вспомнила, что он сегодня в вечернюю смену, и звонить не стала.

На то, чтобы поесть и принять ванну ушел час — как занять остальную часть вечера, Лидия не знала. Она позвонила детям, сначала дочери, потом сыну. На вопрос, как у него дела, сын сказал, что все хорошо, но особой радости ей это не принесло — она рассчитывала на другой ответ. И все же она не заговорила о его возвращении домой. Уже прощаясь, Костя признался, что взял академ.

— Ты что, с ума сошел? — на полном серьезе спросила его мать.

— Все нормально, — спокойно ответил сын, не ожидавший никакой другой реакции матери. — Осенью восстановлюсь.

— Зачем берешь? Ты же сдал зимнюю сессию.

Лидия представила, как сын подделывает записи в зачетке, и ей стало дурно.

— Я решил перевестись на другой факультет. Хочу быть логистом. Я уже обо всем договорился с деканом, и до нового учебного года из общежития меня не выставят. В сентябре надо сдать экзамены, и тогда начну со второго курса, а не с первого — так я потеряю всего год. Но зато подзаработаю к тому времени. Я на следующей неделе навещу вас и все толком объясню.

— Ты заедешь?

— Соскучился по домашней еде.

Мать услышала смех сына в трубке.

— Приезжай, — все, что она сказала.

Заснула она рано, не дождавшись возвращения мужа, а на следующее утро проснулась за час до будильника. Она как кошка стала потягиваться в постели. Рука скользнула к мужу, но нашла лишь непотревоженное одеяло. Лидия встала на колени и из кошки превратилась в настороженную собаку. Она бросилась в коридор. Ботинки мужа стояли в прихожей. Вместо того, чтобы бежать на кухню, где пару раз муж проводил ночь на полу, она зашла в комнату сына. Леонид тихо спал на его кровати. Шторы были не задернуты, и Лидия хорошо могла различить знакомые очертания.

На ее сердце чуть полегчало. Она осторожно подошла и подсела к мужу. Откинула одеяло и положила руку на живот. Ей показалось он стал меньше. Действительно — майка больше не обтягивала пузо как раньше, и можно было легко просунуть под нее ладонь. Диета и тренировки делали свое дело.

Что он тут забыл, подумала она, и почему не ночевал где обычно? За двадцать с лишним лет не было ни одной ночи, чтобы она его не дождалась и не встретила. Может, не хотел тревожить? Подобное проявление заботы вызвало улыбку. Ее ладонь скользнула по майке к трусам и взяла их с хозяйством мужа. Леонид тут же проснулся и положил свою руку поверх ее. Жена начала медленно массировать.

— Нет, — тихо произнес он. Она остановилась на несколько секунд и продолжила массировать чуть напористее.

— Нет, — повторил он, тверже и громче.

Она прекратила, безмолвно спрашивая: «В чем дело?»

Он убрал ее руку и лег на бок, лицом к стене, спиной к ней.

— Лёнь?

Никакого ответа.

— Лёнь?

Снова.

— Пойдет к себе.

Тишина.

— Нет, — вдруг сказал он в стену.

— Почему?

— Я теперь здесь сплю, пока… пока квартиру не разменяем.

— Какую квартиру?

Он перевернулся обратно на спину и посмотрел на нее.

— Эту. На две однушки.

— Зачем ее менять?

— Чтобы разъехаться.

— Я… я… — Она как рыба стала ловить ртом воздух. — Я не собираюсь никуда съезжать, — наконец вымолвила она. — Это моя квартира.

— И моя.

— Ничего не твоя.

— Я двадцать пять лет здесь прожил. Дважды ремонт делал от гостиной до кухни. Теперь квартира общая.

— Квартира записана на меня. Я разменяю квартиру — когда сын закончит институт. Он будет жить в одной, мы с тобой в другой.

— Жить мы вдвоем больше не будем.

— Почему?

— Потому что я с тобой развожусь.

Она отвернулась и высоко подняла голову к потолку, как поднимают после оскорбления.

— Мы же уже через это проходили. — Она снова опустила голову.

— Теперь все по-другому.

— Ну зачем ты так? Зачем меня мучаешь?

— Я тебя не мучаю.

— Мучаешь. Чем я тебе не угодила? Что я не так сделала? За что ты меня так?

— За все, — сказал он, поднялся в постели, перебросил через ноги жены и опустил на пол, чтобы надеть носки. Леонид оделся и вышел в коридор. Кода он уже собрался выйти в подъезд, Лидия загородила собой проход.

— Уйди, — сказал он.

— Куда ты собрался?

— Прокачусь. Пока ты тут.

— Куда прокатишься?

— Никуда.

— К кому?

— Ни к кому.

— К Кате?

— Нет.

— А куда?

— Никуда.

— Она сегодня работает.

Он не ответил.

— Собрался квартиру менять? А ты о Косте подумал? Где он жить будет? Или эта блядь важнее сына?

— Сам разберется — не маленький.

— Ну что ты такое говоришь?

Он попытался сдвинуть ее с места, но она изо всех сил уперлась в косяк двери.

— Лид?

— Не пущу.

— Прекрати.

— Не пущу, — повторила она.

— Зачем доводишь?

— Ударить хочешь? Ударь.

Он схватил ее за запястье обеими руками и изо всех сил дернул на себя, словно заклинившую дверь. Лидия пошатнулась и сделала шаг в сторону. Муж воспользовался моментом и попытался проскочить. Жена зажала его между собой и косяком. Они недолго боролись, пока муж не просочился в подъезд и не оглядываясь стал спускаться вниз. Жена кричала ему вслед, но он не оборачивался.

— Приживальщик! — крикнула она, но и тогда он не остановился, а наоборот — зло ускорил спуск.

—

— Пиши заявление. — Это первое, что сказала Лидия Кате, когда та вошла в магазин.

— В смысле?

— Пиши заявление.

— В смысле?

— Больше ты здесь работать не будешь.

— В смы…

— Много сидишь в телефоне. Я предупреждала.

— Не больше Светки сижу.

— Эй! — возмутилась Света, не ожидавшая такой подставы.

— Ей можно, она администратор, — заступилась за нее управляющая.

— Мне заявки приходят на общий, — добавила Света.

— Че-о-о, какие заявки? В «Вайбере» она сидит.

— Эй! — снова возмутилась Света. — Пиши заявление.

— Пиши, — приказала Лидия. — Уйдешь одним днем.

— За что?

Катя поняла, за что, как только встретила взгляд Лидии.

— Да, пожалуйста, — сказала она ей, — сдалась мне эта говенная работа.

Она зашла за кассу и без шаблона написала все, что нужно. Бросила ручку и пошла на выход, ни с кем не прощаясь.

— Ты куда направилась? — спросила управляющая, имея в виду, что Кате необходимо было ехать в офис.

— Пизду твоему мужу дать пососать, — бросила она через плечо и показала средний палец.

Магазин еще не открылся, и посетителей, слава богу, еще не было.

Лидия набрала Ксению, чтобы уволить Катю по статье.

— Погоди, — ответила ей Ксения. — Как статья? Что она такого сделала?

— Плохо работала, хамила клиентам, сидела в телефоне, и мне кажется, подворовывала.

— Кажется или подворовывала? Есть запись?

— Нету.

— Почему ты раньше не сообщила?

— Прикрывала.

— Что значит прикрывала? Как я могу ее по статье уволить, если ты сама ей все спускала?

— Ее надо уволить — и все. Она заслужила.

— Так, Лид, давай успокойся и нормально расскажи, что у вас там произошло.

Ничего толком объяснить она не смогла, и пришлось ей довольствоваться лишь тем, что больше не увидит Катю в своем магазине.

Целый день она писала и пыталась дозвониться мужу, пока за полчаса до конца рабочего дня ей не позвонили с домашнего.

— Лёнь? — ответила она.

— Это я, мам.

— А, привет, дочь. Ты чего из дома звонишь?

— Я телефон у Вовы забыла.

— А-а-а. Ясно. А дома у нас что делаешь?

— Я у вас сегодня переночую.

Какое-то время на линии висела тишина.

— С чего вдруг?

— Просто у вас переночую, и все. Ты против? — с вызовом спросила Маша.

— Нет-нет, оставайся. Поесть что найдешь там?

— Найду.

На линии снова повисла тишина.

— Так ты зачем-то звонила?

— А, да, точно, насчет папы. Ты только не переживай, с ним все в порядке, он опять в аварию попал. На перекрестке. Говорит, не виноват, и страховка все оплатит.

— Бог с ней, с машиной! Сам он как?

— Да нормально все. Легкое сотрясение — и то преувеличивают. Через пару дней выпишут.

— В какой он больнице?

— Он просил не говорить.

— Маша?!?!

Дочь назвала. Лидия оставила все на Свету и впервые ушла с работы раньше положенного, чтобы помчаться к мужу. По дороге она заскочила в аптеку за туалетными принадлежностями и в палатку с фруктами. Она набрала вишню, которую так любил Леонид, бананов и апельсинов. Еще взяла сок.

Из приемной ее отправили на пятый этаж. Лидия надела бахилы и поднялась на лифте, крепко держа пакет из-под «Пятерочки», куда положила фрукты. Она поправила в зеркале прическу. В отражении женщина с решительными глазами повторила за ней движение.

Лидии нужна была палата 512.

507, 508, 509, 510, 511…

Она перед дверью, белой как снег, из которой доносились мужские голоса. Она снова, уже машинально, поправила волосы, постучала и вошла.

В палате было шесть коек: три слева, три справа. общий свет не горел. Над двумя кроватями горели вделанные в стену длинные плафоны. Она сразу увидела Леонида. Он лежал с перебинтованной головой, на второй койке слева, в полутьме, и стеклянными глазами глядел на окно.

— Здрасьте, — поздоровался с Лидией из дальнего правого угла сухой мужик. — Вы к кому?

— Я… вот… — Она рукой с пакетом показала на мужа.

— Лёнь, к тебе пришли, — сказал мужик и пошел к соседу, который играл на тумбочке в карты с другим своим соседом.

Муж оторвался от лицезрения окна и устало повернул на подушке голову. Жена стояла, с виноватым видом, не решаясь подойти. Он легонько покачал головой. Она сделала шаг вперед.

— Не подходи, — сказал он.

— Лёнь…

— Не подходи я сказал.

Она сделала еще шаг. Он поднял ногу, как поднимают, когда отбиваются лежа на земле.

— Ты зачем пришла? Тебя никто не звал.

Пять мужиков и юношей притихли. Они оторвались от карт и гаджетов и посмотрели на встречу мужа и жены.

— Лёнь, прекрати. Я тебе вишни принесла. Давай помою и… — Она сделала шаг, но он закричал:

— Не подходи, уйди, прошу, уйди пожалуйста, ради Бога.

Жена не сходила с места, пытаясь придумать, как успокоить мужа.

— Уйди, пожалуйста, — повторил он. — Ты только хуже делаешь. — Он изогнулся, словно его всего ломало изнутри. — Дай мне нормально отлежаться. По-человечески прошу.

— Лёнь? — Она стояла над ним, намереваясь сделать еще один шаг.

— Уйди! — во все горло заорал он. — Уйди, сука. Уйди, проклятая! Заебала ты меня! Как ты заебала! Не люблю я тебя! Не люблю! Птица! Коршун! Тиран! Отпусти ты меня! А-а-а-а-а-а-а!

Он захныкал. Мужики в палате зашевелились, словно вдруг одновременно начав что-то искать на себе. Кто-то наоборот уставился в экран, боясь дернуться телом или глазом. Один так вообще встал и вышел. Лидии тоже было неловко, но она превозмогала себя, чтобы остаться на месте.

— Уйди, — просил он ее. Будь человеком. Ради детей. Хочешь, я на колени встану? — Он посмотрел на нее — Ты этого хочешь? — Спросил он ее на полном серьезе и стал сползать с койки, не отрывая взгляд от жены. — Этого?

Лидия сделала еще один шаг, и Леонид издал звук похожий и на крик, и на рыдание, и на стон.

В палату вошла медсестра. За открытой дверью собрались любопытные лица пациентов. Сначала медсестра опешила при виде ошалелого Леонида, но почти сразу же взяла себя в руки.

— Так, что здесь происходит? Кто потревожил пациента?

— Она, — Леонид показала на жену пальцем, как на явившегося из ада дьявола. — Она! Заберите ее! Уведите!

Медсестра взяла Лидию за руку.

— Так, оставьте-ка пациента в покое.

— Я его жена, — сопротивлялась она.

— Да хоть мать, видите, что ему плохо. Придете, когда успокоится.

Лидия продолжала упираться, пока медсестра не пригрозила вызвать охрану, и тогда ее потом вообще не пустят. У самого выхода она положила пакет в стоявший тут же умывальник и вышла.

Она без чьей-либо помощи, но под конвоем дошла до лифта, спустилась на первый этаж и вышла на улицу, прошла по дорожке, вдоль корпуса, завернула за угол, затем еще раз, прошлась по другой стороне, опять свернула, обошла здание и пришла к тому же главному входу, из которого вышла. Вошла в него и тут же вышла. Снова пошла по кругу.

Разговор

Он пришел домой за полночь, вымотанный тяжелым днем. Свет включать не стал — в темноте мозг чувствовал некую передышку. По старой памяти протянул руку влево положить ключи на антикварную тумбу. Но той на месте не оказалось, и связка со звоном упала на пол. Из гостиной донеслось шуршание постельного белья, а затем приближающиеся шлепки босых ног по полу, остановившиеся в метре от него.

— Извини, — сказал он очертаниям в темноте. Ему ответил женский хриплый голос:

— Ничего: я только легла — книгу читала.

Фигура прильнула и поцеловала его в губы. Видимо, она лучше ориентировалась в темноте, чем он после светлого подъезда.

— Есть будешь?

— В это время? — спросил он, но немного подумав, добавил: — Творог есть?

Она несколько секунд молчала, а затем засмеялась.

— Что? — спросил он, начиная улыбаться.

— Я тебе кивнула.

Они засмеялся вместе.

Снял туфли, пиджак и пошел в ванную умыться. На залитой светом кухне сел у окна. В микроволновке крутилась кружка молока. Это она себе грела, ему — налила холодного. На ней были только серые майка и стринги. Он рассматривал ее стройные ноги, худые руки и каре, — все они непривычно смотрелись в его доме.

Поставив на стол миску с творогом, она вдруг резко ушла в зал.

—

В прихожей хлопнула дверь. Михаил потушил экран телефона, на котором была открыта общая фотография его подчиненных.

Анна с улыбкой вошла в просторную кухню, пряча руки за спиной. На ней было деловое серое платье с тремя большими пуговицами, идущими наискосок. Михаил сидел в брюках и белой рубашке, всё еще не переодевшийся после работы.

Она нагнулась и поцеловала в край гладковыбритого подбородка.

— Угадай? — Голос ее всегда мягкий и спокойный, сегодня немножко звенел.

— Что-то купила? — сказал он без какого-либо воодушевления.

У Анны были острый подбородок и рыжие волосы. Когда она распускала их, ее лицо напоминало белоснежное сердце в огненных струях. Она никогда не ходила в спортзал, у нее полные руки и небольшой живот, но она всегда следила за своим питанием. Еще она лучший в мире собеседник… Может, подумал Михаил, если бы она не была такой привлекательной, сейчас было бы проще, оправданнее, что ли. Но в следующую секунду понял, что это глупость: в такой ситуации просто быть не может.

Анна достала из-за спины пакет из «Tommy Hilfiger».

— Рубашка? — не заглядывая спросил он.

— Мне не нравятся их рубашки. — Какой же мягкий и спокойный у нее голос, подумал Михаил, за пятнадцать лет, она никогда не срывалась на крик.

Внутри пакета оказался голубой джемпер.

— Примерь.

Он покорно надел джемпер поверх майки. Анна подвела его под лампу, дернула за плечевые швы, за рукава, пригладила на животе и отошла к стене посмотреть со стороны. Михаил без выражения следил за ее сосредоточенным лицом, чувствуя вину за ту боль, которую на нем сегодня отразится.

— Ну как? — спросила она его.

Он не сразу понял, о чем она.

— Оставляем?

— Да. Спасибо.

Помешкав, он подошел и в благодарность неловко поцеловал ее в щеку.

— Мне тоже нравится.

Она пошла мыть руки после улицы.

— Твоя штанга опять в коридоре валяется.

Подождать, пока переоденется, или не дать ей окончательно почувствовать себя дома? Он провел рукой по бритому затылку, не зная, как будет лучше.

— Дети у мамы, — громко сказал он, стоя по центру кухни.

— Знаю, — сквозь шум льющейся воды донеслось из ванной. В ее голосе слышалась усмешка: будто она может не знать, где ее дети.

— Мама хочет твою тумбу? — крикнул он ей.

— Она покинет мой дом только вместе со мной, — выключив воду, ответила она.

Стало тихо. Слышно было только шорох полотенца. Сглотнув, он сказал чуть дрогнувшим голосом:

— Нам нужно поговорить.

Повисла неприятная тишина. Он уже жалел, что начал этот разговор.

Анна вышла из ванной, не глядя щелкнула выключателем и вернулась на кухню к мужу.

— Что случилось?

— Давай сядем.

Он сел на табуретку спиной к окну, она — напротив него. Ее взгляд бегал по его лицу, пытаясь найти подсказку, о чем предстоял разговор.

Михаил положил руки на стол. Они казались невесомыми. Он глубоко вздохнул и сказал:

— Анн… — Он все же запнулся, опять вздохнул и на выдохе выговорил: — Мне нужна другая.

Она застыла. Даже дышать перестала. Глаза больше не дрожали. Она не могла понять смысл его слов, но с каждым бесконечным мгновением, к огромному ее сожалению, разъедающая уверенность проникала в сознание.

— У тебя кто-то есть?

— Нет.

Ответ ее удивил.

Он накрыл ее ладонь на столе. Она поморщилась, словно ей было неприятно его прикосновение, но руку не отобрала.

— Ты нужна мне сейчас как никогда.

— Я ничего не понимаю, — выпалила она, и ее тело затряслось. Она затараторила: — Ты сказал мне самые ужасные слова в мире, и при этом ведешь себя так, будто у них есть другой смысл. Объясни, наконец, что происходит! Тебе нужна другая женщина? Или ты хочешь, чтобы я стала другой?

Чуть помолчав, он сказал:

— Первое. — Он дал ей время переварить ответ, а затем продолжил: — Это не твоя вина, Анн. Ты прекрасная жена и прекрасная мать. Но я ничего не могу с собой поделать. Я… Мне… В общем, я хочу другую… Физически, — как есть выговорил он.

Анна поняла, что именно ему нужно за несколько секунд до того, как он это произнес.

— Я не прощу тебе измену, — тихо и твердо сказала она.

— Сначала выслушай.

— Зачем?

— Затем, что наш брак распадается.

— Распадается? — Для нее это была новость. — Все равно, это не дает тебе право… пойти налево.

— Анн.

— Нет, — не принимающим никаких возражений тоном отрезала она. Даже сейчас ее голос оставался мягок. — Нет.

— Значит, нужно начать разговор о разводе, — холодно ответил он на ее категоричность.

Она посмотрела на него так, словно он дал ей пощечину. Анна прикрыла рот рукой, пытаясь сдержать подступивший плач. Мышцы вокруг ее глаз напряглись и исказились в попытке сдержать быстро подступившие слезы. Анна побежала в ванную, со скатывающимися по фалангам бусинками.

Донесся шум быстро текущей из крана воды. Михаил встал и, обходя разбитые на полу капли, прошел к двери в коридоре.

— Анн? — Он дернул ручку. Та не поддавалась. — Открой, Анн. Извини. Я вспылил. Я не собираюсь разводиться с тобой. Я люблю тебя. Между тобой и кем угодно я выберу тебя и наших детей. Я сказал сгоряча — больше этого не повторится. Анн?

Анна выключила воду. Он посчитал это за ответ и вернулся на кухню, где разблокировал телефон, на котором все еще была открыта общая фотография с подчиненными. Сам он расположился по центру. Справа от него, почти вплотную, стояла юная девушка. Снимок был сделан месяцев пять назад, но он до сих пор помнил, как приятно пахли ее волосы в тот день.

Анна вышла с красным лицом, но не подавленная, а наоборот, даже чуть взбодрившаяся. Она ногой вытерла слезы на полу, быстро, словно избавляясь от улик. Затем вернулась на место напротив Михаила, запустила пальцы в огненные струи и с минуту просидела так.

— Тебе нужна другая женщина? — спокойным голосом, явно готовая вести диалог, наконец, спросила она.

— Да.

— Я тебя не удовлетворяю?

Он накрыл глаза ладонью и начал массировал виски.

— Недостаточно, — подобрал слово он.

— Я не понимаю. В последний год у нас, кажется, все стало лучше… в плане секса. Разве нет?

Он покачал головой.

— Ну как нет! — снова начиная срываться, возразила она.

— Я пытался получить то, чего не мог.

Прямой ответ помог ей взять себя в руки.

— Что со мной не так? — спокойнее спросила она.

— Ничего с тобой не так.

— Тогда почему тебе нужна другая?

— Потому что она другая. Она по-другому пахнет, по-другому выглядит, по-другому сморит, двигается, дышит, говорит, думает, и что бы ты ни сделала, Анн, — другим человеком ты не станешь.

— Ты говоришь ужасные вещи.

— Знаю.

— Представь, если бы я сказала тебе подобное. Чтобы ты почувствовал?

— Я бы умер, — без пафоса ответил он.

— После твоей измены у меня будет полное моральное право поступить с тобой так же.

— Нет, — возразил он. — Тебе не нужен другой мужчина. Если ты переспишь с кем-то из мести — это погубит наш брак, а я пытаюсь спасти его. Если бы ты испытывала ту же потребность (по-другому я это не никак не могу назвать), что и я, — я бы хотя бы попытался переступить через себя, Анн. Хотя бы попытался понять тебя.

В ее глазах проступило отвращение. За пятнадцать лет она ни разу не смотрела на него так.

— Ты просишь от меня разрешения?

— Я не выбирал, что мне чувствовать. Если бы я только мог — но это во мне помимо моей воли. Я прошу у тебя помощи. Ты моя жена. Я люблю тебя. Мне жаль, что нашей семье приходится через это проходить, но раз так вышло, давай пройдем вместе, попытавшись сохранить как можно больше того хорошего, что у нас есть.

Она отвернулась и посмотрела на холодильник. Ее взгляд упал на фотографию детей и магнитики из разных стран.

— Почему ты не сделал это втайне, как это все делают. — Она не спрашивала. — Потому что не смог бы с этим жить? Так ведь? А позволить мне жить со знанием того, что ты собираешься сделать, ты можешь.

— Я не сделал этого втайне, потому что не хочу тебя обманывать. Ложь — она развращает. Винá разъедает. Они скорее разрушат нашу любовь, чем правда.

— Тебе нужен психолог.

— Он мне не нужен. Скорее он нужен тебе, — без какай-либо резкости ответил Михаил.

Анна заподозрила мужа в садизме.

— Нет ничего ненормального в том, что мужик хочет другую женщину, — пояснил он свой ответ. — Иначе все бы мужики были бы ненормальными.

— Все мужики не изменяют женам.

— Не все мужики верны им. Некоторые при этом искренне любят свою семью. И почти все из них скрывают свои измены, из-за чего страдают, а когда правда вскрывается, еще и разводятся. То, о чем я тебя прошу, это вопрос брака, Анн: либо приемлемо, либо нет.

От удивления у нее сам собой открылся рот. Для нее их разговор был катастрофой. Для него — очередным этапом. Оказывается, последние несколько месяцев они жили в двух разных мирах, и она даже не догадывалась об этом, даже не чувствовала.

— И таблетки не буду, — заранее предупредил ее он.

— Что? — Ей показалось, что она потеряла нить разговора.

— Есть препараты, подавляющие желание, — пояснил он, — я не буду их принимать.

— Почему?! — наполняясь энергией и надеждой, спросила она. На его бы месте, она приняла бы любые препараты не задумываясь.

Он тяжело вздохнул, и ее энтузиазм быстро начал гаснуть.

— Потому что не хочу.

— Ты же сам говорил, что если бы мог выбирать…

— Во-первых: это уже буду не я. Не Михаил. Не твой муж. Тебе нужен я или похожий на меня человек, который будет играть роль счастливого отца семейства?

— О господи, — она спрятала лицо в ладонях.

— А во-вторых: я не собираюсь становиться импотентом только для того, чтобы сохранить «священные» узы брака. Как будто секс это такая, знаешь, — он размахивал руками, — такая незначительная часть жизни, разменная карта, которой всегда можно пожертвовать.

— Некоторые жертвуют, — убрала она ладони с лица.

— У некоторых не было выбора.

— Для некоторых в семейной жизни есть другие более важные вещи помимо секса.

— Для некоторых.

Анна почувствовала подступившую тошноту. Ее белоснежное сердце побледнело еще больше. Она встала, подошла и склонилась над раковиной, дыша через нос. На ней все еще было деловое платье, в котором стало душно.

Какое-то время она так и стояла, приходя в себя. А когда полегчало, умылась холодной водой, попила и вернулась на место обессиленная.

— Кто она? — спросила Анна сухо.

— Я же сказал, нет никого.

— Кто? Не было бы, ты бы продолжал терпеть.

Ее правда. Он разблокировал телефон и подвинул его. Она, волнуясь, с легким отвращением посмотрела на «виновницу» своего горя. Увеличенная на общей фотографии девушка смотрела четко в объектив. Прическа каре. Стройная — любую часть руки мужская ладонь может заключить в кольцо. Очень юная. Очень. Анна ожидала увидеть нечто подобное. Но, наверное, было бы больнее, если бы она увидела женщину ее возраста.

— Кажется, я ее знаю.

— Может, видела на каком-нибудь банкете?

— Она все еще у тебя работает?

— Я от греха подальше перевел ее на Цветной бульвар. Сейчас мы общаемся только по работе и в основном удаленно.

— Она знает, что ты женат, что у тебя есть дети?

— Да.

Анна хмыкнула:

— Еще бы.

— Она не виновата. Не она — так появилась бы другая, раньше или позже. Мое желание появилось задолго до нее.

— Что она за человек?

— В смысле?

— Что любит, какие у нее увлечения?

— Какие могут быть увлечения у двадцатилетней студентки? Только-только появились мозги глубже осмысливать мир вокруг. Самомнения выше крыши: считает себя самой умной и самой красивой. Думает, что может быть мне интересна как личность.

— Её не жалко?

— Анн.

— Я хочу поговорить с ней.

— С ней у меня ничего не было… Твой разговор удивит ее.

— У нее есть имя?

— Кристина.

Анна пыталась заглянуть в душу девушке на фотографии и увидела лишь равнодушие к чужим бедам, амбициозность и уверенность в том, что мир лежит у ее ног. Правда ли она такая или Анне это только показалось? Она вернула телефон мужу. Тот ждал вердикта.

— Она займет мое место.

— Не говори ерунды.

— Вот увидишь.

— Я уверен, что нет.

Они оба замолчали. Он сглотнул и спросил:

— Ты сможешь меня простить?

— Дай мне время. — Чтобы все исправить, имела в виду она, чтобы не довести до беды, но он понял ее по-другому.

— Спасибо, — выдохнул Михаил.

Она промолчала. Падать ниже ей было некуда.

Он встал, обошел и обнял со спины. Она не отстранялась. Он поцеловал ее в щеку.

— Так сильно я тебя еще никогда не любил. Я сделаю все, чтобы мы остались вместе.

Ничего пошлее он ей в жизни не говорил.

Михаил повернул к себе ее белоснежное сердце. На его поцелуй в губы она ответила.

Она вернулась из зала в тапочках и с накинутым на плечи пледом. Микроволновка истошно запищала о том, что молоко разогрето.

— Как твое горло? — спросил Михаил.

— Так же, как и звучит.

Она достала кружку из микроволновки и села за стол, делая мелкие горячие глотки. Он стал есть творог, добавив капельку меда, которая слабо помогла со вкусом.

— Могу сделать салат, — предложила она, глядя на его недовольное лицо.

Он мотнул головой, немного поковырял ложкой в белой массе, затем резко встал и двинулся в коридор, на ходу расстегивая рубашку. Он без разминки пятнадцать раз поднял штангу на бицепс. Отдохнул слегка и сделал пятнадцать раз на трицепс. И так трижды.

Вернулся на кухню запыхавшийся и с бóльшим аппетитом принялся за творог. Жена ждала, когда он посмотрит на нее, и когда дождалась, согнула руку в локте, показав небольшое округление в области бицепса — результат двух месяцев тренировок. Михаил улыбнулся.

— Прежняя, ты мне нравилась не меньше.

— Но ты же хотел другую.

Он поперхнулся.

— Анн, — обиженно произнес он. — Ты меня теперь всю жизнь этим попрекать будешь?

— Чем? Ты же сказал, что у вас ничего с ней не произошло.

— Так и есть.

— Просто поужинали и разошлись.

— Да.

— Наша любовь тебя остановила. Так ты сказал?

— Д-да.

Михаил сглотнул. Он не мог понять, играет она с ним или нет.

Анна шире улыбнулась, перегнулась через стол и поцеловала в белые от творога губы.

— Именно это я и хотела услышать, — сказала она в сантиметре от его лица.

Обещание

Из двухстворчатой двери вышла женщина с непроницаемым лицом, и с прямой спиной прошла к выходу.

— …Мама приедет за неделю до свадьбы. Остановится у нас, а ты тогда у родителей пока побудешь…

Андрей кивнул.

— …Светка и Надька приедут за три дня — помогут подготовить…

Он смотрел на список в руке.

— …Завен может чего-нить приписать, ко второй половине. Скажи отцу, чтоб дал столько, сколько договаривались…

Девушка напротив, не стесняясь и не моргая, слушала Лизу. Андрей понял, что тоже давно не моргал.

— …Все спрашивают, почему так спешим. Болтают про беременность. Вот мы их удивим…

Тапочки Лизы были облачены в голубые бахилы.

— Тамада спрашивает, будут ли конкурсы на выбивку денег из гостей или нет.

Андрей посмотрел на нее, не понимая, о чем она говорит.

— Вот и я так на него посмотрела. Что за вопрос еще такой? Конечно будут! Чё тут такого? Мы же молодые, деньги нужны, а кто не хочет скидывать, пусть не участвует — никого не заставляют…

Андрей перевел взгляд на минутную стрелку в круглых часах на стене. Она честно делала один шаг в секунду, не забегая вперед и не притормаживая.

— …От живой музыки я все же отказалась: диджей лучше — все так говорят. Была бы знаменитая группа… а так ну нафиг. Диджей тебе чё хошь поставит.

Женщина в вязаном пальто и атласном шарфе, по-деловому закинув ногу на ногу, листала глянцевый журнал со столика рядом. В ее ушах блестели украшения. Андрей не мог понять, зачем они ей здесь. Что она вообще здесь забыла? Он потряс головой. Что за глупые вопросы он себе задает?

— …Церковь твоей мамы мне понравилась. Она мне предложила стать прихожанкой — и я согласилась. Хотя для венчания это не обязательно было…

Бледная девушка вышла из двухстворчатой двери и пошла к выходу под пристальным вниманием сидящих в приемной. У них там что, конвейер, подумал Андрей, и от этой мысли не закружилась голова чуть.

— Ты в порядке?

— Да. — Он рассеянно кивнул.

— Точно?

— Просто волнуюсь за тебя.

Несколько девушек с интересом поглядели на него.

— Все будет в порядке, — сказала Лиза, взяв его за руку. — Сейчас все это делают. Почти как зуб выдернуть.

— Да-да…

— Прекрати, пожалуйста, переживать, — попросила она, — или я тоже начну. — Она постаралась сказать это с улыбкой, и у нее получилось, только голос немного подвел. Андрей подобрался.

— Ты права, извини.

Он всегда чувствовал, когда краснеет, и вот впервые почувствовал, как наоборот — побледнел.

Они замолчали и стали ждать своей очереди. Андрей увидел сомнение в ее глазах.

— Мы можем уйти, — сказал он.

Лиза с благодарностью на него посмотрела, и сомнение растворилось.

Ее позвали.

— Ты ведь не отменишь свадьбу после этого, да? — спросила она, выдавливая улыбку.

— Не думай о таком. Думай о том, как мы пойдем в кино после этого.

Они встали, он обнял ее, и Лиза, придерживая живот, хоть он и не был большим, пошла к двустворчатой двери.

— Напиши, как все пройдет, — сказал Андрей ей вслед. Она обернулась. — Я буду тут, — пообещал он.

Лиза кивнула. Девушки и женщины, не таясь, с любопытством наблюдали за этой сценой.

Андрей сел.

Часы на стене продолжали исправно работать.

Пришла эсэмэс от друга. Пока не стал отвечать. Встал, походил и снова сел. Поглядел на выход. Снаружи стояла настоящая холодная зима. Кажется, солнце еще никогда не светило так ярко. Золотые квадраты на полу под окнами походили на проходы в Рай. Хотелось бросить все и выбежать на улицу, на свежий кристально чистый воздух.

Андрей заставил себя остаться на месте.

Он посмотрел на листок со списком таблеток, какие нужно будет принимать Лизе. Почерк был некрасивым и незнакомым.

Зашел в интернет и стал читать рассказы девушек, которые прошли через подобное. Рассказы парней он не нашел.

Завибрировал телефон, Андрей похолодел. Эсэмэс была от Лизы. Все было сделано. Уже. Она в порядке.

Андрей выключил экран, не веря, что все позади. А казалось, что это только начало. Он на несколько секунд откинулся на стуле, затем встал и поглядел на двухстворчатые двери. Второе эсэмэс от Лизы: «Ты еще тут? Уже выхожу…».

Андрей оставил список на столике с журналами и, не оборачиваясь, поспешил к выходу.

Утро

Соня выключила будильник на телефоне и продолжила лежать с ним у лица, медленно просыпаясь в темноте комнаты. Дыхание мужа на ненадолго затихло, а затем вновь вернулось к своему обычному cонному звучанию.

Выбираться из постели не хотелось. Не хотелось собирать и отводить сына в детский сад. Идти на работу не хотелось чуть меньше.

Соня откинула одеяло, перебросила ноги с кровати на пол и, оправдывая свое имя, со слипшимися глазами прошаркала в ванную. Свет больно и неприятно резал глаза. Ощущение, что ей снова восемь и надо идти в школу — а говорили, что с возрастом вставать легче.

Она пустила холодную воду, набрала полные ладони и плеснула на лицо, хорошенько растирая кожу. Насухо вытерлась махровым полотенцем. Тщательно почистила зубы, перебирая дела на сегодня.

Затем расчесала волосы и собрала их в толстый каштановый пучок на макушке. Придерживая его одной рукой, другой — пробежалась по заколкам. Остановилась на серебряной бабочке.

Нанесла крем на лицо. Кожа на носу и лбу впитывала медленнее всего, а вокруг тонких губ наоборот — быстрее.

Наконец приспустила трусы до колен, намочила и намылила руку. Наспех подмылась и вытерла тем же махровым полотенцем. Открепила прокладку от трусов и заменила ее на свежую. Ночную же сложила и понесла в мусорное ведро на кухню. Выходя из ванной, столкнулась с идущим в туалет Семеном.

— Доброе, — сказал муж, как автомат.

Она поставила в микроволновке тарелку с едой и пошла обратно в комнату. Пока муж завтракал под включенный телевизор, заправила кровать и пошла будить Славу. Тот спал на спине с открытым ртом. Попытки научить его спать с закрытым окончились неудачей. Стоило ему опустить веки, как сжатые пухлые губки разлеплялись и отстранялись друг от друга тем дальше, чем глубже он засыпал. Семен говорит, что в детстве у него была та же проблема, и никто его не переучивал: само прошло. Соня как-то поделилась с ним мнением, почему их сыну часто снятся кошмары: ночью ему в открытый рот залетает нечистая сила. Вот когда он был в деревне, мама Сони привязывала ему нижнюю челюсть, и кошмары не мучили. Семен только посмеялся и попросил не ломать психику ребенку.

— Славик, вставай, — сказала Соня.

Славик закрыл рот, вздохнул и снова медленно стал открывать его. Каждое такое утро она обещала себе, что в ближайший выходной вдоволь полюбуется спящим сыном, а когда придет время вставать, ласковым голосом и неспешно разбудит его. Но в выходные либо он сам просыпался раньше нее, либо дел у нее было не меньше, чем в будние.

Она потрясла Славу за ногу, и тот ее отдернул.

— Слава, пора вставать.

Он простонал и перевернулся на бок к стене лицом, выше подтянув одеяло.

— Я кому сказала. — Времени терять терпение у нее не было. — Что за наказание, а не ребенок. Слава!

Соня стащила одеяло, подняла сына на ноги и как сомнамбулу повела к раковине в ванной. Она до красноты умыла ему лицо и сунула в руку щетку с пастой. Сама же пошла обратно в комнату, застелить кровать.

Когда она принялась укладывать одежду в детский сад, прибежал Славик.

— Нет! — запротестовал он, когда увидел, что мама кладет в пакет колготки. — Не хочу!

— Хочешь.

— Не хочу!

— Почему нет? Смотри какие они мягенькие, приятные, — увещевала она. Показала на грузовики на икрах.

— Никто в саду в них не ходит. Только девочки.

— Они просто ничего не понимают в моде.

— Все равно не буду. Они не для мальчиков.

— Я еще раз тебе говорю, они крутые и удобные. Папа в таких же в детский сад ходил.

Слава замотал головой, но вслух ничего не сказал, так как любые слова и действия отца были слишком весомыми, чтобы возражать вслух.

— А человека-паук?

— Что человек-паук?

— А он в чем по крышам прыгает?

Слава задумался.

— В штанах, — неуверенно произнес он.

— В джинсах, скажи. В колготках, конечно же.

Сын колебался.

— Я шортики положу. Если не приглядываться, будет казаться, что ты не в колготках, а в гольфах.

— Все они видят, — возразил он, уже один раз поддавшись на эту уловку.

— А ты скажи, что на тебе кальсоны.

— Кальсоны?

— Да, это не колготки.

Слава не согласился, но и не возразил, и колготки пошли в пакет вместе с шортами.

За дверью прошел муж и открыл в соседней в комнате шкаф с одеждой.

— Надевает штаны, папа уже позавтракал.

Соня сходила на кухню, поставила новую порцию в микроволновку и вернулась в коридор проводить мужа. Тот надевал куртку.

— Чё, сегодня я забираю Славку из сада?

— Да, не забудь, как ты это любишь делать. Ключи взял?

Он проверил в кармане ключи от машины. Из комнаты попрощаться выбежал сын. Он обнял папу и крепко прижался к нему. Семен оторвал его от себя и высоко поднял над полом.

— Слушайся Галину Михайловну, — сказал он сыну. — Хорошо?

— Хорошо.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Лизе передавай привет.

— Я ее больше не люблю. Я теперь люблю Машу.

— Ну хорошо, что не Пашу, — посмеялся отец и вернул Славу на пол.

— Маша хорошая, помогает мне рисовать.

— Верю, покажешь мне ее сегодня. А сейчас я ухожу. До вечера.

Он пожал Славе руку, поцеловал жену в щеку и прикрыл за собой дверь.

Мать отвела сына на кухню, поставила перед ним тарелку с макаронами и сосисками. Включила пятнадцатиминутные мультики на планшете. Слава вилкой ломал сосиску, не глядя дул на кусок и отправлял его в рот.

Соня достала из холодильника бутерброды и быстро съела их, запивая чаем. В ванной подвела глаза и нанесла нюдовый лак на губы. Вернулась в свою комнату, вечно темную, так как окна выходили не на солнечную сторону. Щелкнула выключателем. Брюки и блузка висели на вешалке вместе с бейджем, с которым накануне она впопыхах ушла с работы. Нейлоновые носки ждали на полу.

— Одевай рубашку, — сказала она, вернувшись на кухню. Слава, выключив планшет и сказав спасибо, пошел выполнять команду. Соня же, засучив рукава, наспех вымыла посуду.

Прошлась от кухни до зала, выключив и проверив все кроме коридора. Слава медленно и старательно завязывал шнурки на ботиночках. Соня успела надеть сапоги и накинуть куртку, а тот только справился с левой ногой. Правую она завязала ему сама.

— Все взял? — Сын кивнул. — Бэтмена будешь брать? — Замотал головой. — Ну пошли.

Она погасила свет и вышла в подъезд. Сын вызвал лифт и смирно ждал, когда она запрет дверь на оба ключа.

— Мам, давай ты на лифте, а я по лестнице, кто быстрее.

— Нет.

— Ну мам!

— Нет, — повторила она, убирая ключи в сумку.

— Почему!

— В лифте бабайка живет. Ты один поедешь, я вниз вперед тебя прибегу, двери откроются, а тебя — нет. Что я буду делать? Тебя даже дядя полицейский не найдет.

Кабина приехала, и мать подтолкнула упиравшегося сына внутрь.

Солнце только-только поднялось над горизонтом, и гигантским золотым оком смотрело на раскинувшиеся пригородные многоэтажки, подпирая густой желтой бровью низкое серое небо. Машины одна за другой выезжали со двора.

Соня посмотрела на часы.

— Давай на перегонки.

— И-и-и-и-и-и, — радостно закричал сын и побежал. Мама не отставала ни на шаг, как бы он ни старался, словно она играла с ним и на самом деле в любой момент могла обогнать его.

На полпути оба выбились из сил и до самого сада не могли отдышаться. В раздевалке переодевались трое детишек. Слава поздоровался с ними и открыл свой шкафчик с лягушонком на дверце. Соня кивнула мамам. Одна из них устала ждать и наказала сыну вести себя хорошо. Мальчик заревел, не желая ее отпускать.

На плач пришла воспитательница, высокая милая женщина. Отведя ревуна к остальным детям, она вернулась и отозвала Соню в сторонку. Она рассказала, что Слава, когда провинится, начинает себя бить кулаком по голове, креститься и просить у Бога прощения. Спросила, не в курсе ли Соня, откуда у него взялась такая привычка, ведь в саду он один, кто так поступает. Соня покраснела.

— Галина Михайловна, я вообще удивлена, что вы про Славу такое говорите. Мне кажется, это какая-то ошибка. Мы с мужем обязательно поговорим с ним дома и выясним откуда, он этого понабрался.

Они договорились держать друг друга в курсе, если подобное поведение повторится.

Соня подошла к переодевшемуся сыну и опустилась на корточки попрощаться с ним лицом к лицу. Тот видел ее разговор с Галиной Михайловной и виновато опустил голову. Воспитательница нависла над ними, словно надзиратель.

— Я пошла.

— Пока мам, — буркнул он и обнял ручками за шею.

— Ведите себя хорошо, — наказала она. Дома поговорим, хотела добавить она, но только улыбнулась и отпустила сына.

Слава побежал к остальным детям. Соня кивнула воспитательнице и пошла на остановку у выхода с территории детского сада. Маршрутка как всегда подъехала вперед автобуса.

— До метро.

Она отсыпала водителю сорок рублей и села к окну, думая, какой втык ей бы устроил муж, если бы сегодня он пошел провожать сына.

— Научила внука, — тихо прошипела она.

—

Артур закончил обрабатывать рисунок в Фотошопе, сохранил его и, прежде чем закрыть, пробежался еще раз. Вроде все в норме, а если и нет, издатель потом укажет. Из колонок заканчивала течь «Shine on you crazy diamond» и начиналась «Ticket to the moon». Он убавил и без того тихое звучание до конца и накрыл лицо руками, широко зевая. Комнате возвращались краски. Артур повернул голову влево к окну и сквозь пальцы посмотрел на золотую кайму на горизонте. Когда-то он мечтал заканчивать работу на рассвете, и вот желание сбылось, а никакой эйфории или хотя бы радости он не испытывал. Только приятно-меланхолическое чувство в груди. Очередной, погрязший в рутине, мечтатель — избитая история: даже как-то неловко переживать за подобное.

Он поднес кружку под настольную лампу — от кофе остался только запах. Артур откинул голову назад и, качая ее из стороны в сторону, размял шею. Сил не было никаких. Развалившись в кресле, он настучал письмо издателю, не забыв прикрепить готовые рисунки.

Справа под рукой в кроватке с решетчатыми стенками послышался детское хныканье: Нора проснулась. Наверное, из-за того, что он выключил психоделический рок, который она так любит. Артур встал и заглянул к дочке. Та лежала на спине, дергая ручками и ножками. Из открытого беззубого рта не выходило ни звука, словно она тонула в кристально чистотой воде. Он взял ее на руки и прижал к груди.

— Все хорошо, Нора.

Дикий рёв вырвался из детских легких.

— Ты точно станешь звездой, — сказал он и на пару секунду поднес подгузник к носу. Не пахло. Он принялся качать ее на руках. — Будешь подпевать? — спросил он и прибавил звук на колонке. В комнате разлилась «Kingdom of heaven».

Дочка начала затихать.

— Какой же у тебя прекрасный вкус, — сказал он ей. — Вся в папу.

Он приблизил лицо к монитору посмотреть время.

— Пойдем будим маму? — спросил он. — Пойдем? Пойдем.

Артур прошел в детскую, где на надувном матрасе спала Ника. Судя по дыханию, спала она крепко. Разметанные светлые волосы прятали ее лицо. Их квартира располагалась на двенадцатом этаже, первые лучи уже светили в окна и ночник можно было не включать. Он аккуратно лег рядом с женой. Малышка распласталась на его груди.

— Привет, — тихо произнес он.

Ника резко приподняла голову, убрала прядь с глаза и, убедившись, что рядом муж (словно мог быть кто-то другой), снова плюхнулась на подушку.

— Уже утро? — хрипло спросила она. Ее аккуратный маленький носик теперь выглядывал из-под волос.

— Да.

Она перевернулась на спину и ногами спихнула с себя одеяло. На ее гладком бедре красовался здоровенный георгин — работа Артура пятилетней давности.

— Как Нора? — спросил Ника, приоткрыв едва заметную щелочку для глаз.

— Хорошо. У тебя опять груди протекли.

Ника приподнялась и посмотрела на майку.

— Блядь. — Ее голова снова упала на подушку. — А, пофиг: все равно стирать. Ты когда кормил?

— Пару часов назад.

— Есть не хочет?

— Вроде нет.

— Как спала? Не капризничала?

— Не особо. Успел работу доделать.

— Ммм. Это мы хорошо придумали: поделить день и ночь.

— Мы?

Она улыбнулась, при этом ни одна морщинка не прорезала кожу в уголках ее глаз, а ведь ей было немного-немало тридцать.

— Я зубы почищу и заберу у тебя.

Она повернулась к ним на бок, поцеловала ребенка в головку и пошла умываться.

— А почему до сих пор соски протекают? — спросил он вслед.

— Потому что дырявые.

Артур улыбнулся и стал ждать, когда сможет вырубится часов на семь. На свете нет ничего лучше сна. Он снял резинку с волос и надел ее на запястье.

Нора тяжело дышала, и он сел, чтобы ей было легче. Затем встал и подошел к окну, показать дочке солнце, но на него она смотрела теми же глазами, как и на все остальное. Татуировка на шее отца и то больше привлекала ее внимание.

— Когда-нибудь ты придешь домой под утро, только потому, что подбила друзей встретить рассвет, — сказал он ей. — Я на это очень надеюсь. Но, — совсем другим голосом добавил он, — скорее всего ты, как и все сейчас, полюбишь русский рэп и неновые ночи.

На комоде зазвонил телефон. На экране высветился контакт заместителя Ники. Артур понес телефон в ванную. Жена встретила его на полпути.

— Лера, — сказал он.

— Алло. Что случилось?

Ника пошла на кухню, чтоб никто не стоял над душой. Артур остался на месте, качая ребенка и прислушиваясь к разговору, плохо доносившемуся через закрытую дверь.

— Судя по всему, на работе у мамы проблемы, — тихо сказал он дочери. Та удивленно посмотрела на него, словно подумала: «Пап, ты что, правда со мной болтаешь? Надеюсь, что нет, так как мне только четыре месяца и я не могу понять ничего из того, что ты мне говоришь.».

Ника перешла на крик — она всегда так делала, прежде чем дать четкий план действий. Так случилось и теперь.

— Перезвони мне, как переговоришь с ним, — сказала она выходя с кухни и одной рукой забрала ребенка. — Сразу! Поняла меня?

Она повесила трубку и взяла дочь обеими руками.

— Что? — спросил он.

— Ничего. Иди спи.

— Я могу еще посидеть с час, если тебе надо что-то срочно решить.

— Как я могу дома что-то решить?

— Мы это уже обсуждали.

— Раз так — иди на матрас.

— Хотя бы год с ребенком дома отсиди.

Ника не стала продолжать спор, потому что он был бессмысленный, потому что на руках у нее была Нора. Она ушла в их комнату, но только для того, чтобы оставить ребенка в кроватке и вернуться.

— Съезди на работу, — скорее приказала, нежели попросила она.

— Сейчас?

— Или с час посиди с Норой — съезжу я.

Одним часом она бы не обошлась, знал Артур.

— Я съезжу. Что надо?

— Точно? А то я могу…

— Оставайся с ребенком, я съезжу. Что надо?

— Забери у Леры папку.

— Что там? Документы? По почте их нельзя скинуть?

— Тебе что, сложно?

— Просто я не хочу убить час на поездку в центр только из-за того, что твоя попытка слинять на работу провалилась.

— Мне нужны эти документы.

Он развернулся и пошел в комнату переодеваться, на ходу собирая волосы в хвостик и надевая на них резинку.

Через три минуты он уже стоял в джинсах и косухе с молнией, ровно бегущей по правой стороне.

— Как подойдешь — позвони Лере, она вынесет на ресепшн.

— Ок.

— Спасибо, — сказала она, прежде чем отпустить.

— Все норм.

Артур включил музыку в наушниках и пошел вызывать лифт. Дожидаться, когда приедет кабина, она не стала, а поспешила вернуться к дочери.

Выйдя из подъезда, он пересек дорогу рядом, поднялся по ступеням и у турникетов понял, что забыл проездной. Надо было или возвращаться, или за сотку купить две поездки. Был еще третий вариант: как в молодости, перемахнуть через турникет и вскочить в закрывающиеся двери вагона — благо станция была наземная и платформа начиналась тут же, всего в трех метрах от него.

Артур неуверенно стал копаться в карманах косухи. Контроллер искоса глядела на него. Железнодорожные пути были не под навесом, и солнце светило сквозь широкие окна вагонов. Сердце стучало. Подмышки вспотели. Пошло объявление о том, что двери закрываются. Артур положили руки на вершины антизайцевых пирамид, напрягся и… остался на месте. Двери громко, словно с досады, захлопнулись, и поезд тронулся.

Артур сходил к кассе и честно, как и положено, как большинство, как унылая толпа вокруг, прошел через турникет на платформу.

Качаясь подошел поезд. Артур последним переступил порог в конце вагона.

В углах не оказалось сидений и, там, где он обычно садился, у противоположной стены от него стояла симпатичная девушка. В сантиметре от его лопаток захлопнулись двери. По хребту пробежал холодок. Артуру показалось, что он узнал девушку в углу.

—

Поезд тронулся и по нутру вагона поползли тени.

Это была она. Точно она. Он узнал ее, несмотря на… Сколько? Двадцать лет? Столько прошло с их последней встречи. А казалось, что это было в другой жизни. Она нисколько не изменилась. Повзрослела, конечно, но от этого она только похорошела.

Тем далеким летом, расставаясь, они обещали, что если встретятся, то уже никогда не расстанутся. Кто бы мог подумать, что это действительно случится.

И что теперь делать? Подойти и сказать привет? Она может и не помнит его. Или, что еще хуже, сделает вид, что не помнит. Наверное, лучше будет не ворошить прошлое, а оставить все как есть. С другой стороны, может их встреча — это судьба?

Артур протиснулся между пятью или шестью пассажирами и почти вплотную подошел к той, которую рассматривал на всем пути до следующей станции.

Она косо посмотрела на него и поспешно отвела взгляд.

— Привет, — сказал он. — Это я.

Она посмотрела на его лицо внимательнее и, не найдя ничего знакомого, снова отвела взгляд.

— Сонь, это я.

Она с немалым удивлением посмотрела на него, затем на свою грудь, на бейдж и все поняла. Она глубже сунула его под куртку и застегнула молнию до самой шеи.

— Ты меня не узнала? — улыбнулся он, но и немного расстроился.

— Молодой человек отстаньте от меня я вас не знаю у меня есть муж, — быстро, словно скороговоркой, проговорила она, не боясь, что их услышат.

Поезд вошел в тоннель, сгустив громыхание колес, спрятав вагоны от солнца.

— Я думал, что уже никогда не встречу тебя, — не унимался Артур. — Столько лет прошло. На Байкале, помнишь, ты и я, ночью, Doors.

— Я не была на Байкале. Вы ошиблись, — строго глядя на него, ответила она.

Он ее как будто не слышал.

— Мы же каждый вечер смотрели на закат. На то, как солнце алым светом растекалось на поверхности озера. Заплывали на лодке далеко от берега, ложились на дно и смотрели на звезды. Жгли костер на берегу.

Соня делала вид, что не слышит его.

— Знаешь, ты почти не изменилась. Я стоял, там у двери, и думал, что ты только похорошела. Как у тебя дела? Как твоя жизнь? Что нового? Чем занимаешься? Давно ли здесь? — Один за другим задавал он вопросы и, не дождавшись ответа, вдруг сказал: — Я уже перестал надеяться. Думал, что мы уже никогда не встретимся.

Поезд остановился, и Соня поспешила выйти. Артур пошел за ней, не отставая ни на шаг. Она прошла вдоль следующего вагона, зашла в него и встала в таком же углу.

— Прекратите, — потребовала она. — Я вас не знаю. Вы ошиблись.

— Сонь, почему ты так говоришь?

— Я не та Соня, за которую ты меня принимаешь, — грубо ответила она. — Отстань, или я закричу.

— Кричи.

С пару секунд они смотрели друг другу в глаза. Первая сдалась Соня. Она не стала кричать и привлекать внимание других пассажиров.

— Молодой человек, — спокойно начала она. — У меня есть муж. Мы много лет в браке. У меня есть сын. Семья. Вам ничего не светит. Я не стану с вами знакомиться. У вас тоже есть кольцо на пальце. Вам не стыдно подходить с ним к незнакомой женщине и знакомиться с ней?

— Дело в семье? — грустно спросил он. — Ты из-за этого боишься признать наше прошлое? Что стала той, над кем мы так смеялись?

— Нет, это просто невыносимо, — начала терять терпение она. — А где ты сам был? Где ты был, когда твоя Соня была одна? Когда ей сделали предложение? Когда она хотела уйти от мужа? Когда смирилась, притиралась, терпела, привыкла, изменилась? — Последнее она произнесла с каким-то внутренним надрывом. — Где? Где ты все это время был? Ты искал ее? Она — искала, постоянно, в толпе, даже в день свадьбы, среди гостей. А тебя не было. Так чего ты теперь бесишься?

— Я просто жил. — Все, что он мог сказать в свое оправдание. — Еще не поздно.

Поезд вышел из тоннеля. Солнце ворвалось внутрь вагонов. Он увидел, что ее глаза блестят. Видимо, он только расстроил ее тем, что подошел. Нужно было оставить прошлое в прошлом.

— Извините, — едва слышно сказал он. — Я обознался.

Он пошел от нее, но она схватила его за руку.

— Артур. — Она уверенно назвала его имя, словно знала его всегда. Его мгновенно переполнили и удивление, и безумная радость. Он повернулся к ней и взял ее руки в свои.

— Увези меня, — вдруг выпалила Соня. — Прошу тебя. Он уезжает через месяц, — заговорщицки поведала она, — к матери в Тулу. Мы можем сбежать. Ты только все подготовь?

Артур почувствовал страх, похожий на тот, который испытал, когда собирался перемахнуть через турникет, — на этот раз он ему не поддался.

— Подготовлю, — твердо обещал ей он.

У нее закружилась голова от его ответа. И она со всей страстью поцеловала его.

— Помнишь, — оторвавшись от него, сказала она со счастливой улыбкой, — как мы на чердаке с Кириллом и Любкой гадали на картах и вызывали матного гномика?

— Помню. — Он действительно помнил. Кирилл и Люба стояли перед ним, словно он видел их вчера. Мог даже пересчитать все веснушки на лице Любы и шрамы на пальцах Кирилла. — А помнишь, — в свою очередь окунулся в прошлое Артур, — как я сыграл песню на гитаре, а тебе она так понравилась, что ты не поверила, что это я ее сочинил.

Она смехом подтвердила, что все хорошо помнит.

— Там-та-тара-там…

— Парам-парам, — подхватил он, — она самая.

Соня протянул руку к его шее и погладила на ней татуировку: бабочку с его именем на крыльях.

Солнце поднималось над городом, высвечивая, что до этого скрывалось в тени. Поезд, набрав ход, с головы состава вновь нырял в черноту тоннеля. Артур и Соня продолжали глядеть друг на другу в глаза. Они никогда не были на Байкале. До сегодняшнего утра они даже не были знакомы.