Бесплатный фрагмент - Некрополис

Некрополис

1

Войтов проходил по сумрачному вестибюлю с высоким темным сводчатым потолком, который подпирали колонны из черного мрамора. В руке Игорь Антонович держал папку-буклет с красочными глянцевыми фотографиями образцов продукции и длинным перечнем цен. Прислушиваясь к тревожному эху своих торопливых шагов, Войтов невольно вспомнил: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

— Войтов! — Словно выстрел в спину грохнул резкий гнусавый голос, обрывая дробное эхо шагов. — Погоди-ка…

Споткнувшись на ровном и гладком месте, Игорь Антонович побледнел и напрягся.

К нему подошел Захар Никанорович Карп. Он выглядел как брахман. На нем была темная мантия с капюшоном. На смуглом от искусственного загара, обрюзгшем, оплывшем лице между выпуклыми надбровными дугами чернела похожая на тилаку жирная точка. Это точка была налобным знаком различия так же, как погон — наплечным, и означала, что Карп — высокое должностное лицо. А во лбу горит звезда… генеральская.

— Что у тебя с планом? — Спросил Карп.

— Да, так. — С тоскою ответил Войтов.

Карп с хмурым недоумением уставился на него. Игорю Антоновичу стало не по себе. По спине пробежали ледяные мурашки. Он невольно поежился. С натужной улыбкой Войтов принялся торопливо и сбивчиво оправдываться.

— Ты мне зубы не заговаривай, — резко оборвал Карп. — Почему продажи упали?

Я постараюсь их поднять. — Войтов судорожно стиснул папку в руке. — Это все лишь…

— Стараться будешь сидя на унитазе или в кровати с женой. — Опять перебил Карп, гнусаво закипая. А здесь надо работу работать и дело делать. Рогом землю рыть. Надо продажи наращивать.

— Наращу. — Подняв плечи, и весь как-то ужавшись, Войтов вытянулся в струнку.

— Смотри, не разочаруй Его. — Карп закатил глаза к сумрачному потолку со стрельчатыми сводами.

— Не разочарую. — Заверил Войтов.

— Он этого очень не любит. Ты же знаешь, что происходит с теми, кто Его обламывает?

Нервно сглотнув, Войтов кивнул.

— Ничего хорошего.

— Вот именно: ничего хорошего. Иди, работай.

— Иду.

— И чтобы больше никаких падений.

— Я поста… — Войтов осекся от жесткого ледяного взгляда Карпа. — Продажи поднимутся. — Поправился он.

Карп величаво кивнул. Его взгляд смягчился и потеплел.

— Мужик сказал, мужик сделал?

— Мужик сказал, мужик сделал. — По-военному отчеканил Войтов.

Покинув здание, Войтов пересек пустую площадку, покрытую черной тротуарной плиткой и обнесенную высоким черным железным забором. Выйдя через кованые ажурные ворота, он обернулся и бросил взгляд на черную вывеску

На ней ярко-желтыми похожими на иероглифы буквами плотным египетским шрифтом было написано:

«Осирис.

Ритуальная компания.

Телефон…»

В простом для запоминания десятизначном номере телефона через одну цифру стояли семерки.

Войтов вздохнул, сел в «Рено Логан», завел его, развернулся на парковке и уехал.

На заднем стекле мозолила глаза наклейка:

«Осирис.

Весь спектр ритуальных услуг.

Не разочаруем.

Телефон…»

2

Данилова разбудил заунывный вой собаки за темным окном. Илья Петрович вспомнил о раскосмаченных плакальщицах на похоронах его шляпницы. Они, точно в трансе покачиваясь, с отчаянным надрывом выли и, закатив глаза к потолку, лопотали молитвы. Тогда на прикроватной тумбочке тускло и тревожно горели свечи. На озаренном потолке и стенах судорожно подергивались тени…

Теперь… Данилов вздохнул. Теперь на тумбочке остались следы от воска, похожие на застывшие слезы. Надо бы их соскоблить с глаз долой. Да все как-то руки не доходят.

Оторвавшись от подушки, он посмотрел на старый механический будильник на прикроватной тумбочке. Полчаса третьего. Он зажег ночник и невольно бросил косой взгляд на пугающе пустую половину кровати. Он почему-то боялся, что однажды во сне нарушит невидимую разграничительную линию и проснется на половине шляпницы. Надо бы односпальную кровать купить. Но не в ближайшее время. А как-нибудь потом. Ведь односпальная кровать еще сильнее нарушит привычный порядок вещей. А этого Илье Петровичу хотелось меньше всего. Особенно сейчас, когда и так все изменилось дальше и страшнее некуда.

Он тяжело поднялся с кровати, подошел к комоду, на котором стояла большая фотография в черной рамке. Жена улыбалась. А вот ему было не до улыбок. Нынче, присно и во веки веков. Захотелось завыть, расплакаться навзрыд, уподобившись растрепанным плакальщицам. Горло сжало, захлестнуло. Данилов стал задыхаться. Схватив матовую фотографию, он принялся заскорузлым ногтем указательного пальца с ожесточением соскабливать глубокие темно-карие глаза с «гусиными лапками» в уголках, тонкий длинный веснушчатый нос, бледные губы, темно-рыжие короткие локоны, высокий узкий лоб, слегка обвисшие щеки, пигментное пятно на левой скуле, черные широкие брови, округлый мягкий подбородок… Илья Петрович словно стирал защитный слой с билета моментальной лотереи. Собака продолжала тоскливо выть. Под грязным желтым ногтем с темной каймой исчезали тонкие неправильные милые черты. Данилову становилось все легче дышать, его отпускало, не смотря на то, что усиливались и разгорались стыд и вина. Илья Петрович почувствовал себя озабоченным подростком, который, запершись в туалете и пожирая глазами разворот «Плэйбоя», гоняет шкурку.

Так же как в билете моментальной лотереи под стертым защитным слоем появляется выигрыш, так под соскобленным с фотографии лицом жены проступила зеленая морда.

Сон оборвала Марина Михайловна, точно так же как она обрывала Данилова, не дослушав и недопоняв его. Если конечно, она вообще слушала и понимала Илью Петровича. Жена могла говорить безостановочно, заменяя собой радио и телевизор. Данилова вполне это устраивало. В отличие от веселой говоруньи жены он был закоренелый угрюмый молчун. Все время думал, думал какая разница и черт знает о чем.

Но иногда она доставала, ее голос давил на барабанные перепонки, звенел в голове, и Данилова подмывало крикнуть ей в лицо: «Заткнись!» Но он продолжал терпеливо ждать, когда она сама устанет молоть языком и выключиться, как радио или телевизор.

— Илья! — Из кухни позвала Марина. Сев на край кровати, Илья Петрович надел шлепанцы, поднялся и, позевывая, пошлепал на кухню.

Жена суетилась у плиты, на которой булькала большая кастрюля. По радио завывал Лепс. За окном ему вторила собака. На кухне густо пахло щами. И с чего он взял, что жены не стало? Вот же она…

— Что? — Спросил Илья Петрович.

— А ну-ка попробуй, — не обернувшись, сказала жена и кивнула на кастрюлю.

Открыв выдвижной ящик тумбочки, он вынул из лотка столовую ложку, подошел к плите и наклонился над кастрюлей. В наваристых щах плавало что-то округлое похожее на кочан. Приглядевшись, Илья Петрович содрогнулся и захолонул.

Из кастрюли ему улыбалась голова Марины. Лицо у жены было как на фотографии в черной рамке. Марина как будто говорила ему: «Все здесь будем».

— Ну, как? — Раздался веселый голос позади.

Обернувшись, Данилов увидел то же самое лицо, которое проступило на соскобленной траурной фотографии. Илье Петровичу криво улыбалась одетая как шляпница мумия.

— Что скажешь? — Спросила она.

Данилов закричал и вроде бы, в самом деле, проснулся.

3

Свернувшаяся калачиком на пустой половине кровати кошка испуганно мяукнула и, спрыгнув на пол, шмыгнула в коридор. Левая рука приминала подушку жены. Илья Петрович отдернул руку и смутился, покраснел от обжигающего стыда. Он словно боялся испачкаться, подцепить заразу или проклятие.

А что если призрак шляпницы лежит на той половине кровати и, впившись в него глазами, криво усмехается? Илья Петрович подозрительно посмотрел туда. Подушка морщилась, а пододеяльник ухмылялся загнутым уголком. Слегка дрожащая рука нерешительно потянулась к подушке шляпницы, замерла, потом все-таки коснулась ее и разгладила.

За окном надрывалась собака. Она когда-нибудь заткнется? От тупой боли заныло правое плечо. Будь проклята работа упаковщиком. Илья Петрович уже давно собирался уволиться. Но… Но ему было трудно и даже страшно сделать это. Так же как поменять город или хотя бы кровать.

На будильнике — без четверти три. Данилов взял с комода фото в золотистой рамке. Жена виновато улыбалась, словно зная все наперед. Так и хочется стереть улыбку со снимка и из памяти. Илья Петрович провел ногтем по стеклу рамки. С кривой усмешкой покачал головой и вернул фотографию на комод.

Оставив дверь туалета приоткрытой, он небрежно отлил, обрызгивая сиденье унитаза и с досадой глядя на грязный кошачий лоток. Буся была уже четвертой и оказалась последней кошкой жены.

Время от времени шляпница брала кошек на передержку…

— Только не выкидывай ее на улицу, когда меня не… — Осекшись, жена поморщилась, губы и подбородок задрожали. — Когда я… — она всхлипнула.

Да. Уходить она боялась. И хотя церковь она обходила стороной, даже нательного крестика не носила, а постилась только потому, чтобы похудеть, но перед самым уходом она причастилась.

— И богу приятно, и для здоровья полезно, — приговаривала она, ставя на стол что-нибудь постное унылое вроде картофельного салата со щавелем, супа с перловкой и фасолью, лукового супа, чечевичной похлебки, риса со шпинатом, кабачковых котлет…

Ну, ладно сама себя голодом изводит, но он тут при чем?

— Притом. — Осаживала она. — Тебе тоже надо заняться собой и привести себя в порядок… И хватит ворчать с постным видом. На тебя не угодишь.

— На меня не угодишь, — сказал Илья Петрович сам себе и нажал на кнопку бачка. Вода бурно зашумела, завыла, смолкла.

Как с чечевичной похлебкой, сельдереем, свекольной ботвой или судьбой Данилов смирился с кошкой, которая выводила из себя и доставала. Особенно в первые дни после ухода шляпницы. И особенно громко, тоскливо и страшно ночью она мяукала, выла, голосила. Звала. Но хозяйка не отзывалась.

— Заткнись! А то выброшу на улицу. И без тебя тошно. — Срывался Илья Петрович.

Буся замолкала. А через пять минут опять… Выворачивала душу. Ему тоже хотелось заголосить и выбросить себя из дома. Человек и кошка превратились в два никому, даже самим себе, не нужных существа.

Илья Петрович стал подпаивать кошку настойкой валерьянки. Ночные концерты прекратились. Но желание вышвырнуть себя из дома осталось.

4

Вернувшись в постель, Данилов стал ждать звонка… Будильник задребезжал, и Данилов поднялся. Собака за окном смолкла.

Одевшись, Илья Петрович подошел к серому окну. О крышу соседнего дома терлись похожие на войлочную набивку облака. Свет уличного фонаря растекался в тумане, как желток на сковороде. Какое утро! То ли чай выпить, то ли податься к шляпнице.

Шаркая и шлепая, Данилов прошел на кухню и, открыв холодильник, взял с боковой полки початую два дня назад упаковку «Вискаса». Тотчас, как холодильник, заурчала кошка и стала тереться о лодыжку. Илья Петрович выдавил из пакетика в кошачью пластиковую миску остатки паштета с говядиной и печенью. Буся понюхала паштет и, разочарованно муркнув, отошла от миски. У двери кошка села на задние лапы и, замерев, уставилась на Данилова.

Вскипятив воду в электрическом чайнике, Илья Петрович выпил черный чай с бергамотом в пакетике «Принцесса Нури», съел хрустящий хлебец с плавленым сыром «Дружба». И все казалось: вот сейчас на кухню зайдет шляпница и заговорит как заведенная. Как конфетти осыплет словами. Но, увы… Ее все не было. Уже не было.

Пришлось включить радио:

— Вы устали от нищеты? Ваша жизнь — сплошной облом? Вы несчастны и разочарованы? Вам уже ничего не светит кроме боли и страдания? Вы не живете, а выживаете? Ваша жизнь не стоит и ломаного гроша? Вам и за миллион темных тяжелых горбатых лет не заработать столько, сколько загребает за одну минуту баловень Мамона Безос? Вы отчаялись? Погрязли в унынии? Впали в ничтожество? Вы пропащий никчемный человек? Не беда! Мы избавим вас от незавидной участи. У нас только легкие и безболезненные способы ухода! Вы даже не заметите этого. Вы будете приятно удивлены, как легко и просто вы окажитесь на том свете. Многоканальный телефон… Мы ждем вас. Студентам и пенсионерам предоставляется скидка. — С восторженным умилением просюсюкал женский голос.

И тотчас торопливый и неразборчивый, похожий на мелкий шрифт в кредитном договоре, голос предупредил:

— Не является публичной офертой. Имеются противопоказания. Посоветуйтесь с врачом.

Передернувшись, Данилов выключил радио. Нет. Это не жена. Когда она говорила, то так не коробило.

Он взглянул на круглые плоские, похожие на желтый блин, часы на стене. Длинная стрелка подрагивала на цифре семь. Короткая стрелка замерла между восьмеркой и девяткой. Без двадцати пяти девять. Это было не то время, когда даже сломанные часы не врут. Это было время, когда ушла шляпница…

Несмотря на уже третью новую батарейку, часы доходили до тридцати пяти минут девятого и останавливались. Как вкопанные. Поначалу это обескураживало и раздражало. Но потом Илья Петрович махнул на упрямые часы рукой. Ведь они показывали точное безвременье, в котором оказался Илья Петрович. А вот часы на смартфоне и механический будильник на прикроватной тумбочке безбожно врали.

— Может быть, может быть… — Сказал сам себе Илья Петрович, открывая входную дверь. Кошка попыталась прошмыгнуть на площадку. — Вот зараза. — Данилов ногой оттолкнул кошку от порога. Обиженно мяукнув, она села у платяного шкафа и желтыми глазами уставилась на Илью Петровича.

5

Выйдя из квартиры, Данилов прижался плечом к двери и запер ее на верхний и нижний замок, ключами извлекая из них скрежет и хруст. Спустившись по лестнице на два этажа, он спохватился о дверной ручке

— Что тебя. — Буркнул он и, вернувшись на шестой этаж, подергал ее.

Этот дверной ритуал появился совсем недавно.

А ведь раньше Данилову было все равно, и он часто впопыхах забывал запереть дверь. Шляпница ругала его за это. А еще — за обрызганное сиденье унитаза, которое он забывал поднять. За грязную тарелку, которую он забывал убрать со стола в раковину. За телевизор, который он забывал выключить перед сном. Или за что там еще…

А забывал он закрывать дверь, потому что жена была весь день дома, создавая головные уборы, одежду. Она была мастерицей от бога.

На его недоуменный вопрос, почему она до сих пор не в столице, шляпница виновато улыбалась: «Ну, вот еще. А что я там забыла? Мне и здесь неплохо».

А теперь, заперев дверь на два замка, он перепроверяет, подергивая дверную ручку. Он словно боялся, что кто-то, как Буся, попытается вырваться из квартиры…

Илья Петрович сел в пятнадцатилетнюю Киа-Рио и, затаив дыхание, осторожно повернул ключ в замке зажигания. Седан зафырчал, захрипел, по-стариковски пытаясь откашляться… и заглох. Данилов чертыхнулся.

Вторая попытка. Машина очнулась, зарокотала неровно и сбивчиво. Тихо ноя, подвывая и скрежеща, словно жалуясь, Киа тронулась с места.

«Ей давно уже пора на свалку», — подумал Илья Петрович.

— Так же как и мне, — пробормотал он.

6

Улицы наводняла невеселая реклама. Наперебой предлагали свои услуги ритуальщики и похоронщики, плакальщицы и похоронные танцоры, посмертные визажисты и посланники смерти, некроманты и медиумы, сочинители некрологов, эпитафий, утешений и траурных маршей, гробоносцы и носильщики траурной мантии, траурные хоры и похоронные оркестры, факельщики и священники, некроманты и медиумы, эфтанологи и воскресители.

Приглашали к себе морги и крематории, колумбарии и многоярусные кладбища.

В глаза лезла реклама криоконсервации и космических ритуальных услуг, поминальных обедов и траурных поездов, посмертных масок и надгробных памятников, траурных митингов, траурных колец и гробовых портретов.

На поверхности крутящейся трехгранной призмы:

«Проводим ритуальные обеды. Недорого».

Рекламный щит:

«Memento more! Вы думаете о смерти! Мы думаем о вас!»

На автобусной остановке:

«Весь комплекс ритуальных услуг. Тактично, ненавязчиво, по разумным ценам».

Глобус по экватору опоясывал баннер:

«Оперативно доставим тело усопшего в любую точку земного шара, а так же на околоземную орбиту».

На световой панели:

«Соболезнуя, делаю свое дело. Харон»

Неподалеку от перекрестка и торгового центра «Вознесенский», облепленного все той же пестрой невеселой рекламой, образовался затор. Затихающее движение транспортного потока напоминало предсмертную агонию. Покусывая губы, Илья Петрович нервно поглядывал на часы на приборной панели. Он отчаянно опаздывал и ругал себя. На кой ляд он ждал будильника, глядя в потолок и про себя подвывая собаке во дворе?

Донеслась мелодия, начиненная барабанной дробью. Что такое? Карнавал что ли? Машины замигали поворотниками и стали суетливо перестраиваться, освобождая середину дороги. Громадный черный внедорожник «Лексус», за рулем которого сидела маленькая худая девушка с костлявым профилем и в черной бейсболке, пропустил Илью Петровича. Данилов благодарно помигал «Лексусу» аварийкой и прижался к правой обочине.

На середину дороги выплеснулась похоронная процессия. Четыре темнокожих рослых человека в белых костюмах, в черных туфлях и очках несли покрытый яркими искусственными цветами белый гроб и синхронно танцевали. За гробом шел плотный человек с бумбоксом на плече и подергивался от кислотного джаза. За бумбоксом, покачивая в танце широкими бедрами, следовала, одетая как цыганка пестро и ярко, полная женщина с разноцветными вплетенными в дреды лентами и раскидывала конфетти.

Охваченная танцевальной лихорадкой, судорожно и мимо ритма кивала и изгибалась смуглая с пухлыми бледными губами девочка-подросток, в бардовой толстовке, с капюшоном на голове и мишурой на плечах. Она криво и натужно улыбалась, а на щеках поблескивали слезы. Обернувшись, девочка взорвала новогоднюю хлопушку. Разноцветный бумажный дождь осыпал танцующую процессию, которая вскрикивала и взмахивала руками.

А на прощании со шляпницей все было тихо и просто до убожества. Без вывертов, которые назойливо предлагал моложавый энергичный щекастый ритуальщик. Он подрабатывал в агентстве праздников организатором корпоративов, свадеб и дней рождений. Но пасынок настоял на консервативных похоронах по социальной цене. Потерявшему и потерянному Илье Петровичу было все равно.

Тот день превратил его в сомнамбулу. Плотная удушливая пелена кошмара, как кривое зеркало, искажала и корежила происходящее до карикатуры, до причуд Гойи. В узком вытянутом ящике лежало жалкое сморщенное усохшее подобие шляпницы… Вернувшись вечером домой, Илья Петрович машинально прошел на кухню, упал на стул и стал рассеянно ждать, когда на столе появится чечевичная похлебка. А потом он опомнился; словно проснувшись, растерянно огляделся и тихо беспомощно заплакал… Дни потянулись с монотонностью тюремного заключения и транспортной ленты упаковочного цеха.

Глядя на танцующую процессию, Данилову стало не по себе, он поспешно отвернулся и уехал

7

Но мелодия увязалась за Даниловым. Кислотная мелодия преследовала всю дорогу, просочилась на фабрику, растворилась в сердитых словах Фаустовой, которая пробрала за опоздание.

— Ты, Илья, совсем берега потерял.

— Извините, Наталья Николаевна. Пробка. Похороны.

Так сложилось, что она бросала ему небрежное «ты», а он осторожно и деликатно обращался к ней на «вы», хотя они были примерно одного возраста и к тому же давно знакомы.

Мелодия доставала и на конвейере в цеху… Настырная мелодия пыталась из разговора в подсобке с Мережковским сварганить речитатив. С неряшливой бородой и хмурыми бровями Казимир Григорьевич курил крепкую пахучую самокрутку и, как детективный роман, глотал «Историю западной философии».

— Зачем человек… уходит? — Отвлек Данилов.

Оторвавшись от Бертрана Рассела, Мережковский вскинул недоуменный взгляд на унылого Данилова и, выпустив из широких ноздрей сизый дым, посмотрел в узкое окно. За окном одиноко торчал обкорнатый похожий на мученика на закате Римской империи тополь.

— Человек рождается, живет… и уходит.

— И это все?

— Увы. — Кривая усмешка утонула в бороде.

— Должно быть что-то еще. — Данилов бросил тоскливый взгляд в окно. Тополь с немой мольбою тянул к Илье Петровичу искривленные дрожащие ветки и сучья.

— Ну, еще человек трахается в прямом и переносном смысле. Но потом все равно умирает.

Данилов затянулся и закашлялся.

— Ты же десять лет не курил. — Сказал Мережковский

— А теперь вот развязал.

— Это регрессия.

Данилов молча пожал плечами. Поморщившись, Илья Петрович потер занывшее плечо. Макаронная фабрика заклеймила артритом правого плечевого сустава. Конечно, надо увольняться. Иначе останешься без руки. Но кому он нужен, когда до пенсии рукой подать? Возраст не тот, чтобы дергаться. Он — та же стигма, метка черная.

8

Вернувшись к себе в восьмом часу вечера, Илья Петрович поспешно избавился от гнетущей пугающей тишины. Наперебой зашумели радио и телевизор. Из чеснока, помидора, ветчины и четырех желтков сделал омлет. Щедро насыпал сухого корма в кошачью миску. Буся понюхала подушечки с говяжьим паштетом и отошла в сторону.

— Чего ж тебе надо? А?

Она тихо ответила. Но Данилов ее не понял.

За омлет Илья Петрович принялся с отвращением. Чего же ему надо? А?

— Вернем с того света. Недорого. — Вкрадчиво улыбнулся женский голос.

И после невеселой местной рекламы «Русское радио» запело: «И ты ушла, и не сказала — я скоро вернусь…». Передернувшись, Данилов переключился на «Авторадио». А там подкатило: «Ты ушла рано утром, чуть позже шести». « Наше радио» выдало: «Ну, зачем же ты ушла, ты ушла, куда же ты ушла, ты ушла». «Русской волна» принесла: « Ты ушла, оставив след за собой, и теперь ты стала яркой звездой». А «Ретро ФМ» вспомнило: «А ты опять сегодня не пришла».

Между тем на плоском настенном экране с иконкой выключенного звука в левом углу, словно фарш из мясорубки, вылезали из могил мертвецы и, пошатываясь, брели, куда мутные белесые глаза глядели… На другом канале показывали «Вы не знаете Джека» с Аль Пачино в роли Кеворкяна. Илья Петрович рассеянно стал нажимать на пульт: «Смерть ей к лицу», «Элвис и Анабель», «Медовый месяц Камиллы», «Степфордские жены», «Самоубийцы: история любви»… Данилов обреченно вздохнул и вернулся к «Ночи живых мертвецов». Пусть себе молча оживают на немом экране. А разноголосое радио пусть себе горланит: «Так уж бывает, так уж выходит, кто-то теряет…» Все лучше, чем тишина. При говорливой шляпнице он мечтал о ней, а без шляпницы тишина пугала.

— Бойтесь исполнения своих желаний. — Сказал Илья Петрович сам себе.

Убравшись на кухне, он доплелся до комнаты и, упав в кресло, принялся пультом переключать каналы. Ужасы, ужасы, ужасы. «Пункт назначения», «Жизнь за гранью», «Коматозники». Невеселую рекламу прерывали невеселые фильмы. Ненадолго.

Выпить что ли? С поминок осталось полусухое. На кухне он погладил спавшую калачиком на стуле кошку и вынул из кухонной тумбочки крымское Каберне Совиньон. В выдвижном ящике за половником спрятался штопор. Жесткое вино отдавало пластиком и поминками. В гостиной, с трудом осилив с четверть стакана, Илья Петрович опять принялся терзать пульт телевизора. «Ночь живых мертвецов», «Рассвет мертвецов», «День мертвецов», «Сумерки Мертвецов». Илья Петрович почувствовал себя среди своих и на своем месте. Вечер мертвеца с бутылкой Каберне и пультом. С виду ханыги и доходяги они вырастали из мутной воды и выбирались на берег. А один из них смахивал на Мережковского. Человек приходит, трахается и уходит. Жизнь — это смертельная болезнь, которая передается половым путем. Мережковский искрился скучными афоризмами; зарос окаменевшими мертвыми словами.

На часах над комнатной дверью тридцать пять минут мертвятого. Пора закругляться и отходить. «Человек создан для счастья», — уверяет Короленко. «На свете счастья нет», — возражает Пушкин. «Подожди немного, отойдешь и ты», — утешает Лермонтов.

Данилов нажал на пульт. На экране задыхалась и хрипела шляпница. С искривленным от судороги лицом и полуоткрытыми ртом она лежала навзничь на кровати. Туман застилал глаза. Она уходила. Она уже была так далеко, что уже никого не видела и ничего не помнила. «Вернись!» — Хотелось крикнуть вдогонку. Но голос упал до квохтанья, которое растоптал звонок в дверь.

Данилов тотчас проснулся в слезах. Спросонья неловкой ватной рукой смахнул с подлокотника кресла стакан. На ковре расплылось красное пятно. На экране угрюмые мертвецы поднимались на взгорок.

Надрывно мяукая, Буся нетерпеливо царапала входную дверь, словно снаружи был кто-то, кого она долго ждала. Данилов отпер входную дверь. Никого. Скользнув в щель, кошка выскочила на площадку.

— Куда!

Кошка исчезла на лестнице. Серой тенью опрометью — вниз.

— Ну и черт с тобой! — С ожесточением пробормотал Данилов. И тут же вспомнил: « Только не выкидывай ее». Но ведь она сама удрала. Сделала лапы. Не виноватый он.

Из живых в квартире остались только мертвецы, да и те на экране. Одна ушла, другая убежала. Все его бросили… Комната ощетинилась вещами, ее очертания обострились и ввалились. Стянувшись, комната съежилась, похолодела и умерла. Стала склепом… Быстро собравшись, Илья Петрович выскочил за дверь.

9

Спустившись по лестнице, он вышел из подъезда и огляделся. Кошка сидела поодаль на тротуаре и выжидающе смотрела на Данилова.

— А ну вернись! — Потребовал он.

Мяукнув, кошка исчезла за углом. Данилов поспешил за ней.

Кошка зарысила по проулку, где торговали венками, покрывалами и подушками для гроба, траурными лентами, одеждой и обувью для покойного, а так же изготавливали фото на памятники. С фотокерамики на Данилова уставились серые, пропыленные временем лица. Кошка завернула в другой проулок.

Илья Петрович все пытался образумить и остановить ее. Он умолял, ругал и проклинал. Но ей было хоть бы хны. Она пропускала его слова мимо торчащих ушей. Вся в свою хозяйку. Кошка останавливалась и, присев на задние лапы, ждала, когда Данилов приблизиться, а потом срывалась с места. Да плевать на нее. Вернусь к себе и допью Каберне. Слава богу, сегодня выходной. Но Илья Петрович, словно привязанный, продолжал следовать за кошкой.

Кошка добежала до одноэтажного здания. На фасаде светилась электронная вывеска « Лазарь Четверодневный». «Л» выглядела как вышедший вон мертвец. Ниже бежала строка: «Еще не вечер! Пенсионерам предоставляются скидки». Кошка присела перед автоматическими дверьми и, задрав голову, мяукнула. Двери бесшумно раздвинулись, и кошка прошмыгнула внутрь. Выходя вон, сутулый костлявый человек в похоронном костюме, недоуменно покосился на кошку. Остановите ее! Хотел крикнуть Данилов черному двубортному пиджаку. Но лишь тихо выругался и последовал за кошкой.

В сумрачном вестибюле за столом сидел спиной к темному окну плотный обритый под зека охранник в голубой рубашке и с мечтательной улыбкой читал большую черную книгу, похожую на Библию. Со стен безмолвно кричали постеры похожие на советские агитационные плакаты: «Нищие благовествуют и мертвые воскресают». «И мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся». «Встань спящий и воскресни из мертвых». Металлические стойки обросли рекламными буклетами и открытками.

Миновав вслед за кошкой турникет, Илья Петрович оказался в длинном узком коридоре. Дверь справа порывисто зевнула и проглотила кошку.

Бледный с впалыми щеками пучеглазый похожий на ожившего мертвеца человек скривил полные губы в удивленной улыбке:

— Ты смотри, какая шустрая.

— Только уж больно худая. — Весело отозвался из кабинета женский голос. — Тебя голодом морят что ли?

Кошка жалобно мяукнула.

— Проходите, — пучеглазый посторонился.

Данилов вошел в кабинет. Дверь закрылась.

10

За столом сидела молодая светлоглазая женщина и светилась улыбкой. Она была похожа на ангела. На краю стола в углу чернела прямоугольная табличка, на которой золотистым готическим шрифтом было написано:

«Марина Игоревна Чайка

менеджер-консультант»

— Серебристая русская, — сказала Чайка, гладя мурчащую кошку. Данилов недоуменно скривил губы. — А вы разве не знали?

Данилов пожал плечами:

— Это кошка жены.

— У нее хороший вкус.

— Она умерла.

Отдернув руку и отстранившись от кошки, Чайка всмотрелась в желтые глаза:

— Гм… А выглядит, как живая. Класс.

— Жена умерла. — Голос Данилова дрогнул.

— Извините. Что-то я под вечер туплю. — Женщина виновато улыбнулась.

— Это вы извините. — Данилов хотел забрать кошку.

Кошка вцепилась когтями в серую кофточку.

— Не хочет. — Чайка грустно улыбнулась.

— Тоскует. Все ждет, когда вернется хозяйка. И мне…

— Кошка неспроста здесь оказалась. — Долгий многозначительный взгляд Чайки обжег холодом, пробрал до костей. По коже побежал мороз. Ангел обернулся снежной королевой. Или того хлеще.

Данилов вопросительно посмотрел в светлые глаза Чайки, а потом заглянул в желтоватые как спелый крыжовник глаза кошки, которая тихо урчала в руках женщины. Вспомнив черно-белую ночь от Джорджа Ромеро, Данилов передернулся.

— Это не для меня. — Схватив кошку, он пошел прочь.

— Встань, спящий. Лучше сделать и пожалеть, чем жалеть о том, чего не сделал. — Остановил в двери голос Чайки. Обернувшись, Илья Петрович растерянно посмотрел на женщину. — Она проснется и ваш кошмар закончится. Все будет, как было.

Данилов судорожно прижал кошку к груди, словно пытаясь придушить. Кошка сдавленно мяукнула и царапнула по сердцу.

Илья Петрович закрыл дверь и вернулся за стол.

11

— Когда это случилось?

— Шестого августа.

— Месяц назад. Замечательно. — Худые пальцы Чайки пробежались по клавиатуре, извлекая из них костяной звук.

Осенней листвой посыпались сухие короткие вопросы. Клавиши точили голову. Их клацанье торопливо взращивало теменную боль.

— Как вы? — Оторвавшись от монитора, Чайка улыбнулась Данилову.

— Вроде еще живой. — Ответил он с вымученной улыбкой.

— Тогда продолжим.

«Как будто покупаю в рассрочку телевизор», — рассеянно прошелестело в голове Данилова, который стал подписывать ворох бумаг. Разрешение на обработку персональных данных, на эксгумацию, на использование тела в рамках проекта «Лазарь Четырехдневный»… Илья Петрович слышал, но не слушал, смотрел, но не видел Чайку. Он превратился в сомнамбулу, как в тот день, который он прожил в чаду сумбура. И как тогда ему стало все безразлично.

Он попытался встряхнуться и прийти в себя:

— А гарантия? — И тотчас вспомнил, что уже спрашивал об этом.

Чайка с терпеливой улыбкой ответила:

— Четверть века. Раньше было пять.

— А что изменилось? — И это он вроде бы говорил. Что с ним? Дежавю? Или это сон?

— Все течет и ничто не стоит на месте. В том числе и технология.

Рассрочка платежа на три года. Это было по карману. Если что, возьму кредит. Паспорт и банковская карточка были с собой. На руках одобрительно мурлыкала кошка. Чайка сняла копию паспорта.

— Завтра занесу свидетельство о смерти.

— Если не затруднит.

Рассеянно подмахнув бумаги, Данилов отправился в бухгалтерию.

— Да ну оставьте кошку здесь. Я покараулю.

Нагло вмешался телефонный звонок. Чайка сняла трубку:

— Лазарь Четырехдневный слушает.

— Еще не вечер. — Сказал сам себе Илья Петрович и вышел с кошкой.

12

Бухгалтерия. В дальнем углу у окна за столом хмурилась немолодая приземистая женщина с бледным квадратным лицом, глядя на экран монитора, как будто в зеркало.

— Лазаревна?

Данилов недоуменно уставился на бухгалтершу.

Она кивнула на кошку:

— Воскрешенная?

Та мяукнула обиженно.

— Просто живая. — Он приложил карточку к кардридеру. — Прошло?

Бухгалтерша кивнула:

— Как по маслу.

Замерев, Данилов уставился на кассовый чек в руке. Ну, вот и все. Неужели я это сделал? Внутри что-то оборвалось и перевернулось. В глазах потемнело. В голове зашумело. Шею и плечи свело. Тело болезненно одеревенело. Обжег и стал душить тошный страх. Илья Петрович тихо ужаснулся тому, что натворил.

— Что с вами? — спросила бухгалтерша.

— Какой же я дурак! — Сказал он сам себе и выскочил за дверь.

Илья Петрович ворвался к Чайке. Говоря по телефону, Чайка вопросительно посмотрела на Данилова с кошкой, которая пыталась вывернуться.

Ладонью прикрыв микрофон телефонной трубки, Чайка спросила:

— Что-то не так?

— Все не так. — Илья Петрович прижал к груди кошку, словно защищаясь.

— Перезвоню. — Чайка бросила трубку. — Думали, думали и передумали?

Колючий взгляд Чайки впился в искаженное лицо Данилова.

— Я… — Данилов хотел сказать «ошибся», но запнулся. — Не знаю… что со мной.

— Чего вы мечетесь? Поздно уже.

— Поздно?!

— Платеж поступил. Пробуждение началось. Лазарь зашевелился.

— А если я все-таки того…

— У нас все, точно как в аптеке: обмена и возврата нет. — Взгляд и голос Чайки обдали холодом.

Илья Петрович поежился:

— Жестко.

— Лазарь Четырехдневный не играет в бирюльки.

— Я так и знал. — Данилов сник и понурился.

Чайка смягчилась и сочувственно улыбнулась:

— Вы все сделали правильно.

— Неужели? — Данилов недоверчиво и с отчаянной надеждой посмотрел на Чайку.

Чайка кивнула. Поддакивая, мяукнула кошка.

— Я бы поступила точно так же. — Налив из кулера в бумажный стакан воды, Чайка подошла к Данилову. — Подождите немного. И все образуется.

И как такое доброе открытое лицо могло еще минуту назад быть холодным и строгим?

— Немного это сколько?

— Несколько дней.

— Так скоро?! — Он схватил стакан и стал судорожно пить. Зубы застучали, словно клавиши клавиатуры.

— Не волнуйтесь. Она будет как новенькая… То есть… Ну, вы поняли

— Правда?

— Какой она была, такой она и вернется. — Заверила Чайка и забрала пустой стакан.

13

Данилов с урчащей кошкой скучал перед телевизором. По всем каналам шли «Спокойной ночи, взрослые». Страшилки с живыми покойниками нагоняли тоску и сонливость, привычно успокаивали и убаюкивали.

Задев за живое, встряхнула и испугала романтическая комедия. Фильм «Кейт и Лео» обожала шляпница, часто пересматривала его. Илья Петрович недоумевал, что она в нем нашла, чем он так зацепил ее.

— Ведь это пошлый бред! — Вырвалось у него однажды.

Оторвавшись от экрана, шляпница с укоризненным вызовом посмотрела на него:

— И что с того?

— И что с того, — сказал сам себе Илья Петрович и погладил кошку, которая свернулась калачиком у него на коленях. Мэг Райн напоминала шляпницу.

Уже прошло четыре дня. Телевизор и радио все так же тщетно пытались заменить собой шляпницу. Позвонить «Лазарю Четырехдневному» не хватало духа. «Лазарь одурачил меня, развел на деньги. Вот и все», — подумал Данилов с легким разочарованием… и глубоким облегчением. Данилова обжег стыд, и стала грызть вина. Неужели он не хочет, чтобы все было как прежде?

Между тем герцог Леопольд в расшитом золотом камзоле раскапывал голыми руками могилу. Оттуда высунулась рука Тео. Лео схватил руку и рванул на себя, пытаясь вытащить Тео и вернуть все на круги своя. Тотчас напомнил о себе артрит: заныло плечо. Грянул звонок в дверь. Всхрапнув, Илья Петрович очнулся.

На экране моросили титры. Кошка метнулась в прихожую и заголосила… Илья Петрович отпер входную дверь и помертвел.

14

— Все руки оттянула. — Вздохнув, шляпница протянула пакеты «Магнита». На ней было темное платье с широким белым отложным воротником. Данилов машинально схватил тяжелые пакеты. Громко мяукая и урча, выгнув спину и, подняв торчком хвост, кошка принялась тереться о ногу шляпницы. — Ну? Что с тобой? Тебя пыльным мешком огрели?

— Вроде того. — Сорвавшись с места, Илья Петрович поспешил на кухню и поставил пакеты на стол. Выкатившись из пакета, на пол упала картофелина.

В ванной комнате зашумела вода.

— А что с Оксаной с восьмого? — Спросили оттуда.

— С кем? — Данилов положил клубень в раковину рядом с горкой из грязной посуды

— Да с кошатницей.

— А что?

— Поздоровалась с ней. Она от меня шарахнулась. Как от призрака. — Данилов схватился за голову и заметался по кухне. — Так что с ней такое?

— Понятия не имею.

— А со мной что? — Зайдя на кухню, шляпница вгляделась в растерянное лицо Данилова.

— Да о чем ты? — Дрожащие губы растянулись в натужной кривой улыбке.

— Я в порядке?

— А разве нет?

— Хватит строить из себя еврея, отвечать вопросом на вопрос. Ты под мухой что ли? — Приблизившись к Данилову, принюхалась. Он невольно отстранился. Шляпница обдала запахом дешевого пластика. — Да нет вроде бы. Какая муха тебя укусила? А?

— Да просто я неважно…

— Ладно. Не важно. — Шляпница отмахнулась от него, как от мухи. — Свекольные котлеты и чечевичная похлебка через полчаса… Буся соскучилась. Проголодалась. — Схватив кошку, шляпница поцеловала ее в мордочку. — Сейчас мамочка накормит свою девочку.

Вернувшись в комнату, Данилов закружился по ней, тщетно пытаясь прийти в себя. Он бросил взгляд на экран телевизора. Там началась «Ночь живых мертвецов». Данилов передернулся.

— А посуды-то! Не мог вымыть что ли? — Вырвалось из кухни

Данилов схватился за голову. Он дрожал и не находил себе места. На кухне позвякивала утварь, шумела вода, и недоумевал Игорь Саруханов: «Зачем, зачем вернулась ты из той холодной темноты».

— Бойтесь исполнения своих желаний. — Как бы ответил ему Данилов.

Надо срочно выпить. В баре было пусто. Он вспомнил про початую бутылку Каберне в тумбе под кухонной раковиной.

На кухне шляпница застыла у окна. Обернувшись, она тихо улыбнулась Данилову:

— Я странно себя чувствую.

«И я тоже», — чуть было не признался Данилов.

— Как будто я не на своем месте… что ли. И все это уже было.

— И вернулось. — Ввернул Данилов.

Она недоуменно уставилась на него.

Отведя глаза, Илья Петрович суетливо открыл дверцу тумбы.

— Я допила. Там оставалось на донышке. Один глоток.

Данилов вздохнул. На плите тихо булькала кастрюля. Морковь, репчатый лук, картофель, лавровый лист, красная чечевица. И никакой головы. Наевшись паштета с говядиной и печенью, кошка умывалась.

15

И была ночь. Лежа навзничь, Данилов прислушивался к сердцу, собаке и шляпнице. Словно барахтаясь, жена ворочалась во сне, лепеча и клацая зубами. Ее зубовный стук задавал ритм для воющей собаки.

Данилов стал забываться, растворяться в темноте. Что-то прильнуло к нему, поцеловало в ключицу, шею, губы, окутало бормотанием и запахом пластика. Содрогнувшись, Данилов резко отстранился.

С сухим щелчком зажегся ночник напротив. Приподнявшись на локте, шляпница впилась глазами в Данилова. В разрезе бежевой ночнушки холмилась грушевидная грудь. Лежавшая в изножье кошка тоже вытаращилась на Данилова. За окном надрывалась собака.

— Я не важно…

— Не важно. — Отрезала шляпница и, отвернувшись, погасила свет.

Удушливая обжигающая темнота стала вздыхать и всхлипывать. Данилов осторожно коснулся плеча шляпницы. Оно дернулось. Шляпница отодвинулась от Данилова.

«Все это уже было», — вспомнились ее слова. Вздохнув, Илья Петрович откинулся на подушку. Потолок стал опускаться. Отчего воздух уплотнялся и густел. А вой собаки становился все громче и тоскливей… Не выдержав, Данилов быстро оделся и, выскочив из квартиры, сбежал по лестнице.

Улицу обгладывал туман. Тусклые фонари подражали луне. Чернильными пятнами расплывались дома. За кирпичным гаражом на вершине мусорной куче выла лохматая собака.

— Заткнись! И без тебя тошно. — Данилов бросил в нее камень. Недолет.

Обернувшись, собака укоризненно посмотрела на Данилова глазами шляпницы.

«И что с того?» — Говорил ее взгляд.

«Ты, собака, моя навеки», — запела в закружившейся голове София Ротару.

Лохматая собака бросилась на Данилова. Но не успела, — он проснулся.

16

На пустой стороне кровати одеяло и подушка лежали ровно и гладко. «А была ли шляпница?» — спросил он себя. Мало ли что присниться. Смежная комната застрекотала швейной машинкой, зашуршала тканью.

Нырнуть бы под одеяло, чтобы ослепнуть и оглохнуть! Но… Приподнявшись, Илья Петрович опустил ноги на пол и, упершись ладонями в край кровати, уставился на ступни.

— Легкий мой сон растревожила. Ты мне весною приснилася. — Пробирая до костей, тихо сквозило из другой комнаты.

Поежившись, Данилов оторвал себя от кровати. Так штангист двумя рывками поднимает штангу.

— Разбудила? — Жена выглянула из-за двери. — Так и не смогла заснуть. Как будто уже где-то выспалась.

Данилов покосился на будильник:

— Мне пора.

— Хотя бы выпей кофе. — Она все-таки поймала его ускользающий взгляд. Илья Петрович быстро опустил глаза.

— Перебьюсь. Выпью на фабрике.

— Что происходит? Ты от меня что-то скрываешь?

— Нет, конечно.

— А почему глаза прячешь?

Они переглянулись. Шляпница всмотрелась в лицо Данилова. Илью Петровича обожгло холодом. Взгляд шляпницы разрезал Илью Петровича как скальпель патологоанатома.

Шляпница отвернулась:

— Я позвонила сыну. Он выругался и повесил трубку.

Данилов побледнел:

— Пожалуй, я все-таки выпью

На кухне он насыпал в бокал растворимый кофе «Арабика». Комната опять застрекотала.

Передернувшись, Данилов включил радио и прибавил звук, чтобы заглушить стрекот и страх:

— Это было как сон только наяву.

— Убавь! — Осадила жена. Ударив лапой по деревянной шторе, кошка убежала к шляпнице.

Уронив правую руку на колено, а пальцами левой руки обхватив бокал, Данилов тупо уставился в окно. Дослушав «Сандали», Данилов выключил радио и глотнул остывший кофе.

Выйдя на площадку, Илья Петрович запер дверь. За спиной лязгнуло. Рыхлая пожилая соседка с мучнистым оплывшим лицом, в мешковатом сером платье выставила за порог пакет с мусором. На площадке в кладовке Нина Юрьевна Горюнова хранила гранитный памятник.

— Как Марина?

Илья Петрович натужно улыбнулся:

— Лучше всех.

Горюнова покачала головой и, буркнув, исчезла за дверью. Сердито клацнули замки.

Улыбка застыла и задрожала. Данилов нажал на кнопку вызова лифта. Зажглась красная световая кайма. Словно кнопка раскалилась, как голова Данилова

17

Он опять опоздал. Тут еще траурный затор на дороге. Встретившись в коридоре с Печериной, Илья Петрович стал оправдываться:

— Опять попал…

Печерина отмахнулась:

— Тебя все равно уволят. — Огорошила она.

— За что? — Данилов похолодел и замер. Наверное, из-за жены!

— Закрываемся на реконструкцию.

— Да вы что? — Внутри оборвалось и перевернулось.

— Теперь вместо макарон будут изготовлять ритуальные принадлежности.

— И как же я теперь? — Понурившись, Данилов пошел прочь.

Наталья Николаевна посмотрела вслед упаковщику и, вздохнув, поспешила в бухгалтерию.

В подсобке Мережковский криво улыбнулся:

— Отмучилась макаронка. Надо помянуть, старушку.

— Не смешно. — Данилов поморщился.

18

«У Магритта» рядом с дверью стоял восковой мужчина в пальто и шляпе-котелке. Лицо закрывало зеленое яблоко. На груди мужчины как на смертнике висела табличка: «Все что мы видим, скрывает что-то другое».

В зале под потолком восковой человек в черных пальто и котелке держал над головой раскрытый зонт, как черный парашют. Данилов и Мережковский сели за столик у окна… Унылый крашеный блондин с сережкой в ухе поставил на стол графин водки, два бокала с пивом, две тарелки с селедкой под шубой и бутылку минеральной воды. Не чокаясь, выпили по стопке.

— Надо валить из Некрополиса. Может, составишь компанию? Куда-нибудь да возьмут кем-нибудь. На какую-никакую работу. На крайняк пойдем в упаковщики.

Данилов покачал головой:

— Не могу.

— А ты через не могу. Не бойся жизнь переменить.

— Или не жизнь. — Данилов вспомнил жену. Слоеный салат стал пахнуть пластиком.

— Это ты к чему? — Мережковский с недоумением посмотрел на сослуживца.

Илью Петровича дернуло рассказать о возвращении шляпницы:

— Вчера… — Он запнулся. — Да чего уж там. Это уже произошло. — Данилов наполнил стопку и опрокинул ее в рот.

— Вот и это прошло, будто и не бывало. — Поднявшись из-за стола, Мережковский похлопал Данилова по плечу и направился в уборную.

Поблизости за столиком у фикуса выпивали трое посетителей. Плотный рыжеволосый человек, в сером жилете-карго, глухим гулким как из глубокой ямы голосом рассказывал о хождении за горизонт событий. При этом он жмурился и причмокивал, словно гонял на языке карамельку. А на бледном широком лице блуждала ироничная улыбка:

— И занесло меня в зеркальный двойник Предельска. Там все перевернуто. То, что здесь на одной стороне, в Запредельске — на другой.

«Танатоход», — Илья Петрович поморщился.

— Это обычное явление для того света. — Докторально и картаво вставил человек с острой бородкой. — Я об этом статью тиснул в «Науку и смерть»: «Тот свет как зеркало этого света».

«Танатовед», — решил Илья Петрович.

— Что за чушь! — Сказал длинный костлявый человек с впалой грудью и выпуклыми глазами. — Нет никакого Запредельска. И того света тоже нет.

— У тебя фобия, Гробожилов. — Сказал танатовед.

— Да какая еще фобия? — Гробожилов нахмурился.

— Смерти.

«И за компанию танатофоб? Ну и ну», — подумал Илья Петрович.

— Оставь, Смертин. — Отмахнулся Гробожилов.

— Так что там в Запредельске? — Спросил картавый.

— Пешеходная улица, фонтан, часы с кукушкой. Дома приземистые, словно игрушечные. И мимоходом спрашиваешь себя все о том же: «Что я здесь забыл?»

— Смени пластинку, Могилев. — Пучеглазый передернулся.

— Расслабься, Гробожилов. — Сказал картавый.

— Зашел в «Магритт». — Оглядевшись, танатоход встретился глазами с Даниловым и улыбнулся. — Столы располагались не по прямым линиям, а в шахматном порядке. Человек в котелке спустился с потолка и вместе с товарищем из вестибюля расположился за столиком у окна. Они стали пить водку и закусывать зеленым яблоком.

— Хм… — Танатовед недоуменно посмотрел на «парашютиста» в котелке, а потом на Данилова.

— Может, хватит уже лапшу вешать? Вроде взрослый человек, а несешь чушь несусветную. — Танатафоба передернуло.

Но серый жилет продолжал, причмокивая и улыбаясь:

— А за столиком у фикуса сидели мы… Мой двойник рассказывал о хождении за горизонт событий. Из Запредельска в Предельск. И тут двойник Гробожилова не своим голосом завопил…

— Прекрати! — Закричал Гробожилов.

— Вот-вот именно это он и заорал! — Могилев рассмеялся. Вскочив из-за стола, пучеглазый Гробожилов бросился на Могилева. — Да ты чего? Обалдел что ли? — Могилев оттолкнул Гробожилова.

Отскочив мячиком, тот растянулся на полу. Но тотчас вскочил на ноги и бросился с кулаками на танатохода:

— Это ты обалдел! Ты!

Гробожилов и Могилев схлестнулись. Смертин кинулся их разнимать:

— Ну, чего вы? Это же онтологическое недоразумение.

— Стоп! — Пузатый охранник в темно-синем пиджаке оторвал драчунов друг от друга и, встав между ними, развел руки в стороны.

Могилев близоруко прищурился на бейджик на пиджаке:

— Верберов? Хм… А в Запредельске — Вербин.

— Заткнись! — Осадил Гробожилов.

— Оба уймитесь уже. — Сказал Смертин.

Могилев насмешливо покачал головой:

— Нет, нет. Ты должен был сказать…

— Проваливайте. А то договоритесь у меня. — Верберов исподлобья уставился на Могилева.

— Пора, Афанасий Никитович. — Смертин похлопал по плечу Могилева, который усмехался и слегка покачивался.

— Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю уйдем, — глухим голосом запел Могилев. — Прямо в Запредельск. — И причмокнул.

— Дурак! — Гробожилов сорвался с места и убрался из зала.

Да и мне уже пора. Глянув на часы на смартфоне, Илья Петрович нахмурился. Он заснул там что ли? Данилов прошел в уборную.

19

Обои в тамбуре имитировали мягкие панели. В уборной над писсуаром урчал и пошатывался сутулый здоровяк с серым лицом. От него пахло землей. А из его черного шланга хлестала болотного цвета моча.

Из приоткрытой двери второй кабинки вытекала лужица, и доносились слабые стоны.

— Мережковский?

Застонали громче.

Отливая, здоровяк обернулся и молчаливо исподлобья уставился на Данилова. Под низким скошенным лбом выпирали надбровные дуги. Вздергивался короткий нос с широкими ноздрями. Массивным квадратным подбородком можно было забивать гвозди.

— Привет ей. — Верзила подмигнул.

Похолодев, Илья Петрович опустил голову и прошмыгнул мимо верзилы.

— Зачем, зачем вернулась ты… — Обжег спину урчащий голос. Хлопнула дверь.

Вытянув ноги, Мережковский сидел между стеной и чашей унитаза. Левая рука шарила по настенной плитке. Перекошенное лицо было в крови. На полу валялись осколки крышки бачка. Из бачка в унитаз бежала шумная вода.

Схватив фаянсовый осколок, Данилов выскочил из туалета и, остановившись, огляделся. Крашеный блондин мимоходом бросил недоуменный взгляд.

— Не видел верзилу? — спросил Данилов.

Пожав плечами, официант исчез за маятниковыми дверьми служебного помещения.

— Ну и, слава богу, — вырвалось у Ильи Петровича.

Данилов вернулся к Мережковскому и, с трудом поставив его на ноги, довел до раковины. Покачиваясь и закатывая глаза, бородач с присвистом постанывал и, поеживаясь, бормотал. Мережковский кое-как умылся. Холодная мутная вода отдавала хлоркой и пластиком.

— Надо скорую. — Данилов протянул бумажное полотенце.

— Не надо. — Поморщившись, Мережковский вытер лицо и бороду. И усмехнулся. — Спрашиваю его: ты ночной или рассветный?

Илья Петрович покачал головой:

— У них с юмором не очень. Тем более — с черным.

— Я так и понял. — Схватившись за голову, Мережковский болезненно застонал. — Проклятый зомби.

20

Данилов вызвал эконом-такси. Водителем серой Дэу Нексия оказался сухопарый бородатый человек похожий на Николая Второго. «Свинцовый дирижабль» из звуков возводил «Лестницу в небеса». Откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, Мережковский неподвижно сидел на заднем сиденье. Он смахивал на типичного персонажа из фильма Ромеро или Ардженто. Пустырь, частные дома, зоопарк, аптека, фонарь. Второй подъезд старой кирпичной высотки.

Сбросив ботинки, накинув куртку на дверцу шкафа, Мережковский, пошатываясь, дотащил себя до комнаты и, упав на кровать, простонал. В комнате клубилась пыль, стену подпирали штабеля книг, на полу чернели пузатые пакеты.

— На кухне пятилетний «Барклай де Толли». — Держась за голову, сказал Мережковский.

— Ты уверен? Может все-таки…

— За эмалированной кастрюлей.

В кухонной раковине громоздились тарелки. На грязном в хлебных крошках столе лежала «История западной философии».

Придвинув к кровати табурет, с ножкой перевязанной синей изолентой, Данилов поставил на него стопки, початую бутылку коньяка и блюдце с плавленым сыром, черствым черным хлебом и дольками зеленого яблока. Словно опасаясь рассыпаться, Мережковский осторожно приподнялся…

После второй стопки Мережковский заговорил о пяти стадиях принятия неизбежного. Слыша и не слушая, Данилов ждал, когда можно уйти и в тоже время хотел остаться. Да. Возвращаться к шляпнице было страшно неохота. Да и просто страшно. Это угнетало и обжигало виной.

— Отягощенные горем сплошь да рядом застревают на стадии отрицания, а дельцы от смерти этим пользуются. Взять хотя бы тебя.

— Меня? — Данилов напрягся и побледнел.

— Ну, зачем ты это сделал?

— О чем ты? — Похолодев и нервно усмехнувшись, Данилов пожалел, что бородач остался жив.

— У тебя взгляд как у того зомби. — Заметил Мережковский. — Да ладно… Мне то что. — Подрагивающей рукой расплескивая коньяк, Мережковский наполнил стопки. Он звякнул стопкой о стопку. — За воскрешение.

Вцепившись в колени и замерев, Данилов уставился на свою стопку:

— Ну, все. Мне пора. — Глухим голосом сказал Данилов.

Мережковский тяжело повалился навзничь на подушку. Сложив руки на груди, он закатил глаза на потолок и стал еще сильнее смахивать на мертвеца.

Данилов направился к двери.

— И мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. — Остановил Данилова голос Мережковского. Бородач болезненно застонал.

Данилов выскочил из квартиры.

21

Ведь он мечтал уйти с макаронки. И вот его мечта исполнилась, но в искаженном виде. «Будь осторожен в своих желаниях». Рекламный слоган фильма ужасов с элементами черного юмора. А так же кошмара наяву. Провидение опять обернуло против Данилова его собственное желание.

Лазарь Четырехдневный аккуратно напоминал об оплате.

— Бойся своих желаний, — говорил сам себе Данилов, глядя на очередное сообщение от Лазаря.

Он так хотел вернуть жену. А когда это произошло, он стал ее сторониться. Разве этого он добивался? Да. Его отчаянное болезненное желание осуществилось. Но, отразившись в кривом зеркале реальности, стало само на себя не похоже. И если все вкривь и вкось, если не знаешь, что найдешь, а что потеряешь, то почему так пугают сообщения от Лазаря? Может быть, так страшно и не по себе потому, что в глубине души хочется избавиться от шляпницы, потерять ее безвозвратно?

— Ты так смотришь на меня, словно заранее прощаешься. — Заметила жена.

— С кем? — Данилов удалил сообщение. На его лице застыла потерянная улыбка.

— Обними меня. — Оторвавшись от кресла, Данилов подошел к окну и осторожно обнял шляпницу. — А теперь поцелуй. — Она потянулась к нему губами.

Но Илья Петрович поцеловал в лоб так же, как в тот день, когда прощался с ней. Она прильнула к нему.

— Ты же все еще любишь меня? — спросила она.

Каждое утро он уходил из дома и пытался устроиться на работу, чтобы расплатиться с Лазарем Четырехдневным. Автомойщик, курьер, дворник, ходебщик, человек-сэндвич, человек в клетке зоопарка… Разве с такой копеечной работой задобришь Лазаря? А ничего другого не подворачивалось.

Данилова словно прокляли. Он отчаялся и опустил руки. Его преследовало ощущение беспомощности и никчемности. Он проводил время в закусочных и забегаловках. Через глаза проникала в голову невеселая реклама и оборачивалась ночным кошмаром.

А кошмаром наяву стало жесткое предупреждение от Лазаря. Так хочет он избавиться от шляпницы или…

— Нет. — Содрогнувшись, ответил сам себе Данилов.

— Ты чего? — Шляпница с тревогой посмотрела на него.

— Нам надо уехать. — Дрожащими пальцами Данилов удалил сообщение.

— Куда?

— На дачу. А там видно будет. — Вскочив с дивана и убрав руки за спину, он стал мерить шагами комнату, как заключенный камеру. Заныло сердце и правое плечо.

— Что?! — Она вытаращилась на него. — Ты с дуба рухнул?

— Еще нет… Вроде бы.

— А тогда чего мы там забыли? А как же твоя макаронка?

— Гм… Возьму за свой счет.

— У меня заказ горит.

— Все-таки надо…

— Да ну проваливай на все четыре стороны. Тоже мне конспиратор. Ленин в шалаше. — Она махнула на него рукой и хлопнула дверью. Сердито застрекотала швейная машинка.

22

На даче было голо и уныло. Как в фильме-нуар. Дома обгладывал туман. На штакетинах забора погромыхивали обрезки пластиковых бутылок. Ритм-секция ветра. Сыпал мелкий колючий дождь. Мглистое рыхлое небо тяжело опускалось, как потолок.

Выйдя на крыльцо, жена скрестила руки на груди и, оглядевшись, зябко повела плечами:

— Как на кладбище.

— Тебе лучше знать. — Данилов собирал опавшие яблоки.

— Чего ты там буркнул?

— Да собака тут какая-то…

Ночью за дальними дачами она выла, выла, наполняя душу тоской и страхом, а голову мыслями об упущенных возможностях. Ночной вой на даче был таким же, как и в городе. А еще он напоминал протяжный вой скорого поезда, который давно уже не звал в столицу, но издевался над пропащим Даниловым, как бы повторяя:

— Опоздал, опоздал, опоздал…

Среди ночи проснувшись, жена простонала:

— Это вой сведет с ума или в могилу.

Спозаранку на рассвете, блуждая в тумане, Илья Петрович обошел дачный поселок. Словно издеваясь или играя в прятки, собака выла то там, то здесь. Ненадолго умолкала и потом опять начинала протяжно тоскливо выть.

Когда он вернулся, шляпницы в доме не было. «Ты, собака, моя навеки», — почему-то вспомнилось. Выйдя на крыльцо, он позвал жену. Завыла собака, глухо застучали обрезки пластиковых бутылок, пискнула птица, за дачами тяжело вздохнула трасса. Зайдя в комнату, он заметил на столе роман-газету « Приказано выжить». Вверху обложки над фотографией Юлиана Семенова черным карандашом было коряво написано: «Извини».

Данилов осел на край дивана и, упершись локтями в колени, схватился за голову. Издалека донесся вой.

23

С третьей попытки Киа Рио все-таки воскрес… Добираясь до города, Илья Петрович рассеяно слушал, как выбрать ритуальное агентство:

— Сертификация по ГОСТ является серьезным подтверждением высокого качества услуг ритуальной службы. — Доверительно говорил мужской голос. Мимоходом предложили услуги бальзамировщика, а так же катафалки.

Вслед за похожими на призраков березами проплыл билборд: «Все там будем! Телефон…»

Остановив машину у подъезда, Данилов вышел и посмотрел на свои окна. Они были похожи на закатившиеся глаза припадочного.

Выйдя из лифта, Данилов подошел к чуть приоткрытой входной двери. Внутри что-то оборвалось и обжигающей темной волной стало растекаться по всему телу. Данилов распахнул дверь.

В прихожей стоял очкарик в защитном костюме, похожем на скафандр космонавта:

— А это вы. — С досадой сказал очкарик. — Как вы… вовремя.