Бесплатный фрагмент - Неклассическая диалектика

Эта книга о становлении «новой» формы диалектического мышле­ния, которая включает в себя «старое», классическое мышление в качестве предельного случая. Переход осуществляется за счет диф­ференциации понятия «конкретное тождество» (тождество противопо­ложностей) на целый ряд конкретных отношений, каждое из которых может быть представлено в категориях антисимметрии. Это позволя­ет классифицировать процессы действительности через научную типо­логию объективных диалектических противоречий как процессов само­организации материи, дает возможность соединить философский (диалектический) и естественно-научный подходы.

Рассчитана на широкий круг философов, аспирантов, читателей, интересующихся актуальными проблемами философии.

Эта монография написана в 1991 году во время моей годичной стажировки в АОН при ЦК КПСС в Москве. Она задумывалась как новое философское мышление для предложенного М.С.Горбачевым нового политического мышления. На ее основе здесь же в АОН в декабре 1991 года перед самым развалом СССР мной была защищена докторская диссертация «Становление неклассической диалектики», консультантом был доктор философских наук, профессор Владимир Спиридонович Готт. А поскольку ценность этой книги, изданной в издательстве АОН незначительным тиражом, на мой взгляд, сохраняется и по сей день, постольку считаю, что ее нужно опубликовать вновь без каких-либо изменений в тексте.

Светлой памяти

Владимира Спиридоновича Готта

посвящается

Введение

Процесс перестройки общественной жизни в стране делает реальностью осмысление встающих перед нами проблем, среди ко­торых называют теоретические проблемы социализма, проблемы научно-технического прогресса, проблемы человека. По всем этим направлениям уже развернулась интенсивная работа, о чем свидетельствует тематика журнальных публикаций, конференций, книг.

Вместе с тем творческое развитие философии, ее прак­тическое применение во всех областях жизни невозможно без серьезной разработки ее теоретических оснований, обусловливаю­щих формирование новых и в этом смысле неклассических пред­ставлений. Понятие «классический» обычно относится к общепри­нятым представлениям, образующим «исходную и фундаментальную основу той или иной науки».

При этом надо иметь в виду, что понятие «неклассический» имеет «разные смыслы», поскольку в одном отношении концепция может быть классической, тогда как в другом отношении — неклассической. Наглядным примером тому служит марксистская философия, которая, с одной стороны, развивала общую рациона­листическую ориентацию классической философии, ее веру в чело­века и его разум, тогда как с другой — разрабатывала совер­шенно новую концепцию бытия и познания, общества и человека. Поэтому о материалистической диалектике можно говорить и как о классической философской системе, и как о неклассической.

Что же касается немарксистских неклассических концепций, то они строили свое миропонимание, исходя из нерациональных форм духовного мира, чем и определили свою анти­классическую направленность. Однако наиболее развитые философ­ские течения XX в. все же сохранили связь с классической мыслью.

Но как бы то ни было, сегодня ощущается повсеместный переход к новым, неклассическим представлениям. В обществознании, как и во всей науке, классический стиль мышления уступил место новому стилю, что связано с анализом неравновесных сос­тояний, нелинейных систем, неустойчивости, случайности. И дальнейшее совершенствование диалектико — материалистической философии обусловлено исследованием сильно неравновесных об­ластей, анализом качественных изменений объектов, их самоорга­низации. Кроме того, развитие неклассических представлений об обществе поднимает вопросы, касающиеся проблем неопределен­ности и социального времени. Поэтому в исследовании социаль­ных процессов приходится ориентироваться не только на от­ношения определенности и неопределенности, но и на такое по­нимание времени, которое невозможно редуцировать к единому универсальному мировому времени, поскольку последнее рассмат­ривается в социальных процессах в качестве совокупности мно­гих времен жизни, периодов, циклов, кругооборотов. Все это свидетельствует о том, что переход к неклассическим представ­лениям — магистральный путь развития философии, всех общест­венных наук в современных условиях, путь преодоления их из­вестного отрыва от реальных жизненных процессов.

В рамках сказанного изложим и наш подход к пониманию будущего философской науки и, прежде всего, к пониманию основ­ных тенденций развития ее метода — диалектики как науки о наиболее общих отношениях действительности. Ведь уже не секрет, что сведение диалектики к предельно абст­рактной теории развития обеднило, сузило ее поле деятельности, ограничило связь с жизнью. Поэтому не случаен тот факт, что на протяжении многих лет философы ищут возможность выйти за пределы жестких рамок абстрактно-всеобщих идеализации.

Однако и сегодня категории материалистической диалектики продолжают оставаться предельно широкими понятиями. Наряду с ос­новными принципами и законами, отражающими наиболее общие свойства и отношения действительности, они воплощают в себе специфику современного абстрактно-философского знания. Это хорошо видно при анализе таких диалектико-материалистических категорий, как материя, движение, противоречие и т. п. Все эти понятия, увязанные в систему теоретическими размышлениями о всеобщей (а философия берет на себя познание именно самых общих отношений), так и не смогли избежать дифференциации, о чем говорит не только классификация форм движения, но и классификация типов материальных систем, классификация видов противоречий. Сказанное свидетельствует о том, что процесс конкретизации философского знания неизбежен, начинается не сегодня, а уходит своими корнями в прошлое.

В настоящее время в той или иной мере этой проблеме по­священы работы В.С.Готта, А.Б.Мигдала, Н.Ф.Овчинникова, В.В.Орлова, Э.П.Семенюка, А.Д.Урсула и других исследователей. При всем многообразии развиваемых взглядов и позиций они могут быть представлены в виде трех направлений. Первое раз­вивает общенаучный подход, выделяющий понятия науки принци­пиально нового, промежуточного типа, не сводимые ни к фило­софским, ни к частнонаучным понятиям, поскольку все они соче­тают в себе и те, и другие свойства.

Второе направление, напротив, обосновывает необходимость построения конкретной, сугубо философской теории, которая смогла бы объяснить не только всеобщие особенности и законо­мерности развития, но и его реальные основные ступени. Не исключая традиционного изложения диалектики, эта теория долж­на стремиться к тому, чтобы стать дальнейшим этапом, «вторым кругом» ее построения.

Смысл третьего направления в разработке «конкретной» или «прикладной» философии для каждой науки в отдельности. Ею должны заниматься не профессиональные философы, а физики, био­логи, психологи, другие специалисты, творчески работающие в своей области или совместно с историками соответствующей науки.

При всем кажущемся различии этих трех философских нап­равлений их объединяет общее стремление приблизить философ­скую науку к насущным проблемам жизни. И важнейший путь здесь, как и в любой другой науке, — восхождение от абстрактного к конкретному, путь, который потребует отойти от общепринятого понимания философии как науки о всеобщем. Иными словами, идея заключается в том, чтобы приступить к построению нового, более емкого философского знания — неклассической диалектики (как логики), которая должна отражать не только сферу всеобщего, но и сферу особенного. Поэтому философы, стремящиеся ограничить диалектическое мышление рамками всеобщего, сдержи­вают ее развитие, зовут ее вспять, назад к уже пройденным этапам. А это сохраняет искусственное разъединение естественно­научного и диалектического подходов.

Вместе с тем философия лишь тогда превращается в науку, когда достигается органическое сочетание ее субъективных, оце­ночных суждений с сугубо научными методами мышления, дающими в конечном счете адекватное отображение действительности в фор­ме наиболее общих законов.

В роли одного из таких методов мышления, как известно, долгое время выступала формальная логика. Однако развитие науки потребовало как появления нового, более современного способа мышления — диалектики, так и совершенствования самой формальной логики, которая со временем превратилась в сугубо математическую дисциплину.

Сопоставление этих двух наук о мышлении — формальной логики и диалектики не только наглядно указывает на их зна­чительное различие, но и дает возможность обнаружить гене­тическое единство их логических оснований. Для формальной логики — это отношение абстрактного тождества и отношение абстрактного различия как предельных значений всего спектра отношений тождества и различия. Логические основания диалектики есть совокупность промежуточных отношений тождества и различия, определяемых понятием «конкретное тождество». Именно это по­нятие оказывается на деле тем звеном, которое связывает пре­дельные абстракции в единую диалектико-логическую парадигму: абстрактное тождество — конкретное тождество — абстрактное различие. Вместе с тем это единство не ведет к слиянию формальной логики и диалектики в единую «диалектико-формальную» логическую теорию.

При этом принцип конкретного тождества есть признание противоположных тенденций во всех явлениях и процессах природы, общества и мышления, что определяет стремление диа­лектики играть роль объективной, проверяемой, общезначимой науки о наиболее общих отношениях действитель­ности. Ибо все познается в сравнении.

Однако вместо конкретного анализа конкретных отношений, сегодня имеет место примитивная манипуляция принципом конкретного тож­дества, что сводит диалектический анализ к пустому теорети­зированию, к бессодержательному учению о развитии вообще. А это дает основательный повод к отрицанию самой диалектики, к отождествлению ее с иррационализмом, поскольку в таком неприглядном виде она нарушает законы формальной логики, без которых подлинно рациональное мышление невозможно.

Вместе с тем сегодня уже недостаточно правильно указать на приоритетные направления в развитии диалектики. Нужны конкретные, конструктивные предложения, способствующие ее коренной перестройке, восхождению на новый уровень. На мой взгляд, начало этому про­цессу положено выражением отношений тождества и различия в категориях симметрии и асимметрии, а отношений конкретного тождества — через общенаучный принцип единства симметрии и асимметрии.

Дальнейший этап конкретизации и формализации диалектики связан с дифференциацией понятия «конкретное тождество» и, соответственно, принципа единства симметрии и асимметрии на целый ряд конкретных различий, каждое из которых выражается в понятиях антисимметрии. Реализация этой программы позволяет классифицировать процессы вне зависимости от их субстанциаль­ных особенностей, выстраивать их один за другим в определенном, строго заданном порядке. А это, в свою очередь, позволит диф­ференцировать всеобщие законы развития на целый ряд менее общих, но зато более конкретных законов, создать научную типологию объективных диалектических противоречий.

Выражая отношения конкретного тождества в категориях антисимметрии, мы стремимся показать, что процесс математизации затрагивает и фундамент самой диалектики. Этот процесс неизбежен и давно протекает, оставаясь пока скрытым от глаз большинства философов. Ибо как только философские категории «тождество» и «различие» стали отождествляться с понятиями «симметрия» и «асимметрия», с этого времени стало возможным говорить о проникновении математических методов для решения чисто философских проблем.

При этом мы хотели показать, что из всех возможных спо­собов сближения естественнонаучного и философского знания на первое место выступает способ восхождения от абстрактного к конкретному. Однако в том виде, в каком этот способ нахо­дится по сей день, он вряд ли способен заметно влиять как на развитие конкретно-научных исследований, так и на построение теории самой диалектики, призванной открывать новые способы движения теоретической мысли, новые типы рациональности, соответствующие все более глубокому проникновению в сущность вещей.

Опираясь на имеющийся образец применения К. Марксом в политической экономии способа восхождения от абстрактного к конкретному, автор предпринял попытку разработать более совре­менную (неклассическую) теорию восхождения. Для этого потре­бовался фактический материал конкретных наук, позволивший решить проблему отношения абстрактного к конкретному как проблему внутреннего расчленения объектов исследования и от­ражающих эти объекты понятий. Предпосылкой этого явилось осоз­нание целостности объектов в качестве взаимодействующих, само­развивающихся систем, в рамках которых выделялись их состав­ные части. Порядок восхождения, напротив, диктовался реальным порядком, в котором происходит усложнение форм конкретного целого.

Поэтому новая (неклассическая) диалектика требует диффе­ренциации всего спектра наиболее общих философских категорий на конкретные понятия. Совокупность последних составит логи­ческую последовательность, отражающую в движении понятий объективный процесс

«саморазличения, в ходе которого возникает, становится, оформляется и разнообразится внутри себя любое органическое целое, любая исторически становящаяся система внутренне взаимодействующих явлений, любая конкретность».

Предлагаемый читателю новый тип рациональности разворачивает эти саморазличающиеся, сосуществующие и взаимодействующие между собой элементы действительности в иерархический ряд, отражаемый в конкретно-философских (общенаучных) понятиях.

Глава I. Исторические особенности формирования конкретных диалектических представлений

I. Становление конкретно-философского абстрагирования

в античной философии

Одной из причин, побуждающих нас снова и снова возвра­щаться к достижениям древнегреческой философии, является то, что в многообразных ее формах

«уже имеются в зародыше, в про­цессе возникновения, почти все позднейшие типы мировоззрений».

Не является исключением и концепция неклассической диа­лектики, обнаруживающая тесные идейные связи с великими фи­лософскими системами древности. Так находит свое подтверждение факт преемственности традиций в истории философии, обус­ловливающий прогрессивное восхождение человеческой мысли. Од­нако главное в изучении истории философии состоит в том, что оно совершенствует теоретическое мышление самого исследователя, поскольку в процессе изучения достижений великих мыслите­лей прошлого мы как бы соучаствуем в их теоретических изыс­каниях, сотрудничаем с ними, оставаясь при этом обогащенными современными знаниями.

Сравнивая исторический способ исследования развития науки с логическим способом, отмечаем, что оба они начинают­ся с одного и того же — с движения познания от самого прос­того ко все более и более сложному, в связи с чем последовательность категорий, выработанных в истории познания, соответ­ствует последовательности ее логических категорий. Поэтому анализ соответствующих друг другу последовательностей помо­гает науке осмысливать как логику своего развития, так и развитие своей истории.

Опираясь на известные факты, взятые из истории науки, попробуем показать, что с помощью простейших отношений можно оценить развитие не только той или иной конкретной научной дисциплины, не только философии, а исторический ход познания в целом. На самых ранних его этапах люди уже пользовались такими отношениями, поскольку умели различать, и отождествлять огромное множество объектов и явлений природы. Но как понятия эти отношения вырабатывались не сразу. В своем фра­гменте «План диалектики /логики/ Гегеля» В. И. Ленин пишет:

«Сначала мелькают впечатления, затем выделяется нечто, — потом развиваются понятая качества… /определения вещи или явления/ и количества. Затем изучение и размышление направляют мысль к познанию тождества — различия — основы — сущности…».

И действительно, опыт, накопленный наукой, подтверждает, что познание начинается с образования качественных, или клас­сификационных понятий, с помощью которых в естественном языке разграничиваются те или иные качества, закрепляются и накап­ливаются представления о предметах и явлениях природы. Это поз­воляет сравнивать вещи — отличать или отождествлять их. Видимо, тогда формируются представления об отношениях тождества и раз­личия, благодаря которым становится возможной речь. Каждое слово должно было обозначать что-то одно, в противном случае нет общения. Этот факт нашел выражение в понятиях типа А и не-А, отношение между которыми отражает смысл абстрактного различия. Впоследствии их стали называть противоре­чащими, т.е. исключающими друг друга в языке, понятиями.

Умение отождествлять вещи и определять их одним словом способствовало формированию в языке единственного и множест­венного числа, давало возможность устанавливать между сово­купностями объектов того или иного отношения, выраженного в понятиях «больше», «меньше», «равно». Это сравнительные понятия, а свойства, которые могут быть ими охарактеризованы, — величины.

В отличие от качественных понятий, которые только назы­вают вещи, сравнительные понятия дают информацию о градации, или степени различия свойств предметов и явлений. У Аристоте­ля это соотнесенные понятия, поскольку под большим, например, понимается

«большее по отношению к мень­шему, а под меньшим — меньшее по отношению к большему».

Поэтому соотнесенные между собой стороны всегда находятся вместе, так как вне отношения друг к другу они не имеют смысла. Их соотносительность не только напоминает относительность движения, но и подпадает с ним под один и тот же принцип.

Видимо, одновременно с появлением сравнительных поня­тий «больше», «меньше», «равно» развивается и числовая ориен­тация людей. Если в более ранний период для сравнения вещей достаточно было только двух понятий: «один» и «много», т.е. счет был ограничен двумя членами, то позднее между ними стали появляться и другие числа: «два», «три», «четыре» и т. д. Так постепенно складывался числовой ряд, благодаря которому опре­делилась возможность измерять отношение данной величины к однородной величине, взятой в качестве единицы измерения. В этом случае возникают количественные понятия, формирующие количественный язык науки, который служит дальнейшему развитию естественного языка.

Вместе с тем в процессе осмысления действительности был обнаружен еще один вид отношений, в постижении сторон которого естественной мерой становится сам человек. Так, относительно своего роста можно было получить представление о большом и малом, высоком и низком, относительно температуры тела — о горячем и холодном. Другие органы чувств позволяли судить о мягком и твердом, сухом и влажном, гладком и шершавом и тому подобным объективным свойствам, отношения между которыми стали называть противоположными.

Но мышление не останавливается на достигнутом, а стре­мится вынести систему отсчета, относительно которой опреде­лились противоположности, за пределы человеческого организма. Для этого пришлось ввести представление о промежуточном состоянии, понимание которого в первое время не отличалось однозначностью, поскольку «промежуточное» предполагалось не только между противоположностями, но и между любыми различными сторонами. Этому периоду, видимо, соответствуют представления о кентаврах, грифонах, сиренах и других мифологических существах, в образах которых соеди­няются воедино абсолютно несовместимые между собой стороны действительности.

Однако по мере того, как вопрос о промежуточных состоя­ниях проясняется, появляются герои, которые уничтожают этих неестественных чудовищ. Персей убивает Медузу, Беллерофонт -Химеру, Тезей — Минотавра и т. п. Древняя мифология вытесняет­ся более развитым мышлением, признающим существование проме­жуточных состояний только между противоположными началами.

Первобытное мышление, находясь в неразрывной связи с языком, было уже невозможно без обобщений, без стремления во всем найти такие закономерности, которым подчиняются как те или иные частные явления, так и более широкие и более уда­ленные от человека области действительности. Дошедшие до нас материалы показывают, что в античности именно такой, наиболее общей закономерностью стало отношение борющихся противополож­ностей. Их символ был распространен повсеместно, о чем сви­детельствует, например, культ критского двойного топора, кото­рый, по словам А.Ф.Лосева,

«связывается и с небом, и с землей, и с загробным миром, и с неодушевленными предметами, с неживой природой и растениями, с животными и человеком. Он выступает как какая-то универсальная сила, охватывающая мир в целом и во всех его отдельных проявлениях».

Таким образом, уже в мифологии мы находим один из доми­нирующих образцов, символов первобытного мышления, при помощи которого объясняется весь материальный и духовный мир. В древ­нейшую эпоху, по мнению А.Ф.Лосева, этот критский двойной топор, вероятно, не отличался от Кроноса. Но впоследствии, с переходом от бронзового века к железному, миф о Кроносе при­нял форму мифа о Зевсе, к которому перешла и вся эта древняя мифология двойного топора. Все страшные и ранее непонятные силы теперь сосредоточиваются в руках самого Зевса или в руках его ближайшего окружения и осмысляются как отношение противо­положностей. Так, по-видимому, рождается миф о браке самого светлого из богов Зевса с самой темной богиней Персефоной, тогда как ребенок от этого брака Загрей должен был низводить из света в тьму и возводить из тьмы к свету.

Если раньше Фемида была ужасным законом стихийных и бес­порядочных действий, то теперь она богиня права и справедли­вости, богиня прекрасного человеческого правопорядка. Изображенная с повязкой на глазах и с весами в руках, она сим­волизирует абсолютное беспристрастие, когда дело касается нахождения равных прав, промежуточных положений, свойств, сос­тояний, вещей и т. п.

«Детьми Зевса и Фемиды являются Оры — ве­селые, прелестные, благодетельные, вечно танцующие богини вре­мен года и государственного порядка, справедливейшим образом ниспосылающие с неба атмосферные осадки, открывая и закрывая небесные ворота»,

гармонизирующие своей деятельностью всю природу и человеческую жизнь.

В поэме Гесиода «Теогония» одна из Ор изображается как богиня Правда (Дике), персонифицирующая правосудие, в основе которого лежит поиск равенства, т.е. поиск промежуточного сос­тояния между избытком и недостатком.

«Строго карает Зевс неправедных судей, когда Дике доносит ему, что не соблюдают они законов, данных Зевсом», — отмечает Н. А. Кун.

Просуществовав несколько тысячелетий, символ двойного топора уступает место более совершенному символу — образу ве­сов, благодаря которому о противоположностях стало возможным судить как об избытке и недостатке относительно строго заданного «промежуточного» состояния.

Следует отметить, что в античное время не все отношения

тождества и различия имели одинаковый статус. Из четырех известных в то время видов этих отношений: тождества, разли­чия, соотнесенного и противоположного наименьшим влиянием пользовались отношения тождества и различия, которые впервые стали предметом глубокого теоретического анализа только в учении Аристотеля, хотя начало этому процессу было положено раньше — в учении элеатов в связи с постановкой вопроса о противоречивости бытия.

Более распространенным был образ соотнесенного, который получил глубокое осмысление и развитие, как в античной матема­тике, так и в практической жизни, прежде всего в торговле.

Однако приоритет получило отношение противоположных тенденций, рассмотренное как избыток и недостаток относи­тельно промежуточного. Если раньше мерой всех вещей был сам человек, то теперь стало возможным определять любые противо­положности относительно ориентиров, лежащих вне человеческого организма. И хотя за всем этим наблюдает мифическая богиня с весами в руках, тем не менее исследование противоположных начал вступило в новую фазу. Появление весов и других средств и единиц измерения показало, что противоположности могут быть только однокачественными объектами как избыток и недостаток относительно промежуточной степени этого же качества, того общего положения, которое связывает противоположные стороны воедино и отождествляет их. Поистине это был образец, который определил содержание античного мировоззрения. С ним сверяли все: будь то устройство космоса или проявление некоторых частных закономерностей природы, вопросы этики или право­судия. Величественнейшая из богинь — богиня справедливости и ничтожнейший из людей — разбойник Прокруст — в своих дейст­виях в одинаковой мере руководствовались этой парадигмой, ибо каждый вершил свой суд относительно того или иного строго заданного промежуточного состояния. Так, посте­пенно вырабатывая соответствующий действительности взгляд на природу и человека, греческая мифология подходила к своему самоотрицанию.

Создание первых не мифологических картин мира еще больше укрепило и расширило статус противоположностей, получивших свое воплощение в образе Дике, персонифицирующей образ весов. Природа, состоящая теперь из обыкновенных материальных стихий (земля, вода, воздух, огонь), управляется не демоническими силами, а некоторыми научными законами. Это позволило четко отразить существование мира как единого целого, упорядочен­ного, гармоничного и доступного пониманию человеческим разу­мом.

Первый представитель древнегреческой философии — Фалес, наблюдая конкретные различия в природе, считал, что они обусловлены различными состояниями единой материальной суб­станции — воды, однородного и подвижного материала, уплотнение и разрежение которого создает все многообразие природы. Современники Фалеса — Анаксимандр и Анаксимен также предполагали существование особого, промежу­точного состояния, из которого возникают и к которому, уничто­жаясь, стремятся противоположности. Попробуем показать это, обратившись к единственному фрагменту Анаксимандра, сохранив­шемуся в свидетельствах Симпликия:

«Из чего возникают все вещи, в то же самое они и разрешаются согласно необходимости. Ибо они за свою нечестивость несут наказание и получают возмездие друг от друга в установленное время».

Что же это за нечестивость, несправедливость и что это за возмездие, которое приводит к тому, что все вещи разрешают­ся в то, из чего они возникают? Почему физический процесс трактуется этически?

Задавая эти вопросы, Э. Н. Михайлова и А.Н.Чанышев, напри­мер, приводят ряд толкований и приходят к выводу, что подобный неадекватный способ описания естественных явлений имеет свои конкретные корни в греческой мифологии. Ее следы

«сохраняются именно потому, что философия возникает из мифологии, которую она отрицает».

Поэтому смысл, вложенный в понятие «возмездие», следует искать в мифологии и, прежде всего, в греческой идее компенсации — Дике, как идее космической справедливости (Правды). В то время как «нечестивость» или «несправедливость» ассоциируются с идеей декомпенсации (Раздора).

Здесь наиболее отчетливо проявляется связь между мифо­логическим и философским мышлением, которые на первых порах идут рядом, имея своими источниками элементы первоначального эмпирического знания. Опираясь на объективные законы бытия, мифологическое мировоззрение оказалось уже способным предста­вить идеи несправедливости и возмездия, Раздора и Правды, декомпенсации и компенсации в образе физического явления, т.е. в образе весов в руках богини правосудия, чаши которых в одном случае выходят из положения равновесия, в другом — стремятся к нему. В этом образе нашла свое конкретное отражение характернейшая черта античности — мышление про­тивоположностями. Последние понимаются здесь исключительно как избыток и недостаток того или иного субстрата относительно положения равновесия — того промежуточ­ного состояния, из которого возникают и к которому, уничто­жаясь, стремятся противоположности. Поэтому основным вопросом ионийской натурфилософии было выявление сущности промежуточ­ного, сгущение и разрежение которого определяло бы все многообразие чувственно воспринимаемого мира. Это свидетель­ствует о том, что мифологическое мышление, оперирующее не понятиями, а представлениями, не только не произвольно, но напротив,

«обладает не менее строгой логикой, чем наша наука. Только это иная логика».

Поэтому мифология является не толь­ко продуктом воображения, но и результатом строгого логико-теоретического мышления. Однако увидеть это можно только в итоге тщательного исследования тех мифологических представлений, которые отражают отношения противоположностей в про­цессе их компенсации и декомпенсации. Не случайно в первой части фрагмента Анаксимандр обращает наше внимание на то, из чего все сущее возникает и во что по необходимости оно уничтожается. И если слова «наказание» и «возмездие» понимать как компенсацию, а слова «нечестивость» и «несправедливость» понимать как декомпенса­цию, то все становится предельно ясным. Появляется возможность определить «источник всеобщего возникновения и уничтожения». Анаксимандр называет его «апейрон» — беспредельное начало, которое лежит в основании бытия и выделяет из себя противо­положности.

Существует несколько мнений по вопросу о сущности по­нятия «апейрон». Нам представляется, что характеристика его как «неопределенная материя» наилучшим образом отражает взгляды Анаксимандра, поскольку отношение между возникающими из нее вещами аналогично отношений между «должником» и «кре­дитором». Иными словами, «апейрон» — это нечто нейтральное, из которого могут возникать и в которое могут уничтожаться только противоположные начала. Например, возникновение горячего сопровождается возникновением холодного. Аналогично нельзя унич­тожить белое, не уничтожив одновременно с ним и черное. Из этого следует, что противоположности могут быть получены только из промежуточного путем его декомпенсации, и, наоборот, противоположности могут быть уничтожены только в промежуточ­ное путем их компенсации. В каждом конкретном случае промежу­точное особое, т.е. оно субстанциально тождественно противо­положным началам. Этот факт, пишет А.С.Богомолов, четко подметил Августин. В его представлении Анаксимандр

«полагал, что все вещи вообще рождаются не из одной вещи, как у Фалеса из влаги, но каждая из своих собственных особых начал».

А.0. Маковельский также считает, что для Анаксимандра чувственный мир есть мир противоположностей, которые уничто­жают друг друга. Поэтому апейрон

«есть „среднее“ между двумя „первыми противоположностями“. Таковыми первичными противоположностями у Анаксимандра являются I) природа теплая, ог­ненная и светлая и 2) природа холодная, влажная и темная».

Такой вывод опирается и на свидетельство Аристотеля о том, что

«все принимающие такое единое (начало) оформляют его противоположностями, например, плотностью и разреженностью или большим и меньшим, а эти (противоположности), вообще говоря, сводятся, очевидно, к избытку и недостатку… По-види­мому, — продолжает Стагирит, — и само мнение, что единое, избы­ток и недостаток суть начала всех вещей, очень древнего про­исхождения, только высказывалось оно по-разному: так, старые (философы) считают двойное (начало) действующим, единое — страдательным; наоборот, некоторые из позднейших полагали скорее единое действующим, а двойное страдательным».

Эти аргументы показывают, что вторым, не менее важным вопросом, стоящим перед древнегреческой натурфилософией, было выявление источника движения и изменения материальных вещей. Отдельные мыслители видели его исключительно во взаимо­действии противоположностей, которое они понимали с точки зре­ния идеи компенсации.

«У тех, — пишет Аристотель, — кто принимает один (элемент), а все остальное считают возникаю­щим путем сгущения и разрежения, получаются два начала — редкое и плотное или теплое и холодное, потому что именно они суть созидающие (силы), а единое лежит в их основе как материя».

Однако эти философы не могли объяснить, каким образом возникают противоположности. Поэтому другие мыслители, в частности Анаксимандр, предполагали, что активным началом является промежуточное, из которого самопроизвольно возникают противоположности, подобно тому, как они самопроизвольно уничтожаются в промежуточное. Такой подход позволил Анаксимандру обнаружить между процессами компенсации и декомпенсации временной порядок и причинную связь, предопределяющие их безусловную смену друг другом.

Таким образом, древнегреческие философы нашли тот един­ственный инструмент, ту единственную абстракцию, которая по­могла внести упорядоченность в текущую неопределенность вещей и событий и тем самым обеспечили переход к мышлению проти­воположностями — одной из первых тотальных формализации, прошедшей затем через всю историю философии.

2. Дальнейшее развитие конкретно-философских

понятий нерасчлененного знания

Становление древнегреческой философии как более или менее системного мировоззрения неотделимо от нараставшей формализации внутри нее. Это обусловливалось тем обстоятель­ством, что динамику и единство противоположностей изучали все представители ионийской натурфилософии. Однако наиболее полное осмысление эти вопросы получили в учениях Анаксимандра и Гераклита. Последнему, более чем кому-либо из ионийских философов повезло. От его труда сохранились около 130 фраг­ментов, а также несколько сот свидетельств об учении, понять которое все же нелегко, поскольку речь Гераклита наполнена метафорами и сравнениями, в ней много мифологических образов. Их неадекватное восприятие затрудняет понимание. Ввиду огром­ных трудностей, связанных с восстановлением смысла дошедших до наших дней текстов, до сих пор нет общепринятого понимания его труда. Исследователи оказываются в ситуации «герменевти­ческого круга»: понимание текста зависит от его перевода, тогда как перевод может быть осуществлен на основе его пред­варительного понимания. По-видимому, выход из создавшегося положения может быть найден на пути вживания исследователя в мировоззрение изучаемой эпохи, а именно, на пути освоения дуадного и триадного мышления, т.е. мышления на основе ка­тегорий «соотнесенное» и «противоположное».

И действительно, Гераклит не ставит под сомнение эти исходные идеализации, ибо он видит в основе всего существую­щего единое первоначало — огонь, который переходит из одного состояния в другое. Эти состояния космоса, согласно его уче­нию, представляют собой избыток и недоста­ток. По свидетельству Ипполита,

«недостаток есть, по уче­нию его, образование мира, мировой же пожар — избыток».

Поэтому Гераклит особое внимание уделяет изучению про­межуточных состояний, всегда существующих между противоположностями.

Прежде всего, Гераклит исходит из признания относитель­ности противоположностей: горячего и холодного, красоты и бе­зобразия, добра и зла. В этом случае ему вполне достаточно сравнительных понятий «больше», «меньше», «равно», поскольку одна сторона отношения может быть определена только по отно­шению к другой: твердое только по отношению к мягкому, силь­ное — по отношению к слабому и т. д. Здесь соотносятся две стороны, два понятия.

Но совсем другое дело, когда выражают в понятиях проме­жуточный термин, будь то промежуточное в рамках того или иного упорядоченного множества однокачественных объектов, или же когда выражают становление. В этом случае сравнитель­ные понятия «больше — меньше» не отражают существа дела, по­скольку одно и то же соотносится не с одной стороной, как в первом случае, а одновременно с двумя сторонами. Это значит, что промежуточное относительно большего является меньшим, а относительно меньшего — большим, относительно горячего — хо­лодным, а относительно холодного — горячим. Поэтому противо­речивость промежуточных состояний может рассматриваться как более сложная форма относительности.

Перед Гераклитом возникает вопрос: каким образом в языке можно выражать противоречивость всего видимого много­образия промежуточных состояний, многообразие переходов между конкретными различиями. Гераклит считает, что с помощью понятий «избыток» и «недостаток» или же «утверждение» и «отрицание», взятых в одном и том же отношении, так как, по мнению филосо­фа, любое промежуточное свойство, взятое в одном отношении, является противоположным в другом отношении. Изложение этой гераклитовской мысли находим у Ипполита:

«Морская вода — чис­тейшая и грязнейшая; для рыб она питательна и спасительна, лю­дям же негодна для питья и пагубна».

Поэтому для Гераклита противоречие объективно отражает промежуточное свойство, свя­занное одновременно с каждой из конкретно тождественных сто­рон.

Хотелось бы обратить внимание на то, что в зависимости от конкретной ситуации отношение противоположностей, взятых как избыток и недостаток относительно положения равновесия, может быть отношением компенсации, если противоположности, уни­чтожая друг друга, приходят в положение равновесия, или отно­шением декомпенсации, если промежуточное дифференцирует на противоположности. В первом случае Гераклит использует понятие «сходящееся», а во втором — «расходящееся». Увидеть это можно, наблюдая за стрелками весов, качающихся относитель­но положения равновесия.

В настоящее время принято считать, что в учениях ионий­цев процессы компенсации и декомпенсации связаны между собой последовательно, т.е. таким образом, что вначале происходит один из этих процессов и, как только он завершается, ему на смену тотчас приходит другой, противоположный ему процесс. Однако в учении Гераклита это не так. Иначе ему вполне было бы достаточно образа весов, как нельзя лучше отражающего сказан­ное. Для Эфессца учение о противоположностях является частью более общего учения о гармонии, которую философ понимал как циклический процесс, как процесс самодвижения.

Для его выражения в чувственно-наглядной, созерцаемой форме, в образе физического явления Гераклит использует реаль­ные вещи: лук и лиру. Поэтому и нам необходимо пред­ставить себе, как функционирует хотя бы один из этих предметов. Для большей наглядности рассмотрим действие лука, при натяжении которого сообщаем ему запас потенциальной энергии. Когда же отпускаем тетиву, потенциальная энергия полностью превращается в кинетическую, что обусловливает полет стрелы и возвращение лука в исходное положение. На этом принципе рабо­тают все системы, колеблющиеся около положения равновесия, т.е. осцилляторы и как бы они не отличались друг от друга, их энергия всегда состоит из двух слагаемых: по­тенциальной и кинетической энергии.

Философская мысль Гераклита, по-видимому, угадывала связь между уничтожением одной из этих сторон (компенсация) и возникновением другой (декомпенсация), являясь предвосхищением одного из фундаментальнейших законов естествознания — закона сохранения и превращения энергии, идею которого философ мог осмыслить посредством парных сравнительных понятий: «сходя­щегося» и «расходящегося» — самых элементарных конкретно-фило­софских категорий. Взаимосвязь этих понятий, совместно образую­щих единое, более сложное понятие: «сходящееся расходящееся», отражающее гармонию осциллятора, по наше­му мнению, и составляет рациональное зерно и самую большую загадку учения Гераклита, сожалеющего, что его оппо­ненты

«не понимают, как расходящееся само с собой согласуется: возвращающаяся (к себе) гармония как у лука и лиры».

И хотя древние прекрасно видели, что растягивание лука в средней части неизбежно вызывает его сжатие в перпендикулярном нап­равлении (сходящееся расходящееся), они, тем не менее, не могли понять причину самодвижения как отношения двух пар противоположностей, смещенных относительно друг друга по вре­мени на четверть периода. Для Гераклита же, напротив, гармо­ния лука и лиры определяется отношением двух пар противополож­ностей, связанных между собой ортогонально. В любых осцил­ляторах, как мы знаем, эта связь организована таким образом, что если одна пара, уничтожаясь, сходится к положению равно­весия, т.е. к промежуточному (компенсация), то вторая пара возникает из промежуточного и расходится (декомпенсация).

Как заметал еще Анаксимандр, все это происходит «в установ­ленное время» и «согласно необходимости», исходя из объектив­ного закона природы, что обусловливает «возвращающуюся к себе гармонию», т.е. циклическое самодвижение. Поэтому образ лука специально и был выбран философом для де­монстрации того, как «единое», расходясь, например, в горизон­тальном направлении, сходится с собой в вертикальном направ­лении.

Таким образом, Гераклит нашел возможность передать свое понимание гармонии как отношения двух диад. Эта гармония проявляется в том или ином конкретном самодвижении: будь то колебание струны музыкального инструмента — лиры, действие лука или движение космического тела по орбите. При этом Герак­литу удалось создать такую совокупность конкретно-философских понятий, каждое из которых представляет собой понятие — процесс: «сходящееся», «расходящееся» и «сходящееся расходящееся». И если первые два понятия отражают взаимосвязь в рамках бинарных, антонимичных оппозиций, то последнее по­нятие отражает взаимосвязь четырех сторон, связанных между собой под прямым углом. Обращает на себя внимание, что идея «единого», состоящего из четырех компонентов, очень древнего происхождения. В письменных источниках, например, она встре­чается еще в IX в. до н.э. при описании «первого дня творения». Книга Бытия рассказывает:

«И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.

И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил

Бог свет от тьмы.

И назвал Бог свет днем, а тьму ночью.

И был вечер, и было утро: день один».

Кроме того, с самой глубокой древности люди выделяли четыре времени года: зиму и лето, весну и осень, что нашло свое выражение в древнем искусстве: у ацтеков, например, была четверорукая богиня жизни и смерти, двумя руками дающая жизнь, а двумя другими ее отнимающая. Было время, когда в античной мифологии и Аполлон также наделялся четырьмя руками.

Итак, отношения двух пар противоположностей, наблюдаемые в объективном мире, послужили древнегреческим натурфилософам в качестве основания для самых широких обобщений, в частности, для распространения идеи цикличности на весь космос, где каж­дый новый цикл рассматривался как повторение предыдущего. Однако все эти мыслители за исключением Гераклита так и не сумели ясно показать взаимосвязь между процессами компенсации и деком­пенсации. Гераклит же, по-видимому, прочувствовал эту связь не только в физических явлениях, но и во всех аспектах бытия, поскольку он связывает возникновение и уничтожение миров как с гармонией лука и лиры, так и с обменом товаров:

«Все обме­нивается на огонь и огонь на все, подобно тому, как на золото товары и на товары золото».

Для философа обмен товаров столь же очевидное явление, как и действие лука, он находит эти про­цессы функционально тождественными.

Гераклитовское сравнение особенно знаменательно потому, что оно показывает, насколько товарно-денежные отношения, харак­терные для зрелого рабовладельческого общества, овладели умами людей, став в какой-то степени моделью при построении мироз­дания, хотя и не такой наглядной как лук и лира.

Всеобщий закон циклического движения, управляющий обмен­ными процессами в природе и между людьми, осмысляется в учении Гераклита посредством

Создавая науку о всеедином, Гераклит выделяет четыре вида единств. Во-первых, это «единое» как нейтральная, однородная материя, лежащая в основании бытия (середина), из которой возникают и в которую уничтожаются все вещи.

«Эта среда, — пишет А. О. Маковельский — есть то „единое“, на лоне которого как бы находятся все единичные вещи и которая связует их в один общий вселенский организм».

Во-вторых, «единое», сочетающее в себе две субстанциально тождественные, но диаметрально противоположные стороны, вно­сившие упорядоченность в непрерывно меняющийся мир, например, «день и ночь — одно».

Третий вид «единого» состоит из четырех сторон, образую­щих между собой две пары противоположностей, чередующихся во времени, что обусловливает гармонии лука и лиры.

Наконец, четвертый вид — состоящее из всех противополож­ностей «единое», которое и есть «мудрое» или Бог, ибо

«Бог — это день ночь, зима лето, война мир…», т.е. «все противополож­ности».

Как считает А. О. Маковельский,

«никто из древних не дает столь сильно почувствовать единство вселенской жизни, как Гераклит».

По мнению последнего, приобщение ко всем видам «единого» и делает мудреца таковым:

«…не мне, но логосу вни­мая, мудро признать, что все — едино».

Таким образом, «логос» представляется Гераклиту в виде геометрических образов, опре­деляющих математико-логическое мышление философа. Благодаря этому Гераклит постигает не только единство в разно­образии, но и разнообразие в единстве, что для мыслителя составляет две неразрывные стороны бытия и мышле­ния в их непрерывной самодвижении. Этот математико-логический, диалектический строй мышления Геракли­та и определяет тот факт, что

«в древности иногда рассматрива­ли Гераклита, как пифагорейца».

Парменид глубоко проанализировал концепцию Гераклита и убедился, что всякое изменение и множественность невозможно представить непротиворечивым образом. Но мысль не должна быть противоречивой, поэтому если признать тождество бытия и мышления (т.е. познаваемость мира), то в объективном мире также не должно быть места и для противоречивых явлений. При этом, как пишет Диоген Лаэртский, он

«первый стал предлагать рас­суждение об Ахиллесе».

Те же идеи, но еще более рационалистичным образом из­ложены Зеноном Элейским, который предложил 45 антиномий, име­нуемых «логосами». Все они неопровержимо свидетельствовали о противоречивости движения, множественности, небытия, а, сле­довательно, об их объективной невозможности.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что поня­тие «логос» введено в философский язык Гераклитом, что указы­вает на отношение парадоксов именно к его учению. Только при этом условии выявляется действительная связь между пара­доксами Зенона и учением Гераклита, а именно: «Ахиллес» служил логической моделью «сходящегося», а «Дихотомия» — мо­делью «расходящегося». В учении элейских последователей Пифа­гора им могла соответствовать геометрическая модель — прямо­угольный треугольник, один из катетов которого может умень­шаться от максимума до нуля (сходящееся) по мере того, как другой катет (расходящееся) увеличивается от нуля до максимума.

Но если Гераклит рассматривал самодвижение бытия как противоречивый, но вполне объективный природный процесс, обусловленный отношением двух пар противоположных тенденций, то Зенон рассматривал движение, совершающееся по воле мыслящего субъекта. Для этой цели ему вполне достаточно было рассмотреть динамику катетов одного из прямоугольных треугольников. В этом проявилось отличие между мысленным экспериментом Зенона и реальным физическим процессом, выраженным Гераклитом в конкретно-философском понятии «сходящееся расходящееся».

Осмысление бытия как уничтожение одного и возникновение другого (отрицание) средствами пифагорейской математики позво­лило философам элейской школы поднять ряд важных вопросов, среди которых нас интересует вопрос о пределе делимости «схо­дящегося» и «расходящегося» их положениями равновесия, проме­жуточным: идет это деление до бесконечности (интенсивная бес­конечность) или же оно ограничено некой неделимой, хотя и очень малой, но конечной величиной? Зенон показал противоре­чивость как одного, так и другого предположения. Две его анти­номии («Стрела» и «Стадий») направлены против движения в дискретном пространстве, две другие («Ахиллес» и «Дихотомия») — в непрерывном.

Следует напомнить, что дихотомическое деление, т.е. деле­ние на два, выбрано не случайно, оно обусловлено существова­нием промежуточного между «избытком» и «недостатком», которое делит «единое» на две противоположные подсистемы. При этом каждая из подсистем своим промежуточным снова делится на противоположности и так далее. Поэтому вопреки мнению Аристо­теля и следующих за ним поколений математиков, физиков и фи­лософов, Зенон был прав: Ахиллес никогда не до­гонит черепаху, если под героем троянской войны понимать максимальное значение «сходящегося» катета в любой данный момент времени, а под черепахой — значение промежуточного между максимумом и нулем. Более того, под промежуточным не обязательно понимать положение равновесия, строго лежащее меж­ду экстремумами, поскольку промежуточным является любая другая точка, взятая между ними. Поэтому вполне справедливо отме­чают, что Ахиллес не догонит не только Гектора, но даже самую медлительную черепаху.

Так считали Парменид и Зенон с полной уверенностью, что это было очевидно каждому, кто исследовал «сходящееся» как динамический континуум. И даже тогда, когда Ахиллес закан­чивал свой бег, количество и порядок стоящих впереди него промежуточных элементов не изменились. По мнению элеатов, это свидетельствовало об абсолютной невозможности полного уничтожения, поскольку как бы ничтожна не была оставшаяся часть, она все равно могла быть разделена на противоположности. Таким образом, трудности, возникшие с «преодолением» парадокса «Ахил­лес», связаны с тем, что мысленный эксперимент потомков был поставлен иначе, чем его ставили элеаты, осмысляя учение Гераклита.

Перед античными философами стоял и другой вопрос: если пространство «сходящегося» бесконечно делимо, и абсолютное уничтожение невозможно, то каким образом может возникнуть ве­личина, отличная от нуля, — «расходящееся»? Каким образом из ничто может возникнуть нечто? Было очевидно, что если к ничему прибавлять ничего, то сколько бы мы это не пов­торяли, ничего не должно измениться — ничто так и останется ничем. Поэтому в отношении «расходящегося» катета было ясно: прежде, чем достигнуть максимума, он должен достигнуть своей половины. Чтобы преодолеть половину, необходимо преодолеть по­ловину половины и т. д. Движение не может не только завер­шиться, но и начаться. Это было объяснением противоречивости другого логоса Гераклита — «расходящееся», который элеаты называли «Дихотомией». Аргументы Зенона связаны между собой настолько, что отрицание возможности начала движения в парадоксе «Дихотомия» ставит вопрос о начале движения в пара­доксе «Ахиллес», ибо возникновение расходящейся пары противоположностей обусловлено уничтожением (отрицанием) схо­дящейся пары. Это значит, что Ахиллес не только не догонит черепаху, он даже не сможет начать движение в ее сторону.

Все это, по мнению Парменида и Зенона, неопровержимо до­казывало невозможность самодвижения «сходящегося» и «расходящегося» как порознь, так и совместно. Элеаты при­ходят к идее абсолютно тождественного, однородного и неделимо­го на части бытия, которое определяется не действительным миром чувственно-конкретных форм, а понятием. Поэтому Вселен­ная для Парменида имеет вид «вполне совершенного шара, с правильным центром внутри», «почти» как у Гераклита, но целого и неподвижного.

Столкнувшись с противоречиями бытия, элейские философы пришли к выводу: существует все то, что непротиворечиво, отверг­нув таким образом существование самодвижения, множественности и ничто, а вместе с ними и объясняющее их существование учение ионийских мыслителей, в том числе и учение Гераклита с соот­ветствующим этой цели формализованным понятийным аппаратом — конкретно-философскими понятиями, логосами. Показав их «абсурдность», противозаконность, элеаты продемонстрировали тупик, в который попадает философская мысль, выходящая из-под контроля опытного знания. Поистине прав оказался Гераклит, сказавший, что «собаки лают на тех, кого они не знают».

3. Завершающий этап в развитии конкретно-философского

знания

Значительным шагом на пути преобразования философии в систематизированное мировоззрение явилось учение Аристотеля, в котором конкретно-философские понятия выражают логическое обобщение наиболее общих отношений действительности.

Аристотель более, чем кто-либо из античных философов понимает, что в основе познания лежит сравнение вещей друг с другом. Каждая вещь обозначается по отношению к каждой, как то же самое, либо другое. Поэтому следует найти основные роды различий, которые и будут началами бытия. При этом различие Аристотель понимает как конкретное различие и именно так, что различное

«различается от чего-то в чем-то определен­ном, так что необходимо должно быть нечто тождественное, в чем различаемые вещи различаются между собой».

Систематизацию этих отношений Аристотель начинает с определения видов категорий, которых в его учении десять: сущность; количество; качество; отношение; место; время; положение; обладание; действие; претерпевание.

Все они представляют собой основные роды понятий, опре­деляющих сущность единичных вещей.

Первые три категории только называют вещи без всякой их связи с другими вещами, тогда как остальные категории в той или иной форме раскрывают отношение к чему-то другому. Тем самим последние семь категорий подготавливают переход к принципиально иным — сравнительным понятиям. И Аристотель показывает такой переход, выделял в десятой главе «Категории» четыре вида противолежания: противоречащее одно другому, противоположное, соотнесенное, лишенность и обла­дание.

Подвергая их тщательному анализу, Аристотель, прежде всего, отмечает коренное различие между противоречащим и про­тивоположным, поскольку у противоречия нет ничего промежу­точного, тогда как между противоположностями оно обяза­тельно существует, ибо противоположности представляют собой «избыток» и «недостаток» того или иного субстрата относи­тельно промежуточного. Они тождественны по роду, но различны по виду. Промежуточное принадлежит к тому же роду, что и про­тивоположности.

Противоречащее, наоборот, определяется философом как абстрактное различие. И действительно, «не-А» настолько абст­рактно, что включает в себя все, что угодно, кроме «А», т.е. третьего не дано: либо «А», либо «не-А». Поэтому, заключает философ, не может быть ничего промежуточного между двумя членами противоречия.

Продолжая конкретизировать различия, Аристотель выде­ляет соотнесенное как такое отношение, о котором говорят, «что то, что оно есть, оно есть в связи с другим». В «Кате­гориях» философ отмечает обоюдностъ и субстанциальное тождест­во соотнесенного. Так, под рабом подразумевается раб господи­на, а под господином — господин раба. Поэтому соотнесенные между собой стороны всегда находятся вместе и устраняются вместе.

В несколько ином аспекте дается определение соотнесен­ного в «Метафизике», где на первом места стоит математическое его выражение. Здесь эти отношения касаются чисел и, прежде всего, являются их свойствами.

Соотнесенные понятия устанавливают отношения между ве­щами, свойствами и другими характеристиками явлений в терминах «больше», «меньше», «равно». Они базируются на выделении качественно однородного в вещах, процессах природы и социаль­ной жизни, что позволяет Аристотелю рассматривать их как соизмеримые величины.

Сравнивая соотнесенное с противоположным, Аристотель при­ходит к убеждению, что по определению эти два рода противо­поставления отличаются друг от друга. Так, если противополож­ности рассматриваются как избыток и недостаток относительно промежуточного, то соотнесенное имеет смысл толь­ко по отношению друг к другу.

Последний признак характерен также и для четвертого вида аристотелевского противолежания — «лишенности и обладания», которые противостоят друг другу отсутствием и наличием од­ного и того же свойства. Например, как слепота противостоит зрению. Но поскольку между ними Аристотель не сумел выявить числового отношения, он допустил, что они не противопоставлены друг другу как соотнесенное. Не являются они и противополож­ностями, так как между ними нет ничего промежуточного.

Нам же представляется, что «лишенность и обладание» не могут претендовать на роль отдельного вида противолежания, поскольку это один из частных случаев соотнесенного, когда друг с другом сравнивают минимальное (т.е. нулевое) и максимальное значение соотносящихся сторон.

Аристотель не знает ни отрицательных чисел, ни числа нуль, но это не мешает ему понять, что соотнесенное может быть преобразовано в отношение противоположных тенденций, если будет найдена соответствующая середина.

«Так, например, если десять много, а два мало, то шесть принимаем за середину, потому что, насколько шесть больше двух, настолько же меньше десяти, а это и есть середина по арифметической пропорции».

С этих позиций Аристотель анализирует все сферы дей­ствительности. Например, он приходит к выводу, что «правосудие — это какая-то середина…» между убытком и наживой. Поэтому при тяжбах прибегают к посредничеству судьи, который стоит как бы посередине между сторонами и уравнивает так,

«как (геометр уравнивает отрезки) неравно поделенной линии: насколь­ко больший отрезок выходит за половину, столько он отнял и прибавил к меньшему отрезку».

Продолжая идти тем же путем, можно осмыслять и ценности этического порядка, которым философ также придает пространст­венно-геометрическую характеристику. Поэтому добродетели склада души Аристотель трактует как нахождение надлежащей середины в поведении и чувствах. Из существующих трех наклонностей,

«две относятся к порокам — одна в силу избытка, другая в силу недостатка — и одна к добродетели — в силу обладания серединой; все эти (наклонности) в известном смысле противоположны друг другу, ибо крайние противоположны и среднему, и друг другу, а средний — крайним. Ведь так же, как равное в сравнении с меньшим больше, а в сравнении с большим меньше, так и находя­щиеся посредине склады (души располагают) избытком сравни­тельно с недостатком и недостатком сравнительно с избытком как в страстях, так и в поступках. Так, мужественный кажется смельчаком по сравнению с трусом и трусом — по сравнению со смельчаком.

Подобным образом и благоразумный в сравнении с бесчувст­венным распущен, а в сравнении с распущенным — бесчувствен, и щедрый перед скупым — мот, а перед мотом — скупец».

Таким образом, Аристотель не может отрицать того, что середина в одно и то же время в одном и том же отношении обладает двумя противоположными свойствами, т.е. логически противоречи­ва. А это свидетельствует о том, что исходные идеализации аристотелевской философии родственны ионийским и уходят своими корнями в греческую мифологию.

Вместе с тем Аристотель разрабатывает свое учение с поправкой на достижения элеатов, т.е. особое внимание уделяет непротиворечивому описанию действительности, исполь­зуя для этой цели открытый им закон противоречия. Видимо, Аристотель считает возможным добиться такого положения, при котором

«каждое слово должно быть понято и обозначать что-то, и не многое, а только одно…».

По этой причине Аристотель утверждает:

«Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении… — это, конечно, самое достоверное из всех на­чал…».

После Парменида и Зенона развитие науки в древнем мире шло под знаком стремления во что бы то ни стало избежать противоречивости, а закон противоречия как раз и требовал однозначного употребления понятий. Ставя вопрос подобным образом, Аристотель пытается убедить сторонников Гераклита в правильности и необходимости логического закона противоречия. Даже если утверждаемое Гераклитом правильно, отмечает Аристо­тель, то не может быть правильной сама форма его утверждения, «а именно, что одно и то же может в одно и то же время быть и не быть».

«Следовательно, если кто говорит, что вот это есть и не есть, он отрицает то, что утверждает, тем самым он утверж­дает, что слово обозначает не то, что оно обозначает, а это несуразно. Если поэтому „быть вот этим“ что-то означает, то противоречащее этому не может быть верным в отношении одного и того же».

Внедрение в античную науку нового формально-логического мышления, связанного с преимущественным использованием от­ношений абстрактного тождества и абстрактного различия, в дальнейшем привело к тому, что основная парадигма древнего мира — противоположное — уступила место другой парадигме — соот­несенному, а это, в свою очередь, привело к быстрому развитию количественных методов, доступных проверке на непротиворечивость.

Сам же Аристотель не приемлет количественного подхода, поскольку в нем нет места для противоположностей. Можно сказать больше: его неудержимо влечет диалектика перехода от количества к качеству, т.е. от соотнесенного к противополож­ному. В каждом конкретном случае это достигается благодаря нахождению такого промежуточного состояния, в котором в одно и то же время противоположности объективно совмещаются в одном и том же отношении, т.е. в одной и той же пропорции. Причем обратный переход от противоположного к соотнесенному и далее к количественным понятиям Аристотелю не удается. Трудности эти особенно ощущаются в науке о природе (физике), где основными идеализациями в то время были противоположности: тяжелое и легкое, горячее и холодное, сухое и влажное и т. п. Вот почему, с точки зрения Аристотеля, математические методы «не подходят для рассуждающего о природе».

Вместе с тем очевидно, что одна и та же реальность объективно может быть рассмотрена с разных позиций: относи­тельно каждой из соотносящихся друг с другом сторон и отно­сительно логически противоречивого промежуточного свойства. В первом случае говорим о соотнесенном, связывая с ним существование количественных методов, во втором случае — о противоположностях, определяющих качественный подход. Поэтому «соотнесенное» и «противоположное» можно рассматривать в качестве исходных идеализации в рамках той или иной конкрет­ной научной теории. В равной мере эти отношения стали обще­принятыми «образцами» для всей науки, открывающими дорогу двум конкретно-тождественным множествам отношений: количест­венному и качественному.

Таким образом, в условиях древнегреческой мыслительной культуры нарастание формализации знания продолжалось, и в арис­тотелевскую эпоху достигло уровня логики.

4. Противоположность пути философского и конкретно-научного абстрагирования в последующие эпохи

Сделав первый шаг по пути познания конкретных различий: соотнесенного и противоположного, Аристотель останавливается, поскольку не может разобраться в содержании циклической формы движения. Для него, также как и для его последователей, напри­мер, качающееся тело было просто телом, которое падает, испы­тывая сопротивление. Поэтому Аристотель и не мог представить себе отношение, в котором уменьшение одной стороны вызывает увеличение другой.

Тем более не мог он допустить движение, в котором сопря­жены не два, а четыре различия, две пары противоположностей. Об этом красноречиво свидетельствует фрагмент, взятый из его «Физики», где Аристотель допускает наличие не более трех начал: промежуточного и противоположностей,

«а более трех — ни в коем случае… если же при наличии четырех (начал) будут две (пары) противоположностей, — пишет Аристотель, — то наряду с каждой из них должно будет существовать начало какой-то особой промежуточной природы; а если две (пары) противополож­ностей могут порождаться друг из друга, то одна из них будет излишней. Вместе с тем невозможно, чтобы существовало несколь­ко первичных (пар) противоположностей».

Этот фрагмент наглядно подтверждает нашу посылку о том, что в древности рассматривалась возможность соотношения в «едином» четырех начал — двух пар противоположностей.

Совершенно иначе, чем Аристотель, на качающиеся тела смогли посмотреть только в ХIV в., когда началось исследование за­висимостей между величинами. Это были схоласты Жан Буридан и Николай Орезм. Они были первыми, кто разглядел в колеба­тельных движениях маятник.

«Буридан описывал движение вибри­рующей струны как движение, в котором побудительная сила в дальнейшем расходуется при колебании струны, преодолевая ее натяжение; натяжение затем влечет струну назад, вызывая воз­растание побудительной силы до тех пор, пока не достигается средняя линия колебаний; после этого побудительная сила тя­нет струну в противоположной направлении; снова и снова воз­никает натяжение струны и так далее в симметричном процессе, который может продолжаться до бесконечности. Позже в том же ХIV столетии Орезм схематически представил подобный анализ движения подвешенного камня, который сейчас можно считать первым обсуждением проблемы маятника».

Приведя целиком это рассуждение, мы хотели показать то, что понятие «побудительная сила» и понятие «натяжение» выражают здесь отношение двух тенденций, смещенных относительно друг друга на четверть периода. В то же время осмелимся утверждать, что впервые это отношение было рассмотрено не схоластами ХIV в., а родоначаль­ником диалектики Гераклитом Эфесским, с которым, по-видимому, и полемизирует Аристотель в приведенном из его «Физики» фраг­менте. Кроме того, этим же вопросом, возможно, занимался и другой представитель ионийской школы — Анаксимандр.

Тем не менее, благодаря исследованиям Жана Буридана и Николая Орезма, появляется возможность осмыслять колебатель­ные движения как одновременные переходы от различия к тождеству и от тождества к другому различию, как непрерывный переход от одного качественного состояния к другому, как их последо­вательные «самоотрицания».

В ХV в. этим вопросом занимается Николай Кузанский. Он строит фигуру, называя ее «парадигмой», в которой показывает, как один максимум различия переходит в свой минимум — в тож­дество, обусловливая тем самым переход другого минимума в свой максимум. По сравнению с Аристотелем Николай Кузанский нахо­дит более конкретное единство тождества и различия, в котором связываются не только две противоположные степени одного и того же качества, но и тождественные два качества, каждое из них представлено противоположными свойствами. Согласно Кузанскому, абсолютный максимум связан со своим абсолютным минимумом таким образом, что нисхождение максимума к минимуму обусловливает восхождение другого минимума к своему максимуму.

Причем абсолютная максимальность совпадает с минимумом иного, допуская переход в него. Это значит, что обладание «чем-то» переходит в лишенность, а лишенность «иного» переходит в об­ладание. Как видим, восхождения и нисхождения построены у Кузанского на отношении двух пар аристотелевских категорий — лишенности и обладании. Однако в учении Кузанского эти кате­гории приобретают совершенно иной смысл, нежели в учении Арис­тотеля. Здесь это другие отношения, которые не могут быть ото­ждествлены ни с одним из видов противолежания, поскольку «одно» обладание, переходящее в свою лишенность, обуслов­ливает «иную» лишенность, переходящую в обладание.

Таким образом, существует прямая связь «противополож­ностей» Николая Кузанского с учением Аристотеля о четырех ви­дах противолежания. Трудно сказать, насколько глубоко по­нимал эту связь сам Кузанский, однако в определенном ас­пекте он все же ее находит и упрекает Аристотеля в том, что тот не признает в лишенности «начало, полагающее совпадение противоположного». Ибо

«боязнь признать, что одному и тому же вместе присущи противоположные свойства, скрыла от него истину этого начала…».

Следует сказать, что Аристотель сумел осмыслить только самые элементарные отношения, поэтому виды противолежания у него представляют собой взаимосвязь двух, далее не разложимых, элементарных сторон: А и не-А, «избыток» и «недостаток», «больше» и «меньше», «обладание» и «лишенность». В отличие от этого Кузанский исследует отношение в «едином» четырех тенденций, двух пар «лишенности и обладания», где переход от обладания «чем-то» к его лишенности неизбежно влечет за собой переход от лишенности «иного» к его обладанию.

Фактически Николай Кузанский рассматривает здесь диалек­тическое отрицание как процесс уничтожения одного и возник­новения другого. Поскольку, считает философ,

«в одной из про­тивоположных вещей заключено начало другой, все переходы (отрицания Ю.Р.) в природе оказываются кругообразными и каждая пара противоположностей имеет общий субстрат».

Как видно, Кузанский даже не замечает, что каждая из его «противоположностей» уже является парой: «лишенностью» и «обладанием». Это и обусловливает круговое движение, переход к которому так и не сумел найти Аристотель.

Вместе с тем обращает на себя внимание то обстоятельство, что «противоположности» Кузанского раскрывают те отношения действительности, сторонами которых Гераклит называл «сходяще­еся» и «расходящееся», определяющие в его учении круговое самодвижение. Однако у Гераклита это отношение двух пар противополож­ностей как избытка и недостатка, а у Кузанского это отношение двух пар «лишенности и обладания». Значит, Кузанский рассмат­ривал только четвертую часть гераклитовской фигуры, описывающей гармонию лука и лиры, т.е. взял одну из «сходящихся» противопо­ложностей и одну из «расходящихся», образующих между собой прямой угол. Точно так же, как это сделали Парменид и Зенон, а впоследствии К. Маркс, рассматривая товар как единство меновой стоимости и потребительной стоимости.

Таким образом, Николай Кузанский не только развил один из четырех видов аристотелевского противолежания — «лишенность и обладание», но и приблизился к пониманию более сложного вида отношений, противолежащие стороны которого обусловливают диалектическое отрицание. Его содержание раскрывается на абстрактно-всеобщей материа­листической основе в марксистской философии.

Дальнейшие исследования приводят Николая Кузанского к мысли о том, что любое наблюдаемое различие оказывается меньше бесконечного, т.е. абстрактного различия. Поэтому он бескомпро­миссно отвергает противоречащее — один из четырех аристотелев­ских видов различия. Кроме того, отвергает он и самостоятельное существование трех других видов: соотнесенного, лишенности и обладания, противоположного, поскольку все они отражают раз­личные аспекты одного и того же, более сложного отношения. Таким образом, противоположности Николая Кузанского, обусловливая собой «кругообразные» переходы (отрицания Ю.Р.), вобрали в себя все другие виды различия и с тех пор стали претендовать в философии на роль наиболее общих философских категорий, что, в конечном счете, привело к нивелированию конкретного своеобразия исходных видов противолежания. Каждая из «противоположностей» Кузанского может рассматриваться самым различным об­разом: то в виде «лишенности и обладания», то в виде «соотнесенного» или же в виде «избытка» и «недостатка» отно­сительно промежуточного. Так, белое и черное можно рассмот­реть как избыток и недостаток относительно серого. Или же, как соотнесенное, если сравнивать белое по отношению к черному и наоборот. Кроме того, черное можно рассматривать как лишенность белого, а белое как лишенность черного, обнаруживая взаимопро­никновение между ними. В отличие от Аристотеля у Николая Кузанского все виды противолежания определяются одним термином «противоположности».

Это название всех форм конкретного тождества (а ино­гда и отношений абстрактного различия) прошло через всю не­мецкую классическую философию и получило свое завершение в марксистской диалектике, где под противоположностями стали понимать стороны практически любого отношения, которые одновременно предполагают и исключают друг друга.

Сказанное свидетельствует о том, что общий процесс диф­ференциации знания, начавшийся в новое время, отразился в философской науке противоположным процессом, т.е. стремлением к его интеграции, к выявлению наиболее общих свойств и закономерностей объективной реальности, к отражению их в наиболее общих философских понятиях — категориях.

Напротив, во всех конкретных науках, бурный рост которых начинается в ХVI в., происходит дальнейшая конкретизация по­нятийного аппарата, отражающая нарастание уровня формализа­ции знания. Применяются математические методы, связанные прежде всего с выявлением определенности и качественной одно­родности в исследуемых предметах и процессах, что в свою оче­редь давало возможность перейти от сравнительных к количест­венным понятиям, определившим значительные успехи математических наук.

В немалой степени это связано с деятельностью итальян­ского математика Леонардо из Пизы (Фибоначчи), которого можно назвать одним из основоположников математики нового времени в Западной Европе, поскольку он первым систематически изло­жил достижения арабской математики. Кроме того, он впервые в Европе привел отрицательные числа, которые рассматривал как «долг». Это особенно интересно, так как древнегреческая идея «компенсации», идущая через учение Аристотеля к новому вре­мени, рассматривала противоположности как взаимоотношение «должника» и «кредитора». Поэтому с введением отрицательных чисел появилась реальная возможность описывать отношение про­тивоположностей средствами математики.

К этому ко времени относятся первые попытки математизи­ровать логические операции, связанные еще с одним видом аристо­телевского противолежания — противоречащим. Раймунд Луллий сконструировал специальную «логическую машину», которая была первой попыткой осуществить механизацию логических операций.

Что же касается «лишенности и обладания» и того вида отношений, который в учении Николая Кузанского рассматривал­ся как «противоположности», то они найдут свое отражение в тригонометрических функциях «синус» и «косинус», получивших широкое распространение в механике, физике, технике и других науках, изучающих колебательные процессы.

Однако наибольшее практическое применение в это время из всех видов противолежания как конкретно-философских по­нятий получает соотнесенное, поскольку именно оно самым непосредственным образом связано с математическим знанием и законами формальной логики.

Благодаря всем этим видам противолежания можно было уже упорядочить различные свойства, явления и отношения реального мира не только посредством сравнительных понятий «больше», «меньше», «равно», но и посредством других сравнительных и количественных понятий.

«Известно, — пишет Г. И. Рузавин, — что количественные понятия и язык использовались задолго до того, как возникло экспериментальное естествознание. Однако только после появ­ления последнего они начинают применяться вполне сознательно и систематически. В физике язык количественных понятий наряду с экспериментальным методом исследования впервые успеш­но начал использовать Г. Галилей, который настолько высоко оценивал его значение, что считал его языком природы».

И действительно, с помощью формул, уравнений, функций и других математических понятий можно выразить количественные зависи­мости между самыми различными отношениями, характеризующими определенную степень их качественной однородности, тождествен­ности.

«Именно вследствие такой однородности и общности они оказываются количественно и структурно сравнимыми. Самая большая трудность при математизации знания и состоит в том, чтобы выявить качественную однородность тех или иных классов явлений и тем самым показать, что они могут быть количественно сравнимыми».

Но это означает новый шаг по пути восхождения от одной ступени познания к другой, более конкретной, раскры­вающей каждый раз все большее и большее различие между отож­дествляемыми сторонами.

В ходе упорной борьбы против схоластической физики, ко­торая возводила свои принципы к учению Аристотеля, Галилей од­ним из первых на место чистого умозрения поставил опыт, пос­кольку интересы практики играли решающую роль в становле­нии его мировоззрения, в развитии его духовной жизни.

Если Архимед, которого Галилей считал своим учителем, заложил основы науки о равновесии тел под действием прило­женных к ним сил — статики, то Галилей разрабатывает основы науки о движении тел под действием приложенных сил — динамики. Кроме того, Галилей формулирует первые законы свободного падения тел, дает строгую формулировку понятий скорости и ускорения, излагает идеи об инерции вещества, законы сложения скоростей, устанавливает пропорциональность между квадрата­ми времени качания маятников и их длинами и т. д. Таким обра­зом, он полностью доказал неверность динамики Аристотеля и в целом всей господствовавшей в его время перипатетическо-схоластической физики. Его взгляды составили новое мировоззрение, иную физическую картину мира, гигантский шаг вперед в познании природы. С помощью математического аппарата, использованного Галилеем, можно было уже сформулировать количественные зави­симости, относящиеся к тем или иным физическим законам.

Вместе с тем экспериментальные и количественные методы исследования не давали еще полного представления о реальных процессах, поскольку были весьма далеки от совершенства. Раз­виваемые Галилеем принципы, будучи проявлением метафизического способа мышления, не учитывали диалектическую сложность бытия и противоречивую сущность движения. Преимущественная ориен­тация на математику, не принимавшую в расчет один из четырех видов противолежания, а именно, противоположное, привела его к тому, что он полностью порвал с сугубо качественным истолко­ванием природы, присущим как схоластике и ренессансной натур­философии, так и аристотелевской и ионийской физике. Поэтому научно-философская деятельность Галилея обусловливает собой начало механического и метафизического материализма ХVII-ХVIII вв.

Следует сказать, что начиная с Коперника, физическая картина мира все более приобретает динамические черты. Движут­ся не только Земля и планеты солнечной системы, но и само Солнце. Идея движения охватывает все тела природы, причем в учениях Коперника и Галилея она уже тесно связывается с идеей относительности движения во всей Вселенной. Однако только благодаря Рене Декарту — одному из основоположников философии нового времени, движение стало рассматриваться как форма существования материальных тел. При этом все изменения материальных объектов — частиц философ сводит к пространственному перемещению, что превращает его физику в классический образец механицизма. Отличаясь величиной и формой, они способны превращаться друг в друга. При этом движение тождественной себе частицы Декарт рассматривает в качестве переменной величины. Философ вводит ортогональные координаты и определяет положение точки на плоскости двумя числами, выражающими длины перпендикуляров, опущенных из этой точки на координатные оси, значения которых у Декарта были обязательно положительными.

Этот недостаток исправил Пьер Ферма, у которого значения координат могли быть и положительными, и отрицательными, что в немалой степени способствовало диалектизации математики, поскольку в ее понятийный аппарат помимо уже используемых здесь видов конкретного различия (противоречащего, соотнесен­ного, лишенности и обладания) включаются еще противоположное и ортогональное. Таким образом, благодаря методу координат устанавливается тесная связь между алгеброй и геометрией, и за­кладываются основы аналитической геометрии, изучающей зависи­мости между переменными величинами, описывающими движение тождественной себе частицы (переход в «свое иное»). Последняя движется непрерывно по определенному закону, связывающему ее положение со временем.

«Поворотным пунктом в математике, — пишет по этому поводу Ф. Энгельс, — была Декартова пере­менная величина. Благодаря этому в математику вошли движение и тем самым диалектика и благодаря этому же стало немедленно необхо­димым дифференциальное и интег­ральное исчисление, которое тотчас и воз­никает и которое было в общем и целом завершено, а не изоб­ретено, Ньютоном и Лейбницем».

Появление нового математического метода — анализа беско­нечно малых величин, ядро которого составляют дифференциальное интегральное исчисления, позволило количественно описывать самые разнообразные процессы в конкретных науках: механике, гидравлике, астрономии и т. п. Весь мир представлялся Ньютону в качестве совокупности огромного числа неделимых материаль­ных точек, движущихся в абсолютном пространстве и времени.

Опираясь на выводы Коперника, Галилея, Кеплера, Гюйгенса, а также на атомистические представления Гассенди, Исаак Ньютон создает новую, революционную для того времени картину природы — механическую картину мира. В своем главном труде «Математические начала натуральной философии» Ньютон, руковод­ствуясь идеей единства и универсальной взаимосвязи явлений, формулирует три основных закона механики, названные его именем: закон инерции, закон пропорциональности силы и уско­рения, закон равенства действия и противодействия, а также закон всемирного тяготения, объясняющий взаимосвязь всех материальных тел посредством сил тяготе­ния, мгновенно передающимся от одного тела к другому через пустоту. Здесь же определяется содержание основных понятий механики: массы, плотности, количества движения, силы, инерции, ускорения, а также времени, пространства и движения, которые в учении Ньютона существуют абсолютно, т.е. независимо от материи.

Таким образом, математические методы в учении Ньютона стали использоваться не только для вывода количественных зави­симостей между экспериментально установленными фактами, но и для приведения в систему тех однородных свойств, которые были выявлены конкретными науками о природе.

Если в учении Аристотеля природа рассматривалась сквозь призму десяти категорий и четырех видов противолежания как наиболее элементарных формализованных отношений, то в част­ных науках нового времени происходит стремительное образо­вание основных понятий частных наук, связанных между собой количественно посредством сложных математических зависимостей, отражающих конкретное тождество обозначаемых понятиями яв­лений.

Новое воззрение на природу продержалось до второй полови­ны XIX в., сыграв положительную роль, как в развитии науки, так и в освобождении человека от церковного гнета. Однако оно неадекватно отражало существенные свойства действитель­ности, так как бесчисленные разнообразия сводило к единству, тождеству, а различие качеств — либо к количественным разли­чиям на основе «соотнесенного», либо к абстрактному различию на основе «противоречащего». В результате из поля зрения упускались происходящие в природе процессы развития, поскольку их качественный анализ обусловлен обнаружением внутреннего источника самодвижения.

Вместе с тем, благодаря достижениям естественных наук, стало возможным дать в довольно систематизированном виде об­щую картину природы как связанного целого. По мнению Ф. Эн­гельса, этому содействовали три великих открытия. Первым из них было открытие органической клетки, той единицы, из которой посредством дихотомического самоделения развиваются все растительные и животные организмы. Вторым — доказательство сохранения и превращения энергии, посредством которого все движения в природе сводились к непрерывному процессу их прев­ращения из одной формы в другую. Наконец, третье великое откры­тие — это теория развития, которая впервые в систематическом виде била разработана Ч. Дарвиным.