Бесплатный фрагмент - Неизвестный Поэтъ XIX века

Посвящается светлой памяти Озби Акбулатову — чеченцу родом из селения Дада-Юрт. В русской поэзии он известен под именем Айбулат (Розен) Константин Михайлович (1817—1865).

Слетитъ обмана позолота

Въ лазурь могущие лететь,

Чтобы поэты унижались?

Для змей и гадовъ созданъ долъ:

Не пресмыкается орелъ.

1840 год.

Введение

Кто из нас в юности не пытался писать стихи, как много выброшено их было, чтоб их никто не прочитал, так как стихи — это самое романтичное и души прекрасное изложение мыслей человека. Несколько лет работая в древлехранилищах России, выявляя материалы о жизни и творчестве русского поэта и чеченца по происхождению Айбулата Константина (Розена). У меня накопилось большое количество стихотворений неизвестных авторов в виде рукописей, опубликованных, но без подписей, в газетах, журналах, альманахах и в различных поэтических сборниках, а также изданных отдельными книжками и брошурами, но также без авторской атрибутации. Максимум, что можно было бы обнаружить — это какая-либо буква, или несколько букв. В выявлении материалов, связанных с поэзией, мне очень помогли библиографы ГПИБ Охотникова Наталья Виниаминовна, РНБ Наталья Пушкарева. Кроме того, очень много не атрибутированных рукописей, неопубликованных поэтических сборников, хранятся в Пушкинском Доме, ИРЛИ, РГАЛИ, ГИМ, ГАРФ, РГБ (ОР).

Десятки тысяч страниц газет и журналов, которые мне пришлось просмотреть в поиске произведений К. Айбулата давали большой «урожай», поэтических произведений неизвестных авторов. В первой половине 19 века в редакцию журналов и газет, которые публиковали литературные произведения приходило много писем со стихотворениями, которых авторы не зная какое восприятие будет у редакторов или застенчиво смущения, одним словом, редакция зачастую не знала, публикуя некоторых из этих стихотворений в своих изданиях, авторов. И если стихотворения приходились по душе читателю или встречено одобрительными откликами читателей, то иногда появлялась целая группа людей, которые приписывали себе эти произведения. Из этих стихотворных творений меня интересовало в первую очередь, по стилю, по смыслу и содержанию, могли принадлежать перу Константина Айбулата. Сборник под названием «Кавказский уроженец» вышел осенью 2017 года о жизни и творчестве русского поэта Айбулата. Неатрибутированные полностью стихи и литературные публикации не были включены, так как экспертиза полная всеобъемлющая, заняла бы очень много времени и потребовала бы больших материальных затрат. И поэтому я принял решение в данной публикации включить некоторую часть неатрибутированных мною или другими литературоведами 19-х и 20-х веков, и представить широкому кругу читателей произведения неустановленных авторов, а также привлечь более пристальное внимание специалистов, наших многочисленных литературных институтов, музеев или иных учреждений к Высокой Поэзии, пусть даже и без имени автора. К сожалению, финансовые возможности не позволяют мне отдать дань уважения всем неизвестным поэтам, опубликовав все стихотворения и поэмы, накопленные и находящиеся уже в моем личном архиве.

Пусть этот сборник является памятником всем неустановленным авторам.

Муслим Мурдалов — научный сотрудник КНИИ (РАН) кафедра истории.

Всемилла

(Русская баллада).

Ночь туманною волною

Разливалась надъ землею,

Месяцъ на небе сверкалъ,

Лучъ денницы догоралъ.

И въ пустыне одинокой

Теремъ съ башнею высокой

Въ отделении стоялъ

На шпицахъ месяцъ игралъ.

Нетъ ни стуку, нетъ ни шуму:

Сосны древния угрюмо

Вблизи терема стоятъ,

Песнь унывную шумятъ.

Тихо все; все въ усыпленьи,

Лишь съ сердечнымъ умиленьемъ

Стоитъ юная Княжна

У раскрытаго окна.

Честь, краса страны родимой,

Богъ любви — героямъ милый,

Красоты земной венецъ;

Виденъ въ ней небесъ Творецъ!…

Въ ней видны любовь и младость

На устахъ играетъ радость,

Очи — звезды, сердце — рай

Какъ любовь, княжна мила,

Русымъ локономъ играя

Изъ окна Княжна младая

Въ даль туманную глядитъ

Сердце страстию горитъ.

Помрачилась жизни радость

На устахъ потухла младость

Затуманились глаза;

На очахъ блеститъ слеза!

И ся печальны очи!

Какъ во мраке звезды ночи

Засияютъ, заблестятъ, —

Одинъ мигъ… — померкнетъ взглядъ.

Чего жъ ждетъ Княжна младая

Изъ окна на путь взирая —

Друга милаго къ себе?…

Не придетъ Княжна къ тебе!…

Онъ уехалъ въ отдаленье

Съ своимъ ратнымъ ополченьемъ

Враговъ родины карать;

Полно друга, полно ждать!…

По смотри столбы сияютъ,

То сойдутся, исчезаютъ…

То зажгутся какъ востокъ

Это бьется твой дружокъ!…

Черный столбъ, — неверна сила,

Алый столбъ — твой это милый,

То смахнутся они вдругъ,

То разсыплются какъ пухъ…..

Можетъ быть булатъ неверныхъ

Аллой свыше освященный.

Твоего друга сразитъ,

Вспыхнетъ бой и онъ убитъ:

Но Всемилла съ умиленьемъ

Смотритъ друга въ отдаленьи;

Томно колоколъ звучитъ

И полночи часъ пробитъ.

Луна въ небе погасала,

Все Всемилла въ даль взирала,

Слышитъ что- то шелеститъ

Пыль взвилася — конь катитъ.

Сердце радостью забилось,

Все въ Всемилле оживилось,

«Не дружокъ ли это мой?»

Она думаетъ съ собой.

Ближе, ближе кони мчатся.

На нихъ ратники катятся:

Копей рощи, мечей стукъ

Знать Всемиллы едетъ другъ.

И Всемилла ожидаетъ

«Другъ мой едетъ! Восклицаетъ

«Дай къ груди его прижму,

«О, какъ рада я ему!»

Прямо, прямо вся дружина

Вихремъ мчится по долине.

У Всемиллы подъ окномъ

Разостлалась полотномъ.

Видитъ, всадникъ шлемъ скидаетъ,

Шишакъ пыльный отряхаетъ,

Копье острое взоткнулъ.

Тяжко, тяжко онъ вздохнулъ

И Всемилла взоръ умильный

Съ вздохомъ, съ трепетомъ могильным

Въ лицо друга уперла

И въ мигъ друга узнала.

Другъ идетъ, Всемилле радость,

Но исчезла мигомъ сладость;

Вотъ запелъ громко петухъ

Изчезъ съ ратью ея другъ!…

Сосны, дубы зашумели

Совы съ башенъ полетели,

Пробудился дальний боръ,

Вой и шумъ въ ущельяхъ горъ.

Съ томнымъ трепетомъ Всемилла

Друга милаго лишилась.

Провиденье, или онъ

Изъ чужихъ пришелъ сторонъ?

Тени друга, тени ратныхъ,

Стукъ и трескъ мечей булатныхъ,

Все изчезло: — друга нетъ!

Вотъ забрезжилъ дневный светъ…

Тоска грудь ея терзала,

Все Всемилла забывала,

Отворила быстро дверь,

Прямо- прямо на постель!…

Грезы страшныя летали.

Въ чудныхъ теняхъ исчезали

Адъ бунтующихъ страстей

Бушевалъ въ груди у ней!…

То блеснетъ живая радость

То замретъ въ смятеньи младость,

То кипучею волной?

Страхъ кипитъ въ груди сонной.

Солнце ярко заблистало,

Открываетъ покрывало

У постели нежна мать,

«день горитъ, пора вставать!»…

Вдругъ Всемилла встрепенулась

Перкрестилась и проснулась,

Адъ бунтующихъ страстей

Былъ приметенъ еще в ней.

«дочь моя мать возопила.

«Что за думы? ты уныла.

«Что встревожилась во сне?

«Мне открой наедине!…

«Горя жизни ты незнаешь,

«Можетъ быть не испытаешь.

«Горе жизни тех уделъ,

«Кто до старости дошелъ.

«Ты щастлива, ты прекрасна;

«Твоя жизнь ведь не опасна,

«Тебе радость, горе намъ!..

«Мы противны небесамъ.

«Ты невинна перед Богом,

«Отъ чего жъ души тревога?

«Ты открой, дитя, все мне,

«Мы съ тобой наедине!…»

— «Мать моя! — мой другъ любимый,

«Верный, нежный: вечно милый

«Въ поле брани улетелъ,

«Безъ него светъ опустелъ…

«Радость жизни все увяло,

«Все изчезло, все пропало —

«Милый другъ врагомъ убитъ,

«Сонъ зловещий говоритъ,

«Ночь туманною волною

«Разливалась надъ землею,

«У окна я все была.

«Друга милаго ждала.

«Медь полночный часъ пробила,

«Я ждала все и грустила,

«Вотъ потухнулъ лунный светъ

«Ко мне милый мой идетъ.

«Онъ ко мне…. — его узнала…..

«За нимъ рать вся выступала

«Вдругъ запелъ громко петухъ

«Исчез съ ратью милый другъ….

«Я въ испуге перкрестилась,

«Спальня мигомъ отварилась,

«Я заснула крепкимъ сномъ

«Предъ раскрытымъ окномъ.

«Грозы страшныя летали,

«Все недоброе вещали; —

«Но ты мать ко мне пришла

«Сонъ и грезы развлекла…..

«Прости жъ грех — ты мне, родная!

«Твоя дочь княжна младая,

«Князя любитъ, князя ждетъ,

«Съ ополченьемъ онъ нейдетъ….

«Я люблю, любить и буду,

«Князя въ векъ непозабуду……..

«Пусть проклятья гласъ гремитъ,

«Пусть молва злое шумитъ!…

«Пусть Господь громами гнева

«Поразитъ нещастну деву,

«буду- буду все любить,

«Мне его непозабыть!…

«Пусть умру въ пустыни дикой,

«Пусть крапива съ повиликой

«Надъ могилой заростетъ,

«Песню ветеръ пропоетъ!!..

«Поскай воромъ кровожадный

«Мой бездушный трупъ и хладный,

«По пустыне разнесетъ

«Мое сердце разклюетъ!…

«Но все буду тамъ за гробомъ,

«Подъ землей, или надъ небомъ

«Друга милаго любить,

«Мне его не позабыть!…»

— «Матерь нежно возопила:

«Успокой себя Всемилла!

«Коль убитъ ему венецъ…

«Молись — Милостивъ Творецъ!…

«Манетъ быть тревога брани,

«Или край чужой и дальний

«Не дозволили придти

«Полно, полно не грусти!

«Не грусти Княжна младая,

«Благодать небесъ святая,

«По молитвамъ сохранитъ,

«Твой другъ будетъ неубитъ!..

«Помолись ты горней славе,

«Царь небесъ друга избавитъ

«Твой услышитъ скорбный гласъ

«И пошлетъ веселья часъ!…»

«Я молилась долго Богу

«Но Господь души тревогу

«Ни начасъ не утолилъ

«Онъ нещастье лишь судилъ.

«Что Господь за милосердый;

«Он тиранъ жестокосердый

«Онъ молитвамъ не внималъ

«Мое сердце уязвлялъ

«Тщетны все мои воленья

«Нетъ у Бога милосердья

«Онъ не можетъ насъ спасти

«Его дело въ скорбь ввести……

«Где его святая сила?

«Его я долго молила,

«Чтобы милый былъ спасенъ,

«Чтобъ ко мне былъ возвращенъ……..

«Друга нетъ………. полно молиться……

«Мне съ Творцомъ не умириться…….

«Онъ жестокий былъ тиранъ

«Его истина обманъ.

«И теперь где провиденье

«Где святое промышленье.

«Его не было и нетъ

«Имъ не созданъ здешний светъ

«Все твердятъ Господь печется!…

«Попеченье въ чемъ найдется

«Он жестокий нашъ тиранъ

«Его истина обманъ!…

На воде клятвы ничтожны,

«Такъ заветы Бога ложны,

«Онъ мне многое сулилъ,

«Но нещастье лишь судилъ!»

Такъ Всемилла предъ родною.

Съ разъяренною душою

Щастья жребий свой кляла,

На судъ Господа звала……..

Но утихла буря браней,

Врага выгнали изъ граней,

Въ теремъ рать назадъ летитъ, —

Песнь победная гремитъ…

Обезсиленный врагъ скрылся,

Миръ отчизне возвратился,

Слава всемъ богатырямъ,

Слава храбрымъ всемъ князьямъ!…

Другъ Всемиллы быстро мчится,

Пыль взади столбомъ дымится,

Лети, мчися князь скорей

Ко Всемилле ты своей!…

Ночь всю землю обложила.

Спать ложилася Всемилла,

Мраченъ, мраченъ небосклонъ.

И Всемилле грозенъ сонъ,

Вихри по небу бушуютъ,

Тучи черныя волнуютъ,

Беглый на небе огонь

Громъ и трескъ со всехъ сторонъ.

Въ изумлении Всемилла

Замерла и приуныла,

Сердце бьется, кровь хладна,

Страхъ прилился, какъ волна.

Делать что, она незнаетъ,

Въ усыплении страдаетъ,

Какъ губительнымъ лучемъ,

Грозитъ ратникъ ей мечемъ.

Гневъ и мщенье въ его взоре,

О, Всемиллла! Тебе горе.

Оскорбленъ тобой Творецъ

И тебе скоро конецъ!

Ратникъ гневомъ вспламененный

Сверкнулъ мечемъ, усыпленной

Мигомъ голову срубилъ,

Вотъ полночи часъ пробилъ.

Въ страхе бледная Всемилла

Пробудилась и вскочила

Изумляетъ ее сонъ.

Гибель ей вещаетъ онъ.

Этотъ сонъ предвестникъ мщенья

Нетъ Всемилле избавленья!..

Скоро, скоро ей конецъ!

Оскорбленъ ею Творец.

Вотъ она въ окно взираетъ,

И все друга ожидаетъ,

Пыль клубится, шумъ летитъ,

Это милый мой катитъ.

Отворяетъ окна скоро,

И вотъ мчится косогоромъ

Рать разгульная толпой,

Князь съ ватагой удалой.

Копьи молнией сверкаютъ,

Знамена межъ нихъ летаютъ,

Изъ ноздрей коней огонь,

Бьетъ копытомъ въ землю конь.

Князь съ отважною дружиной,

Прямо къ терему долиной,

Быстро мчится, какъ волна,

Изъ окна смотритъ княжна.

Видитъ, перья надъ шлемами

Развеваются ветрами,

На груди латы блестятъ,

И на латахъ рубцевъ рядъ

Близко, близко подъезжаютъ,

Князь съ коня долой слезаетъ,

Прямо, прямо за кольцо

Отворяетъ онъ крыльцо,

На крыльцо княжна збегаетъ,

Друга милаго встречаетъ,

Друга крепко по груди жметъ

Съ другомъ въ теремъ свой идетъ.

«Ты ли, другъ мой, возвратился

«Ты ли мне теперь явился,

«Ты ли здесь, — въ моихъ глазахъ? -»

Поцелуй щелкнулъ въ устахъ.

— «Обойми меня Всемилла!

«Ты меня не позабыла!»

«Съ тобой буду вечно жить,

«Буду щастие делить!…

«Ты моя, я твой остался!

«За тебя въ дали сражался…

«Едемъ, едемъ въ теремъ мой!… —

«Мы блаженны векъ съ тобой!…»

Все забыто; — и Всемилла

Съ другомъ щастье возвратила,

Оставляетъ теремъ свой

Но незнаетъ другъ какой!

Вотъ коня к крыльцу подводятъ,

Князь съ княжной, ко конямъ подходятъ,

И садятся на коней;

Князь гремитъ своей броней…..

И помчались вихремъ бурнымъ,

Въ следъ за ними толпой шумной

Удалая мчится рать.

Княжне теремъ невидать!…

«Долго ль другъ! Далеко ль теремъ?

«Скоро ль мы въ нее приедемъ?

«Поспешай скорее другъ!

«Что-то мой тревожитъ духъ…»

— Не тужи моя Всемилла!

«Тебя тамъ обниметъ милый.

«Мчимся… теремъ не далекъ,

«Княжна, теремъ мой высокъ!…»

Дальше едутъ въ путь далекий:

Далеко теремъ высокий

Предъ глазами шумитъ боръ,

А за нимъ вершины горъ.

Подъезжаютъ, — бор бушуетъ,

Дикой тесный ветеръ дуетъ,

Ель столетняя трещитъ,

А у ногъ река кипитъ…

Конь уперся: ржетъ и пышетъ,

Знать погибель свою слышитъ,

Но надулся и взвился.

И стрелою понесся:

Князь съ княжной перемахнули,

Въ волнахъ ратники тонули…

Где дружина, где потопъ?

Все изчезло — сыръ песокъ….

Княжна юная вздрогнула,

Ко груди милаго прильнула

Страшно чудо, страшенъ боръ,

А предъ ней стремнины горъ.

Одинъ Князь съ своей княжною.

Едут ночною порою

Чрезъ волшебный, дикий боръ

На вершины прямо горъ.

Вековые исполины

Поседелыя стремнины,

Скалы гордыя стоятъ

Облака на нихъ лежатъ.

Мрачной, черной пеленою

Разливался надъ землею

Седой — сумрачный туманъ

На скале снежный курганъ.

Князь на гору поднимался,

Конь усталый спотыкался

У Всемиллы сердце мретъ,

Куда другъ ее видетъ!…

Вотъ туманъ поразредился,

Верхъ стремнины задымился

Душный запахъ, дымъ густой

Разлилися надъ горой!

Съ скалъ орлы мигомъ слетели

И подъ небомъ зашумели,

Въ небе крикъ и шумъ глухой!

Филинъ ухаетъ съ совой?…

Волки серые вскочили

И въ ущелияхъ завыли,

Пламень хлынулъ изъ горы,

Ползутъ змеи изъ норы

У Всемиллы сердце ноетъ

Конь копытомъ землю роетъ,

«Где же теремъ? Милый мой!

Знать за нашею землей?…»

— «Здесь! Сей часъ?» и въ землю мигомъ

Конь рыхнулся перепрыгомъ.

Въ подземельи Князь идетъ

И съ собой княжну ведетъ!

Дико воют злые духи,

У дверей стоятъ Евнухи. —

Два скелета гробовыхъ

Два чудовища страшны!…

У Всемиллы сердце рвется,

Дух волнуется, мятется.

Куда другъ ее видетъ,

Куда другъ съ нею идетъ?

Въ подземельи мракъ глубокий,

Запахъ душный и жестокий.

Дымъ и темный блеск огня;

Князь съ Княжною без коня!

Лампой темной освещенный

Каридоръ въ дали подземный

На стенахъ латы висятъ

Мечи грудою лежатъ.

Въ углу черепы гнилые,

Кости желтыя, сухия,

Тутъ и саваны висятъ,

И въ гробахъ змеи шипятъ.

Погребальну песнь уныло,

Надъ огромною могилой

Совы, филины хайлятъ

Духи злобныя вторятъ.

И Всемилла тутъ вещаетъ

«Милый другъ! Сердце сгораетъ!

«Это адъ! Сей часъ умру!…»

— «Стой! Свой теремъ отопру…,

И вотъ теремъ отпираетъ,

И Всемилла отдыхаетъ

«Труденъ къ терему, друг, путь!…

«У тебя могу вздохнуть…

«Все страшилища природы,

«Чада ада, чада злобы,

«Путь въ твой теремъ стерегутъ

«Запри дверь, можетъ придутъ…

— «Милый другъ! Моя Всемилла

«Ты путь свой теперь свершила,

«Нужно, нужно, ангелъ мой,

«Намъ найти себе покой…

«Пока день незагорится,

Должно намъ уснуть ложиться»

Скобку двинулъ, настижь дверь,

Спальня вотъ, и вотъ постель!

Чернымъ бархатомъ обита

Чугуномъ окны залиты

Къ стене пышная постель,

На цепяхъ, какъ колыбель.

Черный занавесъ разпущенъ

Не блеститъ златомъ горючимъ

Спальня вся какъ ночь темна,

Нет ни свету, ни окна.

Князь съ Всемиллою ложится,

Тайный страхъ въ душе таится;

«Спи княжна, спи другъ скорей…!

Говоритъ княжне своей.

Грудь дрожитъ; княжна немеетъ,

Князь обвился вокругъ шеи

Рукой хладною своей;

Огонь жизни гаснетъ в ней?…

Крепко жметъ къ себе Всемиллу.

«Я давнишний другъ твой милый,

«О, прижмись княжна скорей!»

Говоритъ опять онъ ей!

Страхъ, отчаяние, скука,

И души тревожной мука

Все волнуетъ княжны грудь,

Тяжко, тяжко ей вздохнуть!

Милый другъ въ оцепененьи

Жмет княжню съ остервененьемъ,

Тяжело княжне вздохнуть,

Поднялась высоко грудь…….

Другъ ея, какъ другъ полночный?

Шею сжалъ рукою мочной,

Стонъ и визгъ, и шумъ, и крикъ,

Княжна мертвая лежитъ….

Застучали въ спальне двери,

Князь съ княжною и постелей

Тонетъ въ землю и изчезъ.

Вотъ свершился судъ небесъ.

Черный дымъ зеленый пламень

Опаляетъ сводный камень,

Громъ и трескъ жестокий смрадъ

Погребальный весь обрядъ.

Вотъ погибла ты Всемилла!

Страшный адъ — твоя могила.

Верный другъ, былъ демонъ злой,

Онъ погибъ вместе съ тобой!!

На Творца ты возставала,

Его святость оскорбляла,

Злая зломъ погибла ты

Въ полном блеске красоты!

Мать твоя въ горькой печали

Дни свои уже скончала

Милый другъ въ пути убитъ,

И съ венцом славы лежитъ.

Теремъ твой заглохъ Всемилла!

Пусть и мраченъ, какъ могила

Груды камней надъ землей

Вотъ весь пышный теремъ твой…

Ты сама себя сгубила,

Мать твоя жизни лишилась.

Въ наказанье злобный духъ,

Обольстилъ какъ верный другъ.

Друг же твой съ грозою мести

Гналъ враговъ по долгу чести

Знала ты, что скачетъ рать

Зачемъ друга непождать

Но на Бога ты возстала

Его святость оскорбляла,

Господь Богъ тебе отмстилъ

И тебя Онъ погубилъ

Духъ отмщенья — демонъ злобный

Принялъ видъ другу подобный

Къ тебе въ полночь онъ пришел

И тебя съ собой увелъ.

Князь же быстро къ тебе мчался,

Из отчизны возвращался

Но въ пути врагомъ убитъ

И съ венцомъ славы лежитъ.

И за ропотъ безразсудный

Наказалъ Богъ Правосудный!

Зла Онъ людямъ ли творитъ

За молитвы наградитъ.

Онъ всегда добра желаетъ,

Но преступныхъ Онъ караетъ.

Згибла ты — всему конецъ…!

Правосуденъ нашъ Творецъ…..!

РГАЛИ Ф. 1346, оп. 1, д. 490

Молитва

Верю я въ соединенье

Горней области съ земной

Богъ взклонился на моленье —

Взгляни изъ области святой!

Ты желание читаешь

О, прочти же ты мое!

Ты пылинку орошаешь

Ороси раба Своего!

Верю я в соединенье

Горней области съ земной

Освети мне моленье,

Просвяти меня Святой!

Освети мне Боже мысли,

Не оставь во буре думъ,

Подкрепи источникъ жизни

Утверди въ законе умъ!

Верю я въ соединенье

Горней области съ земной

О прими мое моленье!

Милосердно-Пресвятой!

Впередъ

(будильная песня).

Впередъ летитъ вращаясь земля,

Растетъ душа въ глубину

Выходитъ въ путь ли, где толпа,

Уходитъ въ дух ли? Въ тишине,

Расти въ душе, съ землей впередъ!

Ты человекъ, ты для заботъ!

И братъ въ союзе! — одна семья,

Впередъ наверхъ! — вотъ наша цель,

Длинна дорога бытия,

Но только путь она, во дверь!

Не унывай впередъ душой!

Смотри наверхъ где звездный рай…

Тамъ, тамъ где светъ живетъ Творецъ,

Сзывая всехъ на высоту…

Путь въ кругъ рядитъ — одинъ Отецъ!

Одетый въ светъ и правду…

Глубокъ законъ…. Одинъ для всехъ!

Кто бъ ни былъ ты… впередъ наверхъ!

Все, все зоветъ!… смотри въ себя,

Тамъ два закона въ глубине.

Одинъ впередъ- то въ светъ то «да»,

Другой же «нетъ» — ступени ко тьме…

Одетъ умъ в «да» — оно от бога,

Кто бъ ни былъ ты — везде дорога! —

Богачъ не лги, что «мы богаты» (!)

Ты не землей — душой гляди!…

Для Бога за свои награды

Во благо ближняго гряди!

О не стыди себя — впередъ!

Смотри вокругъ тебя народъ…

Науке нетъ твоей конца

Взпророчить жизнь — путь предзначенья

Магнитъ для духа твоего!

Влекись, влекись… и въ проявленье!

Во Имя Бога своего

Господь глядитъ… идти впередъ!

Господь то даль — Господь все видитъ!

Окончилъ жизнь. Во умъ, тепле:

Свой путь какъ книгу прочитай,

И намъ людямъ, во наставленье.

Какъ къ богу идущий — вещай!

Проснись старикъ! — старикъ не спи,

Предъ вечнымъ сномъ, безъ сна ходи…

И всякий всякъ- кто человекъ!

Да взглянетъ глубь- въ порочной жизни,

И узритъ тамъ, какъ кратокъ векъ,

Не по душе и не по мысли!

Проснись отъ духа! Какъ брату братъ,

Неси свой трудъ для человека

Нести же духъ во благодать,

И въ вечность переходи отъ века!

Впередъ, впередъ… о чада бога!

Во всемъ, и всемъ къ добру дорога!…

Колокольный звонъ

Разкалился умъ —

Не ищи тутъ думъ!

Говоритъ ужъ слухъ,

И какъ есть онъ духъ!

Въ колокольный звонъ

Ужъ выглядитъ стихъ,

Созываетъ онъ?

Человечь языкъ,

Къ одному…

Къ Нему

Богу — Господу!

И поэтъ поникъ

Его могучий стихъ

Его чудо — речь

Обоюдный мечъ!

Утро

Чудное чудо! дождикъ былъ ночью,

Грешное тело солнышко греет,

Птички запели песенку ладную

Съ влажной картины розами веетъ.

Чудно на сердце! Кто-то щекочетъ

Душу такъ сладко, миръ настаетъ,

Высшие мысли умъ грешный простеръ

Божией птичкою, чувства поютъ.

Полдень

Солнце, солнце божье око!

Милосердный произволъ,

Святой Троицы, высоко,

Осязанный светъ ливалъ!

Светъ твой жизнь въ меня влагаетъ,

Греетъ, движитъ и хранитъ,

Воздухъ въ легкие вливаетъ,

Небо съ землею говоритъ!

Воздухъ пью и таю, таю

Ароматный, ароматный

Съ духомъ миръ соединяю

Необъятный, необъятный…

Весь, весь кругъ необозримый,

Мне родные существа!

Живъ, и живъ и пью обильно

Воздухъ божье молоко!

И красавица природа,

Разкаленная какъ я,

Обняла меня красотка

Поцалуемъ бытия!

Таетъ, млеетъ еле дышитъ

И как дева хороша,

Грудь въ ответъ младая пышетъ

Разыгралася душа!

Счастье искренне блеснуло

По богатству бытия,

Слава богу отрыгнула

Разкаленная земля.

И та слава разлилася…

Вся какъ воздухъ обхватя!

И та слава собралася…

Въ солнце центръ бытия!

Славитъ во Творца въ дыханье

Жизнью славить отъ рассвета,

И безчувственность созданья

Приодета и согрета!

Славитъ миръ безъ цвета мысли

Самой жизнию на деле.

Человекъ во свете мысли

Славитъ духомъ, сжатымъ въ речи.

Порывъ силъ

Ухъ мошь подымаетъ подраться,

И кровь молодая кипитъ!

Хоть с кемъ бы нибудь постязаться,

Кого бы нибудь поучить!…

— Вотъ лысина старца сияетъ

А юноша смотритъ в нее,

Зеркальная жизнь отражаетъ

Его молодое чело!

Намъ во избытке призванья,

С улыбкою смотрит в себя

Охъ! Вижу въ улыбке желанье,

Отверзнуть уста для плевка!..

Поединка! Пойдемъ назидая!

Онъ, глупъ, не ученъ, безъ души,

Заставилъ! Чтобъ краткая шея

Нагнулась, предъ старцемъ въ тиши.

Нард-Калъ

Угрюмъ Нардъ-Калъ мятеженъ онъ

Въ кругъ гулъ волны, какъ говоръ жизни,

Но эта жизнь не будетъ сонъ,

Заснулъ Нард-Калъ безъ взора жизни.

И спитъ Нардъ-Калъ средь яркихъ водъ!..

Тамъ позади гудитъ народъ,

Но впередъ нимъ во мгле могила

Одетый въ саванъ, Нард-Калъ у водъ,

Такъ хладно, страшно, проситъ мира

Угрюмъ какъ Нартъ

Въ пучине векъ!

Угрюмъ старикъ, въ кругъ гулъ и жизнь,

Но проситъ онъ у мира — мира,

Могиленъ видъ, заснула мысль,

И предъ нимъ одна могила

О, будь Нардъ-Калъ.

Господний рабъ!

Умъ и сердце

Мысли душу изсушили,

Чувства хлынули рекой!

И оживительной волной

Душу вновь оплодотворили

Чувства душу затопили,

Льется пламя… огонь и…

Умъ возсталъ, да воли нетъ,

Длинно мысли приходили

Перегорая, разлетались

А иной кровью затоплялись…

Увлечение

На душе такъ сладко, сладко…

Кто-то стелетъ путь такъ гладко,

Для ея летучей мысли,

Манитъ, манитъ ручей объ жизни…

Напевая про былое

Отрадное все родное!

Кто-то в даль ее зоветъ —

И душа на зовъ идетъ!

Чувство, умъ, воображенье,

Въ степь какъ Тройка с вдохновенной,

Съ колокольчикомъ мечты

Улетаетъ — онъ — Лети!

Не лети душа далеко,

Не несись на зовъ невнятный,

Облако то лишь широко

На тебя ли непонятной!

Въ даль ли кинется въ слепую

Иль въ таинственность святую

Нетъ раемъ высокой мысли

Нет въ путь широкой жизни

Ни в приволие мечты

Не отыщетъ красоты

Будто есть, что въ небесахъ,

Пересыпана въ звездахъ

Тело? — вотъ она земля

Одинаково бледна.

Радость

Что эта душа ощущаетъ?

Будто щекочутъ ее…

Будто красотка ласкаетъ,

Будто целуетъ меня…

Радость, то радость мигаетъ!

Въ душу отвагу вливаетъ,

Льется воздухъ теплота,

Радость целуетъ меня!

Сядь ожъ на душу, о радость!

Будто красотка на троне,

Да нацелуется въ сладость

Полно кивать мне поклонъ…

Человекъ! Я не земная,

Райская радость говоритъ

И отъ неба къ вамъ слетая,

Затемъ должна я небо влить…

Посмотри на миръ на дальний

Вздохи, слезы, перечти,

И скажи мне недовольный,

Отъ меня — къ другим лети!

Всехъ люби — и будетъ слаще

Время жизни проводить

И тебя я буду чаще,

Какъ редкаю навещать…

Ну прощай!.. къ другимъ лечу

Радовать во души сладить,

Велика земля, спрошу!

Ну прощай и помни радость.

Улетела! Чую… чую…

Сладость, свежесть бытия-

Подавай сюда врага!

Я какъ брата разцелую.

Надежда

Сияет Надежда какъ звездочка Бога,

И шепчетъ на сердце, какъ слово Пророка,

Загадочно манитъ, духъ видитъ родная,

Но синимъ туманомъ прикрыта живая…

Наши тучки, плачут очи,

Не видать во темной ночи,

Завтра светъ прогонитъ тьму

Что мне делать одному?

Где души граница? небо то дневное!

Въ небе разступилось облачко златое,

И луна- надежда поплыла такъ нежно!..

Хоть и день а видно, хоть и ночь а слышно…

Слышно здесь во глубину,

Скоро день придетъ ко мне…

И мечта, предвестникъ думъ,

Чары вьетъ какъ колдунъ….

Время быстролетно, сердце не обманетъ,

Что едва мелькнуло, то как солнце взглянетъ —

Вот она надежда… царственно стоитъ,

И все осветивши… Солнышко блеститъ!

Сердцу ясно, духу ясно,

Грянетъ душу съ высока,

И природа такъ прекрасна

Совсемъ, светлымъ убрана!

Надежда, надежда! спутница жизни,

Сияй ожъ ты Солнцемъ изъ светлой отчизны,

Въ тебе свыше тайна, глубоко значенье,

Ее ты проводишь чрезъ все отражения

Чрезъ все перемены, ведя ободряя,

Надежда земная,

Святая надежда —

Ты рая наследство!

Въ тебе духъ не спитъ-

Ты рая магнитъ!

ГИМ ОПИ ф. 281 оп. 2 д. 122.

Насалы

Опять вы со мной Идеалы души,

Вы ангелы неба роднаго!

Опять взросли вы въ сердечной тиши

Плодами восторга святаго?

Я васъ позабылъ въ разгаре страстей,

Теперь васъ нежданныхъ приемлю!

Какъ мне не любить васъ — прекрасныхъ гостей

Принесшихъ лучь Бога на землю.

Безъ васъ бы душа холодною была

Подъ полюсомъ смерзнувшейся льдины.

Безъ васъ бы светъ Божий былъ вечная мгла

И мертвы цветныя долины

И есть ли вполне человекъ здесь живетъ

Сияя прекрасною душою

И, съ мудростью жизни ступая впередъ,

Роднится съ надзвездной страною:

То вамъ одолженъ онъ блаженствомъ своимъ,

Прекрасной души идеалы!

Творецъ Онъ другой наземли, и предъ нимъ

Все Божьи создания малы.

Изъ вечнаго света, изъ бездны идей

Чудесной струей изтекая,

Въ высокия души избранныхъ людей

Вы каплете перлами рая.

Таитесь вы долго, какъ зерна въ земле

В младенческой души поэта,

Но вотъ возмужалъ онъ съ огнемъ на челе,

И сталъ человекомъ для света

Проснулись вскипели въ уме и поэтъ

Исполненъ высокихъ видений

Пророкомъ всезрящимъ выходитъ на светъ,

Творцомъ вековыхъ помышлений.

Одинъ онъ, какъ Бога и Ангелоъв другъ,

Становится миромъ чудеснымъ

Въ земное сводя и небо и духъ,

Земное равняя с небеснымъ

И даже могилы волшебнымъ жезломъ

Онъ въ жизнь одеваетъ младую,

И въ хладе земли, съ гробовымъ червякомъ

Онъ мысль съединяет живую…

Такъ дышутъ они — идеалы ума. —

Любовью на всё безконечной,

Бледность предъ ними природа сама,

Какъ время предъ жизнию вечной

Весной вечно-юной природу даритъ

Ихъ вымысловъ духъ животворный…

Имъ ядъ Эвмениды и прелесть Харитъ,

И ужасъ, и радость покорны.

И тени и светъ; и небо и адъ

Сливаютъ они на свободе,

Ихъ миръ изумляетъ и сердце и взглядъ

Соперниковъ нетъ имъ въ природе!

Созданный идеей встаетъ человекъ

Не смерти разслабленнымъ сыномъ,

Но славой высокой украшенный въ векъ

Небесъ и земли исполиномъ.

А женщину, — деву ль создастъ идеалъ. —

То все улыбнется ей страстно.

Такой красоты человекъ не видалъ, —

Ни въ сне, ни въ сказке прекрасной

Люблю идеалы, люблю ихъ напевъ

Про небо, миры золотые,

Про гордыхъ мущинъ, приветливыхъ девъ,

Про горы, долины земныя.

Прослушал бы вечно ихъ песню любви

Въ ней много сердечной услады,

Тревожатъ они помышленья мои

И грудь исполняютъ отрады.

Души идеалы небросьте певца.

Онъ мыслью вамъ преданъ своею

Пусть вами живетъ и поетъ до конца

Доколе ему — чародею

Чреда ненастанетъ въ могилу упасть

И въ мраке исчезнуть глубокомъ

Доколь неприсудитъ забвения власти

Сравнять и курганъ надъ пророкомъ.

РГАЛИ ф. 1346, оп.1, д. 490.

Прекрасный край

Прекрасный край, счастливый край,

Украинские поля!

Земной эдем, земной мой рай,

Туда поеду я!

Там мило все — и неба цвет

И воды и земля!

Туда скорей, скорей… ах, нет

То рай не для меня

Что там найду? — веселый круг

Там нет моих друзей!

Любви ль привет? В толпе подруг

О мне кто вспомнит ей!

И как мне ждать, как верить мне

Найти любви привет,

Когда в родимой стороне

О мне и мысли нет! —

К брегам Невы, в холодный край

Помчусь скорее вдаль:

Прощай эдем прощай мой рай

Мне спутница печаль.

(Это стихотворение обнаруженное в РГАЛИ фонд Шибанова П. П. альбом неустановленного лица ф. 561 оп. 3). 1835 год.

Кавказъ

Упершись пятой въ глубокие бездны,

Главу онъ покоитъ въ выси поднебесной.

Обвито ело ледяною чалмою

И кудри на плечахъ широкой волною;

Небрежно окутанный снежной порфирой

Стоитъ онъ могучий, какъ памятникъ мира.

Остатокъ величия прежней природы

Свидетель покойный паденья вековъ!

Развей предо мной ты бывшие годы

Годину добра и годину свободы,

Скажи ты мне повесть о давнемъ быломъ!

Какъ прежде зналъ миръ нашъ?

1835 г. Харьковъ.

Запорожцы

Грозой промчались вы свободные сыны

Наездовъ, вольности, и жизни полудикой!

Где дикий вашъ табунъ, где ваши курени

И подвиги борьбы и сильной и великой?

Исчезли въ какъ шумъ дробящейся волны?

Какъ битвы бешенной отчаянные крики

И что жъ осталось от вашихъ идоловъ войны?

Могилы на степяхъ! — вотъ ваши обелиски…

Не стало васъ — забыли васъ потомки,

Минувшей вольности обломки!

И въ косы мирные сковали вашъ булатъ!

Проснитесь слабые, сломайте ваши цепи!..

Пусть закаленые мечи опять заговорятъ!

И крови вражеской наполнитъ наши степи.

26 Генваря, 1837 г., Харьковъ.

Утро на Украйне

Закрылась луна серебряной фатой

Потускли лики звезд на небе голубом,

Туман раздвинулся и жизнью молодой

Горит опять заря на степи огневом,

Восток загружен, облит златистою влагою.

Сияет чудный мир гребнистых облаков

Еще мгновенье. С проснувшейся землей.

Цалует гигант сияющим лучом.

Сорвал он черный флер ревнивою рукой.

И вновь блестит земле волшебной красотой

Ожил угрюмый лес и засеребрились волн

Звучит вновь соловей гармонией святой.

И пахарь стопой?

Невесело бегут по светлой влаге челны…

28 Генваря 1837 г. Харьков

Батурин

Ты был весел той порой —

Как на конях казаки

Гарцевали пред тобой

И стекалися в полки.

Как с отвагой удалой

В бой кидались старики

И над родиной святой

Ветром вели бунчуки;

А теперь т дик, угрюм;

Что жь, причиной грустных дум?

Не давайся ты печали, невеселью старика.

Уж до близкой смерти вряд ли

Приголублю старика!

30 Генваря, 1837 г., Харьков.

Украйна

Синее небо, черная степь,

Я навещалъ васъ недавно! —

Вспомнилъ, какъ Ляха злобнаго цепь

Васъ тяготила бесславно;

Вспомнил, как часто воинтсвенный гулъ

Степи тревожилъ, и крови лилъ реки;

Вспомнилъ казачества буйный разгулъ,

Здесь схороненный на долго, на веки!..

Вырвалъ, изъ рукъ седой старины,

Свитокъ сказаний заветныхъ;

Вамъ долголетье, воли сыны,

Въ песняхъ потомковъ приветныхъ!

Славному слава! — Волны временъ

Все подмываютъ, рушатъ, уносятъ;

Только деянья славных племен,

Въ грозномъ величьи, къ потомству возносятъ!

Многое вспомнилъ!.. и стало мне жаль

Васъ, безграничные степи!

В сердце запала раздумья печаль,

Мысли опутали цепи! —

Небо и степи! — Вами взволнованъ

Былъ вдохновительно я!

Стихъ поминальный вамъ уготованъ

Отъ чужеземца меня! —

Съ вами прощаясь, грудь надрываясь,

Въ душу теснилась печаль;

Ехалъ я ночью — степь мне казалась,

Будто бы вечности даль!

Грустно было!.. Дух угрюмый

Овладелъ мной въ этотъ мигъ,

И напевъ народной думы

Мне насвистывалъ ямщикъ!

Звукъ налегъ свинцомъ на сердце,

Мне напомнил о быломъ —

И нашелъ единоверца

В сердце пламенном моемъ! —

1837 год.

Стансы

(Читанные на пикнике 26 января 1839 года).

Въ исторьи древней, средней, новой,

Нетъ, къ сожалению, следовъ:

Кто заслужилъ венокъ лавровый,

Кто основатель пикниковъ.

Известно всемъ, кто первый шпагу

На горе выковать успелъ;

Известно также, кто бумагу,

Кто буквы первый изобрелъ.

Хотя же имени не знаютъ

Того, кто выдумалъ пикникъ,

Что онъ былъ истинно великъ.

Какъ смертные отъ шпагъ страдаютъ

Возьмемъ въ примеръ хоть Новый годъ;

Хоть плачь: всем шпаги прицепляютъ

И посылаютъ всехъ въ походъ

Не меньше бедъ и отъ бумаги,

И отъ пера и отъ чернилъ.

«Перо стократъ опасней шпаги!»

Мудрецъ какой-то говорилъ.

А типографии? О Боже!

Они ужаснее чумы!

Зоильство, зависть, брань!… по коже

Морозъ отъ этой кутерьмы!

Но взять пикникъ; ну то ли дело!

Морозъ за окнами трещитъ,

А здесь веселье разогрело

Сердца у всехъ, и пиръ кипитъ!

Заботы, горе, света холодъ

Куда-то спрятались отъ насъ;

Здесь каждый радостенъ и молодъ,

Здесь каждый счастливъ… хоть на часъ.

Очерчены волшебнымъ кругомъ,

Мы позабыли все, что вне;

Здесь каждый будто съ братомъ, съ другомъ!

Не рай ли видимъ мы во сне?

А все пикникъ! онъ сделал диво,

Онъ души радостью согрелъ

Державинъ очень справедливо

Пикникъ въ стихахъ своихъ воспелъ.

«Кто ищетъ дружества, согласье,

«Приди, повеселись у насъ;

«И то для человека счастье,

«Когда одинъ приятенъ часъ.»

Такъ онъ писалъ, поэт маститый

Спасибо, право, старику,

Что онъ, нашъ лирикъ знаменитый,

Честь отдалъ лирой пикнику.

И если похвала поэта

Кому покажется мала,

То будетъ пусть она допета

Хоть бы начальникомъ стола.

Да здравствуетъ пикникъ! Дай Боже,

Чтобъ черезъ двадцать, сорокъ летъ,

Мы собрались здесь для того же,

И не сказали: многихъ нетъ!

Храни надолго, Провиденье,

Всехъ, всехъ, кто дорогъ намъ и милъ!…

О сей мольбе определенье

Советъ сердецъ здесь утвердилъ.

Любви и дружбы слово

Какъ въ прошлые года

На пиръ веселый снова

Призвало насъ сюда:

И снова гостья — радость

Душевный пиръ живитъ,

И снова жизни сладость

Въ сердцахъ у насъ кипитъ.

И вы опять здесь съ нами,

Вы, Жизнь, Краса пировъ!

Сюда примчались съ вами

Восторги и любовь.

Примите чаши наши

Съ желаниемъ отъ насъ,

Чтобъ счастье полной чашей

Лилося векъ на васъ.

А вамъ вождямъ призванья,

Вождямъ пировъ, — ура!

И вамъ, друзьямъ собранья,

Ура! Ура!

РГАЛИ.

«Леонид или ночная лампада»

Стихотворный рассказ. Сочинения Н. Н-ва. Москва. 1840 год.

Леонид

Воображение кипит,

Воображение играет,

Светильник мысли зажигает

И мир идей животворит;

Как электричество родится

И также быстр его полет,

Оно, как молния змеится,

Как молния палит и жжет;

В архивах роется былого

И обветшалое живит,

Умерших пробуждает снова

И жизнью новою дарит,

И созидает, и рисует,

В искусства проливает свет,

И им одним живописует

Картины дивные поэт.

Родит оно предначертанья,

И чем огонь его сильней,

Тем производятся смелей

Все гениальные созданья;

Его объятые игрой,

Мы даже в бедствиях счастливых

И вдаль уносят нас порой

Его волшебные порывы.

Оно, как коврик самолет,

Из края в край перелетает,

Небытие осуществляет

И в необъятное несет;

Лишь волю дай, оно взыграло,

Прервалась нить тяжелых дум,

И очарован гордый ум

И чувство сердца запылало,

Куда летишь, не знаешь сам:

Из этой пристани юдольной

Несешься мыслью своевольной

К жилищу духа, — к небесам

Но слишком улетать далеко

Претит Минервина сова:

Вскружиться может голова,

Когда поднимешся высоко;

Со мною тихо над землей

Воображение носилось,

Его велением открылось

Минувшее передо мной.

Одни былые приключенья

Намерен вам я рассказать;

А вас, хотя из снисхожденья,

Прошу покорно не зевать.

Быть может, согрешу порою,

Не так иное передам;

Смиряюсь трепетной душою,

Судишь предоставляя вам.

Простите мне мои паденья,

Ошибок множество моих:

В созданиях воображенья

Скажите, в мире, кто без них?

I

Сокрылась полночи Царица

За рябью мелких облаков,

Красавица ночных часов

Вдали рисуется зарница.

С полудня ветер передовой

Порывом сильным повевает

И глухо в тишине ночной

Гром отдаленный загудает.

Усеяв берега наклон,

Лежит село, оно заснуло,

Лишь слышится порою звон

Сторожевого караула:

Близ храма домик небольшой

И полисадник с цветниками,

И чистой сочится слезой

Ручей соседний меж камнями.

Проникнем внутрь: все в тишине

Все дышит негою смиренной

И с книгою старик почтенной

Беседует наедине.

В киоте перед образами

Лампада тихая горит,

Направо тол и шкаф стоит:

В нем книги разными рядами;

Пленяя взоры чистотой,

За занавесью шелковой,

Подушки и матрас пуховой

Одеты белой простыней;

Украшен снежной сединою,

Житейским опыта венцом,

Старик сидит перед окном,

На стол облокотись рукою.

Его все жители села

Отцом и другом называют

И овцы паствы прославляют

Благие пастыря дела.

Святым примером жизни строгой

Как светоч, он вперед идет

И вверенных ему ведет

Предначертанною дорогой.

Мудрец он истинно прямой,

В своей глуши уединенной

Доволен он, в душе смиренной,

Другими и самим собой;

Произведения искусства

Старик от юности любил

И ими сладостно поил

Он сердца жаждущие чувства;

В слепом усердии своем

Он с непритворною душою

Любил беседовать порою

С бумагой, мрамором, холстом.

И муз поклонник безусловный,

Он тайну чистую постиг,

Ему понятен был язык

Красноречивый, но безмолвный:

Святой поэзии цветы,

Резца и кисти выраженья,

Природы дивной красоты

Ему дарили утешенья,

В замену светской суеты.

Судьбы коварной перемены

Он в утро жизни испытал

И тихий вечер услаждал

Струей чистой Иппокрены.

«Грешу» он думал, иногда;

«И трачу время по пустому,

Утеха сердцу ретивому

Изящное, — моя беда!

Бывало, шумные столицы

Бывало, шумные столицы

Лишь для него я навещал,

И родины моей границы

Лишь для него переступал;

Бывало, как самодовольно

Перед картиной я сижу

И весь окованный, невольно,

Уйти хотя, не отхожу;

Случалось, что заботы бремя

К другим занятиям влечет,

Но сердце разум окует

И нужное теряет время;

Тогда, не только над душой

Не властен царь ее — рассудок;

Но деспотизм теряет свой

Сам идол статуи — желудок.

В деревне, мертвая печать

Чарует глушь уединенья

И может нам, для утешенья,

Бессмертное передать.

И как люблю я с человеком

Отсутствующим говорить!

Одно нам средство, не у ныть

И медленно следить за веком;

Но в жажде духа я хожу,

Сгорая мукою Тантала,

В литературу я гляжу

Сквозь тусклое окно журнала.

Благословен язык Римлян,

Язык Гомера и Тевтонов,

Они собрали дань поклонов

И удивление племен;

Люблю их сладкие напевы,

Их вечно пламенный перун,

Огня сердечного пригревы

И дивный звон волшебных струн;

Поэзии дожди и громы

Они умели сохранять,

На ниву тощую — в альбомы,

Дары небес не расточать:

Расстраивать боялись лиру,

Рождать стыдились комплимент —

Ума мишурный позумент,

Постыдный фимиам — кумиру;

От света их бежала тьма,

Они лишь истину искали

И небожителя, ума,

Земною грязью не марали.

Постыдно идолам служить

Тому, кто дар приносит Богу,

Он избрал верную дорогу

И к небу долг его парить.

Летая мыслью свободной

За беспредельностью миров,

Толпы земной, толпы холодной,

Чуждаться должен он оков.

Беседуя с самим собою,

В уединении старик,

Так проповедовал, порою,

Правдивой истины язык.

Он прав, глагол красноречивый

Не должен унижаем быть:

Напрасно лестью прихотливой

Мы медь желаем золотить;

К чему излишняя забота?

Природный ей изменить звук,

Слетит обмана позолота

И весь откроется недуг,

Товара скрытая доброта.

Ещежь, возможно ли терпеть

Чтобы, как змеи, пресмыкались

В лазурь могущие лететь,

Чтобы поэты унижались?

Для змей и гадов создан дол

Не пресмыкается орел

II

И так, старик, очки надвинув,

Сидит безмолвно под окном,

Меж тем как, с тучами нахлынув,

Разгрохотался ярый гром.

Чрез сени есть еще светлица,

В ней, цвет поблекнувший весны,

Хлопочет старая девица,

Передвигая чугуны;

Кривой батрак на лавке дремлет,

То в полусонье буре внемлет,

То, от удара, пробудясь,

Вдруг озирается крестясь;

Стоит у печи Маргарита

(Так знали деву старых лет),

И кот, любви ее предмет,

Мурлычет грустно у корыта.

Кругом расставлены горшки,

В углу ухваты с кочерьгою,

Ведро, с колодезной водою,

И в нем капустные вилки.

Все это гений Маргариты

В порядок стройный приводил,

Два раза кушанье творил,

Стол не блистательный, но сытый.

Дом, садик, кухня, огородов,

Везде труды, везде заботы;

Но бремя трудное работы

Она без ропота несет;

Притом же старичок почтенный

Прохожих любит зазывать,

И долг ее определенный

Их успокоить, угощать.

Ее помощником, на службе

Один Антон, — батрак кривой,

И потому между собой

Живут они в ужасной дружбе.

А чтож о нем? он не дурак,

Работать также не лепится,

По мере сил своих трудится,

Без меры нюхает табак;

Но в сторону три эти глаза,

Об них я должен помолчать,

Мы в продолжении рассказа

Еще увидимся опять.

Несется из избы соседней,

Где пастырь наш один сидит,

Вопрос: «друзья! Кто там в передней,

Куда давался Леонид?»

Кухарка кинулась проворно,

За нею тащится Антон

И басом возглашаем он:

— Знать на дворе-с! — «Прошу покорно!

Я не заметил как ушел;

Все здесь сидел он и вертелся

Что, чай на бурю загляделся?

Вот утешение нашел!

Поди, разведай, где он бродит?»

Батрак с кухаркою идут

И, через несколько минут,

Мой Леонид в светлицу входит;

Сухой нет ниточки на нем

И весь промочен он дождем,

Спешу его знакомить с вами,

И небогата чудесами,

Ее, не многими словами,

Перескажу я вам слегка:

Отсюда, с версту, за рекою,

В деревне жил его отец;

Но Леонид мои, наконец

Остался круглым сиротою,

Один, без руководства, так,

Как без Минервы Телемак.

Именье, гончие собаки

До неуплаты довели,

Из личных ссор, едва до драки

Заимодавцы не дошли;

Бранились, вздорили, кричали,

Едва не добрались до пуль,

Всю движимость перетряхали,

А результатом вышел — нуль.

Именные, между тем, ценили,

Потом опеку наложили,

Потом, как водится, оно

С аукциона продано. —

Как будто сад отгородили

И деревцо одно забыли,

И там в пустыне полевой,

Оно стоит за городьбой;

Погибает бедное растенье,

Когда искусный садовод

О нем не примет попеченье,

И в сад к себе не унесет!

Притом, какой же будет плод

Ветвей и штамба направленье?

Малютку бури заедят,

Жары, ветры, морозы, снеги,

Прививок нежный истребят

И не созрелые побеги;

А на долине, одинок,

Один остается — дичок.

Несчастный Леонид остался

На трудном жизненном пути,

Младенцем сирым, лет пяти;

Но к старцу доброму попался.

Героя нашего он взял

Из чистого благодеянья,

Он сердце дать ему желал

И верный капитал: — познанья;

Хотя процент с него, порой,

Бывает: горести с сумой.

Старик старался понемногу

Его заставить полюбить

Образования дорогу

И им уме руководить.

III

Начало горькое ученья

Давно оставил Леонид

И всеблаго просвещенья

Уж сладкий плод его манит.

Его не мешала света тьма,

Он чтеньем, — лестницей ума,

Стремился тихо к совершенству.

Не редко старца разговор,

Его беседы и сужденья,

Его благие наставленья

И с целью заведенный спор,

Производили впечатленья

Писали сердцу приговор.

Учился он весьма прилежно,

Стараясь ласки заслужить,

Старик любил его так нежно,

Как только сына мог любить;

Когдаж, порою, в затрудненье

Вводил учителя предмет,

Сам ученик давал ответь

Предупреждая объясненье;

Какой-то в нем однакож сон

Все замечали с малолетства:

Забав, увеселений детства,

Невольно удалялся он.

Его лелеяли, ласкали,

К бедам несчастье не вело,

Но было, милое чело

Покрыто дымкою печали.

И в этом непонятном сне,

Черты прелестные блестели,

Глаза у юноши горели,

Как угли черные в огне.

Вдали от шумного волненья,

В одних окошках видя свет,

Он в тишине уединенья

Достиг четырнадцати лет;

Не редко, получив свободу,

От дела, в праздные часы,

Любил смотреть он на природу

И наблюдать ее красы:

Едва луч солнца животворный

Зарю на небе зажигал,

Он, посетив поток нагорный,

В немом восторге утопал.

Пренебрегая крутизною,

Тропы неверной кривизною,

Взбирался он на темя гор

И вдаль вперял свой жадный взор,

Пленяясь утра красотою;

Любил он капли обретать,

Природы слез, — росы перловой

И в свод небесный, бирюзовой,

За нею мыслью улетать.

Производительницы милой

Он книгу дивную твердил,

Ее чарующею силой

Невольно увлекаем был;

И мудреноль, что восхищала

Она, волшебница, его,

Что мать ребенка своего

Сосцами нежными питала?

Богат красот ее предмет,

Ее источник брызжет сильно:

Оттуда черпает обильно

И живописец и поэт.

Он был так мирно услаждаем,

На лоне матери, родном,

И в сердце сумрачном своем

Невольно ей воспламеняем.

Так, зажигательным стеклом,

Лучи сосредоточив в нем,

Огонь мы солнца похищаем;

Но там, где гордо над рекой

Скала чело свое нагнула,

И где природа проглянула

Картиной дикой и глухой;

Где меж ущелий ветер воет,

Где высится сосна и ель,

Где вдвоем сердито роет

Свою глубокую постель;

Где тени яворов густые

Одеждой черною лежат,

И где над пропастью висят

Издавна камни вековые; —

Туда стремился Леонид,

На исполинские вершины:

Любил он мрачные картины,

Природы одичалой вид.

Не редко, позднею порою,

Там одинокий он блуждал

И с грустной думою встречал

Лампаду ночи над рекою.

Когда же в осень, ветра свист

Между ущелья завывая,

Клубил, полями пробегая,

Деревьев пожелтелый лист;

Он приходил, в речные воды

Свой взор прощальный устремить

И траур свой соединить

С печальным трауром природы

Любил он видеть, как лежат

Зимою холмы снеговые

И пирамиды ледяные

Над бездной пропасти висят;

Но чаще, лишнею порою,

Внимания музыку громов,

Любил следить он за струею

Молниеносных облаков.

Так, шаловливую зарницу

Он и сегодня наблюдал,

Покуда старец не позвал,

Через слугу, его в светлицу.

«Ну что» сказал он: «ты измок,

Ну мудрено ли простудиться,

Сам не увидишь как случится,

И что смотреть, какой тут прок?

Ужель ты не знаком с грозою?

Она и нынешней весною

Является не в первый раз;

Чай так глазеешь, для проказ?

— На твой вопрос, вопрос скажу я;

За чем, в бездействии тоскуя,

Не редко книгу ты берешь

И чувствуешь в душе отраду:

Теперь читал ты Илиаду

Иль в первый раз? — «Ответ хорош;

Но е совсем, Гомеру все мы,

Все удивляемся до днесь.»

— В природе лучшие поэмы:

Там подлиник, а список здесь. —

«Положим так; но для чего же

Своим здоровьем рисковать?

Его должны мы сберегать.

Оно для нас всего дороже;

Уж я не раз тебе твердил:

Гуляй в хорошую погоду,

Люби, прелестницу, природу,

Я прежде сам ее любил;

Бывало даже, как Гораций,

Ее я и стихами пел,

Покуда мне не надоел

Вид обветшалых декораций.

Тогда я как-то был живей,

Тогда иначе сердце билось,

Теперь же, бронзою покрылось —

Эгидою против страстей;

Мне стыдно стало любоваться

И времени я не гублю,

Однакож, должен я признаться,

Что и теперь ее люблю!

Конечно, все другое ныне,

Уж я от пламени далек:

Так, в потухающем камине,

Под пеплом виден огонек;

Но завтра, мы с тобою, снова

Об этом будем рассуждать,

Пора поужинать и спать

Чай кушанье давно готово.

IV

Старик уснул. Антон, в передней

Давно забылся и храпит;

Собранья устарелых бредней

Рассказ внимает Леонид;

Облокотясь на край постели

Беседу с нянькой он ведет,

И та ему передает,

Как ей, на нынешней неделе,

Случилось видеть мертвеца,

Другого мира сорванца.

«Давно я слышала рассказы,

Так Маргарита говорит:

Что строит разные проказы

Сосед наш, дедушка Димид.

Крестьяне бегали не мало

К нему, для разной ворожбы,

И он все выскажет бывало,

Лишь только выкинет бобы:

Но вот, назад тому с полгода,

Прибрали этого урода;

Все успокоились, ан нет,

Он не оставил здешний свет:

Лишь час полуночи приходит,

Он, слышно, по селенью бродит

И вопит дико, и свистит,

И как удавленный хрипит;

Весь в белом по полю шагает,

И пламя у него в глазах:

Мороз по коже подирает

И душу обуяет страх.

Как вспомню, шла ч за водою,

Н у вот иду, и вдруг стоит

Старик с седою бородою

И зорко на меня глядит;

Я от него, а он за мною,

Как будто бешенный бежит,

Не помню я, как повалилась,

Куда потом девался он,

Как в избу внес меня Антон,

Как я на лавке очутилась.

Хоть часто ходить за рекою,

Пожалуйста поберегись

И не ходи ночной порою

Она заснула, Леонид,

Смущенный, в горести, сидит:

Ему мечта ночная, — пища

Любил он тишь ночных часов,

Любил он логику кладбища

И красноречие гробов.

Теперь же буря удалилась,

Ему не спится, — что сидеть?

На сонных нечего глядеть;

Привычка нова пробудилась,

Оделся он, без дальних слов,

Шаг за порог — и был таков.

V

Из садика, из огорода,

Природы благородный пар,

Несется свежесть кислорода

Решений омоченных дар,

Луна так весело сияет,

И в полном блеске выплывает,

Бросая милостивый луч

Сироткам убежавших туч,

И вот очей его отрада

Блистает множеством крестов,

По скату берега, ограда

И в ней селенье мертвецов.

Тот под чугунною плитою,

Другой под сводом кирпичей,

Иным дерновою землею

Простой воздвигнут холмами,

Крестов отбрасывая тень,

Луна, роскошными лучами,

Распростирает полу день.

«Благословенное селенье!

Так рассуждает Леонид:

«У всех бесспорное именье, —

Усадьбы сажень, где лежит;

Все размежеваны судьбою,

Довольство, мир приобрели

И более, между собою

Не спорят за клочек земли;

Не то, что в жизни беспокойной,

Где алчность, — общества кумир

Раздор заводит непристойной,

Соседов нарушает мир.

Иной всю жизнь шумливо вздорит,

И тяжбы лестницей идет,

Горсть глины из — за глины спорит,

Земля за землю бой ведет:

Межою многодесятинной

Мирской пленяется пришлец

И вот — саженью трех-аршинной

Он кончит мирно наконец.

Когда, какой могучий гений

Все эти вздоры прекратит,

Отчизну миром подарит,

Сожжет огнем плевелы прений?

Он памятник соорудит,

Себе, крепчайший пирамид,

В сердцах грядущих поколений.»

Так рассуждая, наш герой,

Заполуночную порой,

Гулял в безжизненной жилище,

Сказать прямее, на кладбище.

И вдруг, среди плачевных мест,

Рукой опершийся на крест,

Старик, с седою бородою,

В уединении стоит

И зорко на луну глядит;

Ступая тихою стопою

К нему подходит Леонид:

Так вот, он мыслит, приведенье

Ну, точно, чудное явленье!

Еще однакож не мертвец,

А мира здешнего жилец.

Блуждает он непроизвольно,

Он, как поэзии сыны,

Идет, не оставляя сны,

Влиянью подчинясь невольно,

Подруги пламенных — луны.

«Андрей!» — Лунатик содрогнулся

Навзничь на землю полетел

И озираясь закряхтел;

Потом невольно улыбнулся

И с удивлением сказал:

«Кой чорт! Как я сюда попал?»

— Тебе конечно слишком спится;

А от меня так сон бежит»

Ему заметил Леонид:

И нам с тобою не лежится. —

«Все так, да-только, иногда,

С моей ходьбой плохие шутки,

Они мне, барин, больно жутки

И с ними право мне беда:

Случалось мне залезть на крышу,

В подвале ночью побывать,

Затылком лестницу считать,

Лишь только имя я слышу;

Нет видно сыну мне велеть

Построже за собой смотреть.»

— Не худо; — вместе мы ходили,

Дремали оба, я и ты;

Но мы друг друга разбудили

И ото сна и от мечты;

Тебя боится все селенье

И суеверные кричат,

Что ходит ночью приведенье,

Лихой колдун и супостат.

Не редко в жизни так бывает,

Что даль предмет усугубляет;

А подойдешь, да поглядишь,

Гора тотчас рождает — мышь. —

VI

Теперь Морфеевых явлений,

В деревне, с утром прекращон

И с труппой легких сновидений

В столицу перебрался он.

За ним взвились и полетели

Актеры всего его толпой:

Прислужников крылатый рой

Его волшебной колыбели.

Он там заботы гонит прочь,

Восходом солнца презирая

И ставни дома затворяя

Творить искусственную ночь;

Но труд, с зарею пробуждает

Ему покорное село,

И враг Морфея поднимает

Свое потливое чело.

Он здесь господствует, он дани

Сбирает верно каждый день,

К себе воздвигнутые длани

Здесь редко повстречает лень;

Жрецов ей мало; но в столице

Она пленяет красотой

И носится по мостовой

В своей покойной колеснице.

Там рукоплещет ей народ,

Ей раболепствует невольно,

Она с него самодовольно

Дань изобильную берет.

Самовластительно владея

Толпой огромною, она,

Как благодетельная фея,

Вознесена, упоена;

Ее лелеют и ласкают

Враги занятий и работ,

Они личину надевают

Служебных, будто бы, забот:

Друзья одной тревоги вздорной

И бестолковой суеты,

Они под маскою притворной

Обильно рвут ее цветы;

Забавы разные роями

Им производят каждый день,

Дарит их новыми плодами

Изобретательная лень;

Но говоря чистосердечно,

Не все ей ставят алтари,

Ей грубиянят бесконечно

Судебных мест Секретари;

Военный, в службе, на параде;

Ученый, при своей лампаде,

И неусыпный стихоплет,

Когда недуг его берет.

Но полно, яркими лучами

Играет солнце в небесах,

Крестьяне, светлыми косами,

Природу бреют на лугах;

Зефир порхает перелетный,

Слегка шумит между кустов,

Умолкнул в тишине болотной

Нестройный хор ночных певцов.

Из-за реки несутся трели,

Пастушьей утренней свирели

И поселяне на луга

Кладут душистые стога.

Поближе к мирному селенью

Бежит сиротка — ручеек

И, под решетчатою тенью,

Уныло воет одинок.

Ветвистым кленом осененный,

Неподалеку от корней,

Там в тишине уединенной

Стоят печальный мавзолей.

Над жертвой алчного Сатурна

Белеет мраморная урна

И в наказанье за грехи

Плохие в золоте стихи.

VII

На посох опершись кленовой,

Безмолвно, на скамье дерновой,

Старик, знакомец наш, сидит,

Играя веткою дубовой

Пред ним вертится Леонид:

— Скажи мне, начал он — давно ли

Воздвигнут этот мавзолей

И кто, наперсник общей доли,

Под ним скоромил злых червей? —

«Его при самой колыбели,

Сказал Священник, я узнал,

Его я принял от купели

И в землю я же провожал;

В ее несытную утробу

Он сердце пылкое унес,

И много в жизни перенес

Собратий укрощая злобу;

Он в мире чудаком прослыл

За правду чистую страдая,

Он этот плод Святого рая

Всем без изъятья подносил.

Он в чаше не хотел коварства

Сыропы лести предлагать,

Но правду — горькое лекарство

Советывал употребляет;

Гонимый злобную судьбою,

За дар судьбы он пострадал,

Он не был близорук душою

И маску хитрых проникал;

Во что бы ни была одета

Прибежище лукавых, ложь,

Но для открытия секрета

Он презирал сокрытый нож;

Ее магнитную одежду

Рукою смелою снимал,

И тем не редко избавлял

Ей привлеченного невежду.

Писал, печатал, говорил,

Пронырливость разоблачая,

Пружины лжи уничтожая,

Он жертву правде приносил.

Источника Махиавелизма,

Противного Иезуитизма,

Он гнал благоуханный чад,

Притворной ласки сладкий яд;

Он не любил их обаянья,

Их гордости смиренный рог,

Иуды светского лобзанья

В душе своей терпеть не мог.

Ему судьбы дары благие

Служили истинно во вред,

Любил он чистой правды свет

И рвал лукавых сети злые;

Усердно предварял обман,

Слепцу указывал капкан;

Но изнемог в борьбе неровной,

Толпа лукавая сильна!

Давно Европа передана

Заразе язвы хладнокровной;

Себялюбивая чума

Убийство сердца и ума;

Она господствует издавна

Над жалким обществом людей

И производит своенравно

Рабов усердных и друзей;

Но все наемники, из платы

Они трудятся для себя,

Все чувства сердца истребя,

И дружбы истинной догматы.

Что жизнь их? Вечный маскарад:

Они уверились из-детства,

Что мир слабейшими богат,

Что цель оправдывает средства.

Вперед рассчитаны их дни,

Вперед затвержены морали,

Они с слезами, без печали;

Без сердца с чувствами они,

Смеются вовсе без веселья,

И все изящное, для них,

Произведение безделья

И средство уловлять других;

Рассудок их всегда в работе,

Но совесть им подавлена,

Как вещь пустая в их расчете,

В отставку выгнала она.

Внимая ближнего несчастья

Они жалеют без участья,

Руки без цели не дадут,

Без цели дружбы не ведут;

Советы их всегда лукавы,

Они кидают их для славы,

Чтобы вернее обмануть,

Иль навести на тот же путь.

Лукавца хитрому совету

Не должно слепо доверять,

Но все вниманье обращать

Как на фальшивую монету,

Которая, хотя блестит,

Но может подорвать кредит.

Им нужны ласки, угожденья,

И за ничтожность лестных слов

С услугой будь для них готов, —

Иначе дружбы измененье,

Потом и вечное забвенье.

Блажен избранник из людей,

Кто прозорливостью владеет,

Проникнуть хитрого умеет

И избежать его когтей;

Но тот счастливее, кто любит

Своим собратьям помогать,

От козней ближнего спасать

Талант он взятый усугубит:

Благословения слепых

Руководителю отрадны,

Он им глаза, он водит их

Как нить известной Ариадны.

Но мой знакомец уступил,

Не мог снести врагов напоры;

И пламень брани погасил.

Сокрылся он в уединенье,

И здесь незнаемый никем,

Кляня противных озлобленье,

— Напрасно! Действуя за правых,

Имел он в сердце верный щит,

Заметил старцу Леонид,

Имел оплот против лукавых! —

«Но, друг мой, не всегда тот глуп

Кто гнет уступчивую спинку».

— Я в баснях не люблю тростинку

Сломи меня, но я был дуб! —

Старик качая головою

С усмешкой юноше сказал:

«Еще ты бури не видал,

Посмотрим позднею порою,

Что скажешь ты, под сединою;

Но между тем, не ждет ли нас

Что в эти дни тебя пленяло,

Наш царь говаривал бывало,

Что для потех довольно час».

— Согласен с правилом Петровым;

И так довольно нам гулять,

Вооружась терпеньем новым,

Пойдем премудрость изучать. —

Они отправились к селенью,

А мы, чтоб не мешать ученью,

Одни, с читателем моим,

О том о сем поговорим.

VIII

Любовь, заманчивой отравой

Повсюду смертному грозит,

Клокочет яростною лавой

И мощная чудотворит,

Однакожь чад ее душистый

Каким-то дымом очернен,

Огонь ослабевает чистый,

С угаром страсти смешан он;

Когда же, ярко пламенея,

Зажжется факел Гименея,

Смолистый сочит он поток:

Противный ревности порок;

Но тихий, будто звон гитарный,

Пленительный, как цвет янтари

Небес, при утренией заре,

Огонь горит на алтаре.

Блистает сладостный, приветный,

Благоуханьем окружен,

Как будто пламень разноцветный

Из радуги похитил он!

Чей тот алтарь, кому кадила

Льют благовонный аромат,

К кому игривые ветрила

Немногих ласково манят?

Твоей приветливой лампады

Я скромный пламень узнаю,

О дружба, лей бальзам отрады

На душу скорбную мою!

Как часто, шумною толпою

Амура жертвенник стеснен

И как недолго пред тобою

Народ коленопреклонен!

Кого любви поток могучий

В свои невольники завлек,

Кто сердце бедное изжог,

Питаясь лавою кипучей;

От чада страсти угорел,

Тревожным газом напитался,

Кто от травы одурел

И ярким блеском ослеплялся:

Твоим живительным огнем

Ты прогоняешь чад волшебный,

Мы здесь найдем бальзам целебный

Перед пустынным алтарем;

Но почему, тебя спрошу я,

В пустыни дикой ты живешь,

За чем, от юности тоскую,

Тебя едва, едва найдешь?

С тобою люди не сживутся,

Тебя изгнал коварны свет:

Друзья у каждого найдутся,

А между тем все друга нет!

Но говорят хоть редковато

Однакожь водятся друзья,

(Слыхал об этом как-то я),

Но отыскать их трудновато,

Порукой — каждая семья:

Между родных взаимной службы

Обязанность соблюдена;

Но пить любви не скреплена

И все-таки он без дружбы;

Заглянем ли в семейный круг,

Любовь является наружу,

Жена, при каждом слове, мужу

Кричит приветливо: мой друг!

Но друг ли он? о том ни слова,

Не будем говорить пустова,

Сознаемся на этот раз,

Что это милое названье:

Одно обычае созданье,

Дочь политических проказ.

Я не один и нас не двое,

Монтань о друге говорит,

Иначе кто определить

Душ сочетание святое?

Оно супружества оплот,

Фундамент крепкий Гименея,

С ним благодарная Астрея

Свой век в семейство ниспошлет

Блажен, кого дитя Цитеры

Своей стрелой не пронизал,

Кто брал спасительные меры

И страсть рассудку подчинял:

Ее порыв, дыханье бури,

Перегрохочет и пройдет,

И на безоблачной лазури

Опять луч солнечной блеснет;

Но тот, Гименова кто дара

Как воду для себя просил,

И этот дар употребил

Для потушения пожара:

Несчастлив бедный, жалок он,

Надолго в цепи заключен,

Мученье вздохов бесполезных,

Источники потоков слезных,

Утехи сердцу не дадут

И слабые, не раскуют

Оков невольника железных:

Он погружен в пучину мглы,

Свободе сделана граница,

Для сердца создана гробница,

Душе тюрьма и кандалы,

Тут сплин невольно обуяет,

Невольно рано отцветешь,

Бряцанье цепи убивает,

А злой металл не разорвешь.

Страсть разлетается сначала,

Как лист весеннего цветка,

Потом ее как не бывало,

Лишь язва в сердце глубока

Так, с возрастающею силой

Валы пронизывая вод,

Гремя над влажнею могилой,

Летит чрез море пароход;

Морскую пенит он пучину;

Внутри его горит пожар,

Но что же двигает ее? — пар!

Теперь по морю он несется,

Когда же к пристани придет,

Зальют огонь и все уймется

На рейде сядет пароход.

Благословен залив прибрежной

И прочные твои скалы,

В тебе под бурею мятежной

Не страшны более валы!

Достигнув берега крутого,

Смеемся мы усилью вод;

Но, час спокойствие святого

Под вечер жизни настает:

Не верю я пустым воззваньям,

Поэтов модных модный бред,

Не верю разочарованьям

Во цвет юношеских лет;

Бывает, что вода на море

Утихнет, но не верьте ей:

Морочат изстари людей

Погода, женщины, и горе,

И время жизненной весны

Еще не время тишины;

Что тигр уснул, в том толку мало,

Седой наш опыт говорит,

Что возмущаемо бывало

И дуновенье возмутит

Конечно, иногда невольно

Как будто станешь утихать;

Но класс окончился, довольно,

Пойдемте к старику опять,

IX

При входе нашем мы заметим

Еще прибывшее лицо

Явился отрок на крыльцо

И первые его мы встретим;

Он не надолго посетил

Уединение селенья,

На летний месяц от ученья

Его директор отпустил.

Ктожь этот первый чужестранник,

Пансионер, семинарист?

Нет, он Губернский гимназист,

Отца Иосифа племянник.

Я согрешил немного тут,

Простите, часто забываю,

Насилу вам я объясняю

Как старца нашего зовут.

По детским шалостям и видам

Они сошлись между собой,

В приязни дети? Точно так!

Поверьте мне, что дружба эта

В душах, е менее никак

Иного взрослого согрета;

Не с ними ли она растет

Без хитрости и без обмана?

Тут нет ни прелести кармана,

Не руководит их расчет;

Тут нет лукавых уверений,

Они корысти не полны,

Ни мест, ни чина, ни решений,

Ни привлекательных имений,

Ни привлекательной жены!

Тут просто истинные чувства,

Авроры дружеской рассвет,

В невинности и тени нет

Притворства ложного искусства.

Алеша; но не Алексей:

Еще он молод для частей,

Вошел в знакомую светелку

И восхищенный Леонид

Навстречу милому бежит;

«Как ты подкрался втихомолку

Здорово, друг мой! — как я рад!

Со мной отец, со мной и брат.»

Антон, с извощиком Иваном,

Тащится в избу с чемоданом.

Старик кричат: подайте чай!

Но Маргариту не толкай,

Они давно набрала жару

И брюхо чинит самовару.

Пошли распросы о делах,

Учителях, учениках;

Старик, при этом, от знакомцев

С десятков писем получил

И от родных и от питомцев,

От тех, кто мил и кто не мил:

Иной, слуга нелицемерной,

При сей оказии столь верной,

Не мог никак преминовать,

Чтобы почтенье не послать.

Друзья, знакомые, родные;

Ему вестей прислали воз,

Тем более, что весовые

Не взыщутся за перевоз.

Старик усердно все читает,

Порою головой качает,

Пустую замечая лесть

Разрыва делает ей ей честь.

Иной; но верно вам случалось

Не редко письма получать,

В которых нечего читать

И вам порядочно зевалось;

Чтож делать? так нам долг велит,

Слепой устав обыкновенья,

Письмо пустое и визит:

Процент на капитал почтенья!

Приличья мы должны хранить,

Невольно подчиняясь свету,

Взысканья петушкам платишь,

Как Опекунскому Совету.

Но вот, друзья перед окном,

Своих знакомых перебрали,

Все новости пересказали,

И так беседуют вдвоем:

«Вот я и награжден судьбою»

Сказал Алеше Леонид.

— Чем? — «Что увиделся с тобою.»

Но месяц скоро пролетит, —

«Не месяц, больше, здесь делами

Иначе думают повесть;

Скажу, но только между нами,

Хотят в столицу нас отвезет.»

— В столицу? — «Да, плоды ученья

С тобой мы вместе будем рвать.»

— А скоро? — «Около Успенья.»

— Быть так судьбы не миновать. —

«Ещеж, на будущей недели,

Предполагается отъезд,

На нашу ярмарку, в уезд,

Потом в Губернии хотели:

Какие-то бумаги взять,

Свидетельства и протоколы,

Они нам надобны для школы,

Без них не могут и принять.»

X

Прохладный ветер тихо веет,

Луна пустынница встает,

Румяный запад вечереет

И тени длинные кладет;

По деревням стада толпятся

Блеют овечки и теснятся,

Ревут коровы быки,

Скрипят воротные крюки;

Крестьяне многие, верхами,

На ужин в хижины спеша

И, вдоль по улице, пылят

Перевернутыми сохами.

Вдали пустынной, при реке

Пастух играет на рожке,

Не много в поле запоздалых

Дневной оканчивая труд,

Еще на лошадях усталых

Бразды последние ведут;

Любуясь вечера картиной,

С приезжим гостем Леонид,

На высоте горы сидит

Повелевающей равниной:

«Послушай, милый Алексей,

Сказал он своему соседу:

Возобновим опять беседу;

Не правда ли, что здесь живей,

Живей природа, воздух чище,

Чем в этом мрачном попелище,

Где люди ползают, скользят?»

— Все тоже. — «Нет, мой милый брат,

Я как-то духом возвышаюсь

Когда на высоте сижу,

На низ с презрением гляжу

И как-то больше наслаждаюсь.»

— Воображенье! — «Пусть и так;

«По там внизу мне как-то душно,

И утомительно, и скучно,

Я с низким не сдружусь никак!

Здесь воздух благорастворенный;

Благоуханьем напоенный,

Свободно здесь и мысль и взор

Вкушают сладостный простор;

Сюда приносишь все святое,

В соседство к чистым небесам

И все тяжелое, земное,

Как будто бы оставишь там».

— Обман! — «Быть может, я не спорю;

Но этой грозой услажден

Однообразный жизни сонь,

Обман себя, заноза горю,

Куда же ты?» — Пора домой! —

«Нет, погоди еще немного,

Мне не приятна вниз дорога,

Я так сдружился с высотой;

Наш день не кончился, светило

Для нас огня не погасило,

А там уже ложатся спать.»

— Так чтож нам здесь не ночевать,

Пойдем, а с утренней зарею

Возобнови свои мечты;

Мне кажется, что всей душою

К обманам их привязан ты;

Но я игры воображенья

Не знаю, как то, не люблю,

Ее не прочны утешенья

В ней икс равняется нулю,

Поверь мне, что в науках точных

Находим сладость мы плодов,

Скажи, что пользы от цветов

Недолговечных и непрочных? —

«Без цвета не бывает плод,

Чего весною ты желаешь

Еще зеленым получаешь;

А зрелость осенью придет!

Не слишком любит в наши годы

Рассудок истины хватать,

За чем его и утруждать,

За чем идти против природы!»

Меж тем, отлогою горой

Они к жилищу поспешали,

Как вы, по времени, зевали

И торопились на покой;

Но нам к Морфею не пора ли?

Спокойный сон, читатель мой!

XI

Лишь только в высоте надзвездной,

День новый утром просиял,

Проснулся городок уездный

И к новой радости восстал.

Народ волнуется толпами,

Везде по улицам шумит

И разноцветными платками

Мещанок общество блестит:

Как будто убран цветниками

Поляны загородной вид;

Но это шумное волненье

Лишь только в ярмарку вступленье,

Еще она не началась

Ея краса не развилась;

Еще везде, между рядами,

Воза с товарами стоят,

И лавки покрывать спешат

Сидельцы верные лубками, —

Меж тем в трактирах городских

Хозяева пируют их.

Однакож перед главным входом

Места наполнены народом,

Блуждают там полукупцы,

Овощей мелких продавцы,

Кой-где виднеются кареты,

Домашние кабриолеты,

Колясок с пять и с ними в ряд

Долгуши длинные стоят;

Объятые дремотой сонной,

Иные рано поднялись

И, от безделья, принеслись

Свой сон разгуливать на конной;

Толпа барышников жужжит,

Между коней, как рой шмелиной

И с ними, временем, шумит

Иной охотник лошадиной;

Порою мимо промелькнут

Округи мирной Англоманы,

И, руки запустя в карманы,

Сквозь зубы критику болтнут:

Для них в России нет народа,

И нет ума, и нет людей,

Конюшен нет, и нет завода,

И нет достойных лошадей:

Здесь все смешно, все досаждает,

В домах комфорта вовсе нет,

Здесь тьма, а за морями свет:

Там просвещенье обитает,

Чтоб на людей нам походить,

Туда мы все должны стремиться

Европеизму научиться,

А возвратясь домой, — учить!

Вот постепенно выступает

Помещиков уездных строй,

Один купил, другой меняет,

Ошибся лошадью иной;

Взаимно изгибая шею,

Соседа встретя в первый раз,

Кричат: «поздравить честь имею

С пришедшей ярмаркою вас!»

За ними, представляя хвата,

При звуке сабельном и шпор,

Галопирует ремонтер

В сопровождении солдата;

Воображая, что басит

Он как удавленный храпит,

Высоко мышцы поднимает,

Чтобы пошире быть в плечах,

И не сгибая ног шагает

Как будто ходит в кандалах.

Иной, барышник благородный,

Заводчик конный и цыган,

Для прибыли своей приходной

Друзей нашел между мещан?

Он на квартиру их сзывает

И вместе ерофеич пьет,

Ласкает их и обнимает

И руку дружески дает;

Забыл свое он назначенье,

Готов он с ними пировать,

Ему в привычку униженье

Лишь бы коня не промигать;

Весь этот сброд его шпионы,

Он этой шайки атаман,

Им средств известны миллионы

Поставить ближнему капкан.

Пойдем послушаем беседу,

Вот конники сошлись в кружок,

Вот говорит один соседу:

«Сосватай бурого, дружок!

Что за головка, шейка, спинка,

А ножки-диво, чудеса!

А грива, что твоя коса!

Не лошадь истинно картинка,

Всей конной ярмарки краса!»

— Да-с, аккуратная скотинка,

Хрипя заметил ремонтёр. —

— Ну, друг, пойдет наперекор,

Торгуй и покупай скорее. —

«А что?» — - вить он тебя сильнее. — —

Он не пойдет на перебой,

Я знаю полк его гнедой.

— — Ну не надейся, он у брата

Различных покупал шерстей — —

«За чем?» — Да — так, для барышей:

Его казна весьма богата.

Брат взял с него за вороных

Ста два целковыми рублями,

И я при этом с барышами

Сдул золотушку отсталых.

А вот наш ментори учитель,

Людей и лошадей ценитель,

Сказал он, указав потом,

На походившего перстом.

Завода конного рачитель!

Давно ли прибыли? — «Сей час!

Заехал к вам, смотрел гнедого.

— Ну что каков? — Мы знаем вас,

Уж вы не купите плохого!

Чай сотен семь иль восемь дал,

Ужели я не отгадал?

Чтож, шесть?» — Покуда половина. —

«Нет, шутки!» — Право. — «Молодец!

Умел купить, что за скотина!

К заводу знатный жеребец!»

— Как Петр Ильич? — «Чур между нами,

Таких уродов подцепил,

Что я бы в соху не пустил

И все с ослиными ушами».

— Что, видно дело не по нем?

А прославляют знатоком! —

Они смеялись, рассуждали;

Но новый гость кричит: «друзья!

Позавтракать нам не пора ли?

Послом ко всем явился я,

Всех звать на дружескую схватку».

— Чай спрыснуть ярмарку? — «Ну да

Прошу покорно, господа,

К купцу приезжему в палатку!

Попробуем у казаков,

Изделья Дона — балыков;

Закусим. Шумное волненье

Все потянулись и ушли,

И вновь друг другу поздравленье

С бокалом вместе поднесли:

Сердца отраду обрели,

А ярмарка — благословенье.

XII

Народ шумит, как Океан

Волнуется среди равнины

И к довершению картины

Белеет круглый балаган.

Толпа шумливая несется

Смотреть диковины чудес,

С балкона громко раздается

С тимпанным боем экосез;

На нем народа утешитель,

Невольный Момуса служитель,

За деньги ставший дураком,

Паяц, махает колпаком.

Налево вход; между рядами

Мелькают шляпы и чеченцы,

Торговки с кружевом, с коврами,

Вещей господских продавцы;

Жиды, Венгерцы с коробами,

И мелкие полукупцы;

Пестреют разные товары:

При первом входе в длинный ряд,

Ковши, тазы и самовары,

Ваш блеском поражают взгляд,

Изделья разного разбора

Из хрусталя и из фарфора,

Татарин с кучею платков,

И лавка новых картузов,

Предмет приличия затейной

Блестит товар галантерейной,

С фортункой круглою своей;

Вот лавка оптика, за ней

Больших четыре с погребами,

Подалее идет рядами

Приманка дам — товар панской;

А там в углу, уединенно,

Почиют скромно и смиренно

Творцы поэзии святой,

Историй, повестей, романов,

Хозяйств, гадательных обманов,

Книг обветшалых для детей

И разный сброд календарей;

И для веселья и для скуки,

Для заблужденья и науки

Различные созданья и науки

Различные созданья есть,

Прошу покорно сделать честь!

Но нет, напрасно перелеты

Сияют блеском позолоты,

Напрасно принимали труд

По полкам их переставляя,

Экономического края

Они к себе не привлекут:

Здесь деньги слишком берегут,

Здесь знают все и не читая.

Но вот толпа вдали шумит,

Честной народ зашевелился

И, гневаясь распетушился

В броне сермяжной инвалид.

Театра конного актеры,

Кочующие волтижоры

Себя явились показать

И в балаганы зазывать;

При звуке трубном проезжая,

Они блуждают по рядам,

Друг друга сильно поражая

Народ бежит но их следам;

Идут от дела и от скуки,

Смотреть чудесные прыжки,

Эквилибрические штуки,

Салтомортальные скачки.

Иной крестится и вздыхает

Фиглярское штукой удивлен,

Кричит: глаза отводит он,

Ему лукавый помогает!

Но вот явился модный свет:

Госпож и барышен уезда

Высаживают у подъезда

Из недр колясок и карет.

Сначала шум и восклицанья!

Потом за чвоканье взялись

И по местам разобрались.

Одни для шпилек и булавок

К мадаме модной забрели,

Другие внутрь овощных лавок

Для экономии зашли.

Тогда как матушки торгуют

Чай, сахар, кофе, шеколад,

Их дочки сильно негодуют

И к ситцам поспешить хотят;

Без цели все они вертятся,

Между прилавками толпятся,

И проклинают по сто раз

Досадный годовой запас.

Отцы их, ром, вино и водки,

Сыры, бульоны и селедки

Экзаменуют у купцов

С надутым тоном знатоков;

На цены сильно негодую,

Закуски разные торгуя,

Едят и нюхают и пьют

Соображают и жуют.

Порою головой качают

И потихоньку замечают:

Сыр этот, как-то не слезист,

Не аккуратен и не чист!

Но вот завернуты лимоны,

Лавровый лист и вермишель,

Изюм, корица, макароны

Инбирь, конфеты, карамель

Гроздика, чернослив с ванилью,

Для пряжи: лавра с кашенилью,

И сарачинское пшено

В кулечки все уложено.

Кульки, лишь только появилось,

Все дочки, внучки оживились;

Но масло пробовать хотят

И для себя и для лампад.

Досадно право, сердцу больно,

Еще уже ли не довольно

Часа четыре торговать

И о холстинках забывать!

Но мимо нас все кавалеры,

Уездных франтиков семья,

Под ручку ходят, как друзья.

Что за чудесные манеры?

Иной летит таким тузом,

Вертится гордо перед лавкой,

Иль с новокупленной булавкой

Иль с новомодным картузом.

Порою в критицизм вступает

Уездный франтик — удалец,

Салоп судейши осуждает

Или исправницы чепец,

И заслуженною наградой

Его венчается язык,

С очаровательной отрадой

Он слышит: comme vous etes coustique!

Но масло куплено, расходу

Уже итоги подвелись,

С купцом как должно разочлись

И изготовились к походу;

Чтож к ситцам? То-то вовсе нет,

Желудок требует обед!

Что делает? в экипаж садятся,

Между кулечками теснятся,

И отправляются домой,

Чтобы на ярмарку являться

Опять вечернею порой.

XIII

Запаса уничтожив бремя,

Все снова съехались в ряды,

Но тут опять свои беды,

От ситцев отнимают время.

Сойдутся и начнется бой:

Взаимно хвалятся злодейки

Тем, что одна перед другой

Уторговала две копейки;

Расчет конечно небольшой,

Купцы привычку эту знают,

С товара цену убавляют,

Накидывая на другой.

Потом у них в обыкновенье

Начать сурьезный разговор,

То есть, всем ближним перебор

И их пороков осужденье:

«Передала ты за чаек!»

Кричит одна визгливым тоном.

К тебе бы, мать моя, с поклоном

Мне отнестись, вить ты знаток,

А торговаться — молоток!

За то купила я лимоны

Дешевле твоего, мой свет!

И вермишель, и макароны;

Но все не лишний твой совет:

«Что матушка, Аксинья Львовна,

На что советы для иных;

Вон, посмотри на Тюрлиных

Они родник открыли словно!

Весь закупили магазин!

И горнанапер и бакисты

И дардадам и буфмуслин,

Знать точно на руку не чисты:

Как не скрываешь, не хитрить,

Иглы в мешке не утаить?»

И, и! мой светик! всем известно,

Что быть Исправницей чудесно!

Им все пришлют и навезут,

А деньги куры не клюют!

Вон кум-то мой как колотился,

А в Заседатели попал,

Другим он человеком стал:

И потолстел, и оперился;

Намедни на вечере я

Уселась в вист, у Казначейши,

Ох нет, ошиблась, у Судейши!

Всегда пятак игра моя!

Вот он подходит, поклонился:

Что, кумушка, полтина чтоль?

Полтина? иль ты, кум, вздурился!

Чтож я всегда готов, — изволь!

Ну, посуди сама, бывало,

О гривне плакивал не мало,

А ныне как изволит жить!

«Да, да уж что и говорить!»

Тут дочка за руку хватает

И потихоньку замечает:

Пойдемте, маминька! — «Постой,

Еще успеем мы с тобой!»

Но вот беседу продолжая

За шагом шаг они идут,

Купцы, насилу успевая,

Материи по лавкам рвут.

Ужасный шум переговорный,

Одна сильней другой кричит,

Как будто-бы поток нагорный

С утеса падая гремит.

Они друг другу надоели,

Все говорят и все без цели,

И каждой хочется молчать,

И каждой силы нет начать;

Еще в остатке остается,

Еще не договорено,

Так пламя временно прервется

И вновь пробудится оно;

Язык к гортани не присохнет,

Не скоро говор их умолкнет:

Им нужно спать, чтоб не болтать

Или болтать, чтобы не спать.

Материи перебирает

Здесь каждая, и мать и дочь,

Нам слушать и глядеть не в мочь,

Нас общий говор заглушает,

Пойдемте мы покуда прочь.

Теперь, от болтовни в отставке,

Куда же мы направим путь?

Пойдемте прямо к книжкой лавке:

Там уши могут отдохнуть;

Но тут две барыни, о диво!

Ужель читать они шалят,

Иль отдыхают шаловливо?

Послушаем: — «Что, мой отец,

Нашел ли книгу наконец?»

Одна старуха восклицает.

— Сей час, сударыня, вот он

Внизу скрывался завален,

Его никто не покупает.

«Ну, вить в столицах — то у вас

Не верует, народ мудреный;

А мы простой и неученый;

Оракуль утешает нас:

В нем есть иные замечания.

Есть прекурьезная гаданья,

И роспись опытных людей

Счастливых и несчастных дней,

Есть толкованья сновидений,

Предузнавание погод,

В хозяйстве это вить расчет,

Подмог для распоряжений.

Конечно так-с, полезен он,

Я в том сердечно убежден! —

Ей говорит книгопродавец,

И между тем он лжет лукавец:

Готов от сердца хохотать;

Но надобножь товар продать.

«Что, милая, за коврик просить?

Сказала барыня потом,

Пришедшей девушке с ковром:

И от кого его ты носить?

— Приезжие-с! — «Хорош ковер

И должно честь отдать изделью,

Не дурен также и узор,

А краски: кошениль с арселью!

А как ценою?» — Шестьдесят.

«Ах мать моя! она вскричала,

Дешевле брошенных котят!

Потом тихонько пошептала:

«Была ли ты у Тюрлиных?»

Была-с, дают два золотых,

Купцы совсем и не торгуют

Один Татарин Адикай,

Давал полсотни. — «Отдавай!

Татары иногда рискуют;

Спеши покуда он дает,

Нам деньги нужны в оборот.»

Вы видите, она хитрила

И торговала и хвалила

Как будто бы ковер чужой,

А между тем он был ей свой.

Как люди временем лукавы

Для прибыли или для славы;

Но кто-ж не хвалит свой товар,

Не прихвастнет произведеньем,

Народ увертлив и хитер,

Чтоб указать дорогу мненьям

Своим не редко сочиненьям

Хвастливый пишут приговор.

Но что же барыни? лениво

Облокотясь они стоят

И, дело странное, молчат,

Молчат весьма красноречиво,

Хотя напротив говорят.

«Ах мать моя, какое диво

Одна сказала!“ — Где? — „Гляди

У тульской лавки, впереди»

— Да где? — «Вот, прямо за судьей

Васильем Климычем, стоит,

Мальчишка, как хорош собою!»

— Ах, это бедный Леонид! —

«Его ты знаешь? — Как же, знаю,

С отцом знакома я была;

Как бить? Названье забываю,

Села Раева наконец,

Живет и учится; бывало

Любил пиры его отец,

Лет девять, как его не стало:

Охотником он псовым был

И предводителем служил;

Бывало открывая душу

Ему и скажешь: куманек!

Крестил он у меня Настюшу,

Уймись! Вить ты не одинок,

Есть дети, важная забота.

Э, полно, кумушка, охота

Тебе морали мне читать,

Все не успею промотать!

Ан вот, хоть хвастался не мало,

Восьми сот душ как не бывало

«Иосиф был ему знаком?»

— Отцу-то? Был духовником. —

«Ты с ним знакома? — я издавна,

Когда он в городе живал,

Уроки дочерям давал

И так старательно, исправно,

Бывало с ними толковал;

Он преспособный на ученье

И с ним беседа сущий рай,

Пойдем просить благословенья,

Я позову его на чай!

XIV

В уединенье деревенском

Все дышит как-то простотой,

Но то, что в городе губернском,

Где гений ярмарки другой;

Хоть тех купцы и те же лавки,

Запросы, торги и убавки,

Но посетитель не те,

Не так коснеют в простоте;

Хоть теж лубки и также грязно,

Но там ломаются развязано;

Одежда с ног до головы

И моды ветреной созданья,

И новомодные кривлянья

Взяты из матушки Москвы;

Не все там говорят поруски,

Но для отличья от других

Но большей части, по-французски

Сужденья мелют о родных;

Насмешки дерзкие, порою,

Мешают с колкой остротою,

Там едут так, en plaisantant,

Лишь только pour passer le tems;

Там есть особы высших классов,

Они чуждаются запасов,

Они публично вопиют

Что все на ярмарке ничтожно,

Что закупиться невозможно,

Что сущих вздоров не найдут,

Они бранят и осуждают

Почти что каждый магазин,

Покупками обременяют

Московских опытных кузин;

Когдаж случается, порою,

В какой уезде им залетать,

Они готовы хохотать

Над деревенскою простотою,

И на сарказмы их тотчас,

Уездного смиренья глас

Визжит известными словами:

«Куда нам, матушка, за вами,

Вить вы губернские, а мы,

Не света жители, а тьмы!

Здесь часто книги покупают,

Хотя не многие читают,

Но есть охотники до них

Из переплетов дорогих,

Они их мебелью считают:

Наставив полочки под ряд,

Людей обманывая мненье

Прослыть учеными хотят,

Накинут маску просвещенья

И, в недвижимое именье

Библиотеку обратят.

Однакожь полно, мы в уезде,

Теперь стараются скорей

При окончательном разъезде

Дешевых накупить вещей.

Опять народ и волнованье

И больше прежнего шумят;

Все на последнее прощанье

Толпой огромною спешат.

Близ входа, на зеленой травке,

Старик, с почтенной сединой,

Сидит печально на прилавке

Но посох опершись рукой;

Ни шум, ни крик, ни ликованья,

Не привлекут его очей,

Не обращает он вниманья

На волнование людей:

«Вступил во флот я в юных летах,

Сказал старики, и в деле том

Имел я надобность в советах,

Как управлять мне кораблем:

Сидит печально на прилавке

На посох опершись рукой;

Ни шум, ни крик, ни ликованья,

Не привлекут его очей,

Не обращает он вниманья

На волнование людей:

«Вступил во флот я в юных летах,

Сказал старик, и в деле том,

Имел надобность в советах,

Как управлять мне кораблем:

Не верить чистоте лазури,

Пренебрегать порывы бури,

Удары ветров побеждать,

Подводных камней избегать

Как уклоняться от напасти

Как корабля устроить снасти,

Уметь беречь их и чинить,

И при нужде возобновить;

Подобных истин изученье

Я все кадетом приобрел,

Но в море бурное пошел

И, плохо было управленье!

Корабль, игралище ветров,

Не редко по морю носило,

О камни дно его избило,

Не стало вовсе парусов;

Бока корсары повредили,

Канаты, — ветер перервал,

Хоть язвы несколько чинили;

Но все заметит Адмирал!

Чтожь будет мне, когда приеду,

Что в оправданье я скажу,

И как начну я с ним беседу,

Какия раны покажу?

Он скажешь: ты имел познанья,

Ты больше прочих научен,

За чем не прилагать старанья,

За чем корабль твой поврежден?

Другие море переплыли

И сохранили корабли

Как новыми их получили,

Так новыми и превили!

За леность и за небреженье, Меня конечно обвинять

Одна надежда: снисхожденье

Мой будет щит и адвокат.

Тут дождь из глаз его закапал,

Увидя, что старик заплакал, К нему подходит Леонид

И с чувством старцу говорить:

— Тебя я слышал, понял горе,

Покрайней мере это море

Ты как нибуд, но переплыл;

А я, едва в него вступил,

Подай, собрать, мне неаставленье,

Как одинокому понять

Их скрытное расположенье?

«Чтоб не ошибиться от пути,

Сначала, строгое вниманье

На компас сердца обрати,

Его магнетизированье!

Смотри, чтобы не был затемнен,

Туда, сюда не уклонялся,

На север веры обращался,

И не обманчив был бы он!

Тут старичок, словами в прибавку,

На книжную кивая лавку,

«Читай, сказал: и научись,

Читай, но чтенья берегись!»

— Какой же вред, скажи, от Чтенья,

Свет разума? — фосфорный свет!

Не верно указует след

С ним в яму ввалишься сомненья:

Наш ум природно горделив,

И неуступчив, и кичлив;

Но кто порой не заблуждался,

Кто дань сомненью не платил?

Блажен, когда поворотил

И к мирной пристани добрался;

Нам нужен варваров набег,

Нам заблуждения — мытарство

От гордости ума лекарство,

Оно твердит: ты человек!

Дорогой жизни пробегая,

И многое соображая;

Они тебя еще найдут;

Сомненья сумерки придут!

Ты счастлив, твой благотворитель,

Отец Иосиф, верно дал

Изрядный сердцу капитал,

И он тебе руководитель;

Но вот к вечерне слышу звон,

Для стариков отраден он:

Услышь, мой Бог, мои моленья

И заблудившимся открой

Совет тихий, невечерний Твой,

И тучи разгони сомненья! —

XV

Сиротка дерево стоит,

Забытое среди равнины

И плодоносная с вершины

Ветвь отягченная висит.

Роскошен кров его тенистый,

Но одиноко спеет плод,

И если лопнет, сок душистый

И семя на землю падет;

На лону матери вверяет

Плодов созревших семяна

И всех кормилица, она,

Их постепенно возвращает;

Малюточка дает росток,

И в землю корешок направит,

В ней роется, ее буравит,

И нежный выкинет листок,

Дает побеги молодые,

Лелеет юные красы

И пьет потоки дождевые,

Питаясь манною росы.

А там, повремени, в пустыне

Играя ветвями, она,

Вознесена, укреплена,

И вот рисуется в картине,

Приюта тень ему дарит,

Само цветет, само рождает,

Себя лелеять заставляет,

И человек его найдет,

Природы дар благословляет,

И жадно похищая плод,

Свою им душу услаждает;

Он поданье для него.

Малюшка-мысль. Ты от него

В душе поэта зародилась?

Ты с высоты к нему свалилась,

Пустила корни, и потом

Так возлелеяна умом!

Ты постепенно развиваясь,

Соображением питаясь,

Свои ростки произвела,

Корнями в сердце утверждаясь,

Обильный цвет и плод дала;

Как семя, матерью землею,

Ты возлелеяна душою, —

И вот, поэзии цветы

Тебе соткали одеянье,

И плод твой пушника манит,

Его питает и живит.

Да, мы не редко посещаем

Поэзии роскошный сад,

Растений разных аромат

И сладости плодов вкушаем;

Но прав старик, обманчив плод!

Краса наружности древесной,

И алчность путника влечешь;

К нему идешь самодовольно,

Желая чувство усладишь,

Но вдруг наморщишься невольно,

Стараясь горечь заглушить;

Клянешь приманки ложный вид,

Непроизвольное влеченье,

Наружной прелести магнит.

А сколько прелестью покрытых,

Найдешь растений ядовитых?

Заманчивый и вкусный плод

Сок усладительный дает;

Хоть сердцем и отогреешь

Введя сомнений в полусон —

Как опиум чарует он,

Пленяет пыль воображенья.

Блажен, кто против опьяненья

Противоядие найдет!

Но скоро кто его находит?

Чтобы расшенья отыскать

Их свойства надобно узнать,

А опыт скоро ли приходит?

Нет, прав старик, читай, учись,

Читай, но чтенья берегись!

Огромен сад, его равнины

Пестреют красками цветов

И смесью дерев и кустов

Разнообразятся картины.

Но много есть еще степей

Ничем незанятых, открытых,

Где нет ни дерев плодовитых,

Ни самовольных дикарей;

Ни тех произведений нежных,

Недолговечных, скоробежных,

Которые порой блеснут