Бесплатный фрагмент - Неизвестные юристы Беларуси

Часть 1. Неизвестные юристы Беларуси

Вместо предисловия

В этой книге собраны судьбы выдающихся личностей, чьи имена навсегда вписаны в историю права и юриспруденции Беларуси. Франциск Скорина, Лев Сапега, Казимир Лыщинский, Сымон Курович, Кастусь Калиновский, Винцент Дунин-Марцинкевич, Франтишек Богушевич, Владимир Спасович, Максим Богданович, Борис Утевский, Алесь Петрашкевич, Остафей Волович, Иоахим Литавор Хрептович, Андрей Волан…

Все они были юристами по образованию, призванию либо работе. Это главный критерий, который объединил их имена под одной обложкой. Все они олицетворяют собой не только юридическую мысль, но и стремление к справедливости, знанию и праву.

Эта публикация представляет собой сборник статей, и каждая из них проливает свет на уникальный вклад этих юристов в развитие правовой системы. Размышляя о жизни этих людей, вы откроете для себя не только их профессиональные достижения, но и личные истории, которые вдохновляют и заставляют задуматься о значимости права в обществе. Книга становится важным источником знаний для тех, кто интересуется правом, а также для всех, кто ценит стойкость, мудрость и преданность своим идеалам. Погрузитесь в мир юриспруденции сквозь призму жизни тех, кто изменил его навсегда.

Юридическая составляющая в их жизни — главный акцент книги, в которой в основном собраны статьи, опубликованные ранее.

Книга публикуется в авторской орфографии и пунктуации.

Автор

Глава 1. Лев Сапега и юбилей издания Статута ВКЛ 1588 года (ФАКТЫ: ТОП-20)

1. Почти 440 лет тому назад, был напечатан Статут Великого княжества Литовского, Русского и Жомойтского (ВКЛ), которое являлось средневековым белорусско-литовским государством.

2. Статут ВКЛ 1588 года представляет собой основной закон ВКЛ, он состоит из 14 разделов и 488 статей.

Для сравнения в действующей Конституции Республики Беларусь 9 разделов и 146 статей.

3. Статут ВКЛ 1588 года это по сути первая в мире напечатанная конституция. Он содержит нормы государственного (конституционного) права и судоустройства (1-4-й разделы), а также нормы брачно-семейного, земельного и гражданского права (5-10-й, частично 13-й разделы), уголовного и уголовно-процессуального права (11-12-й, 14-й, частично 13-й разделы). Для сравнения, нормы конституционного права отсутствовали в законодательной практике большинства европейских стран.

4. Статут ВКЛ 1588 года закрепляет принцип разделения властей на законодательную (сойм), исполнительную (великий князь, воеводы, старосты и т.д.) и судебную (Трибунал ВКЛ, земские, гродские и подкоморские суды). Великий князь — должность выборная, а не наследственная, его права были ограничены законом и соймом. Для сравнения: большинство европейских стран шли по пути абсолютизма с неограниченной властью монарха (Россия, Франция, Испания).

5. В истории ВКЛ Статут 1588 года был третьим по счету. Ранее принимались Статуты 1529 и 1566 годов. Именно поэтому последний их них часто называют Третьим Литовским Статутом. Однако такое название неверное, поскольку искажает смысл этого правового документа. Статут ВКЛ 1588 года завершил кодификацию права в средневековом белорусско-литовском государстве. При этом Статут не был кодексом в современном понимании этого слова, поскольку кодексы системно регулируют какую-то одну определенную отрасль права (например, Трудовой кодекс, Налоговый кодекс). Статут ВКЛ 1588 содержал нормы относительно различных отраслей права.

6. Статут ВКЛ 1588 года начал действовать немного позже, с праздника трех католических королей, иными словами с 6 января 1589 года.

7. Статут ВКЛ 1588 года применялся более 250 лет. Его действие было прекращено на территории Беларуси указом российского императора Николая Первого только в 1840 году. Для сравнения в период с 1918 по 1994 год в Республике Беларусь одна за другой сменили себя шесть Конституций.

8. Статут ВКЛ 1588 года закреплял статус старобелорусского в качестве государственного языка ВКЛ. Впервые эта норма появилась в 1566 году. Согласно нее писарь земского суда обязан вести делопроизводство на старобелорусском языке и только применяя кириллицу. Для сравнения, в большинстве европейских стран использовались нормы римского права, изложенные на латыни, непонятной большинству населения. Так например было в польском королевстве (см. например, Статут Яна Ласского 1506 года).

9. Одним из авторов и редактором окончательного текста Статута ВКЛ 1588 года был уроженец Витебщины подканцлер ВКЛ Лев Сапега.

10. Лев Сапега написал блестящие предисловия к Статуту 1588 год, которые до сих пор считаются образцами средневековой правовой мысли. В частности, он писал: «А если народу какому стыдно право своего не знать, особенно нам, не чужим каким языком, но своим собственным свои права записанные имеем и в любое время, когда нам необходимо к отражению всякой обиды, их можем знать».

11. По образному выражению Льва Сапеги «законы это и есть те самые узда и удила, которые будут сдерживать каждого наглеца от всякого насилия и произвола и не дадут возможности издеваться над слабыми и бедными и угнетать иx, чтобы не мог богатый и сильный вести себя так, как ему заблагорассудится».

12. Статут ВКЛ 1588 года был издан на личные средства Льва Сапеги, при этом у него было исключительное право на издание Статута.

13. Статут ВКЛ 1588 года закреплял положение, согласно которому ни чужеземцы, ни представители соседних народов (поляки, московиты и т.д.) не могли занимать государственные должности в стране, а только уроженцы ВКЛ.

14. Статут ВКЛ 1588 года устанавливал гражданскую дееспособность для парней с 18, а для девушек — с 13 лет.

15. Статут ВКЛ 1588 года устанавливал, что лица, которые не могли понимать характер своей деятельности («дурни», «шалёные»), полностью лишались гражданской дееспособности. В суде их права защищали законные представители (родственники и опекуны).

16. Статут ВКЛ 1588 года запрещал выступать в роли адвокатов судьям, подсудкам и писарям земским по месту их службы, также не могли быть адвокатами представители духовенства.

17. Статут ВКЛ 1588 года устанавливал, что незаконнорождённые дети права на наследство не имели.

К незаконнорожденным приравнивались и дети, от которых родители отреклись при жизни.

18. Лицам, которые ввиду бедности (вдовы, сироты) не в состоянии были нанять адвоката таковой предоставлялся за счет государства — бесплатно.

19. Условиями действительности завещания по Статуту ВКЛ 1588 года были свобода воли завещателя, его дееспособность, отсутствие в тексте завещания исправлений.

20. Статут ВКЛ 1588 года уже в 17—19 веках был переведен на польский, русский, украинский, немецкий, французский, латинский языки. Его до сих пор изучают в университетских курсах некоторых стран, включая университет Сорбонны (Франция). Статут ВКЛ 1588 года был в значительной степени использован при кодификации российского права (Соборное уложение 1649 года). Последнее обстоятельство очень сильно смущало советских российских ученых, которые изо всех сил вопреки здравому смыслу и фактам пытались это опровергнуть.

https://ilex.by/news/lev-sapega-i-yubilej-izdaniya-statuta-vkl-1588-goda/

Глава 2. Свод законов ВКЛ образца 1588 года

Посольство разделилось. Большая часть осталась в Бресте-Литовском, на границе Великого княжества, и в случае непредвиденного развития переговоров должна была лично возглавить сопротивление.

Лев Сапега отправился вместе с воеводой трокским Яном Глебовичем в древнюю столицу Королевства Польского Краков. Он еще не знал, что после этого путешествия его имя будут с гордостью произносить все сознательные литвины-белорусы на протяжении многих столетий. В этот день он пересекает не только границу Королевства и Княжества, он — на пути к бессмертию.

Создание новой редакции Статута ВКЛ — наиболее известный эпизод политической биографии Льва Сапеги. Про этот свод законов много писали правоведы, историки, филологи и просто любители истории. Тем не менее иногда в новейшей литературе встречаются досадные несуразности. Так, например, в некоторых изданиях утверждается, что приказ на руководство подготовкой третьего Статута ВКЛ Лев Сапега получил от великого князя Сигизмунда Вазы. Однако точно известно, что такого приказа Сигизмунд никогда не отдавал, потому как подобный приказ противоречил бы его воле. Только благодаря стечению обстоятельств в январе 1588 года Статут ВКЛ был утвержден новым королем и великим князем Сигизмундом. Разработка и утверждение Статута ВКЛ, действовавшего более двухсот пятидесяти лет, — одна из наиболее таинственных и славных страниц белорусской истории. Многие биографы Льва Сапеги достаточно подробно останавливаются в своих работах на этом эпизоде его жизни. Напомним лишь основные факты.

Как свидетельствуют исторические источники, работа над Статутом 1588 года началась еще в 1566 году. Практически сразу после утверждения второй Статут Великого княжества на Виленском вальном сейме, который состоялся 1 марта 1566 года, был признан несовершенным и требующим доработки. В 1568 году депутаты Гродненского сейма создали первую комиссию для исправления Статута. В ее состав вошли виленский католический епископ Валериан Протасевич, брестский воевода Юрий Тышкевич, жемойтский каштелян Мельхиор Шемет, брестский каштелян Ян Гайко, а также несколько других представителей шляхты. Перед статутовой комиссией была поставлена задача усовершенствовать его отдельные нормы. Однако из-за политических событий конца ХVI века работа над ним не была завершена. Белорусско-литовская знать и рыцарство, обескровленные десятилетней войной между Великим княжеством и Московией из-за Ливонии (Прибалтики), ради военной поддержки со стороны Польши вынуждены были пойти на заключение с ней государственно-политического союза (Люблинской унии), чего поляки издавна добивались.

10 января 1569 года великокняжеские и польские депутаты, а также правительства обоих государств съехались в Люблине на общий сейм, чтобы решить вопрос о принципах объединения. После полугода ожесточенных дискуссий в начале июля 1569 года послы Великого княжества во главе с Остафеем Воловичем и Яном Ходкевичем ради спасения Отечества от московского нашествия вынуждены были подписать акт унии с Королевством Польским на чрезвычайно унизительных для белорусско-литовского государства условиях.

Заключительный акт унии предусматривал образование единой страны. На это однозначно указывали его третья и четвертая статьи. В них говорилось, что Королевство Польское и Великое княжество Литовское являются единым и неделимым телом, образуют единую Речь Посполитую, в которой слились два государства и два народа. Этим единым народом с данного момента и на все времена в дальнейшем будет управлять один государь, единый общий король, избранный совместно голосами поляков и литвинов.

В соответствии с Заключительным актом унии Великому княжеству запрещалось иметь свое правительство, финансы, валюту и сейм. Кроме того, согласно указанному документу ликвидировалась граница между Королевством Польским и ВКЛ. Полякам разрешалось приобретать имения, земельные наделы и государственные должности на территории Княжества, а жителям Княжества — в Польше.

При подписании Заключительного акта унии 2 ноября 1569 года был утвержден дополненный состав статутовой комиссии, перед которой ставилась цель привести законодательные нормы Великого княжества в соответствие с польским правом, учитывая нормы подписанной унии. То есть речь шла не о законодательном оформлении федерации или конфедерации, а об отмене законов Великого княжества. За этим неизбежно последовало бы уничтожение независимого белорусско-литовского государства. В состав новой статутовой комиссии не вошло ни одного поляка. Это обстоятельство давало литовским панам-раде шанс со временем защитить свою свободу от посягательств Польши. Благодаря исключительно белорусско-литовскому составу комиссия, которая умышленно не спешила выполнять поручение сейма 1569 года, ссылаясь на войну с Московией как на уважительную причину, смогла затянуть время и тем самым фактически затормозить на значительный период приведение законов Княжества в соответствие с законами Королевства Польского. Подобные приемы не могли использоваться бесконечно. Однако со временем необходимость в этом отпала сама собой.

7 июля 1572 года умер король польский и великий князь литовский Сигизмунд Август, который вынудил своими действиями Яна Ходкевича со слезами и на коленях подписать Заключительный акт унии. Первый период бескоролевья длился более полугода. Затем, после непродолжительного правления французского принца Генриха Валуа, начался второй. Эти события для Великого княжества как раз пришлись ко времени. Несправедливые и насильственные решения Люблинского сейма были оставлены без внимания, время было выиграно, критическая ситуация для ВКЛ миновала.

В 1576 году престолы Великого княжества и Польши занял семиградский воевода Стефан Баторий, который признал за белорусско-литовским государством независимость, что удостоверяла его грамота от 8 июля 1576 года. В ней новоизбранный монарх заявлял: «Сохранение прав, вольностей и свобод Великого княжества Литовского мы закрепили нашею клятвой». Данные обстоятельства коренным образом изменили направление и характер деятельности статутовой комиссии. С этого момента она начала активно вырабатывать законодательные нормы, которые защищали политический и экономический суверенитет ВКЛ. Статутовую комиссию в этот период сначала возглавлял Николай Радзивилл Рыжий, а затем Остафей Волович. Для последнего, в качестве подканцлера присутствовавшего на Люблинском сейме, исправить несправедливость унии 1569 года было делом чести. Но великий канцлер Остафей Волович хорошо понимал, что это возможно только в чрезвычайных условиях: или Королевство Польское попадет в затруднительное положение, или престол в Речи Посполитой займет сторонник независимости Великого княжества. Удобного момента пришлось ждать почти двадцать лет. Все это время не приостанавливалась работа над новым сводом законов.

Во времена царствования Стефана Батория статутовая комиссия добилась определенных успехов еще под руководством Николая Радзивилла Рыжего. Уже через два года после избрания королем и великим князем С. Батория комиссия представила Генеральному вальному сейму 1578 года целый ряд поправок, которые большинством голосов были приняты и объявлены в постановлении сейма. Одна из важнейших подтверждала независимость Княжества и запрещала иностранцам, прежде всего полякам, занимать в пределах белорусско-литовского государства духовные и гражданские должности, а также покупать на территории ВКЛ земли и имения.

На Варшавском сейме в 1578 году были также уточнены отдельные нормы уголовного права. Позже, на вальных сеймах в 1579 и 1580 годах, статутовая комиссия предложила иные изменения и дополнения. Однако военные действия на восточных границах в 1579—1582 годах отодвинули вопрос об исправлении Статута на второй план.

Новый этап работы над третьей редакцией Статута начался примерно с 1582 года. Он был тесно связан с деятельностью государственной канцелярии Княжества, великим канцлером которой был Остафей Волович. Именно он и Лев Сапега взяли в свои руки дело создания новой редакции Статута.

Отбросив идею образования единого унитарного государства, чего добивались поляки, Волович и Сапега в основу нового кодекса законов положили совсем другой принцип: Великое княжество Литовское является самостоятельным государством и вступает в отношения с Польшей на конфедеративных началах. Основательно пересмотрев нормы статутов 1529 и 1566 годов и обобщив все наработки примерно за последние шесть лет, подканцлер Лев Сапега к зиме 1587—1588 годов уже имел на руках практически завершенную рукопись Статута. Утверждение нового свода законов стало главным условием, которое шляхта Великого княжества ставила перед кандидатами на вакантный престол. Великий канцлер ВКЛ Остафей Волович умер в конце 1587 года.

Теперь уже перед Яном Глебовичем и Сапегой встала сложнейшая задача: вопреки мнению и без согласия Польши получить от будущего короля и великого князя санкцию на утверждение Статута. Кто же станет владыкой — Сигизмунд или Максимилиан? Свой голос Литва собиралась отдать тому из них, кто признает литовские условия и утвердит Статут. Сначала казалось, что преимущество за Максимилианом. Габсбург во главе одиннадцатитысячного войска 16 октября подошел к Кракову, а Сигизмунд Ваза находился в Пруссии. Максимилиан опередил своего противника. Однако последнего шага к короне сделать ему не дали. Краков защищали сторонники шведского принца во главе с Яном Замойским. Так и не вошел Максимилиан в город и не короновался. Штурм, который провел эрцгерцог 23 ноября 1587 года, закончился поражением. Максимилиан отступил к силезской границе, но проигрыша не признал и готовился к новым сражениям. Положение способствовало миссии Глебовича и Сапеги. Пока ни одна из сторон не одержала окончательной победы, у литвинов был реальный шанс добиться своего. Большой политический опыт, личные связи при польском дворе Яна Глебовича и политическая рассудительность, знания в области законодательства, предвидение Льва Сапеги соединились для достижения поставленной цели. А неуверенность Сигизмунда (он даже хотел возвращаться в Швецию) и послушное подписание им Pacta Conventa об исполнении предвыборных обещаний позволяли надеяться, что он уступит и их требованиям.

Тем временем 9 декабря 1587 года Сигизмунд Ваза торжественно въехал в Краков. По большому счету Яну Замойскому было все равно, кого он посадит на престол, лишь бы самому удержаться у власти. Замойский спешил короновать Сигизмунда, и 28 декабря примас Станислав Карнковский возложил на голову шведа корону. При коронации присутствовала только половина коронных сенаторов. Значительная их часть примыкала к лагерю Максимилиана, другие боялись в опасное время выбираться из дома. Не прибыли на торжество и представители Пруссии и Литвы. В общем, коронация Сигизмунда, как, впрочем, и его избрание, была не вполне законной. По приезде в Краков Глебович и Сапега увидели, что с сокровищницы, где хранилась корона, сорваны литовские печати. Так что не только без согласия Литвы, но и прямо нарушая ее права, поляки короновали Сигизмунда. Подобное беззаконие оправдывало поведение литвинов. А действовать им пришлось расчетливо и хитро.

На первой же встрече Глебович выразил протест против избрания Сигизмунда и его коронации без участия представителей Великого княжества. При этом литвины предлагали условия, приняв которые Сигизмунд мог бы стать великим князем литовским. Условия эти были неприемлемы как для Польши, так и лично для Сигизмунда. Не по нраву ему пришелся пункт о признании заключенного Литвой с Московией перемирия. Это не совпадало с планами его отца. Шведский король задумал воевать с Московией и просил сына, если тот станет владыкой Речи Посполитой, не связывать себя мирными договоренностями. Да и сам Сигизмунд обещал полякам победную войну. А Литва хочет поставить крест на этих воинственных планах. Ни новый король, ни незаконный коронационный сейм, который состоял только из его сторонников, не соглашались на литовские условия.

Но литвины намеренно затягивали переговоры. Война между Сигизмундом и Максимилианом еще не окончилась. Если победит Максимилиан, то все договоры с Сигизмундом потеряют силу. Оснований для спешки не было. Недаром говорят: спеши медленно. Глебович и Сапега пристально следили за происходящим.

Литовские соглядатаи и разведчики были засланы в обе враждующие армии. Оттуда регулярно приходили известия. Приближался решающий день. Литвины сделали все возможное, чтобы первыми, в обход Сигизмунда и его окружения, получать новости с поля битвы. По дороге в Краков стояли смены лошадей. Свои действия литвины сохраняли в тайне. Наконец 24 января 1588 года под местечком Бычина в Силезии состоялась долгожданная битва. Армия Яна Замойского наголову разгромила войско Максимилиана. Эрцгерцог попал в плен.

Литвинские разведчики вскоре первыми принесли эту весть в Краков. Не спали, не отдыхали, меняли лошадей — и снова в путь. На полтора дня опередили они польских глашатаев. Наверняка эту гонку можно сравнить с подвигом марафонского бегуна. К сожалению, имен этих героев мы не знаем. На вершине событий были Глебович и Сапега, именно им предстояло распорядиться важнейшей информацией. Они первыми в Кракове узнали о победе войск Замойского. Вот удобный момент для удара в этой напряженной и хитрой дипломатической битве!

27 января 1588 года литовские послы заявили: если Сигизмунд Ваза и коронационный сейм не примут условий Великого княжества, то они, не признав Сигизмунда Вазу великим князем литовским, оставят Краков. Это был ультиматум! Решительность литвинов напугала Сигизмунда и его соратников. Не зная о победе Замойского и страшась перехода Литвы на сторону Максимилиана, коронационный сейм уступил литовским требованиям и принудил согласиться на них Сигизмунда Вазу.

Сигизмунд признал перемирие с Московией, обещал передать половину Ливонии Литве и, не углубляясь в содержание, принял новый Статут. Это была одна из самых ярких побед в истории литовской дипломатии. За поражение на Люблинском сейме у поляков был взят реванш — да еще какой! Статут восстанавливал во всей полноте политические потери Литвы при унии. 28 января 1588 года росчерком пера Сигизмунд утвердил Статут 1588 года, тем самым узаконив существование Речи Посполитой как конфедерации двух государств. Литовский взгляд на унию победил. В тот же день литовское посольство от имени ВКЛ принесло присягу Сигизмунду Вазе как великому князю литовскому. В свою очередь и Сигизмунд дал клятву послам в сохранении и умножении прав, свобод и вольностей Княжества.

«Этот Статут права Великого княжества Литовского, заново исправленный, этим привилеем нашим утверждаем и всем сословиям Великого княжества Литовского к употреблению на все последующие времена выдаем», — эти слова звучали на всех площадях ВКЛ.

Вечером поляки узнали о поражении Максимилиана. Но было уже поздно что-то менять. Дело сделано — Литва добилась своего. Хочешь не хочешь, но поляки вынуждены были смириться.

На балу по случаю примирения сторон и коронации Сигизмунда к Сапеге подошел коронный канцлер и гетман Ян Замойский. Поздоровался, поскольку понимал, что подканцлер литовский имеет все шансы занять пустующее (после смерти Остафея Воловича) место канцлера великого литовского. Вероятно, придется работать вместе.

Замойскому, в очередной раз вырвавшему победу у судьбы на поле брани, не терпелось позлословить по поводу способа, которым Сапега добыл свою. Он произнес нечто изысканно-уничижительное. Сапега давно подготовился к такому словесному поединку: «Победы куются не только оружием, но и хитростью. И такие ничем не хуже полученных на поле боя. Как говорили в древности, где львиная шкура коротка, там можно удлинить ее лисьей».

Опытному политику неприятна и досадна была шутка молодого подканцлера. Замойский продолжал: «Ишь ты, яйца курицу учат. Ну хорошо, Сапега, пусть и твоя свинья войтом будет. Планы у тебя, как я посмотрю, грандиозные, только помни: с неубитой лисы шубы не шьют». Дожидаться ответа он не стал. Запускать шпильки они были способны в равной степени. Вряд ли мы ошибемся, если предположим, что в этот момент лукавая усмешка мелькнула на лице Сапеги.

Ян Замойский и Лев Сапега никогда не были друзьями и не могли ими стать. Причин тому множество: разный возраст, статус, влияние на государственные дела… Подобно одинаково заряженным полюсам магнита, они отталкивались друг от друга. Когда эйфория от удачной поездки в Краков прошла, Сапега увидел, что трудностей меньше не стало. В политических правах его страна была восстановлена, в территориальных — нет. Предстояло много и тяжело работать, чтобы мечты превратились в реальность. Однако первая судьбоносная для страны победа Льва Сапеги вселила в него веру в свои силы, придала энергии для дальнейших дел.

(глава из книги «Ясновельможный пан Лев Сапега»)

Глава 3. Лис на льду, или Издание Статута

Безрадостно началось царствование Сигизмунда Вазы. Велик и страшен был год 1588-й от Рождества Христова — именно так его описывают белорусские хронисты.

«В год 1588-й на Королевстве Польском шведский королевич Сигизмунд был коронован в Кракове в день Вознесения Христова. В то же время похоронили тело короля Стефана Батория. Не много Господь Бог способствует, города умножает или спокойствие дарит в тех случаях, что начинаются не с Божьего благословения и знатных панов-рады наших, а из женского каприза.

Теперь же, в царствование государя нашего Сигизмунда, загорелись великие и знатные господа лютой ненавистью друг к другу, начался отход от веры, небывалые гонения обрушились на святую церковь Христову, а больше на веру православную, христианскую. Отбросив первенство Христа, Спасителя нашего, ставят на его место первым Петра и святейшего папу. Были в это время войны разные с государем валашским, с королем шведским, с казаками запорожскими, опустела земля, осиротела. Годы настали ненастные, неурожайные, кругом голод великий, дороговизна, моровая язва. Стало все неладно, безотрадно.

В Вильно, в Киеве и средь других народов великий мор свирепствовал.

В год 1588-й от седьмой субботы до Рождества Христова непогода стояла великая. Летом дожди не шли, а по осени — снега не было, только ветер с дождем лютовали. Осенью на Святые Покрова большое наводнение случилось, по лугам вода пошла, будто весной. До Рождества Христова самого на Днепре вода прибывала и из берегов выходила. В тот же год, января 18-го, после дня святого Афанасия на третьи сутки дождь полил, даже снег сошел. Было тепло по-весеннему — пастухи в бор скотину выгнали пасти, а потом через три недели снова лютая зима».

Напряженным этот год был и для Льва Сапеги. При избрании нового монарха подканцлер поначалу сделал ставку на Федора Московского. Дорого ему придется заплатить за эту ошибку. Кажется, после коронации Сигизмунда политической карьере молодого литвина придет конец. Между новым королем и его подчиненным неустанными стараниями поляков разверзается глубокая пропасть. Двусмысленное положение Сапеги среди панов-рады литовских исправлено им в последний момент. Только благодаря невероятным уловкам Сапега улучшил свои отношения с Радзивиллами — некоронованными королями Княжества.

Издание нового свода законов достойно хорошей награды, но Сигизмунд, которого провели как мальчишку, хорошо запомнил имена обидчиков. Вся злоба на литвинов из-за нового Статута, душившая поляков, была выплеснута на подканцлера. Настроениям поляков поддался и Сигизмунд. Он не хочет ни слышать, ни видеть этого литвина. Ему есть за что гневаться на Литву. Об атмосфере краковского двора Сапега сообщал Криштофу Радзивиллу Перуну: «Очень усилились паны-поляки победой над Максимилианом и стали особенно пренебрежительными к народу литовскому, говоря: чтобы эта новость пришла перед окончанием наших дел литовских и присягой королевской, не позволили бы нам ни тех постулатов наших, ни половины Ливонской земли. Пан Асецкий, посол от армии, именем гетмана и всего рыцарства доказывал, что мы (литвины) к земле Ливонской никакого отношения не имеем. Он достаточно уничижительно народ литовский вспоминал. Этого я не желал слушать, поэтому ушел прочь. Вакансии литовские все были розданы прежде, чем мне об них пришлось пообщаться, да и посоветоваться со мной король не хотел».

Для самого Льва Сапеги вопрос, достанется ли ему вакантная должность канцлера великого литовского, был принципиальным. Он прилагал огромные усилия, чтобы, несмотря на всяческие препятствия, первому из своего рода получить эту должность, советовался с Радзивиллами, писал письмо к королеве Анне, вдове Стефана Батория и родной тетке Сигизмунда. Кстати, официально она была соправительницей их обоих. Сапега боролся как мог, но, кажется, подвижек в этом вопросе не предвиделось.

Время шло, а конфликт никак не разрешался. В письме от 17 февраля 1588 года, почти сразу после коронации, литовский подканцлер сообщает первому дворянину Княжества воеводе виленскому Криштофу Радзивиллу Перуну: «Король говорит, что больше полякам обязан, нежели Литве, так как ему поляки более симпатий показали, чем Литва. И не только так говорит, но так и поступает. Уже поляки у нас больше имеют, чем сама Литва. Литвину сейчас откажут, а поляку тут же дадут. Для этого сообщаю Вашей милости, если какая вакансия откроется в Литве, то все полякам хочет давать». И к разбору дел Княжества Сигизмунд не хотел приступать. Такой важный вопрос, как подтверждение перемирия с Москвой, он затянул на месяцы. Сапега написал грамоту, перевел ее на польский язык, чтобы Сигизмунд ознакомился, а великий князь даже в руки ее не брал. Ежедневно подканцлер слышал один и тот же ответ: «Еще не читал». Видимо, не о мире думал владыка, а о войне. Гневался на Москву и хотел ее бить. Как тут поступить? «Уж не знаю, что дальше делать, — признается Сапега. — Трудно мне одному против государя и польских панов, которым за большую честь угодливостью и услужливостью нравиться своему господину. Пытаюсь удержаться, как лис на льду, но если сил более не будет, разве что с каким протестом уеду домой». Подканцлер был упорный, и, чтобы избавить себя от его чрезмерной настойчивости, Сигизмунд отказывал ему в приеме.

Полгода Сапега не получал аудиенции с великим князем и в конце концов потерял всякое терпение. Уже 7 июня 1588 года он пишет Криштофу Радзивиллу Перуну: «Не только я сам, но и весь наш народ унижен королем. Живу здесь лишь ради проформы, аудиенции никак не могу добиться, поэтому и не желаю далее пороги обивать».

Прошло еще чуть больше месяца, и подканцлер в середине июля 1588 года принимает решение покинуть королевский двор. «Не хочу, — категорически заявлял он, — быть pro forma при дворе и слушать оскорбления, там правит придворная камарилья, а государственные мужи не нужны».

Время шло, а положение не улучшалось. По-прежнему Сигизмунд не подпускает к себе литовского подканцлера. По-прежнему выказывает враждебность к Литве. Напрасно успокаивал Криштоф Радзивилл Перун Сапегу, мол «король, кажется, уже лучше стал относиться к нашему народу». Сапега разочаровался в новом великом князе. С грустью вспоминает он времена, когда фортуна была на его стороне, когда мог он работать рядом с выдающимися людьми: Стефаном Баторием, Остафеем Воловичем. Однако нет того, что было раньше, нужно приспосабливаться к новой действительности. Избранный король совсем не походит на знаменитого предшественника.

Когда на элекционном сейме новый король польский и великий князь литовский Сигизмунд Ваза впервые предстал перед своими подданными, они горячо кричали ему «виват», провозглашали здравицы, чередуя их с пальбой из всех видов оружия. Рыцарство и простонародье ждали бодрой приветственной речи в ответ. Высокое королевское слово было кратким и прозвучало негромко и невнятно. Все напряженно вслушивались, что же сказал король. В момент постижения монаршей речи раздался недовольный голос старого канцлера и великого гетмана Яна Замойского: «Что за немого дьявола мы себе привезли?»

Не слишком лестную характеристику дал первому представителю династии Ваз на польском троне бывший сподвижник удалого Батория-короля. Возможно, это всего лишь исторический анекдот, однако точно известно, что вновь избранный король толком не знал языков тех народов, которыми собирался управлять. Не блистал он и красноречием.

Веселым и жизнелюбивым полякам и литвинам не нравилось, что их государь вместо охоты, рыцарских турниров и пиршеств то наигрывает на клавесине, то радуется новым мелодиям придворного оркестра, то вышивает золотом, а то, как алхимик, колдует над колбами. На государственные дела времени у нового великого князя все как-то не хватало…

Несмотря на то что аудиенцию литовскому подканцлеру король не давал, польская сторона была против отъезда Сапеги из Кракова. Мало ли что может случиться. Зачем усугублять напряженность между странами. Немного проучили ловкого политика, чтобы знал свое место, да и ладно. Радзивиллам это было только на руку. Пока Сапега находится в кругу недоброжелателей, они устраивают свои дела. Некоронованным королям Княжества выгодно держать его на расстоянии, дабы самим распределять земли и прибыльные должности, и отъезд Сапеги из Кракова им ни к чему. Подканцлер должен остаться. И эта жертва оказалась не напрасной. Ситуация вскоре разрешилась полюбовно.

Турецкий султан не доволен коронацией Сигизмунда. Возникает если не угроза очередной войны, то внешнеполитическая напряженность в отношениях. Сигизмунд вынужден искать общий язык с Сапегой как с представителем Литвы при королевском дворе.

Великий князь приглашает подканцлера на аудиенцию, вежливо извиняется за все недоразумения и заново клянется вперед всегда строго исполнять свои королевские и великокняжеские обязанности. В знак примирения Сигизмунд торжественно вручает Сапеге привилей, которым дарует ему одному право на издание Статута, Сапеге же только того и надо: «Этим письмом повелеваем, чтобы никто другой не осмелился позволить себе печатать и издавать статуты Великого княжества, кроме Льва Сапеги или тех лиц, кому он сам поручит». Ослушавшимся грозит конфискация всех напечатанных книг и штраф пять тысяч венгерских флоринов. Одна половина этой суммы будет направлена в королевскую казну, а другая — Льву Сапеге.

Пустыми обещаниями непоследовательного монарха Сапега был сыт по горло. Теперь он окончательно убедился, что только издание нового Статута и обязательное исполнение его статей всеми гражданами Княжества, и в первую очередь великим князем, положит конец беззаконию и издевательству над жителями ВКЛ. Подканцлер торопится с подготовкой Статута к печати, жертвует на его издание собственные средства.

Сапега понимает: нарочито пренебрежительное отношение к нему лично, да и к новому своду законов белорусско-литовского государства, не что иное, как плата за обман при утверждении Статута. Исправить ситуацию и изменить отношение к себе королевского окружения и всего народа Княжества можно только сделав нечто значительное, что заставит население Княжества уверовать в его профессионализм, вернет уважение к его личности.

Таким делом могло стать издание Статута. Несмотря на подписание королем, Статут не сразу начал использоваться в судебной практике на местах. Объяснялось это просто: во-первых, его там банально не было, а во-вторых, вступление в силу предусматривалось в начале 1589 года.

Перед Сапегой, который имел монопольное право на издание Статута, вставала проблема организовать опубликование нового свода законов. Нужно было сделать это как можно быстрее. Ведь даже сам Сигизмунд, забыв свои обещания и невзирая на статьи только что подписанного им Статута, всячески нарушал права белорусско-литовской шляхты и раздаривал земли и должности в Великом княжестве преимущественно полякам.

Такое поведение короля давно пора пресечь. И действенной мерой может стать только закон. Поэтому с чувством гордости за хорошо выполненное дело Лев Сапега напишет в предисловии к Статуту: «Ради этого и созданы законы — те узда и удила, которые будут сдерживать каждого наглеца от всякого насилия и произвола и не дадут ему возможности издеваться над слабейшими и беднейшими и угнетать их; чтобы не мог состоятельный и сильный вести себя так, как ему заблагорассудится».

По заказу Сапеги в типографии братьев Мамоничей в Вильно был изготовлен оригинальный курсивный шрифт, который был подобен скорописи писарей великокняжеской канцелярии и подчеркивал все ее особенности. Этот шрифт должен был стать препятствием на пути чужеземной, прежде всего польской, культурной экспансии.

«Стыдно народу не знать своих законов, особенно нам, потому что не на чужом каком языке, а на своем собственном имеем писаное право», — указывал в том же предисловии к Статуту пан Сапега.

В июле 1588 года станки уже стояли с набранным шрифтом. 13 июля Сапега сообщил Криштофу Радзивиллу Перуну: «Статут уже приказал печатать по-белорусски. Хотел бы его издать и по-польски, однако если бы пришлось переводить слово в слово, в полном соответствии с белорусскими словами и сентенциями, то получилось бы не очень хорошо».

В этом самом письме Сапега жаловался Радзивиллу: «Люди и так без всякого основания находят, в чем на меня пенять; боюсь, что и это дело (издание Статута) кому-то не понравится… Хотел бы услышать Ваш совет. Я охотно издал бы при Статуте и королевские привилеи, но не все они для нас по своему содержанию подходят: в одних хорошее начало, а середина плохая, в других середина хороша, а начало или окончание неуместно. Не знаю, можно ли исключить то, что вредит нам, или нет?»

Этот факт свидетельствует о том, что после скандала с избранием Сигизмунда, истории с утверждением Статута Сапега повзрослел как государственный муж. Получив достаточно оплеух, он стал более осмотрительным. Подканцлер стремится заручиться поддержкой первого дворянина Княжества, а значит, и всего могущественного клана Радзивиллов.

Перестраховывается Сапега не зря. Он хорошо осознает, какую бомбу подготовил для Сигизмунда. А дело, собственно, вот в чем. Сигизмунд утвердил Статут с условием, что никакого вреда Люблинской унии нанесено не будет. Именно такую формулировку навязали поляки, чтобы нейтрализовать уловки Сапеги. Внести в Статут нежелательные привилеи — значит признать их законность для Литвы, то есть пустить коту под хвост все то, за что боролись Николай Радзивил Рыжий, Остафей Волович, да и он сам, Лев Сапега. По всей вероятности, с согласия Радзивилла Сапега не включает в Статут «вредные» привилеи. Вместо них он пишет два замечательных по своему содержанию предисловия — обращения ко всем сословиям ВКЛ от себя лично (цитаты из которого приводились выше) и от имени короля Сигизмунда Вазы (хотя второй явно был подготовлен изначально от имени Стефана Батория).

Предвидя, какой гнев вызовет у Яна Замойского и короля текст Статута, подканцлер решил заранее подсластить горькую пилюлю. 1 декабря 1588 года Сапега поспешно дописывает обращение к монарху. Он не жалеет льстивых слов для молодого короля. «Наияснейшему пану, — пишет Сапега, — пану Сигизмунду Третьему, Божьей милостью королю польскому, великому князю литовскому, русскому, жмудскому, мазовецкому, ливонскому и прочее и прочее; Божьей милостью господину и королю наследному шведскому, готскому, вандальскому и великому князю финляндскому, пану а пану, господину моему милостивейшему».

Кому же не понравится такое обращение — практически царь царей? Даже самому посредственному политику хочется, чтобы сумели разглядеть в нем будущее величие. Что уж говорить о Сигизмунде — принце по крови, королевиче по рождению. К месту сказанный комплимент доставляет удовольствие Сигизмунду, который хорошо помнит и то, как Ян Замойский прилюдно обозвал его немым дьяволом.

Далее Сапега делает небольшой экскурс в теорию права и историю, а потом снова переключается на похвалу: «Ваша королевская милость, наш милостивый государь, имя свое между нас восславил тем, что Статут новый позволил ввести».

Чувствуя, что очередная любезность несколько иронична, в конце обращения Сапега не останавливается перед неприкрытой лестью: «Чтобы Вашей королевской милости богобоязненное господство над нами здесь, в этом мире, привело к бессмертной славе и там, на том свете, было вознаграждено вечной жизнью». Снова литвинский ум и хитрость должны одержать верх над интригами и сопротивлением поляков.

Чтобы придать необратимый характер нормам Статута, в древнюю столицу Королевства Польского Краков направляется посольство. Его члены должны персонально вручить Сигизмунду экземпляр Статута. Одновременно во все судебные учреждения ВКЛ посылаются гонцы с новым сводом законов, по всем большим и малым городам разъезжаются великокняжеские тиуны — известить людей посполитых о его введении.

Согласно привилею Сигизмунда Вазы Статут 1588 года вступал в силу на католический праздник трех королей в следующем, 1589-м, году (6 января), то есть у Сапеги был целый год для того, чтобы напечатать Статут, а у чиновников судебной системы ВКЛ — чтобы получить его и должным образом изучить нормы.

Расчет подканцлера срабатывает и на этот раз. Прилюдно Сигизмунд не высказывает недовольства, но, уступая требованиям Яна Замойского, продолжает игнорировать некоторые статьи Статута. В первую очередь это касается назначения иностранцев (поляков) на государственные должности в ВКЛ.

Однако и сам Сапега способен проявить упрямство. Он пренебрегает подобными распоряжениями короля и не скрепляет государственной печатью те из них, которые противоречат Статуту. Соответственно, они не получают юридической силы. Противостояние подканцлера и короля продолжается. Сапега не любит оставаться в долгу.

Кстати, некоторые мимоходом и бездоказательно обвиняют Сапегу в том, что он монополизировал право на печать Статута, на чем заработал немалые деньги, то есть воспользовался изданием Статута для целей личного обогащения. Так и хочется спросить: немалые — это сколько? Только вряд ли сейчас это можно с точностью до последнего гроша установить.

В настоящее время известно о трех изданиях Статута на старобелорусском — 1588, 1592—1593 и 1594—1595 годов, с 1616 года Статут издавался на польском, латыни и иных языках. Утверждают, что тираж Статута на старобелорусском превысил четыре тысячи экземпляров. Это даже для наших дней немалая цифра. Но ведь Лев Сапега организовал тиражирование Статута ВКЛ за свои средства, то есть расходы на издание лежали именно на нем. А любые затраты должны компенсироваться. Не стоит также забывать, что в правовой традиции ВКЛ, не имевшего жесткого централизма, большинство государственных дел (кроме разве что военных, да и то с определенными исключениями) решалось через персональные поручения и делегирование полномочий, а платой служили либо имения (староства), либо прибыль от подобных акций. Поэтому обвинение Сапеги в незаконном обогащении абсолютно безосновательно. Подканцлер получил от государя Сигизмунда Вазы привилей на издание Статута и прекрасно справился с поставленной задачей. Поступления от продажи книги были платой за работу, так как системы должностных окладов в нашем понимании тогда не существовало.

Стоит отметить, что текст привилея писал, вероятнее всего, Лев Сапега — собственноручно и, кажется, в спешке, потому как допустил досадную ошибку. В Статуте указано, что штраф за его незаконное издание составляет 5000 тысяч (sic!) венгерских флоринов. Словами он не иначе как еще раз продублировал числовое значение величины штрафа, ведь предположить наличие суммы в пять миллионов у частного лица невозможно, эта сумма была равна годовому бюджету Османской империи — одного из самых могущественных государств того времени.

Как видим, ошибки допускают все, даже великие, другое дело — что это за ошибки, заслуживают ли они прощения и прощаем ли мы их.

Издание Статута вопреки нормам Люблинской унии — одно из значительнейших событий в истории ВКЛ. Говоря языком фактов, прежде всего стоит отметить, что Статут в течение двухсот лет считался одним из самых совершенных сводов законов в Европе и одним из самых демократичных. По сути, он был конституцией аристократической республики. Статут перевели на польский, немецкий, украинский, русский, латинский и французский языки. Один из историков права так оценил этот труд Льва Сапеги: «Он (Статут) завершил кодификацию права в Великом княжестве. По совершенству и логической завершенности ему не было равных в Европе того времени. А провозглашение идеи верховенства права в период феодализма свидетельствовало о зарождении новой государственно-правовой теории».

(глава из книги «Ясновельможный пан Лев Сапега»)

Глава 4. Юрист, который написал национальный гимн Беларуси

Когда-то давным-давно Владимир Высоцкий, размышляя об удивительных судьбах российских поэтов,

написал такие строки:

«Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт!

А если в точный срок — так в полной мере!

На цифре 26 один шагнул под пистолет,

Другой же — в петлю слазил в «Англетере».

В первом случае знаменитый московский шансонье (кстати, его предки по отцовской линии жили на территории Беларуси) имел в виду Михаила Лермонтова, погибшего на дуэли, во втором — Сергея Есенина, найденного повешенным. И пусть самоубийство последнего под большим сомнением, в данном случае нас интересуют не судьбы лучших российских поэтов и не сложные перипетии их жизни.

Нам интересна сама по себе эта магическая цифра «26», названная Владимиром Высоцким.

Цифра «26» в свое время сработала и в отношении Беларуси. И не однажды, ибо более 100 лет тому назад, весной 1917 года, в далекой Ялте еще один поэт уже совсем слабеющей рукой написал пророческое:

«У краіне светлай, дзе я ўміраю,

У белым доме ля сіняй бухты,

Я не самотны, я кнігу маю

З друкарні пана Марціна Кухты».

Поэт знал, что неизлечимо болен, и предчувствовал свою раннюю смерть. Так и случилось. Это были его последние строки. И шел ему только 26-й год.

***

В феврале 1917 года поэт уехал из холодного и промозглого Минска в Крым, на лечение. Он уехал, а в большой стране произошла сначала одна революция — буржуазно-демократическая, через некоторое время другая — социалистическая. Последнюю поэт уже не увидел. Он уехал и уже больше никогда не вернулся в город своего детства. Единственным утешением в Крыму ему служил скромно изданный прижизненный сборник стихов под названием «Венок».

Осмелимся уточнить, вопреки утверждению поэта, умирал он в полном одиночестве. Рядом не оказалось ни друзей, ни любимой девушки, ни даже родных. Только его «Венок».

Незадолго до своей поездки в Крым поэт написал еще одно стихотворение.

«Толькі ў сэрцы трывожным пачую

За краіну радзімую жах, —

Ўспомню Вострую Браму сьвятую

I ваякаў на грозных канях».

Многие до сих пор считают его неофициальным гимном Беларуси.

В начале 90-х годов прошлого века самый знаменитый советский рок-музыкант создал новый песенный цикл. Он также назывался «Венок». В основу цикла, как вы уже догадались, положены стихи поэта, который тихо умер в одиночестве в Ялте. Композитором выступил Владимир Мулявин, народный артист СССР. Его считают человеком, который покорил своим творчеством не только сердца многочисленных граждан СССР, но также и американцев, и даже лидеров «Битлз» Джона Леннона и Пола Маккартни. Утверждают, будто бы Джон Леннон сказал про «Песняров»: «Поют, как боги, играют, как дети». В ответ «Песняры» дружно пошутили: «Мы возьмем Леннона в свой коллектив только за большую взятку». Но это скорее всего вымысел. Однако Леонид Борткевич, лидер-вокалист «Песняров», в своих воспоминаниях рассказывает, что лично исполнил несколько песняровских мелодий в гостях у Джорджа Харрисона и тот остался вполне доволен.

Первая премьера нового песенного цикла состоялась не где-нибудь, а в США, в Нью-Йорке. «Песняры» Владимира Мулявина были в Америке в третий раз. Это были не большие гастроли, а целевые концерты. Первый из них проходил в Библиотеке ООН 31 октября 1991 года. А сама программа была приурочена к 100-летию со дня рождения поэта, которого к тому времени уже причислили к великим.

После возвращения «Песняров» из США программа «Венок» была показана в Беларуси только один раз — 9 декабря 1991 года, на сцене Белгосфилармонии. Напомним, что днем ранее — 8 декабря 1991 года — в Беловежской Пуще было достигнуты договоренности о денонсации договора об образовании Советского Союза.

Больше «Венок» «Песнярами» никогда полностью не исполнялся. И даже нотный материал программы был утерян. Программа «Венок» на отдельном диске в СССР не была выпущена. Длительное время она не издавалась и в суверенной Беларуси.

Прошло еще целых 26 лет, пока состоялась новая премьера программы «Венок». Это случилось 9 сентября 2017 года на городской площади у Минской ратуши. И была эта программа приурочена к празднованию 950-летия белорусской столицы. Затем программу «Венок» показали еще дважды: 10 декабря 2017 года и 12 января 2018 года. Первый показ был приурочен ко дню рождения знаменитого поэта. Второй раз — в день рождения Владимира Мулявина.

Параллельно в 2017 году был наконец-то выпущен компакт-диск с записью цикла «Венок» в исполнении ансамбля «Песняры» под руководством Владимира Мулявина.

И еще один факт, достойный упоминания. На юбилейном концерте «Песняров», посвященном 25-летию деятельности ансамбля, Владимира Мулявина поздравил Александр Лукашенко. В ответ юбиляр взял в руки гитару и исполнил «Пагоню» из цикла «Венок».

***

Так, о чем это я? Ах, да! Поэта, который тихо и в полном одиночестве умер в Ялте, звали Максим Богданович. Он был этнический белорус, коренной минчанин. В 1916 году, после 4-летнего курса обучения, Максим наконец-то закончил учебное заведение, которое в определенной степени можно считать элитным. Это был Демидовский юридический лицей (г. Ярославль), который давал высшее юридическое образование. Преподавали те же учебные предметы, что и на юридических факультетах российских университетов.

По словам отца, за время учебы Максим Богданович хорошо освоил французский, порядочно знал латынь, а немецкий, греческий и польский языки — поверхностно. Зато белорусский язык Максим выучил самостоятельно, про это отец отчего-то умолчал. Он называл сына слегка иронично: «белорусский Гомер». Большинство стихов Максима написаны по-белорусски, и лишь небольшая часть — на русском. Сам Максим желал учиться на филолога в Петербургском университете, но отец настоял на карьере юриста. На что сын всегда горячо возражал отцу: прокурором быть не хочу, адвокатом не хочу, судьей не хочу, хочу быть ученым или литератором. Так оно и случилось.

Последние зачеты за курс юридического лицея Максим Богданович сдавал летом 1916 года. Закончив его, вернулся в Минск. Он уже давно мечтал о возвращении на родную землю. Несмотря на то что тяжело болел, поэт много работал в Минском губернском продовольственном комитете и в Белорусском комитете помощи жертвам войны. За спешным своим отъездом из Ярославля аттестат об окончании юридического лицея он, по всей видимости, не забрал. И последний, надо полагать, сгорел вместе со всей лицейской канцелярией во время большого пожара в 1918 году.

Собственно говоря, аттестат ему и не понадобился. На дворе шла Первая мировая война, а жить ему оставалось около года.

И еще один интересный аспект, чисто юридический. Как утверждают, пятая часть выпускников Демидовского юридического лицея получали степень кандидатов права. Полагаем, что Максим Богданович ее не имел, ибо он не всегда учился на «хорошо» и «отлично». В его аттестате преобладали тройки. В общем там, где Максиму было интересно, он слушал преподавателей с открытым ртом. А там, где скучно и нудно, его рвение к подобным знаниям отсутствовало. Однако сейчас это уже не столь важно.

Сейчас у главного корпуса Ярославского государственного университета им. П. Г. Демидова стоит памятник не кандидатам права, а Максиму Богдановичу, великому белорусскому поэту, юристу по образованию.

https://ilex.by/news/diplom-v-ogne-ili-poslednij-shedevr-vladimira-mulyavina-iz-serii-neizvestnye-yuristy-belarusi/

Глава 5. Юрист, ставший национальным героем

Не раз приходилось сталкиваться с мнением, что белорусы не только плохо знают своих национальных героев, но и не дорожат своей историей. C этим тезисом в большинстве случаев можно согласиться. Общая тенденция такова: белорусам всегда интересны любые мировые, западноевропейские, американские и даже российские герои, но только не свои собственные, не белорусские. Обоснование этому простое: в последние 250 лет белорусы привычно стояли на мировой сцене с самого краешка, что называется, на задворках великой империи. Виной тому многолетняя оккупация Российской империей и информационный вакуум.

Нашему герою отчасти повезло, отчасти нет. Так, до настоящего времени нет ни одной его полной научной или научно-популярной биографии. Она отсутствовала в популярной серии «Жизнь замечательных людей» («ЖЗЛ») в годы существования СССР. Не появилась его биография и в независимой Беларуси (серия «ЖЗЛБ»). И если в первой серии были изданы тысячи книг, то во второй — всего два десятка. Иными словами, самое время заполнять пробелы.

Тем не менее имя нашего героя на слуху, оно широко известно, каждый знает его со школьной скамьи. В своих стихах его воспели как минимум три народных поэта БССР: Янка Купала, Петрусь Бровка, Максим Танк, а также Янка Сипаков, Михась Машара, Валентин Тавлай, Михась Климкович (автор гимна БССР), Владимир Короткевич, Сержук Соколов-Воюш, Геннадий Буравкин, Сергей Граховский. И это далеко не полный список поэтов, прославивших нашего героя. Однако ему посвящены не только стихи, но и поэмы, песни, пьесы, картины, оперы, балет, спектакли, скульптуры, документальная кинолента и несколько художественных фильмов.

Про него написаны сотни исторических статей, очерков, монографий. Его таинственный образ присутствует на страницах одного из самых знаменитых романов Владимира Короткевича «Колосья под серпом твоим».

Однако в данном случае нас в первую очередь он интересует как юрист. Тем более повод написать о нем есть — в прошлом году исполнилось ровно 180 лет со дня его рождения, а в этом году исполняется 155 лет со дня казни.

Вторая причина написать о нем — в последнее время предпринимаются неоднократные попытки очернить его имя и деятельность.

Для своего времени наш герой получил весьма приличное образование. Он учился в самом престижном вузе — Императорском Санкт-Петербургском университете, в который поступил в 1856 году на юридический факультет на курс камеральных наук. В отличие от небольшой группы казенных студентов наш герой был студентом «своекоштным», т.е. обучался за счет собственных средств.

Главной целью курса камеральных наук было изучение способов извлечения наибольшего дохода из государственных имуществ. Для этого помимо изучения собственно камералистики (экономика, аудит, финансы) изучались и практические науки (сельское хозяйство, лесоводство, горное дело, торговля и т.п.). Камеральное отделение было открыто с 1843 года, и в него вошли предметы, которые читались на юридическом и философском факультетах. Иными словами, оно предназначалось для «приготовления людей, способных к службе хозяйственной или административной». В наше время эту специальность, наверное, назвали бы «хозяйственное право», а квалификацию — «юрист-хозяйственник».

Нам точно известны отметки, которые наш герой получил, обучаясь в университете:

— государственное право Российской империи, государственное право европейских держав, законы государственного благоустройства и благочиния, законы о финансах, политической экономии, статистике, технологии, сельском хозяйстве, ботанике и русской истории — отлично;

— русское гражданское право, русское уголовное право, всеобщая история, логика и психология, гражданская архитектура — хорошо;

— животное царство, русский и французский языки — достаточно.

Поведение — отлично-хорошее.

Как следует из диплома, профильные предметы для юриста-хозяйственника наш герой знал на «хорошо» и «отлично». И только с языками и биологией не очень дружил. Возможно, самым главным и нужным для него был родной язык — белорусский, может быть, значимым был еще польский. Но оба этих языка в Императорском Санкт-Петербургском университете в то время не изучали.

Среди преподавателей, чьи лекции слушал наш герой, были лучшие представители российской науки: знаменитые юристы Константин Кавелин и наш земляк Владимир Спасович, историки Николай Костомаров, Николай Устрялов и др. Кстати, именно В. Спасовича обвинял виленский генерал-губернатор Михаил Муравьев в распространении вольнодумства среди студенчества. И только отсутствие письменных улик спасло знаменитого ученого от неприятностей со стороны властей.

28.07.1860 наш герой закончил Санкт-Петербургский университет со степенью кандидата права. Однако в этой степени он был утвержден только 21.01.1861. В этот день ему как раз исполнилось ровно 23 года.

Утверждение в степени кандидата права означало, что кандидатскую диссертацию к этому времени он уже написал и сдал в университет. К сожалению, эту его работу исследователям отыскать не удалось. Безусловно, она была посвящена правовым вопросам, но каким именно — остается тайной. Можно предположить, что ее тематика — законодательство Великого княжества Литовского.

Степень кандидата права давала возможность занять по гражданской службе чин Х класса и право считаться в первом разряде чиновников. В гражданской службе Х классу Табели о рангах соответствовала должность — коллежский секретарь. Среди наиболее известных в истории Российской империи коллежских секретарей можно назвать такие имена, как Александр Пушкин, Иван Тургенев.

При поступлении на военную службу степень кандидата права позволяла занять офицерскую должность по выслуге 3 месяцев в унтер-офицерском звании. Производство в офицеры должно было последовать даже в случае отсутствия вакансий в соответствующем полку.

17.02.1861 он получил свидетельство об окончании Санкт-Петербургского университета, а уже 2 марта этого же года подал виленскому генерал-губернатору прошение о назначении на службу. Однако ему было отказано по причине отсутствия вакансий. Предпринимал он и другие попытки поступить на службу, но отклонены были и прошения о зачислении в Министерство государственных имуществ и другие ведомства. Удивительное дело, но Министром государственных имуществ в то время был Михаил Муравьев, тот самый, который получил страшное прозвище «Вешатель». Каким-то невероятным образом, но судьбы двух этих людей переплелись, чтобы потом один отдал приказ казнить другого.

Собственно говоря, возможно именно по причине отсутствия официальной работы нам не известна профессиональная деятельность нашего героя как юриста. Зато он стал широко известен как публицист и революционер.

И все же с его именем связана не одна детективная история. Свою корреспонденцию он по большей части писал симпатическими чернилами, дабы посторонние были в неведении его мыслей и задумок. По причине свободомыслия и распространения изданий, призывавших к восстанию против царизма, он находился на нелегальном положении.

С 29.10.1862 по 28.01.1864 за ним безуспешно охотилась вся жандармерия Виленской и Гродненской губерний. Почти полтора года власти не могли напасть на его след. Некоторые жандармы даже получили выговоры за недостаточное рвение в розыске. Сам герой, чтобы оставаться неизвестным, постоянно сменял фамилии, под которыми проживал на постоялых дворах и съемных квартирах. Вот только некоторые из них: Макаревич, Хамович, Чарновский, Витаженец.

Нигде он не задерживался надолго. Не раз и не два ему приходилось уходить от полицейской погони. Однажды наш герой пробыл в имении отца всего только день и уехал, несмотря на все просьбы старика остаться. А буквально на следующий день нагрянула полиция. Царские сыщики следовали за ним по пятам. В этот раз они разминулись, полиция была с одной стороны Немана, а он — с другой, уже подъезжал к Гродно.

В другой раз, а дело было в самом начале зимы 1863 года, чтобы уйти от ареста на конспиративной квартире, ему пришлось ночью через окно выбраться на черепичную крышу в одном белье. И пролежать там на морозе все время, пока шел обыск. Про этот случай он сам написал своему другу: «Не волнуюсь ни о чем, то через окно на крышу, то другими способами ускользаю. Пока бог охраняет, но если придется повиснуть, то пусть это будет на потеху всем литовским панам и пресветлой Москве».

Тем не менее 29.01.1864 в результате предательства он все же был арестован. А по окончании следствия, спустя 40 дней после ареста, 10.03.1864 как один из главных организаторов восстания против царизма в Беларуси и Литве был повешен на Лукишской площади в Вильно. Ему было полных 26 лет. С момента получения диплома кандидата права минуло всего 3 года с небольшим.

— Имя. В памяти народа остался не под тем именем, которое официально носил. Его полное имя — Викентий Константин Калиновский, однако все его знают как Кастуся Калиновского. Изначально он был крещен в католическом костеле под именем Викентий, вторично, через два месяца, под двумя именами — Викентий Константин. За глаза его порой называли со скрытой ухмылкой «Круль Литвы» (Король Литвы).

— Родина. Он родился в Мостовлянах Гродненской губернии Российской империи. Жаркий спор за эту территорию белорусы с поляками ведут с 1569 года. Только в 1945 году она окончательно отошла от БССР к Польше. Д. Якушовка, где находилось имение отца, в котором провел свое отрочество К. Калиновский, сейчас находится в Свислочском районе Гродненской области.

— Национальность и язык. За национальность героя спорят три народа: белорусы, поляки и литовцы. Он был отличным публицистом, издал 7 номеров газеты «Мужицкая правда», они написаны на белорусском языке латиницей. Это была первая нелегальная белорусская газета. Известны также несколько номеров польскоязычной газеты «Знамя свободы», которая приписывается его авторству. Свои материалы он часто подписывал псевдонимом «Яська-гаспадар з-пад Вільні». Его единственное известное предсмертное стихотворение также написано по-белорусски.

— Пароль. Предатель, выдавший местонахождение руководителя восстания властям, выдал и пароль, которым пользовались повстанцы: «Каго любіш? — Беларусь! — То, узаемна!». И пароль этот помогает понять многое в национальной принадлежности нашего героя и его политических пристрастиях.

— Казнь. Когда оглашали приговор, назвали его полное имя и социальный статус: дворянин Викентий Константин Калиновский. В ответ он заспорил: «У нас нет дворян, у нас все равны!». Его предсмертные слова стали знамениты.

— Могила. Изначально его похоронили тайком на склоне горы Гедимина в бывшей столице ВКЛ — Вильно. В 2017 году в результате оползня обнаружены 4 могилы с останками 7 казненных революционеров, среди них предположительно К. Калиновский. После идентификации останков он нашел вечный покой в каплице на кладбище Росса в Вильнюсе.

— Орден. Один из высших орденов нашей страны был назван в его честь, но так никогда и никому не был вручен.

— Память. В нашей стране есть только один скромный памятнику ему (г. Свислочь). Улиц, названных в его честь, гораздо больше (Минск, Гродно, Могилев, Барановичи, Ганцевичи, Жодино, Лида, Молодечно, Мосты, Несвиж, Новогрудок, Островец, Ошмяны, Полоцк, Пружаны, Свислочь).

— Эпиграф. После обретения независимости правительственная газета «Рэспубліка» длительное время выходила с его словами, которые были взяты в качестве эпиграфа: «Не народ для ўрада, а ўрад для народа». Сейчас этих слов в газете в качестве эпиграфа уже нет.

— Политическое завещание: «Ведь я тебе из-под виселицы говорю: Народ, ты только тогда заживешь счастливо, когда над тобой царя уже не будет».

https://ilex.by/news/yurist-stavshij-natsionalnym-geroem-br-iz-serii-neizvestnye-yuristy-belarusi/

Глава 6. Франциск Скорина — разработчик Статута ВКЛ 1529 года?

На территории Беларуси первый Статут ВКЛ начал применяться 29 сентября 1529 года. 2029 год — юбилейный, Статуту исполнится 500 лет. Работа по подготовке первого Статута 1529 года велась в течение нескольких лет в первой четверти XVI века. Первый вариант Статута был подготовлен уже в 1522 году, но не был утвержден, работа над ним продолжалась еще на протяжении 7 лет.

Создатели Статута 1529 года

Статут составляла комиссия под руководством канцлера ВКЛ Альбрехта Гаштольда (должность канцлера он занял в 1522 году). Вне всяких сомнений, в его подготовке принимали участие и сотрудники великокняжеской канцелярии. Это были их непосредственные должностные обязанности. Иных правоведов, занимавшихся подготовкой Статута, установить с абсолютной точностью сегодня невозможно.

В некоторых публикациях создателем Статута 1529 года называют виленского епископа Яна, внебрачного сына короля польского и великого князя литовского Сигизмунда Старого. Также среди разработчиков Статута 1529 года называют секретаря этого епископа — Франциска Скорину. Сразу оговоримся, по времени и месту действия такое предположение вполне допустимо. Франциск Скорина прибыл в Вильно из Праги в 1521 году. К этому времени ему было 52 года, а епископу Яну из рода Ягеллонов было примерно 22 года, и он управлял Виленской епархией с 20-летнего возраста. Римский папа Лев Х удовлетворил эту прихоть в отношении сына польского короля (в то время студента Болонского университета). При этом всю полноту духовной власти Ян получил только через 7 лет, приняв духовный сан.

Был ли Франциск Скорина специально приглашен епископом Яном, или он позже обратил внимание на интеллектуала из Полоцка с двумя докторскими степенями — это в точности не известно. Доподлинно, что Франциск Скорина работал у епископа Яна в качестве секретаря (эти сведения подтверждаются документами).

Тем не менее знаменитый историк права — профессор БГУ, доктор юридических наук Иосиф Юхо в свое время высказал гипотезу, что в подготовке Статута 1529 года участвовал Франциск Скорина.

На наш взгляд, это только предположение, и не более. Франциск Скорина — первый в белорусской истории дважды доктор наук. Знаменитый полочанин имел несколько ученых степеней: доктор наук вольных (Краковский университет, Польша) и доктор медицины (Падуанский университет, Италия). На наличие этих ученых степеней у Скорины указывают документы Падуанского университета, а также королевские, великокняжеские и епископские грамоты. Если следовать версии Иосифа Юхо, Скорина имел также степень доктора права, что не подтверждается документально. Если бы Скорина имел еще и такую степень, он, вне всяких сомнений, не стал бы ее скрывать и предъявил бы соответствующие документы в Падуе.

При этом также ничего не известно относительно того, изучал ли Скорина правоведение и заканчивал ли юридический факультет какого-либо университета. Ставить знак равенства между понятиями «доктор наук вольных» и «доктор права», на наш взгляд, не совсем корректно.

Белорусскому понятию «навукі вольныя» на русском языке соответствует понятие «семь вольных наук» («семь свободных искусств»). В курс «вольных наук» входили следующие предметы: грамматика, логика, риторика, арифметика, геометрия, астрономия, музыка. В средневековых университетах «навукі вольныя» составляли первую ступень высшего образования и преподавались на низшем, подготовительном факультете — факультете свободных («вольных») наук. На этом факультете преподавали также философию и некоторые другие науки.

Также известно, что правительство ВКЛ рассматривало вопрос о печатании Статута 1529 года типографским способом. В частности, эту тему неоднократно поднимали на сеймах (в 1544 году в Бресте, в 1547 и 1551 годах в Вильно). Однако уже в 1535 году Франциск Скорина навсегда покинул нашу страну и прочно обосновался в Праге. Его издательская деятельность в Вильно относится к более раннему периоду (1522 — 1525 годы). Таким образом, Франциск Скорина не был задействован на издании Статута 1529 года и как первопечатник. Несмотря на стремительное развитие книгопечатания в то время, этот основной правовой документ ВКЛ в XVI веке не был опубликован, а переписывался от руки.

Тем не менее Иосиф Юхо предполагает, что Франциск Скорина в данном случае выступал или мог выступать как один из авторов и редакторов текста Статута. Этот вывод базируется на том основании, что в отличие от всех иных феодальных судебников эпохи средневековья Статут ВКЛ 1529 года характеризуется не только своим большим объемом, но и значительным совершенством правовой мысли. Кроме того, Иосиф Юхо указывает, что мысли, высказанные Франциском Скориной в предисловиях и комментариях к его переводу Библии, весьма сходны с теми идеями, которые отражены в Статуте 1529 года.

Иосиф Юхо также подчеркивает, что из работ, опубликованных Франциском Скориной, следует, что он хорошо знал местные обычаи и право, историю римского права и право некоторых других стран. Сопоставив некоторые нормы Статута 1529 года с правовыми взглядами Скорины, он сделал вывод, что множество идей, высказанных белорусским первопечатником, были на практике реализованы в Статуте.

Так в частности, Франциск Скорина считал лучшей формой государственного управления монархию при широком участии народа. Он писал: «права земская, еже единый каждый народ с своими старейшинами, ухвалили суть водле, яко же ся им налепей видело быти». Высказанная Франциском Скориной мысль о главенстве народа, народном суверенитете отчетливо видна в его словах о том, что «справа всякого собрания людского и всякого града, еже верою, соединением ласки и згодою посполитое, доброе помножено бывает». Тем самым, Франциск Скорина утверждает, что только государство или город, в котором граждане живут в согласии и заботятся об общих интересах будут процветать.

Провозглашая новые идеи о законодательстве, он считал необходимым, чтобы новый закон был «почтивый, справедливый, можный, потребный, пожиточный подле прирождения, подлуг обычаев земли, часу и месту пригожий, явный не имея в собе закрытости, не к пожитку единого человека, но к посполитому доброму написаный».

В этих словах Франциска Скорины заключен целый ряд правовых принципов, основанных на теории естественного права, считал Иосиф Юхо. Он указывал, что провозглашение Скориной принципа добропорядочности и справедливости права само по себе уже являлось критикой феодального права той поры, которое не было ни добропорядочным, ни справедливым в отношении простых людей. Настаивая на принципе полезности законов для населения и соответствия местным обычаям, времени и месту, Скорина отвергал претензии духовенства на распространение норм римского или византийского права либо чуждых местному населению норм права соседних государств. Как раз идеи о приоритете местного права, а также о единстве права для всех людей получили отражение в Статуте 1529 года.

Значительный интерес, по мнению Иосиф Юхо, также представляют взгляды Скорины на классификацию права. Скорина считал, что право следует подразделять на естественное и писаное. Согласно Скорине, естественное право присуще каждому человеку в равной степени и каждый им наделен вне зависимости от классовой или сословной принадлежности. «Закон прироженый в том наиболее соблюдаем бываеть: то чинити иным всем, что самому любо ест от иных всех, и того не чинити иным, чего сам не хощеши от иных имети… сей закон прироженый написан ест в серци одиного кажного человека… А тако прежде всех законов и прав писаных закон прироженый всем людям от господа бога дан ест». В цитате, выделенной жирным курсивом, легко угадывается одна из библейских заповедей «как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними».

Писаное право Скорина подразделял на божеское, церковное и земское. Божеское и церковное право он ставил на второе место после прироженого (естественного). «Закон же написанный или от бога ест данный, яко суть книги Моисеевы и светое евангелие, или от людей установленный, яко суть правила светых отец, на сборах прописаные».

В свою очередь земское право он подразделял в зависимости от общественных отношений на:

посполитое, которое включает в себя нормы гражданского и семейного права «яко мужа и жены почтивое случение, детей пильное выхование, близко живущих схождение, речи позыченое навращение, насилию силою отопрение, ровная свобода всем, общее мнение всех»;

международное, которое Скорина называл «языческое, от многих убо языков ухвалено ест»;

государственное и уголовное он называл «царское»;

«рицерское или военное, еже на войне соблюдаемо бываеть»;

местьское (городское), морское и купеческое (торговое) право.

Такое деление права в значительной степени содействовало развитию не только правовой теории, но и кодификации.

Подобная классификация применена при подготовке Статута 1529 года.

Разграничение земского права с божеским и церковным имело глубокий теоретический и практический смысл, потому что не признавало притязания католического духовенства на руководство законотворчеством и судебной практикой.

По мнению Скорины, одной из важнейших целей уголовного наказания является, предупреждение преступления. «И вчинены суть права, или закон, для людей злых, абы боячися казни, усмирили смелость свою и моци не имели иным ушкодити, и абы добрыи миж злыми в покои жити могли».

Анализ именно этих правовых идей, высказанных Ф. Скориной, позволил Иосифу Юхо сделать вывод, что он положил начало развитию правовой науки в Беларуси, причем не только ее теоретических проблем, но и практики. Иосиф Юхо прямо называет Франциска Скорину основоположником белорусской науки о государстве и праве. По крайней мере первый юридический комментарий к Библии написал именно Франциск Скорина.

По мнению Иосифа Юхо, можно считать достаточно обоснованным вывод, что Франциск Скорина участвовал в создании Статута 1529 года.

Сама по себе гипотеза Иосифа Юхо довольно интересная, но очень спорная и до настоящего времени документально не доказана.

Все выводы, которые были сделаны И. Юхо, относятся к анализу только одного из сказаний, сделанным Франциском Скориной к собственному переводу Библии. Речь идет о «Сказании доктора Франциска Скорины из Полоцка в книги второго закону Моисеева». По объему этот комментарий Франциска Скорины занимает порядка четырех печатных страниц стандартного книжного формата. Судя по всему, никакие иные предисловия и послесловия к Библии, сделанные Франциском Скориной, Иосиф Юхо не анализировал. По крайней мере в трех напечатанных работах Иосифа Юхо ссылки на иные работы Франциска Скорины отсутствуют. Нет в них и сравнительных таблиц, в которых бы правовые идеи Скорины иллюстрировались на примерах из текста Статута 1529 года. Все это, с одной стороны, отчасти снижает доказательную базу Иосифа Юхо в отношении его гипотезы, но с другой стороны, предоставляет возможность современным исследователям поработать в этом направлении.

Версию Иосифа Юхо поддержал и другой знаменитый белорусский ученый Адам Мальдис. Примерно год назад он говорил доктору исторических наук Сергею Абламейко о своих подозрениях, что Скорина мог принимать участие в работе над Статутом 1529 года вместе со своим боссом, виленским бискупом Яном. Высказал он также мнение, что заседания статутовой комиссии, якобы, происходили в Островце, где была одна из резиденций Гаштольда.

Зато вне всяких сомнений, что основные положения Статута 1529 года обсуждались с великим князем Сигизмундом Старым, потому что непосредственно затрагивали его права и обязанности. Так что мы точно можем назвать еще одно лицо, которое, безусловно, читало и согласовывало отдельные положения Статута 1529 года еще в проекте. Это не кто иной, как великий князь ВКЛ Сигизмунд Старый, монарх средневекового белорусского государства. В Статуте он брал на себя обязательства сохранять территориальную целостность страны, не допускать иностранцев на государственные должности ВКЛ, не давать им имений, не отнимать у местных феодалов должности и имущества без суда, придерживаться всех старых законов и обычаев. Сигизмунд также давал обещание, что не будет принуждения девушек к браку без их согласия.

Статут 1529 года был утвержден Сигизмундом Старым. По этому поводу была даже написана «Похвала», в которой он именовался «великим государем», так как превзошел всех иных великих князей и королей, ибо «научил нас справедливости чинити».

Средневековая конституция ВКЛ

Первый Статут Великого княжества Литовского представляет собой свод законов феодального права, действовавшего в ВКЛ в середине ХVI столетия (с 1529 по 1566 год).

В оригинале этот правовой документ называется «Право писаное данное панству Великого Князьства Литовского, Русского, Жомойтского и иных через найяснейшого пана Жикгимонта с Божее милости короля польского, великого князя Литовского, русского, прусского, жомойтского, мазовецкого и иных».

Общеупотребительным название «Статут» стало позднее, когда вступили в действие два следующих документа: Статут 1566 года и Статут 1588 года. Для различия их часто именуют «Первый Литовский статут», «Второй Литовский статут» и «Третий Литовский статут». Однако правильно говорить: Статут ВКЛ, не делая акцента на слове «литовский».

В Статуте 1529 года юридически закреплены основы общественного и государственного строя, правовое положение классов, сословий и социальных групп населения ВКЛ, порядок образования, состав и полномочия некоторых органов государственного управления и суда. Нормы государственного права, изложенные в Статуте, в своей совокупности составляли своеобразную феодальную конституцию. В нем впервые были определены структура и характер деятельности органов государственной власти и закреплены основные права и привилегии господствующего класса и сословия шляхты.

Структура Статута

Статут ВКЛ 1529 года состоит из 13 разделов и 244 статей. Позже в него были внесены дополнения, в результате количество статей увеличилось до 283.

В 1-3-м разделах Статута 1529 года помещены в основном нормы государственного права и принципиальные положения других отраслей права, в 4-м и 5-м — брачно-семейное, опекунское и наследственное, в 6-м — судебно-процессуальное, в 7-м — уголовное, в 8-м — земельное, в 9-м — лесное и охотничье, в 10-м — гражданское, в 11 — 13-м — уголовное и уголовно-процессуальное право. Особое внимание в Статуте уделено судебно-процессуальному праву.

Новая система кодификации в Статуте 1529 года

Составители Статута отказались от системы кодификации, принятой в римском праве, и выработали собственную. В ее основе заложены новые принципы: суверенность государства и приоритет писаного права. Первый из перечисленных принципов явно был противопоставлен средневековому космополитизму. Однако Статут ВКЛ не является кодексом в прямом понимании этого термина, так как в нем содержатся правовые нормы не одной, а многих отраслей права.

Источники Статута 1529 года

Статут был подготовлен на основе кодификации и систематизации норм местного обычного (традиционного) права, постановлений судебных и государственных учреждений, Судебника Казимира (1468), иных великокняжеских привилеев.

При его подготовке впервые были выработаны системы и структура размещения правовых норм в зависимости от их содержания. В Статут были включены типичные и обобщенные нормы. При этом была дана точная редакция каждой статьи. В Статуте было много новых правовых норм, в которых отражены существовавшие в то время товарно-денежные отношения, а также включены нормы государственного, административного, гражданского, семейного, уголовного, судебно-процессуального и других отраслей права.

Статут 1529 года включал нормы общего права и специальные нормы, которые обеспечивали привилегии господствующего класса или его группам. При этом они не были исключением, а являлись составной частью Статута 1529 года, хотя порой противоречили его основным принципам.

Правовые принципы Статута 1529 года

В Статуте 1529 года провозглашался принцип публичности правосудия, равенство сторон в судебном процессе, а также право обвиняемого на защиту с участием адвоката. Также зафиксировано правило, согласно которому все граждане страны, «как убогие, так и богатые», должны были судиться согласно нормам, изложенным в Статуте.

При этом в Статуте 1529 года сохранялись привилегии и льготы для феодалов, что на практике закрепляло бесправие простых людей и сохраняло полноту прав лишь для феодалов. Правовое равенство, конечно, было формальным, однако в период феодализма даже такое провозглашение идеи равенства было значительным шагом вперед. Безусловно, идеи гуманизма и эпохи Возрождения повлияли на нормы уголовного и гражданского права, изложенные в Статуте 1529 года и в других Статутах ВКЛ.

Так, в Статуте 1529 (разд. 1, ст. 7) объявлялось, что никто не должен отвечать за чужую вину, а уголовное наказание нужно назначать только лицам, вина которых установлена судом. В ст. 27 разд. 7 предусмотрен срок уголовного преследования: за наиболее тяжкие преступления — 10 лет, менее тяжкие — 3 года.

В ст. 7 разд. 11 Статута 1529 года предпринята попытка ограничить крепостное право. Свободного человека за совершенное преступление не должны были приговаривать к вечной неволе.

В Статуте 1529 года довольно полно изложены нормы, которые обеспечивали права собственности феодалов. Много внимания уделялось брачно-семейному праву. В нем установлены нормы, определявшие имущественные права женщин и детей, порядок выдачи замуж. Подробно регламентировался порядок назначения опекунов несовершеннолетним детям, оставшимся без родителей.

Язык Статута и сохранившиеся списки

Статут 1529 года, как и все последующие Статуты, был написан на языке титульной нации ВКЛ, иными словами, на старобелорусском языке. Уже через несколько лет после утверждения Статут ВКЛ 1529 года был переведен на несколько языков. Известны его переводы на латинский (1530) и польский (1532) языки. До настоящего времени сохранились 4 списка Статута 1529 года на старобелорусском языке: Фирлеевский, Замойских, Дзялыньских, Слуцкий; 2 списка — на латинском языке: Лаврентьевский (Пфорцкий), Пулавских; 1 список на польском языке — Ольшевский. Два списка (Свидинский и Остробрамский) сгорели во время Второй мировой войны в 1944 году.

Впервые Статут 1529 года напечатан латиницей в 1841 году в Познани в «Собрании литовских законов с 1389 по 1529 год», в 1854 году — кириллицей в Москве.

Самое масштабное переиздание Статута ВКЛ 1529 года было предпринято в Литве в период с 1983 по 1991 год. Литовские ученые подготовили двухтомное издание в четырех книгах. Оно вышло тиражом 3000 экземпляров. Все эти книги представляют собой огромные фолианты на мелованной бумаге с высококачнственными снимками в суперобложках формата, которые в 1,5 раза превышают энциклопедический.

Первая книга (1983) содержала палеографический и текстологический анализ списков Статута 1529 года.

Вторая книга (1985) включала отпечатанные факсимильным способом наиболее важные ныне известные основные редакции Статута ВКЛ 1529 года на старобелорусском, латинском и старопольском языках. Цена тома составляла 60 советских рублей.

Третья книга (1991) содержала тексты на старобелорусском, латинском и старопольском языках, а также правила переводов, словари и другую вспомогательную информацию. Цена тома составляла 28 советских рублей.

Четвертая книга вероятнее всего так и не была опубликована.

Значение Статута 1529 года

Статут 1529 года имеет важное значение как памятник правовой культуры и языка белорусского народа, дает возможность изучить лексику и стиль, государственно-правовую терминологию того времени. Многие ученые подчеркивают его уникальность и утверждают, что этот памятник правовой мысли является исключительно важным источником не только для белорусского, но и для всех других народов, которые проживали на территории ВКЛ, в частности литовского и украинского.

Статут 1529 года явился правовой основой для дальнейшего развития законодательства. Он сыграл значительную роль в кодификации и систематизации права. Так же, как и Статут ВКЛ 1566 года, он послужил базой и источником для разработки Статута ВКЛ 1588 года.

Белорусские историки и правоведы утверждают, что принятие Статута 1529 года вывело ВКЛ на одно из первых мест в мире по развитию права и правовой культуры. Для сравнения: Статут коронного канцлера Яна Лаского в соседнем Польском королевстве был утвержден в 1505 году и бумажный вариант был напечатан через год.

Гимн в Статуте ВКЛ 1529 года

В списках Замойских и Пулавских, а также в Лаврентьевском списке Статута 1529 года был помещен текст гимна «Богородица». Как считают некоторые исследователи, этот гимн был государственным в ВКЛ и исполнялся во время официальных мероприятий.

Список использованных источников

— Первый Литовский статут: в 2 т., 4 кн. — Кн. 1 — 3. — Вильнюс: Минтас, 1983. 1985. 1991.

— Статут Вялікага Княства Літоўскага 1588 года: Тэксты. Даведнік. Каментарыі / рэдкал.: І. П. Шамякін (гал. рэд.) [і інш.]. — Мінск: Бел. Сав. Энцыкл. імя Петруся Броўкі, 1989. — С. 527 — 528.

— Франциск Скорина и его время: энцикл. справ. / рэдкал.: І.П.Шамякін (гал. рэд.) [і інш.]. — Мінск: Бел. Сав. Энцыкл. імя Петруся Броўкі, 1990. — 573 с.

— Францыск Скарына: зб. дак. і матэрыялаў / НАН Беларусі, Ін-т літаратуры; рэд.: Я.Д.Ісаевіч, В.А.Чамярыцкі. — Мінск: Навука і тэхніка, 1988. — С. 63 — 74, 90.

— Юрыдычны энцыклапедычны слоўнік / Бел. Энцыкл. імя Петруся Броўкі; рэдкал.: С.В.Кузьмін [і інш.]. — Мінск: Бел. Энцыкл. імя Петруся Броўкі, 1992. — С. 521 — 522.

— Юхо И., Сокол С. История юридической науки Беларуси, Минск: НО ООО «БИП-С», 2000, С. 10—12.

— Юхо, Я. А. Кароткі нарыс гісторыі дзяржавы і права Беларусі / Я.А.Юхо. — Мінск: Універсітэцкае, 1992. — С. 163 — 165.

— Юхо, Я. А. Крыніцы беларуска-літоўскага права / Я.А.Юхо; пад рэд. Т.Ф.Есіпенкі. — Мінск: Беларусь, 1991. — С. 75 — 77.

https://ilex.by/news/dvazhdy-doktor-nauk-frantsisk-skorina-i-yubilej-statuta-vkl-1529-goda/

«Наша слова» №№49—50, 04.12—11.12.2019

Глава 7. Юрист, сожженный на костре

В 10 км к северу от границы с Польшей и в 27 км к северо-западу от центра Бреста стоит небольшая деревенька Лыщицы. Сегодня, помимо жилых домов, там есть только магазин и кладбище, и ничего больше. Согласно статистическим данным в 2018 году в ней числилось меньше 80 человек. Однако в прежние времена народу там жило много. Например, в 1878 году — раз в шесть больше. А веком ранее, надо полагать, население Лыщиц было еще многочисленнее. Рядом с ныне захудалой деревенькой расположено крупнейшее месторождение торфа. Однако знаменита она совершенно другим: тем, что 4 марта 1834 года в ней появился на свет паренек, который был весьма способен к разным наукам и носил фамилию по месту своего рождения.

Поначалу жизнь его складывалась удачно и карьера развивалась успешно. Начальное образование он получил в местной школе. В 1648 году окончил Брестский иезуитский коллегиум. В дальнейшем принимал участие в многочисленных оборонительных военных кампаниях, которые вела его страна — Великое княжество Литовское, Русское и Жомойтское — со странами-аргессорами: Московией, Швецией, Османской империей. Однако никакие войны не способны были ослабить его тягу к знаниям. Свое обучение молодой человек продолжил в Виленской духовной академии. В 1658 году вступил в орден иезуитов и принял духовный сан. Затем учился в Кракове и Калише, где готовили преподавателей иезуитских школ. По окончании Калишской студии преподавал во Львове, в 1665 году стал помощником ректора родного для него Брестского иезуитского коллегиума.

В 1666 году, находясь в возрасте Христа, наш герой внезапно отказывается от весьма успешной духовной карьеры, выходит из ордена иезуитов, женится, покидает Брест и селится в своем родовом имении Лыщицы, которое принадлежит его роду в третьем поколении. Здесь основывает собственную школу — демократическую по сути и светскую по содержанию, в которой учит детей крестьян и шляхты: преподает письменность, математику, языки, основы некоторых наук. Параллельно занимается юридической практикой. И надо сказать, дело становится не только успешным, но и прибыльным. В скором времени он приобретает определенный авторитет у местной шляхты. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что его нередко выбирают послом от Брестского воеводства на общие сеймы Речи Посполитой (1669, 1670, 1672, 1674).

Кстати, под Речью Посполитой многие современники отчего-то понимают Польшу. На самом же деле эта была конфедерация, т.е. союз двух самостоятельных государств: Королевства Польского и Великого княжества Литовского — во главе с монархом, точнее, с двумя — королем польским и великим князем литовским, но в одном лице. Избрание и возведение на трон в каждой из стран проводилось самостоятельно. В интересующее нас время высшую государственную власть имел выборный король польский и великий князь литовский Ян III Собесский. Привелеем именно этого монарха в 1682 году наш герой был назначен на должность брестского подсудка. Говоря современным языком, он стал первым помощником брестского судьи, наравне с писарем земским входил в состав суда, а порой заменял судью. Объективный и справедливый, множество судебных дел он разрешил в пользу местных жителей (мещан и шляхты), которые судились, в том числе с иезуитами, за незаконно захваченные земли, долги и прочее. Кроме того, наш герой участвовал в работе высшего апелляционного суда — Литовского трибунала, был писарем королевского суда. И не оставлял преподавательскую деятельность.

К определенному времени ему удалось скопить весьма приличные средства. Но распорядился он ими не лучшим образом: опрометчиво одолжил 100 тысяч талеров соседу, которого считал лучшим другом. Забыв, наверное, старую истину: хочешь нажить смертного врага — одолжи денег лучшему другу. Забегая вперед, отметим, что в нашей истории эти слова полностью себя оправдали.

Понятно, что сосед и лучший друг, а звали его Ян Бжоска, был в курсе всех личных и семейных дел своего заимодавца. И когда наш герой потребовал вернуть долг, так называемый друг похитил у него рукопись, а именно 15 тетрадей, или 530 страниц убористого текста, написанного на латыни, с сенсационным по тем временам названием –«О несуществовании бога». Вместе с рукописью Бжоска выкрал книгу протестантского ученого Альстеда «Натуральная теология». На ее страницах наш герой собственной рукой сделал пометки следующего характера: «мы, атеисты, так думаем», «значит, я показываю, что бога нет» и другие подобные. Видимо, брестский подсудок обсуждал с «другом» свои мысли и свои записи.

Воспользовавшись доверием, лжедруг составил донос виленскому епископу, в котором обвинил нашего героя в атеизме, отрицании бога и прочих смертных грехах. В скором времени по приказу виленского епископа брестского подсудка арестовали. А в 1687 году церковный суд приговорил его к сожжению. Однако решение церковного суда в отношении светского лица вызвало многочисленные протесты брестских мещан и шляхты. В соответствии со Статутом ВКЛ 1588 года светские лица не подлежали суду духовной власти. Брестский подкоморий (судья в земельных спорах) Писаржевский обвинил католическое духовенство в желании ввести в ВКЛ испанскую инквизицию. Рассмотрев протест, Литовский трибунал отменил вынесенный церковным судом приговор.

Духовенство не желало мириться с таким решением. Больше всего католические епископы были возмущены тем, что высший апелляционный суд ВКЛ фактически защищает безбожника. Епископы настояли, чтобы дело было передано на рассмотрение объединенному сейму Речи Посполитой в Гродно (февраль 1688 года). И нашего героя снова взяли под стражу по приказу виленского епископа.

Теперь воспротивилось все брестское воеводство, расценив принятую меру как противоправное действие, которое противоречит уголовному законодательству ВКЛ. Статут ВКЛ 1588 года не позволял ограничивать свободу шляхтичей, пока не будет доказана вина. В связи с этим шляхта рекомендовала своим послам не рассматривать на сейме других дел до тех пор, пока нарушение закона не будет устранено. Иными словами, послы брестского воеводства угрожали применить право «либерум вето», т.е. наложить запрет на любое решение сейма, в том числе воспрепятствовать его проведению.

В соответствии с этой установкой брестский земский писарь Людвик Константин Поцей обличал католическое духовенство в стремлении установить свое господство в стране и управлять государством методами испанской инквизиции. Это дело против брестского подсудка он рассматривал не иначе как меч, занесенный над головами вольной шляхты. Он обвинял в противоправности духовенство, которое дошло до того, что на основе подлого доноса весьма сомнительной личности одного из членов брестского суда (брестского подсудка) насильно вытащили из дома, отобрали бывшую при нем наличность, фактически ограбили и бросили в тюрьму. Такое поведение виленского епископа и его пособников наносит вред шляхетской вольности, закрепленной Статутом 1588 года, полностью противоречит законам. Потому он, Людвик Поцей, не считает возможным рассмотрение любого дела на сейме, пока процессуально не будет решен этот вопрос.

В ответ выступили несколько сеймовых послов. Они указали, что, по их мнению, в отношении человека, отрицающего существование Бога, действие законов приостанавливается и что в лице Людвика Поцея брестский подсудок нашел себе не только лучшего защитника, но и преданного ученика.

На это обвинение господин писарь брестский был вынужден оправдываться. Похоже, епископы и самого Людвика Поцея готовы были посадить на скамью подсудимых рядом с его товарищем. Поэтому брестский земский писарь пояснил, что у него нет намерения оправдывать атеизм, но он ставит под сомнение именно способ действий католического духовенства. В частности, поступки брестского подсудка нельзя именовать недавно совершенным преступлением, ибо его тетради написаны много лет назад, а подсудок может представить доказательства своего примерного поведения и образа жизни. Более того, он готовится принять причастие. И этому есть немало свидетелей. И нет у него никаких учеников. А Ян Бжоска, будучи в течение многих лет близким приятелем брестского подсудка, написал на него ложный донос по злобе, поскольку должен ему значительную сумму, вернуть которую не в состоянии.

Эта речь защитника вызвала возражения других послов. Слово взял председатель посольской палаты Станислав Антоний Щука. Он отметил, что его правовое положение не позволяет ему примкнуть ни к одной из сторон и он должен хранить нейтралитет, но не может не поддержать тех, кто защищает честь Бога. С тем, что у брестского подсудка нет учеников, председатель не согласился, отметив, что по крайней мере один ученик у него точно имеется — тот самый земский писарь, который пытается его защитить. Этот выпад был сделан персонально против Людвика Константина Поцея.

В дальнейшем на заседании решали, к юрисдикции какого суда относится дело брестского подсудка. Людвик Поцей предложил, чтобы дело рассматривали в установленном порядке, а лучше всем сеймом. Однако это предложение было отвергнуто. И не только из-за того, что его выдвинул Людвик Поцей, а главным образом потому, что все понимали: достаточно всего лишь одному послу на сейме воспользоваться правом «либерум вето» — и весь показательный суд сведется к юридической дискуссии. Вероятность того, что в результате суда на общем сейме брестский подсудок выйдет сухим из воды, была стопроцентной.

По этой причине католическое большинство настояло на том, чтобы обвиняемого в атеизме брестского подсудка судил не весь сейм, а только сеймовый суд, т.е. суд, состав которого избран на сейме. Король польский и великий князь литовский Ян III Собесский поддержал это решение. Поэтому предложили, чтобы обвиняемый не позднее четырех недель предстал перед сеймовым судом, который будет заседать в Варшаве.

Таким образом, на Гродненском сейме 1688 года дело по существу не рассматривалось, и наш герой вышел на свободу.

Из 79 заседаний Варшавского сейма в 1689 году это дело слушалось на 19. В обсуждении активно участвовали более 100 сенаторов и послов. Представители католического духовества — 17 епископов во главе с папским нунцием — единодушно требовали для атеиста смертной казни.

И вот 3 января 1689 года слово на сейме вновь взял писарь брестский Людвик Поцей. Он все же решился применить свое право «либерум вето», причем до тех пор, пока не получит удовлетворения за резкие слова, высказанные в его адрес председателем посольской палаты. Видимо, Поцей преследовал цель любой ценой приостановить работу сейма. Однако все тут же бросились его успокаивать и фактически утихомирили. В общем под деликатным нажимом других послов от своего протеста он отказался.

Помимо Людвика Константина Поцея, нашему герою назначили еще двух защитников — адвокатов Илевича и Витковского. Обвинителей было двое, один из них — Дионисий Романович. Прокурором в сеймовом суде выступал Симон Курович Забистовский.

Во время своего выступления защитник Илевич отметил, что нельзя говорить о недавнем преступлении (crimen recens) обвиняемого, поскольку он написал свое сочинение 15 лет назад, примерно в 1674 году. Прокурор не преминул использовать этот факт против обвиняемого и поинтересовался: если с момента написания первой части трактата прошло столько времени, почему обвиняемый не написал вторую часть, почему в сочинении нет ни единой строки за Бога, а все слова и выводы только против?

Епископы один за другим требовали показательного наказания для брестского подсудка за атеизм. Кроме того, они безапелляционно заявили, что Людвику Поцею не следует высказывать свое мнение в деле, связанном с атеизмом, поскольку он не изучал теологию. При этом познанский епископ Витвицкий обратил внимание сейма на грамматические ошибки, допущенные земским писарем Поцеем. Возможно, свои аргументы писарь земский писал в спешке, но в том, что это было персональное оскорбление, никто не сомневался. Людвик Поцей посчитал, что его публично обвинили в непрофессионализме. И ответил на этот выпад очень резко. Из-за склоки даже пришлось прервать заседание сейма.

Очередной скандал случился 11 февраля 1689 года. В своем выступлении хелминский епископ Казимир Опаленьский выказал удивление, что дело об атеизме идет с такими долгими задержками. Пытаясь ускорить вынесение приговора, он бросил в лицо королю: «Либо нет короля, либо нарушаются законы». Эти слова были восприняты как оскорбление королевского величия. Разыгрался нешуточный скандал. Один из выступавших даже потребовал, чтобы епископ хелминский завершил свою речь, став на колени перед королем.

Только 15 февраля 1689 года начался процесс над брестским подсудком, обвиненным в атеизме. Епископы вновь ставили вопрос о церковном суде и требовали учесть приговор, ранее вынесенный ими в отношении обвиняемого. Снова разгорелся спор между светскими сенаторами (которых, кстати, было большинство) и духовными. «Свет» позицию епископов проигнорировал. Процесс начался заново.

Обвиняемый признал, что предъявленные рукописи написаны им самим, и обратился к королю с просьбой дать ему защитника, чтобы судили его объективнее, нежели в церковном суде. Король раздраженно спросил, для чего ему защитник, и грубо заметил, что защитника для оправдания своего атеизма он не найдет. Но, как мы знаем, по крайней мере один защитник у него был.

Выступая в суде, брестский подсудок пояснил, что его сочинение должно было называться «Диспут, в котором католик побеждает атеиста». Однако он написал только первую часть, содержащую аргументы атеиста, поскольку его знакомый теолог, прочитав трактат, не рекомендовал продолжать работу над ним.

Наш герой также попросил предъявить ему письменное обвинение, чтобы ознакомившись с ним, подготовиться к защите.

18 февраля 1689 года прокурор Симон Курович Забистовский повторил свои обвинения. Защитник Илевич против них возражал. Представители духовенства по-прежнему требовали церковного суда.

19 февраля 1689 года прозвучало предложение передать обвиняемого на суд Папы Римского. Бельский воевода Марек Матчиньский с этим не согласился. Писарь литовский Андрей Гелгут единственный из всех выступил в этот день против суда над обвиняемым. Тем временем король решил, что дело ведется в соответствии с законом и суд может продолжаться. Затем рассмотрение дела было приостановлено ввиду болезни обвинителя.

25 февраля 1689 года снова произнес речь защитник брестского подсудка. Он уличал Яна Бжоску в клевете, обвинял его в краже имущества обвиняемого, совершенной во время ареста, доказывал, что доносчик не руководствовался религиозным благочестием, а исходил исключительно из своекорыстных побуждений. Оспаривал он и обвинения в атеизме. А свое несогласие аргументировал тем, что брестский подсудок никогда сам не разделял изложенных идей, а лишь приводил чужие мысли с целью продемонстрировать, что доказательств существования Бога, приведенных Альстедом, недостаточно, что его доводы ничтожны и неубедительны. Защита акцентировала внимание на том, что обвиняемый ранее вел праведный образ жизни и исполнял все христианские обряды, кроме того, он раскаялся в ереси и просит помилования.

Обвинение опровергло доводы защиты, заявив, что брестский подсудок — еретик, все еще не способный вернуться в лоно церкви, что он сознательный атеист, отвергший церковь и Бога, что его раскаяние — всего лишь попытка добиться помилования.

На следующий день, 26 февраля, обвиняемый попросил перевести его в монастырь и дать возможность письменно подготовиться к защите, чтобы доказать свою невиновность.

Тем не менее в этот же день приступили к голосованию. Первым взял слово кардинал Радиовский. Он отметил, что адвокаты весьма успешно защищали своего клиента, но его вина все равно очевидна. Он должен быть предан сожжению на костре, причем в таком месте, чтобы казнь видели как можно больше людей. А еще кардинал предложил на месте казни соорудить памятник, который заклеймит это преступление на веки вечные. Другие епископы тоже настаивали на смертной казни. Киевский епископ Андрей Залусский потребовал еще более суровой кары: сначала отсечь подсудимому руку, которая написала эти богохульства, затем сжечь его живым на костре, а пепел развеять по ветру. Однако епископ инфлянский Миколай Поплавский предложил смягчить наказание — просто отсечь обвиняемому голову.

Голосование продолжалось и 28 февраля. Большинство выступало за смертную казнь, только по-прежнему не могли договориться о способе приведения приговора в исполнение. Самые разные предложения высказывали и в отношении имущества обвиняемого. Одни предлагали все имущество конфисковать и половину отдать доносчику. Другие с этим не соглашались и считали противозаконным награждать доносчика, ибо это можно расценить как поощрение доносительства. Устанавливать памятник на месте казни тоже посчитали излишним и даже вредным, потому что хотели, чтобы это преступление было поскорее предано забвению.

Среди светских сенаторов и послов только трое публично осмелились выступить в защиту подсудимого. Все они являлись представителями ВКЛ. Это брестский земский писарь Людвик Константин Поцей (кстати, в будущем он займет одну из высших должностей в ВКЛ — станет виленским воеводой), писарь литовский Андрей Казимир Гелгут и смоленский воевода и брест-литовский каштелян (начальник брестского замка) Стефан Константин Пясечинский. Надо полагать, Поцей и Пясечинский были лично знакомы с подсудимым, по крайней мере на это указывают их должности.

В частности, воевода смоленский Стефан Константин Пясечинский заявил, что не считает обвиняемого подлежащим наказанию, поскольку не находит у него закоренелости воли, потому что он верит в Бога. К тому же обвиняемый достаточно настрадался во время длительного тюремного заключения.

Писарь брестский Людвик Константин Поцей заявил, что не следует казнить обвиняемого, так как его вина не доказана полностью. И потребовал возвратить обвиняемому свободу, ввиду того что духовенство нарушило основные законы государства.

Писарь литовский Андрей Казимир Гелгут утверждал, что обвиняемого нельзя подвергнуть никакому наказанию, кроме предусмотренного законом. И в данном случае следует выбрать меру, которую сам Бог определил преступникам: «Не хочу смерти грешника, но желаю, чтобы он жил и обратился».

На суде произошел еще один казус, который не остался без внимания иностранных наблюдателей. 26 февраля 1689 года обвиняемый сообщил, что план второй части трактата был бы обнаружен в его бумагах, если бы тот человек, который его обвинил, не присвоил и не уничтожил его. Это заявление наделало много шума. Фактически оно перевернуло все с ног на голову. Получалось, что все обвинения были искусно подтасованы.

Послы потребовали, чтобы доносчик Ян Бжоска и семеро свидетелей публично присягнули на Библии, что не утаили более никакой рукописи. Иностранные наблюдатели считали такой способ принесения присяги позорным, бесчестящим всю семью присягнувшего. Тем не менее 7 марта 1689 года Ян Бжоска такую присягу принес.

Приговор же вынесли гораздо раньше. Уже 28 февраля сеймовый суд решил казнить обвиняемого сожжением. Но прежде чем исполнить приговор, потребовали, чтобы он самолично сжег собственные сочинения. Обвиняемым был не кто иной, как брестский подсудок Казимир Лыщинский.

Целый месяц ему не объявляли приговор. Видимо, шла ожесточенная борьба между сторонниками и противниками казни. На это указывает непоследовательность действий властей. С одной стороны, они хотели, чтобы Казимир Лыщинский публично раскаялся в атеизме и отказался от своего сочинения. Это бы рассматривалось как триумф католической церкви. С другой — предпринималось все возможное, чтобы дело было непременно доведено до казни, ибо публичное раскаяние не предусматривало применения крайних мер к обвиняемому.

10 марта 1689 года, уже после принесения присяги доносчиком, Казимир Лыщинский публично покаялся в своих заблуждениях. Чтобы склонить нашего героя к отказу от атеистических взглядов, ему обещали даровать жизнь. Из писем киевского епископа Андрея Залусского известно, что уговаривали Лыщинского очень долго и сначала безуспешно. Как утверждал сам Залусский, он хотел, чтобы Лыщинский снова обратился к вере и жил, однако у того было «алмазное сердце», которое лишь позже смягчилось (т.е. он согласился отказаться от своих взгядов и получить отпущение грехов).

Церемонию отречения проводили пышно, в присутствии короля, королевы и многочисленной свиты. Казимир Лыщинский стоял на кафедре костела Святого Яна в Варшаве. Осужденный публично отказался от своих взглядов и попросил, чтобы его не сжигали на костре, поскольку он боится, что физическая боль может ввести его в искушение. Ему вручили текст отречения. Наш герой стал читать его вслух, но в какой-то момент голос его дрогнул. Тогда стоявший рядом ксендз продолжил вместо него.

28 марта 1689 года король приказал литовскому надворному маршалку Яну Каролю Дольскому огласить Казимиру Лыщинскому смертный приговор. Видимо, власти не были удовлетворены состоявшимся отречением и расценили происшедшее как публичную демонстрацию Лыщинским приверженности своим идеям. Возможно, они жаждали и отречения, и казни. Католическое духовенство настойчиво требовало смерти обвиняемого.

После чтения приговора к королю подошли два епископа с просьбой смягчить приговор. Сам Казимир Лыщинский попросил сократить его муки и отсечь его голову мгновенным ударом меча. Король созвал сенаторов и послов, делегированных в состав суда, и, посоветовавшись с ними, согласился удовлетворить последнюю просьбу осужденного. Казимир Лыщинский поблагодарил короля за эту милость, после чего его вывели из зала заседаний.

Казнь должна была состояться на следующий день. Но 29 марта внезапно разразилась сильнейшая буря, которая могла вызвать пожар в городе, так как дома по большей части были деревянные. Поэтому исполнение приговора перенесли на следующий день.

30 марта 1689 года Казимира Лыщинского возвели на эшафот. Он публично сжег свои сочинения, затем ему отрубили голову, а тело бросили в костер. По другим сведениям, тело Лыщинского вывезли за город и там сожгли. Пеплом зарядили пушку и выстрелили в направлении Турции.

Имущество нашего героя конфисковали, а дом, в котором он жил, разрушили и строить на том месте что-либо запретили.

Нам неизвестно, отдал ли Ян Бжоска долг, причитавшийся Казимиру Лыщинскому, его наследникам — жене и детям. Мы также не знаем, как закончил жизнь доносчик и клеветник. Но мы точно знаем, что католические епископы и другие лица, принимавшие активное участие в этом деле, нарушили закон. Это подтверждает приговор сеймового суда, который открывает еще один скандальный момент. Обвинитель был приговорен к штрафу за заключение шляхтича в тюрьму до вынесения приговора.

30 марта 2019 года исполнилось 330 лет со дня казни подсудка брестского суда Казимира Лыщинского. Рукопись его трактата не сохранилась. От нее в судебных документах осталось всего пять небольших фрагментов, которые занимают меньше чем полстранички текста. Среди них есть такая фраза: «Человек — творец Бога, а Бог — создание и творение человека». Она — безусловное свидетельство того, что ее автор — умнейший человек, который намного опередил свое время. Только вот стоила ли она того, чтобы отдать за нее жизнь?

Из этой истории можно сделать и еще один полезный вывод, ибо есть и еще одна замечательная поговорка, упомянуть которую вполне уместно в контексте этой статьи: «Знает один — не знает никто, знают двое — знают все». Иными словами, иногда лучше промолчать, нежели сказать. Однако далеко не всегда мы поступаем так, как подсказывает нам разум… Кроме того, деятельность ученого, юриста, философа по определению предполагает публичность.

https://ilex.by/news/yurist-sozhzhennyj-na-kostre-ili-samyj-skandalnyj-sudebnyj-protsess-v-istorii-belarusi-iz-serii-neizvestnye-yuristy-belarusi/

«Наша слова» №№43—44, 23.10—30.10.2019

Глава 8. Юрист, который дал имя нашей стране

Жизнь этого юриста не отличалась обилием приключений и великих открытий, по большей части он всего лишь добросовестно трудился. При этом на его судьбу огромное влияние оказало время и обстоятельства, в которых он жил. К месту здесь будет вспомнить известную китайскую поговорку: «Не дай нам Бог жить в эпоху перемен». Ему, как человеку западной цивилизации, трудно было интегрироваться в восточную. Хотя он предпринимал попытки для этого. Но восточная деспотия не принимала его, да и вряд ли он смог бы отказаться от самого себя, от своей сущности, поскольку был белорусом до глубины души. Тем не менее своей жизнью он доказал, что и честный трудяга может стать в ряд национальных героев.

Юридическая профессия для этого белоруса была основной в его жизни, почти 15 лет он служил судебным следователем и почти столько же — присяжным поверенным. Под последней должностью понимается профессиональный защитник. Это понятие было введено целевым образом в Российской империи вместо общепринятого «адвокат», поскольку там сильно недолюбливали это слово.

Гимназист

Неподдельный интерес к законам он проявил с гимназической скамьи. При этом кроме права в гимназии активно изучал русский, французский, немецкий и польский языки. Будучи богато одаренным от природы, нередко также писал стихи и прозу на родном — белорусском. Вот только один из примеров его творчества, навеянных детскими воспоминаниями:

Як я толькі нарадзіўся —

Бацька сказаў: «Кепска будзе!»

Ну дык жа ж не памыліўся:

Здзекавалісь Бог і людзе.

Так что главная интрига его жизни была заложена еще при рождении. Ему всю жизнь пришлось бороться за выживание, с болезнями, с системой, за национальное возрождение, наконец, бороться с самим собой.

Однако обо всем по порядку. Изначально наш герой учился у так называемых домашних учителей — «дарэктараў», а осенью 1852 года в возрасте 12 лет поступил вместе с младшим братом в Виленскую гимназию.

Для тех, кто не в курсе: Виленская гимназия находилась в помещениях Виленского университета, который был закрыт по велению российского государя-императора Николая I.

Учился в гимназии он несколько неровно, но закончил ее в числе четырех лучших выпускников. При этом только 6 из 100 гимназистов пожелали изучать и сдавать экзамен по законодательству Российской империи. На самом деле его любимым предметом была математика, а на вопрос, зачем ему понадобилось знать законодательство, он ответил предельно просто: чтобы найти ответы на вопросы о справедливом и несправедливом.

Уже на стадии выпуска из гимназии начинаются различные юридические казусы в его жизни, которые позднее он положил в начало той самой поэмы, отрывком из которой мы и начали свой рассказ. А дело было так.

21 июня 1861 года Совет Виленской гимназии представил к утверждению управляющему Виленским учебным округом князю Ширинскому-Шихматову прошение, в котором ходатайствовал удостоить некоторых учеников, окончивших полный курс наук Виленской гимназии, права на чин XIV класса. Напомним, что чин XIV класса — это низшая ступень в государственной табели о рангах Российской империи. Иными словами, выпускники, которые удостоились такого чина, могли автоматически претендовать на должность коллежского регистратора. Например, в знаменитом романе Бориса Акунина «Азазель» главный герой Эраст Петрович Фандорин был именно коллежским регистратором. Официальной формой обращения к коллежскому регистратору было «Ваше Благородие». Пенсионный оклад коллежского регистратора из казны для чинов в военном и морском ведомствах составлял 215 царских рублей в год. По идее, не самое плохое начало карьеры, учитывая, что парню в то время шел всего 21-й год.

Наш герой претендовал на следующие награды за хорошую учебу при отличном поведении:

— похвальный аттестат с преимуществами, дарованным ученикам, окончившим полный гимназический курс;

— надпись в аттестате, что он вполне способен к слушанию университетского курса;

— чин XIV класса при поступлении на гражданскую службу за особые и отличные успехи в русском законоведении.

Однако резолюция управляющего Виленским учебным округом князя Ширинского-Шихматова гласила: «Передать инспектору казенных училищ для рассмотрения. Тут есть некоторые удостоенные к наградам, замеченные в участии в демонстрациях». В антиправительственных или антицарских демонстрациях — поясним от себя.

Князь Ширинский-Шихматов отказал нашему герою (и не только ему) в этих наградах, но не за участие в демонстрациях и пение запрещенных национальных гимнов, а по иной причине, чисто формальной. Князю чем-то не понравилось свидетельство о дворянском происхождении нашего героя, выданное предводителем дворянства Ошмянского уезда. Князь затребовал в качестве доказательства высокородства определение Виленского дворянского депутатского собрания. Таковое было получено только месяц спустя — 26 июля 1861 года. И в этот же день дано разрешение на выдачу желанного аттестата. Как видно, бюрократическая машина в Российской империи работала исправно.

Студент

Казалось бы, путь к поступлению в лучший университет страны — Санкт-Петербургский — для молодого человека был открыт. Можно даже предположить, что наш герой подаст документы на юридический факультет. Но не тут-то было. Несмотря на наличие пятерки по русскому законоведению, любовь к математике все же взяла верх. Он подает документы на физико-математический факультет (математическое отделение). При этом по арифметике, алгебре, геометрии и тригонометрии он имел всего лишь крепкие четверки.

Однако и дело с поступлением в университет сразу не заладилось. Документы подать-то он подал, при этом сгодилось повторно и свидетельство о происхождении от Виленского дворянского депутатского собрания, но в скором времени его начала разыскивать полиция. И причина крылась не в его симпатиях к Родине — Великому княжеству Литовскому, Русскому и Жомойтскому, и не в пении запрещенных национальных гимнов. Причина была более прозаичной.

Оказалось, что в его аттестате отсутствует отметка по латыни, а это обязательный предмет для университета того времени. Латынь была в чести не только в Средние века, но и в Новое время. Поэтому уже 4 августа 1861 года заведующий канцелярией Санкт-Петербургского университета затребовал от виленского полицмейстера обеспечить явку будущего студента в университет для сдачи экзамена по латыни. Но в спешке несколько исказил его фамилию. Вместо двух последних букв окончания фамилии -ич вписал -ский. Естественно, что его не нашли, ибо в Вильно студента с такой фамилией не было. Более того, фактически он проживал не в столице бывшего ВКЛ, а в имении отца под Ошмянами. Хотя может быть его искали спустя рукава, но, видимо, все же упорно, так как явку на экзамен нужно было обеспечить к 11 августа, а отрицательный ответ телеграфировали в университет только 23 августа 1861 года.

Тем не менее наш герой уже 15 сентября был зачислен студентом Санкт-Петербургского университета. Видимо, экзамен по предмету, который он не изучал в Виленской гимназии, все же был сдал успешно. А промежуток с 1 по 14 сентября, скорее, всего ушел на подготовку к экзамену. Возможно, в этом вопросе помогли специально нанятые репетиторы.

Однако в университете он пробыл недолго. Уже 14 ноября 1861 года наш герой подает прошение на имя ректора университета с просьбой вернуть документы. Иными словами, университетские лекции он слушал чуть менее двух месяцев. Причина такого резкого поворота в жизни нашего героя вовсе не в разочаровании в науках.

Официально причиной, которая указывалась в прошении, была названа болезнь. Уже на 5-й день студенческой жизни наш герой якобы так тяжко заболел, что не смог даже получить зачетную книжку. «И в настоящее время по причине неблагоприятствующего климата по совету пользовавшего меня доктора я должен отправиться на место моей родины», — писал студент господину ректору Санкт-Петербургского университета, тайному советнику и кавалеру многих орденов, а также личному другу Александра Пушкина — Петру Александровичу Плетневу. И явно хитрил — добавим от себя. Впрочем для убедительности к прошению он все же приложил свидетельство доктора.

Здесь необходимо пояснить, что учеба в Санкт-Петербурге началась для него в очень неспокойное время. Студенты университета массово отказывались получать так называемые мартикулы, иначе говоря, зачетные книжки, по новым правилам. Вся загвоздка в том, что в этих самых новых правилах студенты существенно ограничивались в гражданских правах. В частности, новые правила содержали распоряжения о приемных и переводных экзаменах, отмене студенческой формы, стипендиях и пособиях, воспрещали «всякие сходки без разрешения начальства», требовали «точного посещения лекций с соблюдением необходимых порядка и тишины».

Студенческие собрания, как и объяснения студентов на равных с университетским начальством через выбранных ими депутатов, категорически запрещались.

Распорядители студенческих касс взаимопомощи, библиотек, читален и другие выбранные на собраниях представители учащейся молодежи заменялись лицами, назначенными университетским начальством. Распоряжение студенческой кассой взаимопомощи переходило к инспектору и ректору университета.

Одним из самых скандальных распоряжений в новых правилах стал запрет на освобождение более двух студентов от каждой губернии, входившей в состав учебного округа, от платы за обучение. Это означало отмену ранее широко применявшейся льготы для неимущих студентов. Таким образом, доступ в университет для них был закрыт.

В целом студенты были поставлены в полную зависимость от общей полиции, этому способствовала и отмена единой студенческой формы. Надзор за поведением и намерениями студентов внутри университетов возлагался на проректора, которого избирали из профессоров, специально для выполнения полицейских функций. Согласно положениям университетского Устава 1835 года ранее эту функцию выполнял инспектор, а не проректор.

Новые правила поведения студентов было решено занести в особые книжечки — «матрикулы», которые одновременно должны были служить и удостоверением личности студента, зачисленного в университет, и видом на жительство, и читательским билетом, и «зачеткой». В результате этого нововведения в университете вместо занятий начались собрания, митинги и манифестации…

В итоге дело дошло до открытого противостояния студентов университетскому начальству, было произведено несколько арестов среди студентов. Сначала арестовали 37 человек, затем еще 33, но митинги не утихли. На восстановление порядка правительство бросило войска, и на этот раз столкновения с ними избежать не удалось — от прикладов и штыков пострадало не менее 20 человек. Возобновились и аресты — за три недели беспорядков было арестовано свыше 300 студентов. Петропавловская крепость, где содержались арестованные студенты в ожидании приговора суда, в шутку получила второе название — «Петербургский университет №2».

Не принял зачетную книжку нового образца и наш герой. Именно по этой причине в середине ноября 1861 года он подал прошение о возврате документов.

Казалось бы, с таким трудом ему досталось место в университете, поступив на обучение за собственный счет, он добился освобождения от внесения платы (из своекоштных стал казенным студентом). Но все пошло прахом: и борьба за поступление, и дальняя дорога (как-никак более 700 верст в один конец), и подготовка к вступительному экзамену по латыни, и сам экзамен, и даже обучение на льготных условиях — собственные принципы оказались превыше всего. С нашей точки зрения, это сильное и ответственное решение, не каждому по плечу. Кто сегодня способен на подобный шаг?

Повстанец

По возвращении на любимую родину наш герой устроился работать в частной школе в д. Дотишки Лидского уезда, которую за собственный счет содержал хозяин усадьбы Александр Зверович. В это же время он познакомился с лингвистом и этнографом Яном Карловичем, который жил неподалеку. Этот человек сыграл весьма важную роль в его судьбе.

В январе 1863 года началось восстание в Беларуси и Литве под руководством Кастуся Калиновского. В этой ситуации для нашего героя не существовало вопросов, что делать и с кем идти. Вся его семья: отец, три брата и сестра — приняли участие в восстании против российского засилия.

Летом 1863 года царские казаки напали на имение Зверовича в Дотишках и погнали повстанцев, застигнутых врасплох, в сторону леса. В ходе сражения наш герой был ранен в ногу, но чудом уцелел: он успел спрятаться за убитой лошадью. Благодаря этому он остался на свободе. Период с осени 1863 года по весну 1865 года весьма туманный в его жизни. Указывают также, что он прятался в Августове, Сувалках и Вильно. Двоим из братьев удалось скрыться, один из них нашел себе пристанище в Германии. А наш герой прятался сначала в Беларуси, затем укрылся в Украине. Украина, конечно же, была выбрана неслучайно: в Нежине работал старшим лекарем его родственник по материнской линии.

Деньгами на дорогу в Украину ему помог Ян Карлович. Покидая любимую Беларусь, наш герой захватил с собой горсть родной земли. Зато все другие члены его семьи за участие в восстании оказалась под военно-полевым судом по личному приказу генерал-губернатора Михаила Муравьева, прозванного вешателем. Мы помним, насколько скор на расправу был этот генерал: пуля и петля — вот главное оружие с недовольными российскими имперскими порядками.

Лицеист

Только в мае 1865 года наш герой поступает в Нежинский юридический лицей (Украина), основанный на деньги и в память князя Безбородко. Снова любовь к законам взяла верх над математикой. Но, наверное, и прагматизм в этой ситуации сыграл немалую роль. Годом ранее в Российской империи состоялась судебная реформа. Она существенно изменила принципы и процедуры судопроизводства: суд стал гласным, открытым и состязательным, при котором стороны получили равные права на предоставление и опровержение доказательств; в уголовный процесс было введено судебное следствие, на котором проверялись данные предварительного следствия. Был создан институт присяжных, созывавшихся для суда над обвиняемыми в тяжких уголовных преступлениях.

Судебная власть была полностью отделена от административной, а судебное следствие — от полицейского и стало процессуально независимым. Судьи общих судов стали несменяемыми, а мировые судьи — выборными на срок. Кроме этого было реформировано судебное следствие, прокуратура, нотариат, создано сословие присяжных поверенных (адвокатура). Реформа сопровождалась заменой личного состава судебных учреждений. Это привело к существенному повышению квалификации судебных чинов и искоренению коррупции. От таких перспектив захватывало дух. Казалось, карьеру можно будет сделать легко и просто. Как раз на судебного следователя и учился наш герой. Благо, что обучение в этом лицее длилось всего три года.

Но они оказались очень непростыми. Деньги, взятые взаймы, быстро закончились. На жизнь наш герой зарабатывал репетиторством. Параллельно с учебой в лицее. И получал для глухой провинции неплохую плату — 8 руб. серебром. Для сравнения: месячная плата за обучение в Санкт-Петербургском университете в то время составляла 7 руб. Ему было грех жаловаться, ибо иным лицеистам за подобное платили и того меньше — всего по 3 руб. в месяц.

Преподавание в лицее имело исключительно практическую направленность: в его программе почти не было общетеоретических предметов. Изучалась только энциклопедия законоведения, но при этом не было ни римского права, ни международного, ни политической экономии, характерных для юридических факультетов университетов того времени. Основной задачей обучения в лицее было доскональное изучение Свода законов Российской империи. Соответственно разделам Свода в лицее были распределены и профессорские кафедры. Для общеобразовательных предметов было создано две кафедры. На одной из них изучалась русская история, русская и всеобщая статистика, на другой — теория поэзии и русская словесность.

Через три года, в июле 1868-го, он закончил обучение в Нежинском юридическом лицее с правом на чин XII класса.

Судебный следователь

18 декабря 1868 года он поступил на службу в Черниговское губернское правление канцелярским чиновником, буквально через месяц его сделали исполняющим дела помощника делопроизводителя 5-го стола. В компетенции последнего было ведение делопроизводства по секретным делам. В апреле 1869 года его утвердили в должности губернского секретаря. Эта должность соответствовала XII классу табели о рангах Российской империи.

А через год он перешел в Черниговскую палату уголовного и гражданского суда судебным следователем. Затем начались бесконечные переезды с одного места на другое: Кролевецкий уезд, Стародубский уезд, Черниговский уезд… Казалось, нет на свете того захолустья, которое не исходил своими ногами наш герой.

В результате 4 марта 1871 года он уволился со службы из-за болезни. Вероятнее всего, его не устраивало отсутствие стабильности, он был без постоянного места работы. Похоже на то, что его старались постоянно использовать на временных заменах, в общем был почти что «главный, куда пошлют». В июле 1871 года он решил поискать счастья в должности судебного следователя на территории России. В ответ на его просьбу Минюст определил местом его службы Вологду — ту самую, про которую белорусские «Песняры» через 100 лет исполнили песню про «Дом, где резной палисад», впоследствии ставшую шлягером. Но служить довелось в самой Вологде недолго, вскоре его направили в Грязовец — маленький заштатный городишко Вологодской губернии. Одно название уже настораживает. Утверждают, что оно произошло от слова «грязь». Да и суровый северный климат также не очень пришелся ему по нраву и не способствовал его здоровью. Что называется попал «из огня да в полымя». В сравнении с Грязовцом Украина показалась райским уголком.

В конце апреля 1872 года он снова переведен на Украину. Сначала Борзенский уезд, затем Конотопский. За выслугу лет в 1873 году его пожаловали в коллежские секретари (это чин X класса табели о рангах Российской империи). Кстати, этот чин Кастусь Калиновский получил «автоматом» в Санкт-Петербургском университете после защиты диссертации на степень кандидата права. А нашему герою, чтобы достичь этого чина, пришлось работать в поте лица своего целых пять лет.

Всего же на Украине он добросовестно прослужил до декабря 1883 года, почти 13 лет. Всегда служил честно и добросовестно. Нельзя сказать, что руководство суда совсем не замечало его основательного подхода к работе. Например, председатель Нежинского окружного суда писал о нем: «…при выдающихся моральных качествах, отличается всегда полным знанием дела, аккуратностью и трудолюбием». Время от времени его представляли к государственным наградам. Так, в 1876 году он был пожалован орденом св. Станислава 3-й степени, а в 1883 году — орденом св. Анны 3-й степени. Однако царские власти отказывали ему в карьерном росте. Назначение временно заведующим следственным участком нельзя воспринимать всерьез. Все эти 13 долгих лет в Украине — он всего лишь судебный следователь, «рабочая пчелка», «трудяга». Длительное топтание на одном месте и отсутствие продвижения по службе, никаких перспектив карьерного роста… Судя по всему, клеймо участника восстания против царизма навсегда закрепилось за ним.

А вести следствие против мелких воришек, пьяниц, маньяков-убийц и т. п. ему осточертело. А самое главное — работа судебным следователем не давала необходимых средств для содержания семьи, ибо в 34 года он все же женился, у него родился сын — Тамаш, несколько позже дочь — Констанция.

На закате дней он, вспоминая эти голодные годы, с горькой иронией напишет: «Прамываў цукар у вадзе». А одна фраза и вовсе звучит грустно: «Умёр бы, мусіць, я тут, каб не жменька той роднай зямлі». И еще его начинает донимать тоска по Родине.

Отставка

2 февраля 1884 года он подает прошение о выходе в отставку ввиду скудости зарабатываемых средств в качестве судебного следователя. Их едва хватало для удовлетворения элементарных жизненных потребностей. В возрасте 44 лет он решился искать лучшей доли в частном труде. К прошению уже в который раз было приложено свидетельство о болезни. Коль уж царские власти к нему относятся с безразличием, наш герой так же, по всей видимости, решил поиграть с ними по их правилам. Иными словами, малость схитрить, чтобы хоть как-то компенсировать свое усердие и добросовестную службу.

В присутствии уездного исправника нашего героя осмотрел уездный врач и указал, что обследуемый не может более исполнять служебных обязанностей по причине хронического воспаления гортани и дыхательных путей. И болезнь эта, вероятно, продлится как минимум месяца полтора и потребует серьезного лечения. На основании этого документа наш герой просился в отставку с предоставлением ему прав, дарованных законом, в том числе на получение единовременного пособия, на чин по сроку службы, а также на право ношения мундира в отставке.

Однако пронырливых российских чиновников из Минюста обвести вокруг пальца было невозможно. Они крепко уцепились за фразу доктора о том, что болезнь продлится всего полтора месяца, а единовременное пособие полагалось только тем, кто оставил службу в результате тяжкой, неизлечимой болезни. В общем пособие предназначалось тем, про кого весьма емко спел Владимир Высоцкий: «Если хилый — сразу в гроб». Другими словами, «разорить» казну Российской империи, ссылаясь на одну лишь медицинскую справку, не удалось. При этом юристы Минюста в ответе на прошение нашего героя не преминули указать, что сама медицинская справка была выдана с отступлением от установленных правил, а потому юридической силы не имеет. Видимо, желание подчеркнуть доскональное знание законов — качество, характерное для правоведов всех времен и народов, что-то на уровне профессиональной деформации. В общем получилось, как в поговорке: «На хитрую гайку всегда найдется болт с резьбой». Не думаем, что наш герой испытывал угрызения совести по поводу язвительности ответа из российского Минюста.

Его решение оставить государственную службу и уйти на вольные хлеба было твердым. Почти 15-летний опыт службы судебным следователем подсказывал, что можно попробовать себя в совершенно ином амплуа — в роли защитника. Эта функция более всего соответствовала его натуре. Защищать всегда почетнее, нежели сажать за решетку.

Присяжный поверенный

К изменению жизненной стези подталкивали и чрезвычайные события в стране. 1 марта 1881 года белорус Игнат Гриневицкий казнил российского государя-императора Александра II, бросив ему под ноги самодельную бомбу. Трудно сказать, чем он руководствовался, но так и или иначе он физически уничтожил палача своего народа, жестоко подавившего национально-освободительное движение под руководством Кастуся Калиновского. Не следует забывать, что 128 участников восстания были расстреляны или повешены в угоду российскому императору, а тысячи отправлены в ссылку в Сибирь. Видимо, для Гриневицкого особой разницы не было, и российский царь для него был такой же оккупант, как и позднее для белорусских партизан — немецкий гауляйтер Вильгельм Кубе. Белорусы взорвали и одного, и другого.

При восшествии на трон нового государя-императора Александра III была объявлена амнистия для тысяч участников восстания, появилась возможность вернуться на родину. Тем временем и судебная реформа, запущенная Александром II еще в 1864 году, потихоньку докатилась и до столицы бывшего ВКЛ Вильно. Только через 19 лет с момента ее начала — 20 ноября 1883 года — здесь был открыт новый окружной суд.

Царские власти хорошо помнили бунт 1863–1864 годов и опасались новых волнений, поэтому не особо торопились с нововведениями на территории Беларуси и Литвы. С открытием нового суда появились вакансии для юристов. Как только про это узнал наш герой, он сразу подал прошение. В Вильно оно было получено уже 17 декабря 1883 года. А уже 23 декабря председатель Виленского окружного суда направляет запрос в Нежин о личности нового претендента в присяжные поверенные. Весьма интересен ответ прокурора Нежинского суда. Он указывал, что местные власти еще в 1875 году рекомендовали Минюсту утвердить нашего героя в качестве члена окружного суда, т.е. просили сделать его судьей. С того времени еще несколько раз предпринимались попытки повысить его по службе, но все они натыкались на противодействие российского Минюста. В результате наш герой навсегда покидает Украину и возвращается к себе на Родину.

Он устраивается присяжным поверенным (адвокатом) в Виленский окружной суд, в котором проработал с 1884 по 1898 год. Чаще всего он выступал защитником крестьян и городской бедноты, нередко защищал их на безвозмездной основе, поскольку им нечем было заплатить.

Порой он брался за непростые судебные дела, например, когда крестьян обвиняли в сопротивлении властям, когда требовалось умело и тактично защищать малолетних. Именно в этой роли он и стал знаменит. Его так и прозвали — «мужыцкі адвакат». Например, он выступил на стороне крестьян, которые судились с хорошо известным жителям нынешней белорусской столицы графом Каролем Гуттен-Чапским. Вельможному графу уж очень хотелось запретить пользование земельными сервитутами для крестьян из деревень Ализово, Гуденяты, Горлинщина, Куцевичи, Яброво, Стрипуны. Наш адвокат вмешался в это дело, написал от имени крестьян прошение и ходатайствовал за них в суде. Благодаря его стараниям крестьяне судебный процесс выиграли. Эта победа была сама по себе сенсационной — неотесанные крестьяне одолели ясновельможного графа, самого городского голову Минска. Интересный факт: оба противника в судебной тяжбе — наш адвокат и минский городской голова (оба заслуженные люди) — среди своих наград имели ордена св. Анны и св. Станислава. Причем если у нашего героя обе награды были 3-й степени, то у графа один из орденов — св. Станислава — 2-й степени. Но это никак не повлияло на исход борьбы между ними.

Примерно в это же время наш герой становится корреспондентом польскоязычного журнала «Край», который издавался в Санкт-Петербурге. Свои заметки он размещает под названиями «Письма из провинции» и «Судебные новости».

Его внимание привлекают необычные судебные дела либо дела, в которых он принимал непосредственное участие. Так, например, 14 мая 1885 года в Виленском окружном суде было рассмотрено дело об ограблении часового мастера Малаховского. Произошло оно еще 24 августа 1884 года и наделало много шуму ввиду того, что обокраденным был старый часовой мастер, за которым прочно закрепилась слава наилучшего городского часовщика. Он был всеми уважаемый человек. Преступники же действовали дерзко и смело, им в полной мере удалось достичь своей цели. Часового мастера грабители лишили почти всего его имущества. В результате трех злодеев осудили к отбытию наказания в Сибири. Не избежал кары и коллега старика-часовщика — часовой мастер с весьма характерной фамилией Трахтенберг. Пикантность ситуации была в том, что, как выяснилось в ходе суда, он также принимал активное участие в ограблении и, вероятно, был не только наводчиком, но и присвоил большую часть награбленного. От имени пострадавшего в суде, как вы уже догадались, выступал наш адвокат.

Тем не менее большого состояния честным трудом он не нажил. Единственным значительным материальным успехом в его жизни оказалось получение наследства от свояка в 1896 году. Это позволило ему бросить повседневную адвокатскую работу ради хлеба насущного, построить новый дом, зажить на свой вкус и целиком отдаться любимому делу — литературному творчеству. Однако Господь не дал ему много времени для счастья. Он умер в 1900 году в возрасте 60 лет.

Послесловие

Наш герой вошел в белорусскую историю не только как «мужыцкі адвакат», но и как один из основателей новой белорусской литературы. При жизни ему удалось нелегально опубликовать несколько книг. Автору пришлось прятаться под псевдонимами (Мацей Бурачок, Сымон Рэўка з-пад Барысава), ибо печатное белорусское слово и сам белорусский язык были в то время под запретом. Все его книги носили подчеркнуто национальный характер. Их доставляли в Беларусь контрабандой из Кракова, который в то время входил в состав Австрийской империи. И занимался этим не кто иной, как другой уроженец Беларуси — Юзеф Пилсудский, знаменитый в будущем глава польского государства.

На книгах нашего героя выросли многие белорусские поэты и писатели.

P.S. Именно он первым во весь голос со страниц своих книг озвучил новое имя страны — «Беларусь», взамен уничтоженного Россией, Пруссией и Австрией Великого княжества Литовского, Русского и Жомойтского.

«Беларусь», «беларуская мова», — написал Франтишек Богушевич. И с той поры мы стали белорусами зваться. Он автор книг «Дудка беларуская», «Смык беларускі», «Скрыпка беларуская» и некоторых других, стихи в них в большинстве своем написаны на белорусском языке. Именно Франтишек Богушевич сформулировал белорусскую национальную идею. Предисловие к его первой книге «Дудка беларуская» (1891) многие считают национальным манифестом.

Он автор бессмертных фраз, которые, вне всяких сомнений, хотя бы однажды слышал каждый из нас в школе: «Не пакідайце ж нашай мовы беларускай, каб не ўмерлі», «Наша мова для нас святая, бо яна нам ад Бога дадзеная».

В ответ благодарные белорусы назвали его именем площадь в Минске. В честь Богушевича также названы улицы в Гродно, Смолевичах, Бобруйске, Сморгони, Пружанах, Ошмянах, Славгороде, Молодечно, Октябрьском, Лунинце, Слониме, Дятлово, Дрогичине, Столбцах, Иваново, Скиделе, Ельске и Чернигове.

Одна из станций 3-й линии минского метро «Площадь Франтишка Богушевича» носит его имя.

https://ilex.by/news/yurist-kotoryj-dal-imya-nashej-strane-br-iz-serii-neizvestnye-yuristy-belarusi/

Глава 9. Совершенно секретно, или Судебный процесс о взрыве на «Горизонте»

В этой статье мы не ставили своей целью делать категорические оценки и выводы относительно главных героев тех событий. Уверены, что в данном случае сколько людей, столько и мнений. Однако сухой пересказ 97 томов судебного дела вряд ли кому-то был бы интересен. Своей задачей в рубрике «Юрист в мире» мы видим следующую — развлекая просвещать.

ЧП союзного масштаба

Злополучный взрыв прогремел примерно в 19:35–19:37 по московскому времени 10 марта 1972 года — тогда Беларусь жила «по Москве». На тот момент Минский радиозавод — флагман белорусской промышленности. Его основную продукцию — телевизоры «Горизонт» и радиоприемники «Океан» — хорошо знали в СССР, странах социалистического лагеря. А со временем ее стали экспортировать и в дальнее зарубежье. В лучшие времена число стран — импортеров продукции этого завода достигало почти двух десятков. Среди них Великобритания, Франция, Испания и т. д.

Масштаб трагедии был настольно внушительным, что на следующий день все центральные газеты СССР опубликовали сообщение об аварии в цехе футляров Минского радиозавода. Сообщение было предельно скупым, всего лишь несколько строк (впрочем, об аварии на ЧАЭС в 1986 году тоже особо не распространялись). Зато судебное дело по факту взрыва насчитывало 97 томов.

Весть о взрыве застала Петра Машерова в подмосковном санатории в Барвихе. Он был в отпуске и отдыхал там вместе с женой.

Некоторые уговаривали Петра Мироновича не лететь в Минск. Пытались убедить, что и без него справятся. Возможно, покой первого лица Беларуси был для них превыше всего, а может, это были интриги с целью выставить его не в самом лучше свете. Однако Машеров чувствовал: нужно срочно возвращаться. И чутье его не подвело.

На заводе погибли люди, судя по всему, много людей — информация поначалу была неточной и противоречивой. Кроме того, радиозавод курировало Министерство оборонной промышленности СССР, поэтому «взрывной волной» могло «снести» не только генерального директора радиозавода, председателя Мингорисполкома, но и Первого секретаря ЦК КПБ. Петр Машеров очень хорошо это понимал. Кресло под ним зашаталось, и он решил сыграть на опережение. Чтобы быть во всеоружии, нужно первым узнать все подробности и возможные причины случившегося. Для этого необходимо своими глазами увидеть место происшествия, уточнить число жертв. В любом случае Петр Машеров не мог оставаться в стороне. Он прервал отпуск и немедленно вылетел в Минск.

Первому секретарю Минского горкома партии Василию Шарапову об аварии сообщили по телефону. Звонивший с трудом сдерживал волнение: «На радиозаводе, в цехе футляров, взрыв. Есть человеческие жертвы. И, похоже, немалые. Точных сведений нет, поскольку люди находятся под завалами обрушившейся кровли. Все меры, необходимые в таких случаях, приняты».

Прибыв на место трагедии, Василий Шарапов увидел шокирующую картину. Железобетонные перекрытия цеха футляров сложились, как карточный домик. Под завалами находились люди. Часть из них, возможно, были ранены, часть — мертвы. Слышались человеческие стоны. Цех не горел — огня Шарапов не видел, но всю территорию окутывал дым с характерным едким привкусом.

В 03:00 11 марта 1972 года после осмотра места происшествия было проведено заседание Бюро ЦК КПБ. Председательствовал на нем, как и положено, Первый секретарь ЦК КПБ Петр Машеров. Если в критической ситуации отдать бразды правления в чужие руки, есть риск их потерять навсегда.

По результатам заседания отправили шифрограмму, а также утвердили текст сообщения в ЦК КПСС для прессы: «От ЦК Компартии Белоруссии и Совета Министров БССР. Об аварии на Минском радиозаводе. Вчера, 10 марта, вечером, во время работы второй смены в цехе по производству футляров Минского радиозавода произошла авария, в результате которой есть погибшие и раненные. Пострадавшие доставлены в больницы, где им оказана необходимая медицинская помощь. Центральным Комитетом Компартии Белоруссии, правительством республики, Минским горкомом КПБ, исполкомом городского Совета депутатов трудящихся и администрацией завода принимаются меры по оказанию помощи семьям погибших и ликвидации аварии».

А уже утром 11 марта контроль над ситуацией в Минске взяла в свои руки Москва. В итоге 12 марта в печати появилось сообщение от ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР об этой аварии. В нем говорилось о многочисленных человеческих жертвах. Выражалось глубокое соболезнование семьям и родным погибших и пострадавших.

А по Минску уже ползли слухи, один чудовищнее другого. Народная фантазия не имела границ. Говорили, что цех взорвали намеренно, что это дело рук шпионов. Видно, еще не забылись сталинские времена. Были и приверженцы сионистского заговора. Также высказывались предположения, что следует ожидать новых диверсий. Кстати, 1972 год был на редкость «богатым» на трагедии, аварии и другие ЧП: взорвалась газонаполнительная станция, произошли взрывы на нефтеперерабатывающем заводе в Новополоцке, на железнодорожном узле в Бресте.

Расследование

В тот же день, 11 марта, в Минск прилетела специальная союзная комиссия. Ее возглавлял Дмитрий Федорович Устинов. Нельзя сказать, что он был злейшим врагом Петра Машерова, но и друзьями они, явно, не были. В тот момент Устинов был кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС, секретарем ЦК КПСС, курировал вопросы оборонной промышленности. При Сталине он был народным комиссаром и Министром вооружения СССР (1941–1953), а затем возглавлял Министерство оборонной промышленности СССР (1953–1957). Позже Дмитрий Федорович станет Министром обороны СССР. Надо сказать, что на момент аварии он был в числе ближайших друзей Леонида Брежнева и без его участия не принималось ни одно сколько-нибудь важное решение в стране.

После осмотра места взрыва Устинов потребовал собрать партийный актив Минска, руководителей министерств и ведомств. Машеров не мог даже предположить, что предстоит публичная порка. Иначе зачем Устинову потребовалась массовка? Только для того, чтобы показать, кто в доме хозяин. Д. Устинов как полномочный представитель Москвы, все-таки председатель государственной комиссии по расследованию взрыва, выступил перед собравшимися, рассказал о случившемся, а также сообщил, что вместе с ним приехала специальная комиссия для расследования причин аварии.

После него на правах хозяина на трибуну поднялся Петр Машеров. Едва он заговорил о возможных причинах аварии, Устинов раздраженно прервал его: «Сядьте!!! Без вас комиссия разберется!»

Со слов очевидцев, Машеров стушевался, несколько раз извинился и с опущенными глазами занял свое место в президиуме. Его публично, на глазах у всех подчиненных, унизили. Некоторые могут посчитать, что он повел себя как последний трус, другие скажут, что он поступил как умудренный жизненным опытом «царедворец».

Реакция зала на происходящее была соответствующей — шок. Многие растерялись, лица присутствующих выражали недоумение. Такое отношение Москва к Минску демонстрировала впервые. В то же время, не будь Дмитрий Устинов абсолютно уверен в своих полномочиях, он повел бы себя иначе.

Как указывают очевидцы, которые присутствовали при телефонных переговорах между Минском и Москвой, докладывая о ситуации, Дмитрий Устинов обращался к Брежневу на «ты», как равный с равным. Они были практически ровесниками, с разницей в возрасте год-полтора. Машеров же, будучи лет на 10–11 моложе, не мог себе такого позволить и всегда соблюдал модель общения «подчиненный — начальник». В определенном смысле с одной стороны — Брежнев и Устинов, а с другой — Машеров были людьми разных поколений и, конечно же, разного политического статуса и влияния.

Тем временем спасательные работы не прекращались несколько суток.

Эксперты оценили силу взрыва в 700–1000 кг в тротиловом эквиваленте. Это соответствовало взрыву 280–400 кг мелкодисперсной пыли, которая образовывалась при шлифовке и полировке радио- и телевизионных футляров.

Участки монтажа, шлифовки и полировки футляров, в которых размещалось 5 технологических линий, были разрушены, завалены железобетонными плитами перекрытий, технологическим оборудованием. Кое-где тлели упаковки от футляров. Была разрушена кирпичная стена протяженностью 100 м, повреждены и сорваны с петель двери, окна в прилегающих зданиях, комнатах и бытовках. Из-под завалов вытаскивали трупы. Десятками. Их укладывали неподалеку. От многих почти ничего не осталось.

В результате аварии, как утверждают некоторые авторы, погибли более 100 человек, 250 были ранены. Всего же в цехе работали 1900 человек. Из них абсолютное большинство (99%) — женщины. Цех эксплуатировали по полной — в 3 смены. Некоторые тела, когда их откопали, были в ледяном «панцире». Дело в том, что после взрыва примчались пожарные машины (происшествие такого масштаба случилось впервые, и никто не знал, что делать), и хотя огня не было, на всякий случай пожарные поливали разрушенное здание из брандспойтов ледяной водой. А на улице стоял мороз –12 °С. Возможно, некоторым это стоило жизни.

Василий Шарапов в своей книге воспоминаний приводит такие данные о количестве погибших: «После расчистки территории установили точное количество жертв. Их оказалось 46 человек. В спешке вырыли 48 могил, и это породило слухи о том, что власти скрывают подлинные масштабы трагедии. На самом деле двоих работников зачислили в этот список ошибочно: одна женщина опоздала с обеда, молодому человеку оторвало ногу, но врачи спасли ему жизнь».

Сейчас в некоторых иных публикациях мелькают другие цифры. Одни называют 120 погибших, другие 140. Бывший начальник цеха футляров Николай Хомив, например, утверждает, что с учетом умерших в больнице число жертв составило 106 человек.

Судя по всему, нервы у членов правительственной комиссии были напряжены до предела. Когда Дмитрий Устинов увидел десятки трупов, он невольно схватился за сердце (кстати, ему в то время шел 64-й год).

С серым лицом и страшно осунувшийся ходил по обвалившимся балкам Петр Машеров. Он сильно переживал. Поздно вечером лично отвозил в гостиницу Устинова, а сам возвращался назад, к месту взрыва.

Он приглашал начальника цеха Николая Хомива вместе пройтись в очередной раз по территории завода. В одном месте, вдоль траншей, Машеров увидел оголенный участок кабеля. Часто задерживался здесь, высказывал мнение, что, возможно, это и явилось причиной взрыва.

Петр Машеров также лично тщательно изучал все технологические и проектные тонкости, состояние проводов, кабелей, арматуры, механизмов и даже их назначение. В техническом тоннеле, соединявшем цехи пластмасс футляров, внимательно осматривал перевернутые вентиляторы, разрушенные воздуховоды и трубопроводы теплоцентрали, на которые обрушились плиты перекрытия.

Причины взрыва

Машеров был твердо убежден, что вины руководителей радиозавода в аварии не было, что грубейшие ошибки допущены проектировщиками. Ему очень хотелось поверить, что случилось нечто непредвиденное. Как-то в очередной раз приехав на радиозавод в одну из этих тревожных ночей, он сказал Николаю Хомиву: «Пойдем, Николай Иванович, еще раз заглянем в тоннели. Там же до войны были разные военные склады, может, война еще раз „отозвалась“?»

Тем не менее Николай Хомив был уверен, что все дело в несовершенной системе очистки от пыли. Он показал следственной комиссии письма, которые отправлял проектировщикам в Ленинград, и их отписки. С этой версией был согласен и академик из Москвы, крупный специалист в области взрывного дела, которого в срочном порядке вызвали в Минск. Он подтвердил: взорвалась пыль, образующаяся при шлифовке футляров. Существующая система очистки оказалась неэффективной, и трагедия была практически неизбежной. Концентрация взрывоопасной пыли, находящейся во взвешенном состоянии в день взрыва, превышала допустимые нормы в 13 раз. Для того чтобы произошел взрыв, не требовалось даже искры, эта пыль при определенной температуре самовозгоралась.

Вместе с тем прорабатывали и версию о теракте, хотя это представлялось маловероятным. Как рассказывает Василий Шарапов, он постоянно находился рядом с Дмитрием Устиновым. Они вместе обследовали вдоль и поперек здание соседнего корпуса. И, кроме дохлой крысы, ничего компрометирующего не нашли. Похоже, эти поиски проводились в рамках подозрения о диверсии.

А Петр Машеров ежедневно активно пытался найти иные причины взрыва. Вероятно, им руководили местнические интересы. Прежде всего, он стремился отвести обвинение от руководства радиозавода, а следовательно, и от себя самого. Он даже мысли не допускал о том, что дело не в «наследии войны», не в ошибках проектировщиков, не в технологиях и оборудовании, а в сложившейся в СССР системе управления.

А ведь Николай Хомив с головой выдал себя, когда предъявил переписку с проектировщиками. Безусловно проектировщики виновны в том, что предусмотрели в проекте монтаж вентиляционного оборудования, которое не полностью выполняло свои функции. Но ведь он знал об этом и не мог не понимать, что эксплуатировать цех нельзя. Однако преступно продолжал работать в нем. План был превыше всего. На завод поступало множество заказов, цеха производственного объединения «Горизонт» были перегружены. В погоне за показателями, премиями, орденами и медалями вопросы безопасности отошли на второй план.

Тем более такое отношение было преступным, что раз за разом, пусть и локально, возгорания в цехе футляров случались. Главный энергетик завода С. Замойский как-то доложил директору завода Л.Г.Захаренко, что плохо работают фильтры по очистке пыли. «Не лезьте вы в эту „химию“, заканчивайте скорее монтажные работы», — таков был ответ руководителя предприятия. В то же время сам Захаренко дважды обращался в министерство с требованием остановить цех. Но его пыл быстро охлаждали: «Положишь на стол партбилет, если остановишь!» И, к сожалению, членство в партии оказалось приоритетнее безопасности людей.

Во временный кабинет, в котором размещалась правительственная комиссия, постоянно поступала оперативная информация о результатах расследования. Дмитрий Устинов многое трактовал по-своему. Когда генеральный директор радиозавода в чем-то не согласился с ним, тот пригрозил тюрьмой — и Захаренко, и Хомиву.

Машеров, который присутствовал там, хоть и не входил в состав комиссии, очень волновался. Он попытался как-то сгладить ситуацию. В этот момент полковник КГБ доложил о слухах, которые поползли по городу. В тот же день Устинов снова позвонил Брежневу: «Леня, по городу пошли всякие слухи, что это спланированная диверсия, вредительство. Нужно несколько человек посадить в тюрьму, чтобы снять разговоры. Как ты считаешь?»

Через 7 дней после аварии заключили под стражу генерального директора радиозавода Л.Г.Захаренко, главного инженера радиозавода М.Я.Куцера, директора Ленинградского проектного института В.В.Никитина, главного инженера проекта М.Е.Деменкова, главного специалиста института Т.В.Германовича. Их посадили в «американку» — это тюрьма КГБ. Еще с 6 человек взяли подписку о невыезде.

Партийные взыскания и уголовное преследование

30 марта 1972 года состоялось заседание Политбюро ЦК КПСС, на котором в том числе поднимался вопрос трагедии в Минске. Ближе к ночи, в 21:00, в зал вызвали генерального директора радиозавода и директора проектного института. Их этапировали в Москву из Минска сотрудники КГБ.

На Политбюро докладывал Д. Устинов. Изначально он хотел всю вину возложить на заводчан, поскольку, по его мнению, они неверно эксплуатировали оборудование. Но ему возразил генеральный прокурор СССР Роман Руденко. Потом выступил П. Машеров. Свое выступление она начал словами: «буквально в первые часы после происшествия мы получили все необходимые указания и советы от Л.И.Брежнева, который затем поддерживал с нами постоянную связь». После этих слов стало понятно, что первостепенную задачу Машеров видит в том, чтобы перетянуть на свою сторону генерального секретаря ЦК КПСС.

Петр Машеров попытался отклонить обвинение в адрес руководства радиозавода. Однако его позицию в расчет не приняли. Тем не менее, как утверждают некоторые авторы, Машеров настоял, чтобы судебное разбирательство проводилось именно в Минске. Иными словами, под контролем местной компартии. Однако по уголовно-процессуальному законодательству оно и должно было проходить по месту происшествия. Так что в чем тут особая заслуга Машерова — не сразу понятно. Если предположить, что суд состоялся бы в Москве, а не в Минске, наказания могли быть в разы жестче. А посему для всех лиц, находившихся на скамье подсудимых, это, безусловно, была стратегическая победа.

Генеральный директор радиозавода свою вину не признал, упрекнул Устинова, что тот обвинил их в трагедии безосновательно. В итоге за преступно-халатное отношение к своим должностным обязанностям, приведшее к тяжелым последствиям, директоров Минского радиозавода и Ленинградского проектного института, а также начальника цеха футляров сняли с должностей и исключили из партии. Подобным образом поступили и с председателем заводского комитета профсоюзов радиозавода Ю.В.Иродовым. К партийной ответственности был привлечен ряд других партийных и хозяйственных деятелей более мелкого масштаба. Из членов партии исключили также главного инженера радиозавода М.Я.Куцера. Секретарю парткома радиозавода А.С.Устикову объявили строгий выговор за отсутствие надлежащего контроля и требовательности к руководству завода. Председателя Минского обкома профсоюзов рабочих радио- и электронной промышленности А.А.Андреева освободили от занимаемой должности. Кроме того, ему объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку. За недостатки в работе первому секретарю Центрального райкома партии г. Минска Г. Г. Ершову объявили строгий выговор, второму секретарю Минского горкома партии В.А.Лепешкину — выговор. Аналогичные меры были приняты и в отношении целого ряда сотрудников Ленинградского проектного института, многих из них исключили из партии.

Прозвучало предложение исключить из партии первого секретаря Минского горкома партии Василия Шарапова. Однако его отстоял Александр Аксенов, второй секретарь ЦК КПБ. Видимо, Машерову в этот раз было неловко выступать в роли адвоката. В итоге Василий Шарапов отделался выговором по партийной линии.

Однако уже через полтора месяца Шарапова переведут на должность начальника Главного управлении шоссейных дорог при Совете Министров БССР (многие оценивали такой перевод как наказание). А позже он станет Министром строительства и эксплуатации автомобильных дорог БССР. Фактически в этой должности он пробудет 17 лет.

С этим скандальным переводом Василия Шарапова будет очень много версий. В частности, в другой своей книге воспоминаний он указывал, что якобы его причиной явилось то, что Машерову очень не понравилось, что первый секретарь Минского горкома партии (Василий Шарапов) не раздавал выговоры направо и налево.

А возможно, причина перевода была более прозаичной: скорее всего освобождали место для Николая Слюнькова, или Машерову просто не понравилось, что во главе партийной организации белорусской столицы стоит одноногий человек. Явно, что относительно молодой 43-летний Николай Слюньков более импонировал Петру Машерову нежели 56-летний пенсионер-инвалид Василий Шарапов. Безусловно перевод из партийных рядов на хозяйственную работу Василий Шарапов воспринял крайне болезненно. По ходу своих воспоминаний он не раз и не два съязвил в адрес Петра Машерова.

Для тех, кто не в курсе, поясним — исключение из партии в советские времена рассматривалось как самое суровое наказание. Фактически на политической, советской и партийной карьере человека ставился крест. Вне партии нельзя было занять сколько-нибудь значительную должность или иным способом пробиться «в люди». Исключения из этого правила конечно же были, но их мало.

К рассмотрению уголовного дела по факту взрыва на Минском радиозаводе в суде приступили 2 июня 1972 года. Судебная коллегия Верховного Суда СССР, разбирая это дело, исходила из характера и степени вины каждого, принимала во внимание как отягчающие, так и смягчающие обстоятельства. Учитывался возраст подсудимых, наличие несовершеннолетних детей и правительственных наград (а награды были почти у всех, включая Л.Г.Захаренко и Н.И.Хомива). В зависимости от обстоятельств виновных приговорили к тюремному заключению от года до трех лет. При таком масштабе трагедии, согласитесь, это весьма скромные сроки.

Для рабочих и служащих, пострадавших от аварии на радиозаводе, по решению ЦК КПБ и Совета Министров БССР от 14 марта 1972 года было организовано лечение. А после их отправили на отдых в санаторий, расположенный в замке Радзивиллов в Несвиже.

Машеров распорядился, чтобы все расходы по организации похорон отнесли на счет государства, чтобы городская комиссия по оказанию помощи пострадавшим и их семьям действовала без оглядки, не боясь упреков, что «разбазариваются» бюджетные деньги. Родственникам погибших платили по 300 советских рублей, пострадавших — по 200 рублей. При этом официальный курс рубля к доллару составлял 1,2063. Иными словами, за погибшего платили 361 доллар. За счет казны были проведены похороны и поминки. Семьям, потерявшим кормильца, были назначены персональные пенсии. Лицам, нуждающимся в улучшении жилищных условий, предоставили 83 квартиры и 15 комнат. Общая сумма материальной помощи составила 170 тыс. рублей, или в среднем 477 рублей на человека.

Машеров особо просил позаботиться о сиротах — люди не должны оставаться одни в беде. Председателем комиссии назначили заместителя председателя Мингорисполкома В. Л. Павлюкевича. Как-то в 03:00 к нему в кабинет робко вошли мальчик и девочка: «Дяденька, все говорят, что вы тут главный. Ответьте, пожалуйста, где наши папа и мама? Они не вернулись с работы…»

Сердце председателя комиссии бешенно стучало, в горле стоял ком, но ответа на этот простой детский вопрос не нашлось.

«А что же Петр Машеров, какое наказание понес лично он?» — наверняка поинтересуетесь вы. Все просто.

Петру Мироновичу Машерову на уровне Политбюро ЦК КПСС указали на низкий контроль над работой предприятия и поручили рассмотреть на бюро ЦК КПБ факт взрыва в цехе, привлечь к ответственности виновных.

С поставленной задачей Машеров справился мастерски. Постановление ЦК КПБ от 4 апреля 1972 года, посвященное этому вопросу, содержало 28 пунктов. Задачи были поставлены всем — и кому нужно, и кому не очень.

К ответственности в итоге привлекли десятки человек, в основном мелкого и среднего звена, в том числе ни в чем не повинных. Главные виновники тоже не сильно пострадали. Как указывает Василий Шарапов, Машеров сделал все для того, чтобы тюрьма не отразилась ни на их дальнейшей судьбе, ни на их семьях.

А через полгода осужденные заводчане попали под амнистию в связи с 50-летием образования СССР и их выпустили на свободу. Машеров, узнав об этом, пригласил их к себе, помог с трудоустройством и не только. Например, с Николая Хомива вскоре сняли судимость, восстановили в партии. Словом, реабилитировали по жизни. Впоследствии бывший начальник цеха футляров возглавил крупное предприятие — фабрику цветной печати и работал там до выхода на пенсию.

И снова хочу вернуться к вопросу: а что же Петр Машеров?

Машеров не был бы Машеровым, если бы не попытался прилюдно ответить Дмитрию Устинову. Он не мог это сделать лично, но предпринял попытку публично ответить на оплеуху Дмитрия Федоровича. В Минск был тайно приглашен один из виднейших журналистов СССР Александр Борин, ему предоставили все материалы по взрыву на «Горизонте», по ситуации консультировал лично Петр Машеров. В итоге крупнейший еженедельник СССР «Литературная газета» подготовил к публикации завизированый Машеровым материал о взрыве на Минском радиозаводе. В статье более-менее объективно раскрывалась информация о взрыве. Однако Главлит его не пропустил. Против публикации выступил не кто иной, как Дмитрий Устинов. Он считал, что подобные статьи подрывают авторитет оборонной промышленности. На реплику главного редактора «Литературки» Александра Чаковского о том, что Машеров считает иначе, Устинов сквозь зубы процедил: «Вот пусть и печатает эту статью у себя в Белоруссии!». Эти сведения, опубликованные в книге воспоминаний Василия Шарапова подтверждаются публикациями непосредственных участников событий: журналиста А. Борина и заместителя главного редактора «Литературной газеты» В. Сырокомского. Только по прошествии десятилетия, во времена перестройки, «Литературная газета» все же опубликовала статью А. Борина, подробно изложив ее предысторию.

https://ilex.by/news/sovershenno-sekretno-ili-sudebnyj-protsess-o-vzryve-na-gorizonte/

Глава 10. Увольнение за прогул отменить, или Добро пожаловать в СССР!

Соглашение о денонсации СССР было подписано более 30 лет назад — 8 декабря 1991 года. С тех пор выросло целое поколение людей, которые не знали всех «прелестей» жизни в СССР, и на подходе второе. Тем не менее многие с грустью ностальгируют по «славному» прошлому СССР, вспоминая отчего-то относительно сытые 70-е и первую половину 80-х годов прошлого века. Однако при этом совершенно забывают, какой ценой и с какими жертвами была построена эта относительная сытость.

Мы решили напомнить некоторые законы СССР в сфере трудового права, которые принимались в первой половине 40-х и действовали до середины 70-х годов ХХ века. Поскольку все познается в сравнении, на наш взгляд, лаконичные нормы советского законодательства, которое касалось всего населения огромнейшей страны, как нельзя лучше характеризуют условия труда и положение трудящихся в этой стране.

Трудовое законодательство перед советско-германской войной

26 июня 1940 года Президиум Верховного Совета СССР принял Указ, который вступал в силу на следующий день — 27 июня 1940 года. Он назывался «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений» (далее — Указ). Отметим, что до начала советско-германской войны оставался еще целый год.

Согласно п. 1 Указа продолжительность рабочего дня рабочих и служащих во всех государственных, кооперативных и общественных предприятиях и учреждениях увеличивалась (!).

На предприятиях с 7-часовым рабочим днем — с 7 до 8 часов;

На работах с 6-часовым рабочим днем (за исключением профессий с вредными условиями труда, по спискам, утверждаемым СНК СССР) с 6 до 7 часов;

Для служащих учреждений — с 6 до 8 часов;