Бесплатный фрагмент - Неизбежность друг друга

…Свежий ветер избранных пьянил,

С ног сбивал, из мертвых воскрешал,

Потому что, если не любил,

Значит, и не жил, и не дышал!

Но многих захлебнувшихся любовью,

Не докричишься, сколько не зови…

Им счет ведут молва и пустословье,

Но этот счет замешан на крови.

А мы поставим свечи в изголовье

Погибших от невиданной любви…

Их голосам дано сливаться в такт,

И душам их дано бродить в цветах,

И вечностью дышать в одно дыханье,

И встретиться со вздохом на устах

На хрупких переправах и мостах,

На узких перекрестках мирозданья…

Я поля влюбленным постелю,

Пусть поют во сне и наяву!

Я дышу — и значит, я люблю,

Я люблю — и, значит, я живу!

В. Высоцкий. Баллада о любви

Пролог

— Полина Враницкая! Да кто она вообще такая?! Девчонка, которая неожиданно разбогатела и научилась складывать слова в предложения! Кем она себя считает? Сколько я могу ждать этого чертова романа? Какая-то иностранная соплячка, от которой, видите ли, тащится вся женская половина населения Чехии! — так кричал в своем кабинете пан Радович, заместитель гендиректора по работе с авторами одного из самых знаменитых и модных издательств Чехии.

— Возьми кофе, — осторожно и вкрадчиво отозвался Гарик, ассистент Радовича. — Я звонил ей позавчера, а сегодня отправил имейл. Она ответила, что закончит через неделю…

Радович принял из рук Гарика пластиковый стаканчик с кофе и даже успел отхлебнуть добрую половину этого бодрящего напитка, но чуть не поперхнулся.

— Нет! Это невозможно! Ты надо мной издеваешься, да? Нет, нет, нет. Вы все хотите, чтобы я получил инфаркт и уехал лечиться далеко и надолго, — Радович шумно откинулся на спинку кресла. — Вы только послушайте этого молодца! Через неделю! Какую неделю?! У нас контракт, договор — уже все сроки горят! Звони ей сейчас.

Гарик послушно взял в руки смартфон, однако номер набирать не стал.

— Что сказать?

— Скажи… Нет, дай, я сам скажу!.. Что эта девчонка о себе возомнила?

На самом деле Полина Враницкая, урожденная Каменева, была популярной писательницей и молодой женой, а точнее вдовой известного в медиакругах Чехии владельца сети модных журналов Алберта Враницкого, трагически погибшего три года назад.

Она недавно вернулась в Чехию после длительного отсутствия и готовила для издательства пана Радовича новый роман.

В то утро, когда Радович ожидал инфаркта в своем кабинете, Полина сидела на полу посреди просторной и светлой комнаты в уютном загородном коттедже в Подебрадах и задумчиво глядела в экран ноутбука. Она никак не могла закончить последнюю главу обещанного издательству романа, но, надо признаться, не прикладывала к этому особых усилий.

Близилось 21 августа, и девушка, не в силах с собой ничего поделать, постоянно возвращалась мыслями в день, навсегда изменивший ее жизнь.

---

---

Часть I

Вся наша жизнь как ипподром:

Нерв ставок, женский смех,

Бриллиантов блеск и темный ром —

Все шансы на успех.

Но вдруг провал меня забрал

Со светлой полосы.

И я теперь открою дверь

На глубину любви.

Паула Стоун, вольный перевод песни

Леонарда Коэна A Thousand Kisses Deep

---

Глава I

Гулкий звук всплеска воды нарушил прохладную тишину помещения. Брызги полетели на гладкие, светлые стены и заискрились бликами солнечного света, падающего сквозь высокие пролеты арок в галерее, отделяющей бассейн от внутреннего дворика дома.

Человек, прыгнувший в воду, плыл профессионально, энергично и слаженно, вдыхал воздух на поверхности и выдыхал его в воду, в такт движениям своего спортивного тела.

Был август. Жара уже спала, и приятное тепло разливалось по пригородам Праги, позволяя и горожанам, и сельским жителями спокойно наслаждаться последними деньками уходящего лета. Полуденное солнце заглянуло в просторный загородный дом на окраине Старых Подебрад — небольшого уютного городка, километрах в пятидесяти от столицы.

Особняк удачно расположился на границе бескрайних зеленых полей, разбросанных тут и там фермерских хозяйств и древних пойменных лесов — в Полабской низменности. Сюда не долетали шум дороги и голоса людей, с утра до вечера толпящихся в центре городка, и почти ничто не нарушало уединения обитателей дома — отца и сына Враницких.

Враницкие жили в доме вдвоем, если не считать садовника и пожилую семейную пару Гашеков, исполнявших обязанности дворецкого и экономки.

Человек, плывший по дорожке бассейна, 29-летний Алберт, сын старого пана Враницкого, в тот день был задумчив больше обыкновенного. И даже сейчас, во время плавания, он был погружен в пространные размышления о жизни.

К 30 годам Алберт был состоявшимся, успешным человеком. Он давно привык получать в жизни все, что захочет, и не отказываться от того, что ему предлагает судьба. Привык к прислуге, к чашке горячего кофе, что каждое утро ждала его на столе в гостиной. Привык к гладко выбритому зеленому газону на лужайке перед домом.

В юности Алберт питал отвращение к благополучию и сытой спокойной жизни своей семьи. Быть может, это был только обыкновенный подростковый бунт против родителей. Но сейчас он примирился с собой, пройдя долгую дорогу отрицания себя и своего происхождения.

А происхождение было у него весьма занятное.

Враницкие вели свой род от средневековых моравских аристократов — родичей самих панов из Подебрад — одних из владельцев Подебрадского замка, башня которого и сейчас была видна из дома Враницких.

Алберт рано повзрослел. С рождения мальчик рос за городом, среди полей и лесов, рядом со старым конным хозяйством. Его мать — Элишка, красивая и спокойная женщина, наполовину чешка, наполовину русская — была инструктором верховой езды, обожала лошадей и сумела привить сыну к ним такую же сильную любовь.

Страстью Алберта на многие годы стал профессиональный конкур и выездка, в которых он хотел стать лучшим, как минимум в стране. А как максимум — в мире. Уже в детстве проявились его несгибаемая воля и лидерские качества. К 12 годам Враницкий-младший выиграл все возможные кубки и награды в краевых конных соревнованиях, попал в сборную страны и начал готовиться к взрослым чемпионатам. Но когда Алберту исполнилось четырнадцать, произошло событие, которое полностью перевернуло привычное течение жизни в старом доме на окраине Подебрад.

На одной из конных прогулок в лес, куда Элишка с сыном каждое утро ездили вдвоем кататься, лошадь женщины попала ногой в расщелину между камнями и, споткнувшись, сбросила Элишку на камни. Сильно ударившись головой, Элишка два дня пролежала в коме и скончалась от гематомы мозга, развившейся вследствие удара.

Тогда с отцом Алберта случился его первый инфаркт, и он провел в больнице около двух недель. Мальчик остался один, без родителей, в большом и пустом доме, под опекой только верных Гашеков, которые, как могли, пытались окружить его на это время заботой и лаской.

С тех пор Алберт буквально возненавидел и лошадей, и себя, и отцовское состояние, которое не помогло спасти жизнь его матери и тем самым отдалило его от отца. Он бросил конный спорт и поклялся себе больше никогда не подходить к лошадям, чувствуя себя косвенно виновным в гибели матери.

Он перестал брать у отца деньги на карманные расходы, отказался от личного водителя, вынудил отца перевести его из частной школы в Праге в обычную, в Подебрадах, и стал ходить туда пешком.

Какое-то время ему даже удавалось скрывать от одноклассников свое истинное социальное положение и благосостояние. Потом, конечно, все узналось, и приятели начали садиться Алберту на шею. Он разогнал всех, кроме двоих.

Первый — Франтишек Пастренк, легкомысленный и веселый парень, сын местного участкового, мечтавший стать великим сыщиком. И второй — Томаш Янак, сирота, живущий с дедом на старой ферме на другом конце Подебрад, хулиган и авантюрист, грезивший походами и заснеженными горными вершинами.

Эти двое были единственными, кому оказалось наплевать на богатство и титулы Алберта. Они любили его как раз за то, что он вел себя с ними так, будто никакого богатства и не существовало.

Когда Алберту исполнилось 17 лет, он оставил отца в Подебрадах, уехал в Прагу и поступил в университет. Он стремился доказать отцу, а в первую очередь себе, что может добиться успеха в этой жизни и без выигрышных «стартовых условий». Чтобы оплачивать свое обучение, он устроился на работу, не спал сутками, изматывая себя до истощения, и все-таки ни разу за годы учебы не обратился за помощью к отцу.

«Как это странно», — думал Алберт, ритмично вдыхая в легкие воздух и выдыхая его в прохладную голубую воду бассейна. «Все это время я делал только то, что хотел сам, а отец так и не понял, что мне не нужны его деньги… И все же я возьму их, потому что это самое небольшое, что я могу для него сделать, чтобы примириться с ним».

— Ал, — чей-то голос прервал ход мыслей Алберта, он остановился и, подняв на лоб плавательные очки, повернул голову в сторону окликнувшего его человека.

— А, Франк! Ну как, готовишься к сегодняшней попойке? — с деланной веселостью откликнулся молодой человек, подплыл к бортику и, вскарабкавшись на него, вылез из воды.

— Что-то ты не слишком весел, Ал. Я уже начинаю побаиваться, что все дело в этих злополучных акциях твоего отца. Скажи мне, что это не так, а то я тебя разуважаю.

— Вот она дружба. Стоит только стать чуть богаче, и тебя сразу начинают считать зажравшимся снобом, — все также наигранно усмехнулся Алберт. Он быстро протер полотенцем тело и теперь принялся за голову.

— Не стать тебе чуточку богаче, Ал, — отозвался Франтишек, — ты что забыл, сегодня 21 августа, и до твоего тридцатилетия остается всего несколько часов, а я что-то не вижу на твоем безымянном пальце кольца, а рядом с тобой симпатичную девушку в белом платье.

— Будет тебе и кольцо, и симпатичное платье, — таинственно улыбнувшись, ответил Алберт и прибавил, — пойдем.

Заинтригованный Франтишек последовал за невозмутимо напевающим себе что-то под нос Албертом в его кабинет.

— Читай, — сказал Враницкий, протягивая Франтишеку папку с какими-то документами.

— Что это? — друг Алберта глянул в папку и поднял к собеседнику удивленный взгляд. — Брачный договор? Ал, что ты затеял?

— Я сегодня женюсь.

Франтишек ошеломленно опустился в кресло, рядом с которым стоял. Алберт расхохотался.

— Ну, не совсем сегодня, конечно. Вечером я только подпишу этот брачный договор со своей будущей женой, а свадьбу сыграем недельки через две. Впрочем, можно и раньше.

Франтишек какое-то время молчал, а потом наконец поднялся с кресла:

— Ладно, я пойду. У меня в участке еще куча дел до вечера. Смотри, Ал, как бы мне не пришлось устраивать тут проверку на некоторые запрещенные вещества, с которыми ты, судя по тому бреду, что я сейчас услышал, явно переборщил.

— Проверяй-проверяй, — Алберт похлопал друга по плечу, провожая его до дверей.

У самого входа Франтишек остановился.

— Ал, зачем тебе это?

Алберт стал серьезен и даже несколько мрачен.

— Мне скучно, Франк… Мне скучно. Надо же хоть как-то взбодриться перед вступлением в мой новый возраст.

— Ты так говоришь, будто тебе вот-вот стукнет полтинник. И все-таки, фиктивный брак это чересчур, Ал. Даже для тебя.

Как показалось Франтишеку, Алберта слегка задело это замечание. Он улыбнулся и с неопределенной интонацией ответил:

— Кто тебе сказал, что он фиктивный?

Франк покачал головой и вышел, чувствуя, как на сердце его отчетливо заскребли кошки.

Глава II

У Полины со вчерашнего вечера кошки тоже скребли — и на душе, и на сердце, и, вообще, как ей казалось, по всему ее существу. Все дело было в том странном молодом человеке, что познакомился с ней вчера в баре здания напротив дома, где она снимала комнату.

Полина, аспирантка первого года филологического факультета одного из старейших московских вузов, приехала в Чехию на стажировку и жила в Праге второй месяц. Изучая чешский язык и средневековые источники местных легенд, по которым она собиралась защищать кандидатскую, Полина днями пропадала в библиотеках и архивах. А по вечерам до поздней ночи с головой погружалась в творимые ее беспокойным и нервным воображением миры — писала собственный роман.

Постепенно роман все больше овладевал ею. Она писала взахлеб, отчаянно, без надежды на то, что когда-нибудь издаст его. Она творила свой мир и уже просто не могла остановиться.

Тот вечер она тоже собиралась посвятить своему роману, но часов в восемь на всем этаже внезапно вырубился свет, и Полине не оставалось ничего другого, как пойти прогуляться, пока его не починят.

Солнце спускалось с небосклона, предвечерний город дышал ожиданием ночи. Ехать куда-то далеко Полине совсем не хотелось, тем более что напротив ее дома располагался уютный небольшой бар, в котором утром подавали неплохой кофе, а вечером — хорошее пражское пиво.

Пиво Полина не особенно жаловала, но решила скоротать в баре час-другой за бокалом вина. Она впервые выбралась туда вечером и надеялась как-то развеяться.

«Все к лучшему, — говорила она себе, — наверное, я слишком заработалась. Нужно и отдыхать когда-нибудь».

С этой мыслью она зашла в бар и устроилась за стойкой. Но вскоре пожалела об этом. Все свое пребывание в баре она чувствовала на себе чей-то взгляд, но намеренно не смотрела в сторону наблюдателя. Выпив бокал вина и выкурив пару тонких сигарет, что бывало с ней крайне редко, Полина собиралась расплатиться с барменом и уйти, как вдруг рядом с ней за барную стойку кто-то уселся.

— За мой счет, — небрежно бросил он и, перехватив ее счет за вино, расплатился.

«Мажор чертов», — разозлилась Полина, внутренне сжавшись от чувства, что в ее привычный мирок влез непрошеный гость. Она ненавидела подобные знакомства, считая их откровенным моветоном.

Парень, не стесняясь, разглядывал ее с головы до ног, словно оценивая. Это длилось около минуты, в течение которой Полина успела вырастить в себе стойкое отвращение к непрошенному кавалеру. Сделав над собой усилие, она в свою очередь бросила на него взгляд, которого ей хватило, чтобы довершить уже сложившийся в голове образ. Дорогие часы, начищенные до блеска ботинки, небрежно расстегнутый ворот рубашки, ухоженные руки. «И что только в таком простеньком баре забыл этот богатенький красавчик, небожитель, спустившийся на грешную землю?» — про себя усмехнулась она.

— Вам, наверное, говорили, что вы очень красивая? — наконец заговорил «мажор».

— А вам, наверное, говорили, что ваши комплименты ужасно банальные? — даже не улыбнувшись, парировала Полина, спускаясь с барного стула. Она рассчитывала, что ее реплика завершит этот раздражающий ее разговор, но она ошиблась.

— Хотите войны? — заглядывая ей в глаза, серьезно сказал молодой человек и слегка коснулся ее руки. Полина, готовая уже покинуть бар, почему-то остановилась, и, поддаваясь странному внутреннему порыву, опустилась обратно на стул.

— Разве что холодной.

— Такой же холодной, как вы?

— Ну что вы, ей за мной не угнаться… Хотя, впрочем, в значениях температур мы с ней соревнуемся.

Парень улыбнулся.

— Позволите ручку?

— Вам шариковую или, может быть, предпочитаете перьевые?

— Вашу ручку.

— А не боитесь замерзнуть?

— Нисколько.

— О-о-о, да вы храбрец! Знаете, меня ужасно раздражают трусливые мужчины, а так как в последнее время почти все мужчины стали в той или иной мере трусливы, то, пожалуй, я позволю вам поцеловать мне руку. Мне импонирует ваша смелость.

Собеседник Полины коснулся губами ее маленький кисти и, продолжая глядеть ей в глаза, задал очередной вопрос:

— Вы что же, феминистка?

— Боже упаси.

— Это радует.

— Меня тоже.

— Так, может быть, назовете свое имя?

— Зачем оно вам? Не лучше ли расстаться вот так, не назвав имен? Sine nombres, как говорится… Мы расстанемся этим вечером, засыпая, может быть, еще вспомним глаза друг друга. Самую малость будем сожалеть о том, что не узнали имен. А потом забудем об этом. И все будет так, как должно быть.

— Но я не хочу забывать.

— Почему?

— Потому что вы мне нравитесь.

Полина внимательнее посмотрела на непрошенного визави. Темные волосы, не короткие и не длинные, красиво обрамляли его бледное холеное лицо. Несколько прядей падало на лоб, а на самом дне серых проницательных глаз лежала какая-то едва уловимая, затаенная давняя печаль.

Она задумалась на мгновение, потом заговорила:

— И что с того? Знаете, мне нравятся десятки людей. Мне нравится бармен, который только что наливал мне в бокал вино, мне нравится этот пожилой мужчина в коричневом твидовом пиджаке, мне нравится вон та пара за столиком в углу… Посмотрите на них, разве они не прекрасны? Да и вы мне тоже нравитесь.

— Так почему бы, если мы нравимся друг другу, нам просто не назвать свои имена? Я — Алберт.

Девушка неожиданно решила проиграть этот раунд.

— Полина. У вас красивые глаза, Алберт. Цвета молодой и бледной луны.

— Ну вот, теперь вы делаете мне комплимент.

— Я не делаю мужчинам комплиментов. Это не комплимент, это факт.

Алберт улыбнулся:

— Знаете что, Полина, я тоже хочу поставить вас перед фактом. Я приглашаю вас завтра на ужин. По случаю одного праздника.

Весь этот сумбурный диалог пронесся в голове у Полины, которая не могла взять в толк, как она могла согласиться на это странное предложение — ехать на какой-то званый ужин к незнакомому ей человеку.

И тем не менее, ее руки словно машинально распаковывали чемодан с вещами, где лежало ни разу не надетое за эти месяцы коктейльное платье. Это платье в последний момент в чемодан запихала ее подруга Алка со словами: «А в этом будешь соблазнять местный бомонд. Может, хоть там мужика себе найдешь, а то совсем одичала со своими чешскими балладами и белыми рыцарями».

«Ну вот и пришлось кстати», — думала Полина, внутренне ругая Алку за это платье, ведь если бы не оно, был бы повод никуда не ходить.

В семь вечера в номере зазвонил телефон и консьерж сообщил девушке, что в холле ее дожидается пан Алберт.

Полина глянула на себя в зеркало, жутко себе не понравилась и вышла из номера.

Глава III

Через четверть часа Алберт остановил автомобиль возле одного из лучших ресторанов города. По крайней мере, именно такие рассказы Полина слышала об этом заведении от своих пражских знакомых. Полина ужасно не любила пафос и роскошь и внутренне напряглась. Но было что-то еще, что тревожило девушку, но она не могла понять что.

Алберт галантно открыл Полине дверцу авто и подал руку.

«Черт! Все хуже и хуже», — подумала про себя Полина, совершенно не привыкшая к такому обращению.

Молодые люди вошли в ресторан, и Полина увидела, что весь зал снят под мероприятие Алберта. Гостей было уже достаточно много.

В зале царила атмосфера предпраздничного ожидания. Фуршетные столы ломились от угощений, скрываемых белоснежными салфетками. Официанты в передниках разливали по бокалам шампанское. Женщины в роскошных вечерних платьях с пайетками весело хохотали, собравшись в кружки. Похожие на политиков или бизнесменов господа в костюмах при галстуках и без оживленно переговаривались между собой. Тихо играла какая-то до боли знакомая Полине музыка. Кажется, Штраус.

Полине на долю секунды почудилось, что она попала в какое-то небывало красивое голливудское кино. «„Великий Гэтсби“, не больше не меньше», — пронеслось у нее в голове, прежде чем зал огласили восторженные крики гостей.

«Именинник приехал! Алберт! С днем рождения!» — кричали гости и тем не менее смотрели больше вовсе не на Алберта, а на Полину.

— У тебя день рождения? Почему не сказал раньше? — шепнула Полина, тревожно улыбаясь в ответ приветствующим ее и Алберта гостям.

— Чтобы у тебя не было повода отказаться из-за отсутствия подарка, — подмигнул Алберт, попутно отвечая на приветствия и шутки, летящие со всех сторон.

— А почему все на меня так оценивающе смотрят, Алберт? — напряженно спросила Полина, чувствуя, как все буквально изучают ее с ног до головы.

— Ты великолепна! Почему бы им не смотреть на тебя?

— Нет, тут что-то не так, Алберт, — озираясь по сторонам, тихо возразила Полина.

— Просто я хочу сделать тебе и всем этим людям маленький сюрприз, — таинственным шепотом ответил молодой человек, ища кого-то глазами.

— Я была права. Что за сюрприз?

— Всему свое время. А вот и мой отец. Папа, это Полина. Полина, это мой отец — пан Петер Враницкий.

— Добрый вечер! Простите, я не слишком хорошо говорю по-чешски, — заставив себя улыбнуться, проговорила Полина, протягивая руку пану Враницкому.

— Пани русская? Я узнал этот акцент, — оживленно спросил Петер, окидывая Полину доброжелательным взглядом.

— Да, но…

— Это прекрасно! — неизвестно чему обрадовался пан Петер и, взяв Полину под руку, увел ее чуть в сторону от Алберта.

— Мне очень нравится ваше лицо, Полиночка, особенно глаза. Ведь мать Алберта, моя Элишка, была наполовину русской, он вам, конечно, говорил это? — восторженно ворковал Петер, не давая Полине вставить ни слова. — Знаете, это так в стиле Алберта — преподнести все вот так эффектно, в последний момент. Я бы, конечно, пошел ему… вам с ним навстречу и изменил бы условия, даже если бы он представил вас, скажем, завтра, или даже через месяц, — тут он осекся, словно что-то высчитывая. — Нет, через месяц много… Я хотел бы все-таки хоть чуть-чуть насмотреться на вас вместе.

Полина чувствовала, как внутри у нее холодеет. «О чем он говорит? Он сумасшедший, что ли?.. Хорош сюрприз — отвезти незнакомую девушку к душевнобольному отцу».

Пан Петер тем временем продолжал.

— Понимаете, Алберт ничего не знает, но вам я скажу. Вы мне очень нравитесь, хоть я и знаю вас всего пару минут. Хотя… говорят, что мы приходим сюда, на Землю, в эти тела оттуда, — он поднял глаза наверх, — а там мы — бессмертные души, и мы все знаем друг друга, понимаете, о чем я говорю?

Полина глядела на него с тревогой и жалостью. Сердце ее сжималось от странного щемящего чувства какой-то нежности к этому пожилому, незнакомому ей человеку, в эту секунду открывающему ей свою больную, страдающую душу.

— Да, конечно, — тихо отозвалась она, отводя глаза.

— Конечно, — повторил Петер. — Так вот, может быть, я просто узнал вас. Если мы все — родственные души, конечно. Вы должны были встретиться с Албертом… Вы верите в Бога? — вдруг тревожно и как будто с надеждой спросил пан Петер.

— Разумеется… Раз я верю в душу.

— Да-да. Так вот Алберт не знает, что мне осталось от трех месяцев до полугода.

— Что?

— Да, девочка моя, это жизнь. Ничего не попишешь. Врачи говорят… — он оглянулся на Алберта, непринужденно беседующего с двумя или тремя гостями возле бара. — Он же не знает, что этот дурацкий договор, это условие… Я просто хотел увидеть его счастье. Это глупо, я понимаю, он не обязан был влюбиться до тридцати лет…

— Пан Петер, — попыталась остановить его Полина, — но мы с Албертом…

— Минуточку внимания, дамы и господа, — прервал ее голос Враницкого-младшего. — Вы, конечно, знаете, что мы собрались здесь не просто так — выпить, показать друг другу новые наряды и поделиться светскими сплетнями.

— Алберт, не тяни! — крикнул кто-то из гостей.

— Да, Ал, мы все умираем от любопытства. Кто она? — раздался из толпы голос Франтишека.

— Эй, а как же мой день рождения? — с деланной обидой воскликнул Алберт. — Как же поздравления, подарки, всеобщая любовь?

— Поздравляем! Поздравляем! — охотно отозвались гости.

Полина чувствовала себя просто ужасно. Ей казался отвратительным весь этот плохо сыгранный фарс.

«Зачем все это? Ведь, казалось, он неглупый человек… Неповерхностный… Или это снова, снова мне придумалось?.. Ах, черт», — думала Полина, глядя на красивое, бледное лицо Алберта, стоящего в луче прожектора, словно актер на сцене.

— Итак, я хочу представить вам девушку, которая изменит всю мою жизнь. Я в этом не сомневаюсь.

— Довольно-таки странное представление своей будущей жены, — пробормотал себе под нос Франтишек и покосился на побледневшую Полину. «Красивая. Но, черт возьми, Ал, она же совершенно не в твоем вкусе».

В эту минуту Алберт приблизился к Полине и, взяв за руку, буквально потащил на подиум, где только что стоял сам. Полина поняла, что сейчас разыграется ключевая сцена этого чудовищного представления, в которой главную роль будет играть она.

Алберт обернулся к ней и, увидев ее перекошенное от негодования и ужаса лицо, наклонился к ней и шепнул:

— Ну что ты. Это твой вечер, писатель! Стань героиней своего романа. Жизнь не дает такого шанса дважды.

И тут произошло нечто совсем уже из ряда вон выходящее. Алберт опустился перед Полиной на одно колено и, достав из кармана пиджака бархатную коробочку, открыл ее со словами:

— Полина, выходи за меня.

Зал взревел, бурно выражая свой восторг и всячески одобряя действия Алберта. Полина в ответ потянула Алберта за руку, заставляя его подняться. Она была зла.

— Ты согласна? — продолжал играть Алберт, и не думая подниматься.

— Ты пожалеешь об этом, — процедила сквозь зубы Полина, а вслух сказала с вызовом. — Вы все удивитесь, но сначала я думала отказаться (при этих словах зал притих, ожидая, что же она скажет дальше), но теперь я говорю — да. Причина этому — человек, который находится в этом зале. Этот человек знает, что такое любовь. Поэтому я согласна.

Все зааплодировали, а Алберт элегантно поднялся с колена и, надев кольцо Полине на палец, тихо спросил:

— Кто же этот таинственный человек?

— Твой отец, — холодно глядя ему в глаза, ответила Полина.

Алберт растерялся, не ожидая такого ответа. Воспользовавшись этой паузой Полина быстро спустилась со сцены и, не обращая внимания на вовсю разглядывающих ее гостей, проследовала к бару.

— Черный русский, будьте добры, — бросила она бармену.

— А мне белый русский, — услышала она чей-то голос рядом. — Меня зовут Франтишек, я друг детства Алберта.

— Полина.

— Очень приятно, Полина.

— Да, и мне тоже. Значит, он действительно это сделал. Знаю его больше пятнадцати лет, а он не перестает меня удивлять. Алберт всегда был склонен к подобным импровизациям, но…

— Он не первый раз приводит девушек, которых знает один день, и представляет как своих невест? — бесцеремонно и зло перебила его Полина.

— Ого, — присвистнул Франк, — я не думал, что все запущено настолько. Я ставил недели на две.

— Он что, псих?

— Простите?

— Я говорю — он дурачок, что ли? Ну, знаете, глупенький такой человек, небольшого ума?

— Отнюдь.

— Но то, что он сделал, это глупо, вы понимаете? Что это за детские шутки? Он состоятельный, уважаемый, как я понимаю, светский человек, — Полина раздражалась все сильнее. — Или его это просто забавляет — играть с людьми? И часто он так забавляется? Бедный его отец…

— Да нет, вы не так меня поняли. Он никогда никого не приводил и не представлял как невесту и, насколько мне известно, вообще не делал никому предложения.

— Так он гей? Я поняла — это для отвода глаз, — с издевкой закивала головой Полина.

— Да что вы, в самом деле! То гей, то дурак. Ни то, ни другое!

— Тогда что? А впрочем, мне плевать. Я свою роль, хоть и против воли, сыграла. С меня довольно.

Полина залпом выпила шот и направилась к выходу.

— Мне кажется, это еще не все, — с мрачной иронией пробормотал Франтишек, уставившись на подошедшего к стойке Алберта.

— Паула, позволь тебя на минуту, — он подмигнул Франку и, легонько задержав Полину под локоть, увлек за собой.

— Какая я вам Паула, господин Враницкий? — раздраженно огрызнулась Полина.

— Мне нравится называть тебя так.

— А мне нет. И вообще, не хотите ли вы вызвать мне такси до моего дома?

— Ты уходишь?

— Сюрприз удался, не спорю. Но теперь мне пора.

— Задержись еще на десять минут, всего десять коротких минут, — он улыбнулся странной завораживающей улыбкой, от которой сердце Полины похолодело и упало куда-то на дно души. Она понимала, что сейчас надо просто уйти. Или ее жизнь навсегда изменится, и никогда больше не будет прежней Полины. Вот и новое имя он для нее уже нашел.

Словно загипнотизированная, она шла за Албертом, который вел ее куда-то, держа за руку. Поднявшись на второй этаж, Алберт провел Полину в небольшую комнату, где их уже ждал пан Петер, и, достав из-за пазухи какие-то бумаги, протянул отцу.

— Я все подготовил, вот контракт. Проверь, все ли точно.

— Я верю тебе, сын. И знаю, что тебе не нужны эти деньги. И если хочешь, я сейчас на твоих глаза порву свой контракт. Я освобождаю тебя от него.

Алберт был несколько озадачен.

— Но почему? — невольно вырвалось у него.

Полина непонимающе посмотрела на Алберта, отец же внимательно заглянул ему в глаза и сказал:

— Потому что я слишком хорошо тебя знаю, Берто. Я передаю тебе свой пакет акций безо всяких условий.

Алберт молчал. Он испытывал чувство острой неудовлетворенности ситуацией, даже разочарование. Чувство, будто его обманули.

— Что-то не так, Алберт? — с тревогой спросил пан Петер и перевел взгляд на Полину. — Ах, я понимаю, тебе хотелось сделать подарок Полиночке, а я взял и испортил всю красоту момента.

Он улыбнулся и с надломленной нежностью в голосе продолжил:

— Тогда, конечно, вы можете подписать контракт прямо сейчас.

Алберт опомнился.

— Ты прав отец. Полина — начинающая писательница, и я планировал подарить ей ту часть издательства, которую ты передаешь мне.

— Ах вот оно что. Я сразу увидел в ее душе что-то особенное. Тогда подписывайте, а я вас благословляю. Знаете, я никогда не был счастлив, как сейчас. И Элишка смотрит на нас троих и радуется, что два любящих сердца вот-вот соединятся.

Полина только сейчас поняла всю серьезность ситуации и ужаснулась.

— Это брачный контракт? — едва выговорила она.

— Да, милая. И я хочу спросить у тебя только одну вещь. Девочка моя, ты любишь моего сына? Будешь ли ты с ним в горе и радости, в богатстве и бедности, будешь ли ты с ним, даже если я сейчас порву этот договор?

У Полины сердце сжалось от его слов, а к горлу подступил ком. Было бы бесчеловечно взять и разрушить его чудовищную иллюзию.

— Да… Да! — прошептала она с чувством. — И, если хотите… Мне ничего не нужно, я сейчас сама порву этот дурацкий контракт.

— Спасибо тебе, милая. Теперь я вижу, что ты настоящая, хотя и так не сомневался в тебе.

Он перевел взгляд на Алберта, который, казалось, вел с самим собой какую-то внутреннюю борьбу. Наконец, он заговорил.

— Отец, я должен тебе кое-что сказать. Дело в том, что я и Паула… Полина. Мы на самом деле…

Но Полина, видя, как изменилось лицо пана Петера, перебила его:

— Мы на самом деле хотели бы пожениться без пышной церемонии, скромно. Мы так решили.

— Ах, и это все, что ты с таким трагическим лицом мне хотел объявить? — пан Петер добродушно рассмеялся. — Это полностью ваше личное дело. Поступайте, как считаете нужным.

Алберт впился взглядом в Полину. Он не мог понять, почему она это сделала.

Он подошел к ней, взял ее маленькие ладони в свои руки и, почувствовав, как она дрожит, прижался губами к ее холодным, тонким пальцам.

— Спасибо, — прошептал он и, не в силах совладать с внутренним порывом своего сердца, быстро перехватив одной рукой ее лицо, коснулся губами ее губ.

Петер смотрел на них со слезами на глазах.

— Я сделала это не для тебя. А для него, — чуть слышно прошептала Полина и легонько отстранилась от новоиспеченного жениха.

Затем она быстро подошла к столу и, почти не глядя на договор и не читая его, чиркнула подпись. Рядом свою подпись поставил Алберт.

И оба в молчании застыли около стола, стараясь осознать, что произошло. А главное — зачем?

                                     * * *

Они спешат куда-то, они начинают жить заново, бросая старое на полпути в надежде изменить хоть что-то. Или наоборот — понять, что все так, как должно быть.

Они думают, что способны задавать миру свои правила игры.

Другие наивно верят, что, перешагнув через собственное «я» со всеми его привычками, вечным недосыпанием и бесконечными размышлениями о смысле жизни, прыгнув выше головы, станут сильнее от этого ложного обновления.

Но все вокруг, все, с чем они сражаются, — только пыль, подобная той мягкой бурой пыли, что лежит на полках с давно забытыми книгами. Эта пыль состоит из мельчайших частиц: из перемешавшихся кусочков памяти, неосуществившихся желаний, несбывшихся и сбывшихся страхов и надежд.

Все вокруг, все, к чему они стремятся, — только ветер, неуловимый и вечно непрекращающийся ветер, постоянно меняющий направление и силу. Ветер подхватывает крупицы той пыли и играет с мыслями людей, как сами люди играют друг с другом…

Они все спешат куда-то, они почему-то боятся не успеть, не понимая, что сосуд времени наполняется ими самими ровно настолько, насколько они сами этого хотят.

И только иногда кто-то из них вдруг понимает, как поймешь и ты, что в твоей жизни ничего настоящего нет, все ложно, и тебе никогда не вырваться из твоей иллюзии в настоящий, живой мир.

И никто не знает тебя, и ты не знаешь никого, а только себя, и все твои друзья, и все, кого ты любишь, на самом деле там, на другой стороне, и они не слышат тебя, а ты и не хочешь, чтобы услышали.

И тогда твоя иллюзия оживает, превращается в огромную ветряную мельницу. И ты начинаешь с неистовой силой сражаться с мельницей, не понимая, что, разрушая ее, ты разрушаешь себя. Такого, каким ты себя знаешь.

Те, кому удается победить мельницу, становятся по-настоящему другими..

Но таких мало, а остальные обречены вечно сражаться с ветряными мельницами собственного воображения.

Мельницы — всегда разные, но они всегда одинаково огромны и неодолимы…

Прости меня, но скоро ты поймешь, что я — всего лишь одна из таких ветряных мельниц для тебя.

Прости, но я уже поняла, что моя ветряная мельница — это ты. И нам никогда не победить друг друга.

И изменить ничего нельзя.

Глава IV

— Боже мой, как мне пережить эту осень. Этот бесконечный дождь и полумрак? — шептала Полина, то и дело подходила к занавешенным окнам и, отодвигая край гардины, прижималась лбом к холодному чистому стеклу. Медленно дышала на него и сквозь запотевшую поверхность заглядывала на улицу. Все ей казалось безумно грустным, серым и неприветливым в старых и угрюмых Подебрадах.

Ей не хотелось ни говорить, ни видеться с Албертом, ей было странно и холодно в его небольшом старом доме.

Нужно было ехать в Прагу, в архивы, и готовить материал для кандидатской, но Полина не могла себя заставить и выйти из дома. Старочешские легенды и ее работа с ними словно опротивели ей. Девушку все сильнее манил собственный воображаемый мир ее романа, и хотелось все бросить, прыгнуть туда, как в пропасть. Разбиться там насмерть и никогда не возвращаться в реальную жизнь.

А временами хотелось бросить все и сбежать домой, и из этого дома, и из страны, в Москву, в прежнюю жизнь.

Полина часами просиживала, запершись в своей комнате. Иногда за ноутбуком, но слова не складывались в предложения, а если писать и получалось, то Полине страшно не нравился результат.

Иногда она садилась прямо на пол, на приятно мягкий, бежевый ковер и, обхватив колени руками, подолгу просиживала так, ни о чем не думая и ничего не желая. Иногда она плакала, не зная о чем и отчего, ей было нестерпимо жалко себя и страшно. Она не могла понять — что делает в этой стране, в этом доме, рядом с этим человеком.

Полина не ощущала себя хоть капельку причастной к тому, что с ней происходит, и к тому, что ее окружает. Она также не ощущала себя замужней женщиной, ей казалось это каким-то диким и неестественным, ей было непонятно — почему здесь именно она, Полина?

В ее светлой, уютной комнате все время играла музыка, и девушка занимала себя тем, что, сидя на полу, листала в смартфоне старые плейлисты, включая их один за одним. Время от времени она, поднявшись с пола, начинала бродить по комнате, усаживалась на кровать, принималась читать какой-нибудь журнал или книгу, но потом словно с отвращением отбрасывала его или ее в сторону и снова вскакивала с кровати. Полина думала, что, наверное, этот ее образ жизни смахивает на поведение душевнобольных в палате психиатрической лечебницы. И от этого ей делалось еще хуже и тоскливее, она снова и снова подходила к окну и вглядывалась в текучую и постоянно изменчивую темноту дождя.

«Нет, нет, нет, — думала Полина. — Это не может продолжаться долго. Я просто сбегу отсюда. И все будет по-старому».

Эта мысль успокаивала ее на время, ненадолго, но скоро приходила другая, мучительная и гнетущая.

Как она мечтала еще какой-то месяц назад о том, чтобы в ее жизни хоть что-то изменилось. Как взахлеб ночами писала роман тайком от самой себя и надеялась на какое-нибудь удивительное событие, на чудо, которое поможет ей бросить осточертевшую учебу, предрекавшую работу учительницей русского и литературы в ненавистной школе, и полностью посвятить себя писательству.

Еще месяц назад она грезила о новой жизни так же сильно, как теперь мечтала о том, чтобы все вернулось на круги своя. Она оказалась попросту не готова к этой новой жизни.

У Полины и в мыслях не было хотя бы чуть-чуть сблизиться с новым для нее состоянием и с новым окружением.

Минутная слабость, пустившая в ее сердце жалость и сострадание к совершенно незнакомому ей человеку, сделала ее заложницей какой-то фантастической, нереальной игры. Игры, в которой она играла не по своим правилам. Какое ей дело до отцовских чувств какого-то старика, увидевшего в ней возможность счастья для его сына?

Теперь она вынуждена играть в эту игру, жить в доме незнакомого ей человека и хотя бы на людях делать вид, что их брак с Албертом не фиктивный.

Полина сначала думала, что просто распишется с Враницким и вернется в свою съемную комнату в Праге. Но оказалось, что по условиям пана Петера пакет его акций перейдет Алберту не просто после свадьбы, а при условии совместной жизни супругов на протяжении не менее трех лет. Видимо, так Враницкий-старший как раз и хотел снизить вероятность фиктивной регистрации брака, после которой новоиспеченные супруги сразу бы разбежались.

Сам пан Петер после свадьбы, которую сыграли скромно, в настолько узком кругу, насколько это было возможно, переехал в свою пражскую квартиру. Он объяснил свое решение тем, что молодые должны чувствовать себя свободно и не оглядываться на чьи-то устоявшиеся привычки. Также он настоял, чтобы Гашеки перебрались в расположенный неподалеку флигель особняка и помогали молодой семье по хозяйству.

Полину поражал этот странный человек, настолько благородный, насколько и противоречивый. В нем чувствовалась удивительная глубина души и в то же время железная хватка предпринимателя старой школы, решающего все вопросы не дипломатией и переговорами, а силовым продавливанием людей и ситуаций под себя и свои интересы.

Прожив всю жизнь, зарабатывая деньги, чтобы обеспечить стабильность и процветание своей семье, пан Петер упустил что-то важное, что теперь хотел наверстать таким странным способом. По-другому он просто не умел. И в этой абсурдной ситуации с передачей акций его сыну Алберту Полина видела отчаянную попытку в очередной раз продавить этот мир под себя, устроив счастье для сына по своим правилам.

Увлекшись на склоне лет религией, пан Петер все больше становился фаталистом, и все меньше предпринимателем. Он стремился как можно скорее оставить дела, чтобы посвятить себя ставшему любимым делу — чтению философской литературы и трудов средневековых и современных богословов. Полина пару раз слышала, как между Албертом и Петером случались небольшие стычки на этой почве. Видно было, что Враницкого-младшего раздражает все возрастающая религиозность отца, которая, как он говорил, разрушает его когда-то трезвый рассудок, делая умного и хваткого человека меланхоличным фанатиком. Сам же Алберт производил на Полину не менее противоречивое впечатление, чем его отец. Он был красив, по меркам Полины, даже слишком, самоуверен, имел широкий кругозор и вкус. Много внимания уделял внешнему виду — любил дорогую, качественную одежду и обувь и, конечно, мог себе это позволить. Его подбородок всегда был гладко выбрит, а ворот рубашки источал аромат элитного парфюма. В нем все было безупречно. Идеально. Вылощено.

С каждый днем это все сильнее раздражало склонную к хаотичности и беспорядку Полину, которая могла не заметить пятно на своей одежде и проходить весь день с листиком зелени между зубов, взглянув в зеркало лишь вечером. Она не была неопрятна и от природы обладала чувством прекрасного. Но слишком часто бывала рассеянна, витая в своих мыслях. Поймать ее в моменте «здесь и сейчас» было непростой задачей. Бытовое, физическое и явное имело для нее гораздо меньшее значение, чем нематериальное, духовное, воображаемое.

Полину никогда не привлекали модные бренды и наряды, а женщин, часами пропадающих на шопинге и в салонах красоты, она считала пустышками, у которых за душой ничего нет. И теперь, попав в среду, где выглядеть идеально и дорого считалось нормой, Полина чувствовала угнетающую беспомощность, отчего уровень саркастичности и язвительности по отношению к подобному образу жизни у девушки только рос. А с ним росла и неприязнь к неожиданно появившемуся в ее жизни «идеальному» мужчине, которому она по всем параметрам совершенно не подходила. Полина вспоминала свое первое впечатление от Алберта, тогда в баре, и все больше утверждалась в нем. «Чертов мажор». И точка. Никаких историй между ними.

«Нет. И еще раз нет», — постоянно повторяла она, спускаясь завтракать в столовую, всегда на час позже Алберта, чтобы никак не пересекаться с ним, не говорить и не ловить на себе его странные, пронзительные взгляды, в которых всегда было что-то потаенное, скрытое, неведомое. Лунное. То, что скрывалось за красивой картинкой и что Полина старалась не замечать. Так было проще.

Глава V

Так прошли первые три недели «совместной» жизни супругов в Подебрадах. Молодые люди почти не пересекались и даже практически не разговаривали. Полину это, кажется, вполне устраивало, но Алберта постепенно начинало задевать это ее жуткое равнодушие. Это подзадоривало его, злило и забавляло одновременно. И он начал действовать.

Он, словно охотник, наблюдал за своей жертвой издали, изучал повадки и привычки, подмечал слабые места. «Я сделаю из этой неуверенной, нервной девочки писательницу, за книгами которой будут выстраиваться очереди», — думал он, с энтузиазмом бросаясь в свой новый бизнес-проект, как в омут.

Еще за пару дней до знакомства с Полиной в баре, он успел навести о ней кое-какие справки.

Полина, конечно, не знала о том, что окна библиотеки, в которой она проводила свои дни за работой над кандидатской, выходили прямо на один из офисов Враницкого. Алберт увидел ее случайно, заехав в офис по какому-то вопросу. В тот день он был крайне раздосадован разговором с отцом о его будущем и мыслями о том, что это слишком глупо — отказываться от такого куша назло отцу.

Алберт хорошо помнил, как подошел к окну и, блуждая взглядом по улице, в здании напротив заметил ее. Она сидела за столом, заваленным какими-то древними манускриптами, томами с пожелтевшими страницами, ветхость и старина которых была заметна даже через стекло. Романтическая героиня, с безнадежно устаревшей в современном мире моралью и образом жизни — именно такое впечатление она произвела тогда на Враницкого. И тогда у Алберта мелькнула сумасшедшая мысль. Та самая, которая привела их обоих в точку, в которой они теперь находились.

И чтобы начать двигаться из этой точки в другую, ради которой все и затевалось, Алберту нужно было познакомить Полину со светской жизнью и издательским миром. А этот самый мир — с Полиной. Сложность состояла в том, что Полина была абсолютно далека от медийности во всех ее проявлениях. Алберт же жил ею. Владея издательским домом с несколькими линейками глянцевых журналов, он был практически тотально окружен холеной, дорогой красотой и идеальной картинкой. Он сам сделал свое окружение таким, как хотел, и любил его. И оно отвечало ему взаимностью.

Модели, фотографы, журналисты, продюсеры, шеф-редакторы его журналов, его команда, его приятели, сотни знакомых, самые сливки высшего общества Праги, светские вечера и презентации — все это было его повседневностью. Именно поэтому ему вдвойне интереснее было заниматься историей Полины. Она была так непохожа на все, что его окружало. И он решил сыграть на этом.

«Нового Пигмалиона не будет, — думал Алберт, по привычке просчитывая свою стратегию на несколько шагов вперед, — я не буду делать из нее леди. Это убьет в ней естественность и неидеальность, которые теперь становятся так популярны. Я не буду делать из нее леди. Я сделаю так, чтобы леди начали читать ее книги».

Он хорошо знал, что общество всегда агрессивно к тому, кто чем-то от него отличается, и примет Полину враждебно. И будь на месте Алберта более осторожный человек, он вряд ли рискнул бы показать своему обществу Полину такой, какая она есть. Красивую, но не той красотой, к которой оно привыкло — без «естественного» макияжа и укладки, на который у команды визажистов и стилистов уходит добрые пару часов. В простой, не брендовой одежде. И главное — совершенно не беспокоящейся по этому поводу.

И все же Алберт хорошо понимал, что принимают по одежке. И представив Полину миру в ее стареньких студенческих джинсах, он рискует вызвать на себя и на нее шквал негатива, сплетен и слухов о фиктивности их брака. Слишком колоссальна тогда будет разница между ним и его женой.

Размышляя о том, как, не убивая в Полине ее природного очарования и «неиспорченности» миром моды, сделать ее более «дорогой» и «породистой», Алберт решил делегировать этот вопрос своей давней подруге, женщине светской во всех отношениях — Еве.

Откровенно говоря, Ева года четыре назад была его любовницей, но бурный роман модели и издателя длился недолго. Они были слишком похожи, чтобы уживаться как мужчина и женщина, и слишком похожи, чтобы разойтись навсегда. Поэтому они выбрали третье — стали друзьями.

— Дорогая, мне нужна твоя помощь, — набрав знакомый номер, сказал в трубку Алберт, и часа через полтора у ворот дома в Подебрадах остановился красный автомобиль блистательной Евы.

Как раз в этот момент Полина спустилась в гостиную и, увидев Алберта, несколько удивилась. Ведь обычно в это время ее муж был в городе. Она сдержанно кивнула ему, отвечая на приветствие, и уже хотела уйти, как в гостиную буквально влетела молодая женщина. А вслед за нею влетел шлейф из умопомрачительного аромата духов и осенней терпкой свежести.

— Альбер, дорогой! — восторженно крикнула гостья, бросившись к Враницкому в объятья и расцеловав его в обе щеки. — Целый месяц тебя не видела!

Полина застыла с чашкой в руках, молча наблюдая за этой картиной. Тут незнакомка оторвалась от Алберта и, переключив свое внимание на Полину, с таким же восторгом, защебетала:

— Полиночка, как же я рада! У меня не получилось быть на вашей свадьбе, но я так за вас обоих счастлива! Поздравляю, пупсики!

С этими словами она кинулась обнимать и целовать и Полину, которая от неловкости момента глупо заулыбалась, не зная как реагировать на излияния незнакомки.

— Паула, это Ева, моя хорошая подруга. Она была на вечере в честь нашей помолвки, — пришел на помощь Алберт, заметив ее растерянность.

— Ты, наверное, меня не помнишь, но я тебя прекрасно понимаю. Я не то чтобы кого-то, я бы себя от волнения и счастья не помнила, будь я на твоем месте, — весело смеялась и восклицала Ева, блистая белизной фарфоровых зубов. — Мои дорогие, как же я вас обожаю! Альбер, любовь моя, отпускай скорее Полиночку, у нас с ней куча дел на сегодня.

Полина смотрела на великолепную Еву с искренним восхищением, до того мощная энергетика женской непосредственности и легкости исходила от этой девушки. Но при ее последних словах Полина резко обернулась к Алберту и, бросив на него недобрый взгляд, спросила:

— Я чего-то не знаю?

Ева, в миг уловив остроту момента, упорхнула на улицу, бросив напоследок:

— Вы пока воркуйте, голубки, а я пойду позвоню. Буду ждать Полиночку в машине.

Когда дверь за ней закрылась, Полина молча уставилась на мужа, ожидая объяснений. В свою очередь он невозмутимо посмотрел на нее.

— Ты ведь скучала? — наконец сказал он.

Полина молчала.

— Я решил, что, возможно, тебе захочется развеяться.

— То есть ты решил это за меня, — Полина начинала злиться.

— Паула, давай так. Я не хочу сейчас долгих философских рассуждений. Просто представь, что все, что происходит, — это наш с тобой квест. Мы друг друга почти не знаем, но сейчас мы в одной команде. Кто-то должен быть ее капитаном. Так?

— Допустим, — с неудовольствием отозвалась девушка.

— Я выдвигаю свою кандидатуру, ты вправе поддержать ее либо выдвинуть свою. Что ты выбираешь?

Полина саркастически усмехнулась.

— Ладно, кэп. Что дальше?

— Дальше только одно правило. Все просто. Я предлагаю — ты либо соглашаешься, либо отказываешься и предлагаешь свой вариант. Согласна?

— Окей.

— Хорошо, — улыбнулся Алберт, — мое первое предложение — съездить с Евой в Прагу и хорошо провести там время.

Полина покачала головой.

— Во что я ввязалась…

В этот момент с улицы донесся звонкий голосок очаровательной Евы.

— Альбер! Отпусти уже свою жену, я ее не съем!

Алберт подошел к Полине и помог ей накинуть плащ.

— Как мне себя с ней вести?

— Как считаешь нужным. Как и остальные, Ева думает, что мы познакомились с тобой в начале лета.

— А как мы познакомились?

— Предоставляю полную свободу твоей фантазии в этом и других вопросах.

— Чудно! А кстати, почему «Альбер»?

— Вот и спросишь об этом у Евы, — подмигнул жене Алберт.

— Подожди, она что твоя бывшая? — осенило Полину.

— Да.

— Шикарно! Я еду! — сказала Полина и вышла из дома, все больше удивляясь самой себе.

Глава VI

Поездка с Евой на удивление Полины прошла неплохо и даже весело. Об Алберте девушки говорили немного, в чем, безусловно, была большая заслуга Полины. Она старалась избегать неудобных вопросов от Евы, чтобы не показать свою полную неосведомленность о муже. С одной стороны ей хотелось узнать о нем побольше, тем более от его бывшей пассии, с другой же — Полина чувствовала себя крайне неустойчиво на этой почве и поэтому решила больше отмалчиваться.

Впрочем, Ева с удовольствием взяла на себя роль рассказчицы, предоставив Полине быть прилежной слушательницей всех последних сплетен и новостей нового для нее мира. Ева говорила без умолку, рассказывала о своих и чужих нарядах, съемках и любовниках, приподнимая перед Полиной кулису в светский мир глянца и гламура. Полина же, тайной целью которой было убедиться в своем нелицеприятном мнении об Алберте, терпеливо слушала. Она выхватывала из рассказов Евы нужные ей для своей картины мозаинки и небрежно дополняла воображением то, о чем Ева не упоминала.

— Молодой современной писательнице нужно быть своей в этом мире, пойми, — восклицала Ева, водя Полину по модным магазинам и подбирая вместе с ней новые вещи, — Альбера зацепила именно твоя натуральность, твоя далекость от мира моды и гламура. Но ты, как жена такого человека, как он, должна держать марку… Ах, Альбер! У него было много женщин из этого мира, но я всегда знала, что он в конце концов выберет что-то необычное. Кстати, он же говорил тебе, что мы с ним когда-то были вместе?

Полина, улыбаясь, кивала. Творимая ее воображением картинка продолжала складываться. К вечеру она даже расслабилась, позволив себе не думать больше об Алберте, и наслаждалась легкой и непринужденной беседой с Евой, покупками и прекрасной осенней Прагой, в тот день на удивленье солнечной и светлой.

Когда девушки купили вещи, обувь и аксессуары на все случаи жизни, Ева предложила выпить по бокальчику шампанского, чтобы отпраздновать обновление гардероба Полины. Они уютно устроились в одном из небольших пражских ресторанчиков недалеко от Карлова моста, откуда открывался чудесный вид на вечернюю Влтаву. Та сейчас вся была испещрена огоньками речных трамвайчиков и прогулочных теплоходов.

Полина любила Влтаву. Гораздо больше родной Москва-реки, отталкивающей ее сухостью и чопорной официальностью набережных, в которых Полина не чувствовала души реки. Она представлялась Полине эдакой жесткой чиновницей в строгом костюме, под взглядом которой ежатся подчиненные. И никак не угадать, что у нее на сердце, что на душе. Мосты и набережные Влтавы, напротив, сразу же показывали характер своей хозяйки-реки. Меланхоличная, задумчивая, как средневековая дама сердца какого-нибудь безнадежно влюбленного в нее рыцаря, окутанная дымкой вечной печали и романтики…

Полина готова была бесконечно наблюдать за нею, погруженная в свои мысли или, наоборот, не думая ни о чем. Из задумчивости ее вывел звонкий голосок Евы, которая вовсе не была настроена на созерцательный лад.

— Обожаю сухое! — Ева зажмурилась, отхлебывая из бокала искристую, нежно-золотую влагу. — Дорогая, а расскажи, как вы познакомились с Альбером?

Тут уже было расслабившаяся Полина чуть напряглась и судорожно начала соображать, что говорить. Вдруг, решив рассказывать все, как есть, ничего не выдумывая, она выдохнула:

— А вот так же, в баре. Прозаично и банально, представляешь? Он оплатил мой счет и завязал разговор.

Ева пригубила шампанского и улыбнулась:

— Иногда банальное начало знакомства сулит небанальное продолжение.

— О да, — Полина кивнула, чувствуя, как к ней возвращаются все ее на время затаившиеся мысли об Алберте, и неприязнь к нему вспыхнула в ней с новой силой.

— Знаешь, я даже чуть-чуть завидую тебе, — лукаво шепнула Ева, замолчала на пару мгновений и, рассмеявшись каким-то своим мыслям, добавила, — потому что Альбер — идеальный, понимаешь?

— Идеальный… — автоматически повторила Полина, чувствуя, как это восхищение Евы еще больше распаляет в ней раздражение. — Слушай, а почему ты называешь его Альбером, на французский манер?

— Он всегда любил оригинальность и так представился мне при первой встрече. Помню, это было на тусовке в честь открытия первой линейки глянца его издательского дома. Я как раз только победила в конкурсе «Мисс Прага» и была лицом обложки… Ох, и напились мы тогда… Алберт Враницкий. Вот это мужчина! Пикантности добавлял тот факт, что он только недавно вернулся из своего добровольного изгнания…

— Изгнания? — с интересом переспросила Полина.

— Да, у него была какая-то темная история в Гималаях. Очень неприглядная. Альбер с двумя друзьями поехал в горы… И один из этих друзей пропал без вести. Потом в их палатке нашли то ли легкие наркотики, то ли еще что-то в этом роде. Выходило, что из-за этого пропал тот друг. Косвенно обвинили Альбера, и его репутация здесь, в Чехии, сильно пошатнулась.

Полина поежилась.

«Все интереснее и интереснее», — пронеслось у нее в голове.

— Так вот, Альбер после этого не вернулся в Чехию и года полтора путешествовал по миру. Где он только не побывал за это время. Он рассказывал мне. Это ужасно интересно! А ты сможешь написать об этом книгу. Современный Синдбад-мореход!

Ева допила второй бокал и налила себе еще. Полина внимательно слушала, чувствуя, как в ней действительно просыпается писательский интерес к этой странной истории.

— Спустя полтора года Альбер все-таки возвратился в Прагу и буквально за пять или шесть месяцев запустил первую линейку журналов. Весьма успешную. На вечеринке в честь этого мы с ним и познакомились. Я тогда без ума влюбилась, — она заливисто рассмеялась, — и я была, конечно, не единственной. Тогда за ним бегал целый ворох моделей и не только… В него трудно не влюбиться. Успешный, красивый, всегда классно одет, а парфюм! Голова кругом. А какое у него тело! — Ева уже была немного пьяна. — И согласись, как он хорош в постели!

Полина, весьма раздосадованная всем этим разговором, едва сдерживала раздражение. К своему удивлению она чувствовала нечто вроде ревности, хотя объективно для этого не было причины — ведь они с Албертом были друг другу никем.

Вернувшись домой на такси, Полина застала Алберта в гостиной у камина. Он сибаритствовал в кресле с бокалом виски, прикрыв глаза и наслаждаясь музыкой. Этот вальяжный вид еще больше разозлил и без того расстроенную девушку. Она шумно свалила на диван пакеты с обновками и, подойдя к креслу с Албертом, хотела сказать ему что-нибудь резкое, но вдруг осеклась. Она не станет показывать ему своего раздражения, чтобы не подумал чего-нибудь. Максимальное равнодушие — вот то, что ей нужно.

Алберт открыл глаза, внимательно посмотрел на Полину.

— Как съездила? Что интересного узнала?

— Узнала, какой ты идеальный, — усмехнувшись ответила Полина, взяла со столика поставленный Албертом стакан с виски и отхлебнула из него.

— Это тебе Ева поведала? — спросил Алберт, расслабленным взглядом следя за действиями Полины.

Девушка кивнула.

— А что еще она тебе рассказала?

— Ничего особенно, в основном, как ты хорош в постели, — бросила Полина, допила виски из стакана Алберта и, не проронив больше ни слова, поднялась к себе в комнату.

Алберт мечтательно улыбнулся, плеснул в бокал еще виски и снова откинулся на спинку кресла, расслабленно прикрывая веки.

Глава VII

Прохлада и приятная сентябрьская сырость текла в окна, расползаясь по темным, уютным уголкам небольшой комнаты с шоколадными занавесками и кремовыми обоями. Дождь только закончился, и слышался осторожный и нежный шепот мокрых и усталых, опьяневших от влаги листьев старого каштана. В комнате пахло деревом, только что заваренным кофе и черноплодной рябиной, крупные ягоды которой нежились в светло-голубом стекле хрустальной конфетной вазы. Полина сидела в гостиной за столом на удобном стуле с мягкой обивкой в тон оливковому абажуру торшера. Она сидела, скрестив ноги по-турецки, и отпивала маленькими глотками дымящийся ароматный кофе.

Алберт, расположившись напротив нее, казался задумчивым и странно загорелым в неровном и теплом, приглушенном свете торшера. Он тоже пил кофе, закусывая его мягкой и свежей пастилой, чем немного удивлял Полину, всегда считавшую, что мужчины любят сладости гораздо меньше, чем женщины. Наблюдая за тем, как мягкие белые кирпичики исчезают у Алберта во рту, Полина улыбнулась и задумчиво сказала:

— Я знала мужчину, который сравнивал с пастилой женское тело. «Ванильный аромат розовой пастилы женского тела»… Как звучит, а?

Алберт вскинул бровь:

— У тебя с ним была какая-нибудь история?

Полина вздохнула.

— Он читал у нас лекции по истории зарубежного искусства, прилетая то из Рима, то из Берлина. Он наслаждался впечатлением, которое производила его манера говорить и держаться. Все девчонки в университете сходили по нему с ума.

— Разумеется, все, кроме тебя? — улыбнулся Алберт, помешивая кофе маленькой серебряной ложечкой.

— Могу сказать одно — я и одна моя подруга Алка держались с ним достойно по сравнению с этим визжащим и вечно стонущим роем восторженных девиц-искусствоведок, который носился за Аметистовым целыми днями, а может быть, и ночами.

Полина замолчала на какое-то время, а затем нехотя добавила.

— А истории у меня с ним не было. Обычно истории происходят не со мной, а с другими. Наверное, поэтому я всегда мечтала стать писателем.

Полина встала из-за стола и поднялась в свою комнату.

Весь день она провела наедине сама с собой и своими мыслями, и к вечеру ее окончательно победило отвратительное настроение. Ей было противно от того, что ее жизнь настолько скучна и она даже не может рассказать о себе какой-нибудь занятный случай или историю. Противно от того, что приходится примерять на себя чужие жизни, чтобы казаться хоть чуточку интереснее в глазах своего неожиданного мужа. Полина привыкла, что окружающие ее люди в целом относятся к ней приветливо, положительно… и безразлично. Да, Полина называла это именно «положительным безразличием», которое остро чувствовала, общаясь с людьми, будь то коллеги по работе, знакомые, приятели или даже друзья.

Полина сначала переживала, все не могла понять, почему же ей так интересны другие люди, интересно о них все — их судьбы, их привычки и странности, их разговоры между собой, вещи, которые их увлекают, словом — их Истории. А им, им все равно. Все равно, кто она, все равно, что она знает о них, все равно, что они не знают о ней ничего. Только малую крупицу внешней скорлупы, только ничтожную толику ее мыслей и чувств. Да они ничего этого не знают, и вовсе не хотят знать.

И со временем Полина поняла, что люди вообще в большинстве своем безразличны ко всему и ко всем в этом мире, кроме того немногого, что касается непосредственно их. Здесь начался первый парадокс Полины. Теряя интерес к жизни этих безразличных людей, уже не вслушиваясь в их рассуждения, Полина начала додумывать их истории сама. Она наперед рассчитывала, как будут складываться у нее отношения с тем или иным человеком, и зачастую отметала всяческие попытки сближения с ней, теряя интерес к этой, уже «прочитанной», как ей казалось, «книге».

Полина настолько привыкла к мысли, что живет в сконструированном ею самой иллюзорном мире, что уже почти не в состоянии была близко общаться с реальным человеком и воспринимать его как человека, а не как часть ее воображения. Но в этом было еще только полбеды. Весь ужас состоял в том, что и себя Полина перестала воспринимать настоящей. Нет, она не была обыкновенной сумасшедшей. Она была обычной девушкой, несчастной по-своему, по-своему и счастливой.

В ее жизни было все, что было в жизни любой двадцатитрехлетней девушки: страхи и надежды, увлечения, предрассудки, большие и маленькие тайны, узкие джинсы, подруги с ворохом свежеиспеченных сплетен, друзья по универу, беспробудно торчащие в соцсетях, неудачные отношения и прочее, прочее, прочее… Все. Кроме одного. Не было любви.

От этого Полина не страдала. Это отсутствие и было образом ее жизни. Откровенно говоря, она уже не могла представить свою жизнь без этого отсутствия, без этой пустоты.

Почувствовала ее Полина лет в семнадцать, когда закончила школу и поступила в университет. Именно тогда пустота потихоньку начала разъедать ее хрупкую, как тончайшее чешское стекло, душу. Позже, лет в девятнадцать, она дала этой пустоте имя. Простое и точное — одиночество. Она остро чувствовала в себе это одиночество.

Одиночество было у нее в крови.

Она любила повторять это имя в своих рассказах, набросках и особенно в стихах, которыми заболела лет в четырнадцать и которыми она потихоньку стала заполнять бесконечно-глубокую пропасть своего одиночества. Одиночества души. Но стихи стали наскучивать ей. Не потому что она писала их слишком часто или помногу, нет. Писала она иногда, особенно, когда ей было плохо. А когда ей было очень плохо — писала навзрыд и писала прозу. Попутно она увлеклась средневековым рыцарским фольклором, чешской культурой и литературой и решила связать свою жизнь с филологией и на время забросила собственное творчество.

И только когда Полина поступила в аспирантуру, уехала на стажировку в Чехию и начала писать кандидатскую, она поняла, что ее жизнь — в другом. Она должна писать то, что ей хочется писать. И самое главное — она не может не писать. А если говорить совсем уж точно — не может не сочинять. Теперь она уже не могла вспомнить, как жила до того, как начала придумывать — придумывать свой мир, своих героев, свои истории, свои чувства и саму себя в этом мире.

Еще в детстве она любила домысливать продолжения хорошо известных всем сказок, и ее истории казались ей более интересными, более захватывающими, а главное — более настоящими. Постепенно герои книг, детских, а потом и взрослых, герои фильмов, герои чужих романов и повестей проникали в ее жизнь. Почти автоматически, бессознательно Полина, посмотрев какой-нибудь фильм, который сильно впечатлил ее, или прочитав книгу, близкую ее душе, продолжала еще какое-то время жить судьбами главных героев, «следить» за их жизнью…

Но все это было раньше. Чужие герои перестали быть ей интересны. Теперь Полина выросла и стала молодой привлекательной девушкой. Но главное — теперь она постепенно становилась творцом, создателем, сочинителем судеб своих героев. Теперь она сама могла управлять их чувствами, распоряжаться их страхами, их желаниями и поступками. Полина одновременно и любила, и ненавидела себя за это.

Любила — потому, что ей нравились миры, которые она создавала из тонких нитей своего сознания и среза окружающей ее реальности. Создавала легко и так же легко, хотя и не всегда, могла разрушить.

А ненавидела — за то, что та, другая, настоящая жизнь ускользала от нее, проходила мимо, где-то совсем рядом, совсем близко. И Полина слышала только ее звонкие шаги, шорох ее одежды, только эхо ее голоса.

Для нее процесс сочинительства стал буквально наркотиком — без него Полина не могла, но вместе с тем она чувствовала, что это разрушает ее. И теперь, когда перед ней открылись двери ее собственного, но уже не придуманного ею сюжета, Полина чувствовала всю свою слабость, беспомощность и беззащитность перед опрокинувшимся на нее миром реальности. И только одно она знала точно — перед человеком, с которым она оказалась рядом теперь и с которым должна была провести бок о бок еще три года — она притворяться не станет. Она считала, что, чем быстрее ее незапланированный муж узнает ее, тем быстрее между ними все станет ясно — а именно то, что между ними быть ничего не может.

Полина была уверена, что узнав ее, Алберт быстро разочаруется в своем случайном выборе и найдет способ разорвать их нечаянно связавшиеся в один узел судьбы. Она чувствовала себя самозванкой в этой истории. Полину мучил вопрос, почему Алберт выбрал именно ее. Ведь он не мог знать, что она пишет (об этом вообще не знал почти никто), а значит, не мог видеть в ней выгоду для себя как издателя. Неужели он действовал просто наугад? Вошел в бар, познакомился с писательницей и вмиг решил ее использовать, одновременно как способ получить акции отца и как выгодное вложение, которое при грамотном бизнес-плане будет приносить регулярный доход. Ей не верилось в это. Но даже если все было так — она не чувствовала достаточной уверенности в своем таланте, чтобы оправдать эти ожидания. Да и не хотела она их оправдывать.

Она убеждала себя, что ей не нужны были ни его деньги, ни его влияние. Да, для нее в какой-то степени это действительно был брак по расчету. Ведь перешагнув через свой страх, не успев опомниться и взвесить свое решение — Полина решала главную задачу своей жизни — качественно изменить ее. А более выгодной возможности сделать это могло больше и не представиться. Выходил еще один парадокс: перемены стремительно врывались в жизнь Полины, но она все ожесточеннее закрывалась от них, стараясь всеми силами схватить свою прошлую жизнь за хвост.

И все же Полина могла понять мотивы своего решения. Ее мучило другое — каковы были мотивы Алберта? Неужели только деньги? Ей почему-то не верилось в это до конца. Что же еще — банальная скука? От этого Полину коробило еще больше. Она не собиралась быть игрушкой в руках избалованного судьбой игрока в жизнь. Она ругала себя за то, что, как те дурочки-модели, о которых говорила Ева, клюнула на всю эту внешнюю красоту, на его серебряные глаза, бледный лоб, старомодную галантность.

И она всеми силами старалась утвердить в себе неприязнь к этому человеку, несмотря на то что в глубине души ей отчаянно хотелось поверить в эту сказку. В него, в его слова, странную улыбку, голос. Ее также чрезвычайно взволновала история о Гималаях и путешествии Алберта по миру. Это создавало вокруг него ореол какой-то драматической тайны, загадки. А загадки Полина любила.

Рассудок шептал ей иное. Если она поддастся этому чувству и так или иначе сблизится с Албертом — она пропадет. Ведь у него к ней — только холодный расчет. Да, безусловно, у него есть и симпатия к ней, потому что такой человек как он не выбрал бы для своего окружения то, что ему не нравится. Но Полина боялась другого. Того, что она начнет сочинять их историю. Историю, которая не будет иметь ничего общего с реальностью. Она не хотела этого и потому сразу построила высокую стену, которой отгородила себя от ее новой жизни. Она решила расставить все точки над i и прямо спросить у Алберта про его интерес.

Утром в саду было ветрено и зябко. Грязно-белое тусклое небо то и дело покрывалось зыбью длинных сизых облаков и угрюмо глядело на землю, тяжело и натужно вздыхая, отчего по верхушкам деревьев перекатывалась короткая, нервная волна ветра. Часам к девяти сентябрьское запоздалое солнышко проделало в серой простыне облаков дыру и стало подмигивать сквозь нее влажной салатово-желтой листве, пробиваясь лучами сквозь кроны деревьев к уже по-осеннему холодной, но еще по-летнему сочно-зеленой траве.

Полина бродила по саду, кутаясь в теплый вязаный свитер темно-серого цвета, то и дело убирая с лица спутавшиеся от ветра пряди длинных гладких волос. Наконец она собралась с силами и вошла в дом. Алберт завтракал в гостиной, и Полина, сделав над собой огромное усилие, без всяких вступлений сказала:

— Хочу прояснить между нами один момент. Мне трудно задавать этот вопрос, но это важно для меня.

Алберт улыбнулся, кивнул, словно подбадривая.

— Какие у тебя планы насчет меня? Как ты видишь развитие наших рабочих взаимоотношений?

Алберт непринужденно рассмеялся.

— Мне нравится твоя прямота. И я отвечу тебе тем же, — он на секунду задумался и, снова улыбнувшись, продолжил. — Моя главная цель на сегодня — сделать так, чтобы три года нашей вынужденной совместной жизни прошли максимально приятно, продуктивно и выгодно для обеих сторон.

— Приятно, продуктивно и выгодно, — повторила Полина с едва заметной иронией. — Как собираешься добиваться такого эффекта?

Алберт, собиравшийся уже продолжить свой завтрак, внимательно посмотрел на Полину и, отложив вилку в сторону, заговорил.

— Я понимаю, что тебя беспокоит. Вопрос личной свободы. Твоей и моей. Давай договоримся так. Каждый из нас в своих поступках и желаниях является совершенно свободным человеком и может вести привычный ему образ жизни. Тот, который вел до свадьбы.

— Полная свобода во всем? — усмехнулась Полина.

Алберт не смутился.

— Я думаю, что и ты, и я вправе иметь связь на стороне, если ты об этом. Мы можем не рассказывать об этом друг другу, но и афишировать это на публике не станем. Согласна?

Полина промолчала. Ее покоробил деловой и даже несколько циничный подход Алберта к решению ее вопроса.

Враницкий, расценив это молчание как знак согласия, продолжил:

— Прямо скажу, я вижу в тебе писательский потенциал, и раз все сложилось именно так, для нас обоих будет выгоден этот союз — писательницы и издателя. Ну так, что, по рукам?

С этими словами он действительно протянул Полине руку, которую та не очень-то уверенно пожала и молча удалилась в свою комнату, оставив Алберта наедине со стынущими и ароматными гренками, политыми горячим растопленным сыром и сдобренными нежнейшим чесночным соусом, который отменно готовила пани Катарина, жена дворецкого Гашека.

После разговора у Полины остался неприятный осадок. Она чувствовала себя крайне скверно от осознания того, что Алберт фактически покупает ее талант, а вернее, берет его в аренду на три года. Все это было так… практично. Алберт объяснил необходимость подобного договора тем, что ему совершенно не хочется каким-либо образом стеснять и сковывать жизнь Полины. Фактически, они становились деловыми партнерами.

Теперь для Полины между ними действительно все стало ясно. Алберту же наоборот ситуация стала представляться все более туманной. Он почувствовал неприязнь Полины к этой сделке и к своему удивлению ощутил нечто вроде внутреннего беспокойства. Но пока он не мог себе признаться, что сделка неприятна и ему самому. Ведь объективных причин для этого не было. А Алберт привык считаться только с фактами.

Глава VIII

Фиолетовое свечение приближается, странным пламенем скачет по пледу, по сводам палатки, но стоит протянуть к нему руку, оно рассыпается на тысячи мельчайших частиц, пылью падает на землю.

От земли идет холод, веет вымерзшей сыростью, по босым ногам струится вверх стылый ледниковый мороз.

Я включаю небольшую переносную радиостанцию, но на нужных частотах только шум, в котором я пытаюсь разобрать хоть что-то. Постепенно шум усиливается, огромным чернильным пятном вытекает сквозь динамик наружу, и я слышу сумасшедший гул несущейся на палатку лавины.

Белизна обрушивается на меня, забивает нос, рот, уши, протискивается по трахее в бронхи, наполняет легкие, разрывая изнутри грудь. Я слышу, как рвутся мышцы и связки, из лопнувших артерий теплая кровь растекается внутри тела.

Дальше ничего нет. Только стерильная белая тишина. Мертвая пустая тишина.

Алберт проснулся и сел на кровати, чувствуя, как в груди бешено колотится сердце. Он давно не видел этот сон. Наверное, уже лет пять. Да, пять. С тех самых пор, как решил вернуться домой, в Чехию.

Враницкий провел рукой по лбу, словно хотел стереть с лица следы какого-то тяжелого воспоминания. «Почему сейчас?» — спросил он себя, пытаясь отогнать посыпавшиеся на него картинки памяти, а главное, чувства из прошлого. Он встал с кровати, подошел к письменному столу и опустился на стул. Открыл ежедневник и около получаса что-то энергично писал. Потом прошел в ванную, соединенную со спальней внутренней дверью, и встал под душ. Прохладные струи воды успокаивали его, настраивая на рабочий лад. Дел сегодня предстояло достаточно.

Ему некогда было думать о прошлом, когда он был занят сотворением своего настоящего. В этом настоящем перед ним стояла очередная цель. И если первый шаг на пути к ней уже был сделан, то второй сделать только предстояло. Чем Алберт и решил вплотную заняться.

В начале октября он устроил Полину в один из своих журналов, передав ей рубрику о культурной жизни столицы. Алберт решил не афишировать свою связь с Полиной и настоял на том, чтобы она писала под псевдонимом. Так в издательском мире Праги появилась молодая журналистка, литературовед и автор блога о культуре одного из самых претенциозных журналов Чехии — Паула Стоун.

Полина сначала противилась псевдониму, считая его совсем не подходящим себе, но со временем свыклась и даже привязалась к нему. Так же, как к имени Альбер, которое теперь Полина всегда использовала вместо «Алберт».

Ее муж не ошибся в своем расчете. Полина писала так, как ему было нужно. Сдержанно, интеллектуально, с претензией на академичность и элитарность. Классическое образование филолога, внутренняя склонность к романтизации и идеализации интересующих ее объектов, а также ироничность и критическое восприятие реалий жизни стали основными столпами писательского стиля Паулы.

Полина больше не сидела днями дома. Для ведения рубрики ей приходилось постоянно посещать различные мероприятия, ходить по модным постановкам в театрах и выставкам, посещать литературные встречи и светские вечера. Она потихоньку вливалась в культурную жизнь города, и ее имя мелькало то тут, то там.

Другим важным событием в жизни Полины стал ее уход из аспирантуры. Она буквально одним днем слетала в Москву и, объяснившись с научным руководителем, забрала из университета документы.

Полина старалась не думать о том, что вся ее жизнь зависит от одного человека — Алберта. Она решила просто плыть по течению и делать то, что она умела делать лучше всего — писать.

К середине ноября Полина была уже достаточно примелькавшимся автором и помимо статей о культуре начала публиковать свои художественные рассказы и заметки, героями которых становились люди из ее нового окружения — писатели, режиссеры, актеры, спортсмены, фотографы…

Алберт рассудил, что настало время представить миру Паулу как писательницу. Благотворительный вечер, организованный его издательством для подшефной ему спортивной школы, как нельзя лучше подходил для этой цели.

В начале мероприятия запланировали показательный заплыв различных медийных личностей в поддержку юных спортсменов. Алберт, плавание для которого было любимым хобби, тоже заявился участником. Затем в плане мероприятия значились официальная часть с выступлениями гостей и организаторов, пресс-конференция и праздничный ужин.

Полина должна была выступить с презентацией своей первой книги, что готовилась к изданию. Ее выступление планировалось сразу после заплыва, в котором участвовал Алберт, и Полина изрядно нервничала. Алберт собирался впервые представить ее на публике как свою жену и писательницу Паулу Стоун.

В день мероприятия Полина встала необычайно рано для себя и, спустившись в гостиную, застала там Алберта, собранного, немногословного и чуть более напряженного, чем она привыкла видеть. Он заканчивал завтрак и был не так приветлив с Полиной, как обычно. Она сразу почувствовала эту едва уловимую перемену и отреагировала на нее довольно болезненно. Внешне она никак не показала своего настроения, но про себя переживала целую палитру чувств.

За два месяца она совершенно привыкла к спокойно-приветливому настроению Алберта, ее устраивала его сдержанная галантность и ровность в их общении. Прохладный, официальный тон Алберта этим утром выбил ее из колеи. Перед тем как уехать в город он попросил ее не опаздывать и одеться подобающим для такого мероприятия и ужина образом. Его голос прозвучал по-деловому сухо, даже надменно и строго.

Полина услышала в этом тоне только одно: «Знай свое место». И никаких тебе: «Я предлагаю, а ты соглашаешься или отказываешься». «Делай так, как говорю я. Без возражений».

«Так вот вы какой, когда настоящий, пан Враницкий, — думала Полина, размышляя над планом мести испортившему ей настроение Алберту. — Думаете, я у вас по струнке буду ходить, кивать как заводная кукла каждому вашему слову. Ошибаетесь, господин Враницкий. Ошибаетесь».

И она поехала на мероприятие в джинсах и футболке, накинув на нее старую кожаную куртку. «Посмотрим, как ты выйдешь из этой ситуации, Альбер».

В бассейне к ней подскочила коллега по журналу Рита, расфуфыренная и надушенная, хотя дресс-код предполагался только для гостей праздника, а не для журналистов. Рита устроилась в журнал буквально неделю назад и еще не знала, кто такая Полина на самом деле. Она трещала без умолку, обсуждая каждого из приглашенных и смакуя подробности их нарядов, причесок, и за час успела изрядно надоесть Полине. И та, улучив момент прямо перед заплывом, улизнула от назойливой коллеги.

Полина прошла через служебную зону на улицу, отошла подальше от снующих туда-сюда группок гостей и организаторов мероприятия и с облегчением закурила. Подойдя вплотную к стеклянной стене бассейна, она стала следить взглядом за Албертом, который готовился к старту.

Вдруг рядом с ней раздался голос невесть откуда появившейся Риты:

— Классный, да?

Полина прикусила губу, чтобы не улыбнуться.

— Я тоже любуюсь, — продолжала журналистка, окидывая мужа Полины жадным взглядом. — Шикарный мужчина!

Прозвучал сигнал, и Алберт вместе с другими участниками прыгнул в воду. Заплыв на 50 метров начался.

— Все при нем. Но на нас с тобой такой даже не взглянет, — ехидно добавила Рита, бросив колючий взгляд на Полину. — А какие у него руки, как сложен!

Полина посмотрела на плывущего Алберта, мысленно согласилась с последним восклицанием Риты, но промолчала.

— Кстати, я с ним знакома, однажды он был у нас в редакции, к моему бывшему шефу приходил. А теперь я работаю в его журнале, подумать только! Так что, если получится заговорить с ним, я даже могу тебя представить, — снисходительно пообещала Рита и окинула Полину неблагосклонным взглядом. — Вообще не знаю, как ты додумалась так одеться на это мероприятие. Как тебя вообще пропустили? Вещи хорошие, но слишком повседневные, невзрачные, пойми.

Полина с жалостью посмотрела на приятельницу.

«Ее хватит удар», — подумала она.

У Риты зазвонил телефон, и она отошла, чтобы ответить на звонок. Полине тоже нужно было идти, но она медлила. Достала еще сигарету. Тогда же Алберт, который только что вылез из воды и стал принимать поздравления с победой в заплыве, посмотрел в окно и увидел Полину. В джинсах, кожанке, с сигаретой в руках. Их взгляды встретились, и Полина, внутренне торжествуя, увидела на его лице сильное недовольство. Он поискал кого-то глазами, и Полина увидела подошедшего к нему Франтишека.

«И он здесь. Прямо верный Санчо Панса, — подумала Полина. — Сейчас Алберт пошлет его за мной».

И точно. Алберт что-то сказал Франтишеку, после чего тот перевел взгляд на Полину и, криво улыбнувшись, вышел из помещения.

— Полина, привет, — сказал он, подойдя к девушке, все еще стоящей у окна бассейна. — У тебя сейчас выступление, ты не забыла?

— А что здесь делает наша доблестная полиция? — сыронизировала она в ответ.

— Отстань, я здесь как частное лицо. Ал попросил провести тебя за сцену. Господи, почему ты не переоделась?

— А чем тебе не нравится моя одежда? — невозмутимо откликнулась Полина, внутренне наслаждаясь своей маленькой победой над Враницким.

— Мне-то все равно, а вот Ал очень недоволен.

Они зашли в здание, и Франк провел ее в какую-то комнатку, типа гримерки, где их уже ожидал Алберт. Он успел одеться после заплыва и выглядел как всегда блестяще. Увидев Полину, он бросил на нее такой взгляд, от которого, как бы она не храбрилась, ей сделалось не по себе.

— Паула, я же попросил тебя, — с жутким холодком в голосе сказал Алберт. Девушка, пытаясь выглядеть как можно более непринужденно, вытащила из сумки сигарету, зажигалку и попыталась закрутить.

Враницкий мгновение молча наблюдал за этой картиной, потом подошел к ней вплотную и, выхватив из рук сигарету, швырнул ее в мусорную корзину. Полина задрожала от негодования.

Франк почувствовал себя явно лишним в этой компании и ретировался, бросив напоследок:

— Пойду в зал, там, кажется, шампанское уже подают.

Когда дверь за ним закрылась, Алберт, не спуская с Полины глаз, заговорил:

— Паула, если я ошибаюсь, поправь меня. До этого момента мне казалось, что то, что мы делаем, — нужно нам обоим. Как мне, так и тебе. Это не так?

Полина, сжав губы, молчала.

— За эти два с половиной месяца, что мы знакомы, я, кажется, ничем тебя не обидел, предоставив тебе полную свободу действий. Не давил на тебя, не заставлял изображать что-то. Это не так?

Полина подняла на него глаза, чувствуя себя школьницей, которую отчитывает строгий учитель.

— А как же приказ одеться, как тебе нужно? — попыталась огрызнуться она.

— Дело не в одежде, Паула. А в доверии. Ты либо доверяешь мне, либо нет. И наоборот. Если я попросил тебя о чем-то, значит я рассчитываю на тебя. Значит доверяю тебе. Пойми, мы должны играть по правилам этого мира, если хотим что-то от него получить.

— А если я не хочу?

— Тогда что ты здесь делаешь, Полина? — сказал Алберт, намеренно называя Полину ее настоящим именем, и она уловила это. — Ты можешь уйти прямо сейчас. Я говорю серьезно. Потому что мы либо в одной команде, либо нет. Решай.

Полина не понимала, блефует Алберт или нет, но чувствовала себя просто отвратительно. В мозгу отчаянно барахталась мысль о том, что все то, что она делает, — она делает «добровольно-принудительно». Вроде бы может и не делать, но все равно делает. Она понимала, что она уже у Алберта на крючке. И это бесило ее больше всего.

— Ты знаешь, что я не уйду, — выдохнула она. — Да, я уже многим тебе обязана, я это понимаю.

— Так же, как и я тебе. Мы в равных условиях, пойми это.

— Нет, не в равных, Алберт. И ты это прекрасно знаешь. Ты успешен и без меня. А я без тебя — никто. Именно это дает тебе власть надо мной.

Алберт рассмеялся.

— Ты серьезно? Просьба надеть платье вместо потертых джинсов — это проявление власти? Или нормальных человеческих отношений? Паула, почему у тебя все так сложно?

«Он прав. Черт побери, как же он прав. А я — полная кретинка. Но не могу же я признать это». Полина кусала губы.

— К сожалению, у нас с тобой изначально — не нормальные человеческие отношения. А договорные. Контрактные, — с обидой вздохнула она.

— Ничто не мешает им стать человеческими, — парировал Алберт.

Полина покачала головой.

— Еще как мешает. Да и какой смысл?

— Смысл в том, чтобы не стараться изо всех сил выставить своего напарника дураком, рыть ему яму, заставлять выглядеть глупо. Ведь именно этого ты хотела добиться? Только зачем?

— Да ничего я не хотела, — отводя глаза, сказала Полина, досадуя от того, как легко он ее раскусил. — Просто не люблю весь этот пафос. Подумала, что так будет лучше. Вот и все. А ты в любом случае не будешь выглядеть глупо, я усвоила это хорошо за то время, пока тебя знаю.

Алберт молча выслушал ее и вышел из комнаты, сказав только:

— Готовься, через десять минут наше выступление.

Полина, проследив за ним взглядом, увидела, как он взял из рук своей помощницы какой-то пакет и удалился, что-то оживленно с ней обсуждая. Полина же просидела все оставшееся до выступления время в той же комнате, пытаясь собраться с мыслями и повторить текст речи.

Вскоре к Полине подошел один из координаторов мероприятия и пригласил пройти на сцену, где ее уже ждал Алберт. Она прошла к кулисам, прикрывающим путь на сцену, и на мгновение обомлела, увидев сквозь щель между ними Алберта. Он стоял в джинсах и почти в такой же белой футболке с принтом, как на ней. Девушка невольно улыбнулась, испытывая чувство облегчения, благодарности и даже как будто стыда.

— Уважаемые дамы и господа! — заговорил Алберт. — Позвольте представить вам прекрасную девушку, талантливую журналистку, которую многие из вас уже знают по ее статьям в «Мизансцене», а также начинающую писательницу и мою жену — Паулу Стоун.

И Алберт протянул Полине руку, приглашая ее на сцену и предоставляя место за микрофоном. Полина глубоко вздохнула и подошла к микрофону. Алберт стоял рядом, и это придавало ей уверенности. Она начала говорить, глядя в зал — на всех сразу и ни на кого в отдельности, но все же не смогла отказать себе в удовольствии мельком взглянуть на Риту, буквально впившуюся глазами в нее и ее великолепного мужа.

На следующий день несколько изданий дали материал о прошедшей встрече примерно следующего содержания: «На светский вечер в джинсах: глава издательского холдинга Алберт Враницкий и его супруга Паула Стоун ломают стереотипы, приближая эру истинной демократичности и толерантности».

Полина показала их Алберту со словами, что ее выходка даже пошла на пользу им обоим.

— Я ни на секунду не сомневалась, что ты что-нибудь придумаешь, — резюмировала свою мысль Полина.

Алберт отреагировал сдержанно, но было видно, что его забавляет игра, которую против него начала его жена.

— Мне льстит твоя уверенность в моих способностях. Но больше так не делай.

Глава IX

Фиктивный брак Враницких длился уже около трех месяцев, но за все это время они почти не разговаривали по душам. Разговор всегда шел на деловые темы, касающееся рабочих моментов, не считая мелких перепалок, наподобие той, что произошла на вечере в бассейне. В целом, Алберт всегда был приветлив с Полиной, доброжелателен и любезен.

Полине же поначалу было комфортно в этом режиме, но с каждой проходящей неделей это начинало все больше угнетать ее. Она чувствовала, что снова тонет в своей вечной истории о «положительном безразличии».

С каждым днем Алберт становился все более интересен Полине как персонаж, как человек, у которого есть своя история. А неведомый ей случай в Гималаях еще больше подогревал этот интерес и противоречивые чувства к Враницкому. Полина пару раз пыталась найти о тех событиях хоть какую-то информацию в интернете, но сведений было мало. Все источники сообщали в общем-то одно и тоже. По вине Алберта 6 лет назад пропал без вести его близкий друг. И более ничего.

Это интриговало Полину, но гораздо больше ее тяготило другое. Ее напрягала какая-то неопределенность в отношениях между ними. И хотя она по-прежнему испытывала к нему чувства скорее отрицательные, чем положительные, она уже не могла не признавать, что ждет от Алберта какого-то прояснения его личного к ней отношения. Если таковое вообще имеется.

Начало декабря в тот год выдалось теплым, бесснежным и напоминало затянувшийся, влажный и ветреный октябрь.

Полина стояла, прижавшись к освещенному заходящим солнцем стволу высокого старого клена, погруженная в полудрему свежего зимнего полудня, закрыв глаза, слушала шепот дрожащих на ветру, обнаженных веток. В нем ей слышался тихий голос ночного прибоя, шорох шагов, мягко вязнущих в нежности остывающего, теплого песка, мерное гудение южных цикад, устроившихся в высокой траве у акаций.

Послышался шум мотора, Полина, вздрогнув, открыла глаза и с грустью или даже обидой посмотрела на закатный сад — это было так далеко от тех мест, где она только что побывала.

— Здравствуй! — услышала Полина как всегда приветливый голос Алберта и, повернув голову, увидела его самого.

— Привет, — уныло бросила девушка и, развернувшись к Алберту спиной, побрела по тропинке прочь от дома.

Безразлично чужое. Ненужное… Ненастоящее…

Может, мне это только снится?

После обеда Полина, наливая в чашку темно-золотой чай с бергамотом, как бы невзначай бросила:

— Скажи, а у тебя сейчас есть кто-нибудь?

Алберт и бровью не повел, продолжая наслаждаться ароматным жареным сыром — своей любимой закуской, которой часто лакомился после основного приема пищи в качестве своеобразного десерта.

Полина продолжала:

— Мы же можем с тобой поговорить как приятели, в конце концов. Живем бок о бок три месяца и не знаем друг о друге элементарных вещей. У тебя есть женщина?

— Нет, — спокойно и несколько холодно ответил Алберт, в упор глядя на Полину.

Она с досадой отвела глаза, но через секунду, снова набравшись храбрости, задала еще один вопрос:

— А какие женщины тебе нравятся?

— Мне нравятся женщины, которые не задают лишних вопросов.

Полина поджала губы в ироничную улыбку.

— А как понять, какой вопрос будет лишним?

— Умные женщины всегда понимают это.

— А-а-а, — с издевательским пониманием протянула она. — Значит нравятся умные… Не частое явление в среде гламура и моды, но допустим. Хорошо, а какие-нибудь внешние параметры у этих умных женщин без лишних вопросов есть? Может быть, отсутствие лишних килограммов или отсутствие лишних элементов одежды? — уже с издевкой спрашивала Полина.

Алберт, уже успевший разделаться с жареным сыром и переключить свое внимание на ленту новостей в телефоне, поднял глаза, встретился взглядом с Полиной и улыбнулся, оценив ее грозный вид.

Полина скосила глаза на блюдце из-под чашки и поджала губы.

— Скажи мне, Паула… Почему ты все время хочешь разозлить меня? Почему пытаешься задеть, рассердить? А поняв, что у тебя ничего не выходит, раздражаешься сама.

Полина понимала, что не в силах на равных говорить с этим человеком, он буквально уничтожал ее храбрость, дерзость, злость, с таким трудом скопленные за все это время. Причем как уничтожал! Одним взглядом серых спокойных глаз, одним движением тонких губ.

С Полиной было это впервые. Обычно с мужчинами она чувствовала себя либо умнее, развитее, либо просто лучше. Даже если она и была с мужчинами довольно зажата, то не могла раскрыться, именно потому что чувствовала свое превосходство. Она остро чувствовала в людях примитивность мышления, недалекость, даже, может быть, простоту, и болезненно на это реагировала.

Она не могла заставить себя общаться с человеком, который по ее мнению был глуп… или прост. Он мог быть добрым, нежным, заботливым. Но Полина ставила на нем крест, если улавливала в нем эту примитивность. Теперь же Полина, наоборот, чувствовала свою слабость, беспомощность перед Албертом.

Она смотрела в полированную поверхность стола на свое отражение и глотала обиду. Да, ей до боли в груди, до слез было обидно за себя. И она чувствовала, что вот-вот расплачется, сейчас, здесь, из-за пустякового разговора. Ей нужна была передышка, переход хода, и она устроила его следующим образом. Не глядя на Алберта, закусывая губы, она поднялась из-за стола, вытащила из небольшого навесного шкафчика пачку сигарет и уселась в кресло, так что теперь видела лицо Враницкого в профиль.

Закурив, Полина снова нашла в себе силы взглянуть на Алберта, который с интересом следил за ее действиями.

— Так ты все-таки куришь? Я думал тогда у бассейна, ты просто играла, чтобы позлить меня.

— Нет, — отозвалась Полина, выпуская изо рта вместе со вздохом небольшое белое облачко дыма. — Нет, я не курю.

Она закинула ногу на ногу и, положив локти на подлокотники кресла, вскинула брови, отчего лицо и вся ее поза приняли недовольный и даже надменный вид.

— Знаешь, просто я не выношу, когда меня держат за дуру. А это ощущение не покидает меня уже около трех месяцев. Странно, да? Какое совпадение. Мы с тобой тоже знакомы три месяца.

Алберт посмотрел на нее внимательно, но ничего не ответил.

— Я не курю… — вдруг снова повторила Полина и, затушив сигарету, поднялась с кресла. — Вот так.

Она сделала несколько быстрых шагов к выходу из комнаты, но Алберт остановил ее, поймав пальцами ее маленькую ладонь. Полина вздрогнула и отвернулась. Она не могла смотреть ему в глаза.

— Я никогда не вру, Паула. Почти никогда. Просто потому, что мне это не нужно. Я умею добиваться своих целей другими способами. Если я скажу, что мне абсолютно все равно, веришь ты мне или нет, это будет неправдой. Мне было бы неприятно думать, что ты мне не веришь. Но знаешь, я привык к тому, что мне не нужно убеждать людей в своей правоте. Я могу добиться того, что люди будут вести себя так, как нужно мне. Может быть, это звучит цинично, но это так.

Полина, не скрывая негодования, воскликнула:

— Кем ты себя считаешь? Демиургом? Наслаждаешься тем, что сильнее других? Может, думаешь, и со мной пройдет этот номер? Только я не собираюсь быть твоей игрушкой.

— Нет, Паула, я не считаю себя повелителем судеб. Поверь мне, удовольствие я получаю несколько от других вещей. Просто я привык ставить цели и достигать их.

— Но ведь я, Альбер, я служу средством достижения твоей цели? — допытывалась Полина. — Ведь ты сам говорил мне об этом!

— И да, и нет, — Враницкий улыбнулся, поймав себя на новой мысли.

«Ты и есть моя цель».

— Тогда что тебе от меня нужно? Почему ты просто не можешь сказать, как ты ко мне относишься? Знаешь, правда, я не настолько хороша, как потенциальная медийная личность, которую ты из меня планируешь сделать, не настолько сильна как писатель, чтобы быть выгодным вложением денег. Я понимаю, это глупо, я, должно быть, выгляжу полной дурой, задавая тебе такие вопросы…

— Я так не считаю. По-моему, ты должна это чувствовать. Но ты чувствуешь все наоборот. Почему ты во всем видишь какой-то негатив? Почему все время ждешь от жизни подвоха?

Полина молчала, чувствуя, как ее рука дрожит в его сильной и большой руке и бешено колотится ее сердце, и еле сдерживала подступающие слезы.

— Я просто хотел сказать тебе, что обычно я говорю то, что думаю — иногда это идет мне во вред, но чаще — на пользу. Поэтому если я говорю, что считаю тебя перспективной, интересной, умной и безумно притягательной девушкой, значит так оно и есть. Я бы никогда не взялся за проект под названием «Паула Стоун», если бы считал иначе.

Полина, засмеявшись, закинула голову наверх, потом провела рукой по лбу и улыбнулась и с оттенком легкой горечи повторила:

— Проект… А расскажи, каков проект под названием «Алберт Враницкий»? Ведь твоя собственная жизнь — это тоже твой проект, не так ли?

— Да, как и жизнь любого человека — только его собственный проект. Я глубоко убежден, что люди сами творят свою жизнь, а если они этого не делают, то вынуждены проживать не свои жизни, являясь частью чьих-то чужих проектов. Как у вас говорят, «человек сам кузнец своего счастья», кажется?

— Практичный подход к жизни.

— Я бы сказал — эффективный.

— Скажи, а ты во всем стремишься быть эффективным?

— А что плохого в эффективности?

— Ничего… Но лично я — ужасно непрактичный человек.

— Ты недооцениваешь себя, Паула. Если бы в тебе не было ни доли практичности, тебя бы сейчас не было здесь.

Полина рассмеялась.

— Что это? — воскликнула она. — Намек на мою меркантильность?

— Отнюдь, — Алберт улыбнулся своей чарующей улыбкой, от которой у Полины вновь, как и тогда, на вечере их помолвки, побежали мурашки по всему телу. — Мне нравятся практичные люди.

— И женщины?

— Особенно женщины. — Враницкий заглянул Полине в глаза и вдруг прижался к ее руке долгим поцелуем.

Полина легонько высвободила кисть из ладоней Алберта и тихо, но отчетливо, сказала:

— Не делай так больше.

— Почему?

— Потому что это похоже на ухаживание.

— Ну и что? Я разве не могу за тобой ухаживать?

Полина вздохнула.

— Алберт… Отношения мешают бизнесу, а мы с тобой — деловые партнеры.

— Я не вижу причин, мешающих нам стать кем-то большим. Друзьями, например.

— Ты сам назвал меня своим проектом. Пусть так. Я даже не стану спорить с этим. Мне в тебе нравится как раз то, что ты называешь вещи своими именами. Давай не будем отклоняться от заданного курса. Я теперь знаю, как ты относишься ко мне. Как к тебе отношусь я…

— И как же? — быстро перехватил ее мысль Алберт.

— Как к работодателю.

— Как это приземленно! Вот я и поплатился за свою любовь к практичности, — лукаво улыбнулся Алберт. — И ни капельки человеческой симпатии?

— Не будь у меня к тебе ни капельки симпатии, я бы ни за что не согласилась стать проектом под названием «Паула Стоун».

Алберт внимательно посмотрел на ее.

— Ты мне нравишься, Полина, — серьезно сказал он. — Ева была права, назвав тебя удивительной.

Полина подошла к окну и, разглядывая стылый, окутанный легкой дымкой тумана сад, сказала:

— Кстати, почему ты не женился на ней? По-моему, вы идеально подходите друг другу.

Алберт пожал плечами и покосился в телефон

— Мы слишком похожи, чтобы быть вместе. Я не терплю конкуренции, и Ева тоже. Я предпочитаю руководить процессом (любым), — на этом слове он сделал акцент, усмехнувшись, и продолжил, — Ева тоже. Сложно вести корабль к пункту назначения, когда на нем два капитана, согласись. На мой взгляд, в паре должен быть один лидер.

— Патриархально!

— Ты все время спешишь с выводами, девочка моя, — Алберт впервые назвал Полину так, и она было вспыхнула, но почему-то промолчала. — Я сказал «один лидер», но не сказал, что это обязательно должен быть мужчина. Если мужчина готов предоставить эту роль женщине, то пожалуйста. Таких пар предостаточно. И они счастливы. В моей же личной модели отношений лидером предпочитаю быть я. Но я не навязываю свою модель миру.

— А что же женщина, какова должна быть ее роль рядом с тобой?

— Вдохновение, Паула. Вдохновение для движения вперед. И, кстати, у нас с тобой в этом отношении идеальный союз. Ты пишешь — я издаю. Ты создаешь — я двигаюсь дальше.

— Но ты делал это и без меня.

— Делал. Ловил вдохновение в другом.

— Именно поэтому я и склонна считать, что одного вдохновения для отношений недостаточно. На нем далеко не уедешь, правильно?

— Правильно, — согласился Враницкий, глядя на Полину так, словно одним этим словом хочет предупредить ее, что весь этот разговор — только начало какой-то новой игры Алберта.

Она ждала, что он скажет дальше, но он молчал. Полина отошла от окна и, проходя мимо Алберта, улыбнулась ему. Он задержал ее, легонько притянув за руку к себе, и снова прикоснулся губами к ее кисти. Потом отпустил и, проводив до дверей взглядом, подумал: «Что? Что в ней такого?». Она еще раз улыбнулась ему и вышла из комнаты. Алберт быстро допил остывший кофе и уехал в город.

Глава X

Приближалось Рождество. Город дышал ожиданием праздника.

Весь центр пестрел иллюминацией и лучился бликами разноцветных фонариков. На Староместской площади красовалась главная елка города, вокруг которой разместилась уютная рождественская ярмарка. Туристов становилось все больше. Люди толпились у шатров, где наливали сваренное ви́но, а на открытых углях готовили трдло — излюбленное чешское лакомство из дрожжевого теста, посыпанное сахаром.

Алберт сидел в кабинете своего офиса, из окон которого были видны острые темные шпили собора Святого Витта, разбирал принесенные секретарем бумаги и думал о текущем положении дел. Первый раз в жизни Алберт не понимал, в правильном ли направлении он движется, первый раз в жизни он не мог объяснить логику своих поступков. И мыслей.

Телефон разрывался от звонков и сообщений с приглашениями на ежегодные рождественские обеды, ужины, встречи и вечера. А Алберт не отвечал никому и ловил себя на мысли, что у него совершенно нет желания посещать все эти мероприятия, а главное видеть всех этих людей. Модели, фотографы, рекламщики, пиарщики всех мастей, новые контракты и знакомства, конкуренты… с каждым из которых нужно держать марку. Быть идеальным.

«Что это, — думал Алберт, снова и снова пытаясь найти ответ внутри себя, — может, я просто устал, и нужно бросить все, уехать куда-то на пару недель и ни о чем не думать?».

Нет, тут было что-то еще, и Алберт не мог отрицать этого, как бы ни хотел. Невольно его мысли вновь и вновь возвращались к Полине. Уже недели три она была полностью поглощена своим романом, который они с Албертом запланировали издать к весне, и бывали дни, когда они даже не виделись, не то что не разговаривали. Полина временно прекратила писать для рубрики в журнале и за весь декабрь появилась всего на паре мероприятий. В то время как Алберту напротив приходилось ежедневно бывать то тут, то там.

До Рождества оставались считанные дни, а Алберт вместо обычного воодушевления и предвкушения всей этой предпраздничной суеты чувствовал одно лишь раздражение и какое-то новое для себя, засевшее где-то под сердцем щемящее беспокойство, которое пока не мог идентифицировать. Пока он понимал только одно — связано оно было с ней…

Алберт был удачлив, но удачлив в силу своего характера, приобретенных навыков и убежденности в своей удаче. «Везет сильнейшим», — любил повторять он и был прав.

К тридцати годам Алберт привык к течению своей жизни в подобном ритме. За целью он ставил цель и со временем научился предугадывать, что готовит ему завтрашний день.

Постепенно Враницкий сделался скучающим игроком в карты, который знал наперед все ходы своих соперников и который уже от нечего делать, чтобы хоть как-то разнообразить монотонность игры, блефовал при откровенно плохой карте и все равно выигрывал. По инерции. И как умный и опытный игрок Алберт в последнее время начал чувствовать приближение конца этой инерции. Это тревожило и забавляло его одновременно.

Ему хотелось заглянуть за занавеску, скрывающую то, что приготовила ему судьба: без постоянной смены впечатлений Алберт не мог. Поэтому последние два или три года он начал позволять себе импровизировать в большей степени, отклоняясь от заданного им же самим плана и пускаясь в небольшие приключения. И конечно, в первую очередь это касалось женщин. В то же время даже эти легкие импровизации Алберт в силу привычки, зачастую неосознанно, держал под контролем, он знал, чем и когда завершится очередная его забава.

Надо сказать, что таким Алберт был не всегда. Когда-то он ненавидел заглядывать вперед, загадывать сроки той или иной истории и тем более ход развития отношений. В какой-то степени он был гедонистом, человеком, предпочитающим «ловить момент», наслаждающимся этим моментом и ощущением себя в нем.

Однако со временем Алберт сделался жестче, расчетливее, вступая в отношения, он уже не мог не просчитывать развитие ситуации. Постепенно ему стало казаться, что он знает все наперед, что все повторяется от раза к разу и «ничто не ново под луной».

От этого пресыщения обыденностью он бросался в поиск новых и новых ощущений, эмоций, впечатлений, ему все казалось, что он чего-то не замечает, что что-то все время ускользает из его рук, он получал почти все, чего хотел, и поэтому быстро терял интерес к полученному.

И все же теперь он стал спокойнее, привычка брала вверх над неутоленным желанием чего-то неизведанного, и он опять-таки по инерции продолжал угадывать последовательность развития той или иной истории.

И вот появилась она. Женщина, которая стала его женой, но которая была ему настолько чужой, как никакая другая женщина в его жизни. Начиналась новая история. И Алберт не мог и представить, когда, а тем более чем закончится эта новая история с его женитьбой. Планомерное течение его жизни было нарушено, и Алберт осознавал, что почти не в силах остановить движение сумбурно обрушившихся на него событий.

Он помнил свою первую мысль, которая пришла ему в голову, когда он увидел Полину, и эта мысль была такова: «Эта девочка будет моей женой». Он не знал тогда, не знал он и сейчас, почему вдруг именно эта мысль пришла ему в голову. Но зато он знал другое: загаданное, уже исполнившись на бумаге, стало почти недостижимым в реальности. Поставив свою подпись рядом с подписью этой девочки, он воздвиг огромную стену между ними. Полина сделалась его женой, но принадлежать ему не стала. И возможно, никогда не станет. И их последний разговор о «деловых отношениях» только подлил масла в огонь.

Что он испытывал к Полине? К Пауле? Азарт, интерес или, может быть… Алберт не давал себе возможности подумать об этом. Но сдаваться не входило в его планы. Он был игрок и, более того, игрок опытный. Пока он не мог понять, почему он это делает, но он решил во что бы то ни стало добиться новой, как ему казалось сначала, не слишком сложной, а как оказалось впоследствии, главной и последней цели в его жизни.

Было обеденное время, и, чтобы как-то развеяться от этих мыслей, Алберт решил прогуляться. Он накинул пальто и готов был уже выйти из кабинета, как в дверях буквально столкнулся со своей секретаршей и еще одной женщиной, в которой он, конечно, сразу узнал Соню Соукалову.

Соукалова, бывшая топ-модель, сейчас переквалифицировалась в «звездные» журналистки, а когда-то она начинала карьеру в СМИ у Алберта в журнале. Однако очень скоро им обоим стало понятно, что у них разные взгляды на главные цели в журналистике, и их пути разошлись.

Теперь имя Соукаловой было неразрывно связано с самыми пикантными скандалами, сплетнями и прочими блюдами, что обычно подаются в желтой прессе. Соукалова любила копаться в чужом белье и делала это весьма умело. Последние полгода она работала у Макса Новотного — главного конкурента Враницкого в издательском бизнесе, и ходили недвусмысленные разговоры о том, как она получила свое место.

— Алберт, дорогой, привет! А я к тебе, — фамильярно кривляясь, объявила Соня и отмахнулась от пытавшейся задержать ее секретарши. — Я без записи, но ты же примешь меня по старой дружбе? — она фальшиво улыбнулась и уверенно шагнула в кабинет.

— Здравствуй, Соня. Вообще-то, у меня совершенно нет времени на праздные разговоры. Ты по делу? — мило улыбаясь, отозвался Алберт, продолжая застегивать пальто.

— Я отниму всего пять минут твоего драгоценного времени. Я от Макса.

Алберт кивнул секретарше, и та удалилась, закрыв дверь, оставив Алберта и Соню вдвоем.

— Я тебя слушаю. Что за сверхважное послание от Макса, которое нельзя сообщить в электронном письме или по телефону?

— С некоторых пор ты не читаешь сообщения, Алберт. И перестал отвечать на звонки. Никак тебя не поймать.

— А зачем меня ловить? Тем более Максу.

— Завтра мы будем отмечать пятилетие «Лакшери». Будет крутая вечеринка. Макс приглашает все сливки нашей ниши. Ты в их числе.

— Передай Максу, что я весьма польщен, но не могу принять приглашение. У меня другие планы.

— Как жаль! А мы думали, вы с Паулой придете. А то что-то вы совсем не показываетесь вместе. Некоторые уже и не верят, что вы действительно пара. Ты ходишь по вечеринкам один, а она недавно показалась в компании Горака, они весьма мило проводили вместе время. Кое-кто даже утверждает, что видел, как поздно вечером они куда-то отправились вдвоем на такси.

— Соня, все в тебе прекрасно. Кроме твоих очаровательных губок.

— А что не так с моими губками?

— С них постоянно слетают непроверенные факты, слухи и сплетни. Это непрофессионально для журналистики такого уровня, как наш, Соня. Кажется, именно за это я тебя уволил, не напомнишь?

Журналистка недовольно передернула плечами.

— Но, видимо, Макс, все-таки нашел хорошее применение этому милому ротику, раз ты так надолго у него задержалась.

Соукалову перекосило. Алберт бил Соню ее собственным оружием.

— Знаешь, Алберт, когда-нибудь ты поймешь, что как друг я гораздо выгоднее, чем как враг. Но будет поздно.

— Я переживу это. И если ты закончила, то мне нужно идти. Привет Максу!

С этими словами он подошел к двери и, открыв ее, ожидающе посмотрел на Соню.

Она с деланной томностью накинула на плечи коротенькую шубку и медленно продефилировала мимо Алберта.

— И все-таки подумай насчет завтра. У Макса для тебя есть пара интересных идей. К тому же будет много полезных личностей. И не забудь свою фиктивную женушку.

Алберт невозмутимо выслушал этот змеиный выпад и, обогнав Соукалову, вышел на улицу, сел в машину и направился к Франтишеку.

Враницкому хотелось послушать жизнерадостный голос друга и его прямолинейные, но именно этим и ценные шуточки в отношении самого Алберта.

Франтишек обрадовался его приезду. Враницкий нечасто навещал его дома. Чаще они виделись на всевозможных тусовках и вечерах, куда Алберт всегда приглашал старого друга.

Франтишек окинул его своим фирменным «инспекторским» взглядом и усмехнулся.

Алберт не начинал разговор первым.

— Ал, после твоей странной женитьбы я не узнаю тебя. Что с тобой происходит, брат? — Франтишек подошел к небольшому навесному шкафчику, что служил домашним баром, достал оттуда бутылку виски, плеснул пару капель в бокал себе и Враницкому.

Алберт молчал, разглядывая, как влага в стакане переливается янтарными отблесками. Он сам приехал к Франтишеку, чтобы переброситься парой фраз со старым другом, но теперь уже как будто жалел об этом.

— Дело в ней, Ал? — продолжал допытываться Франтишек.

— Да, в ней, — после паузы нехотя ответил Алберт, словно признаваться в этом, в первую очередь самому себе, ему было трудно. — Франк, я не знаю, как это объяснить. С того самого дня что-то изменилось. Я словно больше не управляю своей жизнью.

Он замолчал, словно подбирая слова и пытаясь разобраться в ворохе накопившихся у него за все эти месяцы мыслей.

— Она ведь могла этого не делать… Но с той самой секунды, когда она взяла ручку и подписала договор, вся моя привычная жизнь, что-то внутри меня начало рушиться. И я ни черта не могу с этим поделать. Франк, ты знаешь меня лучше всех, скажи мне, что происходит?

Франтишек внимательно и даже несколько удивленно выслушал Алберта и присвистнул.

— Да ты просто втюрился в нее. Вот и все. Первый раз в жизни по-настоящему втюрился.

— Ну и словечки ты выбираешь для подобного разговора, — отозвался Алберт и вдруг ошеломленно добавил, — ты думаешь?

— Я не думаю. Я вижу это.

Алберт не отвечал, словно не в силах был в это поверить.

— Но если ты мне не веришь, давай проведем тест. Первый вопрос: о ком ты чаще всего думаешь?

— Франк…

— Так, второй вопрос. Тебя больше не привлекают другие женщины? Тебе не хочется ходить по всем этим тусовкам и наслаждаться их обществом, как раньше?

Алберт качал головой. Франтишек безжалостно продолжал.

— Наконец, ты убеждаешь себя, что ничего к ней не испытываешь? — Франк окинул Алберта победным взглядом и резюмировал. — Итак, мой диагноз: пан Алберт Враницкий, вы впервые по-настоящему влюблены. И меня это пугает.

— Почему?

— Да потому, что если все дело только в этой девчонке, то я вообще не вижу здесь для тебя проблемы! Для тебя, Ал! Ты говорил ей, что любишь ее?

— Нет. Но я и сам не знаю до конца, что я чувствую. Поэтому не говорил.

— Ну так скажи. Женщины это любят. Ну что, мне учить тебя? Как-нибудь, после хорошего секса…

— Франк…

— Постой, вы что с ней не…? — Франтишек оторопело уставился на Алберта. — А какие у вас с ней вообще отношения?

— Деловые. Или, проще говоря, — никаких.

— Так-так-так, а вот это уже серьезно. Ты живешь с бабой полгода, и у вас с ней никаких отношений. Старик, вот теперь мне реально за тебя стремно. Но я знаю, что тебе нужно.

— Что?

— Поставить цель. Как и всегда. Например, сегодня вечером — поцеловать ее. А, скажем, через неделю… ну ладно две… Ну, ты понимаешь?

— Франк, — в третий раз одернул друга Алберт, чувствуя весь идиотизм происходящего разговора.

— И не строй из себя святошу. А то меня сейчас вывернет от тебя. Как только у вас с ней это случится — все как рукой снимет. Вот увидишь. Старый добрый Франтишек не дает плохих советов.

Но Алберта, похоже, не устроили все эти доводы приятеля.

— А что если с ее стороны все это реально… фиктивно?

Франк рассмеялся.

— Ал, это не она к тебе подкатила, а ты к ней, забыл? С этим сюрпризом, с договором, со свадьбой?

— Да, и она воспользовалась этой возможностью.

— Я бы тоже такой возможностью воспользовался, так что тут ее упрекнуть не в чем.

— Но я могу просто не нравиться ей.

— Так понравься, Ал! Я никогда раньше не слышал от тебя подобных соплей. Может, тебе реально съездить куда-то отдохнуть? С ней, без нее — без разницы! Дружище, давай прекращай все это дерьмо, а то я всерьез за тебя испугаюсь.

Алберт улыбнулся.

— Ладно, Франк. Ты прав. Больше этого не повторится. А то меня уже самого от себя тошнит.

— Так-то лучше.

— Приходите с Мартой к нам двадцать пятого на обед. Будет Ева с кем-то из своих ухажером, Гашеки, отец. Никого лишнего.

— Заметано.

Глава XI

24 декабря в 10 часов вечера Алберт стоял у двери в комнату своей жены и как мальчишка не решался постучать. Он знал, что она не спит, потому что с улицы видел свет в ее окне, но вот уже пять минут переминался с ноги на ногу у двери, ругая себя за эту невесть откуда-то взявшуюся робость.

«Неужели Франк был прав…» — пронеслось у него в голове.

Наконец, совладав с собой, он пару раз легонько стукнул в дверь. Никто не отозвался, он стукнул сильнее. Снова тишина. Алберт решился дернуть ручку двери и заглянул внутрь.

Полина сидела на полу за ноутбуком спиной к двери и через наушники слушала какую-то музыку. На ней была только длинная белая футболка, и взгляд Алберта сразу приковали ее обнаженные ноги, скрещенные по-турецки. Он почувствовал нечто вроде смущения, которое быстро сменилось чувствами и мыслями ему противоположными. Он с трудом оторвал свой взгляд от коленей Полины и окликнул ее.

Встрепенувшись будто ото сна, девушка оглянулась. Против своего обыкновения, вроде бы даже не смутившись, она улыбнулась Алберту и, вынимая из ушей наушники, сказала:

— О, у меня сегодня гости! Садись, — она кивнула ему на место на полу напротив нее.

— Я не помешал? — стараясь не смотреть на ее ноги, отозвался Алберт и уселся на предложенное ему место.

Полина поймала его взгляд и как бы невзначай натянула на колени футболку. И тут только заметила, что она заляпана чернилами ручки, которой она в работе над романом постоянно делала пометки в блокноте. Она закусила губу и отодвинулась чуть дальше от Алберта, чтобы свет монитора, падающий на нее, не так сильно высвечивал эти огрехи.

— Нет, мне как раз нужно сделать паузу, — улыбнулась девушка, затягивая распущенные по плечам волосы в высокий пучок на макушке. — Пишу сегодня с раннего утра. Даже не обедала.

— И не ужинала.

Полина кивнула. Повисла пауза.

— Кажется, ты впервые за эти полгода у меня в гостях, — улыбнулась хозяйка комнаты.

— Я решил, что в Щедрый день можно немного нарушить наше деловое общение.

Полина ахнула.

— Как Щедрый день? Господи, Алберт, уже двадцать четвертое?

Молодой человек, засмеявшись, кивнул.

— Я совершенно потеряла счет времени с этим романом… Боже, я думала только двадцать первое или двадцать второе… Но почему ты здесь, в Подебрадах? Ты не отмечаешь?

— Как раз хотел тебе это предложить.

На лице девушки выразилось смятение.

— Сейчас? Ехать куда-то?

— Никуда ехать не нужно. Прогуляемся?

Полина посмотрела на Алберта и вдруг поняла, что впервые, если не считать случая в бассейне, видит его одетым неформально.

— Ты в свитере! — почему-то засмеялась она и, протянув руку, коснулась мягкой шерстяной ткани, словно хотела удостовериться, что это действительно свитер.

— А ты нет, — улыбаясь прищурился Алберт.

Полина поднялась на ноги и подошла к шкафу.

— А куда мы пойдем? — спросила она, открывая дверцы и заглядывая внутрь.

— Прогуляемся до центра, посмотрим фейерверк на главной площади… Я не был там, кажется, лет пятнадцать.

— Вообще Рождество в Праге — семейный домашний праздник. Все сидят за столами и едят традиционного карпа.

Полина поежилась.

— Бр-р, не люблю речную рыбу. А ты тоже каждый год ешь карпа?

— Нет. Честно говоря, я с детства не отмечал Рождество дома. И карпа не ел с тех самых пор. Возможно, ты заметила, я довольно нетипичный чех.

— Ну по крайней мере ты не пьешь пиво. И не ешь карпа.

Через полчаса молодые люди стояли посреди пустынного городка и смеялись. В этом году власти решили не проводить фейерверк в Подебрадах, и все, кто хотел шумных гуляний, уехали в Прагу. Другие остались дома. Гуляющих было совсем немного. Полина была этому даже рада.

Враницкие медленно шли по притихшим улочкам и говорили о всяких пустяках. Дойдя до набережной, молодые люди остановились у самого парапета. Алберт поднял голову вверх и посмотрел в стылое ночное небо. Начинался снег, и первые мокрые снежинки падали ему на лицо и тут же таяли. Было тепло и сыро. Набережная была совсем безлюдна. Полина остановилась у парапета и, слегка нагнувшись, заглянула в черную воду Лабы, в которой отражался свет уличных фонарей, рисуя на ней причудливые узоры.

— А в Праге сейчас гремит музыка, народ танцует, пьет шампанское и глинтвейн под курантами. На Карловом мосту загадывают желания и любуются фейерверком. А на Влтаве мерцают огнями корабли-рестораны. — Полина закрыла глаза, словно представляя себе всю эту картину.

Алберт молчал, смотрел на ее, словно о чем-то задумавшись или что-то вспоминая.

— Паула, — наконец заговорил он, — у меня для тебя кое-что есть.

С этими словам он полез во внутренний нагрудный карман пальто, что-то оттуда достал и сжал в ладони. Потом раскрыл ее, протягивая Полине.

— Это гималайский горный хрусталь. Его еще называют лемурийским. Слышала о Лемурии?

— Кажется, это какая-то древняя легендарная страна, что-то вроде второй Атлантиды?

Алберт улыбнулся.

— Что-то вроде, — повторил он, кивнув головой. — Говорят, этот камень имеет особую силу и может напомнить человеку о его предназначении. О его прошлом и будущем.

Полина положила подвеску с камнем на ладонь и подняла ее так, чтобы на камень упал свет фонаря. Почувствовала, как по телу пробежала легкая волна дрожи.

— Ты веришь в его силу?

— Я верю в то, что человек способен наделить силой все, во что верит.

— Ты носил его когда-нибудь? Это твой камень?

— Он достался мне от одного моего друга. Он несколько лет прожил в Гималаях, занимался разными практиками, изучал камни. Незадолго… до несчастного случая, произошедшего с ним, он передал этот камень мне и сказал: «Воспользуйся им, когда почувствуешь нужный момент. Камень находит своего хозяина сам».

— Спасибо… Альбер, — Полина опустила глаза. Ей очень хотелось спросить, что же случилось тогда, в Гималаях. Но она почувствовала, что Алберту будет это неприятно. И промолчала.

Потом, глядя на падающий в Лабу снег, вновь заговорила:

— Знаешь, сегодня прекрасная ночь для откровений. И я хочу тебе кое в чем признаться.

Она бросила на своего фиктивного мужа короткий взгляд и, подставив ладони падающему снегу, продолжила.

— Я не знаю тебя. Почти не знаю. Хотя мы живем бок о бок уже почти полгода. И все это время я стараюсь увидеть, узнать тебя настоящего…

Алберт молчал, разглядывая ее лицо — узкое, в неровном свете фонаря еще более бледное чем обычно, длинные каштановые волосы, слегка растрепанными прядями падающие на воротник пальто, на плечи, небольшие, но выразительные зеленые глаза. Он все никак не мог точно определить их оттенок и сейчас вдруг понял, что эти глаза ему напоминают — последнюю осеннюю траву, схваченную первыми заморозками и покрытую тоненьким слоем молодого алмазного инея.

Полина не смотрела на него, но ее губы продолжали рассказывать о нем:

— Знаешь, я из тех людей, что ищут в других червоточину. Как те художники, что рисуют прекрасные натюрморты. Свежие, наливные, манящие своей соблазнительностью фрукты, цветы, еще источающие живой аромат, но уже подернутые легким налетом увядания и смерти. Я из тех, кто ищет не содержание, а пустоту. И вот я все пытаюсь найти в тебе эту пустоту, твою темную сторону, в которой ты откроешь себя. И не нахожу. И кажется, я только сейчас поняла, почему.

— Почему?

— Потому что все это — действительно ты. Ты такой и есть. Ты носишь брендовые рубашки, ворот которых душишь парфюмированной водой за три сотни долларов, и в то же время готов отказаться от всего отцовского состояния. Ты играешь с людьми, но не позволяешь никому играть с тобой. Ты одинаково гармонично смотришься на светском рауте и на этой пустой улице, с мокрыми от снега волосами. Ты, кажется, действительно идеален во всем, чего касаешься. Мне далеко до тебя, Альбер… Не знаю, смогу ли я оправдать твои ожидания. Но знаешь, спасибо тебе… За все. И спасибо за этот подарок, — с этими словами она надела цепочку с подвеской на шею и спрятала ее под пальто. — Мне так неловко. Ведь у меня для тебя нет подарка… С этим романом я обо всем забыла…

— А давай поступим так. Думаю, у тебя есть подарок, который я бы хотел получить.

— Что же это?

— Конечно, поцелуй, — улыбнулся Алберт.

Полина смешалась.

— А если серьезно — расскажи мне о себе. Мне всегда интересно было узнать — кто они такие, эти писатели, творцы великих заблуждений и великих открытий.

— Как громко ты сказал. Я такой же обычный человек, как и другие.

— Так расскажи о себе.

Молодые люди возвращались из пустующих Подебрад домой. Снег закончился, и теперь их окружала сонная зимняя ночь, тишину которой изредка нарушали только разговоры немногочисленных прохожих. Но вскоре и они утихли.

Полина, чуть смущаясь, начала свой рассказ.

— Знаешь, мне всегда нравилось придумывать чужую судьбу. Мне нравилось следить за изломами ее линий, ее развилками и перекрестками. В окружающих людях я всегда видела… материал… Как будто — глину для лепки, из которой я могу слепить много разных фигурок, а потом направить эти фигурки по разным дорогам и следить за каждой из них. Мне было интересно развитие мысли, движение своей фантазии. Я всегда загадывала ту или иную историю про человека. Само это слово — история — стало моим любимым словом.

Она замолчала, бросила лукавый взгляд на Алберта и продолжила:

— Когда я знакомлюсь с тем или иным человеком…

— С мужчиной?

— Пусть будет с мужчиной, — улыбнулась Полина, — я нахожу в нем какую-то черту, интересную мне, и начинаю его придумывать. Мне уже не так важен сам этот реальный человек. Мне интересно заглянуть в него через призму собственного воображения. И так у меня в голове рождается его история. Например, любовная. И если мой персонаж показался мне, к примеру, педантом-недотрогой, живущим по расписанию и планирующим каждый свой шаг, — он обязательно столкнется с девушкой безалаберной и легкомысленной. Если же он сдержан и замкнут, эдакий мрачный одинокий волк, блуждающий по свету в поисках своего места под солнцем, — то на пути этого «искателя» встретится хрупкая, не приспособленная к реалиям мира девочка… Как-то так.

— В общем, все по законам кармы, как в восточных учениях, — засмеялся Алберт.

Полина кивнула:

— Что-то вроде того.

— А что насчет тебя? Тебя самой и твоей собственной истории?

Полина усмехнулась:

— Я часто задаю себе тот же вопрос… Думаю о том, если все вокруг меня — персонажи — то кто же я? Ведь моя жизнь ординарна и ничем не выделяется среди миллиардов других. И… про себя саму я бы не смогла сочинить историю… Реальную историю. Поэтому я начала придумывать себя. Придумывать себе всю палитру чувств — любовь, ненависть, страх, радость… Я проживала десятки историй и чувствовала за своих героев.

Она посмотрела на Алберта и вздохнула:

— И знаешь, я поняла, что все так и есть. Люди, все люди на Земле придумывают себе свои миры и живут в них. Придумывают любовь. Ведь ее нельзя увидеть, нельзя потрогать, ощутить.

— Но ее можно почувствовать…

— Или придумать. И поверить в это.

— Ты слишком писатель.

— Может быть. Но по-другому я уже не могу. Иногда мне вообще кажется, что я — только сторонний наблюдатель за чужими судьбами. И чувствами. Как будто кто-то там, наверху, лишил меня саму способности любить, но обострил мое восприятие чужих чувств. И пусть так и будет.

Враницкие вошли в дом и на мгновение замерли. Была тишина, и в этой тишине — только ход часов на стене. Больших серебряных часов, с циферблатом, напоминающим лик луны. Полине стало не по себе в этой темноте и тишине, рядом с Албертом. Она включила свет и первая нарушила молчание:

— Скажи лучше, а почему ты так хорошо говоришь по-русски? Потому что ты — чех или потому что ты — аристократ?

Алберт с искренним интересом посмотрел на Полину. Его очень удивляла и забавляла ее манера строить предложения и задавать вопросы. Он наклонил голову набок, подумал мгновение:

— Меня учила языку бабушка. Она ведь была русской. А еще… я правильно говорю по-русски, потому что мне нравится этот язык, а не тот полуфабрикат или, если хочешь — сленг, на котором изъясняется сейчас большинство русских людей. По крайней мере те, с которыми мне доводилось общаться в Москве. Они говорили не совсем по-русски. Хотя, думаю, сейчас это происходит со всеми языками… С чешским в том числе.

— По-лу-фа-бри-кат, — задумчиво, по слогам повторила Полина, — знаешь, в последнее время мне все чаще кажется, что вся наша жизнь состоит из таких вот полуфабрикатов. Человечество стремится к тотальному упрощению, облегчению абсолютно всего, что окружает людей. И самое страшное, что это касается не только окружающего их мира, но и того, что у них внутри.

Алберт, задумчиво слушая ее, подошел к столу и открыл бутылку вина, которую приготовил заранее. Налил рубиновую, спелую влагу в бокалы. Полина продолжала:

— Мы глотаем полуфабрикаты современного общества, лишая себя чего-то настоящего… Люди годами сидят на сайтах знакомств, не вылезают из социальных сетей. Ищут легкого секса, легкого общения, легкой любви. Хотят получить все это быстро и не прикладывая особых усилий.

Девушка замолчала, сделала небольшой глоток вина и посмотрела в окно. Она намеренно не смотрела на Алберта. Но Алберт, почти не отрываясь, смотрел на нее. Это ее не смущало. Но от этого взгляда ей делалось одновременно грустно, тепло и невыносимо легко. Хотелось говорить, просто говорить, не задумываясь о смысле слов, фраз… А еще хотелось просто молчать. Смотреть в окно и чувствовать на себе улыбающийся взгляд Алберта.

— Вот так и получается — любовь быстрого приготовления. Полуфабрикат… — Она замолчала, но как только поняла, что скомкала весь разговор, добавила, улыбаясь: — Да, какой-то невеселый разговор для рождественской ночи у нас вышел.

Полина положила руку на перила лестницы, готовая подняться к себе в комнату. Алберт все так же задумчиво глядел на бокал с вином.

— С Рождеством тебя, Алберт! И спокойной ночи, — сказала Полина.

— И тебя с Рождеством, — откликнулся Враницкий, — ты помнишь, что сегодня к четырем часам мы ждем гостей?

Полина закрыла лицо ладонью и засмеялась.

— Надеюсь, карпа не будет?

На следующий день у Враницких отмечали Рождество. Обошлось без карпа, которого заменил запеченный гусь с традиционным картофельным салатом. Пили сварак и играли в фанты. Близнецы Пастренков — четырехлетние Вацлав и Зузанна без устали носились по всему дому, наполняя обычно молчаливые комнаты веселой суматохой и криками.

Блистательная Ева приехала без спутника, поэтому на стол не пришлось ставить пустую тарелку. Она была, как всегда, разговорчива и не скупилась на всевозможные истории и последние новости из жизни общих знакомых. В самый разгар вечера она предложила приобщить Полину к чешским застольным традициям и погадать на яблоках.