Бесплатный фрагмент - Небесное эхо

Глава 1: Знакомство

Комната была погружена в мягкий полумрак. Только свет торшера у дивана отбрасывал теплый круг на Евино вязание и на газету в руках Марка. Тикали часы на камине, отмеряя секунды их спокойной, устоявшейся жизни. В воздухе пахло жасминовым чаем и печеньем. Была тихая, почти медитативная гармония.

Ева подняла глаза на мужа. Седина у его висков, которую она так любила, блестела в свете лампы. Двенадцать лет. Двенадцать лет они были вместе как «троица», где третьей была эта Тень. Тень под названием «бесплодие». Когда-то, в самом начале, этот диагноз был для Марка ударом, а для нее — крушением мира. Они плакали, злились, искали виноватых, ходили по врачам. А потом… потом смирились. Приняли это как данность. Тень перестала быть чудовищем, она просто стала частью интерьера их жизни, как этот диван или часы.

— Чай остывает, — голос Марка был глуховатым, спокойным.

— Я знаю, — Ева отложила вязание. — Просто думаю.

Она не сказала, о чем. Не было необходимости. Он кивнул, не отрываясь от статьи о виноделии. Он всегда увлекался этим. Их дом был полон бутылок с экзотическими этикетками. Это было его хобби, его отдушина. Евиной отдушиной была забота о нем, о доме, о их маленьком садике. Они создали свой мирок, прочный и надежный. Мирок, в котором не было места детскому смеху, и они давно научились не замечать этой тишины.

Позже, готовясь ко сну, Ева задержалась взглядом на старой фотографии в спальне. Им было чуть за двадцать. Они стояли на фоне моря, обнявшись, и смеялись так беззаботно, что боль от той, другой фотографии — снимка спермограммы с убийственными цифрами — казалась сейчас чем-то далеким и нереальным.

Она помнила тот день в кабинете врача. Холодное кресло, безжалостный свет лампы. Врач, человек с усталыми глазами, говорил что-то о «тератозооспермии», о «критически низком количестве жизнеспособных сперматозоидов». Марк сидел, сжав кулаки, и смотрел в пол. А она смотрела на него и чувствовала не его вину, а как рушится их общая мечта. Тогда она взяла его руку и сказала: «Ничего. Главное — что мы есть друг у друга».

Они отложили вопрос. Сначала на «потом». Потом на «когда-нибудь». А потом и вовсе перестали о нем говорить. Вопрос растворился в быте, в работе, в поездках, в тихих вечерах. Он стал призраком, которого перестали бояться.

Ева стояла под душем, и горячая вода смывала дневную усталость. И вдруг, абсолютно внезапно, из ниоткуда, в ее сознании возникла мысль. Не просто мысль, а твердая, кристально ясная уверенность, которая врезалась в мозг, как гвоздь.

«Я должна стать матерью. В этом году».

Она аж вздрогнула и выключила воду. Откуда это? Это было так странно, так не вписывалось в привычный ход ее мыслей. Она вытерлась, надела халат и посмотрела на свое отражение в запотевшем зеркале. Женщина 38 лет. Со следами усталости вокруг глаз, но еще красивая. В ее глазах читалось недоумение.

— С тобой все в порядке? — спросил Марк, уже лежа в кровати.

— Да, — ответила она, слишком быстро. — Просто задумалась.

Она легла рядом, прижалась к его спине, чувствуя знакомое тепло. Но мысль не уходила. Она пульсировала где-то в висках, настойчиво и безостановочно.

«В этом году. Я должна стать матерью именно в этом году».

Она закрыла глаза, пытаясь прогнать наваждение. Ведь они же все решили. Ведь они смирились. Это безумие. Это больно. Зачем снова раскачивать лодку их спокойного, налаженного мира? Но мысль была сильнее. Она была не логичной, не земной. Она была как зов. Как эхо из другого измерения, которое наконец-то дошло до нее сквозь толщу лет и принятой судьбы.

Ева не знала, что в этот самый момент в мире, который нельзя увидеть даже в микроскоп, маленькая душа по имени Лучик, наблюдая за ее смятением, тихо улыбнулась и прошептала своему Наставнику:

— Смотри, она услышала. Путь начался.

Глава 2: Мастерская Душ

Здесь не было солнца, но всегда царил мягкий, золотистый свет, будто сам воздух светился изнутри. Не было привычных деревьев, но ввысь устремлялись сияющие структуры, похожие на сплетенные друг с другом радужные кристаллы, которые тихо пели на ветру, которого тоже не было. Это была не музыка, а скорее вибрация, наполняющая все вокруг чувством абсолютного покоя и принадлежности к чему-то великому.

В этом месте, которое условно можно назвать Садом Созревания, по бархатистому мху, излучавшему нежное тепло, ходили огоньки — маленькие, яркие сгустки чистого сознания и энергии. Это были души, готовящиеся к своему Великому Путешествию.

Одну из таких душ звали Лучик. Он был не самым ярким, но его свет был особенным — теплым, глубоким и очень внимательным. Пока другие души резвились, сливаясь в хороводы и создавая сияющие узоры от переполнявшей их радости, Лучик часто останавливался у огромного, бесконечно глубокого озера, вода в котором была абсолютно прозрачной и неподвижной. Это было Око Мира. Если долго смотреть в его гладь, можно было увидеть миры, людей, судьбы.

Рядом с Лучиком возникла другая форма — более крупная, устойчивая, излучавшая мудрость и бесконечное терпение. Это был его Наставник. Его нельзя было назвать человеком, это был скорее поток успокаивающей энергии, принимавший форму, удобную для восприятия молодой души.

— Ты снова смотришь вниз, Лучик, — прозвучал голос Наставника, который был похож на тихий перезвон хрустальных колокольчиков. — Ты уже почти сделал свой выбор?

Лучик дрогнул, его свет стал мерцать задумчиво.

— Я чувствую… зов. Он слабый, но настойчивый. Как эхо. Он идет оттуда, — он как бы «указал» своим сиянием на гладь озера, где проступали размытые образы.

— Это хорошо. Эхо — это ответ Вселенной на готовность сердца. Пойдем, пришло время посмотреть в Хранилище Сердец.

Они двинулись к центру Сада. Там находилось нечто грандиозное. Представьте себе бесконечное дерево, чьи ветви терялись в высоте, а корни уходили в бесконечную глубину. Но это было не дерево из древесины. Оно было сплетено из света, звука и… нитей. Мириады серебристых, золотых, алых нитей пульсировали, переплетались, утолщались и истончались. От каждой нити исходила уникальная вибрация — смесь надежд, страхов, любви, обид, мечтаний и силы духа. Это были связи. Кармические нити, нити судьбы, нити выбора. Это было Хранилище Сердец. Каждая пульсирующая нить вела к человеческому сердцу.

— Ты уже знаешь теорию, Лучик, — сказал Наставник. — Ты не «выбираешь родителей» как на рынке. Ты отзываешься на зов. Ты находишь сердце, чья вибрация резонирует с твоей собственной песней. Чья незавершенная мелодия ждет именно твоей ноты, чтобы зазвучать полно и гармонично. Ты идешь не для того, чтобы получать. Ты идешь, чтобы дарить. Даровать опыт, любовь, урок. А они даруют тебе тепло, заботу и свой опыт.

Лучик медленно парил между нитями. Он прислушивался. Одни нити звали громко и ярко — это были души, жаждущие воплощения, готовые к громким свершениям. Другие пели тихо и убаюкивающе — это звали спокойные, умиротворенные жизни. А он искал ту самую, едва слышную ноту. Ноту тихой, застарелой печали. Ноту огромной, но спящей любви. Ноту терпения и преданности. И он нашел ее. Вернее, их. Это были две нити, туго переплетенные между собой. Одна — женская, цвета глубокого фиалкового цвета, пульсирующая тревогой, нежностью и внезапно вспыхнувшей надеждой. Вторая — мужская, прочная, цвета старого золота, излучавшая надежность, скрытую боль и тихую преданность. Лучик коснулся их своим светом.

В мгновение ока он все почувствовал и узнал. Ева. Марк. Их история. Их боль. Их двенадцать лет тихого отчаяния и построенной вопреки всему любви. Он увидел их сильные стороны и их страхи. Увидел, как они заботились друг о друге, как создали свой маленький крепкий мирок.

— Эта пара… они не ждут ребенка. Они даже не надеются больше, — заметил Лучик. — Их нить зовет не громко, а очень тихо. Как шепот.

— Именно поэтому их зов самый искренний, — объяснил Наставник. — Они не хотят ребенка для себя. Их желание когда-то было похоронено, но не умерло. Оно превратилось в тихую, святую пустоту, которую можешь заполнить только ты. Ты будешь для них не продолжением рода, а чудом. Самым настоящим. Ты будешь не смыслом их жизни, потому что смысл они нашли друг в друге. Ты станешь их величайшей радостью, которую они уже не ждали. Это сложный путь. Ты будешь долгожданным, но путь к тебе будет очень трудным.

Лучику не нужно было раздумывать. Его свет вдруг вспыхнул ярко и тепло, озарив переплетенные нити Евы и Марка.

— Я хочу идти к ним. Я хочу дать им это чудо. Я услышал эхо их сердца, и теперь мое сердце отзывается. Я выберу их.

Наставник излучил волну одобрения.

— Хорошо. Путь избран. Теперь нужно наблюдать, посылать им знаки и ждать подходящего момента для соединения. Их мир устроен сложно. Им предстоит пройти испытание надеждой.

Лучик снова обратился к Оку Мира. Теперь он видел их четче. Вот Ева стоит в ванной, и на нее нисходит та самая мысль. Мысль, которую он, Лучик, послал ей как первый, самый тихий зов.

— Смотри, — прошептал он. — Она услышала. Путь начался.

Его собственный свет замерцал в такт учащенному сердцебиению Евы на Земле. Наблюдение превратилось в соучастие. Великое ожидание началось для всех троих.

Глава 3: Пробивая лед

Мысль не уходила. Она стала фоном всего, что делала Ева. Она витала над чашкой утреннего кофе, звучала в такт щелчкам компьютерной мыши на работе, шепталась с шумом воды в душе.

«В этом году. Я должна стать матерью в этом году».

Она пыталась бороться, находить логические доводы.

— Нам под сорок. Мы прошли через это. У нас хорошая жизнь. Зачем рушить это? — говорила она себе рациональной частью мозга.

Но другая часть, более глубокая, инстинктивная, отвечала тихим, но непоколебимым: «Должна».

Она ловила себя на том, что засматривается на молодых мам с колясками на улице, но не с привычной легкой грустью, а с острым, почти физическим чувством — «это могла бы быть я». Сейчас. В этом году.

Она стала раздражительной, рассеянной. Марк это заметил.

— Ты уверена, что у тебя все в порядке? — спросил он за завтраком через несколько дней, внимательно глядя на нее. — Ты как будто не здесь.

— Я сплю плохо, — ответила Ева, отводя взгляд. Это была не совсем ложь. Мысль не давала ей спать.

Они сидели в гостиной. Марк допивал вино, Ева накручивала на палец пряжу от своего вязания. Тишина стала давящей. Часы на камине пробили десять. И Ева поняла, что не может больше молчать. Если она не скажет это сейчас, мысль съест ее изнутри.

— Марк, — ее голос прозвучал хрипло, и она прочистила горло. — Мне нужно тебе кое-что сказать.

Он отложил книгу, всем видом показывая, что все его внимание принадлежит ей. Эта его черта — умение полностью сосредотачиваться на собеседнике — всегда ее умиляла и пугала одновременно. Сейчас было страшно.

— Я… — она сглотнула комок в горле. — Последние дни у меня в голове крутится одна мысль. Навязчивая, безумная. Я пытаюсь ее прогнать, но не могу.

Он помолчал, давая ей собраться с духом. Его лицо было спокойным, но в глазах читалась настороженность.

— У меня ощущение, что я… что мы… должны стать родителями. Именно в этом году.

Тишина, которая последовала за этими словами, была оглушительной. Марк не шевельнулся, не моргнул. Он просто смотрел на нее, и она видела, как в его глазах пробегает целая буря: недоверие, растерянность, а потом — старая, знакомая, глубоко запрятанная боль. Та самая боль, которую они вместе замуровали в фундамент их общего дома двенадцать лет назад.

— Ева, — наконец произнес он, и его голос был тихим и усталым. — Мы же… Мы же все решили. Мы прошли через это. Мы смирились.

— Я знаю! — она почти вскрикнула, вскакивая с дивана. — Я знаю, что это безумие! Я сама себя не понимаю! Это не логично! Это чувство. Оно просто есть, и оно сильнее меня. Как зов. Как… эхо чего-то давнего.

Она начала ходить по комнате, сжимая и разжимая руки.

— Я будто слышу тиканье каких-то других часов. Обратных. И время на них истекло.

Марк тяжело вздохнул и провел рукой по лицу.

— Дорогая, нам 38 лет. Не 25. Врачи говорили… они говорили, что шансов практически нет. Ты помнишь, что мы тогда пережили? Ты хочешь пройти через это снова? Через все эти анализы, надежды, унижения, отрицательные тесты? Мы строили новую жизнь, Ева. Хорошую жизнь!

— А разве эта жизнь закончена? — остановилась она напротив него. В ее глазах стояли слезы, но голос стал тверже. — Разве мы поставили на себе крест? Да, нам не двадцать. Но мы здоровы, у нас есть любовь, есть дом. А что насчет… ну, я не знаю… ЭКО? Мы не рассматривали этого тогда, это было слишком дорого и страшно. Сейчас все иначе.

— ЭКО? — он произнес это слово так, будто оно было стеклянным и могло порезать. — Ты представляешь, что это такое? Это не просто «пойти к врачу». Это гормоны, которые превратят тебя в психованного монстра. Это тысячи уколов. Это долги, кредитка, возможно даже не одна, ведь столько денег у них сейчас нет. Это снова вся наша жизнь, поставленная на паузу и сведенная к графикам, уколам и ожиданию чуда, которое, скорее всего, не произойдет! И потом… потом снова боль. Ева, я не хочу видеть тебя снова сломленной. Я не хочу, чтобы тебе снова было больно. — Он встал и подошел к ней, взял ее за руки. Его пальцы были теплыми и твердыми.

— Я люблю тебя. Мне нас двоих достаточно. Наша жизнь полна и без этого. Давай не будем будить старых демонов.

Ева посмотрела на него, и сердце ее разрывалось. Он был прав. Вся его логика была железной. Каждое слово — правдой. Но внутри нее жила другая правда, иррациональная и дикая.

— А если это наш единственный шанс? — прошептала она. — Последний звонок? Я чувствую это каждой клеткой, Марк. Я никогда ни в чем не была так уверена. Я готова на все. На уколы, на боль, на долги. Я готова пройти через это, если есть хотя бы один шанс из миллиона.

Она увидела, как в его глазах что-то надломилось. Он видел ее решимость. Он видел, что это не просто каприз или мимолетная идея. Это было что-то глубинное.

Он отпустил ее руки и отошел к окну, глядя на темную улицу.

— Дай мне подумать, — глухо сказал он. — Это слишком серьезно. Это меняет все.

— Оно уже все изменило, — тихо ответила Ева. — Для меня.

Она не стала его торопить. Она видела, как его плечи напряглись под тяжестью возможности снова впустить в их жизнь призрак надежды — самого опасного из всех призраков.

В Саду Созревания Лучик тревожно мерцал, наблюдая за сценой через Око Мира.

— Они ссорятся из-за меня? Это я причиняю им боль? — его свет померк от беспокойства.

— Нет, малый путник, — успокоил его Наставник. — Ты не причиняешь боли. Ты вскрываешь старую рану, которая не была исцелена, просто ее забыли. Чтобы поставить кость правильно, иногда ее нужно сломать заново. Это больно, но это единственный путь к исцелению. Ты дал им толчок. Теперь наблюдай и учись. Сила их любви должна пройти это испытание. Если их связь выдержит этот разговор, значит, они действительно готовы принять тебя.

Лучик смотрел, как Марк стоит у окна, а Ева, обхватив себя руками, сидит на диване. Он послал им тихий импульс — не слова, не мысль, а просто волну тепла и уверенности. Он не знал, дойдет ли она.

На Земле Ева вдруг почувствовала странный покой сквозь слезы. А Марк, глядя на свое отражение в черном стекле, вдруг подумал не о страхе, а о ее глазах. О той неугасимой решимости, которую он в них увидел. И впервые за много лет в его сердце, огражденном высокими стенами, что-то дрогнуло.

Лед тронулся.

Глава 4: Крепость и ключ

Марк не спал. Он лежал рядом с Евой, притворяясь спящим, чувствуя напряженность ее тела даже сквозь одеяло. Воздух в спальне был густым от невысказанных слов и старой боли. В его голове бушевала война. Одна часть его, разумная и прагматичная, выстраивала железные аргументы: Безумие. Чистейшей воды безумие. Мы выстроили крепость из принятия и покоя, а она хочет разрушить стену самым ненадежным тараном — надеждой. ЭКО — это не романтичная прогулка. Это конвейер унижений. Ты видел этих женщин в очередях в клиниках? Изможденные лица, глаза, полные от бесконечных ожиданий. Ты хочешь, чтобы Ева стала одной из них? А деньги? Все наши сбережения, наша финансовая стабильность, которую мы так кропотливо создавали, уйдут в один миг. А в случае неудачи — а она почти неизбежна — мы останемся ни с чем. Ни с ребенком, ни с деньгами, ни с силами. Она говорит о чувстве. Но чувства ненадежны. Это может быть кризис среднего возраста, гормональный сбой, что угодно. Нельзя рушить налаженную жизнь из-за порыва.

Но другая часть, та, что глубже разума, смотрела не на аргументы, а на нее. На Еву. Он видел ее глаза сегодня вечером. Это были не глаза женщины, охваченной истерикой или капризом. Это были глаза человека, стоящего на краю пропасти и видящего на том берегу нечто столь желанное, что он готов прыгнуть. В них была не надежда — уверенность. Та самая, что была у них когда-то, в двадцать пять, когда они только начинали и были уверены, что весь мир у их ног.

Он боялся не процедур, не денег, не боли. Он боялся этой надежды. Потому что именно надежда ранит больнее всего, когда рушится. Он строил свою крепость двенадцать лет именно от нее. И теперь она стояла у ворот с ключом, который он сам ей когда-то отдал.

Утром Ева молча собралась на работу. Ее лицо было бледным, с темными кругами под глазами. Она избегала смотреть на него. Он видел, как она ждала его ответа, и каждую секунду этого ожидания ей было больно.

После ее ухода Марк остался один в тишине дома. Он прошелся по комнатам. Их дом. Их крепость. Все здесь было знакомо, продумано, обжито. Каждая вещь была частью их общей истории. Ваза из Венеции, купленная в их первую поездку. Фотография у озера. Его коллекция вин, которую он с такой любовью собирал, чтобы было чем заняться, чтобы заполнить пустоту. Он подошел к книжной полке и взял в руки старый, зачитанный фотоальбом. Они нечасто его открывали. Там были фотографии их молодости. Вот они на пикнике. Ева смеется, запрокинув голову, а он смотрит на нее с обожанием. Вот они красят стены в своей первой квартире. Вот они… и тут его пальцы наткнулись на спрятанную за другими фотографию.

Он вытащил ее. Это был снимок, сделанный на море. Ева сидела на песке, обняв колени, и с невыразимой нежностью смотрела на играющего неподалеку малыша, лет двух. Она не знала, что он снимает. В ее взгляде была такая тоска, такая бездонная, тихая любовь, что у него тогда сжалось сердце. Он помнил этот день. Они тогда только начали подозревать, что что-то не так, но еще верили в лучшее.

Он так и не показал ей эту фотографию. Спустя месяц они получили диагноз, и он спрятал снимок, как прячут вещи умершего человека, потому что больно на них смотреть.

И сейчас, спустя двенадцать лет, он смотрел на это фото и видел не боль, а любовь. Ту самую любовь, которую Ева готова была дать. Ту самую нежность, которую она похоронила в себе, но которая не умерла.

Его прагматичные стены дали трещину.

Он не пошел на кухню. Вместо этого он остановился перед высоким застекленным стеллажом в гостиной, где хранилась его коллекция. Он не стал выбирать бутылку, а просто сел на пол напротив, спиной к дивану, и уставился на ряды аккуратных этикеток. Это было его царство. Его контролируемый, предсказуемый мир, где каждая бутылка имела свой год, свой сорт, свою историю. Где все подчинялось логике.

«Что я выбираю?» — спросил он себя вслух, и его голос прозвучал глухо в тихом подвале. «Свой предсказуемый, безопасный мир? Или ее? Или… возможность?»

Он представил себе их жизнь через год, если он скажет «нет». Тишина. Спокойствие. Вино по выходным. Поездки. И этот взгляд Евы, который будет постепенно угасать, пока в нем не останется лишь покорность и тихая обида. Они будут по-прежнему вместе, но что-то важное, какая-то искра, будет потеряна навсегда.

А потом он представил другую картину. Уколы. Слезы. Очереди. Пустую банковскую карту. Но все же он позволил себе представить чудо. Неясный образ. Маленькие ручки. Смех. Еву, укачивающую ребенка, с тем самым светом в глазах, как на той старой фотографии.

Риск был колоссальным. Шанс — ничтожным. Но он вдруг понял простую вещь. Если он не рискнет, он никогда не простит себе ее угасшего взгляда. Его крепость станет его тюрьмой.

Он вернулся в реальность. Ева сидела в гостиной, снова вязала, но движения ее были механическими, бездушными. Он подошел и сел напротив нее.

— Хорошо, — тихо сказал он.

Она подняла на него глаза, не понимая.

— Что… хорошо?

— Давай попробуем, — выдохнул он. Он не улыбался. Его лицо было серьезным. — Я не верю в это. Я до сих пор думаю, что это безумие. Я боюсь. Мне страшно до дрожи. Но… — он посмотрел прямо на нее, — я верю тебе. И я вижу, как ты этого хочешь. И если есть хотя бы один шанс… мы должны его дать себе. Оба.

Он видел, как ее глаза наполнялись слезами, но на этот раз это были слезы облегчения. Она не бросилась ему на шею, не закричала от радости. Она просто медленно кивнула, как будто с ее плеч свалилась гиря, которую она тащила двенадцать лет.

— Спасибо, — прошептала она. — Просто… спасибо.

Он взял ее руку и крепко сжал. Его крепость пала. Но он не чувствовал себя побежденным. Он чувствовал, что сделал единственно правильный выбор. Выбор в пользу любви, а не в пользу страха.

В Саду Созревания Лучик вспыхнул таким ярким светом, что осветил все вокруг.

— Он согласился! Они идут ко мне! — его ликование было слышно как чистейший звон.

— Путь принятия решен, — подтвердил Наставник. — Теперь начнется самое сложное. Путь действия. Будь готов, маленький путник. Им понадобятся все твои силы и вся твоя вера.

На Земле Ева и Марк сидели, держась за руки, и молча смотрели в будущее, которое из тихой гавани вдруг превратилось в бурный, неизведанный океан. Они боялись. Но они были вместе.

Глава 5: Первый шаг в лабиринт

Дверь в клинику репродуктологии была тяжелой, стеклянной, с матовым логотипом, напоминающим то ли древо жизни, то ли запутанный лабиринт. Ева сжала руку Марка так, что кости хрустнули.

— Готов? — выдохнула она, больше убеждая себя, чем его.

Он молча кивнул, его лицо было невозмутимым, но по легкому подрагиванию его скулы она поняла — он напряжен не меньше ее.

Войдя внутрь, они попали в другой мир. Здесь пахло не больницей, а дорогим антисептиком и кофе из кофемашины в углу. Мягкий ковер, приглушенный свет, успокаивающие пейзажи на стенах. Но суть от этого не менялась. Это была фабрика надежд. Конвейер, на котором создавались чудеса. И они сейчас добровольно легли на его ленту.

Администратор за стойкой с безупречной улыбкой выдала им анкеты. Вопросы были простыми и болезненными одновременно. «Длительность бесплодия?» — Ева вывела цифру «12». Цифра выглядела как приговор. «Предыдущие попытки и обследования?» — она лихорадочно пыталась вспомнить названия анализов и даты, стертые из памяти.

Они сели в зоне ожидания. Рядом с ними сидели другие пары. Одни с сияющими, полными ожидания глазами. Другие — с потухшими, сгорбленные под тяжестью пройденных кругов ада. Ева поймала себя на том, что пытается угадать, у кого какой этап. Эта девушка с идеальной прической и дорогой сумкой — на стимуляцию? А та пара, что молча сидит, уставясь в пол, — только что получили отрицательный тест?

Марк взял с журнального столика брошюру про ЭКО и начал ее листать с видом человека, изучающего инструкцию к сложному прибору. Ева знала — так он справляется со стрессом, погружаясь в факты и логику.

— Ева и Марк? Проходите, пожалуйста.

Кабинет врача был просторным и залитым светом. За столом сидела женщина лет пятидесяти с внимательными, проницательными глазами. Доктор Светлова. Ее взгляд был лишен ложной слащавости, но в нем читалась профессиональная эмпатия.

— Ну что, рассказывайте свою историю, — она отложила ручку и сложила руки на столе, всем видом показывая, что готова слушать столько, сколько потребуется.

И они начали. Сначала сбивчиво, перебивая друг друга. Потом все более плавно. Двенадцать лет молчания растворились в двадцати минутах рассказа. Диагноз. Отчаяние. Принятие. И внезапный, навязчивый зов.

Доктор Светлова слушала, изредка задавая уточняющие вопросы. Она не перебивала, не выносила вердиктов. Когда они закончили, в кабинете повисла тишина.

— Понимаю, — наконец сказала она. — Вы проделали большой путь. И то, что вы здесь, после такого долгого перерыва — уже огромный шаг. Но мы должны смотреть правде в глаза. Вам обоим под сорок. Время — не на нашей стороне. Овариальный резерв, качество яйцеклеток, возможные возрастные изменения у Марка… Статистика успеха ЭКО в вашем возрасте — это не 50—60%, как у тридцатилетних. Это 15—20%, в лучшем случае.

Ева почувствовала, как по спине пробежал холодок. Цифры, произнесенные вслух, звучали жестко и беспристрастно.

— Но шанс есть, — твердо сказал Марк. Это была не надежда в его голосе, а констатация факта.

— Шанс есть всегда, — подтвердила врач. — Но путь будет не быстрым и нелегким. Нам нужно полностью вас обследовать. Все анализы, что у вас есть, — это история прошлого века в мире репродуктологии. Все нужно пересдавать. С нуля.

Она развернула монитор и начала диктовать список. Он был ошеломляющим.

Для Евы: АМГ, ФСГ, ЛГ, эстрадиол, полный гормональный паспорт. УЗИ на 2—3 день цикла для подсчета антральных фолликулов. Гистеросальпингография — проверка проходимости труб. Коагулограмма, полная биохимия крови. Анализы на все возможные инфекции. Кариотип.

Для Марка: Спермограмма с MAR-тестом и морфологией по Крюгеру. Анализы на инфекции. Кариотип. Возможно, DNA-фрагментация сперматозоидов.

— Это… так много, — растерянно прошептала Ева.

— Это только начало, — мягко сказала доктор. — Это карта, по которой мы будем прокладывать маршрут. Без нее мы будем идти вслепую. Записывайтесь на сдачу анализов к медсестре. И… настройтесь на марафон. Запаситесь терпением друг к другу.

Первым в череде анализов стал забор крови. Медсестра с безразличным лицом перетянула Еве руку жгутом.

— Работаем кулачком.

Ева сжала кулак, глядя, как вена набухает под кожей. Она почувствовала легкий укол. Алая струйка побежала по прозрачной трубке в пробирку. И в этот момент ее охватило странное чувство. Это была не просто кровь. Это была ее история. Ее возраст, ее стрессы, ее мечты, ее отчаяние — все это теперь превратилось в эту алую жидкость, которую проанализирует бездушный аппарат и вынесет вердикт.

Она посмотрела на Марка, который ждал ее в коридоре. Он улыбнулся ей ободряюще. И она вдруг поняла, что они уже в процессе. Они больше не ждут. Они действуют. И этот укол — не боль, а первый, реальный шаг навстречу своему ребенку.

Пока она держала ватку у сгиба локтя, в голове у нее пронеслось: «Мы идем, малыш. Мы уже в пути».

Возвращаясь домой из клиники, Ева чувствовала себя выжатой. Очередь, уколы, безликие лица в коридоре — все это выматывало. Подходя к своему подъезду, она заметила знакомую фигуру. Возле дверей стояла ее мама с большой тканевой сумкой в руках.

— Дочка, родная! Я как раз о тебе думала! — женщина озарила ее теплой улыбкой. — Мы с отцом с дачи вернулись, яблок своих привезли целую гору. Решила вам ящичек отнести, все равно не съедим. Ты же любишь мою шарлотку?

Ева, застигнутая врасплох, могла только кивать, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слезы. Эта простая, ни к чему не обязывающая забота была тем, чего ей так не хватало.

— Заходи, пожалуйста, — прошептала она, открывая дверь.

Мама не стала лезть с расспросами, просто разгрузила сумку на кухне: яблоки, баночка варенья, еще теплый пирог. Но ее взгляд, полный материнской тревоги, скользнул по осунувшемуся лицу дочери.

— Вы с Марком как, справляетесь? — мягко спросила она, наливая чай. — Если что — мы рядом. В любой момент.

Ева молча смотрела на пар от чашки. В горле стоял ком, и она понимала — если сейчас попытается сказать хоть слово, просто разрыдается. Но молчание было еще невыносимее.

— Мам… — голос сорвался на первой же ноте. — Мы… мы начали. Анализы, врачи…

— Я знала, — тихо отозвалась мама. — По глазам твоим вижу. Тяжело, родная?

— Страшно, — выдохнула Ева, и слезы наконец потекли по ее щекам. — Так страшно, мамочка. Эти цифры, эти проценты… А если опять не получится? Если мое тело опять подведет? Мы же уже через это проходили…

Теплые руки матери мягко сжали ее пальцы.

— Ты — самая сильная женщина, которую я знаю. Вся жизнь твоя — это доказательство. Помнишь, как в десять лет на соревнованиях по плаванию упала с тумбочки и рассекла бровь? Все ревели, а ты доплыла. Доплыла с кровью, заливающей глаз! Вот и сейчас доплывешь.

— Но там не я одна! Там Марк… А я его снова в эту яму тащу. Он так боится надеяться.

— А ты думаешь, ему легче? — мама качнула головой. — Мужчине всегда тяжелее, он же должен быть «скалой». А скалы, дочка, тоже от непогоды трескаются. Вы держитесь друг за друга. А мы с отцом будем держать вас обоих.

Она пододвинула тарелку с пирогом.

— Вот, пробуй. Тот самый, с корицей. Знаешь, что я тебе скажу? Не загадывай наперед. Не считай проценты. Просто иди. Шаг сегодняшний сделала — и хорошо. А завтра будет завтрашний шаг. И так, глядишь, доплывешь до своего берега.

Ева взяла вилку, руки ее все еще дрожали, но внутри что-то перевернулось. Не стало легче, нет. Но появилась точка опоры. Крошечный, но прочный островок в бушующем море страха.

— Спасибо, мам, — она с труда выдавила из себя улыбку. — За все.

— Да что ты, родная… — мама потрепала ее по волосам, как в детстве. — Мы всегда на твоей стороне. Помни это. Ну что, чаю еще налью? Или хочешь, я посижу с тобой немного, помолчим?

— Посиди, — кивнула Ева. И впервые за долгие дни ее одиночество перестало быть таким всепоглощающим. Оно разделилось пополам — и стало в два раза легче.

Когда мама ушла, обещая завтра принести еще котлет, Ева стояла на кухне и смотрела на запотевшее окно. В груди больше не было ледяной пустоты. Была тихая, усталая, но решительная тяжесть — как у путника, который нашел, на чем передохнуть, прежде чем идти дальше. Они с Марком были не одни в этом лабиринте. И это знание согревало куда сильнее, чем самый крепкий чай.

В Саду Созревания Лучик, наблюдавший за этой сценой, светился теплым, ровным светом.

— Смотри! — прошептал он Наставнику. — Ее мама… она как якорь! Она не дала ее страху унести в открытое море. Разве так бывает? Чтобы одно сердце могло так держать другое?

— Так и бывает, малый путник, — откликнулся Наставник. — Это другая форма храбрости. Не пробивать стены, а строить мосты. Запомни этот урок. Иногда одна минута настоящей поддержки значит больше, чем сто часов борьбы в одиночку.

— Я хочу, чтобы и у меня получилось так их поддерживать, — свет Лучика пульсировал с новой, незнакомой ему прежде нежностью.

— Ты уже поддерживаешь. Ты — их надежда. А она, — Наставник кивнул в сторону Ока, где была видна Ева, — их опора. Вы все — части одного целого.

И в этот момент Лучик почувствовал, как от Евы исходит новый импульс. Уже не отчаянный клич «Мы идем!», а тихое, твердое: «Мы справимся». Его собственный свет в ответ вспыхнул ярче и теплее. Он послал ответную волну — не ободрения, а благодарности. Благодарности за то, что его мама не одна.

Этому новому, деловому спокойствию суждено было продлиться недолго. На следующий день, когда Ева вернулась с работы и пыталась сосредоточиться на вязании, зазвонил телефон. На экране весело подпрыгивало имя «Кира». Ева на мгновение замерла. Они не общались пару недель — как раз начиная с того дня, когда в ее голове поселилась та самая Мысль. Кира всегда была громкой, яркой, живущей на высокой скорости. Раньше это заряжало. Сейчас же Ева с ужасом представила, что придется либо лгать, отвечая на вопрос «как дела?», либо пытаться объяснять необъяснимое.

Она сглотнула и взяла трубку.

— Привет, Кир.

— Родная! Наконец-то! Я уж думала, ты подалась в нирвану и забыла дорогу в цивилизацию! — звонкий голос подруги обрушился на нее водопадом энергии. — Где пропадаешь? Все, немедленно бросай все дела, встречаемся через час в «Кофе Хауз» на Арбате. Мне срочно нужно тебе про Витька рассказать, ты глазам своим не поверишь!

Просьба, больше похожая на приказ, повисла в воздухе. Отказываться — значит, вызывать еще больше вопросов. Соглашаться — значит, надевать маску нормальности, которую Ева с таким трудом с себя сняла. Но старые привычки и чувство долга перед подругой взяли верх.

— Хорошо, — выдохнула Ева. — Через час.

Ева сидела за столиком у окна и машинально крутила в пальцах соломинку, опущенную в стакан с охлажденным латте. Она почти не спала с того вечера. Мысль пульсировала в висках навязчивым ритмом, а в глазах Марка она все еще видела ту самую, старую боль. Ей нужно было выговориться кому-то еще. Вынести это наружу, чтобы проверить на прочность. Или найти поддержку.

— Наконец-то ты вспомнила, что существуешь! Уже составила завещание в пользу кошек или просто решила выпасть из социума? — звонкий голос Киры разнесся по кафе, опережая ее саму.

Она пахла дорогими духами и энергией, которой Еве так не хватало. Облако в шифоновом платье опустилось в кресло напротив. Кира сразу же заказала эспрессо и тирамису, даже не глядя в меню, и уставилась на Еву с деловым любопытством.

— Ну, рассказывай. Ты выглядишь как привидение. Что случилось? Марк? Работа?

Ева начала сомневаться. Говорить или нет? Но внутри все сжалось в комок. Возможно, ей действительно нужен взгляд со стороны? Не врача, не мужа, а подруги. Пусть даже такой, как Кира.

Ева сделала глоток латте, чтобы смочить пересохшее горло.

— Нет… Все сложнее. Я… мы, наверное… — она замолчала, собираясь с духом. — Мы, кажется, будем пробовать ЭКО.

Она выпалила это одним выдохом, ожидая реакции.

Кира замерла с поднесенной к губам чашкой. Ее брови поползли вверх. Затем она медленно поставила чашку.

— ЭКО? — переспросила она, как будто услышала что-то неприличное. — Ты это серьезно? В вашем-то возрасте? Тебе же уже под…

— Тридцать восемь, — резко закончила за нее Ева. — Я в курсе.

— Ну, сорок, почти! — отмахнулась Кира, словно два года не имели значения. — Ева, дорогая, ты в своем уме? Вы же с Марком все решили! У вас такая классная жизнь: путешествия, вина, свой мирок. Зачем тебе это «счастье»? — Она произнесла последнее слово с легкой, но отчетливой издевкой.

— Это не просто «счастье», Кир. Это… чувство. Я должна.

— Чувство? — Кира фыркнула и отломила кусочек тирамису. — Гормоны шалят, детка. У меня вот в сорок два климакс начался, так я тоже чувствовала, что должна спасти китов или усыновить всех бездомных кошек. Пройдет. Съезди на Мальдивы, займись, наконец, тем йога-ретритом, о котором ты сто лет говорила. Ребенок — это конец всему этому. Конец себе, карьере, сну, сексу, да вообще всей жизни!

Ева чувствовала, как по щекам начинает разливаться жар. Ее ладони стали влажными.

— Это не конец. Это… другое начало. Мы хотим этого.

— «Хотим»? — Кира наклонилась через стол, понизив голос до конспиративного шепота, полного ложного участия. — А Марк-то точно хочет? Или он просто тебе потакает, как всегда? Мужчины, они по-другому это переживают. Он же прагматик. Он наверняка считает, что вы спускаете деньги в унитаз. И он будет прав! Шансы-то какие? Пять процентов? Меньше?

— Пятнадцать-двадцать, — тихо поправила ее Ева, сама удивляясь, что вступает в этот бессмысленный спор.

— О, велика разница! — Кира откинулась на спинку кресла, победно взмахнув ложкой. — Послушай меня как старшую и… более опытную в жизненных перипетиях подругу. Не нарывайся на боль. Ты же знаешь, что это скорее всего не сработает. И тогда что? Будешь годами ходить по этим врачам, колоться этими гормонами, станешь ходячим пособием по побочным эффектам, потратишь все свои сбережения, а Марк от тебя сбежит к какой-нибудь двадцатипятилетней, которая не будет зациклена на «материнстве». Оно тебе надо?

Каждое слово било точно в цель, вскрывая ее самые потаенные страхи. Ева смотрела на подругу и не узнавала ее. Это была не поддержка, а откровенная атака, прикрытая маской заботы.

— Я думала, ты меня поймешь, — прошептала Ева, отодвигая свой стакан.

— Я и пытаюсь понять! Понять, зачем умная, красивая женщина добровольно лезет в эту мясорубку! У тебя есть все, о чем многие мечтают! Наслаждайся! — Кира закончила свой десерт и посмотрела на Еву с сожалением, как на больную. — Ладно, не кипятись. Я же из лучших побуждений. Просто подумай хорошенько. Прежде чем рушить то, что у вас есть.

Она расплатилась своей картой, оставив за собой, и встала, собрав свои покупки.

— Позвони, когда одумаешься. Сходим на шопинг, развеешься.

И она ушла, оставив после себя шлейф духов и ощущение полнейшей опустошенности.

Ева сидела и смотрела в свое помутневшее от конденсата стекло. Слова Киры висели в воздухе, как ядовитый туман. «Побочные эффекты… Сбежит… Деньги в унитаз…» Она чувствовала себя не просто одинокой. Она чувствовала себя неправильной. Сумасшедшей. Как будто ее самое сокровенное, инстинктивное желание было какой-то уродливой, постыдной блажью.

Она посмотрела на свой телефон. Единственным человеком, кто сейчас ее понимал, был Марк. Тот самый Марк, который, по словам Киры, только потакал ей. Но в его глазах она видела не потакание, а ту же самую, пусть и испуганную, решимость.

Она достала телефон и одним движением отключила уведомления из чата с Кирой. Ей больше не нужны были советы из этого «нормального» мира. Ее мир теперь сузился до размеров медицинской карты, календаря уколов и взгляда мужа, в котором она искала опору.

Глава 6: Время стеклянных бусин

Ожидание результатов анализов оказалось особым видом пытки. Это было не активное, яркое страдание, а тихое, фоновое, похожее на монотонный шум в ушах, который никогда не прекращается. Каждый день начинался с одного и того же ритуала. Ева просыпалась на несколько минут раньше будильника и первым делом хватала телефон. Никаких уведомлений из лаборатории. Еще один день, который нужно было прожить в подвешенном состоянии.

Она заметила, что стала одержима временем. Она высчитала точную дату, когда должны были прийти результаты по гормонам, потом по спермограмме, потом по всем остальным анализам. Она отмечала эти даты в календаре не крестиками, а маленькими нарисованными бутонами. Как будто в день получения результата бутон должен был распуститься в цветок надежды или завянуть.

Марк переносил ожидание иначе. Он ушел с головой в работу. Но Ева видела, как он замирает с кружкой кофе у окна и смотрит в одну точку. Как он стал чаще проверять почту. Как он, обычно такой аккуратный, пару раз забыл полить свои любимые орхидеи.

Их жизнь превратилась в коллекцию маленьких, хрупких, стеклянных бусин — дней ожидания. Они осторожно нанизывали их на нитку, боясь, что одно неловкое движение — и все рассыплется.

Чтобы хоть как-то обуздать тревогу, Ева начала изучать медицинские статьи. Она завела толстую папку с распечатками. Сначала это были общие статьи про ЭКО. Потом более узкие — про овариальный резерв, про влияние возраста на качество ооцитов, про протоколы стимуляции для «возрастных» пациенток.

Она выписывала непонятные термины, а потом искала их расшифровку: «фолликулостимулирующий гормон», «антральные фолликулы», «толщина эндометрия». Ее голова превратилась в энциклопедию репродуктологии. Она могла во сне рассказать о разнице между коротким и длинным протоколом.

Однажды вечером Марк застал ее за чтением статьи о низком качестве эмбрионов у женщин после 35.

— Ева, хватит, — он мягко забрал у нее распечатку. — Ты себя накручиваешь. Мы же договорились довериться врачу?

— Я не накручиваю, я готовлюсь! — в ее голосе прозвучала почти истерическая нота. — Я должна понимать, что нам скажут. Я должна быть готова ко всему. Даже к плохому.

Он сел рядом и обнял ее.

— Никакая подготовка не поможет быть готовой к плохому. Давай просто подождем. Вместе.

Но она не могла остановиться. Чтение статей было попыткой вернуть себе контроль над ситуацией, которая всецело находилась в руках лаборантов и аппаратов.

Через неделю ожидания они наконец заговорили о том, о чем оба боялись думать.

— А что, если… у меня уже нет яйцеклеток? — тихо спросила Ева, когда они мыли посуду. — Врач говорила про низкий овариальный резерв. Это ведь значит, что их мало. А что, если их совсем нет?

Марк поставил тарелку на сушилку и вытер руки.

— Тогда мы узнаем это вместе. И будем думать дальше.

— О чем думать? — голос ее дрогнул.

— О вариантах. Донорские ооциты, например.

В воздухе повисло тяжелое молчание. Эти слова — «донорские ооциты» — звучали как признание полного поражения. Как отказ от мечты родить именно своего, кровного ребенка.

— Я не знаю, смогу ли я, — честно призналась Ева. — Это же будет не совсем мой ребенок.

— Генетически — нет, — согласился Марк. — Но выносишь и родишь его ты. И полюбишь ты. И это будет наш ребенок. Просто его душа найдет к нам немного другой путь. — Он сказал это так спокойно и мудро, что Ева посмотрела на него с удивлением. Казалось, он смирился с любым исходом еще до того, как узнал результаты.

Этот разговор стал для них важной вехой. Они впервые вслух произнесли самое страшное и тем самым лишили этот страх части его силы.

Лучик наблюдал за их ожиданием. Ему было непросто понять это земное чувство — томительное бездействие.

— Почему они просто сидят и ждут? Почему не делают что-то? — спрашивал он Наставника.

— Потому что иногда самое главное действие — это терпение, — объяснял тот. — Сейчас в лабораториях трудятся машины и люди. Они изучают карту твоих родителей, кирпичик за кирпичиком. Это тоже часть пути. Твоя мама пытается контролировать неконтролируемое через знания. Твой отец — через принятие. Оба способа по-своему верны.

— А я могу им помочь?

— Можешь. Посылай им покой. Посылай им моменты отвлечения. Помоги им находить маленькие радости в эти дни ожидания.

И Лучик старался изо всех сил. Он не мог изменить результаты анализов, но он мог нашептать Еве идею испечь то самое миндальное печенье, которое она любила. Он мог подтолкнуть Марка предложить ей прогуляться в парк, где так красиво падал снег с веток берез.

И они ловили эти моменты. Вкус печенья, хруст снега под ногами, смех над какой-то глупостью — эти маленькие стеклянные бусины радости вплетались в нить ожидания, делая ее не такой уж хрупкой.

Прошло десять дней. Ева как раз разбирала белье после стирки, когда зазвонил телефон. Незнакомый номер. С клиники.

Сердце ее упало в ботинки, а потом выпрыгнуло в горло. Она сглотнула и взяла трубку дрожащей рукой.

— Алло?

— Здравствуйте, это лаборатория клиники «Вита». Готовы результаты ваших анализов на гормоны. Вы можете подъехать за заключением или мы можем отправить на электронную почту.

Голос у женщины был безличным, спокойным.

— На почту, пожалуйста, — прошептала Ева.

Она бросилась к компьютеру. Руки тряслись так, что она с третьего раза смогла ввести пароль. Марк, услышав суету, вышел из кабинета и молча встал позади нее, положив руки ей на плечи.

Письмо пришло почти мгновенно. Вложение — PDF-файл с названием «Ева_Долгих_гормоны. pdf».

Она щелкнула по нему. Открылся документ с таблицами, цифрами, столбцами «результат» и «референсные значения». Они уставились на экран, не в силах сразу понять, что значат эти цифры.

— Смотри, АМГ… — первым выдохнул Марк. — Он… в норме.

Они принялись лихорадочно сверять каждую цифру с графами нормы. ФСГ — чуть повышен, но не критично. Эстрадиол — в порядке. ЛГ — в норме.

Это не было оглушительной победой. Это была первая, крошечная, но такая важная победочка. Их крепость еще не была взята, но первый форпост на подступах к ней устоял.

Ева откинулась на спинку стула и закрыла лицо руками. Она не плакала. Она просто дышала, чувствуя, как камень тревоги на ее сердце сдвинулся с места, давая возможность сделать полный вдох.

— Норма, — прошептала она. — Почти все в норме.

Марк молча обнял ее сзади и прижался щекой к ее голове. Они сидели так несколько минут, глядя на экран, на эти бездушные цифры, которые вдруг стали самым прекрасным поэтическим произведением на свете.

Ожидание продолжалось. Но первая бусина на нитке распустилась в нежный, хрупкий цветок надежды.

Глава 7: Камень и Твердая Земля

Конверт с результатами спермограммы Марка лежал на кухонном столе между ними, как неразорвавшаяся бомба. Они получили его в клинике, молча доехали до дома и вот уже пятнадцать минут сидели друг напротив друга, не решаясь вскрыть.

— Давай уже, — тихо сказал Марк. Его лицо было каменным. — Долго ли делали, скоро ли…

Ева дрожащими пальцами вскрыла конверт. Она пробежалась глазами по столбцам цифр, ничего не понимая, кроме графы «референсные значения». Красные стрелки, указывающие вниз, были повсюду. Она медленно протянула листок Марку.

Он взял его, и Ева увидела, как его пальцы сжали бумагу так, что она смялась. Он читал долго, вчитываясь в каждую цифру. Его лицо не менялось. Оно просто постепенно становилось все более уставшим, старым. Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

— Ну что, — его голос был глухим и безжизненным. — Поздравляю. Диагноз подтвердился. Все на месте. Тератозооспермия. Олигоастенозооспермия. Все те же умные слова.

Он швырнул листок на стол.

— Концентрация — в два раза ниже минимальной нормы. Подвижность — 20% при норме от 40. Морфология… — он горько усмехнулся, — морфология по Крюгеру — 1%. Один процент нормальных форм. Один из ста. Великолепно.

Ева молчала. Казалось, вся надежда, все то легкое ожидание, что было после ее анализов, вытекало из комнаты, как воздух из проколотого шарика. Суровая, неумолимая реальность накрыла их с головой.

Марк, не в силах сидеть в четырех стенах, вышел на улицу. Воздух был прохладным и густым, но не мог рассеять тяжелый туман в его голове. Он дошел до лавочки соседнего подъезда, того самого, в котором жили родители Евы, и уткнулся взглядом в асфальт, в трещину, из которой упрямо рос подорожник. «На что ты надеешься? — мысленно обратился он к сорняку. — Тебя здесь все равно затопчут». Примерно так же он чувствовал себя сейчас — растоптанным и бесполезным.

— Сынок, всё в порядке? — его вывел из оцепенения спокойный, негромкий голос.