Бесплатный фрагмент - Небеса моего брата

Небеса моего брата
Глава 1

Мы такие разные

— Тима, как только почувствуешь, что замерзаешь, то сразу домой. Сразу домой. Ты меня понял, Тима? — почти кричала на весь подъезд мама, провожая меня и брата на прогулку, когда мы стремительно бежали по лестнице вниз.

Она выглядывала из полуоткрытой двери нашей квартиры, внимательно и строго взирала нас целиком, проверяя напоследок комплектность одежды, обуви и прочих вещей. Одновременно с этим цепляла взглядом безопасность лестничного пролета и всей видимой части подъезда. Кажется, мамы всегда так делают, чтобы удостовериться в безопасности своих детей в той обстановке, где они оказываются в данный конкретный момент времени.

Обращалась она, при этом только лишь к моему младшему брату. Я был не в счет. За меня она волновалась гораздо меньше. На много меньше. Со стороны могло показаться, что я приемный ребенок, а мой брат Тима — родной. Или расценить мамину трепетность только к одному из нас, как участь старшего, когда о младшем уровень беспокойства несколько больше. В нашем случае — на много больше. Старший — самостоятельный, ему пятнадцать. Он знает и умеет. Если что, он вступится за младшего, не даст его в обиду, поделится последним. Тут так и хочется добавить: пожертвует собой.

О да! В нашем случае было именно так. Отношение к моему брату в семье было особенное. Со стороны мамы невероятно особенное. Мне даже иногда казалось, что она вообще иной день даже не посмотрит в мою сторону, не бросит и короткого взгляда. Будто бы я одновременно есть и, одновременно, меня нет. Поел? Да. И все! Я — тень. Тень не своя собственная, а крошечный кусочек тени младшего брата. Своего рода телохранитель, контролер, живая и передвижная камера видеонаблюдения с задатками интеллекта.

— Костя, приглядывай за Тимой! — было последнее, что услышал от мамы, пока бежал по лестнице вниз.

Зуммер домофона, скрип тяжелой двери и вот. Вот она: моя ограниченная подростковая свобода, где с одной стороны я волен делать все что угодно до самого вечера, поджатый временем появления дома не позже установленных родителями девяти часов вечера. С другой стороны я вынужден приглядывать за младшим братом, которому уже двенадцать лет, а потому, учитывая черты его характера, я не считаю нужным вообще быть рядом с ним. Во-первых, ни за кем из его сверстников никто так явно не смотрит, как это должен делать я. Во-вторых, он слишком вредный по характеру, постоянно достает меня и часть того времени, что я буду рядом с ним, он будет издеваться надо мной, причем показательно. Чтобы маме было все видно. Чтобы у нее складывалось негативное мнение обо мне. Что это я плохой. Очень плохой, по сравнению с младшим братом. Что это я не даю тому погулять вдоволь своим придирками. Что я не играю с ним, когда это ему нужно по эгидой внимания и воспитания. Что это я порчу ему настроение и делаю невыносимым его пребывание на прогулке.

Он будет гулять под окнами нашей квартиры. Три четверти этого времени мама не будет сводить с него взгляда стоя за стеклом, подпирая локтями подоконник. Каждые десять-пятнадцать минут она будет звонить ему по телефону и спрашивать: замерз он или еще нет. Дважды он ответит ей, потом перестанет брать трубку. Сначала из вредности, а дальше от того, что просто заиграется с товарищами и увлечется этим настолько, что мама сама спустится вниз и с очередной попытки, наконец, докричится до него, позвав домой.

Я это с ним уже проходил. И если на момент окончания прогулки мне доводилось оказаться рядом или появиться дома в первые пятнадцать минут после возвращения брата, то все шишки и придирки, обвинения в отсутствии должного внимания и контроля, сыпались именно в мой адрес. Я был повинен во всем. У Тимы промокли ноги. Значит это моя вина. У Тимы мокрые варежки — это я недоглядел. Тима вспотел и едва не замерз. Тима упал и ушиб коленку. Во всем произошедшем виноват только Костя. С Тимой ничего сегодня не случилось. И тут виноват Костя. А в чем его вина? Просто виноват. Автоматически. Виноват только потому, что я есть на свете.

Лишний раз я иногда задаюсь вопросом о том, что было бы, если бы меня не было? Кто в этом случае считался бы виноватым? Тот брат Костя, которого нет? Значит, его нужно придумать. Смоделировать искусственно. Чтобы был. И был, при этом, виноватым.

Именно поэтому, накопив немалую долю всякой злобы в себе, я оставил младшего брата во дворе дома без своего присмотра и отправился по своим делам. Мама все равно будет приглядывать за ним из окна, будет звонить ему, если ей что-то покажется подозрительным. Я потом получу свою горсть обвинений в том случае, если что-то случится с братом. Замерзнет, вспотеет, промочит варежки, обувь, ноги, носки, шапку. Чтобы не случилось, виноват буду я и только я.

Покинув пределы входа в подъезд, я, как и планировал, сразу совершил стремительный марш-бросок на полсотни метров, чтобы оставить брата одного. Тот среагировал на мой рывок вдаль лишь вначале. Потом его внимание переключилось на детскую площадку, где уже резвились его ровесники, возможно даже одноклассники. Они помогли ему забыть обо мне на то время, что он будет в их обществе под неусыпным контролем мамы из окна. Обилие снега, легкий морозец, отсутствие ветра, наличие богато обставленной специально для детворы игровой площадки. Брат ушел с головой беззаботное развлечение на свежем воздухе. Что еще нужно ребенку для укрепления здоровья?

Я остановился, повернул голову, навел взгляд на брата, потом на окно нашей квартиры на третьем этаже с мамой в прямом эфире. Все было в порядке. Тима гуляет с друзьями под неусыпным контролем. Я волен гулять без какого-либо контроля, за ненадобностью такового. Мама все видит. Свобода! Я отворачиваюсь и продолжаю путь, куда мои глаза глядят. А устремлены они к моему другу, у которого сегодня тоже своего рода свобода. Нет, не от брата. Брата у него просто нет. Не появился он на свет как таковой. Мой друг единственный у своих родителей. Он ни за кем не должен смотреть, а значит, по определению, ни в чем не может быть виноватым. Ему повезло. А еще ему повезло иметь свою собственную комнату в двухкомнатной квартире. Его папа и мама спят в гостиной. Сегодня ему повезло еще больше, потому что родители ушли в гости, а его оставили одного до позднего вечера. Мы с ним решили этим непременно воспользоваться и поиграть в приставку в его собственной комнате, закусывая оставшейся в холодильнике пиццей и запивая ее газировкой.

Счастье. Мальчишеское счастье. Отсутствие забот. Мы одни у него дома. Нам никто не будет мешать. Мама позвонит мне примерно через полтора часа. Потом еще через час. Может и через два. Скорее всего, через два. Ближе к девяти она наберет мой номер в последний раз и прикажет вернуться домой. Я попрощаюсь с другом и послушно, как хороший сын, пойду домой. Я открою входную дверь своим ключом, потому как звонить в домофон можно и нужно только Тиме, а еще нашим дедушке и бабушкам. Я не вправе пользоваться домофоном. Ведь у меня есть ключ. У брата тоже он есть, но ему не обязательно им пользоваться. Для Тимы есть домофон! Мама всегда ему откроет дверь с улыбкой на лице. Впрочем, мне она тоже откроет дверь. Но, вместо улыбки я рискую нарваться на упрек и напоминание о необходимости использования ключа. Ведь я уже большой, мне пятнадцать лет. Я пользуюсь личным ключом с первого класса. Тиме двенадцать. Но он вправе не утруждаться и для входа в подъезд спокойно может жать на кнопки домофона.

А что же папа? Папа тоже пользуется личным ключом. Папа где-то позади мамы. Всегда позади. Нет, он не бдит младшего сына в окно квартиры. Не бдит маму, пока она бдит за гуляющим во дворе Тимой. Папа сам по себе. Через несколько лет после появления на свет младшего сына он отошел на второй план. Папы всегда занимают вторую или третью строчку в жизни мама, пока на первом месте маленький ребенок. Папы не возмущаются. Они спокойно и добросовестно отступают на свой второй или третий план, воспринимая это как радость, так как на свет появился долгожданный наследник или наследница. Они даже помогают мамам в их нелегком деле неусыпном деле ухода за малышами. Дети растут, взрослеют, становятся более самостоятельными. Со временем место папы возле мамы восстанавливается. Папа часто вновь занимает позицию главы семьи. Папу все слушаются. Папа — главный! Его слово — закон для всех в доме.

Но, мой папа стал исключением. После моего рождения он, как все, вернулся на первый план. Он вновь занял свое место в жизни мамы, в моей жизни. Через несколько дней после моего третьего дня рождения, на свет появился Тима. Папа снова послушно ушел на второй план, с радостью уступив свое место новорожденному. Ничего особенного. Этого и следовало ожидать. Мой брат должен был подрасти, набраться самостоятельности, повзрослеть. Через несколько лет папа снова занял бы свое место в нашей семье. Но, этого не произошло. Тима прочно укрепился на его месте. Укрепился так, что сдвинуть его теперь было просто невозможно.

И что же папа? Папа не только не стал лидером в глазах мамы. Он отошел дальше даже от второго плана. Он стал третьим? Нет! Вовсе нет! Четвертым? Может быть. А кто же тогда второй? Я? Не тут то было! Тима прочно сел в кресло лидера нашей семьи по всем фронтам. Он занял не только первое место в жизни нашей мамы, но еще крепко вцепился во вторую и третью позиции. Мы с папой вместе ушли на дальние подступы к сердцу мамы. Папа — добытчик, его задача обеспечивать всех нас, прокормить, заработать. Я — старший воспитатель и вечный обвиняемый во всех грехах. Плюс к этому, я — постоянный помощник мамы в хозяйственных вопросах. Ее заместитель по мытью посуды, уборке дома, машинист пылесоса, бегунок в магазин. Я — подай и принеси, убери и помой. Это все — я! Иногда, по наличию под рукой — это бабушки и дедушка. Иногда — папа.

Раньше было не так. Все было по-другому. Были я и родители, а также родители моих родителей. Правда, без одного дедушки. Тот когда-то давно нашел себе другую бабушку, а мою оставил. Так бывает. Так вот, вся эта идиллия, где каждый был на своем привычном и законном, определенным природой и мирозданием месте, рухнула почти в один момент. Нет, не сразу. А очень постепенно.

Когда мне было уже почти три года, а брат Тима только готовился дебютировать в своем качестве примерно через месяц, к нам в гости пожаловали какие-то друзья моих родителей. Познакомились они незадолго до этого. Умудрились подружиться, войти в доверие, понравиться и напроситься в гости. Отказа не было. Они пришли. Все было хорошо. Потом они, через какое-то время неожиданно исчезли из нашей жизни, сменив место жительства на дальний пригород, где завершили строительство собственного дома и завели, как сами сказали, домашнее хозяйство. Со стороны ничего особенного. Только во время застолья, как потом не раз, а много-много раз вспоминала моя мама, их гостья, в непринужденной обстановке стала пытаться что-то там высчитывать по звездам. Она писала на бумажке некие цифры, вычитывала что-то в интернете, говорила, что она астролог-любитель. И где-то, через полчаса, широко открыв свои глаза, заявила, что нас всех ждет появление какого-то особенного, необычного и очень перспективного по неведомым ей аспектам ребенка.

Мои папа и мама с интересом и вниманием выслушали гостью, порадовались нарисованной надежде и, скорее всего, позабыли о сказанном. Не до того им потом было. Хлопоты предстоящего рождения второго ребенка охватили их целиком. Тима появился на свет в срок, нармальным, здоровым и без отклонений. В общем: все хорошо. Папа на работе, я — в садике, мама — дома с новорожденным. Все шло своим чередом. Постепенно место каждого из нас уверенно двигалось на требуемую позицию. Папа — главный. Мы с братом — дети и наследники, нас растят и воспитывают. Мама — наше все! И тут…

Тут стало сбываться предсказание недавней знакомой моих родителей. Поначалу никто, конечно, о каких-то там словах гостьи и не вспомнил. Все как-то шло своим чередом. Тима рано заговорил. Причем, очень рано. Заговорил четко. Очень быстро он перешел от коротких и емких предложений в два-три слова к довольно длинным и осознанно сказанным фразам. Самостоятельно, просматривая развивающие трансляции для детей, освоил алфавит и счет. Потом научился читать. Причем, родители этого даже не заметили. Просто увидели его с книжкой в руках, когда он молча водил глазами по строчкам. Что ребенок читает, они даже не подумали. Решили, что Тима внимательно разглядывал картинки. Осознание неведомо откуда-то взявшейся у младшего сына грамотности к ним пришло во время прочтения им вслух рекламного текста на фасаде магазина возле дома. Потом он прочел что-то еще и пошло-поехало.

Мой брат читал все подряд. В качестве аттракциона невиданной ранней детской грамотности ему подсовывали в руки книги, газеты, этикетки от всякой продукции. Он все читал вслух, громко и четко, быстро и без запинок. Родители и дедушка с бабушками радовались так, будто перед ними был не маленький мальчик, со значительным опережением обошедший в развитии своих сверстников, а домашнее животное заговорившее человеческим голосом. Казалось, что на детском стульчике, предназначенном для кормления малышей, сидит не ребенок, а кот или собака. Причем взгляд у того был таким, будто он не удивлял кого-то своей необычностью, а удивлялся сам тому, что видел перед собой столь недалеких и ограниченных людей.

Впрочем, чтением напоказ дело не остановилось. Детскими книжками Тиму было не удивить. Он взялся за мои учебники. Я как раз пошел в первый класс. Уроки мы делали вместе. Вернее сказать, только сначала я их делал сам. Через неделю-другую — уже вместе. Родителей это забавляло. Они, наконец-то вспомнили о словах астролога-любителя и всячески подчеркивали это, восхищаясь, что получили необычного ребенка.

Я тоже радовался вместе со всеми. А почему нет? Сначала Тима просто смотрел на то, как я осваиваю школьную науку. Потом стал делать это вместе со мной. Далее он брался за мои домашние задания еще до того, как к ним приступал я. В результате мне выпадала роль проверяющего. От этого я даже расслабился, так как мог просто переписать в свою тетрадь то, что уже сделал мой брат. Мама пресекла это. Списывать мне больше не давали. Я делал уроки сам. В свою очередь Тима начинал осваивать то, что мне предстояло пройти через месяц, потом через два.

Я завершил обучение в первом классе на одни пятерки и, как водится, забыл о школьной науке на время всех летних каникул. Отдых был для меня на первом месте. Мой брат поступил наоборот. Если я садился за книгу только после жестких консультаций воспитательного характера от мамы или папы, то Тима сам брал с полки какой-нибудь томик и читал по несколько часов в день. Его было не оторвать. Если я за пару месяцев освоил лишь малую часть из того, что задали в школе на время каникул, то мой брат осилил несколько маминых детективов, наплевав на ту литературу, что пишется специально для детей. Потом он взялся за дедушкины книги по истории отечества, в том числе документального, а не художественного характера. Наконец, он подобрался к исключительно научным изданиям, покорив сначала что-то простенькое о динозаврах, затем разъяснения технического характера, написанные простым и понятным языком специально для подрастающего поколения. Он читал и читал, почти не отрываясь на различного рода развлечения в виде игр, чем обычно занимаются его и мои сверстники. Если я уже успел за лето натереть свои ягодицы о сидение велосипеда и несколько раз стер в кровь коленки при падении с чего либо, то мой брат за это же время перевернул едва ли не половину книг в небольшой семейной библиотеке.

Играть во что-либо он тоже успевал. Но делал это не как я, с полной отдачей и погружением в удовольствия от самого времяпрепровождение. Тима предварительно вникал в каждую игру, изучал ее правила, смотрел на то, как играют ребята во дворе и в той детской компании, что сформировалась у нас на даче. Потом он просился к нам и принимался делать все так, словно, к примеру, не просто гонял футбольный мяч, с целью отправить его в импровизированные ворота. Он пытался выполнять с ним сложные комбинации, учил всех футбольной науке, навязывал тактику и стратегию и, фиксировал нарушения правил. Конечно, в ответ ему, никто из наших с ним сверстников и ребят постарше, почти ничего не понимал. В итоге, Тима становился в нашей компании сначала обузой, сдерживающей все игровые порывы. Потом он переходил в стадию зануды, навязывающей нам всем никому не понятные и не нужные стандарты. Далее он достигал уровня помехи во всем и просто игнорировался всеми, кто имел с ним дело.

Так, Тима покидал все наши компании, едва освоившись в них. В результате, он начинал играть один, причем так, что на взгляд со стороны, он не просто катал машинки в песочнице, а организовывал целое дорожное движение исключительно по правилам. Игра в солдатиков оборачивалась в тактические учения с применением всех родов войск, включая спутники, информационную войну и превентивные удары по условному противнику. Соседские дети, попадавшие с Тимой в одну песочницу, получали от него такой мозговой штурм в свои еще не сформировавшиеся головки, что впадали в стадию перезагрузки, ничего не понимающим взглядом пытаясь понять то, что перед ними творилось в простой, казалось бы, игре. Наиболее нервные срывались и плакали, не выдержав общения с ровесником, опередившем их по развитию лет на пять, а то и десять. Некоторые пытались драться с Тимой, вообще не выдерживая умственного превосходства над собой, будто бы оказывались на уроке сразу в старшей школе, будучи всего лишь первоклассниками.

Лимитированный по времени нашими родителями просмотр телевизора или компьютерные игры, также сильно отличались между собой. Я и двенадцать лет продолжал смотреть мультики и фантастические блокбастеры про супер героев. Тима, которому в это же время было только девять лет, внимательно штудировал программы и передачи об истории и науке. При этом выражение лица его становилось таким, будто перед телевизором или за компьютером сидел не мальчик-школьник, а доцент или профессор.

Столь раннее погружение моего брата в мир того, что абсолютному большинству детей и многим взрослым было недоступно, порождало у него множество вопросов к маме, папе, дедушке и бабушкам, на которые они совсем не могли ответить. Например, накануне своего первого посещение занятий в школе в первом классе, он озадачился теорией тяготения Ньютона, спросив у взрослых членов нашей семьи следующее:

— Почему еще не разработана квантовая теория гравитации, которая предположительно описывает квантовый предел гравитационного взаимодействия?

Не то чтобы вопрос шестилетнего Тимы поставил в тупик моих ближайших родственников, которые, в глазах брата, казалось бы, с позиции их возраста, должны были давно знать ответ по данной теме. Все находившиеся тогда в помещении просто впали в прострацию или зависли, подобно старому компьютеру, предпринявшему попытку решить гигантского объема проблему. Сама суть вопроса уперлась в непреодолимую преграду низкого уровня саморазвития и необразованности, где пределом мечтаний и познаний были предстоящие посадки цветов на даче, приготовление салата по новому рецепту или результат игры двух противоборствующих футбольных клубов.

— Чего? — попытался первым разобраться в сказанных словах младшего внука дедушка.

Замечу, что пока только в словах. До терминологии дело и вовсе не дошло. До сути сказанного тем более. Бабушки, мама и папа не поняли вообще совершенно ничего. А случайно оказавшаяся тогда с нами соседка по даче схватилась рукой за то место на своей объемной груди, под которым находится человеческое сердце. Мама уронила на пол что-то из посуды. Папа не к месту икнул. Я просто покинул кухню, чтобы не быть свидетелем огромного количества похвал и восхищений достижениями моего брата, что непременно потом посыпались на него от всех членов нашей семьи, сраженных наповал его уровнем развития.

Когда Тиме исполнилось четыре года, дедушка взялся научить его игре в шахматы. После разъяснения правил простым и доступным языком, а потом пробной и показательной игры, проведенной для закрепления едва усвоенного материала, главный инженер нашего городского водоканала, каким являлся дедушка, услышал следующее:

— А ты про интегралы что-нибудь знаешь?

Игра тогда почти что остановилась. Дедушку заклинило с фигурой слона в руке. Взгляд шестидесятилетнего мужчины примерно на минуту застопорился в одном положении. Я тоже тогда совершенно ничего не понял и вообще, даже не попытался. Впрочем, Тиму это нисколько не смутило. Он быстро переключился на шахматную доску, что-то прикинул в своем не по возрасту объемном уме, и выдал едва пришедшему в себя дедушке партию в двадцать два хода, завершившуюся шахом и матом. Естественно, младший внук одержал разгромную победу. Главный инженер водоканала, в бытность свою являвшийся призером городских соревнований, совершенно ничего тогда не понял. Потерпев сокрушительное поражение, он снова расставил на доске фигуры и попытался взять реванш. Не помню, на каком это было ходу, но все опять закончилось матом и повторным проигрышем дедушки. Третья партия также завершилась с уже ставшим привычным результатом. Так могло бы продолжаться и дальше, если бы Тиме игра в шахматы быстро не наскучила. Четвертый штурм клеток на доске фигурами главного инженера водоканала не был отбит моим братом. Он не стал глумиться над стариком и поддался, отдав партию. Дедушка радовался, словно маленький ребенок. Со стороны было похоже на то, что игроки поменялись телами, а то и душами. Мой брат снисходительным взглядом умудренного жизненным опытом человека смотрел на плачущего от счастья дедушку, уже устав от легких побед над ним и полным превосходством в разуме. Старик, в свою очередь, едва, что не рыдал, пережив жуткое унижение от того, кому должен был передать с годами свои навыки и опыт.

Я даже не хочу вспоминать о том, что происходило потом. Тима играючи переигрывал в сухую на шахматной доске не только дедушку и папу, но многих из тех закаленных в прошлом шахматистов, кто приходил к нам в гости специально для мести за поруганного внуком друга. Само собой, что наш дедушка немало похвастался о чудо-ребенке, что появился на свет в нашей семье четыре с половиной года назад. Над главным инженером сначала, как водится, смеялись и обзывали болтуном. Потом, часть возмутителей и насмешников вызывались самим засвидетельствовать почтение за шахматной доской. Затем кто-то все же добирался до нее, терпел пару-тройку унизительных поражений и с непониманием в глазах покидал нас, все чаще называя дедушку шарлатаном, который нашел способ поглумиться над шахматистами, создав никем не замеченный способ подсказки внуку нужных ходов во время партии. Правда, находились и такие, кто вполне верил в произошедшее. Большинство из них не хвасталось понесенными поражениями. Эти люди предпочитали умолчать факты досадных промахов в борьбе с мальчиком, который еще только посещал среднюю группу детского сада.

Впрочем, Тиме шахматы скоро надоели. Надоело ему также беспробудное чтение любой литературы, как научной, так и художественной. Отошли на второй и третий план игры в солдатиков, машинки и во все остальное, где непременно присутствовала тактика, стратегия и правила. На глаза ему попалась брошюра одного из художественных музеев, невесть как оказавшаяся у него под рукой. Само собой, она была изучена им от корки до корки. На следующий день один из телеканалов выдал миру трансляцию передачи об одном из самых известных на весь белый свет художников прошлого, завоевавшего признание на века у всего человечества. Последующие пару дней мой брат всецело отдался изучению сути вопроса. Он перелопатил интернет. Прочитал множество статей и публикаций. Перешел к углубленному изучению изобразительного искусства и самостоятельно посмотрел несколько видео уроков по обучению рисованию.

Впрочем, Тиме к этому времени уже не раз приходилось брать в руки карандаши, фломастеры и краски. Мама не раз давала ему возможность провести время со всевозможными развивающими книжками-раскрасками. Мой брат, со свойственным ему старанием и познавательностью, исполнял воспитательный капризы мама, но не проявлял столь глубокого интереса, что возник у него на пятом году жизни. Тут он удивил всех еще больше, чем обычно.

За последующие несколько недель, а потом и месяцев нашу квартиру, а также жилплощади бабушек и дедушки буквально завалило их портретами, выполненными карандашами и акварельными красками. Все это изобилие дополнилось портретами соседей по даче, воспитателей из детского сада, родителей детей, что водили своих отпрысков в одну с Тимой группу. Потом последовал поток пейзажей за окнами нашей квартиры и квартир родственников. Дошло дело до натюрмортов, которые заменили на стенах то, что было нарисовано и написано красками до них. Мой брат старательно работал, именно работал над очередным своим творением, которые становились с каждым днем все лучше и лучше, совершеннее и совершеннее. На глазах всей семьи мир получал в виде нашего Тимофея гениального художника.

Через полгода мама инициировала проведение в детском саду его первой персональной выставки, в которую вошли более полусотни его работ. Преподаватели из ближайшей детской студии изобразительного искусства, что размещалась в местном «Доме Культуры», были потрясены увиденным. Они почти, что атаковали нашу маму предложениями об учебе Тимы под их полным контролем. Но, не на ту напали. Делить славу сына с кем-либо еще она не собиралась. Мой брат становился ее личным проектом. Она его родила, ей и собирать урожай! Правда, нашлись в нашей жизни люди, что сумели ее переубедить. На этот раз весомые аргументы для преобразования не в меру талантливого самоучки в признанного художника последовали от преподавательского состава центральной художественной школы нашего города. Они готовы были взять Тиму под свою опеку. Подкуп мамы состоялся в том, что эта образовательная организация брала на себя обязательство по организации выставок куда более крупного формата, чем смогла сделать она в одиночку.

Так, Тима сделал весомый шаг в сторону успеха на поприще изобразительного искусства. Его без экзаменов взяли в первый класс художественно школы. Через месяц перевели во второй. А к концу учебного года, признав немалый талант ребенка, создали условия для индивидуального обучения, по персональной программе.

Не подвели преподаватели и с обещанными выставками. Не то, чтобы они последовали одна за другой. Но все же. Первая состоялась в том же доме культуры, куда зазывали моего брата после его общественного дебюта. Потом его картины появились в фойе сети кинотеатров города. Затем в здании областной администрации, в одной из школ и, наконец, в выставочном павильоне городского парка, где демонстрировали свои работы местные художники.

Еще через полгода нашу семью одарило своим появлением на горизонте таланта Тимы городское телевидение. Сначала о нем был снят коротенький сюжет для местной программы новостей, что продолжался в эфире всего-то около двух минут. Потом о нем сняли и смонтировали целый короткометражный фильм, рассказавший о многих его талантах, способностях и, не меньше чем, с подачи мамы, гениальности в изобразительном искусстве. С экрана телевизора мы увидели и самого Тиму, и всех нас по отдельности, где каждый дал интервью и сказал добрые слова в адрес сына, брата, внука.

Теперь, с этого дня, Тимофей стал настоящей звездой. Он прославился на весь наш город, и даже на всю область. Его работы оценили маститые художники, как местного значения, так и столичные. Признанные мастера причмокивали губами от вида, созерцания и высокой оценки его картин. Со слов нашей мамы, специалисты кисти и красок лопались от зависти к юному дарованию, прорвавшемуся почти что на олимп всего за пару лет с того момента, как тот плотно занялся рисованием.

Наконец наша семья достигла одновременно неожиданной и долгожданной финансовой ниши, порожденной талантом Тимы. Телевизионный сюжет о нем докатился и до одного из каналов федерального значения. Потом к нам пожаловали один за другим блогеры, как наши местные, так и заезжие. Мама со знанием дела и присущей ей тщательностью пропустила каждого из них через личный фильтр, отсеяла тех, что были менее значимы, и открыла двери перед теми, что имели крупную аудиторию. Эти факторы сработали в геометрической прогрессии роста славы моего брата. Его работы теперь оказались востребованы на столичных выставках. Затем последовали новые и новые журналисты, телевизионщики и блогеры. Мама брала с них деньги, каждый раз повышая ценник.

Дошло и до того, что картины брата стали покупать. Сначала по одной и за небольшие деньги. Потом суммы начали расти, расти выше и выше. Последовали заказы на индивидуальные портреты. Заказчики победнее сменились куда более состоятельными клиентами. Формат работ менялся от альбомного листа до тех размеров, что хорошо вписывались в гостиные комнаты сначала коттеджей, а потом и особняков. Каждый месяц нашу квартиру посещало несколько заказчиков, уделавших позированию перед моим братом несколько часов его и своего времени. Одна из трех комнат превратилась в приемную и кабинет художника. А багетная мастерская, находившаяся через один дом от нас, трескалась по швам от небывалой прибыли, порожденной постоянными заказами нашей мамы на рамки для Тиминых картин.

Дело дошло до того, что на горизонте славы моего брата появился некий состоятельный заказчик из заграницы, который приобрел на столичной выставке сразу полтора десятка пейзажей, появившихся на свет в нашей квартире. Банковский счет моей мамы пополнился кругленькой суммой, а следом всплыл заказ от этого же персонажа на еще целый десяток работ подобного содержания. Путем переговоров была урегулирована стоимость, удовлетворившая морально мою маму настолько, что в ее голове созрел немалый по объему план по резкому увеличению ценника работам Тимы.

Вот тут то и случилось распределение ролей для всей членов нашей семьи, где я, папа, дедушка и бабушки сместились на четвертый, пятый и десятый план на фоне таланта моего брата. Само собой, что наш семейный художник и мама занимали главную и ведущую роль. Мама — мозг, генератор идей, агент и продюсер. Тимофей — исполнитель, гениальный ребенок, с ранних лет взлетевший, на недостижимые для абсолютного большинства людей высоты. Все остальные члены семьи — подсобные рабочие и обслуга, завербованные в команду мамы и Тимы только благодаря своему кровному родству с ними.

Впрочем, это устраивало абсолютно всех. Мама радовалась как ребенок, видя очередное пополнение ее банковского счета. Тима по-детски не реагировал ни на что, кроме учебы в школе, уроков, режима сна и питания и, рисования, рисования, рисования. Ему нравилось то, что он делал. Безумно нравилось. Он нашел себя в изобразительно искусстве и всецело, с полной отдачей поглощался работой, прерываясь только на прием пищи, посещения школы и сна. Мама следила за этим. Она ушла с головой в работу агентом собственного сына.

А что же остальные? Еду готовили по очереди наши бабушки. Порядок в квартире поддерживали, мыли полы, выносили мусор, гладили белье, пылесосили ковры все остальные, включая меня. Доставку на машине в художественную школу, посещение которой уже свелось к минимуму, а также прочие поездки на личных автомобилях, так как мама уже не считала нужным ходить пешком и пользоваться общественным транспортом, осуществлялись папой или дедушкой за рулем. Вся наша семья работала на один результат, на один кошелек. И всех это устраивало.

Впрочем, устраивало это всех лишь потому, что новая, и довольно неожиданная финансовая ниша открыла для нас широкие возможности. До выхода в свет моего брата как признанного гения, способного генерировать немалую прибыль, наша семья располагала лишь старенькой и довольно потрепанной иномаркой когда-то купленной в кредит. Жили мы в совсем небольшой трехкомнатной квартире с крохотной кухней в доме семидесятого года постройки. И более ничего совсем не имели. Стоит подчеркнуть, что кроме того, не могли ничего иметь, так как жизнь на две зарплаты моих папы и мамы довольно сильно ограничивала наши возможности. Добротного ремонта, как хотели родители, и новой мебели в нашей квартире, конечно же, не было. Норковой шубы, кожаного плаща, дорогой косметики, походов к косметологам и массажистам моя мама не видела и все время причитала, что не увидит никогда. Папа вечно сетовал на постоянно требующую ремонта машину, на старый и маломощный компьютер и огромное личное желание все это поменять на новое, дорогое, престижное. Я по-детски скулил об отсутствие в моем арсенале большого количества игрушек, хорошего велосипеда, лыж, коньков, игровой приставки и, конечно же, такого мобильного телефона, что мог бы вызвать зависть абсолютно у всех моих одноклассников. Мы всего раз побывали всей семьей на море. Да и то отдых был из разряда ультра бюджетного. С проживанием в самых стесненных условиях и таком расстоянии от моря, что пока до него дойдешь, то уже и радости встречи с ним не чувствуешь совершенно.

Бабушка и дедушка жили на даче, потому как когда оставили нам свою трехкомнатную квартиру, сразу же посте появления на свет Тимофея. Решение, как посчитали мои родители, было довольно взвешенным и правильным. Домик, которым они располагали на своих пяти сотках земли, был, мягко говоря, не очень. Старый, хлипкий, без добротного фундамента, с посредственным утеплением и простенькой печкой. Да, с печным отоплением. Вернее, с комбинированным. То есть для комфорта задействовались как электрические радиаторы, так и печь, созданная руками главного инженера водоканала. Для поездок к нам гости, на работу и для перемещений мамы с Тимой по их, а значит и по нашим делам, дедушки использовал едва ли не такой же старый и потрепанный автомобиль отечественного производства, каким был и его дачный домик.

Вторая бабушка жила одна в двухкомнатной квартире небольшого размера, без наличия свежего добротного ремонта, новой мебели и прочих атрибутов состоятельных людей.

Проще сказать, что все наше семейство было не то что не богатым, а скорее бедным, причем едва ли не очень бедным. Да и откуда было взяться большим доходам у нас, если я и мой брат были безработными по возрасту, а значит — иждивенцами. Папа трудился менеджером в теплосетях, а мама в этой же организации простым бухгалтером. Бабушки зарабатывали на жизнь и подарки внукам в качестве воспитателя в детском саду и кассира на железнодорожном вокзале, соответственно. Информацию о дедушке я уже довел. В общем, одна беспросветная голытьба.

И вот на этом фоне в нашей семье, наконец, появился на свет тот, кто со временем стал всех нас не то что кормить, а по настоящему обеспечивать, вводя в мир изобилия и состоятельности. Конечно же, это наш Тимофей! К своим двенадцати годам он создал нам всем условия для безбедного существования на долгие годы вперед. Мы ликовали и радовались. Прикидывали возможности и просчитывали шаги на будущее. Прыгали до потолка от счастья, узнавая об очередном успехе брата, сына, внука.

У мамы, наконец, появились так давно желанные ей норковая шуба, несколько пар туфель и сапог, какие-то платья, свитера и, конечно же, дорогая косметика и ювелирные украшения. Потом к ним добавились еще одна шуба, шубка, меховое манто, еще сапоги, еще туфли, еще косметика, еще украшения, и еще, и еще, и еще. Папа пересел на новый, пусть и бюджетный, как он потом выразился, импортный автомобиль отечественного производства. Так же он получил долгожданный ноутбук, дорогие наручные часы и что-то там еще, о чем долго давно мечтал. Бабушка сделала в своей двухкомнатной квартире добротный ремонт и обновила мебель и бытовую технику. Дедушка пересел с окончательно сломавшейся машины на новенький внедорожник, чему очень радовался и благодарил талант младшего внука. Вторая бабушка, поступив, на мой взгляд, весьма разумно, предвидя очередную тяжелую зиму в стареньком дачном домике с комбинированным отоплением, заказала в строительной компании новый дом. В тот же год она его и получила. Затем переехала вместе с дедушкой в двухэтажный мини-особняк с тремя комнатами, гостиной, кухней и двумя ванными.

А сам я, наконец-то, тоже, как и все, увидел то, о чем долго мечтал. Персональный и только мой ноутбук, дорогая игровая приставка, новый телефон с аурой престижа в виде дополнительной опции, многоскоростной велосипед, электрический самокат, коньки, кроссовки и много чего еще.

Я не буду дальше перечислять всего того, что хотели и, в итоге, получили я и мои родственники на кровно заработанные мамой на таланте Тимы деньги. К уже достигнутому немало было и запланировано на ближайшее и слегка отдаленное будущее. Папа уже хотел поменять свою новую машину на более дорогую, уже из премиального сегмента. Я выпрашивал у родителей сначала квадроцикл, потом скутер или наоборот. Дедушка планировал поменять зубы, одна из бабушек — коленный сустав, другая — содержимое своего гардероба.

Но дальше нас всех вместе взятых пошла мама! Сначала, слегка удовлетворившись получением в личное пользование дорогой одежды, обуви, белья и косметики, она запланировала капитальный ремонт в нашей квартире с полной заменой мебели и бытовой техники. Затем, понимая, что Тиме негде будет совершенствовать свое мастерство и зарабатывать для нас всех деньги, она угомонилась. Ремонт — это грязь, пыль, шум, неудобство. Дальше она запланировала и вовсе покупку еще одной квартиры, с последующим переездом в нее по мере завершения обустройства. Первым делом мама изучила рынок подержанной недвижимости в нашем районе. Потом, увидев очередные пополнения своего банковского счета, едва не купила, в ее случае — прикупила, абсолютно новую квартиру в новом доме, что едва был сдан в эксплуатацию недалеко от нас. Далее, с увеличением дохода от работы Тимофея, мама перешла на осмотр квартир элитного сегмента, повысив планку престижа района нашего будущего проживания. Наконец, оценив вновь поступившие финансы, она переключилась на выбор отдельного дома, с каждым днем рассматривая более высокие ценники, пытаясь остановиться на тех, что были из разряда заоблачных. Так как наша мама не стеснялась озвучивать нам свои планы, то мы все начали пребывать в ожидании скорого переезда в особняк в одном из элитных районов нашего города.

На этом фоне она уволилась с работы, целиком посвятив себя младшему сыну, а, соответственно, нашему общему текущему и будущему финансовому благополучию. Папа, как и следовало ожидать, смирился с участью прислуги и обслуживающего персонала. А единственным местом, где он отдыхал от семейных забот, была его работа, на которую он уже почти хотел, как сам выражался, плевать. У него откуда-то появился небольшой животик, который он очень любил поглаживать рукой, украшенной дорогими часами и огромного размера золотым перстнем.

А я? Я, по началу, что свойственно детям, очень ревновал своих родителей к младшему брату. Ему, а не мне, родители уделяли огромное количество внимания и проявляли много заботы. Малыш, да еще и грудничок, сам по себе требует этого. Такова его роль в абсолютно любой семье. Включая нашу. Тогда нам еще не было известно о талантах и гениальности Тимы. В виду крохотного своего возраста и соответствующих габаритов тела, он не в силах был нам их показать. Все произошло постепенно и намного позже.

В отличие от брата, начавшему раскрываться нам ближе ко второму своему дню рождения, я ничем особенным от общей массы детей не отличался. Рос, как и все. Развивался штатно, без отклонений, как физических, так и умственных. Никаких, ровно никаких талантов не демонстрировал и необычными способностями не обладал. Простой, обыкновенный, серенький и неприметный мальчик. Ясли, детский сад, школа к семи годам. К школе я освоил азбуку и счет, потом научился читать, затем улучшил навыки, а потому почти не знал оценок ниже пяти баллов от своих учителей абсолютно по всем предметам. Казалось бы: живи и наслаждайся, если у тебя такой сын и внук. В любой другой семье это ценили бы и радовались за простые успехи наследника. Обычно так и бывает. Было бы и у меня, если бы не Тима.

Его необычайно ранние, буквально не по годам успехи в освоении того, что гораздо позже постигают другие дети встали колом в глазах моих родителей, а также бабушек и дедушки. Иные не постигают изученного им совсем, сколько бы им не было лет. Даже во взрослой жизни. А то и вовсе не пытаются, плывя по течению судьбы. Так вот они, эти успехи, вогнали меня в тень собственного брата задолго до того, как я начал демонстрировать задатки вполне себе пригодного к жизни интеллекта. В моем случае все было у верхней границы стандарта. Начал ползать, ходить, говорить, бегать, прыгать, читать, считать, писать. Ничего особенного. Я — слишком обыкновенный мальчик. А то, что отличник в школе. Так это каждый пятый, шестой, седьмой такой. Неумолимая статистика. Детсад, школа, институт, работа, семья, дети. Все ровно, гладко, без препятствий. Главное не заболеть ничем серьезным, не получить увечья, не попасть в плохую компанию, не поймать сглаз, не приобрести пагубную привычку, что непременно собьет потом с пути.

Я — один из многих. А Тима — он особенный. Про меня и мои вполне стандартные успехи в том или ином деле, равномерно постигаемым ребенком, почти сразу отошли в сторону на фоне постепенно, но все же быстро выявленной гениальности брата. Он небывало рано начал делать все то, что, такие как я, демонстрировали поэтапно и в срок. Дальше — больше. Мой брат заткнул меня за пояс по всем статьям и по всем срокам. Более того, он продемонстрировал всем то, что другим неподвластно совсем или почти совсем. Не его фоне я быстро стал ничем! Подъем, чистка зубов и умывание. Завтрак, сбор в детсад или в школу, возвращение домой, иногда прогулка, иногда спортивная секция. Потом домашние задания, ужин, чистка зубов, сон. На следующий день все заново. По выходным дням небольшая импровизация с прогулками, походами куда-нибудь погулять по средствам, весьма стесненным в моей семье. И все! Расти дальше. Следуй по стандартному плану. Детсад, школа, институт, работа, семья, дети.

А тут, рядом со мной, с интервалом всего на три года, такое сокровище, такое дарование, такой индивидуум, такой феномен! Это же твой брат! Какой у тебя брат! Такой необычный у тебя брат! Он — необычный! Он — гений! Такие как он, рождаются один раз в несколько лет! Возможно, что даже в несколько десятилетий! А то и столетий! Гордись им!

А как же я? Я учусь на одни пятерки, я — отличник. Меня хвалят преподаватели. Меня ставят в пример. Я получаю грамоты по итогам учебного периода. Я участвую в школьных олимпиадах. Я играю за свой класс в команде КВН. У меня примерное поведение.

В ответ полная тишина. Кивнули в знак согласия, погладили по голове, угостили в знак признания заслуг конфеткой и отвернулись. Отвернулись, чтобы повернуться к моему брату. Брат сама гениальность! Он фантастичен! Он — талант! А я? А как же я? А я — просто равный среди первых. Первых, но обыкновенных, стандартных. В таких как я нет ничего необычного.

На этом фоне я начал немного со временем сдавать. Возможно от того, что мной уже не особо занимались, не уделяли должного внимания. Я рос сам по себе и не создавал своим родным и близким проблем. Быстро и предсказуемо болел, как и другие дети и быстро выздоравливал. Получал оценку ниже пяти баллов и быстро ее исправлял. Сделал уроки, выучил стих, повторил слова, что задали на английском. Проверьте кто-нибудь. Вдруг я где-то ошибся. Не надо. Ты все делаешь правильно. Идешь по прямой ровно, в сторону не сворачиваешь, сбежать не пытаешься, к измене и предательству не склонен, к восстанию и революции тем более. Стандартный, обыкновенный, предсказуемый, ровный, гладкий. Шерсть растет на мне в правильном направлении.

А как же брат? Мама, решив досрочно сорвать банк полного среднего школьного образования, сделал попытку отдать Тиму в школу в его не очень полные пять лет. То есть на два года раньше срока и всего через один год после меня. Читать, причем бегло и с полным пониманием сути текста он уже умел. Он знал счет, причем на том уровне, что я должен был освоить, наверное, в третьем классе, если не дальше. Одно только открыто сказанное им упоминание об интегралах чего стоило. В тот год было понятно на все сто процентов, что Тиме в первом классе просто нечего делать, даже в его неполные пять лет. Ему также нечего было делать и во втором, и даже, возможно, и в третьем.

— Что он будет тут делать? — громко возмущалась мама, пытаясь сломить сопротивление директора школы, препятствовавшему приему на свою голову и баланс заведения столь юного дарования, как мой брат.

Согласия не было.

— Что мой ребенок будет делать с этими дебилами? — злобно кричала мама на директора, срываясь от предчувствия тяжести осознания того, что Тиме предстоит проходить стандартную школьную программу обучения в обыкновенном классе с обыкновенными детьми.

С такими детьми, как я. С простыми отличниками и простыми дебилами!

Каким-то нелепым образом нашу маму все же отговорили, подослав для этого к ней психолога, видимо хорошо познавшему свое дело на почве накопленного опыта отражения агрессии не в меру неуравновешенных мамаш чрезмерно одаренных детей. Тиму в тот год в школу не приняли. Я спокойно перешел во второй класс, уверенный в том, что за одной партой с младшим братом в скором времени сидеть не буду. Спасло всю эту историю еще и то, что как раз тогда наш Тимофей увлекся изобразительным искусством и начал делать первые, но уверенные шаги к покорению вершин совершенства. Признанные мастера его еще не боготворили, но семья уже всем происходящим восхищалась сполна.

Через год наша мама повторила попытку зачислись свое удивительное чадо в стройные и тесные ряды школьников. Правда, размах ее требований меньше в этот раз не стал. Она по-прежнему настаивала на однодневное преодоление младшим сыном порогов первого и второго годов обучения, чтобы не тратить время попусту. Сразу целилась на третий класс. Для этого она заблаговременно посетила команду чиновников от образования городского уровня, пытаясь навязать и доказать им уникальность нашего Тимофея. Но в ответ получила лишь одно: его приняли только в первый класс, уступив при всем при этом один года возраста. В неполные шесть лет от роду, мой брат стал школьником. Соответственно я из биологических трех лет разницы с ним в возрасте, отстал всего лишь только на два года.

И все же наша мама оказалась права. Зря ее не послушали педагоги, директор школы и чиновники от образования. Тиме не нравилось учиться в первом классе. Не то, что учиться, даже быть там лишний раз он не хотел. А потому, каким-то невероятным образом, случайно заметив, что разрекламированный первоклассник занят чем-то не тем во время урока, учительница застала его за чтением учебника по физике. Откуда сия книжица оказалась у Тимы никто не знал. Да это было и не важно. Вместо простых арифметических действий по сложения и вычитанию простых однозначных чисел, он штудировал что-то из серии о силе тяжести и теории всемирного тяготения. Причем оторвать его от этого занятия учительница смогла не сразу. А когда у нее это получилось, вместо ожидаемых извинений, смущения и, возможно, слез от испуга, она услышала от Тимофея вопрос о числе равенства гравитационной постоянной. Причем он начал настойчиво предлагать учительнице проверить точность приведенного в учебнике расчета прямо сейчас во время урока и тут же на классной доске. А в качестве ученого совета призвал быть всех остальных учеников своего класса, часть которых, по естественным причинам не могла этого сделать, а то и вообще, лишь недавно научилась читать. Да и то, едва по слогам.

Доведенная до отчаяния учительница, к тому же посчитавшая, что шестилетний мальчик издевается над ней, спрашивая то, чего она в свои годы не знает и, вообще, никогда не знала, обратилась за советом и помощью к директору школы. Та, в свою очередь, влезла в спор с нашим Тимофеем о его чрезмерно раннем умственном развитии. Ответа от него не последовало, так сам он в это время потерялся в том, что не нашел поддержки среди одноклассников, из которых ни один не захотел оказать ему столь простой услуги, как помощь в расчете на классной доске. Из всех тех, кто осилил выдержать дискуссионный напор моего брата, была лишь учительница физики. Не сразу поняв, что перед ней гениальный ребенок, она долго улыбалась чему-то. А потом, вникнув и осознав суть происходящего, выдала какое-то письменное объяснение на доске, что Тима не смог его разобрать, смутился, почесал голову, что-то себе наметил в уме и на том успокоился. Еще через час он сдал на проверку учительнице свою тетрадь с отменно выполненными карикатурами на нее саму, на директора школы и преподавателя физики.

Преподавательский консилиум капитулировал перед Тимой и нашей мамой. Его в экспериментальном порядке перевели во второй класс прямо посреди учебного года. Отучившись всего-то с сентября по май, мой брат завершил обучений сразу за два класса. На тот момент ему еще не было еще и семи лет. А дистанция до меня сократилась, так как я на тот момент планово оказался лишь на четвертом круге обучения. Вот так!

Дальше могло развиваться все еще сильнее и стремительнее. По моим подсчетам темп преодоления моим братом учебных препятствий должен был сравняться со мной уже через год. А еще через четыре таких рывка или броска сквозь время и преподавательский процесс Тима мог совсем окончить школу. И на тот момент ему было бы всего двенадцать лет. Он — гений! Он — вундеркинд! Мне пятнадцать и я еще учусь. А он уже танцует одноклассниц на собственном выпускном вечере. О как!

Но именно плотное увлечение моего брата изобразительным искусством снизило его темп преодоления школьной программы. Тимофей сравнялся с теми, кто находился с ним в одном классе. Ему откровенно стало там скучно, а потому интереса к учебе он не проявлял. Нехотя ходил в школу и также нехотя делал уроки. Стихотворения и правила заучивал, едва прочитав текст раз или два, не больше. Письменные задания делал минут за десять максимум. А в остальное время он рисовал, рисовал и рисовал. Отвлекался он лишь на сон, прием пищи и на какие-то мелочи. Мог потратить время и на меня, если я что-то никак не усиливал в домашних заданиях. В этом он мне не отказывал. Но, едва оказав столь незначительную помощь, смотрел на меня так, будто я не его брат, а та самая бестолковая учительница в первом классе, взрослая тетка с высшим педагогическим образованием, которая никак не смогла понять сути теории всемирного тяготения.

Тут стоит заметить, что гениальность моего брата во всем, за что он брался и не брался, вызвало у нашей мамы желание как убедиться, так и утвердиться во всех областях науки и жизни, в чем уже успел засветиться ее младший сын. Наряду с художественными способностями она решила попытаться вскрыть его музыкальный талант. Поводом тому послужило как всегда до крайности внимательная реакция Тимы на доносящиеся до его ушей звуки музыки. Это дело тогда маму весьма насторожило. При первом же случае она специально погрузила моего брата в атмосферу песен, мелодий, танца и ритма. На что он среагировал вполне должным и ожидаемым образом.

— Значит, слух у него есть! — заявила мама, расплываясь в улыбке осознания от расширения просторов гениальности Тимофея.

Точку в этом деле поставил, а заодно и указал направление дальнейших действий мамы, собственноручно мой брат. Уже вечером он, при участии в семейном просмотре какого-то музыкального шоу по телевизору полным составом нашей семьи, дал оценку выступлению одного из артистов, заявив:

— Фальшивит, в ноты не попадает и не дотягивает в конце каждого куплета.

Родители, дедушка и бабушки остолбенели. Потом мама завизжала от навалившегося счастья. Тима снова показал себя в наивысшей точке сверхраннего детского развития.

— Ему всего шесть лет! — протянул обомлевший дедушка.

— Ему только шесть лет! — не то добавила, не то поправила его бабушка.

Последующие за этим дни были потрачены мамой на уговоры преподавателей музыкальных школ города и всевозможных детских студий на прослушивание Тимы. Далеко не везде, но все же кое-где ей это удалось. Моего брата протестировали, правда, только в двух заведениях подобного характера и, в обоих предложили обучение. Опять же, на платной основе. Мама, само собой, в ответ на это обозлилась. Но потом остыла, все взвесила и сошлась в себе на том, что идти вперед как то надо. Отсев предложений произошел почти сразу. Место в детском оркестре, где моему брату светила неопределенная позиция не то трубача, не то саксофониста, нашу маму не устраивало. Она ждала яркого эффекта от света софитов исключительно и только для своего младшего сына. Толпа из двух-трех десятков остальных детей, затмевающих собой Тиму, ее не интересовала. На оркестре был поставлен жирный крест.

Одна из музыкальных школ, что приоткрыла перед нашей мамой свои двери, уступила ее напору и предложила на выбор обучение по классам струнных инструментов, за исключением скрипки, потому как набор туда был уже завершен. Плюс ко всему нашлись вакансии по духовым и ударным. Это, после оркестра, маму немного взбесило. Остыв, она выбрала для Тимы скрипку. То есть попыталась ворваться в ту сторону, куда перед ней закрыли дверь на этапе замысла. Мама снова пошла в атаку. Тогда ей ответили так:

— Пусть ваш сын попробует хоть что-нибудь.

Мама с этим согласилась. Мой брат, первым делом, вошел в класс будущих балалаечников. Вышел он оттуда минуты через две под напором и давлением снова оскорбленной до глубины души мамы, видевшей в Тиме будущего солиста с мировым именем, виртуозно владеющим пианино и роялем, ну, в крайнем случае, скрипкой, но никак не балалайкой.

Класс, где готовили клавишников, также закрыл перед ней двери под предлогом отсутствия мест.

— Приходите на следующий год, — услышала мама ответ, который ничем не смогла парировать.

Ждать двенадцать месяцев она не хотела. Дарование сына, по ее мнению должно быть оценено по достоинству уже сегодня, в крайнем случае, завтра. И никак иначе. Но ни скрипку, ни на рояль с пианино в ближайшее время было не попасть. Взяток мама не предлагала. А потому оказалась, в итоге, ни с чем.

Ситуация поменялась сама собой и в нашу пользу. В числе преподавателей музыкальной школы оказался некий мужчина, который когда был знаком с нашим дедушкой. Упомянув в разговоре с мамой об этом, он заявил, что обучает детей в этих же стенах по классу гармони и баяна. И за скромную пару бутылок дорогого коньяка готов подумать над зачислением Тимы под свою опеку до следующего года. За одно он заявил, что сможет пролоббировать дальнейшее его вхождение хоть в класс скрипки, хоть в клавишники.

Мама сдалась. Моего брата записали в гармонисты-баянисты. Что тут началось!

Талантливый человек, как говорится, талантлив во всем!

Тима начал разрывать между рисованием, что ему небывало нравилось и занятиями с гармонью и баяном, где у него также все шло весьма не плохо. Где ему лучше он и сам не мог определиться. Но его руки оказались приспособлены ко всему. Он великолепно рисовал и, по началу, довольно неплохо заиграл на музыкальном инструменте. У него все получалось. Приходилось только корректировать время посещения художественно и музыкальной школы.

Тут на помощь пришел дедушка. Пока мама и папа были на работе, он, под видом служебных поездок, возил Тиму на занятия и туда, и сюда. Свободного времени ни у дедушки, ни у моего брата, на этом основании, совершенно не оставалось. Нагрузка росла. Все терпели и помогали юному таланту расти и развиваться.

Каким-то невероятным образом мой брат успевал все и, казалось, не уставал при этом. Шли месяц за месяцем. Тима заявил о себе на выставках художников и уже получил от продажи своих картин первую прибыль. К нам домой пожаловал первый клиент, пожелавший себе персональный портрет в обмен на деньги. В музыкальной школе мой брат выступил с номером, где в паре с более опытным гармонистом сорвал овации зала и получил приглашение выступить на нескольких праздниках и на концерте, посвященном кокай-то дате в администрации города. Все предложения наша мама тогда приняла. Она расплывалась в довольной улыбке, пожинала плоды Тиминой гениальности и уже мыслила об уходе с работы, чтобы всецело посвятить себя младшему сыну, который уже начал генерировать финансовую отдачу.

Тиме девять, он учится в пятом классе с ребятами, что старше его минимум на два года. Он круглый отличник. Одновременно ходит в музыкальную и художественную школы. Там он тоже в передовиках с большим отрывом от остальных детей, особенно в деле освоения изобразительно искусства. У него выставки, в том числе персональные. Он получает заказы на портреты, пейзажи и натюрморты. Нашей маме платят за них деньги. От музыкальной школы он выступает с гармонью на концертах. У него берут интервью, о нем пишут в местных газетах. О нем снят репортаж для новостей, а потом и целый документальный фильм. Тиму навещают корреспонденты, телевизионщики и блогеры. Мама увольняется из-за него с работы. Наша семья начинает на всем на этом зарабатывать, но прежде всего на картинах.

На фоне явно встающей перед нами перспективы финансового благополучия, я и папа начинаем мириться со своей ролью постоянного пребывания на четвертом и пятом плане. Мы безропотно слушаемся нашу маму и выполняем все ее приказания. Тиму мы стараемся не отвлекать и, более того, подходим к нему по любому вопросу только после разрешения вышестоящей мамы. Главный в нашей семье мой брат! Непроницаемый и бронированный колпак над ним — это наша мама. Все остальные: прислуга и безропотный обслуживающий персонал.

Вскоре состоялся выезд Тимофея заграницу. Все началось с предложения того самого преподавателя, что принял его на исключительной основе под свою опеку в музыкальной школе. Он заявил маме о возможности участия моего брата в поездке в одну из европейских стран, для участия в международном музыкальном конкурсе. Напарником ему был назван тот самый мальчик, с которым Тима уже не раз выступал вместе в качестве второго номера. Тот был старше, опытнее и считался местным юным дарованием областного значения по классу гармони. Этому парню светило огромное будущее и широкие перспективы.

Но и мой брат был хорош. Преподаватель музыкальной школы уже не раз говорил нашей маме о том, что Тима прогрессирует очень заметно и уже наступает на пятки своему напарнику. А на этом основании следовало ожидать смещение признанного дарования со своего места и занятия его другим человеком. Само собой, мы понимали кем! И этого все ждали от Тимы.

Тут нашу Маму смущало только одно. Гармонь! Этот баян, который, как музыкальный инструмент в ее глазах не может конкурировать с такими гигантами мира исполнительского мастерства, где царствуют рояль и скрипка. Гармонь — не то! Это для местных ценителей, для свадеб, для посиделок, для застолья, для концертов в деревенских клубах, для бабушек. Другое дело фортепьяно или скрипка. Это ценит весь цивилизованный мир. Все помнят великих пианистов и скрипачей, и никто, совершенно никто не знает ни одного гармониста. Спросите хоть кого на улице. Может быть кто-то один из случайных прохожих и назовет хотя бы одно имя? Такие имена есть. Есть и в нашей стране. Может, кто и вспомнит, назовет имя. А вспомнит ли кто зарубежного мастера гармони и баяна. А если задать этот вопрос об именах мирового значения, прославивших себя игрой на рояле или скрипке. Вот тут процесс немного затянется. Большинство назовет пару, другую имен. Именно это и давило на сердце и на душу нашей мамы с той силой, что выталкивала ее вместе с младшим сыном из мира музыки.

— Гармонь не принесет Тимофею абсолютно ничего! — плакала она, причитая.

Плач, не плач. А поездка на зарубежный музыкальный конкурс стояла куда выше очередной выставки картин, где принимал участие мой брат. Билеты и паспорта в коридоре на тумбочке. Чемоданы собраны. Лучше синица в руках, чем воробей в небе и утка под кроватью. Слава художника из нашей семьи росла на глазах. Но темп не был высок, а прибыли от продажи портретов и пейзажей на тот момент времени еще не впечатляли. А тут концерт заграницей. Конкурс с открывающимися перспективами в случае результативного выступления на нем. Просто нужно не провалить его и все. Городское телевидение снова расскажет о Тимофее в новостях. Потом последует приглашение еще куда-нибудь.

Но в руках Тимы всего лишь гармонь! Не скрипка, не фортепьяно. Мама негодовала, но поехала с ним. Она никогда не было заграницей. Там не были и Тима, и я, и папа. Не был никто из нашей семьи. Куда там? Я на море всего раз был с родителями. Еще раз он ездили туда без меня, еще до моего рождения. В детстве их свозили всего по разу на отдых и под южное солнце бабушки и дедушки. Все!

Поездка удалась. В своей номинации Тимофей с товарищем заняли первое место. В родную музыкальную школу они привезли кубок-приз, что был непременно выставлен напоказ. Дирекция и преподаватель почувствовали себя счастливыми. Лавина счастья обрушилась и на музыкантов-победителей. Отсюда и городское телевидение, и блогеры, и фото на доске почета школы. Даже призовые деньги выплатили. И довольно не малые по меркам нашего города.

Деньги маму обрадовали. Ощутив их присутствие в своих руках, она задала преподавателю Тимы вопрос о дате следующего конкурса и возможности в нем участвовать. Тот в ответ лишь пожал плечами. Заглянуть в будущее он, увы, не мог. На этом основании наша мама, как опытный в прошлом бухгалтер, посчитала расходы на Тимино образование во всех направлениях. Прикинула уже попавшие к нам доходы. Свела воедино дебит с кредитом и недовольно чмокнула губами.

Мне сразу стало все ясно. Увольнение мамы с работы для полного погружения в дела младшего сына пока не приносило должной отдачи, ожидаемой от простого суммирования маминой зарплаты, что могла бы у нее быть, и сравнения полученного числа с тем, что уже смог заработать Тима. Разница хоть и была в положительную для нас сторону, но не впечатляла никого, прежде всего нашу маму. Винила она, прежде всего пресловутая гармонь. Кусала губы, но уже ничего не могла поделать. Младший сын, вопреки ее желанию не проявил интереса к скрипке и пианино, когда она все же смогла добиться прослушивания при поступлении в музыкальную школу на следующий год. Тима увлекся гармонью настолько, что за три последующих года, занимаясь параллельно рисованием, занял позицию лучшего ученика, уступая только своему напарнику. Да и то, совсем незначительно.

Маму это злило. Мой брат должен был быть первым. И только первым. Но не с гармонью в руках.

Ситуацию с музыкой сильно сгладил рост популярности Тимофея как художника. Его триумфальное возвращений из заграничной поездки с конкурса гармонистов совпало с ростом числа заказов и результатами продаж его картин с выставок. Все хотели портрет его кисти. Его начинали сравнивать с маститыми живописцами прошлого и настоящего. Мамина электронная почта разрывалась от входящих посланий желающих позировать юному дарованию. Растущий в ответ ценник большинство просителей не пугал. Люди были готовы расставаться с деньгами в обмен на свое изображение, выполненное моим братом.

И тут случилось чудо. Пока мама искала способ реализации одновременно всех талантов Тимы, пытаясь остановиться почему-то именно на скрипке или рояле, то есть застолбить место сыну в музыке, он проявил себя на новом поприще. Мой брат начал писать стихи! Все члены семьи опять остолбенели. Талантливый человек талантлив во всем. Списано с нашего Тимофея. Мама всплеснула руками.

— Он еще и поэт! — завопила она, слушая оду чему-то там, написанную моим братом примерно за час до того на нескольких тетрадных листах.

Все мы сияли от счастья. Мама — больше всех.

— На следующем музыкальном конкурсе Тимофей не только сыграет, но потом еще и прочтет стихи собственного сочинения, — декламировала она, едва не падая на пол от волнения и переполнения чрезмерно положительными эмоциями.

Не тут то было. Тима, найдя в себе дар поэта, утратил интерес к музыке. Все произошло само собой. Такое мы уже пережили, когда он преодолел очередную планку в рисовании, потом загорелся гармонью, но потерял вкус к науке, которым обладал, читая один за другим учебники по физике, химии, астрономии и биологии. Мой брат положил гармонь в кладовку и заявил маме, что больше не пойдет в музыкальную школу. Ее глаза в ответ сделались такими, что обе мои бабушки кинулись к ней, предупреждая попытку наброситься с кулаками на младшего сына.

Накал страстей спас вал заказов на картины. Всю последующую ночь мама не спала, ходила из угла в угол и думала. Потом брала в руки калькулятор, ручку и бумагу, открывала электронную почту и что-то подолгу считала. Утром она огласила нам всем результат прошедшей бессонной ночи:

— Раз это была всего лишь гармонь, а не фортепьяно или скрипка, как я хотела, то ладно. Баяном и гармонью не особо проживешь. Есть шанс спиться.

Мне только потом дедушка объяснил, почему есть вероятность угодить в ряды алкоголиков, если увлекаться игрой на гармони. Раньше я этого и не знал. Оказывается один из видов заработка баянистов и гармонистов — это выступление на свадьбах. А там не пить нельзя.

— На картинах и стихах мы заработаем больше, — продолжила мама. — На этом и остановимся, пока Тима не утратил интерес, как было раньше с наукой, а потом с музыкой.

Я считаю, что мама предсказуемо попала в точку. Наука и музыка ушли из головы моего брата. Возможно, что безвозвратно.

— Да устал он просто от повышенной нагрузки! — громко заявил в адрес мама дедушка. — Достала ты его! У него и минуты не т свободной. Всю свою коротенькую жизнь только и пашет тебе в угоду.

В данный момент, как я и другие присутствующие в нашей квартире понимали складывающуюся ситуацию, модно было ожидать решительного броска нашей мамы на нашего дедушку. Последний, кстати, уже осознал всю тяжесть произнесенных слов и принял защитную стойку. А здесь надо было отдать должное его сопернице. Та, сначала зашипев и побагровев, а потом, издав тоненький звук резко выдыхаемого воздуха, заявила:

— Тима — гений! С ним по-другому нельзя!

Никто, конечно, не стал разбираться в этом вопросе. Все просто побоялись нашу маму. На том внутрисемейный конфликт и закончился. Даже больше. Конфликт исчерпался сам собой, плавно переплыв в нишу грядущего финансового достатка.

В перерывах между выполнениями заказов на портреты, пейзажи и натюрморты, Тима расслаблялся с тетрадью и ручкой в руке. Нет, он не рисовал в этот момент. Он писал стихи, и довольно быстро выдавал на бумаге очередные два-три десятка строк. Мама сияла от восторга. Она прижимала к себе тетрадки младшего сына, и танцевал с ними по всей квартире. Для последующей оценки его творчества она перенесла все то, что сочинил мой брат в печатный формат, и напросилась на прием к нескольким ближайшим к нам поэтам и литераторам. Всех нас волновал вопрос качества Тиминых стихов. Нашу маму этот вопрос не просто волновал, он ее будоражил. И когда один из признанных поэтов нашего города, уже издавший свои поэмы, запросил для своего личного просмотра сочинений моего брата довольно значительную сумму денег, он получил ее. Мама ни перед чем не останавливалась. В итоге она увидела письменный отчет, написанный таким языком, что был понятен едва, что людьми из мира профессиональной литературы. Просьба о расшифровки данного документа на словах выглядела примерно так:

— Все в порядке. У вашего сына талант. У него явно прослеживается собственный стиль. Пусть пишет дальше. Его когда-нибудь, через годы издадут.

— Через годы? Талант? — возмутилась наша мама. Посылая в адрес оценщика нелицеприятные для него реплики. — Это ты, обычный поэт и талант. А мой сын гений! Его будут печатать!

Тима не обратил на мамины слова и словесную расшифровку никакого внимания. Он изучил, со свойственным ему вниманием текст официального ответа, почесал лоб и негромко заявил:

— Учту и приму к сведению.

Все прочие члены нашей семьи, пытавшиеся вникнуть в написанные в отчете слова, не поняли абсолютно ничего. Мир профессиональной поэзии остался для нас закрытым. Поддался он только лишь моему брату.

Тем временем наша мама, с присущей ей энергией, начала отправлять стихотворения Тимы в различные издательства. В ее электронные письма обязательно были включены слова с описанием гениальности младшего сына, перечень его достижений на поприще изобразительного искусства, музыки, науки и, наконец, сочинительства. Результата она ждала немедленно. Однако ни одно издательство не реагировало молниеносно. Сроки ожидания ответа составляли от пары месяцев до года. Более того, весомая их часть и вовсе не отчиталось перед нашей мамой о получении ее послания. Через некоторое время ответы стали все же приходить. И, какие? Вежливые отказы шли один за другим. Редакторы сопротивлялись напору незнакомой им женщины и ее сына. Лишь только один из них выдал хоть какой-то понятный нам ответ:

— Ваш гениальный сын никому как поэт не известен. Вкладывать в него мы не готовы.

— Как это не известен? — Возмутилась в ответ наша мама. — Его по телевизору показали, о нем фильм сняли, репортажи сделали. У него медали, гран-при, призы, грамоты.

Но издательства оставались непроницаемы. Ни одно из них не открыло нам двери. Тима молчал, писал стихи и поэмы дальше. Мама негодовала, но недолго. За то время, что она штурмовала литературные редакции, мой брат не переставал штамповать картины на заказ. Деньги шли, ценники росли, банковский счет пополнялся, а вместе с ним увеличивались аппетиты членов семьи. И тут выход из сложившейся ситуации был найден. Мама приняла решение издать стихотворения Тимы за наш счет. Благо, что такая услуга существует на белом свете. Реализацию напечатанных книг она брала на себя. Помощь издательств ее теперь не интересовала.

Через пару месяцев нам домой доставили коробки, в которых лежало пятьсот экземпляров книги со стихами нашего Тимофея. Твердый переплет, запах типографии, шелест бумаги, яркое оформление и портрет автора в задумчивой позе на обложке. Мы сияли от счастья. Мама, само собой, больше всех. Бегать по магазинам, чтобы уговорить взять на реализацию печатное творчество моего брата она не стала. На это у нее не было времени, да и мама сама по себе считала себя куда более высоким творением, подарившим миру гения, чем все те обыкновенные людишки, что владели магазинами и стояли за прилавками. Книги стали продаваться прямо у нас на дому. Нет, мы не давали объявлений через социальные сети и не расклеивали их по столбам по округе. Реализация стихотворений в твердой обложке шла через заказчиков картин, как будущих и настоящих, так и тех, кто уже удовлетворил свое желание стать запечатленным в красках руками юного мастера. Цена на книги, если честно, зашкаливала. Я бы точно пожалел свой бюджет на творческое творение какого-то мальчика, заранее не зная, что это мой родной брат.

Наша мама, в свою очередь, придумала некое условие заказа картин, при котором покупка книги со стихами Тимы становилось обязательным. Иначе он отказывала клиенту с порога. Таким образом, любой пожелавший получить в свои руки портрет от юного дарования был обязан купить экземпляр плода его литературного творчества. Впрочем, как и следовало ожидать, отказов не было. Платежеспособность клиентов обозначалась на старте объявленной ценой будущего творения мастера. Таким образом, стихи моего брата с небольшой скоростью покидали нашу квартиру.

Несмотря на некоторое скупердяйство нашей мамы, привыкшей все создаваемое руками и головой младшего сына преобразовывать в деньги, некоторое количество книг она все же дарила. Это, по ее мнению, было неким рекламным ходом. С другой стороны она, видя в клиенте полезного в будущем человека, брала с него деньги исключительно за портрет, прикладывая стихи Тимофея в качестве подарка или сувенира. Само собой, что всем это нравилось. В кругу друзей и близких можно было похвастаться не только качественным изображением себя в рамке на стене, но еще прибавить лоску, небрежно листая томик сочинений прославившегося за последние годы гения.

Мама со временем преобразилась. Тому способствовали деньги от прибыли за способности и таланты младшего сына. Из обыкновенной молодой женщины, изможденной ежедневными заботами и делами по дому, включавшимися в себя воспитание двух сыновей и одного мужа, стирку, уборку, готовку и, конечно же, работу, она превратилась в видную, ухоженную, хорошо, дорого и со вкусом одетую леди. Запах элитных дорогих духов, макияж из той косметики, что не по карману обыкновенным людям, ювелирные украшения качественно и количественно возвышавшие до небес. Мама перестала сутулиться. Ее спина распрямилась так, что откуда-то появилась высокая грудь. Плечи сдвинулись назад. Голова приподнялась так, что она стала казаться выше ростом. Взгляд ее стал прямее и увереннее. Ходила она теперь, выбрасывая вперед поочередно ноги, немного выкручивая бедра и одновременно покачивая плечами, головой и тазом. Ее походка кардинально изменилась. Раньше она двигалась словно мышь. Сейчас же наша мама передвигалась, перемещалась, плыла. Он смотрела вперед, а не под ноги. Взгляд ее стал не то что уверенным, а больше оценивающим. Она смотрела на всех свысока, с ухмылкой на лице, словно купчиха перед товаром, который собиралась приобрести или, скорее отшвырнуть от себя за ненадобностью. Мама садилась в машину выпрямив спину, а не пролезая с извинениями и руганью одновременно, как это делала раньше. Она разговаривала по телефону глядя прямо вперед, продолжая изображать купчиху. Раньше она прятала руку с мобильником, низко пригибала голову и скручивалась, как будто кого-то стеснялась, боялась, что кто-то будет подслушивать передаваемый ей по телефону рецепт нового салата.

Деньги делали свое дело. Массажистки, косметологи, салоны красоты, мастера ногтевого сервиса и магазины, магазины, магазины. Когда она только все успевала?

— Четыре индивидуальных портрета и один семейный большого формата по фотографии, два с натуры больших и один чуть поменьше. Два пейзажа и натюрморт ушли с выставки и еще три продали в салоне. Плюс четыре картины купили заказчики портретов в нагрузку. Восемнадцать книг я впарила клиентам и людям на стороне и пять подарила. — Слышали мы всей семьей мамины отчеты об ее работе за каждый прошедший месяц.

При этом она озвучивала только результаты продаж книг и картин без объявления прибыли. Почему-то это было для нас для всех секретом. Впрочем, мы особо не переживали. Каждый из нас получал со временем удовлетворение от сбывшихся желаний. Моральное удовольствие приходило ко всем от очередной вещи, которую давно хотелось заполучить в руки. Для меня это были велосипед, ноутбук, телефон и все то, что оставалось всего лишь мечтой до того момента, пока мой брат не начал генерировать прибыль.

Само собой, что нам завидовали. Это было заметно самым невооруженным взглядом. Одни демонстративно здоровались с членами нашей семьи почти, что с поклонами. Другие отворачивались, не смотрели в нашу сторону, надувались и проходили мимо, хотя раньше приветствовали при встрече. Простые «как дела» и «как поживаете» от тех людей, которых не сломила напыщенность, сменились на слова в стиле: «наверное, много сейчас зарабатываете?» и вопросами о нашем гении. Многие старые знакомые моих родителей почему-то отвернулись от нас. Кое-кто начал регулярно просить у нас деньги, как в долг, так и безвозмездно. Нашу маму это бесило. Она негодовала и мечтала поскорее переехать в подобранный для нашего проживания дом, который, по ее мнению, отделит и отдалит нас от всех остальных членов общества, что мешают нашей маме и нам всем жить так, как подобает при наличии гениального ребенка в семье.

Дело все в том, что выбранный нашей мамой для последующего заселения дом еще не был достроен и, соответственно, не пригоден для скорейшего переезда в него. Наша семья купила его на этапе фундамента и еще не возведенных стен и крыши, что породило собой дополнительные переживания, нервные и финансовые траты, поездки к месту труда нанятой бригады строителей и специалистов. Работа шла, но конца и края еще не было видно. Предстоящий переезд все время понемногу откладывался, а к уже обозначившемуся объему дел все время добавлялись очередные планы и траты на них.

Я по этому поводу особо не переживал. Все дела проходили мимо и не касались меня по причине моего возраста и, соответственно той меры ответственности, что я располагал. Головная боль от строительства была исключительно у мамы, потом у папы, да и то, после жестких консультаций с мамой, все время обвинявшей папу в низком уровне социальной ответственности перед нашей семьей. Папа молча сносил все нападки в свой адрес и уверял, что обязательно исправится и усилит личный контроль над ходом строительства. На том все и кончалось.

Отдельного описания заслуживает отношение к моему брату в нашей школе. Тима никуда не лез, ни с кем особо не общался, не заводил друзей, и все время был задумчив. На уроках ему было откровенно скучно, на одноклассников и учителей он смотрел немного свысока, с чувством превосходства куда более развитого существа над обыкновенной и примитивной субстанцией. Преподаваемый материал он знал далеко наперед и, постоянно удивлялся тому, что многие ученики в классе не понимают того, что казалось ему слишком простым и очевидным. Дело иногда заканчивалось тем, что он просто засыпал на уроке от монотонности и рутины. Учителя делали ему замечания, но довольно не значительные, так как не хотели идти на конфликт с ребенком-гением по причине поддержания им статистики успеваемости класса на должном уровне. К тому же, никто больше не рисковал перечить школьнику, способному, в случае негативного для него завершения контакта, изобразить преподавателя на бумаге в карикатурном виде, что когда-то уже произошло.

Правда, не обходилось и без курьезов. Директор нашей школы очень хотела заработать дополнительные очки своему заведению за счет участия нашего Тимофея в различных олимпиадах по всем возможным направлениям. А так как это требовало затрат времени и сил, и могло отразиться на сроках сдачи заказчику очередной картины, то ни о какой дополнительной нагрузке не могло быть и речи. Мама во всем этом противилась и чинила барьеры. Директор школы, сначала упрашивала, потом уговаривала, далее дошла до крика и угроз, на что нашей мамой был задействован административный ресурс, порожденный связями во властных кругах. Опять же благодаря гениальности Тимофея. Последним предупреждением директору школы стал перевод гениального ученика в другое учебное заведение. Но до этого не дошло.

Надо заметить, что наша семья проживала на территории вполне себе рабочего района города, исторически сформировавшегося вблизи от пары когда-то больших заводов. Предприятия и сейчас кое-как функционировали, но былой мощью уже похвастаться не могли. Количество работающих на них людей многократно сократилось. Но общий дух остался. А потому наша мама иногда выражалась, что мы живем в плебейском гетто. Ее мнение на этот счет особенно обострялось после распространения очередных слухов о драках, преступлениях, фактах насилия над личностью или просто конфликтов в нашем районе. То кого-то избивали в соседнем дворе, то грабили за углом дома, то у нас в подъезде соседи нашли использованные шприцы, то под нашей дверью всю ночь спал залетный выпивоха, не нашедший сил добраться до своего жилья.

Какой район, такова в нем школа, такие нравы ее учеников.

С моим братом, как правило, ребята из его и параллельных классов старались подружиться. В основном для того, чтобы списать в нужный момент или получить грамотную подсказку на уроке. Увязнуть в дружбе с ним откровенно никто не хотел. Слишком неприступен он был для всех и непонятен, одновременно. К тому же сказывалась разница в возрасте, учитывая, что Тима появился в первом классе на год раньше своих сверстников и еще один год одолел экстерном. Сам он не пытался заводить друзей, считая окружающих ребят слишком простыми до примитивности. Поэтому общался он вне школы только с родителями, дедушкой, бабушками и мной. При этом я, в его глазах, был точно таким же, как и все те, кто окружал его на уроках.

Только школа наша, с учетом района ее расположения и, как следствие, контингентом учеников, приличием не блистала. Со мной и братом учились потомки тех, кто когда-то работал на одном из двух ближайших заводах, выпивал после смен в окрестных подворотнях, дрался на дискотеках и жил от зарплаты до зарплаты, не всегда соблюдая рамки элементарного приличия.

— Одно быдло кругом! — заявила однажды моя мама, посетив родительское собрание в нашей школе, где ее настроение изрядно подпортили не только родители моих и Тиминых одноклассников рабоче-крестьянского происхождения и такого же мышления, но и сбор средств на помощь образовательному учреждению.

В подтверждении тому через некоторое время на моего брата обратил внимание местных хулиган, не отличавшийся примерным поведением и часто светивший свое имя в сводках школьных происшествий. Его специализацией считались драки и прочие виды силового воздействия на окружающих, естественно, прежде всего на тех, кто был младше, меньше и слабее.

Тима оказался именно из этого числа. Отставая по возрасту от своих одноклассников и, как следствие в габаритах тела и физическом развитии, он пополнил ряды тех, кому выпала участь быть оскорбленным отпетым хулиганом школы. Сначала мой брат просто попался ему на глаза, как самый маленький ростом в классе. Это уже выглядело как приманка для злодея. Потом Тимофей покорил сердце будущего обидчика своим излишне серьезным выражением лица. А дальше начались чередования подножек, тычков, толчков, подзатыльников и плевков. В холодную погоду с моего брата неожиданно слетала шапка. На льду на улице и на скользком полу в школе его обязательно толкали, ставили подножки. Когда он спускался по лестнице, то его обязательно кто-то резко бил в спину, что мой брат летел вперед и редко избегал болезненного падения. Наконец в школьном туалете его прилично поколотили, разбив при этом губу, нос, оторвав пару пуговиц на пиджаке, порвав рубашку и оставив на его лице пару ссадин.

Тима негодовал, плакал, возмущался. Причина конфликта была ему не ясна, как он не пытался понять. Это узел он не мог разорвать, а потому впервые в жизни судьба повернула его лицом к реальности. Он оказался не готов. Его персональный мир, наполненный искусством, талантами, способностями и гениальностью, к тому же насыщенный опекой, треснул при столкновении с простым и понятным всем остальным препятствием. И это была такая жизнь. Жизнь в гетто. Учеба в самой простой школе рабочего района с детьми, что вышли из этого же гетто. Но мозг Тимофея, награжденный и, одновременно, испорченный его уникальностью и особенностью, никак не давал ему понять обычной плоскости того бытия, что жило своей жизнью за пределами его собственного мира.

— Он к жизни не приспособлен! — резюмировал дедушка, первым разобравшийся в ситуации.

— Я к директору пойду! — плакала наша мама, глядя на подсохшую ранку на нижней губе моего брата.

Когда меня так однажды побили на улице, она так не переживала. Более того, даже не обратила внимания, завершив беглый осмотр огромного синяка под моим глазом фразой:

— Скоро заживет!

— Тимофей ничего не знает о жизни. Он ничего не умеет! — не унимался дедушка, глядя на маму. — Ты его в кокон посадила и с рук кормишь. Он изолирован тобой со всех сторон. Не умеет отличать черного от белого. Он не видит элементарной опасности перед собой. Он не знает даже, как убежать, когда этого требует обстановка. Как же он будет дальше жить, когда взрослым станет.

Если честно, то я тут особо не отличался от брата. Как поступить в той ситуации, когда тебя начинают оскорблять, толкать, пинать или сразу бить, я не знал. Тима не знал этого совсем. Впрочем, ситуация начала сдвигаться в сторону нашего приспособления к опасности благодаря эмоциональному переутомлению моего брата. Как сказал потом врач, к которому мы обратились:

— Дайте ему отдохнуть. Он просто устал. Учеба, нагрузки, количество уроков.

Наша мама к тому моменту уже уверовала, что Тиму должны узнавать на улице даже собаки, поэтому не назвала врачу истинной причины недомогания сына, который в какой-то момент времени стал заметно сбавлять темп работы, а вскоре и вовсе перестал что-либо делать.

— У нас еще восемь заказов на этот и следующий месяц! — пыталась вразумить Тимофея наша мама. — Сосредоточься, сынок. Так нельзя. Мы должны. У нас сроки. Это деньги.

А мой брат ее не слушал и постоянно подолгу спал или смотрел в окно. Писать картины он перестал.

— Ему отдохнуть надо! Перенапряжение, повышенная нагрузка. Пусть спортом займется, — вразумил нашу маму известный в городе врач, к которому она обратилась за помощью и, что был когда-то клиентом мастерской моего брата.

— Спортом, значит, спортом, — решительно произнес мой дедушка, под чьим давлением было заметно скорректировано будущее расписание Тимы.

Учитывая, что ни я, ни мой брат за всю свою жизнь ни разу не посетили ни одной спортивной секции, то какого-либо физического развития, кроме естественного, мы не имели. Искривление позвоночников, сутулость, вялость и все прочие недостатки наших организмов, накопленные отсутствием спортивной активности в жизни, никак не компенсировались гениальностью Тимы или моей обыкновенностью.

— Надо обязательно заниматься спортом! — поставил жирный крест наш дедушка и уже на следующий день привел нас с братом в здание спортивного комплекса с целью записать нас в одну из секций.

Ни я, ни Тима не имели никакого представления о том, что нас ждет. А потому мы просто ждали своей участи, порожденной бурной и активной фантазией нашего дедушки. Тут наша мама впервые в жизни уступила кому-то судьбу младшего сына, переживая за возможный срыв срока выполнения заказов. Настойчивое направление в спорт и, как следствие, увеличение общей активности всех клеток организма через некоторое время, взбудоражило ее сознание в направлении возобновления Тимой работы.

В спортивном комплексе, как я подозреваю вполне случайно, наш дедушка встретил своего старого знакомого. Тот, по случаю, оказался тренером в секции борьбы. После их непродолжительного разговора, как и следовало ожидать, перед нами открылись двери в мир непознанного. Я с опаской, Тима — с желанием познавать все новое, мы переступили его порог. Новички вроде нас, но с опытом в несколько тренировок, составляли основной костяк группы. Еще некоторое количество ребят были из прошлогоднего набора. Но в целом, мы все представляли собой сбор не самых развитых в физическом плане юношей десяти-тринадцати лет. Немного формальностей, построение, перекличка, инструктаж, разминка, растяжка. Так начался наш путь в спорт.

К счастью или, к сожалению, уже через несколько занятий я пожелал покинуть секцию борьбы. По словам тренера, моя фигура, почему-то, не очень соответствовала тем параметрам, что требовались для борьбы. Впрочем, уходить совсем я не собирался. Просто перешел в клуб каратистов, что проводил свои занятия через стену с борцами. Время посещений совпадало, поэтому мы с братом ходили на свои тренировки вместе. Дедушка нас провожал и встречал. К радости всех членов семьи, особенно мамы, через неделю Тима начал приходить в себя. У него появился аппетит, глаза заблестели, кожа порозовела. За пару дней он наверстал возникшие пробелы в учебе. Потом взялся за картины и с каким-то новым, более сильным упорством и удовольствием, завершил все ранее начатое даже раньше установленных сроков. Спорт пошел ему на пользу.

Как и все, что делал в жизни мой брат, к изучению борьбы он подошел досконально. Иначе он просто не мог. Тима стал перелопачивать интернет и попавшуюся ему в руки литературу по заинтересовавшей его спортивной дисциплине. Параллельно он прикоснулся к различным методикам увеличения силы, выносливости, гибкости тела. Борьба затянула его настолько, что папе и дедушке пришлось спустя некоторое время установить в спальне младшего внука шведскую стенку, а также откопать на антресолях запылившиеся гантели. Жизнь моего брата кардинально изменилась. Все, что он делал, к чему прикасался, было построено через жесткий и четко соблюдаемый режим тренировок, учебы, отдыха и работы над картинами. Музыку он забросил окончательно, в шахматы перестал играть уже давно, наука его интересовала исключительно в рамках объема школьной программы или чуть шире, стихи он писал время от времени, к примеру, по пути в спорткомплекс. Основным занятием оставалось написание очередного портрета на заказ и соблюдение тренировочного режима.

Прогрессировал мой брат с огромной скоростью. Уже через несколько месяцев его было не узнать. Он стал шире в плечах, распрямился. Его шея увеличилась в толщину, руки и ноги окрепли. Рукопожатие стало таким, что его едва выдерживали даже папа и дедушка. Даже взгляд моего брата на любого человека был словно оценивающим. Так, в моем понимании, должны смотреть на кого-то либо отъявленные драчуны, либо бандиты. Тима чувствовал свою силу, был уверен в себе. Всего за несколько месяцев он повзрослел и возмужал. А потом, за каких-то пару лет из десятилетнего мальчика превратился к двенадцати годам в крепыша ростом примерно сто семьдесят пять сантиметров. При этом взгляд у него стал как взрослого парня уже отслужившего в армии.

Я был не таким. Мой характер представлял собой полную противоположность чертам брата. К тренировкам я подошел с желанием, никогда их не пропускал, получал удовольствие. Но позже я понял, что не добьюсь результата, так как в спорте надо пахать. Иначе все пройдет впустую. Я окреп, вытянулся, обрел осанку, расправил плечи. Но это было не моей заслугой. Меня заставляли и принуждали папа и дедушка. Иногда мне еще хотелось тянуться за братом. Но сил, характера и воли мне явно не хватало. К тому же при первых спаррингах в полный контакт мне разбили нос. Еще через пару тренировок я пришел домой с огромным синяком под глазом. Затем были травмы руки, ноги и прочих частей тела. Успехи, как на зло, не приходили. Я ленился, отчаивался, но все равно продолжал тянуться за братом, желая хоть в чем-то соответствовать ему. В итоге мои слабости оказались сильнее меня. Потратив на единоборства полтора года своей жизни, я решительно бросил посещения спортивного комплекса и превратился в прежнего лентяя с примитивными увлечениями.

У Тимофея все шло наоборот. Через пять месяцев тренировок он смог выиграть отборочные соревнования внутри борцовского клуба, на которых завоевал путевку на чемпионат города в своей возрастной группе. Мог бы победить и там, но явно отстал от своего соперника по финалу, имевшего довольно солидный соревновательный опыт. Этот факт взбудоражил тогда всю нашу семью. Мы ожидали вероятного завершения увлечением борьбой. Но ничего подобного не произошло. Тима все тщательно проанализировал и влился в процесс подготовки к следующему турниру с новой силой и повышенным энтузиазмом. Результат не заставил себя ждать. Летом целый месяц он провел в спортивном лагере, оставив на время живопись, о чем очень волновалась наша мама. Затем выиграл одни соревнования и занял второе место на других. А к тому времени, когда я окончательно поставил жирный крест на своем спортивном будущем, он победил в чемпионате города и взял серебряную медаль на областном первенстве. О Тиме снова заговорили газеты, местное телевидение и блогеры.

К своим пятнадцати годам я вытянулся почти до ста восьмидесяти сантиметров, но был худым, костлявым и не особо физически развитым. В свободное время моим любимым занятием оставались компьютерные игры. Учился я не плохо, но уже давно перестал пытаться хоть немного догнать брата по успеваемости. Пара-тройка четверок по предметам в итоге попадали в мой дневник. Остальными были пятерки.

Тима был не таким. Ростом почти с меня он явно доминировал в физическом развитии, чем постоянно пользовался, откуда-то переняв привычку издеваться надо мной. Если раньше это касалось только лишь его умственного превосходства, то теперь он глумился надо мной, применяя силу. Мог скрутить меня прямо в коридоре нашей квартиры или уложить на лопатки, причем именно в тот момент, когда мне абсолютно не хотелось бороться с ним. Мог вывернуть мне руку до такой степени боли, что мне ничего не оставалось, как выполнить то, что он от меня хотел. Мог дать мне простую и обидную оплеуху и убежать от меня так быстро, что шансов догнать его у меня не было никаких. Так он стал для меня еще и врединой, что я постоянно подчеркивал, общаясь с ним или разговаривая о нем с родителями.

И, тем не менее, я оставался старшим братом и в мои обязанности входил присмотр за Тимой, его опека и охрана. В то же время, не смотря на невероятно раннее умственное и добытое трудом физическое развитие, он оставался ребенком, а потому мог вполне пошалить, поиграть и даже заиграться. Так и случилось в тот день, когда мы выбежали с ним во двор. Он отправился на детскую площадку к своим ребятам, а я побежал домой к другу в надежде хоть сколько-нибудь времени провести вдали от брата и маминых указаний, непременно касавшихся своей сутью нашего Тимы. Когда я удалялся по дорожке, он уже не смотрел в мою сторону. Он переключился на веселую игру своих друзей и влился в нее почти сразу, еще до того, как я успел добежать до дверей нужного мне подъезда.

Глава 2

Край пропасти

С Митрохой, так звали моего друга, мы заказали пиццу с доставкой на дом и всецело погрузились в наши с ним разговоры на простые житейские и подростковые темы, плавно переключившись на компьютерную игру, затянувшую нас в себя до самого вечера.

Мама мне сегодня не звонила. Не позвонила она ни разу. Совсем. Ни через полтора часа, ни через два. Я не был этому удивлен. Обычно ее финишный звонок в те дни, когда я не был дома, происходил ближе к девяти часам вечера. Это было простое и понятное всякому напоминание о том, что надо возвращаться с прогулки. Предыдущие звонки были контрольными. Обычная родительская опека и забота. Но на этот раз я обратил внимание на время лишь тогда, когда телефон моего друга стал издавать сигналы входящего звонка и сообщать на экране, что его голос хочет услышать его мама. Пока Митроха говорил, я заметил стрелки на часах в районе пятнадцати минут десятого вечера.

— Ого! — тихо буркнул я, оценив отсутствие внимания ко мне со стороны родного дома.

Меня никто еще не позвал, не напомнил о позднем времени. Свобода как-то неожиданно затянулась. На полчаса, пока на полчаса. Это не долго. Возможно, обо мне позабыли на какое-то время. Увлеклись. Пришел какой-нибудь новый заказчик портрета к Тиме. Идут переговоры. Все заняты. Обо мне вспомнят, но чуть позже.

— Мои к десяти подъедут, — произнес мой друг, положив телефон.

— Доигрываем, и я ухожу, — ответил ему я, прекрасно понимая, что после моего ухода Митрохе предстоит помыть посуду, что-то убрать и выполнить какие-то еще мелочи по дому, чтобы с доблестью и чувством выполненного долга встретить родителей.

Минут через двадцать я уже подходит к нашему дому. Едва миновав ту самую детскую площадку, на которой днем оставался с друзьями мой брат, я заметил, что в окнах нашей квартиры совершенно нет света. Было удивительно. В это время обычно все уже дома. Последним приходил по выходным дня я с прогулок. Ну ладно. Нет, так нет. Я спокойно вошел в квартиру, снял с себя и повесил на крючок куртку, положил на полку шапку, и едва не споткнулся о кем-то оставленную и не убранную на место обувь. Это было не по-нашему. Мама в нашей семье — это настоящий блюститель чистоты и порядка. А тут целая пара обуви выглядела не просто оставленной, а брошенной на произвол судьбы. Я не особо возмутился по данному поводу. Но, скользнув взглядом по полу, увидел на нем раскиданные тапочки папы, мамы и те, которыми пользовались, попадая к нам в квартиру, дедушка и бабушка.

Я прошел на кухню. Вопреки существующему у нас в семье порядку, занавески в темное время суток не были задернуты. Темная зимняя ночь проникала в помещение. Я не стал их трогать. На столе стояла початая бутылка воды, что обычно покупается в магазине и хранится в холодильнике. Я как раз хотел пить и пытался ее найти. Попил, поставил. Задумался, не хочу ли я есть. Пробежал глазами по полкам с продуктами, остановился на сковороде, потом на кастрюле, но так ничего из этого и не взял. Зачем? Скоро появится мама и всех нас покормит. Если остальные уже сыты, так поели где-нибудь у бабушки, то меня покормят персонально. Ничего не обычного. Только почему в коридоре обувь раскидана, и бутылка с водой стоит на столе с отвинченной пробкой?

На какое-то время я погрузился в свои дела, пока вновь за чем-то не зашел на кухню. Краем глаза я зацепил еще одну необычную вещь. На подоконнике лежала распахнутая настежь коробка, которая обычно хранилась где-то в шкафу и содержала в себе всевозможные лекарства, порошки и капли медицинского назначения. Домашняя аптечка и только. Но почему она была так оставлена? Крышка от нее отдельно. Внутри явно что-то искали. Привычный порядок, созданный нашей мамой, был нарушен. В лекарствах рылись, ковырялись, делали все в спешке. Кому-то стало плохо?

Я нахмурился. Нужно было позвонить кому-нибудь из взрослых. Узнать, в чем было дело и что произошло у нас? Телефон в кармане куртки на вешалке. Я пошел за ним. На обратном пути, на ходу тыкая пальцами по экрану, я оказался в той комнате, что обычно использовалась нами в качестве мастерской моего брата. Сейчас здесь тоже было как-то не так. Присутствовал беспорядок. У Тимы такого, да еще называемого творческим никогда не было. Мама смотрела за ним. Эта комната была всегда такой же чистой, как вся квартира. Но сейчас!

На диване не было пледа. На полу валялись подушки. На паласе присутствовали следы обутых ног. Я посмотрел в коридор. Оказывается, точно такие же отпечатки были оставлены и на полу в коридоре до самой двери, но я их не заметил. Что за спешка? Аптечка? Вода в бутылке за пределами холодильника? Разбросанная обувь в прихожей? Отсутствие людей вот уже несколько часов. Стемнело давно, а шторы до сих пор не задернуты?

Что-то внутри у меня сжалось, почувствовалось волнение. Я уже готов был услышать гудки телефона деда в трубке, надеясь, что он как самый взвешенный человек в нашей семье, ответит мне на возникшие вопросы или сразу расскажет все так, что мне уже нечего будет спросить. Это конек нашего дедушки. Он все говорит с той подробностью, которая на корню уничтожает возникновение встречных вопросов.

Входная дверь начала открываться. После некоторой возни на пороге появилась необычно сгорбленная бабушка. Я не сразу узнал ее. Она почти задом вошла в квартиру и села в прихожей. В свете лампы я не сразу узнал ее и едва не принял за кого-то другого. Как будто это моя бабушка, но одновременно и не она. При этом дверь оставалась прикрытой. Как я понял, следом должен был войти дедушка. Но тот задержался на лестничной клетке и возился там, судя по звукам, и никак не переступал порог. Я пробежал глазами от бабушки до двери, потом обратно. Изменений не происходило. Мои вопросы оставались вопросами.

Наконец бабушка подняла лицо. Я действительно мог ее не узнать, если бы встретил вне дома. Одновременно опухшая и осунувшаяся, сильно заплаканная, взволнованная и растерянная. Она смотрела на меня и молчала. По одному ее виду вполне можно было получить подтверждение о произошедшей в нашей семье беде. Если вошла в квартиру первой она, а дедушка явно копается на лестнице, значит с ними все в порядке. Под вопросом у меня остаются вторая бабушка, а также родители. С кем-то из них что-то случилось. Кроме деда ответить мне сейчас точно никто не мог. Я так и замер в коридоре с телефоном в руке.

Тот появился на пороге через полминуты. Все это время бабушка просто сидела в прихожей и смотрела на меня заплаканными глазами, молчала и будто готовилась произнести хоть какие-то слова, но не смогла. Дед закрыл за собой дверь, немного отдышался в проходе и продвинулся вперед так, что мне стало видно его лицо и его целиком. Он тоже как будто ссутулился. Лицо посерело, брови устало опустились. Круги под глазами превратились в отчетливо различимые мешки. Всегда опрятный и подтянутый вид главного инженера водоканала превратился в симбиоз неряшливо надетых вещей. Брюки на коленках оттопырились, носы ботинок были грязными, ворот рубашки расстегнут больше обычного. Расческа давно не касалась его волос.

— Тима! — наконец тихо протянул дед и бабушка заплакала.

Что? Тима? У меня волосы на голове встали дыбом. Тима? Я мог, что угодно подумать, про кого угодно, но только не про моего брата. Несчастье в нашей семье случилось именно с ним? Хулиганы, завистники, недовольный клиент? Кто мог что-то плохое сделать Тимофею, которому всего двенадцать лет от роду. Он, как говорится, мухи не обидел. Лекарства из домашней аптечки на подоконнике, вода в бутылке на столе, беспорядок в комнате и в прихожей. Ему стало плохо?

Я продолжал с волнением смотреть на дедушку. В воздухе повисла непродолжительная пауза. Все молчали. Я ждал начала повествования и сам не в силах был начинать спрашивать самому. Тот уперся плечом в стену, искривил лицо, посмотрел сначала на бабушку, потом на меня.

— Тима ударился обо что-то, когда прыгнул с бывшей трансформаторной будки в сугроб. Все прыгали и ничего. Он присоединился к ребятам, которые там были. Сначала прыгнул удачно, а потом нет. Почувствовал себя плохо и сразу направился домой. Один пролет не дошел до двери и потерял сознание. Лежал на лестничной клетке, пока его сосед не обнаружил. Он и позвонил нам в дверь, — как всегда коротко, емко и только по делу рассказал о произошедшем мне дедушка.

Как только он замолчал, бабушка зарыдала в голос. Она закрыла лицо руками и уткнулась в собственную шапку. Плечи и спина ее сильно дергались в такт плачу. Она по-настоящему громко плакала и выла, и я такого от нее за всю жизнь еще не видел.

— Что ты как по покойнику! — громко произнес дедушка, адресуя ей свои слова.

Эта фраза неожиданно дала мне понять, что брат жив. В какой-то момент я просто не понял, что этот факт имеет значение, и я никак его не уточнил. Возможно по растерянности, неопытности, малому своему возрасту. А первоначальный вид бабушки вполне мог дать мне информацию о самом худшем, что могло произойти в нашей семье.

Я перевел взгляд на деда. Хотел задать ему какой-нибудь уточняющий вопрос, но у меня ничего не получалось. Нужно было говорить, вытягивать из него подробности, но я не мог этого сделать. Язык не поворачивался, воздух не поступал к горлу. Меня что-то сдавливало изнутри. Наконец, бросив на меня взгляд, дед сам, видимо, все понял, увидел в моих глазах недосказанность, отсутствие ответов на многие вопросы. Через какое-то время он все же обрисовал несколькими предложениями общую картину произошедшего.

Из всего им поведанного выходило, что стоящая возле нашего дома старая кирпичная и давно выведенная из эксплуатации трансформаторная будка использовалась не совсем по назначению. Ее когда-то собирались снести, но так ничего и не сделали. А с тех пор, как с ее крыши были срезаны последние подводящие провода и сняты предупреждающие таблички, к ее стене со стороны въезда во двор, коммунальные службы начали сгребать снег. Это было им удобно. Куча со временем образовывалась огромная. Видно ее было отовсюду. А самое главное заключалось в том, что она совершенно в этом месте никому не мешала. Детская площадка находилась с другой от нее стороны. Стоянки машин задеты не были. Проход людям она не перекрывала. Даже создаваемая каждый год из этой снежной кучи пологая горка для катания на санках, была как на своем месте. Детвора испытывала восторг. Взрослые были довольны тем, что идти далеко не нужно. Двадцать метров скользкой поверхности находились прямо во дворе. Радость, да и только! Даже коммунальные службы создавали новые навалы снега так, чтобы и горка, в конечном итоге получалась, и еще место для новых подвозов оставалось. Так было и в этот раз.

Перед новым годом снег свалили, как обычно, в одну огромную кучу. По ней с одной стороны ребята вроде моего брата карабкались на крышу трансформаторной будки. Потом они прыгали, кувыркаясь, назад в сугроб. С криком и потоком радости выбирались из него, освобождая место следующему ныряльщику. И все это продолжалось по кругу. Поднялся на крышу, подбежал на край и, не останавливаясь, бросился вниз. Выбрался и на второй круг. Так, пока не надоест.

На каком-то этапе сбой случился именно с моим братом. Он завершил очередной заход неудачным падением. Со слов дедушки окончательная версия случившегося еще не сформировалась. Тима либо ударился о какой-то предмет, либо просто неудачно упал, повредив себе что-то. Дедушка еще упомянул о приходе участкового полицейского, который пытался выяснить возможность воздействия на тело моего брата кого-то третьего. Будто его специально толкнули или ударили. Он задавал вопросы о друзьях, увлечениях, конфликтах в школе и на улице. Взял номера телефонов нескольких ребят из тех, кто гулял с Тимой днем во дворе.

— Папа и мама в больнице, — произнес дедушка, так и не услышав от меня ни одного вопроса.

Все было ясно. Так же как и не все. Услышанный мною рассказ выглядел полным, но вопросов оставалось еще много. Стало понятно, что мне никто не звонил лишь потому, что было просто не до меня. После сообщения соседа о бессознательно лежащем моем брате на лестнице, папа внес его в квартиру и уложил на диван. Вызвали «скорую» и попытались хоть как-то самостоятельно привести Тиму в чувство. Для этого использовали возможные лекарства из нашей домашней аптечки. Приехавшие врачи сочли нужным увезти моего брата сразу в больницу. С ним отправились папа и мама. Дедушка и бабушка поехали следом. Пока я наслаждался игрой, пил газировку и ел пиццу, травя разговоры с другом на ерундовые темы, вся моя семья боролась за жизнь и здоровье моего брата.

Папа приехал еще через час. Каким он был, я не понял. Не то серый, не то бледный. Цвет лица в свете ламп было не определить. Его лицо искривилось, покрылось морщинами. Не разуваясь, он прошел в комнаты, набил пару пакетов какими-то вещами младшего сына, и, кажется, схватил из шкафа два или три полотенца. Повозившись на кухне, он направился к выходу.

— Что там? — еле слышно выдавила из себя бабушка.

— Ничего! Пока ничего! — ответил он ей.

Все происходящее дальше стало словно туманом. О том, что меня нужно покормить вспомнили еще через час, когда уже было за полночь. Этим вопросом занялся дедушка. Бабушку он отправил вымыть полы, остававшиеся грязными после врачей, папы и всех тех, кто ходил по квартире, не разуваясь. Такова была обстановка. В свою очередь я находился не то в полусне, не то в прострации. Спать мне одновременно и хотелось, и нет. В голову лезли и тут же покидали ее всякие мысли. Но больше всего нужным для меня сейчас казался голос мамы. Мне очень ее недоставало. Опять же и ей было не до меня. Это осознание сдерживало меня от ненужных звонков ей.

В квартиру она вошла утром вместе с папой. По ним было видно, что ночь для них обоих прошла в бессоннице. Я сам смог провалиться только часам к пяти, ворочаясь под одеялом до утра.

— Ну? — снова первой ожила бабушка.

— Ничего. Состояние по-прежнему тяжелое! — прозвучал ответ мамы.

Потом в прихожей начался негромкий и почти не разборчивый разговор папы с дедушкой, из которого я понял, что они обсуждают репутацию врачей и медицинского персонала, с которым, по слухам и отзывам, можно иметь дело. Однако ничего конкретного я так и не услышал. А вся их беседа закончилась потоком отборного мата, опять же в адрес кого-то в больнице. По всей видимости, большинство порядочных врачей, по воле злого рока в этот день на работе отсутствовали. К тому же накладывал огромный отпечаток фактор новогодних праздников и зимних школьных каникул.

Испытывая информационный голод и, явно соскучившись по родителям, я устремился им навстречу, стараясь насладиться их запахом, их присутствием дома. Но ни папы, ни мамы я толком не увидел. В стремительной спешке они оба переоделись, наскоро умылись, что-то взяли из вещей, извлекли откуда-то, видимо из тайника, деньги и, быстро покинули квартиру. Лишь под занавес их присутствия до меня донеслись короткие обрывки фраз взрослых, снова не прояснившие ситуации с Тимой.

Следующий день выглядел как прошедшее ночь и утро. Нам кто-то иногда звонил, кому-то звонили дедушка и бабушка. Пришла вторая бабушка, на вид такая же заплаканная, как и первая. В районе времени обеда опять вспомнили обо мне и покормили завтраком. Я молчал, растерянно глядя на всех. Но, в итоге предпочел спрятаться в комнате и побыть наедине с собой.

— Что с твоим братом? — услышал я в телефоне голос Митрохи, который вслед за вопросом сразу изложил мне дошедшую до него версию случившегося.

Из нее получалось больше похоже на то, что мой брат начал сходить с ума из-за своей излишней учености и большой заумности. У него, как говорят, поехала крыша. Как следствие этому было его целенаправленное падение с крыши трансформаторной будки. Причем не в сугроб, что подтвердили все дети во дворе, потому как видели это лично, а непременно на твердую поверхность. По второй версии, озвученной мне Митрохой, Тима и вовсе спрыгнул с крыши нашего дома. А там все девять этажей.

Разговор с другом меня нисколько не отвлек. Я по-прежнему был погружен в действительность и как все в квартире ждал вестей из больницы. Чтобы хоть как-то внести ясность, я выдал Митрохе все, что знал сам. Меня он, конечно, понял, но подчеркнул наличие разных слухов, основанных, прежде всего, на всевозможных небылицах. Причем, довольно злых, или, как минимум, не добрых.

Да, завистников у нашей семьи хватало. Сначала они появились на почве наличия незначительного достатка в нашей семье. Хотя, какой он там? Дедушка с бабушкой переехали жить на дачу с комбинированным, одновременно печным и электрическим отоплением. Это было сделано для освобождения жилой площади как раз под второго внука, каким оказался Тима. Мои папа и мама остались в квартире одни и задались целью когда-нибудь найти возможность улучшить жилищные условия не то себе, не то бабушке с дедушкой. Машины у всех были далеко не новые. А наше еще и кредитная. Ремонт доставшихся в пользование квадратных метров самый простой и далеко не полный. Заграницу мы не выезжали. Да и вообще лишних трат не могли себе позволить. К тому же мои родители жили лишь на свою зарплату.

Второй круг завистников, при продолжении существования первого, образовался на почве опережающего умственного развития моего брата. Мамочки многих малышей из детского сада, открыто или не очень, высказывали друг другу обращения с жалобами на несоответствующего общему уровню развития ребенка у них под носом. Кое-кто из них умудрялся похвалить Тиму маме в лицо, а за ее спиной выливал поток словесной гадости. Благо, что таких было не очень много. Правда к их числу можно отнести и тех, кто прослышал о невероятных ранних успехах моего брата в шахматах, где он легко обыгрывал бывших местных чемпионов, включая самого дедушку.

Третья волна завистников захлестнула нас в то самое время, когда мой брат стал первоклассником на год раньше срока. Ко многим родителям детей, что учились параллельно с Тимой и не хотели видеть кого-либо еще в звездах, кроме своих персональных детей, присоединились некоторые учителя. Это было нам удивительно. Казалось бы, что педагоги должны всячески двигать вперед своего самого талантливого ученика, делать на нем себе имя и заслуги. Однако, на практике все вышло далеко не так. Работать немного активнее, чем нужно, классная руководительница моего брата не желала, а потому получила от него в подарок довольно искусно выполненный, но все же обидный шарж. Это, как потом определили школьные психологи, была Тимина защитная реакция. К этой же волне завистников я бы причислил и тех, чьи дети стали его коллегами в музыкальной школе. Там он то же затмил всех намного раньше срока и выбился в конкуренты явному лидеру, едва не подмяв его под себя. Но, инструмент для расправы, по мнению нашей мамы, был выбран не тот:

— Не скрипка и не рояль!

Четвертую очередь выстроившихся к нашим дверям завистников можно было назвать и огромной волной, и потоком, и бесконечной вереницей, и штормом продолжительного действия. Она была самая многолюдная и длительная по времени. Образовалась она одновременно с началом генерации прибыли моим братом. Даже самые небольшие его первые заработанные деньги отозвались в наши стены громким эхом людской зависти. Для начала, хоть мы это и не особо афишировали, никто не верил, что маленький мальчик из его школы, его дома, его района, способен продавать свои картины за какие-нибудь деньги. Кто-то даже заявил нашей маме, что она обманщица. Но нам было наплевать. Стало вообще не до того. Тима творил. Интерес к его работам рос с каждым днем. Дело шло вперед семимильными шагами.

Наконец, наступили те дни, когда в адрес мамы уже никто не мог сказать прежних обидных слов. Под окнами нашей квартиры часто стали парковаться автомобили престижных марок и высокой стоимости, на которых приезжали к нам заказчики картин. Появлялись среди них и те, кого привозили персональные водители, подолгу потом курившие в нашем дворе. Спрятать это от людей, от посторонних глаз было никак нельзя. Пришло время, и мой папа сам распахнул изнутри дверь новой машины, час назад покинувшей павильон автосалона. Затем то же самое проделал дедушка. Вслед за этим в нашей семье появились новые шубы, куртки, шапки, сапоги, часы, телефоны, ювелирные украшения. Лоск и роскошь было уже не спрятать. Мы узнали о существовании в нашем городе клубов и ресторанов, причем не самого низкого ценового сегмента. В лексиконе появились такие слова, как бутик, массаж, салон, ресепшен, прием, бенефис. Наш кругозор расширился.

Но, ко всему этому к борту нашей семейной шхуны начали прибиваться всевозможные проблемы. Самыми безобидными из них казались те, где люди просто злословили, слали проклятия на нас или говорили какие-нибудь гадости. Чуть хуже оказались ситуации, когда нам измазали краской входную дверь в квартиру, а папиной машине прокололи во дворе ночью все четыре колеса. Мама постоянно жаловалась на нечестных заемщиков, которые одалживали у нее деньги и не стремились их возвращать.

С этим в школе столкнулся и я.

— У вас все равно много! — заявил мне один из одноклассников, намекнув в мой адрес о простой формальности в необходимом отсутствии у меня претензий к нему по случаю невозвращенного долга.

— Забудь. Твой брат еще чего-нибудь там намалюет, — услышал я от второго, также не желавшего расставаться с моими деньгами в своем кармане.

— Закажи на весь класс пиццы с доставкой. Чего тебе стоит? — произнесла моя одноклассница и ее поддержали абсолютно все.

Я заказал. Но, как потом оказалось: зря. Скрягой я никогда не был. А лучше бы им стал. Один раз дав слабину, я подставил шею, на которую тут же попытались взгромоздиться все, кому не лень. Впрочем, благодаря репутации нормального компанейского парня, я не испытывал крайне сложных проблем в общении в школе. Новым телефоном или кроссовками я не кичился. Оставался таким же, каким был раньше.

Новый телефонный звонок вывел меня из оцепенения. Сколько не звонил нам кто-нибудь в течение дня, но именно сейчас, почему-то, меня передернуло от самого звука мелодии. За закрытой в комнату дверью послышались шаги бегущей по коридору бабушки к оставленному на кухне телефону. Шум возни, привычное начало разговора взволнованным голосом. Непродолжительная пауза. Видимо, она слушала того, кто был на противоположном конце провода. Вдруг что-то громко ударилось о пол. Послышался протяжный звук, произведенный непонятно чем или кем. После этого на кухню побежал дедушка. Мне ничего не оставалось, кроме как направиться за ним, так как все случившееся казалось подозрительным.

Я застал их на кухне. Дед удерживал обмякшую и почти упавшую на пол бабушку за плечи. Та была ужасно бледной. Глаза ее были полны слез и не выражали абсолютно ничего. Она смотрела сквозь меня и на меня одновременно. Губы ее медленно шевелились в попытке что-то нам сказать.

— Ну? Что там? — не выдержал дедушка, усаживая ее на табурет.

Я кинулся к кувшину с водой.

— Тимочку парализовало, — наконец выдавила из себя бабушка очень сдавленным голосом.

Поток вдыхаемого воздуха застрял во мне где-то по пути к легким. Стакан для воды я так и не смог взять в руку и оставил его возле кувшина. Стены кухни, окно, холодильник поплыли передо мной.

— Подержи ее, Костик! — взбодрил меня голос дедушки, который прямо в эту секунду передавал мне в руки слабеющую от избытка эмоций бабушку.

— Ой, ой, ой! — тихо выдавливала она из себя.

Я придерживал ее за плечи, пока для нее готовилось что-то из лекарств, лежавших в нашей домашней аптечке.

— Звонить в скорую? — Пришел я в себя, спрашивая дедушку.

— Нет. Пока не надо, — быстро ответил мне он и начал вливать в рот бабушке что-то из маленькой кружки.

Едва он это проделал, как мы проводили ее в комнату и уложили на диван.

— Тимочку парализовало! — снова напомнила нам она о трагедии, в которую сложно было сейчас поверить.

Дедушка сел возле нее на край диван. Я встал рядом, но не смог долго находиться без дела. Поток непонятных мыслей разрывал мою голову на части. Что-то навалилось на меня так сильно, что я неудержимо зарыдал, не в силах справиться со своими эмоциями. Слезы лились сами собой минут пять или больше. Я смотрел в окно комнаты и не видел в нем ничего, кроме света.

— За что? За что? За что? — бубнил я шепотом самому себе, прекрасно понимая вместе с этим, что не получу ответа на свой вопрос.

Случившегося уже не повернуть назад. Факт был на лицо. В жизни моей семьи случились катаклизмы, характер которых был еще никому до конца не ясен. Моего брата не скоро выпишут из больницы. Если дело дошло до паралича, то явно речь пойдет о долгом лечении и завтра утром он, как всегда сияющий или сосредоточенный, не появится на пороге нашей квартиры, чтобы донимать меня своим физическим превосходством и писать очередной портрет заказчику.

Папа появился дома лишь к ночи. Его было не узнать. Словно в прихожую вошел посторонний мужчина. Цвет лица его сменился с бледного на серо-коричневый. Щеки впали так, что на их месте образовались глубокие провалы. Глаза ввалились внутрь, обнажив не то синяки под собой, не то еще что-то темное. Он устало, без сил опустился на стул в кухне.

— Тебя покормить? — спросил его дедушка, на что папа медленно покачал головой.

По щекам его потекли струйкой слезы. Поседев так минут десять, он уснул прямо за столом, сложившись в неестественной позе. Рано утром, ка я понял потом, папа снова уехал в больницу к Тиме и маме. Я не видел его, так еще спал. Впрочем, утром я совсем остался один в квартире. Меня никто не разбудил. Дедушка и бабушка тоже ушли. Куда? Я не знал. Но сознательно не стал никого из них беспокоить. Лишний звонок с простым вопросом о состоянии дел сейчас им был не нужен. Никому не нужен. Все заняты борьбой за здоровье моего брата. Борьбой где-то там, где врачи, лекарства, весь медицинский персонал, где могут помочь ему поправиться и встать на ноги.

Звонок домофона отвлек меня от разных мыслей и переживаний. К нам в квартиру просился клиент Тимофея, работу над портретом которого он собирался закончить на каникулах. Я впустил его в подъезд и пока тот поднимался к нам на третий этаж, я никак не мог вспомнить, что конкретно нужно забрать у нас этому человеку. Ответ на вопрос могла дать только мама. Она всем этим ведала. Я уже было хотел позвонить ей, так как ничего другого не оставалось, как клиент уже вошел в прихожую и сам кивнул головой в сторону обернутого в упаковочную бумагу высокого свертка.

— Он? — спросил мужчина.

Точно. Он.

Я аккуратно передал ему сверток. Взамен получил конверт, видимо, с деньгами и добродушную приветливую улыбку. Так искренне улыбаются только хорошие люди. Он попрощался и ушел также быстро, как и пришел. На все ушло примерно две-три минуты. Мой брат работал над портретом почти неделю. Тратил по несколько часов каждый день. Это не сам клиент, это его водитель. Но не он сам, ни его шеф, не знают о нашей трагедии. Иначе такой улыбки я бы от него не увидел. Вот так все и устроено в современном мире. Давно устроено. Товар, деньги, товар. Деньги, товар, деньги. Нам об этом уже говорили в школе. Формула товарно-денежных отношений. Каждый труд чего-то стоит. Картины моего брата стоят не мало. Когда-то за них почти ничего не давали. Но о маленьком гении заговорили. О нем стали писать блогеры и газетчики. О нем вышел репортаж на телевидении. Потом сняли фильм. Потом еще пришли блогеры, корреспонденты. Ценник на картины брата вырос. Потом еще и еще вырос. Так один портрет стал обмениваться на пухлый конверт с деньгами.

А сможет ли Тима рисовать дальше? Как сильно его парализовало? Это очень страшно? Почему вообще так случилось? Что будет дальше? Как вообще все будет теперь происходить?

Я задумался. В нашем современном мире медицина достигла высот. Лечат почти все. Что не смогут вылечить бесплатно в обычной больнице, то обязательно помогут в платной клинике за деньги. А деньги в нашей семье есть. Заплатить мы сможем. Значит, Тиму вылечат и все будет хорошо. Все должно закончиться хорошо.

Мой телефон неожиданно для меня зазвонил. Наверное, кто-то из близких. Я почему-то надеялся услышать именно голос мамы. Но экран высвечивал имя моего друга.

— Ты чего не в школе сегодня? — спросил меня Митроха.

Точно! Каникулы закончились. Сегодня первый день учебы. Я должен быть на уроках, но совсем забыл об этом. Забыл в суматохе произошедших событий.

— Классная тебе не стала звонить. Она откуда-то все знает. — Пояснил мне друг причину отсутствия интереса ко мне со стороны учителей. — Как ты там? Как брат?

Что я ему могу ответить? Я сам ничего не знаю. Мне никто ничего не говорит. Сейчас вообще всем не до меня. Нужно вытаскивать Тиму.

— Пока ничего сказать не могу. Все у него в больнице, — ответил я.

— Тут все только и говорят, что у него крыша поехала, и он сам спрыгнул, — подтвердил Митроха то, что мы уже обсудили с ним днем ранее.

— Злорадствуют? — заскрипел я зубами от злости.

— Не все. Ну, ты знаешь. Они всегда такими были, — не то успокаивал меня мой друг, не то пояснял, что мир не без добрых людей. — У соседа собака подохла, а им от этого радость. Так и сейчас. Завтра придешь?

— Надеюсь, — ответил я, представляя себе, как уже завтра буду рвать зубами на части тех своих одноклассников, кому чужое счастье всегда стоит поперек собственного горла.

Зря я бросил каратэ. Надо было заниматься дальше. Прогрессировать, как мой брат в борьбе. Соревнования, победы, места, медали. Он сумел, смог, добился. Почему я не такой. Даже здесь уступил ему, не добился результата. А ведь мог. Тренер мне так и говорил:

— Будешь лениться, ничего не добьешься!

Я ленился. Результат пришел сам собой. Вернее, он не пришел совсем. Так безутешно выглядел плачевный итог моего пребывания в спорте.

Утром я был в школе. Накануне вечером пришла одна из бабушек, покормила меня, помыла посуду, что-то прибрала, сложила белье. Папа появился ночью и, видимо, снова ушел. Он не будил меня. Что-то взял из вещей, принял душ, побрился, поел. Следы его присутствия я обнаружил утром. Ночевал я один. Впервые в жизни. Взрослеть пришлось быстро и неожиданно. Три дня назад я такого поворота и предвидеть не мог. Никто в нашей семье не мог.

— Привет! — сухо поздоровался со мной Митроха.

Он специально делает это так, чтобы не заводить меня и, одновременно поддерживать. Он инстинктивно чувствует дистанцию такта в общении. В этом он молодец. Мы с ним с первого класса дружим. Хороший друг. Настоящий. Никогда не вымогал у меня что-то, когда в нашей семье появился достаток. Наоборот, он всегда мог помочь сам. То с уроками, то еще с чем-нибудь.

— Новости есть? — он выдержал паузу, чтобы спросить.

Я покачал головой.

— Привет! Ну как ты? — ее голос заставил меня повернуться.

Это была Вика — моя одноклассница. Далеко не самая красивая девочка в классе, немного полноватая на мой взгляд. Очень обыкновенная, ничем не примечательная. Ее не слышно, не видно. От нее нет шума, проблем и радости, одновременно и по отдельности. Этакая серая мышь. Последние года два она сидела прямо позади меня. Получается, что всегда дышала мне в затылок. Никогда при этом ничем не досаждала, ничего не просила. Просто была позади и все. Если нужно было что-то спросить у нее, то всегда отвечала и помогала, чем могла. Один взгляд назад и сразу видишь ее светлые глаза. Всегда позади, всегда. Словно моя тень.