Бесплатный фрагмент - Не вырубить!

Поэтическая летопись души

Стихотворчество сегодня не в моде. Правда, востребованы саркастические рифмованные отклики на злобу дня — своего рода памфлеты или даже просто анекдоты в стихах, в стиле Быкова или Емелина. Не совсем потерян интерес и к экспериментам с поэтической формой, хотя, казалось бы, после изощрённого экспериментаторства прошедшего века — что уж нового можно изобрести?.. Но всё меньше тех, кто решается по старомодному «излить душу», рассказать о себе самом, своих мыслях и чувствах, о своём восприятии вечного и мимолётного.

Постмодернистская ирония, кажется, разъела эту самую простую мотивацию творчества — «поделиться заветным»; разрушила первичную форму авторского самосвидетельства «ego eimi» — «я есмь», где «я» — не абстрактная интеллектуальная единица, а реальный человек, проживающий свою жизнь в системе земных (исторических, географических, социальных, семейных, возрастных…) координат и связей. Поэтому опыт Андрея Саенко, представляющего на суд читателей своего рода поэтический дневник повседневности, видится и примечательным, и в чём-то дерзновенным.

Нам довелось познакомиться с автором сборника в отроческие годы, на самом излёте советской эпохи; нашей дружбе — три десятилетия. Уже тогда Андрей имел определённое поэтическое «портфолио», пробовал себя и в музыке. В дальнейшем, получив юридическое образование и став признанным специалистом в области права, он не забыл о художественном творчестве — всегда сторонясь, впрочем, вхождения в сферу профессиональной, или околопрофессиональной, литературной/музыкальной работы, не примыкая к группам, течениям или «тусовкам».

Благодаря этому Андрею Саенко удалось сохранить в своих текстах (а он выступает и как публицист) некую «досуговую», эссеистическую интонацию; избежать натужности и выспренности. Иногда, впрочем, у него заметен пафос, кажущийся несколько декларативным, «не до конца прожитым». Такова особенность ментального и духовного мира нашего поколения, «застигнутого сумерками» (М. Павич), попавшего в зазор между мирами и так и не выработавшего адекватный собственный язык для разговора о Высоком.

Лучшие стихотворные зарисовки Андрея Саенко — это именно поэтические эссе, не чуждые здоровой и трезвой самоиронии, не претендующие на презентацию окончательной истины или на некий императивный драматизм: «Желаю созидать с собой в ладу, / Другим шуметь и споря не мешая». Впрочем, рефлексия автора по поводу собственного творчества двойственна. В одном стихотворении соединяются и смиренное признание, что «моим стихам… нет места на Великой книжной полке» и страстное желание «просто поделиться этим чудом, / В котором от меня совсем немного».

Андрей Саенко чувствует свою причастность к мистериальной «алхимии стихов» и к древнему таинству Слова, которое способно воскрешать, возвращать из бездны отчаяния: «Когда вы решите, что это — конец!, и отчаяние / подскажет, что нечего делать, а только тонуть, / тоните в Словах, в их смыслах и в их звучании, / и путь ко дну превратится в обратный путь». Одно из самых исповедальных стихотворений сборника не без иронии озаглавлено «Болтун». А речь в нём идёт об очень серьёзном — об онтологической, бытийственной роли Слова: «В словах родился и живу я, / И сила в них, и западня: / Я говорю — я существую, / Не говорю — и нет меня».

В сегодняшнем мире словесный поток замутнён, искажён информационным шумом, избыточностью и необязательностью сообщаемого: «Боже мой, как много лишних букв, / Лишних рифм, сравнений, оборотов…». В силовом поле «Всемирной паутины» обесцениваются любые истины: «…Безликий пост в безликом интернете, / Где даже чудеса — и те мельчают…». Андрей Саенко не рядится в тогу мудреца или в милоть пророка и не предлагает универсального рецепта спасения; его собственная стратегия заключается в верности простым и вечным основаниям бытия: «Родина, Свет, Россия, Господь, История, / Мама, Семья, Ребёнок, Родные, Дом».

Семья занимает ключевое место в системе ценностей автора сборника. Семейная тема разрабатывается им в нескольких регистрах, на разных уровнях. Это и глубоко личностно окрашенные строки, передающие отцовское любование сыном или искреннее уважение к родителям жены (стихотворения «Максиму», «Золотая свадьба»). И дневник-хроника совместных географических «открытий», впечатлений полученных в ходе семейных путешествий. И философические наблюдения о совместном бытии мужчин и женщин в нашем мире: «Женщина сродни секундной стрелке, / А мужчина — стрелке часовой…».

Кстати, процитированное стихотворение («Стрелки») открывает ещё один значимый аспект поэтических опытов Андрея Саенко. Это — рефлексия по поводу феноменальной природы времени — природы, в которой переплетены объективное и субъективное начала. Продолжая характерную для русской поэтической школы традицию, автор во многих стихотворениях обращается к сезонным явлениям природы — в основном на стыке зимы и весны — «прочитывая» их как метафоры явлений социальных и психологических. «Поколенческие» размышления (стихотворения «90-е», «Вот идёт паренёк, для которого я уже старый…») и подступы к осмыслению истории соседствуют в сборнике с самоанализом, повод для которого — собственные дни рождения (уже само возрастание числового значения каждой новой даты способно породить немало дум, не правда ли?).

…Можно назвать ещё немало тем и сюжетов, которые осваивает Андрей Саенко. (Кстати, его профессиональная деятельность юриста получила минимальную поэтическую разработку — лишь в «Зарисовках с натуры из АСгМ». Наверное, есть тому причины…). Отметим главное: в эпоху, когда поэзия маргинализируется, культурологически важной миссией становится поддержание духовной эстафеты творчества. Не менее значимо и сохранение в «великом и пространном» современном информационном море нравственных ориентиров — маяков, помогающих удержать курс в своём жизненном плавании. Пожелаем Андрею Саенко вдохновения и стойкости, чтобы нести и передать далее дерзновенно подхваченную им эстафету, и зоркости взгляда, чтобы всегда различать луч путеводного света.

Сергей Антоненко,

культуролог, религиовед,

главный редактор журнала

«Наука и Религия»

Вместо эпиграфа

Когда не боишься работы

И гонишь постылое «ляг!»,

Родятся различные всходы

На самых различных полях.

Читаю анонс к своим виршам:

«Юрист, публицист, музыкант…» —

И нос поднимается выше,

И губки сплетаются в бант.

Не вырубить!

Алхимия

Я буквы в слоги соберу,

Я слоги выстрою словами,

Не чтобы заблистать меж вами

Или прославиться в миру.

Из этих слов я возведу

Стиха классического строфы,

В самоповторах катастрофы

Рифмуя радость и беду.

Вот так в алхимии стихов

Переставляю как пятнашки

Я букв потёртые костяшки

Из самой глубины веков.

Бесплоден поиск новизны,

Но превращение поэта

Овладевает мной при этом

Сильнее комплекса вины.

16 мая 2018 года

«Уже не важно, штиль или штормит —

в Крыму теперь всегда открыты двери,

достроен мост! — вовсю горланят СМИ, —

Владимир Путин сам его проверил!»

А я спешу о том поведать вам,

что тоже важно, в некотором плане:

вчера подняли купола на храм

святой Анастасии в Тёплом Стане.

Вот сваями уходит мост на дно.

Вот купола взмывают в неба сини.

И нам не очевидна связь меж ними,

поскольку это, в сущности, одно.

9 января 2018 года

Не стоит ожидать, что лёгким будет год,

Вошедший понедельником в веселье:

В нём день начала офисных работ

В кровавое случился воскресенье,

А как хотелось всё наоборот!

Сочи-Адлер

Сочи — Адлер… одно из двух.

Море в небе. Небо до плеч.

Шум прибоя укутал слух

В этом месте недолгих встреч.

В слове Сочи советский дух.

В слове Адлер немецкий вкус.

Шум прибоя укутал слух

В этом месте непрочных уз.

Осень здесь уходит зимой,

И весна приходит зимой.

В рюкзаке — самолёт домой.

Я твоя. Ты моя. Я твой.

Сон мой в пальцах песком, что сух,

Не течёт ли, тело обрёл?

Сочи — Адлер. Одно из двух.

Нечет, чёт ли? Решка ль, орёл?

О-

    чи

Ка-

    мер.

Со-

    чи.

Ад-

    лер.

Аэропорты

А я люблю аэропорты!

Люблю встречать и провожать,

И обниматься по прилёту,

И, провожая, руку жать,

И видеть, как другие рядом,

Касаний значимости вняв,

Впиваются голодным взглядом,

Как я в тебя, как ты в меня,

Как, скрытым чувствам потакая,

Спешит к груди прижать рука,

И в ней энергия такая,

Что с лишком хватит на века

На все на свете самолёты,

На ждать, встречать и провожать,

Чтоб, расставаясь, руку жать

И обниматься по прилёту.

Внуки Дон Кихота

Каждым утром одеваясь на работу

В брюки, галстук и ботинки с пиджаком,

Я родство приобретаю с Дон Кихотом,

С этим бедным сумасшедшим стариком.

Но отнюдь не потому, что мчусь куда-то

И со злом вселенским на расправу скор,

Просто древние чудовищные латы

Не особо изменились с давних пор.

Не спасёт, а загубит моё здоровье

Эта глупая одежда, господа!

И сквозит через костюм средневековье,

И растёт на подбородке борода.

Будильник

Мне раньше казалось, что это такое проклятие:

Способность страны сохраняться

                                                  в реформе любой,

Топить в безразличье

                              попытки людей поменять её,

В итоге всегда оставаясь всё той же собой.

Сдавая колоду, метало, смеясь, мироздание

Шестёрки и джокеры — громких имён ассорти,

От высших слоёв,

                  на Сенатской призвавших к восстанию,

До тёмного низа, сметавшего всё на пути.

Но как далеко не сумели б зайти реформаторы,

Насколько б надёжным и верным

                                              ни виделся крен,

Смягчали удары гигантские амортизаторы,

И лесом густым колосился забористый хрен.

Меня тяготило, что топчемся вечно на месте, но

Мы словно будильник,

                            всегда заведённый на семь,

А сила страны —

                     в неспособности быть неестественной,

Хоть эта естественность, может, мила и не всем.

Сценка в грузинском ресторане

A bottle of white, a bottle of red,

Perhaps a bottle of rose instead

Billy Joel, «Scenes from an Italian Restaurant»

(Бутылка белого, бутылка красного,

А возможно бутылка розового вместо них

Билли Джоэл, «Сценки в итальянском ресторане»)

— Всё хорошо?

— Всё просто супер!

— Здоровы все?

— Да слава богу!

— Ты на машине?

— Что ты! Uber!

— Тогда накатим понемногу! Ты любишь красное, всё то же?

— А ты как прежде «Цинандали»?

— Пожалуй, розовое может быть с двух сторон одной медали.

— Всё шутишь… как твои, скажи хоть? Я ничего о них не знаю…

— За красоту — любая прихоть! Малышка в Подмосковье с мая, жена всё там же, деньги те же, но туфли каждый раз дороже, припадки ревности всё реже, хотя и страсти, в общем, тоже.

— А сам?

— А сам ещё стабильней! Брутальным мачо стал, сердитым. Ты посмотри на мой мобильный — не зря же я плачу кредиты.

— А песни? А стихи?

— Пустое… Ну, иногда за горло схватит тоска: зачем я? кто я? что я? И до утра лежу в кровати в своём быту полумогильном, который сам себе построил… Ты посмотрела на мобильный? Ты знаешь, сколько он мне стоил?!

— Опять ты шутишь… Я серьёзно. Я тоже часто вспоминаю и ту Москву, и эти звёзды, и всю студенческую стаю, и ты мне ничего не должен, и я с тобою откровенна…

— Я и сейчас всё тот же он же! И ты всё та, игла мне в вену! Ну что нам годы, что нам семьи, что перст судьбы благословенной! Смогли же в это воскресенье найти секунду во Вселенной! Мы можем, мы ещё способны… Официант, вина ещё!

— Буянить хватит… неудобно. Проси, пожалуй, лучше счёт. И мы его располовиним, не возражай и не шуми… ведь ты настолько же повинен, насколько я, насколько мы. Но все мы также невиновны, и где-то глубоко внутри мы всё ещё свежи и новы, ты просто глубже посмотри. А что кругом одна засада… плесни-ка мне ещё глоток.

— Да я опять шутил… Не надо… Возьми салфетку… Дать паток?

— Вино нам рано… лучше б соку. Прости, я больше не реву.

И поцелуй невинный в щёку

Поставил точку в рандеву.

Injoy the Silence

В ушах пульсировал хитом

Бессмертный коллектив британцев,

В который раз запев о том,

Как сладко тишине отдаться,

И наслаждаться тишиной,

Не причиняя боль словами,

И я не знал, что смерть войной

Пришла за нами и за вами.

Прорвали воздух голоса

Гражданской мёртвой обороны,

И поднимались в небеса

Густыми тучами вороны,

И гулко рушился уют.

Впервые стадом стала паства:

Метались люди там и тут,

Забыв про деньги и богатства.

Как целлофановый пакет,

Попавший в жар огня мартена,

Ужались в точку сотни лет,

И канули в пучину тлена.

А я, далёк от суеты,

Был погружён в другие звуки,

И были небеса чисты,

И в мире не было разлуки.

Ни о развязанной войне,

Ни о конце всего не зная,

Я был на звуковой волне,

Когда пришла волна взрывная.

И этот мрак, и этот свет,

Всё словно замерло и встало,

Но жизнь не прекратилась, нет,

А просто навсегда устала.

Здесь, в этой точке — каждый сам

Отныне без конца и края.

Земля подвластна небесам,

Хоть нет ни ада и ни рая.

И навсегда в моих ушах

По кругу фразою одною

Покой, в себя вобравший страх,

И наслажденье тишиною.

Стрелки

Женщина отпущенные сроки

Мельтешит во всяких мелочах,

Обивает суеты пороги,

Охраняя пламя и очаг.

Не беда, что результат непрочен,

Не беда, что круг не разомкнуть,

Женщина как будто между прочим

Преодолевает этот путь.

Нам, любимцам вековых отметин,

Мирный быт подчас внушает страх;

Женский труд не всякий раз заметен:

Съеден суп и снова пыль в углах,

На столе посуда башни строит,

Стирки ждёт постельное бельё…

Но хозяйку это не расстроит

И чело не омрачит её.

То ли дело творчество мужское!

Если мастерить, то на века,

Даже если самое простое,

Даже если замок из песка,

А уж если это табуретка,

Двери, стены, пол и потолок…

Редко мы работаем, но метко,

И высвобождаем время впрок.

В суете, как не в своей тарелке,