Бесплатный фрагмент - Не возвращайтесь…

Не возвращайтесь…

Василий Беленников

Наконец-то я нашел подходящее место. Здесь меня устраивало всё. И то, что светало слева, и то, что помост был не низок, не высок, а как раз такой, как надо. И, что в озеро выбегал коротко (видно, вглубь забирало сразу). И берег, поросший ольховником. Кусты этого самого ольховника скрывали меня от стоявшей на взгорке заброшенной избы, с уже сильно прогнувшейся, но еще топорщившейся на фронтонах крышей и чем-то напоминавшей свою хозяйку Меланью, почившую позапрошлой зимой. Моя знакомая бабка Поля по секрету, выдавая неприглядные деревенские тайны, говорила мне, что та просто замерзла в лютые холода в нетопленой избе и лежала, неприкаянная, синей ледышкой неделю.

Я хорошо бабку Меланью помнил. Прежде в беспечных отпускных походах не раз встречался с ней на лесных тропинках, дорожках полевых, стежками соединяющих соседние деревни; у магазина, ожидая в пересудах о последних новостях автолавку с хлебом, или просто на уютных деревенских улочках. Почти каждый раз как будто натыкался на старушку. Бабка Меланья, как и я, совершала два раза в неделю «марш-броски» либо в лавку за покупками, либо по своим товаркам, которые почти уже никуда не ходили, а больше грелись на солнышке по скамейкам у изб, жалуясь друг другу на больные ноги, сердце, одышку и прочие хвори. По словам самой Меланьи, подружки-сверстницы откровенно берегли остатки здоровья, заставляя тем самым её навещать их. Ей и самой ходить было уже трудно. И отдыхать приходилось подставив под подбородок высохшие узловатые ладони, сложенные на сучке-крючке батога для опоры. Бабка приветливо смотрела, но стояла так неподвижно, как пенек где-нибудь у палисадника или на лесной тропинке. И, как раз, с боку, напоминала теперешнюю обветшалую прогнувшуюся на фронтонах крышу её заброшенной избушки. Вернее — наоборот. Крыша — напоминала её.

Лёгкая оторопь от «явления» бабки быстро проходила. Поздоровавшись с ней, уже нельзя было сразу проследовать мимо и не поддержать разговор. «Процесс общения», похоже, доставлял старушке истинное удовольствие и являлся её первой жизненной необходимостью, как, впрочем, и для всех немногих жителей окрестных деревень. Меланья была, если можно так выразиться, мастером слова. Обращалась к собеседнику по доброму лукаво и так радостно-открыто, будто тебя как раз только и ждала, чтобы встретить, будто знала про тебя всё и, при том, что человек ты хороший. По имени называла будто трогала в тебе что-то неразменно-ценное, о существовании которого ты и сам не подозревал. Говор был такой округло-певучий. Эти «о», эти «ё», эти «дак», как бабочки, выпархивали, кружили собеседника и не отпускали. И так, скорее всего, с каждым встречным. Домой приходила уже после обеда. Потом шла вниз за водой с клюкой со своей, по четверти ведерка, готовила нехитрую еду…

А теперь уже тропки бабкины заросли — и следа не осталось! Банька ее за моей спиной, за ольховником, завалившись, торчала концами бревен в разные стороны, как противотанковый ёж. А вот мостки в озеро еще держались. Наверное, сваи дубовые были хорошо заколочены в прибрежное дно.

Неподалеку, слева, метров за пятьдесят — банька и другой помост её соседки — бабки Люды, старушки еще бойкой, расторопной, порой, весьма острой на язык. Она, конечно, не оставила б без комментариев мои (молодого и здорового) бесконечные посиделки с бдением над поплавками, да ещё, с мизерным результатом. Но меня прикрывал частью ольховник, частью клочок камыша с осокою, и слиться с природой никто не мешал.

Я отогнул крышку консервной банки с червями, набрал заранее воды в маленькое ведерко для ершей-сорожек, нанизал на крючки самых «аппетитных» червей и стал забрасывать удочки.

…Рвануло неожиданно (как это зачастую и случается в делах азартных), когда забрасывал вторую. Поплавок, не успев успокоиться немного правее своего собрата, вдруг стремглав, подсечно панически-предсмертно булькнул — и как его и не было! Леска, мгновенно нагрузившись, едва не лопнув, натянутой струной чиркнула по розовому зеркалу воды.

Рвануло так, что удило чуть было не выскочило из рук-вон!

Вот когда, будь у меня на то время, я б наверное пожалел, что удочки под ершей ладились: и крючки мелковаты, и леска тонка, и удила старые, пересохшие. Но уж больно всё как-то молниеносно произошло. Мыслям не было ни места, ни времени. Одни эмоции! Сработал «первородный охотничий инстинкт». «Мгновенная мобилизация и концентрация физических и духовных ресурсов» — произошла. Чего ради весь этот переполох — не понятно! Теперь и вспомнить смешно. И смех, и — грех. Как будто — вопрос жизни и смерти!.. Впрочем, с этого как раз всё и началось…

Всё-таки, снасть моя этот первый натиск каким-то чудом выдержала. И тем самым предоставила, уже мне, шанс отличиться.

Как не сорвалось, сам не знаю! Щука была по локоть, никак не меньше. Такого везения не ожидал. Рыбак я никчемный. Но не зря говорят: «Новичкам — удача!». Жадность щучку, видно, погубила. Жадность и неразборчивость! Не смогла, похоже, совладать с инстинктом, который как раз сработал на движение, «характеру не хватило»… Ха-ха, а у меня «хватило»!

Щуку — на червя! Радость была просто ребячья. Не упустить бы теперь. Куда ее?! Впопыхах, не выпуская из рук удочку, помчался в гору… Как на крыльях вынесло!

Бабка Люда ведро не подала:

— Что ты, батюшко! Выплеснет из ведра-то, — что-то сообразив, добавила. — Погоди… щас!

Опустилась по боковой лесенке и долго искала что-то в подклети. Я в это время через открытую дверь пытался из любопытства всмотреться в сумерки избы.

Вынесла низку: капроновый шнурок с перекладинами.

— На-тко, кукан вот.

Ну «кукан», так — кукан!

— А это кто у тебя, тётенька? — наконец присмотрелся я.

У окошка за столиком сидела девчушка. Лицо светилось бледным пятном. Волосы, не заплетенные, — прямыми льняными прядками. Сидела неловко как-то. Смотрела грустно, казалось вот-вот слёзы польются. Так жалко вдруг её стало… Почему — непонятно!

— Это Олюшка, внученька наша, — пояснила бабуля. — Погостить к бабушке приехала. Да вот скучно ей одной, поиграть не с кем.

«Ну, почти Снегурочка», — подумалось.

Захотелось её ободрить.

— Помоги, Олюшка, нанизать, — шагнул через порог. — Держи щуку-то.

Испуганно, беспомощно захлопала ресницами. Я поправился:

— Или лучше, продевай палочку.

Нанизали. «Спасибо» постарался сказать легко, как старой знакомой. И — под гору на свое место.

Ничего стоящего больше не попалось. Так, с пяток сорожек да пара ершей. Рад и тому. Главная-то добыча у ног маячила в солнечных бликах. Умаялась…. Собрался и, недолго думая, отнес и щуку, и рыбёшку, по горячим следам, на гору.

Бабка выскочила на крылечко.

— Нет, батюшко, не возьму!

— Бери, тётенька, не обижай. Снегурочку свою попотчуешь. А вот низку твою заберу. Вдруг еще что попадётся.

— Да где ж ловишь-то?

Я незаметно начинал переходить на местный говор.

— Дак, на Меланьиных мостках. Ну, до свидания, тётенька.

Домой шел с легким сердцем — не чистить, уже хорошо!

Наутро собрался было управиться по дому: подладить, подчинить кое-что.

Изба моя пустовала давно. Кровля дырами светилась. Да и всё остальное рушилось и валилось. В этих местах через десять лет, бывает, от бесхозной избы остаётся бугорок да заросли крапивы. Ничего не остаётся! Тем более «моя» (хозяин избы, Пряхов Валентин, жил в соседнем колхозе) пригорюнилась на отшибе одна-одинёшенька, последняя среди уже сгнивших подруг. Зато и снял даром почти. Да и в каком месте! На взгорке. Перед каким чудесным озером! Позади лес. Около избы пусто, только четыре старых берёзы взметнулись раздельно, пречистыми стройно-лесными стволами, верхушками до небес! Изба под ними казалась подберёзовиком, поднявшим на шляпке хворост тёса и прошлогодние листья дранки. А как была украшена! Резьба деревянная сохранилась почти полностью до сих пор.

Но дело что-то не шло. То инструмент долго искал, то нужной доски не было. Несмотря на то, что готовился заранее: и рубероид купил, чтобы временно починить кровлю; и стекло на лодке из центральной усадьбы колхоза завёз застеклить выбитые шибки… Ну, вот не ладилось что-то — и всё! И решил я, бестолку помучившись, пойти порыбачить, в надежде, что погода подождёт, и дожди мою избушку окончательно не зальют. Впрочем, рыбачить тоже поздно уж было. В общем, день не задался. Но пока дошёл до заветного места, развеялся, вернул себе беззаботность и не сразу заметил: на камешке перед мостками сидела вчерашняя девчушка.

— Олюшка? Ты что тут сидишь? — сказал как бы мимоходом, как давней подружке, придурошно картавя («ты то тут тидит?»).

Она же смотрела по взрослому серьёзно и молча протягивала мне что-то завёрнутое в рушничок. Я осторожно развернул вышитую крестом тряпицу — половина большого пирога. Чтоб скрыть неловкость, уже степеннее запричитал:

— Ну, спасибо, ну, догодили! Я сто лет рыбника не едал. Домой не понесу, тут и съем!

Зажав свёрток под мышкой, перенёс свои снасти и уложил на помосте. Обернулся — на камне никого: «Исчезла прямо! Неужели с утра ждала?..

Не-е-ет!.. Бабка, наверное, издалека увидела, когда шёл по взгорку, и выслала вперёд Снегурку с пирогом».

— Куда же она подевалась?!

Кусты за спиной зашелестели, и, вопреки моим ожиданиям, высунулась лошадиная морда. А следом — появился и хозяин сего одра, улыбающийся Рафаил — пастух местный.

— Здорово! Гостья уж у тебя была?.. Так полохнулась, что чуть нас с Савраской с ног не сшибла!.. А я тебя не признал. Вчера на том берегу пас, глядел-глядел, кто там на мостках, не Меланья ли с того света отпросилась порыбачить?..

Посмеялись.

— Ну что, пымал? Хвастай!

Я поддержал тон:

— А вот рыбник готовый уже подцепил. Половину съел, а половину тебе оставил. Угощайся.

— Вот кстати! А я как раз пообедать около тебя хотел попроситься. Коров-то на обедешну отогнал. Дай, думаю, гляну заодно, кто там рыбалит. Садись со мной за компанью.