Бесплатный фрагмент - Не в каждой шутке…

Зло ВЕЩИЙ сон в руки. (Хроники 2055 года)

Зима в этом году пришла позже обычного. Долгое лето две недели дарило радость. После летнего тепла сугробы осели на 5 см. В прошлые годы и такого не было. Москва замерла.

30 лет назад последний газ из недр выменяли в турецком Ереванбуле на подштанники из верблюжьей шерсти. Последнюю бочку нефти отдали ненасытной Орде. Схавали. Показали кукиш. Уже под Рязанью и Тулой.

Ночь прошла в ожидании катастрофы. Снилась последняя человеческая зима 25-го года, с её тёплыми дождями. Предпоследнее жаркое лето, когда можно было ходить с расстёгнутой верхней пуговицей.

Категорически не хотелось вставать. Подняло желание помочь стране продлить очередной срок ВВП и приблизить цели СВО.

Намотал на себя все, что смог. Вышел на улицу. Вернулся. Намотал то, что не смог.

Долго материл и долбил домофон. Подъезд, категорически, не хотел пускать холод в себя. Два пинка и хук решили проблему. Не зря раньше телики ремонтировал. Наконец, дверь открылась, впустив толпу ошалевших окрестных собак.

На улице напугало отсутствие людей. Зато полно весёлых пингвинов. Они по замёрзшим океанам, массово, мигрировали в наши тёплые края.

Если идти до метро бегом — ветер в лицо, — околею. Если медленно — тоже околею.

Из окон за мной с интересом наблюдали и молились Аллаху москвичи со свечками. Во взглядах читалось «дойдет — не дойдет?».

В автобусах буржуйки. На дровах. Пускают только тех, кто с кусками мебели и с досками. У дороги голосующие русские. Некоторые из них, не дождавшись автобуса так и падали на мостовую с протянутой рукой.

Дорога до метро, из двадцати минут, сократилась до двух. Теория дяди Алика работает.

В метро тихо. Никто не переговаривается. Никто не читает. Согревают своим дыханием и растирают смартфоны. Все вычисляют, сколько им бежать до работы. Некоторые, вычислив, поворачиваются и едут назад, домой.

На работе не нашел половины офиса. Жаль, что не догадался не прийти.

Холод ощущается даже в Интернете. Буквы почти не видно, дворники на мониторе с трудом справляются с инеем. Почта пустая. Никто не пишет, не хотят снимать рукавицы.

Курьеров провожаем со слезами. Как в последний путь. Просят позаботиться о семье и передать им кружку. Некоторые не возвращаются. В темноте офиса постоянная дискотека со свечками. Шейк и твист. В позе медляка, по 3—4 человека в куче энергично пляшут, чтоб не окочуриться.

Из уст в уста пересказываются легенды о пророке Жирике. Никто не знает кто это, но все уважают, и от руки переписывают его катрены. С надеждой, думаю и мечтаю о том, когда наконец, сбудется его предсказание о присоединении к майнинговой столице мира — Великой Абхазии, которая два раза в сутки включает нам электричество.

Дорога домой — единственная радость дня. Так я спешил домой только после отпуска по обморожению. На западном фронте, который год тишина. Ни у кого нет сил, патронов и желания. Военкоматы закрыты. Призывать некого. У местных отсрочки, а русских и так мало, некому в обслуге и сервисах шуршать. Но мы верим ТВ — скоро победа, хотя, все затворы и курки примёрзли. Сарай за домом бабки Мани в 18 раз вяло перешёл кому-то. Стреляют только покурить.

Ещё, по ТВ каждый год обещают, что буржуи наконец то замёрзнут. Уже лет 10, как не верим. Коренные москвичи чьи предки понаехали в далёком прошлом — на улицу не выходят. Только наше нац. меньшинство иногда пробегает на работу. Друг Лёха на работу гоняет на велике с меховым седлом и в трёх памперсах. Вместо ремонтов отбивает лёд. С носов, подъездов и машин. Стас таксует на санках. Миха мастырит на микрик паруса и гусеницы. Связи нет. Лёва, нудивший в трубку каждый день, не звонит. Жаль. От тишины кружится голова.

Собаки долго не пускали в подъезд. Притворился своим. Гавкнул.

Весь вечер готовился к ночи. Заклеенные рамы заклеил ещё двумя слоями. Проделал то же самое со стеклом.

Программа вечера — прогноз погоды. Смотрел ее по всем каналам. Одно расстройство. Новости в перерыве погоды тоже. По атлантике курсируют санные обозы. Киркоров выступает в коляске с подогревом. В Гренландии бесчеловечное датское сопротивление украло чехлы на интим, жвачку и туалетную бумагу у героических защитников демократии. Чтобы выжить три американские дивизии сдались в плен. В британском халифате новый шейх, на турецко финской границе столкновения. Конюхов завершает очередной виток на беговых коньках. Все ядерные подлодки сгрудились в районе Гольфстрима. Греют стержнями из реакторов воду вокруг себя. За фунт стерлингов — сто грамм долларов. Кило рублей — центнер юаней. Техас ввёл санкции и положил на Америку, не пускает небелых и жёлтых. Переполненная Евралбания устала и трещит от диких скандинавских мигрантов. Чукотские партизаны беспилотным стадом оленей таранили опоры Берингового моста из Киталяски в материковую часть поднебесной. Потом майданили вокруг горкома, били в бубен и звали какую-то Рому. Все китайские зулусы — Антарктида, Австралия и Африка выразили протест. Как всегда, ничего нового. Одна радость — скоро в рай, а они сдохнут.

Чайник ведет себя странно. Остывает быстрее, чем нагревается. На ночь зашел в Интернет. С завистью смотрю новости из Китайского Зауралья. У них ещё остались клочки леса, которые охраняет спецназ. Граница у них закрыта, виз не дают.

Долго не мог уснуть. От морозов есть плюс. Муэдзины с минаретов перестали призывать москвичей, а динамики замёрзли. Можно поспать.

Опять снилась фуфайка с капюшоном отороченная мехом. Её рвали друг у друга внуки Шойгу и Собянина. Требовали энергии и тепла. Фуфан не сдавался и не давал ни первого ни второго.

Утро. Ура! Подъезд больше не закрывается. Собачья тусовка под лестницей, тоскливо завыла вслед. Они прощались.

Студентки передвигаются по трое. Все время меняются, место посередине самое тёплое. Машины ведут себя странно. Есть ощущение, что они тоже передвигаются группками.

Автомобилисты вежливы и пропускают зомби в тулупах где попало. Это и понятно. Бампера и кузова от малейшего удара рассыпаются. Пешеходов в Москве почти не осталось. Это, явно, вымирающий вид.

Все ловят такси. Видел, как группе из десяти человек удалось окружить такси, которое не сопротивлялось. На месте таксиста-бабая сидел снеговик.

В автосалонах новая услуга. Два обогревателя в салон, тройные стеклопакеты, и пластины из плутония под каждую седушку, + обивка кузова снаружи ватными одеялами из материала заказчика.

На столбах много птиц. Они спокойно висят на обрывках проводов вниз головами.

В метро опять стало тесно. Все сбиваются в кучу возле костров на платформах.

Чай — прохладительный напиток. Рецепт прост. Наливаешь кипяток. Несешь его на рабочее место. Собираешься пить. Тянешься к кружке. Прохладительный напиток готов!

Все берут работу на дом. Даже, министры, дворники и метростроевцы.

Первую половину дня думаем о том, как было холодно по дороге на работу. Вторую половину дня будем думать о том, как будет холодно идти домой. Говорить — холодно.

Прошёл слух, что у недостроенного мавзолея ВВП теперь фанерный караул. На дорогах давно нет живых гаишников, только заметённые по мигалки машины, из которых иногда идёт пар и слышатся переговоры по рации.

Инеем покрылась вся Москва. Белые тротуары, белые деревья, белые студенты из чёрных стран.

Впервые в жизни хотелось заночевать на работе.

Раньше я думал, что тяжело завести телевизор без прогрева паяльной лампой. Но сложнее всего в эти дни завести машину. Поэтому их не глушат, пока есть бензин. Потом бросают.

Все бегают по дорогам, не обращая внимания на светофоры, выбирают кратчайший путь к метро. Тротуары непроходимы — сугробы по крыши тракторов.

У всех походка робота: прямые руки, прямые ноги, полное отсутствие головы. Она спрятана где-то под двумя шапками и чалмой из шалей и пледов. Никто не улыбается, губы могут не вернуться в исходное положение.

Сегодня видел одного понтореза без шапки, но это оказался памятник.

От всего, что более-менее теплится — идёт пар. Это сигнал для всех, что там можно согреться. Видел, как за выпускавшим пар мужиком бежала уже не выпускавшая пар женщина. Судя по радостным крикам, она его настигла. Одежду никто не покупает. Она висит в холодных магазинах и позвякивает, как люстра стекляшками.

В офисах не осталось деревянной мебели. Жгут паркет и старые отчёты. Теплее всего в бухгалтерии, у них вековые запасы бумаги. Работают в одежде. Так под утро их и находят.

Жаждущим пива пофигу, бегают за ним в кедах и трико. Им отпиливают куски от жёлтой глыбы и они вприпрыжку чешут по сугробам, облизывая добычу. Блондинки, как обычно, ходят в с голыми ногами и спинами. Для детских садов и школ выпустили безалкогольное, полусухое и ликёры на палочках в виде смешариков.

Сибирские народы Китая начали сбор теплых вещей для замерзшей Москвы. Боимся, на всех не хватит. За дрова просят Белорусскую область Москвы. 1-й секретарь — Лукин сын, тремя руками — за! Верховный Совет Московской республики предлагает отдать ещё и Крым, лишь бы побыстрее. Но местный предводитель, мой старый ещё не очень старый друг, Слава из Ялты — против.

Китайский ледокольный флот со ступенчатыми обводами корпусов — мировой гегемон на планете. В Пекине памятник русскому ещё живому изобретателю этого корабля. Так и стоят, в обнимку, два Юры с Мао посередине.

Прошел слух, скоро потепление! Через пару дней ночью вместо минус 37, говорят, будет минус 35! Наконец то!

Холод экономит ресурс организма. Пульс — 50. Грею руки у лампочки в холодильнике.

В новостях сказали, что потепление на два дня. На глаза навернулись две скупых мужских слезы. И тут же покрылись инеем.

Чтобы не замёрзнуть в выходной ездил в Пушкин, говорят там нашли схрон с дровами. В электричках хорошо, выдают одеяла. Посменно все ходят в первый вагон. Там дружно крутят педали, провода давно поломались. Никто не выходит, все только входят, так и ездят, туда, тупик и обратно. Самые сильные удерживают на остановках двери от открывания. На Лосиноостровской в вагон пытались вломиться лоси, с трудом отбились. Еле выбрался. В Подмосковье все иначе.

Вокзал пустой, кассиры работают дома, контра тоже. Все зайцами. Магазины — не открылись. Аптеки — закрылись. Котельные — накрылись. Вода — в сосульках, они с хрущёвок и высоток до земли. Всё население живёт в электричках, которые таскает паровоз. От него в вагоны по трубам подаётся пар. Дым тоже зря не пропадает, из трубы по дымоводу прямо в вагоны.

Автобусы волочат на полозьях заиндевевшие олени и лошади. Каждого входящего оттаивают зажигалками, свечками и дыханием.

Сердобольная старушка, одетая в медвежью шкуру, и подозрительно похожая на Машу из старого мультика, в парках подкармливает старыми ботами не успевших уйти в тёплую тундру волков. Белки с воронами сбиваются в стаи и нападают на скулящих от холода мирных, серых и худых. Двоих уволокли прямо на моих глазах.

Цены на такси растут в зависимости от температуры: Минус двадцать — плюс двести. Минус тридцать — плюс пятьсот. Где логика?

Тяжелее всего в эти дни приходится собакам. Они перестали нуждаться. А кто бы на их месте не перестал?

Теперь их, почти, не выгуливают. Всего три дня, и у всех выработался рефлекс: можно есть, можно пить, но по нужде? Нет уж, спасибо. Идите сами.

Страшно смотреть на тех собачников, которым еще приходится проводить эту процедуру. Поначалу из подъезда показывается собака. Она упирается ногами, цепляется хвостом за ручку двери. Потом появляется собачник, закутанный, как бортинженер в фильме «Экипаж». Оба на поводке. За второй поводок домашние и втаскивают собачника назад после прогулки.

Заходила соседская бабушка. За спичками. В задубевшей одежде. Пришлось снять. Всю. Под восьмым слоем оказалась девушка. Хорошенькая. Пока отбивал ей одёжки засунул её под одеяло. Замёрз. Снял всё и залез к ней. Согревали друг другу руки, ноги и др. зап. части между ними. По дружески. Понравилось. Грелись до утра, без пауз. Дам ей две спички, чтоб быстрей закончились. А то — замёрзнет.

И все же — Москва адаптируется. И дело не в том, что у мужчин и у некоторых женщин вырос мех. Мы привыкли с холодом жить. В обиходе русских москвичей появились привычки, которых раньше не было.

Мы научились ценить и любить окружающих. Подолгу и с наслаждением обнимаемся. Пускаем на колени незнакомых и тёпленьких. Позволяем им и сами запускаем руки под свитера и в брюки. Иначе не выжить. Все уступают друг другу места. Особенно утром, когда сиденья еще холодные. Надеюсь, когда-нибудь мы возродимся и размножимся.

Мы начали уважать труд курьеров. Эти ребята стали героями. С ними все хотели сфотографироваться, раньше. На пятёрочках висят доски, где отмечены звёздочками выходы курьеров. Есть и черные рамки вокруг некоторых имен. Но их помнят. И любят. Летом, когда осядет снег, их обязательно найдут. И назовут что-нибудь их именем. Может быть, даже их последние маршруты.

Замерзшие банкоматы стали справедливее. Одинаково обслуживают и местных и нас. Денег не выдают никому.

Магазины стоят тёмные и вымороженные. Двери как открылись, так больше и не работают. За едой ходим с ломами и лопатами. Откалываем от прилавков и везём на санках. Жить можно. Скоро лето. Можно будет снять валенки с рук, войлочный чехол с носа и расслабить шарф.

Недавно, возле развалин Конаковской ГРЭС нашли велик и туриста под соснами на стуле с банкой пива. Вроде, оживили. В руках у него была тетрадка. Вот последние строчки оттуда:

«Всё, писать больше не могу, ломит руки. Сквозь выдыхаемый пар вижу жаркую пустыню и с удовольствием подставляю руки под гвозди, которыми меня приколачивают к тёплой табличке — «Пляж».

Это лучшее из того, что приснилось в последнее время. С трудом открываю глаза, и застываю от ужаса…

Щит и меч ромовой baby (Извините, — Бэби)

Мы философствуем про жизнь, про первый раз, мечты и юность. В башках, считаем, зреет мудрость, хотя за скобкой — пох… и дурость.

Я домохозяй, иногда. Когда не работаю на работе работу. Считается, бездельник; поэтому на мне готовка. Чемодан без ручки, с которым обречён абонементом на доступ к телу, приходит поздно, с заранее подготовленным списком — в чём я сегодня виноват.

«Ты меня любишь» — первое, что слышу. И это — не вопрос. Напоминание. Кушает из кастрюльки, как сталевар мешает суп рукой, и не замечает, как спаржа и сливочное карри в моем ризотто источают амброзию базилика с весенним тимьяном.

Это ментос брошенный в колу. Запивает сало квасом, и не замечая свисающей изо рта веточки пурпурной мандрагойи, неоспоримо доказывает, что я счастлив, но в сговоре с её начальником, хотя начальники только на зоне и на станции, в союзе с бюро погоды, (у него с утра до вечера кратковременный дождь), личным астрологом, подругой Нинкой, которая худее её на полкило, с хамами орущими на неё, когда она в пробке, хотя она первая. Типа, я всех настроил и истратил ей лучшие нервы и годы. Похоже, худшие впереди.

Мужья у всех — человеческие, моют деньги, а я как енот… Если что-то убежало или подгорело — это я не предупредил. Зачем только на меня глаз положила, надо было всё остальное. Через месяц после свадьбы уже знала, кто ей всю жизнь испортит.

Скучно им, если изба не горит, а конь спокойно хрумкает овсом. То, что я шкрябаю шкрабом её спину, и ниже, — ей нравится, а когда случайно гляну на лицо без макияжа — трагедия. Хотя на ней только тапки и чалма. И её я не люблю, ну да, — одна площадь и подушка не аргумент. Любовь у меня к пиву, но её то я, по взрослому.

Моё безобидное хобби — поесть, постоянно обстругивается обструкцией, на предмет — закодировать. Не надо было портить любовь женитьбой. А ещё называет замом по хоз. части, как будто, лично с мамой, зерновую сделку провернула. Камала с харисом и главгинеколог из ЕС вместе с ангелой нервно курят в бундес дабл.

Нужно было выбирать, как арбуз — постучать по «тыкве» для определения спелости. А ещё — я не люблю всё и всех, кто из Питера. Не, ну — нормально? СанЭ Кэ Тэ Петербурх, Бернгардовка, Ораниенбаум, Кронш… Вротенберг; выговорить то невозможно, а уж млеть и болеть, — что я лысый восемь раз?

Да, я лысый. И против выпадения, как и Шампунь, а что толку? Свет-зеркальце и раньше привирало, теперь пи-пи как ТВ. Что я — Филя, оценивать себя? Иначе, я б трогался за разные детали, рассматривал кутикулы, вздымал форштевень и как локатор на фок-мачте крутил башкой, забыв уставы корабельной службы.

Работа сантехником, сделала умеренным феминистом, да и двусторонний контракт обязывает. Думающие в Думе должны выдумать закон на право женщин долбить бетон, асфальт, щикатурку и мозг соседу молотком. Нехай попробуют.

Высшее не главное, важнее начальное. Воспитание. И среднее. Соображение. Или в армию пусть сходят, там из любого человека могут прапора сделать. Глядишь и семейные галеры, не будут, как киты массово выбрасываться на берег, накрыв Пицундой искусанный манда риновой вошкой прикованный экипаж.

Вот вы видали, что бывает, когда трос в трубе заклинит? Чуть зевнёшь, так он, как Тайсон лупит в рёбра и по лбу. Как беспилотная «Микола» с лазерным прицелом. Хочешь выжить, извивайся и скачи, как Иван царевич, три дня и три ночи, пока скакалку не отымут. В клубах это обозвали — кросс и фитом. А в подвалах это даром, ведь не спорт, а около, — скакалово. Однако, их брат не выбирает профессию «сантехник». Им больше нравится на диване, у начальника, в блоге чужими мыслями всех лечить, банкиру бумажку подавать, «депутатой» быть и менеджерой купания в тёплых морях.

Чем то они все похожи на Сталина: ты им просьбу, они тебе — ссылку, ты им аргумент, они тебе — заключение. Они белые и пушистые, до 40, и крашеные лохматые после, уверены, что лучшие профессии мужчины распределяют тайно, по пятницам, за рюмкой чая. Так что, кем бы вы не были, вы всегда в этом виноваты, раз забыли, что русские после первой не женятся. Ежели на всех жениться — паспорта не хватит. Я вам так скажу, если продержались до 25, то потом уже — рано ещё. Это нужно делать в 40, и то, если скучно станет. Или протягивать ноги в хорошие руки после 70, когда и жить незачем.

Так что — живите долго, до свадьбы, уворачиваясь от летящих мимо горшков. И счастливо, пару лет после. Не любить себя для них нонсенс. Всю жизнь с нелюбимым — психологически некомфортно. Выход из сложных положений не ищите, просто обходите вход в них стороной. Не понимаете причин женских обид, — не освобождены от ответственности.

Нужно заменить «женатый» на «ограниченный в возможностях», потому что, он, как правительство, семейных и её проблем не решает, только финансирует. Проверить чувства просто — скажите, что денег больше нет. Они не знают, что туфель бывает много, ещё и живут дольше, коли радио не врёт. Видимо, потому что у них жён нет.

Не переживайте, если «пилит» вас днём, она выспится ночью. В этом ЦК генсек тот, кто разрешил себе считать вас виноватым. Спите больше, меньше будете виноваты. Все проблемы у них от мужчин, но рожают то их — они, значит…

Они говорят — всё идёт хорошо, но куда, а не важно. Желание расти и становиться это здорово. А опоздание лет на 30 — мозг нагонит, хотя к этому времени дичает. Манит призрачное «я сама, я хочу…» А семейная пещера исчезает за кормой. И реверса в коробке нет. Понимают, оглядевшись в пустоте океана.

Вместо «грей и ешь» очень хочется услышать — «прости, я такая…». Так что — будьте покладистыми, в смысле, на всё… — дольше будете. Косметика не пугает, а спасает мир от естественной красоты, а наш пофигизм это щит от нервов. И чтоб вас не использовали — будьте бесполезными. А души прекрасные порывы — душите сами, чтоб не так обидно было.

Если вам не повезло с женой, помните, что есть другие женщины, а если повезло, не забывайте — есть другие мужчины. Семейная жизнь это очень медленный танец. Пока допляшешь пару раз успеешь покурить, сходить подумать, на рыбалку и заметить грудь стоящей слева. Если же не знаете, как жить дальше — живите ближе. Ведь разумом и логикой человек-жена, как два пальца об асфальт, запросто из му… сделает слона. И не обсуждайте «половинку» ближнего, просто радуйтесь, что она не ваша. Та, что у ближнего — не женщина, а если хорошенькая, то ближний вам дальний. Не считайте, всё то что услышали — эпиграфом, с вами же хотелось поговорить о еде и кастрюлях.

Один друг, Петрович, смело, хоть и было страшно — намекнул как-то жене (своей), что она, чуток завышает трудность домашних дел. После этой дерзости он робко извинялся, пока она придумывала за что. Страшно смущался, от того, что говорил, когда она его перебивала. Потом долго голодал, но выжил. Оклемавшись, призадумался.

И однажды раз, с утреца, когда сделали дело, — помыл тело, (в здоровом теле здоровый друг), поковырял в мозгу через нос, вынул мысль, подумал её и сказал. — Готов, сам лично, принять гостей, и тёщу, всем еды наделать и налить напитки. А после, заслуженно принять респект и уважуху.

Кремль вздрогнул, распугав ворон, семейный кодекс упал с полки, но Вера, его жена Вера, от такого пердимонокля опешила толстовским монологом:

— Опаньки, «Новости дня», свежий выпуск, «ди дойче вохеншау», с фронта вести после двести? Ути-пути, моя ты камикадза. Здра-асьте нафиг, с приездом, храбрый воин Асада. Отпустило? Бормантан, винт? Таблетки невкусные были? Косячок оставил, пыхнуть? Птичий грипп схватил за фрукты? Над «Титаном» впалый парус реет гордо? Руки есть — жены не надо? «У товарища Дынина вся кровь испорчена»? Прям, обращение самого без пяти. Иль была команда «голос?» Рекорд Стаканова приснился? У кирпичей погода лётная? Стоял где попало, вот снова и попало? Пиво подошло к концу? А два дня без первого и три без второго? Помни не забывай. Масло Аннушкой — уже? В ихнем цирке новый прима? А как же рыжик с маугли, петушок живущий с дядей, кучерявый глист с гантелькой, южный клоун с бензопилкой? Труппа примет хрен за редьку, или галстук пожевал? Антифриз сейчас не тот… эт в Союзе можно было. Звать Уэллса? Он фантастов русских любит. Нафиг попой тарахтеть, бизнес-план в ней порождая? Мир в опасности, — Брюс занят? Опять не наши вашим вдули? Ну, ничё, сыграйте с нами, может и догоните. Не хочешь — захохочешь. Или вихри враждебные взвились кострами и банк «Открытие» закрылся? Теперь и от второго чайника польза будет? Да-а, не так страшен инопланетянин, как тот кто его видел. Ты ж кнопочный тел. до сих пор не освоил и торт с хлебом поедаешь. Ледяная вновь в продаже с простипопой, как в союзе? Пришёл ёжик за тобой, в жёлтом доме выходной? В психушках люди неплохие, и болеют, так душевно. А-а, щас угадаю — бунт? Укачало, руль погнулся, Бисмарк сделал оверкиль? Звезда! По имени… в темя клювом постучала, в аналы градусник втыкал? Товарищ П попал под лошадь? Чего в жизни не хватает, одних брюк — аж целых две. Жить устал, так вело в зубы, фуры в помощь и до Владика галопом. Пинжак купи, в фуфайке нынче не хоронят. «Милости просим» от артели похорон из Старгорода. Маму звать на поминки? У таракашек забастовка? Они с крысами с утра за борт, не того? Крючки ржавеют без рыбалки. Или всё, женилку, как почку, немощным? Нее, пить в семье должен кто-то одна. Крышечку подними и пар наружу, а то кастрюлька заржавеет. Саблю деда откопай, вилы в руки и в деревню, охраняй от мухи стадо, силос в яму закладай. Воду в супе не мути, на венке друзья напишут бла-бла-муту, просто, — спи. Суицидом заболел? Чем больше самоу… тем их меньше. От последнего желания танкер не разломится? Письмо пиши. Сердечное. Чисто. Пилату. С путёвкой поможет. Там узнаешь, что напрасно называют север… За потраву населения. Оставь наследство, не как Каренина — туфли на платформе. Отпиши мне с мамой спининг, дрель, ракетку, лисапед, будет нам, на что портянки, тебе в зону отсылать. Слышь, Чапай, это не Урал, а Стикс. И ехидно спросила — как Черномырдин — не свернёшь? Ну, ну, «Арбайт махт фрай». Флагом громко не махай, отрекись в последнем слове, сапёр ошибся — гуляш в поле.

Петрович никогда не слышал столько и таких слов, и слегка испугался за её блеснувший умом винчестер, не сгорел бы. Но он знал, что «Ниагара», чёрт знает, чего, — лучше молчания, хрен знает о чём. Пройдя 7 морей только раз был человеком, когда был за бортом. Захотелось ещё раз. Он не знал, что успех приходит к тому, кто не думает, что это невозможно, поэтому тихо порадовался её кругозору, надел тельняшку, и стукнув себя об грудь, заверил — «прорвёмся, чай не кофе и не Сирия с Абхазией, рубильник в зад не вкл.»!