Бесплатный фрагмент - Не/смотря ни на что. Махонька и Гном

Не/смотря ни на что

«Переведи меня через Майдан,

Через родное торжище людское,

Туда, где пчелы в гречневом покое,

Переведи меня через майдан»,

— безостановочно вертелась в голове Ивана песня, впервые услышанная им еще в раннем детстве. Тогда ему было лет пять или шесть. Они прогуливались с мамой по Арбату, приехав из далекого уральского Проскуринска в Институт микрохирургии глаза. На следующий день у них был прием у мирового офтальмологического светила Вячеслава Федотова. А пока они просто вдыхали весенний воздух столицы, наслаждались звуками ее разноязыкого гомона, ели мороженое, слушали игру уличных музыкантов: скрипачей, флейтистов, саксофонистов.

И тут его слух вычленил нечто особенное: кто-то потрясающе пел песню «Майдан», аккомпанируя себе на гитаре и губной гармошке. Он буквально кожей уловил тот драйв, с которым музыкант исполнял это, совсем не детское, малопонятное ему произведение. Впрочем, смысл этой песни был для него совсем не важен, его заворожили голос исполнителя и удивительная мелодия, льющаяся из-под его рук.

— Мам, кто это так чудесно поет? — поинтересовался мальчик.

— Слепой музыкант, Ванюша, — ответила та.

— Такой же, как в книжечке, которую ты мне читала?

— Нет, сыночка, Петя Попельский был пианистом, а этот парень играет на гитаре и губной гармошке.

— А как он выглядит?

— Невысокий, худенький, кудрявый, лет восемнадцати-двадцати. В круглых солнцезащитных очках. У него в руках — старенькая потертая гитара, на шее — специальный держатель для губной гармошки. Рядом с ним сидит его верный друг — рыжий пес-поводырь породы лабрадор. Он охраняет трость своего хозяина и его зеленый брезентовый рюкзак.

— А я смогу играть и петь так же, как он?

— Конечно, сможешь. Ты — талантливый и упрямый, обладаешь завидной памятью и исключительным слухом. Главное, сынок, чтобы нам помогли в клинике. Люди говорят, что Федотов творит настоящие чудеса…

В тот раз чуда не случилось. «Современная офтальмология пока не располагает методиками лечения врожденной атрофии зрительного нерва, — развел руками академик. — Хирургическое вмешательство может исправить только механические нарушения. В вашем же случае, восстановить зрение совершенно невозможно».

Перед отъездом домой они снова сидели в открытой кафешке на главном «гульбаре» москвичей, ели так понравившееся им ванильное мороженое с шоколадной крошкой и снова внимали «Майдану» в исполнении вчерашнего музыканта.

Ваня слышал, что мама плачет, тихо, почти беззвучно.

— Не плачь, мамулечка, я и без глазиков стану известным музыкантом, вот увидишь, — погладил он родительницу по мелко дрожащей руке. — Давай не будем больше ездить по Айболитам, а то после беседы с ними ты всегда сильно расстраиваешься.

— Давай! — согласилась она, но после строчки: «Мой сын поет сегодня на майдане» заплакала с новой силой.

С тех пор, накануне каждого негативного события в жизни Ивана Котельникова, подсознание включало ему «Майдан». Иногда со словами, иногда — просто музыку Сергея Никитина, и он уже знал: его ждет очередное серьезное испытание.

1

О том, что их сын родился слепым, Котельниковы узнали не сразу. До трех месяцев по характеру реакций и поведению он мало чем отличался от зрячих младенцев. Потом Ольга с Олегом стали замечать, что наследник малоподвижен, замкнут и как бы «погружен в себя». Ваня не реагировал на движение, игрушки, других детей, не улыбался родителям, не пытался садиться и переворачиваться со спинки на животик.

Педиатр озабоченно покачал головой и дал испуганной Ольге направление к офтальмологу. Последний, помявшись, изрек:

— Боюсь ошибиться, но, по всем признакам, у ребенка — атрофия зрительных нервов. Это заболевание возникает при нарушении работы нервных волокон, передающих в мозг картинку. Причиной подобного диагноза может быть родовая травма. Советую вам проконсультироваться в областном центре микрохирургии глаза, там диагностическая аппаратура куда лучше нашей.

Котельниковы не просто растерялись, они были раздавлены предварительным диагнозом и очень надеялись на то, что он окажется ошибочным. Увы, областные эскулапы подтвердили предположение своего проскуринского коллеги. Тогда-то Олег с Ольгой впервые услышали страшное в своей безнадеге слово «тотальник».

— Смиритесь, дорогие родители! — сочувственно произнес седой профессор. — Атрофия зрительного нерва пока не лечится, но ученые работают над возможностью его трансплантации. Я верю в то, что рано или поздно у них это получится. А пока уделяйте все свое внимание физическому, психическому, музыкальному и интеллектуальному развитию малыша, который остро нуждается в ваших любви и внимании.

Но Котельниковы не смирились. Они продолжали возить Ваню на различные обследования в надежде, что врачи найдут хоть какой-то вариант лечения. Но те не предложили ничего, кроме массажа и витаминной поддержки. И в Уралграде, и в Питере, и в Москве убитые горем родители слышали одно и то же: «Подобные патологии лечению не поддаются. Не тратьте понапрасну деньги, ждите прорыва в медицине».

Пассивно ждать супруги не захотели. Они лихорадочно искали выход, переориентировавшись на нетрадиционную медицину. На знахарей, травников и народных целителей у них ушли последние деньги. Этот факт сильно озадачил молодую семью. Растить и воспитывать ребенка с особыми потребностями на водительскую зарплату Олега было проблематично, особенно после того, как стало ясно: вернуться к учительской деятельности Ольге вряд ли удастся. Отныне ее профессия — выхаживание, воспитание и обучение сына-инвалида.

Осознав это, Котельниковы впали в отчаяние. Им было страшно представить себе, какая жизнь ждет их ребенка, лишенного возможности видеть красоту окружающего мира. Они не могли смириться с тем, что Ваня не будет ходить в обычный детский сад, не будет играть с мальчишками в футбол, плавать, кататься на велосипеде. Никогда не научится водить автомобиль, а будет медленно передвигаться вдоль улицы, прощупывая перед собой дорогу белой тростью. Супругов будто придавило бетонной плитой. Они то плакали, обнявшись, то проклинали свою судьбу, то днями молчали. Постоянное напряжение и непроходящий стресс привели молодых людей к психотерапевту.

— Примите произошедшее, как данность, — увещевал их молодой доктор в очках с толстыми стеклами. — Из всех инвалидных заболеваний слепота считается самой сложной в своих особенностях, поскольку отрицательно влияет на психическое, физическое и эмоциональное развитие ребенка. Именно от вас зависит, сможет ли ваш сын нормально развиваться, учиться и общаться с другими людьми. Воспринимайте Ваню как здорового ребенка. Подарите ему обычное детство, и помните: вам предстоит нелегкое испытание — адаптировать незрячего ребенка к нормальной жизни. Для этого нужны силы, спокойствие и безграничное терпение. Около сорока миллионов людей на Земле — полностью слепы. Их жизнь сильно отличается от жизни зрячих. Тем не менее, они учатся, работают, занимаются спортом, влюбляются, заводят детей. Слепота не мешает им наслаждаться жизнью и быть счастливыми.

«Легко сказать, да трудно сделать, — ворчал Олег по дороге домой. — Ты, как хочешь, а я к этому „психуятору“ больше не ходок. Лучше бы подсказал, где денег по-крупному заработать. Я уже голову сломал, у кого еще можно перехватить до зарплаты, чтобы рассчитаться с массажистами-колдунами-травниками. Мы всем должны. Придется моцик продать».

Через несколько месяцев финансовый вопрос встал перед Котельниковыми уже настолько остро, что впору было идти на паперть, и глава семьи решил отправиться на заработки. Двоюродный дядька позвал его в Архангельскую область, к себе, на горно-обогатительный комбинат. И не абы куда, а на разработку месторождений алмазов.

Ольга — в плач:

— Ты что, оставишь меня одну со слепым ребенком на руках? Я не справлюсь! Ты же знаешь: мама мне не помощница — ей не на кого оставить парализованного отца и домашнюю живность.

— Прекрати паниковать! Все ты справишься, — стукнул Олег кулаком по столу. — Там водителю карьерного самосвала платят вдвое больше, чем здесь. Вдвое! Кроме того, на комбинате широко распространены компенсации, надбавки и премии. А потом, я же буду приезжать: три месяца работы — один месяц отпуска. Как капитан дальнего плавания. Я больше нигде столько не заработаю, просто нигде!

Крыть Ольге было нечем. Им и раньше, без сына, при двух зарплатах, денег не особо хватало — съемная квартира, мебель и мотоцикл — в рассрочке, а уж теперь-то…

2

Олег улетел на вахту. Ольга осталась одна с восьмимесячным Ванюшкой. Ей было очень страшно, ведь если с сыном что-то случится, она даже не знает, к кому ей обратиться — не маме же в Белоруссию телеграмму давать. К тому же, Котельникова понятия не имела, как воспитывать незрячего ребенка. Шел 1983 год — в Проскуринске не было ни специализированных заведений по данному профилю, ни филиала Всероссийского общества слепых. Оставалось действовать методом проб и ошибок.

Ольга все время находилась рядом с сыном, не оставляя его ни на минуту. Спала с ним в одной постели, причем, всегда лицом к нему. Женщина панически боялась, что младенец перестанет дышать, неловко перевернется или скатится с кровати. По совету патронажной сестры она с самого начала не пеленала Ваню, оставляя его ручки свободными для того, чтобы он мог ими «изучать» окружающую его обстановку. Потом перестала пеленать и ножки. Вот и боялась, что однажды он переползет через барьер из подушек и ухнется на пол. Боялась она напрасно: попыток нарушить границы сын не предпринимал. И это пугало еще больше.

«У малоподвижных детей медленно развивается вестибулярный аппарат, а это тормозит активность движений, — сообщили молодой маме в детской поликлинике. — Чтобы компенсировать отставание, нужно как можно чаще брать Ваню на руки и всюду двигаться вместе с ним».

Придя домой, Ольга села за швейную машинку и соорудила для сына специальный рюкзачок «кенгуру». С этого момента она даже в туалет ходила вместе с ним, не говоря уже о готовке, уборке, походах на молочную кухню и в магазины. Передвигаясь вместе с мамой, Ваня совершал пассивные движения и получал хороший телесный контакт, столь необходимый слепому младенцу.

Вскоре Ольга стала замечать, что сын все чаще улыбается ей, обнимает за шею, ощупывает ее лицо и руки. В женском отрывном календаре, висящем у них на кухне, она прочла совет для мам слабовидящих младенцев: «Смастерите для малыша специальное одеяло из лоскутов тканей с различной текстурой. По его краям пришейте колечки, пуговицы, шарики от погремушек, катушки от ниток, веревочки, бубенцы. Пусть все это он изучит руками, переворачиваясь со спинки на животик, с левого бочка на правый и наоборот. Поощряйте желание ребенка использовать руки для обследования различных предметов и материалов. Показывая ему что-либо, управляйте его руками. Накладывайте на них свои и одновременно рассказывайте ребенку, какого цвета предмет, какова его форма, для чего он служит и как им пользоваться».

Обрадовавшись подсказке, женщина в этот же день сшила Ванюшке одеяльце, и он так полюбил играть с шариками, прищепками, колечками и катушками, что на купленные в магазине игрушки не обращал никакого внимания. Следующим шагом развития ребенка стали динамичные игры и упражнения под музыку, которая звучала в квартире с утра до вечера. Ольга пела детские песенки из мультфильмов и танцевала под музыку, доносящуюся из телевизора и проигрывателя. Вскоре и Ваня стал подпрыгивать в своей «кенгурушке» и подпевать матери, сначала без слов, потом с каким-то их подобием.

К огромной ее радости, мальчик, хоть и с опозданием, но начал-таки сидеть, ползать и стоять, держась за опору. Стал прислушиваться к звукам: крикам детей во дворе, сигналам машин на улице, телефонным звонкам, свисту закипающего на кухне чайника. Значение каждого из них Ольга терпеливо разъясняла: «Это, Ванюша, нам папа звонит из северного города Мирный. Он там работает на большой-пребольшой машине, которая называется БелАЗ. Он по тебе очень скучает и скоро приедет домой», «Это, сынок, — мусорная машина недовольно сигналит. Наверное, наш сосед Кукушкин опять припарковал свою „Ладу“ у нее на пути. Сейчас он выскочит из подъезда во двор и будет громко ругаться с водителем мусоровоза», «О, чайник вскипел! Идем на кухню пить чаек с медом».

В два года Ваня уже довольно прилично ходил и разговаривал. Умел на слух определять, куда упала игрушка, и найти на ощупь исчезнувшие предметы. Целиком и полностью это было заслугой Ольги, не зря же она с красным дипломом закончила педагогический вуз. Ежедневное чтение и последующее обсуждение с сыном книжек Барто, Михалкова, Чуковского, Маршака, сказок Андерсена, Перро, братьев Гримм, занятия с Ваней лепкой из пластилина и оздоровительной гимнастикой возымели свое действие. Вскоре слепой ребенок бойко рассказывал наизусть услышанные от мамы стишки, сам застегивал пуговицы, тщательно чистил зубы, убирал в коробку от телевизора все свои игрушки.

Беседуя с ребенком, Ольга описывала ему каждое свое действие: «Вот я беру маленькую ложечку, набираю в нее немного творожка и несу прямо к твоему ротику. Ааам! Ай, какой вкусный творожок. Ваня его очень любит и всегда просит добавки. Правда, сынок?», «А сейчас я беру расческу. Ой, уронила ее на пол. Поднимаю расческу с пола и расчесываю Ванюшкины волосы. Они у тебя мягкие и кудрявые, как у плюшевой овечки, которую тебе подарил папа. Ты любишь расчесывать овечку. Правда? Тогда бери расческу и делай ей прическу», «Ой, мы с тобой чуть не ударились лбом о стенку. Давай побьем ее ручками. А-на, а-на тебе, стенка за то, что мы тебя не заметили и едва не набили шишку на лбу!» И так — весь день. Муторно, конечно, но подобная практика приносила свои плоды.

Вначале Ваня немного отставал от сверстников: у него медленно развивалось мышление, возникали затруднения в попытках овладения предметными действиями. Но, благодаря своей любознательности и настойчивости, вскоре он стал догонять ребят. Желая исследовать мир, мальчик трогал все, что попадало ему под руки. Ему было интересно изучать содержание маминой сумки, трогать в парке витрину с мороженым, хлопать ладошкой по поверхности воды в фонтане, гладить по спинке соседскую кошку, слушать пение птиц за окном…

А сколько он задавал вопросов! Ольга не успевала на них отвечать. А еще у Вани была поразительная слуховая память, благодаря которой он безошибочно пародировал все услышанные им звуки: от собачьего лая и кашля сидящей на скамейке старушки до свиста дворовых пацанов и «смеха», издаваемого диким голубем вяхирем. В окружающей его звуковой какофонии мальчик находил бесконечное множество оттенков, ускользающих от зрячих. А еще Ольга привлекала сына к повседневным делам, чтобы тот усваивал бытовые навыки и понимал причинно-следственную связь происходящих событий. Она всегда помнила, что умение обслужить себя без посторонней помощи — главное, чему она должна научить сына, ибо именно это является основным шагом на пути к полноценной адаптации незрячего человека в зрячем обществе.

И все же смириться со слепотой ребенка женщина никак не могла. Она чувствовала себя виноватой в том, что с ним произошло, и все время задавала себе вопрос: «За что мне это наказание? Что в своей жизни я сделала неправильно?» Ольга все время ждала чуда. Ей казалось, что, проснувшись однажды утром, она поймает направленный на нее, осмысленный, взгляд Вани, но этого не происходило.

Котельникова очень уставала. Растить в одиночку инвалида первой группы было предельно трудно. В ясли его не брали, специализированного садика в Проскуринске не было. Ее мама однажды приехала к ним из своих Лисичек, посмотрела на внука, покачала головой, поцокала языком и изрекла: «Видно, Олюшка, нагрешили чем-то наши предки, раз господь послал нам испытание — инвалидов выхаживать. Проклял кто-то всю нашу женскую линию: прабабка твоя, Бреслава, родила сына глухонемого, бабка Ядвига, почитай, всю жизнь прожила с безногим дедом Юрасем, я папу твоего парализованного даглядаю, ты — сына слепого. Это — наш родовой крест». Сказала и на следующий день уехала обратно. Хорошо хоть домашних продуктов привезла: мяса, яиц, грибов, сыра, меда, клюквы в сахаре.

Заходили пару раз коллеги из школы, приносили деньги от профсоюза, костюмчик и игрушки для Ивана. Они смотрели на Ольгу с такой жалостью, а на Ваню — с таким ужасом, что Котельникова от неловкости готова была провалиться на первый этаж. Нет, в подвал, а то и вообще — сквозь землю.

Что же касается Олега, то вначале он, и в самом деле, раз в три месяца являлся на побывку домой. Позже перешел на график — раз в полгода. А потом заявил супруге, что неразумно всю жизнь платить за съемную жилплощадь ее хозяину. Пора собирать на собственную кооперативную квартиру, пока еще есть здоровье. А то ведь на севере такие условия для жизни, что не сегодня-завтра инвалидом станешь. И что тогда? Уж лучше он не будет тратить деньги на перелеты домой и летние поездки с семьей на море, а загрузится работой по самое «не могу», и через пару лет они уже будут жить в собственной квартире.

Ольга не роптала. Во-первых, в словах мужа был свой резон, а, во-вторых, они с Иваном уже привыкли жить без Олега, который в свои приезды чувствовал себя с сыном как-то… неловко, чтоб не сказать отчужденно. Он привозил ему подарки, ходил с ним в зоосад, парк аттракционов, в кафе на мороженое, ездил с ними на турбазы, но Ольга чувствовала: стараясь быть хорошим отцом и мужем, Олег делал над собой усилие, оживляясь лишь за день до своего отлета на вахту. Все остальное время он был понурым, раздраженным, нервным. Секса с женой он не хотел, ссылаясь на вечную усталость. Даже пошлую частушку ей исполнил, чтоб не приставала со своими ласками:

Уезжал на Север я

С чемоданом кожаным,

А вернулся восвояси

С хреном отмороженным.

Успехи Ваньки его не радовали. Он воспринимал их, как должное, — «пацан — слепец, а не дебил». Олег не играл с сыном, не целовал его, не катал на плечах, не подбрасывал до потолка, как делают другие отцы со своими детьми. Он просто терпел их с Ольгой, как посланное сверху наказание.

«А ты, девка, как думала? Мужик молодой, интересный, при деньгах, годами живет вдали от тебя. Конечно, у него на северах, кто-то есть, — „успокоила“ Котельникову соседка баба Лида. — Главное, что деньги переводит исправно. И на том спасибо. Вот у Райки Охлопковой из второго подъезда ДЦП-шник родился, так ейный Юрка дикий скандал устроил и тут же бросил ее с пацаном. Сейчас алименты инвалиду платит — полкопейки с белой зарплаты, устроившись на полставки лаборантом на силикатный завод. Там за него кто-то работает и деньги получает, а сам Юрка со своей новой бабой бизнесом занимаются, типа „купи-продай“. Вот так. А твой Олег, сказывала почтальонша, регулярно шлет вам с малым крупные переводы, тьху, тьху, тьху, чтоб не сглазить. Приличный мужик, стало быть, благородный».

Нет, Ольга, конечно, не раз слышала, что при рождении в семье ребенка с особенностями папашки часто не выдерживают психологической нагрузки и «соскакивают на полном ходу с несущегося вперед поезда», оставив жену в одиночку расхлебывать кашу, которую заварили вместе. Они заводят новые отношения и новых детей в надежде доказать себе и всему миру, что «бракованными» являются не их гены, а гены супруги. Слышала, но никогда не думала, что это может коснуться их с Олегом. И вот — на тебе!

3

То, что у Вани — ярко выраженные музыкальные способности и блестящая память, Ольге стало ясно сразу. Когда она включала магнитофон с песнями, младенец так заслушивался, что прекращал капризничать, и можно было спокойно его кормить, купать, лечить.

В два года он заговорил. Даже не заговорил, а вначале запел: «Ой, люли-люли, прилетели гули». От счастья Ольга едва не разрыдалась. Она ждала от сына слов «мама» или «дай», но никак не целую строчку из колыбельной, которую ему часто пела перед сном. Причем, с музыкальной стороны, исполнил ее Ваня абсолютно правильно.

Дальше — больше. Он стал напевать детские песенки, услышанные им в мультфильмах и на пластинках, которые в немалых количествах покупала для него Ольга. Чуть позже — взрослые песни о любви, из репертуара Пугачевой, Ротару, Леонтьева, ВИА «Веселые ребята».

Когда Ване исполнилось три с половиной года, женщина стала водить его в вокальный кружок для самых маленьких, открывшийся в их Дворце культуры. Вначале незрячего ребенка принимать категорически отказывались, но услышав, как он исполняет партии всех персонажей мюзикла «По следам бременских музыкантов», сомнения отпали. «У вашего сына — поразительный слух. Он тонко чувствует музыку и ритм, — заметил Котельниковой руководитель студии „Соловейки“. — Непременно развивайте его в этом направлении».

И Ольга купила Ване детское фортепиано. Она сажала его себе на колени, и мальчик привыкал к клавишам, хаотично хлопая по ним своими маленькими пальчиками. Женщина объясняла ему, что длинные клавиши — белого цвета, короткие — черного, и звучат они по-разному.

Заметив острый интерес сына к инструменту, Котельникова наняла для занятий с ним опытного учителя музыки — Анну Петровну Владимирскую, и та начала ему «ставить руку».

Чтобы Ваня понял, как это правильно делать, педагог клала ему в ладонь большую сливу или мандарин, которые к концу занятия оказывались съеденными. Несколько месяцев руки, шея и туловище паренька были очень напряжены. Чтобы расслабить мышцы и выровнять пальчики, они с Владимирской на каждом занятии выполняли физические упражнения, и дело пошло.

Сначала они играли коротенькие песенки на одной нотке, потом прохлопывали на коленках их ритм. Чуть позже научились подбирать мелодию и изображать на инструменте звуки зверей: писк мышонка, походку слона, мычание коровы, жужжание мухи. Потом перешли к изучению гамм. Вначале играли гамму одним пальцем, затем двумя… Со временем Ваня разучил упражнения Ганона и этюды Черни, за которыми последовала игра двумя руками. Под руководством Анны Петровны мальчик слушал и анализировал музыкальные сказки, изучал звуки, запоминал ноты, учился подбирать мелодии на слух.

Когда талантливому ребенку исполнилось пять лет, Ольга привела его на прослушивание в музыкальную школу. Как водится, проверили слух, попросив его спеть песенку, прохлопать ритм и угадать, сколько нот одновременно сыграл на фортепиано экзаменатор. Для Вани, воспринявшего вступительный экзамен как игру, это не составило труда — он жаждал разнообразия и был рад поводу ежедневно оставлять давящие на него стены квартиры. Педагогам сразу стало понятно: мальчика ангел в темечко поцеловал и, в порядке исключения, его приняли.

В это же время приехал Олег с деньгами, и Котельниковы, по льготной очереди, купили трехкомнатную кооперативную квартиру в центре Проскуринска. Ольга надеялась, что муж проведет с ними весь отпуск, но тот лишь помог им обустроиться в новом доме и тут же вернулся обратно в Мирный. А, может, и не в Мирный. «Кто знает, куда он помчался сломя голову, — с грустью думала женщина. — Не скандалить же с человеком, оплачивающим семье жилплощадь, питание, отдых, музыкальное образование и лечение. На днях вон снова поедем в Москву. Там открылся новый лечебно-диагностический центр микрохирургии глаза. Пресса пишет, что академик Федотов творит настоящие чудеса, возвращая зрение даже самым безнадежным больным. А вдруг нам повезет?»

Не повезло. Мировое офтальмологическое светило поставило окончательную точку в этом вопросе. Наплакавшись, Ольга окончательно приняла свою судьбу и успокоилась. «Да, я — мать-одиночка незрячего ребенка, — сказала она себе. — У меня больше нет иллюзий, что сын прозреет, но я абсолютно уверена в том, что он талантлив и обязательно будет счастлив. И я ему в этом помогу».

И она помогала, пытаясь расширять границы узкого мира, в котором существовал ее ребенок. Сначала купила ему трехмесячного кенара Кешу в клетке, который будил мальчика по утрам имитацией звонка будильника. Через пару месяцев пернатый член семьи перестал петь, свистеть, щелкать, имитировать звуки дверного звонка и телефона. Он начал лысеть, хрипеть, отказываться от еды. Кеша подолгу сидел на одном месте, не желая летать по комнате и купаться в плошке с водой, стоящей у него в клетке. В ветеринарной клинике предположили, что болезнь птицы связана со сквозняками и сухостью воздуха в квартире. Предложили трижды в день орошать кенара водой из пульверизатора и давать ему витаминные добавки.

Не помогло. Через неделю Кеша почил в бозе. Ванька был безутешен. Он все время плакал, причитая, что не уберег своего домашнего любимца. Чтобы притупить боль сына, Ольга купила ему карликового померанского шпица. Назвали его Мишкой, поскольку он был очень похож на медвежонка. У шпица была круглая головка, короткая, сплюснутая мордочка, близко расположенные друг к другу глазки, мускулистые лапы и пушистая светло-коричневая шерстка.

Мальчик влюбился в своего нового питомца с первого звука, с первого поглаживания по его мягкой шелковистой шерстке. Мишка оказался животным, полным энергии, готовым целыми днями играть и бегать. При этом он не поддавался дрессировке и вел себя непослушно. Вначале это смешило Ольгу, у которой не было возможности уделять собаке много времени. Позже поведение шпица стало ее злить, а спустя месяц она вообще пожалела об этом приобретении. Мишка взял моду, тихонько подкравшись к Ване, бросаться ему под ноги — этот шустрый комочек обожал активные игры. Мальчик падал на пол, больно ударяясь о стены, пол, мебель то локтем, то коленом, то головой. Был бы парнишка зрячим, он бы заранее замечал Мишку и был готов к его кувыркам и кульбитам, а так… Так получал синяки, ссадины и шишки.

«Вам нужно избавиться от вашего „медвежонка“, — сказали Ольге в травмпункте, накладывая гипс на большой палец, вывихнутый Иваном при очередном падении на выставленную перед собой руку. — Иначе не быть Ванюшке пианистом. К тому же, в следующий раз может случиться и сотрясение мозга».

Пришлось подарить шпица внуку Владимирской, продолжавшей заниматься с Ваней, несмотря на его поступление в музыкальную школу. Ольга же вынесла для себя урок: «Больше никаких животных! У сына — очень ранимая психика. Он тяжело переживает потерю каждого домашнего питомца: долго не может успокоиться, плачет, плохо спит. Пора ему начинать общаться со зрячими ровесниками.

Ольга понимала, что сыну придется жить в мире, приспособленном для зрячих людей, общаться с нормально видящими детьми, которые будут проявлять к нему повышенный, не всегда доброжелательный, интерес. Что адаптация в любом детском коллективе будет зависеть от его коммуникабельности и умения вести диалог. Причем, вести его так, чтобы, с одной стороны, не настроить против себя окружающих, а, с другой, отстоять свои границы и добиться поставленных целей. «Когда нет друзей-товарищей — нет и конфликтов, — размышляла женщина. — Но оградить ребенка от травматичного общения — не всегда значит ему помочь. Он должен сам научиться разруливать свои конфликты и непонятки.»

Но ребята хороводиться с незрячим соседом не торопились. Ваня тоже не лез к ним со своей дружбой. Он просто боялся подойти к кому-нибудь из них, чтобы познакомиться. Ольга пыталась сделать это вместо него, но «контакт из-под палки» к дружбе не приводил. «Зрячие» соседи не принимали Ваньку в свою стаю, как, впрочем, и его коллеги по вокальной студии «Соловейки». И если последнюю ситуацию Ольга объясняла обычной детской завистью: Ваня был солистом, а остальные ребята — стоящим за его спиной хором, то поведение соседских детей ее обескураживало. Вся надежда была на музыкальную школу.

Но и там сближения с ребятами не получилось — после уроков все торопились домой и вместе собирались лишь на занятиях по музыкальной литературе, хоре да на отчетных концертах. А потом Иван был моложе всех, а малявок, даже зрячих, старшие не особо привечают. «Ладно, буду пока единственным Ванькиным другом, — решила Ольга. — Главное, чтобы он не охладел к музыке, и чтобы педагоги не разочаровались в его способностях».

С последним, слава богу, все было в порядке. Педагоги любили незрячего ребенка, отмечая его старательность, усидчивость, любознательность. «У Вани — талант от бога, — твердили они в один голос. — Научиться играть, не зная нотной грамоты, рассчитывая исключительно на слух и музыкальную память, это почти невероятно! Представляем, какие колоссальные усилия ему приходится прикладывать для того, чтобы выучить даже небольшую композицию».

Сам же мальчик вовсе не считал, что он перенапрягается, поскольку с Владимирской уже прошел программу первого класса. Над интонацией и введением звука педагог музыкальной школы работала с ним, как с обычным зрячим ребенком. Единственным отличием было то, что она клала свою руку на ручку Вани, чтобы показать ему, каким движением нужно играть. Иногда просто брала пальчик ребенка, и сама делала им движение, а Иван старался максимально точно его повторить.

В музыкальной школе он учился не только игре на фортепиано. Он изучал сольфеджио, вокал, музыкальную литературу. На последней юный музыкант просто запоминал материал и отвечал его так же, как и зрячие дети. Он рассказывал педагогу правила, строил аккорды, отгадывал, какую мелодию она играет. На занятиях по вокалу было то же самое: слова и мелодию произведений Ваня учил на слух. Учитель рассказывал парнишке об интонации, звуках, дыхании, мышцах, которые участвуют в пении. Все наставления педагога он впитывал, как губка. Ольга была рада такому результату, да и медики одобряли его занятия музыкой, поскольку последняя развивает память и мелкую моторику.

Несмотря на столь юный возраст, Иван ничуть не тяготился музыкальными занятиями, он их обожал. Это учебное заведение было единственным местом, где ребенок находился без родительницы. Ольга с вязанием в руках ждала его в коридоре, и у Вани создавалась иллюзия, что он, как обычный ребенок, самостоятельно пришел в музыкалку и потом самостоятельно вернется из нее домой. Ездил же он однажды без мамы вместе с ребятами на экскурсию в областную филармонию, где будущие музыканты сначала слушали концерт, а потом прошли за кулисы. Там им позволили прикоснуться к альту, контрабасу, арфе. Ваня был в полном восторге, ведь, в отличие от остальных учеников, он понятия не имел, как эти инструменты выглядят. А тут такая удача!

Мальчик постоянно грезил самостоятельностью. Ему не нравилось гулять, держась за мамину руку. Он утверждал, что не споткнется и не упадет, поскольку «чувствует», как близко к нему расположено дерево, стена или иное препятствие. Да, дома, где он знал каждый миллиметр, Ваня отлично ориентировался и ни обо что не ударялся. Но это дома. На улице же Ольга крепко сжимала руку сына, панически боясь, что, почувствовав свободу, тот ушибется, поранится, будет укушен бродячей собакой или попадет под колеса какого-нибудь зазевавшегося автомобилиста.

Ребенка это тяготило. Он с точностью до шага знал дорогу в парк, в магазины, в детскую поликлинику. А еще на большом расстоянии по запаху определял местонахождение булочной, кофейни, аптеки. Мог безошибочно сказать, какую еду приготовили сегодня соседи по лестничной площадке. Самым удивительным для Ольги было то, что Ваня на расстоянии, без единого слова, «узнавал» соседей по дому. «Они ходят и пахнут по-разному, — объяснял паренек матери. — Борька из восьмой квартиры бежит вприпрыжку и пахнет чесноком. Баба Нина из второго подъезда шаркает ногами и пахнет жареными семечками. Ритка Бутман цокает каблуками, пахнет цветочным дезодорантом и мятной жвачкой. Ольга Петровна с шестого этажа прихрамывает и пахнет своими псами — Тузом и Валетом.

— А как хожу и пахну я? — поинтересовалась Ольга.

— Ты ходишь тихо, плавно, как кошечка. А пахнешь крепкой чайной заваркой, медом, сдобными булочками и шампунем с крапивой

— А папа?

— Папа ходит вразвалочку, как медведь. Громко топает, будто гвозди в пол заколачивает. Пахнет он пивом, сигаретами и бензином…

— Ты по нему скучаешь?

— Нет, — дернул Ванюша плечиком. — Он меня не любит. Вот пусть и сидит в своем БелАЗе, и летом к нам не приезжает.

Олег и не собирался. Проскуринск он уже давно не посещал, писем не писал. Звонил лишь под Новый год и первого марта — в день рождения Ивана, чтобы задать дежурный вопрос: «Как дела?» и услышать лаконичное: «Хорошо». Деньги, правда, высылал исправно. Меньше, чем вначале, но в пределах своей старой водительской зарплаты. Ольга не обижалась, понимала, что это уже не длительная командировка, а самое настоящее ПМЖ. Что ему нужно содержать новую семью и самому как-то жить в своем алмазном Мирном. Единственный вопрос, который ее озадачивал: почему Олег не просит развода?

Сама она ему об этом даже не заикалась. Шел 1990-й год. Страну лихорадило: начались массовые беспорядки и межнациональные конфликты, парады суверенитетов, забастовки на шахтах. Опустели прилавки, нарастал хаос, людей охватывало ощущение безнадеги. Жизнь становилось все труднее и скуднее. Какой тут развод? Особенно если учесть, что алименты Олега могут оказаться гораздо меньшими, чем его теперешние «добровольные взносы».

4

Осенью Ваня должен был отправиться в школу. Ольга призадумалась: специального учебного заведения для незрячих в Проскуринске не было, возить его каждый день в областной центр было накладно и долго. Это в какую же рань нужно ежедневно будить ребенка, чтобы успеть к половине девятого на занятия! О том, чтобы оставлять там сына на всю неделю не могло быть и речи. «Он, конечно, мальчик самостоятельный: ест с помощью ножа и вилки, постель застилает, комнату свою убирает, моет за собой посуду, даже пирожки вместе со мной лепит, — размышляла женщина, — но оставлять его надолго с чужими людьми я пока не готова. Опять же, здесь — музыкальная школа и вокальная студия. Если Ваня всю неделю будет в Уралграде, с ними придется расстаться. Попытаемся подать документы в обычную школу».

В последнюю Ваню взяли с испытательным сроком. Там он не проучился и недели. В четверг Ольгу пригласил к себе в кабинет директор школы.

— Вот что я вам скажу, Ольга Петровна, — с некоторым смущением произнес он, — по сути, родители незрячего ребенка могут подать документы в любую школу, и мы не имеем права им в этом отказать. Но, если честно, в «массовой» школе инклюзия не работает — учителям просто не хватает нужных навыков. Ничему мы здесь Ваню не научим. Поставим тройки, учитывая его прилежное поведение, и все. А он так и будет все время сидеть за партой, боясь выйти из класса даже на перемене. Сегодня, например, его в коридоре сбили с ног шестиклассники, несясь со всех ног в столовую. Нечаянно, конечно, но он ушибся, здорово напугав своего классного руководителя. Не можем же мы наказывать детей за то, что они — дети. Согласен, он не по годам сообразителен, у него прекрасный словарный запас, парень хорошо считает, замечательно поет и декламирует стихи, но есть же еще математика с множеством формул, чтение, письмо, рисование, физкультура. Наш эксперимент по внедрению Вани в зрячий коллектив был плохой идеей.

— И что же нам теперь делать? — срывающимся голосом произнесла Котельникова.

— Варианта только два: домашнее обучение и специализированное заведение для незрячих и слабовидящих детей. Я бы вам порекомендовал второе. В интернате Ивана обучат шрифту Брайля, предоставят ему специальные учебники с выпуклыми буквами и иллюстрациями, научат ориентироваться в пространстве, ходить с тростью без сопровождающего, прорабатывать внутренние страхи и еще много чего, жизненно необходимого для его социализации. Единственный минус — это то, что программа обучения в специализированном заведении рассчитана на двенадцать лет.

Хорошо подумав, Ольга подала документы в райсобес на оформление сына в областной интернат для инвалидов по зрению, решив, что будет ежедневно возить его на занятия, а потом забирать обратно. «Таким образом, он будет успевать посещать еще и музыкальную школу, — резонно рассудила женщина. — С вокальной студией, конечно, придется распрощаться, но это не смертельно. В интернате наверняка имеется собственный хор, и Ванин талант найдет там свое применение».

— Мам, как выглядит моя новая школа? — поинтересовался мальчик, войдя в пахнущее свежим ремонтом помещение.

— Это — красивое темно-желтое трехэтажное здание, сынок. При входе, светится вывеска «Препятствие». Длинный коридор оснащен направляющими поручнями, за которые можно держаться. На высоких потолках тихо гудит целая батарея длинных белых ламп дневного освещения, таких же, как в детской поликлинике. Большие окна выходят в дикий парк. Стены коридора обшиты мягким коричневым дерматином. Таким же, как входная дверь в нашу квартиру. Сейчас мы подходим к ведущей наверх лестнице. На ее перилах шрифтом Брайля выбиты номера этажей. Вот потрогай! Это — единичка, значит, первый этаж. Первая и последняя ступеньки лестницы окрашены в белый цвет для тех деток, которые, хоть и плохо, но все-таки видят. А еще, Ванюша, мы идем с тобой сейчас по резиновой дорожке-ориентире, ведущей с первого этажа на второй и выше. Приближаемся к кабинету директора интерната Ильи Федоровича Воробьева. Он нас с тобой уже ждет.

Директор оказался невысоким лысым мужчиной лет пятидесяти, одетым в темно-синий костюм-тройку, белоснежную сорочку и синий галстук.

— Ну, здравствуй, Иван Котельников. Добро пожаловать в наш интернат! — протянул он новенькому руку, и тот тут же ее пожал.

— Ты совсем не видишь? — заглянул директор в протянутое ему Ольгой направление из райсобеса.

— Совсееем! Зато у меня нюх, как у служебной собаки — могу на таможне работать. Не верите?

— Нууу… даже не знаю, — засмеялся Воробьев.

— Хотите, докажу?

В глазах мужчины засветились огоньки любопытства.

— Хочу!

— У вас дома есть кот, вы часто берете его на руки и гладите. Сегодня вы завтракали яичницей и пили кофе со сгущенным молоком, а вчера вечером чистили свои ботинки гуталином. Вы пользуетесь мятной зубной пастой и одеколоном «Саша» — такой есть у моего папы. А совсем недавно сосали карамель «Раковые шейки». А еще вы дышите с присвистом. Наверное, у вас — астма, как у нашей бывшей соседки бабы Лиды.

— Ваня! — одернула Ольга сына.

— Нет-нет, парень совершенно прав, — согласился с услышанным Илья Федорович, доставая из кармана ингалятор. — У него уникальные нюх и слух. Он еще ста зрячим фору даст.

Наш интернат — не «массовая» школа. В среднем, здесь учатся не более двухсот человек. В первом классе обучают брайлю, ориентировке и подготовке к школьной программе. У нас — очень сильные преподаватели. Поэтому после двенадцатого класса выпускники специнтерната нередко поступают в вузы. После десятого же — идут учиться на массажиста в медицинский колледж.

Здесь Ване будет довольно комфортно, поскольку незрячие детки находятся в среде себе подобных. А еще в учебном заведении, которое наши ребята в шутку называют «слепухой», имеется собственный небольшой кинотеатр и кабинет окулиста. В последнем школьники получают аппаратное лечение: магнит, лазер, цветостимуляцию, электростимуляцию, денас. Туда можно прийти на перемене и посидеть на нужных аппаратах.

Воробьев снял телефонную трубку и, пшикнув себе в рот ингалятором, сказал кому-то:

— Пригласите ко мне в кабинет Сергея Сергеича. Его здесь ждет новый воспитанник — Иван Котельников.

Вскоре в кабинете появился высокий худой мужчина неопределенного возраста в синем сатиновом халате, надетом поверх джинсов и турецкого джемпера с надписью «Boys Team». На носу у него были очки с толстыми дымчатыми стеклами. «Стало быть, Ванькин воспитатель не понаслышке знаком с проблемой плохого зрения, — подумала Ольга. — Оно и к лучшему».

— Здравствуй, Ванюша! — похлопал мужчина парнишку по плечу. — Меня зовут Жучков Сергей Сергеевич. Давай мне руку — пойдем знакомиться с ребятами. В нашем классе вместе с тобой будет девять человек, шесть мальчиков и три девочки. Все очень доброжелательные и дружные. Они тебе понравятся. А мамочку мы отпустим домой, отныне ты у нас — почти самостоятельный.

— Нет-нет! — всполошилась Ольга. — После уроков я его заберу, а завтра утром привезу снова. Ване требуется домашнее питание, закаливание и лечебные процедуры. Кроме того, сын посещает музыкальную школу и вокальную студию, которую нельзя пропускать — он у нас солист.

— Хозяин — барин, — развел руками директор после того, как Иван с Жучковым удалились. — Но вы, Ольга Петровна, должны понимать: если над слепым ребенком все время трястись, он будет потерян как личность. В результате чрезмерной опеки незрячие дети не умеют самостоятельно передвигаться, боятся города, отгораживаются от общества. Ване нужно заводить друзей, быть в гуще событий: мы ездим на экскурсии, в музеи, на концерты, в планетарий и дельфинарий. У нас, в интернате, есть хор, музыкальная и драматическая студии, спортивные секции. Имеются опытные врачи, физиотерапевт и массажист. Здесь ребятам никто не говорит, что они чего-то не смогут, не расслабляют их жалостью. Основной посыл педагогов заключается в том, что им нужно работать в десять раз больше, чем зрячим.

— Я все понимаю, Илья Федорович, — приложила Ольга руки к груди, — но все-таки позвольте нам привыкнуть к новому образу жизни. Пусть Ваня окончательно адаптируется в интернате, а пока мы поездим к вам из Проскуринска.

— Как знаете, голубушка, как знаете, — пожал плечами Воробьев. — Лично я не стал бы тратить на автобусы и электрички два часа в сутки, но вам, конечно, виднее.

Первый день занятий оставил у мальчика массу впечатлений. От новой школы он был просто в восторге. По дороге домой Ваня без умолку рассказывал матери о своем знакомстве с трафаретом Брайля и грифелем-шильцем для прокалывания бумаги. Об учебных пособиях и чучелах животных, которые можно распознавать на ощупь. О том, что наставники учат ребят бережному отношению к своим ушам и рукам, рекомендуя не слушать громкую музыку и уже при пяти градусах тепла носить перчатки. О таком важном предмете, как домоводство, на котором их будут учить готовить, пришивать пуговицы, стирать и гладить. «А еще, мам, в интернате есть столярная мастерская, где мы будем забивать гвозди, строгать, сверлить и пилить, — восторгался Ваня. — Скоро мы с Сергеем Сергеевичем будем самостоятельно изготавливать деревянные шкатулки, а девочек будут учить плести макраме и делать украшения из бисера. Правда, здорово?»

Ольга с облегчением вздохнула — она очень боялась, что сыну в интернате не понравится, что его будут там обижать или игнорировать. «Может, и впрямь на будущий год Ванька будет оставаться на пятидневке, посещая Проскуринск лишь в выходные дни и каникулы, — подумала она. — Тогда я могла бы устроиться на работу. Времена нынче такие, что на деньги, присылаемые Олегом, уже не проживешь. А пока куплю-ка я в рассрочку вязальную машину оптимальной конфигурации и дам в местные газеты объявление о приеме заказов на изготовление трикотажной одежды».

5

Вскоре Ваня полностью адаптировался в новом коллективе, он изучил в здании каждый закоулок и бесстрашно носился по коридорам вместе с остальными ребятами. Через полгода после начала занятий мальчик полностью овладел шрифтом Брайля.

— Мам, представляешь, в этом шрифте — всего шесть точек, а с их помощью можно изобразить и буквы, и цифры, и ноты, и даже знаки препинания! — восхищался парнишка. — Хочешь, я и тебя научу? Нужно просто продавливать шильцем бумагу, оставляя на ней бугорки. «Писать» нужно на обратной стороне листа справа налево. Затем листок переворачивается, и текст читается слева направо!

Так Ольга стала осваивать «слепецкую грамоту» вместе с сыном, чтобы иметь возможность помогать ему с домашними заданиями. А нагрузки у Вани были совсем не детские: сразу после уроков в интернате они к трем часам мчались в музыкальную школу, где в понедельник и четверг у него были занятия по фортепиано, в среду — сольфеджио и музлитература, в пятницу — хор.

Во вторник, ближе к вечеру, приходила Владимирская и два часа занималась с мальчиком индивидуально, ведь впереди маячил отчетный концерт. А еще были походы к массажисту и физиотерапевту, потом — домашние задания, сон и снова — час езды в Уралград и час обратно. Когда, просыпая, они опаздывали, приходилось брать такси. Ольга очень уставала, а Ваня — нет. У него в подобной нагрузке была потребность. Но к концу учебного года и его утомил этот бесконечный марафон, и он стал все чаще проситься остаться на выходные в интернате. Парню очень хотелось участвовать во внеклассной жизни коллектива.

Несколько раз Ольга разрешила ему это сделать. Радости Ивана не было предела. В первый раз он научился играть с ребятами в шоудаун, настольную игру, в которой незрячий игрок должен забить клюшкой мяч в ворота соперника.

Во второй — воспитанников интерната повели на концерт музыкальной группы «Nautilus Pompilius». Возможность вживую услышать любимых исполнителей стала для Ивана настоящим праздником. Он потом еще долго напевал: «Ален Делон, Ален Делон не пьет одеколон. Ален Делон, Ален Делон пьет двойной бурбон».

В третий раз был культпоход на передвижную выставку «Эрмитажа», на которой были представлены уменьшенные тактильные копии древних египетских саркофагов, известных полотен и скульптур, и незрячие ребята имели возможность понять их форму и содержание на ощупь. Ваня взахлеб делился с мамой впечатлениями о портрете Огюста Ренуара «Девушка с веером»:

— Ты даже не представляешь, какие твердые и шероховатые масляные краски на ощупь! Я трогал каждый фрагмент картины: платье, руки, приоткрытый рот девушки, ее глаза и челку. А как художник прорисовал складки веера и пышного воротника натурщицы! Это вообще… Экскурсовод сказала, что веер поражает живописными цветовыми переливами, почти, как радуга. Потом она вспомнила, что мы незрячие, рассмеялась и пояснила: «Радуга, ребята, — это такая большая небесная световая арка… ну… как воротник, на котором один материал плавно перетекает в другой», и я себе сразу ее представил.

Слушая сына, Ольга припомнила рассказ своей вузовской преподавательницы по зарубежной литературе, которая ездила по турпутевке в ГДР: «В Дрезденской картинной галерее у „Сикстинской мадонны“ Рафаэля собралась группа слепых людей, на лицах которых был отблеск восхищения. Они так много знали и слышали об этой картине, что испытывали от нее тот же восторг, что и зрячие». «Какое счастье, что Иван приобщается к мировой культуре, — подумала женщина. — Интернат для незрячего — это палочка-выручалочка, похлеще, чем белая трость.»

А в мае была экскурсия в городской дельфинарий, ставшая для Вани самым сильным жизненным впечатлением.

— Ма, я катался на дельфине! — заорал мальчик, едва увидев Ольгу. — Ты только представь, он весит двести сорок килограммов и плавает со скоростью пятьдесят километров в час! Я держался за его плавник, и мы с ним носились по бассейну. Дельфины издают такие забавные звуки! Они умеют свистеть, жужжать, скрежетать, щелкать и чмокать. Эти зубастые симпатяжки очень любят играть с детьми. А какая у них гладенькая кожица! Когда дельфинчик двигается, она растягивается! Вот бы и у людей так! Наш доктор, Анна Владимировна, сказала, что мы еще не раз посетим дельфинарий. Я так рад!

Спустя неделю Ольга получила от сына очередную порцию информации.

— Ма, а ты знаешь, зачем слепые носят темные очки? — с загадочным видом произнес Иван.

— Полагаю, из эстетических соображений, сыночка. — Из-за повреждения мышц глаза взгляд незрячего человека может быть блуждающим и несколько пугающим для окружающих.

— Не только! — рассмеялся мальчик. — Во-первых, это — защита от солнца. У многих из нас глаза очень чувствительны и остро реагируют на солнце и яркие лампы. Во-вторых, — это защита от механического воздействия. В-третьих, темные очки и белая трость — это элементы обязательной экипировки незрячих в общественных местах. Для остальных людей они являются сигналами того, что перед ними — слепой человек, и надо проявить осторожность. Это нам наш врач, Анна Владимировна, рассказала. А еще она обучала нас распознавать цвета. Вывела всех на солнце и сказала, что тепло, которое мы ощущаем — красное. Что красный цвет обжигает, что это — цвет жары, стыда и гнева. Потом она знакомила нас с голубым цветом, предложив погрузить руки в холодную воду. Анна Владимировна сказала, что голубой — это всепроникающая прохлада и ощущается он, как отдохновение. А зеленый, представь себе, это — мягкая листва и влажная трава, которые мы тоже трогали. Он ощущается как сама жизнь. Мам, оставь меня в интернате еще на недельку. Хорошо?

И Ольге пришлось всерьез задуматься о смене места жительства. Если они переедут в Уралград, не будет необходимости ежедневно утомлять ребенка двухчасовыми поездками. Можно будет отдать Ваню в специализированную музыкальную школу, где, кроме инструментов, есть еще и вокал, который ему нравится больше всего.

А потом в большом городе — совсем иные возможности для развития «особенного ребенка» и иная социальная среда. В Проскуринске же нет ни реабилитационного центра, ни библиотеки для слепых. Нет пандусов и слишком высокие бордюры. Не везде в транспорте объявляются остановки. Прилегающие территории не благоустроены: дороги разрыты, канализационные люки часто до половины открыты, на железнодорожной платформе — уйма каких-то ям и трещин. Как незрячему при такой ситуации добираться до учреждений, находящихся в областном центре? До старости с мамой за ручку?

По этому поводу и по поводу невозможности третий год получить путевку на санаторно-курортное лечение Ольга даже была на приеме у «отцов» города, но в ответ услышала:

— У нас в стране — уйма незрячих. Всех не облагодетельствуешь. Рекомендуем вам переехать в деревню Русиново под Калугой. Это — поселение для слепых. Там, на улицах, установлены поручни и звуковые светофоры. С 1948-го года функционирует предприятие легкой промышленности «РУСиНовоПак», где четыре дня в неделю незрячие работники собирают медицинские пипетки. Тут вам и трудоустройство для вашего парня, и жилье, и социальная среда. Недавно там построили школу, заложили реабилитационный центр…

— Отправьте в эту резервацию кого-то из своих близких, и спасибо вам за чуткость, — хлопнула дверью Котельникова.

Переезд в областной центр был чреват большими сложностями. Нужно было сделать квартирный обмен, но обменять трехкомнатную квартиру в районном центре на равнозначную в областном не представлялось возможным. Или с солидной доплатой, или на двухкомнатную, а то и однушку. К тому же, сначала квартиру нужно было приватизировать, получив доверенность от Олега, от которого уже полгода не было слуху ни духу. Ольга надеялась, что в ответ на ее телеграмму муж позвонит и пообещает подкинуть недостающую сумму, тогда им с сыном не придется при обмене терять одну комнату. Но Олег не позвонил, сумму «добровольного вспоможения» не увеличил. Спасибо, хоть выписался из квартиры и прислал свое заявление на развод, в котором отметил, что ни на Ваньку, ни на совместно нажитое имущество не претендует. Обязуется добровольно материально поддерживать сына-инвалида, и, если Ольгу это не устраивает, она вольна подать на алименты. «Ну, что ж, — смахнула слезу женщина, — по крайней мере, честно, конкретно, без обиняков. Можно приватизировать жилплощадь и приступать к обмену».

Летом она целыми днями моталась по разным юридическим инстанциям и вариантам обмена. Все это время Ваня жил в интернате. Из их класса, кроме него, родители не забрали на каникулы только трех детей — Кольку Семенюка, Серегу Муромского и Машу Подгородецкую, с которыми он очень сдружился. «Неразлучная четверка» вовсе не скучала. Во-первых, ее приняли в свою компанию «отказники» из старших классов, во-вторых, у них был летний лагерь с кучей развлечений. За каникулы Иван прочитал три книги, написанные брайлевским шрифтом: «Последний дюйм» Джеймса Олдриджа, сказку Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес» и сборник сказок Евгения Чарушина. Научился плавать в бассейне и играть в шахматы, в которых белые и черные фигуры отличались друг от друга на ощупь, а шахматные часы озвучивали, сколько у противников осталось времени на обдумывание. Но самое главное — старшеклассники научили его играть на губной гармошке и «блатным боем» на гитаре. Последняя наука не прошла бесследно — подушечки пальцев пришлось заклеивать лейкопластырем.

«Теперь я, как тот слепой музыкант, которого мы с мамой видели в Москве, на Арбате, — с гордостью отмечал мальчик. — В случае чего смогу зарабатывать на жизнь уличным пением. Надо только разучить песню «Майдан».

«Майдан» он разучил, когда вернулся из отпуска их учитель музыки Вадим Ильич Татаринов, который вел в интернате кружок игры на гитаре. Послушав Ванькино трехаккордное бренчание, педагог вздохнул:

— Знаешь, Ванюша, можно фальшиво насвистывать Моцарта дома под душем, а можно исполнять его так фантастически, как это делает Евгений Кисин. С гитарой — то же самое. «Майдан» мы с тобой, конечно, разучим, но сначала нужно освоить азы.

— Вот что это? — ударил он по струнам.

— Мажорное трезвучие, — удивился парень столь примитивному вопросу, давно изученному им с Владимирской.

— А это? — ударил тот еще раз.

— Минорное трезвучие.

— А сейчас?

— Увеличенное трезвучие.

— А это?

— Уменьшенное трезвучие.

— Да ты у нас профессор! — рассмеялся Вадим Ильич. — Если знаком с теорией, практика обязательно подтянется, было бы желание.

На первых нескольких занятиях Ваня с Татариновым учил ноты и последовательность струн. Потом дошли и до аккордов. Еще не зажившие подушечки пальцев сильно болели, но музыкант мужественно терпел и вскоре привык. Вадим Ильич здорово его гонял, заставляя ежедневно тренироваться по два часа в день: ставить и переставлять аккорды, учить новые, быстро переходить с одного аккорда на другой.

Иногда Ваня жалел, что взялся за это дело, особенно после того, как мама отругала его, увидев, во что превратились пальцы сына.

— Ты же — пианист! — ахнула она. — Тебе нужно руки беречь, а ты их уродуешь! Это же — твое будущее!

— Все-таки, мам, я больше — вокалист. Мне все об этом говорят. А Наталья Вадимовна, провожая меня на каникулы, сказала: «В моей практике еще не было таких способных детей. Распылять талант не стоит, тебе нужно сосредоточиться на вокале». Я обожаю петь на сцене. А когда поешь, нужен аккомпанемент. Фортепьянку за собой никуда не потащишь, а гитара всегда будет со мной. Поэтому я должен научиться на ней играть. А еще, мамуль, купи мне губную гармошку. Только не клавишную, а блюзовую. Учитель сказал, что игра на ней требует полного мышечного расслабления и очень помогает сбрасывать эмоциональное напряжение.

Вскоре были куплены и губная гармоника, и Ленинградская шестиструнная акустическая гитара. После ежедневной двухчасовой игры на фортепьяно, превозмогая лень и боль, Ваня до изнеможения играл на гитаре. Во-первых, он привык все начатые дела доводить до конца, а, во-вторых, помнил рассказ Вадима Ильича: «К Ференцу Листу после концерта как-то подошла поклонница и стала восторженно называть его гением. Тот быстро от нее отделался и раздраженно сказал друзьям: «Я репетирую на фортепьяно по восемь часов в день без выходных, а эта дамочка называет меня гением!»

6

В сентябре Ольга с Иваном переехали в областной центр в скромную двухкомнатную квартиру на шестом этаже типовой панельной девятиэтажки. Дом находился в одном кенгурином прыжке от интерната для слабовидящих и в двух — от специализированной музыкальной школы, куда она перевела сына. Среди желавших обмена на шикарную трешку были хозяева двушек и попросторнее, и ближе к центру, но эту Котельникова выбрала с прицелом на будущее. Ольга очень надеялась на то, что, освоив маршрут и научившись ходить с тростью, Ванька будет самостоятельно посещать оба учебных заведения, а она сможет устроиться на работу — не всю же жизнь ей вязать свитера на заказ.

Ох, и вовремя же они переехали. Опоздай Котельниковы месяца на три-четыре, никуда бы они уже не дернулись — Советский Союз распался окончательно, а вместе с ним испарились стабильность, определенность, уверенность в завтрашнем дне. Мужики ухватились за бутылку, бабы взяли в руки кубометровые клетчатые сумки и, оставив детей на стариков, отправились торговать на рынки шмотьем, привезенным из Польши и Турции. Глубокий кризис, бедность и безработица вынудили народ бороться за выживание. Ольга кинулась искать работу и совершенно случайно ее нашла, столкнувшись в городском отделе народного образования с директором специнтерната.

— А вы что здесь делаете, Ольга Петровна? — удивился Воробьев. — Жаловаться на нас пришли?

— Что вы, Илья Федорович, — смутилась женщина. — Работу ищу. По образованию я — русский филолог.

— Если не ошибаюсь, вы владеете шрифтом Брайля. Ваня как-то рассказывал, что вы ему помогаете с домашними заданиями.

— Да, — еще больше смутилась Котельникова. — Пришлось освоить.

— А я вот библиотекаря никак не могу найти, — вздохнул директор. — Времена нынче лихие — все бюджетники разбежались по торговым точкам. Оклад библиотекаря, конечно, невелик, но, если возьметесь еще и за литературный кружок, зарабатывать будете больше учителя и бесплатно питаться в школьной столовой.

Ольга растерялась.

— Я серьезно, — настаивал Воробьев. — Учеников у нас немного, библиотека неплохо укомплектована, работать будете рядом с домом и главное — рядом с сыном. Так что? По рукам?

— По рукам! — выпалила женщина. Последний аргумент ее будущего шефа был неубиваемой картой.

— Документы при вас? Тогда — сразу к заведующему! А завтра уже — на работу.

«Надо же, как быстро решился вопрос с трудоустройством, — мысленно обрадовалась Ольга. — Кажется, удача, как та избушка Бабы Яги, начинает поворачиваться ко мне передом».

— Федорыч, ты опять явился холку мне выгрызать? — поднял голову от кипы бумаг заведующий ГорОНО. — Сказал же тебе: приборы, грифели и брайлевскую бумагу получишь во второй четверти: де-фи-цит. Напряги родителей, в конце концов. Пусть помогут своим детям. В стране, видишь, что творится!

— Да я не по этому поводу. Я, Алексей Дмитриевич, наконец, нашел библиотекаря. Образование педагогическое, филолог, владеет шрифтом Брайля, полностью погружена в «слепецкую тему» — мама нашего воспитанника. Готова уже завтра приступить к работе.

— Ну, слава богу! — с облегчением выдохнул тот, вытирая со лба пот. — Веди ее в отдел кадров.

Так Ольга Котельникова стала библиотекарем интерната для слепых и слабовидящих детей. Теперь они вместе с Иваном по утрам ходили на учебу-работу, а в обеденный перерыв вместе трапезничали в интернатской столовой. Потом женщина вела сына в музыкальную школу. Обратно в интернат его приводила слабовидящая девятиклассница Марина Василькова, староста литературного кружка. Благо дело, не нужно было переходить дорогу — пять минут по прямой через городской сквер.

Вернувшись обратно, Ваня шел в столовую на полдник, затем — к маме, в библиотеку, делать домашние задания и тренироваться игре на гитаре. Если актовый зал был не занят, играл там на фортепиано, так как дома такой возможности не было. Стены у Котельниковых оказались очень тонкими, а соседи — слишком нервными, люто ненавидящими классическую музыку. Стоило Ивану заиграть, они тут же начинали стучать ему в батарею чем-то металлическим, требуя прекращения эстетической экзекуции. Ругаться с ними Ольге не хотелось, и они с Ваней перенесли музыкальные занятия в интернат. Получилось так, что именно там они проводили все свое время, отправляясь домой лишь на ночевку.

Со второго класса у парня начались специализированные занятия по пространственной ориентировке. Для незрячего человека это — самый важный и самый полезный предмет, ведь без умения самостоятельно передвигаться по городу остается безвылазно сидеть в четырех стенах, в ожидании, пока кто-нибудь из родственников выведет тебя на прогулку.

Преподавателем по ориентировке был молодой зрячий мужчина Владислав Кузьмин, разрешивший воспитанникам называть его просто Владом. От него всегда пахло ванильным шоколадом и хорошим одеколоном. А еще у Кузьмина был очень приятный голос, мягкий, бархатный, задушевный, который он никогда не повышал. Педагог сразу научил Ивана нескольким значимым вещам:

— У слепого человека самый главный орган — уши. Они заменяют ему глаза, дают чувство равновесия и направления. По звукоотражению незрячий «слышит» препятствия. Если заткнуть слуховые отверстия, он станет по-настоящему слепым. Чтобы четко зайти, например, в вестибюль метро, нужно прислушаться, куда идет масса людей, и пристроиться за ней, ориентируясь на окружающий гул. Поэтому на улице, и особенно на проезжей части, — никаких наушников с музыкой.

Тренируй свою память. Запоминай дорогу в нужные тебе места с точностью до шага, причем шаг должен быть определенного размера: ступишь чуть шире — потом заблудишься.

Ты должен не только хорошо владеть тростью, но и в совершенстве знать предстоящий маршрут. Когда он знаком, улица будет казаться тебе всего лишь шумным коридором.

Запоминай ориентиры с помощью запаха. Разные магазины пахнут по-разному. Даже легкий ветерок может подсказать, в каком пространстве ты находишься и куда тебе нужно идти.

Прислушивайся к звуку скользящей по тротуару трости. Благодаря этому, ты не врежешься в неправильно припаркованную машину и не попадешь в капкан поврежденного тротуара.

Занятия с инструктором Иван начал с хорошо знакомых ему маршрутов: дом — интернат, дом — автобусная остановка, интернат — музыкальная школа, интернат — гастроном, дом — детская поликлиника. После цикла занятий, мальчик уже отлично ориентировался на местности, передвигаясь без посторонней помощи. В интернат из дому и из музыкальной школы домой он уже шел самостоятельно. Ольга Петровна и Марина Василькова просто страховали его, идя сзади. Без синяков и ссадин, конечно, не обходилось. Ваня умудрялся спотыкаться о бордюры, порожки и ступеньки, нередко налетал на дверные косяки и углы мебели, но к этому он относился с юмором, считая свою неловкость «издержками» учебного процесса. Главным для него было то, что он справился, наконец, с проблемой «зеркального отражения». Какое-то время у парня не получалось «перевернуть» дорогу в обратную сторону. То есть, когда идешь туда — ориентир находится с правой стороны, когда же возвращаешься обратно, он должен быть слева. Спустя два месяца парнишка научился «переворачивать в голове картинку», но Ольга Петровна все равно не отпускала его одного ни в магазин, ни в музыкальную школу. «Береженого бог бережет», — отбрыкивалась она от настойчивых просьб сына не идти за ним по пятам, особенно в «музыкалку», мотивируя свое присутствие необходимостью пообщаться с педагогами.

Последние Ваню очень хвалили — и хоровик, и преподаватель игры на фортепиано, и особенно «вокалист». Все они отмечали его необычную музыкальную одаренность и невероятную настойчивость в достижении цели. А вот отношения с соседями у Котельниковых оставляли желать лучшего, несмотря на музицирование Ивана в интернате, ведь вечером и утром перед школой ему нужно было распеваться и прослушивать классическую музыку по теме занятий. До них в этой квартире жила старушка с котом, и все жильцы привыкли к мертвой тишине на шестом этаже, а тут — на тебе! — «волшебный голос Джельсомино» в восемь утра и восемь вечера. На все возмущения соседей Котельникова неизменно цитировала им «Региональный закон о часах тишины в Уралградской области», запрещающий шуметь в будни с двадцати двух часов до восьми утра, а в выходные — с шести вечера до одиннадцати утра. Иногда женщина цитировала афоризм Дмитрия Шостаковича: «Чтобы полюбить музыку, надо, прежде всего, ее слушать. Она откроет вам целый мир высоких чувств, страстей и мыслей, сделает духовно богаче, чище, совершеннее, и вы увидите жизнь в новых тонах и красках». В конце концов, жильцы подъезда от них отстали, переключившись на молодую пару свежих новоселов, которые «слишком громко занимались сексом». А осмелевший Ваня вернулся к домашнему музицированию на гитаре и фортепиано.

В новой музыкальной школе талантливого мальчика все полюбили, особенно преподаватель вокала заслуженный артист СССР Виктор Бакланов. Он не просто научил парня правильно дышать и ставить голос, он подготовил его к областному конкурсу одаренных детей «Мир детства», и Ваня его выиграл, исполнив там песни «Крылатые качели» и «То ли еще будет». Кроме золотого диплома и небольшой денежной премии, он получил от спонсоров очень ценный подарок — венгерский беспроводной микрофон. Персональный! Собственный! Который можно носить на концерты в кармане!

Конкурс показывали по местному телевидению, и весь интернат болел за своего исполнителя. Да, ребята не видели изображения, но они внимательно слушали и очень переживали, когда ведущие приступили к оглашению результатов. Так Ванька стал местной знаменитостью. С ним теперь заговаривали соседи, уважительно здоровались за руку старшеклассники, учителя делали поблажки по своим предметам — негоже гнобить гордость интерната из-за каких-то математических формул, которые вряд ли ему пригодится в будущем.

Была у этой славы и обратная сторона медали. Теперь мальчика нещадно эксплуатировал учитель музыки и пения, выставляя его на все концерты и конкурсы, где нужно было петь, играть на фортепиано, гитаре и губной гармошке. И Ванька их неизменно выигрывал. У зрячих! А все потому, что в интернате были замечательные педагоги, сумевшие задать ученикам верное жизненное направление. Они учили ребят следующему: «В общество слепых инвалидов вы всегда успеете попасть. Оно от вас никуда не уйдет. Постарайтесь запрыгнуть в последний вагон поезда, в котором едут зрячие. Для того чтобы всю жизнь сидеть на заводе и выполнять однообразную операцию по сборке розеток и выключателей, много ума не надо. Стремитесь получить высшее образование и стать уважаемыми людьми. Но знайте: зрячие не примут вас в свое общество с распростертыми объятиями. Если хотите, чтобы они с вами считались, вы должны быть на две головы выше остальных. Только тогда зрячие назовут вас равными».

По мнению Ивана, главное, чему он научился в этом учебном заведении, было умение жить в жестоком окружающем мире. И умение это было получено от его любимых педагогов, тоже слепых. В первую очередь, от воспитателя Сергея Сергеевича Жучкова. Именно он был для незрячих ребят главным авторитетом. Когда зрячий педагог учит тебя быть мужественным, стойким и сильным, это не доходит ни до ума, ни до сердца. Как говорится, не всяк тот верует, кто проповедует! А вот, когда незрячий человек собственным примером доказывает, что с этой бедой можно жить, работать, любить и быть полезным обществу, отчаяние отступает. Тогда ты, действительно, понимаешь: если смог он, сможешь и ты!

7

Шел 1995-й год. Расползшаяся по швам страна стремительно нищала. Ее лихорадило от рыночных реформ и колотило от хлынувшего изо всех щелей «воздуха свободы». Миллионы россиян оказались за чертой бедности. Бюджетники перестали получать зарплату. По стране прокатилась волна забастовок. В Чечне гибли российские солдаты. На глазах росло число бомжей, алкашей, беспризорников и наркоманов. Сводки телевизионных новостей вгоняли народ в депрессию.

Ольга Петровна запаниковала. Уже около года Олег не платил алименты и вообще пропал со всех радаров. Даже в день рождения сына не объявился. С трудом дозвонившись до его руководства, женщина узнала, что он уволился с комбината и вместе со своей семьей покинул Мирный. Где его искать Котельникова понятия не имела — Олег был детдомовским.

Счастье, что они с Ванькой могли питаться в интернате и одеваться в связанный ею трикотаж и самостоятельно пошитые вещи. Если бы не это, пришлось бы бросить слепого ребенка и ехать в Грецию на сбор цитрусовых или в Польшу — за товаром. А что делать? Парень нуждается в витаминах, растет. Шестиклассник, а ростом уже с нее. Нужно новую зимнюю куртку покупать, за «музыкалку» платить, да и коммунальные платежи никто не отменял…

Ольга продала несколько связанных на заказ вещей и отправилась на рынок за курткой для Ивана, прихватив с собой нитку жемчуга — свадебный подарок Олега. «Если денег не хватит, попытаюсь уговорить продавца взять бусы — они стоят куда дороже куртки», — подумала Ольга, краснея, — она совершенно не умела торговаться.

У въезда на территорию рынка, рядом с парковкой, ее кто-то окликнул из окна красивой перламутровой иномарки. Занятая своими невеселыми мыслями, Котельникова даже головы не повернула в ту сторону — в Уралграде у нее не было знакомых.

— Ольга Петровна! Да стойте же вы! — выскочил из машины симпатичный молодой человек. Он был в джинсах-бананах, джемпере тигриной окраски, кожаной куртке-косухе с надписью «USA» на рукаве и черной вязаной шапочке с отворотом. В руках у парня была кожаная сумка-борсетка и темные круглые очки в металлической оправе.

Котельникова «навела резкость» и ахнула:

— Боже мой! Андрюша Боголюбов! Как же ты возмужал! Ни за что бы тебя не узнала. Как твои дела? Что ты? Где ты? Летчиком стал, как собирался?

— Не, Ольга Петровна, я стал налетчиком, га-га-га! — заливисто рассмеялся тот.

И тут откуда-то из недр торговых рядов, как по заказу, грянуло:

А ты не летчик, а я была так рада Любить героя из летного отряда. Но по осанке не видно, кто с Лубянки Анке. А я во сне с тобой летала, дура, А ты не летчик.

— А мы с Игорехой едем на точку, смотрим и глазам своим не верим: с очень сосредоточенным видом прямо на нас чешет наша любимая училка — КЛАССНАЯ руководительница, — выдохнул Боголюбов. — Были в прошлом году на встрече выпускников, вас искали… Говорят, вы после декрета в школу так и не вернулись. Пошли по домашнему адресу, а вы там давно не живете…

— Да, Андрюша… Обстоятельства мне не позволили вернуться в школу, — смутилась Ольга. — Мы с сыном сейчас живем в Уралграде.

Тут из-за спины товарища показался одетый по последней молодежной моде Игорь Жирков, красавчик, спортсмен, гордость школы. Они с Андреем были ее любимыми учениками. Женщина была уверена, что оба парня далеко пойдут.

— Целую ручки, Ольга Петровна! — искренне обрадовался Игорь, прикладываясь губами к руке бывшей классной руководительницы. — Какими судьбами в наших краях?

— Дааа… вот хочу теплую куртку с капюшоном купить сыну-шестикласснику… но не знаю…

— А что тут знать! — подбросил он вверх ключи от иномарки и тут же их поймал. — Если надо, значит, купим. Идите с нами!

Пройдя несколько галдящих торговых рядов, они зашли в большой павильон, в котором продавалась теплая одежда: дубленки, полушубки, дутые куртки, пуховики из гагачьего пуха. Все очень вычурное и дорогое. «Чтобы что-то из этого купить, надо полгода работать, — подумала женщина. — Тут мне даже жемчужные бусы не помогут».

— Выбирайте! — кивнул головой Жирков на вешалки с красивыми, отороченными мехом, детскими куртками.

— Нет, ребятки! Мне бы что-нибудь попроще, — покраснела Ольга. — Нам третий месяц зарплату не выдают, так что…

— Верк! — свистнул Игорь женщине, годящейся ему в матери. — Выбери самую крутую и теплую куртку для пацана-шестиклассника, упакуй ее и запиши на мой счет. А мы с Андрюхой пока — к Санычу, в «Погребок». Если терки там какие начнутся или че похлеще, мы — на пейджере. Укурила?

— Так точно, Игорь Иваныч! — взяла тетка под козырек. — Чай, не чурка березовая.

— Молодца! — осклабился тот, поднимая вверх воротник крутой кожанки фасона «Пилот». — Да глядите мне… не нажритесь сегодня с Валькой…

— Дык холодно же…

— Одевайтесь теплее. Унюхаю запах, вылетите обе обратно к воротам! Я все сказал!

И, повернувшись к Котельниковой, произнес:

— Приглашаем вас, Ольга Петровна, в классный ресторанчик. Обмоем нашу встречу, обменяемся новостями, покалякаем, так сказать, за жизнь нашу скорбную.

— Ребят, да неудобно как-то… У вас были свои планы…

— Неудобно только штаны через голову надевать, — подал голос Андрей. — Столько лет не виделись, что едва узнали друг дружку, как тут не отметить столь радостное событие? Мы вас приглашаем!

— А пойдемте! — махнула рукой женщина. — Сколько той жизни!

Вскоре они подошли к невзрачному зданию с вывеской «Погребок», спустились вниз по ступенькам куда-то в подвал, прошли через весь зал, в котором базарные торгаши грелись дешевым спиртным и горячими пирожками. В конце помещения оказался еще один зал с отдельными кабинетами «для белых людей», как пояснил Ольге Жирков.

— Здесь отдыхают и ведут переговоры уважаемые дамы и господа. Такие, как мы с вами, ха-ха-ха… Атмосфера старого английского закрытого клуба.

Парень толкнул дверь одного из кабинетов, и они оказались в помещении, оформленном под «охотничий домик». В зале была добротная дубовая мебель. На стенах висели бронзовые подсвечники, шкуры животных, кабаньи и оленьи головы, картины, изображающие сцены охоты. Из динамиков негромко звучали песни рок-группы «Агата Кристи».

— Что будем кушать и пить, уважаемые господа? — подобострастно поинтересовался появившийся в кабинете официант.

— Значит, так, Степа, — потер руки Игорь, — принеси-ка ты нам блинчики с кабаньим мясом и сметанкой, теплый салат с лосиной губой, рубленые котлеты из косули, тартар из лосося. Пить будем наш любимый коньячок, а даме принеси парочку ваших фирменных коктейлей.

— Ну, все, рассказывайте, — развернулся он к Ольге. — Как поживаете? Чем занимаетесь? Как ваш малый? Почему не приезжаете на встречи выпускников? Мы с Андрюхой в прошлый раз только из-за вас туда и мотались… Больше там смотреть было не на кого…

— Вот и расскажите мне про тех, на кого смотрели, — съехала с темы собственной жизни Котельникова. — Начнем с мальчиков, вас же в классе всего семеро было. Как поживает остальная пятерка?

— Уже никак, — вздохнул Жирков. — Саня Окунь в позапрошлом году склеил ласты от передоза. Димку Конюхова на какой-то стрелке прикончили кавказцы. Он с какого-то бодуна подлез под «фестивальщиков», вместо того чтобы сделать ставку на «центровых». Мишку Фомина убили в Чечне. Леха Кузоватый сидит на зоне за какие-то махинации. Жив-здоров и невредим только Колька Кудрявцев. Он в религию ударился, на батюшку выучился, теперь имеет свой приход где-то в Курмышенском районе. Бабульки ему лапу целуют, отцом Николаем зовут, дань ему носят. Мы его как-то встретили на вокзале, поинтересовались содержимым его портфельчика, а там… яйца, масло, сметана, домашняя колбаса, вино церковное, пирожки свежие, свитер и носки вязаные. Все тащит домой в свою норку. Спрашиваем: «Как супружница твоя, отец Николай, толковая?» «Ничего, — отвечает он вальяжно, — послушная». Мы там с него чуть не угорели. Припомнили ему те времена, когда с Андрюхой его линейками за шкаф загоняли и его кепкой в футбол играли. Ну, чтоб не строил из себя перед нами святого Йоргена — мы не бабки из его прихода.

Официант принес заказанные блюда, и рассказ ребят на время прервался.

— А девочки как? — поинтересовалась Ольга Петровна. — Может, хоть у них жизнь лучше сложилась.

— У кого — как, — сдвинул плечом Андрей. — Надька Соловей танцует в стриптиз-клубе на Коминтерна. Зойка Бегункова замуж вышла за древнего шведа и свалила к нему в Гетеборг. Ваши любимицы Танька Кошкина и Любка Токарь уехали в Грецию телом торговать. Родакам насвистели, что их греки в танцевальную группу пригласили. Маринка Бешнова отправилась туда же. Работала на фабрике елочных игрушек, и пропала там без вести. У Варьки Ткачучки — двое детей и муж-алкаш, бьющий ее смертным боем. Мы с Игорехой ездили к нему, делали, козлу, внушение, но там — такой безнадежный случай, что проще убить, чем перевоспитать. Бэлка Кац и Наташка Горбатюк торгуют шмотьем на нашем рынке и нехило выпивают. Обе, кстати, педагогический уник закончили. О Ритке Копач и Жанке Беловой — ни слуху, ни духу. Сразу после школы уехали покорять столицу. Ритка даже поступила там в иняз, но что с ней случилось потом — покрыто мраком. Ее мама эту тему жестко игнорирует. А Алка Побережная умерла во время родов. Классная была девчонка. Говорят, в Проскуринском роддоме что-то напартачили. Ее муж на этой почве крышей поехал, взял нож и пошел айболитов резать. Одного сильно поранил, теперь сидит. Все хорошо только у Ирки Красовской. Удачно вышла замуж за какого-то богатого Буратино из Питера, родила сына, не работает, регулярно приезжает к старикам в Проскуринск на шикарной машинке. Нос свой укоротила, все веснушки вывела, выглядит сейчас, как кинозвезда. С Игорехой даже не поздоровалась, когда парковала свой Ford Scorpio рядом с его Volkswagen (ом). Сделала вид, что не узнала…

— Давайте, ребята, помянем всех наших, кто не дожил до сегодняшнего дня, — едва слышно произнесла Ольга, которая полученной информацией была просто убита. Она понимала, что времена нынче лихие, но то, что этот смерч зацепит своим черным крылом практически всех ее выпускников, переварить было трудно.

Выпили, не чокаясь, закусили, помолчали.

— А чем, ребята, занимаетесь вы? — поинтересовалась она после паузы. — Торгуете одеждой? Парни переглянулись и засмеялись.

— Нет, Ольга Петровна, мы не торгуем, мы — инкассаторы, — отправил Игорь в рот кусок блинчика с кабаньим мясом. — Мы пасем торговцев.

— Как это, пасете?

— Контролируем, помогаем решать проблемы, защищаем. Мы — их крыша. Не бесплатная, конечно.

Ольга обескуражено молчала.

Андрей решил внести ясность в ситуацию анекдотом.

— «Охранная фирма „Хари-крыша“ предлагает предпринимателям свои услуги. Пока по-доброму, по-хорошему предлагает», — засмеялся он.

Губы женщины задрожали.

— Мальчики, вы что, рэкетиры? — едва слышно произнесла она.

— Ну, зачем же так прямолинейно? — промокнул рот салфеткой Жирков. — По-иному в нынешней экономической ситуации никак нельзя. Государство самоустранилось от миссии регулирования товарно-денежных отношений, а свято место пусто не бывает. Не будем крышевать мы, это станут делать другие, возможно, более жесткие, люди.

— Мы никого не лупим, не убиваем, — кинулся на помощь другу Боголюбов. — Мы просто приезжаем и забираем конверты с деньгами. Бывает, иногда припугиваем. До крайности у нас еще ни разу не доходило, торгаши — люди грамотные: телевизор смотрят, газеты читают. Так что…

«Какое счастье, что Ванька еще малец, — подумала Ольга. — Пока он повзрослеет, даст бог, все устаканится».

— А родители ваши знают, чем вы занимаетесь? — осушила она свою рюмку с коньяком.

— Думаю, догадываются, — предположил Игорь, — но под кожу нам не лезут. Их сократили с работы, и мы — единственные кормильцы наших семей. А Андрюха еще брату младшему высшее образование оплачивает и бабку-пенсионерку содержит.

— О, господи! — выдохнула женщина, пряча под стол свои дрожащие руки. — Мальчики, берегите себя! И старайтесь не преступать черту, за которой начинается тьма, очень вас прошу.

— Да не волнуйтесь вы так! — погладил ее по плечу Жирков. — Все у нас будет хорошо. Вы же знаете, мы с Андрюхой умные, хитрые, находчивые и дипломатичные. Расскажите нам лучше, как вы оказались в Уралграде, где работаете, как живете?

— У меня, ребята, сын слепой. Таким родился. Чтобы он мог посещать школу-интернат для незрячих и не отрываться от меня, пришлось обменять нашу проскуринскую трешку на уралградскую двушку. Квартира — рядом с работой, я — библиотекарь в школе-интернате. Работа неплохая, просто… нам деньги перестали платить. Да вы и сами знаете, сейчас со всеми бюджетниками такая ситуация.

— А где ваш муж?

— Муж? Объелся груш. Пропал куда-то. У него давно — другая семья.

— И как вы выживаете?

— Вяжу на продажу свитера, шарфы, платья… У меня есть вязальная машина.

Какое-то время парни молчали.

— А вы могли бы копировать фасоны и узоры пуловеров, которые наши челноки из загранки таскают? — осенило вдруг Игоря.

— В этом нет ничего сложного, — пожала плечами Котельникова.

— И что вам для этого нужно?

— Пряжа и образцы свитеров, которые нужно скопировать. Только зачем это делать? Полстраны и так ходят, как инкубаторские. Нужно менять цвета, узоры и надписи, делать изящные женские варианты…

— Вот и договорились! — хлопнул в ладоши Жирков. — Как только я решу вопрос с сырьем, поставим на поток новые модели джемперов. Места в нашем павильоне вполне хватит. Это будет наш ответ жутким турецким «Boys (ам)», «Сapuchon (ам)» и «Antarctic (ам)».

8

Несмотря на напряженную обстановку в стране, Ваня чувствовал себя в своем музыкально-школьном мире вполне уютно. Их класс был очень дружным, преподаватели чуткими, обстановка в интернате — семейно-доброжелательной. Интернатские воспитанники были приучены делиться друг с другом, помогать, сопереживать, стоять горой за своего товарища.

Особые отношения у него сложились с Машей Подгородецкой, одноклассницей, чья мама уехала на заработки в Грецию. Девочка очень по ней скучала, иногда тихонько плакала. Папа из их семьи ушел, когда ей было два года, помогал через пень-колоду.

Видя, с какой нежностью сын относится к девочке, Ольга стала приглашать ее к ним домой на выходные. Ребята вместе делали уроки, слушали музыку, ездили с Ольгой на аттракционы гастролирующего в городе чешского «Луна-парка», на лекции о знаменитых музыкантах в «Филармонию», во Дворец культуры на литературные вечера, где артисты читали вслух биографии известных писателей и их произведения.

В интернате ребята тоже не расставались — сидели вместе в классе и столовой, ходили, взявшись за руки, помогали друг другу. Девочка не была тотально слепой. Светоощущение и способность видеть контуры предметов у нее были сохранены, но вне здания интерната Маша все равно передвигалась с тростью.

У нее никак не получалось на физкультуре прыгнуть через «коня». Ваня рассчитал количество ее шагов до снаряда и, в итоге, все получилось, а наработанная таким образом мышечная память потом очень помогала девочке в других ситуациях.

Ольга Петровна очень жалела Машу, пострадавшую из-за халатности медиков. Родилась она зрячей, но раньше срока. Кроху подключили аппарату ЭВЛ, и чрезмерный объем кислорода привел к отслоению сетчатки. Как доктора могли не знать, что за недоношенными детьми нужен особый уход — темные повязки на глазах и поддержание определенного уровня кислорода в кювезе? Для родителей Маши это осталось загадкой. После постановки диагноза — ретинопатия недоношенных новорожденных пятой степени с кровоизлиянием в глаза — была проведена лазерная коагуляция, которая оказалась неэффективной. Спустя несколько месяцев Подгородецкие узнали, что эффективные операции по ретинопатии такой стадии проводят только в Ленинграде. Дождавшись квоты, они повезли Машу в город на Неве.

В клинике девочке была проведена операция, но время было упущено — зрительные нервы были уже частично атрофированы. «Радуйтесь, что ваш ребенок видит свет, различает черное и белое, улавливает общие очертания предметов, — сказали родителям офтальмологи. — Обычно при пятой стадии человек вообще ничего не видит». С тем Подгородецкие и вернулись домой. Они пытались судиться с роддомом, но из этого ничего не вышло. «Досадная случайность, — развел руками судья. — Не повезло. Такое иногда бывает».

Спустя полтора года отец Маши ушел из семьи «к женщине со здоровым ребенком». Мама девочки тяжело переживала разрыв с мужем, много плакала, не спала ночами. Думала, как им с дочкой выживать… Если бы не бабушка, снабжавшая дочь с внучкой молоком, маслом, сметаной, яйцами, мясом, им бы пришлось совсем туго.

Но с развалом страны это «туго» Подгородецких все-таки настигло. Бабуля совсем разболелась, и следить за немалым домашним хозяйством уже не могла. Проектный институт, в котором работала мама Маши, закрылся, и женщине пришлось искать работу за рубежом. Вскоре она оформила дочку в интернат и уехала в Грецию горбатиться на виноградной плантации.

В день рождения Маши Ольга испекла для нее торт, накрыла праздничный стол и подарила ей трикотажный брючный костюм собственного изготовления. Очень красивый, нежно-голубой, с изображением Белоснежки на джемпере. Ваня был просто счастлив. Он давно хотел сделать подруге ответный подарок. Дело в том, что на его день рождения Подгородецкая преподнесла ему говорящие часы-будильник, присланные мамой из Греции. Говорили они по-английски, но это не было проблемой — язык у них преподавала очень требовательная, влюбленная в свой предмет учительница. Она много времени уделяла каждому ученику, добиваясь от него идеального произношения и умения мгновенно, не задумываясь, вступить в осмысленный диалог на чужом языке. Благодаря ей, все девять учеников их класса, регулярно слушавшие с ее подачи, учебные кассеты с английскими песнями, сказками и рассказами, могли свободно общаться со своими англоязычными ровесниками.

Ольга была рада, что у сына есть подружка, хорошая умненькая девочка, готовая его выслушать, оказать помощь, разделить с ним радость от побед на его выступлениях. «Должен же сын учиться коммуницировать с противоположным полом, — рассуждала она. — Время пролетит быстро, и лет в восемнадцать-двадцать Ванька уже будет уметь строить отношения с девушками.»

Сама Ольга о своей личной жизни даже не задумывалась. Вся ее «личная жизнь» — это нуждающийся в материнской помощи сын. Какому мужику нужна женщина с ребенком-инвалидом? На то, что какой-то чужой дядя будет любить ее незрячего Ваньку, как родного, она не рассчитывала. «Жизнь показывает, что такие дети не нужны даже родным отцам, а уж чужим-то и подавно, — с горечью говорила она по телефону матери, советовавшей ей найти, наконец, приличного мужчину „не для шашней, а для материальной, моральной и физической поддержки“. — Привести в дом абы кого, пусть даже и мужчину с деньгами, чтобы он обижал Ивана — это верх легкомыслия. Обойдемся без чужаков».

И обходились. Мужчиной в доме был Ваня. Он и сумки с продуктами помогал Ольге тащить из магазина, и мусор выносил без напоминания, и уборку в доме делал. Очень любил готовить. Лучше всего ему удавались блины, жареная картошка и овощные салаты. Приготовление пищи для Ивана не было обузой. Оно приносило парню удовольствие. Ваня никогда не торопился, тщательно подготавливал рабочее место, раскладывая посуду и необходимые продукты в удобном для него порядке. Затем включал классическую музыку и под нее приступал к «творческому процессу», как он сам называл готовку.

Овощи чистил под струей воды желобковой овощечисткой, положив в раковину дуршлаг для кожуры. Со сковородой тоже управлялся без особого труда: наливал туда масло и «просматривал» руками его распределение. Начинал Иван свои кулинарные опыты с яичницы и варки пельменей. Потом перешел к более сложным блюдам — пюре и супам. Готовность определял по запаху. Закипела ли вода — по булькающему звуку.

Не все и не всегда парню удавалось. Бывали недосолы и пересолы. Порой, пригорали блины или переваривались пельмени. Иногда убегало молоко из манной каши, но Иван не расстраивался. «Неудачи бывают в любом деле, — говорил он себе. — Главное — набить руку, не боги горшки обжигают».

Ольга никогда не критиковала сына за кулинарные ошибки. Всегда хвалила его за инициативу и настойчивость в достижении цели. Она гордилась тем, что Ваня умеет себя обслужить и, даже в ее отсутствие, не остается голодным. Однажды она попала в больницу, и когда выписалась, дома ее ждал обед из трех блюд, готовить который сына научили на уроках домоводства.

С музыкальной школой у парня все тоже было в порядке. Учителя к незрячему ученику относились с неизменным пониманием и сочувствием, ведь нотного брайля у них не было. Все произведения, которые нужно было Ивану выучить, педагог по фортепиано записывал на диктофон. Сначала — игру каждой руки отдельно, а затем, еще раз, — исполнение двумя руками. Сначала они разбирали часть произведения на уроке. Педагог играл нотный текст каждой руки, парень его повторял. Потом, дома, прослушав запись, он без труда мог вспомнить все, что они проходили, соединяя двумя руками обе части прослушанного.

Ваня блестяще играл серьезные произведения великих композиторов, участвовал во многих музыкальных конкурсах, где занимал призовые места. Исполнилась и его давняя мечта — сыграть вместе с оркестром.

В интернате же наступили сложные времена. Возник острый дефицит учебной литературы со шрифтом Брайля. Учебники Ольге Петровне приходилось заказывать из других городов и долго ждать их прихода. В результате многие педагоги были вынуждены менять программу в соответствии с имеющимися по Брайлю книгами.

Иван при этом не потерял интерес ни к истории, ни к географии, ни к литературе. Четверка у него была лишь по математике, остальные — пятерки.

Ольга, видящая, как размагнитись другие дети в отношении учебы, радовалась тому, что Ваня не замечает происходящего в стране бардака. В первую очередь, отсутствия образовательной перспективы и нормального трудоустройства. Все, кроме него, уже поняли, что сносно жить в условиях разрухи, смогут лишь коммерсанты, челноки, мешочники. Что не время сейчас для людей искусства. Что в условиях выживания не нужны никому ни артисты, ни художники, ни музыканты. Поняли все, кроме Ивана, продолжавшего твердить, что он станет знаменитым певцом, и отец, который о нем совсем забыл, еще будет гордиться тем, что носит с ним одну фамилию.

Спустя полгода деньги бюджетникам все-таки стали выплачивать, но с таким опозданием, что за них уже мало что можно было купить — такая была инфляция. Если бы не халтурка со свитерами, связанными Ольгой по заказу ее бывших учеников, им пришлось бы совсем туго. Женщина в который раз поблагодарила Провидение, направившее ее на работу в интернат. Последний не только стал их кормильцем в прямом смысле этого слова, но и позволял Ольге отлучаться по делам ее мелкого бизнеса. Она знала, что ее коллеги-воспитатели всегда присмотрят за сыном, накормят его и вовремя уложат спать.

Правда, ей было невдомек, что Ванька по ночам не спит, а читает своего любимого Конана Дойла. Свет ему для этого был не нужен — он прятал под одеяло книгу с брайлевским шрифтом и, водя пальцами по наколотым дырочкам, читал ребятам увлекательные «ужастики»: «Кожаную воронку», «Коричневую руку», «Случай с леди Сэннокс», «Перстень Тота»… Читал почти шепотом, но таким жутким голосом, что мальчишки едва не описывались от страха. Да и ему самому потом снились всякие ужасы.

Но парню ему приснился совсем иной сон: молодой незрячий музыкант, аккомпанируя себе на гитаре и губной гармошке, пел:

Переведи меня через майдан, Где плачет женщина, — я был когда-то с нею. Теперь пройду и даже не узнаю. Переведи меня через майдан.

«К чему бы этот сон?» — с опаской подумал Иван. — В прошлый раз мне снился «Майдан», перед тем как мама сообщила, что папа с нами развелся и уже вряд ли приедет в гости. Неужели снова случится что-то плохое? Надо будет рассказать об этом Маше. Она, как никто другой, умеет меня успокоить».

Но Маша его не успокоила. За завтраком она была тихой и грустной, все время вздыхала и время от времени всхлипывала. Почувствовав настроение девочки, Ваня не стал к ней лезть со своими опасениями.

— Что происходит, Машута? — поинтересовался он, так и не дождавшись, что та сама поведает ему о своих неприятностях.

— Уезжаю я, Ванька, — громко всхлипнула девочка. — Навсегда…

— Куда? — выдохнул тот, чувствуя, как сильно забилось его сердце.

— В Грецию. Мама вышла замуж за старого толстого грека. Она говорит, что он сказочно богат — у него собственные мандариновая и виноградная плантации. Что это — очень хорошая и теплая страна, там рядом — море, много солнца и витаминов…

— Какой это город?

— Это не город… Какая-то провинция с труднопроизносимым названием.

— Когда ты уезжаешь? — совершенно чужим голосом прошелестел Иван.

— По… послезавтра, — задохнулась Маша в слезах.

Руки мальчика мелко задрожали. Он обнял подружку за плечи.

— Не забывай меня, пиши мне чаще. Ладно? Я закончу консерваторию, стану известным музыкантом, приеду в Грецию и заберу тебя обратно в Россию. Мы с тобой обязательно поженимся, заведем детей и будем жить долго и счастливо.

Девочка утвердительно затрясла головой. Больше ничего она сказать не успела.

— Подгородецкая, за тобой мама пришла! — раздался из глубины коридора голос дежурного воспитателя. Маша поцеловала Ивана в щеку и, всхлипывая, пошла на голос педагога. Ваня же, как вкопанный, продолжал стоять у подоконника. Затем побежал вдруг в актовый зал, сел за фортепиано и стал играть Сонату №9 Скрябина. Играл громко, самозабвенно, выплескивая наружу все свои боль, отчаяние, разочарование, глубину неутолимой печали. Услышав из библиотеки звуки пьесы, имеющей прозвище «Черная месса», Ольга Петровна вскочила на ноги и понеслась в актовый зал. Она поняла, что с сыном случилось что-то ужасное.

Узнав мать по походке и запаху, заплаканный Ванька бросил играть и едва слышно произнес:

— Мам, Машу увезли… В Грецию… Навсегда… Как мне жить дальше?

— Один мудрый человек сказал однажды: «Господи, дай мне силы принять то, что я не могу изменить. Дай мужество изменить то, что в моих силах, и дай мудрость отличить одно от другого», — обняла она мальчика. — Пока что, мы не можем изменить ход событий. Стало быть, должны их принять. Пойдем ко мне, попьем чаю с пряниками.

9

Наступил 2000-й год. Назвать его спокойным было трудно. Страна не успевала оправляться от потрясений: то жилой дом взорвется в Хабаровске, погребя под руинами его жителей, то произойдет серия терактов с использованием заминированных грузовиков — следствие Второй чеченской войны. То соберет свою кровавую жатву взрыв в московском метро, то потерпит катастрофу в Баренцевом море атомная подводная лодка «Курск», то загорится Останкинская телебашня… «Что вы хотите — високосный год, — разводил народ руками. — Видно, сильно мы нагрешили. Спасибо, что Боженька не послал нам землетрясение или второй Чернобыль!» Иван в это время учился в выпускном классе и собирался поступать на вокальное отделение Уралградской консерватории. А куда же еще? Вокал был главным увлечением Котельникова. Пение расслабляло его, помогало на время забыть обо всех неприятностях и поверить в лучшее. А причин для уныния у молодого человека хватало, это — страх не поступить в консерваторию, отсутствие вестей от Маши, которую он никак не мог забыть, но, в первую очередь, — стремительно ухудшающееся здоровье матери, которая трижды за последний год лежала в кардиологии.

Оно и понятно: Ольга Петровна много работала. Днем — библиотекарем, ночью — дежурным воспитателем. А что было делать? На оплату специализированных товаров (приборов, грифелей для письма по Брайлю, специальной бумаги, техники с говорящими функциями) средств не хватало. Цены на них были заоблачными. Опять же, перед поступлением в музыкальный вуз нужно было нанять двух репетиторов. Одного — по вокалу, работающего там же, в консерватории. Другого — по информатике, который помог бы Ивану в совершенстве овладеть компьютером. Да и сам этот компьютер нужно было непременно купить, ведь она, Ольга, уже не сможет, как в школьные годы, по три-четыре часа перед сном читать сыну учебники — по ночам ей нужно работать.

Вскоре репетитор по вокалу был найден. Им оказалась преподаватель консерватории Майя Владимировна Сивцова, многому научившая Ивана и давшая ему хорошую вокальную базу. Она уделяла много внимания дыханию ученика, близкому и свободному звуку, следила за отсутствием горлового призвука. Сивцова была очень требовательной, не делая поблажек ни на пол, ни на возраст, ни на состояние здоровья. Педагог постоянно организовывала классические вечера, на которых Котельников вместе с другими ее учениками отрабатывал свое мастерство. «Береги голос, чтобы в нем не появилась хрипотца, — внушала она парню. — Скоро закончится мутационный период, и ты сможешь овладеть академическим звуком. Тебе ведь в консерватории придется заниматься не эстрадным, а академическим вокалом». И Ваня стал с нетерпением ждать этого момента.

Чуть позже решился вопрос и с компьютерным гуру. За это дело взялся интернатский преподаватель парня — молодой и задорный Игорь Васильевич Кудрин, который дополнительно занимался с Иваном три раза в неделю. Вскоре у Котельникова появился и собственный компьютер, который Ольге Петровне за символическую цену продал ее бывший ученик Игорь Жирков. Тот самый, который пару лет назад занимался рэкетом и продавал на базаре связанные ею «псевдобойсовские» свитера. Теперь он был совладельцем фирмы «Юзер», которая торговала привезенными из-за границы портативными компьютерами.

Ваня был несказанно рад приобретению. Он понимал, что это — возможность подняться на новый уровень, расширить кругозор, найти друзей по интересам. Теперь в любой момент он мог «побывать» на экскурсиях в разных городах, послушать новости, музыку, свои любимые мюзиклы и оперы «Фаринелли-кастрат», «Эвита», «Богема», «Турандот», «Королева фей».

Да и само общение с Кудриным доставляло ему удовольствие. Игорь Васильевич был самым молодым и самым юморным учителем в интернате. Когда он только начинал преподавать Ивану информатику и не знал, как объяснить незрячему человеку, что такое рабочий стол компьютера, он пальцем рисовал ему на спине прямоугольник и обозначал, где какие иконки находятся. Так у парня сформировался некий образ происходящего на экране. Плюс, конечно, компьютеры у них были «говорящими». Игорь Васильевич открыл на них ребятам «Блокнот» и разрешил тыкать на все кнопки. Ученики с удовольствием это делали, а вычислительная машина громко произносила буквы и цифры, написанные на нажимаемых кнопках. Так незрячие ученики и запомнили всю раскладку.

Сейчас Иван уже в совершенстве владел основными функциями своего ПК. И это в то время, когда 20% населения страны вообще не знали, что такое интернет, 37% о нем «что-то слышали» и только 4% им регулярно пользовались.

Казалось бы, с такими способностями, как у него, бояться провала при поступлении в вуз не стоило, но молодой человек боялся. Однажды он подслушал разговор матери и Майи Владимировны. Последняя говорила, что их ректор делает все возможное, чтобы пресечь поступление в консерваторию инвалидов I-ой группы, особенно незрячих. «Нет, он не жестокий, — вздыхала репетитор. — Просто со слепыми — много возни. Во-первых, им нужно увеличивать время для сдачи экзамена, ведь по Брайлю писать дольше, чем ручкой на бумаге. Во-вторых, такие студенты обычно рассчитывают на скидки, а многие преподаватели делать их не хотят. В-третьих, в вузе нет учебников со шрифтом Брайля, нет специального брайлевского принтера, на котором можно было бы распечатать билеты или вспомогательные материалы. В-четвертых, после лекций студентам нужно отправляться на индивидуальные занятия, которые проводятся в разных музыкальных школах города: в одних — вокал, в других — фортепиано, в-третьих — дирижирование. Вы представляете, что это такое для незрячего человека?

— Не волнуйтесь, Майя Владимировна, он справится, — уверенно ответила Ольга Петровна. — Я знаю своего сына.

Услышав это, Иван стал бояться еще больше, ведь он не мог не оправдать доверия матери, которая вложила в него столько сил, средств и здоровья. К тому же, парень просто не представлял себе, чем займется, если не поступит в консерваторию. Где будет работать? Не в Русиново же ехать, собирать медицинские пипетки?

Эти страхи испортили ему всю радость от успешно сданных выпускных экзаменов и получения аттестата зрелости, в котором были всего четыре четверки — по алгебре, геометрии, физике и химии. Правда, оценки в аттестате интересовали приемную комиссию в последнюю очередь. Главным было — пройти собеседование, не завалить сольфеджио, гармонию, фортепиано и самое важное — вокал.

Проблемы начались уже на собеседовании.

— И как вы себе это представляете, молодой человек? — раздраженно вздохнула пожилая дама с седыми букольками а-ля «мисс Марпл», рассматривая документы Котельникова. — Я вижу ваш аттестат, диплом о среднем музыкальном образовании, ваши награды, но также вижу и медицинскую справку. Вы же — инвалид I-ой группы!

— Да. И что? — сглотнул слюну Иван. — Это не помешало мне закончить специализированную музыкальную школу и стать победителем многих музыкальных конкурсов…

— Как что?! — перебила его женщина. — Помимо вокала, студенты этого факультета изучают основы хореографии, сценическое движение, актерское мастерство… Как прикажете обучать вас всему этому? Вы же ходите с палочкой! Вы же не видите преподавателя! Вы даже писать нормально не можете!

— Я всему научусь — я очень способный.

Если бы Ваня был зрячим, он бы увидел, как из выцветших от времени глаз преподавательницы начинают сыпаться искры и вибрировать ее ноздри. Как седые букольки, разделенные прямым, как гринвичский меридиан, пробором, медленно поднимаются вверх, принимая форму боевого ирокеза.

— Наши выпускники идут служить в оперные театры! — перешла дама на фальцет. — Мы готовим профессиональных певцов не только для России, но и для работы за рубежом! А вы, юноша… Да вы расшибетесь о первую встреченную вами декорацию! Отдавите ноги своим партнерам по сцене! Упадете в оркестровую яму, в конце концов!

«Ну, все! — закружились в голове Ивана вертолетики. — Приплыли тапочки к обрыву! Странно, что этой ночью мне не приснилась песня „Майдан“. А ведь должна была… А, может, еще не все потеряно?»

Он вдруг вспомнил слова своего интернатского воспитателя, незрячего Сергея Сергеевича Жучкова: «Никто и никогда не примет слепого в свой круг с распростертыми объятьями. Вначале будет отвержение и отчуждение. Этот период надо выдержать. Только после того, как ты докажешь окружающим свою состоятельность, у тебя появится шанс на другое отношение». Вспомнил и мгновенно успокоился. Паника и отчаяние покинули Ивана. На их место пришла уверенность в своих силах и своей удаче.

— Как вас зовут? Представьтесь, пожалуйста! — спокойно и доброжелательно обратился он к собеседнице.

— Евгения Венедиктовна Лобанова-Белозерская, — проскрипела та недовольно после некоторой паузы. Не ожидала она такой настырности от этого слепца. — Заслуженный работник культуры, проректор по концертной деятельности.

— Евгения Венедиктовна, я обязательно поступлю в консерваторию в этом году или в следующем и обязательно стану известным на всю страну вокалистом. Клянусь вам! И у меня обязательно будут брать интервью разные СМИ. Как отечественные, так и зарубежные. Они станут интересоваться, какие преграды мне довелось преодолеть на пути к моей славе. Не хотите же вы, чтобы я им ответил, что первой моей преградой к получению академического образования стала проректор по концертной деятельности, Заслуженный работник культуры Евгения Венедиктовна Лобанова-Белозерская!

Наступила тишина. Какое-то время проректор молчала, собираясь с мыслями. Этот абитуриент раздражал ее несказанно, но попасть в историю в озвученном парнем контексте ей совсем не хотелось. «А вдруг он и впрямь гениальный вокалист? — подумала женщина. — Пусть его завалит на экзамене кто-нибудь другой, ведь все в приемной комиссии получили от ректора инструкции по поводу инвалидов-тотальников».

Как ни странно, но два следующих тура Котельников прошел успешно. Остался самый главный — прослушивание, за который он почти не волновался, но, придя на экзамен по вокалу, вдруг выяснил, что его нет в списках. Нет и все! И никто не знает — почему.

Любой другой на его месте поставил бы на своей мечте жирный крест. Но это другой, а Иван, руководствующийся в своей жизни принципом: «Судьбу надо обломать, а не сгибаться под ее тяжестью», отправляется в концертный зал, пристраивается за кулисами и слушает, как поют его коллеги-абитуриенты, запоминая по звуку их шагов, где находится микрофон и рояль. Когда последний абитуриент был прослушан, Котельников уверенным шагом направляется к аккомпаниатору, ставит ему на пюпитр свои ноты, идет к микрофону и произносит: «А сейчас буду петь я!»

Комиссия впадает в ступор, но подняться и ринуться к выходу никто не решается. Ваня начинает петь свою программу: романс Чайковского, каватину Алеко Рахманинова, элегию Массне, народные песни, а в голове его вертится лишь одна мысль: «Хоть бы меня не остановили. Если остановят, это — провал».

Растерявшиеся педагоги переглядываются между собой, но выступления настырного абитуриента не прерывают. Иван поет и слышит, как они практически вслух обсуждают сложившуюся ситуацию: «Голос у парня шикарный, низы хорошие», «Согласен, у него — большой диапазон звонких и низких обертонов», «Поет замечательно, но брать его нельзя — хозяин запретил». Услышав это, Котельников подумал: «Что ж, хоть раз спел на сцене консерватории. Видно, уж больше не придется».

Дальше наступила пауза, показавшаяся ему вечностью. После долгих прений педагоги выставили Ване тройку: кто же попрет против ректора? Приди к ним сейчас ослепший Шаляпин, они б и ему закатили «удовлетворительно». «Нет, просто так я не сдамся», — решил парень, направляясь к ректору. В кармане у него был подаренный матерью диктофон, на который он записал, как собственную программу, так и выступления своих коллег-абитуриентов, получивших «хорошо» и «отлично». Юноша вовсе не собирался никуда жаловаться, он сделал запись для мамы и Майи Владимировны, чтобы доказать им: он не опозорился, не подвел их — его просто завалили. «Неужели Сивцова зря меня так натаскивала? Неужели мама зря несколько раз приходила со мной в консерваторию, чтобы составить подробный план всех помещений учебного заведения с надписями кабинетов и номерами аудиторий с учетом длины моего шага? Неужели я и впрямь пойду работать на фабрику картонажником или сборщиком электроарматуры после стольких лет занятия музыкой?», — стучало у него в мозгу, пока он спускался вниз по лестнице, к кабинету ректора.

Пускать Ивана к шефу секретарша не хотела категорически, но потянувшийся за носовым платком парень нечаянно нажал на кнопку своего диктофона и на всю приемную из его кармана прозвучало: «Хороший парень, поет замечательно, но брать его нельзя — хозяин запретил». Женщина, как ужаленная, вскочила на ноги и, цокая подбитыми металлом каблуками, кинулась к ректору. Спустя минуту она процокала обратно и, стараясь скрыть свое раздражение, пригласила Котельникова в кабинет.

— Слушаю вас, молодой человек! — бросил ему ректор, не предлагая присесть.

— Здравствуйте, Игорь Михайлович! Меня зовут Иван Котельников, — представился Ваня. — Я — абитуриент вокального факультета. Меня, по неизвестной мне причине, не включили в списки для прослушивания, но я все-таки представил педагогам свою программу. Судя по их реакции, я выступил неплохо, но, боясь вашего гнева, они выставили мне «удовлетворительно». Уверяю вас: я пел не хуже многих, получивших более высокие баллы.

— Почему вы так решили? — хмыкнул «хозяин». — Мне бы вашу самооценку.

— Я с шести лет занимаюсь музыкой и вокалом, играю на трех музыкальных инструментах, являюсь победителем многих музыкальных конкурсов, в том числе и телевизионных…

— Я видел ваши документы, юноша, — устало произнес ректор. — Давайте начистоту. Слепого артиста публика слушать не станет. Она будет лишь жалеть «незрячего бедолагу» и сморкаться от сострадания в платочки. Вы даже не представляете, насколько сложно учиться в консерватории даже зрячим студентам. Это — каторжный труд, большие объемы работы, бесконечная практика, учебные концерты, галопирование по различным концертным площадкам… Не хватало нам еще отвечать за вас, если вы попадете под трамвай или шлепнетесь на энергорельс поезда метрополитена.

— Если все дело в этом, я напишу вам расписку, что беру на себя всю ответственность за собственную безопасность во время обучения в консерватории. Что же касается жалости публики, то история знает немало случаев, когда незрячие музыканты вызывали у нее лишь восхищение. Вспомните известного скрипача Кирилла Жирковича, заслуженного артиста Российской Федерации слепого баяниста Ивана Паницкого, знаменитого незрячего пианиста Михаила Зюзина.

Игорь Михайлович молчал, внимательно изучая стройную фигуру стоящего перед ним парня. Если бы не дымчатые очки у того на носу и белая трость в руке, он никогда бы не сказал, что его собеседник — слепец.

Почувствовав колебания ректора, Иван продолжил бороться за свое будущее:

— А знаменитый немецкий органист Конрад Пауман, которого публика называла «чудесным слепым»? А Андреа Бочелли, певший даже перед Папой Римским? А Стиви Уандер, выпустивший более тридцати успешных альбомов и двадцать пять раз становившийся лауреатом премии Грэмми? А Рэй Чарльз, лауреат тринадцати премий Грэмми, многие альбомы которого стали мультиплатиновыми? Все эти музыканты и певцы превзошли многих своих зрячих коллег. Все зависит от того, как себя настроить. Можно воспринимать инвалидность как трагедию. А можно — как штурм Джомолунгмы и шанс проявить свою уникальность. Я хочу совершенствовать свои вокальные способности, расширять свои знания, выступать перед публикой, писать аранжировки, стать знаменитым вокалистом… и я им стану!

— А ты — настырный парень! — вдруг рассмеялся мужчина. — Считай, ты меня убедил в том, что не мыслишь своей жизни без музыки. Только, чур, не жаловаться потом на непосильные нагрузки. Нянчиться с тобой здесь никто не будет.

Так Иван Котельников стал студентом Уралградской государственной консерватории.

10

В вузе Ивану пришлось столкнуться со многими трудностями. Как и обещал ректор, студенческая жизнь малиной ему не показалась. Уже в первые дни учебы преподаватель истории музыки Глеб Сергеевич Горшков предупредил парня, что ни репетиторством, ни пересдачами заниматься с ним не будет. Если он не освоит материал, это будет его личной проблемой. «Дааа, это — не интернат, — сказал себе юноша. — Теперь мне за все придется отвечать самому, а значит, нужно „наращивать броню“, учиться отстаивать свои интересы и одновременно подстраиваться под обстоятельства».

Для начала нужно было правильно рассчитать время на дорогу до консерватории, чтобы являться туда не по звонку, а с небольшим запасом. Первая пара начиналась в 8:30. На путь от дома до автобусной остановки у Вани уходило пять минут. Автобусная поездка до станции метро занимала еще десять. Затем — пешком до входа и спуск в подземку — еще пять. В метро не заблудишься, ориентироваться там можно по колоннам и тактильным ограничительным линиям. Через минуту приходит поезд. Иван всегда заходит в один и тот же, последний, вагон и семь с половиной минут едет до станции «Уралградская государственная консерватория». Дальше три минуты по подземному переходу, вдоль стены — обычно там меньше народу, чем посередине. Итого, тридцать одна с половиной минута. Значит, просыпаться нужно в семь. Стало быть, и ложиться не позже двадцати трех. Если учесть тот факт, что занятия заканчиваются в 17:35, и домой ему удается попасть не раньше начала седьмого, то выходит, что на домашние занятия музыкой и вокалом, на отдых и хобби у него остается меньше пяти часов. Не густо. И это при отсутствии внеучебных мероприятий, которых в студенческой жизни — выше крыши: репетиции, КВНы, шефские концерты и т. д. «Значит, буду меньше спать, научусь правильно распределять время, но не позволю слепоте встать на пути к моему успеху», — решил Котельников.

Чтобы свободно ориентироваться в пространстве, Иван выучил составленный вместе с матерью план-схему здания вуза. Теперь он мог без посторонней помощи, считая шаги, находить нужную ему аудиторию, оперную студию или библиотеку. В конце концов, он не стеснялся выяснить непонятное у проходящих мимо студентов и почти всегда получал ответы на свои вопросы.

Довольно быстро парень подружился с однокурсниками, и они ему всячески помогали. На курсе Ваню уважали, никто не относится к нему с жалостью, а умение юноши подражать голосам педагогов, особенно ректору учебного заведения, мгновенно сделало его любимцем публики и душой общества.

Что касается педагогов, то тут Ивану приходилось проявлять чудеса коммуникации. Он лично познакомился с каждым из них и попросил, чтобы тот проговаривал весь текст, который пишет на доске. В конце концов, у Котельникова сложились теплые отношения с большинством преподавателей. Порой ему даже не нужно было просить адаптировать для него задания и учебные материалы. Педагоги сами шли Ивану навстречу, предоставляя материал в удобной для него форме.

Экзамены молодой человек сдавал примерно так же. Ответы на билет, состоящий из двух вопросов, ему разрешали набирать на ноутбуке. Правда, не все. Преподаватель истории музыки, например, компьютер у него отбирал. «Вы — человек незрячий, значит, у вас должна быть прекрасная память, — говорил он. — Посидите, подумайте и сформулируйте ответы устно. Вам нужно знать больше, чем всем остальным, ведь, в случае неудачи, вы не сможете пойти работать на стройку или торговать шаурмой в привокзальном киоске».

«Не бери в голову, это Горшок от зависти бесится, — утешали Ивана одногруппники. — У него самого такого ноутбука нет. Шутка ли, у студента — Toshiba Libretto! Не обижайся на злыдня».

Котельников не обижался. Он помнил напутствие своего интернатского воспитателя: «Задачи нужно ставить перед собой не мелкие, а почти недостижимые, и делать все возможное, чтобы их решить. А препятствия для их решения будут всегда».

И Ваня успешно преодолевал эти препятствия, учился прилежно, не пропускал лекций, по всем предметам имел подробнейшие конспекты, ибо знал: адаптированных учебников для незрячих студентов в библиотеке нет. Есть диктофон, на который он записывал текст, произносимый преподавателем на лекции, и конспекты, которые приходилось вести дома, слушая диктофон и перепроверяя каждую наколотую дырочку с целью ее читабельности во время подготовки к сессии. Именно с помощью Ваниных конспектов, которые он озвучивал при подготовке к экзаменам, готовились и его одногруппники — их собственные оставляли желать лучшего.

Самое интересное, что несколько однокурсников Вани под его руководством выучили шрифт Брайля и мастерски использовали его в качестве шпаргалок на контрольных и экзаменах. Сам же парень нередко освобождался от экзаменов, получая «автомат» по тому или иному предмету. Но вовсе не по причине инвалидности, а потому, что прилежно посещал все занятия и набирал большое количество баллов за задания, выполненные во время обучения. В итоге, и первый, и второй семестры Котельников закончил на отлично, получив повышенную стипендию.

Это были первые, самостоятельно «заработанные» им деньги, на которые он купил Ольге Петровне финские сапоги. Женщина, как могла, отбивалась от столь «нерациональной» траты денег, но Иван настоял на своем. Ему очень хотелось продемонстрировать родительнице, что та недаром вложила в его обучение столько труда и средств.

Любимым предметом Котельникова, конечно же, был вокал, а любимым преподавателем — Майя Владимировна, личное знакомство с которой они оба не афишировали. Сивцова всячески покровительствовала парню, приводила его в пример остальным студентам, не уставала восхищаться незаурядным голосом Ивана и его идеальной техникой исполнения. В начале четвертого семестра она продемонстрировала Котельникова народному артисту СССР Павлу Борисоглебскому, и тот восхищенно сказал: «Вам, молодой человек, пора выходить на новые рубежи. Вы — чрезвычайно перспективный вокалист». Воодушевленный столь высокой оценкой корифея, на третьем курсе Иван подготовил свою первую сольную концертную программу, на четвертом — еще одну — с романсами и ариями на стихи Пушкина.

Накануне выступления ему приснился сон. Тот самый, которого он всю жизнь неосознанно опасался. Слепой музыкант из его детства, играя на гитаре и губной гармошке, пел:

Переведи меня через майдан, Где мной все песни сыграны и спеты, Я в тишь войду и стихну — был и нету. Переведи меня через майдан.

Ваня проснулся в холодном поту. «Все, меня ждет провал! — с ужасом подумал он. — А я на выступление пригласил маму и моих интернатских педагогов. Матушка даже вечернее платье себе сшила в тон моему смокингу… И афиши уже везде расклеены… Неужели я опозорюсь на глазах у всех? Может, отменить мероприятие, прикинувшись больным?».

— Это что еще за глупости? — возмутилась Ольга Петровна, услышав рассуждения сына. — Ты просто волнуешься перед концертом, вот и снится тебе всякая ерунда. Музыкант с гитарой тебя испугал, чушь какая-то… Он что, гонялся за тобой?

— Нет, мам, самого музыканта я во сне не вижу… Я вообще ничего не вижу. Во сне я лишь слышу звуки, запахи, ощущаю вкус, прикосновения. Меня кошмарит сама эта песня. Даже не песня — она мне как раз очень нравится. Меня пугает то, что случается на следующий день после того, как я ее услышу сне.

Ольга Петровна знала, что незрячим людям часто снятся кошмары о том, что они заблудились, упали с высоты, лишились собаки-поводыря, были сбиты машиной. Это явление медики объясняли тем, что в жизни слепого человека — много источников стресса и полностью их устранить просто невозможно. Знала, но говорить об этом сыну не стала — зачем парню лишняя негативная информация? Куда разумнее было его успокоить.

— Возьми себя в руки, сынок! Все будет хорошо, даже отлично, я в этом просто уверена.

Интуиция подвела Ольгу Петровну — все стало очень плохо. После концерта, прошедшего на «ура», когда, наконец, затихли овации, и к Ивану понеслись девушки с цветами, потянулись корреспонденты местных газет и операторы с телекамерами, женщина так разволновалась, что у нее прямо в концертном зале остановилось сердце. «Острая обструкция кровообращения, — развели руками врачи скорой помощи, глядя на потрясенного Ивана. — Дефибрилляция не помогла, развилась асистолия. Простите нас — мы сделали все, что могли».

Все, что происходило после этого, мозг Котельникова отказывался воспринимать. «Этого просто не может быть! — стучало в висках у парня. — Мама не могла оставить меня одного. Просто не могла!». Впавшему в сумеречное состояние Ивану вкололи успокоительное, он уплыл в какой-то вымышленный им мир и долгое время не хотел его покидать. Похоронами занимались коллеги матери — педагоги специнтерната.

На короткое время Ваня пришел в себя — в тот момент, когда сотрудник крематория вручил ему еще теплую урну с прахом Ольги Петровны. Парень прижался к ней щекой и всю дорогу до колумбария разговаривал «с мамой», обещая, что та обязательно будет им гордиться.

Потом он лежал в больнице с нервным срывом, а чуть позже — дома на кровати, грызя подушку или разглядывая потолок остановившимся взглядом. Время суток Иван определял только по шуму за окном. Ночью там тихо. Если и раздаются голоса, то, в основном, нетрезвые. Утром же просыпающийся город начинает шуметь: ругаются соседи за стеной, поют птицы за окном, сигналят автомобили, громыхают трамваи. Какой тут сон? Тогда Ваня щелкал пультом и слушал по видику детективы, в которых мало динамики и много диалогов, иногда читал толстенные брайлевские книги: «Сто лет одиночества» и «Полковнику никто не пишет» Маркеса. Но отвлечься от печальных мыслей никак не мог. Дома ему было неуютно. С уходом самого близкого и единственного родного ему человека квартира опустела, будто из нее выкачали воздух. Чем заполнить возникший вакуум молодой человек понятия не имел.

Из дому он выходил лишь в сумерки и бездумно бродил по городу. Несколько раз Ваня чуть было не попал под машину, переходя улицу. Не мудрено: в темное время суток автомобили проносятся через пешеходный переход, не притормаживая. Те же водители, которые замечают человека с белой тростью, раздраженно ему сигналят, мол, шевелись, проявляй прыткость — недосуг тебя ждать.

Иван на эти сигналы не реагировал, находясь в каком-то беззвучном герметичном коконе. Перейдя на другую сторону улицы, он медленно брел в городской сквер, в котором они с мамой часто гуляли перед сном. В мозгу у молодого человека безостановочно крутилась «пластинка» со строками Иосифа Бродского:

Слепые блуждают ночью.

Ночью намного проще.

Перейти через площадь.

Слепые живут на ощупь.

На ощупь,

Трогая мир руками,

Не зная света и тени

И ощущая камни.

Вышел он погулять и сегодня. Загнав себя хаотичной ходьбой, Котельников присел на скамейку. Возвращаться домой ему не хотелось — там тихо, пусто и одиноко. Там все еще пахнет мамиными духами «Кензо Цветок», которые он подарил ей на день рождения. Запах есть, а мамы нет. Это странно и жутко. Из глаз парня непроизвольно потекли слезы, а вместе с ними из ушей «засочился» и вязкий сироп, который до этого момента плотно закупоривал его слуховые отверстия. И тут Иван услышал приближающиеся к его скамейке звуки: цоканье дамских каблучков, жалобное девичье всхлипывание: «Я вас трогаю? Уберите от меня свои руки!» и грубый мужской хохот. Даже не хохот, а какое-то конское ржание: «Гы-гы-гы, пацаны, овца нас, каыца не уважает. Мы ей внимание оказываем, а она выпендривается, прынцесса… цену себе набивает, ебт».

«Какие-то гоблины пристали к девушке! — молнией пронеслось в мозгу Котельникова. — Судя по голосам, их трое, и все — пьяные, а голос девчонки очень похож на голос мамы».

Когда шумная группа почти поравнялась с ним, Ваня унюхал терпкое амбре мужского пота, сладковатый запах анаши и знакомый аромат духов «Кензо Цветок». Его со скамейки, будто пружиной, подбросило. Парень вскочил на ноги и шагнул навстречу хулиганам.

— Быстро оставили девушку в покое! — яростно рявкнул он в их сторону хриплым, совершенно чужим голосом

— Гыыы, а то что? — отозвался один из отморозков. — Что ты нам сделаешь, слепондра?

— Проломлю башку… каждому! — поднял Иван над головой свою трость. — И мне ничего за это не будет.

На несколько секунд хулиганы растерялись. Видимо, взвешивали, стоит ли вступать в драку с ненормальным парнем в темных очках. От Котельникова в этот момент исходила такая волна негативной энергии, а в его угрозе звучала такая решимость, что негодяи предпочли не связываться.

— Ладно, чуваки, давайте уступим овцу инвалиду, — предложил подельникам гнусный гайморитный голос, принадлежащий, по всей видимости, лидеру группы. — Мы-то ща себе другую подцепим, а на него вряд ли кто-нить поведется.

— И то правда! Видно же, что дрыщ не сечет поляну, потому как с дурки сбежал, — прошипел, как погашенная известь, другой голос, и компания потопала прочь.

Ваня рухнул на скамейку. До него только сейчас дошло, насколько серьезной была ситуация, в которую он встрял. Молодой человек понимал, что смельчаком он никогда не был и физической силой не отличался. По этой причине никогда не лез на рожон и всегда обходил острые углы. Что же произошло сейчас? Почему, рискуя здоровьем, он в одиночку попер на трех наркоманов? «Триггером послужили голос и запах девушки, — объяснил Иван сам себе. — Она напомнила мне маму, а за маму я убью любого.»

Взволнованная девчонка присела рядом с ним на скамейку. Иван чувствовал, что она все еще дрожит.

— Спасибо вам большое, молодой человек. В парке были и другие люди, но никто, кроме вас, за меня не заступился, — едва слышно произнесла она. — А вы, правда, ничего не видите?

— Правда! — вытер парень о брюки вспотевшие ладони. — Я — Иван. А как зовут тебя?

— Наташа… Сыркина. Я — студентка филфака. Ездила на поэтический вечер во Дворец молодежи. Возвращаясь в общагу, решила сократить путь через парк и… вот.

— Не бойся, я тебя провожу, — поднялся на ноги Котельников.

— Спасибо, Вань! С тобой я ничего не боюсь. Ты такой смелый, — восхитилась им девушка.

— Никакой я, Наташ, не смельчак. Просто… мне жить надоело. Вот и нарываюсь… на опасности. У меня мама недавно умерла, а без нее я не вижу смысла в дальнейшем существовании. К тому же, я просто не представляю, как буду справляться в одиночку со всеми трудностями — я никогда не жил один.

— А хочешь, я буду к тебе иногда приходить? Убраться там, погладить белье, суп сварить. В выходные у меня полно времени.

— Спасибо, Нат, но ты меня неправильно поняла. Я не беспомощен: сам глажу, убираю, закупаюсь, готовлю. Просто так приходи в гости, если будет желание. В выходные и я более или менее свободен. Хотя… наверное, теперь я вообще свободен — хочу уйти в академический отпуск. Не до учебы мне сейчас — надо на хлеб зарабатывать, — вздохнул парень.

— А где ты учишься?

— В консерватории.

— Стало быть, будешь музыкантом…

— Певцом… в оперном театре. Впрочем, могу и музыкантом. Я играю на фортепиано, гитаре и губной гармошке.

— Круто! — выдохнула Наташа. — «Был слеп Гомер, и глух Бетховен, И Демосфен косноязык. Но кто поднялся с ними вровень, Кто к музам, как они, привык?»

— Кто автор? — заинтересовался Иван, «складывающий в свою копилку» стихи о незрячих. В будущем он собирался сочинить к ним музыку и сделать специальную сольную программу под названием «И открылись очи у души».

— Это — мой любимый Дмитрий Кедрин, — оживилась Сыркина. — А еще я люблю Василия Федорова, особенно вот эту вещь:

Людей не видя пред собой, Не замечая в сквере лавочки, По улице идет слепой, Потрагивая землю палочкой. Его толкнут, пройдут вперед, И тотчас, торопясь вмешаться, Какой-то зрячий призовет Быть чуткими и не толкаться. Но слышу голос я его, Негромкий в человечьем гуде: — Толкайтесь… Это ничего… Я буду знать, Что рядом — люди.

Это стихотворение тронуло Ивана до глубины души. На глаза парня навернулись слезы. Никогда раньше он не слышал это произведение, столь точно передающее внутреннее состояние незрячего человека.

— Ну, вот мы и пришли! Это — мое общежитие, — прервал его раздумья приятный голос Сыркиной. — Я живу на третьем этаже, в тридцать четвертой комнате.

— Всего доброго, Наташа! — пожал Ваня руку девушке. — Если надумаешь — приходи в гости. Мой адрес: улица Энтузиастов, дом 7, квартира 47. Очень легко запомнить.

11

Котельников готовился к приходу Cыркиной: сделал генеральную уборку, перемыл скопившуюся в мойке посуду, сварил рыбный суп, сделал пюре, нажарил котлет. Но девушка не пришла, ни в субботу, ни в воскресенье. Парень уже готовился ко сну, как вдруг задребезжал дверной звонок. «Она что, с ночевкой ко мне собралась?» — удивился Иван, открывая дверь. На пороге стояла не Наташа, а Майя Владимировна Сивцова, от которой всегда пахло духами с резкой мускусной нотой.

— Ну, здравствуй, Ванька! — обняла она любимого ученика. — Угощай чаем, я тортик принесла. Иван понуро пошлепал на кухню, включил электрочайник.

— Рыбный суп будете? Есть пюре, свекольный салатик и еще теплые котлетки. Сам готовил.

— Да ты что? Вот так умница! — ахнула Сивцова. — Буду есть все тобой перечисленное с большим удовольствием. А что это у тебя в холодильнике столько яиц скопилось? Злоупотребляешь омлетами?

— Нет, Майя Владимировна, яйца я пью сырыми перед занятиями вокалом.

— А ты знаешь, что положительное воздействие на звучание голоса сырых белков и желтков наукой не доказано? Наоборот, есть авторитетное мнение медиков, что сырые яйца несут в себе риск заражения сальмонеллезом. Оно тебе надо? Прекращай заниматься ерундой! Для голоса полезно совсем другое: не пить спиртное, холодное и горячее, не курить, не есть семечки, арахис, сухарики с приправами, острые кетчупы, горчицу, хрен, жареное мясо, картофель, чипсы, острый фастфуд. Пить нужно теплый сладкий черный чай и нежирное молоко комнатной температуры. И никаких диет. Вообще. Ты думаешь, почему все оперные такие плотненькие, что мужчины, что женщины? Лучано Паваротти весит сто тридцать килограммов, Монсеррат Кабалье — сто, Вячеслав Войнаровский — сто шестьдесят…

— Потому что постоянное надувание диафрагмы вызывает чувство голода…

— Потому что люди с лишним весом лучше держат ноты. Увеличенные жировые отложения в районе шеи позволяют более емко оперировать голосом, благодаря гашению колебаний вокала. Голос у полных — более объемный и мягкий. Опять же, у них — широкая грудная клетка, а значит, большой объем легких и общее пространство для воздуха в диафрагме. А ты у нас — дрыщ бухенвальдский. Я была уверена, что ты тут от голода загибаешься, пирожки с творогом тебе принесла и пакеты с супами витаминными со спаржей, на основе картофеля и гороховой муки. А тут, понимаешь ли, — целый пир, включая свекольный салатик. Очень вкусный! Что ты в него кладешь?

— Кроме самой свеклы, чеснок, соль и майонез. Мелко режу туда соленые огурчики и тру на терке одно вареное яйцо и сыр.

— Умничка! А я не знала о твоем кулинарном таланте и решила тебя подкормить.

— Спасибо, Майя Владимировна, но с бытом я справляюсь — меня мама и интернат всему научили. У меня душа болит, ни на чем не могу сосредоточиться. Я чувствую себя ходячей тенью, призраком, у которого, кроме пепла внутри, ничего не осталось.

— Понятное дело, Ванюша! Чтобы душевные раны зажили, нужно время, — вздохнула женщина. — Когда намерен на учебу вернуться?