Бесплатный фрагмент - Не принятые миром

Глава 1

Новые соседи

Франция, 1910 год.

Утро в семье Фюрстенберг всегда начиналось одинаково. Ровно в пять главный дворецкий Николай приходил в дом из отдельного дома, где спали все слуги. Он одевался, выходил и, открыв запасные двери, проходил в главный зал, откуда по винтовой лестнице с огромными каменными колоннами входил на второй этаж и распахивал шторы в коридоре. Он впускал свет в главный зал. Потом шел и открывал двери запасные с других сторон, в дом прибывали многочисленные слуги. Шоферы, садовники, уборщицы, гувернантки, личные посыльные, повара, официанты. Прежде чем пойти будить девочек, гувернантки шли на кухню, где к семи утра для них готовили завтрак, главный дворецкий озвучивал список дел и давал распоряжения на сегодняшний день. После того как все были заняты работой, он лично шел будить хозяев поместья — Йозефа и Жозефину — для распоряжений и докладываний новостей, беря утреннюю прессу.

Гувернантки шли будить девочек, которые к тому времени еще крепко спали, лежа на своих пуховых перинах.

Первой будилась Мари, самая младшая, ее комната была расположена дальше всех от лестницы, и ее гувернантка Ксения всегда входила, очень осторожно ступая по полу, чтобы не наступить случайно на вазу с конфетами или коробку с другими сладостями. Которых у девушки было в комнате огромное количество. Мари была большой любимицей сладостей и никому не позволяла есть ее конфеты, мармеладки и шоколадки. В отличие от ее сестер, которые были равнодушны к сладостям, девушка интересовалась еще и разного рода травами и настойками. Поэтому сухая трава или ветка какого-нибудь хвойника, висевшая в комнате, тоже были нередкостью.

Входя в комнату, Ксения распахивала шторы и, подойдя к девушке, всегда произносила одну и ту же фразу:

— Доброе утро, госпожа Мари. Вам и сегодня придется встать. — Девушка невольно пошевелилась в постели.

— Что, уже утро? — сонным голосом спросила она.

— Да, уже полдевятого утра. Я принесла вам завтрак. — Она поставила поднос перед девушкой, и та измученно вздохнула.

— Опять так рано ты меня будишь!

Ксения покосилась на нее, это была молоденькая женщина лет тридцати пяти. С мягким характером и полным отсутствием понимания жизни. Хотя глупой она не считала себя. Ходила, как и все примерные верующие девушки, в церковь и читала книги из старой библиотеки хозяина квартиры, где жила.

— Зачем вы так поздно сидите и что-то пишете в своих тетрадях? — спросила женщина, попутно собирая листки, валявшиеся по всей комнате. — Вы же знаете, что я прихожу всегда в это время, и поэтому вам нужно ложиться хотя бы в двенадцать, чтобы выспаться. Синяки под глазами вам не идут. — Мари показала ей язык. Это маленькая избалованная девчонка. Не любит, когда ей кто-нибудь указывает. Даже ее отец мало мог на нее повлиять. Однако если и был человек, которого она слушалась, так это мать.

Они неплохо ладили, и Ксения была с ней с самого ее рождения, и поэтому они стали кем-то наподобие хороших подруг. Мари всегда могла что-то спросить у Ксении, и та в ответ либо отвечала, либо просто молчала.

— В любом случае после завтрака вас будут ждать в большой гостиной ваши родители, если вы не забыли, то сегодня приезжает ваша тетя Фрида, потом вы сможете позаниматься своими делами. В три часа у вас урок верховой езды. А в пять часов урок французского.

— О, Ксюша, не говори мне об этих уроках, я не желаю о них и минуты слушать, — сказала девушка, отправляя кусок хлеба с маслом в рот и запивая это чашкой кофе. — Скажи, — чуть прожевав, проговорила Мари, — а тетя Фрида во сколько приезжает?

— В двенадцать часов.

— О, это прекрасно! — чуть не опрокинув еду, прокричала Мари. Вчера я не могла уснуть из-за света в соседнем доме. Мне было любопытно, откуда он там?

— Не знаю, но думаю, что кто-то туда переехал.

— Твоя правда.

— Я пойду набирать ванну, — Ксения открыла соседнюю комнату, где открыла кран с водой и начала настраивать нужную температуру. Попутно добавляя разные баночки с маслами и солями.

Выходя из ванной из другой двери, Ксения шла за полотенцами и шпильками. А также выносила корзину с мусором.

Прикрыв двери, она выходила в общий коридор и, спускаясь по лестнице для прислуги, проходила до помещения, где работали прачки. Собирая белье и стирая его в дальнем углу поместья.

Возвращаясь по дороге, она встретила гувернантку Ирину, работавшую на Алину, среднюю из сестер. Чуть не разразился скандал, когда Ксения, не заметив, немного не рассчитав, врезалась в нее, когда та шла с корзиной грязных вещей.

— Пожалуйста, Ксения, смотри, куда ты идешь! Ты тут не одна! И не одной тебе нужно, — огрызнулась девушка, выходя и бросая вещи. Прачки, смотрящие ей вслед, так и хотели кинуть в нее грязным полотенцем. Ксения, идущая за ней, аккуратно положила в корзину

— Прости, Ирина, — пролепетала девушка, уже уходя.

— К черту мне твои извинения! — прокричала Ирина, выходя уже в общий коридор. Да так, что на нее пришикнули все остальные прислуги. Еще не хватало, чтобы она разбудила господ.

Ирина не отличалась хорошими манерами и уж точно не могла рассчитывать на то, что ее возьмут на другую работу, кроме этой. Она отличалась отличной трудоспособностью и прекрасно ладила с Алиной. Женщина шла к ней с чистыми полотенцами и зашла в ванную, когда та как раз вылезала из ванны.

— Мисс, — женщина протянула ей стопку полотенец, и девушка взяла самое большое из кучи, лежавшее сверху.

— Что-то новое известно, Ирина?

— Нет ничего. Единственное, что сегодня утром я заметила, так это какие-то рабочие суетились в доме напротив. Я думала, он заброшенный. Но больше ничего.

— Да, мне тоже, — равнодушным тоном отозвалась Алина. — Мне тоже часов в пять не давал спать этот шум машин. Интересно, кто они?

Проигнорировав вопрос, Ирина продолжала:

— В два часа у вас встреча с матушкой, она хочет, чтобы вы присоединились к вышиванию, а до этого у вас прогулка по саду с отцом, а потом… — она не договорила, потому что ее прервала поднятая рука.

— Да, я помню все это. А что будет делать моя сестра Эрика?

— Ее расписание мне неизвестно. Однако я знаю, что сегодня у нее запланирована встреча с отцом, а дальше приезжает ваша тетя Фрида. — Алина, недослушав, встрепенулась. Встреча с Тетей — это интересно. Алина любила слушать чьи-нибудь разборки и разговоры. Их с Мари часто выгоняли со взрослых бесед — их могла быть удостоена только Эрика. Однако это не мешало Алине подслушивать, сидя на лестнице. В коридоре она любила собирать сплетни и распространять их. А еще больше она любила смотреть на свою старшую сестру, которая из кожи вон лезла, чтобы хоть как-то приструнить свой дикий нрав, и у нее хорошо получалось.

— Ирина! — гувернантка подошла к девушке, которой помогали одеться. Алина прошла из комнаты ванной в обычную и сейчас выбирала наряды. Показав на один из них, прислуга начала надевать платье. — Перенеси встречу с отцом на два часа в саду. Сейчас я пойду к сестре. Она у себя?

— Да, она у себя, я передам вашу просьбу дворецкому.

— Немедленно — проговорила Алина, и Ирина вышла в коридор искать главного дворецкого, только бы она не опоздала. Ибо если расписание на сегодня будет утверждено, то крайне трудно будет его поменять. Услышав речь Николая на первом этаже, девушка побежала туда, застав его с водителем Игорем и его помощником Антоном, худощавым мальчишкой.

Проносясь мимо Ларисы — гувернантки Эрики и главной над всеми слугами. Она стояла рядом с главным дворецким.

— Николай! — Ирина буквально подбежала к нему. Тот отпустил водителя и, повернувшись к ней, спросил, что заставило ее так бежать.

— Алина попросила перенести встречу с отцом. Я надеюсь, что расписание еще не утверждено? — Николай покосился на женщину.

— Нет, не утверждено. Хорошо, я перенесу. На какое время нужно? — отметив у себя про Алину, дворецкий отправился по своим делам. А Ирина за завтраком для Алины.

Проснувшись наутро, Эрика не могла отойти ото сна. Вчерашний бал давал о себе знать. Ноги гудели от танцев, а голова от воспоминаний, которые будут, еще долго будут проноситься в голове яркими картинками вместе со всеми эмоциями.

Было около девяти утра, настенные часы из дерева, привезенные на заказ, висящие на стене, не давали Эрике покоя. Ей вечно казалось, что они лишние, но, осмотрев свою комнату, она еще раз понимала, что там им самое место. Большая кровать с высоким изголовьем, из плюша с росписью, с мягкими перинами и пушистыми подушками и одеялами, в которых утопала Эрика. Высокий потолок, отделанный росписью святых, смотрящих каждый вечер, как она спит, аккуратные торшеры, стоящие во всех четырех углах, освещавшие комнату, письменный стол со множеством ящиков, где хранились самые разные бумажки и фотографии, печатная машинка последней модели и фотоаппарат, на который Эрика любила делать снимки и потом просматривать их. Чернильница с пером и шляпка, купленная ее тетей из Италии. Легкий солнечный свет, проникающий в комнату небольшими полосками, перемещался туда и обратно. Эрика взяла с ночного столика небольшое зеркальце и стала делать солнечных зайчиков, что, прыгая по стенам, радовали хозяйку комнаты. Подавшись вперед, Эрика посмотрела в окно на соседнюю улицу, где вовсю заселялись новые соседи — кто они и сколько тут пробудут, девушка также не знала. Но ей уже было интересно все.

Эрика любила раннее утро, когда можно поваляться до прихода слуги, что приносит тебе завтрак. Еще немного полежать и подумать обо всем на свете. О прошлом, и о будущем, и о настоящем, что ускользает от тебя каждый миг. О солнце, что светит ей в комнату, и об утренней возне людей и слуг во дворе. Услышать, как главный дворецкий отдает приказы на день и распределяет обязанности, услышать кроткие шаги гувернантки и почувствовать, что жизнь началась снова.

Утро, когда ты принадлежишь себе. И никому нет дела до тебя. Но покой, в котором пребывала Эрика, длился недолго. В двери постучали, и, к удивлению девушки, это была не прислуга с завтраком. Это была ее младшая сестра Алина. Отличавшаяся своим любопытством и настойчивостью. Несмотря на то что в детстве их отношения были теплыми, сейчас они сошли на нет. Сестры отличались во всем, начиная от цветов в одежде, заканчивая к кому больше они привязаны из родителей. Алина больше походила на мать и имела более теплые отношения с ней, нежели Эрика. В то время как сама девушка больше любила отца и во всем прикрывала его. Будь то лишний стакан виски или же карточная игра.

Ее отец Йозеф происходит из знатного немецкого рода и всегда был желанным гостем в любом доме на их улице, где жили такие же богачи, что и они. С давних времен и появление новых соседей всегда было большой неожиданностью для соседей. Улица за пару часов превращалась в улей: сплетни, факты, мысли — все это переплеталось в огромный комок, и невозможно было понять, что за человек перед тобой, встреть ты его на улице. Однако семья Эрики отличалась от соседей тем, что не участвовала в этой грязи.

Отец всегда говорил дочерям, что нет ничего хуже сплетен. Он не воспитывал дочерей в строгости, хотя и многое им не разрешалось. Мужчина не любил, когда им командуют, но был очень зависим от чужого мнения. Единственным его родным человеком была жена Жозефина, в которой он не чаял души. Их брак был только лишь частично основан на расчете, присутствовала в нем и любовь.

Йозеф придерживался мнения, что он начал самостоятельную жизнь после окончания университета с отличием и впервые почувствовал себя взрослым и самостоятельным только после того, как отец впервые в жизни сказал ему, что он достойный человек. Эрика ни разу не видела свою родню по отцовской линии, однако по бесконечным и скучным беседам за столом и рассказам она узнала. Детство его проходило в строгости и холоде отца, но огромной любви матери. Он и еще несколько братьев, которые в разные годы поумирали кто от туберкулеза, кто от кори, покоятся на семейном кладбище, где и был похоронен дедушка. Отец в тот день даже ни с кем не говорил. Хотя для самой Эрики человек считался взрослым после того, как он научился правильно знать, чего он хочет на самом деле.

С самого детства отец любил ее больше всего. Он был горд за нее и всегда желал, чтобы именно она унаследовала семейный бизнес и империю. У нее были все черты будущей наследницы. Твердость, ум и очаровательная улыбка. Эрике было непонятно, как эти качества могут помочь, но она всегда уверяла себя, что она не опозорит семью.

Эрика родилась достаточно рано после свадьбы родителей. Однако, по словам отца она была для него желанным ребенком, для матери же она была сюрпризом, который она приняла как должное, и пока Эрика росла, девочка практически не видела матери, так как та вечно лежала в постели и болела. А когда девочке было пять, появилась Алина и два года спустя Мари, самая младшая и самая болеющая из всех троих детей. Мать любила ее младших сестер по причине того, что появления Эрики она никак не ждала, а вот двух дочерей наоборот. Йозеф же был холоден к Алине и Мари, обосновывая это тем, что они любимицы матери, и этого было достаточно, чтобы не разбаловать детей, и мало проводил с ними времени, больше с Эрикой.

Отношения между супругами, по наблюдением девушки, носили теплый и семейный характер. Конечно, они не были образцовой семьей, да и можно было бы вообще создать образец семьи? С учетом того, какие разные люди и как у всех разнятся вкусы.

Отношения между сестрами были тоже хорошими и теплыми, будучи совсем маленькими, они играли и даже иногда засыпали в одной кроватке. Эрика была для двух младших сестер примером и гордостью, и они все пытались повторить за ней. Но, подрастав, Алина и Мари больше учились вышиванию и ведению хозяйства в доме, нежели охоте и мастерству фотографии, они учились быть покладистыми и легко учились и поддавались воспитанию. У них не было столько буйной энергии жизни, как у Эрики. Эрика же, наоборот, была больше привязана к тому, чтобы быть самой собой. И увлекалась и фотографией, и стрельбой из лука, и даже могла лучше отца печатать на машинке, лучше стрелять из пистолета. В ней была жизненная сила, которая не умещалась в вышивании крестиком.

Мать часто не находила ее поведение пристойным и корила ее, пытаясь привить образ леди, понимая, что с характером дочери это будет сделать трудно. Эрика осваивала только лишь минимум, которым она могла усмирить свой нрав. Но быть покладистой и смиренной она не хотела.

Выходя из воспоминаний и смотря на дверь, которая, находясь в приоткрытом состоянии, начала действовать на нервы Эрике. Как и нерешительность сестры, которая стояла на пороге.

— Алина, проходи. Почему ты стоишь на пороге? — Сестра нерешительно зашла в комнату. Ее серые глаза смотрели с неподдельным любопытством, так как в комнату к Эрике она не входила еще ни разу, как их расселили по разным после шестого рождения Эрики.

— Доброе утро, сестра. — Ее слегка холодный тон к девушке резал Эрике слух, но она не обратила никакого внимания на это.

— Доброе, — Эрика отплачивала той же монетой.

— Ты помнишь, что сегодня приезжает тетя Фрида? — сестра пересилила себя и зашла в комнату, в ее глазах мгновенно вспыхнуло удивление и проскользнула нотка зависти. Эрика наблюдала за тем, как Алина оглядывает ее роскошные покои. У ее младших сестер они были куда скромнее, чем у нее.

— Конечно, я помню, что она сегодня приезжает, а это означает, что она привезет подарки. — Эрика откинула одеяло и взяла халат.

— Она всегда привозит только тебе подарки, — с ноткой зависти проговорила Алина, закусив губу.

— Не смеши, она привозит не только мне, она привозит всем. Только почему-то вы с Мари никогда ими не остаетесь довольны, — констатировала факт Эрика, что было правдой.

— Это потому, что она делает это не из большой любви к нам, а скорее из надобности что-то подарить. Но в любом случае я тебя предупредила о ее приезде. Она должна прибыть в двенадцать. А сейчас уже девять, ты все успеешь?

— Конечно, я все успею, я не такая копуша, как вы.

Алина открыла рот от накатившей на ее обиды за укор сестры и, сведя брови, развернулась и быстрым шагом зашагала прочь.

Конечно, Эрика знала о том, что они обсуждают ее не в самом лучшем свете с Мари и держатся обособленно, разве только лишь по праздникам и на семейных фото позволяя себе выглядеть как сестры. Однако Эрика держалась выше всего этого, понимая, что она не желает ни Алине, ни Мари зла. Алина считала сестру жадной и самолюбивой, что у нее ни попроси, она ничего не даст. Ни шляпки, ни перчаток — ничего. Алина положила глаз на комнату Эрики сразу, как только та туда переехала. Ее комната не выходила во внешний двор, а во внутренний. И находилась в углу, что крайне огорчало ее. Мари часто желала проникнуть в ее комнату, чтобы посидеть за ее столом, сделанным из цельного дуба, и притронуться к машинке и к фотоаппарату, к которому Эрика и близко не допускала сестру, считая ее слишком маленькой и глупой для таких вот вещей. Из-за этого они часто ссорились. Алина как средняя сестра держалась между двумя сестрами, иногда примиряя и не всегда понимая, на чьей она стороне. Она хотела походить на Эрику и завидовала ее беспечности, но вместе с тем и завидовала Мари, которая жила в полном согласии с обоими родителями. В отличие от Мари, чьи отношения с отцом были мрачнее ночи.

В двери послышался стук.

— Это ты, Лариса? — девушка не отрываясь смотрела в окно, откуда открывался вид на часть сада, где сейчас работали садовники, как тщательно они стригли деревья и подрезали кусты.

— Да, это я.

— Хорошо.

Хозяева дома до сих пор валялись в постели. И Жозефина уже в пятый раз произнесла:

— Йозеф, милый, уже скоро десять. Тебе не пора встать с постели и как хозяину поместья наконец-то пойти работать? — с раздражением в голосе сказала Жозефина.

— Мне пора, скоро приедет.

— Николай, скажи, а что это так шумит? — Йозеф посмотрел в окно на соседний дом, где, к его удивлению, обустраивались новые соседи.

— Сам пока не знаю. Сегодня утром в пять они пригнали грузовик и стали доставать вещи. Хотя вчера и позавчера я видел свет в доме.

— Очень интересно. Этот дом уже лет десять никто не хотел покупать, — Жозефина произнесла с явной раздраженностью.

— Сегодня приезжает твоя сестра, — напомнила Жозефина. Она терпеть не могла приезда этой самодовольной фифы.

— Да, я знаю, она пробудет недолго.

— Зачем вообще она приехала к тебе?! Прекрасно общались и на расстоянии вы с ней.

— Жозе, она моя сестра! — с волнением произнес мужчина.

— Тцц, — с пренебрежением сказала она.

Она пролистала утренние газеты и направилась в ванную соседнюю, находившуюся рядом с ее комнатой. Проспав ночь у себя в комнате, она любила ранним утром прийти под бок к мужу и поваляться с ним.

Эрика собиралась. Надев нежно-розовую рубашку с приколотой брошью и длинную юбку, заколов волосы, Эрика спустилась по длинной мраморной лестнице вниз, желая по дороге каждому доброго утра.

Внизу уже все собрались. Мать, сидевшая и отстраненно смотревшая на улицу, где надвигались серые облака. Ее карие глаза смотрели все с той же меланхоличностью на жизнь, что при первом взгляде казалось, что ей много лет и прожила она долгую и непростую жизнь и теперь, смирившись с судьбой, сидит и поджидает свою участь. Жозефина выглядела не по своему возрасту.

Ей не было и сорока, и в дни особого празднования она превращалась в совершенно другого человека. В ней начинала бить ключом жизнь. Она всегда могла подбодрить, а на любые невзгоды могла посмотреть через призму своего оптимизма. Но это было лишь по праздникам и на балах. В обычные дни она пребывала в состоянии меланхолии и крайней заторможенности. Слушая во всем своего супруга и давая уроки детям, как нужно жить. Она сидела напротив отца, а тот по обыкновению читал газету и выписывал в свой блокнот, находящийся у него под рукой, карандашом все самые важные вести, обсуждая это потом с коллегами за папиросой-другой.

Мари и Алина сидели на одной стороне рядом, смотрели разные новые журналы, что привезли им. Эрика, пройдя к столу, села в самом конце стола со стороны отца. Иногда к ним присоединялась бабушка по маминой линии, Вильгельма, но она предпочитала завтракать в одиночестве, не желая начинать свое утро с лишних звуков.

— Дорогая, зачем ты надела эту рубашку? — мать с тоской в глазах посмотрела на нее и провела ее взглядом за стол. — Тебе совершенно не идет этот цвет. Лучше бы ты надела серую или бежевую рубашку.

— Хорошо, в следующий раз так и сделаю, — произнесла Эрика, чтобы поскорее начать есть.

День начинался. Пожелав всем доброго утра, Эрика села рядом с отцом. И, приказав прислуге налить ей чашку чая, стала поедать вафли.

Завтрак прошел в хорошем тоне, и девушки ждали приезда тети.

Фрида приехала точь-в-точь к двенадцати и, спустившись из машины, прошла к своему брату, Йозефу. Она была старше его на пять лет. Но выглядела моложе. Куролесив по всему миру, тетя не искала одобрения поведения у семьи, и, вырвавшись из-под крыла родителей, она всю жизнь не была привязана ни к месту, ни к времени.

— Йозеф, а ты постарел, — Фрида обнималась с братом, ее едва заметные морщины на загорелом лице выглядели привлекательнее. Она излучала, как казалось Эрике, спокойствие и свободу. Нежели ее мать, вызывающая в Эрике беспокойство, что и она когда-нибудь будет, точно так же смирившись с жизнью, сидеть и мечтать о другой жизни. Нет, она никогда не даст сломить себя и свой дух.

Обо всем об этом Эрика думала, пока тетя обходила ее сестер и мать. А когда очередь дошла до нее, Эрика улыбнулась тепло, и Тетя, поцеловав ее в щеки с обеих сторон, сделала ей комплимент. О ее красоте и о том, что Эрика напоминала тетю в молодости. Этими словами девушка не могла не вызвать волну негодования у сестер.

Пройдя в гостиную, Фрида сразу уселась на диван, по-хозяйски. Эрика присела по правую руку от нее, а ее отец по левую.

— Я вижу, у вас новые соседи, — Фрида перевела взгляд с платья ее матери, на отца, что, удобно расположившись в кресле, стал курить папиросу.

— Как видишь, Фрида. Но, честно сказать, я не рад этому соседству. Еще непонятно, что это за люди.

— Я знаю их. Это Вальдегрейвы. Сыновья Хемса. Я знала его по молодости, пока он не женился. И зачем он только это сделал? Это его и погубило. Он был прекрасным мужчиной. В полном рассвете лет. А теперь. Тут будут жить его сыновья.

— Вальдегрейв? — с удивлением, смешанным с брезгливостью, произнес отец. — Я знаю их семью.

— Ты так говоришь, как будто это нищие, — Фрида подчеркнула это слово.

— Эта фамилия и бедность — одно и то же.

— Йозеф, не смей в моем присутствии говорить такое. Ты знаешь, как я отношусь к таким заевшимся богачам, как ты! — прикрикнула Фрида. Однако не будем о грустном. Давайте лучше пообщаемся и каждый расскажет тети как дела — Произнесла Фрида, обращаясь к девочкам.

Эрика взглянула в окно, ей становилось все интереснее и интереснее. Это были не просто соседи. В доме жили только мужчины, без единой женщины, и к тому же молодые. Эрике было интересно не столько положение этой семьи, сколько сама семья. Все остальные их соседи были одинаковы, как куры в курятнике. Все вылизаны, все богатые и все придерживающиеся правил. Не было чего-то живого в этом обществе. Не было чего-то, что могло вдохновить этих людей. Они были все как застывший камень.

***

Отсутствие сна прошлой ночью давало о себе знать. Хайц стоял и курил шестую сигарету подряд. Он смотрел на восходящее солнце этим летним прохладным утром и думал о своем. В мыслях его многое ворошилось. Семья, друзья, бывшие девушки, которых он бросал и, не помня их имена, оставлял в остывшей постели. Он забыл, когда он начал так жить. Темная комната, где он просидел всю ночь напролет. Кровать с холодными простынями, единственная лампа, перегоревшая еще вчера. Портрет отца, покрытый слоем пыли, и только стол, стоящий рядом с окном, давал понять, что это жилая комната. Деревянный стул с мягкой обивкой, заваленный бумагами и всяким хламом. Они только переехали, и дел было невпроворот. Нужно было подготовить все для приема по случаю их появления здесь. Голова кипела от обилия задач и тем, что все лежало на плечах Хайца. Мужчина медленно размял шею. Когда на него свалилось столько всего?

Наверное, все началось, когда умер отец Хайца. Хемс — военный бравый мужчина, что всегда шел против толпы и был себе на уме. Он не считался с другими, втаптывая на своем пути каждого, кто мешал его счастью. Пронзительные голубые глаза, что смотрели на него, на самого старшего из четырех братьев, и всегда с легкой досадой отводил их. Понимая, какая тяжесть ляжет на его плечи после смерти Хемса.

Отец не любил семью и привязанность и всегда говорил своим детям, что семья и брак — это лишь пустые иллюзии и трата времени. Хайц не помнил, чтобы он прожил в обществе роскоши и семейных празднеств. Они вместе с отцом и братьями вечно скитались по унылым пристанищам и ели в дешевых кабаках. После того как их вычеркнули из семьи. А за что? Мать и отец жили порознь, сколько Хайц себя помнил. Отец в Париже, Мать в Марселе. С годами они отдалились друг от друга настолько, что мать даже не удосуживалась приезжать к ним раз в год. Со временем они оба завели по любовнику на стороне, и их брак, как и их общие дети, был пущен на самотек. Вечно на попечении теть, бабушек и прислуги. Рожденные дети вне брака не жили с ними, да и сколько их было, никто не знает. Последней каплей было то, что их мать Даная слегка с горячкой и через несколько дней от слабого здоровья, подорвавшегося на почве рождения самого младшего брата Вольфганга, ей стало еще хуже. После этого семья матери подала на развод. Считая, что Хемс подрывает здоровье женщины и не сможет ничего ей дать. Хотя отец был не так плох. Явившись после армии, дослужившись до полковника, он бросил военную карьеру ради любви и думал, что эта жертва оправданна. Но это оказалось не так. После развода бывшие сослуживцы и те, кому он когда-то помог, отказались протягивать руку помощи, и мужчине ничего не оставалось, кроме как уйти.

Отец взял Вольфганга на руки, несколько чемоданов и по обеим сторонам Хайца, самого старшего, Отто, второго по старшинству, Густава, третьего по старшинству, и отправился на поиски себя. Себя самого, и он нашел.

Он занимался спекуляцией мелких промышленников, что банкротились в ту пору от натисков крупных компаний и империй. И через некоторое время они смогли выбраться из нищеты. У них появился свой дом, и казалось бы, что все наладилось. Но отца убили в подворотне, пырнув ножом. Никто так и не смог понять мотивы следствия. И дом их опустел. И все заботы и хлопоты легли на плечи двадцатиоднолетнего на тот момент Хайца, как и забота о пятнадцатилетнем Отто, тринадцатилетнем Густаве и семилетнем Вольфганге. Поняв, что в старом доме жить больше нельзя, он выставил дом на аукционе, а за вырученные деньги купил этот старый и, как ему казалось, темный дом. Темный он был не из-за пыли, а из-за одиночества, что окутывало его как паутина.

Прошло пять лет, и забот стало поменьше, однако та злоба и та ненависть к собственной семье не исчезли из братьев. Они не говорили об этом всерьез, но каждый тихой ненавистью мечтал снова оказаться принятым в высшем обществе. А Хайц, не веря в непричастность матери к убийству отца, тихо разрабатывал план банкротства матери.

Хайц встал, хлопнув дверью, он вышел в общий коридор. Не так роскошно, кое-где облезлые стены, запущенный сад виден из окна, грязный фонтан и покрывшиеся мхом статуи, но, смотря на это, Хайц точно понимал, что он приложит все усилия для того, чтобы больше никогда не видеть этого ужаса. Они с братьями достойны лучшего.

— Хайц, ты наконец-то вышел, как прошел вчерашний вечер? — Отто всегда был рядом с братом, его теплая привязанность к нему отрезвляла мужчину и давала понимание, что они нужны ему.

— Отто, ну неплохо, но могло быть и лучше. А все потому, что я нашел для себя кое-что интересное.

— Например? — зеленные глаза Отто всегда у Хайца символизировались с природой. Отто любил кроликов разводить и мечтал, когда они переедут в дом побольше, чтобы у него было много вольеров для их разведения. Кроликов многих пород он любил, и поэтому все в доме было в шерсти. Вся его одежда и даже волосы. Отто был мягким юношей с миленьким лицом, оттого очень выделялся на фоне остальных братьев. Но называли его миленьким редко и то по больше части после ссоры между братьями.

— Например, то, что очень скоро государство собирается взять под расчет и урезать права нефтедобытчиков и торговцев золотом.

— Не может быть! Правда. — Отто мало что понимал в бизнесе, однако он хотел общаться со старшим братом, и общались они на темы непересекающиеся. Но и Хайц, и Отто всегда были рады поговорить.

Послышался выстрел, и Отто немедленно побежал на звук, хотя Хайц прекрасно знал, что это за выстрел.

— Густав! — заорал Отто, только лишь вбежав в комнату и смотря на своего любимого кролика Фрика. Который трясся от резкого звука, а с потолка сыпалась краска.

— Что — Густав? — Завопил блондин с серыми глазами. — Нечего позволять гулять своим кроликам по всему дому, на мои ружья и пистолеты, и ты же знаешь, что я ненавижу их! — Мужчина перезарядил пистолет и положил на кровать.

— А нечего было стрелять, ты мог просто унести его из комнаты! — Еще чуть-чуть, и они сцепились бы.

— Хватит! — При голосе старшего брата оба перестали и опустили свой спор.

— Хайц, ты… — Отто захотел объясниться с братом, чтобы тот встал на его сторону.

— Отто, я знаю, что ты обижен на Густава, но он прав. Отто, мы же предоставили тебе достаточно места, к тому же у Густава аллергия на них. А ты в свою очередь, — он обратился к брату, что стоял победно ухмыляясь, — мог бы не применять такие меры, а просто вынести их из комнаты. Хватит развозить эту чушь, — отчеканил Хайц. — Мне скоро понадобится ваша помощь! А вы занимаетесь ерундой. Сегодня вечером у нас прием. А вы ничего не сделали, для того чтобы помочь мне. Где Вольфганг?

— Он еще спит, — сказал Густав.

— Черт побери, скоро двенадцать утра, какого черта его никто не разбудил? — Хайц выругнулся и злой вышел по коридору и, повернув в сторону комнаты брата, пошел туда. Злость очень ему шла, она делала его красивым, независимым и придавала ему шарм. Густав и Отто стояли и смотрели, понимая, что каждое утро в их доме начинается одинаково. Хайц, раздраженный и невыспавшийся, Отто, кормящий кроликов и ухаживающий за ними. Густав, чистящий свои ружья и пистолеты, вернувшийся с очередной стрельбы, и Вольфганг, самый младший, читающий книги день и ночь.

Войдя в комнату к Вольфгангу, Хайц, глубоко выдохнув, на цыпочках подошел к шторам и распахнул их. Свет с улицы тут же затопил комнату, и юноша, спавший до этого потихоньку, зашевелился в постели и медленно и неохотно открыл глаза.

— Доброе утро, — Хайц как можно мягче произнес эту фразу.

— Доброе, брат, — младшенький потер глаза, и откинув одеяла, сел на кровать, так что его ноги едва доставали до пола.

— Вольфганг, тебе пора вставать, уже девять, скоро будет готов завтрак, мы с братьями будем тебя ждать.

Вольфганг покачал головой и, улыбаясь, не мог не вызвать в брате прилив хороших эмоций. Хайцу всегда было хорошо находиться с младшим наедине, казалось, что только он единственный приносит счастье в их дом. Хайц был за старшего, поэтому организовывал ему учителей и привозил книги.

— Скажи, как тебе новые учителя, которых я нанял на прошлой неделе? — вскользь сказал Хайц.

— Ты знаешь, они довольно неплохие, правда, занудные, — младший продолжал сидеть на кровати свесив ноги.

— Учение никогда не было легким, — Хайц подошел к столу, перебрал книги, лежавшие на столе.

— Ну вы ведь с братьями не так много учились! — запротестовал Вольфганг.

— Мы многое упустили в свое время и наверстывали это уже будучи совсем взрослыми, — произнес мужчина. — Я буду ждать тебя внизу, — проговорил он в спешке и вышел из комнаты.

К Вольфгангу все хорошо относились. Им с братьями было тяжело воспитывать его, они совершенно ничего не знали. Пока отец работал ночью, они присматривали за Вольфгангом.

Хайц же, вернувшись в свои покои, окликнул мимо проходившую Софи.

— Софи.

— Да? — девушка мягко взглянула на Хайца. Мужчину передернуло от ее взгляда.

— Набери мне ванну и принеси новый костюм.

— Хорошо. — Софи тут же удалилась.

Оказавшись в уютной и теплой ванне с приятным цветочным ароматомХайц выдохнул и расслабился. А за дверью толпились слуги. Перед глазами только и делали, что всплывали воспоминания: холодных отелей и борделей, где они спали все на одной кровати, укрывшись одним одеялом, со всеми своими малочисленными вещами, и каждый день приходилось перебираться все в новые и новые места, но самым ярким воспоминанием было то, как один раз постоялица одного из баров не хотела принимать деньги. Пришлось отцу всю ночь колоть дрова, чтобы разогреть печку. Пока у Вольфганга резались зубы, и он всю ночь проплакал. Он сидел и успокаивал брата.

Хайц окунулся с головой в воду, и воспоминания сами перенесли его в прошлое. Как накрывшись одеялом и закрыв уши себе, он лежал рядом с братьями и слышал в соседней комнате смех, а клопы, что поедали его, и вши, кусающие его голову и ползающие по его рукам, не давали ему покоя. Хайц вынырнул из ванны, быстро вдохнув воздуха. По телу табунами бегали мурашки, несмотря на то что кран открыт и лилась горячая вода.

Решив, что на сегодня хватит, он вылез из ванны, накинул полотенце на бедра и быстрым шагом пошел переодеваться.

Хайц вышел из своей комнаты, приказав слугам вычистить ковер, на который он вчера просыпал пепел, а сам поторопился спуститься вниз по винтовой лестнице, отмечая про себя небрежный вид Отто — брюки из серой ткани, рубашка хлопковая плохо заправлена. Видно, брат торопился.

Густав вообще был одет непонятно как: рубашка с подвернутыми рукавами, штаны на подтяжках, синий пиджак Вольфганга и синие штанишки с гольфами.

Сев, он оглядел общий стол, все были заняты своими мыслями.

— Я рад, что все собрались вовремя, не опаздывая. — Хайц посмотрел на Отто, тот прятал глаза. Густав смотрел на то, как Вольфганг уплетает оладьи.

— Так что ты хотел обсудить за столом? — Отто взял из рук прислуги чашку и ждал, пока та нальет ему чаю. Густав нервно дергал ногой под столом, так что весь стол дрожал. Хайц посмотрел на брата, который, в свою очередь, завис и пребывал в другом месте, и когда Густав почувствовал на себе взгляды братьев, только тогда понял, что он слишком уж открыто всем показывает свою сегодняшнюю нервозность, и произнес тихое «простите». Вольфганг сидящий с ним рядом очень удивился сегодняшнему поведению брата обычно от него можно было ожидать чего угодно но только не неуверенности. Он тихо пока никто не слышит спросил:

— Что случилось, брат? — Густав растерялся и застыл с чашкой, которую собирался поднести ко рту, и параллельно обдумывал, что сказать младшенькому. Причиной его нервоза в то утро была обычная рутина. В полдень должны были начаться скачки, однако скакун, на которого он поставил, заболел на той неделе, и Густав все переживал, оклемается он или нет. Он поставил очень большую сумму на него. Полторы тысячи французских франков, и если он их потеряет, то не сможет расплатиться с торговцами по оружию, что, несомненно, дойдет до Хайца, и тот устроит ему взбучку.

— Ничего страшного, дорогой, — Густав отпил чаю и поперхнулся, так как тот обжег ему горло, — скорее кушай. — Вольфганг нахмурил брови, однако больше ничего узнавать не стал и продолжил есть.

— А скажи, когда мы пойдем стрелять по банкам? — Густав прищурился, увидев, что младшенькому не терпится повеселиться. С пистолетами.

— Когда уедет Хайц, думаю, завтра. — Он подмигнул брату, и тот радостно тихонько захлопал в ладоши.

Когда оладьи, которые были у него в тарелке, закончились, он увидел, что на столе остались вафли. Но прислуг нигде не было видно, и младшенький начал тыкать пальцем Отто долго, пока тот не встретился с ним взглядом.

— Подай мне, пожалуйста, вафли. — Отто только сейчас обратил внимание на них, они стояли далеко от Вольфганга, и он протянул их ему. Сам же Отто был занят размышлениями о разведении французских лопов. Они хорошо ценились на рынке, и на них можно было очень хорошо заработать, сейчас у него было их всего несколько пар, однако в самые кратчайшие сроки он займется разведением их, к тому же он планировал заняться разведением шотландских кроликов. Которых он хотел себе заполучить. И поэтому все думал, как поудачнее продать лопов. На сегодняшней ярмарке.

Вольфганг, закончив с основным завтраком, достал книжонку и, налив себе чаю, уткнулся в нее.

Хайц, наблюдавший за тем, как братья мило сидят и завтракают, завидовал их беспечности. И заметив, что он сам не завтракал и ничего не ел, для приличия налил себе чаю и сделал два больших глотка, стал пристально смотреть на братьев. Чтобы те обратили на него внимание. Но они даже не реагировали.

— Я хотел обсудить план, — мужчина хлопнул рукой по столу, так что чашки зазвенели, братья вздрогнули.

— Ты имеешь в виду сегодняшний прием? — Густав покосился на Вольфганга, который был так увлечен чтением книги, что не заметил, как к нему приблизилась гувернантка, чтобы отобрать ее.

— Да, у кого есть соображения? Идеи? Предложения? — Каждый уткнулся в тарелку с едой, и наступила гробовая тишина. Хайц молчаливо закурил, теребя скатерть, никто не хотел об этом говорить.

— Я задал вопрос! — он еще раз повторил вопрос, кусая нижнюю губу.

— У меня никаких идей нет и предложений тоже, — скромно, тихо проговорил Отто, когда Хайц буквально сверлил в нем дырку взглядом. — Ты знаешь, я против насилия…

— Понятно дело, ты же фермер, — почесав затылок, равнодушно прошептал Хайц.

— На меня даже не смотри. Я приношу деньги в семью, ставя на скачки, и тоже не хочу прямо сейчас думать об этом. К тому же ты знаешь, как я к этому отношусь. Этот прием ничего не даст. Пусть пройдет год, полгода. Почему нужно делать это сейчас? — Густав отодвинул от себя тарелку и встал из-за стола. Отто и Вольфганг тоже машинально встали, каждый желал уйти по своим делам и не поднимать больше эту тему. У всех были более важные дела.

— А ты-то что не хочешь? Мне казалось, что пострелять и демонстрировать свою силу для тебя милое дело.

Густав оглянулся и, сжимая кулаки, произнес:

— Я люблю оружие и стрельбу, но убивать я не люблю, — после этого он развернулся и вышел. Хайц проводил его взглядом. Брата он разозлил.

— На меня тоже не смотри, — Вольфганг взял книгу и пошел прочь следом за старшим братом. Ему делать было нечего, и получать от брата, потому что он оказался перед ним не в тот час, не хотелось.

Отто сел, и они сидели и смотрели друг на друга довольно долго, и подсев поближе к брату, Отто также продолжал смотреть. И чуть позже произнес:

— Оставь эту затею, Хайц. Я знаю, что еще месяц назад мы все жили этой идеей. Но сейчас мы относительно неплохо живем и согласись, даже если мы устроим этот прием, ничего уже не будет лучше. К тому же отец нас за это точно не похвалит, даже будучи на том свете. — Хайц выдохнул и приказал принести ему коньяк. Отто был в чем-то прав. Они живут и так неплохо.

— Рвение и силы есть только у тебя в силу своей взрослости и наблюдения за всем, что происходило в то время, хотел отомстить матери. Ты за свою двадцатишестилетнюю жизнь многое успел увидеть и понять, в отличие от нас.

— Я не могу… — медленно произнес Хайц. Он и так ждал много лет, копившаяся в нем ненависть уже начала переливаться через край, — вы были маленькими, чтобы понимать всю боль отца и то, как ему приходилось после ухода из семьи, — мужчина откинулся на спинку стула.

— Все равно, Хайц, — заглянув в глаза брата, Отто умел успокаивать именно так. — Давай сделаем это тогда, когда Вольфганг будет чуть повзрослее и когда ему не придется объяснять, что мир не только в книжках, когда мы станем по-настоящему приняты в высших кругах, когда мы докажем, что не только по крови можно заслужить уважение. Когда мы станем выше, богаче, достойнее, чем семья матери, и тогда нам и преклоняться перед всей верхушкой. В надежде быть принятыми.

Братья переглянулись, Хайц улыбнулся и, потрепав Отто по голове, встав, согласился с ним. Голова была забита совсем другим. Отто прав: если он будет сейчас только и делать, что трать силы на мысли, от него уйдут сделки и реальная прибыль.

Он накинул пальто и отправился на конную прогулку. Нужно подумать, как обернуть ситуацию в свою пользу. Действовать опрометчиво нельзя, к тому же до матери наверняка дошли слухи о ее сыновьях. Которые встали на ноги; наверное, она второй раз вышла замуж, и уже у них имеются сводные братья или сестры в браке.

Он думал об этом все время, пока длилась прогулка. Он любил прогулки в одиночестве и тишине. Вдыхая холодный воздух, он смотрел на то, как низко плывут облака и колосится трава, выросшая за это лето. И ветер, что гулял среди деревьев, когда в лесу, шевеля верхушки сосен и елей, а кедры, что своей высотой закрывают небо, шепчут твою судьбу. За многое Хайц любил лес, за то, что в тишине деревьев ты начинаешь слышать себя и душу. За разговоры откровенные, за защиту, которую дарил лес, и за то, что ты мог обрести силу только рядом с природой. Только лишь среди своих истоков Хайц мог почувствовать, что принят в этом мире, не одинок, пока рядом с ним был лес с ручьями, которые он мог испить, и птицами, он был не одинок, далеко он мог забрести, но всегда найти дорогу обратно.

Он собирался уже назад, когда вдалеке увидел женщину, которую он меньше всего хотел бы сейчас видеть. Он притормозил коня и слез с него.

— Люси, — мужчина галантно поцеловал ее руку. Та отдернула ее при первой же возможности, на ее лице заиграла хитрая улыбка.

— Хайц, я как погляжу, ты решил покататься на лошади, что, в машине укачивает? — Хайц закатил глаза, эта женщина всегда только и умела, что говорить с сарказмом.

— Люси, скажи зачем ты решила испортить мне столь прекрасный день? — Он посадил ее на лошадь и повез в дом.

— Ну, видишь ли, я видела тебя вчера. В банке. Скажи, что ты забыл там?

— Ну ты ведь знаешь, что когда у человек день рождения, его принято поздравлять. Или же это не так?

— Скажи, дорогой, с каких пор ты ходишь на день рождения в богатые круги? — Она спрыгнула с лошади, когда они подъехали. Хайц молча ждал ее на веранде, к которой они подъехали. Разговор предстоит длинный, раз пришла Люси, то просто так она не уйдет.

— А с каких пор ты там появляешься? То, что мой отец по пьяни переспал с твоей матерью, еще ничего не означает. — Люси ухмыльнулась, его манера говорить о прошлом бесила ее. Что толку ходить по пустому дому, где когда-то ты бывал?

— Ну, Хайц, не забывай, что я удачно вышла замуж, — она поправила складки его пиджака, он отшатнулся, ему были противны прикосновения этой женщины.

— Ты вышла замуж за скупердяя и живодера. Георга Либермана. Как он, кстати? Я слышал, что он бил тебя, — Хайц сделал наигранно печальное лицо. — Как ты? Как твой развод с ним? — Люси наступила ему на ботинок, чтобы он умолк. Она ненавидела эту тему, и Хайц напрямую ее коснулся.

— Ты… белая шваль, вот ты кто, я развожусь с ним, и слава богу. И разводимся мы с ним не только потому, что это я такая стерва. Ты, поди, все уже знаешь, на каждом углу об этом твердят.

— Перестань, Люси, — он поднял руки в знак того, что сдается. — Я не собираюсь слушать про тебя сплетни, и твоя личная жизнь мне совершенно неинтересна.

— Хорошо, тогда вот что я тебе скажу: мой муж собирается покупать завод у твоей матери, ты можешь удачно перехватить сделку. Ты ведь этим грезишь? Бедный мальчик. — Хайц напрягся, и жилы выступили у него на лбу. — Не переживай, я сохраню в секрете, что это ты сорвал сделку.

— Как ты?!.. — он осекся на полдороги. — Хотя не стоит тебя недооценивать.

— Кстати, хотела спросить, ты заинтересовался тем домом и даже продал дом отца. — Люси натянула сильнее перчатки.

— Тебе никогда не приходило в голову, каково было находиться в том доме? — Хайц сделал лукавую улыбку.

— Хайц, мы же знаем, что, если тебе захотелось сбежать от твоего страха, это только потому, что ты боишься себя. — Мужчина закурил, выдыхая ей дым в лицо.

— А вот и нет, — Хайц подошел к ней вплотную.

— А вот и да, — Люси упивалась своей правотой и тем, что могла задеть Хайца за что-то живое, что осталось в его сердце.

— Люси, я открою тебе секрет: чтобы брак держался дольше, муж и жена должны быть похожи. — Люси цокнула языком. Ей нечего было ответить. Хотя она вчера очень удачно пришла. Увидев Хайца внимательно следившим за той девушкой. Нет, тут был не интерес, тут было что-то более глубокое, что пускало корни в сердце.

Девушка развернулась и пошла прочь. Но потом остановилась и, развернувшись, решила напоследок сказать еще одну новость. Чтобы не уходить побежденной.

— Хайц, мой муж собирается появиться сегодня у нас на банкете, — сказав это, она развернулась и ушла прочь. А Хайц стоял и смотрел ей вслед. Это было удачным стечением обстоятельств. Если ему удастся наладить контакт с ним, то встречи с ней будут прекрасным дополнением его дня.

Наблюдавшие за этим братья со второго этажа только хихикали.

— Отто. — Густав чистил пистолеты и ружья, разложенные по всей комнате. — Как ты думаешь, когда они уже сойдутся наконец-то?

— Густав, открою тебе секрет. Никогда. — Отто записывал в блокнот названия цветов, что видел у дома.

— С чего ты это взял? — мужчина удивленно спросил, по его мнению, Хайц и Люси идеально подходили друг другу.

— С того, что она старше его на два года. А ты знаешь, Хайц категорически не воспринимает женщин старше его, только ровесниц или младше. — Отто посмотрел на ружье, из которого недавно чуть не был убит его кролик. И сделал жалобное лицо, сердце снова сжалось. Густав, заметив это, убрал его под стол, дабы не травмировать брата.

— Да, я забыл, Хайц, не любит, когда дама его учит, предпочитая учить самому. — Густав заржал во все горло, а Отто закатил глаза к небу. Господи, ну за что ему такой брат, еще и младший?

— Придурок, умолкни! — Отто гневно топнул ногой. Такие фразы Густава выводили его из себя.

— О, милый Отто, прошу меня простить, — наигранно сказал Густав, чем еще больше разозлил брата. — Смею предположить, что в свои двадцать шесть лет Хайц много чего увидел и много чего повидал. И не одна женщина не смеет им командовать.

— Ну да, ты прав, он оставался с тобой, когда у тебя была корь, и помогал встать мне, когда я сломал ногу, и успокаивал Вольфганга, когда тот плакал по ночам от страха.

— В твои двадцать ты не знаешь ничего о жизни. — Густав встал и посмотрел в окно, за которым Хайц прощался с Люси, та что-то кричала ему вслед, а он ее не слушал.

— Ровно как и ты в свои восемнадцать, — подвел заключение брат.

— Скажи, как ты думаешь, он долго будет так сильно нас опекать? Жил бы себе спокойно, — удрученно заключил Густав, убирая инструменты для чистки на место и ружья с пистолетами.

— Не знаю, только лишь чудо заставит его отказаться от этой идеи! Однако я уверен, что Хайц всегда будет нас опекать. Это чувство помогло ему не сломить себя.

— Я не знаю, как ты, но мне все равно, правда, Отто, я не вижу в этом смысла. Отец, по сути, виноват сам. К тому же даже если и будь наша мать последней сумасшедшей, ну и что? Мы не зависим от нее. Не видели ее, прости господи, уж сколько лет… — Густав почесал затылок.