Бесплатный фрагмент - Не любовь, а просто фантики

Коняшка

В то утро я проснулась с ощущением перемен. И чему предстояло измениться в моей жизни, я не представляла. Дело в том, что перемен я боялась с детства. В первом классе мама перевела меня из родной и «дворовой» в другую школу, где всем показалось, что моя фамилия Конюшко обязательно должна превратиться в прозвище Коняшка. Коняшкой я дожила до одиннадцатого класса, когда в моей жизни произошла еще одна перемена — новый брак матери и ее безмерная любовь к новому мужу принесли мне новую фамилию. Но тут взбунтовался отец, и всеобщим собранием (мое мнение не учитывалось), было решено зарегистрировать мне новую двойную фамилию, и стала я Рыженко — Конюшко. Надо ли говорить, как меня называли в институте?

Да, со всеми этими замечательными фамилиями я почти забыла, как меня зовут — именем, понимаете, пользовалась редко. Фантазия моих родителей была безудержной: звали меня Сабина, по отчеству я была то ли Марковна (по отцу), то ли Карловна (по отчиму). И знаете, мне было уже все равно. В паспорте было написано Сабина Марковна Конюшко, а еще у меня была справка о смене фамилии и отчества — то есть там я была Сабиной Карловной Рыженко — Конюшко. Короче, я бы отдала полжизни за такую же справку, где меня звали как-нибудь «Мария Ивановна Петрова». Но, не так устроен мир…

С ощущением перемен я приготовила себе кофе, с ним же приняла душ и накормила кота. Я начала перебирать, что же может измениться. Я пыталась предугадать, что интересного моя судьба приготовила мне на этот раз, я так хотела быть готова ко всему! Но, как говориться, не так устроен мир…

Работала я дизайнером в рекламном агентстве, жила я в съемной квартире в красивом районе красивого города. Было мне чуть больше двадцати — тридцать три.

И было у меня четыре «жизненных важности» — работа, квартира (я снимала ее уже 6 лет, и собиралась делать это еще не меньше 15 лет), кот Василий и, конечно, мой город — Киев. Его я люблю так, как можно любить только человека — многогранно, противоречиво и «просто так», а не за что-то. Я проанализировала свою жизнь и пришла к выводу, что перемены могут быть любые, но моих истинных ценностей они затронуть не смогут. Ведь с работой у меня все всерьез и надолго, договор об аренде квартиры подписан еще на 5 лет, все оплачено, Василий жив-здоров, даже без блошек, а мои отношения с Киевом так вообще непоколебимы. А всего остального я уже не боюсь!

Зря я так думала — не так устроен мир…

Вернувшись из своих мыслей, я заметила, что мне уже давно пора собираться в мой мир «макетов и багетов», как когда-то выразилась дочка коллеги. Я быстренько оделась, и даже без макияжа выскочила на улицу. Заскочив в маршрутку, я обнаружила, что, торопясь, забыла кошелек. С некоторым смущением, я осмотрелась — нет ли тут никого из знакомых. Таковых не оказалось, и я пересела ближе к водителю, чтоб объяснить ему ситуацию.

— Понимаете, я сегодня так торопилась, что забыла деньги. Мне сегодня очень важно вовремя быть на работе. Я даже не красилась, вот выскочила, только бы успеть! А деньги забыла! Пожалуйста, я обязательно вам верну, честно, я возьму ваш номер телефона и отдам в пяти… в десятикратном размере. Пожалуйста…

— Дамочка, да если б мне все, кто сказки рассказывал, отдал хоть номинал, я б уже богатым стал! — маршрутка резко затормозила, — Ищите дурака в следующей маршрутке!

Я так и не поняла, почему отсутствие моей гривны так могло испортить его финансовое положение, но все же вышла без лишних разговоров, даже, по-моему, проронив «спасибо!». Ух, надо бы позвонить на работу. И тут раздался звонок моего телефона — надпись «офис», виднеющаяся на дисплее, опередила события.

— Алло!

— Сабина, что вы себе позволяете! Который час?

— Э, половина девятого, — робко ответила я, вспоминая свой рабочий график, и была уверена, что начинаю работу в девять, вот уже шесть лет.

— Сабина, половина девятого было вчера, а сегодня — половина десятого! Вы что, ребенок, которому надо напоминать о переводе часов? — голос шефа был на стадии кульминационной ярости.

— Иван Петрович, я…, — не знаю, что сказать, мысленно продолжила я свою фразу.

— У нас через 10 минут презентация проекта перед советом директоров клиента, а вашего макета нет! Где он и где вы?

Что за дурдом? Я никогда не подводила со сроками, но на сей раз я даже представить себе не могу, о каком проекте и макете идет речь! Да, я забыла перевести часы, но об остальном-то я помню! Или должна помнить? И как это объяснить шефу? Ведь даже если я прямо сейчас окажусь на работе (а мне туда и с деньгами и на такси минут сорок, не меньше), то неизвестный мне макет не появится.

— Иван Петрович, я…, — снова попыталась что-то произнести я.

— Я уже сорок два года Иван Петрович! Если через 10 минут вы с макетом не будете на работе, считайте, что вы уволены.

И в трубке закричали короткие гудки.

Вот так и перемены! Десять минут — время не реальное, макет сам собой не материализуется, так что можно смело ехать домой и покупать газету с вакансиями. Интересно, что одеть на собеседование? А там, гляди, и Петрович остынет.

До дома было две остановки, я решила не претендовать более на благосостояние маршруточников и пойти пешком.

По дороге домой мне в голову пришла мысль о том, что все мои перемены уже прошли. Конечно, ничего приятного, но это пока. Может, мне удастся найти новую престижную работу или еще что-то. В общем, небо на голову не упало и хорошо! И уже в почти отличном настроении я вошла в свой подъезд.

А в подъезде меня ждал новый сюрприз — грохот, шум и гам всех соседей.

— Бина! — заорала Нинка из пятой квартиры, — там твою квартиру залило жутко, потому что вода есть уже и в подъезде и у Глафиры Петровны!

Петровна жила подо мной, этажом ниже. В уме молниеносно пронеслась картинка всемирного потопа в моей квартире.

— Васечка! — крикнула я и понеслась что было мочи открывать квартиру и спасать самое дорогое — кота.

Я открыла дверь, и на меня буквально хлынул поток воды, при чем горячей.

Оказалось, прорвала батарею, при чем в перекрытии. Поток был жуткий. И за те сорок минут, что меня не было вода успела испортить все, что могла в моей квартире, и перекинулась на соседскую. День рабочий, пока все собрались… Воду отключили еще минут через десять. Итого, спасла я только самое дорогое — кота! Васечка был мокрым и перепуганным. Он не понимал, что ему еще повезло.

Пока я спасала свой маленький домашний мир от всемирного потепления и потопа одновременно, мне успели семь раз позвонить с работы. А что толку? Мне было совсем не до них. Как, в прочем, и сейчас. Я осталась без работы и без квартиры в прямом смысле этого слова. Что ж, хоть это и произошло за битый час, я не отчаивалась. Я держала на руках кота и шла по любимому Киеву к подруге детства «проситься на ночлег». Пока там хозяин квартиры выяснит все, пока уладят все судебные тяжбы с жеком и сделают ремонт, мне жить негде. Я, конечно, позвонила в агентство недвижимости, которое полностью курировало мое проживание в квартире, и ощутила полную отдачу от траты всех тех безграничных денег на их услуги и страховки чего-то там. Я ушла, а они остались ругаться с жеком и хозяином. Так что не все так плохо!

Лиза жила в менее красивом районе моего любимого города. Но главный плюс — она жила одна. И я могла быть уверена, что не помешаю ей в ее трехкомнатной квартире. Будучи уже фактически перед ее дверью, я соблюла приличия и позвонила узнать, корректно ли к ней зайти. Она радостно отреагировала на мой визит. Я даже успела захватить ее любимые конфеты.

И вот уже через десять минут я сидела на хорошо знакомой с детства кухне Лизы и пила хорошо знакомый чай. Я поведала подруге свою печальную историю.

— Бина, оставайся столько, сколько будет нужно! — безапелляционно заявила она, — вот только твоя кошечка. Понимаешь, мой котик гуляет и может ей сделать котят…

— Не беспокойся, это тоже мальчик.

— Вот и отлично!

Так я сменила место жительства. Через час безудержной болтовни (а мы не виделись примерно год) мы решили наведаться в мое прежнее жилище с целью отыскать там вещи, пригодные к использованию.

Я стояла на пороге еще час назад моей квартиры и наблюдала ужасную, чудовищную картину: по моим коврам, по моим расплывшимся по всюду дорогим во всех смыслах вещам ходили грязные и жестокие ноги каких-то незнакомых людей! Я не выдержала и закричала.

— Что вы все делаете? Кто дал вам право так поступать? Это моя собственность! Вон отсюда!

— Барышня, а вы кто?

— Я тут живу!

— А, Вадик говорил, что его жена подъедет. Вы Ира?

— Нет, — я начинала понимать, что речь идет о той семье, у которой я арендовала квартиру, но я их так и не видела, мы все подписали через агентство, и через него же общались.

— А кто?

— Сабина.

— А он не говорил, что уже сменил жену. А, Вадим Леонидыч, тут ваша жена подошла!

— Где? — сказал мужчина, от голоса которого у меня поплыло в сознании.

Нет, не подумайте, что влюбилась, просто мучительно пыталась вспомнить, где ж я его могла слышать. Бывает, вот уверен ты, что знаешь голос (или внешность), а вспомнить не можешь. Так и я пялилась на загадочного Вадим Леонидыча, а его строители тыкали на меня пальцами и повторяли «Жена!»

— Здравствуйте, вы, наверное, моя квартирантка?

— Да, если вы — хозяин этой квартиры.

— Нам надо поговорить, — начал он, — мы с женой разводимся. И эта квартира — наше общее имущество. Нам надо ее продать. Я понимаю, что наш договор подписан на долгое время, но тут такие обстоятельства, еще и потоп этот. Даже без продажи, пока мы бы сделали ремонт, вам нужно где-то жить. Пожалуйста, давайте договоримся! Мы расторгнем договор долгосрочной аренды, я вам все возмещу и оплачу услуги агентства по поиску и обслуживанию вашего нового жилья. Идет?

— Я вспомнила! Вспомнила! Вы — директор международного проекта «Медиа — Арт»!

— Да, — в замешательстве ответил он.

— Я Сабина, Сабина Конюшко. Мы с вами общались на презентации в посольстве. Вы тогда предлагали мне прийти на собеседование для участия в новом проекте, но приехал министр, и вы не успели оставить свои контакты.

— Точно, я вспомнил! Вы художница, работаете в стиле сюрреализма?

— Точно!

Короче, когда в квартиру поднялась уставшая от ожидания Лиза, мне уже сделали более чем приличное предложение новой работы.

— Я думаю у вас получиться. К тому же Львов — замечательный город.

— А речь идет о Львове?

— Ну да, ведь проект является грантом по программе Европейского Союза, вот они и решили обосноваться в любимом городе Юнеско — Львове. А что, для вас переезд невозможен?

— А как скоро надо ехать?

— Можно завтра.

— Можно, — с улыбкой ответила я, — мне теперь все по плечу!

Лиза проводила меня и Васечку на Львовский поезд на следующий день, а Вадим связался с Львовским агентством недвижимости и, как обещал, взял все сложности на себя. Так что я ехала в новый город, который уже почти любила, где меня ждала новая квартира и, без сомнения, новая жизнь. И Васечка успокоился. Он обычно так пронзительно мяукал, а тут спал себе спокойно, только постоянно искал место поуютнее. Видимо, плохо перенес потоп.

В новой квартире все было даже лучше, чем в прежней, а любовь Юнеско я разделила с первого взгляда.

В свой первый рабочий день я проснулась на новом месте с ощущением перемен. И на сердце было тепло.

Я пошла на кухню, где грелся Васька, приготовила чай. Тут позвонил мобильный.

— Здравствуйте, меня зовут Орест. — раздалось в трубке.

— Здравствуйте, — бодро ответила я.

— Я ваш новый коллега, и я помогу вам освоиться на новом месте. Вадим дал ваш номер, я знаю ваш адрес. Если не возражаете, я поднимусь, и мы все обсудим.

— Конечно, приходите, чайник еще не остыл.

В ту же секунду в дверь позвонили. На пороге был красивый еще молодой мужчина, в глазах которого читалась невероятная сила и любовь к прекрасному (первое, на что обращает внимание приличный искусствовед).

— Орест! — представился он.

— Сабина Конюшко.

— Орест Кормоедов.

Я едва сдержалась от смеха, но мне в миг стало все ясно. Ну, на какую фамилию можно поменять Рыженко — Конюшко? Разве только на Кормоедову!

И вот уже год я живу во Львове. Моя фамилия через два дня поменяется, буду я Сабина Кормоедова. Я счастлива! И я ни за что ее не сменю, ведь это часть меня и моего любимого Ореста.

Вот так я сменила все, что было для меня важно, на то, что стало для меня всем.

Забыла сказать, Васечка теперь Василиса и уже во второй раз приносит нам очаровательных котят. А первых мы с Орестом раздарили нашим друзьям: Вадиму, Ире — его бывшей жене, а теперь любимой (они после развода продали свою квартиру и остались жить в «моей»), Иван Петровичу и Глафире. И Лизке мы отдали одного — отцу на воспитание.

А на второй день после переезда мне позвонил Петрович, сильно извинялся. Оказалось, что график перепутали, и у шефа в сетке, там, где пишут ответственного, стояла моя фамилия, а на самом деле проект вела Лариса из соседнего отдела. Все выяснилось в тот же день, мне звонили, но я же не слышала. Ведь не так устроен мир, и Слава Богу!

Мигрень

Это был маленький номер в гостинице. Не дорогой, но приличный. Стол, масляная лампа, хорошая кровать. Она присела на край кровати и вспомнила, что-то другое, что-то ужасно ускользающее от ее памяти. Что-то мучавшее ее мигренями уже долгие годы. Боль подступила и сморила ее. Откинувшись на кровать, она уснула мертвым сном, будто бы провалившись в абсолютно другой мир, другую реальность. Где был маленький, крохотный, едва уловимый, как армат парфюма, шанс вспомнить.

Сон встретил ее разум густым туманом. Серые клубни были мягкими и ее падение, провал в бездну сознания не был болезненным. Но он был тихим и молчаливо охранял какую-то тайну.

Она была в том же желтом платье и неудобных чулках, в которых там на кровати гостиницы она сдалась мигрени. Высокий каблук босоножек казался ей неуместным в этом неизвестно где. Она пошла вперед, пробираясь сквозь клубни уже начавшего рассеиваться тумана. Впереди она увидела негустые совсем заросли непонятной травы, только крупной какой-то. Подул ветер и трава «запела» — начала издавать странный мелодичный звук. Из звука появился цвет, это был холодный розовый: то ли рассвет, то ли закат. Тут почему-то все было не ясно. Все нарисовалось акварелью. Ее сознание играло с ней. И все же туман ушел. Картинка становилась все четче. Одноэтажный дом. Со странной плоской крышей. На ступенях дома сидит кто-то бледный, прямо белый со странными не естественными розовыми щеками. Копна черных густых волос туго стянутых чуть выше затылка растрепалась и начали падать на плечи крупными локонами волосы. Это женщина. Она явно мучается от боли, трет правый висок, пытается жадно дышать, поднимает к небу напряженный, искаженный болью взгляд. Кажется, и она пытается поймать что-то неуловимое, что-то убивающее через мигрени. Женщина с силой зажмуривается и проваливается в мертвецкий сон.

Крупный серый дым. Почти черный, тяжело дышать. Дым, гарь, много пыли. Слепит глаза. Чулки сползли, каблук сломался. Волосы совсем растрепались. Но не у нее одной. Рядом стояла в белой одежде вторая женщина, чьи волосы совсем распались из прически и лежали водопадом до пояса, накрыв плечи естественной накидкой. Женщины взялись за руки и всматривались в начинавшую рассеиваться мглу. Появилась картинка. Из пыли выскочила на огромной скорости лошадь. Всадника почти не было видно. На полном ходу всадник спешился и уверенно взбежал на издавшие истошный скрип ступеньки. Крупные сапоги, невысокий устойчивый каблук, грубые и грязные шпоры. Но выше были стройные и красивые ноги, накрытые ассиметричной юбкой в клетку. Глубокое декольте, большая упругая грудь, копна черных непослушных бесконечных волос. Женщина. Распахнула с ноги дверки-половинки и забежала в помещение.

Настали сумерки. Эта же женщина сидит с бутылкой, наполненной жидкостью темно-коричневого цвета на скрипучих ступенях. Она чертит что-то не песке дулом своего револьвера и отхлебывает из бутылки. На песке появляется тонкий узор завитков и цветов. Бутылка пустеет, она бросает ее вверх. В бутылку без единого промаха устремляются два патрона, и осколки маленькими искрящимися камушками покрывают цветочный узор на песке у ног. Женщина обнимает свои колени, трет правый висок и громко рыдает от не проходящей боли. Постепенно плач смолкает и она погружается в сон.

Уже втроем они стоят на морозной поляне. Так холодно, что глаза обжигает. Все залито солнечным светом и от этого до боли ничего не видно. Кругом ничего, только холод и невероятный яркий белый свет. Три пары глаз все же приходят в себя и начинают жадно отвоевывать изображение. Молодая женщина с длинной косой почти до пят, одетая в простое платье прямого кроя сидит на пне от крупного дерева.

Запахло сырой землей, соком ягод, дымом костра. Осень. Женщина поет. У ног ее лежит весьма крупный пес. А нет, волк. Он дернулся и желтыми глазами впился в то место, где стояли три женщины. Животное напряглось, но хозяйка погладила его ладонью и успокоила. Позвала в темноту.

В темноте был небольшой дом. Освещение в нем скудное — лишь отблески горячего огня, живого. На чем-то, отдаленно напоминающем кровать, лежит высокий и статный мужчина. Он ранен. Израненное тело тонко пахнет сырым мясом и немного гноем. Волк грустно скулит. Девушка неустанно варит что-то в котелке, прикладывает к кровавому телу и поет. Всегда поет. Сквозь песню эту наблюдатели не заметив времени пролетают недели, месяцы, год.

И вот статный мужчина уже колет дрова, убивает кабана и медведя, скорнячит обувь и стелет шкуру в избе. Его светлые как лед прозрачной талой воды ярко синие глаза светятся счастьем. Ее глубокие зеленые огромные глаза цвета осени стали мягче. Волк чаще спокойно спит, ведь у дома и хозяйки есть надежный охранник.

— Это не медицина, да? — спросил он, — Это колдовство?

— Да, — тихим голосом ответила она, — я не устаю спасать тебя. Я уже 7ю жизнь борюсь за тебя со Смертью. Я пока побеждаю.

— Почему?

— Это не мне вспоминать. Я просто буду делать то, что чувствую, до дна, до тла. Не мне выбирать. Выбор всегда за тобой.

— А что выбирать? Что я выбираю?

— Скоро узнаем.

Песнь становится громче. Три года. Поседевший волк сидит у ног нестареющей хозяйки. Они оба смотрят в даль потухшими глазами. В ее осени пошел ливень, в волчьих глазах погасла вера. Вдалеке виднеется спина высокого красивого широкоплечего брюнета. Девушка повернулась к казавшимся невидимыми наблюдателям.

— Он снова ушел. В этот раз ушел на войну, с которой уже никогда не вернется ко мне, — сказала она похожим на нее как тени от разного света трем женщинам.

— Снова? А куда он уходил?

— Ах, куда он только не уходил за эти семь жизней. И к забытой жене, и к родителям, и в другой клан, и спасать сестру. Там один раз даже тесть с тещей были одинокие и несчастные после смерти жены, — вздохнула она. — Заходите, компота вам с травками налью, все веселее будет.

За столом сидели четыре женщины. Лишь одна из них была наполнена знанием, а три другие вытесняли свои страдания удивлением.

— Кто он?

— Я не знаю. Он мой, а я его. Мы будто выпали из одного сосуда. И катимся сквозь века и жизни, встречаясь в каждой и повторяя одну и ту же историю: моя часть спасти его от все более страшной участи, его часть — выбрать.

— А что он выбирает? Он же любит тебя, это очевидно!

— Да, его любовь никогда не ставится под сомнение. С ним я молчу, свечусь и колдую. Рядом с ним я становлюсь особенно сильной. До встречи с ним я набираюсь сил, потом спасаю его. Я люблю его. Он любит меня. Но каждый раз, выбирая между долгом и чувством, он выбирает долг. Сперва я шла за ним. В одной из жизней я отреклась ото всего и шла за ним, чтобы снова спасти. Но нет, я спасаю его, чтобы он сделал выбор. И так выходит, что я выбираю жизнь, а он — всегда выбирает смерть.

— А что потом?

— А потом я живу дальше. И кажется, а нанизываю на эту леску все больше нерешенных кармических задачек., — в зеленых глазах сверкнул недобрый огонек и мягкие губы искривились в подобии улыбки, — Я не могу никого больше любить, но и быть одна я не могу. Так что простите меня, но каждой из вас предстоит не только одна эта встреча с Ним, но и с каждой следующей жизнью все больше встреч с теми, у кого забрала душу темная ведьма. Все мы темные ведьмы после того, как нас отвергнет тот, для кого мы всемогущие белые волшебницы.

— А я уже могу любить после Него, — произнесла женщина в ассиметричном платье, — я всю жизнь встречаю людей, которых я будто знаю всю жизнь и даже одного из них люблю.

— И я, — произнесла дама в желтом платье, поправляя спустившийся чулок, — я полюбила молодого парня. Он так юн, что я не знаю его, совсем, мы видимся впервые!

— А что, что нужно, чтобы снова любить? — раздался тихий голос чистого страдания из-под черных волос.