Бесплатный фрагмент - Научи меня радоваться, ба!

Дорогие читатели!

Только что завершила чтение рукописи этой интереснейшей книги, и мне вдруг стало грустно от того, что она закончилась! Вместе с талантливым её автором прожила историю нашей страны на примере одной из русских семей, вернее рода.

Эту книгу можно без сомнения отнести к роману-эпопее, поскольку она охватывает исторические события в России с допетровских времён до настоящего времени. Данный роман можно считать и сагой, потому что в нём описана жизнь нескольких поколений, их судьбы, перекрещивающиеся с историей страны.

Кроме всего прочего, это произведение является и познавательным, так как в нём читатель откроет для себя столько интересного, прежде не известного, как, например, рассказ о знаменитом Литературном кафе «Беранже», из которого А. С. Пушкин отбыл на дуэль на Чёрной речке, или же историю города, с которого началась карьера рода оружейников Демидовых.

Небольшое вкрапление мистики на грани реальности будоражит сознание, вызывает эмоции и интерес у читателя. Книга написана прекрасным благоуханным русским языком талантливого прозаика.

Можно много говорить о новом замечательном романе Ирины Арсентьевой, автора множества интересных прозаических произведений, но лучше прочитать его.

Ольга Бажина — поэт, член СПР, МСРП, руководитель ЛИТО «Откровение» имени Р. Портного.

Пролог

Солнечный луч, который в это время года особенно редко заглядывал к Ней в окно, сегодня запрыгал по подоконнику как-то необычно весело. Можно было подумать, что он играет с кем-то невидимым или пытается о чём-то рассказать. Но разве можно знать точно, чего хочет солнечный луч? Он и сам этого не знает. Поэтому он просто весело запрыгал по подоконнику, перемещаясь с места на место.

Вначале осветил фикус с красивым названием «Бенедикт», который жил здесь уже много лет. Фикус был старый и, казалось, уже не испытывал эмоций, но даже он обрадовался редкому гостю, и от этого его листья, похожие на утончённые пальцы пианиста, стали необычно светлыми, почти прозрачными, и жилки на них вздулись, словно вены, расчертив поверхность незамысловатыми геометрически правильными узорами.

Запутавшись на несколько секунд в кружеве тюля, луч тут же выбрался и улёгся рядом с Ней на подушку, раздумывая, будить или не будить…

Это было то время между шестью и семью утра, когда Она принадлежала только себе. Это был её час тишины.

Стихло всё то, что так противно будило её до срока, — хлопающие двери, запахи жареной яичницы с салом и дешёвого растворимого кофе, стук чайной ложечки о край бокала, звуки поднимающегося и опускающегося лифта, отправляющего из многоэтажного дома всех тех, у кого рабочий день начинался так рано.

И теперь сон, поняв, что всё то, что будило её до срока, стихло, вновь вернулся и захватил в свой плен.

Именно в это время ей обычно снились сны. Она их любила за то, что они были лёгкими, и она их почти всегда помнила.

Она ждала и желала этих лёгких снов. Поэтому после того, как стихали звуки, противно будившие её до того, как она могла воспринимать действительность и разговаривать хотя бы сама с собой, она старалась снова заснуть.

Иногда это удавалось, и тогда Она могла недолго общаться с Ним через портал, который полгода назад неожиданно образовался позади экрана монитора, разорвав время и расстояния…

Он был всего лишь иллюзией, как и её сон. Он всегда был только её иллюзией. Он как будто всегда был, и его не было вовсе. И даже когда Он был, Он всё равно оставался только миражом.

Но ей было достаточно и этого, чтобы проснуться радостной.

Луч лёг на щёку и слегка дрогнул. Портал исчез ровно так же, как и появился.

— Я бы, наверное, хотела ещё раз влюбиться. Если это возможно, конечно! — Она, не раздумывая, отвечала в телефонную трубку. — Да, всё-таки хотела бы… Рената Литвинова, которая тебе нравится, недавно говорила в одном из интервью, что человеку необходимо постоянно влюбляться. И чем чаще, тем лучше. Любить можно одного, и тем не менее влюбляться в разных людей, восхищаться их талантами, красотой и тому подобное.

— Я этого и раньше никогда не хотела, а сейчас мне и даром никакой любви не надо. Зачем мне это? Ты же сама знаешь, чувства — это не про меня! — Отрицание любви на той стороне телефона заставило напрячься, и Она нахмурилась. Подруга не изменилась с годами и была категорична в суждениях.

«Конечно, — подумала Она. — Ты всю жизнь влюблена в себя, и тебе этого вполне достаточно». Вслух же сказала:

— Не знаю… Мне так кажется… Ощущение какой-то лёгкости… почти полёта… и всё такое… разве с тобой такого никогда не было? — Она начала сомневаться. Задумалась. И уже не слышала, что отвечает подруга.

«Действительно, зачем мне это? Сколько раз уже было… — размышляла Она, отключив мобильник. — И ведь каждый раз казалось, что всё так хорошо… Эта энергия, это желание жить… Ничто не может сравниться с ними…» — Мысли путались, не успевая сформироваться во что-то определенное. Опять только одни ощущения.

После этого ничего не значащего телефонного разговора, который, как и многие подобные, мог длиться часами по причине того, что подруги теперь жили в разных городах и разговаривали редко, а потому им было о чём посплетничать, прошло много дней. Она уже и забыла об этой пустой болтовне. Но в одно пасмурное утро, когда Она вновь погрузилась в прерванный посторонними звуками и запахами сон, появился портал.

За экраном монитора вдруг возникла незнакомая комната, где Она должна была встретиться с Ним.

Она не знала об этой вызванной её или его желанием встрече. И поэтому спокойно погрузилась в прерванный звуками хлопающих дверей, запахами жареной яичницы и кофе, стуком чайной ложечки о край бокала, звуками поднимающегося и опускающегося лифта, отправляющего из многоэтажного дома всех тех, у кого рабочий день начинался так рано, сон. Сон, от которого не хотелось отмахнуться или сбросить, усиленно тряся головой.

Сон и в этот раз был лёгким.

Он, как всегда, был только её иллюзией. Но от встречи с ним было радостно и тепло. Кем Он был на самом деле и каким, Она тоже не знала.

Поэтому не стоит спрашивать у Неё о Нём. Что она может рассказать? Только то, что в ту минуту, когда за экраном монитора вдруг возникла комната, в которой им предстояло встретиться, Она смогла лишь ощутить его присутствие. Она не ждала этой минуты, потому что ничего не знала о предстоящей встрече. Но всё же ощутила его присутствие.

И когда тонкий солнечный луч, который в это время года особенно редко попадает в окно, несмело коснулся её щеки, размышляя о том, будить или не будить, Она открыла глаза и запомнила всё, что увидела.

Здесь не было старого фикуса в большом пластиковом кашпо, стоявшего на подоконнике несколько лет и ожидающего редкого света утреннего луча, чтобы обрадоваться ему. Не было и хлопающих дверей, запахов жареной яичницы с салом и дешёвого кофе, стука чайной ложечки о край бокала, звуков поднимающегося и опускающегося лифта, отправляющего из многоэтажного дома всех тех, у кого рабочий день начинался так рано.

Едва-едва колышется тонкий тюль, отделяющий его от неё. За ним Он готовится к встрече. Он готовится, потому что знает, что сегодня они непременно встретятся. Она просто ждёт. Ждёт, когда откроется занавеска.

— Мне кажется, что если я сейчас прикоснусь к тебе, ты исчезнешь, как всегда… — Её рука незримо тянется в желании дотронуться до кого-то невидимого.

— Не бойся… — слышится его голос.

И Она прижимается к нему вся, впервые не боясь, что Он, как прежде, исчезнет. Потому что ей очень тепло и радостно от того, что Он рядом. И в эту минуту совершенно неважно, исчезнет ли Он после этой их встречи…

Даже когда солнечный луч решит, что пора разбудить её, и Он исчезнет, это ощущение радости останется с ней… И когда Она откроет глаза, будет тепло и радостно, как в детстве. Поэтому она не боится, что он исчезнет и прижимается к нему вся, будто впечатывается. Сливается…

— Я хочу посадить тебя в карман на груди и застегнуть на молнию. — Его голос вселяет уверенность в том, что именно так и бывает.

— Это и есть любовь?! Я ведь тоже всегда так думала и представляла… — От понимания того, что она не ошиблась, нестерпимо хочется близости.

Она кладёт голову к нему на плечо и умещается в большом уютном кармане на его груди.

— Побудь со мной, пока солнечный луч, который в это время года редко заглядывает в твоё окно и который сегодня необычно радостно прыгает по подоконнику, не разбудил тебя, — шепчет Он.

Его губы касаются шеи и находят пульсирующую жилку.

— Я побуду недолго… Я есть… Я живая… — Это её внутренний голос соглашается с биением его сердца.

Тонкий солнечный луч, который в это время года особенно редко попадает в окно, несмело коснулся её щеки, решив, что пришло время будить.

Она открыла глаза и запомнила всё.

…Захлопали двери, откуда-то возникли запахи жареной яичницы с салом и дешёвого кофе, стук чайной ложечки о край бокала, звуки поднимающегося и опускающегося лифта, отправляющего из многоэтажного дома всех тех, у кого рабочий день начинается так рано…

Глава 1

Элла открыла глаза и запомнила всё, что видела. Она медленно перевела взгляд со старого фикуса на натяжной потолок, в котором сама отражалась, потом на стены с заказанными у одной известной питерской художницы копиями голландских картин и только тогда осознала, что это был всего лишь её сон.

Элла решила снять эту мрачную квартиру со свежим новомодным ремонтом и старым фикусом на окне год назад, чтобы в очередной раз устроить личную жизнь. То, что её попытка вновь не удалась, она отчётливо осознала именно сегодня, когда рассматривала жилки на листьях фикуса с красивым названием «Бенедикт». И именно сегодня приняла решение изменить свою жизнь. Она быстро собрала чемоданы и оставила за дверью всё, что так раздражало её.

«Почему именно мне повезло жить в это время постоянных перемен, — размышляла она, ожидая такси. — Вокруг всё так быстро меняется, что я просто не успеваю приспособиться. Сначала этот злостный коронавирус, неизвестно откуда явившийся и изменивший жизнь всего человечества, а также всемирный ажиотаж вокруг него. Теперь эта вечная война умов, миров, устоев, которую никто не ждал и не желал и которая тянется уже неприлично долго. У меня и без всего этого ничего не складывается! А тут нужно всё время думать и что-то решать. Непонятно, как вообще жить в таких условиях! Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. — Почему-то вспомнилась крылатая фраза, и Элла произнесла её вслух на латинском: — Tempora mutantur et nos mutamur in illis. — Убедившись, что память не подвела её, продолжила размышлять: — Не новый ли это исторический виток??? Или только мой собственный? Или и то, и другое?»

Автомобиль серого цвета мчал по серому зимнему шоссе и возвращал её в прошлое, туда, где прошло детство, наполненное интересными людьми и их тайнами. Водитель что-то тихо напевал на своём таджикском, но она не слушала его. Она ждала встречи со старым домом, который достался ей, как единственной наследнице, от бабушки. Всю дорогу её не покидала тревога. Не приводящая в дрожь, но щемящая в груди. Тоскливая какая-то, потому что вдруг стало очень жалко себя и захотелось плакать.

«Я так давно у тебя не была. Как ты встретишь меня, предательницу, бросившую тебя?» — она, сама не осознавая, мысленно обращалась то ли к дому, то ли к Виолетте, то ли ещё к кому-то.

***

Эллой её назвала бабушка. Вернее, Элеонорой.

Всем трём внучкам Виолетта дала редкие и красивые имена. «Мои потомки должны быть особенными», — решила она, когда девочек и в зачатке ещё не было.

Как-то раз во время генеральной уборки, которая никогда не заканчивалась по причине большого количества комнат и которая входила в непременные обязанности Эллы, когда та стала подростком, на верхней полке бабушкиной библиотеки среди пыльных книг обнаружился старый фолиант в потёртом кожаном переплёте замшелого цвета. Книга закрывалась на маленький медный замочек, и только желанием открыть его она привлекла внимание Элеоноры. Как оказалось, в старинной рукописи были собраны все известные и малоизвестные имена, объяснялось их значение, а также влияние на человеческие судьбы. Тогда Элла обнаружила обведённые красными чернилами три имени, которыми бабушка Виолетта наградила её и двух старших сестёр, — Регина, Ариадна и Элеонора.

По выходным, традиционно проводимым на даче, Элла, улучив момент, когда бабушка заговаривала с матерью, и зная, что это, скорее всего, надолго, неслышно забиралась на второй этаж. Она открывала книгу, которую с тех пор, как её обнаружила, считала своей собственностью, а потому прятала в укромном месте на чердаке, и вчитывалась в подчас непонятные трактовки. Это были сложные объяснения связи имён с планетами. Они погружали её в тайны Мироздания. Девочка отправлялась в звёздное путешествие, теряя ощущение времени, а когда возвращалась в реальность, обнаруживала, что в окна библиотеки светит солнце следующего дня. Тогда Элла, а именно так, а не иначе, называла её бабушка, выходила на маленький балкончик, на котором умещалось лишь небольшое плетёное креслице, со временем принявшее форму тела Виолетты, плотно закрывала деревянные скрипучие ставни и, возвратившись, ложилась, свернувшись калачиком, на маленькую, обтянутую гобеленом кушетку в стиле борокко. Мать не беспокоила Эллу: с некоторых пор бабушка строго-настрого запретила ей вторгаться в личное пространство внучки, оберегая его, словно орлица гнездо с птенцом, и та беспрекословно подчинилась, не смея перечить властной женщине. В такие дни Элла спускалась со второго этажа только к ужину.

Все летние каникулы Элеонора проводила на даче с бабушкой. Мать наведывалась редко и приезжала в основном на выходные. Только иногда, если дочь сообщала по телефону, что у прародительницы был очередной гипертонический приступ, нежданно появлялась среди недели. Она привозила лекарства, продукты, свежие газеты, пару бутылок дорогого вина и сигареты «Sobranie» специально для Виолетты. Никакие её уговоры и увещевания о вреде курения и спиртного на бабушку не действовали. И программу «Здоровье», которая в те времена кое-что о здоровье рассказывала в отличие от нынешних телепередач, она принципиально не смотрела.

Виолетта никогда не вела здоровый образ жизни. Спала до самого обеда, ела нездоровую пищу в виде всевозможных копчёностей и солений, курила и выпивала. Она любила повторять о том, что «кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт», и этим доводила дочь до бешенства. Она любила жизнь во всех её проявлениях, и Элла могла только догадываться, какой её любимая бабуля была в молодости. Она и сейчас могла дать фору любому.

У Виолетты было много приятелей и подружек, которые постоянно наведывались к ней к обеду или приглашали к себе. Так они и курсировали по огромному посёлку Сиверский, возникшему ещё в 1857 году с открытием железнодорожной станции и расположенному в полутора часах езды от северной столицы. А с конца девятнадцатого века посёлок стал большим дачным массивом с историей. Иногда жители Сиверского изменяли привычные траектории движения, выезжая за его пределы, и этим занимали себя и не давали скучать другим, долго рассказывая потом о театрах или музеях, в которых довелось побывать. Но в основном говорили о врачах, диагнозах и лекарствах, рыночных ценах и городских сплетнях.

Кроме приятельских обедов у Виолетты были свои ритуалы.

Каждую первую среду месяца, независимо от времени года и погоды, ровно в восемь часов вечера (Элла не раз сверяла часы) за круглым столом, стоящим в центре большой дачной гостиной, выходившей на веранду, у Виолетты собиралась интересная и необычная во всех отношениях компания.

Это была их традиция — собираться раз в месяц именно этим составом. Когда она возникла, никто уже толком не помнил, и поэтому все принимали её как данность, не смея нарушать установленный порядок.

Элла с нетерпением ждала этих посиделок. Все зимние собрания проходили без неё, о чём она жалела и не раз просила мать отправить её к бабушке хотя бы на выходные. Она скучала и, можно сказать, страдала физически без своей ба, так как была связана с ней невидимой нитью. Зато летом навёрстывала упущенное. Летом она становилась свидетельницей, по меньшей мере, классического театрального действа и его воплощения не на какой-нибудь сцене, а в реальной жизни. Ей было интересно всё: разговоры, которые велись во время ужина; блюда, которые заказывались из ресторана специально по этому случаю; игра в покер и подкидного. Но особенно она любила наблюдать сеансы спиритизма, постоянными участниками которых были три модные старушенции, считая её бабушку, и трое импозантных дедков. Им, если сложить возраст каждого, было, по представлениям Эллы, половина тысячелетия, не меньше. Тогда она ещё не знала, что молодыми старшее поколение воспринимается гораздо старше. И чем взрослее становится молодая поросль, тем моложе становятся и старики.

— Ну-с, господа, приступим, если вы не против! — потирая руки, начинал Феликс Константинович. Голос его был мелодичным, хотя и низким. Такой баритональный тенор. Феликсом он вовсе не был. Звали его Фёдором, но он предпочитал, чтобы все обращались к нему именно так, а не иначе. Это, по его мнению, придавало ему таинственности, которую он сохранял, работая большую часть жизни подпольно. — С чего начнём? — Он каждый раз задавал один и тот же вопрос, заранее зная на него ответ.

Не дожидаясь, что скажут присутствующие, он брал в руки бутылку припасённого для этого случая вина, рассматривал этикетку через старинное позолоченное пенсне, сохранившееся неизвестно с каких времен и вероятно принадлежавшее не простому смертному. В прошлом Феликс был классным ювелиром и знал толк в дорогих вещах. На самом деле он работал на часовом заводе мастером по обработке камней, но, оставаясь в душе художником и предпринимателем одновременно, использовал данные природой таланты и организовал своё собственное ювелирное предприятие. Жил он всегда один, семьёй не обзавёлся. На дому принимал только избранных и стократно проверенных. С возрастом он не утратил былой стати и красоты, как не утратил и интереса к украшениям. Аккуратная с редкой проседью бородка не делала его старше, а наоборот, придавала удивительного шарма, который отмечали окружающие. Когда он шёл по улочкам, заросшим кустарником, напевая себе под нос незамысловатую песенку, все без исключения поворачивали головы, чтобы проводить его восхищённым взглядом. Когда говорил, слушали, затаив дыхание, не перебивая и впитывая каждое слово. Его костюм был идеален. На галстуке красовалась неизменная булавка с бриллиантами, а средний палец левой руки украшал перстень с крупным аквамарином. Феликс любил оттенки синего, и в его гардеробе превалировали эти тона. Трость, которую он носил для солидности, была настоящим произведением искусства. Её сделали для него на заказ из привезённой с Дальнего Востока особого свойства древесины. Трость украшала голова гепарда.

Виолетта не просто уважала Феликса, она его боготворила. Элла подозревала, что у этих двоих когда-то был роман, который так и не закончился. Феликс позволял при всех поцеловать Виолетту в щёку, а она в свою очередь могла нежно погладить его по начисто выбритой щеке, откровенно любуясь им. У него были почти идеальные черты лица, прямой нос и тонкие губы. Серо-голубые глаза хотя и побледнели с годами, но оставались живыми. Морщины не портили его. Седина украшала.

Первое слово за столом всегда говорил именно Феликс. Так решила Виолетта, и это стало законом, который никто никогда не нарушал.

Он, изучив этикетку, произносил замысловатое название французской или итальянской фирмы-производителя, со знанием дела откупоривал бутылку и разливал напиток по фужерам. Лёгкий винный аромат, смешанный с медовым, шоколадным и мятным дымом «Sobranie», наполнял комнату: дамы всегда курили за столом, это не возбранялось.

— Ну-с, господа, рад, что мы все живы и здоровы! Предлагаю за это выпить!

Феликс на глаз оценивал качество напитка по следу, оставленному на стеклянной поверхности, и одобрительно кивал. Это было знаком, что можно приступать к питию. Все шестеро явно смаковали и наслаждались моментом. Им без слов было хорошо и уютно за этим столом под старинным абажуром.

Никто и ничто не нарушало их идиллии, только ночные мотыльки иногда залетали на приглушённый тканью электрический свет и кружили вокруг абажура, не понимая, почему нельзя приблизиться к этому манящему источнику тепла. Нежный шлейф распускающихся друг за другом сиреневых глазков ночных фиалок струился по самой земле, поднимаясь вверх только возле стен, нагретых за день, и проникал в распахнутые окна. Вечерний воздух был прохладен и влажен. И это усиливало лёгкий аромат, который Элла впитывала кожей, сидя на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж. Она боялась даже пошевелиться и дышала через раз, чтобы не быть обнаруженной. Хотя все и без того знали, что она единственный тайный свидетель происходящего. Никто не был против этого, но все с присущим актёрским мастерством подыгрывали внучке Виолетты, делая вид, что ни она, ни они ничего не знают.

Так традиционно начинался ужин. Закусывали кусочками голландского сыра, обязательными были фрукты.

О политике в присутствии Эллы никогда не говорили.

У семейной пары Одинцовых, в прошлом актёров оперетты, в запасе было много душещипательных романтических историй из жизни театральной богемы, одной из которых они в обязательном порядке делились с остальными. Причём рассказывал в основном Андрей Романович. Супруга его, Наталья Степановна, только иногда поправляла мужа со словами:

— Ну что ты, Андрюша! Разве это так было? Ты что-то перепутал, мой дорогой!

Она гладила его руку, а он смотрел на неё, будто впервые видел. Казалось, что время не властно над ними. Они остались друг для друга молодыми, красивыми, яркими и талантливыми. К тому же сцена пожалела обоих, и голоса их остались, на удивление, по-юношески звонкими.

Одинцов хмурил лоб, тёр пальцем переносицу и перенаправлял повествование в нужное русло. В последнее время память стала подводить его. Он мог вдруг замолчать на полуслове, будто забывая, что говорил до этого. Наталья Степановна была не намного моложе, но мозг её не давал сбоев и не подводил, поэтому она всегда приходила на помощь мужу. Детей им Бог не дал, и она была единственной опорой и поддержкой для Андрея Романовича. Суставы его поизносились из-за нескончаемых танцевальных пируэтов и па, и в год своего семидесятилетия он окончательно перестал ходить самостоятельно. Наталья Степановна привозила его в специальном кресле, в нём он и оставался на протяжении всего вечера с заботливо укутанными шерстяным пледом ногами. Она была невысокого роста и весьма худоватой для своих лет. Вечные диеты сделали своё дело, и жировой ткани у неё не образовалось. Она напоминала маленького суетливого воробышка, который старался предупредить желания Одинцова и во всём ему угодить. Андрей Романович был широк в плечах и выше жены на целую голову, но теперь, сидя в кресле, выглядел невероятно беспомощным. Наталья Степановна до сих пор красила редкие волосы в рыжий цвет и укладывала их в подобие причёски. Макияж накладывала профессионально и не изменяла своей многолетней привычке подводить глаза, пудрить лицо и ярко красить губы. Она выглядела чудно, а порой даже нелепо, но ей это прощалось.

Маргарита Иосифовна была потомственным врачом-инфекционистом и правнучкой известного чумолога Самойловича, одного из плеяды тех самых первых российских вирусологов, посвятивших себя науке и отдавших за неё жизнь. Многие из них погибли в молодом и даже юном возрасте, не успевши обзавестись семьями и оставить после себя потомства. Их жизнь прошла в безлюдных степях Монголии в постоянных кочевых передвижениях от юрты к юрте с больными бубонной и лёгочной чумой. В бесконечных поисках заражённых и умирающих сурков, которые могли быть переносчиками этой страшной болезни, унесшей жизни миллионов в разных уголках планеты. Самойлович, его ученики и последователи уже тогда, на стыке девятнадцатого и двадцатого веков, доказали, что инфекция время от времени выходит из обычного для неё природного круга передачи от больного животного к здоровому и переходит к человеку. Это происходит, если человек сам нарушает созданные природой границы с дикими животными, внедряясь в их владения и соприкасаясь с ними.

Самойлович в отличие от многих других успел жениться и родил сына. С родственниками общался только в редких письмах, доходивших до адресатов через полгода-год после их написания. Он и сына-то видел всего два-три раза, когда приезжал в столицу с докладами. Но гены своё дело сделали, и вся линия Самойловича, независимо от гендерной принадлежности, продолжила его дело.

Маргарите Иосифовне не пришлось мотыляться по степям и пустыням, как её предку Самойловичу. Она руководила отделом в Ленинградском НИИ вакцин и сывороток до своего семидесятого дня рождения. И даже покинув пост, она оставалась тем ещё трудоголиком. К ней довольно часто обращались за помощью и консультациями молодые учёные. Она никому не отказывала, принимала молодняк у себя в загородном доме, сытно кормила и только после этого, закрывшись в рабочем кабинете, совмещенном с библиотекой, вела продолжительные беседы с посетителями. Книги покидали свои места на полках одна за другой, пока не находился ответ на возникший вопрос. Её научная библиотека, собранная предками и пополненная ею самой, всегда была предметом зависти в НИИ. Маргарита Иосифовна не жалела времени на визитёров, она любила работу и считала её смыслом жизни. И если кто-то из молодых был увлечён наукой так же, как она, то заслуживал особого её расположения и уважения.

Маргарита Иосифовна Зальцман совершенно не была похожа на профессора в том смысле, который мы присваиваем этому слову. В общепринятом понимании профессор — это сухарь в очочках, который думает и говорит только о науке. Маргарита в этой странной компании ежемесячно собирающихся за круглым столом Виолетты, играющих в карты и выпивающих о науке говорила редко, понимая, что это кроме неё никого особо не интересует. Она была хорошо образована, начитана и на удивление не только прекрасно разбиралась в музыке, но и сама музицировала.

Старое фортепиано Виолетты, которое считалось семейной реликвией, казалось, стояло в углу гостиной нетронутым вечно, так как хозяйка проявляла к нему интерес исключительно в день генеральной уборки, чтобы проверить, нет ли на нём пыли. Правда, раз в год вызывали такого же, как и само фортепиано, старого настройщика, который делал профилактику и знал инструмент на ощупь. Старик Гердт всегда долго копошился, раскладывая необходимые причиндалы, оглаживал корпус и прислушивался к внутренним звукам. Обычно это занимало полдня. Вторую половину он проводил в беседах с Виолеттой, сопровождаемых обильным чревоугодием. Прощался поздно вечером и, не изменяя своей привычке, долго раскланивался и расшаркивался. Потом раскрывал старый зонт и шёл под ним, даже если не было дождя.

Старинный же инструмент времён начала девятнадцатого века, изобретённый самим Карлом Виртом, как утверждала Виолетта, а её словам верили все, всегда ждал рук Маргариты Зальцман. Её пальцы были удивительными. Если можно быть влюблённым в отдельные женские части тела, то это относилось как раз таки к рукам профессора-вирусолога. Старик «Вирт» был влюблён в Маргариту всеми струнами и клавишами, и это не вызывало никакого сомнения.

Длинные и суховатые пальцы её летали по клавишам точно так же изящно и легко, как они когда-то наносили почти невидимые штрихи тонкими прокалёнными в огне спиртовки петлями на питательные среды чашек Петри. Мелодия вырывалась из души старого «Вирта», и звучание его было наполнено какой-то неповторимой тайной, тоской и болью. Сидевшие в гостиной не могли отвести взгляда от рук Маргариты, забывая на время, где находятся. Музыка уносила в далёкое прошлое каждого из них и возвращала только тогда, когда последний аккорд надолго повисал в воздухе, вибрируя.

Маргарита Иосифовна была высокой и не по возрасту стройной. Она неизменно носила брюки, мужского стиля сорочку, вязаный жакет и кожаный потёртый рюкзак, куда складывала всё то, что женщины обычно носят в дамских сумочках. Короткая стрижка под мальчика, которая всегда украшала её аккуратную головку, давала возможность не утруждать себя по поводу внешнего вида, а тратить время с гораздо большей пользой, как ей казалось. Она не была яркой, но зелёные, почти изумрудные глаза выдавали живость ума и интерес к жизни. Любовь к музыке она унаследовала от тётки по материнской линии, которая когда-то преподавала в консерватории и долгое время занималась с Марго на дому. Музыкального образования у Маргариты не было, но это не помешало ей стать просто-таки виртуозом. Как совмещались в ней музыкант и учёный, оставалось загадкой для многих.

Маргарита овдовела пять лет назад, и опустевшее место за столом Виолетты занял непонятно откуда появившийся в посёлке странный кукольных дел мастер Иван Иванович, которого все за столом называли Ванечкой и никак не иначе. Вначале он снимал у кого-то комнату, а потом купил по дешёвке небольшой домик на окраине посёлка и поселился в нём навсегда.

Кто-то из жителей Сиверского однажды назвал его Кукольником, и это прозвище как-то незаметно закрепилось. Тем, кто видел Ивана Ивановича впервые, могло показаться, что это волшебник из сказки «Снежная королева» сошёл с экрана. У него была широкополая шляпа с кисточкой наверху, клетчатая курточка, застёгнутая на верхнюю пуговицу; из-под коротких штанов виднелись носки ярко-красного цвета в зелёную полоску. И сам он был похож на маленького морщинистого гнома. Не хватало только волшебной палочки. Но даже без неё было ясно, что стоит Кукольнику произнести заклинание: «Снип-снап-снурре, пурре-базелюрре!», как произойдёт волшебство.

Ванечка работал в знаменитом театре Сергея Образцова кукольником. Его приняли в штат, когда там было всего пять актёров, художница и концертмейстер.

Всех кукол для спектаклей придумал Ванечка. Это были его дети.

Он учил их двигаться, говорить, петь, танцевать и наделял качествами, которыми сам, к сожалению, не обладал, но тем не менее в каждой кукле оставлял маленькую частичку себя.

В годы войны труппа театра несколько раз выезжала на фронт, где солдаты под руководством мастера делали кукол из подручных материалов. Потом разыгрывались сатирические мини-спектакли, в которых принимали участие все желающие.

Знаменитую на весь мир куклу «Конферансье» Ванечка делал долго и относился к ней особенно придирчиво. Конферансье в корне отличался от других кукол и от него самого, но, вероятно, как раз таким Иван Иванович и мечтал быть: высоким, статным, уверенным в себе, в элегантном фраке и очень остроумным. На Ванечку, скорее, походил нескладный, импульсивный и не очень красивый дирижёр Николай Анисимович Крутых из кукольного спектакля «Необыкновенный концерт».

С возрастом некрасивость Ванечки исчезла, и он превратился в милого, добродушного старичка, который переехал на окраину Сиверского и там время от времени принимал гостей из Питера. Иногда приезжих было довольно много. Поговаривали, что он делал для них обереги, а также кукол вуду. Общее представление об этих странных безликих куклах, пронзённых иголками, как о носителях зла и смерти, портило Кукольнику репутацию, и поэтому жители посёлка относились к старику с опаской. При встрече с ним соседи старались побыстрее удалиться восвояси и в разговоры не вступать. Если же это не удавалось, то отделывались сухим приветствием и парой слов о здоровье. Иван Иванович же в отличие от несведущих соседей был общительным и добродушным и не понимал причин их отчуждения. Ведь его куклы, как и прежде, служили самым благим целям, вопреки распространённому мнению. Только иногда, и он этого не скрывал, исключительно для молодых девиц, как он их величал, устраивались приворотные или отворотные сеансы. Но ведь всё это ради любви! Значит, и они не могли считаться великим грехом, по его мнению.

В компании Виолетты Ванечка был всеобщим любимцем: он был весёлым, но при этом ненавязчивым, много шутил, мог вставить острое словцо или анекдот, которые всегда были к месту. Дамы взяли над ним шефство и следили, чтобы он был сыт, одет и обут. А мужская половина поддерживала в основном советами. Однажды его даже пытались сосватать к одной пышногрудой вдовушке — даме солидной и состоятельной. Но Ванечка наотрез отказался. «Я такую куклу сам себе могу сделать!» — сказал он как отрезал. С тех пор никто с ним о женитьбе не заговаривал, оставив в статусе закоренелого холостяка. О своих любовных романах Ванечка никому не рассказывал, поэтому так и осталось загадкой, были ли они у него вообще. Такой же тайной для всех оставалась прежняя жизнь Ивана Ивановича, и это ещё больше настораживало окружающих.

Глава 2

Сиверский сильно изменился за последние годы. Появились новостройки. Многоэтажки портили представление о прошлом посёлка, поэтому Элла не любила этот район. Она даже ни разу не взглянула в окно. Но вот вдалеке показались ели-великаны, и это означало, что начиналась старая часть Сиверского. Неяркие февральские лучи, пробиваясь сквозь густую хвойную крону, запрыгали весёлыми зайчатами, и на душе сразу стало теплее.

На въезде дежурил Петрович, который знал Эллу в лицо. Поэтому шлагбаум поднялся без промедления. Такси остановилось прямо у ворот с резной деревянной вывеской «Садовая 9», и Элла долго стояла перед ними, не решаясь открыть. Заскрипели заржавелые петли, и в ту же секунду в памяти возникли образы Феликса, четы Одинцовых, Кукольника, Марго и Виолетты.

Двухэтажный дом посмотрел на долгожданную хозяйку пустыми, почти мёртвыми глазницами и вздохнул. Дыхание дома Элла часто слышала, когда, будучи маленькой девочкой, а позже подростком, оставалась в библиотеке или в потайной коморке на чердаке. Оно никогда не пугало её, наоборот, интриговало и завораживало. Элла умела слышать и понимала старый дом, как никто другой. Она даже разговаривала с ним, когда никого не было поблизости.

На участке было ещё довольно много снега, хотя конец февраля всегда считали началом весны. Солнце уже растопило большую часть снежных наносов и освободило дорожки, но под деревьями наст оставался не по-весеннему чистым и плотным. Элла вдохнула влажный прохладно-бодрящий воздух, хрустнула тонкой проталиной и неспешно ступила в свои владения. Ступеньки приветливо скрипнули под ногами хозяйки, и она по детской привычке пересчитала: «…три, четыре, пять…», как будто их могло стать меньше.

Внутри было темно и зябко. Элла ощущала холод даже через пуховик. Она рефлекторно потянулась к выключателю, но вспомнила, что нужно спуститься в подвал, где размещался общий электрощиток.

«Сейчас будет и светло, и тепло, — ей пришлось идти в темноте, почти на ощупь, так как где лежит фонарик, она не вспомнила и поэтому вслух подбадривала себя. — Скорее всего, батарейки сели за год. Но ничего страшного, я помню, где электрики установили щиток после того, как сгорел старый». Она щёлкнула несколькими выключателями и благополучно выбралась наверх.

Люстра осветила гостиную. С большого портрета над камином на Эллу с укоризной смотрела Виолетта. «Явилась, блудная дочь?! Надолго ли в этот раз? Или снова упорхнёшь, как птичка? — спросила бабушка. — Ох, Элеонора!» — тяжело вздохнула она.

Стянутая вязаная шапка легла на один из чемоданов, и тёмно-каштановые кудряшки беспорядочно рассыпались по плечам. Элла никогда не могла отрастить волосы. Они были мягкими и непослушными и росли только до определённой длины. Волнистые волосы в их семье были только у неё.

«Попробую остаться, ба…» — она дотронулась до позолоченной рамы пальцами. Эту раму для бабушкиного портрета заказал Феликс. А Виолетту писал известный художник, который увидел её на одной из творческих встреч и так воодушевился, что решил запечатлеть на полотне молодой. Он, кажется, был даже народным художником СССР. Портрет был готов в аккурат к юбилею Виолетты. К какому юбилею, говорить было неприлично, а потому не принято. С тех пор портрет висел в гостиной на самом видном месте. Позолота на раме, как и само изображение, не потускнели с годами, что говорило о качестве советских красок.

Это была одна из любимых ролей Виолетты. Фильм был снят её родной киностудией «Ленфильм» по оперетте венгерского композитора.

«Какая же ты всё-таки красивая! — Элла снова обратилась к портрету. — Смотрю на тебя, ба, и вижу, как я на тебя похожа. И в то же время не похожа. Твои серёжки я берегу и иногда надеваю. Сегодня не в моде александриты, а я считаю, что красивее нет камня. Он меняет цвет в зависимости от погоды и настроения».

На Виолетте были эти самые серёжки-капельки. Камни ярко-изумрудного цвета. Такими же были и её глаза: они смеялись и лучились, слегка отливая зеленью. Обворожительная улыбка открывала исключительной белизны и формы зубы. Таких Элеонора больше ни у кого никогда в жизни не встречала. У Виолетты, по мнению Эллы, всё было исключительным: и тонкие брови, и длинная шея, и прямой, но не узкий нос, и белая кожа, и рыжеватые, почти золотистые волосы.

«Я тоже люблю шляпы, как и ты, ба! — Элеонора помнила эту величественную шляпу чёрного велюра с седоватыми вставками меха и крупными жемчужными бусинами. Она долго хранилась у Виолетты в шляпной коробке наверху платяного шкафа, и Элла тайком примеряла её. — Кружевную накидку и твою любимую нитку жемчуга я тоже храню. Думаю, что всё это заняло бы достойное место в музее моды Александра Васильева, но я ни за что их не отдам, ба, не беспокойся».

Тёплые полы, которые были залиты вместе с заменой электропроводки и щитка, оживили воздух в гостиной, и Элла наконец сняла пуховик. Она нарочно надела тёплый флисовый костюм, зная, что придётся приводить дом в порядок. Однако решила сделать это завтра. Она стянула с дивана и кресел чехлы, которыми по старой традиции укрывали мягкую мебель, и разожгла камин, чтобы прогреть и второй этаж. Дрова и щепа всегда были в запасе и лежали в специально придуманной Виолеттой кованой дровнице, которая была изготовлена по эскизу Феликса.

Камин забурчал по-стариковски, несколько раз чихнул, а потом успокоился и мерно загудел. Стены деревянного дома хрустнули старыми суставами, отогреваясь. Элла подвинула кресло ближе к огню, сняла молодёжного вида ботинки с толстой рифлёной подошвой и, вытянув ноги, погрузилась в состояние нирваны.

— Ба, можно я тебе пожалуюсь! Если честно, мне не с кем больше поговорить… Представляешь, какая я одинокая? Даже с Лёлькой теперь не поговорить: она на другой стороне…

Мне пятьдесят пять. Почти шестьдесят, ба, как тебе тогда, когда я знала тебя. Страшно произносить эту цифру, не находишь?! Хотя ты всегда была оптимисткой и сейчас бы сказала: «Что это за годы?!! Жизнь только начинается!»

Кажется, в этом возрасте положено подводить некоторые итоги?! А я ещё даже не анализировала свою жизнь, чтобы сделать какие-либо выводы. Кажется, я даже не жила…

И вот чувствую, ба, что именно сейчас придётся попробовать.

Когда-то много лет назад, помнишь, ты говорила мне, что в молодости мы живём, не задумываясь, как будто пишем жизнь на черновик. А ведь чистовика-то не предвидится. Так и получилось. Но молодости свойственно не задумываться.

Какая она, моя жизнь? Может, это бег с препятствиями? Но бег предполагает лёгкость, ведь так? Не зря его относят к лёгкой атлетике. Это, по моему мнению, должно выглядеть примерно вот как: встретился лицом к лицу с препятствием, подсобрался и вспорхнул, перелетая. А после помчался дальше.

Но это точно не про меня, ба!

Атлетика у меня явно тяжёлая. Я по жизни волокусь. Как будто у меня на ногах по пудовой гире привязано. Где уж тут порхать?!

И вот что я подумала, ба! Моя жизнь, скорее всего, — это преодоление. Тащу гири и думаю, надолго ли мне хватит сил на это. А когда удаётся дотащить тяжести до какого-нибудь рубежа, я говорю себе: «Я это сделала».

И, знаешь, ба, не кричу: «Е-е-е-с! Е-е-е-с! Я это сделала!» Не подпрыгиваю радостно, а обречённо говорю: «Сделала», чтобы нацепить новые гири и потащить их дальше.

Что удивительно, любое препятствие, которое другие люди и препятствием-то не считают, я преодолеваю тяжело.

Ну, вот что такое, к примеру, переехать в другой город или сменить работу? Для других это увлекательное приключение, которое приносит радость. Для меня это целая катастрофа. Я боюсь любых перемен. Боюсь, что будет сложно. Ноги с каждым разом становятся всё тяжелее и тяжелее. Поэтому и к тебе я так долго собиралась.

А ещё я не умею радоваться. А чему радоваться, когда ты тащишь груз на ногах. Я даже голову поднять не могу, чтобы увидеть то, от чего можно испытать это радостное чувство. Вот только теперь решила начать голову поднимать, а то всё под ноги смотрела — крепко ли гири держатся. Всё важное мимо меня проходило. Мало что смогла я заметить. Поэтому и в памяти мало что задержалось. Так, отдельные обрывки.

Я ведь даже на детских фотографиях всегда серьёзная. Помнишь, как ты меня Царевной Несмеяной называла или Букой. Сейчас, конечно, научилась улыбаться. Искусственно. Я всегда твоей искренней улыбке завидовала, ба. Она просто с ума могла свести. Вот и научилась улыбаться, как ты. Но это вовсе не означает, что мне хорошо. Другой сидит с кислой рожей и наслаждается внутри себя, а я толку что улыбаюсь — радости-то не испытываю.

И «летящей походкой» это тоже не про меня. Я и иду, как будто волоку тяжести. Окружающие думают, что я вечно всем вокруг недовольна. А я просто радоваться не умею.

Кто-то сидит и чувствует себя вполне счастливым, глядя в окно, — вот солнышко светит, травка проклёвывается, птички щебечут. Так и просидят весь день, испытывая удовольствие.

Я же начинаю выискивать себе проблемы, чтобы с самого утра навесить на ноги «гирьки». Это окно, за которым птички поют и через которое солнечные лучики светят, не очень чистое — надо бы его помыть, а на земле, где травка пробивается, за зиму кучу окурков набросали — надо бы убрать… Потому что если не помыть и не убрать, я даже смотреть не стану.

А тот, другой, через грязное стекло эти лучики видит и через окурки травкой любуется. Почему так, ба?

Это я так, к примеру, про окно и окурки сказала… Но у меня так во всём и всегда — и в большом, и в малом. И, несмотря на то, что препятствия мне тяжело даются, я всё равно их сама себе нахожу. А может, не я сама, а кто-то мне специально их устанавливает.

Так и слышится: «Учись преодолевать легко!» Легко им говорить!

Вот скажи мне, ба, только честно, кто захочет жить с таким безрадостным существом, как я?! Ни один мужчина не согласится. Ведь я снова потерпела фиаско. Не складывается моя личная жизнь. То я от них ухожу, то они куда-то пропадают. Не пойму, ба, почему? Всё, на первый взгляд, хорошо. Но что-то всё время не так!

Чувствую, что и сейчас для меня где-то там, высоко, установили новое препятствие — научиться радоваться через не могу. Поэтому я к тебе и вернулась, ба!

Чтобы научиться радоваться, как ты!

В камине потрескивали берёзовые поленца, стало уютно, и Элла решила, что на второй этаж сегодня забираться не стоит. Есть не хотелось. Да и продуктов в доме не было. Она заварила чай, быстро выпила и, не раздеваясь, укуталась в плед. Так на диване и заснула, свернувшись в позе зародыша. Сквозь сон ей слышалось, как Виолетта то ли напевает, то ли говорит нараспев: «Спи, моя хорошая! Спи!» Бабушкин голос баюкал её, как в детстве, и она потеряла счёт времени, не понимая, кто она и где.

Элла ясно видела себя сидящей на деревянной лестнице, ведущей на второй этаж, но не маленькой девочкой, а взрослой женщиной.

В гостиной за круглым столом под старинным абажуром собралась на сеанс спиритизма вся компания Виолетты. В доме царил полумрак, и только две каминные свечи освещали пространство. В центре стола тоже стоял подсвечник, но свеча не горела. Феликс Константинович провозгласил своё привычное:

— Ну-с, господа, приступим, если вы не против!

Андрей Романович Одинцов почему-то был без коляски. В остальном же всё было, как обычно. Его жена с крашеными волосами и ярким, несоответствующим возрасту макияжем. Феликс в безупречном костюме цвета индиго с галстуком-бабочкой. Марго в просторном вязаном кардигане с брошью-трилистником в виде украшения. Ванечка в короткой клетчатой курточке, но без шляпы гнома. Одинцов согласно кивнул и взял Наталью Степановну за руку.

Маргарита Иосифовна внимательно посмотрела на присутствующих через очки, перевела взгляд на Эллу и произнесла со знанием дела, как истинный профессор:

— Вижу, что все вы, слава Богу, в полном здравии. Ведь я всегда предупреждала, что вмешиваться в дикую природу, не познав её до конца, очень опасно. Вот видите, что получилось! Теперь эти умники сами не знают, что им делать с проклятым коронавирусом. Расследование о его происхождении скоро прекратится, я думаю. Но я безмерно рада, что он миновал вас, дорогие мои!

Она подала руку Ивану Ивановичу, и тот, легко коснувшись её губами, тихо проговорил:

— Да, господа! Слава Богу, мы живы и снова все вместе! Сегодня опять бомбили… Так много жертв… Земля содрогнётся снова… Она стонет…

«Господи, откуда они всё это знают? — думала Элла. — Ведь их давно нет. Как же нет?! — Она тут же одёрнула себя. — Вот же сидит моя Виолетта, я даже могу дотронуться до неё рукой».

Бабушка сосредоточенна и молчалива в своём любимом кресле стиля прованс. Только изредка поглядывает на Эллу, словно успокаивая её. «Всё будет хорошо, милая! — говорят её глаза. Она совершенно такая же, как помнит её внучка. Платье свободного кроя из мягкого кашемира горчичного цвета скрывает слегка располневшую фигуру. На шее неизменное ожерелье. В этот раз из тёмного янтаря. И серебряный перстень на указательном пальце правой руки с застывшей смолой. Ногти коротко подстрижены и покрыты бесцветным лаком. Бабушка никогда не любила длинные: они ей мешали. Седые волосы, которые Виолетта в последнее время перестала красить, собраны в несложную причёску. Справа пепельница из малахита со светлыми прожилками, привезённая давным-давно одним из поклонников с Урала. Дым от сигареты змейкой уползает куда-то вверх, оставляя мятный шлейф.

Феликс взял руку Виолетты в свою, и круг замкнулся.

— Господа! Моей внучке нужна наша помощь. Вы не против? — Голос Виолетты был, как всегда, властным, но не громким, а каким-то приглушённым, как, впрочем, и голоса всех присутствующих.

— Мы готовы! — Андрей Романович ответил за себя и за супругу. Она лишь с нежностью посмотрела на него.

— Что за вопрос? — Маргарита удивлённо пожала плечами и даже подмигнула Элеоноре. Или это ей только показалось.

— Ну что ж, тогда приступим, помолясь! — Феликс всегда произносил это так пафосно, что можно было подумать о каком-то специальном заклинании.

Элла поймала себя на мысли, что «помолясь» как-то не увязывается с тем, что сейчас произойдёт, но тут же закрыла глаза вместе со всеми. Так всегда начинался спиритический сеанс.

— Вызываем дух Фёдора Шаляпина. Фёдор Иванович, если вы слышите меня, подайте знак. — Это был бабушкин голос.

Через секунду что-то ухнуло наверху, и Элла от неожиданности открыла глаза. Свеча на столе загорелась ярким пламенем и затрещала, растапливая воск.

— Вернись в детство и начни сначала! Начни сначала!!! — Кукольник Ванечка встал и почему-то пропел эти слова шаляпинским басом. Он смотрел сквозь Эллу невидящим взглядом, отчего у той по телу пробежал холодок. Она даже на секунду зажмурилась и потрясла головой.

Сидящие за столом резко расцепили руки, и в ту же секунду все свечи разом потухли. Дом погрузился во мрак и тишину. Элла резко подскочила на диване, не понимая, сон это или явь. За окнами брезжил рассвет.

«Вернись в детство и начни сначала!» Что бы это значило? Смысл слов был непонятен для неё. Но она наверняка знала, что всё откроется само собой.

Элла почувствовала, что очень голодна, ведь со вчерашнего дня она ничего не ела. Она заказала доставку продуктов по мобильному телефону, благо в Сиверском понастроили супермаркетов почти на каждой улице. Доставку обещали в течение часа, и Элла, как всегда, устроила для себя час тишины. Она вошла в Интернет, чтобы почитать некоторые городские новости. Новостной же канал по телевизору она принципиально не смотрела уже давно. Отвыкать от новостей она начала ещё в период самоизоляции, когда говорили только о пандемии, количестве заболевших, умерших, выздоровевших и вакцинированных. Всё это настолько опротивело, что Элла включала телевизор только для того, чтобы посмотреть советские фильмы из «Золотой коллекции Мосфильма». Они её успокаивали и стабилизировали настроение.

Новости Интернета рассказывали о последствиях землетрясения в Турции, о количестве жертв и спасённых под руинами. О потерпевшем крушение боинге. О переговорах президентов и о том, кто что у кого просит в этот раз. Вооружение, газ, нефть, хлеб, удобрения… О трансгендерах с их вечными жалобами на притеснения и непонимание и желанием скрыться от мобилизации в других странах. Всё, как всегда. Погода обещала быть солнечной и довольно тёплой, и это радовало. Одна из публикаций привлекла внимание Эллы, и она прочитала её внимательно. «За время пандемии от коронавируса и его осложнений умерло почти семь миллионов человек, переболело около миллиарда. Расследование о происхождении вируса приостановлено».

— Как Марго могла знать об этом? Ведь она так и сказала: «Расследование о происхождении коронавируса будет приостановлено. И как Ванечка мог знать о землетрясении? — Элла говорила вслух, вновь и вновь удивляясь тому, что видела сегодня во сне. И опять засомневалась, что это был только сон.

Она отложила айфон, накинула на плечи бабушкину пуховую шаль, которая выполняла теперь исключительно функцию тёплой накидки, и вышла на веранду, чтобы встретить курьера. Солнце светило вовсю. С крыши капало. Яблони и груша, греясь, темнели на участке корявыми силуэтами. Веточки сиреневых кустов были светлыми с лёгкой зеленцой, и это значило, что до начала сокодвижения уже не так далеко.

Курьер был почти мальчиком. Он помог Элле занести пакеты на кухню и исчез без лишних слов, получив подпись заказчицы.

Чашка крепкого кофе с молоком взбодрила хозяйку, бутерброд с колбасой придал сил.

— Ну что ж! Приступим, помолясь! — Элла решила начать уборку с кухни, которая располагалась рядом с гостиной на первом этаже. Она усмехнулась про себя, неожиданно произнеся это «помолясь» точно так же, как говорил Феликс в её ночных видениях.

Надев фартук и резиновые перчатки, Элла вооружилась моющими средствами, которые не забыла заказать наряду с продуктами. Через два часа кухня была идеально отмыта. Элла могла воспользоваться услугами клининговой компании, рекламу которой обнаружила в почтовом ящике, но она в этом деле никому не доверяла и поэтому привыкла наводить порядок сама. Мебель была деревянная, по современным понятиям немодная, но Элле нравилась, и поэтому она не собиралась менять её в угоду моде.

Женщина разложила купленные продукты по местам и поставила на газовую плиту небольшую кастрюльку. Куриный суп с клёцками и плавленым сыром был её любимым обеденным блюдом. «Горяченькое никогда не помешает, — подумала она, разрезая тушку птицы на большие куски.

Элла протёрла пыль в гостиной, пропылесосила мягкую мебель и вымыла полы на первом этаже и веранде, пока варился бульон. Она даже немного посидела за старым «Виртом», вспоминая виртуозные пальцы Марго. Поочерёдно проведя по чёрным и белым клавишам, с сожалением закрыла крышку, так как не умела играть. «И почему я отказывалась учиться музыке!?» — Теперь она жалела, что сопротивлялась Виолетте и Маргарите, постоянно уговаривавшим её поступить в музыкальную школу и готовым нанять учителя музыки на дом, если понадобится.

Суп был горячим и очень вкусным. Элла поела и почувствовала прилив сил. Но, решив, что на сегодня уборки хватит, уселась в бабушкино кресло и открыла ноутбук: последние несколько лет она работала на удалёнке. Пенсия позволяла ей жить безбедно, но Элла не могла сидеть без дела и всегда находила, чем можно увлечься и заодно заработать.

Сейчас она руководила одним литературным сайтом и редактировала тексты авторов, подготавливая их к публикации. Элла обладала орфографической зоркостью, потому что ещё в детстве много читала. Об этом говорили все её учителя русского языка и литературы. Она трепетно относилась к чистоте языка и даже хотела стать филологом. И теперь её природная грамотность пригодилась.

Элла давно заметила, что в Интернете время течёт по другим законам, нежели в обычной жизни, поэтому, когда она оторвалась от экрана, уже стемнело.

Ночью ей снова снились странные сны. И уже сам Шаляпин, молодой и очень красивый, в смокинге, белой сорочке с галстуком и широкополой мягкой шляпе басил что есть мочи: «Вернись в детство и начни сначала! Начни сначала!!!»

Проснувшись, Элла подумала, что пора бы, наверное, перебраться в свою комнату на второй этаж, связывая свои сновидения с гостиной и беспокойными душами её завсегдатаев.

Она долго не вылезала из-под пледа и всё думала о том, как так могло получиться, что близкие, а часто и родные люди, стали вдруг в одночасье чужими. Даже врагами. Только потому, что у них разные взгляды. Она уже была свидетелем того, как спорили и ругались члены одной семьи по вопросу вакцинации от коронавируса. Доходило до того, что они месяцами не разговаривали. А когда началась специальная военная операция, произошло что-то невообразимое. История сделала виток и вернула всех в двадцатые годы прошлого столетия, когда брат шёл на брата, а сын на отца. Что же это творится на белом свете?! Многие из её знакомых уехали за границу, другие временно прятали сыновей в соседних государствах, ожидая, когда же всё закончится, третьи, называя себя истинными патриотами, перессорились со старыми приятелями. Семьи разделились, друзья стали врагами.

Вот и Лёлька, её самая близкая подруга, перестала с ней разговаривать по телефону после того, как они не сошлись во мнении по одному вопросу. Сын подруги Борис вместе с женой и единственной Лёлькиной внучкой с началом военной операции выехал из страны в Норвегию через Турцию, заранее ничего матери не сказав. Вначале подруга испытывала настоящий шок, сердилась на сына, но позже встала на его сторону, тем самым восстановив против себя многих из круга друзей и знакомых. Но ей, мудрой и неконфликтной, удалось сохранять отношения, обходя щепетильные темы стороной.

На литературном сайте Элла тоже только и делала, что успокаивала противоположные точки зрения. Литераторы стояли по двум сторонам «баррикады», и время от времени это противостояние прорывалось, превращаясь в бурные дискуссии, которые всех будоражили и не давали возможности спокойно работать и заниматься творчеством.

О каком спокойствии можно было говорить, когда даже напарник Эллы Смирнов, который занимался техническим обеспечением сайта, начинал день с обсуждения политических новостей.

Элла обычно его не слушала, и он об этом знал. Поэтому вёл разговоры, скорее, чтобы просто выговориться. Вначале, конечно, обижался, а потом привык.

В этих размышлениях прошёл традиционный час тишины, когда Элла ни с кем не хотела разговаривать. Она поднялась, запланировав на сегодня привести в порядок второй этаж и распаковать чемоданы с привезёнными вещами.

Всё нарушил Смирнов, проснувшийся раньше обычного. Он никогда не звонил по телефону, а пользовался для разговоров исключительно соцсетями. Элла ни разу его не видела, только слышала. Она так и называла его — «человек-фейк». Ей казалось, что половина, а, возможно, и большая часть рассказов о себе была продуктом богатого воображения Смирнова. Поэтому когда ноутбук издал знакомые позывные, она неохотно ответила, а про себя подумала: «Какого лешего ты не спишь? Лучше бы ты впал в летаргический сон!» Смирнов, как жаба из мультфильма «Дюймовочка», только и делал, что ел и спал. Но спал больше. Единственной его мотивацией на работу был голод. Он мечтал устроить всё так, чтобы ничего не делать, или чтобы работали другие, а деньги сами бы к нему в карман прыгали.

Про работу Смирнов говорил редко, поэтому Элла приготовилась не слушать его. Во время его душевных излияний она обычно читала новости или разбирала электронную почту, изредка поддакивая для эффекта присутствия.

Вот и сейчас Элла обнаружила присланный для редактуры текст. «На полдня работы, если не больше, — подумала она. — Придётся повозиться. Ошибок очень много. Орфография ещё так-сяк, а вот пунктуация!» Ещё её всегда удивляло построение предложений некоторыми авторами. Сказуемое на первом месте, подлежащее на последнем. Подлежащее на первом, определение — на последнем. Простительно евреям, которые переехали в Израиль и выучили иврит. Но русские!!! Они же в грудь себя бьют и на всех углах кричат про патриотизм. А сами даже родным языком не владеют!

Недавно на сайте Элла как раз таки подняла тему истоков патриотизма, назвав русский язык одним из его столпов. Она пыталась сказать, что для литератора важно не просто говорить по-русски, но и владеть языком, а поэтому писать грамотно.

Смирнов выступил в оппозиции, утверждая, что писать нужно и можно всем, если того требует душа. И неважно как. Он всегда относился к Элле как к классовому врагу, но никогда не говорил об этом открыто: она была нужна ему для работы. А вот поставить своё мнение в противовес её — это всегда, пожалуйста!

Об этом Элла размышляла, просматривая тексты для будущего детского сборника. А Смирнов по ту сторону монитора вещал, как всё плохо, и какая хреновая жизнь.

Он закончил монолог традиционным «Ты меня не слушаешь!» и отключился.

Элла нажарила оладий и основательно подкрепилась. Крепкий чай с любимым гречишным мёдом привёл её тело и разум в тонус.

За окном было пасмурно и тоскливо.

Через восемь часов работы Элла наконец закрыла крышку ноутбука, закапала в глаза средство для снятия напряжения и поволокла чемоданы на второй этаж.

Здесь, кроме библиотеки, было ещё две комнаты — большая Виолетты и поменьше её. Бабушкина спальня оставалась без изменений. А свою Элла оформила в скандинавском стиле. Широкая кровать, маленький комод и платяной шкаф. Это вся мебель. Стены, обшитые лиственницей, со временем состарились, и Элла окрасила их в кремовый цвет. Комод и шкаф тоже поменяли окраску и стали оливковыми. В комнате было много уютных вещей: напольный светильник, невысокий мягкий пуф, плетёные корзины и ящики для мелочей, вязаный плед, лоскутное одеяло, маленькие подушечки, милые сувениры и куклы тильды — заяц и ангел сна. Элла сама неплохо шила и вязала и всегда с удовольствием занималась рукоделием. И в детстве, и в молодости, и сейчас она находила что-то новое «для профилактики Альцгеймера». Она всегда так говорила, когда рукодельничала, а тем самым, по её словам, развивала мелкую моторику.

— Привет! — Элла внимательно осмотрела комнату. — Вы не будете против, если я снова поселюсь здесь? — К кому она обращалась, трудно было сказать. Может, к зайцу?

Решив, что никто не против, она выгрузила содержимое чемоданов на кровать и стала раскладывать вещи в комод и в шкаф. Пустые чемоданы отправились на антресоль. Элла достала новый комплект постельного белья и застелила кровать. Облачив себя в пижаму с аппликацией в виде кошки на груди и всунув ноги в домашние угги, сшитые из старой цигейковой шубы, она спустилась на кухню.

Было не поздно, но сумрачно. Включив светильник над столом, Элла вошла в Интернет, чтобы посмотреть публикации одной блогерши, которая постоянно что-то готовила и говорила своим подписчикам: «Кушайте с удовольствием!» Причём сама ела так аппетитно, что сразу хотелось сообразить что-нибудь кулинарное. В этот раз Ольга жарила обыкновенную яичницу, которую обожал её муж Виталик. Элла не стала придумывать что-то другое и тоже разбила на сковороду два яйца. Она так же, как блогер Оля, с удовольствием обмакивала в желтке хлебный мякиш и хрустела кусочками огурца. Потом они вместе пили чай. На этом совместный ужин закончился, и Элла отправилась спать.

Ночь была беспокойной. Ни с того ни с сего поднялся сильный ветер. Оконные ставни скрипели, и казалось, что, открываясь и закрываясь, они повторяют одно и то же: «Начни сначала… Начни сначала…» К утру всё стихло, и Элла провалилась в сон.

Она проснулась поздно. Выглянула в окно и обомлела. Шёл снег. Зима явно не хотела уходить и решила показать свою власть. Всё вокруг побелело и посвежело. Недолго думая, Элла открыла окно, свернула прикроватный коврик в рулон и отправила его в сугроб. Они с бабушкой всегда так делали, когда выпадал снег.

Пришлось расчищать дорожки, и Элла провозилась до обеда. Она потопталась по коврику ногами, отряхнула его и повесила на перила крыльца. По окончании работы слепила маленького снеговика и установила на верхней ступеньке. Обойдя дом вокруг, заметила мелкие следы, явно кошачьи, которые вели к небольшой теплице в глубине участка.

— Надо же! Какая-то животинка завелась, — сказала Элла. — Ну что ж, живи! Буду и тебя кормить. Теперь нужно готовить на двоих. — С этими словами женщина вошла в дом.

Она включила телевизор на кухне и приготовила обед. Жаркое получилось очень даже ничего, и, мысленно поблагодарив себя за вкусную еду, Элла выловила несколько кусочков мяса, положила в миску и щедро полила картофельным соусом. «Это для тебя, животинка, — она открыла дверь и выставила угощение на крыльцо. — Посмотрим, понравится тебе или нет».

По телевизору начался новый фильм про фокусников и медиумов конца девятнадцатого века «Магия лунного света», и Элла решила посмотреть его. Магия привлекала её с детства. А луна прямо-таки завораживала. Особенно лунное затмение. Девочкой она ловила лунный свет и солнечные лучи и заточала их в маленькие баночки, варила колдовское зелье из собранных на участке трав, придумывала заклинания. И верила, что она колдунья.

Досмотрев фильм до конца, Элла получила подсказку на мучивший несколько дней вопрос: «Как можно вернуться в детство?» Прихватив с собой чашку чая и розетку с яблочным вареньем, она поднялась наверх.

Компьютер подавал сигналы. Это был Смирнов. В последнее время он стал особенно назойливым, и это раздражало Элеонору. Особенно, когда начинал намекать на какие-то чувства, которые она, по его разумению, должна была испытывать к нему. Вообще, Элла начала подозревать его в начинающемся биполярном расстройстве, потому что он мог по нескольку дней находиться в подавленном настроении и тогда не звонил вообще, а потом неожиданно проявлял активность и был особенно разговорчивым. В эти дни общего подъёма на ум ему приходили разнообразные бредовые идеи, которые он готов был тут же реализовать. Но проходило время, а никакой реализации не было. Он всё больше напоминал Элле Манилова из «Мёртвых душ», с той только разницей, что помещиком не был, хотя о праздной жизни всегда мечтал и, по существу, ею жил. На примитивном уровне, конечно. Поспал-поел, поел-поспал.

Прошло несколько дней. Животинка, которая Элеоноре пока не показывалась, приходила. Об этом свидетельствовала пустая миска на крыльце и многочисленные следы. Теперь в ежедневный рацион неизвестной кошки входили обрезки куриных крыльев, мясной фарш и молоко.

Элла по-прежнему была занята работой на сайте. До библиотеки и комнаты Виолетты руки у неё так и не дошли. Она даже ещё не заглядывала туда. Зато начала подбирать материал для будущего романа. А ещё увлеклась просмотром старых чёрно-белых голливудских фильмов. Так что все вечера у неё были заняты.

Блогер Оля основательно готовилась к дачному сезону. Каждый день она рассказывала, какие семена купила и как выращивает рассаду. Элле почему-то тоже очень захотелось что-нибудь вырастить, и она стала подумывать о том, что надо бы привести в порядок теплицу, когда сойдёт снег. А ещё Оля много готовила и постоянно ела в кадре. Её аппетиту можно было позавидовать. Элле хотелось попробовать всю эту вкуснятину, и она спускалась на кухню и начинала готовить.

Однажды среди многочисленных интернет-статей, которые она прочитывала, отбирая нужный для романа материал, ей попалась заметка с названием «Пять способов, как вернуть себя в детство».

И она начала читать. Предлагали встретиться с родителями. Этот способ отпадал сразу. У Эллы никого не было. Посетить места, связанные с детством. Этот способ подходил: она уже в Сиверском. Но придётся отложить его до весны. Снега было очень много, поэтому пробраться на плотину не удастся. А ей хотелось попасть именно туда. Самые яркие воспоминания были связаны с этим местом.

Третий способ оказался идеальным по времени и месту. Посмотреть детские фотографии! Как она сразу не догадалась? Детский альбом, как и все остальные, хранился у Виолетты в комнате. Поэтому предстояло заняться уборкой в бабушкиной святая святых как можно скорее.

Элеонора по-прежнему подкармливала котика-невидимку, а тот всё так же обнаруживал своё присутствие только тем, что оставлял миску пустой. К тому же, ел он, по всей видимости, только ночью. Поэтому Элла придумала хитрую схему. «Попробую поставить еду не на крыльцо, а на веранду и оставлю дверь приоткрытой, — размышляла она. — Тогда, дружок, ты точно не устоишь от соблазна и ступишь на порог. Тут я тебя и застукаю. — Ей очень хотелось, чтобы котик или кошка, неважно, кем окажется незнакомец, не боялся и признал её. — Неужели тебе не хочется жить в доме? Ведь ты домашнее животное!» Элла почувствовала непреодолимое желание погладить это дикое существо и подарить ему тепло и заботу. Она с удовольствием наблюдала, как блогер Оля регулярно подкармливала четырёх чёрных дачных кошек, и как они постепенно приручались. Вначале коты просто съедали всё, что им давали, а теперь, задрав хвост, гордо вышагивали строго по Олиным следам вслед за ней, чтобы не проваливаться в снег.

Ещё Элла подсмотрела у Оли, как сделать самую примитивную кормушку для птиц. И тоже подвесила пластиковую бутылку с прорезанными с двух сторон отверстиями на сиреневый куст. Она подумала, что её животинке будет любопытно наблюдать за снующими туда-сюда синицами, вытаскивающими из кормушки по одному зёрнышку. Тут она её и обнаружит!

И теперь ей постоянно слышалось весёлое «зинь-зи-вер», «зинь-зинь», словно звонили маленькие колокольчики и возвещали о начале весны.

Специальная военная операция шла уже целый год, но конца её не предвиделось. Жизнь обычных людей стала тревожной, неопределённой и неуверенной. Они ещё толком не оклемались от последствий перестройки и крыли по матушке Мишу Горбачёва, которого считали виновником развала СССР и который в этот год ушёл к праотцам.

На сайте Элла близко общалась с несколькими литераторами, которые являли собой представителей разных слоёв общества.

У Марины с Дальнего Востока сын воевал по контракту. Он был военным музыкантом, но работы в оркестре для него не было, ипотеку платить стало нечем, и он переучился на сапёра. Контракт подписал на три года. Марина его благословила, сказав, что в их казачьей семье все воевали. Через четыре месяца сын был ранен.

Сапёры разгрузили неразорвавшиеся снаряды и возвращались по той же дороге, по которой благополучно проезжали полчаса назад. Но на обратном пути грузовик зацепил колесом взрывное устройство. Машину подбросило, и все парни получили тяжёлые, но не смертельные ранения. В основном сильные ушибы. Сыну Марины разнесло челюсти, несколько зубов вылетело сразу. Все раненые попали в военный госпиталь. Затем их отправили на долечивание по месту жительства.

Но это было не самым страшным. Вначале сын говорил матери, что смертельно хочет спать, потом никого не хотел видеть и просил оставить его одного, потом несколько ночей подряд не мог заснуть и стал прикладываться к спиртному. Первые дни после госпиталя он рвался обратно, созваниваясь с командиром, а время спустя, стал говорить, что возвращаться не хочет. Врачи поставили ему диагноз посттравматическое стрессовое расстройство.

Егор жил в одной из бывших республик Советского Союза. Как-то поздно вечером он позвонил Элле. Плакал в трубку и бормотал:

— Я уже уложил рюкзак. Поеду в Россию. Пусть меня возьмут хотя бы куда-нибудь, — такой эмоциональный подъём был ему несвойственен. Элла сразу поняла, что он выпил. — Буду кирпичи подносить или ещё что-нибудь делать. Найдётся и для меня работа…

Оказалось, что в этот день он наслушался песен Ярослава Дронова, выступающего под сценическим псевдонимом Shaman, который со своим репертуаром попал в нужное время, и это вместе с добавочными градусами сыграло для Егора свою роль. Наутро, проспавшись, патриот снова стал спокойным, а от добровольца не осталось и следа. Он, как и прежде, занялся просмотром новостных каналов и сочинительством любовных стихотворений.

На вопрос Эллы: «Билет-то купил?» он как-то неопределенно помычал в трубку и перевёл разговор на другую тему.

Бывший комсомольский вожак Мира с мужем, тоже бывшим работником районного комитета ВЛКСМ, возглавили волонтёрское движение в Приморском крае. Губернатор самолично отправлял с востока страны на запад машины, гружённые продуктами питания, сшитыми женскими руками носилками для раненых и связанными старушками носками для мобилизованных ребят. Очень востребованными оказались печки-буржуйки, которые придумали делать из старых газовых баллонов. Нужно было лишь пристроить сверху трубу, и конструкция прекрасно обогревала в окопах и траншеях.

Мира писала стихи на злобу дня со свойственной ей погружённостью в процесс и преданностью идее, а также устраивала патриотические вечера-встречи с учениками, где очень эмоционально читала свои гражданские произведения.

Московские поэтессы Лена и Оля не остались в стороне. Они организовали что-то вроде агитбригады, привлекли для выступлений бардов, музыкантов, детишек и регулярно посещали военные госпитали. И хотя Москву по причине того, что жизнь в столице кардинально отличалась от других регионов, и раньше не принято было считать Россией в полном смысле этого слова, а теперь и подавно, и в ней находились патриотически настроенные. Хотя были и другие. В последние месяцы число других увеличилось.

Впервые Оля попала в госпиталь в январе. Раненые смотрели на артистов потухшими безжизненными глазами. Они лежали на кроватях, почти не проявляя эмоций. Их обречённость можно было объяснить: накануне, в новогоднюю ночь, под артобстрелом погибло восемьдесят девять военнослужащих.

Элла в политике, равно как и в военных действиях, ничего не понимала, поэтому от обсуждений воздерживалась и на чьё-либо мнение не полагалась.

С детства ограждённая и поэтому далёкая от политики, она лишь наблюдала за ними со стороны. Элеонора относилась к понятию патриотизма как к чему-то очень личному, даже интимному. Она часто размышляла об этом. Патриотизм предполагает полную отдачу, способность пожертвовать собой ради чего-то. Отдать жизнь, если потребуется. Элла сомневалась, смогла бы она отдать самое дорогое под дулом автомата, например. И её ответ был отрицательным. Поэтому ей оставалось только наблюдать за всем и за всеми со стороны.

Совсем недавно после просмотра какого-то концерта Элла почувствовала, что она снова оказалась в СССР: пели исключительно патриотические песни, строгие костюмы и тщательно отобранный репертуар, казалось, был одобрен цензурой. Теперь это ощущение усилилось. Выступление главнокомандующего можно было назвать докладом на 26 съезде КПСС. «У нас всё хорошо! План выполняется! Надои повышаются, закрома заполнены зерном на 120 процентов. Герои будут поощрены! Ура!!!» — слышалось в каждом предложении. Элла была разочарована. Ей хотелось каких-нибудь эмоций, которые смогли бы мотивировать народ. Хотя бы интонационных акцентов. Но их не было! И тогда Элла подумала, что у сидящих в зале на самом деле всё хорошо. Они живут в своём раю, о котором всегда мечтали и годами стоили. Отказываться от этого рая они ни за что на свете не собираются. Бурные продолжительные аплодисменты были тому подтверждением.

Блогер Оля поздравляла подписчиков с масленицей и приглашала печь блины. Элла в первый день масленичной недели облизывалась, глядя на экран айфона, а во второй тоже решила поддержать традицию. Она хорошо помнила ноздреватые блины Виолетты, которые та жарила на сковородке, каждый раз смазывая её кусочком свиного сала, насаженного на вилку. И хотя это было не часто, вкус остался в памяти. Купив всё необходимое, Элла завела тесто и получила десять тонких блинчиков. По совету Оли ела их со сметаной, смешанной с вишнёвым вареньем. Два блина положила в миску для животинки и полила сверху сметаной.

— Угощайся, животное! — С этими словами она, согласно своему плану по привлечению неизвестного существа, поставила миску в углу веранды и слегка приоткрыла дверь.

Ночью снова дул сильный ветер, и сон был беспокойным. Синоптики обещали дождь, давление упало, и у Эллы болела голова. Ей снилось, что она мчится на мотоцикле, крепко обхватив руками какого-то мужчину, лица которого не было видно. А тот улыбался и повторял: «Вернись в детство! Вернись в детство!» Сквозь сон она поняла, что терпеть бесполезно, и спустилась вниз, чтобы выпить обезболивающее.

На веранде кто-то был. Вначале Элеонора очень испугалась, услышав возню за стенкой, а потом вспомнила, что сама устроила ловушку. Она взяла фонарик и осветила пространство. Прямо на неё смотрели два круглых чёрных глаза на озорной мордочке. Маленькие округлые ушки улавливали звуки шагов. Но это была не кошка!!! «Кто это? — Элла начала вспоминать, какая шёрстка у хорька, подумав, что это может быть он. — Нет, у хорьков светлая мордочка с тёмным пятном, которое называют маской. — Размышляла она про себя. — Этот коротконогий, тёмно-коричневый, с белым пятнышком на подбородке. Норка! Скорее всего, это норка!»

— Нора, Нора! — тихонько позвала Элла. Имя возникло неожиданно. — Не бойся меня! Я ничего плохого тебе не сделаю!

Она осторожно открыла дверь и сделала шаг по направлению к зверьку. Норка шарахнулась и забилась в угол. Элла поняла, почему зверёк оказался в заточении. Миска была пустая, а дверь, вероятно, захлопнулась от ветра.

— Сейчас я тебя выпущу! — Женщина приоткрыла дверь, подставила кирпич, чтобы та не закрывалась, и отошла. — Но ты не забывай меня и приходи ещё. — Она посмотрела прямо в настороженные глаза.

Так у Эллы появился необычный питомец, который, вероятнее всего, сбежал с дальней зверофермы, расположенной на окраине Сиверского. По виду зверёк был молодым, килограмма полтора, не больше.

Остаток ночи на веранде было тихо, и Элла спала спокойно, решив, что Нора благополучно выбралась на свободу.

С утра нужно было найти в интернете информацию о норках, об их питании и содержании. Час тишины Элла провела за чтением. Теперь ей предстояло каждое утро готовить каши, которые она терпеть не могла. Но что не сделаешь ради маленького пушистика! «Вообще-то, если разобраться, это очень даже неплохо! — подумала она. — Может, я тоже привыкну к кашам… Говорят, полезно!» В остальном рацион норки был таким же, как её собственный: его составляли мясо, молоко, овощи и фрукты. Эллу поразило, что норки любят купаться. Она спустилась в подвал и нашла старый эмалированный таз, который наполнила водой и выставила на веранду. Там же устроила мягкую лежанку из шерстяного одеяла на случай, если Нора вдруг захочет отдохнуть после купания.

Весь день, сегодняшний и предыдущий, в соцсетях и по телевизору Элла слышала голос Ярослава Дронова (Shaman): он давал интервью, был в гостях у известного ведущего Андрея Малахова, выступал на концертах. Время выбрало его. Ровно год назад, исполнив авторскую песню «Встанем!», он стал кумиром миллионов. Теперь все называют его «родным». Светловолосому мальчику с дредами потребовалось пятнадцать лет, чтобы им стать, однажды крикнув со сцены: «Я русский! Я иду до конца!»

«У каждого времени свой герой, — размышляла Элла. — Виктор Цой пел о том, что «перемен требуют наши сердца», и мы дождались и пережили перестройку. Игорь Тальков мечтал, что «вернётся в страну не дураков, а гениев», но ему не суждено было пожить в этой стране, как, впрочем, и нам. Юра Шатунов ушёл вместе с мечтами о розовом вечере и унёс с собой боль от шипов белых роз. Для повзрослевших мальчишек «Ласковый май» закончился, и в их жизни пришёл призыв: «Встанем!» — Элла вновь подумала о том, как же не повезло ей и её сверстникам жить во времена перемен.