Бесплатный фрагмент - Наши в городе

Вместо предисловия

Любое совпадение имён и фактов считать вымыслом автора.

Детям до 14 лет чтение не рекомендуется.

…Наши в городе… Кто такие наши?

И что, собственно, за город?

По-видимому, это наши доблестные солдаты, освободившие родной город от врагов? Нет…

Быть может, это наши диверсанты, орудующие в чужом городе?

Опять пальцем в небо! «Наши» — это ваши земляки, обитающие в том же городе, что и вы, это — надоевшие соседи по дому, это — верные друзья и знакомые, родственники и приятели, это — бомжи и проститутки, бизнесмены и бандиты.

…Остановитесь на минутку, оглянитесь вокруг, и вы заметите много интересного: возможно, вонючий, грязный, лохматый тип, ковыряющийся в помойке, это бывший доцент Политеха, заваливший вас на экзамене по истории КПСС; не исключено, что пенсионер в помятом старом пальто, истерзанном молью — это ваш бывший сосед-алкаш по лестничной площадке, а вон ковыляет старушка — божий одуванчик: не исключено, что она бывшая учительница по обществоведению, влепившая вам трояк на госэкзамене в школе за плохое знание «выдающегося» произведения «Целина» Л. И. Брежнева; останавливаем свой взгляд на пересечении проспектов Ленина и Кирова, где опять кучкуются проститутки, вероятно, кто-то из них — ваша бывшая одноклассница. Все эти люди, волею случая или желания попавшие в трудную жизненную ситуацию — ваши земляки, жители города Томска; они карабкаются по жизни, сражаются изо дня в день за выживание, трясутся за своё здоровье и, в конечном итоге, умирают в забвении и одиночестве.

Не судите их строго, и не судимыми будете, ведь на их месте мог бы запросто оказаться любой из нас; всё дело в жизненной коллизии.

Между прочим, безжалостные бандиты, бизнесмены и банкиры — наглые хозяева жизни, продажные менты и разжиревшие слуги народные, тоже — наши, в нашем городе.

…Постойте немного, отвлекитесь от бешеной суеты, от погони за барахлом, от злобы друг на друга и злости на себя, и задумайтесь: почему вы живёте так, как живёте, почему верите каждому слову «царя», почему не верите в завтрашний день?

Немного поразмыслив, вы, надеюсь, поймёте, что так существовать нельзя, надо что-то кардинально менять в этой жизни, а люди вокруг нас окажутся не плохими и не хорошими; они все просто наши…

Жёлтые розы

Реалистическая новелла

«Можно солгать, не только словами, но и букетом».

Михаил Коромайтин

Параграф 1. Ботаники

…Вадик Пузанов — первокурсник Томского Государственного Университета, филфака, среди бывших одноклассников, нынешних однокурсников, прочих знакомых и приятелей слыл неисправимым ботаником. Он никогда не курил сигарет, не пил вина, категорически ненавидел футбол, ни разу в жизни не дрался, зато обожал читать, особенно, лирические стихи, представляя себя героем-любовником, рыцарем на белом коне и мачо в одном лице

Когда Вадик появился на первой лекции, то с изумлением обнаружил, что поступил на девчачий факультет; его окружали одни девушки, добрая половина которых представляла собой вымирающий подвид скромниц и недотрог. Этот факт безумно воодушевил его по двум простым причинам: во-первых, он оказался вне всякой конкуренции, во-вторых, родная душа, такая же, как и он, обитала где-то рядом, в пределах аудитории, в районе видимости собственных диоптрий и шаговой доступности.

К концу октября Вадик, внимательно оглядевшись, сделал, наконец, свой выбор и робко подрулил к одногруппнице Маше. Если он считался обычным ботаником в силу своего темперамента и пуританского воспитания, то просто — Мария оказалась божьим одуванчиком в кубе: она шарахалась от мальчиков, как от чумы, не знала вкуса даже пива, не говоря о более крепких напитках, а при слове презерватив, впадала в обморочное состояние.

…Маша боязливо переминалась с ноги на ногу, не зная что делать и куда бежать, а «наглый» Вадик отупело молчал, не имея ни малейшего представления о том, как надо знакомиться. В этом состоянии они пребывали несколько минут, находясь в полной растерянности, выжидая не понятно чего и затаив дыхание разглядывали собственную обувь.

Наконец, недотрога трепетно и глубоко вздохнула, медленно подняла испуганные глаза и стеснительно вымолвила: «Вадим, вы, вероятно, хотите со мной познакомиться, или у вас какие-то другие намерения?»

— Я, право, не знаю… Мне так неловко. Я до этой минуты ни разу не оказывался так близко к девушке, мне ужасно стыдно, извините.

— Я тоже никогда не знакомилась с парнем, даже, как-то не по себе и боязно.

— Ну тогда давайте попробуем? Я Вадик.

— А я просто Маша…

— Вот и славно, а вы боялись, вернее, это у меня душа в пятки провалилась.

…На этом нужные слова закончились, необходимый оптимизм улетучился и повисла вымученная, театральная пауза. Сокровенная тишина окутала молчаливую парочку, отдаляя их от остального безумного, злого, чудовищного и несправедливого мира. Ситуация замерла в нерешительности и растерянности.

Возбуждающий, манящий запах Машиных волос и дешёвых духов волновал Вадиково воображение и он уже набрался смелости погладить её, а она с восхищением разглядывала его реденькие усики под носом и совсем не замечала мальчишеские прыщи на пылающих щеках.

Юноша первым вынырнул из состояния конфузного транса и неловко пролепетал: «Маша, я приглашаю вас на свидание».

— Я согласна…

— Ну тогда, давайте встретимся в три часа возле памятника Пушкину, напротив Дома Офицеров.

— Я обязательно приду…

…Не прощаясь, Вадик медленно повернулся и засеменил прочь. На его лице сияла такая гамма чувств, что встречные студенты как-то подозрительно косились.

…Маша, не помня себя, помчалась домой чистить пёрышки, наряжаться, готовиться к своему первому в жизни свиданию.

…Прозорливая и внимательная мама сразу заметила неожиданные перемены в своём мальчике и сурово поинтересовалась: «Вадим, что случилось, куда ты собираешься?»

— Мама, я иду на свидание!

— Кто она? Надеюсь, из приличной семьи? А может, это какая-нибудь вульгарная девка, решившая соблазнить тебя и забрать честь у моего сына?

— Мама, не говори пошлости. Она скромная девушка из нашей группы.

— Вадим, не лги маме. Я же вижу, как ты неестественно возбуждён. Тебя всего трясёт и лицо у тебя красное, как помидор.

— Я всегда говорю правду! Она на редкость симпатичная и порядочная девушка, подходит мне по характеру, в общем, безумно нравится мне. Она… она, такая… святая…

— А я уверена, что тебе ещё рано волочиться за девушками, а тем более, влюбляться.

— Мама, я уже взрослый…

— Кто взрослый?! Да ты ничего не умеешь, ты стерильный, а эта студенточка тебя запачкает, испортит и заберёт у меня! Ты выскользнешь из дома только через мой холодный труп.

— Мама, если я сейчас не пойду на свидание, то непременно покончу с собой. Ты этого хочешь?

— Нет я этого не хочу. Я с тяжёлым сердцем отпускаю тебя, но чтобы в девять явился домой…

— Хорошо, мама.

…Слава Богу, что Машины родители были на работе и ей не пришлось выслушивать их назидательные нравоучения, особенно, мамин монолог о том, что все мужчины — грязные животные, желающие только одного, о том, что кругом одни мерзавцы и подонки, завлекающие в свои сети скромных, порядочных глупышек, о том, что Жизнь, вообще, не справедлива, коварна и жестока.

Маша надела нарядный белый свитер с джинсами, закуталась в длинный розовый шарф, напялила любимую вязанную шапочку жуткого жёлтого цвета, куртку, сапоги и выпорхнула на осеннюю улицу. Бабье лето неожиданно кончилось, а лютая зима пока что не пришла, застряв где — то по дороге. Город, промытый осенним дождём, затих и только жёлтые листья носились вокруг, в агонии предстоящей кончины. Такая погода Маше нравилась всегда, поскольку подчёркивала её меланхолию и вечную грусть.

…Вадик мчался на трамвае на своё главное в жизни событие и вдруг с ужасом понял, что для такого случая непременно нужны цветы. Из окна он заметил импровизированный цветочный базарчик и пулей выскочил, не доехав две остановки.

…Продавцов, как ни странно, оказалось много. Бабушки предлагали в основном разноцветные астры и гвоздики. Эти цветы представлялись Вадику довольно банальными, не соответствующими торжественному моменту и он поплёлся по рядам в поисках чего — то оригинального.

Немного в сторонке от цветочниц переминался с ноги на ногу пенсионер бомжеватого вида, с умными глазами и держал в руках букет жёлтых роз. «Вот это то, что надо», — смекнул Вадик и направился к старичку.

— Скажите пожалуйста, сколько стоит ваш букет?

— Пятьсот рублей.

— Наверное, я ослышался. А почему так дёшево?

— Хорошо, специально для вас, молодой человек, эксклюзивное предложение, — тысяча пятьсот.

— Я серьёзно спрашиваю…

— Видите ли, я, в отличие от других продавцов, работаю от оборота, а не от прибыли. Деньги должны крутиться, а не стоять мёртвым капиталом.

— Я понял! Вам бы, дедушка, директором в супермаркете работать.

— А мне и здесь неплохо. Так берёте или нет?

— С удовольствием беру! А скажите, откуда такие редкие розы?

— Из Голландии. Последний букет остался. Так что, молодой человек, вам крупно повезло. И девушке вашей определённо понравится…

Довольный юноша расплатился, схватил букет и помчался к Дому Офицеров. Он опоздал на десять минут, но Маши ещё не было. Вадик торчал под моросящим, гнилым дождём, а мысли вихрем проносились в его голове: «А вдруг, она только что ушла, не дождавшись? А если, она не смогла по каким — то причинам прийти? А может быть, она не успевает?»

…В это время Маша, как шпионка пряталась в магазинчике напротив и через витрину с интересом наблюдала за Вадиком. Из книг и фильмов она знала, что приличные девушки, как правило, задерживаются, а преданные, честные, надёжные парни всегда ждут. Однако, на сколько именно полагалось опаздывать, она не ведала. Часы отсчитывали тягостные минуты, а она всё стояла и глядела на промокшего, измученного Вадика, не решаясь шагнуть на улицу.

…Вадик заботливо спрятал букет под куртку и постоянно пялился на часы: половина четвёртого. Он также понятия не имел сколько в таких случаях необходимо ждать, но твёрдо решил для себя, — стоять хоть до вечера, хоть до девяти…

Около четырёх Маша тяжело вздохнула, поправила вязанную шапочку и, наконец, вынырнула из магазина. Вадик не обратил внимания на безвкусно одетую девушку, покосился налево и принялся дальше стучать зубами от холода.

— Здравствуйте, Вадим. Я кажется немного опоздала?

— О, Маша! Как я рад вас видеть! Вот это вам…

— Какие красивые и печальные, изящные и грустные розы. Спасибо, мне ещё никто не дарил цветов.

— Я безумно рад, что они вам понравились.

…Маша осторожно приняла букет и почувствовала себя жутко не комфортно. Ей казалось, что все вокруг глазеют на неё, показывают пальцем и смеются над ней. Ей хотелось срочно провалиться сквозь землю. Состояние неловкости, непонятного стыда угнетало её и она тихо вымолвила: «Эти цветы… Это так неожиданно… Я почему- то стесняюсь этого шикарного букета… Мне и радостно, и тревожно одновременно…»

Вадик не придал особого значения её словам и робко предложил пойти в кафе; ему не терпелось, хоть немного отогреться, тем более, на цветах он так ловко сэкономил, что мог себе позволить, угостить девушку кофе с пирожными, как никак, в помещении тепло и уютно, можно долго болтать, потягивая напиток, а не мотаться по улицам в холодную пору. Он искренне верил, что поход в кафе при первом свидании, — это вполне пристойно и не придётся целоваться где-нибудь в вонючем, тёмном подъезде.

Маша на минутку задумалась и представила себе, как все в кафе станут пялиться на букет, на них и ехидно перешептываться за спиной; такой вариант представлялся ей невыносимым и она ответила: «Вадим, я тут недалеко живу, мне необходимо сбегать домой, дать бабушке нужные таблетки; заодно, поставлю цветы в воду, чтобы не завяли. Тут за углом находится кафе, ступайте заказывайте кофе, а я через пятнадцать минут буду. Идёт?»

Юноша молча кивнул и направился в сторону заведения. Маша быстрым шагом двинулась к проспекту Кирова…

Параграф 2. Таня

…Первый раз в жизни Маша, совершенно не желая того, обманула человека; никакой больной бабушки у неё не было, она элементарно хотела избавиться от ненавистных, смущающих цветов, но при этом намеревалась не ранить тонкую душу своего воздыхателя

Не осознавая своего внезапного страха, ругая себя за непреднамеренную ложь, она чуть ли не бегом мчалась к своему дому.

Розовый шарф развивался на ветру, как израненное знамя, жёлтая, вязанная шапочка промокла и потеряла свою первоначальную форму, белая куртка, — символ непорочности, — забрызгалась грязью. Маша уже находилась в двух шагах от дома и всё больше ненавидела себя за боязнь окружающих, за детскую трусость, за беспомощность. Несмотря на свои восемнадцать лет, она, без всякого сомнения, застряла в детстве и не имела ни малейшего понятия, как выкарабкаться во взрослую жизнь. Её слишком часто злобно обижали в школе, каждодневно садистски унижали дома, поэтому, она ежеминутно ощущала себя маленькой серой мышкой, от страха забившейся под плинтус.

Единственный человек, поддерживающий её все эти годы, — подруга детства, соседка по дому, непоседа из параллельного класса, Таня. Они были настолько разные, что тянулись друг к другу, как разноимённые полюса магнита. Таня постоянно защищала Машу и во дворе, и в школе, иначе её совсем затюкали бы злые, жестокие дети.

Если кто-то в песочнице нагло отбирал у Маши совок, то тут же ему прилетал удар в лоб этим же совком от Тани, если мальчишки в школе дёргали Машу за косы, то тут же получали в глаз от вездесущей Тани, если в старших классах, особо дерзкие, пацаны обзывали Машу юродивой, то тут же огребали болезненный пинок в пах от Тани.

…Так происходило каждый раз, вплоть до поступления в Университет. По большому счёту, Маша боготворила Таню, но не хотела становиться такой же, а Таня, в свою очередь, снисходительно позволяла Маше восхищаться и превозносить себя.

Таня с каждым годом всё быстрее скатывалась в пропасть вседозволенности, хулиганства и блуда, а Маша, с той же скоростью, летела вниз к самобичеванию, неуверенности в себе, полному одиночеству, депрессии. Наверное, если бы не Таня, то Маша уже давно наложила бы на себя руки.

…Печально всё это, но сколько таких обиженных жизнью, уничтоженных собственными родителями, униженных одноклассниками девчонок балансировали между Жизнью и Смертью. Несмотря ни на что, Маша благополучно дожила до окончания школы и легко поступила в Университет, а Таня, одурманенная травкой и алкоголем, пустилась во все тяжкие.

После школы их жизненные траектории резко разошлись, единственное, что оставалось общим, — это программа на самоуничтожение: у Маши через депрессию, а у Тани — через безобразный образ жизни. Они обе оказались в группе риска.

…Когда Маша прошмыгнула через арку в свой двор, то боковым зрением заметила на лавочке около соседнего подъезда промокшую, полупьяную Таню с сигаретой во рту.

— Здравствуй, Таня. Ты чего такая? Что-то случилось?

— А, Машка, салют, подруга! Вот видишь, я вся в хлам, не представляю, что и делать…

— Может, я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Может и можешь, а лучше не надо… Представляешь, я такая свинья. Короче, отец вчера выдал мне три штуки, ну типа матери хороший букет купить, а я бабки в ночнике с Игорьком спустила, в «Андеграунде». У маман сегодня юбилей, полтинник, а я, коза драная, даже цветы не могу ей подарить. Вот сижу тут и не знаю, как домой показываться, в общем, муторно мне, да ещё и башка трещит, — всю ночь фестивалили.

— Послушай, Таня, денег у меня с собой нет, а вот букет возьми и домой ступай, маму поздравь.

— Подруга, такие розы бешеных бабок стоят, ты чо, серьёзно?

— Таня, я тебя искренне прошу, возьми цветы и поднимайся домой, а то простудишься, заболеешь и умрёшь…

— А я может, хочу сдохнуть…

— Не говори такие ужасные слова, бери букет и ступай…

— Ну, лады! За цветы, конечно, респект…

…Таня отшвырнула промокший окурок в грязную лужу, утёрла красный, сопливый нос, нехотя взяла розы и моментально скрылась в подъезде. Маша поглядела вслед своей непутёвой, бесшабашной, легкомысленной подруге, с облегчением вздохнула и, с чувством выполненного долга, побрела в кафе. Ей нравилось совершать благородные поступки, помогать несчастным людям, делиться всем, забывая в это время о себе…

…Дверь открыла взволнованная Танина мама, сердито зыркнула на непутёвую дочь, но, заметив красивый букет, смягчилась: «Спасибо Танечка, честно говоря, не ожидала. И где мы шлялись?»

— У подруги засиделась. Новый диск «Квест Пистолс» гоняли. Побоялась поздно по городу шарахаться, вот и тормознулась у неё.

— Ответ выглядит вполне правдоподобно. Ладно. Иди на кухню, помоги нам с приготовлением торжественного ужина.

— Ма, я только часок покемарю, а после обязательно помогу.

…В коридор выглянул Танин папа в фартуке, с перепачканными руками и весело произнёс:

— Привет, золотая молодёжь! Как дела?

— Всё тип-топ! Вот носилась по городу, искала маме цветы.

— Молодец, доченька…

…Таня закрылась в ванной, умылась холодной водой, стряхивая с себя следы пребывания в ночном клубе и покосилась на зеркало, не узнавая себя, прошипела: «Какая я всё-таки сука конченная, эгоистка неисправимая. Всё! С понедельника начинаю новую жизнь».

Танино отражение грустно скривило пересохшие губы, нагло ухмыльнулось и дерзко ответило: «Опять ты врёшь! Ни одного дня без трёпа не можешь прожить. Иди проспись, пьянь — дрянь».

…Разговор по душам с туалетным зеркалом давно стал привычным делом для Тани, поскольку больше некому излить израненную, заблудшую, несчастную душу.

— Ну как потусовалась, тварь бездушная? Про мамкину днюху чуть не забыла?

— А ты, чо, такая насквозь правильная, чтобы меня жизни учить? Иди ты к едрене фене…

— Я совесть твоя, твоё второе, хорошее «Я». Я добра тебе желаю. Хватит уже порхать стрекозой по жизни. Всё это когда-нибудь плохо кончится…

— Плохо — это как?

— А сама не догадываешься? Доведёт тебя твой Игорёк до холодного мраморного стола и сам рядом ляжет.

— Надоела ты мне. Не учи меня жить.

…Танина мама тихонько шагнула к ванной, прислушалась и громко спросила: «Дочь, с кем это ты беседуешь?»

— Это вода шумит.

— Чего ты так долго?

— Выхожу я уже, пописать, блин спокойно, не дадут…

…Елена Александровна пристроила подаренные розы в вазу и вернулась на кухню: «Серёжа, ты не забыл, что в шесть надо маму встретить. Давай снимай фартук, умывай руки и мигом на вокзал. За рулём осторожно, дорога мокрая».

Сергей Юрьевич послушно кивнул, вытянулся в рост, приложил ладонь к виску и игриво ответил: «Слушаюсь! Можно исполнять, товарищ командир?»

— Как был глупым пацаном, так и остался. Тебе пятьдесят три скоро, а ты, как дурак, вечно блаженный.

— А вы, Елена Александровна, не хамите! Я, между прочим, известный прозаик и член Российского Союза Писателей.

— То, что ты член, — это точно, а романы твои тоскливые, ничтожные, мухосранские, никто не читает, кроме убогих бабушек, разведённых, горемычных женщин и вдовствующих, неадекватных истеричек…

— Лена, я умоляю, не начинай, будь милосердной к моему творчеству…

— У тебя десять минут, чтобы прыгнуть за руль и двинуться на ж.-д. вокзал. Время пошло… Да, кстати, возьми розы, маме подаришь, ей приятно будет. Этот шикарный букет немного покатается с тобой, и в итоге в эту же вазу вернётся.

— Всё, я помчался. Танюшку не буди, пусть ребёнок поспит; сегодня допоздна шумно будет.

— Ты знаешь, Серёжа, почему я с тобой столько лет живу?

— Нет!

— Умеешь ты острые углы сглаживать и каждодневный бытовой негатив не замечать…

— Спасибо, Леночка, на добром слове, я тебя обожаю.

…Сергей Юрьевич осторожно пилил по мокрому, осеннему Томску и вспоминал, как они тридцать лет назад поженились, как прозябали практически в нищете, как Танечка родилась, — такой маленький, розовый поросёночек, как он вдруг романы начал писать, исключительно дамские, как его под псевдонимом «Елена Штайнер» номинировали на премию «Писатель года». Всё это произошло как-будто вчера, и вот уже его прекрасной Елене исполняется пятьдесят.

…Летит время со скоростью курьерского поезда, а за окном мелькают бесцельно прожитые годы, забытые лица, сотни знакомых и десятки фальшивых друзей.

До прихода курьерского Москва — Томск оставалось пятнадцать минут. Сергей Юрьевич зарулил на привокзальную площадь, нашёл парковку, поставил машину на сигнализацию и поплёлся на перрон.

…При виде электровозных фонарей встречающие оживились, зашумели, обрадовались и напрочь забыли промозглые, бесконечные минуты ожидания. Скорый Москва — Томск, как в старые добрые времена, подходил к вокзалу по расписанию секунда в секунду.

…Сергей Юрьевич достал из пакета букет жёлтых роз, несколько раз встряхнул его и зачем-то пересчитал цветы. Их оказалось ровно тридцать. «Что бы это значило?», — встревожился он, быстро выдернул один цветок и швырнул его в урну. Его поступок оказался своевременным, ведь, тёща, Мария Игнатьевна, — дотошная семидесятилетняя женщина, обязательно пересчитала бы цветы и приняла бы на свой счёт коварный намёк.

…Сергей Юрьевич логично рассудил, что продавщица цветов попросту ошиблась, и успокоился.

…Состав в последний раз с шумом дёрнулся и встал, как вкопанный. Встречающие завизжали от восторга и бросились встречать своих московских друзей, родных и близких…

Параграф 3. Тёща

…Заметив на перроне зятя с букетом, Мария Игнатьевна не поверила в искренность встречи и сразу смекнула, что дочка и её муж чего-то от неё явно хотят, поскольку раньше её никогда не встречали с цветами.

— С чего вдруг розы, Сергей?

— Мария Игнатьевна, почему вы во всём видите какой- то подвох?

— Потому что я не первый год на свете живу. Помнишь: «Бойтесь данайцев дары подносящих». Что-то тут не то…

— Я вам мамой клянусь, букет от чистого сердца, специально для вас полдня по городу искал.

— Сдаюсь. Я почти поверила.

— Как добрались, Мария Игнатьевна?

— В целом нормально. С попутчиками крупно повезло, — со мной в купе находились приятная, интеллигентная женщина примерно моих лет и двое глухонемых, причём, все следовали от Москвы до Томска. Что самое интересное, — эта дама тоже училась в школе номер пятьдесят три, только выпускалась тремя годами раньше. Это невероятное совпадение! Мы с ней всю дорогу ностальгировали по школьным годам, наплакались вдоволь.

— Давайте ваш чемодан. У вас что там, московские кирпичи или золотые гири?

— Сергей, какие кирпичи, это подарки.

— У нас вроде всё есть; не надо было так тратиться…

— Но ты же раскошелился на шикарный букет.

— Цветы — это радостное настроение, незабываемое ощущение и приятные эмоции, это — духовное, а вещи, — они сугубо банальные, материальные, получил и тут же забыл. Согласитесь, что я прав?!

— Я гляжу, ты уже изъясняешься, как романы строчишь, ну вылитый писатель.

— Вы мне явно льстите, Мария Игнатьевна. Я всего лишь обычный ремесленник с пером в руке и метафорами в голове. Давайте дома об этом потолкуем. Холодно, пойдёмте к машине.

— Сергей, извини, но поезжай один. У меня нарисовалось одно важное дело. Буквально через час я буду. И не задавай лишних вопросов, это моя маленькая тайна.

— Мария Игнатьевна, в семь соберутся гости, умоляю, не опаздывайте. Вы же прекрасно знаете свою дочь, она напрочь изведётся сама и всех достанет.

— Всё, Сергей! Это не обсуждается; давай дуй, а то я время теряю…

…Зять смущённо пожал плечами и потащился с огромным чемоданом к своей машине. Тёща направилась на стоянку такси…

…Машины различных марок с шашечками на боку выстроились вереницей в ожидании клиентов, водители стайкой кучковались и дымили, высматривая конкурентов — бомбил. Таксомоторная, привокзальная мафия строго охраняла свою территорию, не допуская чужаков, пресекая малейшие попытки перехватить пассажира. Между таксистами и левыми бомбилами уже давно шла настоящая война за деньги клиентов; и те и другие нанимали крепких, спортивных ребят для разборок. Дело иногда доходило до массовых драк с серьёзными увечьями с обеих сторон, но никто не хотел уступать, отдавать доходное место — привокзальную площадь.

Эта не объявленная, жестокая, кровопролитная война длилась уже два десятилетия, а с появлением в городе лиц кавказской национальности, желающих подзаработать на извозе, только усилилась. Как ни странно, менты защищали не местных сибиряков, а приезжих, по той простой причине, что джигиты больше отстёгивали за ментовскую крышу. Никакого патриотизма, но как известно, деньги решают всё. По большому счёту, милиция-полиция, сама, того не желая, провоцировала национальную ненависть.

…Заметив грациозно вышагивающую даму семидесяти лет, совсем не похожую на томских старушек, таксисты разом примолкли и восхищённо переглянулись.

Бригадир водителей, аж присвистнул и философски изрёк: «Москвички, они в любом возрасте москвички».

Пожилой таксист, находившийся первым в очереди за клиентами, мигом набросил учтивую маску на своё, до синевы выбритое лицо и чуть ли не с поклоном прощебетал: «Мадам, куда изволите ехать?».

Назвать Марию Игнатьевну бабушкой у него не поворачивался язык, да и прикид её выглядел совсем не по-старушечьи.

— Любезный, мне нужно на кладбище, и как можно быстрее.

— У нас три кладбища. Вам на какое?

— На Бактин.

— Вам со скидкой! Приготовьте всего навсего пятьсот рублей.

— Если вы меня там подождёте двадцать минут и доставите обратно в город, то получите тысячу.

— Годится! Поехали!

— С вами приятно иметь дело. Когда я последний раз наведывалась в Томск, сервис оставлял желать лучшего.

— Что вы имеете ввиду?

— Сплошное хамство и…

— Извините, женщина, у нас тут глухая, забытая Богом провинция, новшества в предоставлении качественных услуг доходят долго, в отличие от столицы.

— Так мы едем, или станем обсуждать ещё и московских таксистов?

— Садитесь, пожалуйста, устраивайтесь поудобнее и наслаждайтесь поездкой. Букет можете на заднее сиденье положить. Кстати, весьма эффектные розы.

…Таксист услужливо открыл дверь перед пассажиркой и помог ей расположиться на переднем сиденье. Сам быстро прыгнул за руль и плавно тронулся с места. Один из водил с завистью почесал репу, сплюнул сквозь прокуренные зубы и тихо прошипел: «Везёт Кузьмичу, за одну ходку два тарифа сорвёт».

Водители дружно вздохнули и повернулись к вокзалу, высматривая следующую московскую фифу.

…Дождик набирал обороты, стало совсем пасмурно и город начал понемногу включать неоновую иллюминацию и фонарное освещение. Если наблюдать за холодными улицами из тёплого салона такси, то в двойне приятно и даже романтично, если же находиться в это время снаружи, то становится отвратительно и ужасно холодно.

Кузьмич, изучивший томские дороги на зубок, старательно объезжал рытвины и неудачные островки ямочного ремонта. Ощущение того, что везёт королеву Великобритании не покидало его и первые минуты он почтительно молчал. Однако, заставить его долго молчать можно только одним способом, — кляпом во рту и Кузьмич, не выдержав долгой паузы, начал допрос: «Как Белокаменная, стоит? Вы, наверное, и президента, и премьера, и саму Пугачёву живьём каждый день видите? А много негров в Москве? А зарплаты у москвичей, наверное, в сто раз больше, чем у нас?»

— Любезный, не могли бы вы помолчать, а то вы своими глупыми вопросами мне мозг выносите. Я в тишине желаю ехать, тем более, за свои деньги.

— Тысячу извинений… Я думал…

— А вы не думайте, а рулите правильно и на дорогу поглядывайте…

…Кузьмич, сглотнув обиду, заткнулся, поморщился и выругался про себя: «Однако, какие они всё-таки надменные, дерзкие и козлиные, эти долбаные москвичи, как будто в Сибири не люди живут, а быдло».

Вынужденное молчание ненароком спровоцировало таксиста на ностальгические воспоминания о том, как они с женой почти тридцать пять лет назад забурились в Москву на две недели, в первый и последний раз. Столица 1979-го года поразила Ивана Кузьмича изобилием дефицитных продуктов в гастрономах, огромным количеством людей и полным отсутствием пьяных граждан на улицах.

В легендарном Елисеевском гастрономе он с удивлением обнаружил конфеты «Птичье молоко» Томской кондитерской фабрики «Красная звезда», которые в Томске достать практически невозможно. Полки и витрины самого большого магазина в Москве ломились от деликатесов со всей необъятной страны. Понятное дело, — предолимпийский год, полно туристов и иностранцев, коих наглядно пытались убедить в том, что в Советском Союзе практически построен Коммунизм, — показуха откровенная, фальсификация не замаскированная.

Огромная страна от Калининграда до Владивостока горбатилась, надрывала жилы, недоедала, чтобы в Столице было изобилие.

Больше всего тогда поразил Кузьмича Старый Арбат: художники, музыканты, поэты, диссидентский самиздат на каждом углу, песни Окуджавы, Высоцкого, провокационные сувениры и девушки лёгкого поведения, — всё в одной большой куче.

Арбат манил своим невероятным притяжением, поэтому, они с женой почитай каждый вечер рвались туда, как безумные. Также им удалось посетить Бородинскую панораму, Кремль, Лужники, Воробьёвы горы, мавзолей, Большой театр…

Кузьмич чуть было не утонул в сладостных воспоминаниях, когда резкий сигнал клаксона вернул его в горьковатую реальность. Он резко затормозил и заорал: «Куда прёшь, пингвин! Купят права, а ездить не умеют, пидоры гнойные, прости меня Господи».

…Мария Игнатьевна, в свою очередь, тоже оказалась погруженной в приятные, яркие, неизгладимые воспоминания без малого пятидесятилетней давности, когда она и её Саша после второго курса на сенокосе всю ночь занимались любовью в стоге сена. Сухие травинки ласково щекотали нос, запах только что скошенной травы дурманил и без того помутнённое сознание, губы ныли от бесконечных поцелуев, руки устали от продолжительных объятий…

…И вот сегодня исполнилось ровно сорок дней, как Саши нет. Она слишком поздно узнала о его кончине, поэтому, смогла примчаться только сегодня; к тому же, этот печальный день невероятным образом совпал с юбилеем единственной дочери.

Машина остановилось возле ворот загородного погоста; Мария Игнатьевна направилась в кладбищенский офис узнать, где похоронили Александра Сергеевича Бородина. Она вышла довольная и объявила Кузьмичу адрес последнего пристанища когда-то любимого Саши: «Сто девяносто первый квартал, прямо по этой аллее, до конца».

Миновав настежь распахнутые ворота, такси медленно покатило по центральной аллее до нужного квартала, остановилось, и Мария Игнатьевна, как по наитию, направилась к могиле любимого.

— Ну здравствуй, Саша. Извини, что опоздала…

Тишина…

— Так, когда же мы виделись в последний раз? Правильно, в прошлом веке…

Тишина…

— У меня всё замечательно. Думаю, что скоро встретимся… Там, где всем хорошо. Подожди меня немного.

Тишина…

…Прежде чем положить букет на могилу, Мария Игнатьевна пересчитала цветы и выдернула одну розу.

— Вот, Саша, — это тебе, а этот цветок мне. До свидания, любимый, извини, за долгую жизнь совсем разучилась плакать…

Тишина…

Она вернулась к такси и тихо скомандовала: «На проспект Кирова, 148, и побыстрей, я опаздываю, с корабля на бал… Шутка». Кузьмич проникся скорбью и даже не пытался разговорить странную московскую даму.

«…Се-рё-жа, ты бросил её одну в холодном, тёмном, злом городе. Я знаю, что ты ненавидишь мою маму», — орала Елена Александровна.

— Леночка, ну что ты такое говоришь. Я безгранично обожаю тёщу, безумно уважаю её; однако, она в приказном порядке отправила меня домой.

— Если с мамой что-нибудь случится, я не знаю, что с тобой сделаю…

— Лена, Мария Игнатьевна взрослый человек в здравом уме и твёрдой памяти и сама вправе выбирать, как ей поступать.

— Вот, где она сейчас? Скоро гости начнут собираться, а я вся на нервах. Серёжа, ты просто бесчувственный гад и бессердечная сволочь, что отпустил её одну.

— Лена, не начинай по второму кругу, у меня уже голова трещит от твоих причитаний!

— Какое такое у неё дело, что она прямо с поезда взяла такси и исчезла в неизвестном направлении? Ты обязан был следовать за ней, слышишь…

— Лена, это становится невыносимо, это уже настоящая паранойя. Я тебе ещё раз повторяю: она взрослый человек!

— Если через пять минут мама не появится, я тебя точно прибью.

— Прекрати истерику, Лена…

…В этот момент в дверь позвонили. Елена Александровна со всех ног бросилась в прихожую, а Сергей Юрьевич машинально перекрестился: «Господи, сделай так, чтобы это была тёща».

Всевышний услышал мольбу Сергея Юрьевича и явил народу Марию Игнатьевну в целости и сохранности, только немного грустную. Она стояла на пороге с жёлтой розой в руке и молчала.

— Мама, я вся изошла на нет! Где тебя носило? Где букет?! Почему у тебя слёзы на глазах? Я ничего не понимаю. Какие у тебя тайны от меня?

— Леночка, я отвечу на все твои вопросы по порядку, а ты уже успокойся. Я была на кладбище у своего давнишнего друга; иначе не могла… Букет я положила ему на могилу, там я не имела права плакать, а вот сейчас готова разреветься, извини. Тайны тут никакой нет, я просто не хотела говорить об этом. Лена, я всю жизнь любила этого человека…

Елена Александровна немного успокоилась и укоризненно спросила: «Мама, я не понимаю, зачем ты положила на могилу цветы, подаренные тебе?»

— Во-первых, я не имела времени искать другие, а во-вторых, букет мой, что хочу с ним, то и делаю. Правильно?

— Ты права, но это как-то не по-людски.

— Так, Лена, всё! Проехали! Где можно руки помыть.

В это время в дверь позвонили; понемногу начали собираться званные, нужные гости.

…Таков порядок вещей — Жизнь и Смерть всегда ходят рядом. Если сейчас кто-то умер, то в эту же секунду кто-то обязательно родился, если кому-то сорок дней, то не сомневайтесь, у кого-то в этот же день юбилей.

…Из своей комнаты появилась заспанная Таня: «О, бабуля, с приездом! Как я рада тебя видеть!».

— Здравствуй внученька. Я тоже безумно рада. Я кое что тебе привезла. Как говорят молодые — «Отпад полный. Тебя заколбасит от моего подарка».

— Какая ты у меня, бабуля, продвинутая…

— Это не я, а жизнь продвинутая, а я просто в ногу шагаю. Ладно, айда к тебе поболтаем о нашем, о девичьем, пока твои предки гостей встречают.

…Елена Александровна вздохнула с облегчением, настроилась на волну юбилея, но на всякий случай погрозила мужу кулаком и бросилась открывать двери. Гости прибывали точно к назначенному времени, как курьерские поезда по расписанию. Подаркам, в основном ненужным, и букетам не было конца.

Дежурные слова солидных мужчин и чмоки-чмоки нарядных женщин создавали необходимый праздничный фон, заманчивые запахи уже сводили гостей с ума, а батарея разнообразных бутылок с алкоголем будоражила воображение. В этот момент хозяйка пригласила всех к столу, а бабушка и внучка заперлись в комнате и всё никак не могли наговориться: Мария Игнатьевна вполне понимала Таню, безоговорочно принимала её, а Таня полностью доверяла бабушке.

…На следующий день после занятий Вадик отправился в библиотеку готовить доклад к семинару, а Маша в гордом одиночестве решила прогуляться до дома. Проходя мимо трамвайной остановки, она натолкнулась на импровизированный цветочный базарчик. Предлагали в основном астры и гвоздики, но поодаль стоял невзрачный пенсионер бомжеватого вида с букетом жёлтых роз. Жёлтое яркое пятно заметно выделялось на фоне других цветов и Маша не смогла пройти мимо.

— Скажите пожалуйста, сколько стоит ваш букет?

— Пятьсот рублей.

— Вчера, я точно такие же розы подарила своей лучшей, единственной подруге.

— Вы правильно сделали, юная леди.

— Я бы с удовольствием купила этот букет, но у меня столько денег нет.

— А сколько есть?

— Двести пятьдесят рублей.

— Ну тогда, специально для вас, эксклюзивное предложение — букет за полцены.

— Вы это серьёзно?

— Конечно… Цветы должны приносить радость, а деньги крутиться в обороте.

— Вам бы, дедушка, директором супермаркета работать.

— А мне и здесь неплохо.

— Спасибо за розы…

Параграф 4. Прибыльный бизнес

Леонид Семёнович Соболевский — пенсионер потрёпанного вида, шлёпая старыми тапками, зарулил на кухню, врубил «плазму», вытянул из холодильника бутылочку запотевшего «Туборга» и тщательно намазал аппетитную красную икру на чёрный бородинский хлеб. Он готовился насладиться просмотром футбола, а здесь, как известно, все мелочи важны. Его любимая команда «Томь» встречалась с «Зенитом» в матче последнего тура чемпионата России. Победитель выходил на чистое первое место и получал золотые медали.

В этот волнующий момент в дверь нервно постучали. «Кого это несёт нелёгкая», — забеспокоился Леонид Семёнович и зашаркал в прихожую.

— Это кто тут дверь ломает?

— Семёныч, это я, Олег, сосед снизу. Открой, дело есть.

— Некогда мне, щас футбол начнётся. Завтра заходи.

— Лёня, выручай, а то мне кранты…

…Леонид Семёнович глубоко вздохнул, покачал седой головой и открыл дверь. На пороге переминался с ноги на ногу Олег Игоревич Бухаров, — он же пенсионер по выслуге лет, он же потомственный работяга с лампового завода, он же конченый алкаш, но с понятием.

— Я так смекаю вещий Олег, ты деньги пришлёпал занимать?

— Правильно, Семёныч, меркуешь. До получки штучку ссуди. Я отдам, ты же меня знаешь…

— По тебе, Олежек, экономику можно изучать: в прошлом веке занимал трёшку, потом, — стольничек, не так давно, — пятихатку, а теперь на штучку замахнулся.

— Лёня, ты не умничай, а помоги материально.

— Ну куда от вас денешься. Замри здесь, я сейчас до сейфа прогуляюсь.

— Всё прикалываешься? А мне не до шуток; если в течении двадцати минут стопарь не накачу, то ласты выверну.

…Леонид Семёнович прошмыгнул в кабинет, плотно закрыл за собой дверь и направился к книжному стеллажу.

…Кабинет бывшего доцента Политеха выглядел не хуже офиса директора банка: стол из красного дерева, кожаные кресла, на столе ноутбук последней модели, на стене качественная копия картины Сальвадора Дали «Отражение слонов».

Он надавил на корешок книги ЖЗЛ «Жизнь господина де Мольера» Булгакова и отступил на шаг. Стеллаж бесшумно сдвинулся с места, обнажая дверку скрытного массивного сейфа. Леонид Семёнович почесал затылок, крякнул и набрал нужный код. Дверка лениво открылась, хвастаясь содержимым сейфа.

Подпольный миллионер любовно погладил пачки, перетянутые резинками, нашёл нужную и вытянул из неё тысячную бумажку; захлопнув сейф, он сунул купюру в карман старого, застиранного домашнего халата…

…Олег Игоревич, как часовой маячил на том же месте и разглядывал обшарпанные, выцветшие обои.

— Слышь, Семёныч, хочешь я за бесплатно прихожую побелю, у меня розовый колер остался, а то у тебя не хата, а какой-то бомжатник… Глянь, — пол прогнил, на потолке плесень, двери сто лет некрашеные, лампочка мухами засраная.

…Леонид Семёнович сунул руку в карман за бумажкой, потом, немного подумав, серьёзно произнёс: «Олег, я тебя с детства знаю, по своему люблю, хочешь нормальные деньги зарабатывать, чтобы больше никогда не клянчить?». Олег Игоревич вопросительно взглянул на соседа и весь напрягся.

— Так ты штучку даёшь, или как?

— На держи.

— Ух ты, новенькая, как из банка, давай так: я за фуфырьком сгоняю, чтобы разговор продуктивным получился.

— Ладно, я жду. Похоже, футбол отменяется, «Томь» без меня порвёт питерцев.

— Семёныч, ты пока закусон какой-нибудь сваргань, хотя бы картошки отвари, если найдётся.

…Через двадцать минут Олег Игоревич вернулся, торжественно продефилировал из убогой прихожей на кашеварню и ахнул. Его изумлённому взору предстала современная кухня со всеми наворотами после евроремонта, на стене огромный японский телевизор, большой холодильник с двойными дверцами, мягкий уголок финского производства, кухонный гарнитур из Италии. Он водрузил бутылку водки на стол, взглянул на хозяина и заикаясь вымолвил: «Это, что? Это… Я не понял? Вот так, значит, у нас некоторые пенсионеры живут?»

— Ты, Олег, пока вопросы не задавай и глаза назад в орбиты закати, я сам всё растолкую.

— Семёныч, ты, блин, чо, банк грабанул, или наследство из Израиля получил? А может, ты высокооплачиваемый киллер?

— Не угадал. Банк я не грабил, в Израиле родственников не имею, а оружия сроду в руках не держал.

— Тогда откуда эта роскошь? А почему прихожая как гадюшник? Я чего-то не врубаюсь? Ты, Семёныч, кто?!

— Конь в пальто. Давай по рюмашке прилепим, после всё узнаешь.

…Леонид Семёнович распахнул холодильник и выставил на стол разнообразные деликатесы, названия большинства которых Олег Игоревич даже не знал: немецкая ветчина, исландская сельдь в вине, испанские маслины величиной с яйцо, балык, красная икра из Канады, настоящий бородинский хлеб и многое другое.

— А я кумекаю, чо ты, Лёня, такой свеженький и бодренький, а ты, оказывается питаешься, как Рома Абрамович… Круто…

…Леонид Семёнович отодвинул в сторону бутылку дешёвой водки, наверняка бодяжной, достал из холодильника настоящего «Смирнова» и наполнил рюмки.

— Ну, Олег Игоревич, давай за новую реальность, за встречу!

— Присоединяюсь! Красиво сказал!

…Они хлопнули по сотке, закусили, чем Бог послал и перешли к душевному разговору: как из нищего пенсионера переквалифицироваться в успешные бизнесмены.

Первым слово взял хозяин загадочной квартиры.

— Вот ты, Олег, спросил: кто я такой? А я тебе отвечу: я обычный продавец цветов.

— Ты, типа, на чурок пашешь? Берёшь у них цветы и продаёшь? Так ведь они жадные, копейки платят.

— Нет, на чурок я не горбатюсь, это мне западло. Не люблю я их…

— Ну, это понятно. Кто их любит… Козлы, всю Россию оккупировали.

— Сейчас не об этом, хотя, время придёт, вспомнишь меня. Я, сам видишь, не скинхед, но считаю, что они уже оборзели.

— Семёныч, после первой и второй, — сокол не пролетит. Давай, банкуй… Водочка у тебя вкусная и прозрачная, как слеза комсомолки, мягко идёт, пушистая, как первый снег.

— Да ты, Олежка, философ, как я погляжу. Книжки не пытался писать? Красиво мысли свои излагаешь.

— Не, даже не думал. Образухи у меня не имеется. Я же всю жизнь лампочки крутил в горячем цеху, учиться некогда было, да и зачем.

…Леонид Семёнович наполнил рюмки и произнёс оригинальный тост: «Будем!!!».

— В смысле, как это «Будем»? Где будем? Когда будем? Зачем будем? С кем будем? Я чо-то не догоняю.

— Просто, будем, Олег, в смысле, — просто будем жить.

— Ну я совсем тупой. Завод за сорок лет все мозги высосал, потом, — перестройка, лихие девяностые, никакие нулевые, сегодняшний бардак, телек, — совсем думать отшибло.

— Олег, скажи у тебя пенсия сколько?

— У меня, Семёныч, пенсия приличная, — аж, двенадцать тысяч, плюс охранником в супермаркете подшабашиваю, это ещё десяточка, опять же, сын раз в месяц жрачку подкидывает. Жить можно!

— Погоди, минуточку. Гляди, наши гол забили! Здорово! Дрючить надо все эти московские клубы и «Зенит» заодно. Ладненько, извини, давай погнали дальше.

— Я толкую, жить можно…

— А чего же ты тогда каждый месяц попрошайничаешь? Уверен, не только у меня, но и у всего подъезда.

— Ну, дак, это… всё одно не хватает… Я впроголодь, конечно, не сижу, но иногда кроме картошки с квашенной капустой ничего нет. Хоть шаром покати. Я хозяйство совсем вести не умею. Как жена померла, так никак в ритм не войду. К тому же заводская привычка осталась, — водочку люблю. Не просто всё, Семёныч; бывают дни, хоть волком вой. Уверен, что за работу на вредном производстве мне пенсия должна быть не двенадцать тысяч, а все сто двенадцать…

— Согласен с тобой! Мы на государство, как проклятые пахали, а оно нас, как отработанный шлак выкинуло. Эти гады, если могли бы, то вообще, пенсию не платили бы, как в Узбекистане. Я вот доцентом служил, так за год до пенсии под сокращение попал. Выкинули на улицу, как кота блудливого, как суку последнюю.

— И сколько тебе, Лёня, на старость определили?

— Не поверишь, шесть тысяч…

— Ни хрена себе?! Я считал, что учёные, там преподаватели всякие, в шоколаде, а оказывается…

— В полном дерьме, Олежек, по самые уши… Ответь мне, ты когда-нибудь жил на шесть тысяч, причём, один, без всякой поддержки?

— А дочь? Она что не помогает?

— Она уже почти пять лет, как в Германию эвакуировалась вместе с семьей. Они там сами пока сопли на кулак мотают. Через какое-то время, конечно, встанут на ноги. То, что ты на столе видишь, — это последние три года я так жирую, а до этого, чуть с голоду не подох. Газеты продавал первое время, пытался грузчиком вкалывать, на бирже труда гроши получал. Короче, тяжко пришлось… Затем жена померла, ну ты в курсе. Совсем тоскливо стало на душе.

— Давай, Леонид Семёнович, жён наших помянем.

— Давай, за тех кого с нами нет, не чокаясь…

…Бутылка «Смирнова» опустела, но дури в голове не наблюдалось; качественная закуска и настоящая водка не оставляли шансов опьянеть. Разговор по душам, и в самом деле, задался, несмотря на то, что за столом находились два совершенно разных человека: по образу жизни, по образованию, по менталитету.

— Я всё спросить хочу. Чего у тебя, Лёня, прихожая такая убогая?

— Это специально! Когда почтальонша пенсию приносит, то жалеет меня и ни о чём не догадывается. Это я так конкретно шифруюсь.

— Теперь врубился. А дальше прихожей ты никого не пускаешь. Умно придумано. То-то я торчал в прихожке, тебя ждал и весь обрыдался.

— А зачем мне, Олежек, неприятности с бандосами. Та же почтальонша ненароком навести может.

— Тоже верно. Ну и хитрый ты, доцент!

— Страна такая; чуть клювом щёлкни, до нитки разденут и жизни лишат, а я ещё хочу немного небо покоптить, Мир поглядеть, попутешествовать, к дочери съездить…

— Ещё вопрос: на хрена тебе одному трёхкомнатная хата? За неё же надо платить, полагаю, штуки три, а то и больше. Разменял бы на однушку, а разницу в карман. Я бы так и сделал…

— Не сечёшь ты, Олег Игоревич, ностальгического момента. Не в деньгах счастье. В этой квартире родители мои обитали, я вырос, женился, дочка родилась; не могу я родные стены бросить, память предать, да и возраст не тот, чтобы место жительства менять. Опять же, жульё кругом, могут с квартирой кинуть, вон сколько случаев.

— А не боишься, что братки тебя за жабры возьмут и на улицу выкинут?

— Нет, Олег, не боюсь! Дверь входная, хоть и хлипкая на вид, а внутри стальная, замки лучшие в мире врезаны. Я тут, как в крепости, осаду могу выдержать.

— Всё предусмотрел… Ну, а буржуем, как стал?

— По большому счёту, случайно… Где-то года три с половиной назад наведался к жене на могилку. Прибрал всё, стою, как истукан с ней беседую, на жизнь поганую жалуюсь, слёзы горькие глотаю…

— И что дальше?

— А дальше, гляжу на соседнем участке, через дорогу, бабуля с огромной сумкой цветы со свежей могилы тырит. Ну я пригляделся, а она меня не замечает. Собрала быстренько букеты и на выход.

— С ума сойти, ну и падла…

— А ты, Олежа, не спеши людей судить; может, ей хлебушек не на что купить? Возможно, у неё пенсия вообще три тысячи, и родственников нет?

— В любом случае, Семёныч, это не по людски, — цветы с могил воровать и продавать.

— Дурак ты, Олег! А если выхода нет другого? Захочешь жрать и не на такое пойдёшь.

— Ну, я не знаю… Я, наверное, не смог бы…

— Короче говоря, проследил я за этой деловой бабушкой. Она за ворота кладбища вырулила, сумку свою расхлебянила и букеты на продажу выставила. Народу в тот день много набралось, у неё цветы за десять минут все скупили. Бабулька деньги в кошелёк и на автобусе отчалила…

— Ну а ты чего, Семёныч?

— Я тогда многое для себя понял. Засунул свою интеллигентную порядочность в одно место и по бабушкиным стопам ринулся. Только цветы не на кладбище, а в городе реализую…

— Так ведь, они завянут, пока ты их до города довезёшь, а как на завтра их продавать станешь?

— Тут, Олег, целая технология придумана, чтобы цветы ещё три-четыре дня сохранить. Во-первых, у меня сумка-каталка с ёмкостью, а там поролон мокрый, во-вторых, существуют разные присадки в воду, чтобы цветам жизнь продлить, в-третьих, я беру только свежие… Одним словом, мелочей много. Со временем всему научишься…

— Я так мозгую, Семёныч, ты меня в свой бизнес агитируешь? Как-то противно мне…

— А деньги постоянно клянчить не противно? А окочуриться когда-нибудь от палёной водяры не противно? А одну картошку с капустой всё время жрать не противно? А подачки от сына принимать не противно?

— Слышь, Лёня, да, в общем-то, правильно ты всё излагаешь.

— А раз правильно, то добро пожаловать в цветочный бизнес…

— Значит, вот этот телек, холодильник и всё это ты на цветах заработал?

— Это и много чего ещё. Два-три года, и ты в шоколаде окажешься, только язык за зубами держи, комплексами не страдай и нос по ветру держи.

— Семёныч, а я слышал, что на кладбище, — мафия и бандиты кругом рулят?

— Правильно слышал. Но мы, — цветочники, тоже не пальцем деланные: всего нас семьдесят три бизнесмена, у каждого своя зона ответственности, свой участок. Чтобы не примелькаться, раз в месяц участками меняемся, урожай собираем ближе к ночи, бандитам и кладбищенской обслуге щедро отстёгиваем, поэтому, нас не трогают.

— И сколько можно на этих цветах за месяц поднять?

— В зависимости от времени года… Зимой, аж до пятидесяти штук, летом, вообще больше ста. Это, если не лениться и каждый день на жатву выходить, а мрут люди, как мухи, каждый день, сам знаешь…

— Я смекаю, этот бизнес, — вечный.

— Ты, Олег, всё правильно понял. Если согласен, то по рукам.

— По рукам!.. Давай за это накатим?!

— Давай, партнёр! О, погоди, наши ещё один вкатили! Ура! Дави «Зенит»!

…Леонид Семёнович достал новый запотевший пузырь, хитро подмигнул соседу и до краёв наполнил рюмки. Задушевная беседа, обсуждение деталей бизнеса, просмотр футбола продолжились.

— Семёныч, а сколько раз букет может прокрутиться между живыми и мёртвыми?

— Полагаю, что три-четыре раза, а может, и больше, я такой статистикой не увлекаюсь, да и как сам вертеться будешь. Одна бабушка, торгующая у кладбища, рассказывала, что однажды у неё один и тот же букет за два дня аж семь раз обернулся…

Понты

Сатирическая новелла

«Люди готовы завидовать даже красивым похоронам».

Владислав Гжерчак

Параграф 1. Как Михаил Иванович поссорился с Иваном Михайловичем

…Михаил Иванович, пребывая в отличном расположении духа, насвистывая любимую мелодию, вальяжно вывалился из дома.

Утреннее, весеннее солнце ласково улыбалось прохожим и приветствовало всех, кто встал с той ноги. Михаил Иванович, взглянув на солнце, прищурился и направил своё дряблое тельце к своей ухоженной «Девятке». Он неистово обожал эту машину, как жену и любовно называл её Ладушкой, а она, в свою очередь, верой и правдой служила ему уже семь лет: и в жару, и в холод. Они вместе преодолевали осенние хляби и зимние заносы, ухабы и раздолбанные томские дороги.

Михаил Иванович нежно мыл свою Ладушку специальным ароматным шампунем, постоянно тюнинговал салон, следил за развалом — схождением колёс и в первых рядах проходил техосмотр. Время всеобщего пересаживания на европейский и японский автохлам ещё не грянуло, поэтому, коммерсанты и братва рассекали на «Восьмёрках» и «Девятках»; особым шиком считалось гонять на вишнёвой «Девятке».

…В этот момент к дому грациозно подрулил новенький «Форд Фокус» и лихо запарковался рядом с «Ладой 2109».