Бесплатный фрагмент - Наша жизнЯ… Юдольная

Пролог Короновирусный

О СВЕРХСЛОЖНЕЙШЕМ — НАИКРАТЧАЙШЕ …Чтоб сложность страшную прошедшего представить — т`о надо в нём суметь понять, — что мироспасающим в грядущем станет… А понимание всегда из настоящего — из череды мгновений бесконечно малых, составляющих реальность: то колесо событий, обстоятельств, которым прошлое в грядущее врастает….

11 апр. 2020 л., 0.34

…Притандемиваясь, дошедевриваю стихотворение очень своевременное поэта неизвестного

     Мой друг, пора на хутора!
Там, средь унылой, серой хери
нет преопаснейших бактерий
для нашего с тобой нутра
Там браги сварим мы бидон, нарежем сала, хлеба, лука — и ни одна болячка, сука, — не пошатнёт здоровья трон!

Сначала было восхитился, — надо куда ведь автор клон`ит …но вскоре изъяны выперли: «средь унылой, серой хери», — вовсе не вдохновительно …От вирусов лишь бегство и бактерий — в «унылую и серую херь», — недостаточная совершенно мотивация для грандиозного грядущего неизбежного мегаполисов гибельных расселения …Кроме того — «трон» неприемлем совершенно: как смрад уже давно изжитого прошлого …Вхожу поэтому в тандем с несомненно талантливым поэтом… 12 марта 2020-го (моё — полужиром)…

             Мой друг, давно пора на хутора!
        Там, вне людей погибельных скоплений, —

              и успокоительной летом  зелени,

              зимою свежести девственно-белого снега, —

              нет пакостно-опаснейших  вирусов и бактерий

              для нашего с тобой животного нутра…
         …Заварим браги мы бидон,

              нарежем сала, хлеба, лука, —

              и ни одна болячка, сука, —

              не пошатнёт здоровья бастион… 1.22

Дальнейшее можно бы озаглавить «БЕЗВОЗРАТНО УТРАЧЕННОЕ ВРЕМЯ», написано, в основном, в дневнике и в попытках публикаций

…Какой-то таинственный наслад. от словес — и безупречности хочется текста…

Письмо в «Новую газету»

Уважаемый Василий Олегович!

Давненько мое внимание привлекала «Новая», как наиболее близкая моим настроениям-устремлениям… Подписался даже на полгода в Таежке (от Кипарисово километра три на восток) под Новый год последний (2012-й); а поелику мне уже почти два года за семьдесят, — и живу один почти в тайге — еще от Таежки полтора километра на север (и изрядно вверх, что за семьдесят существенно), — то ходил в магазин (где и «почтовое отделение» в виде ровесницы женщины) раз в две-три недели; с началом весенне-летних работ (коза с козочкой трех-с-половиномесячной, — покос, кроме сада-огорода) — раз в полтора месяца; и назад дня три — принудило за мобильники платить, — забрал причитающиеся мне два номера последние, — где к очерку «Мальчик с Татарки» Ваши портретики… …Здесь у нас, В.О., с Вами, несмотря на столь сокрушительную разницу лет, — знаменательное пересечение… В моей весьма причудливой судьбе я тоже был невзгаданно, в возрасте пятидесяти одного года почти, «колумнистом» «Красного знамени», тогда с более чем трехсоттысячным тиражом краевой газеты, — и хотя еще весной 74-го вышел из партии по заявлению, имея партстажа более десяти лет, — и почти 20 лет — с пятнадцати! — ей, партии, в первые два года верного наивного служения, — с 1990-го по 95-й еще партийная в первые три года газета опубликовала — сразу передовицей статью мою по хозяйствованью на земле первую! И потом еще более тридцати моих проблемно-прогнозных статей; и в из них одной, за год, помнится, 94-й, на странице второй, в «колонке редактора» под заголовком «Принимаются только наличные» был опубликован мой отклик на приезд Солженицына. Его отсыл за границу был такой глупотрусостью брежневщины, с самыми сокрушительными последствиями, неимоверной. Это явился последним для меня довеском подать на выход из партии заявление: оскорбительно было моему разумению числиться в партии со столь маразмным управлением! Тогда кончался второй год моей самоссылки одиннадцатилетней — в Совгаванском госпромхозе «бедовал» (кейфовал!) промрабочим, то бишь «штатным» охотником, — после двух университетских «красных» дипломов и незаконченным высшим техническим… Подавая заявление, рисковал несколько: КГБешники в Совгавани знали всех, — особенно бывших функционеров комсомола и партии; и пострадал — стали в совхоз под Хабаровск гонять, — но это оказалось в 82-м весьма к благу: изгнанию в 82-м из охотников тому обязан, что вновь (буквально в последнее лето!) прописался во Владике в формально своем (на деньги и труды отцовские), шедшем под снос на Чуркине доме, — чему только благодаря ТЕПЕРЬ имею от городской комнаты некоторый минимальный доходец, позволивший приобщиться ко всей этой электронике (так что партийцы выгнали меня из тайги в 82-м весьма во-время; и это не единственное совпадение, позволяющее меня считать свою жизнь успешной! Мне удавалось столько раз ухватить в последний момент «за хвост» убегавшее время, — что мог бы считать себя ведомым неким внешним «провидением», — если бы с самой младости твердо не знал, что только в каждом из нас по отдельности заключено всё разумение вселенной, — и только друг от друга — даже через тысячелетия! — возможно лишь научение). Но этим «вселенским разумением» (господин) случай («бог» изобретатель, по Пушкину, кавычки мои) не одаряет равно всех. Никакая гениальнось, способность к выводам неожиданным (парадоксальным) — не восполнит во-время обретенного общественного опыта… И мне тут чрезвычайно «повезло»… Никак не зависевшей еще от меня случайностью рождения именно 12 окт. 39-го, — почему в 46-м в первый класс не взяли, — почему в 54-м, напротив, мог быть я комсомольским «богом» избран в самой крупной школе края, 27-й, тогда в Ворошиловском районе, давно Первомайском, — был старше ¾ восьмиклассников, и равен годами ¼ девятиклассников; восьмиклассник возымел над школой — во благо! — власть, какую нынешним нельзя и представить; за таковую власть расплачивался в начале 57-го, в десятом классе, — зато тогда же в дневнике определение (и приговор!) дал командной системе: «Силы у них (у начальства — в скобках везде от нынешнего времени) уже нет, — и одним администрированьем никак нельзя действовать».

Той рождения случайности благодаря — успел захватить «во власти» последние два года — после смерти уже вождя — времени сталинского… Чем дан мне был в развитии забег колоссальный (тут и рифма, — и на самом деле так!). Почему и берусь — общественная потребность возникает!, — хотя и в преддверии старости — самое историю рассуждать…

Юность комсомольская

Эк отнесло меня от той статейки лета 94-го — к проезду через Владик Солженицына (в «колонке редактора», с моим в верхнем углу маленьким портретиком). А вспомнил о ней благодаря не только Вашим, Василий, портретам в «Новой газете», — а тому случаю, поистине чрезвычайному, что напротив в «простыне» разворота тогдашнего номера «Красного знамени», смотрел на меня с фотки, моей несколько покрупней, еще молодой Степашин Сергей, тогда как раз осчастлививший Владик своим посещением: ни намека на нынешнее ожирение, полы пиджака развевает ветер, относит галстук от торса градусов на сорок пять, взгляд, подобающий на некогда столь грозном месте сидящему, — гор`е, — но видно, все-таки: человек обыкновенный, не злодей, не добродей… Из мягкости (услужливой) характера усажен на месте важном (страну чтоб грабить не мешал, — являя строгость на словах — словом сказать, Сергей Степашин)…

Из мира сего «сильных» судьба столкнула меня не портретами, а на самом деле, лицом к лицу, с Александром Никитичем Гульченко первым — он в своей карьеры конце возглавлял рыбное союзное (или РСФСР) министерство, — а в октябре 58-го был назначен на Чуркин первым партсекретарем района всех (промысловых) флотов и союзного значения рыбпорта, — а я как раз (18-ти лет) рассылал человек в триста дружинников «рейд» в кузовах грузовиков-«газиков» по всем чуркинским танцплощадкам, с прихватом и Строительной, и бухты Тихой, — и не явился сразу на его первый вельможный вызов, — да и не протолкаться было в маленьком райкома зале (там сейчас детсад), — явился, только ребят разослав (в качестве старшего — «страшного» тогда смеялись — инструктора райокома комсомола по агитации и пропаганде; при мне оставалась отборная «бригадмильцев» команда человек пятнадцать, с коею выезжал, где что-то «заваривалось», — и заботой главной было присматривать за своими «орлами»: не покалечили бы какого хулигана в своем сверхстарании: мне 18 — в среднем бригадмильцам по 25; набивали хулиганьём и пьянью доотказа милицейский «обезьянник»: тогда-то я и спознался с органом правопорядка, безупречные были офицеры-сержанты, — но помню одного лишь начальника, майора Чубаря, молчаливого, темно-узколицего, носатого, — с ним я был тогда в борьбе с хулиганством как бы нар`авне; можно представить, как гнусно теперь мне обращение милиции в «полицию»; какое надругательство над чувствами хотя бы нас, старичья!.. Уверен — и глупость своекорыстная нелепая эта способствовала декабрьскому пробуждению младости в Москве, — пусть пока в основном подсознательно… но сознание масс само собой не возникает — это умным, честным надо как следует постараться) … И вот, только рейд разослав, пред очи ясные Гульченко, только что назначенного, впервые являюсь…

Почему не явились сразу? (с порога «пришибей» спрашивает, впервые меня увидав)

Так я ведь с людьми разговаривал…

Надо работать, а не разговаривать!

Так наша работа в разговорах вся…

Оторопел сидевший за столом первого секретаря, без ожирения крупноватый, большеголовый, глаза «медузоватые», челюсть бульдожья, лицо бледноватое (видно, ночами много читал, наверстывая дефицит образования: в войну служил старшиной, торпедным катерником — как-то ночью на дежурстве в райкоме партии, у телефона первого секретаря, в его личном деле копался я: в том же кабинете была полка с личными делами всех работников райкомов и партии и комсомола… И 52 два года спустя помню того кабинета запах какой-то… слова сразу не подобрать… пылевато-суховатый…

Ступайте, впредь работайте, а не разговаривайте…

…К тому времени уже секретари горкома комсомола Буркин и Дульцев смотрели косо на меня, — особенно после такой моей прыти в организации в районе борьбы с хулиганством: слишком борзо я нардружины, сдуру по младости, «сбацал», — при полной остальных райкомовцев нейтральности, — и комсомола и партии… Таких ведь следует опасаться, вокруг которых народ собирается (вот здесь, между прочим, и есть корень Союза развала!)…

…Понятно, весной 59-го пришлось мне из райкома убираться… В райкоме комсомола был за меня Юра Демичев, первый секретарь (он был послушан– в 80-х встречал его уже лысым и больным — лет на семь меня старше: на картошке осенью, где я был как опять кружковод от крайоно, — а он возглавлял коллектив небольшой дамский краевой мер и весов палаты (теперь место это ого-го-го бы!); — ему я в 58-м — начале 59-го задачки контрольных решал по высшей математике, и всяким там механикам и сопромату, — он заочное где-то обламывал (та же ситуация повторилась через пять лет и в армии: тоже задачки решал своему непосредственному в политотделе дивизии начальнику, Толмачеву капитану, — благодаря чему… никак не лишних… полгода в Южносахалинске задержался, прежде чем таки «на усиление» в Аниву комсоргом мотострелкового батальона, тоже на должность капитанскую (сержантом-срочником) сплавили; 15 месяцев политотдельских тех в армии значил в моем «образовании» много чрезвычайно, — но главный «забег» дало все же школьное в 54-56-м комссекретарство: оно только делает мой жизненный опыт уникальным, — а меня одним из теперь уже очень немногих, кто способен век двадцатый понять! И — главное! — еще способен — для чего, ко всему прочему, — надо еще долгую (осмысленную!) жизнь иметь за плечами, — еще способен то понимание поколениям набегающим передать… Это понимание только и есть знание, позволяющее человечеству продляться… А все эти техники-математики — с креном теперь уже явным в сторо зла… Все они — в парадигме извечной рабской, — в каковой жизнь людства уже не может продолжаться дальше…

Итак, в конце зимы 59-го меня из райкома комсомола Ворошиловского (или уже Первомайского?) изгоняли (подробности описал неоднократно и прозой и стихами); напоследок плавбазы, на промысел отправлявшиеся, по комсомолу «окормлял»; мне уж подыскивали на них место освобожденного комсомольского секретаря (там-то я, «девственник» года еще два, сразу бы пошел по верботе-бабам — был крепок, силён, метр семьдесят шесть, таки недурён весьма, — но не хотелось страшно на «свою блевотину» возвращаться — на непосредственную комсработку «с массой», — когда уже дебильный доклад Хруща на съезде Двадцатом разом вырвал из комсомола (и партии!) «яйца» (я того доклада первого 56-го марта, комсомольским в школе «богом» -девятиклассником в райкоме трижды с утра прочитавши, сделавши выписок тетрадь, — еще успел спустить в конце шестого урока в актовый на втором этаже зал сотню десятиклассников с четвертого этажа — такова была комссекретаря в школе власть! Никто и не пикнул во всех трех десятых классах! Уверен — никто не возмутился даже «про себя»: все знали: по пустякам задерживать после занятий не станет секретарь… — и полный седьмой им урок на всю жизнь преподал, тезисы те зачитавши (в 17 часов инструктор райкома партии тех тезисов тетрадку у меня забрал, помню того моложавого, с лицом «инструкторским» стандартным, неоднократно еще потом встречавшимся в разных местах; а был ли разнос в райкоме партии за нарушение «строгой секретности», каковая надпись была в правом верхнем углу той пухлой, в мягкой красной обложке, брошюры длинноватой, — запамятовал начисто). …Тот поступок мой вполне спонтанный… был тоже уникальный, — в какой-либо другой школе в Союзе вряд ли… … Итак, из райкома — описано во всех подробностях, и набрано на компутере племянником лет пять назад, ждет опубликованья, — меня «вышибали» аккуратно… …Но, оказывается, я уже создал… еще после того же девятого класса… себе на отступление плацдарм…

Дань спорториентированью

…Собирался я в начале лета того же 56-го года знаменательного, как и год назад, — после написания характеристик сотне (!) десятиклассников (год назад я, восьмиклассник, видимо, после предупреждения в райкоме, — но кто и как начисто запамятовал (в сент.54-го Вера Стогний, 2-й райкома секретарь …даже вспомнился антураж!) — мне характеристики писать всем комсомольцам-выпускникам — всех набитых доотказа трех десятых классов, — посему уделял персональное внимание каждому, дабы характеристики были максимально справедливы и индивидуальны); — при поступлении в вузы они были обязательны!.. И только после своих экзаменов и этих характеристик написания, засел на месяц за новейший (пожалуй, — весной 55-го, — и первый, под Дм. Шепилова редакцией) для вузов учебника политэкономии конспект: читаешь параграф так, чтобы сразу, в учебник не заглядывая, кратко и точно содержание описать; так и Ленин изучал, как много потом узнал… Итак, как по политэкономии год назад, — так в 56-м в каникул начале по философии собирался «вдарить», — но физорг школы Засорин Юрий (ф.11, справа, слева я; 12 -каперанг лысоватый) меня в поход «сблатовал» (с ним мы к концу того похода школьников тайгами, тоже уникального, «Владивосток-Хабаровск», поевши два месяца походной каши, «не сошлись характерами», — он при встрече одноклассников в 80-х еще в не снесенном деревянном одноэтажном клубе завода номер 92 был (в бухте Диомида, потом там спорткомплекс завода Радиоприбор; в клубе одноэтажном том, деревянном я как-то в те стародавние времена на концерт еще молодого Кобзона попал, — а раньше лишь раз какую-то полную певицу слушал старую там же; вон аж куда молодой Иосиф добрался! Честь его энергии — свидетель я! — и слава) … А инициатор и сотоварищ мой по организации того похода уникального, судьбоносным ставшего для меня, — тоже лысоватым уже (в книге фото 11, 12, 13), как я, но поседел раньше, — уже тогда был каперанг, командир БЧ на подлодке атомной, — не из той ли БЧ, что атомную гибель может через океаны пулять?.. Жалею, не простив еще, не поговорил по душам… (Юра, если прочитаешь, — прости мою злопамятность, жалею, что не приветил тебя тогда). …Хотя, уже после сорока-то, казалось, все уже знал — не помудрел еще сполна… Да и сейчас уже — до конца ли, — не знаю… видеть тебя всегда рад: по гроб тебе буду благодарен, что в поход меня затащил тогда — а жив ли ты еще — не знаю) … …Натура, по словам учительницы в седьмом классе, увлекающаяся (то есть волевая: похвально ведь не увлечение, — а его результат!), взял я похода организацию в свои крепкие руки секретарские: привлек к обеспечению деньгами помимо школы, районо — Дом пионеров и школьников городской, краевую турстанцию…; долго руководителя нам не могли найти, согласившегося бы такой маршрут «сумасшедший» тащить, — было заговаривали даже поставить на руководство меня (год назад, в 55-м, на месяц старшеклассников полста, больше девчат, в колхозе им. Сталина, лучшем в крае, в районе Чкаловском ведь оставляли, — такое уже в 60-х нельзя было и представить!), — но мне ведь два года почти не хватало еще до восемнадцати, — а поход ведь тайгами, где никакой скорой помощи в случае чего нельзя ждать…; наконец, нашелся такой Ефрем Гаврилович Ляшок — ровесник века, в юности партизан… Мы пройтись закольцовкой юг`ами края, с захватом верховий Уссури собирались, — а он зафинтилил через верховья Уссури на верховья Имана самыми Сихоте-Алиня хребтами — до Сидатуна в верховьях Имана, оттуда сплавом до Хабаровска. …Он еще в 30-е водил, в духе того времени, вооруженные группы взрослой молодежи из Хабаровска в Совгавань, тогда железной дорогой с «большой землей» не связанную… Но тайга тогда еще была аборигенами, хотя и редко весьма, населена: везде опытные охотники-проводники находились, — не надо было ориентироваться… Выявилось в первые же дни, что Ефрем не ведает совсем, как компас с картой сообразить… Да и не было карты-то, сказать по правде: шли по политико-административной схеме — в сантиметре двенадцать с половиной километров, совсем без рельефа… …Вскоре за Сергеевкой, от Добровольного (деревни давным-давно — на моей двухкилометровке края — нет, сплошной на ее месте зеленый лес), хотел Ефрем через хребты до Березового перевала — в Чугуевский район, — ур`езать: ходили-блудили три дня, раз без воды ночевали в горах, мошку покормили славно, — не помню после за многие годы в тайге чтобы бедовать так, — а вышли двумя километрами по проселку от того же места… пришлось топать по военной телефонке… На Облачную, верхотуру Приморья, работник метеостанции охотник Казаков вел, — тот и вовсе не признавал компаса и карты; туда когда шли, было ясно, была Облачная видна, — но назад начался дождь обложной, на весь день ливень сплошной: тогда-то впервые я ориентироваться нача`л: у Ефрема я уже взял себе километровую схему, «синьку» безрельефную, но с речной сетью, — благодаря чему мы чуть заполночь всего на метеостанцию под ливнем вернулись, — а не выперлись по Казакову к Уссури (тогда Ян-муть-хоузе) к утру, — до Березняков еще бы топать три часа откуда… Я во-время, следя (под ливнем! да еще с плетясь сзади — пятки были в скользких улах набиты, — но ситуацию я уже предвидел: когда на траверс Березняков выходили, я собрался с силами, нагнал группу быстро, — Казаков уж точку поворота прошел, — но огляделся, узнал по стогам сена место, — и мы таки чуть заполночь до метеостанции добрались дорогой затопленной гужевой, в темноте кромешной через поймы, уже полузатопленные, двух ручьев… Так я реальную пользу от умения ориентироваться ощутил, извлек…

…Но настоящий от ориентирования «смак» я получил, когда мы по схеме, второпях набросанной главным геологом разведки (снять выкопировку с карты нам дать было ему нельзя — подписку давал на секретность!) в Дальнем, в верховьях Ното бассейна Улахе (Малой Уссурки теперь) — искали Верхнеиманск (или Тулапинск), — такую же геологоразведку на олово или вольфрам в верховьях уже Имана (Большой Уссурки теперь, после переименований в результате конфликта с китайцами в 69-м на Даманском), — или в верховья Тудо-ваку попали (Малиновая теперь), — по которой до низовий, до первого поселения, топать бы нам дней десять, — а уже почти все продукты съели, — в два дня в Тулапинск (давно уже на том месте тоже сплошной зрелый лес!) выйти надеясь… … но я вовремя на привале обратил внимание группы, что свалились на запад — вернулись на северо-восток назад, — и два дня голодные шли хребтами — верхами тех речек, которые за два дня должны были пройти низами, — пока я не посчитал, что прошли достаточно, чтобы в Правую Синанчу (теперь Приманка) попасть; так и оказалось — еще два дня шли почти без еды — только утром ведро воды стаканом муки и банкой сгущенки на восьмерых заваривали (из Владика-то нас вышло тринадцать, — но из Чугуевки шестерых парней назад, кого за разгильдяйство отправили, кто возвернулся сам) — еще два дня топали полным бестропьем тайгой глушайшей — сплошной пихтач, под ногами только сплошной мох проседающий, — пока первый кедр перед нами не предстал на светлой сравнительно поляне, — на нем затеска, стрелка карандашом в другую широкую долину открывавшуюся — и надпись: Левая Синанча (геологи сделали недавно как специально для нас) … На кедр немаленький — метров пять или даже семь толстый ствол гладкий, только затем с шишками ветки: не только то важно, что полезть отважился из пятерых парней лишь я, — а то вспомнить лестно, что силы после голодовки имел все-таки до веток долез, по ним до шишек добрался — и сбил десятка два… на костре их обжарили, уже почти поспели ядрышки, чешуйки ножом обрезали, — и на ходу те шишки лузгали… Первая еда за четыре дня — если не считать утренних муки на сгущенке слабых заварок… После того кедра — и уже вскорости дойти до людей уверенности, — нас ждало под вечер еще одно испытание: скальный прижим почти вертикальный, рекой не обойти — уже глубока и бурна; пришлось вверх метров семьдесят медленно, из последних сил взбираться — там-то и дала нам, не помню за всю жизнь еще когда так, мошка, недолго, правда: рубчиков вельветки Юрия, передо мною лезшего, от мокреца было не разглядеть!.. — ладонь, по шее проведешь — от раздавленного мокреца розоватая… Зато на другой стороне прижима, у подножия сразу, — поспевающей малины заросли: у медведей отобрав, вволю полакомились, на мошку наседавшую внимания не обращая… Мошка остервенела недаром: дождь под вечер знатно нас прополоскал, — в мокром, мало-мало обсушившись у костра, в палатке мокрой ночевали… Продукты уже кончились начисто — но желтых грибов, не виданных нами, — Ефрем Гаврилович съедобные, грибы-ильмаки сказал, — ведро с валежины днем намяли, сварили, — по полной миске совсем без соли на каждого (две девицы было с нами, сильных уже, весьма грудастых, Шмидт Ия и Гарковик Алла, — обе потом геологинями стали); вечером Юрий руками рыбешку поймал, наживил на крючок из булавки: утром килограммового ленка снял — и без соли уха весьма подкрепила нас… А к полудню вышли к геологов стоянке, вышел начальник — грузин, настоящий красавец (лицом очень похожий на Сталина, но повыше гораздо) — ни слова не говоря — видно, мы сильно отощали, — вынес мешок с тушенкой, макаронами, хлебом и сгущенкой… Наелись, макароны с тушенкой сварив, славно, — запили еще с хлебом и со сгущенкой крепким чаем… До Сидатуна оставалось километров с пять, шла уже натоптанная конная тропа… но у нас разом у всех силы иссякли… тащились до вечера часа два…

Журналистики первые шаги