Бесплатный фрагмент - Нас рано хоронить

Предисловие автора

Не писать для того, кто этим живет, губительно. Слова, спрятанные от мира, начинают драться с твоими клетками, разъедая организм изнутри. Они бьются о стенки кровеносных сосудов, пытаясь выбраться, не понимая и не принимая заточения. То в сердце, то в печени раздаются протестные возгласы с требование свободы. Самые главные из них объединяются в предложения, они становятся сильнее, группируются, вооружаются метафорами и эпитетами и выходят из-под контроля. Если продолжать делать вид, что их не существует, продолжать играть в прятки или предлагать сделки, рано или поздно не узнаешь своего отражения в зеркале. Протяни им руку и вытащи с баррикад на бумагу. Они нужны людям, они нужны тебе.

Есть истории, которые должны быть рассказаны, и эта одна из них. Потерянные личности тоже имеют право на счастье, и чаще всего оно приходит в самые темные времена, когда кажется, что жизнь окончательно рухнула, а впереди лишь смерть. Важно помнить, что после сильнейшего ливня, угрожающего смыть все на своем пути, всегда есть шанс увидеть радугу.

Грешники, которые стали праведниками, вызывают у меня особый восторг. Без иронии. Потому что это был их сознательный выбор. Это ряд решений, требующих огромной внутренней работы. И такой труд достоин уважения. Так же, как и честность. Когда о былых ошибках говорят открыто, спокойно, без надрыва, не пряча их трясущимися руками в подвалы памяти. Правда, пусть и неприглядная — это про свободу. Мы не куклы. Мы живые. А живым свойственно иногда принимать неправильные решения. Фраза «люди не меняются» — полная чушь. Меняются. Порой до неузнаваемости. Только не у всех хватает на это сил.

Капельки на стекле, оставленные дождем, как покинутые дети, это различные жизненные ситуации, через которые мы прошли. Они вместе создают загадочную картинку, однако на самом деле мешают отчетливо видеть. Искажают. Вводят в заблуждение. Все смотрят на мир сквозь призму собственного опыта, потирая шишки на голове от многочисленных ударов, поэтому никогда нельзя точно сказать, что есть истина. Проще оставить так и многозначительно молчать, перемалывая в себе воспоминания снова и снова, а можно открыть окно и протереть его как следует, но самому зачастую не справиться, тут нужен грамотный психолог или верный друг. Я стала таким другом для героев этой книги.

Все персонажи в данном произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми или событиями являются случайными.

Глава 1

Вкушение алкоголя есть бессознательная попытка самолечения посредством «спаивания» внутренней стражи.

Шандор Ференци

На кассе супермаркета столпилось уже порядка двенадцати человек, остальные, по обыкновению, не работали. В самом конце очереди, смотря куда-то мимо стеллажа с журналами стеклянным взглядом, стояла девушка лет тридцати на вид. Густая шоколадная челка спадала на глаза, волосы собраны в небрежную косу, шарф болтался на ручке сумки, черное пальто расстегнуто, сквозь дыру на джинсах, бросая окружающим вызов, белела острая коленка, в руках две бутылки вина, прижатые к груди, как величайшая ценность, которую нужно оберегать, чтобы не отобрали.

— Галя, у меня отмена! — даже в состоянии великой депрессии от этой фразы всегда смешно.

«Пятерочка выручает» — донеслось из динамиков.

Спустя двадцать минут Женя вышла наружу. Дерзкий апрельский ветер словно влепил пощёчину, ишь ты, улыбаться вздумала. Не смей. Вздрогнула, застегнулась на все пуговицы и побрела в сторону ближайшей высотки. Выкрашенный когда-то в оранжевую жизнерадостную краску дом превратился под натиском дождей и буйных подростков в грязно-серый образец современного уличного искусства. Череда подъездов, до боли знакомых ям на разбитом тротуаре, таком же изувеченном, как и половина жителей спального района. Кто вообще придумал такую ерунду? Этот район никогда не спал. Этот район круглосуточно пил. Одинаковые панельки в унисон страдали с похмелья каждое утро.

В лифте ударил в ноздри уже привычный запах соседского одеколона, смешавшийся с чьим-то потом. Подпаленные Витькой из сорок седьмой квартиры пластиковые кнопки страдальчески кривили цифры. Десять этажей, задержав дыхание, и, наконец-то, дома.

— Привет, Федь, скучал?

Черный кот, не торопясь вышедший навстречу, лениво потягиваясь, потерся в ответ о ногу и тут же направился трусцой на кухню, отлично зная все ежедневные ритуалы.

— Тебе лишь бы пожрать, настоящий мужик.

Женя высыпала остатки сухого корма в миску и только после этого пошла раздеваться. Как всегда. Бросила в прихожей пальто и ботинки, джинсы через всю комнату закинула на морщинистый венский стул, устало крякнувший от непосильной ноши.

— Будешь ворчать — на дрова отправлю, — пригрозила хозяйка раритетной мебели.

Прихватив плед, вино и штопор, она отправилась на балкон, такой же скрипучий, потрескавшийся, но родной. Они с бабушкой вместе следили, как сосед татарин добросовестно обшивал его деревянными дощечками. Реечка к реечке. Аромат свежей древесины давно исчез, как и бабушка с ее ватрушками, а воспоминания остались.

Пара глотков прямо из бутылки, прийти в себя после очередного бессмысленного и беспощадного дня. На плетеном столике уже привычный натюрморт — полупустая пачка «Парламента», переполненная пепельница, две сломанные зажигалки, одна рабочая, дневник с нелепым единорогом, подаренный на восьмое марта, искусанные ручки и бокал с отпечатками пальцев для любимого красного. Первый — залпом, и можно выдохнуть. Женя уселась в старое кресло, обтянутое коричневым велюром, прожженным в нескольких местах, потому что кто-то забывал вовремя стряхивать пепел, открыла блокнот, изрядно потрепанный за этот месяц, и начала писать дрожащей рукой:

«Боже, спасибо тому, кто придумал вино! С каждой минутой тиски внутри постепенно разжимаются. Ощущение сродни тому, когда на обожженную руку льешь прохладную, живительную воду. Гнев отступает, но вслед за ним опять накатывает брезгливое отвращение в паре с презрением ко всем и ко всему, что за окном. Как же сложно это выносить. Одиночество, порождающее безумие, когда нет сил ни выть, ни жаловаться, ни плакать. Только пить. А завтра опять на работу, эту ненавистную, убивающую все живое, службу золотому тельцу. Одни и те же лица. Примитивные, самодовольные, алчные маски. Во рту весь день был знакомый зуд. Голод, не связанный с едой. В феврале еле откачали, но мне плевать. Какой смысл жить в этом болоте лицемерия?

Реалисты вымирают, как и гетеросексуалы, способность рассуждать клеймится позором. В женском стаде сплошные крайности — либо ты ходишь в полупрозрачных платьях, со сквозняком в голове и под юбкой, поклоняясь стразам и маленьким членам больших начальников, либо пропагандируешь феминизм и не бреешь подмышки, только два лагеря, а что делать тем, кто посередине? Нормальным людям? Видимо — пить, курить, пахать до изнеможения и постепенно угасать, ибо шанса что-либо изменить в этом мире нет, а выносить такую реальность без допинга невозможно. Нас просто истребляют, ненавязчиво, мол, решайте сами, хотя уже давно все решено. Игра в русскую рулетку. Умрешь сегодня, или выживешь?

От пропаганды никуда не деться, она преследует по пятам. Получай удовольствие, дари удовольствие, не ной, будь на позитиве и добивайся успеха. Либо наоборот — стань нигилистом, в любом случае, старательно играй свою роль, не отступай, иначе заклюют. Все бегут, и ты беги. Не останавливайся. Покупай, продавай, зарабатывай. Воображаемое всемогущество. Больше, еще больше, сильнее, быстрее. Иллюзия безграничных возможностей. Нельзя думать, что ты не можешь — ты просто неправильно хочешь. Мы тебя научим, заплати деньги за семинар. Культ индивидуальных потребностей, общества не существует, на него наплевать. Всем не поможешь, думай только о себе, остальные мешают и тянут вниз, избавься от них.

Приклей картинки на карту желаний, и жизнь заиграет новыми красками. Сразу получишь все, о чем мечтаешь. Читай блогеров, ставь лайки, делай репосты, так и быть, они кинут тебе подачку в виде килограмма суши или билета в кино. А ты радуйся, халява ведь.

Границы стираются. Границы допустимого, дозволенного, нужного. Пропаганда искусства пофигизма. Все продают инструменты счастливой жизни. Эгоистичной жизни. Обесценивание простых вещей, людей, человеческих отношений, пугает с каждым днем все больше. Марафоны множатся, как тараканы, и люди несутся, сломя голову, не задумываясь, что новоявленные инфоцыгане просто цинично делают деньги на их комплексах. Ничего личного. Это бизнес, детка.

Мысли масштабно, но только в пределах собственной персоны. Какое дело до других? Думай о миллионах, которые ты можешь заработать, о вещах, которые можешь на них купить, а если кто-то не может — его даже за человека считать не стоит, он как блоха, прыгающая с тела на тело группировки успешных людей, пусть сдохнет под забором, а то лишь раздражает.

Как же я иногда завидую тупым индивидам, они счастливы, потому что не понимают, не видят плесени, разложений, гнойников на теле общества. Они едят, спят, устраивают возню под одеялом, говоря друг другу одинаковые слова, берут кредиты на одинаковые свадьбы и покупают одинаковые квартиры в ипотеку, чтобы был «свой угол», не задумываясь о том, что их надувают, культурно говоря, кругом и рядом.

Видеть всеми своими внутренностями то, чего не видят они, «другие», невыносимо. Когда даже молчишь слишком громко. Иногда, встречаешь такие же глаза, наполненные до краев, заглядываешь в них с надеждой быть услышанным, а они устало закрываются. Так проще. И снова бег за призраками, или от них. Туда-сюда. Год за годом. И пропасть все больше. Страшно от мысли, что наступит момент, когда ее уже будет не перепрыгнуть».

Через полтора часа, исписав очередную дюжину страниц, допив последние капли вина, Женя почувствовала, что моргает все медленней, эмоции отступают на задний план, бесчувственность занимает свои позиции, тело наполняется свинцовой тяжестью, и можно попробовать уснуть. Появляется еще один шанс вынести новый день. День, который она заранее ненавидела.

Глава 2

Наша беда не в том, что поэзия жизни стала прозой, а в том, что она стала рекламным слоганом.

Луис Кроненбергер

— Калашникова, где тебя носит?! — Женин директор в бешенстве выплевывал слова в телефонную трубку.

Она, как всегда, опаздывала, в данный момент уже на двадцать две минуты, искренне не понимая возмущения Андрея, ибо задерживалась в офисе до глубокой ночи каждую неделю.

— Да еду я, минут через пятнадцать буду.

— Ты издеваешься? Время видела?

— Ну, видела, и что? А ты в прошлую пятницу на часы смотрел, когда заставил меня до четырех утра стратегию для «Нижстроя» прописывать в срочном порядке?

— В общем, я тебя жду, будем серьезно разговаривать.

— Напугал ежа голой жопой, больше меня тебе никто денег не приносит.

Но Андрей уже бросил трубку. Женя устало кинула телефон в сумку и вышла из метро. Настроение упало ниже прожиточного минимума, и в очередной раз она пожалела, что не бросилась под поезд, так ласково зовущий в объятья ярким светом. Голова снова раскалывалась на части после вчерашних двух бутылок грузинского, во рту гадкое похмельное послевкусие. Отличное начало дня.

Светофор на пешеходном переходе предательски долго горел алым светом, с насмешкой растягивая время, намекая на продолжение скандала с шефом. Дождавшись разрешающего сигнала, безликая толпа серых людей рьяно бросилась через дорогу, как единый организм, больной, разлагающийся изнутри организм.

«Не сейчас, пожалуйста, мне нужно сосредоточиться, о судьбе России думать вообще не время», — лепетала про себя Женя, на бегу лавируя между спешащими на работу горожанами и предчувствуя, что сегодня беседа с Андреем может закончиться катастрофой. Он не умел сдерживать эмоции, а она засовывать язык в задницу, даже ради собственного блага. Правда ей уже давно было наплевать и на работу, и на клиентов, и на деньги.

Разогнавшись, как спринтер на марафоне, проскочила собственный офис. Остановилась у соседнего здания и не спеша повернула обратно. Жалкая провинциальная пародия на башни-близнецы вызывала лишь стыд, как и вся новомодная застройка. Уродуют старый город своими фаллическими символами из стекла, соревнуются, у кого больше. Игрушки растут вместе с мальчиками.

Закурив, поправила растрепавшиеся волосы, закрыла глаза и попыталась выровнять сердцебиение. При очередной затяжке пепел упал в рукав.

— Твою мать!

Это было уже слишком. Отбросив сигарету, Женя рывком открыла железную дверь под вывеской «StarMedia».

— Вы посмотрите, кто почтил нас своим присутствием! Дамы и господа, неужели это лучший рекламист города Евгения Калашникова собственной персоной? Хотя нет, лучший — это я, пусть будет почетное второе место. Марш ко мне в кабинет! — прорычал в конце своей тирады Андрей, сверкая черными глазами.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин.

— Она еще и язвит, зараза.

Дверь захлопнулась с такой силой, что бухгалтер Екатерина Васильевна, дрожа всем телом, поковыляла за Валокордином, а менеджеры словили тишину, как в склепе, надеясь на бесплатное шоу. Они знали, что предстоит очередная «битва атлантов».

— Ну, рассказывай.

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Как минимум, вескую причину твоих опозданий. Что сегодня? Каблук сломала или бабушку через дорогу переводила на другой конец города?

— Очень смешно, ты прямо король сарказма. А ничего, что я перерабатываю по десять часов в неделю сверх положенного графика? Раз уж ты захотел поговорить о дисциплине, плати тогда сверхурочные, и опаздывать не буду.

— Пошутила что ли? Ты это делаешь ради своих клиентов, которые тебе вообще-то денежки приносят, и немалые, а не ради меня.

— Ага, только они их приносят не мне, а тебе, а я получаю лишь свои пятнадцать процентов, так что не надо тут мне пытаться втюхать очередную порцию финансовой мотивации.

— Так вот в чем дело, ты прибавки захотела? Процент побольше?

— Не нужны мне твои сраные деньги, ты хоть о чем-то еще думать можешь? Или на этом твоя сфера интересов заканчивается? Мне жизнь нужна! Настоящая, достойная и честная, а не иллюзорная, которую мы тут всеми силами создаем.

— Калашникова, ты перебухала, что ли вчера опять?

— Вот послала бы тебя, да профессиональная этика не позволяет.

— Ой, неужто обижаться собралась? Можно подумать, никто не знает, что ты каждый день винишком заливаешься, не строй уж из себя оскорбленную невинность, будь добра.

— Ну, ты и мразь, Андрюша, а не ты ли мне по средам бутылочку «Мартини» на стол ставишь «для вдохновения»?

— Ну конечно, теперь я виноват, пить ты начала задолго до прихода сюда.

— Ты ничего обо мне не знаешь. И через что я прошла не знаешь. А весь твой мир мне противен. Меряешься с такими же мудаками машинами, дипломами, нулями на счете, а внутри пустота, в глазах ваших пустота, черное дно, илистое, вонючее дно, которое засасывает слабых и доверчивых, и они постепенно угасают. Вы одержимы, утратили здравый смысл во имя реализации безумных идей, которые приносят безумные деньги. Так еще и пропагандируете эти идеи, это маниакальное стремление к успеху любой ценой. Призываете жить одним днем, покупать и потреблять, игнорируя реальность. В погоне за навязанными рекламой идеалами люди гибнут, а на их месте остаются лишь манекены, мертвые внутри, но тщательно вылизанные снаружи. Ты не только свято сам веришь в эту имитацию благополучия, но и пытаешься заразить всех вокруг вирусом «успехобесия». Я так больше не могу, не могу обманывать и губить людей, я спасать их всегда хотела.

— Впечатляет, мне аплодировать стоя, или можно остаться на месте?

— До свидания, Андрей Юрьевич, я ухожу. Заявление писать нет смысла, ты меня все равно так официально и не оформил, хотя обещал. Всего хорошего.

— Вообще-то у тебя есть обязательства перед клиентами.

— Это у тебя обязательства, а я здесь по документам даже не работаю. Разгребай, как хочешь, но ноги моей в твоем офисе больше не будет.

Глава 3

Кажется, до него только сейчас дошло, что, сколько бы ты ни выпил, этого всегда будет мало, чтобы отключиться от страшной реальности жалкой и постылой жизни.

Ирвин Уэлш

Наверное, каждый человек, когда увольняется с работы, думает, что будет целыми днями читать книги, смотреть давно ожидающие своей очереди фильмы, заниматься спортом и другими полезными делами. Но только не Женя. Она не привыкла себя обманывать, и в тот же день прямиком из офиса направилась в ставшую родной «Пятерочку» за двумя бутылками вина, отключив предусмотрительно телефон. Андрей ее просто так не отпустит, а на разборки больше не было сил.

Все по-разному пытаются справиться с эмоциональными перегрузками. Кто-то утешается уединением на природе, кто-то пытается медитировать, особо продвинутые особи развлекают себя арт-терапией или иглоукалыванием. Но всегда остается категория людей, которая выбирает то, что способно их добить, а не реанимировать. Аутоагрессия, страсть к саморазрушению таится где-то на уровне подсознания. Алкоголь — как способ себя наказать. Причины у каждого свои, но о них никто не задумывается, ибо ковырять застаревшие раны слишком больно, а чтобы признаться, что без помощи тебе не справиться, нужно небывалое мужество, которое чаще всего отсутствует. С годами тонкая паутина гнева по отношению к самому себе опутывает так прочно, что кажется, из нее уже никогда не выбраться. Зависимость. Самое подходящее слово, которое можно было бы придумать. Хорошо подобрано. Зависнуть над пропастью. Подчиниться. Но кому? Бесам? Атеисты не согласятся. Какие ассоциации оно обычно вызывает? У Жени это была подсознательная связь с виселицей. Навязчивое желание собственного уничтожения, проявляющееся в деструктивном поведении.

Она понимала, что стала алкоголиком. Еще недавно пыталась себя оправдывать, акцентируя внимание на том, что пьет не дешевую водку, а только хорошее вино, вермут или модные коктейли, но потом увидела, что последствия в итоге самые прозаичные, а похмелье ее терзает не меньше, чем опустившегося соседа Павлика. Женя больше не могла контролировать это патологическое влечение к спиртному, дьявольскую тягу, которая пожирала ее изнутри.

Алкоголь не выбирает кого губить — богатого или бедного, глупого или умного, красивого или уродливого — перед ним все равны, как и перед любой болезнью. Только вот болезнь эта не благородная, она не вызывает жалости, поэтому тщательно скрывается, покуда хватает ресурсов.

Утром Женя проснулась в чужой постели, но не могла понять, как она там оказалась. Последнее, что обнаружилось в памяти — ее жаркие танцы на барной стойке одного из злачных заведений города N. Дальше непроглядная пропасть, как будто кто-то нажал кнопку «ВЫКЛ».

Оглянулась в поисках своих вещей, они аккуратной стопкой лежали на кресле. Судя по интерьеру спальни, квартира в целом неплохая, «женского следа» не наблюдалось, типичное холостяцкое жилье, напичканное IKEA. Сквозь немытые стекла лился жизнерадостный солнечный свет, резко контрастируя с ее настроением. В открытое окно врывались пронзительные крики черных стрижей, вернувшихся с зимовки. Ей тоже хотелось закричать.

С кухни доносился уютный грохот и крепкий аромат кофе. Боясь увидеть своего ночного друга, девушка быстро оделась и попыталась незаметно прокрасться к двери. Не вышло.

— О, ты уже проснулась, доброе утро! Таблеточку? — ухмылялся, подперев стену в прихожей, голый по пояс парень.

«Черт, черт, черт!» — Женя была готова провалиться сквозь землю.

— Ну, привет. Извини, я не помню, как тебя зовут, — она сосредоточенно смотрела только в пол, изучая причудливый геометрический узор на ковре.

— Это неудивительно, но учитывая, сколько ты вчера выпила, вполне предсказуемо. Я — Игорь, — он по-приятельски протянул руку.

Женя сгорала от стыда и не знала, как себя вести, но новый знакомый, казалось, был вполне дружелюбен. Оторвала взгляд от разноцветных зигзагов и подняла голову. Он смотрел ей прямо в душу, сосредоточено. Анализируя. Прожигая. Пытаясь залезть в голову и прочитать мысли. От этого взгляда по спине пробежала дрожь. Невыносимо притягательный типаж. Бритый наголо, с явно сломанным носом, карими, а может даже и черными, если приглядеться, глазами. Белая кожа, покрытая родинками, обтягивала ярко выраженные мышцы, как будто вылепленные руками Микеланджело. Идеально. Моргнула и пожала предложенную ладонь.

— Игорь, а можно мы сделаем вид, что меня тут никогда не было и я уйду?

— Вот так поворот. Вчера целоваться лезла, потом рыдала у меня на плече, а теперь сбегаешь. Оригинальная ты, однако, девушка.

— Без обид, у меня просто сложный период в жизни.

— Да я в курсе, ты мне всю ночь о своих горестях рассказывала, пока не уснула.

— То есть у нас ничего не было? — она вздохнула со слишком уж явным облегчением, почти оскорбительным.

— Как это ничего! Я тебе волосы держал, пока ты обнималась с унитазом, — парень уже откровенно издевался.

— Ты же понял, о чем я.

— Да успокойся ты, я предпочитаю заниматься сексом, когда партнерша в сознании. Я всего лишь раздел тебя и уложил в кровать, потому что на выходе из такси ты шлепнулась в лужу. И да, твои вещи я постирал и высушил. Всегда пожалуйста.

— Прости, со мной такое впервые, — Женя, как всегда, врала.

— Да ладно, с кем не бывает, не каждый день теряешь работу. Только в следующий раз давай ограничимся кофе?

— Следующего раза не будет, извини, я пойду.

— Почему? На трезвую голову я тебе уже не нравлюсь? — Игорь, казалось, вообще перестал понимать, что здесь происходит.

— Дело не в тебе, правда, прости.

Она резко развернулась и выбежала из квартиры несмотря на то, что невыносимо хотелось остаться, провести языком по шее, узнать какова его мраморная кожа на ощупь и на вкус. Только за углом соседнего дома позволила себе отдышаться и вызвать такси. Всю дорогу в пропахшей автомобильными ароматизаторами желтой машине ее неимоверно мутило, а отвращение к себе с каждой минутой набирало обороты.

Приехав домой, Женя обнаружила, что оставила у Игоря свои часы, которые привезла из Италии в прошлом году. Они были простенькие, всего за пять евро, купленные на барахолке, но самые любимые, напоминавшие о сбывшейся когда-то мечте. Раньше она умела мечтать. И воплощать свои фантазии в жизнь. Это стало последней каплей. Женя села на пол и разрыдалась.

«Как же я себя ненавижу. Разве можно быть настолько ничтожной? Каждый раз одно и то же. Этой ночью хотя бы мужик нормальный попался, не воспользовался, предыдущие случаи лучше не вспоминать, можно тогда сразу удавиться. Я не в состоянии больше выносить такой пытки, не хочу, не могу, не согласна! За что мой мозг так со мной поступает? Почему всего лишь от одного глотка алкоголя я уже теряю контроль? Это страшно, опускаться все ниже и ниже, когда даже самой себе доверять не можешь», — мысли разъедали все внутренности, словно кислота, и спасения не предвиделось.

От себя не спрячешься и не убежишь. Размазывая остатки туши по щекам, Женя отправилась в душ, ей хотелось поскорее смыть с себя всю грязь, только вот изнутри, к сожалению, душу мочалкой не выскоблишь, как ни старайся.

Стоя перед зеркалом в ванной, голая, дрожащая от внутреннего холода, от ненависти к собственной персоне, перемешанной со страхом, она уговаривала себя забыть его глаза, уверенная в том, что поступила правильно, сбежав, не оставив никаких шансов. Никому.

«Что ты за существо такое? Раненное. Несуразное какое-то, откуда не взгляни. Девочка со шрамами. Такую нельзя полюбить. Кто же захочет чинить сломанного человека, когда можно взять целого, не битого, без пробега. Врешь все время. Пыжишься, пытаясь доказать, что ты в порядке, бодришься. Для чего? Ради кого? Все бессмысленно и безнадежно. Признайся. Хотя бы самой себе. Не будет в твоей жизни счастья. Принцы для принцесс, тебе в этой сказке места нет. Ты вообще везде не к месту. Смирись уже. Какую бы роль ты ни играла, в финале все равно ожидает провал. Вся эта теория с позитивным мышлением не работает, а в реальности, в твоей реальности, только воздушные замки, а не крепости, и охранять их ни один не возьмется. Максимум — поможет разрушить, хотя ты и сама с этим неплохо справляешься. Учителя были хорошие. Твоя задача — просто выжить, попробуй хотя бы с этим справиться. На большее не надейся. Убей в себе надежду. Иначе сойдешь с ума. Хотя, о чем это я, уже сошла, раз разговариваешь с собственным отражением. Кот, да зеркало — вот и все собеседники. Больше никому не интересны девичьи драмы. Они слишком густые, плотные, как осенний туман. Никто не хочет рисковать и лезть во тьму, у других людей хорошо развит инстинкт самосохранения, в отличие от тебя. Поэтому не смей. Слышишь? Не смей ни в кого влюбляться. Не плоди таких же переломанных людей, не высасывай из них жизнь. Оставь чужие души в покое. У тебя есть только ты. Запомни это и иди спать», — уже по привычке девушка отчитала саму себя. Начертив крест на запотевшем стекле, по-ребячески вытерла слезы кулаком и отправилась в холодную постель.

Глава 4

Как высоко ценят женщины цепи, которыми они прикованы.

Маргарет Митчел

Шумный итальянский ресторан. В пятницу вечером невозможно найти свободный столик, все уже давно оккупировано офисным планктоном с поддельными часами и аккуратно подстриженными бородами, юными нимфетками с одинаковыми лицами, стареющими дивами в платьях от «Valentino» и удачливыми депутатами, ведущими активную борьбу не с беззаконием, а с ожирением.

Женя не без труда разглядела подруг в этой вакханалии, и ловко лавируя среди пестрой публики, практически упала на кожаную кушетку у окна, кинув на стол телефон.

— Салют, телочки.

— Да неужели, всего-то на сорок минут опоздала, какое счастье!

— Деловые люди не опаздывают, они задерживаются.

— Бери бокал, деловая ты наша, у Кристины новость.

Три подруги замерли в ожидании свеженькой сплетни, выжидательно распахнув ярко накрашенные глаза, потому что уж очень давно было невыносимо скучно.

— Девочки, больше не могу молчать!

Кристина вытащила из-под стола слишком загорелую правую руку, которую до этого усердно прятала. На безымянном пальце сверкало кольцо из белого золота с дюжиной бриллиантов.

— О, мой Бог, детка!

Все подруги наперебой принялись расхваливать подарок и считать камушки. Щебетали как воробьишки на кусте боярышника тоненькими голосками, перебивая друг друга. Чик-чирик. Все, кроме одной.

— Сколько же оно стоит?

— А как это было? Рассказывай все! Мы ждем подробностей!

Чем больше три восторженные девицы напевали о вселенском счастье, тем бледнее становилась Женя. По ее лицу легко читалась вся гамма эмоций, непредусмотренных в такой ситуации — от раздражения до презрения. Брови сошлись в гневную складку, дышать мешал комок в горле размером с пудовую гирю.

— Я, пожалуй, пойду.

— В смысле? — виновница праздника жизни была в недоумении, — Ты разве за меня не рада? Хоть раз нельзя позволить кому-то кроме тебя побыть в центре внимания?

— Рада? А чему тут радоваться? Помнится, еще две недели назад ты у меня на кухне плакалась о тяжкой судьбе, глотая сопли, он ведь тебе изменил, или я что-то путаю?

— Просто ты никогда не любила и не понимаешь, что нужно уметь прощать! У меня такое впечатление, что ты в принципе не способна на чувства. И вообще, ты просто мне завидуешь. Мы все так думаем, да, девочки?

Девочки молчали, опустив наращенные ресницы. Маша так усердно запихивала салат в бордовый рот, что даже подавилась.

— А чего вы молчите? Говорите, как есть.

Эмоции накалились до такой степени, что даже воздух вокруг этой компании обжигал официантов, пробегающих мимо, стремящихся поскорее скрыться в другом конце зала. За соседним столиком с интересом поглядывали, прислушиваясь к каждому слову.

— Жень, ну чего ты бесишься, Кристина в чем-то права, ты ведь действительно ни с кем не встречаешься, и порой бываешь довольно агрессивна, это наводит на определенные выводы.

— Какие выводы? Что я не такая дура, как вы? Что не собираюсь унижаться ради горстки тестостерона? Вы серьезно?

— Началось. Старые песни о главном. В феминистки записалась?

— Это у вас одна несмолкающая песня — «Был бы милый рядом». Когда уже каждая женщина наконец-то поймет, что нельзя жертвовать собой, лишь бы удержать мужчину. Вы готовы терпеть измены, побои, отсутствие секса, или наоборот его переизбыток, но ни за что не останетесь в одиночестве. Держитесь друг за друга, скованные одной цепью, бедные овечки, запуганные бездетностью, прислушиваясь к тикающим часикам. Я долго молчала, но больше не могу, хотя теперь нам в принципе не о чем больше говорить, нет смысла. Я ухожу. Только больше ни одна из вас не переступит порог моего дома. Мне надоело каждый раз разгребать ваше гиперэмоциональное дерьмо, — Женя бросила деньги на стол, схватила телефон, и, не оборачиваясь, выбежала из ресторана.

Она не могла поверить, что подруги, с которыми они были неразлучны еще со школы, стали совершенно чужими. Неужели так бывает? Ведь когда-то они смотрели на мир одинаково. Так что же произошло? Ей хотелось выбить из них всю бабскую дурь, доказать, что они не правы, но какой толк? А что, если это она видит жизнь через кривое зеркало? Что если она действительно не умеет любить? Нет, Женя никогда не признавала поражений, она всегда должна быть права.

Ей порой казалось, на свете не осталось здравомыслящих особей женского пола. Они все были одержимы молодостью и внешним лоском, пытаясь идти против законов природы, уродовали лица и тела, моделируя себя как машину. Машину, которую можно трахать. Все ее знакомые усердно тюнинговались, чтобы продаться подороже, повысить свою рыночную стоимость. Ради чего? Чтобы по пятницам давиться устрицами, которые они ненавидят, в угоду модным тенденциям, жариться не на российских курортах, а на европейском побережье и прикрывать свои телеса не подделками дорогих брендов, а оригиналами. Только вот они не осознавали, что сами давно превратились в дешевые копии друг друга.

Глава 5

«Как иногда хочется — чтобы холодно. Чтобы сердце — до бесчувствия. Чтобы душа — гранитом, бетоном, камнем. Чтобы взгляд — льдом, снегом, инеем. Чтобы не любить, чтобы не больно. Чтобы дышать прозрачным небом и не знать земных страстей. Чтобы не хотеть рук, не искать в оглохшем мире жалкие крохи тепла. И иногда почти получается, и уже чувствуешь в груди этот холод, и уже ждешь его, готов к нему… но почему-то мама смотрит на твое лицо и начинает плакать».

Аль Квотион

За окном сверкали фонари, затмевая звезды. Полная луна с ярко выраженными темными пятнами выглядела довольно устрашающе. Женя вдруг подумала, что в прошлой жизни наверняка была оборотнем, потому что уж очень хотелось выть. Первая трезвая ночь за последние несколько лет. Зубы сводило с такой силой, что все щеки изнутри были искусаны в кровь. Разочарования не исчезали в папиросном дыму и не тонули в бокале вина. Она осталась один на один с собственными демонами. Лежать в кровати — невозможно, как и смотреть телевизор. Попробовала почитать книгу — не смогла сосредоточиться. Она металась по квартире, как дикая лошадь в загоне, периодически хотелось встать на дыбы. Вспомнила все. Переломанные огнем ребра Нотр-Дама, захваченный Норд-Ост на Дубровке, свои мечты о героизме, служении Отечеству, и свое же бессилие что-либо изменить. Она и есть жертва, только спасти некому.

К часу ночи решила помыть полы, полегчало. К пяти утра была перечищена вся посуда, каждая кружка и ложка, постирано белье на руках, чтобы заглушить душевную боль физической от разодранных костяшек, разобрана старая одежда и переставлена мебель. Женя впервые оценила терапевтические свойства трудотерапии. Теперь ей стало понятно, почему она так популярна в психиатрических и наркологических клиниках. Главное самой не попасть в эти прекрасные места, от мыслей о которых паническая рвота наполняет рот. «Нет, русские не сдаются. Где мы, там победа». — Приговаривала девушка, круговыми движениями полируя окно на кухне. Снова и снова.

С рассветом, когда уже просто нечего было драить, она вспомнила про сообщество анонимных алкоголиков, которое постоянно показывают в американских фильмах, и решила спросить у интернета, есть ли что-то подобное в России. Оказалось есть. Изучая знаменитые двенадцать шагов к выздоровлению, ей почему-то сложно было воспринимать их всерьез. Глаза сами по себе снисходительно закатывались. «И вы в это верите?». Но, когда она вспомнила все, что происходило под влиянием алкоголя в ее жизни, стало снова не до смешков. Женя дала себе слово сходить хотя бы на одно собрание и выписала даты встреч в ежедневник.

Неожиданно наступило какое-то опустошение. Голова превратилась в воздушный шарик, из которого выпустили газ. Руки отяжелели и устало повисли вдоль тела как надломанные ветки. Глаза закрылись, и девушка погрузилась в долгожданное забвение, упав на чистую, пахнувшую пионами простынь.

Жене казалось, что прошло каких-то полчаса, когда зазвонил телефон. Сквозь сон она автоматически сбрасывала звонки, но они не прекращались. С трудом разлепив веки, посмотрела на экран. «Мама». Только этого не хватало.

— Алло, — голос как будто чужой, охрипший и противный.

— Живая, зараза такая! Слава Богу. Я тебе весь день звоню. Ты почему трубку не берешь?

— Да я еще сплю, мам.

— Ты время видела? Спит она в три часа дня. Это чем же надо было ночью заниматься? И вообще, ты почему не на работе?

«Началось», — обреченно подумала Женя и окончательно пришла в сознание. Предстоит дежурная ссора, которой не избежать, как ни старайся.

— Я уволилась, — она закусила одеяло, приготовившись к удару. Вдох-выдох. Раз, два, три.

— Как это уволилась? Ты в своем уме?! Или тебя вышвырнули? Что ты опять натворила? — мама, как и ожидалось, была в бешенстве.

— Да почему сразу натворила? У меня были веские причины для такого решения.

— И какие интересно?

— Я не хочу это обсуждать.

— Что значит «не хочу»? Я тебе не тетка с улицы, я требую объяснений.

— Я взрослый человек, и не обязана ничего объяснять, пока сама этого не пожелаю.

— Ты как с матерью разговариваешь, сопля?

— Мама, мне двадцать девять лет, какая я сопля? — Женя уже была близка к истерике. Слезы против воли хлынули сплошным потоком.

— Я знаю, сколько тебе лет, я тебя родила, поэтому закрой свой рот и слушай. Взрослые люди так себя не ведут, они несут ответственность за свою жизнь и за свои поступки, но тебе это слово не знакомо, ты вся в отца. Что тот был алкоголик, что ты такая же, яблочко от яблони. Я все думала — пройдет, обойдется, но нет, ты упорно лезешь в ту же степь, так вот знай, я к тебе больше по больницам бегать не буду, вытаскивать тебя из говна отныне тоже не собираюсь. Раз ты такая самостоятельная, делай что хочешь.

Связь оборвалась. Женя сползла на пол. Она кричала, захлебываясь и давясь рыданиями, раздирала ногтями кожу на шее, сжимала голову в тиски изо всех сил.

— Ненавижу! Как же я тебя ненавижу, мама! И тебя, и себя, и своего мифического отца, которого совсем не помню. За что мне все это? Зачем мне такая жизнь? Лучше бы я никогда не рождалась.

Кот прибежал в испуге и с громким мяуканьем попытался запрыгнуть на руки.

— Феденька, ты то меня хоть любишь? Ну, скажи? — Женя прижала его к груди. Гладила, ласкала, заглядывая в глаза, — Никому я кроме тебя не нужна. Совсем никому. Может покончить с этим раз и навсегда? Но ты ведь тогда пропадешь. Это подло с моей стороны, ты ни в чем не виноват. Прости, что напугала, я больше не буду.

Кот урчал, удобно устроившись на хозяйских ногах. Женя почти перестала плакать, только лишь изредка всхлипывала, вытирая локтем нос.

— Надо жить, Федь, хотя бы попытаться. Переставить акценты. Никто нам с тобой не поможет, кроме нас самих. Давай попробуем начать сначала. По-другому. Правильно. Если и умирать, то не так глупо, а как мечталось раньше: «По-русски рубаху рванув на груди». Пойдем на кухню, мне нужен кофе.

При слове «кухня» толстый шерстяной комок на ножках стремглав помчался вперед, в предвкушении позднего завтрака, а Женя шлепала босыми ногами по ламинату, яростно вспоминая стихи Симонова: «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…».

* * *

А в это время на другом конце города плакала Ирина Александровна Калашникова. Она не могла поверить, что все это происходит наяву. С ней, с ее ребенком. Столько вложила в дочь, всю себя отдала, работала от рассвета до позднего вечера, чтобы обеспечить ей нормальное детство. Читала книжки, несмотря на то, что падала с ног от усталости, водила гулять в парк по воскресеньям, вязала нарядные кофточки по схемам из журнала «Бурда». Часто они засыпали, обнявшись, после долгих разговоров о том, какую красивую куклу видели в магазине, смотрели зимними вечерами, как кружатся снежинки за окном, а дома было тепло и пахло пирожками с капустой. В какой момент все изменилось? Она силилась понять, вспомнить, но безуспешно. Было страшно, и от этого страха она начинала злиться. На себя, что упустила, не сберегла, на бывшего мужа, на гены и на судьбу. И сегодня она сдалась окончательно, опустила руки. Невозможно спасти человека, который не хочет жить, даже если это твой собственный ребенок.

Глава 6

Алкоголизм — это порождение варварства — мертвой хваткой держит человечество со времен седой и дикой старины и собирает с него чудовищную дань, пожирая молодость, подрывая силы, подавляя энергию, губя лучший цвет рода людского.

Джек Лондон

— Меня зовут Антон, и я алкоголик.

— Здравствуй, Антон! — нестройный хор тихих голосов отозвался на приветствие первого выступающего.

Женя огляделась. Двадцать четыре человека хаотично разместились по просторному актовому залу. Обшарпанные стены, такие же лица, на которых четко прорисовывались следы пагубной привычки. Мужчины и женщины, от двадцати до шестидесяти. Она почему-то думала, что попадет на сборище опустившихся бомжей, и с удивлением обнаружила, что у районной больницы, где проходило собрание, припарковано с дюжину дорогих иномарок. Женщина, сидевшая на первом ряду у окна, нервно болтала ногой в лаковой дизайнерской туфельке, Антон, взявший слово, явно раз в две недели посещал барбершоп. Были, конечно, и откровенно бедные люди, но добрая половина присутствующих выглядела вполне прилично, однако взгляд у всех был примерно одинаковый, вне зависимости от внешности. Множество глаз, наполненных болью, отчаянием, стыдом и чувством вины.

— Я начал пить, когда мне было одиннадцать. Родители были слишком увлечены зарабатыванием капитала на безоблачное будущее, но не замечали меня в настоящем. Я помню, как собирались со старшаками после школы на теплотрассе. Той зимой я впервые стащил у бабушки пятьдесят рублей, чтобы сделать свой вклад в покупку портвейна. Сначала достаточно было половины стакана, чтобы меня вырвало. Через год я уже спокойно выпивал бутылку в одно лицо. В компании новых друзей я наконец-то почувствовал себя нужным. Сейчас понимаю, что это была иллюзия, меня держали при себе только потому, что я всегда мог достать денег на выпивку, но в то время мне казалось, что хоть кому-то есть до меня дело.

И он расплакался. Взрослый мужик стоял и плакал, закрывая лицо ладошками, как маленький мальчик. Его широкие плечи, обтянутые дорогой рубашкой, вздрагивали, а из грудной клетки вырывалось все, что было накоплено за долгие годы.

— Простите, сегодня больше не могу, — он прошел, шатаясь, к дальним рядам и сел рядом с пожилой женщиной, которая тут же обняла его и по-матерински стала гладить по волосам, нашептывая на ухо слова утешения.

С каждой историей, чужой, но до боли знакомой, с каждым словом, произнесенным в этих стенах, Жене становилось все хуже. У нее в теле началась какая-то бешеная турбулентность, а всем внутренним органам срочно понадобились кислородные маски.

— У нас сегодня есть новенькие. Кто желает высказаться? — мужчина, негласно руководивший встречей, вопросительно окинул взглядом собравшихся.

Повисла напряженная тишина. Панику, внезапно окутавшую несколько испуганных лиц, казалось, можно было не только увидеть, но и потрогать. Она будто в кокон заворачивала людей холодным, крепким одеялом, парализуя руки, ноги и дыхательные пути.

— Ну что ж, может быть в следующий раз. Помните, у нас здесь все добровольно. А теперь давайте перейдем к нашим двенадцати шагам. Ольга, начните, пожалуйста.

Потрепанная жизнью блондинка открыла тонкую книжечку, дожидавшуюся своего часа у нее на коленях.

— Мы признали свое бессилие перед алкоголем, признали, что наша жизнь стала неуправляемой, — она передала книгу соседке.

— Пришли к убеждению, что только Сила более могущественная, чем мы, может вернуть нам здравомыслие.

Люди стали читать по цепочке. Каждый по одному шагу. Остальные повторяли нестройным хором:

— Приняли решение препоручить нашу волю и нашу жизнь Богу, как мы Его понимали.

— Глубоко и бесстрашно оценили себя и свою жизнь с нравственной точки зрения.

— Признали перед Богом, собой и каким-либо другим человеком истинную природу наших заблуждений.

— Полностью подготовили себя к тому, чтобы Бог избавил нас от всех наших недостатков.

— Смиренно просили Его исправить наши изъяны.

— Составили список всех тех людей, кому мы причинили зло, и преисполнились желания загладить свою вину перед ними.

— Лично возмещали причиненный этим людям ущерб, где только возможно, кроме тех случаев, когда это могло повредить им или кому-либо другому.

— Продолжали самоанализ и, когда допускали ошибки, сразу признавали это.

— Стремились путем молитвы и размышления углубить соприкосновение с Богом, как мы понимали Его, молясь лишь о знании Его воли, которую нам надлежит исполнить, и о даровании силы для этого.

— Достигнув духовного пробуждения, к которому привели эти шаги, мы старались донести смысл наших идей до других алкоголиков и применять эти принципы во всех наших делах.

Все захлопали. Женя поморщилась. И здесь разговоры о Боге. Она вновь ощутила знакомое презрение и чувство собственного превосходства.

«Идиоты. Если бы ваш Бог существовал, разве он допустил бы все то, что с вами случилось? А я чуть было не поверила, что здесь мне помогут. Очередное сборище слабовольных безумцев», — мысли вновь вошли в привычное русло.

Она не спеша поднялась и на цыпочках вышла за дверь. Оказавшись на улице, девушка глубоко вдохнула и закашлялась. В горле пересохло. Начало мая принесло с собой теплый воздух, насыщенный ароматами свежей зелени, но Женю это все только раздражало. Угольные зрачки сузились от солнечного света, как у кошки. Хотелось яростно шипеть. Ее внутреннее море снова разбушевалось. Самолет с иллюзиями в очередной раз взорвался и потонул в темных водах скептицизма. Она резко развернулась и пошла на трамвайную остановку, на ходу закуривая сигарету.

Глава 7

Человека невозможно вытащить из-под завалов прошлого. Либо ты выкарабкиваешься самостоятельно, либо остаешься под обломками.

Элис Сиболд

Человек так устроен, что, когда ему плохо, он склонен искать виноватых. Упрекать родителей, государство, погоду, окружение, высшие силы, да кого угодно, лишь бы не признавать, что он сам — причина собственных страданий. Женя хорошо усвоила это утверждение, которое вдалбливалось ей в мозг со всех сторон, и занялась самобичеванием. Лежа в кровати, находила в себе с каждым часом новые изъяны, пыталась анализировать причины пороков, разбирать на атомы каждую ошибку. В конце концов ей стало невыносимо жаль себя, потому что в целом мире никто не мог найти для нее слов утешения. Не мог, не хотел, не пытался. С подругами она разорвала отношения, мама больше не звонила, а кот не умел разговаривать, только лежал рядом и преданно заглядывал в глаза. Ей нужна была какая-то точка опоры, долбанное сильное плечо, человек, который поймет, не осудит, поможет выбраться. И тут она подумала:

«А почему мне никогда не приходила в голову мысль найти отца? Почему я всю жизнь слепо верила рассказам матери о том, какой он тиран, алкоголик, деспот и никчемный человек? Быть может, это не так? А если и было так, то за двадцать шесть лет, что прошли с момента развода, он изменился?».

Она резко вскочила на ноги и схватила телефон. Куда звонить? С чего начать? Вспомнила про бывшего одноклассника, который работал в полиции.

— Алло.

— Вань, привет, это Женя Калашникова, помнишь?

— Да, конечно, как ты?

— Нормально, я по делу. Мне нужна помощь.

— Что случилось?

— Я хочу найти одного человека. Знаю только ФИО и дату рождения. Можешь добыть адрес и телефон?

— Ну, вообще-то это противозаконно, я не имею права разглашать чужие персональные данные.

— С каких пор ты стал такой правильный?

— С тех пор, как у меня ребенок родился. Прости, Жень, правда, но я не могу тебе помочь.

— Ладно, забудь, пока, — она положила трубку и стиснула зубы.

«Тоже мне мужик, не имеет он права, все кругом и рядом так делают, принципиальный нашелся», — мысли скакали одна за другой в хаотичном ритме.

Идея найти отца стала медленно, но, верно, превращаться в навязчивую. И тут Женя вспомнила про коробку, которая хранилась в шкафу после смерти бабушки. Когда ее не стало, квартира досталась внучке. Вещи они с матерью отдали в церковь, чтобы бедным раздали, а документы, фотографии и памятные мелочи были аккуратно сложены в крепкую картонную упаковку из-под мультиварки и спрятаны подальше, рука не поднималась их выбросить.

Она метнулась к шкафу и вынула на свет то, что искала. Пересматривая черно-белые карточки, удивилась, как же она похожа на маму в юности. Ей тут, кажется, шестнадцать. Такой же маленький носик, брови домиком, челка, аккуратные уши с продетыми в них золотыми колечками и улыбка, она уже забыла, как мама улыбается. Опять захотелось плакать, в глазах ядовито защипало.

«Когда же она превратилась из этой жизнерадостной девушки в черствую и вечно злую тетку? Кто ее сломал? Отец? Или я?».

Женя посмотрела на себя в зеркало шкафа. Всклокоченные волосы, синяки под глазами, рваная майка, заляпанная кофе, выпирающие ключицы, костлявые руки. Так себе зрелище.

«А в кого превратилась тогда я? Даже слова не подобрать».

Ей стало настолько противно собственное отражение, что она отвернулась и пошла в ванную. Умылась, сделала аккуратный хвостик, надела чистую футболку и вернулась к семейному архиву.

Листая старую записную книжку, исписанную бабушкиным каллиграфическим почерком, наткнулась на городской номер со своей фамилией и непонятным кодом города. Проверила в интернете — Минск. Сердце бешено заколотилось. В свидетельстве о рождении был прописан он же.

«Не может быть, чтобы он до сих пор жил там. Так не бывает. Да и кто в наше время пользуется городскими телефонами? Наверняка давно отключили», — думала Женя, лихорадочно набирая цифры на смартфоне.

Длинные гудки. В горле пересохло.

— Алло.

— Алексей Юрьевич?

— Да, а Вы кто?

— Евгения Алексеевна. Калашникова.

На том конце трубки повисла напряженная тишина. Казалось, что человека, держащего в руке телефон за тысячу километров от города N, контузило. Оглушило. Отбросило взрывной волной почти на три десятилетия назад.

— Женя?

— Да, это я, твоя дочь.

— Как ты меня нашла? — голос дрожал, как у ребенка, готового вот-вот разрыдаться.

— У бабушки был записан телефон. Позвонила наудачу. Оказывается, ты никуда не переехал за эти годы.

— Как она?

— Умерла.

— Мне очень жаль, правда. А мама? С ней все в порядке?

— Да.

— Хорошо. Давай я тебе перезвоню утром, на работу нужно бежать, в ночную смену сегодня, скажи свой номер, завтра наберу.

Когда на экране высветилась надпись «вызов завершен», Женя попыталась осознать произошедшее. Столько лет она представляла этот разговор. Думала, что он будет извиняться, корить себя, молить о встрече, а тут вдруг «перезвоню». Казалось, что ей вскрыли грудную клетку, сделав длинный разрез скальпелем ровно посередине, распилили ребра, раздвинули их, харкнули в самую глубь, куда-то между сердцем и легкими, а потом закрыли все это безобразие, небрежно скрепив степлером. Живи теперь как хочешь с этим. Или не живи, выбор за тобой.

Глава 8

У старых грехов длинные тени.

Агата Кристи

Алексею было всего сорок семь лет, но выглядел он гораздо старше. Редеющие волосы, седая щетина, двойной подбородок, мешки под уставшими прозрачными глазами, в которых долгие годы плескалась водка. Ни на какую работу он в тот день не собирался. Уволили еще две недели назад, заснул на дежурстве, а в это время со склада, который он охранял, вынесли дюжину коробок с бытовой техникой. В итоге не только лишился зарплаты за прошлый месяц, но еще и должен остался.

Когда позвонила дочь, его дочь, которую он не видел двадцать шесть лет, казалось, что небеса разверзлись. Этот голос. Его невозможно было не узнать. Голос ее матери. Вихрь воспоминаний ударил в солнечное сплетение.

Им по семнадцать. Белорусский государственный университет. Поцелуи в трамвае. Восемнадцать. Она в белом платье. «Объявляю вас мужем и женой». Ира уже на пятом месяце. Окна роддома. Так отмечал, что проснулся в обезьяннике. Сколько раз она его оттуда вытаскивала. Двадцать один. «Ты мне всю жизнь загубил!». Чуть не задушил. Ушла. Сбежала, прихватив только ребенка.

Картинки сменяли друг друга за доли секунды. В груди жгло адским огнем. Он ведь хотел ее найти, хотел отчаянно, но также отчаянно боялся. Не простит, не примет, никогда.

С трудом проговорил какие-то слова и трусливо положил трубку. Номера так и не записал. Не смог. Пил десять дней, как никогда раньше. Хлестал сам себя непослушными ладонями по лицу. «Предатель, дезертир, богоотступник» — кричал в пустой комнате, кидая стулья в стену. Женя больше не звонила.

Сегодня он, по привычке, уже собирался за чекушкой, когда раздался звонок в прихожей. Посмотрел в глазок.

— Кто?

— Почта. Вам заказное письмо.

Открыл, расписался. Захлопнув еле держащуюся на петлях деревянную дверь, обитую разодранным кожзамом, сел на табурет в коридоре и вскрыл конверт.

«Ну, здравствуй, папа. Если, конечно, я могу так тебя называть. Даже как-то странно произносить это слово, да и писать непривычно. Долго собиралась с духом вывести буквы в простом, казалось бы, порядке на бумаге. Теперь пытаюсь осознать, что оно для меня значит. Мама так и не вышла замуж после вашего развода, и у меня никогда не было мужчины, который бы обо мне позаботился, не было отца.

Ты знаешь, я никак не могу тебе простить все свои дни рождения, неполноценные, все неподаренные игрушки, все неполученные телеграммы, письма, несостоявшиеся телефонные разговоры. Я каждый день ждала, что ты появишься. Верила, что внезапно откроется дверь, а там ты, с большим медведем и тортом, моим любимым, «Прагой».

Я выросла, но ничего не изменилось, не прошло, не переболело. Постепенно пришло осознание, что чуда не произойдет. Ты наверняка уже давно забыл о моем существовании, и каждый год, двадцать пятого января, сжималось от боли мое сердце, не твое. У тебя его нет. Есть лишь какая-то кровавая субстанция, да и весь ты только набор костей и мяса, потому что человек, в котором существует душа, не может так хладнокровно бросить, а потом и много лет игнорировать собственного ребенка.

Знаешь, жалею, что ты живой. Если бы я узнала, что тебя давно нет, то еще можно было бы придумать какое-то оправдание этой пустоте. Можно было бы прийти поплакать на могилку, или обвинять несправедливую судьбу и тешить себя иллюзиями, что ты просто не успел все исправить.