Бесплатный фрагмент - Нарисованные звезды

Жизнь для живых

По законам кармы тот, кто покончил счеты с жизнью при помощи самоубийства, непременно будет убит против своей воли в следующем воплощении и, как правило, именно тогда, когда ему больше всего будет хотеться жить.

Итак, моя жизнь продолжалась и все больше становилась похожа на чей-то коварный замысел, суть которого мне никак не удавалось разгадать. Сегодня меня зовут Тайлер, и мне 19. Вы, наверное, спросите, почему только сегодня? Потому что завтра меня уже не будет.

Сейчас я сижу на карнизе окна на 80 этаже и думаю о том, что жизнь опять не удалась. Там внизу спешат куда-то люди и ездят машины, все торопятся жить. Мне это сейчас кажется смешным и даже глупым. Если бы вы оказались сейчас рядом, то, скорее всего, стали бы меня отговаривать и утверждать, что жизнь — особая ценность. Да ну, бросьте. В 19 веке считалось, что человек может намеренно лишить себя жизни только в состоянии безумия, а значит все самоубийцы душевнобольные. Может оно и так, и я просто не здоров на голову. Спешить мне особо некуда, и я в лирическом настроении, чтобы порассуждать о смысле существования, и так как я невероятно эгоцентричен, то хотелось бы обсудить, конечно же, мою жизнь.

Сегодня состоится моя четвертая, успешная, как и остальные три, попытка суицида. Как говорилось ранее, убивали меня при этом по законам кармы четыре раза. Итого это моя восьмая неудачная жизнь.

Вы сбиты с толку и не понимаете, о чем я говорю? Все прояснится, наберитесь терпения. Когда-то очень давно я верил в ад и рай, бога и дьявола, благие поступки и грехи. Я был милым и наивным. Моя первая жизнь началась во Франции в 16 веке, где я родился сыном знатного человека. Я был отдан на воспитание с принцем при королевском дворе. У меня были все преимущества дружбы с будущим наследником. Тут вы должны догадаться, что было какое-то большое «но», и оно было. Я был так называемым «мальчиком для битья». Мальчика королевской крови не имели права наказывать за ошибки, зато как же стыдно ему становилось, когда за его шалости наказывали самого близкого друга, то есть меня. Характер, надо сказать, у принца был тот еще. Но все же я был его единственным другом, он плакал, когда мне доставалось, он плакал и клятвенно обещал больше не поступать плохо. Но все же люди по своей сути сволочи. Время шло, мы взрослели, осознание собственной важности в этом мире в моем друге росло. Он все реже жалел меня, а наказания становились все изощреннее. Как итог — я умер во имя любви. Правда, не своей. Принцу посчастливилось всей душой влюбиться в служанку, о чем он незамедлительно сообщил королю и королеве, с желанием передать право престолонаследия другим. А я был забит насмерть в попытке заставить его изменить мнение. Он был настроен решительно. Мне не дали шанса.

Каким же было облегчение покинуть свое тело и освободиться от боли, а заодно и от тягот израненного юного сердца.

Печально было то, что я заново родился в краях вечной соперницы Франции — Англии. О предыдущей жизни я позабыл. Тут вы, скорее всего, скажете: «Реинкарнация, она существует!». Не торопитесь с выводами, дослушайте до конца.

Итак, я снова жив, моя семья — крестьяне, возделывающие землю на просторах Южного Уэльса. Достигнув шестнадцати лет, я был призван на службу в британскую армию, где попал в отряд лучников. Я был счастлив. Мой большой лук из тиса стал моим лучшим другом, и никто не мог сравниться со мной в меткости и ловкости. Меня не страшили рассказы о том, что лучникам после сражений приходится ходить по еще не остывшим телам, искать раненных и исполнять обязанности палача. Не пугали меня долгие пешие походы, война и жизнь вдалеке от дома. Все становилось не важно, как только в моих руках оказывался лук, пальцы ложились на тетиву, а вдалеке была цель, которую нужно было поразить.

Несколько раз я была ранен, немало было отмечено побед. Мои друзья обзаводились семьями и детьми. А для меня это было ненужной обузой. Нет, не подумайте чего, у меня были женщины, и пару раз мне казалось, что я почти влюбился, но все же меньше, чем в летящие по ветру стрелы. Для каждого жизнь удается по-своему. Если бы я не сглупил в этой своей жизни, может я был бы сейчас мертв и спокоен. О, если бы я не был столь заносчив, но я был. Глупость моя состояла в том, что однажды в таверне, изрядно хлебнув эля, я поспорил с молодым герцогом, кто из нас более меток. Не откладывая спор в долгий ящик, мы вышли выяснить истину. Но куда ему было равняться со мной. Мой результат был десять из десяти, тогда как результат герцога был всего пять из десяти. Он был публично унижен перед своей дамой сердца, и, уходя, злобно прошипел мне в ухо, что я ее еще пожалею об этом. Знаете, есть люди, склонные не выполнять свои обещания, так вот он был не из таких. На следующий день я был обвинен тем самым герцогом в краже фамильного кольца, за что меня быстро приговорили к наказанию в виде отрубания кисти руки. А ведь гаденыш оказался тонким психологом. Я не просто потерял руку, я потерял возможность держать свой лук, а вместе с тем я потерял возможность дышать и смысл жизни. Так состоялся мой первый суицид — я вогнал стрелу себе в сердце. За недолгим облегчением последовало мое новое рождение.

И здравствуй, загадочная Индия. О ней я вам ничего не могу рассказать. Потому что моя жизнь оборвалась всего через два месяца после ее начала. Касты, индуизм, священные ритуалы для меня остались непрочитанной книгой. Могу лишь сказать, что родился я в семье брахманов, и был задушен собственным старшим братом красивой такой подушечкой с кисточками на углах. Причиной, вероятно, стала ревность. Хотя это останется для меня навсегда загадкой, как и то, понес ли он наказание за мое убийство.

На улице уже совсем темно, и воздух стал намного прохладнее. А куртку я захватить не подумал, не думал, что задержусь тут. Так о чем мы? Меня удушили в младенчестве. Не повезло. Следующие две жизни особыми событиями не радовали: в одной из них я был самураем и совершил обряд харакири, а в другой я умер по нелепости, выпав из окна. Чем больше жизней я проживал, тем больше моя душа убеждалась в алчности, лживости и подлости людей. Если кого-то мир и разочаровал по полной, то меня. Как хорошо, что каждый раз я забывал предыдущую жизнь, но в этом нет ничего удивительного. По теории реинкарнации ограниченные живые существа знают и помнят ограниченный объем информации. Остальное мы забываем. Определенные вещи мы не хотим помнить уже в этой жизни, а сколько таких болезненных воспоминаний можно собрать за все предыдущие? Нас бы просто тошнило от самих себя и других людей.

Я снова был рожден в муках. Америка. Тридцатые. Начало Великой депрессии. Я родился 28 октября 1929 года, за день до «черного четверга». Следовавший за ним «черный вторник» унес с собой немало жизней, в том числе и моего отца. Он потерял все свое состояние, вложенное в акции, и он покончил с собой. Моя мама осталась одна. Пособия, минимальная зарплата и медицинское страхование — все это реформы будущего. В 1929 году Керолайн, 19 лет отроду, осталась на улице с младенцем на руках. Я учился вставать, ползать и ходить в очередях, где стояли безработные. Если мы не колесили от штата к штату в товарных вагонах в поисках лучшей жизни с другими семьями, то жили в трущобах, или «деревнях Гувера», как их тогда называли. Когда мне исполнилось три, президентом был избран Рузвельт, и мы осели в Детройте. Мою маму наняли шить постельное белье и халаты для местных госпиталей. Голос Рузвельта объяснял из радиоприемника, как же так получилось, что огромная страна вдруг стала нищей и голодной, а мы с мамой сидели на полу и придумывали, что можно сшить из обрезков ткани. Иногда она шила мне простенькие шорты, а иногда умудрялась смастерить рубашку или вполне сносную куртку. Днем она делала государственные заказы, а по ночам шила аккуратные брюки, элегантные платья и блузки из ткани, что купила на сэкономленные деньги. Ярко-красная помада на пухлых губах, сигаретка в зубах, и гордость за свои творения. Я запомнил ее такой. Америка была в депрессии, но американцы не переставали надеяться: они танцевали джаз, сопереживали героям фильмов и не переставали одеваться с шиком. Уже через год моя мама открыла небольшое ателье, и дела пошли в гору. Я был на подхвате, разносил готовые заказы клиентам, а точнее клиенткам. Как только у нас появились деньги, мы переехали в свою квартиру, и мама настояла на том, чтобы я пошел в школу. Она снова вышла замуж. Моим отчимом стал тихий и рассудительный мистер Харрисон, трудившийся на местном заводе. Я же загорелся желанием стать финансовым аналитиком, чтобы больше никогда не оказаться в «чёрном вторнике». Красивая мечта, не правда ли?

И тут, как вы понимаете, будет мое любимое «но». У этого «но» было красивое имя — Оливия, и мы переспали лишь раз. Бинго! Через девять месяцев она родила мне дочь Пейдж с огромными карими глазами, а еще через день сбежала через окно больницы в неизвестном направлении. Итог — мне 19, у меня нет работы и маленькая кроха на руках. Да, моя мама тоже оценила иронию. Учебу мне пришлось отодвинуть на лучшие времена. Отчим устроил меня на завод. К тому времени экономика страны уже была на пике, и я неплохо зарабатывал. У меня была небольшая квартира, купленная в кредит, и возможность нанять няню. После смены на заводе я бежал домой, чтобы просыпаться ночами на плач Пейдж. Но я был счастлив. Как отец-одиночка очаровательной крохи, я был привлекателен для девушек. Нередко мне назначали свидания, нередко я соглашался. И все же, мое сердце было занято. Я не мог почувствовать чего-то большего, чем просто физическое влечение. Моя Пейдж росла, становилась все красивее и сообразительнее, она была моей гордостью. Я ни в чем не мог ей отказать, так как души в ней не чаял.

Потом я сотни раз вспоминал и проматывал тот роковой день, когда она пропала. Все думал о том, что я сделал не так, где ошибся, почему не почувствовал приближения беды, но так и не нашел ответы. В тот день я, как обычно, проснулся утром, приготовил завтрак для себя и Пейдж. Ей недавно исполнилось пять. Через час пришла Энн, ее няня, а я, так и не дождавшись пробуждения дочери, отправился на смену. Потом я жалел всю оставшуюся жизнь, что не разбудил ее сказать, как сильно люблю, и крепко обнять. Днем секретарь вызвала меня по громкоговорителю к телефону, уточнив, что дело важное. В трубке я услышал всхлипы Энн:

— Пейдж пропала.

— Что значит, пропала? — ледяные иглы пронзили сердце. Я не дождался ее ответа, потому что уже бежал через проходную к своему Шеви. Дома я обнаружил Энн и свою мать в слезах, отвечавших на вопросы полицейских. А Энн только твердила:

— Я отошла за мороженым только на пару минут. Только пару минут.

— Что, черт возьми, случилось? — все повернулись на меня. Энн разрыдалась с новой силой.

По протоколу полиции в 12—30 Энн и Пейдж пришли в парк, к пруду покормить уток. Около 13—07 Энн, оставив ее на берегу, отошла к лотку с мороженым, а когда вернулась, Пейдж уже не было.

Следующие сутки прошли в бреду: я лично обошел пруд, выкрикивая ее имя, я звал снова и снова и вздрагивал от звонкого смеха других детей. Пруд был тщательно проверен полицией. Те или иные люди говорили, что видели маленькую девочку с большими карими глазами, но их версии расходились. Я не мог есть, не мог спать, я почти ни с кем не разговаривал. Я либо опрашивал людей в парке, либо сидел у полицейского участка в ожидании новостей, которых не было. Я просыпался от голоса Пейдж, садился в темноте на кровати и звал ее. Но в ответ была лишь тишина. Я плакал, я был безутешен, я был уничтожен и раздавлен.

На десятый день исчезновения ее тело нашли за городом. Доставленный на полицейской машине для опознания, я приближался к телу Пейдж на ватных ногах. Из под белой простыни торчала темно-синяя атласная лента, подаренная мной на Рождество, и маленькая бледная ручка. Все остальное кровавое месиво, кровь была повсюду. Ее карие глаза закрылись навсегда. Почти сутки я не давал никому подойти к ней, я сидел над тем, что от нее осталось, держал в своих руках холодную ручку, рыдал, и не помнил себя. Мой мир рухнул. Я проклинал себя за то, что не уберег ее, и не мог понять, что за чудовище сделало это с ней. Меня увезли силой в больницу к следующему вечеру, где мне вкололи успокоительное. Я забылся сном. Пока я подбирал гроб для своей дочери и сидел у ее могильного камня, следователи работали на делом. Но зацепок не было. Я вернулся в свою квартиру, чтобы пить виски и сходить с ума, развешивая фотографии Пейдж на стенах. Безумие мое росло и дошло до предела, когда однажды утром я проснулся с мыслью, что во всем виновата Энн. Она не доглядела за моей девочкой. И теперь моя девочка мертва, а Энн живет дальше. Чем больше я пил, тем больше злился, тем сильнее становилась моя ярость.

Так я оказался около дома Энн. Конечно, она открыла и пригласила меня внутрь. Усадив меня на диван, она протянула мне мятный чай и спросила, как я. Я смотрел ей в глаза, и мне казалось, что ей не жаль. А может быть, она и вовсе была в сговоре с тем, кто это сделал, или еще хуже — она сделала это сама? Точно, так все и было. Что-то оборвалось внутри меня, что-то лопнуло в голове, потушив свет разума. Я накинулся на Энн и душил ее с такой силой, что ее глаза залила кровь. Когда я разомкнул руки, она уже была мертва, выдохнув жизнь навсегда. Вместе с ее жизнью ушла моя ярость. Трезвый ум вернулся ко мне, и я понял, что я натворил. Энн ни в чем не была виновата, и ее глаза так же опухли от слез, как и мои. Она тоже чья-то дочь, а я стал чудовищем, отнявшим ее у близких людей. Из 80 способов покончить с собой люди чаще всего выбирают повешение. Что ж, значит, я был серой массой. Повесился я на телефонном проводе. Печальный конец моей пятой жизни.

Не знаю, шутки кармы, или просто совпадение, но следующая моя жизнь оказалась самой короткой: 12 недель и 3 дня. Белого света я так и не увидел. Все дело в том, что моя мать сделала аборт. Навсегда останется тайной: то ли я был не к месту, то ли не ко времени, а может мой отец не хотел детей. Мое сердечко уже отбивало свой такт, когда на меня вдруг снизошло чувство животного страха, а потом что-то холодное ужалило меня. Снова пустота.

Не будем долго грустить, всякое бывает. Следующая моя жизнь, и новый сюрприз. Я родился в гетто, если быть точнее, в тюрьме. На дворе разгар расовой борьбы, и черт побери, я родился черным. Чем может заниматься гениальный афроамериканский парень в черном квартале? Конечно, читать рэп. Итак, я Тупак Амару Шакур. Да, да, тот самый. Моя жизнь? Противоборство группировок, выстрелы, путь от бедности в шоу-бизнес, путь от пустоты в душе к осознанию значимости понять то, кем ты являешься. Клянусь, я влюбился в эту жизнь. Я любил сочинять, выступать, я любил людей и верил в лучшее, пытаясь донести до всех, что мы можем все изменить. Я ненавидел этот мир с такой же силой, как и любил его. Я разочаровывался в нем каждый день, чтобы наутро снова верить. Я был противоречив, но согласитесь, легендарен. Мне хотелось жить. Опять же мое кармическое «но» сыграло свою роль. Сами знаете, чем дело кончилось. Вы, наверное, хотите спросить, кто тот ублюдок, что убил меня? Не скажу. Тайны истории должны оставаться нераскрытыми. Честно говоря, я сам так и не узнал.

Вот мы и добрались до моей восьмой жизни. На ней я, пожалуй, остановлюсь поподробнее.

Я родился с мыслью о смерти. Сколько себя помню, то желал ее больше всего. На свет я появился в вечнозеленой и солнечной Австралии. Остров безмятежности в бушующем мире. Я был рожден в Мельбурне — спортивной и культурной столице Австралии. Хотя и к нам иногда умудряется заглянуть беда, то в виде пожара, уничтожившего целый квартал, то в виде наводнения или торнадо.

Но вернемся ко мне. Моя мама профессионально занималась легкой атлетикой, папа австралийским футболом. Теперь они оба работают в собственной спортивной школе, тренируя талантливых детей. Ирония судьбы: мои роды протекали слишком быстро, я заработал гипоксию из-за обвитой вокруг шеи пуповины. Вот оно мое «но». Через полгода мои врожденные рефлексы не проходили, я не желал садиться, начинать ползать и переворачиваться, мои родители забеспокоились. Врачи поставили неутешительный диагноз — ДЦП, или детский церебральный паралич. Из-за нехватки кислорода при родах в моем мозгу наступили необратимые последствия, которые привели к нарушению функций двигательной активности. Болезнь не прогрессирует, но и не лечится. Я прикован к инвалидному креслу. Я могу есть, говорить, смотреть, двигать руками, даже контролировать свой мочевой пузырь, но ноги не в моей власти. Хотя я умею главное — мыслить, чего лишены многие мои сверстники.