Они удивительны тем, что написаны не профессиональными писателями, а людьми, которым интересно собирать буквы в слова, слова в предложения, то есть выражать свои мысли через тексты.

Я знаю, каково жить, когда желание делиться жизненным опытом, мыслями и переживаниями аж распирает. Пока оно не удовлетворено, трудно успокоиться. Это как жажда ключевой воды в жаркий летний день. Хочется именно холодной воды — никакие морсы и лимонады жажду не утолят. Проговорить — не то! Хочется писать, чтоб читали те, с кем по пути!

Однажды этим людям надоело делать на своих страничках ВК репосты мудрых цитат. Захотелось делиться с миром своими мыслями.

Но тут ребром встал вопрос: «А с чего начать? О чём писать?» Не каждый мог подобрать тему для поста. А уж оформить задуманное в виде зарисовки, рассказа или эссе только на первый взгляд казалось просто. Да и робость брала своё.

И тогда неведомая сила — а мне кажется, что это была Высшая сила (тут я улыбаюсь, но в каждой шутке лишь доля шутки) — надоумила меня прийти к ним на помощь. Ведь дар-то писательский и желание неуёмное я разглядела сразу.

У меня был опыт и желание поддержать, у новеньких пирсоритян — желание писать.

Наши пазлы сошлись. Мне осталось только создать открытую группу «Пишем около ПИРСа» и пригласить туда люд пишущий.

И дело пошло…

Каждый понедельник я приносила в группу новую тему, так называемый «пирсотолчок».

Это могла быть фотография, цитата или афоризм, музыкальная композиция, притча или стихотворение. Писали тексты, отталкиваясь от работ художников — Настасьи Чудаковой, Владимира Любарова, Инге Лоок, Александра Горбова, Юрия Мацика, Анжелы Джерих. Иногда я предлагала написать текст по заданному началу, и пирсотолчком становился кусочек одного из моих рассказов. Тогда у всех пишущих текст начинался одинаково, но каждый продолжал его по-своему. Вы это заметите, когда будете читать…

Моё любимое детище ПИРС, (Пишу И Редактирую Самостоятельно), стал безопасным пространством для творчества и открытий. Писать одному или творить в общем поле, на волне синергии, это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

Новорождённые тексты на страничках авторов публиковались не сразу, внутри группы они проходили через руки бета-ридеров и корректоров.

Бета-ридер в переводе с английского — второй читатель. Бета-ридер указывал на шероховатости стиля, недочёты в композиции, несостыковки, давал советы по улучшению текста.

Я благодарна людям, взявшим на себя непростой труд второго читателя, и хочу каждого из них поименовать здесь. Уважаемые Алексей Сурнин, Рина Зырянова, Ирина Канарова, Валерия Вологдина и Екатерина Незина. Без вашего свежего взгляда и тактичных замечаний тексты авторов сборника были бы другими.

После бета-ридеров эстафетную палочку принимали корректоры.

Низкий поклон корректорам проекта «Пишем около ПИРСа» Ольге Вахрушевой и Галине Котовой. Позднее к ним на помощь пришла Татьяна Крылова.

Учителя русского языка и литературы с солидным стажем работы, они безвозмездно, с полной отдачей, каждый вечер выходили на борьбу с ошибками, которые нет-нет да и просачивались в тексты товарищей по перу. Корректоры правили орфографические и пунктуационные ошибки, указывали на грамматические ляпы и описки.

В результате совместной работы из-под «пера» выходил обновлённый текст, и хороший рассказ автора превращался в отличный. Ровно год творческие личности, горящие желанием самовыражаться, писали тексты, которые вы сейчас прочтёте.

В ваших руках — результат совместного труда. К печати тексты подготовила редактор Марина Геркусова, составитель сборника — Алексей Сурнин.

С уважением, создатель проекта «Пишем около ПИРСа» Татьяна Жегунова.

Рецепт маминого счастья

Панкратова Гала

Грустно, когда родные люди болеют. Особенно тоскливо, если в доме заболевший ребёнок.

На днях простыла моя Маруся, лежит в своей постельке-коконе, как бабочка. Выставит бездонные глазищи и ничего ни ест, ни пьёт. А я пилюли разноцветные, как морские камушки, достаю из разных коробочек и укладываю перед ней. Прежде чем их проглотить, нужно хоть чем-то съестным желудочек смазать, так быстрее на поправку дело пойдёт.

Вот и решила дочери угодить — блинами побаловать. Любит она эти печёные солнышки. Со сливочной сгущёнкой, с пахучим мёдом да с вареньем душистым.

Взяла пузатенькую кастрюльку и венчик юркий. Выложила на стол продукты нужные, что были в холодильнике, для теста блинного подходящие.

Стук ножичком по белой твёрдой скорлупе, и потекло в кастрюльку рыжее солнышко из яйца. Ещё раз стукнула — уже на меня смотрят две ярких линзы солнечных очков. Даже размешивать жалко.

Сыпнула кристаллики соли и сахара, как будто ледком припорошила блестящий каток. Налетел быстрый ветер от юркого венчика, закрутил пургой содержимое кастрюльки. Взбивается нежная жёлтая масса, растворяются кристаллики.

Пришла очередь молочку течь в мягкую пенку. Сначала встали они друг против друга, смотрят, знакомятся. Молочко ручейком просачивается, берега яичные раздвигает. Тут венчик решил им помочь познакомиться. И давай трясти да выплясывать. Превратился ручеёк в речку, разбушевавшуюся, бурлящую.

На помощь пришла мука. Сидит себе, важная, в банке с круглыми боками, смотрит, что снаружи происходит. Знает, что без нее тесто не получится, оттого и пыжится, как царица Савская.

Отвинчиваю тугую крышку, зачерпываю большой ложкой белые хлопья в сито. Целый бархан намела. И давай эту пустыню трясти да качать. Только щелканье стоит от сита. Посыпался белоснежный пух из перины Матушки Зимы на молочную речку. Первый слой промокает, затем новый и новый ложится. Так и засыпала все пути-дороги. А венчик уже наготове, ждёт команды. Как мощный бульдозер, бросается разгребать снежные завалы. Лопасти увязли в густом снегу, молочная речка из берегов выходит. А он всё не унимается. Стучит по пузатым бокам кастрюли и превращает снежные сугробы в тесто.

Стряхивает венчик со своих прутиков налипшую кашицу и ложится отдохнуть. А я тем временем кипячу воду в блестящем чайнике. Стоит на плите, греется довольный. Сначала тоненько так попискивает. А потом разозлится, накалится, как заорет на всю квартиру, словно неврастеник в очереди к врачу. Не зря на нём написано BEKKER. Бегу со всех ног немецкого психа успокаивать.

Наливаю в стакан кипятка. Он аж шипит и плюется от негодования. Прям депутат на партсобрании, да и только. Пар из ноздрей валит.

Снова отдохнувший венчик готов ринуться в бой. Заструилась горячая вода, зашипела на тесто, выставила свой огненный язык. Да не тут-то было. Венчик такую бурю устроил, что сразу охладил её горячий нрав. А тесто обмякло, расползлось, распарилось, как младенец в баньке.

Стоит маслице подсолнечное в красивой резной бутылке, переливается янтарем, очереди ждет. Плеснула его в тесто. Разлилось по молочному озеру, раскатилось на большие капли и не хочет нырять глубоко. Медленно скользит по ровной эластичной глади. Но венчик и тут дожидаться не стал, пока познакомятся да подружатся. Из последних сил сделал несколько незамысловатых движений и шмыгнул в раковину под струю тёплой воды наслаждаться отдыхом.

Вот и готово заварное тесто на солнечные блинчики.

Зажгла огонь в конфорках, зардели языки пламени, заблестели голубым и жёлтым отливом, словно хамелеоны. Чтобы огонь сильно не кичился, прижала двумя матерыми сковородками. Они опытные барышни, прожжённые, как элитные куртизанки. Более десяти лет блинчики пекут, знают, какие нелестные слова хозяйка скажет, если первый блин будет комом.

Накалились сковородки, начинаю выпекать блинчики один за другим. Ажурные, как вологодское кружево. Тоненькие, как промокашка в тетради первоклассника. Ароматные, как мамина любовь.

Так и складываю стопочку из блинчиков, как листы у книги писателя. Пишу долго, а читают быстро.

Мои блинчики тают во рту Маруси. Аж душа радуется: кушает ребёнок, на поправку идёт.

Вот он — рецепт маминого счастья!

Подорожник-трава — на душе тревога

Агапова Марина

— Подорожник-трава, на душе тревога, — слышу нежный мамин голос и засыпаю у неё на руках.

Эта песня звучит для меня непременно маминым голосом. Помню, в детстве она напевала её, когда прикладывала к моим ранам лист подорожника. У подвижной девчонки ушибы и ссадины не успевали заживать, так что поводов петь эту песню у мамы было хоть отбавляй. А упомянутый подорожник дружно рос прямо в нашем дворе, радуясь, что ему есть достойное применение.

Однажды папа как обычно приехал на обед и припарковал автобус у двора. Он работал водителем и развозил рабочих на «Кубанце». Нам с друзьями очень нравилась эта огромная машина. Никто из ребят не мог похвастаться, что у них тоже такая есть. Только мой папа управлял автобусом, поэтому детвора со всей округи собиралась к обеду у нашего двора, чтобы поглазеть на этакую махину.

Ещё автобус привлекал всех своим необычным видом: бока выкрашены зелёным цветом, а верх — красным. За такой яркий наряд мы прозвали автобус «Красной Шапочкой».

— Папа, папа, ну разреши нам в «Красной Шапочке» поиграть! — упрашивала я каждый раз отца, а он не мог отказать дочке в просьбе.

Разрешение от папы получено. В тот же миг у автобуса распахивались двери, и юные пассажиры беспорядочной массой вваливались в салон, занимая свободные места. Кто сегодня будет водителем, решали заранее, чтоб очередь по-честному передавалась. Пассажирских мест много, а водительское только одно — всем хочется автобусом управлять. Кому выпадала роль водителя, считался счастливчиком. Восседая в кресле у руля, он громко объявлял важным тоном:

— Осторожно! Двери закрываются! Займите свои места. Автобус отправляется в путь!

В тот памятный день я взяла на себя роль контролера и следила за тем, чтобы все ребята успели войти в автобус. Стоя у входа, убедилась, что на улице никого не осталось, и крикнула:

— Пассажиров больше нет. Я закрываю дверь!

В этот момент ко мне подскочила подружка и помогла захлопнуть тяжелую плотную дверь. Как так произошло, никто не понял, но большой палец моей левой руки оказался зажат дверью со стороны петель. Я закричала от дикой боли. Ребята испугались. Все подбежали ко мне, чтобы помочь, но чем конкретно помочь — понять не мог никто. Я же стояла у двери и орала. Друзьям не было видно, что происходит. А я сказать ничего не могла, и сама дотянуться до ручки, чтобы дверь открыть и палец вытащить, тоже не могла. Наконец кто-то из ребят оправился от шока, подскочил к двери и открыл ее. Мой сплющенный палец был похож на три копейки…

Девочки тут же начали меня лечить. Не обращая внимания на мой оглушительный крик, подружки схватили мою руку и окунули палец в жидкое месиво из воды, песка и листьев. Почему-то все считали, что мы справимся самостоятельно и помощь никто звать не стал. Однако специально звать никого и не требовалось: родители услышали мои крики и прибежали к нам сами.

Папа схватил меня на руки и отнес в дом. Мама осторожно промыла прищемлённый палец и приложила к нему широкий лист подорожника. И когда она только успела убрать с листа все крупные прожилки, чтобы те не давили на ранку!?

Перебинтованный палец жутко распух, болел и пульсировал. Я никак не могла успокоиться и все продолжала плакать. Мама отвела меня в детскую комнату, приложилась со мной рядышком на диване:

— Ну, хочешь, я подую тебе на пальчик, чтобы легче стало?

— Хочу, — всхлипывая, ответила я.

Мама обняла меня, погладила по голове, подула на больной палец и запела «Подорожник-трава, на душе тревога…»

Я слушала тихий, нежный мамин голос и заснула прямо у неё на руках. Знакомый с детства мотив вызывал у меня всегда ощущения покоя, любви и заботы. Это сейчас, повзрослев, я прослушала песню целиком и теперь знаю, что в ней поется о неразделенной любви. А тогда, будучи малышкой, мне казалось, что это какая-то особенная песня, которая лечит от всех болячек, ссадин и ушибов. Эти строчки из песни я помню еще с тех лет наизусть: «Оглянусь, и мне аукнется соpок тpав и сpеди них та одна тpава-заступница от печалей от моих. Подоpожник-тpава, на душе тpевога…».

Чудодейственная трава подорожника вместе с волшебным маминым голосом вылечивали абсолютно все. Во всяком случае, мне тогда так казалось… Удивительно, как я впитывала именно то, что мне тогда было важно…

Сказ о том, как Оля замуж ходила

Калачева Ольга

— БабОля, бабОля!!! Расскажи что-нибудь из своего детства?

— Ну, ладно… Слушайте.

Расскажу я вам, внучата, как я первый раз замуж ходила.

Мне пять лет было.

Жили мы тогда в Монголии с мамой и папой. Папа мой, ваш прадедушка, был строителем, дай Бог ему долгих лет жизни! Это сейчас он старенький и глухой, и ходить ему трудно, а тогда был молодой, сильный, красивый, на дипломата похожий, а мама моя, прабабка ваша, ему под стать — тоже красавица.

— Баб, баб! Ты начала рассказывать, как замуж ходила.

— Ах, да! Ну вот. Сначала мы в степи безлюдной жили, я одна там и гуляла, и играла. А потом папу моего в посёлок перевели, школу строить и дома. А монголы тогда в юртах жили. Пасли яков. Это быки такие лохматые, завтра днем покажу вам, в альбоме с марками…

— Баб, ну опять ты забыла, что рассказывала. Не отвлекайся, рассказывай, как замуж ходила.

— Так вот. Перевели папу в строительный посёлок. А там много наших советских специалистов жило, и даже детский сад был для их детей. Отдали меня в детский сад. Ничего от детского сада не помню. Только Юрку и Роберта, мальчиков из нашей группы. С Юркой мы дрались все время. Я отчаянная была, если что — сразу в глаз. А Роберт мне очень нравился. Мы с ним играли и в детском саду, и в гости друг к другу ходили.

Ох, ребятки, как мне после двух лет одиночества в степи было с ним, с Робертом, весело. Ни словами не передать, ни пером не описать. Каждый раз, когда мы расставались, я плакала так, как будто мне ногу оторвали. Хотя из-за ноги я, наверное, не так сильно расстроилась бы.

Вот однажды я и заявила маме:

— Всё, не могу больше жить без своего Роберта, выхожу за него замуж и жить к нему пойду, собирай мне вещи!

Не помню, что ответила мне мама. Помню только, как иду я из дома через замерзшее озеро по льду с огромным тюком на санках, а санки эти не едут. Тащу их из последних сил, сопли на кулак наматываю, а мама сзади идет — провожает, но помогать категорически отказывается.

Как оказалась дома, тоже не помню, маленькая была. Врезалась только обида в душу, что свекруха в дом к любимому не пустила. Сказала, что меня спать положить некуда. Пришлось санки разворачивать и обратно домой толкать.

С тех пор поняла я, внучики мои дорогие, СЧАСТЬЕ ТОЛЬКО В НАШИХ РУКАХ. И лучше, если руки эти будут сильные, а спина крепкая. А плакать в жизни бесполезно!

Кстати, Роберт потом, через год, приезжал с мамой к нам в гости, когда мы в Союзе жили. Только у меня уже новая любовь была. Жоркой звали. Но это другая история.

Под окном растёт шикарный куст сирени

Кобылкина Анна

Окно в дальней комнате большое. Вера с Надей любят выбираться через него на улицу. И никто не видит их. Родители в большой комнате заняты своими делами. Из окна прыгнули прямо под куст сирени — и уже на улице. А сирень сладко-ароматная! Её цветение будоражит сознание. Куст похож на огромный зонтик, под которым можно устроиться на отдых, поиграть или просто сидеть и мечтать.

Вера старше Нади на два года. Она огромная фантазёрка. А уж как любит мечтать! Всегда принюхивается к цветочкам. Обожает сирень и мечтает создать духи с её неповторимым ароматом. Её благоухание невозможно спутать ни с каким другим. С ним связаны конец весны и начало лета, тепло, солнце. Сирень любят все: она дарит любовь!

А у Надежды характер хулиганки. Всегда находит себе приключения. Придумает и глазом не моргнёт…

Расскажу случай про них.

Их мама пошла утром работать в огород. Наказала Вере с Надей присматривать за маленькой Любочкой. Любаше всего пару месяцев, и она всё время спит. А когда проснётся, девочки должны позвать маму.

Только сестричка недолго спала. Проснулась и стала громко плакать. Девочкам её не успокоить. Взяли её на руки, вынесли на улицу и сели под сирень. Может, тут она успокоится. Малышка ещё и описалась, надо менять пелёнки.

Вот Надя и говорит: «Помнишь, Вера, мы спросили, откуда взялась у нас сестра? Мама с папой сказали, что нам её принесла тётя Нюра. Давай и отнесём эту плаксу ей обратно — пусть сама с ней нянчится».

Решили — понесли.

— Полина! — кричат женщины с огородов. — Это твои дети потащили куда–то ребёнка или куклу?

Пришёл конец подвигу… Не успели…

Наказывать девочек не стали. Объяснили, что так с сестричкой поступать нельзя. Люба ещё маленькая: сама ничего не умеет, сказать не может, может только плакать. Любу надо просто любить, как Веру с Надей любят мама с папой. Мы ведь все родные друг другу! Все заслуживаем счастья!

— Девочки, посмотрите, какая Любочка миленькая, какие пальчики крошки, а ноготочки… Глазки голубые и с такой надеждой смотрят на вас, ищут защиты. Неужели вы позволите кому-то её обидеть? А малышка отблагодарит вас своей любовью! Уж поверьте, преданнее человечка будет не найти. Вы её вера и надежда. Обнимите её и сильно, крепко любите, оберегайте. А мы с папой сделаем всё, чтоб вы были самыми счастливыми на свете!

Пролетели годы. Теперь около этой сирени сёстры встречаются с кавалерами. Маленькая Люба за ними подглядывает да хихикает. Любовь всегда с ними рядом! А сирень дурманит головы, тревожит юные сердца. Как же хорошо стоять под цветущим ароматным кустом… даже просто молчать, но вдвоём! Отец несколько раз выйдет покурить, но делает вид, что не видит их. Или, может, и правда не видит?

Жил-был мальчик Серёжа

Котова Галина

Жил-был мальчик Серёжа шести лет. Очень хотелось ему стать большим. А как стать? В школу пойти. Павлик, старший брат, в школу ходит. И Саня с первого этажа тоже.

Серёга каждый день заводил одну и ту же песню родителям:

— Хочу в школу. Хочу в школу!

Мама Люда в один из вечеров папе Вове и говорит:

— Володь, может, в школу отдадим? Надоело каждый день слушать мольбы Серёгины.

На семейном совете решили: пусть идёт. Тогда детишек–шестилеток не особо брали. Надеялись, что откажут. Но Сережу взяли.

Гордый, Сергей стал ходить в школу. Ранец огромный на плечи — и вперёд. Павлик брату не помощник:

— Выпросился, вот и таскай сам.

Спешит мальчуган в школу. Там хорошо: в обед спать не надо. Кормят, ребят много.

Только вот беда: купили родители обувь со шнурками. А научить, как их завязывать, — не догадались.

То упадёт Сергей, запутавшись. То, как маленького, толкнут. А Павлик сказал — не жаловаться!

А как не жаловаться? В мечтах-то не так рисовалось. Мал, да догадлив оказался парнишка. Нашёл, кому рассказать.

В коридоре сидит техничка Ольга Петровна. Вот и пристроился малец к ней. Притащил стульчик, сел, ножонками помахивает. Про беды-несчастья рассказывает. То Саня пихнул, потому что Сергей в живот головой ему воткнулся. То упал, потому что шнурки. Сидит, плачет, а с ним и Ольга Петровна по щекам слёзки размазывает. Жалко мальчонку. Маленький ещё.

Вот и сидят, малый да старый. В обнимку. Тогда у Петровны внуков не было ещё. Иногда и песни вместе подпевают. А то конфеты, что мальчонка из дома принёс, уплетают за обе щеки. Вся деревня знала об особых отношениях Сергея с нашей техничкой.

Время шло, а шнурки так и оставались. Ольга Петровна завяжет, а Сергуньке — радость: напрягаться не надо.

Встретила как-то Петровна маму Люду и завела разговор:

— Вот вы почто, родители, отправили ребёнка в школу и ничему не научили?

— Ольга Петровна, не хотели, да он сам выпросился. Или кто обижает его? Не жалуется.

— Умные вроде как. А обувь какая у ребёнка? Хорошо, завяжу шнурки, так и ходит, не падает.

Тогда обуви на липучках не было у нас в деревне. Где достали родители обнову, не знаем.

За такую особую любовь Сергей выделял бабу Лёлю среди всех остальных работников школы.

В конце учебного года с огромным букетом тюльпанов Серёжа пришёл на линейку. И прямиком к бабе Лёле. Дарить. Сегодня же праздник.

— Сынок, учителям дари. Я же техничка.

— Баб Лёль, а ты главнее всех в школе. Тебя все слушаются. И мы, и учителя. Вот не подай ты звонок, они и будут без дела сидеть. И не пойдут работать.

Шли годы. Сергей давно закончил школу. Теперь он взрослый, отец семейства.

Спрашивает жена:

— Серёж, а баба Лёля тебе родня? Когда ездишь в деревню, обязательно к ней заходишь?

— Получается, что родня. Тогда — всей деревне родня. Она же техничкой в школе работала. Всё про всех знала, только родителям ничего и никогда не говорила. Секретики.

Редко, но по возможности встречаются баба Лёля и Сергей. Ольга Петровна, глядя подслеповатыми глазами, узнаёт мальца и удивляется:

— Сынок, какой большой-то стал!

Только теперь уже старушка прячется под мышкой у высокого красавца. Того, со шнурками.

Порой нам кажется, что в жизни мы решаем всё сами. И хороши тоже потому, что сами вырастили себя такими. Только чаще всего забываем о роли других, что дали нам путёвку в жизнь, научили быть добрыми, чуткими.

Пример этого — история мальчика Серёжи и просто взрослого человека с доброй душой.

Побег

Приходько Сергей

— Уроки сделал?

Это мама со мной так здоровается, когда приходит с работы. Вот сейчас подойдет и спросит…

— Что сегодня получил?

Будто у меня бывают двойки. Дневник сияет красными пятерочками, не то, что её лицо.

— Что сегодня задано? — голос мамы просто давит на голову.

— Чехов по литературе, рассказ «Ванька» прочитать и уметь пересказать, — отвечаю недовольным голосом.

Училка у нас строгая. Только я пятерки и получаю. Похоже, она думает, что я хочу стать писателем. Нет, я буду путешественником, чтобы пореже бывать дома.

Рассказ неожиданно увлёк. Я даже перестал смотреть в аквариум на столе, где молчаливые рыбы раскрывали рты и пытались со мной поговорить:

— Ну что, Слава, трудно учиться? — слышал я их голос, — Вот и нам нелегко живется в этой стеклянной коробке. Покорми хоть мотылем, все какая-то радость в жизни.

«Живи Ванька рядом, мы были бы друзьями» — думал я, переворачивая замусоленную страницу библиотечной книжки. Недавно читали «Каштанку», и так после этого захотелось собаку! Я бы с ней спал и гулял по нашим дворикам-колодцам! Впервые попросил маму:

— Купи собаку, а то я и разговаривать разучусь.

— Мы сами, как собаки! — только и ответила она.

Рассказ подходил к концу. Даже не услышал, как мама позвала на кухню ужинать. «Приезжай, милый дедушка, — продолжал Ванька, — Христом богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную…»

На страничку капнула слеза. Потом вторая. «Мама увидит, ругаться будет», — подумал я и размазал мокрое пятно. Но слезы душили, и никаких сил уже не было их сдерживать. Мне так жалко стало себя!

«Может, написать бабушке? — пришла бредовая мысль, — но я же не Ванька. Она не заберёт, маму испугается».

Декабрь заваливал мокрым снегом. Ветер помогал липким снежинкам забраться за воротник, где они бессовестно таяли. Куртка становилась всё тяжелее, а я шел сквозь полумрак простуженного города к спасительному вокзалу. Кулак в кармане сжимал накопленные денежки. Обычно я не обедал в столовой, но родители этого не знали.

На поезд билет не дадут, это я понимал. Помнил, что можно до деревни добраться на трёх электричках. Подольше ехать, но зато никто не пристанет.

У окна было лишь одно свободное место. Я расплющил нос, уткнувшись в холодное стекло, и собрался рассматривать пролетающие голые леса, но подсела женщина.

— Мальчик, ты куда едешь? И почему один?

— Бабушке стало плохо, — соврал я, — а маму с работы не отпустили.

— Ты так любишь бабушку? — изумилась тётя с добрыми глазами.

— Конечно, я ведь с ней прожил в деревне до школы, — тут я уже не врал. — А потом меня привезли в город учиться.

Я сам ничего не помнил. Но как-то раз мама рассказывала, как она приехала в деревню забирать меня, протянула коробку зефира в шоколаде, а я бросил ее в грязь и побежал к лесу. Конечно, догнали. И увезли. А я перестал со всеми разговаривать. Город так напугал, что память отшибло напрочь.

Бабушка… Как же тепло было с ней. Её ласкающий вкрадчивый голос был дороже всяких конфет. Сядешь, бывало, под её крылышко и слушаешь сказки-прибаутки. Встречала меня на станции тетя. В телеге всегда было душистое сено, а сверху она накрывала теплой овчиной. Бабушка встречала недалеко от деревни на опушке леса, непременно с цветами. Запомнились ландыши. Их аромат так волновал, что теперь кажется, что это бабушка пахла ландышами.

Вдруг в вагон вошли какие–то люди в форме. «Уж не меня ли ищут?» — со страхом подумал я. Облокотился на тетю, делая вид, что заснул.

— Этот мальчик с вами? — услышал я металлический голос.

— Со мной, мы на деревню к бабушке едем, — неожиданно для меня ответила тётя.

Милиционеры пошли дальше. Я подумал: «Бывают же на свете добрые люди». Достал из рюкзака конфету — я их специально накопил для бабушки — и протянул тёте. Она её взяла и в свою очередь угостила сладким пирожком.

Потом были ещё две совершенно промозглые обшарпанные электрички. С головой залез в куртку и был похож на мешок с вещами.

И вот долгожданная станция. Я спрыгнул вниз, едва не скатившись по насыпи, и направился к маленькому зданию вокзала. Но и тут были люди в форме. Пришлось все же ломиться через колючие кусты по заснеженному склону. Дорогу я знал. Иногда сюда приезжал на велике за хлебом. Но сейчас она пугала темнотой и звенящей тишиной.

На краю села встретил женщину в телогрейке.

— Мальчик, ты чей?

«Чей-чей?! Вот привязались все! Да ничей, — подумал я, — и правда, кому я нужен?»

— Я бабушкин, — выпалил, что пришло в голову. — Мы в Братанове живём.

Она рассмеялась и больше не мучила меня расспросами. Дальше дорога была безлюдна. Заснеженный лес лишь изредка поскрипывал. Поле сливалось с горизонтом, и казалось, что я вовсе не иду, а лечу сквозь молочные облака.

И мой дом тоже шёл навстречу. Он так внезапно выплыл из тумана, будто боялся, что пройду мимо. Родной… Всё та же крыша из дранки, и скамеечка не развалилась. Промычала в хлеву Ночка. Дружок высунул чёрный нос из будки, хотел было тявкнуть, но пулей выскочил и положил свои лапы на грудь. Как же мне вас не хватало!

Дверь на крыльцо была открыта. Её вообще никогда не закрывали, а когда уходили, притулят палочку — видно, никого дома нет. Вот только цыган боялись. Прошел сени, где всегда стояли банки с молоком. По ложечке снимешь сливки из каждой, и вроде ничего не изменилось. Интересно, молоко еще есть?

Дверь в комнату массивная, квадратная. Даже мне приходится немного нагнуться. Темно. Пахнет керосином. Недавно свет все же провели, но он часто гаснет. Половики постелены, суббота все-таки.

— Кто там? — это бабушкин голос.

Я бросился её обнимать. Зачем нам свет, ведь мы и так друг друга чувствуем.

— Эва, кто приехал! Славка! Да откуда ты взялся! Ведь ещё не каникулы. А мама где? Ничего не сообщили. Дай я тебя хорошенько разгляжу.

Мы прошли в чулан, где она зажгла керосиновую лампу и долго изучала мое лицо, будто мы не виделись целую вечность.

— Пойду маме посвечу, пороги высокие, — сказала бабушка.

— Не надо, я один приехал.

Бабушка не на шутку испугалась.

— Просто я сбежал от всех. Никому я там не нужен. Меня даже спать совсем рано укладывают, чтоб не мешал. Будем вместе жить, как раньше. Я уже вырос. Могу за водой ходить, дрова колоть. Я даже научился кашу варить и твой любимый сладкий суп из сухофруктов.

Я не мог остановиться, вспоминая всё, что я могу.

— Я тебе новую ложку привез. Сам вырезал в кружке» Умелые руки».

— Ах, ты мой бедолага! — всплеснула она руками. — Маме всё же надо сообщить, они уж поди в розыск подали. Вот придут сюда милиционеры с собаками.

Она постелила мне на высокой железной кровати, куда запрыгнуть можно было только с разбега, а сама пошла к тёте, живущей по соседству.

«Может, все уладится, — думал я, — неужели опять заберут?»

Кот Володька как всегда устроился на груди. Дышать было трудно, но я никогда его не сгонял, я вообще боялся кого-либо беспокоить. Как же хорошо дома!

Только в этой деревеньке ещё и сохранилась любовь. Она пряталась в цветах герани на окнах, в тёплом хлебе из печки, в этих деревянных стенах без всяких обоев. В углу висели иконы, на которые бабушка молилась. Совсем немного. Однажды я сказал ей, что Бога нет, и вдруг так плохо стало. Я не молюсь, но подолгу смотрю в эти проникающие глаза над лампадкой.

Мама приехала через три дня. Она была бледная, постоянно пила свой цитрамон. Никакого зефира в шоколаде не привезла. Я чувствовал, что ей хочется не то что отругать меня, а просто выпороть, но она боялась бабушку.

Через день всё же подошла ко мне, обняла, и я услышал невероятное:

— Прости меня!

И заплакала. Да и у меня потекли слезы. Они смешивались, лезли на шею, за воротник. Наверное, мы выплакали все, что накопили за эти годы.

Поезд мчал нас обратно. Мама всё время пыталась меня разговорить, но безуспешно.

— Хочешь, купим тебе собаку, только маленькую? — спросила она, зацепившись за последнюю соломинку.

— Я назову её Каштанкой. Только летом мы вместе поедем к Дружку. Вот он обрадуется!

— Не убегай больше, — сказала мама, улыбнувшись. — Я ведь так тебя люблю!

— Да это всё Чехов виноват. Умеет разжалобить. Смотри, что мне бабушка подарила.

Я вынул из рюкзачка керосиновую лампу и поставил её на столик.

— Буду с ней читать, как Ванька. Она бабушкиным домом пахнет.

Серые облака немного раздвинулись, в окно купе заглянул лучик. Проводница принесла чай, а мама достала зефир в шоколаде.

Лексейка

Сурнин Алексей

Непростительно раннее утро. Деревню Большие Лопатины пока не отпустила сонная одурь ночи. Дома ещё прячут свои крыши под пуховую перину тумана.

Лениво зевнула входная дверь добротной бревенчатой избы. Наружу выбрался встрёпанный мальчуган лет пяти с ивовой вицей в руках.

Соседский кот, дрыхнущий на бревне-лавке, открыл глаз и стал настороженно следить за ним: не его ли идут мацать и тискать, не пора ли драпать под забор?

Спи дальше, котяра. Не до тебя ему. Есть дело важнее. Он идёт хлестать царапучую малину. Жалко ей, видите ли, отдавать Лёшеньке сладкие тёмно-красные ягоды.

— Дейзись, маина! — грозит высоко поднятой вицей малец. — Я тебе показу куськину мать! Я тебя наказу!

И пусть одет аника-воин в дедову майку, что висит на нём, словно длинное платьишко на девчонке, а ноги утонули в бабушкиных галошах, он ещё покажет всем… ту самую мать Кузьки. Сурово сдвинутые брови и надутые щёки обещают скорую и неотвратимую кару воображаемому врагу.

При слове «наказание» рука парнишки сама собой тянется к левой половинке попы. Той, что сильнее болела от дедовой вицы. Вот скажите на милость, почему такая несправедливость? Шалили обе половинки одинаково, а наказали сильнее — левую!

И из-за чего наказали-то? Подумаешь, взял дедовы очки и пошёл разглядывать волосинки мочала в избушке-пристрое…

— Деда, зачем тебе очки?

— Я в них газету читаю, Лексей. Буковки махонькие, а очки их большими делают.

Через стекло и, правда, всё таким большим видится. Лёшка мочало к оконцу поднёс, к солнышку и через стекляшку очков волосинки его разглядывает. А оно возьми и задымись. И огонёк появился. Сначала малюсенький, а когда поел липовой коры — больше стал.

— Так ведь он и избушку слопает! — испугался Лёшка и кинулся к бабе с дедом.

Избушку он спас. Да и мочала сгорело всего ничего. Но дед всё равно выпорол. Несправедливо! Ведь это он виноват! Зачем про очки сказал?!

Малец стёр ладошкой слезу, выступившую от обидных воспоминаний, и пошаркал по тропинке к огороду.

Пружина калитки тугая, так и норовит огреть ею по спине. Было непросто, но он справился. Он же мужчина. Ему уже почти шесть.

— Дейзысь, маина, — издал Лешка воинственный клич, когда увидел знакомые кусты, и погрозил вицей. — Сяс наказу!

Бабушкины калоши издевательски цеплялись за ослянку и дикую ромашку и не давали свершить задуманное. Но всё рано или поздно заканчивается. Закончилась и тропинка. Вражина прямо перед ним.

Он уже замахнулся вицей, но другая рука-предательница потянулась за красным язычком — ягодой.

— Ты ессё и длазнисся! — сердитым ёжиком пыхтел Лёшка.

Обижался он мысленно, потому что рот оказался набит малиной.

Такое наказание пришлось Лёшке по душе. Ярких язычков на кусте становилось всё меньше. Ехидне скоро совсем нечем станет дразниться.

— Лексейка! — слышит он знакомый голос. — Куда запропал с утра пораньше, пострелёнок?!

Мальчонка с недетским вздохом суёт в рот последнюю ягоду и топает к бабуле, пока опять не попало.

— А тебя я завтла наказу, — оборачивается он к ехидной заразе. — Зди!

Подбирает вицу и шуршит калошами к калитке.

— До завтра! — вслед ему шелестит листьями куст от дуновения лёгкого ветерка. — Возвращайся. Я буду ждать!

Непокорная

Хатунцева Ирина

Она.

— Будешь стоять в углу всю ночь, раз упрямая такая. Нашлась тут, характерная. Я тебя научу, как с родителями разговаривать. Слишком много стала на себя брать! Скажи спасибо, что ремень в руки не взяла. Твоё мнение никто не спрашивал. Будешь делать так, как тебе говорят или из угла не выйдешь!

А ты чего молчишь, будто воды в рот набрал? Скажи доченьке пару ласковых, чтоб в голове её дурной просветлело!

Он.

Закурил. Вышел на балкон.

— Трудно с бабами. Каждая своё гнёт. Жене не перечу — надо в один голос родителями быть. Дочь жалко. Она старшая. Достаётся ей. Да и ничего плохого она не сделала. Просто мать устала. Вот под горячую руку девчонка и попала. Ничего. Спать скоро. Утихомирятся.

Дочь.

(про себя)

— Ночь буду стоять, но прощения не попрошу. Не дождётесь. За что? Вечно придёт с работы и орать… Вырасту и уеду от них. Пусть мучаются.

Спустя час…

Он.

Иди спать. Слышишь? Иди быстро, а то добавлю… Спокойной ночи.

Она.

— Вот упрямая. Нет бы прощения попросить… Что из неё с таким характером вырастет?

Он.

— Не надо опять начинать. Спать пора. Завтра на работу, а ей в школу. Успокойся. Хорошая у нас дочь. Зря ты так… Ну, спи уже. Давай обниму. Устала?

Дочь.

Плачет от обиды и несправедливости. Засыпая, шëпотом:

— Вырасту и уеду…

Светите собственным светом

Фроловичева Екатерина

Говорю вам — светите собственным светом, светом души! Светите, когда счастье. Светите, когда вокруг тьма. Было бы глупо закрывать свой свет, закапывать в землю из-за страха, что кому-то он помешает.

Думает ли солнце, что может кого-то обжечь? Будут те, кто отвернëтся. Будут и те, кто потянется к теплу.

Думает ли дерево, что оно не прекрасно только потому, что не родилось птицей?

Гнëт ветки ветер, но дерево сильнее, оно не ломается. Гнуться, но не ломаться.

Тысячи историй, где родитель направляет ребëнка по пути развития вопреки его свету, но через годы свет выходит наружу, и человек находит свою дорогу.

Светите собственным светом! Через чужие «не получится», через лживое «недостаточно хорош для этого».

В каждом есть свет. Свой. Уникальный. Живой. Потрясающий.

Не родились бы прекрасные картины художников, изящные танцы танцоров, целительные творения фотографов, если бы они однажды не пошли за своим светом.

Он поможет при любых невзгодах.

Мне очень нравятся слова Будды «Будьте светом для самих себя». Да, в первую очередь, для себя. Есть в этом ценное, правда?

Как ты? Светишь? Или отложил свой свет на полочку, на «потом»?

По мотивам эпифании «Говорю вам — пойте! Пойте, когда вам хорошо. Пойте назло всякой грубости или свинству…» Иманта Зиедониса — известного латышского поэта и прозаика.

Море — это чёрная бездна

Агапова Марина

Море — это чёрная бездна, которая пугает меня, пахнет слезами и имеет солоноватый привкус разлуки.

Всегда представляю море чёрным, холодным и бесчувственным.

Смотрю с настороженностью на бескрайнюю даль. Какую весть принесёт на этот раз мне море? Оно бушует, злится, меряется силой, сердится, если проигрывает схватку. Пенится от радости, когда разлучает любимых на время. Потом безмолвно молчит, забрав душевный покой тех, кто остался на берегу. И, наконец, море успокаивается, полным штилем давая понять, что оно коварно и свою добычу возвращает не всегда.

Холодное Баренцево море. Купаться в нем нельзя. Оно несло мне только печаль и боль разлуки.

В памяти остался пустынный причал и долгий взгляд в бесконечность. С неумирающей надеждой я стремилась увидеть на горизонте чёрную металлическую акулу, со скрежетом поднимающуюся из-под воды. Никогда не нравились мне эти камеры пыток, называемые подводными лодками.

Жена моряка-подводника редко любит то море, которое забирает у неё любимого на долгое время.

Кто я?

Астахова Татьяна

Кто я?

Моё тело на семьдесят процентов состоит из воды. Может быть, я Океан, никогда не знающий покоя? В вечном движении. Не имея собственной формы, омываю материки, заполняя собой пространства. Я — солёные слёзы и утренняя роса. Летний дождь, тугими струями стучащийся в окна, и град, сбивающий на землю спелые ягоды. Искрящийся снег, лёгким прикосновением опускающийся на плечи. Живительная капелька влаги и смертоносная волна, сметающая все на пути. Родник, пробивающийся на поверхность сквозь толщу земли и стремительная горная река. Я — туман в закоулках осеннего сада.

Кто я?

В моём организме содержится восемьдесят один химический элемент. Значит ли это, что я — Земля? В вечном фокстроте плавно кружусь вокруг Солнца в безмолвии Космоса. Я — надёжная опора и последняя колыбель. Плодородный чернозём, дарующий жизнь, и дышащая зноем пустыня. Поющий бархан и камень, молчащий на дне океана. Тверда, как скала, и непостоянна, как зыбучие пески. Податлива, как глина, и необуздана, как лава, рвущаяся из жерла вулкана. Я — песчинка в тонком стекле, отмеряющая бег времени.

Кто я?

Клетки моего мозга передают информацию за счёт электрических импульсов. Значит ли это, что я — грозовое небо? Я способна изменить реальность одним проблеском молнии. Я дарую надежду и внушаю страх. Я — облака, беззаботно плывущие в вышине. Я горю багряным закатом и мерцаю звездами. В безлунные ночи чёрной бездной нависаю над всем сущим и горю пронзительной синевой в ослепительно солнечные дни.

Кто я?

Мысли, которые кружатся в моей голове, обусловлены тысячами поколений от сотворения мира и до дня сегодняшнего. Значит ли это, что я — каждый человек, когда–либо живший на планете Земля? Я — маленький мальчик, бегущий по траве за разноцветным мячом. Старейший житель планеты и новорождённый, впервые вдохнувший воздуха. Я — миллиарды тех, кто ушёл, не оставив после даже надгробия. Я — каждый, кто когда-то мнил себя властелином мира. Я — человечество, что вечно спешу куда-то, не двигаясь с места. Я говорю на тысяче языков об одном и том же. И никак не могу себя понять.

Кто я?

Расстояние от поверхности Земли до уровня моих глаз в астрономических единицах ничтожно мало, но в моём воображении умещаются тысячи Галактик. Может быть, я необъятный Космос, освещаемый бессчётным количеством звезд? Я — бесконечность и вечная тишина.

Кто я?

По мере вашей вам и отмерится

Астахова Татьяна

Рано или поздно каждый садится за банкетный стол последствий своих поступков.

Р. Л. Стивенсон

Огромная терраса залита ярким искусственным светом люминесцентных ламп. От белоснежных скатертей и блеска столового серебра немного рябит в глазах. Где-то едва слышно играет музыка.

У самого входа шумная компания развесёлых гуляк громко что-то обсуждает, взрывается хохотом и аплодисментами. Шампанское с терпким ароматом успеха искрится в их бокалах.

Одинокий хмурый человек за столиком подальше пьет горький холодный чай с привкусом разочарования. Чаинки кружатся в золотисто-медовом напитке и оседают на дно хрустального стакана. Перед ним открывалось столько перспектив, но время безвозвратно прошло, а он так и не рискнул воспользоваться ни одной из этих возможностей.

Молодая женщина, тонкая и изящная, в лёгкой шёлковой тунике, держит бокал, наполненный терпким вином стыда, и пытается скрыть это, имитируя бурное веселье. Впрочем, старается она напрасно, окружающим нет никакого дела до её жеманных кривляний. А каждый второй из присутствующих вовсе не считает адюльтер веским основанием, чтобы испытывать такие жгучие страдания.

Полная дама хмурится при виде рагу, густо приправленного сожалением. Она с увлечением и азартом играет в игру под названием «Ах, если бы…» И всё перебирает в памяти события прошлого, стараясь их перекроить на новый лад. Но после третьего коктейля из скуки и невезения взгляд затуманивается, и она теряет интерес к происходящему.

Справа — мальчишка лет четырнадцати с удивлением и страхом рассматривает отбивную под вязким соусом раскаяния. Рядом с ним товарищ постарше ехидно ухмыляется. Перед ним на тарелке неостывающим жаром пышет злоба и ненависть загнанного в угол зверя. По залу бежит едва уловимый шёпот:

— Убийцы…

— Кто? Кто?

— Вон, видишь, те двое.

— Совсем ещё дети!

— Этим детям только палец в рот положи.

— Убьют и ограбят ради пары кружек пива.

— Волчата!

Но и об этих двоих присутствующие тут же забывают.

Совсем ещё юная девушка в очень дорогом платье в очередной раз заказывает себе шот горькой обиды. Взгляд жадно мечется, отыскивая кого-нибудь, кто согласится взять на себя вину за эти её страдания. Вокруг тут же выстраивается очередь из желающих. Все они изрядно потрепаны жизнью, но в кошельках водится то, ради чего затевается эта игра. Брезгливо рассматривая претендентов, девушка кривится, и сквозь маску юности проступает её истинное лицо.

Чуть правее — молодая мама и двое ребятишек трёх и пяти лет с аппетитом уплетают мороженое со вкусом озорства и больших надежд.

— Что будете пить?

Бармен учтиво кивает и замирает в ожидании заказа.

— Белый вермут с тоником и ломтиками любопытства, пожалуйста.

Беру коктейль и ухожу в самый дальний угол террасы, где свет не так ярок и меньше всего суеты. Причудливо переплетаясь, зарисовки чужих жизней оседают в моем блокноте торопливыми строчками, сплетаясь в очередную историю.

Адажио

Бузыкаева Лариса

Adagio — (ит.) медленно

Медленно, но упрямо и безостановочно человек хочет быть кому-то нужным. И постоянно ищет родную душу. Как нежный росток стремится увидеть солнце и пробивается сквозь трещину в асфальте, так и душа человеческая ищет себе подобную, потому что хочет быть понятой и приголубленной. Это ли не счастье — довериться и распахнуть сердце?

…И пусть приклеенная к лицу маска падет к ногам. А мне не стыдно пред тобой быть настоящей и совсем нагой! Именно так обнимаются души. Именно так рождается любовь.

Медленно, но настойчиво и неизбежно меняется жизнь двоих, нашедших друг друга. Значимость и важность существования друг в друге обретают сияние алмаза и затмевают дневной свет. Забота в обнимку с нежностью утоляют и голод, и жажду. Ничего не надо — будь рядом! И будь тем, кто меня принял, понял и полюбил.

Медленно, но неминуемо и цинично утихают всякие страсти. У кого-то они превращаются в монументальную и святую любовь, заметную как на земле, так и на небесах. У кого-то — остывают и превращаются в угольки позднего осеннего костра, которые не обжигают и не шипят во злобе, чтут мудрость известной притчи царя Соломона о кольце и при необходимости готовы согреть друг друга.

А у кого-то былая любовь начинает скалиться фальшью и гадким притворством…

Медленно, но фатально и неминуемо это враньё проступает липким потом на загримированном лице. Как бы ни старался лицедей, обман будет замечен. И стрелой вонзится в сердце другого… Смертельно ранит, погонит к отчаянию. Ожесточит душу, надорвет криком горло.

Медленно, растерянно и отрешенно возьмет дрожащая рука все заветные письма — доказательства невыносимого ныне счастья — и отчаянно швырнёт их в огонь. Умрёт душа. А ведь так хотела жить целую вечность!

…Все правильно.

Чтобы родиться заново, надо сгореть дотла…

Дверь между нами

Калачева Ольга

Меня бьёт озноб. Бред. Такой страшный бред. Как страшно проваливаться в эту густую и липкую грязь, которая забивает нос, уши, рот. Она не даёт дышать. Не даёт просто вздохнуть, чтоб лёгкие развернулись, и я задыхаюсь. Я плачу и задыхаюсь. Но никак не могу вынырнуть из неё, из этой трясины к солнцу, к свету, к радости.

Пронизывающий ветер гоняет пустую жестянку от стены к стене. Банка хоть и помята, но ещё в силах со звоном катиться по грязному от обвалившейся штукатурки, стёкол и мелких щепок полу. Окна выбиты, вырваны с корнями. Косяки висят на пожухлой ржавой строительной пене и болтах. Стёкла кое-где сохранились разбежавшимися трещинами и глазницами под повязкой паутины.

В комнате уцелели только две двери. Одна комната от всего дома и две двери, выходящие в разные стороны света. Двери, конечно, покоцаны: следы от пуль и взрывов — на одной, следы взлома и грязи — на другой. Но обе они в потёках крови и ещё чего-то, о чём совсем не хочется догадываться.

— Привет…

— Я смотрю, ты опять рисовала. Жаль, что у меня никак не получается порисовать, ни места, ни красок.

— Как вы?

— Лёшка болеет.

— Мой тоже.

— Катя опять не смогла выйти в школу, нет электричества, обстрел.

— А ты?

— А что я? Всю ночь кашляла, хозяин квартиры сегодня заглянул и спросил: как я себя чувствую.

— Не могу представить, как вы там без тепла…

— И не надо. Береги себя. Мы живём твоими молитвами.

Жестянка опять с радостным дребезжанием покатилась в мою сторону. Я осторожно присела и протянула руку:

— Не сердишься? — баночки мы собираем для окопных свечей.

— Дурочка, ты что ли, у самих дети…

— Ты знаешь, если бы могла, помогла, чем могу.

— Я знаю. Главное молись, я верю, что мы встретимся.

Я пытаюсь заглянуть в дверь на той стороне, но меня сдувает сильным порывом ветра, дверь захлопывается с такой силой, что меня опять швыряет в трясину, и я начинаю тонуть. И опять она протягивает мне руку из противоположной двери и тащит меня наверх. Мне стыдно, что я здесь в тепле и сытости, а эта хрупкая женщина войны спасает меня своей поддержкой.

Когда-нибудь, я верю, всё это закончится, и мы сможем сделать шаг из своих дверей навстречу друг другу — она из своей реальности, а я из своей. Обнимемся и будем долго стоять, держа друг друга в объятиях. Сейчас это кажется сказкой. Сказкой, которая когда-то была, и нет. Она не может не вернуться.

Даже ещё год назад я бы никогда не поверила, что все мы окажемся в каком-то параллельном мире, в котором мира нет…

Рассказ одинокого дворника

Приходько Сергей

Одиноко…

Хочется поговорить…

Можно и с собой…

Но лучше с воронами…

Я ведь дворник со стажем!

Почему вороны? Да это самые частые спутники дворников. Я бы даже сказал — дворники наоборот. С каким забвением они выгребают из урн весь мусор в надежде найти в нём куриную лапку. Или кусочек шашлыка. Как тут не поговорить по душам, наставить этих тварей на культурную жизнь? Их ум действительно поражает хитростью, а вот душонка бомжовая — после них пёстрые ковры из упаковок мороженого, чипсов, шоколадок разносятся ветром по такому милому моему парку.

Ну, хватит про ворон. Вы, наверное, думаете, как меня, такого образованного, с двумя высшими, занесло в дворники? Можно сказать, метлой. Она ведь метёт по жизни всех без разбора. Но у меня есть удивительная особенность: то, что посылает мне жизнь, я непременно люблю. Каждая вещь или дело всегда имеют две противоположные стороны. Поэтому любить можно всё, либо не любить всё вовсе.

Вот и мусор я полюбил, точнее — наводить чистоту. Знаете, в мусоре нет никакой грязи. Это просто такая форма жизни наших вещей — послужили немного, а теперь — на помойку. Мы ведь тоже несильно отличаемся от него по назначению.

Я заметил, за эту работу люди чаще благодарят. Просто подходят с такими добрыми глазками и говорят тебе комплименты. Будто всю жизнь ждали, когда этот парк будет чистый, и наконец, дождались. Деньги они дают тем, у кого их и так много, а вот просто поблагодарить… Это намного ценнее.

Как тут ни взять в руку наколку и ни прочесать каждый метр зелёного уголка природы?! За бутылками приходится наклоняться. Пробовал заменить наколку щипцами — не то. Мелкую бумажку трудно ухватить.

Будучи дворником, я ощутил безграничную свободу. Никто не смотрит тебе в рот, ловя очередную сказанную глупость. Кто-то сказал, что «слово, произнесённое вслух, есть ложь». Наверное, он тоже был дворником. Только отрекшись от городской суеты, можно постигнуть этот всесильный Вселенский Разум.

Сколько собачек вокруг, и все тебя понимают без всяких слов. Проницательные глаза расскажут, о чем угодно. Я вот сижу, битый час пытаюсь что-то донести, а если бы просто посмотреть…

Часто смотрю на небо. Оно ведь тоже мне свой взгляд посылает. Я всё изучаю его, пока невесть откуда взявшийся директор парка не засмеётся — ну, и дворник! Понимал бы он хоть что-то в нашей работе. Мне иногда хочется надеть костюм, белую рубашку и галстук, как у него. Я ведь должен сиять чистотой в первую очередь.

А то прибегут дети с бельчонком: ворона гнездо разорила, надо обратно его в дупло. И я уже альпинист. Опасная у меня работа. Недавно торфяники горели. Три дня тушил. Сам почти тушеный стал и подкоптился изрядно. Но какое счастье — спасти тысячи деревьев!

Особенно любят меня бабульки. Прибегут — ой, спасибо за скамеечки, только вот без спинок — как сидеть? Нельзя ли такие, как в советское время, со спинкой колесом, как у нас? Ну как отказать?

А мету я только опавшие листья. За них мне отдельно приплачивают, как и за скамейки. Вот только Кленовая аллея тяжело даётся. Столько красоты! Пока рассмотришь все узоры на листьях, уже и стемнеет.

Вообще я заметил, у нас в парке люди часто знакомятся. Молодых издалека видать: сядут на спинку, а ноги на сидение ставят, будто наводнение до парка дошло, и сосут понемногу пиво. Бабушки — те любят в группы здоровья записываться. Если какой-нибудь старичок среди них случайно окажется, уж они так руками, ногами замашут! А чем ещё взять? Пирожки — это уж потом, кому больше всех повезёт.

Познакомился и я. Она оказалась собакой. Не подумайте плохого — в прямом смысле. Видно, кому-то надоело с ней гулять по два раза в день. Люди ведь ради денег каждой минутой дорожат. Теперь вместе ходим. Выпьем кофе, и на весь день. Чарли тоже делает вид, что бумажки ищет.

Быть дворником — самая почётная должность…

Вдвоём веселее собирать мусор…

Утром восходит счастье…

Только лови…

И радуйся.

Какое твоё счастье?

Сурнин Алексей

Для меня счастье — это кот.

Когда я это понял?

Во время учёбы на третьем курсе.

Декабрь. Дубан такой, что не спасает даже тёплый свитер под пуховиком.

Стою на остановке, жду автобус. Хожу взад-вперёд, растираю застывшими пальцами белые до синевы уши. Урна у остановки, полная мусора. Рядом коробка из-под обуви. Внутри котёнок. Выбросили. Как мусор. Тв-вари!

Подхожу ближе. Мелкий. Чуть больше моей ладони. Взять или не взять? Живу в комнатушке общаги с женой. Комендантша — зверюга. Кормежку купи. Лоток постоянно выноси. Жена ворчать будет. Взять или не взять?

Пока дождался автобуса, чуть с ума не сошёл от рассуждений и прикидок.

Еду к однокурснику за конспектами, а котёнок — не отпускает. Сам хилый, маленький, а коготками так за сердце цапнул… Чую, не на месте оно. Я здесь, в автобусе, а оно там — на остановке.

— Сволочь ты, — вопит совесть. — Живую душу умирать оставил.

— Нормальный он, — парирует благоразумие. — Держать негде. Гадить везде будет. Всё правильно сделал.

Одолжил у Коляна конспекты, еду обратно, а сам о котёнке думаю — взять или не взять?

— Возьму! — в итоге решаю я. — Обязательно! Если этот маленький паршивец к моему возвращению жив будет — возьму! И хрен с ней, с комендантшей.

Доезжаю до своей остановки. Выхожу и прямиком — к котёнку.

— Эй, ты живой? — тормошу его. Он лишь тихо пискнул.

— Жи-во-ой! — Я засунул его за пазуху и понёсся в общагу.

Принёс в комнату, молока налил, печени куриной дал. Она ест, а я её разглядываю. Да, она. Котенок девочкой оказался. Пятицветная «черепашка». Рыжие, белые, серые, чёрные, кремовые пятна на тельце наляпаны так, словно над ним художник-абстракционист с похмелья поработал.

Наелась, по штанам на меня забралась, прижалась к животу и завела свой маленький дизель-генератор: «Фррр-фырр-фррр».

Она дремлет, а я в ступоре сижу. Я ж её мог и не взять. А она меня благодарит…

Горло спазмы душат, в глазах слёзы стоят, сердце в рёбра бьёт. Тихое «фрр» резонирует с чем–то глубоко внутри, выворачивает душу наизнанку, вытряхивает её, как старый полушубок по весне — от моли и пыли. Заставляет душу замирать от восторга, радости и восхищения…

— Будешь «Счастьем», — сказала жена, когда увидела это чудо…

Счастье разное бывает.

Слепую малышку прооперировали, и она теперь видит лицо матери. Не кончиками пальцев, а своими глазами. Ребёнок СЧАСТЛИВ, у мамы слёзы СЧАСТЬЯ.

Цинковые гробы выгружают из вагона. Рядом с капитаном, сопровождающим «груз 200», стоит женщина. Он зачитывает список фамилий. Побелевшими от напряжения пальцами женщина стиснула пальто на груди, перестала дышать и вся обратилась в слух — ждёт знакомой фамилии. Капитан дочитывает до конца и замолкает. Не прозвучало… ЖИВ. Её сын жив. Напряжение отпускает, и она оседает на землю. СЧАСТЬЕ.

Тридцатилетний парень боится, что болен ВИЧ. Трясущимися от напряжения пальцами тычет в номер медицинского центра на своём телефоне, чтобы узнать результаты анализов. Усталый женский голос говорит, что результат отрицательный. СЧАСТЬЕ.

А какое ТВОЁ счастье?

Море или горы

Чигринская Марина

Море, говоришь?

Лаптевых? Согласна и на Баренцево, Охотское, Японское. Вот и имя моё от латинского «маринус» — «морская». А довелось встретиться только с Чёрным…

Интересно, вспоминали родители о море, думая, как назвать младшенькую? Мечтали о том, как она с визгом будет взлетать на штормовых волнах в Сочи? Прыгать «солдатиком» с огромной скалы в Симеизе, холодея от страха? Плавать у Золотых ворот в Коктебеле, не веря, что внизу почти километр тяжелой толщи воды, такая она прозрачная?

Знаешь, я впервые увидела море восьмилетней девочкой. В Севастополе. Замерла от восторга, утонула в могучем рёве, слилась с огромными торопливыми волнами. И… испугалась силы и мощи «чудовища». Боюсь и сейчас…

Тебе хорошо, ты и в горах свой, и с морем на «ты». А для меня оно — Его Величество. Мне не постигнуть без проводника тайн этой огромной Вселенной. Море капризно и изменчиво, не знаешь, чего ждать. На Волге заплываю на середину реки и ничего не боюсь, а на море — до буйков и обратно. Волжская вода родная. Качает, баюкает, смывает слёзы.

Только не подумай, что я дикая противница моря. Крым люблю всем сердцем, казалось, и море тоже… Но встретилась с двуглавым Эльбрусом и застыла от красоты и величия его вершин. Покой потеряла. Ну, почему не раньше — в 30, 40? Хотя бы в 50? Рванула бы в альпинистки — в новый фантастический мир!

Ты не представляешь, что со мной творится, когда прикасаюсь к шершавой щеке скалы, горячей, как печка. Когда сижу на камне над самым обрывом. Хочется кричать от восторга и полноты жизни! А потом застыть и слушать, как вздыхают и шепчут скалы свои старинные легенды.

Горы… Кажется, что море тянет меня вниз, а горы зовут взлететь.

А ещё в горах есть реки. Они усердно поливают горы, и те растут и растут веками. Горная речка — это моё-моё. У нас один характер на двоих. Обе бежим, несёмся, не думая ни о чём. Омоешь ноги упругой ледяной струёй, зачерпнёшь пригоршню напиться, и можно лететь дальше. Заросли рододендронов по берегам, огромные хосты — я никогда не видела их в дикой природе. Водопады со звенящей весёлыми брызгами водой! Ночёвка в палатке рядом с ревущей рекой! А горные озёра! Это же что-то невероятное!

Да-да, не трогай за плечо, знаю, что пишем о море. Прости, но сердце в горах! А потому — знаешь, давай лучше в Архыз! Люблю возвращаться в места, где была счастлива. А вдруг, где-то там, на знакомой полянке, поджидает меня преданный Джинн…

Если бы они умели говорить

Бузыкаева Лариса

Мои коты.

Они, конечно, были не совсем мои. Ещё папины и мамины. Нельзя сказать, что я о них забыла в дне сегодняшнем. Нет.

Каждый прохожий, идущий мимо, оставляет в памяти свою царапинку, а тут — живые пушистые существа.

Они сидят на яркой радуге, свесив хвосты, и внимательно меня разглядывают. Чудесные кошары!

Один — чёрно-белый, холёный, важный и степенный. Ни дать ни взять граф. Лорд. Ах, нет — Маркиз! А как иначе мы могли назвать столь важную особу кошачьей масти?

Второй — серенький. Местами чрезвычайно пушист, местами почти лыс. Тонкохвостый и большеухий. Осоловело-изумлённые глазки смотрят доверчиво и искренне.

Мой малыш. Мой Шнурок.

— Представляешь, я даже не помню, как ты у нас появился, — смотрю на Маркиза и начинаю разговор первая.

Неловко болтать с котами, запрокинув голову. Радуга высоко. Ложусь на траву, закидываю руки за голову — вот теперь удобно, теперь мы — глаза в глаза.

— Это плохо, — вынес вердикт Маркиз. — Не ожидал от тебя.

— Да нет же! Просто мне кажется, что ты был у нас всегда! — понимаю, что оправдываться перед призраком кота, — дело неблагодарное, но надо как-то спасать репутацию бывшей хозяйки. — Прекрасно помню, как покупали тебе сухой и влажный корм, рыбку. Как ты выселял папу с его законной кровати, укладываясь ровно посерединке. И взрослый мужчина терпел твои выходки. Помню, как забирался в постель к маме. Как мы все вчетвером ходили на огород.

— А про меня… ничего не помнишь? — легким ветерком прошелестел в моём сознании вопрос.

Вопрос будто сам собой появился вместе с милым образом Шнурка, таким, каким я его помнила. Его глаза смотрели на меня с такой отчаянной надеждой, что я не выдержала.

— Шнурик, милый, тебя я помню больше! — изо всех сил пытаюсь послать лучики любви и тепла поближе к его серенькой шкурке. — Как ты впервые появился на коврике около нашей двери. И никуда не хотел уходить, хотя я налила тебе молока и посадила на высокий подоконник двумя этажами ниже. Ты молоко вылакал и — бегом за мной, дальше нравиться и умилять.

— Я очень хотел быть вашим.

— Ага… Ты мне тоже сразу понравился. Но… что скажут родители, ты же понимаешь.

— Да, понимаю. С котами ведь столько хлопот, — эхом продолжал ход моих мыслей Шнурок.

— Перестаньте сентиментальничать. Оба, — Маркиз встал и небрежно потянулся, выгнув спину. — В конечном итоге всё всем разрешили: тебе — он глянул на меня строго — пустить малыша в дом, а тебе, котёнок, — остаться в этом доме.

— О да, я помню твоё робкое появление в нашей прихожей. Внимательно все обнюхав, ты почему-то стал заигрывать с папиными шнурками от ботинок. Именно из-за этой любви к длинным верёвочкам мы и назвали тебя Шнурком, малыш, — я увлеклась воспоминаниями о Шнурке-котёнке и невольно улыбнулась.

— Так это я от волнения, — он смущённо опустил мордочку и распушил хвостик.

— Ты был забавным и очень хорошим. Старательным, — я смотрела на своих котов, мысленно к ним прижимаясь. — Помнишь, малыш, как ты пытался походить на людей? Ты усаживался в унитаз и справлял там маленькие кошачьи дела. А потом смешно тряс лапками.

— Я очень хотел быть вашим, — эхо доносилось с радуги все тише.

Мои глаза увлажнились. Внутри жадным пламенем разгорался стыд:

— Простите.

Маркиз презрительно зашипел. Шнурок стал старательно вылизывать лапки.

— Люди — бессердечные существа. Думающие только о себе, — Маркиз начал вещать твёрдо и весомо. — Мы для вас не важны. И многим — не нужны. Что стоило тому лихому шоферу немного притормозить и дать мне возможность перебежать дорогу? Ведь я шёл домой. Я шёл к вам. И чем Шнурок помешал твоему соседу? За что тот размозжил ему голову?

Каждое слово будто вбивало в меня гвозди. Обвинительные речи Маркиза вонзались острыми ножами. Шнурок, сжавшись в мягкий серый комочек, горестно молчал.

— Ребята, — я что-то пыталась сказать, как-то оправдать тех людей. Поняла, что это бесполезно. Просто молчала и смотрела на своих пушистиков сквозь слёзы.

— Не плачь. Не надо. Мы видели, как вы убивались. Как искали в ливень и темень, — голос Маркиза стал мягче. — У тебя хороший папа. Он всё-таки нашёл нас. Искренне скорбел, гладил спинки. Мы были неприглядны, поэтому вы нас так больше и не видели. Он все сделал в одиночку.

— Он по-человечески похоронил нас, — заговорил Шнурок, когда Маркиз умолк. — Ведь мы были — его. Поэтому… мы не в обиде. Мы продолжаем вас любить. И вы любите нас. Пожалуйста.

Радужная дымка рассеялась, растворившись в тумане.

Котов уже давно нет.

И разговора этого не было вообще.

Но мне до жгучей боли стыдно. И горько. До сих пор.

Повезло

Вахрушева Ольга

Рыжеусый Кузьма неподвижно сидел на заборе и из последних сил боролся со сном.

«Да, разморило некстати, свалюсь ненароком, — думал он, продолжая довольно облизываться. — Жирная была хозяйская рыба под сметанным соусом. Так объелся, что лень шевелиться. Повезло — никто не видел. А то скандала не миновать».

Кузьма летом в дом заходил редко. Что там делать? На воле-то простор! А тут такой аппетитный запах шёл с кухни, что не зайти невозможно. Пахло рыбой. На счастье и дверь оказалась открытой настежь.

Дома ни души.

Прошмыгнул на кухню, а там… на столе в большой тарелке — запечённая рыба.

И потекли в Кузькиной голове ленивые мысли, как облака по небу.

— Вот и не сдержался — наелся досыта. Но и хозяйке оставил, что я, себе — ирод какой? Ну и с какой стати сегодня мышей ловить?

И как в таком состоянии кого-то ещё охранять? И кого? Сказать — засмеют. А может, позавидуют, когда узнают? — мысли роем сонных мух носились в голове и не давали провалиться в сон.

Вспомнилось, как однажды, тоже сытый, отдыхал в тенёчке под кустом лопуха.

Соседский-то Васька в это время неподвижно сидел на заборе, охотился. В саду хозяйские цыплята копошились. Вот Васька их и увидел. А цыпки и не подозревали, что опасность рядом, зато Васька доволен, что удобный момент выбрал.

Приготовился, пригнулся — и пулей вниз. Меня-то не видит. Минута — он уже стелется по земле, как змея. Ни одного резкого движения — будто воришка крадётся.

Ну, котяра, держись! Сейчас узнаешь, как на чужое зариться. Хоть ты и сосед мне, мало не покажется!

Ещё секунда перед решающим прыжком — и…

Я как выскочу из-под лопуха, как дам Ваське по морде! Не тронь, мол, это моё хозяйство! Расцарапал его как следует — знай своё место.

Цыплятки и испугаться не успели. Тут мама-курица встрепенулась, перья распушила, крыльями замахала, шею вытянула и как закричит резко, протяжно: «Ре-ре-ре!» Малыши тотчас в кусты. Только их и видели.

На куриный переполох и хозяйка прибежала. Цыпок пересчитала, меня похвалила, хохочет: «Ну что, Васька, показал тебе Кузя наш кузькину мать?»

Что ни говори, повезло с хозяйкой. Кормит хорошо, не обижает. Я доволен.

Прошлым летом взбрело ей в голову цыплятами заняться. Вот тут я кстати и пришёлся — получил должность сторожа. Мелкотня весь день в саду бегает, в земле ковыряется — червячков, букашек ищет.

Беспокойное у меня хозяйство — не смотри, что крошки совсем. Глаз да глаз за ними. Каждый лёгкой добычей норовит полакомиться. То чужой кот заберётся в сад, то коршун в небе низко кружит, то вороны громко каркают. Бывает, и лиса во двор забежит. Обнаглела совсем рыжая — никого не боится. Ей забор не забор, перелезает — будто так и надо. Но это уже не по моей части.

За размышлениями Кузькина голова ещё больше отяжелела, сознание затуманилось, и погрузился он в сладостную дрёму. Да и не заметил, как провалился в сон.

И снилось старому коту, как за верную службу хозяйка ему живую мышь подарила, белую, с бантиком вокруг шеи. И стали они вдвоём играть понарошку в «кошки-мышки». А после, довольные, лакали молочко из одного блюдца, временами показывая друг дружке язык.

Вдруг резкий порыв ветра принёс знакомый запах любимого лакомства. Сон мигом улетучился, осталось лёгкое беспокойство.

Кузьма пошевелил усами и принюхался. Медленно открыл сначала один глаз, потом другой. Увидел двух сорок. Они мирно сидели на ветке старого тополя, который рос рядом с забором. Иногда взглядывали в его сторону и о чём-то беспрестанно трещали.

«Меньше надо есть, — подумал Кузьма, — а то невесть что почудится. Тут ещё эти балаболки. Погодите — доберусь до вас, мало не покажется. Сейчас надо придумать, как хозяйку умаслить: рыбка-то съедена. А то бросит она меня, как дырявое ведро.

Прежняя-то в мешок посадила и на помойку выкинула! Хорошо, завязка свалилась — выбраться смог. Долго пришлось по помойкам шастать. Повезло, люди добрые приютили. Кузьмой назвали. Кормить стали. А те и миску наполнять забывали. Вот и приходилось еду человеческую исподтишка таскать — не будешь же голодать да одними мышами питаться.

И чего это меня сегодня вдруг на старое потянуло? Эх… С пережору так отключился, что даже про службу свою забыл. Ой, не миновать мне взбучки сегодня! Покажет хозяйка кузькину мать. И поделом».

Кузьма закрутил головой по сторонам, чуть с забора не грохнулся. Фух, да вон же они. Все на месте. Под кустом смородины травку щиплют — не сразу и увидишь. Только слышно, как пищат.

Интересно за ними наблюдать. Найдут червячка — начинают играть в догонялки. Кто проворнее, тому добыча и достаётся.

А как сойдутся курочки-мамашки, такое начинается! Мама не горюй! Схватятся друг с дружкой — и давай доказывать, кто главнее. И ведь молча дерутся — только перья летят. Аж до крови друг друга клюют. Хозяйка громкий писк услышит, бежит наседок разнимать. Понимает, что начались бои местного значения. Не поделили территорию, значит. Прибежит, разнимет и оттащит бойцовых кур в разные стороны сада. И снова тишина — до нового боя за первенство.

Так… Всё ж пора за мышкой для хозяйки, пока не поздно.

С этой мыслью пройдоха спрыгнул с забора и пулей юркнул в сарай.

Сороки и обсудить его манёвр не успели, как взъерошенный Кузьма с жирной мышкой в зубах выскочил из сарая пулей, будто за ним соседский Барбос гнался. И через минуту уже стоял перед хозяйкой и умоляюще смотрел ей прямо в душу виноватыми ярко-зелёными глазами. Будто извинялся: «Возьми добычу! Я сегодня провинился, но ведь ты меня не выгонишь, правда?»

«Вот молодец! — проворковала ничего не знающая пока о краже хозяйка, пытаясь его погладить. — Добытчик ты мой». И, мурлыкая себе под нос: «Говорят, не повезёт, если черный кот дорогу перейдёт…» — быстрыми шагами направилась в сад.

«Неужели пронесло?» — облегчённо вздохнул довольный Кузьма и с мышкой в зубах вальяжно поднялся на крыльцо.

Коза Марта

Ильская Веста

Чёрно-белая коза Марта предавалась своему любимому занятию — медитировала на кузнечика. В этот раз попался очень интересный экземпляр. Более пяти сантиметров тельце с прекрасно оформленными крыльями салатового цвета.

Мечта, а не кузнечик.

Марта вошла во вкус и не заметила как обычно, что стадо отправилось на вечернюю дойку.

Вокруг постепенно темнело, но козе это совершенно не мешало, в сумраке она видела лучше любой кошки.

Марта кардинально отличалась от стада. Прежде всего — не ела бесцельно траву на лугу, чтобы был большой удой. На каждой прогулке она познавала мир. Сорвёт пучок травы и медитирует на солнце, на лес, на кузнечиков. И так целый день.

Раньше, если стадо приходило без Марты, хозяин брал фонарик и шёл в поля на поиски. Но когда это вошло у неё в привычку, то махнул рукой и просто перестал закрывать калитку на крючок:

— Захочет, толкнëт и зайдёт.

Марта оценила широкий жест хозяина и стала возвращаться не очень поздно, всегда до полуночи.

В тот день, всё начиналось как обычно. Козы проснулись, проголодались, пободались и пошли на луг. Марта замешкалась, укладывая языком особенно непослушный завиток на боку.

И вдруг услышала знакомый голос:

— Здравствуйте, подскажите, пожалуйста, как к монастырю проехать?

Человек за забором громко расспрашивал хозяина о местной достопримечательности, выясняя все подробности.

Марта слушала родной голос и не могла поверить. Это был он! Её обожаемый супруг из прошлой жизни.

Забор отлетел, как воздушный шарик, после мощного удара рогов, и коза со всех копыт побежала за машиной. Сердце Марты стучало в унисон монастырским колоколам. Предыдущая жизнь проносилась перед глазами, как скоростной поезд.

Коза вспомнила всё до мельчайших тонкостей.

Двумя днями позднее блаженная Марта смирно ехала на заднем сидении автомобиля, медитируя на затылок вновь приобретëнного счастья.

— Папа, а зачем ты козу купил?

— Не знаю, сынок, очень она мне кого-то напоминает. Да и хозяин сказал, что это дрессированная коза. Вспомни, как она эти дни за нами ходила, словно собака обученная.

Тося, Маруся и молоко

Мухина Наталья

— Почемур-р-р такая несправедливость?! Мар-р-руська лакает молоко прямо из банки. Ещё и не просто так, а немурчательно, неэкономно. Во-о-он сколько добра себе на майку вылила. Неправильно девчонка это делает, — мурлыкает Тося, запрыгивает на стул и ставит лапки на край стола. — Между прочим, ей в стакан бабка Лукерья налила.

Стакан молока манит кошку особым запахом. Она облизывается, чуть-чуть приседает на задние лапы и — прыгает на стол.

— Как замур-р-рчательно! Целый стакан — и мой! А вы, сухарики, подвиньтесь, — Тося располагается около стакана, отбрасывает пушистым хвостом сушки и внимательно смотрит по сторонам, не идет ли старушка. — Мур-р-р, Лукерье не понравится такое утреннее молочное безобр-р-разие, — улыбается кошка и начинает звучно лакать молоко.

Маруся, Тося и молоко — идеальное сочетание деревенского утра. А птичье щебетание отлично сочетается с кошачьим причмокиванием.

— Чаво енто творится! Маруська! Тоська! — голосит вошедшая в комнату Лукерья и топает ногой. — Мы с Буренкой не для вас старались. На продажу.

— Мяу-у-у! Не даёт насладиться молоком! Мару-у-уська, ставь скор–р–рее банку на стол. От бабки нам с тобой, ух, как влетит! — мяукает Тося и резко прыгает со стола. Задними лапами нечаянно толкает стакан, он падает. Молоко разливается по столу и впитывается в скатерть. Появляется лужа с рваными краями. Кошка быстро бежит в сени.

Девочка вздрагивает, еле удерживая огромную стеклянную банку, и поворачивает голову:

— Бабушка? А мы тут — молочко пьём.

Внучка тихонечко ставит банку на стол, слезает со стула и на цыпочках уходит из комнаты вслед за кошкой Тосей.

Проказница внимательно поглядывает из–под лавки:

— Замур-р-рчательное место безопасности от бабкиной тапки. Здесь пережду бурю. Мар-р-руську подожду. Только бы девчушке не влетело за молоко. Переживаю.

Хозяин дома

Панкратова Гала

«Какие они у меня красивые и заботливые. Хорошо, что взял к себе пожить», — думал кот, сидя на прикроватной тумбочке. С любовью разглядывал людей, спящих на его кровати.

Кот был в меру упитанным бруталом. Серая с голубым отливом шерсть лоснилась. Элитный сухой корм для стерилизованных котов всегда лежал в миске. Ничего другого в свой рацион он не допускал, ну разве что сливки с воздушного тортика или нежную сгущёнку. Уже ничего не напоминало о его помоечном прошлом.

Лапкой потрогал лежащий на тумбочке человеческий телефон. Попытался применить силу. «Вот, зараза, тяжелый! Даже с места не могу сдвинуть!» — промяукал с досады кот.

Посидел ещё немного и перепрыгнул на кровать. Наглой поступью прошёлся по спящим телам и сел на подушку. Положил на мужское лицо шикарный хвост и начал водить им вправо-влево. Не заметив никакой человеческой реакции, бешено задергал хвостом, а потом начал хлестать им по щекам. Его развлекала ночная игра с квартирантами. Мужчина зашевелился и повернулся на другой бок.

Следующей жертвой ночной игры стала женщина. Кот любил ее: только она кормила в любое время дня и ночи. Платила лаской и добрыми разговорами за проживание в его квартире. Мыла вовремя лоток и чистила шерстку. Но сегодня она ужасно провинилась. Посмела стричь ему когти. Такого он простить просто не мог. Пустить на самотёк наглую женскую выходку? Ну, нет уж! Что еще придумает в следующий раз?

Кот обошёл спящее тело. В щёлку одеяла виднелась розовая полоска её пятки. Выставив на всю длину оставшиеся от маникюра пеньки когтей, вонзил их со всей дури в женскую плоть. Нога судорожно дёрнулась и исчезла под одеялом. Котяра был доволен результатом.

Далее по маршруту — её тумбочка. Наивная женщина каждый вечер аккуратно раскладывала побрякушки, часики, резиночки — всё, что нужно для ночного тыгыдыка! При этом наказывала питомцу, чтобы не подходил к ним.

Кот выборочно потрогал то, что лежало на тумбочке. Сдвинул с места блестящие наручные часы, но решил пожалеть бедную женщину. Ведь с утра опять начнет причитать, что они остановились от удара об пол. Вернул их на место.

К обрубку когтя прицепилась резинка для волос. Кот дернул лапой, но резинка держалась, как приклеенная. Тогда проказник с бешеной скоростью понёсся по длинному коридору. Грохот и топот разнеслись по всей квартире. Резинка отлетела в сторону. Потом кот ещё несколько раз подбрасывал её и носился, как ужаленный. То, что осталось от когтей, не позволяло как раньше цепляться за ламинат, и он часто врезался в стены и падал на пол. Это производило шума в разы больше.

— Господи, он даст нам сегодня поспать?! — нарушитель ночной тишины услышал, как мужчина из спальни взвыл с мольбой в голосе. — Если встану — убью!

— Кис, кис, кис, — женщина поманила разбойника.

Кот притих. Ещё, чего доброго, встанут и воплотят обещания в жизнь. Он обиженно пошёл на кухню и со смачным чавканьем начал поедать коричневые камушки корма. Потом озорно полакал воду, брызгая на стену и пол.

После еды непременно нужно посетить лоток. И тут началась бурная работа кота–экскаватора. Грохот лотка и загребание прилегающей территории нарушили ночную тишину. Сделав дело, кот пулей вылетел из туалета.

В соседней комнате, на окне, было его законное место — огромная кожаная подушка. Кот с разбегу запрыгнул прямо в самую ее середину. Устроился поудобнее и начал вылизывать себя.

И вдруг увидел, что за окном уже проснулась жизнь. Дворник скрёб тротуар. Мимо окна изредка проходили люди.

— А мои как же? На работу проспят! — встрепенулся мохнатый хозяин дома.

Он не мог допустить прогула — еще чего! Выгонят с работы — будут сидеть дома целыми днями.

Как ошпаренный, кот понесся в спальню, где дрыхли сони. Запрыгнул на кровать и заорал во все звериное горло.

— Пора, вставайте, лежебоки! Пора на работу! Все уже встали и ушли! Одни вы у меня валяетесь! — старательно выводил рулады обеспокоенный питомец.

— Нет, я точно его сейчас убью! Даже в субботу в собственном доме нельзя поспать! — мужчина встал и побрел в туалет.

Кот радостно путался у него под ногами. Наступал на тапки и бодал головой лодыжки. Он был горд, что выполнил хозяйский долг — не дал проспать своим квартирантам!

Тараканы в моей голове

Сурнин Алексей

— Тихо! Тихо! Ти-ихо-о! — председатель собрания пытался призвать к порядку галдящую толпу таракашек. Потом терпение лопнуло, и он рявкнул. — МОЛЧА-А-АТЬ!

И так треснул по деревянному блину кияночкой, что та сломалась с жалобным хрустом.

Крик привёл таракашек в чувство, а стук молоточка прозвучал подобно выстрелу пушки. И они враз притворились мёртвыми. От порядочных покойников их отличали лишь причудливые позы и почти синхронное блымканье выпученных со страха глаз.

— Тихо, я сказал! Или я сказал тихо? — со злобным прищуром председатель прошёлся взглядом по притихшим собратьям. Разлохмаченный огрызок рукоятки, что воинственно торчал в его лапке, играл роль ствола вундервафли.

Таракашки не спешили шевелиться. Кто сказал, что не выстрелит? Раз в год и палка стреляет!

— Давно бы так, — довольный произведённым эффектом, Рационалюс выкинул измочаленный огрызок, нашарил в темном зеве трибуны новый молоточек и ударил им по деревянной подставочке с торжеством. Ибо чести вести такого рода мероприятия удостаиваются лишь избранные. — Собрание по выбору царя в голове считаю открытым. На эту должность предлагаю выбрать…

— Меня! — перебил его выкрик с задних рядов. Таракашки всё ещё с опаской синхронно повернулись к самовыдвиженцу.

Тот стоял на самом верхнем ряду амфитеатра во весь свой невеликий рост. Черная двууголка на голове восполняла этот недостаток, а мрачно-торжественный парадный мундир того же цвета придавал веса и значимости.

— Господа, вы меня давно и хорошо знаете, но я всё равно представлюсь, — таракашка ловко вскочил на каменную плиту сиденья, чтобы собравшиеся могли лучше разглядеть его. — НАПОЛЕОНУС!

Свет потолочных ламп падал на драгоценное убранство многочисленных наград и регалий и слепил глаза толпе. Кандидат в цари ещё какое-то время чинно поворачивался с верхней лапкой, вскинутой в приветственном жесте. Затем зашагал к трибуне прямо по плитам сидений, игнорируя возмущённые возгласы и недовольные шепотки будущих подданных.

— Народ мой! — начал вещать с трибуны величественно с нотками снисходительности. — Сделай правильный выбор. Выбери меня, и я гарантирую почет, уважение и процветание. Хозяин будет слушать только меня и исполнять мою волю! Вашу волю!

С каждым выкриком его правая лапка, вскинутая вверх, словно бы вбивала кулаком слова в каждого слушателя. Левая в это время лежала на сердце в знак искренности воззвания.

Фшшшух! Просвистевшая в воздухе петарда снесла шапку с головы Наполеонуса и разбила вдребезги серьёзную атмосферу собрания.

— В яблочко! — раздался дикий вопль. В ту же секунду со средины правой трибуны вскочили со своих мест два охламона. Пытаясь изобразить танец удачной охоты неандертальцев, они затряслись, словно кислотники на рейве под электрохаус. При этом орали:

— Бугагашечка и Мухахашка — ТО-О-ОП!

Потом с размаху залепили друг другу пятюню и плюхнулись на место.

Мухахашка в черном балахоне с белой улыбающейся маской затих, выдумывая новый прикол.

— Бу-га-га! Бу-га-га! — вполголоса скандировал другой, с любовью поглаживая монструозного вида футуристическую базуку. В рваной подкопчёной камуфляжке и боевой раскраске он выглядел так, будто недавно воевал с пришельцами, а базука — трофей.

— ТИХО! — грохнул молотком Рационалюс и свирепо обвёл взглядом зал.

Таракашки снова замерли, но не от испуга, а в ожидании очередного прикола неразлучной парочки.

— Я выиграл Аустерлиц! — попытался спасти ситуацию Наполеонус и начал снова толкать речугу.

— Зато Бородино просра-а-ал! — заорал хором неугомонный дуэт. Бугагашка пальнул из своей монструозной базуки, и все ордена на парадном мундире императора облепила грязно-жёлтая, с зелёными разводами, непонятная субстанция с резким запахом.

После этой эскапады веселье забило ключом.

Каждый стремился внести свой вклад: кто-то пулял серпантином в сторону трибуны и запускал петарды, другие вскочили на сиденья и тряслись в танце, третьи пели, причём каждый — своё.

Лишь пара таракашек не поддалась общему радостному настрою.

Один из них вообще не любил праздники и шумные вечеринки. Он скрючился и сжался, чтобы быть как можно менее заметным. Отрешился от всего и предавался своему любимому занятию — самокритике и самокопанию.

— Что теперь с нами будет? А что будет со мной? Они же плохо поступили, да? — бубнил себе под нос Самокопус. Уже порядком обкусанные передние лапки по давней привычке не покидали рта. А бегающие глазки дополняли картину неврастеника. — Или хорошо? Ведь так ему и надо, этому коротышке с манией величия. Что ж я так говорю? Какой же я…

Другой таракашка стрелял глазами по толпе собравшихся и беспрестанно строчил в своём блокнотике.

— Ты в меня плюнул! Не прощу! А ты! Ты толкнул меня! — с недовольной миной и вечно кислым выражением отмечал будущих жертв. — А ты хоть и обратился ко мне, но сделал это без уважения! Месть моя будет страшна!

Прищуренный взгляд крестиком снайперского прицела упёрся в убитого горем Наполеонуса. Мстюн никогда не прощал обид. А чтобы не забыть обидчиков, заносил их в блокнотик.

— Айда тусить! — вдруг крикнул кто-то, когда вакханалия достигла своего апогея. Толпа хором поддержала идею.

— Ай-яй-яй ве-че-рин-ка! — затянули дружно, повыскакивали со своих мест и, выстроившись змейкой друг за другом, в ритме ламбады поскакали веселиться. — Ай-яй-яй!

Рационалюс плюнул с досады, достал из необъятного нутра трибуны мелок «Машенька», подошёл к первому ряду сидений и на боковой поверхности со скрипом черканул палочку. Со вздохом оглядел длинный ряд точно таких же, перечёркнутых наискось по десятку и вернулся к трибуне.

— Опять хозяин останется без царя в голове — кислотой разъедало чувство вины его ответственную до неприличия натуру.

Вернул мелок на место и, по-стариковски шаркая, поплёлся вслед за остальными.

183403-е собрание закончилось так же, как и предыдущие, — полным провалом.

***

На первом ряду с правого края на спине лапками шевельнуло лапой забытое всеми тело. Закрытые веки дрогнули на микрон. Титаническим усилием рот открылся на миллиметр.

— Адаие эйя, — прошелестел Ленус Необыкновенус, но ждать его никто, естественно, не собирался. Да он уже и не хотел никуда. Лень!

***

Молодой человек сидел у костра и запекал на прутике ивы кусок чёрного хлеба. Рядом роем разбуженных пчёл шумела принявшая на грудь компания. Не так давно он тоже «жужжал» с ними, но теперь ему хотелось покоя. От шума и сутолоки устал ещё в городе.

То ли от выпитого, то ли ещё от чего в голове гудело. В мыслях царил сумбур, а в глазах плясали огоньки, словно бы у таракашек в голове шла дискотека.

Да ну. Бред!

Это просто отсветы костра.

Дворняжка и королева

Чигринская Марина

За четырнадцать лет она стала хозяйкой в нашем доме. Поделила всех гостей на недостойных и терпимых. Первых могла просто так, от скуки, цапнуть за руку и мирно удалиться. Вторым любезно разрешала себя погладить, но о-очень осторожно.

В эту кошку попало несколько капель крови благородной британской породы, и она возомнила себя английской королевой. Она и впрямь производила впечатление венценосной особы. Блестящая, с рыжим отливом, шерсть. Глаза, которые меняли цвет от серо-голубого до глубокого хаки. Умный, загадочный взгляд.

Алиса была необычайно хороша.

Дети любили и баловали её. Устраивали скачки по квартире, покупали вкусняшки и смешные игрушки. Делились с ней секретами, которые кошка никогда не выдавала. Она долго не могла понять, почему повзрослевшие парни вдруг исчезли из квартиры. Им было так хорошо вместе.

Когда мы остались вдвоём, кошка прочно взяла власть в свои руки.

Будильник лишился права голоса — теперь Алиса сама решала, когда мне вставать. Ей нравилось делать со мной зарядку, хватая острыми когтями за ноги, разбирать сумки, оставленные у двери. Она прислушивалась к голосу телефонного собеседника и определяла: стоит ли с ним говорить или пора прощаться.

Кошка с усмешкой поглядывала на мои бесконечные поиски очков, ключей и телефона перед выходом из дома — когда же ты, наконец, уйдёшь? У Алисы был свой распорядок дня, нарушать который не позволялось никому. Она познала жизнь и не спешила никуда.

Втайне я завидовала владельцам ласковых кошек, хотя давно привыкла к тому, что моя выражает любовь укусами и царапинами. «Куда ж деваться?» — сказал бы папа.

Но три года назад произошло событие, сильно изменившее моё отношение к строптивой Алисе.

Был конец октября. Я носилась по даче, убирая в сарай последние вещи. Готовила к укрытию розы, сильно замёрзла и уже собиралась уезжать, как услышала за спиной жалобный писк. На меня смотрел грязный голодный котёнок с заплывшим от гноя глазом. Он просил еды, тепла и защиты. Во взгляде было столько мольбы, что у меня перехватило дыхание.

Я помчалась к соседям:

— Ребята, возьмите котёнка. Я не могу — у меня злющая кошка, загрызёт малыша.

Одни пожимали плечами:

— У нас собака.

— А я после смерти кошки зареклась брать, — сокрушалась другая.

— Ой, за ним же сейчас уход нужен, а мы вечно на работе, — говорили третьи.

Я беспомощно опустилась на лавочку, а грязный комочек тут же устроился на коленях. Я гладила дрожащего от холода котёнка и смотрела на бочку с водой — сверху плавал первый ледок.

Всё решилось само собой. Котёнок залез в раскрытый рюкзак, пригрелся на переднем сиденье машины и заснул.

Мы подъезжали к дому, и моё сердце сжималось.

Представьте картину: на троне королева Алиса, в самом расцвете своего правления, а из рюкзака выглядывает замызганная бродяжка с заплывшим от гноя глазом. Я мысленно рисовала, как вздорная кошка попытается перегрызть котёнку горло, а я буду отбивать атаку одну за другой.

С волнением открыла квартиру. Медленно опустила рюкзак на пол. Из комнаты важно вышла заспанная Алиса. Лениво зевнула — почему так долго?

А дальше…

Я ожидала чего угодно, только не этого. Дворняжка выбралась из рюкзака, подбежала к Алисе и радостно лизнула её в морду. Видели бы вы обалдевшую от удивления Алису! Она только фыркнула и смирно удалилась в свои покои.

Я облегчённо вздохнула.

Котёнок оказался кошечкой, месяцев трёх от роду с белоснежной шёрсткой с чёрными вкраплениями. После купания светлые раскосые глаза оливкового цвета смотрели на меня с восхищением.

— Ну, старушка, как назовём подкидыша? — спросила я у Алисы, прихлёбывая чай с вареньем. Душа пела, тепло разливалось по телу.

Та с напускным презрением повернула голову:

— Называй, как хочешь. Мне всё равно.

Ну, хорошо, пусть будет просто Маруся.

Через три дня наша гостья залпом проглатывала свою еду и мчалась к Алисиной. Благородная кошка отступала, а потом… стала оставлять кусочки паштета в своей миске. Для Маруси.

А ещё через месяц, вернувшись с работы, я увидела картину, от которой замерла на пороге. Взрослая кошка с нежностью вылизывала молодую. Это было так волнительно, так необычно для Алисы, что я простила ей всё: скверный характер, недосыпы, все бывшие и будущие укусы.

Алиса превратилась в заботливую маму. Как наседка за цыплятами, следила она за своей весёлой подопечной: приучала её к горшку, учила хорошим манерам. И сама стала заметно мягче. Правда, очень нервничала, если та приходила ночью ко мне.

А потом…

Потом случилась трагедия. Маруся заболела, и местные ветеринары не смогли поставить диагноз. А когда я привезла её в Самарскую клинику, спасти уже не удалось.

Без Маруси стало так тоскливо, будто кто-то вывернул яркую лампочку в наших сердцах. Алиса страдала тоже. Она потеряла вкус к жизни, долго отказывалась от еды и всё ждала, когда примчится её Маруся.

Эта милая дворняжка стала частью нашей души, плеснула в неё столько любви и тепла, что мы и сейчас согреваемся этими воспоминаниями.

Алиса тихонько стареет и, забравшись вечером на колени, смотрит строгим внимательным взглядом:

— Ты не забыла Марусю?..

Моя кошка не стала ласковой. По-прежнему кусается и царапает руки. Но Маруся проложила между нами невидимый мостик доверия — мы обе очень любили её.

Вместо послесловия хочется спросить у людей, разжигающих войны:

— Что вы творите? Поучитесь у животных, КАК НАДО ЛЮБИТЬ!

Тайна волшебной двери

Груцина Ольга

Часть первая

Ветерок колоколом раздувает новое голубое платье в белый горошек. Красивый бант с макушки съехал и болтается где-то у уха. Гипюровые гольфики обнимают пухлые ножки в белых сандаликах.

Малышка, деловито топая по деревянным мосткам, остановилась, замерла, восторженно глядя на куст. Сквозь резные листья пробиваются лучики солнца. Свет попадает на листья, и они кажутся не зелёными, а золотыми. А когда лучики падают на ягоды, те из рубиново-красных превращаются в коралловые, как любимые мамины бусы, которые Оля недавно порвала и рассыпала.

Что это за ягодки? Бабушка говорила их не трогать. Но ведь интересно. Вдруг они вкусные, раз так высоко. А если их насобирать, можно маме новые бусики сделать?

Огляделась. Поблизости нет никакой лесенки. О! Ведро! Полное воды. Сегодня жарко, а бабушкины красивые цветочки давно пить хотят.

Пыхтя, переворачивает ведро прямо на клумбу. Вода проливается водопадом. Перемешанная с чёрной землёй вода превращается в грязную лужу. Цветочки тоже любят купаться.

Взяла железное ведро за ручку и с грохотом поволокла за собой по доскам. Ведро больно бьет по щиколотке, оставляя жирные земляные разводы на белых гольфах.

Под раскидистым кустом девочка перевернула ведро, забралась на неустойчивую подставку, протянула руки к гроздьям, свисающим с куста. Ииии… полетела в канаву вместе с гроздью ягод, за которую успела ухватиться. Куст рос аккурат на краю канавки, вырытой по всему саду заботливыми руками деда. О-ро-си-тель-ная система, как говорил дед.

На залитой солнцем веранде послышались голоса. Видимо мама с бабушкой после чаепития по традиции пошли в сад, где бабушка опять будет рассказывать про свои красивые цветы.

Распахнув стеклянные двери, обе замерли на крыльце.

На ступеньках крыльца сидел грустный грязный чертёнок. Белые сандалии превратились в чёрные калоши, новое платье в горошек украшала не менее новая дыра, бант давно покинул растрепанную голову. Руки и рот в чём-то красном. На крыльце пятна от растоптанных ягод.

Тут послышался слегка надтреснутый голос деда. Сильные руки подхватили чертенка.

— Чего грустим?

Оля раскрыла грязно-кровавую ладошку и протянула деду, чтобы лучше рассмотрел. С пальчиков стекал ягодный сок и падали косточки. В глазах вселенская скорбь.

— Они голькие и бусики не делаются…

Часть вторая

— Ты чего это веником размахалась? Пыль столбом по кухне!

— Ба, я всегда так прибираюсь.

— Дай сюда! — бабушка забрала веник, встала в «правильную» позу. — Смотри, как надо. Аккуратно ведёшь веником слева направо, не размахиваешь. Держи, неумеха, пробуй.

По бабушкиному мнению в свои 10 лет Оля ничего не умела делать, если это сделано не под её авторитетным руководством.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.