Бесплатный фрагмент - Нам не дано предугадать…

Свет в чужом окне

— Мам! М-а-а-м!

Я оторвалась от грядки и подняла голову. Младший сын Серёжа вопросительно смотрел на меня.

— Так мы пойдём к тому дому? Ты же говорила, что надо сходить. Я могу пойти с тобой.

Да, действительно, надо сходить. Сколько можно откладывать?

— Хорошо, что ты напомнил!

Я хорошенько вымыла руки, причесалась, сменила рабочую дачную обувь на лёгкие летние туфли, и мы вышли за калитку.

«Тот» дом находился на соседней аллее, почти напротив нашего. Но чтобы попасть к нему, нужно пройти до конца нашей аллеи, свернуть на соседнюю и идти в обратном направлении.

— Как пойдём? Через ближние? — спросила я, кивнув на ворота в конце аллеи, через два участка от нашего дома.

— Они, наверное, закрыты, как всегда. Пойдём туда, — Сергей махнул рукой в противоположный конец улицы.

Я не возражала. Сунула руки в карманы просторных летних штанов, и мы не спеша зашагали по аллее. Идти было далеко. Мы шли привычным путём мимо дачных участков, знакомых до мелочей. На огородах возились дачники — в августе тоже полно работы. Дома у всех разные: у кого-то каменные из шлакоблоков, а у кого-то деревянные рубленые. Лично мне больше нравятся деревянные и именно из сруба, как у нас.

…Когда же это началось? Лет двадцать назад? Пожалуй, даже больше. В тот год мы достроили свою дачу, предстояло завершить ещё кое-какие мелочи по внутренней отделке, но мы уже стали оставаться на ночь. Тогда ещё мало кто ночевал на нашей аллее, да и на соседней тоже. Сразу за ближними воротами начиналась роща с высоченными берёзами и простирались поля до самого горизонта. Освещение на аллеях ещё не провели, поэтому ночью было очень темно. Только в нескольких окнах горел свет. По вечерам было слышно, как рядом в темноте шумела роща, и становилось как-то не по себе. Но в доме наискосок на соседней аллее всегда светилось окно. Там тоже кто-то ночевал. И от этого было не так страшно и одиноко.

И потом, когда мы уже полностью закончили с обустройством дома, навели там красоту и уют и стали ночевать каждые выходные, в том доме по вечерам тоже всегда горел свет. Мы, по обыкновению, ложились спать поздно. После трудового дня на огороде мылись в бане, пили чай на веранде и вели неспешные разговоры. А потом мы с мужем, лёжа на кроватях, читали старые книги, а мальчишки сидели на веранде и болтали обо всём на свете.

И в том доме свет тоже горел допоздна, особенно в большом широком окне с жёлтыми занавесками на втором этаже. Когда ночью я просыпалась и выходила на веранду выпить воды или просто полюбоваться звёздным небом, в окне второго этажа всё ещё горел свет. Скорее всего, там была детская комната.

Мы иногда гадали, кто же живёт в том доме, но специально никогда не наблюдали за ним. Только муж иногда замечал на участке пожилого мужчину.

Когда муж бывал в командировке, то нам с детьми приходилось ночевать на даче одним. Но нам не было страшно. Окно второго этажа в доме напротив сияло ночью тихим жёлтым светом, и это было залогом мира, спокойствия и уюта.

Мы настолько привыкли к нашему маяку, что прежде чем погасить свет на ночь, я по привычке смотрела, горит ли ещё свет в жёлтом окне напротив.

Однажды случилось так, что мне пришлось заночевать на даче одной. Муж был в отъезде, младший сын — в лагере, а у старшего оказались свои дела. Днём скучать было некогда, я была занята работой. Все соседи тоже были на своих участках, и мы переговаривались между собой. Я очень люблю наш дом, который мы строили с большой любовью, а вот ночевать здесь одной мне было непривычно и боязно. Но когда вечером я увидела знакомый свет в доме напротив, то, как обычно, попила чай на веранде, почитала книгу, а потом спокойно уснула.

Утром приехал старший сын Вадим. Первым делом он спросил, не страшно ли мне было ночевать одной. Я взъерошила ему волосы на голове и ответила, что нисколечко. Ведь наш маяк был на своём сторожевом посту.

Мы даже не знали, что за люди там живут, но были благодарны им за этот льющийся из окна жёлтый свет, который вносил в нашу жизнь покой и умиротворение…

Прошло много лет. И однажды мы с удивлением обнаружили, что по вечерам на втором этаже «того дома» перестало светиться окно. Сначала это заметил Серёжа. А вскоре и мы все убедились в этом.

А ещё через несколько лет перестал гореть свет и в окне на первом этаже. Наш маяк погас…

Иногда, работая на участке, мы разговаривали на эту тему.

— Может, сходим к тому дому, узнаем, что там и как, — вслух размышляла я.

— И что мы скажем? — недоумевал муж. — Зачем пришли?

На следующее лето, когда начался новый дачный сезон и мы окончательно убедились, что свет в доме напротив больше не горит, я решила всё-таки сходить туда. Да только всё никак не получалось. Как только приезжали в выходные на дачу, то сразу бежали переодеваться после знойного душного города, потом разгружали сумки с продуктами, а затем — в огород, посмотреть на наши посадки. А когда собирались домой, то тоже всегда торопились. Шли дни и недели…

И вот, наконец, мы идём с сыном к заветному дому. Что мы там увидим? Дошли до конца нашей аллеи, свернули на соседнюю и будто попали в другое государство. А на самом деле всего лишь в другое садовое общество. Мы никогда не бывали здесь прежде, и нас удивил такой контраст. Наша улица была широкой и ухоженной, а эта — узкой и несколько запущенной, даже заросшей. И дома здесь были попроще. Встречались даже оставленные хозяевами участки, они зарастали травой. Белый пух летал по аллее.

— По-моему, здесь, — Сергей остановился у небольшого дома.

Мы ведь никогда не видели тот дом с фасада, а только со стороны огорода, так сказать, с тыла. Поэтому даже не знали, как он может выглядеть с улицы.

— Не похож. Тот дом каменный и поверх штукатурки побелен извёсткой, — возразила я.

Пройдя ещё немного, мы остановились у белого дома с облупившейся штукатуркой. Как раз наискосок была видна высокая крыша нашей дачи.

Мы смотрели на небольшой, когда-то добротный, но теперь уже старый дом. Окна были зашторены. Дверь закрыта. Возле старенького крыльца аккуратной шеренгой стояла видавшая виды садовая обувь. Рядом на маленькой грядке цвели бархатцы, вдоль тротуара — два кустика георгинов. Под накренившимся водостоком стояла ржавая бочка. На огороде зеленели посадки.

Мы с сыном переглянулись. На брошенный участок вроде не похож. Сергей тронул калитку, она была заперта. Постояли ещё немного, тихонько переговариваясь между собой, и двинулись в обратный путь.

— А что вы хотели?

---

Мы разом обернулись и только тут заметили небольшого роста женщину, которая стояла в огороде перед домом и с интересом наблюдала за нами. На ней было тёмное платье и старый жакет.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

— Будьте добры, подойдите, пожалуйста, — попросила я.

Женщина поправила на голове цветной платок и нехотя пошла к калитке, подозрительно глядя на нас.

— Меня зовут Нина, а это мой сын Сергей. Наш участок на соседней аллее, — начала я знакомство.

Старая женщина продолжала смотреть недоверчиво. В разговор вступил Сергей.

— Видите вон ту высокую крышу? Это наш дом. А напротив нас — дача Лидии Григорьевны. Её огород примыкает к вашему участку, — пояснил он.

— Так вы соседи Лиды? — удивилась она. — А я-то думаю, что за чужие люди здесь ходят.

И уже миролюбиво повторила вопрос:

— А что вы хотели?

— Даже не знаю, как сказать, — замялась я. — Наверное, это может показаться странным, но мы обеспокоены тем, что уже несколько лет в вашем доме по вечерам не горит свет.

Женщина помолчала.

— А мы здесь давно не ночуем, — грустно ответила она. — Некому ночевать-то. Старик мой помер пять лет назад, дети повзрослели, а внуки выросли. Не очень-то любят они сюда приезжать.

— Так Вы что же, каждый раз ездите сюда на автобусе? — удивилась я.

— Почитай каждый день. Сил уже нет содержать и дом и весь участок в порядке, а продавать жалко: столько лет здесь жили, столько труда вложено. Мой муж сам этот дом построил, всё сделал своими руками, — старая женщина смахнула слезу. — А теперь я одна. Любую доску прибить, и то кого-то просить надо. Правда, внуки в эти выходные обещали приехать. Может, и правда приедут? — оживилась она.

Женщина вдруг умолкла. Подняв руку к глазам и щурясь от солнца, она напряжённо вглядывалась в конец улицы. От автобусной остановки по аллее шёл молодой мужчина. Мы молча ждали. Но парень свернул к другому дому.

— Может, и приедут, — уже неуверенно повторила она. Потом вздохнула. — Но ночевать всё одно не останутся.

Мы помолчали.

— Ума не приложу, как быть, — размышляла старушка. — Этот год ещё как-нибудь додюжу. А весной, коли жива буду, придётся продавать, — заключила она.

— А как Вас зовут, бабушка?

Женщина назвалась Клавдией Егоровной.

Мы ещё немного поговорили. Казалось, Клавдия Егоровна была рада нашему разговору.

На прощание я обняла эту маленькую старую женщину. Она не отстранилась, наоборот, задержала меня в своих объятиях. Потом обняла моего высокого сына.

— Спасибо, что пришли. За беспокойство спасибо.

Мы пожелали ей здоровья и побрели на свой участок. Ближние ворота всё же оказались открыты, и мы пошли коротким путём. Я обернулась. Маленькая женщина в старом платье стояла на пустой улочке возле своей калитки. Она смотрела нам вслед и осеняла нас крестным знамением…

Вот ведь как бывает. Если смотреть на людей как на источник света, то одни люди проносятся по твоей жизни стремительно, как метеор, освещая её ярко, но непродолжительно. Другие, как, например, родители, долго шагают с тобой по жизни рядом и держат свой факел над головой, чтобы тебе виднее было дорогу, чтобы ты не споткнулся, шагая по ней, не сбился с пути. А кто-то лишь слегка освещает твою дорогу мягким светом, как бы случайно, со стороны, и даже не подозревает о том, насколько важным и нужным может оказаться этот свет в твоей жизни.

И свет этот уже давно погас или остался где-то далеко позади, а ты продолжаешь идти дальше, с благодарностью вспоминая его…

Прошло несколько недель. Вдруг сын неожиданно спросил:

— А ты помнишь, какое тогда было красивое яркое небо?

— Когда?

— Ну, когда мы ходили к тому дому. Мы шли по их аллее, а небо было такое синее-синее.

Честно говоря, я тогда совсем не обратила на это внимание. Но, подумав, ответила:

— И это правильно!

Портрет

Интересно устроена память человеческая. Происходит в твоей жизни событие — яркое, запоминающееся, которое, казалось бы, не забудется никогда. Но проходит время, и свежие события, расцвеченные новыми красками, заслоняют собой предыдущие. Идут чередой повседневные будни со своими радостями и огорчениями, случаются интересные моменты или даже целые истории, и новые эмоции всё дальше и дальше отодвигают события давно минувших дней, а потом и вовсе вытесняют их из памяти. И ты о них больше не вспоминаешь, словно и не было их никогда.

И вдруг какой-то неожиданный факт или оброненное кем-то слово нечаянно напомнит о чём-то очень далёком. И старый сюжет, казалось бы давно и напрочь забытый, постепенно воскресает в памяти, проявляясь медленно, как на фотоснимке. Оказывается, этот интересный кадр никуда и не пропадал, память хранила его до поры до времени в каких-то тайных своих уголках…

…Когда мне было лет пять от роду, я смотрела дома картинки в каком-то старом журнале и на одной из страниц увидела небольшой, размером с открытку, портрет девочки. Девочка показалась мне очень знакомой: густые растрёпанные волосы, нижняя обиженная пухлая губка, выцветшая малиновая кофточка с синими разводами. Да, эта девочка была похожа на меня…

И из невероятных глубин моей детской обрывочной памяти медленно всплывает картинка, что точно такая же или очень похожая кофточка была у меня в раннем детстве. И из тех же далёких глубин почему-то возникает расплывчатый образ незнакомого дядьки, который приезжал к нам в гости и который всё время подтрунивал надо мной и называл не иначе как Нинка, а я обижалась на него. Почему этот образ неизвестного дядьки ассоциировался тогда с увиденным портретом, не знаю. Но то, что с раннего детства я не любила привязывать бантики, а бегала с непослушными волосами — это я знала отлично.

Тогда, в свои пять лет, я подумала, что просто похожа на эту девочку из журнала. Ведь этого же никак не могло быть, чтобы той девочкой оказалась я. И я даже ничего не рассказала маме, довольно скоро забыла об этом случае, потому как целый хоровод самых интересных событий кружит нас в детстве.

Года через два я случайно обнаружила в кладовке какие-то старые журналы. Стала пролистывать их и по обыкновению рассматривать картинки. И в одном из журналов я снова увидела портрет той девочки. Я сразу узнала и вспомнила его и даже почему-то обрадовалась. Это был тот самый журнал. И вновь меня удивило наше сходство. Но больше всего меня поразила надпись под рисунком. К тому времени я уже умела читать, поэтому смогла её прочесть. Под портретом было написано: «Нинка».

До сих пор не пойму, почему я не показала его маме и ни о чём её не спросила. Мне даже не пришло в голову прочесть фамилию автора. И, конечно, я не помню название журнала. Но портрет этот я помню до сих пор. Он и сейчас стоит у меня перед глазами. За всю свою жизнь я больше никогда и нигде его не встречала. Но если бы увидела, то узнала бы сразу.

Кто был тот человек, что приезжал к нам? Имел ли он отношение к портрету, а портрет той девочки — отношение ко мне, или это всего лишь случайное, удивительное совпадение, быть может, дополненное моим детским воображением, — это так и осталось для меня загадкой. К сожалению, теперь уже навсегда.

Мой дед — охотник

А мне даже нравится ездить в командировки. Интересно побывать в новом городе, пообщаться с новыми людьми. А когда выяснилось, что ехать придётся в город N, я даже обрадовалась, ведь там жила двоюродная сестра моей матери — моя старая тётушка, с которой мы не виделись много лет. Мамы моей уже давно нет в живых, а вот тётя Шура у нас долгожительница, она последний представитель старшего поколения в нашей родне.

В первый же день, выполнив на службе все намеченные дела, я с удовольствием отправилась к тёте. По совету местных коллег я не стала пользоваться городским транспортом, а пошла через парк — на другом конце парк выходил на старую улицу с хорошей кондитерской. А там до дома тёти Шуры всего одна остановка, опять же пешком.

Стояла золотая осень, и парк предстал передо мной во всей красе. Проходя по широкой центральной аллее, я любовалась деревьями и кустами, которые играли жёлтыми, зелёными и багряными красками. И вдруг увидела небольшой павильон, на котором красовались три буквы — ТИР. И он, конечно же, оказался закрыт. К сожалению, такие заведения работают только летом.

…Мое увлечение стрельбой в тире началось очень давно.

Уж так случилось, что у меня никогда не было дедушки. Родители отца умерли рано, когда он ещё был в возрасте отрока, и мой отец вырос со старшими братьями и сёстрами, поскольку был самым младшим в семье. А отец мамы, Егор Тимофеевич, умер за три года до моего рождения. В силу названных причин у меня и была всего одна бабушка — Мария Гавриловна, мать моей мамы. После смерти своего мужа, а моего деда, она переехала из Сибири к младшей дочери в Прибалтику и приезжала в родные края не так часто, зато гостила у нас подолгу.

Бабушка Мария родилась ещё в 19-м веке, за пять лет до начала нового столетия и была самой старшей дочерью в своей многодетной семье, нянчилась со своими младшими братьями и сёстрами, много чего знала и умела. Она хорошо разбиралась в травах, владела заговорами, умела гадать на картах. Именно она научила моего отца класть печи, а меня — вязать. С ней было интересно. И всё же мне не хватало дедушки.

В детстве я очень переживала, что родилась девчонкой. Я обожала носить штаны своего старшего брата, его вельветовую курточку. Длинные волосы прятала под его старую коричневую кепку и всем говорила, что меня зовут Серёжкой. Меня тянуло к хулиганистым мальчишкам, хотелось играть с ними в футбол, бегать на нашу местную речушку с удочкой на плече, лазать поздно вечером по чужим огородам за сиренью… Что я и делала вместе с соседскими пацанами и своим старшим братом.

Став постарше, я уже в полной мере ощущала себя девочкой, носила платья и заплетала ленточки в свои косички. Мне почему-то тогда думалось, что если бы мой дед был жив, он бы очень любил меня. Больше всех других внуков! Я была абсолютно уверена, что мы с ним непременно нашли бы общий язык.

В детстве мама рассказывала мне, что когда-то её родители жили в глухой тайге, в маленьком посёлке для геологов-разведчиков, и что зимой по тайге можно передвигаться только на лыжах, причём не на обыкновенных, какие были у нас с братом, а на специальных — широких таёжных лыжах.

И моё детское воображение живо рисовало мне, как мой дед в фуфайке, перетянутой старым солдатским ремнём, с охотничьим ружьём за спиной уверенно катится по тайге на этих широких таёжных лыжах. Наверное, такой образ я видела в каком-нибудь фильме. Время от времени он останавливается, снимает варежки, наклоняется и рассматривает запутанные звериные следы на снегу, одобрительно покряхтывает, почёсывая свою седую бороду (на старых фотографиях я видела его с седой бородой). А вечером с богатой добычей он возвращается к своей жене Марии в дом, срубленный и поставленный им самим.

Он представлялся мне самым настоящим охотником-промысловиком. И хотя в моих фантазиях мой дед, конечно же, был совсем немолодым, всё же он виделся мне ещё очень крепким и жилистым. А каким ещё может быть человек, живущий в тайге, да тем более охотник!

Летом я представляла его в старой шляпе, высоких болотных сапогах и с неизменным охотничьим ружьём за плечом. Мой дед ступал бесшумно, легко ориентировался в лесу, различал голоса птиц и знал много премудростей типа «Ты слышишь, внуча, ветра нет, а лес шумит. Видать, ночью дождь будет». В моих мечтаниях мой добрый дед-охотник непременно жалел маленького оленёнка или косулю, запутавшуюся в силках, и всегда отпускал детёныша на свободу.

Как я жалела, что мой дед умер так рано и не дождался моего появления на свет! Я проводила бы у них в тайге все летние и зимние каникулы. Дед научил бы меня бегать на таёжных лыжах, понимать лесные звуки, знать повадки зверей, уметь читать их следы, ставить силки и капканы, обучил бы разным премудростям жизни в тайге, а главное — метко стрелять, чтобы попасть белке прямо в глаз и не испортить шкурку, как это и делают настоящие охотники. Я не сомневалась, что была бы очень хорошей ученицей, и мой дед был бы доволен своей понятливой и толковой внучкой. И он непременно брал бы меня с собой на охоту.

Мама говорила, что её родители переехали в этот таёжный посёлок в конце сороковых годов, вслед за своим младшим сыном-геологом. Сын их сгинул в какой-то экспедиции, а они так и остались жить в этом посёлке и жили там до самой дедушкиной смерти.

Их крепкий дом, собственноручно поставленный дедом, был самым последним на улице. Сразу за участком начиналась тайга, а в огороде росли большие кусты вкусной таёжной смородины. На своём участке хозяйственный дед поставил несколько ульев, и у них с бабушкой была самая настоящая пасека. Осенью они качали вкуснейший таёжный мед.

Я выросла именно с таким образом своего деда. Но никогда не рассказывала о нём своим подружкам. Это была моя детская тайна, моя несбывшаяся мечта…

На лыжах я каталась с детства. Но если в детстве мы с братом неуклюже скользили по сугробам, то в школе я уже прилично бегала на хороших беговых лыжах. А ещё в нашей школе был тир, и мы учились стрелять из винтовки. Имея такой стимул (я не хотела подвести своего деда!), я научилась метко стрелять и по стрельбе сдала норматив на значок ГТО.

Даже став взрослой, где бы я ни была, я никогда не проходила мимо тира, если он попадался мне на пути.

В детстве, если я разбивала коленки или падала с велосипеда, я никогда не пускала нюни, не хныкала. Никогда не жаловалась маме на своих друзей. Я знала: моему деду это бы не понравилось.

Шли годы. Со временем мои детские миражи, связанные с дедом, вытеснили девичьи грёзы, а позднее — первая любовь, замужество и рождение детей. Но характер, «воспитанный» моим дедом, остался. В любых ситуациях я старалась не впадать в панику, а трезво оценивать ситуацию и принимать наиболее верное решение. А уж любовь к лыжам и стрельбе из «воздушки» осталась со мной навсегда.

Как-то раз, оставив годовалого сыночка с мужем, я устроила культпоход в кино для старшего шестилетнего сынишки. Сынок уже тянул меня в зрительный зал, но я, увидев в фойе кинотеатра среди прочих игровых автоматов автомат «Меткий стрелок», решила «вспомнить молодость», поскольку уже «давненько не брала в руки шашек».

Сын поначалу канючил, стоя рядом со мной. Но, наверное, это был мой день: от моих выстрелов мишени гасли одна за другой. Осталась последняя, я прицелилась, выстрелила и снова попала в цель! На табло высветилось «Поздравляем!» и «Призовая игра». За спиной раздались аплодисменты. Я обернулась и увидела толпу зрителей, которые наблюдали за моей стрельбой. Я стояла в своей модной юбке, шикарном белом пиджаке, больших белых клипсах и растерянно улыбалась. А сынок стоял рядом, гордый за свою мамочку… В этот момент мой дед тоже мог бы гордиться своей взрослой внучкой.

Похожий случай произошёл со мной через много лет, когда мне было уже далеко за сорок. В санатории, где я отдыхала, я обнаружила в цокольном этаже замечательный тир. Он был мастерски оборудован инструктором — бывшим «опером», человеком ответственным и большим энтузиастом. Стены задекорированы камуфляжной тканью, над мишенями хорошая подсветка, кругом соответствующая атрибутика, но самое главное — прекрасные винтовки и неукоснительное соблюдение правил безопасности.

Мы с инструктором сразу нашли общий язык, и я каждый день посещала тир, чтобы, как говорится, отвести душу.

В конце моего пребывания в санатории инструктор пригласил меня на турнир по стрельбе, который он проводил отдельно для мужчин и женщин.

Когда после ужина я спустилась в тир, там уже было много народу. Сильная половина отстрелялась, победителем оказался мужчина, который в столовой сидел за соседним столиком, но никогда не здоровался. Говорили, что он преподаёт в вузе. Наверное, поэтому он был такой важный? Смешно! Знал бы он мои высоты по службе.

Я пришла в тир в узкой юбке и на неизменно высоких каблуках. На меня с недоверием посмотрели «отстрелявшиеся» мужчины и оценивающе — женщины в бриджах и майках. А когда подошла моя очередь стрелять, то тут я уже и вовсе, сама не желая того, настроила публику против себя. Стрелять нужно было с упора стоя, и когда я встала к стойке, то сделала замечание мужчине, который мне мешал: он сидел на этой стойке и постукивал по ней ногой. Мужчина фыркнул и демонстративно удалился. А все вокруг недовольно зашипели на «фифу» и «воображалу».

Отстрелялась я очень удачно: из ста возможных очков выбила 97. За спиной воцарилась мёртвая тишина. Ровно такое же количество очков набрала молодая девушка. Чтобы определить победителя, инструктор выдал каждой из нас ещё по три пульки. Мы должны были стрелять одновременно. За спиной стояла гробовая тишина. Какой-то мужчина изрёк риторический вопрос: кто же победит, молодость или мастерство? Не сомневаюсь, всем хотелось, чтобы победила молодость.

Но победило мастерство!

Да! Я оставалась внучкой своего деда…

Раздались одобрительные возгласы. Турнир закончился. После вручения почётных грамот участники и зрители стали расходиться. Задержался только преподаватель университета.

Я заплатила за 10 выстрелов и снова взяла в руки винтовку. И десять раз попала в «яблочко». Инструктор предложил нам с мужчиной-победителем посоревноваться между собой. Но препод посмотрел на меня и молча удалился. На следующее утро за завтраком он первым поздоровался со мной.

…А вот и дом тёти Шуры.

Она уже ждала меня. И лишь только я дотронулась до кнопки звонка, как дверь сразу же отворилась. Мы обнялись. Старенькая тётушка прижала меня к себе и прослезилась…

Мы сидели на маленькой уютной кухне, тётя угощала меня вкуснейшей жареной картошкой и домашними котлетками. Затем мы пили чай с тортом и конфетами, которые я купила в кондитерской. И всё говорили, говорили и не могли наговориться.

Тётя Шура поразила меня своим трезвым умом и твёрдой памятью. Она помнила всех родственников, знала по именам всех внуков и правнуков нашей большой родни. Она всё обнимала меня, гладила по голове, по плечу и приговаривала, какая я стала взрослая и «ладная». Да, для старшего поколения мы, даже и в свои пятьдесят лет, будем оставаться детьми.

После чая тётя Шура предложила перейти в «залу». Она достала из старого шкафа не менее старый альбом с фотографиями, который ей достался от матери. Мы удобно расположились за большим столом, тётушка не спеша протерла лоскутом свои старые очки, и мы приступили к просмотру.

Какая прелесть эти старые альбомы с их потрёпанными страницами и старыми фотографиями. Тётя Шура мягко переворачивала пожелтевшие страницы, бережно гладила фотографии и рассказывала, кто есть кто. Какие-то снимки я видела раньше в родительском альбоме, некоторые рассматривала впервые, узнавала кого-то из родственников.

— А вот, узнаёшь? — и тётя Шура перевернула следующую страницу.

Хотя прежде я не видела такой фотографии, но эти лица я узнала сразу! Это были мои дед Егор и бабушка Мария. Кто-то запечатлел их во время установки сруба на таёжном участке. Вот они, несколько ульев. А дед и баба присели отдохнуть на бревне. Дед был в своей старой шляпе, а бабушка — в знакомом мне по фотографиям клетчатом платье и белой косынке на голове.

— А как же! Это моя бабушка. А это мой дед-охотник! — торжественно объявила я.

— Какой охотник? — не поняла тётушка.

— Да дед мой, Егор Тимофеевич, охотник-таёжник.

— Да что ты, милая! Он после Гражданской и ружья-то в руки никогда не брал. Ну что ты на меня так смотришь? Обмерла-то чего? Говорю тебе как есть. Уж я-то знаю. И на охоту он никогда не ходил, хоть и жили они в тайге. Были бы живы твои родители, они бы подтвердили мои слова.

Моя бабушка и мать тёти Шуры были родными сёстрами, и, конечно же, тётя Шура хорошо знала свою тётю, а мою бабушку, Марию и её мужа Егора Тимофеевича, и в молодости она нередко бывала у них в гостях. И всё же я не могла поверить.

— Ну что Вы, тётя Шура! Этого быть не может! Я помню, как мама рассказывала, что дед знал все повадки животных и голоса их понимал.

— Верно говоришь. И знал, и понимал. Только речь-то наверняка шла о домашних животных. Твой дед безошибочно мог выбрать при покупке самую удоистую корову. Ему было достаточно взяться за вымя, чтобы определить, много ли молока она будет давать. Он по мычанию коровы уже знал, болит ли у неё чего или она сена просит. Он знал, что делать, если не дай бог корова «жвачку» потеряет. А уж как он понимал лай собак, так это отдельный разговор.

— У них было охотничье ружьё! Я сама видела на старых фотографиях, оно на стене висело, — не сдавалась я.

— Висело. Только ружьё то было дядьки твоего, который из экспедиции не вернулся. Но дед твой на охоту с ним никогда не ходил. Так и продали его потом кому-то.

Этого не могло быть! Этого просто не могло быть!!!

— А дед твой потому ружья в руки не брал, что с Первой мировой войны едва живым вернулся.

Да, со слов мамы я знала, что её отец воевал в Первую мировую войну. И у нас дома до сих пор хранится его фотография, на которой мой молодой дед запечатлён с товарищами перед отправкой на фронт. А на паспарту снимка — фирменное клише: «Фотограф М. Аксельрод. Красноярск».

— Если бы не иконка, которой его мать благословила перед отправкой на фронт, так и неизвестно, как бы всё обернулось. Эта икона его от пуль спасала, он всегда её в нагрудном кармане под шинелькой носил, — продолжала меж тем моя тётушка.

Так вот что это за вмятины на старинной маленькой иконке, которая досталась мне от моей мамы и хранится в ящике комода вместе со старыми документами.

— А потом кто-то стащил её, и деда твоего в первом же бою тяжело ранили, и он остался лежать на том поле боя. И когда ночью стали убитых хоронить, то увидели, что Егор-то Тимофеевич ещё живой. Перед отправкой его в госпиталь воришка тот сам вернул ему иконку и Христом Богом просил простить его. Дед простил. Потому, может, и выжил. Долго он провалялся в госпитале. В конце войны вернулся домой, женился на твоей бабушке. Только начали жить, а тут и Гражданская! И снова пришлось брать винтовку в руки. И пошли брат на брата и сын на отца. По большому счёту это пострашнее мировой войны будет. Там-то с германцем воевали, с врагом. А тут-то супротив своих надо было. Дед твой в Гражданскую за красных воевал, боролся за советскую власть. И после войны той поклялся, что ружья в руки больше не возьмёт. Столько крови было пролито!

Работал он от зари до зари. Сыновья ему помогали. Хорошее, крепкое хозяйство сколотил. И всё своим горбом. А пришла коллективизация, их и раскулачили, — певучим голосом рассказывала тётя Шура.

— И тогда дед твой написал письмо Калинину, всесоюзному старосте. Так, мол, и так, дорогой товарищ Калинин, как же так получается? Воевал я в Гражданскую войну, проливал кровь за советскую власть, а меня записали в кулаки и отняли всё, что нажито своим трудом. И что ты думаешь? — обратилась ко мне тётя Шура. — Пришёл ведь ответ от Калинина, чтобы семье твоего деда всё вернули. Всё, что было отобрано.

— Вернули? — со слабой надеждой спросила я.

— Да куда там! К тому времени, как ответ пришёл, и возвращать было уже нечего. Всё было роздано бедноте, все запасы съедены. А письмо то, ну что от товарища Калинина, долго ещё в их семье хранилось, в рамочке под стеклом на стене висело. Это уж моя мать мне рассказывала.

Тётя Шура умолкла и внимательно посмотрела на меня.

— Твой дед Егор Тимофеевич был очень добрым человеком. Всем помогал, никому ни в чём не отказывал. Много знал и много читал.

И, вздохнув, добавила:

— Но охотником он никогда не был.

Долго мы беседовали с моей старой тётушкой, до самой ночи. Передо мной открывался новый образ моего деда. А тот его образ, с которым я столько лет прошагала по жизни, медленно таял и уплывал. Почему мама не рассказывала всего этого нам с братом? Наверное, сначала мы были маленькими, а потом было не до того. А затем мы выросли и разлетелись из родительского гнезда. А после было уже и ни к чему. Наверное, как-то так.

Жалела ли я, что образ моего деда — бывалого охотника — оказался, в сущности, моим детским миражом, фантазией, моей несбывшейся мечтой? Безусловно да. И мне было очень жаль расставаться с ним. Но во многом именно благодаря ему я стала тем, кем стала, и достигла того, чего достигла. Ведь ничего в жизни не бывает напрасно.

Спасибо тебе, мой необыкновенный дед!

И… я не прощаюсь с тобой. Мне нужно ещё столько узнать о тебе.

Ключи от счастья

Ещё в студенческую пору кто-то из сокурсников предложил нам с подругой пройти тест. Всего один вопрос: вот идёшь ты по лесу и видишь на земле ключ, как ты поступишь — поднимешь его или пройдёшь мимо?

Моя подруга сразу сказала, что пройдёт мимо. Я, тоже не задумываясь, ответила, что подниму ключ. Мы с удивлением уставились друг на друга. Это был первый случай, когда мы имели разную точку зрения. До этого момента наши мнения всегда совпадали. По всем вопросам. Мы почти одновременно воскликнули: «Но почему?»

Ольга ответила: «А зачем мне в пустом лесу ключ непонятно от чего?» Что ж, резонно.

Я объяснила, что подняла бы ключ потому, что, возможно, дальше, в лесу, мне встретится избушка и этот ключ может оказаться именно от неё.

Столько лет прошло, а этот тест и наши ответы я помню до сих пор.

…Я родилась в новом доме, построенном нашими родителями. Наш дом был красивый, уютный, тёплый и светлый. Тремя окнами с голубыми ставнями он выходил на улицу. Наш красивый дом простоял сорок лет, до того самого дня, когда пожар своим пламенем сожрал его крыльцо, сени, крышу, обезобразил сам дом.

А всё остальное «довершили» пожарные, которые, не скупясь, заливали его водой. С потолка и мокрых стен валились на пол набухшая штукатурка и глина. Всё было залито водой, многое пришло в негодность. Наш изуродованный дом смотрел на нас окнами с потрескавшимися, закоптившимися стёклами и обгоревшими ставнями…

Все сорок лет у нашего дома был один и тот же ключ. Вернее, ключа было два. Один от внутренней двери, которая выходила в сени, и главный ключ — от входной двери, т. е. от самого дома.

Ключ от внутренней двери был тёмный, почти чёрный, с фигурной головкой «сердечком». Когда закрывали эту дверь, то надо было «поддать» её боком и в этот самый момент повернуть ключ. А потом таким же манером ещё один оборот. Если мы были дома, этот ключ всегда торчал в замке с наружной стороны, а когда мы уходили, то запирали дверь и оставляли ключ в старом буфете, который стоял у нас в сенях.

Этот буфет привезли от старого маминого дядьки, когда он продал свой дом и переехал жить к дочери в благоустроенную квартиру. В буфете мама хранила пустые банки для консервирования и прочую домашнюю утварь, без которой не обойтись, но которая всегда требует себе место. Вот среди этих банок мы и прятали наш чёрный ключ, когда уходили.

От входной двери ключ был из светлого металла, с ровной овальной головкой. Ключ был гладкий, блестящий. Наверное, это мы «отполировали» его своими пальцами за столько лет. Ведь этот ключ был тоже один на всех, на всю нашу семью, включая нас, троих детей.

Когда кто-то из нас уходил и запирал дом, то ключ оставлял в условленном месте. Сначала мы оставляли его в старой стайке: на оконце под жестяной коробочкой. Оконце было маленькое, и потому в стайке даже в светлое время суток царил полумрак. За невысокой дощатой перегородкой лежал чёрный уголь, который тоже света не добавлял. В детстве я всегда боялась заходить в тёмную стайку за ключом. Но куда было деваться?! Когда зимой возвращалась из школы, было уже темно. Родители ещё не вернулись с работы. Брата с сестрой тоже не было дома. И хочешь не хочешь, а приходилось, замирая от страха, заходить в тёмную стайку и на ощупь находить под баночкой ключ.

Открывать входную дверь, стоя на крылечке, было уже не так страшно. Когда поворачиваешь в замке ключ, то в этот момент дверь надо дёргать на себя за стальную рукоятку. Один раз, второй — и заветная дверь открыта, можно заходить в сени и включать свет.

Все эти манипуляции с открыванием дверей выполнялись уже «на автомате». Наши движения были автоматические, до точности выверенные годами.

Когда я уже оканчивала школу, наш отец сделал новую углярку, а старую стайку разобрал и на этом месте построил летнюю кухню. И наш ключ от дома мы стали оставлять на новом месте — в небольшом шкафчике, который висел в сеночках перед летней кухней. И когда, уже будучи взрослыми, мы приезжали к родителям, а их не оказывалось дома, то наш заветный ключ всегда лежал на своём месте.

С этими ключами мы все выросли, отец ни разу не менял наши безотказные замки, мы ни разу не потеряли наши ключи.

Правда, был в детстве один случай. Я пошла со старшей сестрой на детскую площадку, оборудованную совместно всеми соседями для нас, местных ребятишек. Я играла в песочнице, а сестра сидела рядом и читала книжку. Поскольку мы были рядом с домом, то не стали оставлять ключ в стайке, а взяли его с собой. Мне было скучно играть одной в песочнице, я попросила у сестры ключ и стала играть с ним — закапывала его в песочек и снова раскапывала. Находила я его довольно быстро, и это было неинтересно. Я стала прятать ключ поглубже, но тоже быстро находила. Тогда я уж совсем зарыла в песок ключ от дома и… не смогла его найти. Я шарила руками в песке, перебирала его, пропускала сквозь пальцы, но ключа не было. Я потеряла КЛЮЧ ОТ ДОМА.

Меня охватил не просто страх, что меня отругают. В мои пять лет меня охватил ужас от одной только мысли, что мы все: и мама, и папа, и брат с сестрой, и я — никогда больше не сможем попасть домой. Мы никогда больше не войдём в наш любимый дом и навсегда останемся на улице!

В ужасе с плачем я кинулась к сестре, мы перерыли с ней всю песочницу и, конечно же, нашли ключ. В ту минуту я была самым счастливым ребёнком на свете.

В моей копилке памяти есть ещё курьезный случай, связанный с ключом от дома. Когда я училась классе в шестом, мне купили новое осеннее пальто, очень красивое: чёрного цвета, по чёрному полю маленькие белые снежинки, рукава реглан, прорезные карманы.

Я захотела что-то постряпать сама, но дома не оказалось яиц. Мама была на работе, зато старшая сестра жила недалеко от нас: они с мужем снимали комнату в доме на соседней улице. Я решила сбегать к сестре, чтобы взять у неё пару яиц.

Надела своё новенькое шикарное пальто и отправилась к сестре. Сестра дала мне яйца, я положила их в карман и в нетерпении побежала домой. Открыла ключом одну дверь, стала открывать вторую, поворачивая наш чёрный ключ и привычно «поддавая» боком дверь. А когда зашла в дом и сунула руку в карман, чтобы выложить яйца, то обнаружила там разбитые яйца и плавающую яичную скорлупу…

Наш ключ от дома, отполированный нашими пальцами, был для нас символом домашнего тепла, уюта, семейного счастья. Мы никогда не говорили об этом, не произносили вслух свои мысли на этот счёт, но я уверена, что каждый член нашей семьи воспринимал его именно так.

И странно было держать в руках этот КЛЮЧ ОТ ДОМА, когда после пожара не стало нашей двери с металлической нержавеющей рукояткой, которую нужно дёргать на себя, чтобы в этот момент повернуть ключ. Ключ есть, а двери нет…

Нет нашего красивого крыльца, нет больше уютных сенок со старым буфетом. Только разбитые банки, валяющиеся на полу, и какие-то кнопки. Присмотревшись, увидели, что это были кнопки от старой отцовской куртки, которая висела в сенях на гвозде. Куртка сгорела, от неё не осталось и следа, а металлические кнопки попадали на пол. Как в старом анекдоте: «пальто сгорело, пуговки остались». И это было бы очень смешно, если бы не было так грустно.

А наш старый чёрный ключ так и торчал в замке. Его ещё можно было повернуть, навалившись на дверь, чтобы закрыть её, когда мы уезжали. И тоже немыслимо странно и больно было видеть запертую дверь дома, который стоял без крыши…

С возрастом годы становятся короче, а ночи длиннее. И иногда долгими, бессонными ночами я вспоминаю наш дом с голубыми ставнями и ключи от него. Силюсь и не могу вспомнить, куда же после пожара делись эти ключи. И не у кого спросить. За прошедшие с тех пор двадцать лет не стало наших родителей, брата, который умер после болезни. А свою сестру я не хочу тревожить этим вопросом.

Наверняка те люди, что живут в нашем, неузнаваемом теперь доме, просто выбросили наш чёрный ключ. Должно быть, он долго лежал где-нибудь в траве, покрывался пылью, снегом, ржавел. И какой-нибудь прохожий, случайно увидев его, пнёт ногой и подумает, кому и зачем нужен этот старый ключ непонятно от чего…

Кури, папка!

Когда уходит из жизни человек, после него остаются вещи. И я даже не имею в виду одежду или предметы личного обихода. Это могут быть вещи, которым при жизни он и значения-то не придавал, а вот для тебя они дороги, хотя бы потому, что этот любимый для тебя человек прикасался к ним, пользовался ими.

После смерти моего отца у меня остались два таких предмета, которыми я бесконечно дорожу.

…Нам с мужем было уже за тридцать, когда мы решили взять дачный участок. Хотя у моих родителей был старый мичуринский сад, которым и мы также пользовались, нам захотелось взять новый участок и сделать там всё по-своему, по-современному. Мои родители поддержали нашу затею.

Отец мой был большой умелец, и руки у него были исключительно золотые. Именно он помогал нам строить дом, а точнее, это мы с мужем ему помогали. Он знал и умел абсолютно всё. Он делал, подсказывал, советовал, рассчитывал, размечал своим карандашом, который непременно клал себе за ухо, чтобы в нужную минуту он всегда был под рукой и не терялся.

Наш дом с высокой крышей, уютным балконом и красивым крыльцом получился на славу. На соседних участках новоиспечённые садоводы тоже строили свои дома исходя из имеющихся возможностей и собственных способностей. Нередко они подходили посмотреть, как работает отец, как он всё правильно и грамотно делает. Дом наш и по сию пору выгодно выделяется среди соседних дач.

Но отец не дожил до той поры, когда мы закончили отделочные работы по дому, так сказать, довели всё до ума. Не успел.

Он ушёл из жизни осенью 1994 года, тихо, никому не причинив беспокойства, разве что своими похоронами, ощущением невосполнимой утраты и невысказанного горя, которое невозможно было пережить.

Он так и не увидел, как красиво и уютно стало у нас в доме. И потому я поставила фотографию отца на полку, в красном углу на веранде, где мы проводили больше всего времени, собирались за круглым столом. Пусть смотрит с фотографии на наш дом, на нас, решила я, смотрит, как взрослеют его внуки, которых он очень любил.

Когда через много лет хотя бы немного притупилась боль этой утраты, то больше всего на свете мне было жаль, что мой отец так и не успел научить мастерству моих сыновей — своих внуков. Конечно, я и сама многому научилась у отца, с детства крутясь возле него, когда он что-либо мастерил. Но всё же я была девочкой. Многому научился у него и мой муж, когда вместе с ним строил дом. А вот моим мальчишкам передать свои навыки отец не успел…

Двадцать четыре года прошло, как не стало отца. А его старый карандаш так и лежит на втором этаже, с тех самых пор, как он рассчитывал угол наклона крыши, размечал стропила… И я никогда не запрещала своим детям брать в руки карандаш деда, если он им был нужен. Но они всегда чётко знали, что потом должны положить его на место. Так было всегда.

Но прошлым летом я сама нечаянно потеряла его — развешивала на втором этаже картины и размечала отцовским карандашом на стене места под саморезы. Положила на минутку карандаш на кровать и… не смогла потом найти. Я несколько раз перетряхивала постель, лазала под кровать, руками на ощупь обыскала весь пол. Но отцовского карандаша не нашла. Как я переживала, как ругала себя!

Ценная потеря нашлась через несколько дней, когда на дачу приехал младший сын и помог мне поднять тяжеленные матрасы на этой старой широкой кровати. Оказалось, что карандаш скользнул за подушку и лежал на металлическом уголке под матрасом. Я была счастлива! С той поры, если я пользуюсь отцовым карандашом, то непременно сразу же кладу его на место…

Когда-то очень давно в школе мы учили наизусть стихотворение Сергея Михалкова, которое называлось «В музее В. И. Ленина»:

В воскресный день с сестрой моей

мы вышли со двора.

«Я поведу тебя в музей!» —

Сказала мне сестра…

Маленький мальчик пришёл с сестрой в музей и с восторгом увидел там личные вещи нашего вождя, предметы, с ним связанные, и картину, на которой был изображён шалаш, в котором скрывался Ленин на берегу Финского залива.

И, стоя у доски, я — юная пионерка — с таким же восторгом проникновенно читала:

…Коса, и грабли, и топор,

И старое весло…

Как много лет прошло с тех пор,

Как много зим прошло!

Уж в этом чайнике нельзя,

Должно быть, воду греть,

Но как нам хочется, друзья,

На чайник тот смотреть!

Прошло так много лет… Мне почему-то до сих пор помнится этот стих. И я до сих пор испытываю особое волнение, когда беру в руки старый карандаш своего отца…

«Но как нам хочется, друзья, на чайник тот

смотреть»…

Есть ещё одна вещь, связанная с отцом, которая мне также дорога.

Мой отец курил сигареты, свою неизменную «Приму». Но при этом никогда не бросал окурки на садовом участке, пусть даже совершенно пустом, ещё пока не засаженном…

Он вбил гвоздь и повесил на сруб круглую жестяную банку, должно быть, из-под консервированного компота, куда и бросал свои окурки. Скорее всего, он устраивал такую «пепельницу» временно, на период строительных работ.

Но после его смерти я не стала выбрасывать эту банку, она так и осталась висеть на стене. Через несколько лет банка окончательно проржавела, и её всё же пришлось выбросить. Тогда я купила новую и снова повесила её на гвоздь. И когда приходит время выбрасывать очередную старую банку, я упрямо покупаю новую банку компота, мы наскоро выпиваем его, и я вешаю жестянку на прежнее место. Кури, папка!

                                         * * *

Летит время, идут годы. Изнашиваются наши вещи, меняемся мы сами, стареет наш дом. Это неизбежно. Вот и на даче пришло время заменить окна на втором этаже.

Внутренне мы долго этому сопротивлялись — не так просто найти хорошую надёжную фирму, к тому же необходимо выделить личное время на весь процесс — от замера проёмов до установки готовых стеклопакетов. И вообще, на ремонт нужно настраиваться.

Наконец-то решились. Замерщик Павел оказался очень толковым, кроме выполнения замеров дал нам несколько ценных советов по ремонту фундамента. Ещё пару недель ждали выполнения заказа и, наконец, настал долгожданный день установки.

Хотя лето было на исходе, денёк выдался как на заказ — тёплый и солнечный. Монтажники приехали уже под вечер. Учитывая удалённость нашего объекта от города, мы оказались самыми последними в их графике. Работали они дружно и слаженно. А поскольку мне был интересен сам технологический процесс установки и крепления стеклопакетов (что поделаешь, я до сих пор остаюсь дочерью своего отца), то время от времени я поднималась на второй этаж и смотрела на их работу.

Да-а, при ремонте полный «раскардаш» в комнате неминуем. Инструменты, расходные материалы, упаковка — раскиданы на полу, на кроватях, на столике. Я заметила, что в работе парни задействовали и карандаш отца, который до этого лежал на тумбочке. Удивилась. Ведь свои карандаши у них тоже имелись, сама видела их на полу. Но подумала: «Ладно, пусть пользуются, ведь не жалко, потом приберу».

Работая, молодые парни рассказывали мне, что давно трудятся вместе. И дружат давно, ещё с детства. И жили в одном дворе. И учились в одном классе. И даже ходили в один детский сад.

Но вот они закончили свою работу. Два новых окна! Результатом мы остались очень довольны. Евгений и Дмитрий сработали профессионально и добросовестно. Никакой халтуры. Они объяснили нехитрые правила эксплуатации и убедительно просили не открывать окна, пока не затвердеет монтажная пена, т. е. до завтрашнего дня. От ужина парни отказались: торопились в город. Согласились только принять от нас презенты в виде урожая с нашего огорода. Мы проводили мастеров за калитку, помогли уложить пакеты с кабачками и помидорами в газель, и они уехали.

Мы ещё постояли на аллее, посмотрели, как выглядят наши новые окна с улицы и пошли в дом. Настроение было отличное. Поднявшись на второй этаж, я оглядела комнату, прикидывая, с чего бы начать уборку и бросила привычный взгляд на тумбочку. Карандаша на месте не было. Отцовского карандаша не было на месте. Сердце оборвалось и упало куда-то вниз. Должно быть монтажники, собирая инструменты, второпях бросили в сумку и наш карандаш.

От приподнятого настроения не осталось и следа. Оно улетучилось. Исчезло вместе с карандашом. Ну что мне стоило убрать его с тумбочки загодя или тут же, при них? Они бы и значения этому не придали.

Что же делать? Звонить в офис? Так рабочий день давно закончился. Ехать туда завтра? Так монтажники практически не бывают в офисе. Они получают готовые стеклопакеты на складе и сразу едут на объекты, причём не только по городу, но и по всему району.

Я представила, как я, заплатившая по договору более двадцати тысяч рублей, буду стоять в офисе и объяснять менеджерам, что мне непременно нужно найти монтажников, потому что они увезли с собой огрызок моего старого карандаша. Бред какой-то! Я вытерла со лба испарину. Ситуация была тупиковая. Я готова была вернуть всё назад и обменять новые окна на старый карандаш.

— Мама, нужно же что-то делать, ведь это дедов карандаш! Мы не можем всё так оставить, — настаивал сын, — звони монтажникам!

— Да я не знаю их мобильного, у меня только телефон офиса, указанный в договоре.

На всякий случай, цепляясь за последнюю надежду, я набрала номер офиса. А вдруг? Но телефон, разумеется, не отвечал.

Я снова поднялась на второй этаж. Слабо надеясь на чудо, вновь оглядела комнату. Карандаша не было. И вдруг мой взгляд упал на книжную полку. На ней лежали ключи от машины. Не наши, чужие. Это могли быть только ключи монтажников! Без вариантов. Это было похоже на чудо. Должно быть, сам Господь сжалился и дал мне этот шанс. И тут же зазвонил мой мобильный.