Бесплатный фрагмент - Начало от безумного отца

Твой дух высок, царевна-голубица,

Но злы они — богиня и судьба.

Еврипид, «Ифигения в Авлиде»

Предисловие

Вечерело. Мать вошла в комнату и придвинула стул к широкой постели, на которой, укрывшись теплым одеялом, лежали две девочки пяти и девяти лет, с нетерпением ожидая от нее интересной истории. Она некоторое время молчала, смотря на них, затем погладила обеих по волосам, улыбнулась. Девочки прикрыли глаза, и женщина начала свой рассказ: «Это случилось давным-давно, когда в реке под названием Смородина переливалась в теплых лучах чистая вода. Над рекой протянулся каменный мост. А за ней, на горе Солнца и Луны возвышался замок. Людям приходилось видеть около него большое чудище и величественную царицу. Иногда по всей округе издавался крик какой-то большой рыбы. Ее хвост, плавно двигаясь, искрил над водой своей серебряной чешуей. В это время мелкая рыбешка пугливо расплывалась в разные стороны. Случалось, что появившееся из ниоткуда пламя полностью захватывало реку, полыхало, трепало и сжигало близстоящие деревья, охватывало и мост. Он накаливался до температуры разогретой сковородки, пройти по нему было невозможно. Кто в это время там находился, стремительно бежал с него прочь. Когда огонь угасал, наступала тишина. Лишь изредка слышался крик ворона или треск галки.

В громадном замке величественная миловидная царица с вздернутым носиком и выразительными серыми глазами, обернувшись на плач, отложила снятую корону из белого золота на массивное кресло, собрав рыжие густые волосы в косу, откинула ее назад. В круглой люльке, пристегнутой к потолку позолоченной цепью, кричал младенец. Царица вздохнула, устало взглянула в сторону дитя, плавно шагнула к люльке, расстегнула меховую накидку и набросила ее на спинку бархатного дивана. Ее строгий взгляд всегда смягчался при виде детей. Царица улыбнулась, качнула люльку тонкими пальцами, на которых переливались драгоценными камнями кольца. Послышалось негромкое пение: «Спи, дитя мое мило, будет к осени друго, к именинам третье. Седни доченька помрет, завтра похороны. Будем дочу хоронить, в большой колокол звонить». Ребенок притих.

Царица подняла руку, провела круг в воздухе над люлькой пальцем, потом махнула, как будто что-то призывая извне. На этом месте появились маленькие красные, оранжевые и зеленые рыбки. Они мелькали из стороны в сторону, развлекая ребенка.

Она поправила мягкое белое одеяло на голом теле младенца, тот окончательно успокоился, причмокивая свой пальчик. Царица прикоснулась рукой к его нежным светлым волосам. Нагнувшись, придерживая тяжелое изумрудное ожерелье у себя на шее, поцеловала ребенку ручку, снова нежно запела колыбельную: «Мать-царевна дочку родила. Под колокол схоронила, просвиркой накадила. Ай, люли-люли-люли, мое дитятко, усни».

В эту минуту величественная женщина услышала, как в комнату кто-то вошел. Царица узнала по шагам своего мужа. Он грузно, скребя лапами по каменному полу, подошел к люльке, дотронулся мощной когтистой лапой до плеча жены. Из-за головы царицы выплыла вытянутая морда, из пасти которой сквозь клыки шел красноватый дым. Величественная женщина положила свою нежную ладошку на его лапу, глаза чудища отобразили мягкий взгляд, морда растянулась в улыбке. Муж тоже качнул люльку с красивым младенцем.

Лунный свет, заглянувший в замок, освещал все вокруг. Но вскоре луна скрылась, обретя свободу на темном небе в быстро плывущих тучах. Вороны стихли, летучие мыши окружили дерево, повисли на ветках, что тянулись через отверстие в стене в самый замок. Все погрузилось в сон. Лишь изредка волчий вой нарушал мертвенную тишину

Позже, в 1954 году, сила огня пропала, река больше не возгоралась, мост не пылал пламенем. Со временем он утратил свою крепость, в нем образовались дыры. Под ногой, неаккуратно ступившей, летели вниз расколовшиеся камни или треснутая доска. Не каждый человек ухитрялся по нему пройти, влюбленные пары и вовсе там не бродили. Но по сей день в этом месте происходили необычные истории, которые никто не мог объяснить.

На берегу показалась молодая женщина с четырехлетней девочкой. На дворе тогда стояла весна. Порывистый ветер пытался выдернуть из рук девочки цветной кораблик из тонкой пластмассы. Женщина в широкой куртке, застегнутой по самое горло, придерживала рукой развевающиеся каштановые волосы, которые то и дело налетали на лицо. Она прикоснулась к своему большому круглому животу. В руках ее виднелся платок, по всей видимости, она сняла его с головы.

Над рекой густились облака, стремительно гонимые разбушевавшимся ветром. В какой-то миг на волнистой поверхности что-то появилось. Женщина насторожилась, присмотрелась, взяла за руку ребенка. Пенящаяся волна понеслась прямо к берегу и как из ведра пролилась им под ноги. Женщина вскрикнула, зажмурилась, удерживая детскую руку в своей руке, отшагнула назад. Когда открыла глаза, то увидела перед собой люльку, в которой лежал спящий младенец, завернутый в мягкое белое одеяло. Она с тревогой обернулась по сторонам. На берегу, как и прежде, никого не оказалось. Женщина приказала девочке встать поодаль, та послушно отошла. Вернувшись к воде, где люлька с младенцем еще качалась на волнах, женщина присела и притянула ее ближе к себе. Ребенок спал, его розовое личико выражало глубокий покой. Женщина развернула одеяло, младенец тоже оказался девочкой. На запястье ребенка блестела веревочка из разных ниток с медальоном, на котором был изображен крест. Рядом лежали драгоценные камни, кольца, ожерелья. У самой его головы покоилась соломенная куколка.

Поставив люльку на песок, женщина достала младенца с куколкой, прижала его к себе. Она наклонилась к люльке, достала прозрачный красивый камушек. Это был зеленый янтарь. Почему-то из всех драгоценных камней она взяла себе только этот простой, оставив остальные в люльке. Женщина, крепко удерживая свою девочку за руку и бережно неся младенца, направилась в сторону деревни. Люльку с драгоценностями зачерпнула речная волна, потопив ее в своей пучине. Вскоре поверхность реки стала гладкой. Ветер стих.

В это время на противоположном берегу появилась величественная женская фигура. За ней тянулся шлейф от пестрого шелкового платья и переливающейся накидки. Ее корона возвышалась к самому небу, а распущенные густые волосы, казалось, соприкасались с облаками. Она провожала взглядом уходящих людей.

— Прощай! — неожиданно пронесся по всей округе ее тихий грустный голос и почти неслышно между деревьев эхом догнал уходящую с детьми женщину.

Младенец проснулся, послышался его плач.

Глава 1

«Прошлое может сыграть с нами злую шутку, но чтобы об этом узнать, необходимо время. Нам всем необходимо время, дабы найти себе место среди хаоса наших хитросплетенных отношений».

Запись сделана 27 июня

Врач Антон Юрьевич заинтересованно прочитал запись еще раз, затем снял очки, взял со стола лупу и увеличил слова.

— Сыграть злую шутку, — протянул он.

Деревня Лопухинская. 1937 год

Деревня Лопухинская располагалась на возвышенности, в ее низине протекала река Ухтинья. Старые люди говорили, что прежнее название ее было Смородина. Речка текла неширокая, поэтому все, независимо от возраста, могли без усилий ее переплыть. Только глубина ее была разная: то можно в яму угодить, то на середине упереться ногами в землю. Это и служило обманом для людей, проезжающих мимо из других поселений. Особенно жарким летом в воду лезли все, кому понадобилось. А пьяным море по колено, не то, что река. Известно, вода пьяных и самоуверенных не любит. Вот она и закручивала им ноги водорослями, создавала ледяные воронки, несла тело, пока при лучшем исходе одежда за корягу не зацепится. Все же вода живая, поэтому реагирует.

Деревню и речку разделяла березовая роща, переходящая в негустой лес с пышными кустами. В летнее время лес наполнялся ярко пахнущей полынью, жгучей крапивой, высокой травой, усыпанной лютиками, куриной слепотой и синими колокольчиками. Зимой же путь к реке отрезало, так как все кругом было завалено толстым слоем снега. Хотя рыбаки находили способ туда пробраться, протаптывая себе дорожку широкими лыжами.

Одноэтажные дома стояли близко друг к другу. В деревне был только один двухэтажный дом, построенный зажиточным Петром Веленским. Дом располагался дальше остальных, почти на опушке леса. Спустя время, когда деревню стали расширять, строили еще дома, приблизившись и к дому Петра.

При жизни властный Петр Веленский, крупный мужик с черной густой бородой, зарабатывал на жизнь тем, что держал скот, лошадей, разводил пчел, продавал мясо и мед. Но впоследствии его жизнь и обстоятельства вокруг него сложились таким образом, что он был вынужден пойти работать в колхозе. Его жена Роза, стройная невысокая женщина, любившая носить платки и длинные юбки, воспитывала троих детей: старшую дочь Анисию и двоих сыновей-близнецов Саню и Митьку. Саня был шустрым мальчишкой, никогда не сидел на месте. В двенадцать лет пропал при странных обстоятельствах. Митька же, наоборот, подолгу мог что-то мастерить руками и со двора уходил редко.

Про исчезновение Сани в деревне ходили догадки, но Петр Веленский все слухи пресекал. Со дня его исчезновения ходил хмурый. Жене же запретил оплакивать потерю сына. Она прождала Саньку до конца своих дней.

Однажды один из соседских стариков Петра Веленского на предсмертном одре сказал ему:

— В маленькой тихой деревне, где, казалось, все про всех знают, часто происходят громкие, сокрытые от людей истории. Всегда помни, другим передай: в роду убийцы в крови течет смертельная л…

Старик как будто проглотил последнее слово, сделал тяжелый вдох, из его груди послышался сип. Петр тоже тяжело вздохнул.

— Любовь? Ты это сказал? — переспросила несчастная старуха, ухом приблизившись к самому рту мужа.

Тот согласно кивнул. Она вытерла концом платка свои маленькие узкие глаза.

— Только покаяние и просьба о прощении могут…

Старик прервался, закашлял, потом проникновенно взглянул на Петра, словно ища ответ на волнующий его вопрос. Тот отвел взгляд. Как будто он знал, о чем говорит старик, и почувствовал что-то сокрытое от самого себя. Старик попытался улыбнуться, слегка приподнял голову, глядя на мужчину.

— Не время. Вижу. Ты знаешь, Петр, хорошие у тебя дети: Анисия и Митька. Робкие только, робкие дети твои… Саньку…

Голос его затих. Завыла старуха. Стиснутые зубы Петра выдавали его внутреннее напряжение, он положил широкую ладонь на застывшие глаза скончавшегося. Хоронили старика, по его просьбе, тихо, без причитаний. В гроб положили посох и мешок с вещами, затянутый веревкой.

После смерти одного жизнь других всегда продолжается. Дети Петра повзрослели. В восемнадцать лет Митька уехал в город, там стал хорошим сапожником. В дом к родителям почти не ездил, ссылаясь на сильную занятость. Возможно, у него были и другие причины, но он об этом не говорил. После кончины матери он перестал приезжать совсем. Дочь же Петр от себя никуда не отпустил. Когда ей исполнилось двадцать лет, он отдал ее замуж за приехавшего в их деревню статного двадцатидвухлетнего Константина Морова. Константин не был сиротой, отец его скончался, когда ему исполнилось шестнадцать лет, а его мать часто болела, ее обидчивость, вспыльчивость и непрерывные вспышки ярости со временем проявлялись все больше, мешали жить нормальной жизнью, к тому же она с каждым годом ослабевала умом, на свадьбу к молодым не приехала. Через какое-то время, уже после смерти Петра, дом Веленских стал домом Моровых, где у Анисии с разницей в четыре года на свет появились дочери: Маруська и Катерина. Маруська росла спокойным и радостным ребенком, а Катерина с утра до утра плакала. Может быть, по причине того, что с самого рождения ее часто нянчил отец, так как Анисия после родов сильно болела и с постели не поднималась неделями. Иной раз на помощь с детьми приходили соседи. Когда Анисия все же поправилась, она помогала в доме мужу, занималась хозяйством и детьми.

Со временем Константин заимел порядком выпирающий живот. Хозяином слыл умелым, но был холоден во взгляде и словом колкий. Оба супруга работали в деревне. Он механиком в коровнике, а она учителем в школе. Поначалу в этой семье все было слажено. Но, как говорят, нет худа без добра.

Деревня Лопухинская.

Июнь 1966 год

Солнце залило всю деревню своим ярким светом. К девяти часам субботнего утра из спальни вышел угрюмый Константин в белой майке и спортивных штанах, его слегка лихорадило от похмелья. Вчера он с соседями резал поросенка. Мужчина буравил всех своим суровым взглядом, громко чихал и кашлял, потом сморкался в руку и мыл ее под рукомойником. Внезапно запнулся об поленце, резко толкнул его ногой к печке. Анисия взглянула на мужа, подумала: «Когда же Костя стал таким?». Много раз она задавалась этим вопросом, зная, что любовь давно прошла, и нет больше никаких чувств, одни обязательства. «Все в деревне так живут», — успокаивала себя Анисия.

Женщина, по обычаю поднявшись раньше остальных, уже готовила в ведре еду скотине. На ее халат был надет туго завязанный фартук, с большим засаленным карманом спереди, куда она складывала мелкий мусор. Вот и сейчас Анисия, увидев на столе фантик от карамельной конфеты, сунула его в карман. В сковороде скворчала картошка, на столе в большом блюде лежали сваренные яйца.

К этому времени Катерине исполнилось двенадцать лет. Она тоже находилась в кухне, замешкавшись у рукомойника в ожидании, когда отец отойдет, поискала взглядом чистое полотенце. Девочка редко ходила дома в платьях, если только на этом настаивала ее мать. Вот и сегодня, несмотря на теплое время года, она натянула, как отец, спортивные штаны и футболку. Русые волосы собрала в хвост на резинку. «Сегодня должна приехать Маруська», — вспомнила девочка, уже вытирая полотенцем умытое лицо. На душе растеклось тепло. Катерина скучала по сестре. У Маруськи в скором времени должны были начаться экзамены, а через два года она получит диплом медицинской сестры. Девочка завидовала ей, но все же любила сильнее и гордилась ее достижениями. Соседи в деревне относились к Маруське с добротой, а она смиренно помогала всем, кто попросит.

В отличие от сестры, Катерина росла своенравным ребенком. Не любила уроки и нудные рассказы учителей. Особую неприязнь она испытывала к занятиям физкультурой. Ей трудно было прыгать и бегать наперегонки с одноклассниками. Мальчишки из класса над ней подтрунивали, девочки открыто смеялись. В ответ она злилась, иногда прятала вещи одноклассников в раздевалке, мстила им за унижение. Особенно ей не нравилось, по известным причинам, что в школе работает ее мать.

Катерина, подтащив табуретку к столу, присела на нее. Анисия тоже села за стол на табуретку, Константин расположился на стуле рядом с женой. Взял в руки кусок хлеба. Женщина, молча, ткнула картошку в сковороде изогнутой вилкой, отхлебнула квас и снова зацепила румяный ломтик, распавшийся на две части. Неожиданно она бросила вилку на стол, оперлась лбом на кулак и замотала головой. Катерина, откусив половинку от яйца, перестала жевать. Отец вздрогнул, гневно выпалив:

— Анисия, чего с тобой?

Она приложила руку к груди, с тяжестью в голосе ответила:

— Да, не знаю я, плохо мне вдруг стало. Защемило в груди, и так заболела душа.

— Душа-а? Душа у ней заболела, и надо вилкой кидаться?

Он ложкой зачерпнул картошку, сунув ее в рот, ложка цокнула об зубы. Отцу было все равно, что происходит с душой жены. Он вообще не верил, что у человека есть душа, и тем более, что она может болеть. Анисия поднесла к стоящему на столе самовару кружку, налила кипятка. От того, что кружка мгновенно нагрелась, она чуть не уронила ее на стол. Женщина обожгла пальцы, поднесла их к мочке уха. Константин немного отпрянул, но в этот раз промолчал.

Женщина, нахмурившись, поднялась, отложила вилку и ушла в комнату, где они спали с мужем, задвинув за собой цветную шторку. Хлопнула дверка шкафа. Катерина дождалась, когда отец закончит завтракать и выйдет из дома, направилась вслед за матерью.

Постель в комнате стояла разобранная. На ней небрежно лежал халат и фартук. Белая кошка Мурка растянулась на пуховой подушке. Недавно выстиранные половики, от которых стоял легкий запах хозяйственного мыла, тянулись от постели до окна и от шкафа до выхода из комнаты. Девочка, наклонившись, погладила кошку по мягкому животу, та вытянулась и чуть приоткрыла глаза, заурчала.

— Мамка, ты куда? Надолго уходишь?

В это время Анисия резкими движениями пыталась натянуть ситцевое платье на сорочку, но оно застряло на пышной груди. Она заметно нервничала. «Похоже, платье стало на размер меньше, но скорее мамка поправилась», — подумала девочка, хихикнув про себя. Женщина действительно в последний год набрала лишний вес. Ей пришлось поднатужиться, прогнуться дугой в спине, чтобы платье поползло вниз. Наконец она выдохнула.

— Я к обеду вернусь, Катя, — ответила она как-то холодно, дергая молнию сзади. Мне надо еще к Вере забежать.

С улицы послышался женский смех, окативший весь двор, донеслись отдельные фразы:

— Давай, давай! — весело произнес голос отца, хлопнула калитка.

Анисия на несколько секунд замерла, но затем продолжила собираться.

— Ож… — оборвался женский голос.

Послышалась возня.

— Ой, смотри у меня, — вновь игриво зазвенел женский голос.

Отец заржал, словно жеребец. «Кто это может быть? Мамке, наверное, неприятно», — подумала девочка, покосившись на нее. Катерина подошла к окну, выглянула. Мужчина стоял уже один, облокотившись на невысокий забор. Сзади он выглядел будто боров, обвитый жирной прослойкой на талии. Катерина вспомнила, как мать не раз скандалила с ним из-за его заигрываний с другими женщинами в деревне. Однажды вечером она даже ударила его по лицу. Отец тогда схватил ее руку, впился в нее своим страшным взглядом, что-то прошипел, затем сжал ей горло. Вышедшая на шум Катерина вцепилась ему в спину зубами. Он заорал, его большие глаза еще сильнее потемнели, он оттолкнул дочь и вышел из дома. Тогда он не ударил жену. В этот момент Маруська не вышла из комнаты, побоялась. Мать потом долго плакала.

Катерина, продолжая стоять у окна.

— Мам, не обращай внимания на папку. Он такой всегда, я вот даже не обращаю.

— Да ну его, дурака, — отмахнулась Анисия, закручивая на затылке темно каштановые пряди, которые то и дело распадались. — Вон, на втором этаже черт ногу сломит, глядишь, паутиной все затянет. Мыши там, как у себя дома живут, а он с бабами заигрывает. Бездельник. Отца моего на него нет. А то бы…

Она сказала это с раздражением, вкалывая шпильку в кокон волос. Не придав значения ответу матери, Катерина с восхищением оглядела ее красивую фигуру в платье, шелковистые волосы, зеленые глаза. Ей тоже хотелось иметь такие же черты лица и волнистые блестящие локоны, но внешностью девочка была больше похожа на отца, крупной, высокой, с жестким волосом. Катерина незаметно для матери прикоснулась к своей девичьей, но уже выпирающей груди, посмотрела на свои широкие стопы, испытав чувство обиды. Через минуту Анисия достала изо рта последнюю шпильку, вколола в волосы на макушке.

— Косынку надень, если пойдешь на улицу.

— Ну, мам. Я же не маленькая.

Катерина насупилась.

— Так что теперь солнечный удар взрослых не берет?

Женщина, взяв у порога пакет с едой для кошек, обула тапки на босые ноги, стремительно вышла во двор. Девочка, проводив мать взглядом до калитки из окна, решила пойти на речку. Каникулы продолжались уже половину месяца, и каждый день надо было чем-то себя занимать. Она, завернув в газету пару кусков ржаного хлеба, сунула туда же тонкие перья лука и соленый огурец, вышла во двор, даже не вспомнив про косынку. Отца перед домом уже не было. Он, вероятнее всего, ушел к лошадям. Катерина тихо прикрыла калитку, свернула на лесную тропинку.

В лесу царил аромат сладких цветов, жужжали пчелы, слепни кружились над головой. Там девочка ощущала себя лесной феей. В эту игру она играла уже не первый год. Она шла, разговаривая с деревьями, и взмахивала руками, заколдовывая все вокруг.

Вскоре, усевшись на берегу близко к воде, Катерина нагребла в ладошку теплый песок, кинула его в реку, по воде пошли маленькие круги, рыбки юркнули кто куда.

— Мани, мани, — позвала она рыбок, — плывите маненькие.

Скоро рыбки снова собрались в кучу около самого берега. Катерина опять бросила в воду песок. Затем, она прицелилась, кинула камушек по воде. Тот пролетел над водой и утонул. Девочка научилась этому еще в прошлом году. Когда первый раз камушек пролетел пару метров ровно над водой, она испытала за себя гордость. Катерина развернула газету. Надкусив принесенный хлеб с луковым пером, у нее появилась привычная за последнюю неделю острая боль в желудке. Есть она больше не стала.

Девочка просидела около реки не один час, думая о своем детстве, о школе и одноклассниках. Она вспоминала истории, которые рассказывала им с сестрой мать. Раньше Анисия часто заходила в спальню к дочерям, ближе к ночи, строго говорила, чтобы дети закрыли глаза и слушали. Сегодня этого не происходило. Девочки выросли, а мать стала больше уставать. Время сказок прошло.

                                      * * *

Солнце уже высоко поднялось над деревней и рекой, в воздухе становилось все меньше кислорода, и Катерина, решив вернуться в дом, ловко приподнялась, отряхнула от песка штаны. Как только девочка перешагнула через старое прогнившее дерево, преграждающее тропинку, неожиданно послышался всплеск воды. Она оглянулась, за рекой раздалось тихое женское пение: «Спи, дитя мое мило, будет к осени друго, к именинам третье…». Девочка сорвалась с места, побежала без оглядки, хватаясь за ветки деревьев. В ушах стояло: «Седни доченька помрет, завтра похороны. Будем дочу хоронить, в большой колокол звонить».

Глава 2

Так пусть все зло, которым полон воздух,

На мерзких дочерей твоих падет

Шекспир «Король Лир».

Деревня Лопухинская.

Июнь 1966 год

Не обращая внимания на шум с заднего двора, Катерина уже закрывала за собой входную дверь в дом. «Тапок мамкиных нет, значит, она еще не пришла», — подумала девочка. В доме почему-то пахло прелостью. Зайдя в родительскую спальню, она остановила свой взгляд на окне, что оказалось распахнутым, потом посмотрела на кровать. «Постель не заправлена до сих пор, значит, мамка точно не приходила», — решила Катерина. В комнате был убран половик, второй скомкан, а на полу была разбросана земля из разбившихся цветочных горшков. По полу тянулись грязные следы, грязным оказался и подоконник. Она подумала, что Вовка Гребенкин, их сосед, залазил к ним в дом. Вспомнила, как его однажды забрали в милицию, потому что он почти каждую ночь в деревне что-нибудь крал. «Почему отец этого не заметил?» — подумала Катерина. Девочка присела, подняла с пола увядшие голубые цветы.

В сенцах послышались торопливые шаги, что-то металлическое громко покатилось по полу и ударилось об стену. Катерина нахмурила брови, увидела в окно на заднем дворе отца, тот с избытком расплескивал на землю воду из ведра. Девочка присела к черепкам и сгребла землю с пола в кастрюлю, что стояла под стулом. В ней обычно мать разбавляла навозную жижу для полива цветов. В этот раз кастрюля была пустая. Черепки от горшков Катерина выкинула в мусорное ведро, туда же отправила цветы.

— Сколько можно ходить в обуви? Надоело прибираться, — прошептала она, размахнув оставшуюся землю ладонью в разные стороны.

Она злилась. Минут через пять сиплое дыхание заставило ее напрячься. В прихожей появился отец. Он, крепко закрыв за собой дверь, задержался у дверного проема. Тишину в доме нарушил звук от разбившейся в кухне посуды. Отец шаркнул ногой, видимо, отодвинул осколки, выругался. Быстрыми шагами он прошел в комнату Катерины и Маруськи, как будто что-то искал. Пару раз открыл и резко закрыл дверку шкафа. Потом он копошился в кухне, шумно сопел, открывая пробку от бутыли. Катерина все это время не двигалась с места, зачем-то считала отцовы глотки: «Раз, два, три».

Отец, по всей видимости, сел на стул, похлопал ладонями по коленям, запел: «Домик стоит над рекою, пристань у самой реки. Парень девчонку целует, просит он правой руки. Верила, верила, верю. Верила, верила я, но никогда не поверю, что ты разлюбишь меня». Он резко оборвал песню, снова толкнул ногой разбитую посуду на полу.

Наконец он постучал по дверному проему в комнате, где была Катерина. Он никогда так не делал. Последний стук послышался девочке громче. Затем мужчина отодвинул штору. Катерина обернулась, не моргая, посмотрела в потемневшие глаза отца.

— Маруська придет… — произнес он, зевая. — Еси а ку не остаетца, то забем атом.

Девочка не поняла его и не знала, что ответить, но тут с ужасом увидела его массивные короткие рога, торчащие среди всклокоченных густых волос. Потянувшись, почесывая черными когтями свое небритое лицо, отец направился в спальню, тяжело переставляя копыта. Его хвост, как у черта, напряженно шевелился. Через минуту послышался скрип кроватных пружин от падающего грузного тела. По всему дому разнесся храп.

Катерина на цыпочках вышла в сенцы. Засунула ногу в тапку, во вторую сначала не попала, наклонившись, помогла себе, подтянув ее рукой. Вдруг у чулана кто-то хихикнул. Девочка плотно навалилась спиной на входную дверь, прислушалась. Неожиданно в сенцах, несмотря на обеденное время, потемнело. На заднем дворе раздался звук топора, потом еще, словно там рубили дрова. Взгляд Катерины спустился к порогу, и ей показалось, что на нем виднелись пятна крови.

— Кто здесь? — спросила она вслух, ощутив, как вспотели ее ладони и спина.

Кто-то смрадно выдохнул прямо в лицо девочке. Она сморщилась, еще сильнее сжалась, крепко впилась в дверную ручку, по ее позвоночнику волной пробежался холод. Вновь послышался звук топора, только совсем рядом. Затем в ее голове все стихло. Только с ржанием лошадей в конюшне, она пришла в себя.

— Кто же здесь? — уже шепотом спросила Катерина, продолжая дрожать всем телом.

Ей не ответили. Она услышала, как за дверью опять полетела посуда на пол, кто-то забегал, застучал, громко ударяя по стенам. Катерина с силой рванула дверь и заскочила обратно в дом. Она с ужасом проводила взглядом низкорослую растрепанную женщину, которая, скребя по полу куриными лапами, пропала за печкой, затягивая с собой свернутый половик. Девочка прошла в комнату, присела на край родительской кровати, зажмурилась, считая от одного до десяти и обратно.

                                       * * *

Незаметно на деревню опустился вечер. Часы, висящие на стене, громко тикали. Только с недавних пор кукушка из них больше не вылетала. Отец из комнаты еще не выходил. Катерина вспомнила о том, что сегодня никто не поил лошадей. «Отец спит, ему дела нет. Мамка еще не пришла», — подумала она. Ей самой выйти во двор не хватило смелости, да и отец не позволял дочерям без его надсмотра кормить и поить дорогих ему коней.

В доме было тихо и одиноко. Кошка где-то пряталась. «Если поговорить не с кем, остается только ждать», — продолжала думать Катерина. При одной мысли выйти во двор девочке становилось не по себе. Она переоделась в сорочку, подошла к окну. Серые вороны разгуливали по огороду, находя себе еду, а на качели раскачивался парень.

— Алешка? — радуясь, спросила сама себя Катерина.

Он был одет в строгий костюм не по размеру. Его темные волосы, приглаженные на бок, не шевелились от поднявшегося ветра. Катерину он не видел, иначе бы помахал рукой в знак приветствия. Алешке девочка не удивилась. Парень — жених Маруськи, а значит, знакомый, может быть, даже близкий человек. Катерине и Анисие он нравился.

Недалеко от него Катерина увидела саму Маруську. Невысокая сестра в черном платке, в цветном платье матери, в тонкой кофточке стояла с опущенными руками, остановив свой взгляд на качели. «Как тогда», — подумала Катерина. «Что тогда?» — кто-то переспросил в ее голове. Алешка не двигался, будто качели его качали сами, издавая скрип по всей округе.

Хлопнула входная дверь, девочка от неожиданности вздрогнула, вспомнила про существо с куриными лапами. Такое яркое видение у нее было впервые, только однажды она мельком увидела лешего в лесу. Правда, Анисия сказала, что этого не может быть. Катерина в ожидании существа напряженно уставилась на штору, но оказалось, что зашла Маруся. Сегодня она, как обычно, возвращалась пешком из города. Перешагнув порог дома, девушка сразу отодвинула шторку в родительскую комнату. На столе горела свеча, только что зажженная Катериной. Маруська разглядела съежившуюся сестру, стоявшую у окна уже в ночной сорочке, держащую в руках спички. Девушка сняла с головы платок, вязанную синюю кофту накинула на гвоздик, вбитый в стену возле двери.

Отец считал, что у Маруськи светлая душа. Она смиренно подчинялась родителям, но нередко не ела в училище, покупая по пути обратно на базаре какие-нибудь вкусности для Катерины и маленькие подарочки отцу и матери. Мать часто оставалась недовольна подарками, ругала Маруську за зря потраченные деньги. Отец, покрутив очередную покупку, тоже злился, говорил, что не будет давать ей деньги на обеды, так как она их тратит не по назначению. Но перед ее уездом утром в понедельник, грозя пальцем, протягивал мелочь.

— Катя, — тихо произнесла Маруська, поправила ремешок на платье, — от чего так рано света нет в доме? Снова нельзя включать? Отец ругался, что я долго шла? А где мамка?

Девушка все-таки включила свет, в кухне засветила лампочка, висящая на проводе из потолка. Она покрутила головой, оглядевшись по сторонам, в растерянности осмотрела кухню, битую посуду на полу, осколки от тарелок, лежавшие даже возле дверей. Катерина взглянула на сестру с подозрением. Она словно в первый раз увидела ее прозрачные глаза, распущенные зеленоватые волосы. «Ей нельзя красить волосы», — подумала девочка.

— Что случилось? Где мамка?

Маруська явно забеспокоилась.

— А ты одна шла, Мань? — спросила Катерина сестру.

Маруська достала из пакета небольшую коробочку, показывая Катерине.

— Конечно, а с кем же еще? До деревни Валуны с Варькой, а потом одна. Туты идти-то всего ничего, добежала. Боязно, конечно, то сова ухает, то в кустах кто-то шевелится. Так что же случилось? Кто бил посуду? Ругались они?

Катерина не ответила, но спросила снова:

— Зачем ты покрасила волосы?

Маруська, растерявшись, пригладила свои волосы, пожала плечами, улыбнулась.

— Шутишь опять? Значит хорошее настроение у тебя.

Сестры переговаривались негромко, чтобы отец их не услышал. Так было почти всегда. Если он слышал, то обязательно задавал ненужные вопросы.

— А Алешка разве не встретил тебя? На качели сидел. Времени, что ли, не знал? — задумчиво произнесла девочка, смотря в окно, где висели качели, на которых уже никого не было.

Побледневшая, худенькая Маруська обмякла, прикоснулась ко лбу. Выражение ее лица стало печальным.

— Ушел, — грустно произнесла Катерина.

В соседней комнате заскрипели кроватные пружины, девочка услышала, как отцовские копыта ударились об пол, пружины прогнулись еще сильнее, по всей видимости, отец проснулся и сел. Маруська тоже обратила внимание на скрип. Она явно что-то хотела сказать, но вышедший из комнаты отец заставил обратить на себя внимание. Он присмотрелся к старшей дочери, опустил взгляд на ее грязные сапоги.

— Дождь на улице?

Маруська машинально кивнула головой, хотя дождя не было. Словно загипнотизированная, она уставилась в его злые похмельные глаза. Обычно она не любила встречаться с ним взглядом, но сейчас как будто пришлось. Стало не по себе. Девушка обратила внимание на разорванную горловину на отцовской сорочке, словно ее рвали руками, это вызвало у нее тревогу, сердцебиение участилось. Конечно, оно участилось не в этот момент, а еще со словами Катерины.

Растерянная Маруська стояла в замешательстве. Отец отвел взгляд, потом приблизился к самовару, брякнул крышкой. Из краника самовара в подставленную им кружку полилась вода, он большими глотками выпил ее. Развернувшись к рукомойнику, умылся, потер полотенцем нос, вырвал из ноздри волос, несколько раз чихнул.

— Ты че-то поздно, Маруська, — с явным недовольством произнес он.

Этот вопрос девушка слышала часто, можно было его предугадывать. Но он звучал так холодно, что привычки реагировать на него спокойно не выработалось.

— Я? Я это… — неуверенно заговорила она.

Заторопилась, снимая резиновые полусапожки, ступила босыми стопами на сухую тряпку для обуви, положенную около двери.

— Так денег-то на обратную дорогу не дали. Я пешком шла. Папка, далековато все же.

Она, как обычно, пыталась отшутиться, искоса поглядывая на отца своими большими темными, как у него, глазами. От волнения Маруська раскраснелась, обняла свои худенькие плечи, оставаясь у дверей. Что-то определенно было не так, как раньше, она это чувствовала.

— Надобно шагу прибавить, на кой ляд тебе хорошую обувку купили? О чем говорите? — спросил отец, переведя свой прищуренный взгляд на Катерину.

В это время девочка давила на веки пальцами, от того, что в ее глазах фигуры людей начали расплываться.

— А мамка где? — все-таки спросила Маруська, взглянув на отца.

— Мамка где-е? — повторил отец, вытянув шею, будто гусь. — Вишь, стемнело? Хоть глаз выколи, не вижу мамки. Ау, мамка, где ты? Не придет — прибью. Спать давайте. Еды, Маруська, нету. Мати ни черта не оставила. Так что все завтра.

Он подошел к кухонному столу. Катерина зажмурила глаза и закрыла уши ладонями. Девочка подумала, что она не может больше слышать, что говорит отец, или этот черт, стоящий в коридоре и корчащий им рожу. Смотря на него из темноты, он казался ей еще ужаснее. Наконец Маруська спустила штору, прошла к сестре. Та изо всех сил прижалась к ней. Сквозь шторку из кухни пробивался свет. Было видно, как крупные слезы Катерины покатились по ее щекам.

— Ты чего? Не реви, Катя, — попросила Маруська.

Девочка, уткнувшись мокрым носом в руки сестре, шепнула:

— Она скоро придет, Маруська, вот увидишь. Не бойся, не в первой.

— Ты о ком? О мамке? Конечно, придет. Куда же она денется. Вырастать тебе надо, Катька, не мала уж ты, а все за мамкину юбку держишься.

Маруська не ругала сестру, сказала это мягко. Правда, ей тоже показалось странным, что матери еще нет дома. Но у взрослых свои дела. Нельзя же все время быть под присмотром семьи. Так она подумала и отпустила Катерину, включила в комнате свет. Катерина на несколько секунд зажмурила глаза, потом вытирая слезы, протянула сестре лежавший на столе в пакете соленый огурец и ломоть хлеба, что брала с собой на речку.

— На вот…

Девушка с благодарностью взяла еду, откусила огурец, во рту он шумно хлюпнул. Маруська притихла, хихикнула. Вернувшись к сумке, она поставила ее в комнате возле ножки стола, достала из нее коробочку и положила на стол.

— Возьми, глянь, — указала она взглядом на коробочку, усевшись на край стула.

Катерина протянула руку к подарку, взяв, покрутила его. В кухне громко зашуршала газета, затем послышался звук ножа, стучащего об дерево. Стало понятно, что отец что-то нарезал на доске. Раздалось его громкое причмокивание. Катерина открыла коробочку, в ней лежала маленькая куколка из фарфора в бальном платье. Глаза ее оживились.

— Я, Катя, знаешь… — начала шепотом Маруська.

— Что за черт? — внезапно выкрикнул отец, ударив по столу рукой.

Ложки, стоящие в банке звякнули, по столу что-то покатилось. Катерина вздрогнула, из ее рук куколка упала на пол, разбилась. Девочки испуганно переглянулись. Куколку было жалко. Маруська перестала жевать, подошла к шторке, немного отодвинув ее, выглянула в кухню. Отец шлепнул ладонью по самовару, тот слетел со стола на пол, разливая воду. Девушка вздрогнула, ей было непонятно, что его так разозлило. Катерина тут же направилась к дверям, затхлый запах в доме вызывал тошноту.

— Подожди, — шепнула испуганная Маруська, удерживая сестру за локоть. — Ты куда?

Катерина даже не посмотрела на сестру, высвободила руку, подняла шторку. Отец сидел на стуле спиной к выходу, самовар валялся на полу, как и осколки битой посуды. Все выглядело так, словно убирать этот бардак никто не собирался. Девочка, поднявшись на цыпочки, попыталась остаться незамеченной и выйти из дома, но под ее ногой предательски скрипнула половица. Ее сердце, казалось, забилось громче, чем тикали часы.

— Куды? — строго спросил отец, чуть повернувшись, искоса глянул на нее, его хвост ударился об пол.

— Я? В уборную.

Катерина приподняла плечи, быстрым движением разгладила сорочку, выпрямилась. Отец согласно кивнул, давая ей разрешение выйти. Он всегда все контролировал, поэтому обе сестры лелеяли мысли о том, чтобы поскорее вырасти и уйти из родительского дома. Только куда, например, Катерина пока не знала. Замуж ей точно не хотелось. «Пусть Маруська идет замуж, а мне надо бежать», — подумала она.

— Смотри, — прошипел отец.

Катерина после этого предупреждения остановилась перед дверью, не поняв на что надо смотреть, оглянулась. Ни Маруськи у шторки, ни отца в кухне уже не было, из родительской комнаты раздавался храп. Испуганная девочка медленно подняла взгляд вверх по лестнице на второй этаж, вся лестница оказалась в паутине и пыли, по верхней ступеньке семенили мыши. Катерина рванула в их с сестрой комнату. Маруська тоже спала. Как только Катерина легла рядом с ней на постель, то услышала:

— Ты давеча про Алешку вспомнила, словно он живой. Зачем? Знаешь ведь, что он умер.

Катерина повернула голову на сестру, глаза у нее были закрыты. Будить она ее не стала. Какое-то время девочка ворочалась, но все-таки провалилась в дремоту, где ей слышалось шуршание, рычание и виделись мухи, роившиеся у ее глаз, она пыталась отмахнуть их, но они появлялись снова. Из углов по всему дому скалились черти, издавая зловонный запах. Вскоре по полу, будто ковром, развернулся луг, с еле заметными голубыми бутонами, с пестрившими синими петушками и белыми невестами. Девочка увидела, как чьи-то большие ноги топчут этот луг и цветы на нем. Она вдруг стремительно соскочила с постели, выбежала в сенцы, потом сбежала с лестниц на улицу. Выскочила из калитки и помчалась прочь от дома, все дальше удаляясь от этого ужаса. Вслед ей раздался лай их пса Армана. Он так необычно лаял, даже хрипел. Анисия подобрала пса на улице еще щенком. Позже Константин построил ему будку, принес из сарая мощную цепь.

Катерина уже выбежала на дорогу за деревню, где вскоре послышалось рычание. Что-то большое и лохматое приближалось к девочке. Она рванула в сторону, к лесу, но и там раздалось рычание. Катерина со всех ног пустилась в другую часть деревни, встретившись с лохматым, похожим на медведя и льва одновременно, чудищем. Ей больше некуда было бежать ни от него, ни от отца. Спасением для девочки оказалось возвращение обратно в дом. Она, уже находясь в постели, только натянула одеяло на голову, как в прихожую кто-то вошел, об пол шлепнули тапки. «Это пришла мамка, только она так снимает тапки», — решила Катерина. Мгновенно встрепенулась.

— Мамка! — радостно громким шепотом произнесла она, бегая взглядом в ожидании матери в кухне.

— Тише, тише. Не буди народ. Завтра увидимся, — ответила мать, скрипнув дверцей шкафа в комнате, потом, по всей видимости, легла на постель рядом с отцом.

Катерина, немного подождав, все же поднялась и вышла в кухню, и тут около ее ног одна за другой пробежали по полу крысы. И сотни мелких паучков расползлись по стенам, потолку, затем начали падать на ее голову и тело. Девочка трясла волосами, пытаясь их с себя сбросить. Ее дыхание то останавливалось, то возобновлялось. Неожиданно перед ней появилась заплаканная Маруська. Она больно впилась руками в плечи Катерины, что-то с волнением заговорила, потом закричала. Катерина не разобрала слов. Девочка смотрела на губы сестры, потом обернулась на окно, где уже рассвет окатил их двор. Загорланили петухи. Все, что было вчера, стерло время. Наступило то самое обещанное «завтра».

Глава 3

«Когда давно все встало на свои места, но каждый день распадалось по разные стороны».

Запись сделана 18 июня

Антон Юрьевич отвел взгляд от записи в дневнике, подумал: «На самом деле я даже представить себе не могу, что могла бы означать эта фраза. То, что она в себе что-то скрывает, понятно, но что?»

Поселок Черемушки.

Дом для престарелых людей. Июнь 2016 год

Почти в конце поселка Черемушки среди берез и осин виднелось двухэтажное здание из серого кирпича, огороженное забором, выкрашенным зеленой краской. Несколько лет назад районная власть отдала это здание под дом престарелых жильцов. С этого времени дом стал быстро наполняться.

Его передний фасад стремился к поселку, где жилых домов оставалось немного. Местный народ уже несколько лет подряд заметно переселялся в ближайшие города. Во дворе дома стояла деревянная беседка и лавки, расположенные вдоль забора. Ступеньки, ведущие к крыльцу, давно облупились по краям, выдавая глазу дело времени. Двор выглядел чистым. Летом траву косили сами жильцы, затем выстилали на заднем дворе в клетки кроликам. Зимой горок, конечно, не строили, но зато у самого угла забора ставили новогоднюю елку. Старикам нравилось наряжать ее, украшая гирляндами. Возле дверей всегда стояли две лопаты для чистки снега, и кто-нибудь из жильцов мог выйти утром и разгрести дорожку от ступенек до калитки.

Внутри здание было похоже на небольшую поликлинику, с таким же длинным коридором, по бокам которого располагались узкие комнаты. Даже пахло лекарствами. Стены почти везде раз в три года выкрашивали в синий или зеленый цвет. Директор распорядился, чтобы в доме поставили множество цветов. В коридоре находились клетки с попугаем, морской свинкой и белыми мышками. Нередко по дому гуляли сами по себе кошки. Своих никто не заводил, заглядывали чужие. С кошками были проблемы, так как у директора при виде их активировалась аллергия. Хороший директор достался этому дому, заботливый. Так говорили жильцы. В администрации он выбил для дома престарелых людей несколько дополнительных должностей: медсестру, повара и уборщицу. Изначально их в штате не было, будто жильцы сами должны о себе заботиться.

С момента первого заезда в дом стариков в персонале до сих пор числились одни и те же люди, кроме принятого по знакомству три месяца назад на должность заместителя директора Антона Юрьевича Скабеева, двадцати семилетнего врача психиатра по образованию, тяготеющего к гипнозу.

Там проживала и Катерина Морова, ныне Потапова, по фамилии мужа, к которой за это время, казалось бы, никто не приходил. Женщине уже исполнилось шестьдесят два года. Только выглядела она гораздо старше своих лет. Может, потому что она деревенская, а может, по другим причинам. Многие находящиеся здесь старушки, что прожили в городе большую часть жизни, выглядели моложе ее, хотя были одного возраста. Они красили розовой помадой губы, даже пользовались духами, если к ним вдруг забредет начальник из администрации или заглянет Антон Юрьевич. А если праздник придет, то и тушь для ресниц доставали, и шифоновые шарфы. Катерине все это было не нужно. Она редко смотрела в зеркало, ее седые длинные волосы всегда были стянуты в тонкую косичку и закручены в комок на затылке. Лицо покрылось глубокими морщинами, веки нависли, почти закрывая небольшие глаза. Губы, потерявшие свой цвет, стали синюшными, части зубов уже не было. Она носила цветные халаты, ходила тяжелым шагом. Редко присоединялась в столовой к жильцам посмотреть по телевизору новости или шедший по вечерам сериал, который называли мыльной оперой.

                                       * * *

В этом году июнь стоял теплый. Прошел очередной скучный воскресный день. Поселок начал погружаться в дремоту, но в доме престарелых еще продолжались разговоры. После вечерней прогулки старики в столовой пили чай, поливали стоящие на подоконниках цветы, слушали советскую музыку. Катерина, послушав с ними несколько песен Муслима Магомаева, вернулась к себе в комнату. Фонарный столб во дворе дома не светил, вчера кто-то разбил лампочку, поэтому в комнате было темно. Накрывшись верблюжьим одеялом, женщина быстро заснула. Обычно ей ничего не снилось. Может, потому что на ночь ей давали снотворное, и на утро она сны забывала.

В полночь заскрипела калитка, залаяла собака. Кто-то забежал по лестницам на крыльцо, стуча каблуками от сапог. Забарабанили по двери. Катерина открыла глаза, около минуты прислушивалась, стук не повторился. Во дворе стояла тишина. «Видно, послышалось», — подумала она. Катерина перевернулась на другой бок, натянула на себя одеяло. Она глубоко вдохнула и почувствовала в воздухе запах лаванды. Двери распахнулись, из коридора в комнату ворвался свет. Катерина медленно приподняла голову. Около ее кровати появилась женщина в белом одеянии, удерживающая на груди края белого ажурного шарфа, покрывающего ее сверху почти до стоп. Женщина тихо причитала. Катерина подумала про Виту Сергеевну, про снотворное. Вита Сергеевна обещала его принести, но ее до сих пор не было.

— Однажды ты не проснешься. Помнишь, как это было у Павла Хромого, у Керьяна Полевого? — спросил откуда-то женский голос, похожий на голос Маруськи.

В последние годы Катерина не всегда понимала, кто с ней говорил. Появлялись люди, которые друг друга не видели. С кем-то она сама не хотела говорить. Кого-то даже боялась. Катерина рассказывала об этом Антону Юрьевичу, тот относился с пониманием. Это был, пожалуй, единственный человек, который ее по-настоящему понимал.

— Кто ты? Это ты, Вита Сергевна? — все же, сомневаясь, громко спросила Катерина, прищуриваясь, пытаясь всмотреться в лицо женщины сквозь шарф.

— Вита Сергевна, — еле слышным эхом прозвучал голос, похожий на Маруськин.

На соседней кровати старушка постучала кулаком по металлическим прутьям.

— Да, что же тебе, Катька, не спится? Молчком лежи, а то скажу на тебя, — пробубнила она.

Предположительная Катерине Вита Сергеевна, как и в остальных случаях, поплыла, словно водой испорченная картина, а вскоре вовсе испарилась. Дверь захлопнулась. Женщина больше не смогла заснуть, откинула одеяло, кряхтя, уселась. Через какое-то время в поселке загорланили петухи, собаки, выпущенные хозяевами из своих будок, залаяли на кур. «Скоро должна прийти врачиха, — подумала Катерина. — Пусть пока лают, а чего им еще делать?»

В коридоре послышались шаги. Персонал уже принимался за работу. К одиннадцати часам непричесанная Катерина заглянула в кухню, где в это время Таня, социальный работник, с жадностью заглатывала с ложки гречневую кашу. На печи из двух кастрюль шел пар от обеденного борща и компота из яблок. Таня, полноватая немолодая женщина с сединой на коротко подстриженных волосах, всегда была приветлива с жильцами, часто с ними курила. Курила она не просто сигареты, а закручивала, как солдаты в военное время, махорку в газетку. Из-за печи вышла повар Тамара, тучная женщина шестидесяти лет, похожая на утку, с выпяченной большой грудью. Она появилась, держа в руках испачканный кухонный нож, фартук был вымазан чей-то кровью.

— Чего тебе надо здесь? — крикнула Тамара, глядя на Катерину. — Тут делать нечего. Скоро обед, в столовую приходи.

Она сказала это с недовольством в голосе, торопливо вытирая нож о тряпку. Приветливость от нее была редкостью. Сквозь ее шутки и подтрунивание порой слышалось оскорбление. Многие жильцы жаловались на такое недружелюбие. Но Тамара — хороший повар, поэтому жильцам приходилось терпеть ее неприятные манеры.

— Катерина, ты шла бы погулять, — поддержала Таня, уши ее зашевелились. — Глянь, погода стоит хорошая. Скоро дожди обещают. Иди, иди уже.

Катерина немного замешкалась, потом молча вышла. Навстречу ей направлялась скрюченная Варвара Михайловна, местная сестра-хозяйка, сухонькая старушка с горбинкой на носу. В руках она держала чистое постельное белье. Варвара Михайловна в последние годы находилась в этом доме постоянно, так как ей стало негде жить. Ее дом сгорел, другого дома администрация не построила. Муж давно умер, с сыном она жить не захотела. Здесь ей нравилось, она со всеми ладила. Говорила, что такая старость ее вполне устраивает.

— Ты чего, Катя, такая грустная? — спросила Варвара Михайловна. — Солнышку радоваться надо. Глянь, солнышко-то какое.

Она улыбнулась беззубым ртом. Катерина оставила старушку без ответа, лишь проводила взглядом до конца коридора. Варвара Михайловна скрылась за дверями, напевая себе под нос что-то из современной эстрады. Отсутствие реакции Катерины на вопросы вполне можно было объяснить. С острыми перепадами настроения что-то нужно было делать, вот ее и лечил Антон Юрьевич. Сегодня утром она ни с кем не желала говорить, вообще ничего не хотела, кроме еды. Пожалуй, это единственное, чего она хотела всегда.

В коридоре с пальмой копошились две низенькие старушки, обе с длинными носами, словно сестры. Катерина уселась напротив них на небольшой старый диван, выставленный неделю назад из кабинета Антона Юрьевича, в ожидании времени обеда. Рядом с ней волнистый зеленый попугай Кеша раскачивался в клетке на специальном приспособлении.

— Голова болит.

Катерина обернулась, услышав гнусавый голос, затем вернулась взглядом к старушкам, которые продолжали свое занятие, переговариваясь между собой. Похоже, к ней они не обращались. Больше в коридоре никого не было.

— Плохая голова. Больная ты.

Снова услышала женщина странный голос.

— Ну и что? — спросила она.

— Уходи. Уходи!

— Чего я пойду? — спросила Катерина, уже не пытаясь понять, кто с ней говорит. — Я тут останусь.

Она даже слегка рассердилась. В это время попугай затрещал, словно сверчок. Прошло еще минут пятнадцать, женщина снова услышала:

— Хорошая птичка. Кеша — птичка для кота.

Катерина подозрительно заглянула за диван, затем обернулась на старушек, выкрикнула:

— Хорошая птичка? Эй, где ваш кот? Нельзя сюда кота!

Старушки продолжали говорить между собой, не обращая внимания на ее окрик. Здесь все уже привыкли к тому, чтобы не обращать на Катерину внимание. Так настраивал людей персонал. Из клетки послышался ритмичный стук. Попугай застучал в зеркальце.

— Мальчик, мальчик.

Катерина посмотрела на него. Вытянув шею, птица вспорхнула, зацепившись когтями за верхние прутья клетки. Мимо нее снова проходила Варвара Михайловна.

— Кеша тебя кадрит? — спросила она. — Ох, озорник.

Тут же из кухни вышла Тамара, махнула рукой Варваре Михайловне. Как в школе, зазвенел звонок на обед. Шаркая ногами, ходячие старики друг за другом проходили в столовую, заскрипели ножки стульев об пол, застучали об тарелки ложки. Ближе к дверям, за столом для четырех человек, уже сидела Катерина.

                                       * * *

После обеда на работе появился Антон Юрьевич. Сегодня утром нужно было подать списки директору, который, даже сидя дома, оставался главным. Антон Юрьевич ездил к нему домой, отдать долг подчиненного. Прибыв на работу, мужчина в своем кабинете выпил чаю с вареньем из черной смородины, накинул на себя медицинский халат, посмотрел в окно, вытащил из ящика стола журнал и шариковую ручку, направился по коридору на обход местных жильцов, которые были тайно отданы директором под его опеку, как врачу-психиатру. Антон Юрьевич, находясь в отличном настроении, слегка шевелил губами, напевая: «Темный мрачный коридор. Я на цыпочках, как вор. Пробираюсь, чуть дыша. Чтобы не спугнуть. Тех, кто спит уже давно. Тех, кому не все равно. В чью я комнату тайком желаю заглянуть, чтобы увидеть…»

Слегка пританцовывая, завернул в комнату, где жила Катерина. Для него она была идеальной пациенткой. Он писал о ней в своих записях как об очень странном человеке, полном загадок. Несмотря на то, что он видел старческое слабоумие Катерины, он чувствовал, что за этим есть еще что-то. Вот это «что-то» его интересовало, поэтому в период обострения болезни ее не увезли в психиатрическое отделение.

Катерина, сидя у себя на кровати, проследила взглядом, как врач в белом халате, с редкой русой бородкой и маленькими глазами в очках, вошел в комнату. На ее взгляд, его непомерная голова совсем не подходила телу. Ей показалось, как будто он еле ее удерживал. Антон Юрьевич брезгливо повел носом, широким шагом прошел мимо пары кроватей с парализованными старушками. За ним зашла ярко накрашенная женщина пятидесяти лет, чуть выше ростом, чем врач, лицо у нее было немного вытянуто вперед. Она оглядела комнату, тоже сморщилась. «Они оба, по всей видимости, кого-то ищут», — подумала Катерина, на всякий случай пробежавшись глазами по комнате.

— Не спится? — негромко спросил ее ободряющим голосом Антон Юрьевич, поправив очки на остром носу. — Уже обед прошел, а вы не умывались еще, не причесывались? Кат…

— Ты Витька иль кто? — перебила его Катерина.

Мужчина ловко взялся за спинку стула, сел напротив нее, ответил:

— Ну, давайте снова знакомиться: я врач Антон Юрьевич Скабеев. А это моя помощница — медсестра Оксана Ивановна, мы вчера с вами общались, позавчера, ну и так далее.

Он растягивал слова, словно говорил с маленьким ребенком. Улыбнулся Оксане Ивановне. Голубоглазая, широкобровая, обычно веселая Оксана Ивановна на этот раз выглядела хмурой. Сегодня она спала беспокойно, на работу идти не хотелось. Она до самого обеда просидела в процедурном кабинете, закрывшись изнутри на ключ.

— Оксана Ивановна, подай мне полотенце. Где-то вымазал халат.

На халате мужчины действительно виднелось бардовое пятно от варенья, которое врач перед выходом из кабинета зачерпнул из банки. Обычно на любую просьбу медсестра сначала закатывала глаза, что Антон Юрьевич увидел и сейчас.

Оксана Ивановна не любила себя утруждать дополнительной работой, зато любила посиживать у себя в кабинете и первой после окончания работы выскакивать во двор ровно в шестнадцать часов. Она была разведена и воспитывала сына.

Антон Юрьевич потер карман халата полотенцем, кинул его на стол. Он быстрым движением открыл принесенный с собой журнал. Достал из кармана ручку, щелкнув, уронил ее на пол, поднял. Снова слегка улыбнулся медсестре, потом с серьезным видом посмотрел на Катерину.

— Злобный Корочун ты, а не врач. Я-то знаю, что ты тут делаешь. Чесночину тебе надо в нос! — выкрикнула Катерина.

Антон Юрьевич от неожиданности замер, потом выдохнул.

— Чесночину? Чего мы хотим видеть или воображаем, то и видим, — проговорил он, продолжая разглядывать пациентку.

— А чего голова такая большая? Ты из этих, что ли?

— То из этих, то из тех. Нет, Катерина Константиновна, я из наших. А голова уж, какая есть.

Оксана Ивановна молчала, только вскидывала к верху брови, глядя на женщину.

— У тебя хроническое воспаление почек, — продолжила Катерина.

— Вы соскучились, вижу. Очень поговорить хочется, — ответил Антон Юрьевич, словно перед ним действительно сидел ребенок.

Тут Оксана Ивановна негромко рассмеялась.

— К врачу ходил, на УЗИ? — продолжала спрашивать его Катерина.

— Спасибо за заботу. Да нет, вам показалось, все в порядке. Это я вчера… Спасибо за беспокойство. В конце концов, я же сам врач.

Он, спустив уголки рта вниз, сделал запись в журнале.

— Отец тоже любил, — снова произнесла Катерина, — спасибо говорить.

Антон Юрьевич снова что-то записал в журнал, поднял взгляд вверх, где в углу комнаты громко жужжала пара мух, запутавшись в паутине. Катерина вдруг хлопнула себя по груди, расправляя плечи, демонстративно мотнув волосами.

— Галочка, все для тебя, радость моя! Ты моя душа, ты мой соловей! — изобразив чью-то интонацию, выкрикнула она. — Тихо ты, рыба моя. Он начал мять ее, втолкнув в двери…

Сменив интонацию, Катерина наигранно захохотала, не сдерживаясь, от этого затряслись ее плечи и выпирающий живот. На соседних кроватях зашевелились соседки. Послышались вздохи.

Вмешалась Оксана Ивановна:

— Катерина, про тебя сегодня сказали, что ты в полном порядке. Спокойная, хорошая. Тебя врач так будоражит? Антон Юрьевич от чего ей надо укол сделать?

Мужчина хотел ответить, но не успел.

— Спасибо вам, нате выкусите, — выкрикнула Катерина, завернув кукиш перед лицом врача, показала его и медсестре.

От неожиданности Антон Юрьевич даже вздрогнул, уголки его рта наигранно снова поползли вниз, он старался удерживать смех, прикоснулся к подбородку, потер его, поправил очки. Оксана Ивановна, подойдя почти вплотную к Катерине, ловко подобрала ее волосы, затянув на затылке, заплела косичку.

— Ох, Катерина, чего возбужденная какая? — спросила она, косясь на врача. — Доктора пугаете? Ну, ясно.

Врач взял Катерину за запястье, замер, прислушался. Медсестра звякнула металлической миской, положив ее на стол, убрала с нее мокрую марлю, достала ампулу и шприц. Вдруг Катерина воинственно потрясла кулаком в воздухе. Антон Юрьевич отклонился, снова взглянул на Оксану Ивановну, кивнул.

— Уколю. Потерпи моя хорошая.

Катерина неодобрительно мотнула головой, немного дернулась от вонзившейся в ее мясистую руку тонкой иглы, но не воспротивилась. Вообще она была не агрессивная, только доставляла массу неприятностей для жильцов и персонала в силу своих психических особенностей. Обижаться на нее было не за что, но все, что она делала, порядком всех раздражало. Медсестра, вынув иголку, приложила к коже маленький кусочек ваты, смоченный в спирте, нежно погладила по плечу женщину. Антон Юрьевич прикоснулся подушечками пальцев к своему лбу, потом поправил на переносице очки, спросил:

— Екатерина Константиновна, какой сегодня день?

Ответа не последовало.

— Какое сегодня время года? Вы смотрели в окно? Может, размышляли? — произнес Антон Юрьевич, провел в воздухе пальцами линию слева направо и обратно перед глазами Катерины.

Она не заострила на пальцах внимание. Ответила:

— Размышляла? Нет, не размышляла.

Женщина опустила плечи, потом мягко согнула спину, словно коромысло, и ее лицо, как будто еще больше сползло вниз.

— На дворе июнь, Екатерина Константиновна, самая его середина.

Она чуть наклонилась вперед.

— Ты кто?

У Оксаны Ивановны вырвался нервный смешок.

— Врач, Антон Юрьевич, — выдержанно ответил мужчина, негромко постучал носками ботинок об пол.

— Врач. Скажи-ко мне. Вот живу я всю жизнь в деревне, где нечисти да бездушные живут. Идешь туда, а придешь обратно. Отгадай загадку.

— Правда? Где ваша деревня? Интересно увидеть…

Катерина протянула ладонь, прикоснулась к колену Антона Юрьевича. Он чуть отклонился. Она хлопнула ему по колену, убрав руку, потрясла ей в воздухе, указывая на окно.

— Ты не ходи туда, мором возьмут, да утопют, как Ваську мою.

Последние слова она сказала, чуть приглушив голос, как будто из страха.

— Ну ладно. А что, у вас там река есть? Рыба тоже водится?

— Рыба водится. Хорошо, что ты меня сюда взял, к себе.

— Вам нравилась своя жизнь?

— Тебе бы понравилось у черта взаперти сидеть? Света белого не видела, обшивала его.

— Я знаю, что вы были швеей. Вы уже демонстрировали это, когда пришили сумку к моей куртке.

Он улыбнулся.

— Швея и есть.

Она усмехнулась, перевела взгляд на медсестру. Антон Юрьевич продолжал наблюдать за ней, потом поднялся, завел назад руки.

— Понаблюдаем. Надо ее поднимать наверх. Она же не лежачая, зачем ей в геронтологии среди парализованных стару… — он прервался, покосился на кровать, где лежала старушка, — бабулек, бабулечек лежать? Ладно, назначу ей нейролептики, снотворное. В общем, одно надо отменить, другое добавить. Я понял.

Как будто сказал об этом врач сам себе. Оксана Ивановна снова слегка закатила глаза. На соседней кровати заскрипели пружины. Послышался громкий продолжительный звук. Медсестра сморщилась, Антон Юрьевич еле сдержался от смеха.

— Вот что. Все назначение я запишу в журнал. Идемте уже.

Они продолжили разговор около выхода из комнаты.

— Мне странно, Антон Юрьевич, что она вообще здесь, хоть на каком этаже. Чего она пугает и наводит беспорядок среди жильцов. Эта женщина ненормальная. Я столько раз тебя спрашивала. Может, ее в отделение психиатрии хотя бы на время увезти?

— Да уж, понимаю ваши переживания. А чего же ей, Оксаночка Ивановна, делать? Нам бы в таком возрасте быть во здравии, так считай бы, это небесный поцелуй был.

В комнату вошла уборщица средних лет с рябым лицом и нависшими веками, со шваброй в руках, в натянутых почти до середины икры мужских носках, в сандалиях, которые были явно великоваты ей по размеру. Катерине показалось, что у нее вместо рук куриные лапы. Уборщица была низкого роста и выглядела как девятилетняя пухлая девочка.

— Здрасьте, — произнесла уборщица, не посмотрев на присутствующих.

Эта суетливая женщина жила в соседнем поселке, и каждое утро добиралась на работу на мотоцикле с коляской. Это она тащила в дом престарелых бездомных котов и кошек. Директор ругался. Однажды за непослушание ее лишили премии. Но кто выйдет с ней на путь конфликта, тот будет побежден ее добротой. Обязательно будет кормить ее котов. Так и вышло с директором, но он об этом никому не говорил. На виду у всех он все равно гонял кошек и грозился уволить уборщицу. Должность требовала. Все об этом знали.

Когда уборщица встретилась глазами с Оксаной Ивановной, то та взглядом указала ей на дверь, чтобы женщина вышла. Уборщица, заметив еще и Антона Юрьевича, исполнительно кивнула. Только развернулась к выходу, как Оксана Ивановна громко шепнула ей:

— Аня, пс, Аня Семеновна. Анна! Судно забери, не чуешь, что ли?

Анна Семеновна оглянулась, толстые губы ее что-то зашептали, она вернулась к ближайшей кровати, приставив швабру к стене. Медсестра покосилась на Антона Юрьевича, снова сморщилась.

— Ты снова, Антон Юрьевич, съехал с темы. Прям поцелуй небесный.

— Съехал? Ну и слово ты нашла. У нас много кто живет с разными психическими диагнозами.

Уборщица оперлась о край кровати, на которой спала парализованная старушка, заглянула под нее, запустила руку, раздался резкий звук ползущего судна. Аккуратно, стараясь не расплескать содержимое, женщина направилась к выходу, оставив распахнутой дверь. В открытые форточки послышалось щебетание птиц, стремительно взлетевших с дерева. Закаркала ворона.

— Вита Сергевна, у тебя вчера глаза были серыми, а сегодня карие. Я боюсь тебя. Ты плохая нечисть.

Медсестра обернулась на Катерину, та прикрыла глаза ладонью, посмотрела на Оксану Ивановну сквозь раздвинутые пальцы, как ребенок, увлекшийся игрой «ку-ку». Женщина вернулась к ней, мягкими движениями отняла от ее лица ладонь, уложила на постель, накрыла одеялом, затем вместе с Антоном Юрьевичем покинула палату.

Сразу за ними в комнату снова прошла Анна Семеновна. Уборщица выставила таз с грязным бельем в коридор. Туда же вынесла пару стульев. Подойдя к окну, провела мокрой тряпкой по плинтусу. Шумно дыша и ритмично двигая шваброй, направилась к выходу, оставляя за собой на линолеуме грязные разводы. Сквозь дремоту Катерина услышала, как под ее кроватью тряпка зацепила тапки.

Глава 4

Поселок Черемушки.

Дом для престарелых людей. Июль 2016 год

Этот день в доме для престарелых людей прошел как обычно, в своем режиме, написанном на листе, прицепленном к стенду на иголку. К вечеру Антон Юрьевич выглядел уставшим. Он находился в своем кабинете, который выделили ему на первом этаже, почти у самого входа, еле слышно подвывая под нос мелодию, лениво расписывался в журнале. Затем, достав из ящика стола свой маленький блокнот, записал: «Когда на пути встречаются мосты». Задумался, помахал ручкой в воздухе, словно Пушкин пером. Мысль не шла. «У Александра Сергеевича бы уже появилась», — подумал он, обреченно бросив ручку на стол. Врач повел взглядом на темно-зеленые обои в полоску, подгибающиеся в углах, тюль в крупный цветочек, лаковый шкаф для одежды. Осмотрел белую герань в большом горшке, подаренную матерью Степана в благодарность за ее лечение. Женщина сказала, что этот цветок очищает воздух. Все это навело на Антона Юрьевича тоску. «Нужен ремонт. И чем скорее, тем лучше», — подумал врач.

Вскоре в дверь постучали. Степан, местный сантехник, сначала просунув свою лохматую шевелюру в проем, потом показал лицо, улыбнулся. Антон Юрьевич в ответ кивнул, и мужчина, шаркая ногами по полу, устроился в кресле. Степан — высокий сухопарый мужик пятидесяти пяти лет, рыжеватый и усыпанный веснушками, стриг волосы раз в полгода и носил бороду. Жил он рядом с домом престарелых вместе со своей религиозной матерью. Твердой убежденностью держать пост вызывал насмешки и раздражение у повара Тамары и социального работника Тани, хотя живущие здесь старушки его стремление к вере в Бога поддерживали.

— Раиса померла, — тихо произнес он, исподлобья уставившись на Антона Юрьевича. — Аннушка взяла ее за руку, чтобы перевернуть, обмыть, а та уж похолодела. Позвонили везде, как положено. Щас скорая приедет, участковому надо звонить. Позвонишь? У Раи же никого не было, социальная служба хоронить станет.

— Это кто? Она же соседка Катерины, у окна кровать стоит. Так?

Степан согласно кивнул.

— Я же днем в их комнате был. Я еще подумал, ну и запах…

Степан, удивившись, ответил:

— Нет, запаха еще не должно быть.

Антон Юрьевич оттопырил нижнюю губу, шумно выдохнул, как будто фыркнул, как лошадь. Затем взял со стола сотовый телефон, тут же положил обратно.

— Зарядка села. Да, Степан, дела, — произнес он.

Взглянул на красный проводной телефон, стоящий на его столе, хотел снять трубку, но передумал. Подойдя к окну, врач открыл форточку. В кабинет с улицы ворвался звук мотоцикла и крики играющих за забором детей. Легкий ветерок, тут же залетевший через форточку, не освежал, лишь слегка прикоснулся к щекам Антона Юрьевича. Мужчина, не оборачиваясь, спросил:

— Видно, давно померла, раз охладела? Не сегодня может, а? Как так случилось? Ее сутки никто не трогал, что ли? Не подходил к ней?

Несмотря на то, что Антон Юрьевич на него не смотрел, Степан, потупив взгляд, пожал плечами.

— Ну, я-то не виноват. Я же за стариками не слежу. У меня своей работы хватает. Во.

Он провел ребром ладони по шее. Возмущенный Антон Юрьевич обернулся, но тут же снова вернул взгляд к окну.

Они со Степаном, несмотря на разницу в возрасте, со временем подружились. Что-то между ними было общее. «Только вот что?» — спрашивал сам себя Антон Юрьевич. Степан ему казался достаточно благонадежным мужиком, да и мать его бесплатно заботилась о местных жильцах, иногда и о нем тоже. «Просто хорошие они люди», — подытоживал в своей голове врач. Простота и умение слушать было для Антона Юрьевича важным в человеке. Но сейчас эта простота скорее раздражала врача. Он заметно нервничал.

— Не похолодела, а чуть похолодела. Может, сначала замерзла. У окна же лежала. Может, утром скончалась. Аннушка не всегда успевает понять, кто умер, а кто нет, — вдруг выпалил Степан, ерзая от напряжения в кресле.

Антон Юрьевич гневно взглянул, как ему показалось, в наглые глаза Степана, от негодования даже рот открыл. Степан изменился в лице.

— Сначала замерз… Чуть? Чем же интересно таким долгим и важным у нас занимается Анна Семеновна?

Антон Юрьевич постучал себе по лбу кулаком, исказив лицо. Нервно пройдя по кабинету, сел за стол, закинув ногу на ногу, качнул ей, стукнувшись коленом о его край. Степан ощущал неловкость и некоторое время ничего не говорил. Ждал, пока врач заговорит снова. Но тот продолжал молчать. «Чего он так расстроился?» — думал Степан.

— Что за люди? Так я же… Что за люди?

Степану было ясно, что спрашивал об этом Антон Юрьевич сам себя. Прошло еще пять минут. Врач все же снял трубку красного телефона, приложил ее одним концом к губам и язвительно произнес:

— Здравия желаю, Анатолий Алексеевич. У нас тут бабушка померла. Нет, вы не думайте, вчера еще. Нет, конечно, мы очень внимательные, просто у нас дел много. Вы приезжайте, все сами увидите.

Он положил трубку, оперся локтями на стол, сжав руки в замке. Еще какое-то время он шепотом передразнивал кого-то, искажая гримасу.

— Не буду сегодня звонить. Все равно уже не к спеху, договоримся завтра, — снова произнес Антон Юрьевич. — Главное, что скорая ее заберет сегодня.

У Степана горели щеки, ему было жутко стыдно за то, что они такие люди. «Вообще, за людей стыдно, вот за весь мир, — думал он. — Попадет Анне, опять попадет». Прошло еще пять минут.

— Ты остыл? — больше не желая молчать, спросил Степан и еле слышно кашлянул.

Подумал: «Если же не остыл, значит надо уходить и оставить в покое Антона Юрьевича со своими мыслями». Но врач, к его облегчению, ответил:

— Ага. Как Раиса. Этого ты хочешь?

Тон его был ровным, похоже, что он успокоился. Степан не удержался, засмеялся, с ним и Антон Юрьевич. «Можно выдохнуть, все нормально», — решил Степан. Врач выставил перед собой ребром ладонь, наводя ее на мужчину.

— Дать бы вам всем, вместе с Катериной, — шепотом, сквозь зубы произнес он.

Степан удивленно вскинул брови.

— Я и Катерина причем?

— Да туда же. Устал я что-то. Ладно. Разберемся с Раисой, вернее с ее смертью. Вот о чем ты мечтаешь, Степа?

Быстро переключившись от ворвавшейся ситуации, не дождавшись ответа, продолжил врач:

— А вот я иду по полю. На горизонте густится лес. Он, как будто сторож, требует пропуск, проверяет, годен ли я, чтобы допустить меня до речушки, что за лесом этим течет. До речушки, мягко журчащей, словно девушка. Что делается, а? Ух, морозец по коже пробежался.

Антон Юрьевич немного зарделся, прикрыл глаза, откинулся на спинку стула. Степан пожал плечами, только приоткрыл рот, как врач снова произнес:

— Девушка, говорю, речушка эта, в прозрачной сорочке и волнующая мое воображение. Хочется этой ледяной чистой воды зачерпнуть ладошками, приложить ее трепетно к горячим губам. Хочется чистоты этой прохладной.

Он даже разволновался и тут же поддался вперед. Глаза его отражали мечтательность.

— Как-то ты быстро. Ну ладно. Кстати, Антон, у тебя девушка уже появилась? Давно мы не общались, а вдруг…

— Погоди ты…

Антон Юрьевич что-то записал в блокнот. Степан подождал еще несколько секунд, закопошился, запустил руку под кофту, спросил:

— Ну их, этих девушек. Будешь? Помянуть надо Раису.

Антон Юрьевич посмотрел на черную фляжку в руках Степана, лицо его стало таким, будто ему предложили выпить яду, но все-таки он согласно махнул рукой.

— Давай. Все равно уже рабочий день закончен.

— Вот, говорю я, свой ты парень.

— А то!

Степан усмехнулся, протянул мужчине фляжку. За окном послышалось шуршание шин, подъехала машина, заглох мотор, хлопнула дверь. Стало понятно, что приехала машина скорой помощи. Выходить из этого кабинета никто не собирался. Антон Юрьевич отхлебнул из фляжки, протянул ее Степану. За окном заговорили люди. Степан кивком указал на шум. Антон Юрьевич ответил:

— Не пойду. Сами справятся. Они же…

Мужчина не успел закончить фразу, как в кабинет без стука забежала встревоженная Оксана Ивановна, Степан еле успел засунуть фляжку обратно под кофту, взялся за подбородок, поднял на нее глаза. Оказывается, они не закрыли дверь на ключ. «Неожиданное появление медсестры было непредусмотренным», — подумал Антон Юрьевич.

— Там скорая приехала. Выйдете?

Она волновалась. Антон Юрьевич отрицательно покачал головой. Женщина перевела возмущенный взгляд на Степана, видимо, ища поддержки с его стороны.

— Я не пойду. Это не моя работа.

— Вы серьезно? — спросила медсестра, сунув руки в карманы халата. — Моя, что ли? Я и так сегодня задержалась. Мне за это не платят. Кто будет расписываться?

— Распишись, пожалуйста, сама, — деликатно попросил ее Антон Юрьевич. — Мы в командировке, все. В долгу не останемся.

Выражение лица у Оксаны Ивановны стало наигранно обиженным. Степан сдержанно улыбнулся. Медсестра ему нравилась. Иногда он о ней мечтал, хотел в ресторан в городе пригласить, но стеснялся, да и боялся тоже. Мать ему говорила: «Все бабы тебя разводят, не умеешь ты сразу их натуру распознать». «Мать не права, — думал Степан. — Умею, поэтому и не предлагаю Оксане Ивановне ресторан. Но мечты же не делают меня чокнутым. Мечтать даже необходимо».

— Почему скорая? Она покойников забирает? — спросил Степан, глядя на медсестру, затем почему-то разразился смехом.

Оксана Ивановна, несмотря на возмущение, улыбнулась такой реакции.

— Ну, наверное, нет больше никого, только они дежурят, — ответила она, свысока глянув на мужчину, который и так находился в кресле ниже ее.

Он закивал, одобряя ее мысли.

— Оксаночка Ивановна, сделай все сама, а я потом к участковому забегу. Завтра, может. Что-то я устал сегодня, да и зарядка на телефоне села.

Антон Юрьевич, потупив взгляд, как ребенок, покрутил телефон в руках, нажал на пару кнопок, искоса поглядывая на Степана.

— Ладно, эгоисты. Вы же одни устали.

Сделав вывод, что дел с ними не будет, медсестра улыбнулась Степану, заправила волосы за ухо, блеснув сережками с зеленым камушком, и выпорхнула из кабинета, оставив за собой сладкий аромат духов. Степан ухмыльнулся, приподняв брови, обтер уголки рта, игриво взглянув на Антона Юрьевича. Врач тут же тихо подошел к двери, повернул ключ в замке и щелкнул по выключателю. Вечер еще только наступил, поэтому выключенный свет в кабинете не создавал темноты. В коридоре началась суета. Было слышно, как поставили на пол носилки. Мужской голос попросил стариков немного отойти.

— Вовремя ты, — шепотом произнес Степан.

Хлопнула входная дверь, послышались спускающиеся по лестницам шаги, затем уличная дверь, следом и дверь машины. Антон Юрьевич еще пару секунд прислушивался, шепотом обратился:

— Только не как в прошлый раз. Ладно?

Степан согласно хмыкнул, снова вытащив фляжку. Антон Юрьевич протянул ему неполный пакет печенья, лежавший у него на столе. После очередного глотка Степан спросил:

— Вот, Антон, скажи мне, что ты здесь делаешь? Ты же врач. Как же ты, такой интеллигентный человек с высшим образованием, в этой дыре живешь? Тебе же надо в больницы. А ты в этом доме? Это нам тут надо до конца дней работать, мы люди не образованные.

Антон Юрьевич, взял протянутую Степаном фляжку, хлебнул из нее, протянул обратно, захрустел печением.

— Ты вроде спрашивал об этом. Я помню, что рассказывал.

— Я не помню.

— Ладно, снова перескажу. Мне не сложно. Мать моя здесь померла, в этом же доме. Я, когда с совестью встретился, сюда приехал. Вот помогаю старушкам и старикам жить, чтобы хоть как-то свое существование оправдать.

Он прищурился, выдерживая паузу. Степан застыл в недоумении, но потом с гордостью закивал.

— Погоди. В каком это году было? Дом же престарелых… погоди. Кто была твоя мать?

Он еще больше оживился. В коридоре продолжался шум, у входа теснились старики. Казалось, что дышали прямо в дверные щели кабинета. Кто-то пару раз толкнул дверь и дернул за ручку. Потом шум стих. Старики разошлись. Врач некоторое время молчал, потупив взгляд, затем тихо и сдержано захохотал.

— Да ладно тебе, Степка, слушай меня больше. Мать моя была психиатрическая, отняли меня у нее, когда мне три года исполнилось. Родственники говорили, что била она меня, голодом держала. Вот в детский дом определили, я ее после не видел никогда, не искал даже. Сейчас померла, наверное. А тут… Судьба, значит быть.

Говорил он тихо, его жевательная мышца ходила ходуном. Антон Юрьевич вдруг вспомнил свою юность. Как закончил он одиннадцать классов вечерней школы, еще во время учебы пошел подрабатывать к старшим друзьям, что открыли свое дело по шиномонтажу. Пристроился в общежитии благодаря директору детского дома. Никому не нужный человек: ни государству, ни родственникам. Ближе к восемнадцати годам, как раз перед армией, познакомился с Ромой — студентом, второкурсником медицинской академии. Они вместе оказались на вечеринке у знакомых по случаю двадцать третьего февраля. Обменявшись с ним телефонами, сдружились. В то время Антон Юрьевич и загорелся желанием быть врачом. В школе он учился хорошо, любил биологию и химию. К тому же его в военкомате освободили от призыва, нашли какую-то неполадку в сердце. Он начал готовиться к экзаменам, через год поступил в медицинскую академию. Только по окончанию учебы не пошел сразу практиковаться психиатром в медицинское учреждение, а устроился, благодаря знакомству с директором, работать в доме для престарелых людей. Директор его взял на должность своего заместителя с условием, что тот будет выполнять две работы за одну зарплату: заведовать делами дома и лечить больных стариков. Воспоминания Антона Юрьевича прервал Степан:

— Господи! Леха Евлаев рассказывал…

Степан как-то горестно выдохнул. Неожиданно с улицы послышалась возбужденная речь, даже кто-то вскрикнул. Мужчины прислушались. Скоро послышался стук каблуков, направляющихся в сторону кабинета. В двери настойчиво застучали.

— Антон Юрьевич, откройте, это я, — громким шепотом попросила Оксана Ивановна. — Слышите? Я одна.

Медсестра снова постучала. Антон Юрьевич, закинув в рот печенье, выждав несколько секунд, поднялся и осторожно повернул ключом. Степан привстал. В кабинет почти влетела обеспокоенная Оксана Ивановна.

— Антон Юрьевич, что-то происходит у нас. Рая, что умерла, исчезла с носилок.

Женщина шумно дышала. Мужчины переглянулись. Она дернула плечами, словно замерзла. Антону Юрьевичу показалось, что у него шевельнулись корни волос на голове. Степан выглядел спокойным, но его сжатые губы говорили об ином.

— Как исчезла? Ты разыгрываешь нас? — спросил Степан.

— Да куда уж там? Я серьезно говорю. Ее вынесли на носилках, поставили на пол у входа. Все разошлись по своим делам. На минутку. Водитель курил у входа со своей медсестрой. Я зашла к Варваре Михайловне. И все. Носилки есть, а человека нет. Надо звонить директору. Похоже, у нас большие проблемы, — торопясь, стараясь быть тише, проговорила медсестра, оглядываясь назад.

— Вот эта подозрительная фраза: все разошлись по своим делам. Удивительно. И все это в отсутствие директора на мои плечи ложится, — произнес Антон Юрьевич. — Как в фильме ужасов.

Ветер с шумом резко закрыл форточку. Медсестра вздрогнула, прикоснувшись рукой к груди. Сзади нее неожиданно появился невысокий коротко подстриженный мужчина, оказавшийся водителем скорой помощи. От него пахло свежим дешевым табаком. Он заглянул, ища глазами по стене выключатель, щелкнул им. С удивлением осмотрел всех присутствующих.

— А-а, так все-таки здесь еще кто-то есть, кроме вас? — ехидно спросил водитель, взглянув на растерянную Оксану Ивановну, которой, видно, было не до шуток.

— Где покойница? Не у вас?

Он так вальяжно спросил об этом, заглядывая за спины людей, не смотря на них самих, как будто не было ни врача, ни Степана.

— Не смешно, — произнес встревоженный Степан. — Надо искать.

— Ищите, ищите. Нам торопиться некуда. Другие больные подождут вас, правда? Сидите тут в темноте. После работы отдыхаете? А у нас рабочий день безразмерный. Не спешите. Больные люди ведь не покойники, дома в ожидании посиживают. Им еще жить хочется.

У Антона Юрьевича зарделись щеки, он бросил взгляд на водителя, было понятно, что тот уже злился. Антон Юрьевич и сам испытывал негодование.

— Разберемся, — только сказал он.

— Ушла, наверное. Надоело лежать. Пока тут у вас разберешься, так и помереть можно и сбежать пару раз. Точно она умерла-то? — с язвительной улыбкой, уже смотря на врача, с иронией продолжал водитель.

Антон Юрьевич не ответил, быстрым шагом вышел из кабинета. За ним поторопились Степан и Оксана Ивановна.

— Звоните директору, — почти заверещала медсестра врачу вслед.

— Погоди ты со своим директором. Он все равно не разрешит эту ситуацию. Тем более в переломанном состоянии. Думаете легко ему после аварии? — повысив тон, отмахнувшись рукой, произнес Антон Юрьевич.

Уже у входа он обернулся, лицо его выглядело хмурым, оставалось слегка раскрасневшимся. Он подумал, что водитель унюхал их со Степаном дела в кабинете. Это немного беспокоило врача, но сильного стыда сейчас не вызывало.

— Я на улицу выйду. Вы идите по комнатам, все осмотрите.

Водитель с ехидным выражением лица проводил его взглядом, подошел к стенду, с любопытством рассматривая фотографии стариков и благодарственные письма.

— Он думает, что мы не смотрели в комнатах, — произнес он, словно беседуя с фотографиями. — Хорошо тут у вас.

Как только Антон Юрьевич вышел во двор, его сразу облепили комары, он шлепнул себя по руке, потом по шее. Послышалось:

— Как можно потерять покойника?

Врач обратил внимание на сидевшую на лавочке медсестру со скорой помощи, разговаривающую по сотовому телефону.

— У меня впервые такое в практике, — кому-то сказала она, прикоснулась рукой к негустым коротким волосам. — Они же сами покойницу на носилки уложили. Мы-то с Венькой…

Услышав шаги, женщина оглянулась, срочно попрощалась с собеседником и убрала телефон в карман халата.

— Пойду за здание посмотрю, — уведомил ее Антон Юрьевич.

Проходя мимо скамейки, подобрал свежий окурок, закинул его в коробку для мусора. Женщина, находясь в замешательстве, громко спросила:

— Коллега, вы серьезно? Думаете, мертвые бегают?

— В нашей жизни все может быть. Смотрите, как бы вас не украли.

— Да, конечно.

Смешными слова врача ей не показались. Зато Антон Юрьевич улыбнулся ей, затем быстрым шагом, снуя взглядом по углам и кустам, обошел здание. Тела Раисы он не нашел, что было для него логичным. В это время Степан и Оксана Ивановна заглянули в ближайшую комнату, откуда слышался шум и брань стариков. «Так всегда, — говорили они. — Мы и здесь никому ненужные. Помрешь, и то покоя не будет». Весь дом уже знал о пропаже тела старушки.

Антон Юрьевич вернулся к центральному входу, медсестры на лавке уже не было, она сидела в машине и вновь разговаривала по телефону. Врач, зайдя в дом, обнаружил в коридоре целое собрание жильцов. На повестке дня были темы о загробной жизни и чертовых проделках. Он обтер подошву о мокрую тряпку, брошенную у входа. Рядом неожиданно появилась сестра-хозяйка Варвара Михайловна. Откуда она вышла, мужчина так и не понял. Она, молча, таинственно заглянув ему в глаза, прикоснулась к руке Антона Юрьевича и, шаркая ногами, пошла по коридору.

Мужчина испытал странное чувство, но послушно зашагал за ней, оборачиваясь на стариков. Они провожали его взглядом. Варвара Михайловна завернула в ванную комнату, толкнув ладонью дверь, оттуда Антон Юрьевич услышал громкий шепот. Когда старушка включила свет, врач обомлел. Обходя ее, он вышел вперед и не поверил своим глазам. Катерина сидела на стуле рядом с ванной, где лежала мертвая Раиса, прикрытая простыней чуть выше горла.

Раиса в доме престарелых жила с первых дней его основания, совсем не вставала с постели, исхудала, поэтому поднять ее мог бы даже подросток, а уж Катерина тем более. Тем не менее, эта ситуация произвела на Антона Юрьевича большое впечатление. «Вот откуда у этой женщины такие желания? Притащила же бабку в ванную, да еще и мертвую? Зачем?» — прямо сейчас задавался вопросами врач.

— Всем нам трудно принять смерть близких людей. Ведь за ними следуем мы, — необычным тоном, как произносят священники, сказала Варвара Михайловна с теплотой во взгляде.

Погладила по голове Катерину, вздохнула.

— Да уж. Что вы тут делаете? — шепотом спросил врач Катерину, наклонившись к ней.

В дверях появилась пара встревоженных старушек со второго этажа. Варвара Михайловна попросила их подняться в свои комнаты, уверяя, что все в порядке. Катерина повернулась к врачу лицом. Мужчине показалось, что она больше похожа на угрюмого старика, так как старушечьей мягкости в ней сейчас точно не было. Прибавились морщины, черные колкие глаза вызывали жуткое ощущение, как мертвая вода в заброшенных водоемах. Иногда страшно увидеть перед собой безумные глаза, мутные, но сверлящие тебя в самое нутро. Антон Юрьевич испытал неприятные чувства, выпрямился.

— Чего ты ее бросил? Она мерзнет, от дверей дует. Нельзя вот так оставить ее, накрыть половиком, вы бы хоть в клеть ее положили, — произнесла Катерина, грозя пальцем врачу.

— В клеть? Мертвые не мерзнут, да и на дворе июнь, Катерина Кон…

— Июнь, август. В августе-то чего было? Нет, это в июне случилось?

Антон Юрьевич огляделся, половика нигде не было. «Что такое клеть?» — подумал он, но не переспросил.

— Люди умирают в разные месяцы, — почему-то произнес врач, видимо, не ожидая этой фразы сам от себя, немного смутился.

Он не знал, как поддержать человека, когда у того кто-то умер. Не придал значения и тому, что здесь люди тоже привязываются друг к другу. Тем более не подумал, что будет переживать Катерина. «Она и не переживала, позаботилась о теле только», — решил он. Но с этого дня он не видел в Катерине просто классическую психиатрическую пациентку.

— Ладно, Варвара Михайловна, я сейчас позову людей, побудьте тут.

Старушка мотнула головой. Вскоре под плоские шутки водителя тело Раисы увезли. Оксану Ивановну отпустили домой. Катерине дали снотворное, удвоили дозу успокоительного лекарства. Уже у себя в кабинете, сидя на диване, Антон Юрьевич, наклонившись, пальцем потер носок ботинка, затем поднял глаза и увидел перед собой вошедшего Степана. Тот закрыл дверь, только достал фляжку, как вновь послышался стук.

— Рая вернулась, — произнес искаженным голосом Антон Юрьевич.

Степан сразу зажал себе рот ладонью, плечи его затряслись. Антон Юрьевич показал ему кулак, сдержанно посмеялся. За дверью кто-то продолжал копошиться, потом прогудел в замочную скважину:

— Эй, вы там? Живы?

Антон Юрьевич широким шагом подошел к дверям, распахнул ее, слегка кашлянул. На пороге появилась Анна Семеновна со шваброй в руках и ведром с водой.

— Уехала скорая. Вы долго еще тут секретничать будете? Мне мыть надо, да домой ехать, — спросила она, оглядев мужчин.

— А, это вы, Анна Семеновна? Та самая, что сильно занятая? Кто иногда забывает вынести судно, и, как оказалось, проверить лежачих мертвых старушек?

Антон Юрьевич широко улыбнулся. Растерянным взглядом уборщица пыталась смотреть сразу на обоих мужчин. Продолжать разговор не стали. Врач засуетился, открыл шкаф, аккуратно повесил халат на плечики, натянул кепку.

— Степан, ну пошли, время — деньги, как говорил мой друг, что работал в шиномонтажке. Завтра с утра много дел. Опять.

Пока Степан собирал инструменты, закрывая на ключ свою каморку, Антон Юрьевич, спускаясь с крыльца, поднял взгляд на небо, где уже начали появляться мелкие звезды. В поселке еще шумели, трещал мотоцикл, пахло костром и пожаренным мясом.

— Только здесь такое ясное небо, — сказал он вышедшему Степану, — больше нигде я не видел таких ярких звезд.

Степан остановился рядом, подняв голову, запел: «Богородице Дево, радуйся, благодатная Марие, Господь с тобою…»

Антон Юрьевич покосился на него, затем снова устремил свой взгляд в небо. Степан прервал пение, произнес:

— Ненормальная она, Катерина эта. Лечить ее надо до конца дней.

Антон Юрьевич не взглянул на мужчину, но ответил:

— Умельцы мы выставлять диагнозы. Конечно, Катерину все считают ненормальной, но я уверен, что не стоит выносить вердикт болезни одному, не проверив остальных.

— Вот ты даешь! По сравнению с ней все мы нормальные.

Степан ни секунды не обдумывал слова врача. Его сейчас интересовало другое.

— Так чего я еще зашел, Антон Юрьевич? Не только про умершую Раю рассказать. У меня горит, понимаешь? Антон, а? Мне позарез деньги нужны. Я уже у всех спросил, ни у кого нету.

— Не сомневаюсь. Давно горит?

— Да, несколько дней уже.

— Значит, расслабься, все сгорело.

Степан остался в недоумении. Антон Юрьевич ухмыльнулся, подмигнув ему, сунул руку в карман брюк в поисках мелочи.

— Много?

— Нет. Завтра матери надо дать на хлеб там, молоко.

Антон Юрьевич вспомнил, как мать Степана называла сына несчастным дураком. Говорила, что им все пользуются, женщины в том числе, пусть даже только две. Ровно две женщины было в жизни Степана. А в том, что он не может им отказать винила его отца, который после второго пребывания в местах заключения в семью так и не вернулся. Антон Юрьевич протянул мужчине несколько десятирублевых кружочков.

— Когда горит, Степан, надо идти, например, в центр микрофинансирования в городе, и тебе точно дадут нужную сумму, потому что ты добропорядочный работник, госслужащий. У тебя и документ есть.

Степан взял деньги, лицо его выражало стыд, рот растянулся в улыбке, словно он нашкодивший ребенок.

— А ты, Степан, халявы хочешь, понимаешь? И ждешь, что кто-то тебе с легкой руки денег даст. Так?

— Я к тебе за помощью, Антон, а ты? Ты знаешь, Бог, видно, не дает мне другой участи. Принимаю, как есть.

Степан обиженно засовывал мелочь в карман потертых джинсовых штанов. Антон Юрьевич засмеялся, хлопнув его по плечу.

— А картишки? А? Хорошо на печи пахать, да круто поворачивать. Знаешь такую поговорку? Бог не дает, ну ты сказал.

Зарплаты на месяц Степану не хватало, поэтому в доме престарелых людей он брал любую подработку, но этого все равно было мало из-за того, что Степан любил поиграть в карты на деньги. Желающих к нему присоединиться в поселке еще остались. Иногда мать Степана безуспешно выпрашивала у картежников деньги обратно, рассказывая в какой бедности, они живут с сыном. Они и сами знали, но деньги им были дороже.

— Это к чему?

— Бог? А я тебе говорю, халявы ты хочешь. На Бога валит. В центрах же сроки, проценты, а знакомые могут подождать, процент не накидывают. Да ладно, на вот еще.

Антон Юрьевич вытащил еще сторублевую бумажку, протянул мужчине. Степан взял деньги, завернул их в трубочку и тоже отправил в карман.

— Спасибо, Антон Юрьевич, выручил.

Пока они стояли около дома, во всех его комнатах погасили свет. Рядом промчалась легковая машина, за ней другая. Через пару минут Антон Юрьевич, попрощавшись, пожал руку Степану. Сегодня вкрутили новую фонарную лампочку, и свет от фонаря освещал утоптанную дорожку и человеческие тени, что послушно расходились в разные стороны за своими хозяевами. Степан шел и думал, что ему просто в жизни не везет. Антон Юрьевич же размышлял о том, что у него у самого никогда не было серьезных отношений. Еще он думал о неизвестной ему жизни Катерины.

Глава 5

«Где мелкая вода, там долго тает лед. Говорят, в жизни важно научиться терпению. Даже необходимо терпеть тех, от кого больше зависишь. Но как продолжать терпеть других, если нет терпения к самому себе?»

Запись сделана 5 сентября

Антон Юрьевич закрыл дневник, выглянул в окно, где уже первые сорванные ветром листья прощались навсегда со своим привычным образом жизни.

Деревня Лопухинская.

Семья Потаповых. Сентябрь 2005 год

Сентябрьское солнце пригревало своим теплом. В деревне в огородах заканчивались последние сборы. Выкопанные овощи стояли в мешках в сенцах, ожидая, что их спустят в подпол. Во дворе дома Потаповых перед зимой было еще много работы. Борису, мужу Катерины, нужно было поправить забор, установить на сарай дверь, упорядочить сено. Еще ботва лежала на грядках, и яблоневые деревья ждали человеческой заботы.

К десяти часам во дворе появилась Катерина. По ее спине до самой поясницы, словно змея, висела тонкая русая косичка, переплетенная с сединой, туго завязанная понизу выцветшей синей лентой. Женщина была одета в ситцевое платье чуть ниже колена и обвязана фартуком, на ногах обуты розовые резиновые шлепки, в руках она несла пустой целлофановый пакет. Катерина завернула за угол дома. Вскоре там послышалась возня и куриное клокотание, на чужом дворе хрипнула собака, лязгнула цепь, затем на несколько секунд воцарилась тишина.

— Чего ты бегаешь? Ох, куда? Да, иди же ты сюда, безголовая.

Прервал тишину голос Катерины низких тонов. Послышался звук топора и шуршание пакета. Через пять минут она снова появилась во дворе, неся в пакете еще трепыхающуюся зарубленную курицу. Женщина остановилась недалеко от окон дома, где давно пустовал второй этаж, и лишь кое-какие воспоминания оживляли эту пустоту. Когда-то в нем жили ее родители, а после их смерти Катерина с мужем из ветхой избушки переехали сюда. Под крыльцом, как положено, зарыли кобылью голову, повесили косу на верхний косяк дверей, под потолочную балку воткнули ветку от можжевельника, а к порогу приколотили подкову, чтобы Баба Белая не пришла, не навредила семье. Она даже не пыталась приходить, но мира в этом доме все равно не было. Со временем можжевеловая ветка высохла, и ее растрепал ветер. Подкова заржавела, а косу Борис снял, чтобы использовать по назначению. Правда, на место косы Катерина пару лет назад крепко прибила серп.

Со стороны могло показаться, что женщина оглядела дом хозяйским глазом. Он выглядел совсем не таким, как в ее детстве. Тусклый цвет досок, заброшенный второй этаж, превратившийся в чердак, облупившиеся ставни, на самом деле, ее совсем не беспокоили. Похоже, что ее мужа тоже. За последние годы дом сильно сдал, как и его хозяева. Женщина взглянула на окна, обтерла руку от брызнувшей на нее куриной крови концом фартука. Подумала, что больше всего на свете она боится какой-нибудь болезни. И особенно ее пугала мысль о смерти дочери Васьки. Почему Васька должна умереть, было не понятно. Девушка выглядела здоровой и не давала матери повода так переживать. Вообще тема смерти часто звучала в доме Потаповых.

— Васька! Хоть сюды! — крикнула Катерина дочь, переведя взгляд на свою тень.

Женщина, опустив плечи, запустила руку между бедер и придавила подол платья к их внутренней части. Сморщилась. Она была полная и довольно часто натирала себе между бедрами кожу, из-за этого время от времени посыпала ее мукой. Сегодня забыла.

— Васька, кого зову? — снова крикнула она.

Уходить со двора Катерина не собиралась, в доме тоскливо, а здесь светило солнце, хоть какое-то отвлечение от домашних забот. Женщина зажмурила глаза в попытке посмотреть на солнце. Между занавесок и горшков с цветами все же показалась толстощекая голова в платке, с темно-соломенными кудрявыми волосами. Васька проходила мимо окна, увидела на улице мать, постучала по стеклу. Катерина тут же заулыбалась ей, махнула рукой, в которой держала пакет. Курица в пакете шевельнулась. Голова в окне скрылась, а на пороге появилась молодая девушка Васька, лет двадцати шести, такая же крупная и высокая, как мать, только с веснушками и голубыми небольшими глазами, как у отца. Желтое платье в цветочек придавало ее лицу веселости. Она суетливо спустилась по лестницам босиком, оказавшись рядом с Катериной, замахала руками, будто негодуя, потянула к себе ручку от пакета.

— Ма-ма-ма, — произнесла девушка глухим, низким голосом. — Ай-яй.

Катерина в ответ снова улыбнулась, обнажив редкие зубы, подняла плечо к щеке, сгоняя надоедливую муху.

— Берегиня ты моя. Такая у тебя мамка. Другой нету. Взяла и рубанула ей башку-то. На то они и куры. Не жалей.

Она засмеялась, показывая жестом, как отрубила курице голову. Васька переключила свое внимание на небо, где косяком летели утки. Ей нравились птицы, ведь они были свободны. К курам она относилась с сожалением, но все же ела их мясо. Вдалеке послышался рев, вскоре на тропинке вдоль леса показался мотоцикл «Иж» красного цвета. Катерина, завидев подъезжавшего к дому мужа, подтолкнула дочь, чтобы та обернулась.

— На кой ляд ты мне дался? — тихо проговорила женщина себе под нос.

Худощавый, высокий Борис заглушил мотор. Голубые впалые глаза мужчины, синева под ними, небритое лицо сразу выдавали его пристрастие к алкоголю. Для жены он был «мертвяком», так она его называла. В руках он держал палку с прибитой вывеской, под мышкой — папку. Он бросил на землю палку, привалил мотоцикл на забор. Сняв оранжевую каску с синей полоской посередине, он повесил ее на ручку. Она сорвалась, и ему пришлось вешать ее снова. Все это он делала нервно, неаккуратно. Проверил ногой мотоцикл на устойчивость, потом, опершись на забор, встретился взглядом с женой, выкрикнул:

— Че раззявила? Куру зарубала, что ли?

— Зарубала, — нехотя ответила Катерина. — Куринного супу наварю. Хворает опять Васька. Вон с утра…

— По-твоему, так Васька всегда хворает, — перебил ее мужчина. — Сладу уже не будет. Можно не беспокоиться.

Он улыбнулся, глядя на дочь, помахал ей рукой. Васька тоже расплылась в улыбке. Несмотря на сказанное, Борису было радостно возвращаться в дом, душу грело, что у него есть Васька. Он любил ее больше себя, как и свою бражку. Когда мужчина уезжал по каким-то делам, то дочь провожала его, стоя у дома, пока тот не скроется из виду. Так никогда не делала жена. Однажды он съехал в канаву на своем мотоцикле, потому что обернулся, помахав дочери. Катерина оказалась где-то рядом, он услышал ее смех. Вытащив мотоцикл на тропинку, Борис от обиды сжал губы и, прибавив газу, вскоре скрылся за лесом.

— Тебе спасибо за это, муж, — услышал он, не придавая значения словам Катерины.

Все оказалось просто. Женщина винила мужа, что дочь родилась глухая. Не упускала возможности, чтобы ему об этом не напомнить. Если разговор был не к месту, Борис на слова жены обычно злился. «Главное, что Васька есть», — говорил он, обнимая дочь. В округе от залетевшего теплого ветра затрепетала листва. Затрепетало и внутри у Катерины. Она ощутила легкую приятность в голове и разлившееся тепло по лицу, потом у нее резко затянуло макушку. В глазах появилось ощущение усталости, она оперлась на руку дочери, положила возле ступеней пакет с курицей. «В голове и ушах часто шумит. Из-за тебя, не иначе», — подумала она, искоса посматривая на мужа.

— Ма. Ма. Т-т, — в беспокойстве пыталась что-то сказать девушка матери, с тревогой в глазах.

— Щас пройдет, — ответила ей Катерина.

Немного постояв, она подтолкнула Ваську, показывая рукой за дом.

— Пойдем, воды принесем. Пойдем, к колодцу.

Женщина пальцем провела в воздухе очертание ведра. Оставив пакет лежать около крыльца, они направились на задний двор. Васька пару раз обернулась на отца. Борис не торопился, заскрипев калиткой, шаркая ногами по осенней листве, подошел к дому. Обычно Васька сгребала граблями опавшие листья во дворе, чтобы поместить их в компостную яму. Но пока их было немного. Около самого крыльца мужчина воткнул в землю палку острым концом с вывеской «Берегите лес от пожара!», заглянул в пакет.

— Куды голову курицы дела? — громко спросил он жену.

— Голова у сарая, она мне не к надобности, — ответила ему Катерина, неприветливо посмотрев на мужа.

С утра они поссорились, и Борис уехал, не сказав куда. Прочитав надпись на вывеске, Васька удивилась, что отец привез ее домой. Иногда мотив для его действий сразу понять было трудно, оставалось только ждать объяснения или забыть. Но если что, Борис всегда мог объяснить свое странное поведение, в этом деле он был мастер.

— Собака ести станет, ты же знаешь, она любит головы.

— Не помрет. Чего ей жрать нечего? — продолжая злиться на утреннюю ссору, ответила Катерина.

Борис прикармливал бездомного пса, иной раз сам варил ему кашу с куриными головами. Пес любил Бориса, и как только тот выходил за забор, то преследовал мужчину, куда бы он ни шел.

— Вот ты, Катька, на курицу без головы похожа, толстая и без мозгов, бегаешь только. Туда, сюда. Туда, сюда. Никакого толку от тебя нет.

Борис с искривленным лицом показал рукой из стороны в сторону, хрипло захохотал. Женщина не обернулась, но крикнула:

— Ты зато толковый! Мертвяк.

Мужчина не стал продолжать с ней перепалку, стянул грязные сапоги, шагнул на ступеньку, потянулся к засаленной тряпке, брошенной на перила, протер руки, поднял сапоги и аккуратно поставил их под навес.

— Катька! — вновь крикнул Борис, выглянувший уже из дверей дома, откуда потянуло печеными пирогами. — Куда дела тапки-то мои?

Ничего не услышав в ответ, пробурчал:

— Ну тебя. Сам найду.

С грохотом захлопнул дверь. В доме Борис прибавил звук на радио, зазвучал саксофон. Мужчина, перебирая вещи в папке, вытащил оттуда небольшую книгу с нарисованным семейным портретом на обложке, какие-то рисунки, коротенький карандаш и наполовину стертую резинку. Выложил все на заправленную покрывалом постель. Наклонил голову, примеряясь к одному рисунку, прищурил глаз. Он подумал о несправедливой жизни, о том, что все могло бы быть по другому, но удача отвернулась от него, да и люди ему попадались нечестные. «Неудачник», — подытожил он, быстро собрал выложенные вещи в папку, убрал ее на шкаф.

Тем временем Катерина уже была за домом, подняла с земли два пустых ведра, одно протянула дочери. Затем стукнула ведро об ведро, послышался звон. Катерина, слегка улыбнувшись, замерла в ожидании, глядя на Ваську. Девушка тоже ей улыбнулась, быстрее пошла вперед. Эта детская игра ее забавляла, когда ей было около десяти лет. Но сегодня взрослая девушка просто притворялась, скорее забавляя мать. Она давно отметила: «Если не наиграешь улыбку, то мать сразу начнет беспокоиться о ее здоровье, пихать в нее таблетки». Как будто Ваське нельзя было проявлять недовольство или плохое настроение.

Они уже подходили к колодцу, как оттуда послышалось бульканье. С самого детства Катерина боялась приближаться к нему и перед тем, как опустить ведро, она что-нибудь в него кричала. За свою жизнь женщина слышала различные истории про колодец. Рассказывали, что в нем могут жить уродливые существа. Кто-то говорил, что туда бросались молодые девушки, топили внебрачных детей, которые в полночь возвращались в родительский дом и завывали, пугая родственников. Катерина пугала этим и дочь. Васька была уверена, что в колодезной воде находится сила, что вода там живая и целительная.

Подходя ближе, Катерина не сомневалась, что внутри колодца прямо сейчас пойдут круги. Из воды, чуть приподняв металлическую крышку, высунется маленькая толстая ручка с волосками серо-зеленого цвета. Когда она подойдет совсем близко, ручка скроется под водой. Она подняла крышку, воображаемой ручки уже не оказалось. Мотнула головой Ваське, вытянув губы трубочкой, не посмотрев на воду, выкрикнула:

— У-у-у.

Изнутри колодца послышалось эхо.

— У-у-у! — повторила за матерью Васька.

Колодец выдохнул на них прохладой, отражая в водной глади лица. Васька провела ладонью по плесени, что образовалась по краю, потерла ее между пальцев. Катерина все-таки взглянула на воду, ужаснулась, увидев, как оттуда на нее смотрят красивые женские глаза. Затем появился образ отца, она видела его четко, как Ваську. Тут же вода стала гладкой, и Катерина смотрела лишь на свое лицо. В голове у нее снова появился шум и опоясывающая резкая головная боль. Она присела возле колодца. Васька ухватила ее за локоть. Но уже через пару минут Катерина оживленно произнесла:

— Васька, вот, когда я молодая была, то ухажер за мной ходил, плечистый такой, вот такой высоченный. Ой, Васька, красивая я была. Титьки — во! Все при мне.

Показала грудь больше, чем имела, смачно хлопнула себя по бедрам, покрасовавшись перед дочерью. Женщина, явно испытывая гордость за воспоминание, удерживая улыбку и поднятые брови, озорно цокнула. Васька выглядела растерянной. Она не успела уловить слова и движения матери, еще больше тревожась за ее состояние. Катерина с умилением посмотрела на дочь, затем отыскала веревку, что была брошена Борисом среди инструментов возле сарая. Васька помогла ей привязать веревку к ведру.

— Ма-ма, — вдруг зазвучала девушка, пальцем показывая на небо.

По небу снова летел косяк птиц. Их стремящийся полет звал за собой туда, где тепло и светло, где Васька никогда не была. «Вот бы с ними полететь», — пронеслось у нее в мыслях.

— Да ну тебя.

Катерина прервала мечту дочери, прошептала:

— Будет вода в нем и чиста, и пьяна, и от всякого лихого глаза на пользу.

Она снова заглянула в колодец, опустила туда ведро, оно дном ударилось об воду, перевернулось и скрылось. Потащив обеими руками за веревку, Катерина поставила ведро у своих ног, взглянула на второе. Вздохнула.

— Эх, Васька, была у меня сила, когда меня мати на руках носила!

Васька согласно кивнула, подняв второе ведро, протянула его матери. Она указала рукой на землю.

— Не надо. Оставь здесь. Одного хватит. Говорила твоему отцу, что не буду носить по два. Тому и быть. Сам пусть идет.

Уже приблизившись к углу дома, немного искривив спину, неся в руке полной ведро с водой, Катерина услышала глухое сипение, обернулась. Сидя на краю колодца, на нее смотрел мокрый маленький серо-зеленый человечек, похожий на морщинистого старичка. Она видела его не первый раз. На лбу у него виднелся один глаз, который закрывали длинные тонкие волосы, второй глаз был ближе к большому уху. Катерина плюнула в его сторону три раза. Старичок, шамкая беззубым ртом, как слизень спустился назад в колодец, зацепив за собой крышку. Булькнуло. Васька перевела недоуменный взгляд с матери на колодец, с привычным непониманием засеменила в дому.

Подходя к крыльцу, Катерина поняла, что Борис сегодня запьет. Жена всегда знает, чего ждать от мужа. Из окна было слышно, как он резкими движениями играет на гармони. Женщина подумала о том, что к ним давно никто не заходил в гости. «Праздники не устраиваем, только для дочери в знаменательные дни. К моим родителям гости ходили часто. Это и понятно, с Борей праздновать — все равно, что приговор себе подписать», — думала она. После застолья ее муж нередко распускал руки. Катерина вспоминала об этом с горечью.

Перед входом в дом женщина провела рукой над дверью. Ключ был на месте. Она толкнула рукой дверь, за ней вошла Васька. Гармонь рвала меха, Борис громко распевал песню о вороне.

Глава 6

Деревня Лопухинская.

Сентябрь 2005 год

Зайдя в дом, Катерина ногой растолкала стоявшую у порога обувь, приподняла ведро на угол стола, оно немного шатнулось, вода плеснула на клеенчатую скатерть и на одежду женщины. Катерина отодвинула ведро чуть подальше от себя. В это время на подоконнике негромко трещало радио, каждые пару секунд пыталась заиграть музыка. Женщина выдернула вилку из розетки. Гармонь сразу умолкла. Вообще музыка вызывала в ней отвращение. Может, потому, что слуха не было, может, по неведомой ей причине она не любила ее слушать. Васька, расправляя половичок у порога, снимала тапки, поглядывая в сторону комнаты.

Сзади Катерины в дверном проеме показался Борис с гармонью в руках. Он развернул меха так, что весь дом окатило громкое басистое звучание. Борис улыбнулся дочери. Но Васька, хмурясь, прошла мимо него в комнату, уселась на постель. Соломенные кудри девушки выбивались из не плотно сплетенной косы, она развязала платок, чтобы собрать волосы потуже и, наклонившись, провела им по полу. Мельком Васька заметила поднятый хвост котенка, пробравшегося под кровать. Тут же оттуда высунулась серая лапка, пытаясь достать до конца платка.

— Ох, калина! — запел хриплым голосом Борис. — Ой, малина. Эх!

Он небрежно провел по клавишам гармони сверху вниз и перепрыгнул с ноги на ногу. Васька в ожидании худшего, подняла котенка, смотря отцу в спину. Рубаха с коротким рукавом ему была немного велика, в последнее время Борис порядком похудел. На тонких, но жилистых руках еще больше выступили вены, сухие локти напоминали локти старика.

— Нажрался уже, — иронично подытожила Катерина, косясь на мужа, поправила скатерть. — Как знала. Готовый. Горе у тебя или радость?

Она взяла дырявую тряпку, висевшую на ручке одного из ящика стола, провела по гладкой скатерти возле ведра, не двигаясь с места, кинула тряпку в раковину.

— Ушел бы я от тебя, — ехидно сощурив глаз, ответил Борис. — Вона скока баб меня хотят. Да тебя, дуру, жалко. Не управишься одна.

Катерина тут же развернулась к нему лицом, приподняла брови, с наигранным недоумением взглянула на мужа.

— А ты-то уж завидный жених и такой же помощник, — язвительно ответила она. — Тяжелее стакана да гармони в руках уж лет двадцать ничего не держал. Папку все носит. Смотри-ко, начальником прям стал. Или был, да я не знала? Уйди с глаз моих, рожа немытая.

Борис как будто даже удивился словам жены. Потом удивление его сменилось злостью.

— Ух, ляка!

Он поднял брови, повернул голову, ища пристанище для гармони, но, не найдя, резко повернулся. Глаза его еще больше помутнели, он сжал кулак, замахнулся. Васька вскочила, котенок стремительно скрылся под кроватью.

— Ай-яй! — завыла девушка и рванула к упавшей возле дверей матери, грозя пальцем озверевшему отцу.

Гармонь растянулась и заскрипела, безысходно повисла, обнажив коричневые складки. Борис попытался погладить дочь по волосам, но Васька увернулась и осуждающе посмотрела в его уже потерянный взгляд. Девушка могла вызвать у отца тревожные чувства, ее осуждение било его в самое сердце, но не меняло его отношения к жизни. Борис не любил распускать руки, но порой не мог остановиться, потом корил себя и винился перед дочерью. Он не просил прощения у жены, считая, что она все равно не поймет, да и принципиальность ему не позволяла признать себя слабым. Он считал, что Катерина после извинений будет чувствовать себя слишком заносчивой. Тогда ему будет еще хуже. «Нет уж, не будет этого», — принимал он решение, оправдывая себя и свои поступки, просто подолгу молчал, зная, что его жена сама угомонится, и снова будет все как прежде. Потом он думал, что если женщина не понимает слов, значит, можно ее ударить, так сказать, вправить мозги. Объяснить и показать, кто в доме хозяин. В деревне многие думали, что женщина — человек странный и небыстро соображающий, а мужчина долго ждать не может.

— Катюха, — сквозь зубы процедил Борис. — Ты мне не это, а то знаешь, не помилую.

Катерина немного развернулась к мужу, застыла в этом положении и окатила его ледяным взглядом. Только сейчас она ощутила, как ноет шея. Васька дотронулась до ее плеча, но тут же одернула руку, прижала ее к груди. Катерина почти закричала:

— Да кому ты нужен, мертвечина? Будь проклят тот день, когда я вышла за тебя замуж!

Борис исказил лицо, передразнивая жену, кривя рот, беззвучно повторил ее слова. Женщина сделала пару шагов на коленях до табуретки, подтащила к себе упавшие со стены фотографии, что Васька недавно приколола иголками к обоям. На одной фотографии на Катерину смотрела трехлетняя дочь, на другой была ее мать Анисия. Фотокарточка с матерью совсем пожелтела, края загнулись. Катерина не знала, кто ее фотографировал, но вспомнила, что отец почему-то был недоволен и хотел порвать фотографию. Ваську же приходил снимать Федя — брат Бориса. Тогда он привез с собой маленький фотоаппарат. Борис весь вечер крутил его и пытался разобраться, откуда же вылетает птичка, о которой говорил Федя. Все смеялись, а Федя рассказывал, что птичка — это символ радости, то есть улыбки на лице, не более. Федя был добрее, чем Борис. Катерина вздохнула. Она оперлась на табуретку, поднялась на ноги.

— Помилует ли он тебя? — пробурчала она, вытирая полотенцем кровь на губе и отодвигая со лба съехавший платок.

Женщина подхватила сорванную ей при падении шторку, что прикрывала обувь, потом убрала фотокарточки в ящик стола.

— Кто-о? — почти не открывая рта, с брезгливостью протянул Борис. — Нету Бога, на вилы всех Божьих посадили, а он им не помог, и тебе не поможет. До меня ему вовсе дела нету.

Борис часто хулил Бога, выражал недовольство царским временем, не жаловал и современную власть. От этого его жизнь не менялась в лучшую сторону. Тем не менее, что-то в этом для него было важное.

— А с чего ты взял, что я про Бога? Кроме Бога есть умельцы спрашивать о делах. Вон, в колодце сидят. Пойди, поглянь.

— Ты мне тута мозги не путай! Кто в колодце?

Боря сказал эту фразу чуть тише, даже глаз его дернулся. Он взглянул на ведро с водой, принесенное женой. Вода в нем была чистая и такая прозрачная, что даже на стенках просматривалось что-то похожее на узоры. Катерина проскользнула взглядом с пола на Бориса, затем на испуганную Ваську, выпрямилась. Гордо подошла к столу, демонстративно зачерпнула воды из ведра ковшом, выпила ее, затем приложила к разбитым губам полотенце.

— А может, ты мне про своего отца голову дуришь, ведьма? Придет, мол, рога мне открутит. Так ты мне обычно говоришь? Он же умер. Да и рогов у меня нет. Я тебе, слышь, не баран.

Борис натянуто улыбнулся, громко произнеся последнее слово. Гармонь продолжала безутешно висеть на одном плече мужчины. Катерина цепко ухватилась за перепалку, продолжила:

— Борь, ты испугался, что ли? Пожалуй…

— Надоела трындеть. Спать я пошел. Чтобы жареху к вечеру сделала.

Тут Борис снова растянул меха, выпятив нижнюю губу. Затем резко зажал гармонь с двух сторон. Будто не услышав мужа, Катерина продолжила:

— Ты все ерничаешь, Боря. Умер отец, так, стало быть, нет его на свете? А кто же вчера у меня полгряды моркови вырвал?

Борис, несмотря на хмель, снова удивленно посмотрел на жену. Он действительно считал ее ненормальной, но иногда побаивался того, что она говорит. Ведь никогда не знаешь наверняка, есть кто-то помимо тебя в жизни, или это выдумки женщин. Васька не двигалась с места. Обычно во время своей ссоры родителям до нее дела не было. Они просто бранились, не имея понятия, что сейчас происходит с ней. Что чувствует Васька, как ей страшно и обидно, они даже не подозревали. Если было бы иначе, тогда кому-то пришлось признать себя неправым, отойти в сторону или друг у друга просить прощения, в том числе и у дочери. В семье Потаповых, как и во многих других семьях, думать о детях никто не собирался, а вот драки были делом частым. В такие моменты Ваське казалось, что люди в деревне проживают бессмысленную жизнь, ничего важного после себя не оставляют, кроме кривого забора, заброшенных ульев и отцветшей сирени.

— Кто? — спросил он.

— Может, отец мой. Он любил морковь, да и след утром в борозде остался здоровенный. У тебя такого нет. Нога у него была убийственная. Сам знаешь.

Катерина издевательски захохотала.

— И чего? Иди ты, Катька! Может, они вместе ночью гуляли с твоей матерью по нашему огороду? Мать-то твоя любила, видно, гульнуть.

Глаза Катерины от злости, казалось, даже сверкнули. Она схватила половник из кастрюли с квасом и замахнулась на мужа, капли полетели на стены и печку.

— Ты мою мать не трожь! — выкрикнула женщина.

Борис снова зажал руку в кулаке, отодвинул гармонь. Васька, громко всхлипывая, подтянула ладони к лицу и зажмурила глаза.

— Нужна она мне. Такая же приблуда, как и ты. Мне твой отец-то рассказывал.

Он опустил кулак.

— Чтобы жареху к вечеру сделала.

Катерина подняла кулак с большим пальцем, просунутым между указательным и средним, протянув его в лицо мужчине. Борис безуспешно попытался схватить руку жены, вдруг выкрикнул:

— Ясно?

Женщина замерла и несколько секунд безотрывно смотрела на мужа, широко раскрыв глаза. «Подохла, что ль, собака? Ой, калина, ой, малина. Ясно? Катерина-а-а! Раз, два, три, четыре», — как будто откуда-то залетали слова разными голосами в голову женщины.

— Т-ты, не смей, ты…

— Ясно? — еще раз, намеренно выкрикнул Борис.

Гармонь явно ему мешала, он встряхнул ее, забрасывая лямку на плечо. Васька почти завыла вслух своим грудным голосом. «В клеть не ходить! Не слышу, ясно? Дурака слушать — себя не уважать», — снова прозвучало в голове у Катерины. В ушах зашумело. Борис сузил глаза, оценил взглядом притихшую жену, потом медленно растянул меха гармони и тихо пропел:

— Эх, жизнь моя жестянка. Да ну ее в болото!

Затем снова медленно соединил меха, прислушался к ним, снял с плеча лямку и аккуратно поставил гармонь в комнате на стул. Завалился на постель. Оттуда послышалось:

— А чего это вы не разбуваетесь? Грязь несете в дом. Я вчера вона с половика песок трусил. Курей тебе, мать, не жалко. Мою помощь ты не замечаешь. Э-эх, пропащая ты. Чему дочь учишь, куриная убийца?

Он замолк, было слышно, как перевернулся на бок. Несмотря на сильный хмель, перед Борисом вдруг вспыли образы бабки Авдотьи, отца и брата Феди. Свет лампады на столе в их избе. Жили они бедно, в деревне ничего не процветало. Его отец ездил на заработки, по возвращению домой пил. Матери мужчина не помнил, никто о ней ему не рассказывал, а спросить — себе дороже, отец сразу злился. Подростком Борис ходил на рыбалку с братом. Иногда они ставили самодельные ловушки на зайцев, а попавших зверей часто подворовывали местные мужики. Иной раз драки с ними было не избежать. Больше, конечно, доставалось им, парням. Бабка Авдотья жалела их, рассказывая братьям про свою трудную жизнь, когда она была ребенком. Как дети умирали, как били ее родители розгами и на горох коленками ставили до синяков. Она росла богобоязливой девушкой. Но точно не знала, существует ли Бог. И на всякий случай пугала внуков, от имени Бога наказывала, будто не она придумала наказать их, а Бог так повелевал. Борису это казалось странным. Он не понимал, за что Бог так относится к детям. Мужчина нередко испытывал тоску по тому времени, по своей юности. Вспомнил, что когда-то он мечтал быть художником. Он тихо всхлипнул. Не заметил, как заснул.

Через час Катерина, выйдя на улицу босой, подняла пакет с курицей, откуда растеклась и уже подсохла небольшой лужицей кровь возле ступеней. Вернувшись, женщина указала рукой дочери на рубильник. Васька включила свет. Катерина положила пакет в таз, что стоял у стола, затем она притащила мешок со свежей картошкой, оставив его у порога. Она снова вышла, ее не было около получаса. Когда вернулась, принесла в пакете еще несколько зарубленных куриных тушек.

Завтра они с Васькой собрались ехать на базар продавать мясо и овощи. «Нужны деньги, — думала, вздыхая, Катерина. — Ваське на зиму требуется обновка». В кухне она присела на табурет, взглянула на свои мозолистые ладони, твердые грязные ногти. Посидев еще пару минут, поднялась, подошла к кухонному шкафу, открыла дверцу, достала небольшую баночку, вывалив на ладошку пару желтоватых таблеток, запила их квасом. Оглядев дочь, Катерина произнесла: