Бесплатный фрагмент - Начало

Начало

Глава 1

В конце мая в южных городах Советского Союза головокружительно пахнет цветами. Акация распространяет свой незабываемый аромат, еще более усиливающийся от дневного тепла. К вечеру начинает благоухать фиалка и маленький голубой цветок, называемый в местных садах «маттиола» или левкой раноцветущий. Люди, утомленные дневными заботами, возвратились к своим домам, сидят в садиках, на скамеечках, или, просто, на теплом крылечке и ведут свои неторопливые разговоры. Рассказывают друг другу о своих делах, об успехах детей в школе, строят планы на близкие каникулы.

В один из таких вечеров семья молодого ветеринарного, и, уже известного врача сидела у своего дома, вначале Боюкан, разговор носил характер легкого водевильного диалога, как уже давно установилось в этой семье. Все могли шутить над всеми и каждый над каждым. В этой «ячейке общества» были сознательно уничтожены все и всяческие проявления совсем еще недавних правил домостроя. Старшие члены семьи были воспитаны до революции в строгих правилах, но, исповедуя передовые идеи модного тогда марксизма, навсегда покончили со своим прошлым и устаревшими идеологиями дореволюционного времени.

А ну-ка расскажи, сынок, обратился отец к своему старшему сыну, которому месяц назад исполнилось девять лет, как можно новый ботинок превратить в поросенка?

— А-а-а, наверно Володьке надо дать в зубы.

— А при чем тут Володька?

— Он мне помогал, это он тебе наговорил.

— Зря ты так на товарища, он не виноват, все видел его отец, и похвалил тебя как великого изобретателя.

К разговору прислушивалась мать. Так, так, расскажите и мне, что у вас за секреты?

— Ну, расскажи, расскажи, пусть и младшие знают, ведь-опыт.

А что рассказывать, это было уже давно, еще три дня назад. Я одел новые ботинки, в футбол с хлопцами Забалки надо было играть. И, как дал ботинком по камню, так вся подошва и отлетела. Плохо прибита была.

— дальше.

— Ну, мы с Володькой и отремонтировали

— Неси, показывай.

— Та зачем, это уже было давно. А сейчас лето, похожу босым.

— Неси, неси.

Вадик нехотя встает и идет в дом. Родители многозначительно переглядываются, сын долго не возвращается, наконец, появляется с ботинком в руке, смотрит в сторону. Новый ботинок с оторванной подошвой, в своей передней части пробит гвоздем сквозь верх и подошву и скручен толстой проволокой. Такие скрутки принято делать на носу-пятачке у поросят, чтобы они не рыли пол в свинарнике. Природная особенность этого животного во время кормодобывания в лесу.

— Молодец, честное слово, молодец, у тебя будут самые модные ботинки на Боюканах — сказал отец, только я с тобой рядом никогда ходить не буду, по ряду причин. А ты, Оля, не будешь стесняться вида ботинок своего сына?

Ответ матери немного успокоил, она была менее щепетильна, чем отец, и пообещала брать сына с собой по хозяйственным делам, но только босиком. Ботинок, действительно, выглядел чудовищно.

О старшем сыне, казалось, забыли и разговор пошел по другому руслу. Обсуждались дела на работе, здоровье, заболевания животных в районах Молдавии. Все обратили внимание на беспокойство соседских собак, которые метались по двору, и время от времени срывались на волчий вой.

Детей отправили умываться и спать. Родители какое то время сидили на крыльце, наслаждаясь теплым ветром и приятным вечером.

Ночью, когда забрезжил рассвет, дом поехал. Создавалось впечатление, что его погрузили на огромную телегу и лошади несут по булыжной мостовой, время от времени, забегая в кювет. Телега наклонялась. Было очень страшно. Телега вот-вот перевернется.

Вадик проснулся от того, что ему встревоженными голосами обоих родителей кричали вставать и быстро выбегать из дома. Он поднял голову, и в тот же миг на его подушку упал большой обломок лепного карниза. Дом продолжал ходить ходуном. Мимо пробежала мама, неся на руках Витю, отец, держа на руках закутанную в одеяло Галю, одной рукой пытался тащить за собой Вадика.

Долго не открывалась в темноте перекосившаяся наружная дверь, хотя была закрыта на обычный, накидной крючек. Его тоже не могли в толчее поймать руками. Наконец, все вывалились наружу. Электричество во всей округе было выключено. Грохот продолжался. В сплошной гул землетрясения врывался вой собак, рев крупного рогатого скота, крики мужчин и женщин. Папа набежал на бельевую веревку, протянутую во дворе, веревка попала ему в район шеи, и он долго не мог от нее избавиться, чувствуя, что сейчас наступит удушение. Мама не потеряла присутствия духа, и, хотя все уже понимали, что происходит, были в ужасе, она постаралась освободить от веревки папу и отвести подальше от дома всю семью.

В эту ночь уже никто не спал, родители, опасаясь повторения толчков землетрясения, сходили по очереди в дом за одеждой, одеялами, вытащили из дома матрацы и уложили детей во дворе под деревьями, обеспечив минимальный комфорт и тепло. Жгли небольшой костер. Подходили соседи, обсуждали это событие, делились впечатлениями от разрушений. Уже пронеслись слухи, что в городе есть жертвы. Говорили о двадцати погибших, а некоторые утверждали, что погибших можно исчислять сотнями.

Утро принесло некоторую смелость, люди начали заходить в дома, готовиться к дневным заботам, убирать мусор, образовавшийся от разрушений.

Распространилась информация о жертвах. Их было около трех десятков.

На почте образовалась большая очередь. Все стремились дать телеграммы своим родственникам в другие города, успокоить или сообщить о несчастиях. Тех, у кого были печальные известия, пропускали вне очереди.

Через несколько дней толчки повторились, однако, они были не столь разрушительными и происходили в дневное время.

Люди успокоились, трагедия потихоньку начала забываться.

Прошел год. Приятный месяц июнь. Красивое, еще не очень жаркое лето. Предвыходной день, соответствующее настроение. Народ после трудовой недели настроен на воскресные дела, отдых, обработку своих садов, виноградников, огородов, занятия с детьми. Многие легли спать пораньше в предвкушении завтрашних дел и развлечений.

Ночной крик: «Дети, вставайте, вставайте, побыстрее просыпайтесь, снова землетрясение!»

Гул, грохот, прерывистые, довольно частые вздрагивания земли, с перерывами, но очень звучно. Все бросились во двор, земля, как в прошлый раз не ходила под ногами. Был предрассветный час, звезды уже погасли, до восхода оставались минуты. Из домов выскакивали люди. Над их жилищами проносились в первых предрассветных лучах самолеты с черными крестами на крыльях. Всех охватил ужас, сравнимый с ужасом перед стихией.

Бомбы сбрасывались на антенны радиоретрансляционного центра, который находился в двух минутах ходьбы от дома, на улице Садовой, рядом с городской пожарной командой и напротив дворца короля Михая.

Антенны не пострадали. Несколько бомб упало на жилые дома, одна — на улице Жуковского в предприятие по проектированию промышленных и сельскохозяйственных сооружений, несколько — в здания на центральных улицах города.

Война. Началась Великая отечественная война для всего народа огромной страны, и не оставила в стороне Молдавию, а, наоборот, эта республика стала началом оккупации в этом регионе.

С этого дня не останется ни одного безучастного, ни одного, кто бы не пострадал, не потерял близких.

Нет больших несчастий, чем несчастия, приносимые людям, другими людьми, движимыми своим стремлением к господству, насаждению своих порядков, или к реваншу, к политическому или физическому порабощению себе подобных.

Беженцы

Глава 2

Тикать Это мнение высказали единодушно все женщины и в нашей, и в других семьях. Если румыны пропустили через свою территорию авиацию немцев, то недалеко время, когда в Кишиневе будут уличные бои в худшем случае, или немецкие войска войдут без боя и начнется истребление всех неугодных. Грамотные говорили, пока еще шепотом, что будут уничтожать в первую очередь специалистов, работавших на Советское государство или прибывших сюда после образования Социалистической республики, а, потом, по национальному признаку. Это фашисты. Ходили слухи, что город полон немецких шпионов.

Отец перевез семью в глубокий подвал, находившийся на территории его работы, на углу улиц Пирогова и Жуковского. Раньше там хранили вино, за счет глубины в подвале температура и летом и зимой была одинакова. Дети хотели вырваться в сад, во двор. Но тревога объявлялась довольно часто, почти ритмично, каждый час. Бомбили. В подвале собралось несколько семейств. Все знакомые. Дети, да и взрослые, были укутаны в теплые одежды, сидели на полу на матрацах, матери ухитрялись что-то готовить, как-то обслуживать своих детей.

Мужчины ушли в военкомат, и двое суток никто не появлялся. На третью ночь, или поздний вечер, по ступеням загрохотало огромное, неизвестное, страшное. Однако, не чужое, это наш отец, в военной форме кавалериста. Несуразность была в том, что к кавалерийской форме на нем были не сапоги, а ботинки с обмотками. До колен. На его сорок пятый размер сапог на складах не нашлось. Без плавного перехода от неожиданного появления в таком виде начал говорить с мамой:

— У меня час времени. Срочно едем домой, что сумеешь собрать — возьмешь, думай пока будем ехать. Остальное оставим мародерам. Даю машину до Григориополя. Шофера сразу отправишь обратно. Я формирую армейский ветеринарный госпиталь. Где наши дети? Надо попрощаться, неизвестно, когда увидимся. Я еду с тобой до нашего дома, взять свои сапоги.

Все это было сказано единым духом, мама при свече, показала, где спали дети, младшие не проснулись. Отец поцеловал каждого, Вадику сказал, что его детство кончилось, он теперь единственный помощник у мамы, и мужчина-воспитатель Галочки и Витютеня. У Вадика слезы сдавили горло. Родители быстро покинули подвал. Вадик уже не уснул, думал своей детской головой мысли, ни с чем не сравнимые и фантастические. Очень хотелось вместе с папой идти в армию, бить и победить врага. Никто не мог предположить, какие выпадут испытания всем и каждому. Никто не мог подумать, что мы попрощались с отцом на долгих четыре года, и встретимся только в августе 45-го.

Мама вернулась через некоторое время, не более, чем через полтора часа, быстро разбудила детей, Вадик был уже одет, домработница, тетя Еля, сворачивала постельные принадлежности. Тетя Еля жила в нашей семье уже несколько лет, и ее все почитали, как члена семьи. Была она одинока, родом из Новоукраинки и знакома с мамой еще со времен маминого детства. Лет на десять старше мамы. На одном глазу бельмо. Виктор называл ее мамой. Младшие одевались, не капризничали, хотя им было Гале-четыре, а Вите три года.

Через полчаса все сидели в кузове «полуторки», так называли машину ГАЗ-АА, предстоял путь до Григориополя, на правый берег Днестра, где районным ветеринарным врачом работал старший брат отца, дядя Миша.

Военные порядки еще не были установлены, на дорогах еще почти не было передвижения войск и беженцев, не было комендантского часа, так, что машина выехала за пределы города почти беспрепятственно, переехала мост через Днестр, и добралась до места довольно быстро.

Вещи сбросили прямо на траву у крестьянского домика, в котором проживала семья дяди Миши. Дети были усажены на пожитки. Шофер развернул свой автомобиль и, попрощавшись со всеми, помчался в обратном направлении.

Было раннее утро 26июня 1941года. Началось великое передвижение народов. Все пытались бежать от наступавшего немца.

На порог вышел дядя Миша, в одних трусах, рыжий, что очень заметно в лучах восходящего солнца, всклокоченный после сна. С минуту не мог понять, что за люди, что за дети, и какими судьбами.

— Это что за цыганский табор разворачивается у меня во дворе?. Откуда вы свалились и какой каруцей, где каруца (каруца — по молдавски подвода), где ваши кони? Оля, ты уже кормила своих лошадей?

И все это со смехом и юмором, присущим только ему во всем большом семействе Огородниковых, да эти качества были унаследованы еще одним членом этой семьи, это поняли позже, когда Вадик подрос и начал подшучивать над всеми и вся, к месту и не к месту, ко времени и без времени.

Вышла на порог тетя Галя, жена дяди Миши с подойником в одной руке и полотенцем в другой. Вскрикнула. Слезы. Все пошли в дом, начали просыпаться дочки. Их было трое. Старшая, Ада, 1934 года рождения, рыжая красавица, очень похожая на отца, Шурочка, тоненькая худенькая девочка, ровесница Галочки и Милочка, ровесница Витеньки, не по годам умная и серьезная девочка.

Мама пошла с тетей Галей к корове, рассказывая на ходу о приключениях, выпавших на долю семьи, к ним присоединился дядя Миша, минимально одевшись. Детьми занялась тетя Еля. Взрослые отсутствовали долго, обсуждали новости, привезенные невесткой. В те первые дни войны информация отсутствовала совершенно, никто ничего не знал, новости перевозились на телегах, передавались из уст в уста, часто обрастая невероятной фантазией, но никакая фантазия не могла превзойти беспощадную действительность. Военные действия фашистской Германии развивались стремительно, Войска Советского государства отступали с меньшей скоростью, погибали и попадали в плен, даже пограничные части и подразделения оказались недостаточно вооружены и совершенно не информированы.

Детей накормили и уложили спать, но спанья не получилось, все были возбуждены и внезапным переездом, и встречей с двоюродными сестрами, и интересными разговорами старших. Вскоре, все выбежали во двор, на зеленую травку, играть, шуметь, знакомиться с новой обстановкой, удивляться огромным гусям, красивым индюкам, и всему, что могло быть вокруг сельского жилища ветеринарного врача, любящего животных.

Дядя прибежал с работы, его вызывали в военкомат. На всякий случай попрощался с детьми, женой, взял необходимые вещи и продукты на пару дней, как было указано в повестке. Ушел, тетка истерично плачет, дочки ей подражают, и ничего не понять в этом доме. У всех опустились руки. Тетя Еля собрала всех шестерых детей вокруг себя, постаралась успокоить девочек, организовала игру в прятки.

Мама зарезала двух курей, согрела воду, ошпарила птиц, выщипала перья и приступила к приготовлению обеда на всю, уже большую семью. Тетя Галя, не допускавшая мысли, что война может коснуться и ее, никак не могла прийти в себя. И, вдруг, появляется дядя Миша. Крик тети:

— Миша! Уже вернулся? На совсем?

— Успокойся. Мне поручили организовать мобилизацию колхозных лошадей. Мобилизационный пункт — на территории нашей лечебницы. Здесь их сосредоточится более двух тысяч. Да тысяча ездовых. Все это во дворе лечебницы и прилегающих улиц, во дворах и на дорогах. Сейчас уже готовятся наряды на отправку в воинские части.

— А потом тебя отпустят?

— Давай успокоимся. Надо спланировать наши действия. Пока я бежал домой, я кое что решил.

— Что ты можешь решить, ведь ничего не известно? Переждем войну дома, Харчей хватит. Скоро зелень пойдет, Оля тебе будет помогать в лечебнице.

Оля обрадовалась этому предложению, возможно, она окажет помощь при мобилизации, подготовке конных пар решении вопросов, на которые может не хватить времени и средств у Миши.

— Да, Миша, я тебе готова помогать, квалификации у меня хватит, а работать я могу, хот круглосуточно, ты меня знаешь.

— Вы все хорошо говорите, но немцы перешли границу, им помогают румыны, они с большой скоростью движутся к Кишиневу и через два — три дня будут готовы перейти Днестр. А после Днестра до нашего дома час езды на их бронетехнике. Сопротивления им никто не оказывает.

— А как — же «Нас не трогай, мы не тронем, а затронешь — спуску не дадим»?

— Это всего лишь песня для школьников. Давайте так: я готовлю вам лошадей и две подводы нашей лечебницы. С вами поедет наш кучер Павлуша. Добирайтесь до батькив, в Помошную (Ст. Помошная, Кировоградской обл. на Украине), думаю, туда немцы не доберутся. Там пересидите, пока не отгоним врага обратно за границы Союза. А сейчас готовьтесь. Зарежьте поросенка, всех курей, гусей, возьмите продуктов на две три недели, чтобы дети не голодали. Как сохранить мясо Оля придумает. Все. Меня уже нет.

И, действительно, к ним приближался военный, и, соблюдая строевые навыки, представился дяде Мише, доложив, что он, и взвод ездовых прибыли в распоряжение приемного пункта лошадей. И пошли решаться вопросы, связанные с размещением красноармейцев, их питанием, распределением фуража, и т. д. Миша ушел, оставив женщин с шестью детьми в растерянности, недоумении и частичном неверии всему тому, что было сказано.

Надо было действовать. Времени он дал мало, а хлопот и дополнительно возникших задач было…

Мама Оля взяла в свои руки руководство операцией по подготовке к отъезду. Тетя Галя стонала и всхлипывала по поводу молодости поросенка, которого еще рано резать, и куда девать все остающиеся вещи, и что с собой брать, и много-много других стенаний.

Ее причитания были остановлены деятельными распоряжениями Оли.

— Пошли Аду за Павлушей. Пусть возьмет в лечебнице большой операционный нож, чтобы колоть кабанчика. Сама готовь ведра, натаскай воды во все емкости, пусть Вадик принесет несколько охапок соломы. Кабанчика будем смалить, чтобы шкурка его была съедобной. Часть сала засолим, а часть порежем на смалец, и зальем в ведрах отваренных в соленой воде кур и свиное мясо. Будет казахская каурма, только не с говяжьим, а со свиным жиром. На дорогу и первые пару месяцев должно хватить.

Тете еле поручили резать и «патрать» курей и гусей. Вернувшаяся Ада получила задание развлекать малышей. Вадику — новое задание, пойти в погреб и набрать в мешки картофеля, луку, моркови.

Павлик, уже не молодой дядька, с пышными усами, был не годен к службе в армии, у него отсутствовали на каждой руке по четыре пальца, ужасная история, инвалидность, полученная в детстве, когда его родители оставили без присмотра, и свинья отгрызла ему часть рук. Остались только большие пальцы, которыми, он, впрочем, управлялся настолько ловко, что можно было ему доверить любую работу. Эту историю, и много других, он рассказал, когда уже ехали по бескрайним полям Украины.

Работа по подготовке к отъезду была налажена, Верховным главнокомандующим продолжала оставаться мама Оля. К ней обращались и за советом, и за помощью и она успевала замечать, если кто ни будь делал что — то неправильно, быстро подправляла. Поросенок был зарезан к середине дня, Павел его мастерски осмолил, кожица была розовая, без следа щетины, подвесил за задние ноги на ветке большого орехового дерева, и мама Оля приступила к разделке. Эту работу она выполняла мастерски, со знанием анатомии животного, не пролив ни одной капли крови, не испачкав ни одного кусочка мяса, и очень сожалела, что нет возможности и времени приготовить традиционные в нашей семье копчености, сальники, кровяную и другие виды колбас, сальтисон. Надо было спешить. Она отделила сало от мяса, мясо отдала тете Гале в работу по более мелкой резке, а сама занялась разделкой внутренностей, посолом сала, жаркой внутреннего сала, не забыв при этом, сбегать в лечебницу и сделать анализ на трихинолез (трихиноскопию).

С задачами по продовольственным заготовкам справились к глубокой ночи. Около двух часов пришел дядя Миша, узнать как идут дела, очень удивился оперативности, похвалил женщин, не забыв при этом пошутить, что, мол, тебе, Оля хорошо, у тебя уже все «бебехи» румыны и мародеры разграбили, а Гале еще горевать надо в ожидании будущих потерь. Здесь же, на полуслове уснул.

Спать легли все, но когда Вадик проснулся с восходом солнца, взрослые уже были на ногах, дяди уже не было. Во дворе стоял непрерывный, непривычный шум, которого не было с вечера. Это стали поступать лошади из колхозов. На подводах сидели мужики, еще в домашних свитках и островерхих каракулевых шапках. Их здесь — же переодевали, пытались поставить в стой, зарегистрировать. Разбивали по взводам, ротам и отправляли в воинские части в виде основного транспортного средства, во многих сформированных полках, батальонах. Наблюдать это зрелище со стороны, без слез и смеха невозможно, а люди были напуганы, растеряны, и многие не зная русского языка, просто не понимали, чего от них хотят. На смену убывающим колоннам подвод являлись новые, и все повторялось сначала. Очень не просто поставить необученного человека в воинский срой. А сколь непросто организовать оборону необученными, безоружными, или получившими винтовки без патронов людьми и противостоять регулярным, обученным механизированным, имеющим опыт войскам. Все это просто невозможно. И пока существуют государства, пока имеются различия в их политике и понятиях в демократиях, до тех пор необходимо армию держать в главных государственных органах. Отдавать армии все возможное и потребное, кормить и обеспечивать материально семьи военных, вести патриотическое воспитание, служившим в вооруженных силах, давать всякие льготы, иначе, это грабли, на которые мы будем наступать, получать по лбу, и снова на них наступать.

Это лирическое отступление для взрослых, для политиков, которые способны привести свое государство к слабости и беззащитности

День собирания вещей, которые необходимо взять с собой. А необходимым оказалось все. И это все, много раз загружалось на подводы, разгружалось, сортировалось и загружалось снова. Пришел дядя Миша. Посмотрел на все это и задал вопрос жене: «Сама с детьми за телегой тысячу километров бежать будешь»? И пришлось тетушке еще, в который раз, производить ревизию загруженным вещам. Оставили только одежду для детей, для нее и продукты. Что касается Кишиневских «беженцев», то их подвода уместила еще и кое-что из вещей Григориопольцев, так как изначально у них с собой вещей было три чемодана и два узла со спальными принадлежностями. Все уложено и увязано, последняя ночь в Григориополе. Уже слышны слабые разрывы бомб, или снарядов, лошади продолжают поступать на приемный пункт, их ждут представители частей. На каких то транспортных средствах надо отступать, хоть немного оторваться от преследующего врага.

Оторваться не удалось. Наступление осуществлялось на автомобилях и танках, а пехота и артиллерия Красной армии отступали пешком. От напряжения задыхались, ругались, проклинали всех и вся, погибали или попали в плен.

Дядя Миша

Глава 3

Братьев было трое. Семья простая, отец работал на железной дороге кочегаром паровоза. Жили не богато и не бедно, занимались домашним хозяйством, огородом, имели корову, всегда держали пару поросят, курочки, обязательно, живя вблизи Южного Буга, утки.

Город Голта, на Украине, в месте слияния двух приличных речек, Южного Буга и Синюхи прямо в центре города, своим слиянием делят город на три части — Голта, Горлык и Овлеополь. За водоплавающей птицей, как правило, присматривал младший из братьев. Была у них сестра, Александра, 1908 года рождения, помогала матери по хозяйству, красавица, на зависть всем невестам городка, а длинная толстая, черная коса сводила с ума не одного страстного парубка.

Все дети были черноволосыми, у каждого черные брови резко оттеняли кожу лица, и только у Миши были рыжие волосы, в отца, характерный для рыжего человека цвет кожи, и, на удивление всем, брови были черные, в мать, как у остальных детей. Глаза карие, родился он через три года после старшего, Андрея, в 1903 году. В школе учился чрезвычайно легко, был круглым отличником, хотя его никто и никогда не видел за книгой. Письменные задания он успевал делать в перерывах между уроками в школе, и единственное, чем он серьезно интересовался, были животные, которых любил самозабвенно.

Голуби у него были не только занимательным увлечением, но и статьей дохода. Он имел большую голубятню на чердаке сарая, целыми днями за ними убирал, кормил, устраивал гнезда, спаривал, добивался чистопородных особей, продавал, менял, устраивал с другими голубятниками соревнования по целому ряду показателей, в городке слыл знатоком, пожалуй, с тринадцатилетнего возраста.

Денег Миша зарабатывал достаточно, чтобы справить одежду к школе всем братьям. А все они учились по настоянию безграмотного отца. Подарок сестре Шуре Михаил не забывал никогда. Обычно ленты, гребни, заколки, иногда материал на платье.

К 1917 году все дети были пристроены на рабочих местах, и получить специальность, и принести в семью, хоть небольшие, но деньги, да и никто не болтался без дела. Отец всех держал в строгости, но наказывал очень редко и только по чрезвычайным обстоятельствам. Сам он был безграмотным, но очень высокой культуры для своего круга человеком. Не пил. Слово «Хозяин» для него было всегда с большой буквы. Он параллельно с учебой Миши в первом классе, научился читать и писать, освоил Катехизис (книга для малограмотных из всех областей науки понемногу), сумел сдать экзамены на звание помощника машиниста в 1916 году, чем чрезвычайно гордился сам, и гордилась вся семья. Ему было ровно сорок лет. В революцию сам водил поезда, так как машинисты саботировали новую власть. В 1919 году стал машинистом, работал до глубокой старости. Ушел на пенсию в 1939году. В революционное время необходимость производства заставила переменить место жительства, и семейство переехало на ст. Помошная Кировоградской области. Это была узловая станция со своим депо, разветвленными маневренными путями, расходящимися во все концы Украины.

После революции Миша поступил на рабфак, успешно его закончил и стал студентом Харьковского ветеринарного института. Радости и гордости не было предела, открывались перспективы к работе по любимой специальности. Врачевать животных! По распределению стал ветеринарным врачом в Григориополе Молдавской автономной республики, быстро заслужил уважение, и, несмотря на молодость, авторитет в Наркомате сельского хозяйства республики (тогда Наркомзем). Пережит переходный период коллективизации, образовались колхозы, пережиты последствия неурожая 1932 — 1033 годов. Восстановление разрушенного хозяйства колхозов, улучшение, реальное улучшение жизни крестьян. Появился минимальный достаток и благополучие. Через все это он прошел, соучаствовал, и голодал вместе с крестьянами, и создавал племенные хозяйства, восстанавливал овцеводство, крупный рогатый скот, коневодство, развитие птицеводческого направления. Он был животновод от бога. Появившаяся семья была и радостью, и подспорьем, и надеждой на стабильную жизнь в новых Советских условиях существования. Жена, Галина, работала бухгалтером в одном из сельскохозяйственных учреждений района. Высокая, интересная, с повышенной возбудимостью нервной системы. Появились дочки, новая радость и новые ощущения в своем существовании. Младший брат, Зиновий, в 1931 году закончил тот — же институт, и получил назначение по распределению в соседний район, районным ветврачом. Это был город Рыбница на реке Днестр с безымянным притоком проходящим через луговые угодья лечебницы.

Грянул 37 год. И, казалось бы, кто может вредить в спокойном районе сельскому хозяйству? Но определенным структурам нужно было искать врагов народа, и нашли Михаила, когда от сепсиса погибла племенная кобыла в колхозе имени вождя. Год шло следствие, неоднократные комиссии доказывали, что ветеринарный врач здесь ни при чем, что его вызвали лишь к концу третьих суток неблагополучных родов что операцию пытался сделать местный фельдшер и т. д. Михаила отпустили с большой острасткой, с настроением работать без инициативы и риска. Никаких селекций, никаких племенных работ и экспериментов, только лечебная работа. Но он на этом настроении продержался недолго. Прозвучала фраза: «Огородники так не могут, они работают» (Все члены этого семейства были Огородники, и только младший, Зиновий после рабфака был записан каким то паспортистом как Огородников).

Эта фраза звучала для молодого подрастающего поколения неоднократно, была путеводителем и оправданием многим Огородникам. И единственное в чем приходилось оправдываться, что они всегда работали на своих местах с полной отдачей своих знаний и сил, не потакая дуракам и посредственностям. И этого им никогда не прощали до самого развала СССР,

Он ушел на фронт с кавалерийскими частями воевать против танков, попал в окружение, с боями выходил, попал в плен, бежал из лагеря военнопленных под Винницей, ночами пробирался к линии фронта, во время одной из облав был ранен в плечо. Принял решение добираться до Помошной, и, однажды ночью постучался в окно родительского дома. Это было летом 1942 года. Ввалился в дом получеловек — полу мертвец. Спасать! Ольга и жена Галина его искупали. Остригли наголо, продезинфицировали рану, для чего ее просто пришлось выскребать до живого места. Никакой анестезии. Только самогонка-первач. Жена брата Ольга, ветеринарный врач, которая давала клятву по окончании института «ни под каким видом не врачевать людей», эта клятва находится до сих пор в одном из семейных архивов, врачевала и спасла.

Это был, пожалуй, первый, на грани героического, поступок матери, который удалось наблюдать старшему из детей — Вадику. Всеми действиями по обслуживанию и спасению руководила его Мама. Только этого воспоминания хватило бы ему для вечного поклонения перед деятельной натурой мамы. Она велела тете Шуре нагреть побольше воды, притащили два стиральных корыта, в которые попытались определить дядю Мишу, но, так как он стоять уже не мог, его посадили на табурет, который стоял двумя ножками в одном корыте, а двумя в другом. Дядю поддерживала тетя Галя, поскольку ей ничего больше нельзя было поручить, она не хотела отходить от мужа, все боялась, что он вот-вот умрет. Пока мама Оля его мыла и стригла ножницами наголо, бабушка тихая, но очень деятельная, готовила бинты, для чего резала на полосы и проглаживала простыни, ни звука не проронила, только действовала, иногда советуясь с Олей, потом перешла к подготовке постели. В большой кастрюле кипели маленькие и большие столовые ножи, предварительно наточенные дедом, это готовились «скальпеля» для предстоящей операции. Сдвинули два стола на кухне. Кухня в доме деда была большая, наверное, около двадцати пяти метров, во всяком случае, обедали всегда на кухне, и умещалась вся семья.

Дядю уложили на импровизированный операционный стол. Он закрыл глаза и потерял сознание. Нашатырный спирт у мамы был в походной аптечке, которую взяли с собой из Григориополя (знал бы дядя, как это все пригодится, в первую очередь и для него, положил бы больше и содержательнее). Привели в сознание. Удалили истеричную тетю Галю, поручили бабушке надзирать за ней, она всем мешала, вскрикивала, пыталась падать в обморок, будто оперировать без наркоза собирались ее.

Ассистентами были дед и тетя Шура.

Команды хирурга были:

— Шура, стакан самогона.

— Миша, приподнимись, посиди немного, выпить сможешь?

На что он ответил:

— Я бы лучше закусил, но если надо, могу и выпить, делай, Оличка так, как делала бы очень ценному племенному жеребцу.

Дядька знал, чего стоит племенной скот. Выпил первач, а в нем было не менее шестидесяти градусов. Не поморщился. Через пару минут сказал, что кружится голова. Ему помогли лечь, подождали еще некоторое время. Здесь, на столе и проходили дальнейшие действия.

— Шура, ножницы.

— Ефим Вакулович, держите Мишу, поперек таза, чтобы не дергался и не упал, сейчас ему будет больно.

Но больно не было, поскольку тряпки, которыми он был перевязан и забинтован через грудь, во время купания намокли и снялись легко.

Вадику было приказано сидеть в дальнем углу и быть готовым куда ни будь сбегать, если понадобится. Мальчишка с дрожью и трепетом ждал поручений, но о нем, кажется, забыли. Вслушивался в слова, произносимые мамой. До него доходил тошнотворный запах разложившегося тела, попросту гноя. В дальнейшей жизни он узнавал этот запах много раз и издалека.

— Шурочка, ближе лампу, свети прямо на рану, можешь сама отвернуться, ты побледнела, держись, отрываю последний слой. Много гноя. Поверхность раны плохая. Омертвение ткани. Дайте тот средний нож, с костяной ручкой.

— Шура, поставь эту лампу, подвинь сюда вторую (лампы были керосиновые, семилинейные). Начинаю главную работу, держите Мишу вдвоем, станьте с двух сторон, лучше не смотрите.

— Вадик, поставь прямо у меня в ногах помойное ведро, молодец, сядь на место. Как пригодился бы укол хотя бы новокаина. Шура, положи мне поближе тампоны, хорошие тампоны сделала мама для своего сыночка. Стань на свое место, крепче держите, не смотрите.

Вадик, подвинь мне поближе кружку с палочками, на которые намотана ватка, и стакан с самогоном, я обмакну сама, хорошо, сядь на место.

Дядя застонал, попытался подняться, на него навалились своей тяжестью отец и сестра.

— Хорошо, что больно, сказала мама, значит, я добралась до чувствительных тканей, вот уже и кровь появилась, хорошо, продолжаем, нельзя оставлять мертвых тканей, потом нарастут.

И все это в спокойной манере, срезала дяде половину мышцы правого плеча, понимая, что спасает Человека.

— Все, будем бинтовать, вернее, сделаем ему легкую повязку, будем следить, чтобы не было кровотечения, или нагноения, и чтобы он ее не сдвинул, эх нет риваноля. Теперь надо придумать, как его перенести на кровать. Вадик, спроси у бабушки, подложили под матрац доски?

Вадик бросился выполнять задание, когда вернулся с положительным ответом, увидел, что дядя Миша встает со стола и ему помогают и дедушка, и тетя Шура, и мама. Оказалось, что он на протяжении всей операции, длившейся довольно долго, не менее часа — двух был в полном сознании, терпел, сжав зубы, понимая профессионально, в каких условиях приходится работать «хирургу».

Довели его до кровати, оказали содействие справить малую нужду, мама всех разогнала спать, сама осталась с тетей Шурой у постели дяди. Трое суток он был в плачевном состоянии, температурил, были сложности с рационом питания, поскольку он перенес длительный голод. Ко всему, у него началась жесточайшая дизентерия, которую тоже пришлось лечить домашними средствами типа отвара ореховой скорлупы, внутренним покрытием куриных пупков, это средство всегда было под рукой на случай поноса у детей, заготовлено в Григориополе, когда готовились в дорогу, настой дубовой коры… Надо было следить, чтобы никто из детей не подхватил инфекцию, да и взрослые.

Через две недели Михаил уже вставал на ноги, ходил несколько раз в день по полчаса в доме, беседовал с детьми. Дети, как взрослые, в экстремальных условиях понимают все. Никто из них не проговорился соседям или кому бы это ни было о том, что их папа и дядя пришел домой. Раскрыв рты, они слушали воспоминания мамы Оли и Миши о их студенческих годах. Одним из любимых рассказов был об экзаменах по анатомии животных, когда профессор Петров спрятал под халат чучело петуха и, показав лишь хвост, спросил: «какая порода птицы?» «А поцилуйтэ мэнэ в сраку» — ответил дядя Миша, и повернулся уходить. «Как ваша фамилия?» — вскричал профессор, в прикрытую дверь студент показал кусочек халата и ответил: — «Узнайте по хвосту». Действовать можно было смело, так как его зачет был уже давно сдан, а этот он ходил сдавать за товарища, которого в результате этой выходки профессора и студента пришлось натаскивать для сдачи зачета самостоятельно. А еще вспоминали, как он отвадил нежелательного жениха сестры Шуры. Этот немолодой и очень наглый ухажер имел обыкновение по несколько раз в день проходить под окнами комнаты Шурочки, и непременно заглядывал в окно. Михаил рассчитал время, приготовился, и когда этот «хахаль» проходил мимо, выставил в окно свой голый зад. Эффект оглушительный и окончательный.

Все эти разговоры велись вечерами, когда все собирались у каганца (фитилек, опущенный в растительное или машинное масло, налитое в блюдце). Дед приходил после своего трудового дня по хозяйству, бабушка дремала у печки с кошкой на коленях, дети, которые помладше, висели на матерях, а старшие внимательно следили за ходом разговоров и воспоминаний дяди Миши с женщинами. Сейчас, через многие годы, понятно, что нужно было как — то скрывать постоянную тревогу и страх перед огромным количеством опасностей войны, как на фронте, так и здесь, на оккупированной территории, казалось бы в тылу. И люди отвлекались разговорами. Рано уснуть никто не мог.

Чем занимались женщины? Их было трое взрослых и бабушка. Невестки имели ежедневную задачу набрать перегара. Что это такое? Паровозы работали на угле. Уголь, который не полностью сгорел, просыпался через колосники, вместе с золой, когда кочегар «шуровал». Получался в осадке на пути натуральный кокс. Его было мало, но было. Если такой уголь, прогретый, но не сгоревший, полить водой, получался прекрасный заменитель мелкого кокса. Он давал в печи большую температуру. Вот его и надо было собрать достаточное количество вдоль железнодорожных путей, чтобы в доме, в котором живут восемь маленьких детей, было тепло. На собирание этого материала ежедневно уходило более шести часов. Да к железной дороге, к месту, где еще не собрали другие, идти час, да назад, с полными тяжелыми ведрами по морозцу, или просто по холоду час. Такая работа была у Гали и Оли. Шура и бабушка занимались кухней. Нечто немудреное, но на восемь детей и шестеро взрослых надо было приготовить. Да детей надо было кормить не один раз в день. Что с огорода, да что не забрали немцы. Детей еще надо было занимать, это лежало на Шуре, потом подключился Миша, которому нельзя было выходить из дома и показывать себя соседям. Все это тайком, тихо и осторожно, боялись всех, полицаев, немецкую жандармерию, соседей, из которых каждый второй работал в немецких войсковых частях и управах.

Михаил просидел, не выходя из дома до прихода «Наших» в начале 1944 года. Занимался с детьми, организовав нечто вроде детского интерната с различными программами для всех возрастов. Дети учились, время шло. Пришли «наши». Он сразу побежал в ближайшую воинскую часть, написал все, что с ним случилось, попал в руки СМЕРШ, его быстренько судили, как изменника родины, но, учитывая то, что он был ранен, и чистосердечное признание во всех «грехах» получил наказание: «направить в дисциплинарный батальон в звании рядового, дать возможность смыть свое преступление перед Родиной кровью».

Он смыл все, что накопилось у него к Родине кровью, погиб в первом же бою. Родина сразу — же забыла и его, и детей его, так никогда и не вспомнив.

Извещение о его «смерти храбрых» пришло через месяц после того, как он ушел из дома с просьбой отправить его на фронт. Больше дядю Мишу никто не видел, о нем не было никаких известий, даже не было сообщено, в каком районе он похоронен.

Его жена и дети прожили у дедушки до конца войны. По окончанию войны тетя Галя съездила в Молдавию, в Григориополь, произвела разведку, узнала, что дом сохранили соседи, ее там встретили хорошо и она решилась возвращаться в свой дом в Григориополь, где была память о Мише, где его помнили и уважали, где были воспоминания о родном человеке, да и сидеть на шее деда — пенсионера посчитала неудобным, да еще теплилась надежда, что произошла ошибка, что Миша вернется домой живым и невредимым. Одному Богу известно, сколько эта женщина от тоски, одиночества, нужды, страха за дочек, пролила слез. Несмотря на свои тридцать пять лет она не помышляла о том, чтобы снова выйти замуж, работала, имела огород, живность, детей надо было поднимать. Помощи ожидать было неоткуда, пенсии детям никто не определил, семьи братьев были во власти послевоенной нищеты. Старший брат, Андрей, попал в 1914 году в плен к немцам, бежал во Францию, и, в связи с «железным занавесом» следы его потерялись до пятидесятых годов. Младший, Зиновий, имел семью из восьми человек (с ним жила сестра Шура и ее двое детей. Жанна и Инна. Ее муж, Стасик, был в 1937 году репрессирован Сталинскими искателями «врагов народа», и расстрелян). Зиновий единственный, кто мог скромно помогать старому отцу Ефиму Вакуловичу Огороднику, правда, небольшие деньги высылал ежемесячно.

Спазмы в горле появляются и гордость за этого старика, который из присылаемых денег не потратил ни одной копейки на себя. После его смерти нашлись квитанции на переадресовку всех присылаемых ему денег Мишиным детям. «Воны сыроты» — говорил он. Вот у кого нужно учиться чувству ответственности за потомство, величайшему чувству долга главы семейства. Эта его помощь длилась до самой его смерти.

Старшая дочь дяди Миши Ада училась хорошо, но из — за недостатка средств в институт не поступала, поспешив закончить медицинский техникум, стала медицинской сестрой, работала с 1954 года в районной поликлинике. Имела двоих деток, мужа, из рабочих, построили свое семейное счастье и свой дом, в котором живут и поныне, имеют внуков.

Шурочка умерла от туберкулеза в молодом возрасте.

Милочка стала бухгалтером высокой квалификации, работала до самой пенсии в г. Бендеры, на берегу Днестра, пережила еще одну войну между западом и востоком Молдавии. Имеет взрослых детей. В 1957 году, в июне умер дедушка Огородник, в городе Бердичев, Житомирской области, в доме младшего сына Зиновия. Деду было 89 лет. Тетя Галя, с еще учащейся Милочкой приезжала на похороны.

Печальные обстоятельства встречи, но все узнали обо всех. Последний раз в 1975 году Виктор был в Кишиневе по случаю покупки у своего дяди Павла Лукашевича машины «Волга» (Это была большая удача для Виктора, так как в те времена в Советском союзе для приобретения легкового автомобиля в личное пользование требовалось стоять в очереди 10 и более лет, масса характеристик и протекций от компартии и профсоюзов), и вот тогда он заезжал к Милочке в Бендеры, виделся с ее семьей, воспоминаний особых не было, период их последней встречи относился к их трехлетнему возрасту. Но рассказали друг другу обо всех членах Огородниковской фамилии за последние годы.

Короткая и тяжелая жизнь, полная ничем не оправданных сложностей и нагрузок, была прожита Михаилом Ефимовичем Огородником.

Может ли быть утешением для обездоленного потомства тот факт, что этой участи были удостоены все, в тот час жившие в нашей стране.

Сегодня его внуки и правнуки, прошедшие период морального разрушения психики и развращенные неверием в людей, во власть, в образование, в науку, в лучшие перспективы своего существования весьма скептически относятся к рассказам старших о том пути, который пришлось пройти их предкам.

Скепсис и Ирония правят миром основного поколения 2000 годов, да еще Золотой телец.

К сожалению, сегодня утрачены духовные ценности, и нет государственной идеологии, которая бы явила собой основную идею молодого человека.

Целеустремленность комсомольского периода, периода поголовной веры в грядущее светлое будущее — коммунистическое общество ушло в область утопии, а стремление к другим идеалам, будь то наука, культура, бизнес или спорт стали принадлежать весьма немногим разбогатевшим, наворовавшим, не получившим возмездия, «Избранным».

Этим избранным принадлежит будущее народа, нации, человеков.

Нельзя, чтобы эти избранные жили только для себя, без здорового общества они вымрут, как мамонты. Апокалипсис в руках людей.

Тикаем

Глава 4

Подводы загружены скарбом. Укутаны банки и ведра с каурмой, уложены и переложены соломой, над ними жесткая покрышка, попросту доска, чтобы дети ненароком не «втаскались», эти чертенята долго не смогут быть в покое и начнут баловство уже через час движения. Взрослые понимали всю опасность такого путешествия, да, пожалуй, и они не могли предполагать всю сложность своего положения.

Дети уже во всю шалили вокруг подвод, пихали под рядно покрывающее вещи, старые веники, половые тряпки. Ада воткнула порванные галоши, в которых мама уже давно перестала ходить к скотине, и всем было весело, все были возбуждены.

Павлуша внимательно осматривал состояние «экипажей» и упряжи, осмотрели в последний раз ноги и подковы лошадей, мешки с овсом. Тронулись. Впереди, на подводе с Павлушей ехали тетя Галя, Ада Шурочка и Милочка. Второй подводой правила мама Оля, за детьми смотрела тетя Еля. Ее попечительству было поручено тоже трое детей, правда, Вадик сразу сел на доску, изображавшую козлы, рядом с мамой, и это место принадлежало ему почти все время путешествия, а это почитай, целый месяц.

Конечно, дядя Миша был недалек от истины, когда говорил о тысяче километров. Эти триста сорок километров до ст. Помошная, действительно превратились в тысячу поскольку передвижение войск, огромные гурты овец, перегоняемые вглубь страны, стада крупного рогатого скота, трупы этого скота на обочинах дорог, все это заставляло наших беглецов совершать длительные объезды, возвращаться в исходные районы, снова стремиться на северо — восток, через менее значительные населенные пункты. Хотя, никто не мог сказать, какой из населенных пунктов менее загружен и более безопасен.

В первый день пути было преодолено около пятидесяти километров, и это был самый плодотворный день, за все время путешествия. Останавливались у речушки Кучурганы, сварили на костре обед, уложили младших детей спать, накормили лошадей, дали им попастись пару часов, и в путь, хорошо, что вволю напоили лошадей из реки. Добираясь до районного центра Цебриково, не удалось ни разу пробиться к колодцам. Все хотели пить. Военные выстраивались в длинные очереди на водопой обоза, Кухни набирали воду для приготовления пищи. Перегоняемый скот к колодцам не подпускали, воду из них вычерпывали до грязи, в каждом селе стоял невообразимый шум. Коровы и овцы от недостатка воды падали, и уже никогда не подымались. Их просто оттаскивали на обочину, где эти павшие животные через пару дней начинали нещадно вонять. Все это происходило в первую десятидневку войны. Еще не двинулась основная масса беженцев, только колхозный скот угоняли вглубь страны в надежде переждать несколько дней боевых событий и вернуться в свои районы, в свои колхозы, в свои стойла.

Люди были ослеплены мощной пропагандой о непобедимости советских войск и о том, что потом сказалось на всем хода Великой Отечественной войны — верой в техническую оснащенность и героизм. Верой в скорый коммунизм, в скорейший приход светлого будущего. Но эти вопросы — большая тема для историков и критиков исторического момента.

Отступление наших войск происходило по всему многосоткилометровому фронту, но об этом не знали не только простые смертные, но и правительственные круги вынуждены были пользоваться чрезвычайно недостоверными слухами. Исчезла проводная и радиосвязь повсеместно, а если и доходили какие то известия, то они сразу объявлялись «провокацией», а распространителей плохих вестей, как в средневековье расстреливали без суда и следствия. Цебриково почитался, как глубокий тыл. С удивлением смотрели его жители на лавину скота и военных, движущихся в обе стороны, никто не знал, куда же правильнее и безопаснее, никто не дирижировал этой вакханалией движения.

Нашли районную ветеринарную лечебницу, Мама Оля пошла на переговоры, и довольно быстро вышла с мужчиной, который, как оказалось, оканчивал Харьковский ветеринарный институт на год позже нее, но одновременно с Зиновием, что оказалось немаловажным фактором для гостеприимства, размещения детей и взрослых на ночлег.

Фамилия этого врача была Панасюк, он был удивительно белого колеру, полный меринос. Его жена, была наоборот, чернявая, цыганистого типа хохлушка, постоянно готовая рассмеяться. Быстро приготовила немудреное варево, принесли из погреба несколько «глэчиков» с кислым молоком и отстоявшейся сметаной, накормили засыпающих детей. Уложили спать, лошадей поставили в стойла лечебницы, задав им корма с избытком, готовились к завтрашнему тяжелому дню. Взрослые разговаривали долго. Территория, на которой находился городок, была до 39 года в составе Молдавской автономной республики, и ни у кого и в мыслях не было, что она, эта территория, может оказаться на линии фронта или в зоне оккупации. Никто не представлял себе всего ужаса завтрашнего дня. На рассказы и предостережения Оли о том, что нужно готовиться к худшему, смотрели скептически, и только, когда рано утром Панасюка вызвали в военкомат по мобилизации, что-то пошатнулось в оптимистическом настроении этой семьи.

Если забежать на пять лет вперед, можно сказать, что Панасюк воевал до сорок второго года. Был ветеринарным врачом в конной армии генерала Доватора, в декабре 1942 года потерял ногу, долго лечился по госпиталям, работал в тылу, и только в сорок пятом смог вернуться к своей семье, которая его уже не надеялась увидеть в живых. Мальчишки — близнецы Колька и Вовка очень гордились своим отцом, его боевым прошлым, и тем, что он у них есть. О своей жизни в период оккупации они наперебой рассказывали отцу, и главным в их рассказах было то, что они все годы не учились, но, за то пасли корову, ухаживали за огородом, тем самым добывали себе пропитание. Мама хвалила сыновей, была счастлива, что семья уцелела.

Ранним утром был приготовлен завтрак, за стол село восемь человек детей, и если в обычных условиях дети капризничают, едят без аппетита, то в этой дружной компании на отсутствие желания есть, никто не мог пожаловаться. Матери с удивлением видели, как меняются дети в сложной ситуации. У хозяйки дома было слезливое состояние, диаметрально противоположное настроению с вечера.

Лошади запряжены, Павлуша дает команду — «по коням». Попрощались с гостеприимной хозяйкой. Мужа еще из военкомата не было. Женщины слегка всплакнули, подводы тронулись.

Следующим пунктом путешествия должен быть городок (местечко) Ширяево. По прямой-это около двадцати пяти километров. Дорога проселочная, хорошо укатанная, была большая надежда, что к средине дня в Ширяево накормят лошадей, водопой, небольшой отдых — и дальше. Лошади шли ходко. Детям было интересно все вокруг, откуда-то выскочил заяц, и, как будто зная, что его не будут преследовать, не спеша запрыгал впереди обоза, дразня воображение сидевших на подводах. Дети подняли крик, все разом, и их удалось утихомирить только через минут двадцать после того, как косого след простыл в зарослях кукурузы.

Впереди возникла туча пыли, она все приближалась, очень беспокоила маму Олю, и оказалось не зря. Это были гурты перегоняемого скота. Его гнали широкой лавиной, не соблюдая дороги, по пути коровы могли ущипнуть травы, овцы тоже. Гуртовые никуда не торопились и не подгоняли животных. Пришлось остановиться пережидать. Мама Оля сказала фразу, наверное понятную только животноводу или ветеринару: «бедные, как же они страдают не поенные, а, главное, не доенные, все будут долго болеть».

Лошадей, не распрягая, освободили от удил и они могли хоть немного поесть зеленой травы. Да какая трава, зеленая рожь, по которой все равно шли стада, справа были поля кукурузы. Важно было не допустить перекорма такой пашней, можно очень навредить желудку. Но за этим зорко следили и Павлуша и мама. А стада шли.

Пришлось стоять и час, и два, а вот, когда уже забрезжила надежда, что последний гурт овец вот-вот, закончится с того же направления что ехали наши путешественники (беженцы), подошел военный обоз, груженный до верху военным имуществом. Направление его движения вызывало у взрослых большое недоумение. Неужели и они «тикают»? Впереди обоза верховые военные потребовали от гуртовщиков согнать скотину влево от дороги и не подпускать на расстояние пятьдесят метров. Мужики, кажется, этому были рады, им ох, как не хотелось неизвестно по чьей милости уходить от дома все дальше и дальше.

А маленький обоз с беженцами стоит. Подъехал какой-то командир.

— Кто такие?

— Уезжаем от войны. Ответила мама.

— далеко уехать не удастся, лучше поворачивайте назад, а документы у вас есть?

Ему показали документы, хорошо, что Михаил выписал на Олю и Галю командировочные удостоверения с указанием маршрута. Это потом помогало неоднократно.

Прочтя, что он разговаривает с ветеринарным врачом, он сразу нашел ей применение.

— Мы должны реквизировать в этих стадах пару коров и десяток овец, думаю, и для вас будет с пользой отобрать по внешнему виду здоровых, пригодных к немедленному забою животных и после забоя осмотреть и дать заключение в пригодности мяса. Сделаете эту работу, и мы вас пристроим в порядки наших обозов до ближайшего населенного пункта.

Ольга ушла с командиром, а Павлуша с Галей распрягли лошадей, приступили к устройству бивуака, Оля распорядилась делать костерок из кукурузных стеблей и кипятить воду. Старшие дети бросились таскать кукурузу, которая никак не хотела гореть, она была еще не зрелой и сочной. Но разжечь костер Павлуша все-таки сумел и пристроил на треноге ведро с водой. Для поддержания огня использовались доски от валявшейся на обочине поломанной телеги вперемешку с кукурузными стеблями. Это была степь. Дров не густо. Время перевалило за полдень, а наши беженцы отъехали от Цебриково не далее пяти километров. Тете Гале было сложно держать около себя шестерых детей, но она стала читать сказки, несколько книг, которые взяла с собой. А интересно вокруг было…

Громко переругивались ездовые, да такими словами, которых в лексиконе врачебных семейств не существовало, где то были слышны разрывы бомб, дети уже отличали их от других звуков. То бомбили мосты переправ, отступающих войск. Послышался мощный взрыв в Цебриково, все повернули головы, конечно, определить, что это взорвалось, никто не мог, но всем казалось, что бомба упала во двор, где только ночевали. Было очень тревожно. Мамы Оли долго не было, прибежала часа в четыре, принесла свежей коровьей печенки, она быстро варится, сказала, что появится через час, и чтобы к этому времени все были накормлены и посажены на подводы. Командиры, теперь уже знакомые, и ездовые обещали пристроить в свою колонну наши две подводы. Мама быстро знакомилась и сходилась с людьми.

Так и получилось, удалось влиться в колонну военного обоза часов в пять шесть вечера. Двигались с большим количеством остановок, и много было препятствий на пути, то сломается телега, и с нее перегружают поклажу на другие, то поперек дороги начинает движение невесть откуда появившееся стадо коров, то остановит начальство для проверки маршрута, и много-много других причин неорганизованности и растерянности, но все были довольны своей сопричастностью к общему потоку. И уже думалось, что это не бегство, а движение, имеющее более рациональный и разумный смысл. Наступила ночь. Дети давно уже спали на подводах. Мама сказала Вадику:

Не спи, пожалуйста, а то и я могу заснуть, я так набегалась по просьбе военных, очень устала, но все сделала, хотя сама не успела отдохнуть и поесть.

И здесь она, действительно, вспомнила, что с утра ничего не пила и не ела. Тетя Еля говорит, что она оставила Ольге Александровне и еды, и бутылку молока (сумели выдоить пару коров из колхозного стада), но все так были заняты, что предложить было некогда. Мама обедала и ужинала, не выпуская возжей из рук в два часа ночи.

К Ширяево подъезжали утром. И лошади и ездовые были измучены. Поспать удалось только детям и тете Гале. Решили проехать через местечко, и остановиться на отдых за его пределами, чтобы избежать скоплений войск, стад, гуртов и табунов в окружении которых было весьма неуютно и опасно. Так и поступили. Через два-три километра после городской черты, на взгорке, была дубовая рощица, может быть из двадцати деревьев. Этого было достаточно, чтобы найти тень для дневного «ночлега», дрова для приготовления пищи на костре и маскировки от нежелательных людей, которых становилось опасно встречать. Начались мародерство и разбои.

Все свалились спать, тете Гале пришлось охранять лагерь, варить еду, развлекать детей, правда, ей помогали Еля и Ада.

Лошадям нужен был хотя бы восьмичасовый отдых. Их не пустили на пастбище, дали зерна и на опушке рощи нашли копну сена. Напоили в протекавшем недалеко ручье. Именно он и был родоначальником этого оазиса.

Все встали бодрыми в два часа дня. Был организован обед, еще была огородная зелень, взятая с собой от гостеприимных хозяев предыдущей стоянки в Цебриково.

В процессе обеда взрослые решали, как двигаться дальше, обговаривали маршрут и порядок его преодоления. Пришли к выводу, что двигаться с воинскими частями будет выгодно, лишь бы нас с собой они взяли. Но то был последний симбиоз. До самого конца путешествия, до Новоукраинки, где у женщин и детей были «реквизированы» в пользу удиравших от немцев советских войск повозки с лошадьми, маршруты и желания военных с маленьким обозом не совпадали. Почему-то решили, что двигаться лучше по ночам, вроде в это время не движутся стада и дороги свободны. Но не были учтены темпы наступления немецких войск и направление их движения вглубь страны. Этого не мог знать никто. Поехали дальше.

Маршрут был просчитан и записан и у мамы Оли и у Павла. Почему-то считалось, что подводы могут потерять друг друга, и тогда нужно искать в следующем населенном пункте при ветеринарной лечебнице. Сказывался расчет на чувство коллегиальности, которое, действительно, неоднократно выручало.

После Ширяево следовало двигаться на Андреево-Ивановку, потом, переправа через Южный Буг в районе Алесандровки, которая в те времена относилась к Николаевской области. Братское, на берегу речушки со странным названием Мертвовод, Бобринец, Ровное, Новоукраинка. После Новоукраинки планировалось добраться до Помошной, благо, там уже совсем рукой подать.

Каждый этап, переход от одного населенного пункта к другому был новой героической эпопеей и для взрослых и для детей. Между перечисленными населенными пунктами были, приблизительно, равные расстояния и в мирное время это была бы изумительная по своей экзотичности и красоте прогулка-путешествие. Но… Были времена чрезвычайные, и каждый бросок от одного поселка или города к другому требовал чудес изворотливости, физических сил, моральных и духовных, не говоря уже об ответственности за детей.

Описание каждого дня этого бега было бы слишком обременительным для потомков, если их что ни будь, заставит читать это, написанное. И все же мы, прошедшие через это, вымрем, и будет жаль, и еще раз жаль, если внуки и правнуки не захотят знать о своих предках, о их путях-дорогах, о сложностях, которые через призму пролетевших лет, кажутся такими легкими, пустыми, и даже не нужными. Смешно им и обременительно все это, даже сегодняшним. И, все же, хотя бы один на сотню, а серьезный человек, может быть от скуки или от избыточности всего того, чего не было у нас, и что создано нами, заинтересуется этими историями, которые являются прямым повествованием о том, что было, и что есть. Простите автору невольную тавталогию и не совсем литературный стиль.

Немцы

Глава 5

Два дня отдыха в Новоукраинке, собрались и двинулись в сторону Помошной. Все уселись на свои, уже привычные места, кучера разобрали возжи, дети еще сонные, семь утра, попрощались с тетей Елей, женщины всплакнули.

Мама Оля, как бывшая жительница этих мест, управляла головной подводой, по дороге через населенный пункт вела рассказ, вспоминая свое детство, показала издали дом, который до революции принадлежал ее родителям, и где проходило ее детство. На глазах слезы. Умолкла, очевидно ее встревожили воспоминания о многом, в том числе и о несправедливо реквизированном родительском доме.

Лошадки бежали дружно, до места рассчитывали докатить часам к трем дня. По дороге шли пешим порядком и ехали войска, усталые, постоянными переходами, не верилось, что они составляют что-то единое, организованное.

В отступающей толпе военных были представители различных родов войск, с разными петлицами (погон тогда еще не было), многие без оружия, некоторые побросали скатки своих шинелей и вещевые мешки. Бредут, ими никто не руководит. Время от времени налетали немецкие самолеты, очевидно разведчики не стреляли и не бомбили, хотя в какой то момент все видели налет нескольких самолетов на организованную воинскую часть, производившую некое подобие фортификационных сооружений в пшеничном поле. Несколько красноармейцев залегло, большая команда побежала к лесополосе, которая росла вдоль железной дороги. Подводы с беженцами стали продвигаться все медленнее, съехали на грунтовую дорогу, пробитую железнодорожниками вдоль железнодорожного полотна, она была отделена от основной дороги лесополосой, по этой дороге движения войск не было. Эта тропа предназначалась для передвижения рабочих, обслуживающих железнодорожный путь. Поехали быстрей. На каждой подводе велись свои разговоры, мечталось доехать до дедушки и бабушки, планировали встречу с ними, какие будут дела и игры, младшие дети к полудню задремали. Хорошо пригревало солнце.

Из лесопосадки выскочило несколько военных.

— Стой, тетка, куда разогналась, разгружай своих пацанов!

— Да мы беженцы, добираемся с детьми до своих стариков, нам осталось ехать недолго.

— а нам …….на тебя и твоих стариков, нам нужны ваши лошади с подводами!

Находившийся ближе к лошадям ухватил лошадь под уздцы. Лошадь, почувствовав чужого, шарахнулась в сторону, но красноармеец был опытный в обращении с гужевым транспортом. Другие красноармейцы уже сбрасывали вещи на дорогу, мама Оля пыталась сопротивляться, но ее грубо стащили с подводы, буквально сбросили детей, часть багажа осталась на дне повозки. Удалось выхватить корзины и ведра с продовольствием, и уже на ходу чемоданы с одеждой. Детскую одежду и различные тюки солдаты сбрасывали уже уезжая, по дороге, на расстоянии двухсот или более метров. И все это происходило с громкой нецензурной бранью.

На второй подводе происходило то — же самое, но там Павлуша за сопротивление получил сильного тумака между лопаток прикладом винтовки, упал на обочину, а тетя Галя была сброшена столь грубо, что ударилась о колесо и долго не могла подняться. Её девочек сбросили прямо в дорожную пыль. На подводу взгромоздилось столько красноармейцев, что лошади не могли тронуться с места и их поощряли к движению ударами кнута, снятых с себя ремней, палок, и еще чего то, причем несколько человек одновременно. У красноармейцев на лицах была озлобленность, помноженная на страх. «Совершенно бесчеловечное состояние испуганных животных», сказала впоследствии мама.

Некоторое время никто не мог осознать происшедшего. Все, чему учили, что пропагандировалось Советской властью и воспитывалось в школе — любовь к армии — защитнице, все рушилось и разрушалось. Наши красноармейцы, удирая от врага, ограбили женщин, детей, избили инвалида, лишь бы бежать, не сопротивляясь. Так мы понимали, и понимали правильно. Никто не мог подумать, что подвела система, подвела политика «шапкозакидательства» и только слова песни, якобы «…спуску не дадим», понимались наоборот. Спуску дали. Да еще как! Цена этому была 22 миллиона жизней, как оказалось впоследствии. И древняя русская мудрость: «Не хвались на рать идучи, а хвались с рати идучи» еще раз ударила недальновидных политиков и руководителей, а вместе с ними и весь народ.

Мама Оля пошла вдоль дороги, собирать вещи, выброшенные нашими защитниками, разбился чемодан с костюмами папы, все рассыпалось, одно ведро с каурмой было опрокинуто, но часть содержимого, что было сверху, пришлось собрать, это то, что не успело перемешаться с землей. Уже чувствовалось и понималось предстоящее положение голодной оккупации врагом.

Мамой с горечью была высказана мысль, что если свои солдаты могут так поступить, то что же будут делать немецкие.

Вещи собрали в кучу и перенесли во внутрь лесопосадки. Удивительно, но ни один ребенок не капризничал и не плакал. Дети остро чувствуют растерянность и испуг, да и любое настроение взрослых. Первым делом, решили накормить детей. Павлуша сокрушался, что не сможет возвратиться с лошадьми, принадлежащими лечебнице, некоторое время он не мог оправиться от удара прикладом. Ему организовали холодный компресс, между лопаток, мочили в воде полотенце и по очереди переворачивали его холодной стороной к телу, Павлуша лежал на животе. Боль сносил терпеливо. Вокруг него сидели две женщины и совещались.

Было решено, что Павло и тетя Галя останутся с детьми, а мама пойдет в Помошную пешком и постарается вернуться с дедушкой и еще кем нибудь, чтобы добраться «домой» с помощью других взрослых. И ушла, не очень веря в то, что удастся найти транспорт.

А войска продолжали бежать, по настоящему бежать, мимо наших мытарей. Все время слышался крик охрипших командиров, и не поощрявших к сопротивлению врагу, а требовавших ускоренного шага, и даже бега, прочь, от наступавшего врага. Идеология «самого могущественного и самого справедливого» государства для простого люда кончалась, многое начинали понимать и дети.

Удивительное дело, появились двое мужиков, поговорили, спросили что и как, закурили, сказали, что завтра они должны будут косить «хлеб» в этом районе, хотят посмотреть, не осталось — ли чего взрывоопасного, чтобы не наехать комбайном. Войска бежали, а землеробы думали о хлебе и о том, что если его не убрать своевременно, зерно высыпится, будут потери урожая, нечем будет оплатить труд колхозников (в те времена в колхозах преобладала натуральная оплата труда — зерном, овощами, картофелем, и т. д., мерой труда был трудодень). Эти люди были из Помошной, приехали на ручной дрезине, и пообещали, что завтра пригонят сюда комбайн, отдельные работники прибудут на дрезине и они помогут перевезти вещи. Они знали деда Огородника и обещали помочь. После разговора с ними тетя Галя немного успокоилась, вроде жизнь и не такая страшная штука. Люди умчались на своей дрезине.

Тетушка разыскала книжки, стала вслух читать детям рассказы Толстого. Младшие слушали внимательно, тетя Галя, конечно, читала механически, не думая о содержании, думала о создавшемся положении. Для всех. Эти думы были невеселые, если учитывать истерический характер тети. Старшие дети выбрали себе книги по интересам и читали самостоятельно. Павлуша молча терпел свою боль.

В тени деревьев было относительно комфортно, звенели и пели какие то птички, насекомые, запахи трав придавали воздуху аромат, который можно сравнить с лучшими духами парфюмерных магазинов «ТЭЖЭ», Пчелы гудели в цветах, обильно растущих по обочине лесополосы, а под деревьями остались с ранней весны еще не увядшие крупные листья ландышей. Ко всему примешивался неповторимый аромат преющих листьев, который усиливался жаркой летней погодой. И уже не замечался гул работающей в ста метрах дороги, крики хриплых голосов ездовых, рев газующих и перегревающихся вне движения автомобилей. ЗИС (Завод имени Сталина) тогда в народе назывался «трехтонка», так эти трехтонки с трудом заводились ручным способом, коленообразной рукояткой, стартера, обычно не работали, шофера старались их не глушить, поскольку перегретая заглохшая машина вручную могла запуститься только после остывания. Чудо, как хороша была техника. Красноармейцы двигались вдоль дороги по протоптанным ими же тропинкам, идущим параллельно друг другу и основной дороге. Вадик забрался на большую липу, посмотреть, не видно ли мамы, и от ощущения, что движется река, созданная человеческими телами, у него закружилась голова. Он отвернулся, через минуту голова престала кружиться, опять посмотрел на движущийся поток отступающих войск, эффект головокружения повторился. Идут и идут.

В лесополосу военные заходили редко, боясь отстать от своих частей и подразделений, которые потом ну, не было никакой возможности догнать или найти. Несколько групп по два-три человека прятались от начальства между деревьями неподалеку, как потом выяснилось, сговорившихся сдаться в плен. Да их никто и не искал. Уж больно много забот было у командования по спасению собственной шкуры, и заниматься каждым в отдельности дезертиром им было в тот момент недосуг.

Железная дорога не беспокоила. Поезда не ходили уже несколько дней, а если и ходили, то не навстречу фронту. Хотя, фронт-слишкм смело сказано. Фронта не было, никто ни с кем не воевал. Одни наступали, другие — панически убегали. Причины у историков расписаны в деталях, изучены историей военного искусства, обкатаны и обспорены к первым годам третьего тысячелетия многими «учеными» от различных течений в исторической науке различных государств. Жаль, но очень немногие из ученых ныне вещающих, побывали в положении героев этого повествования. Уже договорились до того, что оккупация для СССР была благом, и от этого несчастия освободили американские войска. Забылись сентенции, высказанные в беседе Уинстона Черчилля с Гарри Труменом, что пусть де они пока бьют и уничтожают друг друга, а потом мы поможем тому, на чьей стороне будет реальный перевес. Черчилль дальновидный был член, корреспондент, между прочим (см. биографию).

Наступил вечер, движение войск продолжалось. Мамы не было, тетя Галя начала соображать ужин. Достала огурцы и помидоры, хорошо, что они были мыты еще в Новоукраинке, порезала хлеб, очистила десяток яиц, сваренных вкрутую, разлила по кружкам (у каждого ребенка была своя кружка с отличительным рисунком) компот, который уже кончался, и порции были скромными, позвала всех садиться вокруг расстеленной на траве скатерти. Это приглашение не пришлось повторять, все изрядно проголодались. Павел не встал к столу. Пришлось ему подать к тому месту, где он лежал. Он пересилил себя, сел, пошевелил руками, подвигал лопатками и, кряхтя сказал, что вроде двигаться может.

Трапеза кончилась бысто. Павлуша встал, немного походил, с помощью Вадика и Ады, под его руководством они набрали мелких веток, хворосту, листьев, изобразили на земле подобие матраца, метра три на два, на который тетя Галя постелила укрывочный брезент, сброшенный с телеги, сверх брезента разостлала простыни, после чего уложила рядышком всех детей, не раздевая, укрыла двумя одеялами поперек, площади которых хватило, чтобы укрыть всех детей. Сама прилегла рядом, ей уже не хватило места, покрытого простыней. Она лежала не на голой земле, рядом с ней была самая маленькая из детей Милочка. Дети уснули быстро, сказалась усталость дня и нервные перегрузки. Тетя Галя и Павел не сомкнули глаз.

Вадик проснулся от тихого разговора. В стороне от спящих детей стояли тетя Галя, мама, дедушка, Павлуша и тихо, чтобы не разбудить детей, о чем-то беседовали. Он вскочил на ноги. Бросился к деду, любимый внук, самый старший, дед его обнял, предупредил, чтобы вел себя тихо, не разбудил остальных. Только сказал: «Лягай Оля, на место сыночка, поспи пару часов, еще только половина третьего ночи, а ты пробигла до Помошной и назад без передыху, считай добрых двадцать киломэтрив, а я з Вадиком побалакаю, як розвыднеться — тронэмся потыхэньку».

Оля легла на место вставшего сына и моментально уснула, что-то говорила и на полуслове замолчала. Тетя Галя предложила дедушке тоже прилечь, но, видно, у него были напряжены нервы до такой степени, что он не мог спокойно отдыхать.

Дед, сидя на насыпи, расспрашивал внука обо всем, что с ними произошло, начиная с первого дня войны. Разговаривали до рассвета, и, вдруг, обратили внимание на то, что с дороги не слышно обычного шума, которым сопровождалось передвижение войск. Стояла напряженная тишина, звуки движения на дороге угадывались вдалеке, в стороне Помошной. В атмосфере нависло ожидание чего-то неизвестного. Со стороны Помошной послышались звенящие звуки движущейся дрезины. Она все более приближалась. Очень издалека доносились звуки разрывов. Подъехала и остановилась ручная дрезина, на ней сидело шестеро немолодых механизаторов, все знакомые дедушки. Комбайн шел своим ходом., вернее, на прицепе трактора, тогда еще не было самоходных комбайнов. Подошли, поздоровались, дедушка поблагодарил заранее за выполненное обещание помощи. Обратно должен был ехать на дрезине с вещами и одним из взрослых сопровождающих молодой парень, путевой рабочий, который, собственно и отвечал за этот транспорт, позаимствованный у железнодорожников механизаторами МТС (Машино тракторной межколхозной станции). Разбудили детей, начали грузиться, решили, что с вещами на дрезине поедет тетя Галя и возьмет с собой Милочку. Остальных младших детей погрузят на ручную тележку, которую привезли с собой дедушка и мама, Вадик и Ада пойдут пешком. Павел не захотел продолжеть путь вместе с женщинами и детьми, решил возвращаться пешком в Молдавию. Ему на дорогу собрали минимум вещей и продуктов, получилась все равно внушительная котомка, он попрощался со всеми, за время путешествия сроднились все дети и взрослые, прощание было, однако, легким. Павел, не оборачиваясь, медленно пошел вдоль железной дороги в обратном направлении. Как выяснилось через пять лет, он добирался до дома более месяца, много раз попадал в руки немцев, но его отпускали по нетрудоспособности и явным признакам того, что он не был красноармейцем.

Дрезина загружена, вещи увязаны, ее хозяин и тетя Галя уселись рядом и взялись за приводной рычаг цепной передачи. Милочка сидела рядом с мамой и была так забаррикадирована вещами, что вывалиться могла, только преодолев значительные препятствия. Уехали. Времени терять было нельзя, понимали, что наступившая тишина в движении войск — не что иное, как зона отрыва отступающих от преследующих немецких частей.

Дедушка, а за ним и мама, перекрестились, мама впряглась в тележку и потащила ее по дороге, дедушка взял Вадика и Аду за руки и пошел за невесткой. Дед с внуками не поспевал за тележкой. У дедушки была застарелая астма, и он всегда курил, хотя в остальном, был еще физически крепким мужиком. А невестке едва исполнилось тридцать один год, она была всегда физически развитым, выносливым, здоровым человеком. Сказывались годы физического труда, моральной и физической закалки.

Дрезина скрылась из виду, дети, сидящие в тележке у мамы, сначала восприняли это как своеобразную игру, но потом их натрясло, они устали сидеть, и запросились побегать, что им с удовольствием разрешили. Они с километр бежали, а тележка «отдыхала», но довольно быстро пришло время, когда они стали проситься посидеть в лесу на травке, но их уговорили сесть в тележку на свои места. Еще через час движения мама уже официально объявила привал для отдыха, и все отдыхали, сидели под деревьями, и не было уже охоты у детишек шалить или бегать.

Во время второго такого привала со стороны Новоукраинки послышался шум движущихся машин, шум был довольно громкий, необычный, дед с Ольгой переглянулись, потом дед спросил: «ну что будем делать, дгоняют?».

Ольга с минуту подумала и сказала: «От этого уже никуда не деться, будем продолжать движение, как ни в чем не бывало и не будем на них обращать внимания, не с детьми же они воюют». Хорошо, сказал дедушка, так и будем делать, хотя детей и тебя жалко, если что…

Продолжали движение. Мама тащила тележку, дедушка шел сзади с внуком и внучкой. Шум машин нарастал, успокаивало то, что дорогу, по которой двигались немцы отделяла от них лесополоса. Но радость, малая радость от того, что они будут незамеченными исчезла, когда сзади на дороге по которой они двигались, появились огромные машины, наполовину гусеничные, наполовину (спереди) колесные. Мама съехала со своей тележкой на обочину, чтобы пропустить машины, дедушка со старшими внуками остановился сзади. Все замерли от страха.

Головная машина остановилась на уровне остановки детей, с передней машины соскочил бравый немец, запомнились его белые волосы натурального блондина, на груди висел небольшой автомат, таких у советских солдат никто не видел, каску он снял, видно от жары, но держал ее в руке. Обратился к дедушке с каким то вопросом на немецком языке, но дед ничего не понимал, да и был изрядно напуган. Потом он снова показал в сторону Помошной и спросил: «Pomoschnaia? Wi vil Кilometer?» Мама поняла, что его интересует расстояние до Помошной, и сказала: «Zehn». Немец спросил, говорит ли фрау по-немецки, на что она ответила, — не более десяти слов. На этом диалог был закончен, немец сказал: «Gut», взобрался на сидение рядом с водителем, и, о чем то поговорил с сидящим рядом офицером, и уже со своего места предложил: «Посадите вашего старика и детей в кузов и садитесь рядом сами», на что мама ответила словом: «Nein, danke». Их колонна двинулась дальше, правда, колонна состояла из трех машин, и потом, уже будучи взрослымв состоянии кадрового военнослужащего Вадик понял, что это была боковая походная застава, предназначенная для выявления противника на флангах по ходу движения войск. Такие заставы имеют, в основном, разведывательные задачи и помощь местных жителей всегда приветствуется.

Больше никто наших путешественников не беспокоил, нервы были напряжены, двигались почти не разговаривая, молили судьбу и Бога, чтобы не было хуже, основные силы немецких войск двигались по главной дороге, а с боковой Помошная стала через небольшой промежуток времени видна, и мама поняла, что с перепугу обманула немца, так как до станции было уже не более трех — четырех километров. Дотащились до дома часа через два, тетю Галю уже доставили железнодорожники к самому дому, для чего их, оказавшихся без работы, собралось человек шесть, все знали и деда, и его дом, рядом с дизельной электростанцией, и очень сочувствовали всем, кто оказался в положении беженцев. Вещи принесли от железнодорожных путей на руках.

Усталость у всех была самая настоящая, дети не помышляли о развлечениях и шалостях, а взрослые некоторое время сидели потерянно во дворе под раскидистой яблоней и молча думали каждый о своем.

Суетилась одна бабушка Лиза. Высокая, сухощавая, с благородной сединой, она ни минуты не сидела сложа руки, и привлекала к действиям всех окружающих. Очень любила свою невестку Олю за те же качества, чего нельзя сказать о деде, который был очень требователен к женской красоте и считал, что его сыну могла достаться более видная девка. Но это отступление от сути, хотя эта суть сыграла определенную роль в дальнейшем.

Бабушка уже готовила балию (корыто округлой формы, довольно глубокое) для того, чтобы искупать детей, вода была нагрета солнцем в большой бочке, из которой поливался огород и в летнее время брали для душевой, объявлен порядок помывки, сначала младшие девочки, Витя, Ада, Вадик. После детей взрослые, для которой наносят из бочки воды в емкость над летним душем.

Прибежала тетя Шура, которая в это время жила с родителями и со своими девочками Жанной и Инночкой. В это время они были у соседей, где тетя Шура шила для соседских женщин платья. Шура была хорошей модисткой, в мирное время работала в Кировограде закройщицей дамского платья, у нее постоянно были заказы, спасавшие во время войны и после детей от неминуемой голодной гибели. Таким образом, в доме деда собралось сообщество малых внуков количеством восемь человек.

Бабушка приступила с помощью тети Шуры к купанию детей. Потихоньку все стали приходить в себя, обдумывать вопросы размещения, сна, питания. На первых порах всех детей разместили на полу, кроме Жанны и Инны, которые в дедушкином доме были постоянными жительницами и имели свои спальные места.

Трудно вспомнить детали остатка этого сложного дня, следующий день расставил все по своим местам, во всяком случае, на некоторое время.

Запомнилось, что на второй — третий день после появления в Помошной немецких войск солдаты оккупационных подразделений устроили в поселке массовую охоту на «пернатых», т.е., на курей и уток, свободно до этого гулявших по улицам и во дворах. Без стрельбы. С толстыми палками они ходили по дворам и били курей этими палицами, швыряя их, подбив, ловили и откручивали птице голову. Многие хозяйки пытались встать на защите своей живности и тоже получали этой же палкой. Шум стоял по всему поселку, сохранить удалось не многих птиц, которых хозяйки сумели загнать в курятники или спрятать каким либо другим способом.

Железнодорожный поселок затих, появились свои инициаторы организации нового «Орднунга» — порядка с немецким уклоном, по оккупационным требованиям.

Всех железнодорожников, которые имели бронь от службы в Красной армии и попали в зону оккупации, уже на третий день собрали в ДЕПО и обязали выходить на работу по военному времени с восьми часов утра до восьми вечера. За уклонение — расстрел. Начались комплектования железнодорожных бригад, паровозных бригад и станционных служб, благо специалисты всех специальностей были под рукой, и если кто либо пытался уклониться от работы на немцев, его приводили принудительно, заставляли расписаться в знании правил распорядка, особо строптивых несколько человек повесили на базарной площади прилюдно. Другим не повадно было.