Бесплатный фрагмент - Начальник Америки

цикл: Тихоокеанская сага

Книга третья. Начальник Америки

Зачин

Я стоял на палубе, одной рукой держась за ванту, вторую положив на рукоять шпаги. На мне была рубаха с жабо, синий, расшитый серебром, камзол. На ногах — синие же кюлоты, белые шелковые чулки и туфли с золотыми пряжками. На голове — треуголка. На кожаной перевязи висела шпага и кобура с пистолетом. Мой взгляд был устремлен вдаль и в будущее. Истерзанное солёными ветрами бородатое лицо способно было вселить во врагов ужас, в друзей гордость, а в преданных слуг благоговение.

Вот только жутко затекли плечи и спина, пот сбегал вдоль хребта мелкими струйками, щекоча и не давая расслабиться. Многие часы я проводил в одной позе, пока молодой художник делал наброски. Ванта была бутафорской, камзол с перевязью и оружием из реквизита. В мастерской пахло скипидаром и льняным маслом. По вечерам горящие свечи превращали этот запах в жуткую вонь. За окном шумел Париж. Была весна 1778 года.

В нескольких кварталах от мастерской умирал в муках Вольтер. Его кончины ожидали со дня на день. По Парижу ходили мрачные слухи о криках и стонах умирающего старика, о демонах, что притаились в тёмных проулках, дожидаясь его души. Одни его ненавидели и злорадствовали, другие любили, но ничем помочь уже не могли. А я, позируя для эпического полотна, цинично прикидывал, как бы опередить агентов Екатерины и подрезать (по выражению Тропинина) знаменитую библиотеку философа.

Охота за книгами, скульптурой, живописью и антиквариатом стала моей очередной блажью и своеобразным политическим манифестом. Мне захотелось превратить Викторию в подлинную столицу нашей Америки, а всякой приличной столице полагалось иметь свои очаги культуры. И если создать собственные произведения искусств нашим колонистам было пока не по силам, разве что некоторые эксперименты в архитектуре могли стать со временем достоянием, то уж собрать коллекцию мировых шедевров с моими способностями не представляло труда.

Пока в Виктории строился музей искусств и книгохранилище, я мотался по Европе, скупая целые библиотеки и домашние собрания. Конечно, дешевле всего было покупать оптом имущество нищего художника или его наследников, скупать домашнюю обстановку разорившихся торговцев Амстердама и прихваченное беженцами из Брюсселя. Через двести лет любые произведения эпохи будут в цене. Но всё же мне хотелось шедевров. Я надеялся. что картинная галерея в Виктории станет когда-нибудь мировым центром живописи, а книжное собрание сможет поспорить с библиотекой Конгресса и Британским музеем.

Поэтому я стал завсегдатаем книжных аукционов лондонской компании «Бейкер и Ли», где покупал и современные книги, и средневековые фолианты, и редкие рукописи. Там же в Лондоне я посещал и торги, устроенные самим Кристи, а когда было время заглядывал в поисках редкостей в старинные аукционные дома Стокгольма, Гётеборга и Уппсалы.

Коллекционирование предметов искусства ещё не овладело умами широких народных масс, вторичного рынка практически не существовало. Лишь монархи, обустраивающие дворцовые комплексы, и нувориши, что желали по-быстрому приобрести дышащий веками декор благородства, стали мне серьёзными конкурентами. Порой я наступал на хвост агентам Екатерины, каким-то ещё мутным личностям, гребущим живопись безо всякой системы. Возможно среди них были и попаданцы, как называл нашего брата Тропинин. На всякий случай я не расставался с верным чезетом.

Я стремился ухватить побольше, пока в Европе царил недолгий мир, пока многочисленные железные занавесы не начали опускаться здесь и там, словно лезвия в компьютерной игрушке про персидского принца. На горизонте уже разгорался новый цикл войн, когда шастать через границы станет опасно. Австрия уже сцепилась с Пруссией за Баварское наследство. Франция, а за ней Испания, Нидерланды и другие страны уже готовились влезть в американскую войну за независимость. А там, как известно, не заставит себя ждать и Французская революция с последующими за ней Наполеоновскими войнами. И хотя социальные потрясения вызовут потоки иммигрантов, которые вынуждены будут продавать за бесценок культурные сокровища, но и риски возрастут неимоверно. А риски я не любил. Шедевров искусства много, а голова у меня одна.

В неё, единственную, во время охоты за полотнами, мне и пришла идея запечатлеть на картине себя самого. А заодно и построенный моей волей город. Я начал присматриваться к художникам. Английским, голландским, фламандским. Золотой век голландской живописи к сожалению уже отыграл свою партию, но в Париже искусство ещё процветало. Я нашёл неплохого, хотя и неизвестного художника по имени Жан-Батист, что рисовал с одинаковым умением и пейзажи, и портреты. Я мог бы выбрать любого из мастеров, средств бы хватило. Мне вполне подошёл бы кто-нибудь работающий в стиле Верне, что написал серию картин с панорамами французских портов. Однако мастера с именем отказывались работать по чужим эскизам, а я не мог привезти их в Викторию для зарисовок с натуры. Замысел же требовал соблюдения исторических деталей, я особо настаивал на использовании моих этюдов и словесных описаний. У молодого парня с заказами не ладилось, поэтому он быстро воспринял доктрину «клиент всегда прав».

На заднем плане изображалась гавань и несколько пришвартованных кораблей, на одном из них развивался флаг с Большой Медведицей. Следующим планом шла набережная с нашей первой крепостью, гостиницей «Императрица», конторой, другими зданиями; расходящиеся в разные стороны улицы. В дымке у самого горизонта возвышались горы со снежными шапками.

Жан-Батист скрепя сердце согласился с навязанной композицией, рядом важных деталей, но возможно отомстил, когда мне пришло время позировать для центральной фигуры. Он не использовал манекен или похожего по комплекции человека, как делали его придворные коллеги, не набрасывал отдельно лицо, фигуру, жесты, детали одежды. Мне приходилось стоять часами, почти не меняя положения. С другой стороны, я мог быть уверен, что на картине будет изображение, а не какой-нибудь фотошоп с моим лицом.

Нудное позирование принесло, однако, неожиданный результат. Оно вырвало меня на время из беличьего колеса, в котором я пребывал почти без перерыва всё последнее время. Не то, чтобы я не мог остановиться и подумать, но что-то всё время гнало меня вперёд, к цели, и только вынужденный простой у чёртовой ванты дал возможность неспешно пораскинуть мозгами.

Какой-нибудь чиновник какой-нибудь империи, отправляясь занимать высокий пост в колонию, имеет несколько недель, а то и месяцев сплошного безделья в пути, особенно во время плавания, когда забота о пище и дороге лежит на мореходах и слугах. Поскольку больше чиновнику заняться решительно нечем, то он, в идеале, конечно, употребляет сие время на размышления о благоустройстве вверенных ему территорий. Хотя бы в перерывах между штормами, когда его не выворачивает наизнанку от качки.

Мне же зачастую приходилось принимать решения на бегу, а это неизбежно приводило к ошибкам. А назад не вернёшься, не переделаешь, позади щелкали челюстями динозавры и шевелили лапками трилобиты.

Я потерял несколько лет на Кадьяке, готовясь к ненужной войне с тлинкитами. Затем ввязался в еще более ненужную войну с испанцами за кусок территории к югу от Золотых Ворот. А что толку? Сан-Франциско так и не стал настоящим городом. Он даже не стал портом. Многие капитаны предпочитали бросать якорь в заливе Онисима — там где отстаивался во время короткой войны с испанцами наш славный кораблик (и который на моих картах значился заливом Ричардсона). Место было удобное, спокойное, красивое, защищенное от течений, штормов и врагов и, что немаловажно, оно располагалось ближе к нашим поселениям в северных долинах, на одном с ними берегу. Городок здесь возник сам собой, без какого-то плана. Наши старые укрытия времён конфликта с экспедицией Гаспара де Портолы стали своеобразным историческим центром. В один прекрасный момент Варзугин не выдержал и перенёс туда штаб-квартиру компании.

Наш прежний форпост на юге превратился в обыкновенную деревню, где несколько сотрудников компании и дюжина местных индейцев продолжали ухаживать за испанскими посадками. И ради этой малости мы испортили отношения с единственным европейским торговым партнером в Америке. Я бы с радостью вернул им контроль над территорией, если бы только можно было восстановить отношения. Но теперь закусили удила уже сами испанцы. Наших парламентеров отгоняли выстрелами в воздух и руганью. Ни северные меха, ни европейские игрушки не могли соблазнить упертых донов. Правда и наступать они не решались. Через дружественных индейцев мы отслеживали ситуацию в стане врага. А вот ему добывать информацию о нас было сложнее. Испанцы время от времени посылали разведывательные корабли в северные широты, но с моря многого не увидишь.

Поскольку войны не намечалось, Алькатрас опустел тоже. Ему нечего стало прикрывать. На острове стояли теперь только фальшивые батареи.

А Саусалито процветал. Честно говоря, доведись мне поселиться в Калифорнии, то я и сам бы остановил выбор на этом городке. Прекрасные виды, ландшафт, микроклимат. В моё время там проживали исключительно богатеи. Жаль, что историческое имя, которое означало на испанском ивнячок, прицепить к городку было сложно, разве что провернуть какую-нибудь специальную топонимическую операцию во главе с единственным нашим испанцем Хавьером.

Проблемы вылезали и в мелочах. Нашу первую мостовую на набережной жители убили за несколько лет. Камни и кирпичи попросту утонули в грунте, а сверху народ натащил грязи из пригородов, переулков, дворов. Лошади вносили свою лепту (по причине их малой численности пока незначительную), дожди пригоняли с возвышенностей потоки глины и песка, отчего на улицах образовались широкие наносы. Можно было всё это очистить, отремонтировать, но проще казалось положить сверху новое покрытие. Теперь-то я понял, почему археологи в городах при раскопках находят многоуровневые мостовые, и как нарастают эти исторические слои.

Тропинин предложил брать пример с римлян и выкладывать дорогу по науке. Внизу крупный камень, затем щебень, песок и поверх уже брусчатка. Затрат получалось на порядок больше, но и простоять такое покрытие могло веками. Для дождевых потоков следовало устроить дренаж или хотя бы направить стоки в общую канализацию, если не доходят руки до ливневки. Этим теперь и занимались бездельники, желающие заработать на лишнюю порцию выпивки.

Не заладилось у нас с больницей. Вернее корпус отгрохали на славу, но стоял он пустым. Научный подход пока не утвердился и в более развитых странах. Разве что прививки оспы понемногу овладевали умами, да полевая хирургия шагала в ногу со временем и армиями. Терапевтические средства лечения, вроде ртути и других ядовитых веществ немногим отличались от варварства. Кроме глотания ядов, врачи любили отворять кровь, выписывать слабительное и утолять боль опиумной настойкой.

Мы по-прежнему уделяли большое значение профилактике. Правила личной гигиены проповедовали вместо десяти заповедей. А для моряков потребление зелени и цитрусовых, как средства предупреждения цинги стало законом. С лечением же выходило хуже. Календула и прочие травы употреблялись как противовоспалительное, самогоном лечились от простуды (компрессами и внутрь), а малиновым сиропом сбивали жар. На этом средства исчерпывались. В теории я знал ещё несколько доступных препаратов. Например активированный уголь, который можно получить сухой перегонкой костей; горчичники или банки. Но это была капля в море.

Литература мало что могла дать. Во время охоты за книгами, мне удалось приобрести несколько медицинских трудов. Научную и практическую ценность представляли лишь анатомические атласы (например, знаменитые «таблицы» Альбинуса). По крайней мере со строением человеческого тела наши предки к восемнадцатому веку разобрались. О большинстве же болезней, тем более о причинах их вызывающих, люди пока просто не знали.

С персоналом дело обстояло даже хуже чем с лекарствами. Если повивальных бабок или травниц можно было теоретически одолжить у индейцев, то докторов среди переселенцев не нашлось. Мы с Тропининым на всякий случай пересмотрели дела колонистов, провели дополнительные опросы. Но тщетно. Никто из них никогда не служил по медицинской части, не работал в госпитале ни лекарем, ни санитаром, ни даже истопником. Я прозондировал почву на Камчатке, в Охотске, нет ли врачей среди ссыльных или каторжан? Докторов не оказалось. Ближайший, как мне подсказали, находился в Иркутске и вряд ли я мог бы сманить его на край света какими-то посулами.

На Лёшку тоже надежды не было. Телевизионный канал «Дискавери», откуда он черпал мудрость веков, мало вещал про медицину. Получалось, что на северо-западном побережье самым квалифицированным медиком оказался я сам. И не только потому, что занимался в своё время спортивными травмами — собственными и товарищей, но и в общих чертах понимал основные принципы современной мне медицины. Во всяком случае я не стал бы лечить простуду мышиным помётом.

Чтобы как-то привести мысли в порядок я завел блокнот, куда записывал, то что удавалось вспомнить. Затем засел на несколько дней в особняке и написал целую брошюру «Основы медицины». Оставалось отдать рукопись Комкову, чтобы он поправил орфографию, заменил непонятные термины понятными и можно будет пускать в тираж (то есть отдать переписчикам).

***

Очередной сеанс стояния возле фальшивой ванты закончился. Я скинул надоевший гардероб, выпил поднесенный художником кубок красного вина и с удовольствием облачился в истёртую до состояния замши кожаную одежду фронтира.

Что ж, дела шли своим чередом. Париж за окном по-прежнему шумел. Вольтер ощущал дыхание ада и шёпот демонов, но от этого ещё больше цеплялся за жизнь. Мне же следовало подготовиться к осаде его наследников. Поэтому я спустился к Сене, сел в лодку и отправился в Викторию, чтобы подсчитать активы. Покупка столь большого массива книг наверняка потребует кучи наличности и следовало заранее подумать, что можно вывести из оборота.

Помощник Комкова в конторе огорошил новостью. Буквально пару дней назад в Викторию заходила почтовая шхуна и передала весточку из фактории, что располагалась на океанском берегу, где жили индейцы мака. Наш приказчик передавал, что его подопечные индейцы видели несколько европейских кораблей, что двигались на север. Это были большие корабли с пушечными портами, с двумя и тремя мачтами, причем мачтами составными и несущими прямые паруса. Наши гранёные, покрытые смолой и дёгтем шхуны узнавали на всем побережье. Вряд ли даже индейцы могли бы спутать их с настоящими кораблями.

Вольтер сразу же вылетел у меня из головы. Незваные гости представляли собой опасность. Нам повезло, что они прошли мимо пролива, а значит Виктория продолжала скрываться от чужих глаз в естественном убежище лабиринта из фьордов. Но они в любой момент могли наткнутся на наши шхуны, промысловые ватаги, увидеть у индейцев европейские вещи и взять таким образом след.

Кто это мог быть? Испания? До сих пор монахи, подкреплённые кучкой всадников и пехоты, понемногу просачивались на север, ставя там и тут миссии, но мелкие случайные стычки только держали в тонусе наших колонистов, не позволяя расслабиться среди миролюбивых индейцев Калифорнии.

С другой стороны, наши заимки оставались костью в горле местного вице-короля. Ему хватило бы и одного серьезного рейда, чтобы отбросить мужичьё. И если на то случилась воля их католического величества, нам, конечно, пришлось бы туго. Но Испания находилась в упадке. Её легендарный флот давно растаял, а то что осталось, хранило берега метрополии и золотые галеоны. Посылать на северо-западное побережье она могла только небольшие корветы под стать нашим собственным. Не отрицая такую возможность совсем, я решил, что появление крупных сил испанцев маловероятно. Тем более на севере. Если бы они атаковали, то в первую очередь Сан-Франциско.

Британия? Она только входила в силу и строго говоря даже империей себя ещё не считала. Но вздумай король Георг (хотя, конечно, вздумывать должно было правительство и парламент) сбить нас с американского берега, долго возиться им не пришлось бы. К счастью для нас, Британия пока была занята на другом берегу Америки и могла выслать сюда разве что разведывательную миссию.

Быть может, французы или голландцы?

Эти могли появиться у нас только случайно.

Русские?

Часть I. Индийский поход

Так вперёд! — за цыганской звездой кочевой —

К синим айсбергам стылых морей,

Где искрятся суда от намёрзшего льда

Под сияньем полярных огней.

Так вперёд — за цыганской звездой кочевой

До ревущих южных широт,

Где свирепая буря, как Божья метла,

Океанскую пыль метёт.

Так вперёд — за цыганской звездой кочевой —

На закат, где дрожат паруса,

И глаза глядят с бесприютной тоской

В багровеющие небеса.

Так вперёд — за цыганской звездой кочевой —

На свиданье с зарёй, на восток,

Где, тиха и нежна, розовеет волна,

На рассветный вползая песок.

Редьярд Киплинг Цыганская тропа

Глава первая. Пётр Алексеевич

Цвела дикая вишня, фиалки, какие-то ещё первоцветы, наполняя город ароматами весны. Западный ветер налетал внезапными лёгкими порывами, поднимал опавшие лепестки в воздух, и они кружили подобно метели. Затем начинался дождь, и бело-розовые потоки пересекали мостовые, вынося лепестки в гавань и покрывая её, точно бассейн аристократа. Всё это весеннее великолепие должно было создать ощущение праздника. Но атмосфера в городе воцарилась суровая, нервная.

Виктория готовилась к войне.

Опытные туземцы делали схроны в лесах, бывшие зверобои закапывали припасы и ценности прямо во дворах, уложив их в бочки или завернув в просмоленную парусину. Особо осторожные и предусмотрительные вынимали из окон стекла, закрывали рамы щитами, ставнями. Делали запасы воды, солили мясо, рыбу.

На месте недостроенных береговых фортов укреплялись батареи. Там, где пока не имелось стен, делались насыпи из камней и песка. Чистились пушки, ядра, натаскивались расчеты, проверялись бочонки с порохом. Анчо отправился на переговоры в соседние племена. Индейцы могли помочь войсками в случае вторжения, но еще больше разведывательной информацией. Мы не знали, где высадятся европейцы, а у индейцев кругом были родичи, или родичи родичей, так что информация передавалась от одного берегового племени к другому быстрее чем её могла доставить почтовая шхуна.

Все силы мы сконцентрировали на защите Виктории. Вторую гавань оборонять было попросту нечем. Вражеская эскадра легко могла войти в Эскимальт и превратить в головешки верфи, опытные цеха, склады. Поэтому Тропинин отвёл все недостроенные шхуны в глубину залива, а деревянные постройки маскировал подручными средствами — фальшивыми деревьями, сетями, скальным камуфляжем, получая все оттенки серого смешением в разных пропорциях извести и сажи.

Готовился к морскому сражению и наш небольшой флот. В гавани звучали команды. Матросы «Афины» — единственной вооруженной шхуны — отрабатывали боевые маневры, туземцы Ватагина тренировались с пушками и холодным оружием. Учебный «Онисим» тоже оснащали вооружением и готовили к выходу. На нём, случись сражение, предстояло принять бой курсантам училища. Третья шхуна — «Колумбия» пока стола без дела. У нас попросту не хватало на неё пушек, людей, пороха и всего остального.

Мы понимали, что двум жалким шхунам с настоящей эскадрой не справиться. Одиночные испанские корабли пару раз наведывались в наши широты. Они не пытались высадиться на берег, заявить права. Возможно разыскивали нашу главную базу или просто составляли лоции. Их видели тут и там, они набирали воду в заливе Нутка, но обошлось без стычек. Мы не лезли на рожон, сидели тихо, и они вскоре повернули обратно.

Испанцев мы не боялись, хотя и не дразнили нарочно. Их пакетботы были немногим крупнее наших, их экипажи подобно нашим набирались из местных индейцев или из завезенных филиппинцев, не знающих ни европейской дисциплины, ни опыта морских сражений. Мы уже сталкивались с «Первооткрывателем», «Принцем» в заливе Сан-Франциско и даже победили их (хотя победа эта была весьма и весьма условной).

Теперь же пришла настоящая эскадра. Фрегаты. Ядро шестифунтовых пушек будет им точно слону дробинка. В то время как единственный залп настоящих орудий способен оставить нас без боевых кораблей. Было отчего прийти в отчаяние. Поэтому наши вооруженные шхуны хоть и готовились к бою, в море выходить не спешили. Мы воспользуемся ими для поисковых операций, или прикрытия наземных сил.

Закончив дела в Эскимальте Тропинин места себе не находил. Больше чем верфи, больше чем флот, больше чем город его волновала собственная семья. Спрятать её в лесу? Отвести к знакомым индейцам? Переправить в Калифорнию?

В конце весны Лёшка собирался отправиться в путешествие. Подготовка шла полным ходом, но появление неизвестных кораблей смешало планы. Он не желал бросать родных на произвол судьбы. Какой бы ни уютной казалась Виктория, она еще не стала настоящим городом, вроде Амстердама, Копенгагена или Стокгольма, где можно спокойно оставить семью, отправляясь на другой конец света. Пираты, враждебная держава или даже подстрекаемые конкурентами туземцы запросто могли превратить нашу витрину цивилизации в груду битого кирпича.

Кроме того, флотилия Тропинина могла пригодиться нам в случае серьёзной войны. Кто знает, вдруг увиденные индейцами корабли были лишь передовым отрядом значительных сил вторжения? Тогда нам понадобится каждое судно, пушка и мушкет, каждый солдат или матрос.

Правда прямо сейчас обе шхуны, на которых Тропинин собирался идти в поход, находились в Калифорнии. Под командой под командованием Яшки Рытова и Софрона Ныркова они испытывали новое парусное вооружение, медную обшивку и прочие большие и маленькие усовершенствования. Но из Калифорнии они могли во всяком случае быстро вернуться. Это не то же самое, что пересечь два океана.

***

Тропинин расхаживал по комнате взад-вперед, раскуривал трубку, забывал о ней, отчего она вскоре гасла, а ему приходилось раскуривать вновь. Я сидел в кресле-качалке, прикрыв глаза, чтобы не отвлекаться на мельтешение. Чужой флот пугал. Мы были недостаточно крепки, чтобы отстоять своё.

Я перебирал в голове возможные варианты. Что из наших действий могло сдвинуть исторические пласты, кого мы могли притянуть к своим берегам? Мы отправили через пролив на полуостров Олимпик людей, которые опросили очевидцев более подробно. Сведения все равно получились обрывочные. Некоторые говорили о двух кораблях, другие о трёх. Количество мачт на каждом различалось тоже. Сходились лишь в том, что корабли были большие, гораздо больше наших. В ряде отчетов упоминался красный флаг. Он, конечно, мог быть сигналом или вымпелом, какие поднимали и торговые суда, и военные корабли, а мог и вовсе оказаться оптической иллюзией, отблеском заката или восхода в каком-нибудь брамселе. Но мог он обозначать и принадлежность к флоту. К чьему? Вряд ли в наше уютное прошлое пожаловали какие-нибудь маоисты. Испанские и французские боевые корабли поднимали белые флаги, голландские — неизменный триколор. Португальские корабли, кажется, тоже ходили под белым флагом, хотя тут я не был уверен на сто процентов. А красный флаг был, например, у датчан. Но откуда они здесь? Китов промышляют? Кроме того он мог означать британцев. Королевский флот использовал несколько цветов, в зависимости от подчиненности эскадры тому или иному адмиралу. И красный вроде бы считался старшим. Но что с того? Флаг старшего адмирала мог нести любой корабль, не приписанный к станции или не входящий в эскадру. Посыльный, разведывательный, исследовательский.

— Кук! — пришло мне вдруг в голову. — Это может быть Кук!

От волнения я крикнул громче, чем следовало. За стеной заплакал ребёнок.

— Кук? — Лёшка остановился, прислушался к плачу, мотнул головой. — А что? Вполне возможно.

— Не возможно, а он самый и есть.

— Но у него только два корабля, — заметил Лёшка.

— За третий могли принять баркас, или облачко, или просто напутать.

— Или история изменилась, и Кук прибыл на трёх кораблях, — выдвинул версию Тропинин.

Он всегда отличался пессимизмом, а в последнее время тот только усилился. Но незримая волна облегчения затронула и его. Значит не надо воевать, рисковать родными, нарушать планы. Старина Кук всего лишь ищет щёлку, через которую можно проскочить из Тихого океана в Атлантический.

Я отругал себя, что читая регулярно британскую прессу, пропустил начало знаменитой экспедиции, а быть может не придал значение. Кук ведь добирался сюда довольно долго. Но время вроде бы совпадало. Во всяком случае других европейцев в таких количествах не стоило ждать до начала девяностых годов.

— Но тогда он должен зайти в бухту к индейцам нутка и встать там на ремонт. — вспомнил я. — То ли ему требовалось дерево для мачты, то ли понадобилось заделать пробоину, точно не помню, но то, что он первым из европейцев вступил в контакт с индейцами нутка, я помню отлично.

— Это если не считать нас, — уточнил Тропинин. — И тех матросов с испанского корабля.

— Если не считать нас и испанцев, которые были мексиканцами, — согласился я. — А ремонт парусного корабля без доков и прочего дело долгое. Мы, пожалуй, ещё успеем его перехватить.

Я вскочил с кресла, точно собирался перехватить британского мореплавателя прямо сейчас.

— Зачем? — удивился Лёшка. — Пусть чапает себе на север, ищет дурацкий проход. Лишний год о нас не будут знать, вот и отлично. Мы пока оборону укрепим, выучку подтянем.

— Он и так сюда больше не заглянет.

— Вот и не стоит ему лишний раз намекать.

— Не понимаешь? — прищурился я.

— Нет. Разве что посмотреть одним глазком на легенду, — Лёшка пожал плечами. Впрочем, судя по блеснувшим глазам, эта идея ему показалась заманчивой.

— Не только посмотреть! — возразил я. — Из известных нам исторических событий нужно извлекать максимум.

— Какой максимум можно извлечь из Кука? — Тропинин хихикнул, наверное, впервые за последние дни. — Всё что смогут из него извлекут гавайцы.

— Поскольку штурман Измаилов сейчас бедует на Оаху с Беньовским, его роль в истории выпало исполнять нам.

— А какая роль была у Измаилова?

— Он вступил с англичанами в контакт, хотя и не знал языка. Но показал им карты, названия берегов. И этим стоит воспользоваться. Мы можем помочь Куку в поисках северо-западного прохода, и заодно уберечь наши территории от ненужных «открытий». А взамен мы постараемся получить то, что очень скоро может тебе пригодиться.

— Мне? — Лёшка попытался затянуться, но обнаружил, что трубка опять погасла. — Что же это?

— Подробные карты Бенгальского и Сиамского заливов, а, возможно, и китайских морей.

Тропинин вновь раскурил трубку и кивнул.

***

Всё началось со свадебного подарка. Я преподнёс молодожёнам заброшенную австрийскую факторию в Индии под весёлым названием Банкибазар, но Лёшка поначалу отнёсся к приобретению прохладно. Нет, он, конечно, радовался, как ребёнок красивой игрушке, всё же Индия являлась его давней мечтой, вроде острова сокровищ или собственного парусника. Однако при внезапной материализации мечты романтический ореол потускнел, а громадное расстояние не позволило осмотреть подарок между делом. Плавание в Индию требовало серьезной подготовки и как минимум года жизни, который Тропинин мог потратить с большей пользой находясь в Америке.

Положение изменилось, когда у четы Тропининых родился сын.

Лёшка назвал его Петром.

— Пётр Алексеевич, стало быть? — усмехнулся на это я. Впрочем, ничего другого я от товарища не ожидал.

А вот он, похоже, не предвидел всех нюансов семейной жизни. Леночку он, конечно, любил, а она любила его. Таких дружных и счастливых пар российский фронтир ещё, пожалуй, не видывал. При всей царящей здесь свободе, патриархальное общество отводило женщине второстепенные если не откровенно рабские роли. А Лёшка, попирая традиции, относился к супруге как к другу, как к равному. И это придавало особое очарование их отношениям.

Рождение детёныша многое изменило. Тропинин привычно попытался взять процесс в свои руки, сам возился с ребёнком. Но получалось плохо. Даже держал на руках младенца он как-то опасливо, неловко, так что у меня сердце замирало от ужаса — того и гляди уронит, заденет за угол, поломает хрупкие косточки своими медвежьими ласками.

Радость отцовства быстро сменилась усталостью, раздражением. Лёшка не высыпался от ночных криков и плача, его изматывали обычные для детишек недуги, на которые местные внимания не обращали, полагаясь на судьбу и высшие помыслы; и даже покидая дом по делам, когда всё было в порядке, Тропинин тем не менее нервничал и не мог сосредоточиться на работе. Он словно наткнулся на полном бегу на невидимую стену и теперь недоуменно сидел, потирая ушибы. Прежняя кипучая энергия быстро иссякла. Новые проекты он больше не мутил, да и к старым относился без рвения. Колесо прогресса вращалось едва заметно. Я даже не предполагал, как многое завязано на энергию одного человека.

— Было бы ему ну хоть лет пять, — жаловался Лёшка. — Уж я бы взялся за воспитание, а так он и говорить-то пока не умеет.

Ко мне товарищ сбегал, когда становилось совсем уж невмоготу. Он больше не ёрничал, не обсуждал грандиозные планы, а просто сидел молча или жаловался на хлопоты и сидящий в печёнках быт. А потом вставал и шёл выполнять то, что он считал своим долгом.

Отношения между супругами несколько охладели. Нет, взаимное уважение сохранилось, но любовь потеряла прежний романтический ореол. Быт заедал. И хотя Леночка воспитывалась в традиционной культуре патриархата, сквознячок свободы прохватил и её. Тем более что Лёшка воспринимал патриархат на свой лад. Он возлагал на себя ответственность даже там, где мог полностью положиться на супругу.

Петр Алексеевич скрашивал серые будни, но был ещё слишком мал, а Тропинин пытался контролировать то, чего контролировать не мог в принципе. И поэтому психовал. Из-за отсутствия молочных смесей (в которых в сущности не было необходимости), детского питания, удобных подгузников, влажных салфеток, даже элементарной присыпки.

Развешенные всюду пелёнки, покрасневшая кожа Петра Алексеевича, его постоянный плач создавали гнетущую атмосферу.

— Прививки! — сетовал Лёшка. — Тесты на генетические заболевания, анализы, шкала Апгар, шкала Баллард. Чем я смогу заменить всё это?

— Откуда ты всего этого набрался? — удивился я такой осведомленности товарища.

Про эти самые шкалы я даже не слышал.

— У меня сестра дважды рожала, — отмахнулся он. — А муж у неё алкаш, так что психовала не на шутку. Всё эти термины впечатались мне в мозг!

— По мне так ребенок выглядит нормальным, — говорил я. — Да и ты не алкаш.

Лёшку это ничуть не успокаивало. Ему казалось, что и без проблем наследования опасности подстерегают ребенка на каждом шагу. И, по сути, так оно и было. Если для «местных» высокая детская смертность являлась делом привычным, то людей нашего времени она ввергала в ужас. Особенно когда дело касалось собственного детеныша.

— Я ничего не могу сделать, вот в чем штука, — жаловался Лёшка. — Было бы ему, ну хоть пять лет, я мог бы взяться за воспитание. А так он пока и говорить-то не умеет!

Отчаяние товарища было понятно. Я бы в такой ситуации просто пропустил бы лишние годы. Перепрыгнул в нужный момент и наслаждался бы воспитанием. Эгоистично? Разумеется. Если смотреть с колокольни нашего времени. А по меркам восемнадцатого века — нормально. Мужчины здесь вообще не занимались детьми, пока тех нельзя было приспособить к делу. Приставить к плугу, верстаку или поставить под ружье. Но Лёшка через время перепрыгнуть не мог, даже если бы захотел.

— Тебе нужно отвлечься, — сказал я.

— Как? Я пытался ночевать на верфи и просто не смог нормально поспать. Представляешь? Плача за стеной нет, и я беспокоюсь, не случилось ли что? Просыпаюсь, понимаю, что нахожусь не дома, пытаюсь заснуть опять и через полчаса всё повторяется. А иногда, наоборот, слышу плач, когда его нет. Это, знаешь ли, сильно выматывает.

— Верфи слишком близко от дома, — рассудил я. — Тебе надо полностью сменить обстановку. У нас полно нерешенных задач. Нужно организовать экспедицию вверх по Колумбии и Змеиной, неплохо было бы застолбить устья крупных рек. Сходи вдоль берега под парусом, или на байдарках вверх по реке. Работа займёт твои мысли.

Тропинин задумался и покачал головой.

— Нет, это только испортит дело. Я постоянно буду дёргаться, торопить зря людей. Работы у меня и здесь полно. Но только возьмусь за что-то, как уже подбивает бежать к дому, смотреть, всё ли в порядке?

— Леночка прекрасно справится и без тебя. Тут полно людей, которые ей помогут.

Этот аргумент на Тропинина не действовал.

Тут-то он внезапно и вспомнил о свадебном подарке.

— Вот разве что Индия! — произнес он.

— Индия? А что это вариант. Радикальное решение, так сказать. Оттуда не сбежишь и с половины пути повернуть будет сложно. А там неделя-две пройдет и успокоишься.

— Может быть да, а может и нет, — он задумался. — Ты поможешь мне с информацией?

— Помогу, но не прямо сейчас. Я устал, ты устал. Пелёнки, крики. Давай встретимся как-нибудь и поговорим.

На самом деле мне следовало подготовиться к разговору, собрать побольше информации о текущих делах в Индии. А значит смотаться в Лондон, почитать газеты, поговорить с моряками, посидеть в кабаках, сходить в Ковент-Гарден или Друри-Лейн, выпить приличного кофе на Флит-стрит.

Так я и поступил. Но прогулка, как это бывает, затянулась. Я соскучился по цивилизации, какой бы она ни была. За Лондоном последовал Париж, доживающий последние десятилетия перед революцией. Тогда-то мне и пришло в голову скупать предметы искусства, пока они не исчезли в пожарах и пороховом дыму очередной серии войн. В общем, наш разговор состоялся не скоро.

***

Я пригласил Лёшку к себе, чтобы нам не мешал детский плач и вся эта суета. Особняк еще не был готов до конца, но кабинет уже выглядел шикарно. Возле широкого окна стоял большой стол со стопками бумаги, массивной чернильницей и перьями; Вдоль одной из стен тянулся стеллаж с книгами, на другой висели карты мира и северо-западного побережья Америки. В углу стоял медный глобус в красивой оправе из красного дерева. Не такой большой, как в фильме про арапа Петра великого, внутрь не спрячешься, но тоже внушительный и тяжелый. Несколько приборов (микроскоп, телескоп, секстант) стояли скорее для антуража. В общем здесь было уютно. Тем более что я выставил несколько бутылок хереса и разных сыров на закуску.

Мы проговорили весь вечер и половину ночи. В истории Индии Лёшка разбирался гораздо лучше меня, по крайней мере ориентировался, кто там субадар, кто наваб и чем он отличается от набоба. Но Лёшка оперировал веками и эпохами, в то время как я, подержав руку на пульсе европейской политики, был в курсе последних дел. Во всяком случае прочтение лондонских газет и разговоры в кабаках дали мне некоторое представление.

— Обстановка для похода сейчас самая благоприятная, — сказал я. — Британия разбила войска бенгальского короля, или как он у них там называется, и получила от шаха из Дели право на управление Бенгалией.

— Тем более следует поспешить, — нахмурился Лёшка. — Думаю, через несколько лет они приберут к рукам её полностью.

— Тебе виднее. Но пока что, считать Бенгалию абсолютно своей англичанам мешают европейские поселения.

Я развернул на столе карту, исписанную едва разборчивыми пометами на английском языке и зияющую белыми пятнами (на которых изображались тигры, слоны, пальмы, отчего пятна не становились менее белыми). Копию карты мне сделали в Лондоне и хотя я просил делать подписи более разборчивым шрифтом, разобрать буквы удавалось не сразу.

— Хугли, западный рукав Ганга, представляет собой эдакий Невский Проспект, где завели лавочки торговцы со всего мира, — я провел пальцем вдоль главной водной артерии. — Независимый от британцев анклав находится в среднем течении. Датчане владеют Серампуром, французы недавно восстановили Шандернагор, голландцы кроме Чинсуры, в сорока верстах от Калькутты имеют несколько факторий помельче.

— Может это мухи насидели, — Лёшка ковырнул ногтем карту.

— Может и мухи, но европейские, — буркнул я. — Ладно, слушай дальше. Европейцы владеют пятачком, а всей остальной территорией, ниже и выше по течению заправляют именем могола англичане. Они же контролируют устье реки.

Ребром ладони я «нарубил» примерные границы.

— Тут не указана наша фактория, — заметил Лёшка.

— На той карте, что прилагалась к купчей, Банкибазар показан где-то здесь, верстах в тридцати от Калькутты и пока английская компания сидит на откупе, а голландцы с французами держатся за своё, у тебя есть хороший шанс закрепиться среди этого торгового интернационала. Потом, с усилением британской власти, сделать это будет сложней.

— А голландцы с французами не будут возражать против ещё одного конкурента?

— Они сейчас обрадуются любой силе, способной вмешается в расклад. Французы с британцами в Индии воюют уже лет тридцать и понемногу сдают позиции. С Нидерландами Англия на пороге войны, ибо те отказались выступать против Франции. Более того, голландцы поддержали Соединённые Штаты и теперь вовсю поставляют повстанцам оружие. А дабы конвои не трогали, они присоединились к декларации о вооружённом нейтралитете. Так что мы сейчас с голландцами и французами почти союзники. Но всегда следует помнить, что Индия отдельный театр действий. Там война может вспыхнуть независимо от европейских дел.

— Это точно.

— Но это всё ждёт тебя там, в Бенгалии, — добавил я. — А прежде чем оперировать в Бенгалии, до неё ещё предстоит добраться.

— Избушка, избушка… — пробубнил Тропинин, проворачивая глобус. — Н-да. Тут, как ни крути, а выбирай любую половину шарика.

Он преувеличивал лишь самую малость. Половина мира — есть половина мира. Можно идти через пролив Дрейка и воспользоваться западными ветрами ревущих сороковых. Можно идти вдоль азиатского берега, где помогут пассаты. В любом случае на такие расстояния наши шхуны ещё не плавали. Большинство капитанов предпочитало держаться родных берегов. Не имели мы ни лоций, ни даже приблизительных карт.

В свое время, готовясь к «географическим открытиям», я не предполагал забираться за мексиканскую границу, на которой и кончалась подробная карта, созданная с помощью спутников и современных нам способов измерений. Южнее и западнее Гавайских островов располагалось Великое Белое Пятно. А кораблям Тропинина следовало наметить точки рандеву, остановки для пополнения запасов пресной воды, продовольствия и ремонта. Но как их наметишь? Эти и без того пустые пространства были изучены ещё очень слабо, современные карты помочь не могли, даже если бы их не прятали от чужаков морские департаменты. Нам приходилось полагаться на интуицию, отрывочные воспоминания.

— Яшку просить, больше некого, — сказал я. — Но ты сам с ним поговори. Меня он отчего-то недолюбливает. Да и обычным фрахтом вряд ли заинтересуется. Его нужно чем-нибудь зацепить, кинуть приманку.

— Индия, чем не приманка?

Глава вторая. Залив короля Георга

На встречу с британской экспедицией мы отправились на «Колумбии». Капитаном на ней был Чихотка. После училища он некоторое время ходил на «Афине», но к боевому кораблю у старого промыслового моряка не лежала душа, и он попросил перевода на «Колумбию» — первое детище Лёшки. Тропинин до сих пор экспериментировал с прототипом — менял обшивку, оснастку, вооружение. «Колумбия» становилась то марсельной шхуной, то бригантиной, то военным кораблем, то краболовом. В остальное время корабль использовался для мелких поручений — плавал вдоль острова, в проливах. Так что Чихотка превосходно знал берег, в том числе и залив Нутка.

Последняя версия шхуны не имела орудий, лишь небольшую вертлюжную пушку для обороны от туземцев и салютов. Но мы и не планировали атаковать британскую экспедицию. Гораздо больше меня волновали ходовые качества. Я боялся опоздать, так как не знал, сколь долго корабли Кука пробудут на ремонте. С того момента, как их у берегов Олимпика заметили индейцы мака прошло уже три недели.

При полной свободе выбора я взял бы «Викторию» — шхуну, построенную некогда по моим эскизам. На текущий момент она являлась самым быстроходным судном нашего флота. И останется таковым до тех пор, пока не увенчаются успехом эксперименты с Яшкиными кораблями. К сожалению «Викторию» перехватить я не успел. Она постоянно находилась в плавании, обеспечивая почтовую связь между колониями, и как раз ушла на Уналашку парой недель раньше.

Из остальных шхун, если не считать «Афины», готовой к немедленному отплытию была лишь «Колумбия». Нам оставалось уповать, что последние изменения в её обшивке (Лёшка испытывал пропитанный дегтем войлок в качестве промежуточного слоя между досками), не слишком испортили ход, а частичная механизация парусов не оставит нас рядом со скалами без управления. На «Афине» идти не стоило, так как её воинственный вид мало походил на обычное промысловое судно. Она непременно вызовет подозрение англичан если не в экспансионистских наших намерениях, то в пиратстве.

Что ещё показалось мне важным — «Колумбия» являлась одной из немногих наших шхун, зарегистрированных в Охотске, а значит, имела полное право поднимать российский торговый флаг. Его мы и собирались продемонстрировать. Время показывать миру Большую Медведицу ещё не пришло.

***

Опасения оказались напрасными. Проторенным маршрутом Чихотка дошёл до места за неполных два дня. Нам даже пришлось ждать рассвета, прежде чем войти в залив — туман закрывал берега и скалы, которые здесь торчали повсюду.

Найти корабли Кука не составила труда, они не слишком углубились в одни из местных фьордов. «Колумбия» возникла перед ними неожиданно, в клочках утреннего тумана, точно призрак. Мы знали, что подаренная вождю китобойная шхуна месяцем раньше отправилась в проливы, где пыталась загарпунить какого-нибудь кита. Возле зимнего селения остались только каноэ. Не удивительно, что появление корабля, построенного по европейскому проекту, оказалось для британцев полным сюрпризом.

Проходя мимо них «Колумбия» подняла российский триколор и салютовала пятью выстрелами. Мы решили сыграть в джентльменов. Толпу, вывалившую на палубы, приветствовали сдержанным поднятием шляп. Английские канониры замешкались, но к их чести успели ответить парой выстрелов, прежде чем наша шхуна проследовала дальше. На флагштоке поднялись флаги. Они выглядели светлыми, почти белыми, возможно просто выгорели на солнце. Когда полотнище раскрывалось от легкого ветерка на нем можно было различить красный георгиевский крест и неполный (без креста Патрика) очень блеклый Юнион Джек в уголке.

— Кажется мы успели в последний момент, — заметил я. — Все мачты и стеньги у британцев на месте, корабли нормально загружены и, судя по всему, готовы к отплытию.

Наша команда рассматривала корабли британцев не скрывая волнения. Со времени памятной многим стычки с испанцами не прошло и десяти лет. А британские корабли выглядели гораздо мощнее. Хотя фрегатами они всё же не были.

— Вот корабль, в честь которого НАСА назвало один из шаттлов. — сказал я, показывая на меньший из кораблей — «Дискавери», и вдруг сообразил. — Ха! А ведь получается, что первый шаттл получит имя «Колумбии» в честь шхуны, на которой сейчас идём мы.

— Получил бы, — поправил Лёшка. — Надеюсь, мы отстоим побережье, и американцам придётся поискать другие символы, если у них вообще в будущем будут шаттлы.

Американцами Лёшка по старой привычке называл граждан Соединённых Штатов. И по старой же привычке недолюбливал их.

— Да и не думаю, что они назвали бы что-то своё в честь русского корабля. А «Дискавери», между прочим, прославился позже, — добавил он, покопавшись в памяти. — И был это совсем другой корабль, и ходил он уже под руководством Ванкувера. Кстати, вот удобный момент решить проблему названия нашего острова.

— Пока рано признавать его островом, — возразил я. — Пусть думают, что это часть берега.

— Как знаешь, это ведь твой пунктик, — Тропинин пожал плечами.

Да это был мой пунктик, но причины его мне раскрывать не хотелось. Я подспудно боялся изменений, боялся привлечь внимание гоблинов, что контролировали пространство-время. Хотя понятно, что названия играли куда меньшую роль, чем принадлежность земель той или иной нации. Мы меняли историю, чем бы не пытались замаскировать процесс. И предстоящая встреча с Куком лишь прибавляла тревог. Это был наиболее известный персонаж из всех, с кем нам довелось до сих пор пересечься. Известнее Портолы, Бичевина, Беньовского вместе взятых. Такие люди серьезно влияют на историю, а значит где-то рядом могут кружить гоблины.

Тем не менее, я собирался свести наше вмешательство к минимуму. И даже исправить уже созданную историческую коллизию. Дать известному мореплавателю описание земель, которое он получил бы от штурмана камчатских зверобоев. И на этом всё. Никаких предостережений о подлых гавайцах, о том, что чистого ото льдов прохода в Атлантику не существует. пусть всё идёт своим чередом.

Правда я намеревался помочь индийской авантюре Тропинина, а это никак не укладывалось в общую стратегию. Но одна заброшенная фактория среди многих вряд ли могла повлиять на историю. Кому бы она не принадлежала.

Мы прошли ещё около мили и отдали якорь на привычном месте почти у самого берега рядом с зимним поселением индейцев.

Бросаться в объятия иностранцев мы не спешили. Вместо нас в крохотной шлюпке отправился вестовой из гвардейцев Ватагина с запиской, составленной в самых изысканных выражениях. Мы обращались к капитану по имени, извинялись, что не можем пригласить славного путешественника на шхуну, которая пропахла тюленьим жиром и каюта которой слишком тесна для достойного приёма. Вместо этого мы предлагали встретиться на нейтральной территории — в доме местного вождя Макины, хорошего нашего знакомого.

— Ты думаешь, он покажет тебе карты Адмиралтейства? — спросил Лёшка, наблюдая через трубу за суетой британцев.

— Не знаю, в принципе они секретны. Но хоть что-то подскажет. Про Южную часть Тихого океана, острова, проливы. Мало ли куда тебя занесёт, а Кук в тех краях уже плавал.

Вообще-то дневники Кука первых двух походов к этому времени уже были опубликованы и прочитаны мной, но как часто случается при наличии национальных интересов, цензура выковыряла из булочки весь изюм. При личной встрече я надеялся уточнить кое-какие детали. А для наживки хотел предложить здешние приискания. Для подобных случаев у меня всегда имелся в запасе комплект карт исполненных в стиле восемнадцатого века и столь же неверных, какими и положено быть картам восемнадцатого века. Почти всё, что предстояло открыть экспедиции Кука, на них отсутствовало, а береговая линия наших владений изображалась с большими пробелами.

— И есть у меня еще одна идейка, — осторожно добавил я, словно гоблины могли заглядывать через плечо.

— Колись, — усмехнулся Лёшка.

— Капитан Кук очень популярен в Британии, — сказал я. — И его рекомендательные письма могли бы тебе помочь в переговорах с Бенгальским президентством. С этим самым Гастингсом, кто он там сейчас, вице-король, генерал-губернатор?

— Губернатор. Это ещё не Империя.

— Ну вот. Мы всучим Куку не слишком точную карту здешних мест, чего-нибудь из припасов, а взамен ты получишь ключики от Форта Вильям.

— Так он и разбежался рекомендации раздавать, — недоверчиво усмехнулся Тропинин.

— Придумаем что-нибудь, — хлопнул я товарища по плечу.

***

Наш «вестовой» вернулся без ответа, и мы, прихватив полдюжины бутылок вина с полной корзинкой для пикника, сошли на берег. Судя по обстановке, индейцы к войне не готовились, занимались хозяйственными делами, с любопытством поглядывая на гостей. Однако, вождя мы застали встревоженным и даже немного растерянным. Он с опаской косился на чужие корабли, а наше появление вызвало у него едва заметный вздох облегчения.

Все дни, что корабли экспедиции Кука находились в заливе, индейцы наносили на них регулярные визиты, а британцы сходили на берег, подбирая для ремонта деревья и набирая воду. Но дипломатию отложили до лучших времён. По крайней мере, натуралисты не изводили аборигенов составлением местного словаря, офицеры не пытались заключать сделки на покупку земли или признания местными вождями верховенства английского короля, а моряки лишь выменивали мелочи, вроде куска парусины или мотка верёвок на индийские амулеты, предметы одежды, маски и деревянные фигурки, которые нутка во множестве вырезали из плавника. О промене мехов к нашему удовлетворению речь даже не шла. А ведь именно матросам Кука предстояло открыть англичанам, а затем и американцам высокий спрос на калана в китайских портах, что в конечном итоге привлекло в эти края массу авантюристов. Очередной песочек в буксы исторического процесса — мы избаловали местных индейцев хорошей ценой за шкуры, поэтому никакие побрякушки их соблазнить уже не могли.

Таковых, впрочем, никто и не предлагал. Похоже, все стеклянные бусы британцы потратили на Гавайских островах. Единственное, что оказалось в цене помимо морских припасов и оловянной посуды — медные пуговицы. С мелкой монетой у нас всегда были проблемы, а медь, как средство расчетов, нравилась и природным жителям, и зверобоям.

Макина порылся в кожаном мешочке и показал нам одну из слегка приплюснутых пуговиц с ушком. На ней была отчеканена роза с пятью широкими лепестками.

— Нам стоит задуматься о собственной монете, — подумал я вслух. — Дело-то нехитрое.

— Но мудрёное, — поддержал меня Лёшка.

Мы распили с вождем бутылку хереса из запасов, что прихватили с собой. Вопреки расхожему мифу местные индейцы не спивались. Возможно потому, что предпочитали «огненной воде» менее крепкие напитки, а морской ветер быстро приводил в чувство тех, кто хватил лишнего.

— Я ничего не понял из их разговора, а они не понимали меня, — пожаловался нам Макина, едва пригубив вино. — Но ведь мои слова были словами белых людей!

Как выяснилось, вождь дважды отправлялся на корабли англичан, предпочитая не выделяться из толпы соплеменников. Он присматривался к оснастке, сравнивал её с нашей. Особых отличий не находил, но отметил значительные размеры чужих кораблей, высоту мачт, а также большее количество людей (почти две сотни европейцев) и пушек. Хотя сами пушки оказались точно такие же шестифунтовки, какие стояли у нас. Однако встревожило его не столько это, сколько непонятный язык.

— Белые люди тоже разделены на племена, — пояснил Лёшка. — Эти пришли из другой страны и говорят иначе.

— В прошлом году сюда приплывали люди из другой страны, хотя те были темнее. Я не говорил с ними, но мне передали, что они были вашими врагами.

— Испанцы, — отмахнулся Тропинин. — Мы имели с ними небольшую войну далеко на юге.

— А эти тоже ваши враги? — спросил вождь. — Вы ведь стреляли из пушек. И они стреляли в ответ.

— Это только приветствие, — пояснил Лёшка. — Вроде того, как вы потрясаете копьями и гарпунами.

— Значит друзья, — ещё раз вздохнул с облегчением вождь.

— И не друзья, — усмехнулся я. — Тут всё гораздо сложнее.

Макина выпил, задумался и больше ни о чём не спрашивал.

***

Исходя из каких-то соображений англичане не захотели встречаться на нейтральной территории. Или не желали выглядеть равными нам, или не знали, как себя вести, или опасались вероломства вождя и его соплеменников. Кук прислал молодого человека в синем потертом камзоле. Его сопровождала четверка матросов, которые остались в небольшой шлюпке.

— Мидшипман Ванкувер, корабль Его Величества «Дискавери»! — представился молодой человек, протягивая записку.

— Джорж? — уточнил я машинально.

— Джорж, — подтвердил тот, ещё больше выпучив и без того выпученные глаза.

— О'кей, Джорж.

Слову «о'кей» он удивился куда меньше, чем собственному имени. Я был уверен, что «окей» ещё не ввели в оборот. Во всяком случае в памяти всплыла легенда о безграмотном президенте Соединенных Штатов. А сколько их сейчас тех президентов? Ни одного! С другой стороны, вряд ли мичман ожидал от иностранца идеального владения языком.

— Вы от капитана Кука, мистер Ванкувер? — спросил я.

В первой записке мы уже обращались к капитану по имени, так что и это не вызвало удивления.

— От капитана Клерка, сэр, но он действует по поручению капитана Кука.

— Они оба здоровы я полагаю?

— Вполне здоровы, сэр.

Развернув записку, я пересказал текст Тропинину.

— Нас приглашают посетить «Резолюшн». И отобедать или отужинать. В любое удобное время, с тем только условием, чтобы мы передали через посыльного, какое именно время нам будет удобно.

— Мне всё равно, — буркнул Лёшка.

— Не стоит ради нас нарушать привычки, — заметил я мичману. — Когда у вас обычно обед?

— У капитана в три склянки послеполуденной вахты, сэр. То есть, прошу прощения, сэр, в половину второго пополудни.

Я достал часы, но глядя на циферблат подумал, что наше время может не совпадать. С другой стороны, мы жили по меридиану Виктории, а на кораблях отсчитывают день по астрономическим измерениям, то есть расхождения не должны быть значительны.

— Э-э-э… не будете ли вы любезны, мистер Ванкувер, сказать, который сейчас час по корабельному времени?

Часов у мичмана не было, но он разумеется отслеживал вахтенный распорядок.

— Недавно пробили шесть склянок, сэр.

— И это означает…

— Обед начнется через два с половиной часа.

— Мы прибудем на борт через два, — предложил Тропинин.

Я перевёл.

Мистер Ванкувер кивнул, попрощался и отправился к шлюпке.

— По крайней мере, сэкономим на продовольствии, — заметил Лёшка.

— Только если ты собираешься довольствоваться солониной и пресловутым пудингом на свином жире.

Тропинин пожал плечами и задумался.

— Так он выходит пока ещё гардемарин? Жаль. В честь гардемаринов острова не называют.

— Мичман, — поправил я.

— Гардемарин, — настаивал Лёшка.

— Гардемарин — это курсант, а мидшипман выполняет обязанности младшего офицера.

— Но он обучается морской науке на корабле, а не в училище, то есть по сути курсант и есть.

Мы заспорили о правильности перевода, затем о чинах вообще и чуть было не потратили на споры оба отпущенных нам часа.

***

Корабельная рында пробила трижды, когда нос нашей лодки уткнулся в борт Резолюшн. Лейтенант встретил гостей наверху, поприветствовал и, под изучающие, но скорее веселые взгляды матросов, проводил в просторную и светлую кормовую каюту.

— Капитан Кук, капитан Клерк, лейтенант Гор, лейтенант Барни, лейтенант Кинг, лейтенант Филипс…

В потертых и выцветших синих мундирах, коротких париках они мало походили на парадных героев с живописных полотен маринистов. Выглядели обычными европейцами. Но если честно я не помнил ни одного портрета Кука или его соратников. Так что и сравнивать было не с чем.

Офицеров в каюте собралось восемь человек, один из которых носил красный мундир пехотинца. Присутствовал и штатский — мистер Веббер. Я представил себя и Тропинина, как промышленных магнатов и негоциантов, а Чихотку как шкипера нашей шхуны. На его прозвище я запнулся, потому что за столько лет дружбы так и не удосужился узнать настоящее имя. Бумагами заведовали Комков с Окуневым, а все остальные, как и сам Чихотка, привыкли к старому прозвищу.

— Mr. Chikhotka, skiper of Columbia, — произнёс я.

Англичане и ухом не повели. Да и впрямь, какие имена они ожидали услышать от русских? Чихотка, Чукотка, Камчатка, какая разница?

Английским Чихотка не владел, отправился с нами неохотно и лишь потому, что шкипера шхуны упомянули в приглашении. Впрочем, пары фраз на испанском ему хватало, чтобы поблагодарить стюарда или отказаться от выпивки. Остальное товарищам переводил я. Мой английский двадцатого века худо-бедно юстировали прогулки по нынешнему Лондону, а Лешкин содержал слишком много поздних упрощений и неологизмов, так что он если и говорил, то изредка и осторожно подбирая слова.

— Рады встретить представителей европейской нации здесь в заливе короля Джорджа, — произнес капитан Клерк, жестом позволяя слугам разлить вино по оловянным кружкам.

Мы выпили за здоровье короля Георга (то бишь Джорджа) и императрицы Екатерины, а также скопом за всех членов монарших фамилий. Выпивки на столе хватало. Англичане выставили ром, разведенный водой с лимонным соком, а также тёмное пиво (я так и не понял, варили его прямо на корабле или везли аж из Великобритании). Несколько бутылок хереса, что мы прихватили в качестве презента, приятно разнообразили этот скудный набор моряка.

Больше всего я опасался за основные блюда. До изобретения консервов оставалось каких-то четверть века, а пока моряки всех флотов потребляли главным образом солонину. Конечно, офицеры могли позволить себе куда большее разнообразие. На палубе мы приметили множество клеток с курами, слышали хрюканье поросята. Кое-что британцы добыли уже здесь на острове или выменяли у индейцев на медь. Так что опасения не подтвердились, угощение оказалось скромным, но достойным. Во всяком случае солонину нам жевать не пришлось, а кроме того, мы не обнаружили на столе пресловутого пудинга. Мясо было свежим, приготовленным вместе с овощами, зеленью и какой-то крупой. И лишь морские сухари свидетельствовали о скромном быте моряка этого времени.

Общение поначалу вышло рваным. Главной препоной, конечно, оказался не язык, а взаимное недоверие. Мы слишком далеко забрались от Сибири и вызвали тем самым некоторую ревность у представителей конкурирующей империи. Недоверие довольно долго висело в воздухе. Два капитана — Кук и Клерк и несколько их офицеров разглядывали нас точно партнёров по покеру — беспристрастно, холодно, и в то же время, ожидая подвоха. Кук всё больше молчал, предоставив вести партию Клерку. Тот осторожно прощупывал почву, задавая вопросы о морской фауне, погоде, нравах туземцев.

Правда после алкоголя и моего непринуждённого рассказа о промысле зверя и опасностях океанского плавания конкуренты понемногу разговорились.

— Сперва мы приняли вас за пропавших моряков капитана Чирикова, — произнёс один из офицеров. — Или даже их потомков.

— Вы знаете о Чирикове? — удивился Лёшка.

— Разумеется, — холодно кивнул лейтенант. — Собираясь в эти воды, мы изучили все доклады по экспедициям Беринга и Шпанберга, которые только смогли найти.

— Увы, — развел я руками. — Мы расспрашивали природных жителей о судьбе соотечественников, но не обнаружили ни единого упоминания. Этой загадке предстоит еще долго оставаться неразгаданной. Однако, как мы выяснили, на островах, что расположены на тех широтах, где пропали матросы Чирикова, обитают довольно свирепые племена. Так что мы вряд ли мы можем рассчитывать на благополучный исход.

— Тридцать семь лет, — произнес Тропинин. — Довольно большой срок.

Все вздохнули. Капитан Клерк предложил тост за пропавших без вести моряков, и мы выпили.

Обед закончился, офицеры расстегнули по пуговице на камзолах, слуги убрали со стола посуду и мы перешли к картам. Географическим.

— С определением долготы у нас проблемы, сами понимаете, — сказал я, разворачивая карту. — Но широты обозначены точно.

Империи не доверяли друг другу. Правительство Екатерины засекретило все новые прииски на Востоке, в свою очередь Испания не делилась разведданными с британцами и те до сих пор имели представление о русском продвижении на основе искажённых карт Беринга. Так что наша помощь была воспринята джентльменами с благодарностью.

Великий мореплаватель искал северо-западный проход из Атлантики в Тихий океан, которого в эпоху парусников просто не существовало. Убеждать его в тщетности попыток не имело смысла — пусть идёт и делает свои открытия. Но помочь снаряжением и советами мы были в силах.

Я лишь ухмыльнулся, увидев на английских картах фальшивые острова, изобретенные мной для Никифора Трапезникова. Даже некоторая гордость обуяла, что наша фальшивка разошлась по Европе, наряду со многими другими вымыслами и мифами.

— Этих земель не существует. Вы зря потратите время на их поиски, — сказал я, исподволь разглядывая маршрут экспедиции.

Каким-то чудом британцы проскочили мимо всех наших поселений, так и не заметив ни одного из них. На Оаху корабли Кука бросили якоря у северного побережья, в то время как наши люди с самого начала облюбовали знаменитую бухту Пёрл-Харбор, укрытую как от ветров, так и от посторонних глаз, а люди Беньовского поселились ещё дальше — на склонах Коолау. Пройдись морские пехотинцы Кука вёрст на двадцать в глубь острова, и правда всплыла бы, но экспедиция сделала лишь короткую остановку, а все рассказы туземцев о белых людях англичане если и поняли, то восприняли, как часть местных преданий.

Устье Колумбии, пролив Хуана де Фука британцы попросту прозевали. Изрезанная береговая линия хорошо маскировала и реки, и проливы, и бухты, а у экспедиции не хватило бы времени обшаривать каждый подозрительный изгиб. Не пересеклась она курсами и с десятком наших шхун, снующих вдоль побережья. Таковы они, просторы Тихого океана — здесь, не подозревая друг о друге, могли бы сосуществовать колонии многих держав. Испанские корабли, поднимающиеся регулярно в наши широты, подобрались ближе, но всё равно не наткнулись ни на одно из многочисленных поселений, не повстречали ни единого нашего судна.

Покончив с географией, мы перешли к вопросу о припасах, из которых англичан более всего интересовали ягоды, зелень, мука и красное мясо.

— Я передам с вами записку для моего приказчика на Уналашке, — предложил я, показав на своей «ухудшенной» карте Капитанскую гавань. — Вот здесь удобное место для стоянки. Приказчик предоставит вам всё, что потребуется. Только составьте список заранее, там никто не говорит по-английски.

Затем мы поговорили о Ладронских островах, о Филиппинах, о берегах Китая; обсудили, каким проливом лучше идти в Бенгалию — Зондским или Малаккским. Хороших мест для остановок везде было много. Правда всё, что не контролировали испанцы, держали в руках голландцы. И те и другие на дух не переносили европейских конкурентов. А на всё остальное наложили лапу пираты.

Удобного повода для того, чтобы выпросить рекомендательное письмо долго не представлялось, пока Капитан Клерк не спросил:

— Сколь скоро доходят письма от гавани Петра и Павла до Петербурга или Риги?

Вот оно! План созрел моментально.

— Зависит от того, когда вы их отправите, — равнодушно ответил я. — Зимой до самого июня или даже июля связи с Охотском нет. Вдоль берега почту отправляют только в спокойные времена, а сейчас в разгаре очередное восстание туземцев. От Охотска до Якутска путь может занять месяц, дальше проще. Там работает государева почта. Но дорога все равно сложная. Весной и осенью — грязь, летом пересыхают малые реки, усложняя переносы. Лучшее время для сообщений, как ни странно, суровая сибирская зима. Тогда по замерзшим рекам быстро добираются на санях. Когда вы собираетесь посетить Камчатку?

— Не ранее чем обследуем американский берег и пролив между Америкой и Азией.

— Тогда, боюсь, ваши письма получат в Лондоне года чрез два, не раньше.

Они вздохнули, привычные к отсутствию связи во время длительных морских путешествий.

— Но, джентльмены, есть более быстрый способ, — добавил я с широкой улыбкой.

— Вот как?

— Да. Мой компаньон, господин Тропинин собирается по делам в Калькутту. Ему, скажем так, досталось небольшое наследство в тех краях. Он мог бы прихватить вашу корреспонденцию с собой и передать британскому губернатору, а через него любому адресату в Лондоне или где-то ещё.

— Очень хорошо!

— Господин Тропинин отправляется в Бенгалию буквально через две недели, а значит достигнет её с божьей помощью через полгода или около того. Так что даже если вы отправитесь на Камчатку прямо сейчас, письма вряд ли дойдут до Британии раньше.

— Никогда не стоит пренебрегать запасными путями, — заметил лейтенант Барни. — Мы можем сделать копии.

— Именно так, — Кук кивнул.

— Сколько у нас времени? — спросил Клерк.

— Мы подождем пар дней. У нас ещё есть дела к местному вождю.

Разумеется, после столь щедрых обещаний мне оказалось проще озвучить небольшую просьбу черкнуть пару строк индийским колониальным начальникам. Теперь успех Лёшкиной миссии был и в их интересах.

***

Пока англичане готовили копии писем, отчетов, составляли список необходимого снаряжения, прошло двое суток. Мы еще раз посетили Резолюшн, а кроме того побывали и на Дискавери. Оба визита обошлись без роскошных приемов, прошли, что называется, в дружественной и конструктивной обстановке. Мы уточняли карты, обменивались географическими сведениями, замечаниями о ветрах, течениях, приливах.

Затем разразилась буря. Она заперла нас в заливе, временно носящем имя короля Георга, ещё на два дня.

Наконец, корабли вышли в море и разошлись каждый своей дорогой. Англичане отправились на север, а мы — на юг, объяснив это предстоящим рандеву с кораблём, на которым Лёшка собирался отправиться в Индию. Что, кстати, было недалеко от истины.

При нас находилась большая пачка писем офицеров, гражданских лиц, пехотинцев и простых матросов, отчетов, возможно шифрованных, но главное — рекомендательное письмо капитана Кука к губернатору Уоррену Гастингсу.

— Раритет! — провозгласил Лёшка, убирая пакет с корреспонденцией в сумку. — Лет через двести его можно будет загнать с аукциона.

— Этот раритет пригодится тебе гораздо раньше, — пробурчал я. — Возможно, даже спасёт шкуру.

Хотя именно мой подарок послужил толчком для индийской авантюры Тропинина, я сильно сомневался в успехе. Морские путешествия всё еще вызывали у меня неприязнь и даже страх. С плаванием вдоль берегов я как-то свыкся, уповая на призрачную надежду спасения, но одна мысль о пространстве, которое занимало половину глобуса, заставляла меня поёжиться. Я, разумеется, не собирался сопровождать Тропинина лично. Мне просто не хотелось потерять единственного товарища из моего времени.

Когда мы добрались до Виктории, то увидели на рейде два кораблика под флагом Большой Медведицы. С их оснасткой и сияющими медью бортами, они напоминали скорее спортивные яхты, чем промысловые шхуны.

Это вернулся из Калифорнии Яшка.

Глава третья. Яшка Дальнобойщик

Появление Яшкиной компании стало следствием очередного экономического кризиса. Тогда мы вдруг осознали, что судостроительный конвейер не выполнил поставленных грандиозных задач. Локомотив экономики пробуксовывал. Чуда не случилось. Тихоокеанский тигр оказался котёнком. Рабочие верфей несколько оживили городскую жизнь, но круги, пущенные инвестициями, быстро затухали. Средства возвращались неохотно, готовые шхуны стояли в гавани без экипажей. Компания брала шхуны по три тысячи рублей в счёт уплаты вложенных средств. Но производство быстро перекрывало наши потребности. Куда девать остальное? Кому продавать? Без надёжного сбыта продукции, предприятие превращалось в воздушный замок. А откуда взяться продажам, если каждый гвоздь по эту сторону океана принадлежал компании? Продавать самому себе?

Дело двигалось туго. Конкуренты брали шхуны время от времени в обмен на шкуры, всё же наше дерево было лучше того, что могли дать Охотск или Камчатка. Одну шхуну приобрела казна, да и та пошла в счёт уплаты пошлин. Свои же не спешили брать кораблики даже в аренду, потому что большинство «частных» заказов всё равно исходило от компании.

Но изредка всходы свободного предпринимательства находили в мореходах питательную среду. И первопроходцем стал Яшка Рытов.

Он единственный из старовояжных мореходов отделился от компании без лишних уговоров и с большой охотой занялся собственным бизнесом. Взяв в рассрочку сразу две шхуны, Яшка сколотил ватагу из дюжины отборных отморозков фронтира. Русских алеутов, коряков, индейцев. Шкипером на вторую шхуну он взял молодого креола Софрона Ныркова, с которым когда-то проложил морской путь на Гавайские острова.

Я даже заподозрил поначалу, что парни решили заделаться пиратами. Легендарный путь между Манилой и Акапулько располагался где-то неподалеку от наших владений. Но манильские галионы ходили редко и нашим шхунам явно были не по зубам. Зато небольшая ватага легко могла нападать на конкурентов — камчатских промышленников, отбирая у них меха, или делать набеги на поселения коренных жителей с той же целью. Меня же больше заботила вероятность, что Яшка (кто его знает) мог покуситься на мои корабли и фактории. Даже работая на компанию, он постоянно демонстрировал нелюбовь ко мне и моим ближайшим соратникам, если не считать Лёшки. Причиной очевидно являлась старая история, когда я выкупил новенький корабль его погибшего отца и поставил к кормилу того же шкипера, что погубил прежний корабль вместе с командой.

Опасения, однако, не подтвердились. Яшка и его ребята начали работать всерьёз и работали, надо отдать должное, как проклятые. За дерзкие дальние переходы, на которые не отваживались и старовояжные мореходы, их прозвали дальнобойщиками. Это словечко из двадцатого века, пущенное нами с Тропининым быстро укоренилось среди зверобоев и коренных жителей. Так что Яшку иначе как Дальнобойщиком и не звали.

Компания Рытова, Ныркова сотоварищи не была официально зарегистрирована (договор скрепили подписями мы с Комковым и Тропининым, но лишь как простые свидетели). Она носила поэтическое название «Северная звезда».

Эта звезда хранила Яшку на морских трассах. Он словно играючи пересекал Тихий океан по диагонали, прорывался сквозь тайфуны и чудом избегал прибрежных скал, мелей и камней. Его шхуны тёрлись бортами о кромки ледяных полей, где он охотился на моржей или торговал с чукчами, а через месяц-другой сочились смолой в тропиках.

Яшка добился оборотов морских перевозок сравнимых с моими, но в отличие от меня, он добивался прибыли собственным трудом, не прибегая к потусторонним силам. Он чувствовал, что в моей торговле было не всё чисто и был тем более горд своим успехом.

Он любил снимать сливки, но снимал их по праву первопроходца. С самого начала он не стал добиваться фрахта, а скупил в Калифорнии хлеб и привёз его на Камчатку. Операция позволила сразу же расплатиться за шхуны, а заодно лишила меня верного источника доходов. Впрочем я не был в претензии. Источников дохода у меня было много, а самодостаточность колоний всегда стояла на первом месте.

Яшка продолжал заниматься поставками, пока они приносили сверхприбыль, а как только цены падали, переключался на другие маршруты. Он открыл прямое сообщение между Оаху и Уналашкой, доставляя на северные острова посреди зимы свежие фрукты, зелень и прочие радости жизни, хорошо зарабатывая и спасая народ от цинги. Но когда по проторенному маршруту пошли другие, с лёгкостью бросил дело и предпринял попытку пересечь океан.

***

Мы с Тропининым за кружечкой хереса частенько говорили о китайской и индийской торговле, которая приносила европейским ост-индийским компаниям баснословные прибыли. Разумеется, в этих разговорах участвовали многие наши мореходы. Любили они послушать про дальние страны, чудных зверей, прекрасных дев и груды сокровищ.

И вот однажды мы в очередной раз упомянули, что в Кантоне можно выручить за шкуры калана огромные деньги, потому что никто его туда больше не поставляет, а взамен можно дешево купить чай или шёлк, или просто взять серебряной монетой. Тут-то Яшка и вызвался сходить в Китай на своих двух шхунах.

К этому времени он собственным опытом обнаружил то, чем давно пользовались европейские мореходы — пассаты или так называемые торговые ветры. Двигаясь от Камчатки к Американским берегам мы часто использовали попутный ветер. И это на наших кораблях все хорошо освоили. Яшка же, посещая Гавайские острова и Калифорнию обнаружил, что там, в районе тропика, ветры чаще дуют на запад. С точки зрения географии плавание на столь низких широтах увеличивало путь, но постоянный ветер для навигации был гораздо важнее.

Сказано сделано. Собственного капитала у Яшки с товарищами не хватило, и он впервые обратился ко мне, как к инвестору. Я выдал меха, оговорив половину прибыли, и он легко согласился на такой грабёж. На всякий случай я передал ему корабельные крепости «Кирилла» и «Мефодия», зарегистрированные в Охотске. Их можно можно было предъявить властям, а кроме того, они позволяли поднимать российские флаги. Мы с Хавьером перевели документы на английский и испанский, а Комков заверил переводы печатью компании.

Больше ничем мы помочь не могли. Точных карт в нашем распоряжении не оказалось, а старые английские и голландские карты грешили большими неточностями масштабов, долгот и очертаний береговых линий.

Но Яшка верил в свою звезду, он почти не готовился к столь долгому переходу, что едва не погубило всё предприятие. На пути в Азию, почти у самых её берегов флотилия попала под жестокий тайфун. Несколько дней палубы почти не появлялись из-под воды. Часть парусов сорвало первым шквалом, остальные убрали, но даже без них мачты гнулись от ветра. Продовольствие и груз залило морской водой, а питьевая вода испортилась.

Яшка потерял в той буре нашего ветерана. Самого старшего из зверобоев, что примкнул к ватаге. Василий сорвался и его унесло волной. А ведь мужик прошел с нами весь путь от Охотска, выдержал битву на Уналашке, войну с испанцами.

Так или иначе, но океан они преодолели успешно, месяца за три. Затем прошли китайское море и, наконец, достигли Макао. Вот здесь молодой капитан впервые почувствовал себя неуверенно. Яшка Рытов не боялся ни штормов, ни льдов, ни диких туземцев, ни пиратов, ни конкурентов. Он жутко робел перед государственными чиновниками и предпочел бы вообще не иметь дел с властями, справедливо полагая, что китайские ничем не лучше камчатских или охотских. А визит в огромный порт неизвестной страны с неизученным языком и вовсе представлялся ему спуском в преисподнюю. Что, кстати, было недалеко от истины.

Мы не располагали Вергилием или любым другим проводником, который подсказал бы, как вести дела с китайцами. Опыт Кяхты в этом смысле мало чем помогал. Там даже язык был другой. Поэтому Яшка придумал для начала остановиться на диких островах в дельте Кантонской реки, с тем чтобы разнюхать обстановку, перед тем как совать голову в пекло. Острова были покрыты лесом, кустарником и населены рыбаками. Несколько деревень стояло на берегу поодаль от той бухты, где бросили якорь шхуны. С точки зрения осторожного проникновения в китайские владения, решение выглядело разумным шагом, с точки зрения безопасности оказалось шагом весьма рискованным.

На корабли напали в первую же ночь. Команда накануне даже не успела обследовать толком остров и не ожидала вероломства от простых рыбаков. Хотя обе шхуны стояли довольно далеко от берега, это не стало пиратам помехой. Почти бесшумно в сумерках к «Кириллу» подошло несколько лодок, и шлепанье босых ног по палубе стало сигналом тревоги. К счастью разбойники не ожидали что команда набрана из таких же сорвиголов, как они сами. А из-за жары никто не спал в трюме или в казёнке. По старой привычке все улеглись на крыше надстройки, а кто-то пристроился на марсовой площадке. Оттуда наши парни и посыпались на головы разбойников, точно кара божья.

Стычка вышла яростной, ожесточенной, но короткой. Выстрелов не прозвучало ни с той, ни с другой стороны. Орудовали дубинками, ножами и саблями. Пыхтели, кричали, стонали. Поняв, что нахрапом корабли не захватить, разбойники отступили, оставив на окровавленных досках палубы несколько трупов и одного раненного. Яшка потерял убитыми трёх человек — двух индейцев сааниш и ещё одного русского зверобоя.

Он не стал сдавать пленного пирата властям (доверия к ним не прибавилось), а всякий раз, выдавал его за члена команды, который будто бы получил увечье, работая с парусом.

Китаец оклемался через неделю, его звали Шэнь. С позволения Яшки он остался в команде. Это оказалась разумная инвестиция. Хотя парень не смог помочь с продажей шкур в Кантоне, зато не раз выручал их в переговорах с разбойниками, рыбаками или крестьянами.

Яшка посетил город лично. Договорился с рыбаками, а те указали ему на торговца который доставляет местную рыбу в Кантон. Серебряная монета и обещание ещё двух по возвращении решили дело. Яшка плохо знал английский и испанский, но быстро приспособился к языку жестов и выучил несколько фраз местного пиджина. Смуглый как черт, в островерхой шляпе и замызганной одежде он мало выделялся на фоне местных. Но владелец лодки спрятал его в тени под навесом.

Они поднялись с приливом по Кантонской реке. Прошли мимо острова Вампу, где стояли европейские корабли. Яшка запомнил и зарисовал «Короля Дании» Азиатской компании, «Стаффорд» под полосатым флагом Британской Ост-Индийской компании, французский «Север» (что означало «Строгий», а не часть света) — самый большой корабль среди всех им увиденных. Стояли здесь и шведский «Адольф Фредерик», и голландский «Тритон». И даже самый маленький из европейских кораблей — британский «Хантер» вдвое превышал водоизмещением любую из Яшкиных шхун.

Затем лодка добралась до Кантона, о котором мы с Лёшкой столько рассказывали. Но никакие рассказы не могли заменить увиденное. Яшка родился в Иркутске, но был тогда слишком мал, чтобы запомнить, как выглядит город. За свою жизнь он провел в море больше времени, чем на суше. А на суше посещал в основном места самые дикие. Из городов Яшка видел только нашу Викторию, которая строилась у него на глазах, да Большерецк с Охотском, напоминающие большие деревни.

Поэтому многолюдный Кантон произвел на него сильное впечатление. Одних только плавучих лодок-кибиток под названием сампан он насчитал больше сотни. Встречались и настоящие плавучие дома в два этажа, убранные решетчатыми окнами, расписанные розами и листьями. Квартал «Тринадцати факторий» — европейских торговых домов с флагами наций, огромные территории плотной застройки за оборонительными стенами, торчащие тут и там пагоды, раскидистые пригороды, поместья на дальних холмах. Для дикой природы просто не осталось места.

В розницу любой китайский товар продавался в многочисленных лавках на Китайской улице и на Хог-лейн, которые располагались в квартале Тринадцати факторий. Здесь бродили матросы с европейских кораблей, так что на Яшку никто не обращал внимания. Он осматривал товар, а когда другие клиенты выходили, доставал из под рубахи шкуру калана и показывал хозяину или приказчику. Такой способ торговли не привел к результату. Китайские торговцы только трясли головой и испуганно таращили на Яшку глаза. Они быстро говорили что-то на местном жаргоне и вежливо, но решительно подталкивали его к выходу.

Яшка вернулся на рыбацкий остров и всё обдумал. За кораблями европейцев и даже за их командами следили. Соваться на шхуне в пасть к тигру не было никакого смысла. Он просто не потянул бы долгие переговоры.

В конце концов Яшка нашёл покупателя в Макао, куда его отвез все тот же торговец рыбой. Это тоже была незаконная сделка, но португальские власти смотрели на всё сквозь пальцы, а партия была не так велика, чтобы операцию заметили мандарины. Яшка получил по пятьдесят пиастров за шкуру, что хотя и превышало охотские цены, не совсем отвечало надеждам. Говоря о великом спросе на калана мы с Лёшкой не учли фактор времени. Шкуры еще не стали известны в Кантоне, а в Макао не нашлось знатока. Для начала требовалось явить их народу, дать погладить густой мех.

И как раз Яшкин визит всё исправил. Ценность калана местные торговцы теперь должны были распробовать. Яшка фактически проложил дорогу для нашей грядущей торговли на десятилетия.

Впрочем и пятьдесят монет являлись деньгами немалыми. В накладе экспедиция не осталась. Кое что (чай, сахар, табак, несколько штук китайки) они купили у местной шайки, возможно той самой, что напала на них в первую ночь. Затем Яшка нанёс еще один тайный визит в Кантон. За деньги там продавали все без вопросов. Он накупил фарфора, картин, лакированных шкатулок, платков и прочих красивых мелочей для себя, семьи и команды.

Товару оказалось немного, а команда за время ожидания уменьшилась. Помимо погибшего во время тайфуна ветерана и потерь в стычке с разбойниками они потеряли ещё двоих — алеута и индейца всанек, которые умерли от лихорадки.

Чтобы увеличить прибыль Яшка решил продать «Мефодия». Тут-то и оказал помощь бывший пленник Шэнь. Он поспрашивал тут и там и быстро нашёл покупателей — мутных парней с «воровских» островов. Возможно тех самых, каким суждено стать Гонконгом. Они давно хотели заполучить корабль европейской постройки, так что особенно не торговались. Расплатились частью контрабандным чаем, частью испанской монетой, частью местными таэлями, которые были тяжелее, но чеканились из менее чистого серебра. В пересчёте на рубли получалось четыре с половиной или пять тысяч, что должно было удовлетворить и меня и Тропинина.

Яшкина ватага вернулась на «Кирилле», потеряв в итоге шесть человек (к команде правда, добавился китаец), но с карманами полными серебра и трюмами полными чая, фарфора, шелков. Все кто вернулся стали нуворишами. Они построили добротные дома на улочке, что примыкала к Охотской, некоторые сразу же обзавелись семьями. Каждый из парней сделал состояние, но ни один не попросил отставки. Напротив, на место погибших оказалось столько желающих, что Яшка подумывал о расширении компании. для начала взамен проданной он купил ещё одну шхуну, благо документы пиратам оказались без надобности и новый «Мефодий» занял в строю место прежнего.

Для пробы «Мефодий» с новобранцами сходил в Охотск, где Нырков выгодно продал часть китайского товара, а затем бедовая компания собралась предпринять еще один рейс в Кантон. Как раз в это время Тропинин загорелся идеей похода в Индию. А если кто и мог добраться туда из наших, то только Дальнобойщик. Тем более, что для Лёшки Китай мог стать хорошей промежуточной целью, где можно будет поправить оснастку, пополнить запасы и продать шкуры, чтобы запастись монетой перед Индией.

Глава четвертая. Запах пряностей

Виктория понемногу приобретала не только вид, но и дух города. Кабаки играли в этом не последнюю роль. В них не столько пили, сколько общались, назначали встречи, заключали договора и отмечали небольшие торжества, для каких атриум «Императрицы» был слишком велик и помпезен.

— Не зевай, Тыналей, «Незѣвай» ты налей!

Популярная в кабаке на Чукотской улице присказка уже порядком достала нашего корчмаря, но он виду не подавал. Улыбался, наливал, отправлял молодого сынишку с полными чарками хлебного вина или кружками хереса к столикам, а сам тщательно записывал всё выпитое в книгу.

Здесь мы и встретились вчетвером для важного разговора. Конечно, уж мы-то могли выбрать для встречи любое здание города. Но Тропинин не желал вести толпу в дом с грудным младенцем, а в моем особняке Яшка почувствовал бы себя скованно. Мы последовательно забраковали училище, здание компании, даже клуб капитанов при портовой конторе и выбрали привычную для горожан территорию. Четвертым к нашей компании присоединился Софрон Нырков, которому было всё равно где встречаться.

— Можешь закрыть на время? — спросил я Тыналея.

Формально кабак принадлежал компании, а значит мне, но я никогда не вмешивался в управление.

Тыналей пожал плечами и двинулся к выходу. Днём посетители долго не засиживались. Пропустив чарку другую расходились по делам. А новых клиентов хозяин уже не впускал. Заведение опустело так же быстро, как наши кружки с хересом.

— Вообще-то стоило бы завести отдельные кабинеты для таких дел.

Я достал карты и разложил на столе. Общую, составленную по памяти, и несколько более подробных. Эти последние удалось прикупить в граверной мастерской на Флит-стрит. Одна описывала Бенгальский берег, другая — окрестности Кантона с Макао. Правда Кантонская река значилась на ней Тигрисом, видимо как наследие каких-нибудь древних португальцев, но карта всё равно оказалась точнее тех, по которым шёл в пером плавании Яшка. Он даже нашел тот островок, где отстаивались его шхуны.

— Вот он. Винг-Боо.

— Хороший остров, — одобрил Лёшка. — Ситуацией прекрасен, как говорится.

Затем он изложил идею похода, описал возможные выгоды, но и предупредил об опасностях. Проследив за на пальцем Тропинина, упёршимся в дельту Ганга, Яшка спокойно заявил:

— Пойду, если прибавишь хода моим шхунам.

Он посмотрел на товарища. Софрон кивнул, соглашаясь.

— Зачем? — спросил Лёшка.

— Мы шли через океан четыре месяца, — пояснил Яшка. — Это слишком долго.

— Лады. Увеличим площадь парусов вдвое! — заявил Тропинин.

Я мог быть спокоен — два авантюриста нашли друг друга.

***

Несколько дней и ночей Тропинин со своими конструкторами и Яшка с Софроном Нырковым просидели взаперти, разрабатывая мероприятия по модернизации шхун. Чертили, спорили, считали, обменивались идеями. Затем шхуны перегнали в залив Эскимальт и принялись перестраивать.

В результате «Кирилл» и «Мефодий» превратились в гоночные яхты. Их оснастку переделали в гафельную, но предусмотрели в случае необходимости установку большого прямого паруса на фок мачте. Сами мачты заменили на более прочные, но укорачивать не стали. К их верхней части крепили галф-топсели. Основные паруса опустили почти к самой палубе, из-за чего пришлось сделать казёнку ниже, притопив её в корпусе. Гик на грот-мачте удлинили и вынесли на добрую сажень за корму. Теперь грот стал значительно большим по площади, нежели фок. С другой стороны, удлинили бушприт, что позволило добавить к вооружению лишний кливер.

Корпус ниже ватерлинии обшили листовой медью, потратив почти все запасы судостроительного завода и в довершении всего Тропинин покрыл их экспериментальным лаком, созданным из живицы местных хвойных пород.

Четыре шестифунтовые пушки убрали в трюм на самое дно, устроив шахту и хитрый подъемник, позволяющий быстро их поднимать, без риска, что сорвавшееся орудие пробьёт обшивку. Четыре вертлюжные пушки сделали съемными, их можно было быстро переставлять с одной позиции на другую. Во время походи их убирали в казенку. Фальшборт заменили низеньким ограждением из единственного леера. Правда для стрельбы из орудий пришлось изобретать особые крепления, которые одновременно выполняли роль стоек.

Опущенные на самое дно трюма пушки и ядра, как и медная обшивка не могли компенсировать увеличение парусности. Для улучшения остойчивости пришлось добавлять балласт. На него пошёл местный чугун, которому другого применения пока не нашлось. Наша первая доменка в устье Стольной давала выплавку столь ужасного качества, что кроме как на балласт такой чугун никуда не годился.

На первых испытаниях яхты показали себя отлично. Правда к их управлению требовалось приноровиться, а во время движения приходилось следить, чтобы не получить по затылку гиком и не свалиться за борт, споткнувшись о низкое ограждение. Зато, как утверждал Лёшка, при умеренном ветре шхуны легко давали пятнадцать узлов. Скорость возросла, однако, коммерческий тоннаж уменьшился до четырёх тысяч пудов.

— Звучит солидно, но для колониальной торговли маловато будет, — заметил я.

— Это смотря чего грузить четыре тысячи пудов.

— Ну, и чего ты намерен грузить?

— Да что угодно! — воскликнул Лёшка. — В Индии есть всё! От ладана до опиума! Две тысячи пудов чая или кофе, пряностей или индиго — это целое состояние!

— В этом-то и загвоздка что в Индии всё есть, — осторожно заметил я. — Она самодостаточна, ни в чём не нуждается. Что ты повезёшь на продажу? Вот главный вопрос тамошней колониальной торговли. Стратегия на первый взгляд проста — продай каждому индусу по отрезу ткани, и, учитывая их численность, ты загрузишь работой всю текстильную индустрию Европы. А обратно вывози хлопковое сырьё, пряности, табак, чай, красители. Вот только чтобы всучить ткань индусам нужно разорить их собственное производство, а это требует политического вмешательства и кроме недовольства приводит к нищете, при которой твои ткани станут разбирать уже не так бойко. Замкнутый круг, со временем приведший к торговле опиумом, грабежам монастырей и прочим колонизаторским гадостям.

— Покупать сырьё, продавать изделия, это мы проходили, — кивнул Лёшка. — «Англия вывозит необработанным только то, что нельзя обработать». А что если я поступлю ровно наоборот. Сыграю, так сказать, от противного. Буду продавать предметы роскоши всяким набобам, чиновникам, и скупать продукцию у бедных бенгальцев. Таким образом, деньги вытащенные поборами из карманов простых людей, вернутся к ним, а мы останемся с прибылью. Знать получит драгоценности, народ деньги, мы комиссионные и все будут довольны.

— Драгоценностей там своих хватает, — припомнил я. — «Сокровища Агры», «Наследник из Калькутты», «Не счесть алмазов в каменных пещерах».

— То камни, а меха? — ухмыльнулся Лёшка. — Сейчас они получают русские меха через Китай или того хуже через Лондон, а значит, платят втридорога. Мы же скинем пару рупий и все дела. Но это так, коммерческого баловства ради. Если уж играть в справедливость, то в чём нуждаются люди, чтобы купить товар?

— В деньгах.

— Вот и нужно вези туда деньги. Ну, пушнины, конечно, для пробы, ещё чего-нибудь, а больше рассчитывать на монету. Тогда нам принесут всё, что захочешь и полюбят, как братьев. Причём монету лучше везти английскую, другую британские власти наверняка понизят в курсе, и прибыль перекочует к ним.

— Осталось найти деревья, на которых растут шиллинги, — пробурчал я. — Вообще-то у меня есть небольшой запас. Могу ссудить. Идея не лишена смысла, только вот деньги, которые ты впрыснешь в туземную экономику, всё равно отожмут британцы. И потом — идти с грузом в один конец невыгодно. нужен встречный товар.

— О выгодах на время нужно забыть! — провозгласил Лёшка.

— Это-то меня и беспокоит. Ты наступаешь на те же грабли что и австрийцы. геополитика, демонстрация флага, то сё, а в результате остаются в долгах и всё распродают по дешевке.

— Нам всё равно придётся везти туда людей, оружие, боеприпасы, — пожал он плечами. — Факторию следует укрепить. Так что для товара места останется мало. А излишки оружия можно будет всегда толкнуть каким-нибудь повстанцам.

— Англичане тебя за это повесят. Как смутьяна и контрабандиста. У тебя и так там птичьи права. Фактория расположена на территории пресловутых Двадцати Четырех наделов, которые они считают своими. А ты еще пушки намереваешься повстанцам толкать.

— Значит наделов останется двадцать три, только и всего, — ухмыльнулся Тропинин. — Давно мечтал с ними схлестнуться.

— Не надейся выиграть войну у британцев, — я постарался настроить товарища на серьёзный лад. — Они выставят против твоей куцей экспедиции целую армию. Кабы не опасности путешествия, я бы вообще посоветовал отправиться туда с голыми руками. Сражаться нужно на бумажном фронте. Твой козырь — частная собственность. Когда мои агенты составляли купчую и прочие документы, я указал им сделать на этом акцент. Ты владеешь не только факторией, а недвижимостью — каждым домом, каждым сараем, каждым плетнём на этом куске земли и что важно — самой землёй. Британцы глотку порвут за торговые привилегии, но частная собственность для них что-то вроде священной коровы. Глотку порвать могут, конечно, однако сперва начнут судебное разбирательство. Это позволит выиграть время, осмотреться, нащупать подходы.

— Подходы? — Тропинин задумался. — Я когда-то читал, будто в Индии много армян. Среди купцов, среди чиновников и даже среди высших офицеров. Может через них как-то попытаться?

— Греческие купцы, я слышал, есть даже в Калькутте. К русским они сейчас должны быть расположены. Армянские наверняка тоже есть. Но только это не те армяне, что говорят по-русски и в советском кино снимаются. «Я тебе умный вещь скажу, но только ты не обижайся». С другой стороны, конечно, всё испробовать надо. Почему бы и не через армян.

***

Я оформил факторию Банкибазар на Тропинина, но упустил одну важную деталь, которая неожиданно всплыла во время подготовки к походу. Обладая документами на владения в Индии, сам Тропинин не имел никакого удостоверения личности. Конечно, я мог бы состряпать что-нибудь на коленке. Вряд ли британское представительство в Бенгалии будет направлять запросы в Российскую Империю. А если и направят, то пройдут годы, прежде чем где-то в недрах бюрократии соизволят ответить, что, мол, паспорта на такое имя выдано не было.

Обычно для ведения дел в иностранных портах хватало судовых документов, выписок об уплате пошлин, а люди как бы прилагались к кораблям и товарам. Разумеется у шкипера имелся патент, а у купца паспорт, но на них мало кто смотрел, если не требовалось заключать договор. Однако ситуация в Бенгалии обещала быть сложной и лучше было прикрыть все возможные дыры. Как говорится, чем больше бумаги, тем чище задница.

Провернуть серьёзную операцию с подлинными документами я уже не успевал. Создание новой личности или заимствование чужой не составило бы труда, с помощью Копыта или кого-то вроде него. Однако из Тропинина требовалось сделать человека со статусом, лучше всего купца первой гильдии, имеющего право на ведение иностранной торговли, а это означало объявление капитала, уплату гильдейских сборов, запись в городской посад, выправление различных справок. Целый ворох документов, настоящая полоса препятствий из инстанций, множество подводных камней, ловушек, возможностей потерпеть провал.

Крутить такое тем более в отсутствие самого Тропинина было бы нелегко и во всяком случае потребовало бы много времени.

Чтобы закрыть тему я отправился в Нижнекамчатский острог. Тамошний приказчик давно был у меня в кармане. Я проводил через него регистрацию некоторых новых кораблей, выплачивал пошлины за промыслы, оформлял всё, что требовало одобрения властей. Сделать из «родства не помнящего» купца приказная изба, разумеется, не имела власти, зато она выдавала казакам разрешения на торговлю с туземцами, промыслы на островах и дальних берегах. Этим я и воспользовался. Документ, однако, составил так расплывчато, что за туземцев можно было запросто выдать бенгальцев, а под понятие заморских земель подвести самою Индию. Нет, ну а что? Чем она не дальний берег?

Совершив должностной подлог и получив мзду, приказчик вдруг наморщил лоб.

— Тропинин, говоришь? — Он полез в ящик с бумагами и рылся в нем довольно долго. — Как же это я… вот здесь же лежало… или нет…

Делопроизводство в Нижнекамчатске было не на высоте. Класть под сукно документы не требовалось, они запросто терялись сами. За исключением папки с особо важными делами, за которые приказчику могли снести голову, всё остальное хранилось грудой без какой-либо систематизации. И копилось годами.

— Вот! — обрадовался приказчик, выуживая большой пакет с имперским гербом и протягивая его мне.

Пакет уже был распечатан, а значит чёртов казнокрад знал содержимое. Я вытащил несколько листов плотной бумаги, заполненных размашистым почерком. Это оказались всего лишь копии, сделанные в Иркутской канцелярии.

Бюрократический аппарат империи действует неторопливо. Только теперь довелось узнать о реакции властей на давнюю заварушку в Калифорнии. Почта, которую мы отправляли после дела с испанцами, всё же дошла до адресатов. И вот теперь, несколько лет спустя, старая история получила неожиданное продолжение.

Нас не обвинили в самоуправстве, развязывании войны с нейтральной державой, что уже выглядело победой. Нас даже не велели допросить с пристрастием, дабы выяснить подробности. На нас неожиданно обрушились милости.

Окунев, Рытов и Кривов как «зейманы», а Комков, как «прикащик», были пожалованы золотыми медалями. Мещанин Тропинин удостоился монаршей благодарности. А мой «племяш», как человек служивый, получил «по особому Высочайшему усмотрению» личное дворянство.

— Так что с тебя, Иван, магарыч, — довольно произнес приказчик.

Это было смешно. Я был ненастоящим. Мой племянник был ещё более ненастоящим. И вот теперь он, то есть я, получил дворянство, которое на фронтире не имело никакого значения. Хорошо, что ни в какую родословную книгу запись о личном статусе не вносили, не то могли бы возникнуть проблемы.

— А медали где? — спохватился я.

Даже в конверт заглянул, хотя судя по весу там и медной монетки не могло заваляться.

— А грамота на дворянства? Чего обмывать-то будем?

— То вам всем в Иркутск надо топать, — развел руками приказчик. — Лежит дожидается, ежели не стащил кто.

— С меня магарыч, — согласился я.

***

Сформировав основной костяк экспедиции, Лёшка созвал военный совет в гостинице «Императрица». В патио (так мы с лёгкой руки Хавьера стали называть атриум) витал запах пряностей. Источником его пока была не кухня, а воображение участников встречи. Лёшка постарался пробудить у всех жажду наживы.

Он развесил на специальных подставках карты и схемы, объявил маршрут, цели похода и проблемы, с которыми предстоит столкнуться. Каждый солдат должен знать свой маневр, считал он, а что лучше живого обсуждения позволит изучить все нюансы?

Гавайские острова сами просились на роль первой станции, разделяя Тихий океан на две части. Тем более, что всё равно следовало спуститься к югу, чтобы поймать пассат. Дальше следовали моря Южного Китая и Голландской Индии, после чего оставалось обогнуть Индокитай. Где-то здесь требовалось сделать ещё одну остановку, так как Яшка настаивал на минимум трёх переходах. После драматического плавания в Китай он тщательнее просчитывал варианты и, несмотря на возросшую скорость шхун, без дополнительной остановки идти не хотел.

— Умнее всего будет сделать остановку в Макао или Кантоне, — предложил я. — Там можно продать часть шкур и получить монету или чай для продажи в Индии. Половину экспедиции окупите, если не всю.

— Лучше бы не заходить в иностранные порты, — высказал пожелание Лёшка. — Ни в Макао, ни в Манилу, ни в Малакку. Мало ли какие проблемы возникнут с властями, да и вообще, экспедиция секретная, незачем предупреждать конкурентов.

— Ты всё равно пройдёшь мимо какого-нибудь из портов. Там всего два пролива и оба контролируют голландцы.

— Пройти мимо совсем другое дело. Кто мы, откуда и куда идём, пусть себе гадают.

Яшка предложил завернуть к знакомым пиратам. Эти уж точно не донесут.

— Мне они нравятся ещё меньше, чем англичане с голландцами, — поморщился Лёшка. — Зачем вводить в лишний соблазн симпатичных китайских парней кучей серебра и мехами?

Вопрос с местом второй стоянки отложили до лучших времен. На тот случай если шхуны потеряют друг друга, рандеву можно было назначить на Винг-Боо. Ну а если паче чаяния пройдут весь океан борт о борт, то там на месте и решат, где лучше остановиться.

— Следующая загвоздка вот в чём, — перешёл Тропинин к основному вопросу. — Наша цель — Банкибазар. Он стоит на реке Хугли, это рукав Ганга. Но путь к цели преграждают владения британцев. Форт-Вильям и большой город Калькутта. Чтобы предъявить права, следует сперва как-то оказаться в Банкибазаре, иначе нас и слушать не станут. Просто погонят пинками обратно в море, а то и потопят. Посему, главное — прорваться к городку. Это вроде игры в царя горы. Заберись наверх, и пусть попробуют оттуда спихнуть.

Народ оживился. Сразу же набросал несколько тактических вариантов, каждый из которых страдал существенными изъянами. Молодой Лёшкин приказчик Храмцов, которого он собирался оставить в Индии на хозяйстве, предложил высадить десант в устье реки и пробираться до места сушей.

— Такую сушу ещё поискать, — возразил я. — Тропики, болота, заросли; змеи, тигры, маугли. А если рисовыми полями топать, то другая забота — увидят, загонят в какую-нибудь дыру, окружат и прихлопнут. Лично я с большей охотой пересёк бы пешком всю Сибирь, чем кусок южной Бенгалии. Но головы на кону ваши и решать вам.

— Тогда тайно на малых лодках, — не сдавался Храмцов.

— А куда мы денем шхуны? — возмутился Яшка. — Без прикрытия они станут легкой добычей.

— Укроем где-нибудь в прибрежных зарослях.

— А пушки и припасы на себе потащите?

Яшка наотрез отказался оставаться на берегу и предложил прорываться нахрапом, самым коротким путём — по Хугли.

— Воспользуемся приливом. Он ведь поднимается до Калькутты?

— И даже выше, — кивнул я.

Этот вариант отверг Лёшка.

— Там у британцев крепость с пушками, куча кораблей на рейде. А «индийцы» вооружены получше других купцов. Они только рады будут в стрельбе поупражняться.

— Проскочим тайно, — предложил Яшка. — Под покровом ночи.

— Кабы мы знали акваторию, фарватер… — махнул рукой Лёшка. — А так сядем на мель или на скрытую батарею нарвёмся.

Мы долго спорили, перебирая раз за разом уже прозвучавшие варианты, и упирались в непреодолимые трудности. Пока вдруг Ныркова не осенила довольно странная и неожиданная идея.

— Волоком! — сказал он, рассматривая карты. — Тут в дельте много проток. Мы поднимемся по соседнему рукаву и перетащим шхуны. В Сибири всю жизнь переносами пользовались.

— Волоком? — Тропинин замер, точно пёс, почуявший след. — Второстепенные речки не охраняются, верно. Силёнок у англичан не хватит, все пути перекрыть. Но как протащить волоком шхуны?

— Не лодки, конечно, — признал Нырков. — Но попробовать можно.

— Буйволов разве что местных нанять. Катки какие-нибудь соорудить, — размышлял вслух Лёшка, присматриваясь к карте.

— На карту можешь не смотреть. Эти протоки каждый год могут менять русло. Особенно после ураганов и сезона дождей.

— Вот же! — воскликнул Лёшка. — Сезон дождей!

— Я так и сказал, — нахмурился я.

— Нет, я о том, что идти нам следует в сезон дождей. Тогда волок вообще может и не понадобиться. Там такие разливы возникают, что и по рисовым полям можно будет пройти. Разве что изредка на мелководье тянуть придётся.

Он вновь подскочил к карте и принялся водить пальцем по водным путям.

— Поднимемся вверх по протоке вот здесь или здесь. Затем перейдём на Хугли и спустимся до Банкибазара. В этом случае даже встретив заслон британцев, наша флотилия будет идти вниз по течению, что увеличит шансы прорваться. Тем более, укрепления в верховьях наверняка не столь сильны, как в Калькутте, да и не ждут нас там. А как доберёмся до голландцев или датчан, с ними сговоримся. Ну а если уж не получится по половодью обойти, испробуем другие варианты.

Несмотря на безумие идеи серьезных возражений не последовало. На фронтире люди привычны корабли на себе таскать.

— Когда в Индии сезон дождей? — спросил Яшка.

— Летом. Вроде бы, — сказал я. — И в начале осени.

— Значит, к концу августа мы должны быть на месте, — прикинул Тропинин. — Чтобы с запасом.

— Тогда следует выходить где-то в начале мая, — сказал Яшка. — А пока время есть, сходим в Калифорнию, чтобы проверить команды и корабли в настоящем плавании.

На том и порешили.

Итак, Яшка с Софроном пошли на шхунах в Калифорнию, Лёшка занялся подготовкой припасов и снаряжения. Во мне же (не иначе как по причине обретения дворянства) пробудилась страсть к коллекционированию. Я отправился в Париж позировать для исторического полотна и ожидать смерти великого философа.

А потом произошла историческая встреча с Куком.

Глава пятая. Луидоров и пиастров звон

После встречи с Куком и возвращения Яшки из Калифорнии всё завертелось.

Разговор с британскими офицерами ещё больше убедил нас в том, что заходить в Кантон по пути в Индию не стоит. Мореплаватели подчинялись смене муссонов. Корабли прибывали в Китай как правило с июля по сентябрь, а с ноября по январь покидали дельту Кантонской реки. Это было вызвано особенностями длительного переходи через Индийский океан, когда летний муссон становился попутным. И хотя для экспедиции Тропинина этих ограничений не существовало — она шла с востока и к тому же на шхунах, которые меньше зависели от торговых ветров, некоторые другие соображения делали заход в Кантон неудобным.

Дело в том, что торговая инфраструктура, а тем более китайская бюрократия могли ориентироваться на заданный европейцами ритм. Лёшка мог элементарно попасть в мёртвый сезон, в своеобразную пересменку. Один из офицеров Кука вскользь упомянул, будто всех иностранцев выдворяют из Кантона, когда нет торгов. А сколько времени потребовало бы налаживание контактов и получение разрешений? Особенно в первый раз.

— Были бы у нас налаженные связи мы смогли бы все просчитать заранее, — сетовал Лешка. — А так мы рискуем не успеть к окончанию сезона дождей. Что крайне нежелательно. Лучше я проведу в Индии дольше времени, и отправлюсь в Кантон вместе с европейцами. А если дело с факторией не выгорит то как раз успею запрыгнуть на отходящий поезд.

— Шкуры могут и не пролежать целый год, — заметил я. — В такой-то жаре.

— Зависит от выделки. Сырые мы брать не будем. Но, конечно, надо будет присматривать. Проветривать, чтобы не сопрели, отгонять всяких жучков, бабочек.

— Но если не толкать меха в Кантоне, то тебе понадобится куда больше наличной монеты.

— Вот с этим проблема, — признал Лёшка. — Придется у Бичевина попросить.

— Попроси. Я тоже помогу чем смогу. А остановку вместо Макао можно сделать где-нибудь в Микронезии. Если наткнешься на что-нибудь подходящее. Вообще там полно островов, но мелких, а карты до конца восемнадцатого века грешат неточностями.

— Попробуем разыскать, — сказал Лёшка. — Знаешь, а ведь многие из них были открыты русскими моряками. Литке, Коцебу, Крузенштерн…

— Типичные русские фамилии, — фыркнул я по привычке. — Ничего странного. Они двигались по тому же пути.

— Историю не объедешь! — провозгласил Тропинин. — Те острова, что будут открыты русскими, будут открыты русскими!

Он прикинул, что уложится в тридцать тысяч рублей. Своих у него скопилось не больше тысячи серебром — всё что осталось от проданной Яшкой шхуны. Остальное предстояло собрать мне или попросить в долг у Бичевина.

Такую сумму из оборота быстро не выведешь. Тем более, что Тропин хотел монету британскую. А крон, шиллингов и шестипенсовиков у меня тем более в запасе лежало немного. Так что в ход пошли рубли, флорины и пиастры.

— Думаю, там в ходу любая серебряная монета, — сказал я, выдавая товарищу под расписку несколько увесистых бочонков.

— Вот о чем я мечтал в детстве, — промурлыкал Лёшка, загребая ладонью из бочонка и прислушиваясь к звону падающих монет. — Абордаж испанских галеонов, набег на Картахену, остров Сокровищ…

— Смотри, чтобы и эти бочонки не оказались в пиратских кладах, — сказал я

— Нас голыми руками не возьмёшь, — усмехнулся он.

Войско, которое «не возьмёшь голыми руками», формально числилось рабочей милицией судостроительного завода и других индустриальных проектов Тропинина. Ополчение предназначалось для отражения внезапного нападения индейцев или европейских пиратов. Костяк составляли несколько сержантов, которым Лёшка платил особо, но рядовых набирал из простых рабочих и тренировал в свободное от работы время. Это было тем более удобно, что заводы из-за недостатка спроса часто вставали, и людей следовало чем-то занять. На деле же, как мне показалось, Лёшке просто захотелось обзавестись собственной маленькой армией, поиграть в полководца. Он даже назвал парней мушкетёрами Эскимальта в пику моим гвардейцам. Намёки я пропускал мимо ушей, но шепнул Ватагину, чтобы его туземцы не поддавались на провокации. Так что спорили они больше на футбольном поле, ибо бойцы Тропинина составляли основу его команды «Арсенал», а бойцы Ватагина играли в «Гвардии».

Во всяком случае обошлось без голубых плащей. А вот в армейскую амуницию Тропинин ввёл кое-какие новшества. Он разработал униформу и камуфляж (красить ткань пришлось крепким чаем за неимением нормальных красителей). Придумал разгрузочные жилеты со множеством карманов и газырями. В жару жилеты одевали на голое тело и, вкупе с широкополыми шляпами, униформа придавала мушкетёрам вид рейнджеров из американских боевиков. Для полноты картины не хватало помповых ружей и жевательной резинки. Впрочем, некоторые из них жевали табак. А что до ружей, то Тропинин, как и обещал, вооружил наши войска винтовками.

Правда с созданием пресловутого унитарного патрона и магазином дело у него продвигалось туго. Не хватало точных инструментов, качественной латуни, стали, чистых химикатов для производства гремучей ртути и бездымного пороха. Пришлось прибегнуть к паллиативу, сделав нарезы в стволах фабричных ружей. Заряжались они по-прежнему с дула, но полой пулей, которую при выстреле распирало и вдавливало в нарезы. Пулю, правда, пришлось облегчить, чтобы не разорвало ствол, но это только повысило эффективность стрельбы. Скорострельность, дальность и точность выросли вместе с Лёшкиным авторитетом, хотя мне он признался, что идею позаимствовал из популярной телепередачи. Я же в свою очередь был рад экономии свинца, который на нашем берегу не добывали.

Частная армия занималась маневрами, отрабатывая высадку десанта и взятие крепости. Прохаживаясь по площадке Старого форта, Тропинин наблюдал за бойцами с умеренным азартом опытного полководца. Я с кружкой хереса в руке наблюдал за наблюдающим. На мой взгляд, с такими силами можно было колонизировать разве что необитаемый островок. Или разогнать пингвинов с какого-нибудь айсберга в Антарктиде. Да и то с минимальными шансами на успех. Но излишний энтузиазм беспокоил меня.

Как вскоре выяснилось не меня одного.

— Сколько ты собираешься взять людей? — спросил Яшка, возникнув у Тропинина за плечом.

— Как можно больше! — ответил тот.

Его парни, используя обычные шесты, перепрыгивали через широкую полосу воды с палубы учебной шхуны на пирс. Выглядело это здорово, но вряд ли могло иметь тактическое применение.

— Так не пойдет, — сказал Яшка.

— Объясни, — Тропинин отвлекся, наконец, от маневров и повернулся к капитану.

— Мы чуть не подохли от жажды когда шли в Кантон. Хорошо дождь пошел, набрали немного с парусов. А ведь нас по шесть человек на борт только и было.

— Допустим, — кивнул Лёшка. — Но мы же прибавили парусов, как ты и просил.

— Положим, два месяца мы не увидим суши, — начал загибать пальцы Яшка. — Пусть будет три, чтобы с запасом, мало ли что, а лучше сто дней для ровного счета. Сколько пресной воды выпьет за это время каждый человек на борту? Сколько её понадобится для других нужд? Сколько может испортиться, вытечь? Сколько каждый съест продовольствия? И если мы возьмем кур или поросят, им тоже потребуется вода и пища, прежде чем они сами ей станут?

— И каковы цифры? — нахмурился Лёшка.

— Допустим, по нашему опыту, ведра пресной воды едва хватает одному человеку на два дня. Это будет пятьдесят вёдер, то есть примерно половину ласта по весу. А ещё в половину от того еды нужно будет взять. Не считая самого человека, его гамака, личных вещей и прочего. Скажем, грубо — ласт на человека. Шестеро команды и десять пассажиров — вот тебе шестнадцать ластов или примерно тысяча пудов. А их, тысяч-то, всего четыре у нас теперь, после переделки, учитывая пушки и балласта. Четверть груза долой, как ни крути!

Яшка вздохнул и показал рукой на маневры.

— Или можно взять на борт вчетверо больше людей, и тогда не останется места ни для чего остального. Решать тебе.

— Армию мы все равно не перевезем, — потер заросший подбородок Тропинин. — А двадцать бойцов или около сотни, разница невелика. Британцев там тысячи, а индийцев сотни тысяч. Другое дело всякие там пираты или сухопутные разбойники.

— Против них у нас будут пушки, — заверил Яшка. — Картечь должна справиться с любым туземным пиратом.

Умерив аппетит в количестве людей, Тропинин стал отдавать должное их качеству.

В колониальный поход он отобрал из мушкетёров лучшую десятку. Но помимо войск Тропинину требовались специалисты. Писать, считать, переводить, торговать. А все специалисты давно были при деле. Так что пришлось отгонять Лёшку уже от моих ветеранов, которых он возжелал «вербануть». Это оказалось делом не простым. Едва я отстоял одного, как Тропинин принимался вертеться вокруг другого, соблазняя обещанием «тряхнуть стариной» и сокровищами.

— Прекрати вредительство! — возмутился я. — Вербуй себе коряков, алеутов, индейцев.

— Но они же большей частью неграмотны и вряд ли выдержат тамошний климат!

— Тогда набери по дороге гавайцев, они привычны к тропической жаре.

— Мне нужны русские, — упирался Тропинин. — Эти англичане страшные расисты и считаться будут только с белыми.

— Мне самому не хватает грамотных людей. У Яшки в команде несколько русских, среди твоих телохранителей я видел одного светленького. Чтобы вести переговоры, вполне достаточно.

— А кого я оставлю вести дела? — возмущался Тропинин. — А кого стану посылать с поручениями?

— Выкручивайся, как знаешь, но моих приказчиков и капитанов не трогай.

— Тогда уступи мне хотя бы Незевая, — неожиданно предложил Лёшка. — И Хавьера.

Я задумался. Хавьер был калифорнийским индейцем и преподавал в наших учебных заведениях испанский язык. Но я готов был устроить его ученикам маленькие каникулы. Но Незевай…

— А Незевай-то тебе зачем? Думаешь, его англичане в европейцы запишут? И где я найду ещё одного трезвенника ему на замену? У Бичевина, вон сколько пойла свои же выдувают пока работают. Пашка Тунгус уже пожелтел от битой печени.

— Во-первых, он мусульманин и может помочь столковаться с единоверцами, а во-вторых, индийские и армянские купцы должны понимать тюркские языки. Они же торгуют со Средней Азией.

Это правда. Незевай был единственным мусульманином в наших колониях. Хотя я мог бы поклясться, что ни разу не видел, как он молится.

— У него спроси, — сдался я. — Захочет, пусть едет.

Когда слух о наборе людей распространился по городу ко мне, как это водится, пожаловали ветераны — Тыналей и Чиж. На этот раз, правда, они просили не за себя, а за сыновей. Мальчишкам их стукнуло лет по двенадцать-четырнадцать. Но на фронтире такой возраст считался уже достаточным, чтобы встать на крыло.

— Мы хотим отправить их с Алексеем, — заявили ветераны. — Пусть попробуют нашего хлеба, не всё им в городе штаны просиживать.

— С ума сошли! — воскликнул я. — Вы хоть знаете что такое Индия? Это даже не Калифорния! Людям привыкшим ко льдам и морозам, будет там жарковато.

Они пропустили предостережение мимо ушей. Стояли и ждали того единственного ответа, который их устраивал.

— Вытащите из воды рыбу и посмотрите, как она себя чувствует. Вот что ваших детей там ожидает, — не сдавался я. — Загнутся от холеры, лихорадки, малярии и сотни других болезней, названий которым ещё даже не придумали.

— Они должны попробовать, — разом улыбнулись старые друзья.

— А зачем вам моё согласие? — заподозрил я неладное.

Подростки-то на меня не работали и были вольны наниматься хоть к Яшке, хоть к Тропинину.

— Алексей сказал, что без твоего разрешения он детей на борт не пустит.

— Поумнел, значит? Или захотел спихнуть на меня ответственность? Ладно. Пусть берёт их гардемаринами или приказчиками, но только пусть весь поход не только морскому делу обучаются или там купеческому, но и всяким прочим наукам.

На следующий день пришлось отпустить в Индию Расстригу.

— Жаден я до познания, — завел он старую песню. — И потом, кто же гардемаринов наукам обучать станет?

Но тут я согласился сразу. Можно сказать, заранее просчитал, что не выдержит Расстрига, попросится в поход. А у меня как раз имелось небольшое дельце, в котором он мог помешать.

На этот раз хотя бы Комков с Окуневым не просились в поход. Старели ветераны. Родной дом стал им милее приключений или возможной наживы. Одно меня радовало, что родным домом они считали Викторию.

***

Мы уложились со сборами за две недели и вышли из Виктории в середине мая. Я отправился с экспедицией, решив проводить товарищей до Оаху. Мне уже давно следовало проторить эфирную дорожку на Гавайские острова. Без осмысленной стратегии наша фактория прозябала. Свешников с двумя помощниками-индейцами крутился как мог, но ему сложно было определиться с местными товарами, ценами на них, а мутная вода тамошней политики обещала головную боль, если только не расставить все акценты заранее. Кроме того, я собирался, если получится, каким-то образом предупредить Кука, чтобы уберечь его от фанатиков-таксидермистов.

То, что раньше считалось дальним плаванием, в масштабах индийского похода стало лишь первым самым простеньким перегоном. Но для меня и такое плавание оказалось едва ли не самым протяжённым за всю авантюру. Благо яхты действительно показали резвость, а Яшкины парни умели их укрощать.

Сперва мы несколько дней шли вдоль берега, но однажды, поймав ночной бриз, повернули в открытый океан.

— Двенадцать узлов, — сообщил матрос, вытаскивая лаглинь.

Мой мозг непроизвольно начал подсчёт. Двенадцать узлов… это почти двадцать километров в час. То есть за сутки при такой скорости корабль покроет почти пятьсот километров. Но, конечно, ветры редко сохраняют постоянство. Вот и бриз вскоре ослаб, а привычный в этих краях западный ветер заставил умерить ход.

— Шесть узлов, — произнес матрос.

Культура мореплавания, насаждаемая Ясютиным, давала о себе знать. Люди меньше боялись моря, меньше полагались на предрассудки. Компас, песочные часы, секстант, карты стали привычными атрибутами, которыми умел пользоваться не только капитан или его помощник, но и любой член команды. Колышками на доске вахтенный обозначал время, курс, скорость. Затем заносил данные в судовой журнал. Всё это позволяло довольно точно идти по счислению, проверяя положение обсервацией. Хотя определять долготу нашим морякам пока приходилось с большим допуском из-за несовершенства часовых механизмов.

Из за переделки парусов свободного места на палубе «Кирилла» оставалось немного, да и его занимал запасной рангоут, шлюпки, вёсла, шесты, бочки с водой. Когда команда перекладывала паруса, тренировалась, а также во время шторма или даже неуверенного ветра, пассажиры сидели взаперти в крохотных каютах казёнки, в трюме. И только когда ход был постоянным, Яшка разрешал выходить людям на палубу, а внутренние помещения проветривали с помощью виндзейля — длинной парусиновой трубы. Тропинин беспокоясь о сохранности мехов особо настаивал на регулярном проветривании.

Пассажиры устраивались на наветренном борту, на страховочной сетке под бушпритом или за кормой, на крыше казенки. Но в любой момент мог прозвучать сигнал к повороту и тогда требовалось уклоняться от гака, веревок, бегающих матросов. В солнечную погоду за борт спускали шлюпки и брали их на буксир. Тогда можно было забраться в них.

В одной из шлюпок Расстрига о чём-то спорил со Слоном, которого Бичевин отправил в Индию, чтобы тот присматривал за ссуженными Тропинину деньгами, а заодно присматривался и к самой Индии. На сетке за кормой приказчик Храмцов толковал о языках с татарином Незеваем и китайцем Шэнем — до меня доносились тюркские и кантонские слова. Сам Тропинин, свесив ноги за борт, говорил с Дышло, который только недавно вернулся из Чукотки и которого я с большой охотой уступил Лёшке, как человека безусловно европейской внешности. На борту «Кирилла» вообще оказалось много старых друзей или… детей старых друзей.

Гардемарин, которого все звали Чижовым, поскольку был он сыном Чижа, взял на борт щенка. Странная семья Чижа, Коли и их жён (двух или трех) промышляла разведением собак той породы, которую лет через сто назовут хаски. Щенок был голубоглазым. Такие рождались не часто и очень ценились как горожанами, так и вождями соседних племен. Они стали своеобразной местной валютой, символом престижа и хорошим подарком на потлаче.

Щенок забавлял пассажиров, матросов и даже Яшка смотрел на него без злости, хотя зверьё на корабле не переносил.

— Трудно ему придётся в жарких странах, — заметил подошедший ко мне Тропинин.

— Многим людям придётся там трудно, — ответил я не без раздражения. — Тут в поте лица подманиваешь людей в Викторию, а ты грузишь их на корабли и увозишь в Индию.

— Дюжина человек тебе погоды не сделает.

— Не скажи. Это ведь не самая ленивая дюжина. Можно было бы пару полноценных факторий на Колумбии поставить. Когда ещё новая партия переселенцев до Охотска доберётся? Кстати, ты не помнишь никакой точной исторической даты? Желательно, чтобы произошло нечто грандиозное, потрясающее основы.

— Зачем тебе? Ставки на даты букмекеры пока что не принимают. Тут не разбогатеешь.

— Хочу составить пророчество для староверов. Что-то они не шибко спешат переселяться на новые земли. Вот бы их подстегнуть чем-нибудь пафосным, чтобы до костей проняло. Чтобы призыв валить в Америку выглядел, как откровение. Единственный путь к спасению.

Лёшка долго перебирал в голове то, что слишком давно было прочитано и большей частью уже стёрлось из памяти.

— Великое наводнение, — припомнил он. — Ах черт, это же семьдесят седьмой, уже прозевали.

— Наводнением в Петербурге никого не удивишь. Это все равно что пожар в Москве предсказать.

— Девяносто третий год, — припомнил Лёшка. — Великая французская революция.

— Девяносто третий год это не революция, а начало террора, — поправил я.

— Тем более. Предскажи, что оттяпают голову королю, да и Марату заодно.

— Марата зарезали в ванне.

— Неважно. Получается Инь и Янь, так сказать. Под это можно подверстать какое-нибудь мистическое пророчество. Про волков и овец, которые суть твари обреченные на убой, хотя одни и питались другими.

— Хороша идея, — согласился я. — Жаль только терять время. Девяносто третий год, он когда ещё наступит.

— Не сразу Москва строилась, — ухмыльнулся Лёшка.

Глава шестая. Гавайские острова

Ближе к тропику ветры постепенно отходили к востоку. Задували те самые пассаты, которым предстояло перенести наши шхуны в Азию.

Мы шли фордевинд (то есть ветер дул нам прямо в спину) и приближались к Гавайскому архипелагу с северо-востока, что заставило Яшку поднять смешные паруса под названием брифок. Они выглядели на шхунах точно одежда для толстяков на лагерных доходягах, но при таком ветре оказались наиболее эффективны.

Яшка в очередной раз доказал, что является превосходным навигатором. Не встретив по пути других островов архипелага, мы вышли сразу на Оаху, чуть севернее его. Сперва увидели горы, которые понемногу росли, открывая панораму всего берега. Он выглядел каменистым, а ветер, что дул нам в спину, нагонял столь мощные волны, что шум прибоя доносился даже до шхун. Но мы и не собирались здесь высаживаться, а пошли в обход, к югу, где нас ждала удобная и закрытая от бурь и прибоя гавань Перл-Харбор или Жемчужная гавань, если по-нашему. Мы оставили за ней историческое название. Явочным порядком. Просто нанесли имя на карту.

— Парус! — раздался крик сверху.

Марсовой площадки как таковой на шхунах не имелось. Наблюдатель сидел на дощечке (нечто вроде беседки, на которой поднимают на борт неопытных пассажиров, больных или раненных). Её подвешивали к тому же узлу, к которому крепились ванты и кливер-штаги, или как они там правильно назывались? Сооружение не выглядело надежным, особенно при большой качке, и матрос на всякий случай привязывал себя к мачте.

— Право руля! — тотчас крикнул Яшка и побежал к штурвалу. — Ещё правее! Держи вон на тот камень.

На «Мефодий» передали сигнал «делай как я». Шхуны повернули и приблизились к берегу так, чтобы оставить выдающуюся в море оконечность острова между собой и незнакомым парусником. Здесь их поджидала другая опасность — негостеприимный высокий берег с большим количеством рифов и небольшой бухтой, покрытой белыми бурунами. Яшка приказал убрать прямой парус и поставить штатные. С ними он чувствовал себя увереннее.

— Кто бы это мог быть? — подумал вслух Лёшка.

— Для Кука рановато, — сказал я.

— Сколько там мачт? — крикнул Тропинин впередсмотрящему.

— Две или три, — ответил матрос. — Идут на юго-юго-восток.

— Испанцы? — предположил я.

— Пушки наверх! — На всякий случай скомандовал Яшка. — Готовимся к бою.

Возможно он просто хотел попрактиковаться в условиях близких к боевым. Потому что вступать в сражение с настоящим кораблем не хватило бы наглости даже у него. Поскольку пушкам требовалась обслуга, а штатная команда шхуны насчитывала всего шесть человек, то расчёты состояли из пассажиров. Так что теперь все получили законное право находиться на палубе. Вот только смотреть по сторонам времени ни у кого не осталось.

Мы с Тропининым затащили на крышу казёнки и установили в гнездо вертлюжную пушку. Получив огонь от матроса (тот высекал его огнивом), Лёшка раздул фитиль, уложенный в кадушке, приготовил пальник и заодно раскурил трубку. Тем временем я открыл ящик с зарядами, вставил в один из них запал и передал Лёшке. Эта модель фальконета перезаряжалась с казенной части с помощью железных цилиндров, содержащих порох, запальную трубку, пыж и мешочек с картечью — своеобразного прообраза унитарного выстрела. Мощность такого выстрела была меньше обычного, подвижные детали замка быстро изнашивались, стенки на стыках прогорали, зато высокая скорость перезарядки позволяла поливать противника картечью почти без перерыва. Ну то есть в ящике имелось восемь готовых зарядов.

Чтобы не заблокировать косой грот, пушка ставилась на небольшой высоте — около пары футов, а обслуживать её приходилось сидя на корточках. Я нервничал не столько от предстоящего боя, сколько опасаясь получить гиком по затылку, если Яшке вздумается изменить курс. Мне даже пришла в голову мысль, что глагол «гикнуться» изобрели именно в такой ситуации. Зато наша с Тропининым пушка имела лучший сектор стрельбы среди всех прочих. Мы могли ударить по противнику с правого борта или с левого, а если бы он решился на абордаж, то прочесали бы собственную палубу продольной стрельбой. В случае же атаки с кормы можно было оперативно переставить вилку в другое гнездо и прикрыть тыл.

К счастью все наши приготовления оказались напрасны. С неизвестного корабля шхуны не заметили, или приняли их за туземные каноэ. Вряд ли они ожидали встретить в этих водах ещё одно европейское судно. Выступающий мыс закрыл от нас корабль на время, а когда шхуны вернулись на прежний курс, то матрос смог разглядеть лишь верхний парус на его грот-мачте. Даже если нас и заметили, то решили не возвращаться.

А затем внезапно начался проливной дождь и корабль исчез за его завесой.

— Отбой! — распорядился Яшка, решив что мокнуть под дождем смысла нет.

Что удобно в нашем фальконете его не потребовалось разряжать выстрелом. Мы просто сняли заряд и, вытащив запальную трубку, убрали его обратно в ящик. Мы даже не успели промокнуть и наблюдали из казёнки за вознёй орудийных расчётов. Шестифунтовки сделали по выстрелу, их по одной передвинули к подъемнику и опустили на самое дно трюма.

Через час с небольшим шхуны обогнули восточный мыс и направились к пологому берегу, где когда-нибудь вырастит местная столица Гонолулу. Если конечно мне придёт в голову способ протащить это название.

Каноэ с гавайцами не бросились нам навстречу с предложением обмена товарами, как об этом рассказывали офицеры Кука. Яшка пояснил, что местные уже привыкли всё нужное менять в фактории. Их селение располагалось всего в паре вёрст выше по течению ручья, ближе к склону горы. К тому же сейчас лил дождь и все сидели по домам.

Он показал рукой и я впервые увидел нашу гавайскую факторию, о которой знал лишь из писем приказчика и рассказов моряков. Она находилась на берегу лагуны, в том месте где заканчивалась широкая полоса песчаного пляжа и начиналась растительность. По одну сторону от фактории располагалось устье того самого ручья, а по другую, примерно в версте — вход в гавань Перл-Харбор. Состоял наш форпост из нескольких строений, загонов для скота, птичника. Между домами и складами вырос небольшой сад, а всё вместе окружал высокий бамбуковый плетень. Не столько для защиты от нападения дикарей, сколько порядка ради. Других хищников, помимо людей, на островах пока не водилось.

— Не нравится мне это, — пробурчал Яшка.

Он стоял рядом с нами в легкой курточке, презрев дождь. Вода стекала по его длинным черным волосам, по лбу, по скулам. Яшка лишь перенаправлял эти потоки подальше от глаз.

— Что? — не понял я, поправляя капюшон парусинового плаща, чтобы расширить обзор. — Вроде на месте всё. Не сгорело, не разметало ураганом.

— Кто эти люди? — шкипер показал рукой чуть в сторону от фактории.

По берегу лагуны действительно слонялись какие-то фигурки. Причем слонялись безо всякого видимого смысла, не обращая внимания на плохую погоду. Мы с Тропининым разом посмотрели в подзорные трубы. На местных туземцев люди похожи не были, скорее на европейцев, хотя одежда представляла собой нечто среднее между дикарским нарядом и лохмотьями потерпевших кораблекрушение. Но европейцев на этом берегу быть не могло, за исключением Свешникова.

— Может тот корабль, который мы заметили, каких-нибудь мятежников высадил? — предположил я.

— Или это были пираты, — добавил Лёшка. — И таким образом они избавились от пленников.

— Давай-ка, Алексей, поднимай своих мушкетеров, — проворчал Яшка.

Поднимать их было без надобности, все давно уже сгрудились на палубе.

— Эй, Босый! — крикнул между тем Яшка. — Сигнал на «Мефодия». Высаживаемся на берег.

Спускаясь в шлюпку я мимоходом подумал, что сигнальную систему Яшкиной компании пора бы распространить на всём нашем флоте. Они пользовались белым и красным флагами, а также несколькими типами жестов и движений. Это была не азбука, вроде Морзе, а набор простых кодов, но их вполне хватало для координации.

Мы высаживались с трёх лодок (одна из них была моей собственной) погрузив на них всю колониальную пехоту Тропинина и большинство пассажиров. Один человек на носу каждой лодки держал на изготовку оружие, прикрывая кусочком кожи затравку и кремень. Ещё один присматривал за винтовками товарищей. Остальные гребли.

Три человека, что бродили по берегу, бросились наперерез. Но они не атаковали, напротив, всячески показывали дружелюбие и даже помогли вытащить лодки на сушу.

— Кто вы? — спрыгивая на песок спросил Тропинин.

— Матросы с галиота, — ответил один из них.

На вид ему было лет сорок. Остальные выглядели моложе.

— С какого галиота? — спросил Лёшка.

Тем временем его мушкетеры разобрали винтовки и разошлись по сторонам, внимательно осматривая прибрежные заросли. Всё же кое-чему их Тропинин научил.

— С «Петра и Павла».

— Камчатские? — спросил я.

— Камчатские, вернее, охотские, — старший рассматривал меня с какой-то настороженностью. — А говорили будто ты утонул, или ещё как преставился.

Узнал, значит. Не удивительно. В Охотске моё имя было популярным некоторое время. Хотя вот я его припомнить не смог, как и его товарищей.

— Значит, долго жить буду, — усмехнулся я.

— Меня Иваном зовут, — представился он. — А это Григорий и Василий.

— А что с галиотом?

— Галиот-то? Да вот только что отошёл. Чуть-чуть вы разминулись.

— Видели, когда к острову подходили, — сказал я. — Так это, выходит, Беньовский был?

— Он самый.

— И когда он вернётся?

Матросы переглянулись.

— Не вернётся он, — сказал Василий. — Совсем уплыл.

Чёрт. Неужели мы лишились колонии.

— А вы что же?

— А мы остались, — ответил Иван. — Помогали ему с починкой. На том берегу и бухты толковой нет. Мы как приплыли на остров, так корабль в речку завели. А там камни кругом, точно в Охотском. Сильно побило. А как предводитель уходить собрался, так сюда перегнали галиот, чтобы удобнее чинить. И материала тут больше. И у вашего Свешникова нужного добрать можно. Веревок, парусов, гвоздей.

— Остальные все ушли?

— Да не, — улыбнулся Григорий. — Токмо со шведами своими ушёл и прочими немцами. Наших ссыльных да камчатских к нему пристало человек десять. Баб ещё местных прихватили.

Корабль Беньовского, как я уже знал, пристал к северному берегу, несмотря на мои рекомендации. Как мне объяснял Анчо, корабль повредило штормом, поэтому выбирать им не пришлось.

— Помочь-то с починкой мы всегда рады, но к гишпанцам не захотели идти, — добавил Григорий.

— Так он к испанцам пошел?

— Ну да, а от них дальше в Европу собирался, — сказал Иван. — Не понравилось ему здесь. Хотя вроде всё хорошо начиналось. И с местными поладили и женами обзавелись. С вашими промен вели. Но видно скука их заела.

— Жаль. А доктор? Как его там…

— Магнус? — переспросил Иван. — А тоже ушёл. Всего человеков двадцать.

— Вот чёрт, не успел! — выругался я. — Единственный настоящий доктор на весь Тихий океан и тот уплыл из подноса.

— Да ну, зато теперь колония наша, получается, — обрадовался Тропинин.

Я изобразил на лице скепсис.

— Иди уж в свою Индию, а мне здесь, чувствую, разгребать.

Яшка успокоился, вернулся на шхуну и начал осторожно заводить флотилию в Перл-Харбор. Прибрежные воды были полны коралловыми рифами, о которые можно было запросто распороть борт. Невысокие приливы и отливы, чуть более пресная вода из гавани смогли проделать среди рифов лишь мелкий и узкий канал, каким и пользовались корабли. Нам следовало бы расширить проход в будущем.

Пока моряки пристраивали корабли, пассажиры отправились в факторию. Свешников, как оказалось, был по горло занят делами, нашу высадку прозевал за шумом дождя, и только услышав гвалт на берегу, вышел навстречу.

Сказать, что он обрадовался моему появлению, значит не сказать ничего. У него даже слеза по скуле пробежала. Хотя это могла быть и залётная дождевая капля, конечно.

— Наконец-то, я уже и не чаял… сколько писал…

— Ну вот он я. Показывай, рассказывай, как, что, а потом на шхуны продовольствие выдай. Им завтра дальше двигать.

Яшка с Тропининым и правда не собирались задерживаться на Оаху.

— Так ведь, что-то есть, а что-то надо получить у местных сперва, — сказал Свешников. — Долго-то ягода не лежит. Я отправлю Саньку Малого.

Санек за их щуплый вид он окрестил Малым и Полпудом. Так и писал в отчетах. Сам-то приказчик был человеком крупным и даже жаркое гавайское солнце не смогло его иссушить.

Сад представлял собой как местные виды, которые Свешников пытался разводить по моей просьбе, так и те, что я присылал ему с кораблями. Здесь росла смоковница, как и все остальные смоковницы на нашей территории, эта происходила от единственного дерева, высаженного испанцами во время их короткого пребывания в заливе Сан-Франциско. Несколько черенков лимона я привез из Европы для наших калифорнийских поселений, и одни из них позже доставили сюда. Из местных растений имелись кокосовые пальмы, судя по высоте росшие на этом месте ещё до основания фактории, кусты малины и молодые деревья, определить видовую принадлежность которых за их малостью не представлялось возможным.

Лёшкиных людей Свешников отправил к «летней» кухне и баньке, где уже хлопотали Малой и Полпуда. Нужно было натаскать воды из речки, собрать плавник на ближайшем пляже. Не часто в фактории гостило разом столько людей. Трое камчатских матросов присоединились к нашим, а мы проследовали в главный дом.

Он представлял собой широкое бунгало, центральную часть которого собрали из дощатых щитов, привезенных из Виктории, а периферию нарастили с помощью бамбуковых плетней. Крыша тоже оказалась разнообразной — веранды закрывали пальмовые листья и тростник, а центральный корпус покрывала черепица на обрешетке.

Здесь было прохладно, не душно (несмотря на дождь), не летало никаких мух или комаров. В общем идиллия.

— Самовар поставить? — спросил Свешников, словно дополняя картину.

Самовары были редкостью на фронтире. Я завозил их для подарков вождям на потлачах или вот в такие отдаленные фактории. Следовало бы наладить собственное производство, тем более, что и медь помаленьку приискивалась на наших берегах, но у Лёшки до подобных мелочей не доходили руки.

— Вместе со всеми чаю попьём, — сказал я и выставил на стол бутылку нашего фирменного виски «Незѣвай». — Рассказывай, что да как.

Мы уселись на грубые стулья. Свешников достал глиняные чарки, больше похожие на японские чашечки для сакэ. Мы выпили за встречу и закусили маленькими бананами, гроздь которых лежала в плетеной корзине.

— Что ж, — сказал Свешников.

Он достал из шкафчика тетрадь, чернильницу и перо. Затем поставил перед собой кадку с образцами. Первым оттуда появился кокосовый орех.

— Пальмовый орех, — представил товар приказчик. — Дикими называется ниу. Используют молоко, мякоть, волокна.

— Кокос, — сказал я. — Его называют кокос.

— Хорошо, — он сделал заметку в тетради.

— Мякоть можно сушить, — сказал я. — Использовать в печении. Можно скармливать свиньям или масло давить. Молоко тоже годится, а в незрелых орехах оно вроде как слабительное действует. В общем покупай понемногу. Штук по сто в партию. Мы попробуем в Виктории пристроить.

Свешников кивнул, сделал еще одну отметку.

— Дальше. Большой овощ улу. Растёт на дереве. Едят свежим, очень сытный. Но долго не лежит, сразу гниёт. Парят, жарят. Впрок пластуют и сушат или квасят, но не по нашему квасят не в бочках или кадках, а в листьях в землю закладывают.

Он достал из ларя пластинку сушеного плода.

— Похоже, это хлебное дерево, — сказал Лёшка. — Можно попробовать и в кадках квасить, наверное.

— Морякам можно на прокорм выдавать, но в Викторию везти я смысла не вижу.

Приказчик сделал пометку. И перешел к следующему пункту.

— Вот тростник сладкий. Дикими называется ко.

Он выложил пучок красноватых стеблей.

— Сахарный тростник, — поправил я. — Только уж больно хиленький. Но вообще это хорошее дело. Сахар всегда будет в цене. Они выращивают его или дикий собирают?

— Не знаю.

— Узнай. И постарайся добыть саженцы или что там у них. Попробуем на юге выращивать. И сахар фабриковать.

— Как?

— Надо дробилку сделать. Это две больших шестерни или зубчатых валика, через которые тростник пропускают. Потом нужно чем-то осадить примеси, я напишу в Европу, узнаю. И затем останется выпарить лишнюю влагу.

— Сделаем, не проблема, — сказал Тропинин.

— А из жмыха мелассу делают, насколько я помню. Это такой сироп. Из него дешевый ром гонят или в корм скотине добавляют.

— Не жирно будет скотине кокосы с сиропом кушать? — усмехнулся Тропинин.

— Можно особый сорт мяса культивировать для гурманов, — сказал я.

— Осталось найти в наших краях гурманов, — ещё раз усмехнулся Лёшка.

— Дальше майа, то есть бананы, — сказал Свешников, дождавшись паузы в нашей с Тропининым пикировке. — Но про них вы и так всё знаете.

Да, это был едва ли не единственный предмет местной торговли, который мы регулярно получали. Благодаря Яшке маленькие бананы с Оаху ели уже даже в Охотске. Хотя с сохранением товара при перевозке далеко не всё ладилось.

— Бери вдвое против прежнего, — распорядился я. — Съедим. Народу-то у нас прибавляется понемногу. А Тропинин придумает что-нибудь для их сохранности. Придумаешь ведь?

— Этилен нужен для созревания, это я помню, — сказал Лёшка. — А для хранения что? Инертный газ? Азот, скажем. Только где же я тебе добуду азот с этиленом? И низкая температура нужна. Холод.

— Здесь ты льда не добудешь, но на Большом острове вершины гор покрываются снегом, — припомнил я. — Мауна-кеа, так кажется. Можно использовать. Правда до тех мест мы ещё не добрались.

Свешников вновь терпеливо ждал, пока мы обменяемся мнениями. В наших словах он понимал далеко не всё, но вопросов не задавал.

— Теперь, значит, местный картофель, — сказал он и выложил на стол несколько клубней разных размеров и форм.

Тропинин разлил из бутылки по чашкам. Мы выпили. Со стороны баньки уже запахло дымком. а со стороны кухни ещё и жареным мясом.

— Вот этот главный овощ у диких, называется кало, — Свешников выдвинул вперед продолговатый клубень. — Его варят или перемалывают в муку и делают тесто. Также кормят свиней, а тёртым и кур. Растет хорошо, но требует полива. Хотя в иной год хватает одних дождей.

Мы с Лёшкой осмотрели клубень и синхронно пожали плечами. Овощ был нам незнаком.

— Вот еще один, — Свешников двинул вперед следующий образец. — Прозывается уала. Это сладкий овощ. И довольно сытный.

— Батат, — предположил Лёшка.

— Пожалуй, — согласился я.

— Едят охотно сами, кормят свиней, молодые побеги едят також, — закончил представление приказчик.

Следующий сладкий клубень назывался ухи, а другой не сладкий — пиу. мы осмотрели их внимательно и вновь пожали плечами.

— Все клубни долгое время не гниют, не сохнут, — подытожил Свешников. — Их хорошо брать в дорогу. Ну я уже выдавал морякам, покуда не жаловались.

— Покупай понемногу того и другого, но особенно вот этих сладких, как их там…

— Уала.

— Уала, — согласился я. — Попробуем. И Дерюгину отправь образцы, а узнаешь, как сажать, растить, всё опиши подробно.

Свешников сделал пометки в тетради.

— Что же, теперь у нас, значит, фрукты-ягоды, — сказал он. — Их тут немного всяких. Но образцов у меня нет, поэтому так расскажу. На первом месте, значит, охиа. Хороший фрукт по вкусу похож на яблоко. Его моряки тоже берут в дорогу. Не жалуются. Дальше идёт лама. Ну такая ягода ни то, ни сё. Ещё есть малина местная. Как по ихнему прозывается не знаю. Сладкая, вкусная. Тут под окнами пытаюсь её вырастить, посмотрим, что получится. Затем идет охело. Ягода навроде клюквы, но на таких крепеньких кустиках растёт.

— Кислая? — спросил я.

— Кислая.

— Надо посмотреть, как её заготовить можно. И на северные острова переправлять, чтобы от цинги спасала.

— Напоследок из фруктов у нас хала, — он нарисовал на бумаге нечто напоминающее шишковатую дыню. — Вот это заковыристый фрукт. Дольки у него сверху натыканы.

— Ананас? — предположил я.

— Дольки выкручивать надо, — продолжил Свешников. — А в каждой дольке, значит, орех имеется.

— Нет, не ананас, — сказал Тропинин.

— Сами дольки дикие едят, как фрукт, заваривают как чай, а ядрышки орехов тоже едят или давят на масло.

— Хорошо, попробуй прислать для пробы с десяток.

— Из несъедобного у нас есть кукуи, осветительный орех. Очень жирный и хорошо горит. Природные жители нацепляют их на прутик по несколько дюжин и хватает на час. но масло не давят и не едят. Есть ещё охе, то есть бамбук, как вы его называете. Ну то понятно, для плетня, стен хорошо подходит, крышу крыть опять же удобно. Лёгкий он.

Свешников достал корень, похожий на имбирь.

— Вот такой корешок ещё есть, — сказал он. — Дикие используют его для покраски. И ткани свои красят и самих себя.

— Жёлтым? — я принюхался к корешку. — Куркума, наверное.

— Можно попробовать нашим индейцам продавать, — предложил Лёшка.

— Эх, и зачем тебе Лёшка, Индия? — сказал я ему. — Тут столько всего под боком.

— А что берут гавайцы и поселенцы? — спросил Тропинин.

— Ткани. Чугунки. Сковороды. Ножи. Гвозди. Стеклянные чашки. Так себе расторжка получается.

Да, он был прав. За исключением сахарного тростника и ограниченного количества бататов, бананов, кокосов особо с гавайцев взять было нечего. Фрукты ещё следовало доставить в северные порты. Даже Яшка, который по нашему совету брал недозрелые бананы и плотно паковал их, смог довезти до Уналашки не больше половины, а до Охотска и вовсе десятую часть.

— Не удивительно что Беньовский слинял, — сказал я. — тут для него никаких перспектив.

— Здесь можно посадить мандарины и апельсины, — предложил Лёшка. — А также ананасы, специи, табак, кофе, чай и прочий южный товар. Я постараюсь раздобыть саженцы и семена.

— Это всё и в Калифорнии можно выращивать, — возразил я. — Разницы никакой. Разве что корабли проходящие снабжать. А вот будут ли местные на плантациях работать, большой вопрос.

— Баня готова! — крикнул со двора Полпуда.

Глава седьмая. Алоха Оэ

Шхуны простояли на острове полтора дня и две ночи, пополняя запасы воды и продовольствия, давая короткий отдых морякам. Рано утром третьего дня мы распрощались.

Пока Яшка выводил корабли через канал в открытое море, я передал Тропинину возле шлюпки два плотных свёртка с золотыми гинеями и дублонами.

— Это неприкосновенный запас. Золото пока недооценивают. Так что постарайся не тратить зря.

— Постараюсь, — сказал он, перекладывая в сумку увесистые колбаски.

— Значит к осеннему потлачу вас не ждать? — спросил я.

— И к следующему скорее всего тоже, — сказал Тропинин.

— Твой «Арсенал» будет играть вторым составом. Ватагин раскатает его.

— Должна же и ему улыбнуться удача, — усмехнулся Лёшка. — Ты уже придумал, что подаришь вождям на этот раз?

— Заказал несколько шарманок в Европе. Думаю, им понравится.

Мы болтали просто так, чтобы убить время. Все деловые вопросы утрясли ещё в Виктории, а что забыли во время подготовки, сто раз обговорили в пути.

Наконец, Яшка дал сигнал подниматься на борт, мы пожали друг другу руки, и Тропинн забрался в лодку.

***

Шхуны ушли на запад. А я в сопровождении трёх матросов отправился на северный берег. Отплывая на Гавайские острова я не взял никого из охраны, потому что не собирался углубляться в страну. Я лишь хотел переговорить с приказчиком и присмотреть визуальные ориентиры для будущих посещений более удобным способом, нежели несколько недель плавания по океану. Но внезапный побег Беньовского заставил меня изменить планы. Мне следовало наладить связь с колонией, прояснить нынешнее положение дел. И к счастью камчатские матросы вызвались проводить до места.

Наш путь лежал через всю центральную долину, через наиболее населенные места острова, в том числе мимо резиденции местного короля. Хотя мы и вышли рано утром, но до темноты могли одолеть лишь половину пути. Извилистые тропы сильно увеличивали дистанцию, а лето в тропиках почти не прибавляло световой день. К тому же горы, нависающие с запада, бросали на долину тень и сокращали вечерние сумерки.

Иван утверждал, что опасности никакой нет, и можно спокойно заночевать в пути. Здесь нет ни змей, ни тигров, ни медведей, ни даже кусачих букашек. А местный князец Кахахана (русские называли его Каха хан или даже хан Каха) на редкость мирный и давно заключил с русскими договор.

С небольшим заплечным мешком я легко шагал по тропинке, разглядывая диковинные деревья с приплюснутыми кронами, пальмы, бамбуковые рощи, роскошные цветы и не менее роскошных птиц. Мы обходили болотца, топкие берега ручьев, спотыкались о корни, превращающие порой тропу в стиральную доску. Иногда нам попадались аборигены. Я неизменно приветствовал их словом «Алоха!» — единственным известным мне по прошлой жизни. Дождь кончился, погода напомнила мне Канарские острова, на которых я бывал, когда только-только открыл способ перемещения в пространстве. Кстати, не пора ли наведаться туда? Кое-какой береговой ландшафт я помнил, испанский за последние годы подучил. Там и виноград, и цитрусы, и ананасы. А всё, что растет на Канарах, должно успешно прижиться здесь. Отложив эту мысль на потом, я сосредоточился на местных делах.

Долгая дорога позволила прояснить политическую ситуацию и короткую историю русской колонии. Говорил в основном Иван, иногда вставлял пару фраз Григорий, а Василий отмалчивался.

Камчатские мятежники обосновались в местности под названием Ваймеа, которую раньше занимало местное племя и какие-то жрецы. С русскими теперь живут многие местные женщины, детишки, несколько дюжин мужчин. Все остальные или сбежали, или были убиты при первом коротком сопротивлении, которое возникло спонтанно по какому-то пустяку на вторую неделю после высадки. Кроме того, часть жителей Ваймеа позже погибла от оспы, которую привезли с Камчатки зверобои и ссыльные.

Узнав о стычке, князец, что управлял всем северным берегом, выступил против пришельцев с довольно большим воинством («сотни три», — уточнил Григорий), но камчатские мятежники встретили его залпом из ружей и фальконетов, снятых с корабля. Бой был выигран, но большая война отняла бы слишком много сил, поэтому пока впечатления от смертоносной силы пришельцев не утратили свежесть, Беньовский предложил верховному правителю острова переговоры. Через голову местного князца. Они со старым правителем встретились на берегу бухты и быстро (насколько позволяло знание языка) сторговались. В результате за правителем оставалась верховная власть на острове, а Беньовский получал независимый надел, где мог жить со своими людьми и теми местными, кто остался. А на следующий год старый правитель помер. Ему наследовал нынешний Каха хан. Дабы укрепить авторитет наследника перед простым народом и малыми вождями, русские поднесли Каха хану великие дары (медные детали корабельной оснастки, как пояснил Григорий), также были совершены подношения местным богам. Беньовский обязался всякий раз выступать на стороне Кахаханы против его врагов, но оговорил, что будет делать это только на Оаху. Оставлять пустой крепость он не желал.

Авантюрист успешно вписался в местную иерархию на правах «али». Поскольку он не был кровным родственником никого из местных княжеских семей, ему пришлось взять в жёны сестру Кахаханы. Кроме того он получил местное прозвище Лео Нуи, которое с удовольствием принял. Таким образом мир был восстановлен.

Подобно морякам с «Баунти» камчатские мятежники расслабились, попав в своеобразный рай. Они не желали больше заниматься ни промыслами, ни торговлей с дикарями. Почти всё в долине Ваймеа росло само по себе, требуя минимального участия человека. Но и этот минимум русские успешно свалили на гавайцев, чьи селения захватили.

Правда Беньовский требовал от всех соратников воинских упражнений. Во-первых, потому что не доверял ни Каха хану, ни местному вождю ни на грош, а во-вторых, он действительно ждал нападения с других островов.

— Но видно наскучило им здесь, — повторил Иван прежнюю мысль. — Ушли.

Хуже всего, что вместе с Беньовским ушло и большинство знающих людей — штурманов, бывших военных, чиновников.

— И кто же у вас за главного теперь?

— Ипполит Семёнович Степанов, — ответил Иван. — Наш корабельный комиссар.

Имя звучало не как рабоче-крестьянское.

— Купец? — с надеждой спросил я. — Ну, хоть что-то.

— Ссыльный из дворян, — Иван махнул рукой. — Но токмо он князцу крест целовать не захочет и богам местным никаких подношений не подаст.

— Что так?

— Гордый уж больно. Но правильный. На нашем-то ручье, выше в горах самое почитаемое капище дикарей расположено. Говорят, человеческие требы они там приносили. Пленников резали почем зря. И предводитель наш на это глаз закрывал. А Ипполит Семенович не таков.

— То есть Каха хан может напасть вновь?

— Побоится. Ипполит Семёнович не хуже предводителя дело знает. И ружья ведал, и пушки. В драгунах служил. И по хозяйству умён. Три деревеньки имел в России-то. Небось, справится.

Я не был столь оптимистичным. Во всяком случае до разговора с новым лидером колонии. Допустим местный король в драку не полезет, хотя кто его знает? А если начнётся вторжение?

Всё что я помнил из истории архипелага это, что первым гавайским королем станет Камеамеа. Он завоюет все островные королевства и станет единственным верховным вождём. И он точно был не с Оаху. Потому что встречался с Куком и получил при разделе его волосы. Как проходила война, в какие точно годы, я не то, что не мог вспомнить, но никогда этого не знал. Но даже из известных мне фактов можно было сделать два важных вывода. Первый — война начнётся в ближайшее время, а второй — нашему островку историей отведена роль жертвы.

Гавайцы в плане хозяйствования были более продвинуты чем индейцы, эскимосы или алеуты. Они занимались земледелием. А значит могли прокормить гораздо больше людей на одной и той же территории. Тем более, что климат островов позволял производить продукты круглый год.

Принято считать, будто войны возникают из-за нехватки ресурсов. Но всё что я узнал о первобытных племенах, опровергало эту концепцию. Племена, живущие на грани выживания, сравнительно миролюбивы. Они не рискуют подвергнуть опасности хрупкий баланс из-за мелочных поводов, а если воюют то вынужденно. В то же время племена, обладающие избытком ресурсов, куда более воинственны и могут развязать резню по ничтожному поводу. Таким образом получается, что войны происходят от безделья. И начинают их бездельники — князья, цари, императоры. Не крестьяне же.

Армии гавайских вождей должны быть многочисленны. Я попытался прикинуть численность населения, отталкиваясь от примерной площади островов. Отделив несколько процентов под армию, я получил по грубым прикидкам от десяти до тридцати тысяч. Это если армия являлась делом элиты. А если в строй ставили всё взрослое мужское население? И ведь Оаху не самое большое королевство.

Вот ведь ещё головная боль. С точки зрения колонизатора, тут конечно открывались широкие возможности. Поддержать одного короля и потребовать в замен особых условий торговли, территорий под поселение, порт и прочее. Что собственно я и советовал провернуть Беньовскому, когда передавал карту Гавайского архипелага. Но он проблему не решил, а только сузил возможность политического маневра до фигуры местного короля. Хотя скорее всего я пошел бы точно по такому же пути. Оаху был интереснее других островов и поддерживая Кахахану можно здесь укрепиться. Вот только теперь нужно как-то отстоять позиции.

***

Мы добрались до северного берега, повернули на восток, прошли берегом и еще раз повернули но уже в горы. Крепость камчатских мятежников занимала верхнюю часть пологого каменистого склона, на котором располагалась деревня. С тыла находилась отвесная скала, с юга — обрывистый берег ручья, а все доступные места перегораживал высокий, в два человеческих роста, частокол из толстого бамбука и стволов обычных деревьев. На углу и посреди длинной стены располагались бастионы с бойницами для фланговой стрельбы. Всё выглядело грамотно и надёжно.

Матросы провели меня по улице из примитивных крытых листьями хижин. Я раздавал «Алоха» направо и налево, не различая туземцы передо мной или бледнолицые братья. В селении оказалось много детей и молодых женщин, которые без стеснения ходили обнаженными, оборачивая короткой юбкой лишь бедра. Маленькую их грудь не прикрывали даже пресловутые цветочные гирлянды. Девушки, кстати, оказались не такими стройными, какими их изображали туристические плакаты. А мужчины и вовсе выглядели коренастыми, точно гномы.

— Рекламе верить нельзя, — пробурчал я.

— Мишка, слепота! Открывай ворота! — крикнул Иван, оказавшись под стеной.

Сверху упала веревочная лестница. Иван полез первым, я последовал за ним. Часовой посмотрел на меня странным взглядом, точно пытаясь узнать, но промолчал.

Внутренний двор был до половины засыпан землёй вперемешку с камнями. Конструкция чем-то походила на крепость, какую построил Робинзон Крузо в известной книжке.

Большинство туземцев и часть камчатских промышленников жили за пределами крепости. Внутри же имелось несколько больших домов, где хранились припасы и куда видимо собирались окрестные жители во время осады, а также две дюжины хижин, где раньше располагались господа офицеры и гарнизон. Здесь тоже бегали ребятишки и сидели за разной работой женщины. Это были жёны и дети камчатских мятежников, частью теперь уже брошенные.

Огородов здесь не разбили, но росло множество банановых пальм, хлебных деревьев, кустов малины и деревьев с продолговатыми плодами охиа. Посреди крепости стоял сухой ствол, на котором восседала чёрная птица, похожая на ворона. Хороший знак. С подачи коряков и чукчей я теперь чувствовал с ней родство.

Василий с Григорием сразу же улизнули к друзьям, делиться новостями, а Иван проводил меня к дому начальника.

***

Степанову было под пятьдесят. Волосы редкие, седые, кожа напоминала пергамент. Он сидел за настоящим столом и что-то записывал в амбарную книгу.

— Вы кто? — спросил хозяин, едва мы появились на пороге.

— Меня знают на Камчатке, как Ивана-Американца.

— Вот как? — Степанов предложил жестом присесть на бочку, которая служила вместо табурета. — А говорили будто вы утонули.

— Долго жить буду, — привычно отговорился я. — А среди туземцев меня звали Ворон. Или Куркыль, если по-чукотски.

Корабельный комиссар наморщил лоб, будто что-то припоминая.

— Так это вы надоумили Беньовского сюда плыть?

— Точно так, — признал я.

— А зачем?

Хороший вопрос.

— Как я понял, он хотел учредить общество на свободных и разумных принципах, вот я и предоставил ему карту земли, куда ещё не ступала нога европейца. Где же ещё можно воплотить идеи, как не среди дикарей, которые суть чистый лист бумаги.

— А вам какая выгода в этом? Вы же купец, промышленник.

— А вот и нет. Вернее, не совсем. Но сперва хочу вас спросить, Ипполит Семенович, а вы почему не пошли с Беньовским?

— Повздорили мы с ним, — неохотно ответил тот. — Может и зря, не знаю. Не хочу говорить об этом.

— И что теперь думаете делать?

— Постараюсь здесь людям помочь, тем кто остался. Почти все грамотные с Беньовским ушли.

— Хотите работать на компанию? — предложил я. — Положим вам оклад. Тысячу рублей в год. Притом тратить здесь их вам почти не придётся. Возглавите местное войско и управление колонией. Станете, так сказать, генерал-губернатором. Договоритесь с Кахаханой на тех же условиях, что и Беньовский. А я помогу чем смогу. Оружием, например.

— С каких пор купеческая компания распоряжается землями и раздаёт оружие?

— У нас, знаете ли, не простая компания. О британской Ост-Индийской слышали что-нибудь?

— Слышал.

— У них и армия своя есть, и землями они владеют в колониях. И цивилизацию дикарям несут, если можно так выразиться. Вот и мы так же. Я тоже хочу построить общество на свободных и разумных принципах. Только на американском берегу. И передавая карту, надеялся, что мы станем добрыми соседями. Но господин Беньовский не усидел.

— Да уж, усидчивости в нем немного. Меланхолия заела.

— Ну вот. Компания у нас такая же. Только вот британцы в Лондон отчитываются, а мы сами по себе.

— Как то есть, сами по себе? — взвился корабельный комиссар.

— А так.

Я начал говорить и рассказал почти всю историю нашей колонизации, опуская только собственные возможности и их роль во всём этом процессе. Рассказал о вольном городе Виктория, о потлачах и состязаниях, куда стекаются вожди и воины всех окрестных земель. О вольных землепашцах Калифорнии, о верфях Эскимальта, о кирпичном заводе, о музее, больнице, мореходном училище. О канализации и водопроводе.

И с каждым моим словом его глаза наполнялись смыслом, болью и блеском.

— А знаете, я ведь и пошел за этим, — тихо сказал он. — Не для того, чтобы убежать, нет.

— Поэтому и предлагаю вам должность губернатора.

— Нет. Должность от частных лиц мне не нужна, да и деньги не нужны тоже. Зачем они здесь? А вот порох и прочий военный припас нам не помешает. С этими содомитами нужно ухо востро держать.

— Содомитами? — удивился я. — Что правда?

— Балуют, мерзавцы. Особенно князцы. У них это что-то вроде почести. Тьфу! Дикари, одним словом.

— Нам с ними детей не крестить.

— Это уж точно!

— Но союзники нужны.

— Мы захватили долину силой, — сказал Степанов. — Но большинство дикарей этой местности умерло от оспы. Когда уходили с Камчатки там как раз оспа лютовала, да вы знаете. Вот и завезли. Но потом как-то угасла сама собой, на другие жила не перешла. Думаю это нам пособило больше даже, чем пушки. Дикие восприняли прилипчивую болезнь, как волшебную силу. Ману, по-ихнему.

Оказывается я знал ещё одно гавайское слово.

— Теперь опасаюсь, что дикие от нас такого же волшебства будут ждать и против своего врага. А когда мы не сможем уморить противное войско, то станем виновны в поражении.

— А пушки с ружьями на что?

— Пустое. У нас из пушек один фальконет. Пороху двадцать фунтов, да и тот плох. Картечи на дюжину выстрелов. Остальное с кораблём ушло. Как и большая часть военных людей.

— Сколько с вами осталось?

— Сорок один мужчина и две женщины. Это все разом — русские, камчадалы и алеут. Ещё с полсотни гавайских мужчин, на которых можно положиться. Все они здесь живут, под стеной. Несколько сотен в других деревнях. Но те не особо надежные.

Из-за плетёной занавески, заменяющий дверь, раздался громкий голос:

— Можно войти, Ипполит Семёнович?

— Заходите, Спиридон.

В дом вошел человек, в котором я узнал большерецкого письмоводителя. Мы пересекались с ним пару раз по каким-то мелочам. Причем оба раза в Охотске.

Увидев меня он от удивления зазевался да так, что споткнулся о какой-то угол. Едва устоял на ногах.

— Вот это да, а говорили ты потонул! — сказал письмоводитель, присаживаясь на соседний бочонок.

— Выплыл, — я решил разнообразить ответ.

А про себя чертыхнулся. Вот же, сам наставлял капитанов, чтобы повсюду распространяли слух о трагической погибели Ивана-Американца. Но Беньовскому-то писал от прежнего себя. А он, похоже, ни с кем не делился корреспонденцией.

— Какими судьбами? — начал было Спиридон, но осекся. — Простите, Ипполит Семенович.

— У вас неотложное что-то? — спросил тот.

— Уала к концу подходит. Прошлогодний гниёт. А нового уала канаки не несут, подлецы. А сбор давно уж объявлен.

Я усмехнулся от сочетания привычного домашнего с местным колоритом.

— Чего же смешного? — слегка обиделся Спиридон.

— Европейцы называют этот овощ бататом или сладким картофелем.

— Не несут, потому что почуяли перемену во власти, — сказал Степанов.

— И что же, с матросами к ним сходить?

Как я понял здесь весь рядовой состав называли матросами. Промышленников, казаков, камчадалов.

— Обождите немного с матросами, Спиридон. Мы как раз об этом говорим.

Пока они говорили, я выкладывал на стол то, что приготовил в подарок Беньовскому. Две бутылки виски «Незѣвай». Две упаковки по фунту байхового чая, фунт сахара, полфунта кофе (собственных обжарки и помола), бутылку оливкового масла, пару книг аббата Прево и «Монахиню» Дидро — всё на французском, а также несколько прошлогодних номеров Санкт-Петербургских «Ведомостей».

За подарками последовали свернутые в рулон карты Оаху и всех больших островов.

— Фёкла! — крикнул Степанов.

Из соседней комнаты появилась гавайская женщина, что называется, кустодиевского типа. Даже не думал, что полинезийки могут быть такими пышными. Им же в каноэ помещаться полагалось.

— Прибери гостинцы, — распорядился Степанов.

Фёкла начала с продуктов. Я положил руку на сверток с картами, давая понять, что его убирать не надо.

— Как там в России? — спросил Степанов, разглядывая «Ведомости» и заметно сдерживая вздох.

— Бунт самозванца подавили, — сообщил я. — Вы же слышали про него?

— От ваших моряков только.

Я в двух словах пересказал ход восстания и заметил, как блеснули глаза у обоих слушателей, когда пришлось описывать огромные территории, что попали под власть самозванца, перечислять дворян и податные сословия перешедшие на службу к нему.

— Ну вот, — закончил я. — Самого Пугачева с товарищем его четвертовали на Болотной площади, многих ещё раньше повесили, остальных отправили на каторгу.

— А война с турками? — спросил Степанов.

— Благополучно завершилась. Присоединили к России Керчь, но Архипелаг греческий пришлось вернуть туркам.

— Что ж, так-то?

— А по той же причине, Ипполит Семёнович, по какой будет трудно удержать здешние острова.

Степанов махнул рукой. Фёкла унесла подарки в другую комнату, Спиридон вышел наружу рассказывать услышанное товарищам. А я, наконец, развернул карту.

— Да меня дошли слухи, что скоро начнётся большая война между гавайскими князцами. И Оаху не останется в стороне.

— Скоро? — уточнил Степанов.

— Может в этом году, может в следующем. Силы копятся. А англичане уже гостили на соседних островах.

— Англичане? — нахмурился Степанов. — Много?

— Два корабля. Пока ничего страшного. Путешествуют с учёными целями. Но и они возбудили среди местных князцов желание прирасти соседскими землями. Пока есть такая возможность. Ведь за учёными неизбежно придут торговцы, плантаторы, а там и военные. И с европейцами диким уже не сладить.

— А Беньовский ушёл. Как же не вовремя!

— Вот именно! И в связи с этим я опасаюсь трёх вещей. Во-первых, что с его уходом, ваш договор с Каха ханом утрачивает силу или во всяком случае может быть поставлен им под сомнение. Во вторых, в крепости стало меньше воинов и оружия, а вдобавок ушёл большой корабль, который сам по себе способен был внушить страх дикарям. Баланс сил нарушился. Кахахана может решить, что ему будет выгоднее захватить чужаков вместе с остатками оружия, нежели уповать на их помощь в войне.

— Ну это он сильно просчитается, если так подумает, — хмыкнул Степанов.

— А в-третьих, если паче чаяния договор силу не утратит, то чем вы сможете противостоять нашествию соседей?

Я рассматривал карту острова и не мог понять, как его вообще можно защитить от вторжения? Обычная стратегия здесь не срабатывала. Европейский флот можно было бы ограничить контролем над удобными гаванями. Европейскую армию — заперев вход в долину, по которой только и возможно продвижение войск вглубь острова. Но туземцы приплывут на сотнях каноэ и высадятся в любом месте. А затем они смогут двигаться по горам и болотам, разоряя местные деревни, лишая нас ресурсов. Причём сами они не будут нуждаться в снабжении или коммуникациях, которые можно было бы перерезать.

Чтобы противостоять туземцам требуются туземцы. Но местный король не выглядит надежным союзником и располагает ограниченными силами. А договориться с пришлым, если тот победит, будет ещё сложнее. Он уже почувствует собственную значимость.

Другая стратегия — возвести сеть фортов по всему острову. Но где на всё взять людей?

Я изложил сомнения собеседнику.

— Туземные князцы могут напасть и с севера, и с юга, — сказал он, показав на общую карту с изображением всей подветренной части архипелага. — Того, что на северо-западе, зовут Камака Хелей. Он хотя и обладает двумя островами не имеет значительных сил. Другое дело два князца на юго-востоке. Один Кахе Кили владеет тремя островами, другой Калан Иопу только одним, но самым большим.

— Тому, что на Большом острове, сперва нужно захватить другие три, — предположил я. — Не полезет же он через голову соседа?

— Не полезет, — согласился Степанов. — Но может с ним сговориться. Тогда они нападут вдвоём.

Он посмотрел на подробную карту Оаху.

— Войска они могут высадить на юге или на востоке. Вот тут самые удобные места.

Степанов показал пальцем на залив, где мы прятались от корабля Беньовского, приняв его за вражеский, а затем перевел палец на южный берег, где стояла фактория и располагался проход в гавань Перл-Харбор.

— Противный ветер и неприятные течения затруднят им обход, — продолжил он мысль. — К тому же дикари лишены хитрости такого рода. В обход, тем более большим крюком, не пойдут. Поплывут напрямик. Лучше всего поставить наблюдательный пост на одной из береговых вершин. Наблюдатели смогут увидеть флотилию дикарей на подходе. В хорошую погоду даже Молокаи отлично видно с гор. Подадут сигнал дымом или ещё как.

— Между островами около сорока вёрст, — подумал я вслух.

— Так и есть. На их лодках при противном ветре плыть целый день.

— Они могут дождаться попутного ветра, — возразил я.

— Тогда домчат за несколько часов, — кивнул Степанов. — Хотя это здесь редкость, чтобы зюйдовый ветер целый день задувал.

— В любом случае мы не успеем подтянуть войска отсюда за такое время, — сказал я. — Хоть и целый день они будут плыть. Им сорок верст, но и нам не меньше, только пешком.

— Верно, — согласился Степанов.

— Значит, нужна крепость на южном берегу. И вообще неплохо было бы перенести туда всю колонию. Там удобная гавань и наша фактория.

— Там живет другое поколение дикарей. У них свой князец из мелких правит. Они не отдадут землю без боя. А у нас теперь не те силы.

— Много земли не надо. Выкупим или договоримся об обмене, как с факторией получилось.

— Факторию вашу не трогали потому как Беньовский такое условие Каха хану поставил.

— Вот как? Не знал.

— Не хотел связь терять, — пояснил Степанов. — С нашим-то кораблем всякое могло случиться. И разбить о камни могло во время бури. Бухта-то так себе защита. А пару раз дикие вроде как собирались растащить его на канаты, железо и медь. Приходилось там караул держать с пушкой. Чего тебе?

Вопрос был обращен Фёкле, которая высунулась из соседней комнаты.

— Кушанье готово, — сказала она вполне внятно.

— Щей не хотите с лепешками? — спросил Степанов меня.

— Нет, спасибо. Пока сыт.

— Позже буду, — крикнул хозяин Фёкле и та исчезла.

— Из чего же вы щи тут делаете? — удивился я.

— Да, — махнул он рукой. — Местные листья какие-то, корешки. Одно название, что щи.

— Хорошо, — кивнул я. — А как бы вы поступили, будь у вас всё необходимое? Я имею в виду оружие. При условии, что лишних людей до поры не будет.

Он еще раз посмотрел на карту.

— Обычно дикие атакуют большой толпой почти без всякого строя.

— Откуда вы знаете?

— Они часто проводят то ли потешные позорища, то ли военные экзерсисы. Иногда бьются до крови, вроде наших мужиков на Масленицу.

— Стенка на стенку?

— Можно и так сказать. Но воинского строя не знают и резерва не ведают. Оружие имеют всякое: пращи, копья, дубины, деревянные мечи. Но щитов не носят и доспех на них самый простой. Ещё украшения да регалия князца — шапка из перьев.

— То есть картечи хватит, чтобы их разогнать?

— Может и не хватить. Если их попрёт несколько тысяч. А ведь столько и попрёт. Но стену со рвом они не смогут преодолеть. Навыков нет. Ни машин осадных, ни даже лестниц примитивных, ничего. Так что хорошая крепость даст преимущество. Только Кахахан в крепость воевать не пойдет. Это не по их чести. Они хоть и содомиты, а воины со своим понятием.

— Ну и пусть его, — отмахнулся я. — Убьют, так нового выберут или вот вас назначим. А что, не хотите королем заделаться?

— Благодарю покорно. Не надо мне этого.

Видимо слух о моем воскрешении разнесся по крепости, потому что в домик комиссара повадились заглядывать то один, то другой человек, якобы по какому-то делу. Некоторые из них мне казались смутно знакомыми, других я точно видеть не мог.

Степанов не выдержал, прошелся ко входу, высунулся наружу и гаркнул:

— Егор! Встань здесь, не пускай никого!

Затем он вернулся к столу и хлопнул по карте всей пятерней.

— Берег велик, где встречать не ясно. Ждать на Вайкики? А ну как они высадятся в Кихай? Или наоборот. Полагаю лучший способ — перехватить их флотилию на подходе. Ещё до высадки, — он повёл плечами, как бы показывая что его слова лишь фантазия. — Если бы у нас были надёжные баркасы и достаточно пушек… Мы поставили бы на нос по фальконету или даже по четырехфунтовому орудию. Тогда смогли бы выйти навстречу флотилии. Они на своих лодках сидят очень плотно. Картечь смела бы знатную часть войска, а местные туземцы довершили бы дело.

— Предлагаете построить канонерки?

— Можно и так сказать.

— Хорошая идея. Можно было бы и на корме по ретирадной пушке поставить. И выровняли бы дифферент, и могли бы отстреливаться, случись кому уцелеть.

— Для этого нужно вдвое больше орудий.

— Оружие будет! — заверил я. — Баркасы с пушками и порохом будут у вас самое позднее через три месяца. Я отправлю из Виктории скоростную шхуну с припасами. На счет калибра не уверен. Может где-то у нас и четырехфунтовые завалялись, а если нет, придётся обойтись шестифунтовыми или фальконетами.

— Завалялись, — фыркнул Степанов.

— Я же не шутил… мы неплохо обустроились там. Эх, добыть бы карронады…

— Карронады?

— Это новоизобретенные англичанами, вернее шотдандцами пушки. Короткие, но мощные. Стреляют недалеко, зато требуют впятеро меньше пороха. И лёгкие. Как раз на баркасы ставить. Н-да, это хорошо, но остается всё тот же вопрос. Отсюда мы не поспеем на южный берег даже на баркасах.

— Крепость нужна, согласен, — он провел пальцем по карте и задержался на острове посреди Перл-Харбора. — На вашей карте этот островок слишком большой, да и вся черта южного берега изображена неверно.

Ещё бы. Американский флот здорово потрудился, чтобы изменить ландшафт.

— Я чертил карту с чужих слов.

— Но все остальные детали очень точны для черчения с чужих слов.

Он пристально посмотрел на меня.

— Вас не обманешь, — усмехнулся я. — Мне пришлось использовать рисунки американцев. А уж откуда они взяли не ведаю.

— Нет, остров слишком далеко от моря, — размышлял вслух Степанов.

— Вот здесь у входа в гавань есть небольшая возвышенность, — подсказал я. — Футов семь или десять всего, но от прибоя спасает. Можно поставить крепость там. Запрем и вход в гавань и всю лагуну сможем простреливать, препятствуя высадке. А баркасы можно разместить под стенами. И от нашей фактории всего верста. Правда воды пресной там нет. А в бочках много не напасешь.

— Дикие не будут долгую осаду устраивать, — отмахнулся Степанов и задумался. — Так что, эту долину бросить?

— Зачем же? Назначить наместника. Пусть местные трудятся и вам часть урожая отдают. Мы ещё подкинем разных растений, которые можно выращивать. И фабрику поставим для производства сахара.

— Фабрику? Эх, мало нас здесь. На каждый баркас по дюжине гребцов нужно, да пушкарей несколько. А где взять?

— Люди будут прибывать понемногу, — пообещал я. — Сманиваем из России и других стран. А пока можно попросить людей у хана. Обучить нашему строю, оружию. Стальные клинки всяко лучше их деревяшек.

— Обучи их на свою голову. А потом они прирежут тебя среди ночи.

— Есть такая опасность, — согласился я. — Смотрите сами. Теперь, что до вашей безопасности. Три месяца ведь ещё продержаться нужно. А я смотрю вам уже дань отказываются платить.

— Справимся.

— А ну как нет? — возразил я. — Сегодня уже поздновато, а завтра отправлюсь в факторию. Кое-что у меня там припрятано. Пороха немного, пара пушек. Но мне нужно будет одолжить у вас небольшую шлюпку. Тащить через весь остров такую тяжесть я не желаю. Да и диких вводить в соблазн не хочу.

— Берите шлюпку и матросов, — охотно согласился Степанов.

— Нет, матросов не нужно.

— Как же вы по такому течению? А там прибой ещё. Не видели? Местные на своих хееналу и то не решаются выходить.

— Справлюсь.

Степанов кивнул, как бы предоставляя мне самому заботиться о себе, затем крикнул:

— Егор!

В дом вошёл туземец. Не местный. По виду — камчадал или коряк.

— Егор устроит вас на постой у какой-нибудь вдовушки, а завтра утром пойдём за лодкой.

— У вдовушки? — слегка напрягся я.

— Наши-то русские большими любовниками оказались, — усмехнулся Степанов. — Завели себе по две или три жены. Но оно и к лучшему. Каждый взял этой радости сколько хотел, на чужих уже и смотреть не мог. Потому обошлось без блуда. А потом, кто умер, кто с Беньовским ушёл. Жены, что остались теперь русскими себя считают. А уж детишки тем паче. Не гнать же их обратно к диким? Вот и живут здесь в крепости вдовами.

***

В хижине, куда меня отвел Егор, проживала каначка по имени Петала с маленькой дочкой. Чьей вдовой она являлась и была ли по-настоящему вдовой, провожатый мне не сказал, а я спрашивать постеснялся.

Когда мы подошли к дому Егор просто позвал её по имени, а когда молодая женщина вышла из-за занавеси, передал приказ комиссара. Не дожидаясь ответа, он отправился к другому дому, а я остался стоять у порога.

Я уже подметил, что русские отобрали себе более стройных женщин, чем те, что жили в селении за стеной. Ну, у кого какой вкус, конечно. Фёкла та была во всех смыслах барышня выдающаяся. А вот Петала оказалась сравнительно высокой и довольно миловидной.

— Твоё имя? — спросила она немного уставшим голосом.

Я оглянулся и вновь увидел старую чёрную птицу, сидящую на сухом дереве.

— Как зовут эту птицу?

— Алала.

— Таково моё имя. Но русские чаще называют меня Иван.

Петала чуть вздрогнула. Возможно, имя напомнила ей кого-то.

— Алала, — повторила она. — Пошли.

Хижина внутри была обставлена на русский манер. Только что без печки (здесь готовили на очагах под открытым небом). Длинная лавка вдоль стены (широкая корабельная доска на двух рассохшихся бочонках) и стол перед ней; нечто заменяющее красный угол (светильник без иконы, но с каким-то засохшим цветком), ближе ко входу стоял небольшой самодельный шкаф с утварью и продуктами — чашки, миски, ступка, корзина с кореньями. Почти впритык к нему поставили большой сундук, на котором уже спала девочка лет трёх-четырёх. Вместо настила на земляном полу лежала плетёная циновка. То ли из тростника, то ли из того грубого материала, из которого здесь делали одежду.

Я выставил на стол последнюю бутылку виски, выложил большой кусок вяленого лосося, сухари, соль, варёные яйца — всё что осталось из дорожных запасов. Она добавила стопку лепёшек из очередного гавайского «картофеля» и кувшин с водой, куда были накрошены мелкие кусочки фруктов.

В свою чашку с фруктовой водой я сразу же добавил виски. Голова просто трещала после стольких впечатлений, долгого разговора со Степановым. Петала заинтересовалась и проделал ту же операцию. Попробовала, поморщилась и отошла к кухонному шкафу.

Вернулась она держа в руках большую глиняную чашку с простеньким узором явно не местной работы. Присела рядом, отпила из чашки, протянула мне.

— Ава, — сказала она.

Мутная жидкость не внушала доверия. Я сделал осторожный глоток. Меня передернуло от горечи. Правда почти сразу наступило облегчение. Это явно был не алкоголь. Возможно, какой-то легкий наркотик или тоник. Язык слегка пощипывало и холодило.

Она жестами дала понять, что нужно допить. Говорила Петала по-русски плохо, вернее, почти вовсе не говорила. За весь вечер ни разу не улыбнулась, но и ничем не показала неприязнь.

Я попытался разговорить её, задавал вопросы. Она отвечала коротко, предпочитая односложные «да» или «нет». От виски и местного зелья меня немного повело, как бывает, если выпить на голодный желудок. Хозяйка тоже выглядела разгоряченной. на её лбу выступили капельки пота. В какой-то момент она подошла вплотную и положила руки на мои плечи. Ладони её были грубыми, мозолистыми. Похоже в колонии даже вдовам приходилось много работать. Петала слегка потянула на себя. Моё лицо уткнулось в маленькую грудь. Я скорее машинально, нежели отдавая себе отчет, положил руки на её бёдра, прикрытые куском грубой ткани. Она поддалась вперед сильнее и ткань соскользнула вниз.

Лавка оказалась достаточно широкой для двоих, а на жесткость мы уже не обращали внимания.

***

Попав в реку времени я вскоре приучил себя не сходиться надолго с женщинами. С моим образом жизни, прыжками через континуум, любовь становилась бы якорем, мешающим двигаться дальше. Люди и без того слишком быстро старели в эту эпоху. Мне тяжело было видеть даже угасание друзей, что уж говорить о женщинах. Поэтому я старался избегать малейшей привязанности. Короткие встречи, быстрые расставания, короткая память.

Когда я утром проснулся хозяйки с дочкой в хижине не оказалось. Что ж, те меньше забот. Возле комиссарского дома я нашел вчерашних спутников — Ивана с Григорием и Егора. Вчетвером мы отправились к небольшой бухте. Сделав несколько шагов вниз по тропинке я перестал думать о вдове. В голове уже копошились мысли, рождались идеи, строились планы.

Малую шлюпку держали притопленной в устье реки, чтобы не рассохлась на солнце. Мы перевернули её, освободив от воды. Григорий откопал и принес спрятанные на берегу вёсла.

«Алоха Оэ!» — мысленно попрощался я с Петалой.

Провожатые навалились и вытолкнули лодку на глубину. За мысом, прикрывающим бухту от ветра, меня готовились встретить торчащие из воды камни и пенистые барашки прибоя. Чтобы пройти здесь даже на хорошем баркасе потребовалось бы много сил и удача. Но я не собирался пробиваться сквозь прибой.

Разумеется никаких запасов пушек и пороха в местной фактории не завалялось. Я собирался наведаться в иные закрома. Меня ждала Виктория. Меня ждал Стоквелл и доки Лондона. Что же, мистер Слэйтер. Кажется у вас появилась ещё одна возможность заработать пару-другую фунтов стерлингов. И надо бы поспешить, пока война в Атлантике не разгорелась настолько, что даже самые жадные купцы решат попридержать пушки на собственных кораблях.

Отступление I. Малаккский пролив

(Текст составлен по рассказам участников, поэтому в повествовании могут встречаться фактические неточности, преувеличения и странные интерпретации)

Счастливая звезда Яшки Рытова хранила их и во время этого путешествия. Обе шхуны благополучно прошли Тихий океан, уложившись в два месяца, если считать от Гавайских островов; не потеряли друг друга из виду, не пострадали от коротких, но мощных штормов, никто на борту не заболел, не свалился в воду. Пройдя между Филиппинами и Формозой, два капитана и командор устроили совещание, на котором решили, что пока ветер остаётся благоприятным, идти прямо к Малаккскому проливу, не заходя в дельту Кантонской реки и вообще не приближаясь к китайскому берегу.

Следующие пару недель на пути через Южно-китайское море они умудрились не столкнуться ни с пиратами, ни с испанцами, ни с голландцами. Лишь несколько парусов местных джонок были замечены матросами, но те и сами не спешили навстречу с неизвестными европейцами, предпочитая быстро растаять в мареве горизонта.

Длительное плавание через океан Тропинин перенёс превосходно. Всё в нём пело от предвкушения, от необычной свободы, словно чужой политический проект висел грузом и наконец свалился с плеч. Индия была его мечтой, его миссией и он был начальником сам себе.

Морская болезнь быстро прошла, авральной работы на его долю выпадало немного, а как командор и хозяин предприятия Тропинин занимал вполне комфортную каюту, отделенную выгородкой от казёнки. В его распоряжении имелась кровать (она же большой рундук), письменный стол. На его долю пришлось одно из двух окошек– иллюминаторов, устроенных в торце шхуны по бокам от баллера.

Единственное, что напрягало Лёшку — это солонина. К исходу третьего месяца он стал бы вегетарианцем, если бы на корабле имелось достаточно овощей. Но даже из овощей продержаться так долго смог лишь картофель, а его однообразный вкус изводил не хуже, чем жесткое как обувная подошва мясо.

— Консервы, — бормотал Лешка, пережевывая грубую пищу. — Нам определенно нужно производить консервы.

Его сотрапезники — Яшка и Расстрига согласно кивали, но вопросов не задавали. Они давно привыкли к размышлениям командора, его внезапным озарениям, и решили, что смогут всё увидеть, когда оно будет воплощено в металле. Ну или в дереве.

— Если мы намерены властвовать на Тихом океане, это станет огромным подспорьем, а кроме того, выгодным бизнесом, — добавил Лёшка.

В теории консервирования не было ничего сложного. Длительная термическая обработка продуктов без доступа кислорода — вот и весь фокус. Но производство консервов требовало жести, а производство жести нуждалось в олове. Как добывать олово, какой минерал искать, Тропинин не знал. Где покупать, не знал тоже. В Виктории имелось много оловянной посуды, пуговиц, но все это привозилось из Европы через Сибирь и стоило недешево. Кроме того, могла возникнуть проблема с оловянной чумой. Он смутно помнил, что именно по этой причине погибла какая-то из антарктических экспедиций. Олово на морозе могло внезапно рассыпаться. Всё что им спаянно могло дать течь. А чтобы этого не случилось нужны особые присадки. Их тоже предстояло найти.

— Нам нужно олово! — провозгласил Тропинин, с трудом проглотив кусок вареного картофеля.

Яшка с Расстригой вновь кивнули. Беглый монах взял оловянную кружку, поцарапал край ногтем. Затем пожал плечами и вернул посуду на место. Олово не считалось чем-то особенным или ценным даже на фронтире.

Альтернативой могли стать стеклянные банки, если научиться их герметизировать. Притертые пробки слишком сложны для массового производства; каучук достать было сложнее, чем олово; свинец не годился. Так что же, заливать крышки смолой? Это, конечно, не выход. К тому же, хрупкое и тяжелое стекло не слишком подходило парусному флоту.

Ещё одним способом хранения мог стать холодильник. Разумеется, при нынешнем состоянии химии Тропинину было не по силам получить аммиак или придумать ещё какой-нибудь хладагент, а к нему изобрести компрессор, испаритель и прочие устройства. Но со льдом он уже экспериментировал, когда пытался спроектировать рефрижераторное судно для поставок скоропортящихся товаров. На севере льда имелось в достатке, а на юге его можно было спускать с гор или закладывать ледники зимой, защищая от солнечного тепла слоем опилок. Даже в двадцатом веке такой способ активно использовали на железных дорогах.

При устройстве хорошей изоляции бортов и переборок, льда должно хватить на несколько месяцев пути, если он, допустим, займет половину объема трюма.

Размышления о консервах не были единственными мыслями, что вертелись в его голове. Тропинин вёл путевой дневник, но записывал в блокнот не только впечатления, а вообще всё, что приходило в голову, в том числе прежние отрывочные знания по части технологий и наук. Этим он занимался и в Виктории, но теперь в его распоряжении оказалось больше свободного времени и то, что раньше он продумать не успевал, на корабле приобретало вполне реалистичные очертания.

***

Между тем пресная вода подошла к концу. Коротких дождей хватало лишь на то, чтобы смыть с парусов и палубы соль с пылью, а опреснительная установка (по сути самогонный аппарат) хранилась на крайний случай. Вернее на крайний случай хранился уголь для неё. Шхуны несколько дней шли в виду вьетнамского берега, но Тропинин не имел ни малейшего понятия о том, кому в это время принадлежит Вьетнам, и высаживаться они не рискнули. Затем они миновали открытые воды Сиамского залива и пошли вдоль Малайских берегов, которые наверняка принадлежал какому-нибудь султану. А впереди их ждал сложный во всех отношениях Малаккский пролив.

Поэтому Тропинин решил провести совещание. Матрос дал сигнал, шхуны сблизились, Софрон Нырков с помощником перебрались на «Кирилл». На совещании высадку на малайский берег отвергли по той же причине, что и на вьетнамский, и решили сделать остановку на каком-нибудь подходящем островке. Даже если там и обнаружатся пираты, дикари или местный сатрап, вражеских сил не окажется слишком много, чтобы храбрым американцам не отбиться с помощью огнестрельного оружия.

— Мало, это… не покажется. — подытожил Слон.

Через два дня они увидели берег с красивыми белыми пляжами и пальмами. Он выглядел как картинка на туристическом буклете. Лёшке сразу же захотелось нырнуть в лазурную воду, доплыть до берега и поваляться в горячем песке.

Но шхуны в таком месте запросто мог подхватить прибой или порыв ветра, выбросить на мель, поэтому они направились вдоль берега в поисках подходящей бухты. Гардемарины забрались на мачты и высматривали темную воду, которая означала бы глубину. Матросы кидали лот. Капитаны фиксировали показания в журналах.

— Река! — крикнул первым Чижов.

Его пёс крутящийся под мачтой, залаял в сторону берега, точно почуял добычу.

Это действительно оказалось устье реки. На берегу стояли дома под крышами из пальмовых листьев, курились дымы от крупных печей и коптилен. А напротив деревни стояли большие лодки с мачтами и рубками на корме. Такие и для лова рыбы можно использовать и для пиратства, и для набегов на соседей.

— Пушки наверх! — распорядился Яшка. — Давайте-ка, братцы, приготовимся к бою на всякий случай.

Народ забегал по палубе, завертелась лебедка. Паруса убирали, чтобы не мешали бою. За долгие дни тренировок каждый знал свое место согласно боевого расписания.

— Кидать лот! — распорядился Яшка.

— Девять футов, ил, — сообщил через минуту Босый.

— Подходить не будем. Бросать якорь!

Небольшая вооруженная группа перешла в шлюпку и отправилась на берег. Тропинин не удержался и назначил себя командиром партии. Еще одна лодка отошла от «Мефодия».

Деревня оказалась рыбачьей. Никаких пиратов, чужаков из других земель, никаких сатрапов, держащих население на положении рабов. Похоже, что и пришедшие шхуны не особенно испугали местных жителей. Возможно они увидели паруса загодя и успели попрятать в зарослях ценности да семьи. Во всяком случае ни ребятишек, ни молодых женщин Тропинин на обжитом берегу не увидел.

Зато мужчины и старики охотно вступили в переговоры. Они не знали ни единого европейского языка, не знали даже китайского. Но язык серебра оказался доступен их пониманию. С помощью жестов «американским туристам» объяснили, что крупный торговый порт (жесты: монета, люди, корабль, много, ткань, украшение, рыба), находится с южной стороны острова.

Туда и отправились, прикупив у селян немного рыбы, цитрусовых (похожих на помело) и набрав пресной воды. Водой запаслись на всякий случай. Вдруг порт окажется не таким гостеприимным?

Волновались они зря. Ни малейшей враждебности в порту не возникло. Просторный залив наполняли корабли всевозможных размеров и конструкций, в некоторых из которых угадывались европейские черты. Но ни одного подлинно европейского корабля в гавани не оказалось. Корабли, лодки, пирсы, постройки на сваях, где-то среди всего этого хаоса заканчивалась вода и начиналась суша.

Пришедшие с моря шхуны вызвали умеренный интерес. Их не донимала таможня или полиция. Никто ни о чем не расспрашивал, но на вопросы отвечали охотно. Сперва их приняли за голландцев, заговорили на дикой смеси языков, в которых Тропинин лишь угадывал отдельные немецкие или английские. В дело вступил Шэнь и сразу выяснилось, что здесь многие говорили по-китайски.

Это оказался остров Бинтан или как называли его туземцы Негери-что-то-там-Лада. Понятно, что наши мореходы сократили название до последнего слова. Удача вновь улыбнулась им. В настоящий момент Бинтан или Лада не пребывал под властью какой-либо крупной державы. Тут правил то ли мятежный князь, то ли, наоборот, изгнанный из своего удела на материке законный властитель. Разобраться в местной политике на основании нескольких фраз было невозможно, тем более, что длинные имена претендентов походили одно на другое. Значение имело лишь то, что заботили правителя дела ближайших земель, а остров оказался предоставлен самому себе. Что благотворно сказалось на его развитии. Город Танджунг Пинанг давно уже занимался торговлей с многочисленными китайскими, индийскими, армянскими, яванскими, малайскими и европейскими купцами, скупал у пиратов награбленное, предоставляя им взамен весь спектр услуг. За последние годы в городе понастроили множество богатых домов. храмов, дворцов, ещё больше лавок и складов. Здесь продавалось и покупалось всё, никто не притязал на монополию, а понятия «контрабанда» просто не существовало. Это был своеобразный региональный порто-франко, отчасти напоминающий какой-нибудь Порт-Рояль времен расцвета карибских пиратов.

А ещё в городе встречались красивые женщины. И несмотря на внешнюю строгость, они строили бородатым морякам глазки.

— Мы останемся здесь на неделю, не больше, — решил Тропинин, отметив, что его люди не прочь пожить на острове годик-другой. — Передохнем, поторгуем, поправим оснастку и в путь. Нам нельзя упустить сезон дождей.

На небе сияло солнце, тучи если и набегали, то на короткое время. Даже не верилось, что в пяти сотнях миль к западу могут бушевать ураганы.

— Прежде всего нам нужно найти проводника, — напомнил Яшка. — или хотя бы разузнать побольше о проливе и его опасностях.

Малаккский пролив был наверное самой сложной частью всего путешествия. Он лишал скоростные шхуны главного преимущества — скорости и маневра, а значит и возможности уйти от нападения, если перевес окажется не на их стороне. Близкие берега позволяли пиратам атаковать прохожих купцов на веслах в безветренную погоду.

Вэнь, как единственный переводчик флотилии, оказался нарасхват. Лёшке пришлось употребить власть, чтобы оставить его при себе. В конце концов он действовал в общих интересах. А с девицами матросы могли общаться и на языке жестов.

Это был первый опыт колониальной торговли Тропинина. Он действовал осторожно. Продал часть каланьих шкур, других мехов в обмен на запас продовольствия, некоторое количество китайского чая (правда среднего качества), фарфор, кофе и некоторые другие вещи. Его наверняка надули, но полученный опыт стоил затрат. Он приобрел некоторые сведения о конъюнктуре и внутриазиатской торговле. Голландцы доминировали в ней и ревностно оберегали свои привилегии, контролируя местные государства и проливы.

Так что опять все упиралось в лоцмана.

Местный купец Ибрагим посоветовал человека, который поможет им пройти пролив. Человека звали Мамун, он был магометанином и относился к местной народности буги, что слегка развеселило Тропинина. Веселился он зря. Из разговоров стало понятно, что буги промышляют набегами, пиратством, наемничеством и даже вмешиваются в местную политику. Впрочем, Ибрагим заверил, что на Мамуна можно полностью положиться.

В качестве встречной услуги купец заказал привезти из Бенгалии корень пачак, опиум, бетель, а также благовония и прочие радости жизни, пообещав дать за всё хорошую цену. Он вообще всячески намекал, что станет надежным контрагентом, если уважаемые американцы пообещают впредь ему первому предлагать товар. На что Тропинин сразу же согласился.

***

С трудом собрав матросов по притонам (которые выглядели как обычные жилые дома), они покинули гостеприимный городок. Едва шхуны вышли из гавани, их капитаны приказали поднять пушки, так как дальнейший путь лежал в узких проливах между островами, с каждого из которых на них могли напасть. Кто его знает, городок наверняка кишел осведомителями, а Тропинин и Яшка по первому времени не доверяли и Мамуну.

Целый день ушел на лавирование между островами, наконец к вечеру корабли вышли в широкий пролив.

Следующие несколько дней Мамун давал советы, Вэнь переводил, Яшка принимал решение, а кто-нибудь из матросов передавал указания на «Мефодий».

Где-то следовало держаться ближе к юго-западному берегу (то есть к острову), где-то к северо-восточному (то есть к материку), где-то приходилось сбавлять ход, чтобы оказаться на траверзе очередного городка среди ночи и не попасть на глаза рыбаков. На первый взгляд пролив выглядел достаточно широким даже для парусника, но Мамун утверждал, что рядом с берегами много подводных камней. И разумеется, никакие буйки или створные знаки фарватер не обозначали. Хотя основная опасность исходила всё же от людей, а не от моря. Поэтому в первый же день перехода Мамун посоветовал нарисовать на парусах продольные полосы, чтобы издали шхуны можно было принять за джонки.

Яшка идею воспринял с энтузиазмом, поступив даже хитрее. На борту имелся набор парусов с латными карманами, куда вставлялись шесты на манер шпринтова, с упором в мачту. Их он и использовал. На нос натащили всякого хлама, часть бушприта обернули штормовым парусом с завернутыми в него пустыми бочками, корзинами, всё это перевязали канатами, точно сверток с подарком, так что издали он стал походить на продолжение корпуса. Похожий трюк проделали на «Мефодии». Затем корабли разошлись, и Яшка смог оценить принятые меры со стороны.

— Пойдет, — решил капитан.

Джонками они, конечно, выглядели лишь в сумерках, но именно сумерки считались здесь самым опасным временем. На ночь приходилось убавлять паруса, чтобы случайно не оказаться на прибрежных скалах, а медленный ход делал корабли лёгкой добычей. Поэтому вечером усиливались вахты, снаряжались фальконеты, поднималась из трюма пара пушек.

В одну из тревожных ночей они прошли местную столицу — город Малакка, давший название проливу, реке, полуострову и стране. Хотя возможно всё обстояло наоборот, и город получил имя от местности или народа. Тропинин не был силён в этимологии.

Самое оживленное (и узкое) место пролива шхуны проходили особенно скрытно. Погасили топовые огни, лампы и даже пушечные фитили. С палуб убрали всё светлое, и по предложению Мамуна, добавили сажи на паруса. Тропинин мимоходом подумал, не подобное ли желание стало причиной выбора черного цвета для пиратских кораблей?

Их маленькую флотилию не заметили ни голландцы, ни их местные приспешники, ни враги, ни пираты. Голоса, крики, прочий шум всю ночь доносились то с материка, то с проходящих лодок, то с острова, что находился напротив города, однако, чужаков местные не обнаружили.

Впрочем, проскочить совсем незаметно не удалось. Едва рассвело, со шхун увидели несколько лодок, пытающихся их догнать. Но с яшкиными кораблями преследователи могли тягаться только в полный штиль. А ветер был крепок. Яшка приказал прибавить парусов и погоня быстро отстала.

Минул ещё один день.

— Селангор, — сообщил Мамун, показывая на небольшое устье реки.

Затем он произнес несколько фраз на кантонском диалекте.

— Там камень ломать, блик добывать, — перевел Вэнь.

— Блик?

— Голландский блик, — пояснил Вэнь. — Англичан зовет тин. Но наше тин значит небо. Лучше блик.

Тропинин метнулся в казёнку и вернулся с кружкой.

— Олово? — спросил он.

Вэнь с Мамуном дружно кивнули, подтверждая догадку командора.

— Далеко? — поинтересовался Лёшка. — Добывают его, в смысле.

— Дальше по реке.

— Туда можно подняться?

Выслушав перевод, Мамун посмотрел на Тропинина как на безумца, собирающегося проглотить ядовитую ягоду.

— Нет. Сулейман пригласил голландцев добывай олово, — перевел Вэнь. — Но Сулейман нет власти. Салехуддин Шах прогнать голландцев. Салехуддин Шах народа буги, великий воин.

— Мой! Буги! — гордо добавил Мамун, ударив себя в грудь.

— Он не любить европейца, — закончил переводить Вэнь.

— Но мы не голландцы, — возразил Тропинин. — Мы по сути даже не европейцы.

Мамун пожал печами. Как отдельная нация американцы пока не котировались. Затем он подумал с минуту и высказал новую мысль.

— Ты можешь купить сколько хочешь олова у Ибрагима, — перевёл Вэнь Мамуна. — В Танджунг Пинанг есть всё.

Поборов желание немедленно развернуться и отправиться на закупку олова, Тропинин заставил себя вновь думать об Индии. Возможно этот металл можно будет купить и там.

После устья Селангора пролив становился шире с каждой милей, так что оба берега вскоре превратились в дымку и исчезли. С каждой милей портилась и погода. Штормы Индийского океана нагоняли сюда высокие волны. Дожди становились чаще, сильнее, продолжительнее, пока не превратились в один бесконечный поток. Декорации намокли, усилили дифферент на нос. Маскировку пришлось убрать. До самого океана пиратов они так и не повстречали.

Глава восьмая. Форпост

Я перебросил в колонию несколько легких пушек, якобы из запасов фактории. такой груз могла поднять даже маленькая шлюпка, одолженная у Степанова. Возле бухты Ваймеа теперь постоянно дежурил кто-то из русских. Меня встретили давние знакомцы и провожатые, камчатские матросы Григорий и Иван. Первый сразу же побежал за подмогой, чтобы затащить пушки на склон к крепости. Иван остался.

— Не боишься один на лодке-то плавать? — спросил он. — Тут течения такие, что на камни бросит и поминай, как звали.

— В тот раз не утонул, теперь мне всё одно.

Я сделал глоток виски прямо из бутылки и предложил матросу. Тот не стал отказываться.

— К нам не поднимешься?

Мне вдруг захотелось ещё раз повидать Петалу, но я постарался подавить желание.

— Не сегодня. Времени нет. Передай Ипполиту Семеновичу, что я отправляюсь в Америку за подмогой. Через три месяца встретимся на том берегу.

Вернулся Григорий с десятком канаков и русских. Мы выгрузили пушки и я тотчас вернулся к делам.

Когда есть четкий план, действовать легче, даже если не хватает людей и ресурсов.

Я быстро поставил Викторию на уши. Всех, кого только застал, кто не был занят на других объектах (а таких бездельников оказалось на удивление много), я перебросил на новое направление. Все свободные корабли должны были взять на борт материалы, оружие, людей и как можно скорее отправиться на Гавайские острова. Даже Ватагину я на сей раз позволил тряхнуть стариной и принять участие в походе, хотя Окуневу опять отказал.

Для форпоста на Оаху мы сняли половину пушек и припасов к ним со Старого Форта. Очистили арсенал от фальконетов, мушкетов, пистолетов, от трофейных испанских клинков, что хранили в качестве резерва. Но не оружию предстояло стать главным грузом. Создать укрепление требовалось с нуля, в очень короткий срок, а значит, следовало всё нужное привезти с собой.

Первым делом я наведался на кирпичный завод. Запасов там оказалось даже больше чем я рассчитывал. Тропинин пару лет назад довел до ума концепцию непрерывного обжига. Сырец сушился на крыше кольцеобразной печи, затем загружался попеременно в её секции, расположенные вокруг трубы. В секции подавался угарный газ от генератора, сжигающего опилки, стружку, сучья и прочие отходы с верфей. Воздух же для сгорания проходил сквозь секции с уже обожжённым кирпичом и от него нагревался. В нужной секции газы встречались, производя сильный жар.

Недостатком непрерывного производства была необходимость в постоянном потреблении, то есть в спросе. А спрос являлся узким местом всякого начинания Тропинина, поэтому он предпочитал сваливать эту проблему на меня. Я же старался как мог. Но строительство у нас проходило волнами, по мере высвобождения средств, прибытия новых людей, попадание вожжи под хвост племенным вождям и прочих важных геополитических факторов. Последний крупный строительный бум произошел после возвращении Яшкиной ватаги из Кантона, когда те кто выжил, застроили небольшую улочку особняками (горожане её так и называли Семь Домов). А как раз к началу Индийского похода наблюдался спад. Поселенцев из Охотска еще не перевезли, подаренных вождями на потлач пленников уже пристроили. Кирпича скопилось не меряно. И вот он я, готовый взять всю залежь, что только поместится в шхуны.

Такой компактный груз только в радость любому шкиперу. Он придает судну остойчивость, позволяет поднять больше парусов при хорошем ветре. Вместе с кирпичом грузили известковую смесь для раствора. Тропинин так и не научился выделывать портландцемент, которому требовались особые высокотемпературные печи. Но и обычный известковый раствор у него получался достаточно крепким.

Строительную артель я тоже изрядно проредил. Пообещав желающим туристическую поездку на острова вечной весны да еще и хорошие командировочные. А все для того чтобы быстро возвести основу для форта.

Вторым номером шли плавсредства. Памятуя о желании Степанова получить канонерки, я изъял все наличные большие лодки и баркасы, что мы использовали для прибрежного рыболовства, промыслов на островках, буксировки бревен и мелких перевозок в проливах. Взамен я заказал очередную партию на Старых верфях, где теперь хозяйничал Кузьма и другие люди Бичевина. Это предприятие тоже простаивало и мой заказ оказался кстати.

Три наших корабля, загруженные под завязку материалами, оружием, лодками и людьми отправились на Гавайские острова. В гавани осталась лишь учебная шхуна «Олимпия». Поначалу я подумывал отправить и её тоже. Для курсантов Ясютина поход на Оаху мог стать отличной практикой. Правда «Олимпия» была тяжеловата и медлительна, зато и припасов могла взять больше других. Однако Ясютин отговорил меня. Кому-то следовало остаться, чтобы присматривать за акваторией, а учебная шхуна как раз и являлась нашим воинским резервом. Ясютин указал на «Филимон» только что пришедший из Калифорнии с грузом пшеницы. Часть зерна можно было даже не разгружать, а прямо так и отправить на Оаху.

На том и порешили.

***

Пока шхуны шли через океан, я занялся восстановлением оружейных запасов Виктории и прежде всего отправился в Стоквелл. Там меня ждало разочарование. Славные деньки распродаж миновали. Лондонский смог уже пах войной. Стоимость страховки росла, следом за ней росли издержки владельцев корабельных компаний, что в конце концов, тянуло вверх цены на всё. Мне пришлось потерять две недели, да вдобавок сильно переплатить за несколько хороших орудий. А плохие я бы не взял и бесплатно.

Следовало, однако, решать проблему кардинально. Тропинин уже пытался отливать чугунные пушки из местного материала, но выходило у него не очень удачно. Раковины, трещины, вкрапления шлака. Какие-то секреты ремесла предки явно утаили даже от вездесущего канала «Дискавери». Конечно, со временем и Тропинин нащупает нужные пропорции, технологии. Но времени-то как раз и не хватало. Не в первый раз.

После некоторых раздумий я отправился к Баташёвым. Во-первых, чтобы прикупить пушек — в России-то все войны как раз закончились, а новая серия европейских сражений ещё не вовлекла империю в смертельный круговорот. Во-вторых, я решил предпринять очередную попытку ангажировать какого-нибудь горного мастера. Пусть он и обойдётся в кругленькую сумму. До этого я пару раз заскакивал в Выксу, пытаясь сторговать знатоков ремесла, но продавать крепостных братья отказывались наотрез.

Старая задумка отыскать разорившийся заводик, чтобы прибрать к рукам приписанное к нему население, также окончилась ничем. Баташёвы первыми додумались до гениальной мошеннической схемы и сорвали банк. По слухам заводов, что выработали окрестное сырьё, было великое множество в Олонецком уезде. Но уезд, во-первых, располагался на другом конце империи, а, во-вторых и главных, там не использовали труд крепостных. Во всяком случае частновладельческих. Старые мастера работали на государство, а государства я опасался куда больше, чем промышленников с бандитскими замашками. На этот раз я придумал иной к ним подход и рассчитывал, что хоть одного рудознатца Баташёвы мне одолжат.

Ну а третьей целью были знания. При каждом визите в Выксу я узнавал что-то новое в сфере железного производства. Мне не приходилось даже подсматривать исподтишка — младший Баташёв охотно показывал хозяйство (старшему я старался не попадаться на глаза, про него ходили совсем уж жуткие слухи). Так что я уже немало усвоил сведений про строительство плотин, домен, сыродутных печей.

***

Родина встретила меня непогодой. Лил затяжной дождь. Я бы мог, наверное, появиться поближе к резиденции братьев, на каком-нибудь из заводских прудов, но со стороны это смотрелось бы странно, ведь пруды не соединялись с Окой. А мне еще предстояло загрузить лодку товаром, что на набережной пруда выглядело бы не менее странно. Так что я прибыл к заводской пристани на Оке, где грузился в прошлый раз. Обычно здесь было людно. Хозяйские возницы, доставляющие к пристани товар, приказчики на двуколках, гости. Кто-то всегда мог подбросить.

Не в этот раз. Всюду царил упадок. Торговля встала. Пристань обезлюдела. В результате мне пришлось пройти пятнадцать верст до резиденции пешком, по грунтовой дороге, лишь кое-где присыпанной доменным шлаком и битым камнем, но в основном представляющей собой жуткую грязь. Даже деревенька по пути и та называлась Грязной.

Дорога прошла между заполненным до краёв прудом и вечно работающим заводом. Стучали молоты, скрипели тяги водобойных колес, звенели цепи. Звучали короткие команды, редкая ругань или божба.

Недалеко от заводской арки, чуть в стороне от особняка я увидел вкопанный в землю столб, а рядом прикованного к нему человека. Кандальник выглядел стариком и находился на последней стадии изнеможения. Он сидел в грязной луже, прислонив спину к столбу, и едва шевелился от слабости. Табличку с указанием вины, понятно, никто не позаботился поставить. Обитатели завода наверняка это знали и так.

Дворецкий (а быть может простой слуга в ливрее) встретил меня у подъезда с большим подозрением. Слишком уж невзрачно я выглядел. Мокрый, пришедший пешком, даже не на двуколке. Не на двуколке, зато в треуголке и сюртуке.

— Не узнал? — спросил я слугу.

— Прошения просим, — ответил тот на всякий случай.

— Передай господам Баташевым, что Иван Емонтаев пришел поговорить по важному делу.

На моё счастье старший из братьев опять отсутствовал. Уехал в Петербург, как сообщил не слишком разговорчивый слуга. Тем не менее в этот раз встреча оказалась не столь радушной, как прежде. Никакого чая и плюшек. Меня провели в кабинет, где за массивным письменным столом восседал младший Баташёв. Бумаг перед ним было не особенно много, но промышленник выглядел серьезным, даже, пожалуй, встревоженным.

Он не стал предлагать обсохнуть где-нибудь у камина, даже сесть не предложил. Но я подцепив ближайший стул, без спроса поставил его ближе к столу и нагло уселся.

— Вот ведь какое дело, Иван Родионович, мне нужны пушки, — сказал я, опустив фальшивые приветствия и ненужные предисловия.

— Пушки? — удивился Иван.

Даже озабоченность с его лица сразу же стёрлась.

— Именно. Мне нужны пушки. Большие, малые, гаубицы, фальконеты. Нет! — я поднял ладонь. — Ничего такого! Никакой крамолы, воровства. Я их ставлю на корабли, в острожки наши, чтобы отбиваться от диких. В тех краях слишком опасно ходить безоружным.

— Не велено пушки-то абы кому продавать, — напомнил Иван.

Но перо отложил и чернильницу захлопнул. Значит интерес имеет не малый. Не зря пристань пуста, не шибко дело идёт.

— Знаю, что не велено. Но у меня есть разрешение.

С этими словами я положил на стол стопку серебряных монет.

— Казна-то тебе не скоро ещё платить будет, — пояснил я. — А ты можешь весь товар как чугунный балласт заявить или как лом. А то и вовсе ничего не заявлять. Кто тут у тебя считать будет?

— У меня никто не будет, — Иван кивнул на окно. — Вон один голос подал, третий день у столба сидит.

— Ну так, в чём дело?

— А если тебя поймают?

— Меня? — я рассмеялся. — Еще такой ловец не родился, что меня словит.

— Дорога не близкая до Сибири-то. На телегах год до моря Камчатского пушки тащить будешь, не меньше. А то и два.

— На почтовых отправлю.

— Ишь ты, на почтовых. А подорожная?

— Справлю и подорожную.

— Прохор! Чаю принеси! И к столу что-нибудь.

Ну вот, другое дело. Вскоре появился самовар, плюшки, пирожки с ливером. Бумаги были отложены. Серебро осторожно сдвинуто в сторону. И разговор совсем другой пошёл.

Через час мы ударили по рукам и я, пользуясь хорошим расположением духа, вновь закинул удочку на предмет специалиста по рудам. На это раз я предложил взять мастера в аренду. Пообещал, что сам доставлю его на край света и обратно верну лет через десять. А за услугу готов был отдать братьям долю со всех его приисканий.

С тем же успехом я мог впаривать им карту острова Сокровищ. Что старший, что младший Баташёвы строго блюли собственный интерес, но верили только лишь в то, что могли пощупать руками, или хотя бы увидеть. Тут в выксунских болотах от любого рудознатца польза, пусть и небольшая, но выходила, а до края Земли братьям было не дотянуться, а значит, пусть хоть и чистое железо там в недрах лежит, Баташёвых оно не интересовало.

— А этот старик у столба? — спросил я. — Помрёт ведь не сегодня, так завтра. Какой вам с него прок?

— А этот, — Иван презрительно махнул рукой. — Он из вечноотданных. Бывших государевых людей. Брыкается аки конь дикий. А толку с него чуть. У Демидовых, говорили, золотишко из кварцевой жилы ковырял, а здесь у нас другая история.

При этих словах у меня словно металлоискатель в ушах запищал. Я сразу вспомнил о так и не состоявшихся планах по добыче золота и разумеется навострил ушки. Но про золото Иван не сказал больше ни слова. Не водилось здесь оно, так и говорить не о чем.

— А железо, дурак, плохо ведает, — продолжил хозяин. — Одну дудку по его знаку отрыли, другую — везде руда бедная, глина одна. С домной или молотом работать дыханием не вышел. Никчёма человечек. Но спеси, что у барона немецкого. Не любит хозяйскую руку. Так пусть у столба поскулит. А как околеет, другим уроком послужит. И то польза.

— Так отдай мне этого никчёму спесивого, — предложил я. — Мне хоть и такой сгодится. А я взамен соболями отдарю. В соболях-то я толк имею.

— А бери так, — неожиданно засмеялся Иван. — Вот уж такая услуга немногого стоит. Но за пушечки монетой заплатишь по верхнему краю.

Много возни оказалось с доставкой орудий до пристани. Телеги вязли в жиже, а пригнать много народу на тайное дело Иван не рискнул. Братья держали людей в чёрном теле, но кто его знает? Пушки — дело серьезное. Скажет кто «слово и дело», в самом Нерчинске придется горную карьеру продолжать. Продвигались медленно, так что даже едва стоящий на ногах Страхов — так звали подаренного мне никчёму — успевал за повозками.

Большую лодку, груженную пушками я спустил до небольшой песчаной косы, где временно высадил Страхова. Бежать ему было некуда, да и силы переплыть реку вряд ли остались. Я быстро перегнал груз в Викторию, а потом на небольшой лодочке вернулся за Страховым и уже своим ходом мы сплавились за пару дней до Нижнего.

По пути поговорили. Он действительно оказался если не стариком, то по меркам восемнадцатого века пожилым дядькой. И действительно разбирался в добыче золота. Правда россыпей Страхов в глаза не видел. Там, где он служил на Урале, добывали этот металл из кварцевой руды, которую сперва перемалывали до состояния песка. Но зато этот песок потом всё равно промывали тем же способом, что и природный. Так что я собирался использовать его опыт по максимуму.

— Вот, Копыто, — сказал я старому знакомцу, что поселился в доме помершего купца Брагина. — Это Страхов, рудознатец. Мне он чрезвычайно нужен в Охотске. Живой и здоровый. И нужен как можно быстрее. Сможешь его подкормить подлечить, документом снабдить, да по эстафете отправить?

— Садись, Страхов, выпей, — сказал Копыто гостю и повернулся ко мне. — Сделаем, не беспокойся.

***

Через каких-то три месяца (по стандартному времени) после первого посещения Гавайских островов, я уже наблюдал за суетой на мысе у входа в Перл-Харбор, в прилегающей акватории. К моему облегчению все три шхуны дошли целыми и без видимых повреждений. «Колумбия», «Афина» и «Филимон» мирно покачивались на мелких волнах. Ради прикрытия строительных работ они встали между лагуной и входом в гавань, рискуя повредить корпуса о рифы, случись вдруг внезапный шквал.

Флотилия прошла весь путь под командой Чихотки. Хотя шкипером он стал довольно поздно, зато моряцкого опыта ему было не занимать. Так что из парня получился отличный командор. «Из парня», — фыркнул я про себя. Парнем Чихотка был ещё при Елизавете, а увидел я его вместе с корешем Борькой и капитаном Окуневым, когда их еле живых после кораблекрушения сняли с голого островка и доставили в Охотск. Весь путь они, считай, со мной прошли. Плечом к плечу. И это я углы срезал, а им пришлось своим ходом время месить. И вот теперь и Чихотка командор, и Борька шкипер, а Окунев вовсе за адмирала. Хорошо хоть они уцелели.

Между кораблями и берегом сновали баркасы и лодки. На суше и рядом на мелководье работали небольшие бригады. Возведением крепости руководил Качугин — бывший первый помощник Расстриги, а ныне глава всего строительного дела наших колоний. Сюда же прибыл с северного берега и Степанов. Как человек сведущий в военной науке, он присматривал за строительством и вносил по ходу дела мелкие правки, вроде оптимальной ширины бойниц, места для порохового погреба и прочего. В общих же чертах проект мы согласовали загодя.

Наших американцев прибыло человек пятьдесят, ещё столько же подошло местных — как колонистов, так и их подопечных канаков. Интернационал впечатлял. Тут были и чукчи с коряками, из тех что первыми встали рядом со мной; русские, алеуты, саньки.

Баркасы подвозили кирпич, доски, пушки, бочки с припасами. С помощью местных наши строители наскоро выровняли площадку у входа в гавань, и вскоре уже каменщики выкладывали фундамент. Собственно из кирпича и местного камня соорудили только основу — фронтальные и поперечные стенки, которые засыпали грунтом. Получалась низкая, но широкая стена с позициями на ней для пушек, стрелков, наблюдателей.

Здесь нам не требовалась особо сложная фортификационная архитектура. Вроде рвов, эскарпов, бастионов и равелинов. Для обороны от дикарей годился простейший форт, фактически открытая батарея на возвышении, место, с какого можно вести огонь по акватории и берегу. Лишь со стороны суши гарнизон прикрывал парапет с неким подобие зубцов и бойниц. А к тому времени, когда сюда пожалуют европейцы с серьезным вооружением, мы придумаем ещё что-нибудь.

Внутри форта сооружались казармы, погреба, арсенал. Часть зданий возводилась из привезенных с собой дощатых щитов — эту технологию мы уже опробовали в Калифорнии. Она позволяла поставить городок за пару дней, произведя впечатление на местных и предоставив кров своим. Но капитальные сооружения решили всё же делать из камня.

Одна бригада большими пилами проделывала в коралловых рифах проходы для лодок, расширяла фарватер, ведущий в гавань. Пильщикам приходилась стоять по грудь в воде и погружаться ради работы с головой. Затем в ход пускали рычаги. Выломанные куски шли на строительные блоки. Возможно для настоящей крепости они выглядели не слишком прочными, ядро превратило бы такие стены в груду щебня, но местному примитивному оружию они были не по зубам.

Примерно через неделю на строительные работы пришел посмотреть местный али. Он вышел из зарослей (не слишком густых чтобы называть их джунглями). Вождя, на котором была накидка, сопровождала дюжина воинов в пышных юбках. В разговоры с пришлыми ни вождь, ни его охрана не вступали, но кое-кого из местных наших работников расспросили. Через некоторое время отряд убрался обратно вглубь острова, а местные сразу же доложили нам, что это был али Вэйпио.

— А Каха хан не спешит, что-то, — задумчиво проворчал Степанов. — Как бы чего дурного не надумал. За крепосцу опасаюсь, там наших осталось человек десять.

— Схожу по-быстрому на лодке, узнаю, — сказал я.

Степанов покачал головой, но возражать не стал.

Разумеется, я не собирался обходить остров на вёслах, на что мог уйти целый день или больше, а сделав несколько мощных гребков, предпринял молниеносный бросок до устья Ваймеа.

Дежурство в бухточке продолжалось, хотя человек был мне незнаком. Но во всяком случае это был русский.

— Как тут у вас? — спросил я. — Каха хан не беспокоит?

— Нет. Тихо, — ответил колонист.

Мы на всякий случай притопили лодку и я поднялся вдоль речки к крепости. Там все тоже оказалось в порядке. На хозяйстве остался большерецкий письмоводитель Спиридон, а Фёкла на всякий случай приглядывал за ним. Отдав клерку письмо Степанова, я сказал, что заберу ответ завтра, а сам отправился в гости к Петале.

Дочка на этот раз не спала. Я подарил ей шелковый платок и медный браслет с чеканкой. Здесь и женщины и мужчины носили браслеты на руках и лодыжках. Но медный выглядел необычным.

Девочка убежала, а я, развернув второй платок, повернулся к Петале. Сперва я повязал платок ей на голову, но сразу понял, что вышло карикатурно. Тогда я снял её юбку из местной грубоватой ткани и повязал шёлк на бёдра.

В общем-то мне не следовало бы привыкать к женщине. Но не мог же я вернуться на южный берег через несколько часов после отплытия? Да и выспаться давно не мешало.

Отступление II. Бенгалия

Они прошли Малаккский пролив, избежав внимания голландцев, бурь и пиратов, но затем потеряли ориентировку. Бенгальский залив встретил их спокойной погодой. Ураганы покинули море, переместились вглубь материка. Там, далеко на севере по ночам сверкали молнии. А на побережье ветер стих, и всё чаще пространство накрывало туманом или мелким тёплым дождем. Более двух недель Яшка не мог провести обсервацию, а шхуны отводил подальше от незнакомого берега, чтобы не налететь на мель.

Когда прояснялось флотилия приближалась границе воды и суши, которую берегом можно было назвать только условно. Затопленный мутной бело-коричневой водой лес начинался прямо посреди моря. Бесконечный зеленый лабиринт мангровых зарослей не мог быть ничем иным, как обширной дельтой великих рек. Если добавить к пейзажу частые дожди, то казалось, будто три стихи — земля, вода, воздух — смешались здесь в единую сущность.

Однажды прилив, усиленный небольшим ветерком, потащил флотилию под кроны этих сказочных дебрей. Увидев широкую протоку, которая могла быть рекой, Тропинин решился покориться приливу и углубиться внутрь материка.

Рукава неизвестной реки поначалу были широкими, но чем выше по течению (оно не ощущалось из-за прилива и высокой воды), тем больше ветвились, сужались. В некоторых местах затопленные деревья, точно живые изгороди, полностью перегораживали надводное пространство, в других — кроны нависали над водой и смыкались в подобие арок. Яшка приказал убрать паруса, опасаясь за их сохранность. Так же поступил следующий за флагманом Нырков. Там где становилось узко и мелко, а течение ослабевало, матросы прекращали бросать лот, а брались за шесты и отталкивались от берега или дна, если удавалось его нащупать. В остальное время небольшое приливное течение позволяло маневрировать, хотя мачты иногда всё же касались ветвей. Ванты, точно струны триммеров, сносили ветки и листья, которые падали на палубу и за борт. Корабль с прямыми парусами и далеко выступающими реями наверняка застрял бы, но шхуны протискивались даже в очень узких местах. Затонувшие деревья скребли по бортам ветвями, но эти звуки можно было услышать только в трюме. На палубе они полностью растворялись в какофонии затопленного леса.

Движение шхун сопровождалось криками, воем, ревом, писком. Птицы, насекомые, жабы, звери — все вносили лепту в общий несмолкаемый шум. Тропинин прислушивался к звукам, рассматривал местную флору, пытаясь определить, в какое же всё-таки место их занесло. Неожиданно на палубу вместе с очередной ветвью плюхнулась змея, затем ещё одна. Обе были ядовито-зеленого цвета. Только случайно они не попали кому-нибудь на голову. Поднялся крик. Лёшка схватился за пистолет, другие потянулись к ножам. И то и другое выглядело слабым оружием против вёртких гадин. Тогда молодой Чижов перехватил шест и ловко спихнул в воду сперва одну змею, а потом и другую. Эта пара оказалась предвестником настоящего нашествия. Как только лес подступил ближе, а мачты стали чаще задевали за ветви, змеи повалили на палубы скопом.

Народ по примеру Чижова вооружился палками и абордажными саблями. Змей спихивали, рубили, некоторые ловкачи умудрялись сбивать их еще на лету. А потом вдруг все кончилось. Ветви продолжали падать на палубу, но змеи пропали.

— Смотрите же! — воскликнул кто-то.

С маленького островка из наносов грязи в воду резво забежал огромный крокодил. Северяне увидели такого монстра впервые. Даже верный пёс Чижова перестал изображать из себя охотника и предпочел укрыться в казёнке.

— И это посреди дня, — проворчал Тропинин. — Я бы не хотел оставаться здесь на ночь.

— А как мы теперь отсюда выберемся? — спросил с опаской Слон.

— Будет отлив, выберемся, — спокойно произнёс Яшка.

— Лодка! — крикнул Босый от бушприта. — Ещё одна.

Они увидели плоский берег. Ближе к воде во влажной грязи лежало несколько лодок с поднятым носом. Некоторые из них явно требовали починки. Чуть глубже стояли шалаши или хижины. Кое-где поднимался дымок.

На индийскую территорию Тропинин ступил с восторженным криком «хинди, руси бхай, бхай!». Он исполнил детскую мечту, но его приветствие напрасно сотрясло воздух. Никто не подхватил Лёшку на руки, его не принялись подбрасывать к небу, и не наградили гроздью бананов. Жители небольшого рыбачьего поселения частью попрятались в тростниковые, обмазанные местной грязью хижинки, а те что остались на виду, смотрели на пришельцев с опаской, словно имели уже печальный опыт подобных десантов.

Небольшой остров среди затопленного леса стал первым клочком суши, обнаруженным экспедицией за почти неделю ежедневных заходов в прибрежные заросли.

Торжественной встречи не вышло. Жители косились на пришельцев, готовые случись чего прыгнуть в свои хлипкие на вид лодки или разбежаться по острову, а гости не оставались в долгу и большей частью оставались на кораблях, держа под руками ружья и сабли. Тогда, выбрав одного из рыбаков, что показался ему менее пугливым, Лёшка попытался установить контакт.

— Бенгалия? — спросил он.

— Бангала, — подтвердил житель.

Лёшка вздохнул с облегчением. Хотя возможно тот просто повторил его слово. С другой стороны, промахнуться мимо Бенгалии было почти невозможно.

— Банкибазар, — произнёс Тропинин, изобразив мимикой вопрос.

Рыбак не ответил. Лёшка достал монету и, зажав между пальцами, повертел ею перед глазами бенгальца.

— Банкибазар, — повторил он.

Судя по реакции, рыбак с шиллингами был знаком, но ответа всё равно не последовало. Вместо этого на окрик примчался мальчишка с круглой корзиной в руках. Корзину доверху заполняла рыба, похожая на леща. Прочие жители тоже осмелели и потянулись к берегу. Кто-то занялся ремонтом лодок, кто-то рассматривал корабли, самые предприимчивые тащили всякую снедь, главным образом рыбу и зелень.

— Рыбу не надо, — замотал головой Лёшка. — Нот фуд. Банкибазар.

Рыбак молчал. Его сородичи обменивались мнениями между собой.

— Белые, уайт, — Лёшка коснулся собственного лица. — Кришченс, — он вытащил из-под рубахи нательный крест.

Рыбак подумал немного и указал нерешительно куда-то на запад.

— Нет, бхай, — замотал головой Тропинин. — Инглиш не надо. Калькутта не надо.

Он махнул вглубь мангровых зарослей.

— Форест, ченел, Банкибазар.

— Бонбиби, — сказал рыбак, показав рукой на лес.

— Гоу. Сэйлин, — Лешка изобразил работу веслом. — Ганг, Хугли, Банкибазар, андестенд?

Бенгалец вновь показал на запад.

— Ганг? — махнул в ту сторону Тропинин.

— Колката, — кивнул рыбак.– Муршедабад, Касимбазар.

Переговоры шли туго. Прибавив ещё один шиллинг и называя новые ориентиры, Лёшка утвердился во мнении, что экспедиция углубилась в джунгли сильно восточнее главных европейских поселений. Но вот узнать, есть ли где-то протока в верховья Хугли, ему так и не удалось.

Они двинулись дальше на запад, стараясь держаться границы моря и леса. Тропинин решил проверять каждый подходящий речной рукав, а заодно рассчитывал укрыться в зарослях, случись им вдруг им встретить английское судно. Ему не хотелось раньше времени афишировать свой визит. Но среди туземцев слух, похоже, уже пошёл и в следующей деревне их приняли гораздо приветливей. Бананами, впрочем, вновь не одарили и на руках не носили, но встретили без испуга, деловито. Не успели шхуны пристать к острову, как дети уже тащили на обмен рыбу.

— Хинди, Руси, бхай, бхай, — скорее проворчал чем крикнул Тропинин. — Если бы мы пришли покорять Индию ради рыбы, то уже возвращались бы домой с полными трюмами.

— Не нравится мне это, — заявил ему Яшка. — О нас, похоже, знают уже на всём побережье.

— У рыбаков есть лодки, — пожал плечами Тропинин. — Они наверняка передвигаются по протокам. Пока мы обходим морем, они успевают предупредить соседей.

— Если бы только соседей, — мрачно возразил капитан.

Чутьё не подвело Дальнобойщика. В одном из обширных заливов, шхуны внезапно встретили флотилию странных судов — длинных лодок, каждая с двумя невысокими мачтами и небольшой надстройкой на корме. Возможно это были дау или гальветты, или проа, никто из обеих команд не разбирался в местных типах судов. Даже Вэнь и Мамун могли только сказать, что это не джонки.

— Поднять пушки! — распорядился Яшка. — Но без шума. Прикройте парусиной, мешками.

Он предпочитал держать туза в рукаве.

Издали флотилию можно было вполне принять за рыбачью, если бы лодки не направились прямо к шхунам. Рыбаки так себя не ведут. У них сети, ловушки, им некогда приветствовать чужаков. Мелкие торговцы? Но что они делают большой стаей в такой глуши? И что они могут предложить пришлым кроме всё той же рыбы?

— Сигнал на «Мефодия», — спокойно произнес Яшка. — Готовность к бою.

Сигнал был излишним. На консорте уже вытащили пушки и по примеру флагмана замаскировали их всяким хламом.

Разглядеть приготовления на шхунах местные пока не могли. Зато Тропинин поднял подзорную трубу и отчетливо разглядел десятки слаженно работающих вёсел на каждой из лодок. Такие команды ни рыбаки, ни мелкие торговцы себе позволить не могли.

— У них слишком много людей на борту, — заметил он.

Яшка кивнул.

— Убрать Медведицу, поднять триколор.

По какой-то причине Дальнобойщик предпочёл принять бой под флагом регистрации. Хотя это мало что меняло. Пиратам на флаги было плевать, а морской арбитраж вряд ли находился ближе, чем в Европе.

Чижов загнал собаку в казёнку и разносил по орудийным расчетам заряды. Расстрига командовал первой парой шестифунтовок (на разных бортах), Незевай с Шэнем возились у второй пары, готовые если что заняться гротом. Слон стоял облокотившись на вверенный ему носовой фальконет, прикрытый до поры мешковиной. Рядом стоял Босый, отвечающий за управление кливерами. Мушкетёры незаметно распределились по палубе, укрылись под защиту мачт.

Тропинин отправился на казёнку к своей вертлюжной пушке. Он разложил на крыше заряды, кадку с фитилем, рядом положил клинок и пистолеты на случай абордажной атаки. Его мозг, словно отвлекаясь от предстоящей схватки, заработал в другом направлении. Глядя на заряжание и выкатку шестифунтовок Лёшка подумал, что они никогда не используют пушки обоих бортов и в принципе могли бы обойтись парой вместо четырех. Правда шхуна тогда накренилась бы, но это можно исправить противовесом. Но тогда придется передвигать не только пушки, но и противовес… да и какой смысл, если все равно поднимать снизу тяжесть. Лучше уж тогда иметь запасные орудия. Нет, это идея бесперспективна. Требовалось создавать легкие стальные орудия с малым калибром, но длинным стволом, скоростной стрельбой и разрывными снарядами. Трехдюймовка на поворотной раме — самое то…

Размышления прервал выстрел.

Посчитав, что имеют дело с простыми торговцами, разбойники потребовали лечь в дрейф, выстрелив из единственной маленькой пушечки на носу передовой лодки. Небольшое ядро булькнуло рядом с бортом, не причинив вреда. Странно что они вообще вздумали предупреждать.

Численное превосходство было на стороне нападавших, но пираты проявили беспечность, приняв невооружённые на первый взгляд шхуны за лёгкую добычу. А когда на шхунах убрали все паруса, кроме кливеров (ветер задувал в левую скулу), налётчики совсем расслабились и направились к добыче, словно китобои к мёртвым китам. Помимо той, что дала сигнал, других пушек на лодках не было, да и ружья держали в руках немногие. Большинство пиратов вооружились саблями, пиками, ножами и даже дубинами. Одеянием они тоже не слишком отличались от рыбаков, то есть красовались смуглыми голыми торсами. Лишь один из них, по-видимому, предводитель шайки, был одет в некогда темно-зеленый, а теперь затёртый и выгоревший камзол и обут в давно не чищенные ботфорты. Отдавая команды, он размахивал пистолетами, наверняка ржавыми. Хотя цветом кожи предводитель не отличался от подельников, все его движения, жесты, команды, даже поза в какой он стоял на носу флагманской лодки, выдавали человека, прикоснувшегося к благам цивилизации.

Между тем, Яшка с Нырковым убрали паруса вовсе не от испуга, а чтобы те не мешали бою. Всё на шхунах принесено было в жертву скорости и маневру, для батареи или стрелков просто не оставалось места. Поэтому приходилось убирать паруса, а гики закреплять на противоположенном от боя борту.

— Готовсь! — крикнул Яшка и переложил руль.

Шхуна повернула градусов на пятнадцать, Босый стравил шкот, кливер обмяк.

— Вынести кливер на ветер! — крикнул Яшка.

Босый быстро выбрал другой шкот, парус наполнился вновь, а шхуна повернулась нужным бортом к атакующим лодкам.

— Пли!

Волнения в дельте не наблюдалось, поэтому парни стреляли как на учениях. Шестифунтовки были заряжены картечью. Расходясь конусами, заряды вспенили грязную воду, точно дождевой шквал. Кипящие полосы быстро достигли передовой лодки, и свинцовые пули принялись рвать дерево. После того как пороховой дым отнесло в сторону, настал черед фальконетов. Третьей очередью стал залп из мушкетов. Затем ударили пушки «Мефодия» и его фальконеты, а к этому времени шестифунтовки «Кирилла» уже успели перезарядить. Вторую лодку разбойников разнесло в клочья. По воде пошли разводы крови, выжившие бултыхались, стараясь сориентироваться, куда плыть, некоторые тонули. А передовая лодка, получив очередную дюжину дырок, потеряла ход и погружалась медленно, как бы расползаясь под ногами неудачливых, но выживших разбойников. Одним из уцелевших оказался предводитель.

— Ядрами по остальным! — крикнул Яшка.

На плаву оставалось шесть лодок и они приближались. Однако не так быстро, чтобы не успеть получить свою порцию металла.

Предводитель в зеленом камзоле это понял. Он метнулся к единственной пушке, навел на «Кирилла», а за неимением фитиля воспользовался кремневым замком пистолета. Тот дал искру с первого раза, пушка выстрелила, ядро ударило по носу «Кирилла». Раздался треск дерева и звон металла. Слон охнув повалился на бок, его фальконет выбило из гнезда и бросило на палубу. Кроме того, щепками перебило снасти. Кливер заполоскал, а в руках Босого оказался лишь обрывок шкота.

— Шэнь тащи запасной трос! — крикнул он.

Шхуну развернуло слабым встречным течением, потащило обратно в море и что ещё хуже — прямо на «Мефодия». Некоторое время это не позволяло консорту стрелять.

А вражеская пушка продолжала посылать ядро за ядром, отвлекая на себя огонь Лёшкиного фальконета и мушкетов его спецназа. Предводитель не обращал внимания на ответные выстрелы, на тонущую лодку под ногами. Надо отдать ему должное, он был дерзок, а отвага привлекла ещё несколько человек, что помогали заряжать пушку, спасали от воды на руках бочонок с порохом и заряды.

Тем временем с полдюжины лодок уже приблизились на расстояние мушкетного выстрела. Которые тут же последовали. Хотя большая же часть разбойников по-прежнему сидела на веслах. Они гребли изо всех сил, понимая, что только быстрое сближение и атака дадут им шанс не только уцелеть, но победить.

Положение было серьезным. Два десятка человек не выдержат напора целой сотни головорезов, если те полезут на палубу.

К счастью «Мефодий» уже обошел «Кирилла» и встретил пиратов огнем в упор.

— Парус поставлен! — крикнул Босый.

— Лодки по правому борту! — предупредил Чижов.

Действительно от берега или вернее из зарослей леса, что располагались на востоке залива, отошло ещё с полдюжины лодок, которых в горячке боя никто не заметил. Теперь они приблизились к месту сражения.

— Надо отходить, — предложил командору Яшка.

Он был прав. Здесь не имелось ничего, что стоило риска.

Тропинин осмотрел «поле боя». Четыре лодки из первой группы держались теперь за пределами картечной дистанции, ожидая подхода подкреплений. Три затонули, одна с предводителем на борту влекомая течением оказалась уже в десятке метров от шхуны. Она накренилась так, что пушка больше стрелять не могла. Ещё минута и нос полностью уйдет под воду. Человек в зеленом камзоле поставил ногу на борт, взглянул на противника и ухмыльнулся. Затем мощно оттолкнулся и нырнул. От толчка лодка окончательно потеряла плавучесть.

— Возьмите его живьём! — заорал Лёшка. — Того парня в европейском платье! Мне нужен пленник.

Хорошо, что он научил своих мушкетёров плавать, а это было непросто, учитывая холодное течение, что омывало Северо-западное побережье. Вот и пригодилось умение. Двое его людей отложили ружья, скинули разгрузки и бросились в воду. Стрельба с той стороны сразу же возобновилась. Она, впрочем, вышла слабой, не прицельной, пули летали над головами пловцов, плюхались с недолетом, но ущерба не нанесли.

Плыть быстро предводителю не хватало умения или, возможно, мешала одежда и обувь. Так или иначе мушкетеры быстро настигли его, ударили пару раз по голове, лишая воли к сопротивлению, а затем потащили обратно к шхуне.

— Берем их на борт и уходим, — сказал Тропинин.

— Сигнал на «Мефодия»! Отходим! — распорядился Яшка. — Босый, Вэнь, готовьтесь поднимать грот.

Лодки, почуяв неладное, рванули вперед. Их никто больше не сдерживал. Только Тропинин выпустил заряд для острастки. Остальные встали у парусов, готовые поднять их по первому слову, и внимательно следили за пловцами с пленником. Как только те оказались под бортом шесть пар рук ловко затащили их на палубу.

— Поставить грот!

Парус быстро подняли. Вместе с кливером грот образовал «бабочку» и шхуна пошла в сторону моря, влекомая и течением, и ветром. Лодки преследовали их некоторое время, но скоро отстали.

***

Яшка запросил помощника о потерях и остался доволен исходом. Слона хорошо приложило оторванной от борта доской, а затем фальконетом, но он уцелел, ещё несколько человек получили легкие ранения от щепок или пуль. Этим и обошлось.

— Раны промойте вискарём, потом перевяжите, — тут же распорядился Тропинин. — И не жалейте пойла. Здесь куча всяких болезней. Попадет в кровь зараза, придется резать. А резать некому.

Командор обвёл людей взглядом и дождался кивка от каждого.

— Пленника давайте сюда, — добавил он махнув на казёнку. — Кажется, он сможет рассказать нам больше, чем рыбаки.

Тропинин не ошибся. Бенгалец говорил по-английски. Правда, говорил так, что Лёшка понимал его через два слова на третье. Но всё же кое-что уяснить удалось.

— Он говорит, что здесь неподалёку живут европейцы, — доложил Тропинин товарищам, которые английский знали ещё хуже. — Какие-то изгнанники.

— Изгнанники? — удивился Яшка.

— Надо их навестить, — кивнул Лёшка.

***

Искать очередной островок долго не пришлось. Пленник, что называется, согласился сотрудничать со следствием и уверенно показывал дорогу. Вскоре шхуны нырнули в зеленый лабиринт мангровых зарослей, а через каких-то два часа блужданий уткнулись в глинистый берег.

Островок был окружен торчащими из воды верхушками деревьев и судя по всему когда-то представлял собой солидный кусок тверди, причем тверди созданной при участии человека. В ряде мест берег укрепили плетенками, пластами утоптанной глиной.

Не затопленной осталась лишь верхняя часть, своеобразный бастион. Почти все деревья здесь были вырублены, кроме нескольких дававших тень и служивших опорами для растяжек. На одном из высохших стволов висела перевязь с пистолетами, прикрытая сверху плащом, рядом сушилась рубаха и панталоны.

На растяжках держалась парусиновая армейская палатка с оттянутым в сторону дополнительным тентом, под которым хранились дрова, сучья, ветки. Рядом торчал остов большой лодки. Чуть в стороне дымился очаг. На бревне сидел бородатый человек в таком же потрёпанном мундире, какой носил пленник, с той лишь разницей, что мундир оказался белым и несмотря на окружающую грязь, он даже сохранил цвет. Одно плечо украшал тусклый потёртый эполет. Второго эполета не было. Возможно оторвался, или вовсе не был предусмотрен регламентом. В любом случае им повезло наткнуться на европейского офицера. Или вернее на кого-то, кто был некогда европейским офицером.

Человек бросил быстрый взгляд на шхуну, на перевязь с пистолетами, но, видимо посчитав силы неравными, решил не дёргаться.

Для швартовки крупных лодок на небольшом подходящем клочке берега были устроенны временные мостки. Доски опирались на ветви крупного дерева, которое из-за размытого берега сильно накренилось, но еще держалось. Судя по всему доски переставляли с ветки на ветку, то ниже, то выше, в зависимости от уровня воды.

Проверив шестом глубину команда аккуратно подвела шхуну к пристани.

— Могу я войти? — крикнул с палубы Тропинин.

Он произнес это на английском, но не смог подобрать подходящий глагол. Сойти? Подняться?

— Пожалуйста, — махнул рукой бородач.

— Проваливайте! — одновременно раздалось из палатки.

— Брось, Хельмут, — возразил бородач, рассматривая сошедших с корабля гостей. — Дай мне хоть поговорить с новыми людьми. К тому же с ними наш старый приятель.

Он повернулся к пленнику.

— Раш, я же предостерегал тебя от нападения на европейцев. Твои гальветты годятся пугать рыбаков, но против белого человека, даже если он путешествует на маленькой яхте, у твоей банды кишка тонка.

— Я не думал что они европейцы, сэр, — ответил пленник. — Полосатые паруса ввели меня в заблуждение. А их флага я не узнал.

— Куда тебе. Русские купцы и во Францию заходят нечасто.

Бородач вновь повернулся к Лёшке.

— Вы из Петербурга? Из Риги?

— Из Виктории.

— Не слыхал. Впрочем, на север меня занесло только однажды.

— Виктория не на Балтике. Мы пришли сюда из Америки.

— О, Америка! Приходилось бывать там. Какая прекрасная страна! Краснокожие сущие дети по сравнению со здешним населением. К тому же их мало. И это, пожалуй, главное преимущество. Нет, вы совершенно напрасно оставили Америку, месье…

— Меня зовут Алексей Тропинин. Это Яков Рытов, мой капитан.

— Шарль де Монтеро, лейтенант, к вашим услугам.

— Мы не слишком потесним вас, если сделаем здесь привал? К тому же хотелось бы поговорить, дабы прояснить ситуацию.

— Пожалуйста. Сейчас островок и правда невелик, нам даже пришлось отселить нескольких соплеменников Раша, но как только спадёт вода, станет вполне удобным для жизни.

Яшка махнул рукой. Со шхун попрыгали матросы. Однако часовые на борту остались. Вторая шхуна тем временем пристала к первой, поскольку подходящего места у берега больше не было.

— Однако угостить вас особенно нечем, — продолжил француз. — Мы не рассчитывали на такое количество гостей. Там в бочке дождевая вода. Но и её не хватит на всех, а пить из реки я бы не советовал.

— Не беда, — отмахнулся Тропинин. — У нас остались кое-какие припасы и питьевая вода. И если три дюжины моряков грозят опустошить склады маленького островка, то три его обитателя нашим запасам ущерба не нанесут. Так что разрешите отблагодарить за приют хорошим ужином.

Чижов принес несколько бутылок вина и корзину с продуктами (печеный картофель, местная зелень, мелко порубленная и отваренная солонина).

— Вино? — удивился Шарль.

— Испанское. Херес. Не знаю как перенесло путь, но неделю назад еще можно было пить.

— Хельмут! Дружище! Выползай и промочи горло.

Из палатки появился полный седой мужчина лет пятидесяти. Он жевал табак или бетель и передвигался с трудом. Видимо для разнообразия его камзол был синим.

Подумав, Тропинин решил добавить к вину вискарь.

— Этот точно не испортился.

***

— Мы живём здесь уже полгода, — рассказывал Шарль после плотного ужина и доброй выпивки. — Служили в гарнизоне Шандернагора у губернатора Шевалье. Когда британцы вероломно напали на город, мы с Хельмутом, Рашем и парой солдат сопровождали лодку с товаром в верховьях. На обратном пути нас встретили друзья из местных и предупредили, что в Европе опять началась война и англичане, узнав об этом раньше нас внезапно напали на город. Ублюдки даже не сделали формального объявления.

Шарль говорил много, видно соскучился по разговору. Судя по всему, его немецкий товарищ был большим молчуном, а туземец не слишком образован, чтобы поддержать разговор.

— Мы разумеется не стали заходить в город. Вернулись вверх по Хугли, затем повернули на протоку, спустились по другому рукаву вниз и решили переждать на этом чудесном островке. Раш изредка наведывался в дальние деревни, узнавал новости, не закончилась ли война, не пришли ли подкрепления.

Он вздохнул, давая понять, что подкрепления не прислали.

— Не мы первые, впрочем, в таком положении, — усмехнулся француз. — Сам Гастингс прятался на островах в дельте Хугли вместе с губернатором Калькутты и комендантом форта Вильямс, когда Сураджа Доула взял город. Здесь так принято. Лучше бедовать на островах чем оказаться в Чёрной Яме старого форта.

От того как Шарль произнес это название у Тропинина пробежали мурашки по спине.

— Чем же вы тут живёте? — спросил он.

— Карточной игрой.

— Карточной игрой? То есть просто выигрывайте друг у друга провиант, тем и живёте? А мужики-то, дураки, и не знают. Землю пашут, чтобы прокормиться.

Француз рассмеялся.

— Тем не менее. Карты помогают бороться со скукой, а игра решает вопрос с пропитанием. Его добывает на всех проигравший. А поскольку проигрывал обычно Раш, он и занимался снабжением.

— То есть вы жили за счёт пиратства?

— Ну-ну, оставьте это, месье Тропини. Где добывал средства Раш, сугубо его личное дело. А карточный долг священен.

Француз ещё раз взглянул на пленника, который сидел в сторонке под присмотром мушкетеров.

— Собираетесь его повесить? — спросил он. — Ваше право, хотя парень славный. Сложись всё по иному, он стал бы добрым офицером.

— Нет, вешать я его не стану, — сказал Лёшка. — Нам нужен проводник и он отработает жизнь и свободу.

— Проводник? — заинтересовался француз. — Вы не пойдёте в Калькутту? Собираетесь углубиться в эту страну?

— Именно, — подумав, Лёшка решил, что не случится большой беды, если он раскроет французу часть плана. — Мы хотим пройти к Банкибазару, причём пройти так, чтобы не заходить в британские порты.

— Банкибазар? — удивился лейтенант. — Что он вам?

— Я его нынешний владелец.

— Вот как? — возбудился француз. — Становится всё интересней и интересней. А скажите, месье Тропини, не собираетесь ли вы случаем собрать войско, чтобы пободаться с англичанами?

— Всё что я хочу это защитить свою собственность. Для этого у меня есть пушки и ружья и достаточно к ним припасов. Людей, конечно, маловато.

— Отлично! А нет ли у вас офицерских вакансий для пары опытных европейцев?

— Заманчивое предложение, месье де Монтеро. Правда, я не планировал набирать целую армию, а офицеров у нас пока в достатке.

— Вас горстка, а армию из туземцев набрать проще простого. Сейчас не то чтобы затишье, на юге британцам еще урежут спеси. Но здесь на севере, после вероломного взятия Шандернагора у них не осталось серьезных врагов. По Бенгалии бродит много безработных солдат. Каждый будет обходиться вам по пять — десять сикка-рупий в месяц, в зависимости от опыта, офицер из туземцев обойдётся рупий в сто-сто пятьдесят.

— Сикка-рупий?

— Сикка — это бенгальские рупии, — пояснил француз. — Но они практически ничем не отличаются от бомбейских сират или мадрасских аркот. Можете платить ими, если хотите.

Тропинин вообще не хотел платить туземцам. Но европейцы могли пригодиться.

— Сколько это будет в пиастрах, Шарль? Можно называть вас по имени?

— Легко. Считайте пять рупий за два пиастра, Алексисис, не ошибетесь.

— А во что обойдутся офицеры из европейцев?

— Можем поладить на двухстах рупиях, притом, что всё снаряжение мы берём на свой счёт.

— Снаряжение? — улыбнулся Лёшка. — А где вы собираетесь приобрести русский мундир?

— Хитрите, месье Тропини, — погрозил пальцем Шарль. — Ваши люди не есть регулярная армия Вы купцы и держите обычных наёмников.

— Вот как купцы, мы и платим независимо от происхождения, цвета кожи и наличия патента, а исключительно за способности. Посему могу предложить вам лишь ту плату, какую получают все прочие наши офицеры и капитаны кораблей.

— И сколько они получают?

— Тысячу рублей в год.

— И это будет…

— Дай-те ка я прикину, — Тропинин сделал в уме пересчет из рублей в песо, а оттуда в рупии. — Где-то две тысячи рупий в год. Или пять тысяч ливров, если на ваши деньги.

— Скорее четыре тысячи с половиной, поправил француз. — Не густо, но и не так плохо. Пожалуй, мы согласимся.

— Говори за себя Шарль, я не двинусь с места, — пробурчал седовласый солдат.

— Но, Хельмут, мне надоело жить среди крокодилов. А наш интендант схвачен на горячем и теперь смотрит на мир через петлю.

— А мне надоела служба, — бросил Хельмут. — Не хочу работать на купцов, не хочу служить в колониальных войсках. Нигде не хочу. Всё что я желаю, это вернуться домой и завести своё дело. Скажем, лавку колониальных товаров. А что, понятие в них имею, цены знаю. И не смейтесь, Шарль. Послужите ещё лет двадцать и станете таким же, как я.

— Хельмут из Саксонии, — пояснил Тропинину француз. — Он завербовался в колонии простым солдатом. Сперва служил у голландцев. Получил сержанта, но потом поцапался с их комиссаром и был отставлен.

— Но этот гражданский вмешивался в мои дела! — возмутился немец. — Командовал солдатами через мою голову. Это недопустимо в нормальной армии!

— Перешёл к нам, но и у нас прослужил недолго, продолжил француз. — Когда англичане взяли Орлеанский форт, они всех солдат и сержантов из европейцев заставили служить в собственной армии.

— Я никогда не считал святой присягу, взятую под угрозой, — вставил саксонец.

— И потому Хельмут сбежал от англичан при первом же удобном случае. Искал удачи у туземных повстанцев, наконец, ему всё надоело, и он пришёл к нам, чтобы с первым же кораблём вернуться домой. Англичане явились раньше французского корабля.

— А откуда из Саксонии? — спросил Лёшка.

— Из Ляйпцига.

— Мы поставляем туда сибирские и американские меха.

— О, туда сбегается пушнина со всего мира.

— А знаете, что я подумал? У нас в России принято часть платы отдавать мехами. Как вам идея привезти домой калана? Это сравнительно новый мех, он должен вызвать фурор. Во всяком случае в Лондоне его берут нарасхват. А цены у нас раза в два ниже. Пожалуй, вы смогли бы начать дело или обеспечить старость.

Тропинин хоть и прикидывался равнодушным, но выпускать европейцев из рук не собирался. Он увидел хороший шанс обзавестись не столько войском, сколько людьми хорошо знающими как страну, так и тех, кто пришёл её захватить.

— Ну, так что, джентльмены?

— Пройти по протокам сложно, — сказал Хельмут. — Все крупные рукава выведут прямиком на форт Вильям, в лапы британцев. Для того он там и стоит.

— Именно поэтому мы выбрали сезон дождей и пошли на шхунах, — улыбнулся Лёшка. — Они пройдут где угодно, лишь бы было немного мокро.

— Можно попробовать.

Глава девятая. Тучи сгущаются

Крепость вчерне была готова. Теперь парни натаскивали внутрь грунт, чтобы поднять уровень на пару метров, ещё предстояло много возни с капитальной застройкой, но обороняться мы уже могли. Поэтому «Филимон», груженый местными фруктами и сахарным тростником, отправился в обратный путь, а два других корабля Чихотка завёл в Жемчужную гавань, которую местные называли Вай Моми и поставил на якорь примерно в том месте, где японцы потопили линкор «Калифорния». Вернее, ещё не потопили, конечно. Сделав в уме давно привычную оговорку я вдруг подумал, что когда придёт время, возможно, это будет уже наш линкор, и от такой мысли мне стало немного не по себе.

В гавани шхуны и теперь выглядели беззащитными. Мы где пропилили, где пробили достаточно широкий проход в коралловых рифах, чтобы можно было вводить корабли в гавань под парусами, пользуясь слабеньким дневным бризом, а выводить рано утром на последнем дыхании ночного. В безветренную погоду их приходилось бы буксировать шлюпками, что делало команды уязвимыми перед атакой многочисленных каноэ.

Зато вода всюду была прозрачной. При свете дня фарватер не нуждался ни в вешках, ни в бакенах, ни в створных знаках. И даже ночью при в отблесках фонаря или луны, рифы были хорошо различимы. Я подумал, что надо бы придумать, как замутить воду в случае нападения? Например, вывалить в океан какой-нибудь грязи, извести. Но технологии были коньком Тропинина, и я отложил эту идею до его возвращения.

В местных делах наступило относительное затишье, что позволило мне заняться осуществлением маленького заговора.

***

Пока Расстрига и Лёшка путешествовали в Индию, я решил устроить в наших колониях орфографический переворот. Первая причина заключалась в том, что мне никак не удавалось освоить глупую дореволюционную орографию. Проще оказалось выучить какой-нибудь новый язык, чем коверкать родной. Обычно я составлял текст, а потом отдавал на проверку Комкову или Расстриге, чтобы они расставили в нужных местах все эти твердые знаки и отделили «зело» от «земли», «ять» от «есть», а десятеричную «И» от «Иже», то есть «И восьмеричной».

Орфография сильно ограничивала меня, замедляла дела, не позволяя составлять нужные бумаги на месте, где-нибудь в Нижнем или даже Петербурге. Мои каракули (с каллиграфией я, понятно, тоже не ладил) могли вызвать подозрение и всяко не прибавляли репутации. Купцы всё же считались людьми грамотными, хоть и малообразованными.

Изменить имперскую орфографию я конечно не мог. Зато мог устроить реформы в Виктории. И тут нашёлся ещё один резон, помимо личного удобства. Лишние буквы в алфавите мешали продвижению языка. Обучение инородцев грамоте проходило медленно и часто не достигало желаемого. Лишние десять букв означали целую четверть алфавита. Так, что я собрался укоротить его до привычного мне и более удобного для распространения грамотности. Заодно можно будет убрать и твердый знак с концов слов. Это уже был вопрос здравого смысла, а также экономии места на бумаге и чернил.

Прогрессивным начинаниям мешали консервативные взгляды грамотного меньшинства. А заводилой у них был Расстрига. Весьма либеральный в прочих вопросах, формальные правила он менять не желал. Для него грамота являлась замковым камнем, стержнем, гвоздем, фундаментом, на котором стоит здание культуры. А поскольку на беглом монахе держалось всё начальное образование, просто отмахнуться от него я не мог. Но и затягивать вопрос было нельзя. Пока грамотных на фронтире мало, а оборот документов невелик, реформа могла пройти относительно мягко, безболезненно. Однако мы уже создали школу, училище, вели делопроизводство. Вскоре появится образованный класс, а вместе с ним сопротивление усилится. Следовало ковать железо, пока горячо.

И вот Расстрига отправился с Тропининым в Индию, а я, определив в помощники Чижа, который на мои перемещения внимания не обращал, занялся созданием типографии. Ей предстояло стать проводником и бастионом моих реформ.

Мы расчистили одну из комнат на первом этаже конторы. Она имела отдельный вход и использовалась для хранения всяких строительных инструментов, когда к зданию пристраивали портик с балконом.

Выставив на улицу носилки, корыта, лопаты и мастерки, я отправился в Нидерланды. Печатное дело было неплохо развито в Англии, Франции и Италии, но насколько я знал, разнообразные иностранные шрифты готовили на заказ в Амстердаме. А точнее в Харлеме, куда из Амстердама можно было добраться за три стюверта (голландских шиллинга) на быстроходном трексхёйте — своеобразной маршрутке, представляющей собой упряжку из лошадей, что тащила по трекварту небольшой пассажирский кораблик.

В Амстердаме оказалось необычно прохладно для этого времени, вдоль каналов и улиц ползла сизая дымка, пахло горелым торфом. Салон «маршрутки» был заполнен буржуазной публикой до отказа. Местные пикейные жилеты обсуждали пять принципов международного права Бернсторфа, ход войны за независимость американских провинций и сентябрьский взрыв амстердамского фрегата «Альфен» на Антильских островах. Обсуждали, конечно, на голландском, в котором я понимал одно слово из трех. Кто-то читал брошюру, кто-то жевал булочку. Обычная маршрутка, что б её! Я бы не удивился услышав грозный рык: «передаём за проезд!»

Неожиданное прикосновение к цивилизации сильно растрогало меня. Захотелось побыстрее приблизить будущее, где если не трексхёрт, то хотя бы конка будет оживлять улицы нашего города. Собственно приближением будущего я и занялся.

В Харлеме в мастерских Эншеде можно было заказать любой шрифт, хоть эльфийский синдарин, были бы деньги. А деньги у меня пока ещё были. Так что за этим дело не стало. На основе собственных набросков я заказал простой шрифт в стиле модного в Харлеме мастера Флейшмана. Выбрав из нескольких вариантов (часть латинских букв как известно совпадает с кириллицей), я внёс аванс и расписался на бумажных эскизах. Литер пришлось заказать побольше. Я не знал, когда мы сможем наладить собственное производство и перестраховался. К тому же с таким запасом можно было набирать книги любой толщины, не рассыпая шрифт после каждого блока.

В результате, когда я пришел забирать заказ, оказалось что мешки с буквами весили чуть ли не по десять фунтов на каждую. А букв выходило тридцать две (для «ё» время пока не пришло), да ещё столько же заглавных, да курсив с болдом, да несколько видов пробелов. Но проехав по трекварту раз, я уже не нуждался в трексхёйте.

Там же у Эшенде я прикупил краску, бумагу на первое время, а главное — выдвинул условием сделки продажу мне одного из печатных станков, вместе с положенными прибамбасами. Типографии обычно сами мастерили себе оборудование, но мне для начала требовался образец, и я не желал ждать изготовления нового станка под заказ. Разумеется, никто не предложил мне современную модель, но технология в эту эпоху развивалась медленно и кроме внешнего вида старый станок ничем не уступал новому. Хотя с его перевозкой пришлось повозиться.

За пресс на массивной деревянной станине я в итоге сильно переплатил, но рассчитывал, что Кузьма и другие наши мастера со Старой верфи смогут легко скопировать устройство. Для начала. Потом прибудет Тропинин и как всегда усовершенствует дело.

Пока же производительности двести листов в час (формата примерно А2 по нашим стандартам) хватало за глаза. И первым делом, едва собрав машину и сколотив из деревянных планок наборную кассу (пока лишь для основного шрифта), я решил отпечатать для пробы реформированный алфавит. Всё приходилось делать тайно, ведь официально я находился на Оаху. Точно подпольщик я зашторивал окна, запирал двери, зажигал свечи и брался за набор. Да ведь подпольщиком я по сути и был, хотя и властвовал на этом куске побережья. Новая орфография не фунт изюма.

На первый пробный набор у меня ушло несколько вечеров, малограмотный Чиж тут был не помощник. Затем я аккуратно смазал краской особые кожаные мешочки, что употреблялись пока вместо валиков, промокнул ими гранку и сделал пробный оттиск. Внимательно его вычитал, но обошлось без ошибок. Текста собственно было немного. Лишь сам алфавит да по несколько примеров слов к каждой букве.

Наконец, дело пошло. Лист за листом я извлекал из-под пресса, рассматривал, отбраковывая первые неудачные оттиски. С каждым новым листом я чувствовал невероятный подъём. Хотя стоит признать, что запах типографской краски вовсе не пьянил, как это описывают в рассказах подпольщиков. Краска состояла из обыкновенной олифы с сажей, и в конторе Эшенде даже не думали скрывать рецепт приготовления. Свидетелем моего триумфа пока был только Чиж, но радикальные изменения уже проявлялись сквозь дымку грядущего.

Алфавит был только первым шагом. Мы с Тропииным давно игнорировали звательный падеж, многие странные и архаичные обороты. Когда нарочно, когда невольно насаждали современную нам лексику. А поскольку наш авторитет был высок, как и словарный запас, то местный разговорный диалект уже сильно отличался от имперского. С изменением орфографии он со временем мог превратиться даже в отдельный язык. Чему я в тайне мог только порадоваться. Но этой радикальной мыслью я не посмею поделиться даже с Лёшкой. Очень уж он щепетилен в имперских вопросах.

Размышления о новой идентичности привели меня ещё к одной революционной идее — переходу колонии на европейский (то есть Григорианский) календарь. Мы всё равно находились от ближайшего имперского порта не меньше, чем в двух месяцах пути. Одиннадцать дней разницы станут не столь уж заметны при таком переходе, а всесильной церкви, которая держалась за службы, посты, праздники и тем тормозила всё дело, у нас пока ещё не завелось.

Сама по себе смена календаря не являлась в этом веке чем-то необычным, и меня, например, всегда удивляло, почему Пётр Первый, сместив отсчёт на несколько тысячелетий, а новый год на несколько месяцев, испугался урезать заодно эти жалкие одиннадцать дней? Священников-то он точно не боялся.

Что ж, я сделаю этот шаг хотя бы на вверенной территории. Заговор в моей голове созрел окончательно, а типографии предстояло помочь с продвижением нового календаря.

***

Между делом я заскакивал на Оаху, чтобы проверить, как идут дела и отоспаться. Спал я по больше части днём, потому что когда посреди Тихого океана царила ночь, рабочий день был в разгаре в Европе, а вечера я тратил на опыты с печатным станком.

Мои исчезновения подозрений не вызывали. Степанов и другие камчатские бунтари считали, что я пропадал на другой стороне острова, где у меня (как все достоверно знали), имелась зазноба. Ну а гвардейцы с моряками из Виктории давно привыкли к странным передвижениям начальства.

Примерно через два месяца после начала строительства гавайского форта (мне было сложно точно следить за временем) произошло событие, которое задним числом можно принять за тот мелкий камушек, что срывает лавину.

Приближался к концу очередной тёплый, но не жаркий день. Закончив рабочий день, гвардейцы Ватагина решили сыграть в футбол с моряками. В малочисленную команду моряков Чихотка позвал нескольких камчатских знакомцев. Мир на фронтире тесен. Кто-то из бунтарей раньше ходил с охотскими артелями, некоторые встречались на пьянках и посиделках, не удивительно что многие знали или хотя бы слышали друг о друге.

Площадка, что примыкала к форту со стороны суши, прекрасно подходила для игры. Её выровняли специально, чтобы проще было сметать картечью наступающие десанты. Но гвардейцы сразу же приметили побочное достоинство, убрали камни, поставили ворота и начали пинать мяч.

Местные канаки и камчатские беглецы поглядывали на игру с любопытством. Похоже, и здесь идея Тропинина сработала, и через футбол мы сможем получить гораздо больше сторонников, чем с помощью оружия или вкусной еды.

Мы со Степановым поднялись на смотровую башенку, точно в ложу для особо важных персон. Здесь стоял на карауле Полпуда, и вместе с ним мы наблюдали одним глазом за игрой, вторым за морем, третьим за сигнальной горой, куда отправили глазастого Санька Малого.

— Что у вас с руками? — спросил Степанов.

Я повернул ладони. Они выглядели так, словно мне недавно откатали пальчики в отделении милиции. Типографская краска отмывалась плохо, оставляя чёрные линии вдоль капиллярных узоров.

— Решил лодку подкрасить, — соврал я.

— Что, сами?

— Люблю иногда повозиться, знаете ли.

Он кивнул и вернулся к наблюдению за игрой.

— Играют две команды, — пояснил я. — Нужно переправить мяч в ворота соперника. Касаться его можно только ногами или головой. Вратарь, ну привратник, может брать руками, но только рядом с воротами. Вот, собственно и всё.

Сперва игра не произвела на него впечатления. Но поскольку Чихотка вовлёк в команду камчатских беглецов, ему нашлось за кого болеть, и я наблюдал, как постепенно азарт овладевает им.

— Занятно, — сказал он через полчаса игры.

— Это так, скорее упражнения, — отмахнулся я. — Обычно в это время у нас там в Виктории проходит нечто вроде праздника урожая. Местными дикарями называется потлач. Лучшие люди собираются в одном месте, бражничают, дарят друг другу подарки, устраивают состязания. И тогда мы проводим турнир по игре в мяч. Вот где настоящая битва! Страсти посильнее охоты на лис! Город разделяется на две части, каждая поддерживает свою команду.

Вон те, которые наши бойцы из коряков и чукчей — это одна, а работники верфей составляют другую. Они уже несколько лет так соперничают. Моряки тоже пытаются собрать свою команду, но они постоянно в плавании, а потому пока игра у них плохо получается. Возможно, заодно с вашими людьми, Ипполит Семенович, дело пойдёт веселее.

Степанов пожал плечами. В это время на горе мелькнул отблеск карманного зеркальца, которым мы снабдили Санька Малого. Случись что-то серьезное наблюдатель запалил бы костер с густым дымом, а зайчик от зеркальца или свеча, если дело происходило ночью, означали лишь некое происшествие, требующее повышенного внимания.

Тем не менее Полпуда взял деревянный молоток и несколько раз сильно ударил по обломку от разорванной бронзовой пушки, который подвесили на смотровой башенке в качестве била. Гул наполнил окрестности, Ватагин свистнул, его парни бросили игру. Морякам сразу остановиться не удалось, они еще с минуту гоняли мяч без противодействия соперника. И то сказать, за весь первый тайм им редко удавалось заполучить его. Наконец, игра встала. Посмотрев на гору футболисты не увидели дыма, но гвардейцы с камчатскими послушно потянулись к крепости, а моряки попрыгали в лодку и погребли к шхунам.

Некоторое время даже с дозорной башенки ничего не удалось разглядеть. Ни на воде, ни на суше. Однако вскоре причина тревоги прояснилась. Со стороны Молокаи показался парус, похожий издали на семечко череды. Потом стало видно каноэ с легким аутригером и единственным гребцом, что было необычно для здешних мест. Лодка пристала довольно далеко от нас, в районе Вайкики. Я наблюдал через подзорную трубу, как туземец убрал парус, вытащил каноэ на песок и, даже не взглянув в нашу сторону, убежал в горы.

— Что-то назревает, — сказал я, складывая трубу.

— Можно и так сказать, — ответил мрачно Степанов.

На следующий день крепость посетил важный гость. Сам он был одет во что-то вроде тоги, голову венчал странный головной убор — нечто среднее между армейской каской и карнавальной маской. Воины, что его сопровождали, напротив, красовались голыми мускулистыми торсами. Как это уже повелось ни с кем из европейцев или азиатов, вождь в разговор не вступал, да и со своими соплеменниками говорил лишь через одного из охранников.

Я было решил, что это сам Каха Хан, которого так и не довелось прежде увидеть, но Степанов покачал головой.

— Это ихний верховный шаман Пулу-пулу. Демоново отродье. Беньовский с ним как-то еще разговаривал, а я не могу. Режет людей, точно скотину. Во имя богов своих поганых. Там выше нашего острога как раз одно из его капищ. Тьфу! Иной раз воду из ручья боюсь пить, когда они там мессу свою служат.

Меня слегка передернуло. После многих лет контактов с примитивными культурами я стал относиться к ним без прежнего пиетета или детской восторженности. Конечно было бы превосходно, если бы краснокожие или смуглые братья смогли перерасти варварство, стать частью цивилизации со своими особенностями. Но, положа руку на сердце, сохранить идентичность не удалось даже многим вполне развитым европейским культурам. Глобализм сожрал всех. А консервировать примитивный образ жизни ради каких-то там этнографов или антропологов будущего, означало обрекать на смерть или во всяком случае жалкое существование многие поколения. Рабство, насилие, убийства в бессмысленных войнах, на жертвенном камне, от болезней, запретов глупых шаманов, плохой пищи и голода.

С другой стороны, цивилизации пока что вели себя немногим лучше дикарей, и я был далек от того, чтобы считать природных жителей людьми второго сорта, устраивая на том основании геноцид. Скорее относился к ним как к Мауглям. Каковыми они в сущности и являлись.

А ещё нам нужны были люди. Мы попытались создать рядом с примитивным более привлекательное общество и открыть двери для всех желающих. Индейцы, алеуты, канаки станут одним из ингредиентов плавильного котла, сохранив память о предках на страницах книг и рисунках, но отказавшись от старого уклада. Всё равно большинство племён обречены. Все, кто занимает территории пригодные для земледелия, скотоводства, промышленности очень скоро погибнут в неравной борьбе или станут изгоями. На их долю останутся полярные пустоши, безводные пустыни и холодные горы.

Визит верховного шамана по крайней мере позволил нам прояснить ситуацию.

— Говорят, что вернулся лазутчик с острова Мауи, — сказал Степанов, выслушав сбивчивые доклады союзных канаков. — Лазутчик доставил весть, что на острове собирается большое войско. Делают запасы, строят лодки. Но против кого Кахе Кили собирает войско, о том неведомо.

Мы ужинали во времянке под тростниковой крышей, разговаривая и наблюдая за гвардейцами Ватагина. Игру в мяч они прекратили и занялись упражнениями с пушками. Пока без стрельбы, порох следовало экономить.

— Кахе Кили, это который король трёх островов? — уточнил я.

— Да. И, пожалуй, самый сильный князец среди всех. Вдобавок он дядя нашего Каха хана. Но вообще все набольшие промеж собой родственники. Что не мешает им совершать вероломства.

— Презлым платят за предобрейшее?

— Вроде того.

— Думаете, этот Кахе Кили может напасть на Оаху?

— Может быть, может быть, — задумчиво произнес Степанов, прожевав кусок мяса. — А быть может выступит против Калана Иопу, это тот, что на самом большом острове правит. Но важно не что думаю я, а что думает Каха хан.

— Видать что-то почуяли, — предположил я. — Может про англичан молва до него дошла?

— Про нас-то наверняка все знают, но никто не бузит, — возразил Степанов. — Нет, тут другое что-то. Тот что на Большом сидит, видать, много силы взял. Там у них ведь свои инсургенты имелись. И он их подавил.

— Ну, я когда ещё говорил, что война скоро. Вот она и пришла.

Мы помолчали с минуту. Степанов любил покушать, я же больше налегал на бананы. Затем разлил по стопочкам вискарь.

— Жаль что третий корабль отослали, — подумал вслух Степанов.

Мы выпили.

— Пользы от него здесь было бы немного, — возразил я. — Зато я написал приказчику, чтобы по возможности подкрепление выслал.

— Вот как? — удивился Степанов.

На самом деле я ничего не написал, кроме обычного короткого отчета и распоряжений на счет потлача, но теперь собрался подать весточку через Чижа. Подобный трюк я уже наловчился проделывать в острых ситуациях.

Вышел фокус и теперь. Перехватив «Филимона» на подходе, Чиж забрал письма для передачи Комкову. А пока нёс до конторы, подменил мою записку на новую с просьбой собрать во время потлача человек пятьдесят добровольцев из индейцев и отправить ко мне на Оаху с припасами и вооружением.

Индейцы во время праздника охотно ведутся на разного рода вызовы и я рассчитывал, что Комкову удастся собрать под мои знамена хороших бойцов. А когда те протрезвеют, им уже честь не позволит включить задний ход.

Отступление III. Властелин Индии

Итак, их армия увеличилась на двух европейских офицеров и туземного сержанта Раша, который быстро (но в сопровождении пары мушкетеров) разыскал в мангровых зарослях своих неудачливых подчиненных и отобрал из них десяток самых способных. Даже с новобранцами отряд Тропинина выглядел куцым для завоевания Индии. Но на большее Тропинин не согласился. Рисковать, что однажды он проснётся, ощутив сталь возле горла, ему не хотелось, да и деньги он пока предпочитал экономить. Неизвестно. как все повернётся. А собрать армию сопоставимую с британской ему бы все равно не удалось.

Ведомые нечёткими указаниями Раша, шхуны пробирались вверх по мелким и крупным протокам, затопленной пойме. Иногда приходилось пробираться через сплошные заросли, поднимая с ветвей стаи птиц, иногда они выходили на открытую воду и распугивали косяки крокодилов.

— Крокодилы расплодились неимоверно, заметил Шарль. — Но не испытывая затруднений в пище они ленивы.

— Чем же они питаются? — поёжился Лёшка.

— Главным образом бедняками, — хохотнул француз.

— Крокодилы что же, разбираются в сословиях, или как собаки предпочитают грызть кости?

— Всё проще. У богатых есть деньги на дрова и масло, чтобы спалить усопших, а беднякам приходиться отпускать покойников в последний путь по упрощённому обряду. Воды Ганга приносят каждый день тысячи трупов. А восемь лет назад во время голода их приносило десятки тысяч, так что нередко из трупов на отмелях возникали заторы. Вокруг стоял такой смрад, что невозможно было дышать. Вот почему мы не пьём здешнюю воду и не едим речной рыбы. При одном её жирном виде меня выворачивает.

— Неудивительно, что здесь добывают селитру, с таким-то источником органики.

— Селитру выделывают в пятистах милях выше Калькутты, в Чхапре, — поправил Хельмут. — А сырьё добывают в пещерах, где живут мириады летучих мышей.

— Значит мышиный помет? Отлично. Я бы прикупил. Тонн десять для начала.

— Так кто вы, Алексис, естествоиспытатель или купец? — прищурился Шарль.

— И того и другого понемногу. Вообще-то мне принадлежат верфи, которые строят эти вот шхуны.

— Суда невелики, — оценил Шарль. — Какой груз они берут?

— Эти по четыре тысячи пудов.

— Фунтов? — не понял француз.

— Пудов. В английских фунтах это будет примерно сто шестьдесят тысяч.

— Шестьдесят баррелей? — подсчитал француз. — Только-то?

— Нам в Америке в самый раз. Мы же пушнину возим, а она лёгкая.

— Ну-ну, а селитру куда грузить собираетесь? Если вам конечно её продадут. На этот товар англичане объявили монополию.

— Монополию?

— Вы опоздали явиться в Индию лет на пятьдесят, Алексис, — засмеялся Шарль.

Местная публика, которую они взяли на борт, вела себя тихо, но Тропинин чувствовал исходящую от туземцев потенциальную опасность. Ещё несколько дней назад они вели пиратский промысел, даже если когда-то и служили солдатами. От греха подальше новобранцев рассадили по пять человек на каждую шхуну и всё равно не спускали с них глаз.

Поэтому, когда один из оборвышей собрался зачерпнуть чашкой немного воды из бочки, что стояла на палубе для хозяйственных нужд, на него рявкнули сразу четверо или пятеро.

— А ну назад!

— Не трогать!

— Осади, парень!

Тот русского языка не понял, но интонации заставили его остановиться. Тропинин подозвал Раша.

— Передай своим. Сырую воду не пить!

Тот пожал плечами и перевел. Вскоре подошел с котелком Босый и молча налил в чашку оборвыша кипяченой воды.

— У нас запрещено пить сырую воду, если только она не из горного ручья или ключа, — пояснил Тропинин французу и немцу. — Чистота залог здоровья!

— Не сказать, чтобы ваша чистота могла соперничать с английской, — пробурчал Хельмут, кивнув на покрытую большими и малыми смоляными пятнами палубу.

— Наша чистота заключается не в белизне палуб, — сказал Тропинин. — А дёготь, кстати, отличное средство против микроскопических организмов, которые вызывают кожные болезни.

— Вот как? — удивился Шарль.

— Эти организмы повсюду! Ещё Левенгук убедительно проиллюстрировал это. И эти организмы, поверьте, не сидят без дела. Они жаждут вцепиться в ваши жизнетворные органы, точно свирепый хищник.

Поэтому у нас запрещено есть немытые фрукты. Запрещено есть сырое мясо или рыбу. Мы даже тратим пресную воду, чтобы помыть руки с мылом перед каждым приемом пищи. А раны, даже пустяковые порезы, обязательно обрабатываем алкоголем.

— У вас слишком много запретов и предписаний, — заметил с улыбкой Шарль.

— Зато мы большей частью избегаем лихорадок, холеры, дизентерии. Всех тех прилипчивых болезней, что победили не одну колониальную армию.

На шхунах с самого начала похода все строго употребляли только кипячёную воду, пищу готовили на огне и (на радость староверам) ели каждый из своей посуды. Тропинин намеревался заставить придерживаться этих правил всех новичков, не исключая и офицеров.

— Поверьте, — сказал он. — Большинство болезней проистекает от плохой воды.

— А, допустим, чума? — поинтересовался Хельмут.

— Чуму распространяют блохи, что живут на крысах. Не подпускайте их к себе и не заболеете. Тиф распространяют вши. Следует чаще мыть тело и менять одежду.

— Оспа? — спросил Шарль.

— Мы все привиты от оспы.

— Болотная лихорадка? — не унимался француз.

— Её распространяют комары. Если укусят больного, а после здорового. Но комары не летают слишком далеко. Просто не живите в местах, где царят болезни, защищайте комнаты от москитов. Мажьтесь отпугивающими мазями. И вы сведете к минимуму риск.

— Вы всё же великий натуралист, Алексис! — восхитился Шарль. — Хоть и купец.

***

Скоро мангровые заросли кончились, акватория разделилась на узкие протоки, которые обычно заканчивались болотцем или озером. Берега были насыщены влагой, как губка, лишь изредка попадалось то, что можно назвать сушей.

Вместе с тем экспедиция углубилась в относительно населённые места. Иногда им встречались затопленные деревни и шхуны проплывали по улицам точно гондолы в Венеции. Там где наводнение пощадило деревни, местность выглядела не многим лучше.

Всюду царило запустение. Это не могло быть следствием известного великого голода. За десять лет пустующие деревни должны были или исчезнуть под натиском джунглей или заселиться вновь. Но деревни стояли так, будто их бросили от силы пару месяцев назад.

— Монополия, — сказал Шарль. — Всё дело в монополии. Здесь ещё можно купить индиго, рис, хлопок. Но самую прибыльную торговлю опиумом, солью, селитрой и бетелем англичане давно захватили. Ко всему прочему они обложили жителей крупным налогом, чтоб возместить расходы на войну. Многих довели до разорения. Люди бросают всё и уходят.

— Почему не поднимут бунт? Их же много!

— Бенгальцы никогда не восстанут, Алексис, запомните это. Они не воинственны. Их нет даже среди сипаев. Наш Раш и его парни, все они с запада или с севера. А бенгальцы предпочитают брать хитростью, а не силой. И когда не получается увернуться от схватки, они или умирают с улыбкой на лице, или уходят.

— Куда?

— Кто на север или на восток, туда, где ещё властвуют местные князья. Торговцы все больше предпочитают порты Кромандельского берега. Я и сам бы ушел в Маэ, если бы мог. Там Франция пока ещё сопротивляется. Хотя, не знаю, долго ли им осталось…

Шарль вздохнул.

— Давайте лучше к нам. — предложил Тропинин.

— Я и так уже отправился с вами, Алексис.

— Я имею в виду Америку. Там всегда найдётся место предприимчивому человеку. Не всегда же вам быть солдатом? Заведете виноградники или конезавод, или наладите сбор устриц на отмелях, или откорм гусей для фуа-гра. Что вам больше по душе?

— Фуа-гра? — усмехнулся француз. — Так вы там неплохо живёте?

— Неплохо. Вон видите матроса, — Тропинин показал на Босого, который строго говоря, занимал должность помощника, то есть подшкипера, хотя и не нашёл времени закончить курсы Ясютина. — У него, представьте себе, особняк в центре города. А рядом стоит особняк нашего китайца Шэня. И капитан наш само собой не в хижинке обитает. И капитан Нырков с «Мефодия». Все они люди богатые. Хотя одни ходят шкиперами, а другие простыми матросами. Расстрига служит учителем, у него свой скромный каменный дом. Отец нашего гардемарина — офицер, выходец из сибирских туземцев. А Незевай славен тем, что в честь него назван наш виски. Он заведует винокурнями.

— Вот как?

— Конечно так живут не все. Кому как повезет. Но возможностей много. Страна только развивается.

— И что у вас нет нищих, пропойц, воров?

— Все есть, как без этого. Но в тех местах трудно стать нищим. Есть лентяи и бродяги, которые просто не хотят много работать, а на пропитание им хватает случайных заработков. Пропойцы тоже встречаются, но с каждым годом всё реже. Как только мы обеспечили людям нормальную жизнь, они перестали спиваться. А воров мы просто выдворяем из колонии. Сибирь-то рядом, хе-хе!

***

День за днём они проплывали мимо брошенных деревень, заросших бамбуком или тростником рисовых полей. Если же попадались жилые места, то их обитатели старались меньше попадаться на глаза проезжим.

Время не было потрачено в пустую. Новобранцы учили язык хотя бы в пределах необходимого для боевых заданий. Хельмут и Шарль просвещали Тропинина на счет местной торговли, культуры и политической обстановки. Он только теперь осознал, как мало знал об Индии в целом и о колониальной торговле в частности.

— Вы хотите взять Индию с наскока? — вопрошал Шарль. — Напрасно. Вы сильно ошибаетесь, если полагаете будто можно просто купить товар, предложив в обмен свой. Здесь так не торгуют Алексис. Вернее тот, кто так торгует, имеет мизерную прибыль, а то и вовсе разоряется. В Индии принято давать аванс местным поставщикам, чтобы они заплатили вперед фабрикантам, сборщикам, крестьянам. И тогда вы загрузите полные трюмы по низкой цене и товаром лучшего качества. А тот, кто покупает по наличию, довольствуется жалкими остатками низкого качества притом по завышенной цене. И в Китае, кстати говоря, дела обстоят похожим образом.

Поэтому англичане и обошли всех остальных, что могут позволить себе платить вперед. Их аванс защищён войсками. У всех прочих европейцев есть лишь небольшие гарнизоны для охраны, но не для влияния. А теперь Гастингс пошёл дальше и подчинил себе страну полностью. Несколько лет назад он приказал повесить махараджу и все, наконец, осознали, чья здесь власть.

Тропинин нахмурился. Индия всё больше переставала ему нравиться. Заметив перемену настроения, Шарль усмехнулся.

— Но вам повезло, Алексис, — сказал он. — Сейчас самый удачный момент, чтобы ухватить свой кусок пирога. Система, выстроенная Гастингсом, подмыта со многих углов. Восстания на юге, европейская война, местные интриги, не говоря уж об интригах в самой Достопочтенной Компании. Тут и не скажешь, что для него страшнее — маратхи или «товарищи» заседающие в совете. Вроде Френсиса.

— Что за Френсис?

— Он интригует с самого приезда. Изначально в совете их было трое и они держали против Гастингса большинство, но двое недавно умерли, что по сути, спасло его положение. А сейчас всё зависит от решения правления Компании в Лондоне. Френсис претендует на место губернатора, у него может получиться.

— А маратхи?

— Что ж, британская администрация разделена на три части, между которыми нет сухопутного сообщения. Но Гастингс отвечает за все три. Он сам настоял на этом. И теперь не может быстро помочь тем или другим. Он не знает, чем закончится кампания армии Эджертона в Бомбее. Победой? Тогда можно бросить войска на другое направление. Поражением? Тогда нужно срочно собирать новую силу.

Он находится в состоянии неуверенности, а тут появляетесь вы с целой империей за спиной. С тем весом, который можете бросить на чашу весов. На его чашу или чашу его противников. Вы можете стать соломинкой, что сломает ему хребет или сломает хребет его врагу. Тем более, что твёрдых законов здесь еще не установлено. Право силы важнее.

— Вы узнали все это прячась на острове?

— Не поверите, но карьера Гастингса началась ровно с того же, — засмеялся Шарль. — Вы даже не представляете, сколько всего можно узнать, находясь в дебрях дельты.

***

Парусами капитаны больше не пользовались. Шхуны продвигались большей частью при помощи шестов. Иногда приходилось спускать лодку, чтобы завести верп или высаживать на берег отряд, чтобы он отыскал путь и просто дотащил корабли на буксире к нужному месту. В отряд назначали новобранцев во главе с Рашем. Пусть отрабатывают пайку, рискуя шкурой. Крокодилы не дремали и могли атаковать человека в любой момент даже при большом скоплении народа. Они были не столь умны, как тигры, что прятались от людей, если силы были не равны. Тем не менее, на ночь шхуны бросали якорь подальше от берегов и ветвей деревьев. Так всем казалось безопаснее.

Несмотря на опасения Тропинина им так и не пришлось прибегнуть к волоку, хотя некоторые переходы из озерца в озерцо были близки к такому понятию. Скорее шхунам угрожала опасность завязнуть в топкой грязи.

Но обошлось. Проплутав в лабиринте дельты и затопленных земель около недели, флотилия вышла на покрытый туманом водный простор.

— Хугли, — объявил Раш с чувством выполненного долга и немалым облегчением.

И то сказать, это было условием его освобождения от петли за пиратство.

— Паруса ставить! — распорядился Яшка.

Одноимённую английскую факторию прошли рано утром в тумане. А чуть позже оказались в виду довольно крупного города Чинсура, над главным зданием которого трепыхался голландский флаг с вензелем VOC. Обыватели просто опешили, когда флотилия пальнула салютом из пушек, а затем по просьбе Тропинина Яшка и Софрон подняли российские флаги.

— Голландская торговля в упадке, — сказал Хельмут. — Англичане вернули им Чинсуру, но наладить прежние торговые связи не просто. Купцы прозябают на местной рознице. А корабли из Европы приходят всё реже.

После некоторого промедления со стены небольшого форта или вернее того, что осталось от форта, выстрелила пушка. Выстрелила она холостым, что означало скорее приветствие, чем приказ остановиться. Лёшка, однако, направил флотилию к берегу.

Тот как и везде оказался топким и грязным, но ближе к центру города его обваловали, укрепили брёвнами и камнями. Рядом была устроена пристань, возле которой стояло несколько мелких лодок. И ни единого морского судна ни у пристани, ни на рейде.

То ли услышав выстрел, то ли увидев корабли, на набережную вывалила, наверное, половина населения города, во всяком случае половина его европейской части.

С лёгкостью, словно они плыли на моторном катере, Яшка притёр «Кирилла» к причальному столбу. Течение здесь почти не ощущалось, так что в якоре потребности не возникло. Обмотав вокруг столба канат, Босый притормозил корабль, а Лёшка соскочил на дощатый настил.

— Господа, мы тут несколько заплутали, — обратился Тропинин на английском. — Не подскажите, как попасть в Банкибазар?

— От Банкибазара остались одни головешки, — после некоторого промедления ответил голландский офицер.

На нём были белые бриджи и синий мундир с красным подбоем.

— Эти головешки принадлежат мне! — с пафосом заявил Лёшка.

— Вы русский? — усомнился тот.

— Абсолютно! Так мы правильно двигаемся?

Голландец кивнул.

— Вы с верховьев? У вас есть товар? Какой? — спросили из толпы.

— Нет, мы прямиком из Америки. Товар есть. Главным образом пушнина. Но пока мне нужно достигнуть места назначения. Я нанесу визит позже.

Люди немного опешили. Возможно не все понимали его английский или английский вообще.

— Кстати, не видели здесь англичан? — спросил Лёшка. — Меня пугали их несметными ордами, но пока что нам ни один красный мундир не попался.

— Чуть ниже по реке вы увидите их в достаточном количестве, не без мрачного сарказма заметил офицер.

Проплыв три мили вниз по реке они увидели следующий город.

— Шандернагор. Лунный город, — сказал Шарль. — Во всяком случае мне сказали, что так переводится название с местного диалекта.

— Не желаете к своим?

— Нет. Разве вы не видите солдатские пикеты, Алексис?

— Но они в серых мундирах! Я-то полагал, что британская пехота носит красные.

— В Европе, — уточнил Шарль. — А здесь они надевают такой мундир лишь на поле боя или на параде. Во время марша или патрулирования сипаи предпочитают серый цвет. — Он задумался. — У ваших бойцов, кстати, тоже странные одежды. Какого они цвета не возьмусь утверждать, но меня поразило, что они все в разводах. Неудачная покраска?

— Нет, — ответил Тропинин. — Это сделано нарочно с помощью чайного отвара и луковой шелухи.

— Нарочно?

— Да, так бойца меньше видно на местности.

— Но какой в этом смысл?

— Мы не воюем строем, Шарль. У нас просто нет столько людей, чтобы выстраивать их в колонну или линию.

С набережной выстрелила пушка. Это была лёгкая полевая пушка на лафете с большими колёсами. Но шхуну при удаче могла потопить и такая.

— Ответить? — спросил Яшка.

— Сохраним гордое молчание.

— Они донесут начальству в Форт Вильям еще до того как вы найдете свой Банкибазар, — сказал Хельмут. — По левому берегу проложена хорошая дорога, всаднику несколько часов ходу.

— Или они просто отправят лодку, — добавил Шарль.

Лодок вокруг действительно появилось много и самых разных — рыболовных с сетями, торговых, везущих груды стопок, тюков, фруктов, пассажирских с парусиновыми навесами на корме и совсем уж странных корабликов с развешенными всюду цветочными гирляндами и носовыми фигурами в виде сказочных существ, точно это платформы на карнавале в Рио. Различить, которая из лодок везёт гонца, было бы невозможно. Вряд ли британцы пошлют европейского солдата в заметном мундире. А если бы и послали, Тропинин не стал бы первым идти на конфликт.

Теперь не только река наполнилась многолюдьем, весь правый берег представлял собой сплошную череду деревень, городков, поместий, переходящих одно в другое. Левый берег выглядел более диким, заросший лесом из кустов, обыкновенных деревьев и остролистых пальм.

Не совсем так представлял себе Тропинин Индию, стонущую под пятой британцев. А где война? Где марширующие отряды, блок посты, патрульные корабли? Где пороховой дым? Такое ощущение, что все живут, как прежде.

— Где-то здесь еще должны быть ещё и датчане? — спросил он.

— Чуть ниже вашего Банкибазара, — ответил Шарль. — Для местных это Серампур, но датчане назвали город Фредерикнагор в честь одного из своих королей. Их индийская компания разорилась. С прошлого года город принадлежит короне. Там, кстати, говоря неплохо. Их нынешний губернатор позволяет свободно селиться, вести торговлю европейцам и местным. Никаких притеснений. Городок спокойный и тихий. Но прибыли особой там не получишь и для таких как я работы нет.

Через пару часов и двенадцать миль пути, они приблизились к очередной излучине.

— На правом берегу вилла Гаретти, — показал Шарль. — Во времена мира здесь проживал наш губернатор Шевалье, принимал друзей, офицеров, соседей. Включая и Гастингса. Возможно бедолага и теперь сидит тут под домашним арестом. Ну, а на левом берегу, Алексис, ваше имение!

У Тропинина ёкнуло сердце. Он очутился в одном шаге от воплощения своей мечты. Вот только разглядеть её было сложно. Пальмы, деревья, высокие кусты покрывали берег сплошной стеной. Ни намека на строения, факторию или пристани. Но вот шхуны приблизились и в зарослях появился просвет. Мелкая речушка вливалась здесь в Хугли почти под прямым углом. Над ней явно поработали инженеры — слишком уж ровными и прямыми выглядели берега, даже несмотря на эрозию и наступление леса. Сейчас, в период большой воды речка казалась достаточно полноводной, чтобы можно было завести туда шхуны. Но в межень скорее всего она пересохнет или превратится в небольшой ручей.

Шхуны осторожно зашли в устье притока и встали. Здесь можно было крепить их прямо к стволам деревьев.

Тропинин распределил силы. Туземный отряд Раша во главе с Хельмутом он отправил исследовать окрестности, Яшку с моряками оставил на шхунах, а сам с мушкетерами и Шарлем направился к развалинам.

Среди развалин жили какие-то бродяги. Завидев, что со шхун высаживаются люди, они убежали. Тропинин решил их не преследовать. На миг он вновь ощутил себя мальчишкой. Развалины, клады, джунгли — все это он представлял себе когда-то читая приключенческие книги. А теперь стал частью истории. Затем вернулось чувство ответственности, а наваждение исчезло.

Фактория лежала в руинах. От форта или батареи сохранился только размытый земляной вал и заросший кустами ров. Казармы, склады, дома, хлева сгорели или были разрушены.

— Британцы посадили своих чиновников на десятках местных рынков, — заметил на это Шарль. — А на которые не смогли посадить, те закрыли. Закрывают же они рынки вот таким вот надёжным способом.

Главная резиденция, однако, почти уцелела. Она представляла собой нечто похожее на гостиный двор. Одноэтажное здание в плане имело форму каре. Фасад, что смотрел на реку, прорезали десять высоких окон и скромное крыльцо с колоннами посредине. По периметру плоской крыши шла балюстрада. Над входом Тропинин увидел барельеф с двуглавым орлом.

— Отлично! — заявил он с деланным оптимизмом. — Не придётся менять.

Конечно, это был орёл Священной римской империи. Но грубые очертания изображения делали его годным для любой вольной интерпретации.

С трудом открыв перекосившуюся створку двери, они осторожно вошли внутрь. Здесь пахло гнилью, сыростью и дерьмом. Пол по большей части был земляным. В нескольких местах сохранились следы настила. Подпираемая множеством колон плоская крыша частью обвалилась, частью просела. Внутренний дворик, организованный на манер патио, оказался расположен не по центру строения, а был как бы сдвинут немного в сторону. Из-за этого меньшая из частей здания представляла собой череду небольших комнат, а большая — довольно просторный склад, разделенный на три помещения.

— Место удобное, — сказал вернувшийся из разведки Хельмут. — Если обновить ров, то здание будет легко защитить. Там кажется осталось что-то от прежних фортификаций. А деревья вокруг лучше вырубить, чтобы очистить пространство. Но где мы возьмём столько рабочей силы?

— Найдём, — отмахнулся Лёшка. — Всему своё время. Давайте-ка для начала наведем здесь порядок. Проверим, нет ли тут каких змей или скорпионов?

Подчиненные Раша взялись за дело. Вскоре несколько комнат очистили от мусора, укрепили окна ставнями, поправили крышу. Со шхуны принесли железную печку и выведя трубу наружу, растопили, чтобы теплом и тягой освободить комнаты от затхлого воздуха и сырости.

***

Обустройством они занимались следующие несколько дней. Рубили деревья, обновляли ров, устраивали пристань, чинили главное здание.

По докладу Раша неподалёку стояла деревенька под названием Наваб Ганж. По бенгальским меркам небольшая — сотни в две жителей. Прошедший голод почти не затронул её в смысле смертей, но население порядком обнищало из-за поборов новых властей.

— С ними и начнём торговать, — объявил Тропинин за завтраком. — А то наша солонина уже начала пахнуть.

Местной дичи разведка раздобыла немного. На долю офицеров и капитанов пришлась пара куропаток и какая-то зелень, похожая на кинзу.

— Вот увидите, Алексис, они побояться, — сказал Шарль, выковыривая зубочисткой остатки птицы.

— Страх — дело не постоянное. К нему привыкаешь.

— К петле привыкнуть сложно.

— Верно. Какие у британцев пушки?

— Полевые шестифунтовые.

Тропинин подошел к оконному проему и осмотрел толщину стены.

— И какую стену пробьет ядро такой пушки?

— Смотря с какого расстояния. Но если они будут бить с той стороны ручья, то шести кирпичей должно хватить.

— А здесь четыре. Нужно добавить ещё, — подумал Тропинин вслух.

— Британцы брали крепости, высеченные из скал, имейте это в виду, Алексис.

— Они брали их, потому что там скрывались огромные богатства. Для чего будут брать нашу?

Кирпичей у них, однако, не было.

— Раш, отправляйтесь в деревню, — распорядился Тропинин прямо через окно. — Передайте, что я буду платить по шиллингу за каждую сотню плетёных корзин. Дно в них делать не нужно.

Несмотря на ранее время он достал бутылку виски и добавил в кружку с кофе. Вопросительно взглянул на француза, тот кивнул.

— У меня в документах ещё значится селитряная фабрика в Баракпоре, сказал Тропинин, перебирая документы.

— Это в трёх милях ниже по течению. Приходилось бывать там.

— Покажете?

— Давайте прогуляемся. Только прихватите с собой десяток ваших хм. мушкетеров. Здесь могут водиться тигры. И душители. Вы знаете про душителей?

— Последователи культа Кали?

— Именно. Тут рядом несколько храмов в её честь, да и Калькутта так названа не спроста. А та публика, что сбежала из ваших развалин при нашем появлении, показалась мне подозрительной.

Дорога (это была именно дорога) заняла не больше часа. На месте селитряной фабрики они обнаружили такие же жалкие развалины, как и в Банкибазаре. Уцелело лишь несколько сараев. Рядом с ними из земли торчал длинный столб.

— Зачем он здесь? — удивился Тропинин. — Флагшток следовало бы ставить у главной конторы.

— Это мачта, — сказал Шарль. — До ваших владений она не имеет касательства.

— Мачта? — удивился Тропинин. — В смысле корабельная?

— Да. Это своего рода символ расплаты за бомбардировку нашего Форт д'Орлеан в Шандернагоре в пятьдесят шестом году. Мачту сняли с британского корабля «Кент» о шестидесяти четырёх орудиях. Он был флагманом эскадры. Во время боя наши смогли хорошенько его потрепать. Капитан был ранен, капитанскому сыну оторвало ногу и он вскоре умер. Корабль так и не дошёл до Калькутты. Ему оставалось ещё шестнадцать миль. Именно здесь «Кент» выбросился на берег. Команда разместилась в ваших сараях, они тогда уже были развалинами, а с корабля сняли лишь эту мачту. Адмирал Ватсон умер на следующий год. Не знаю, были тому причиной ранения или лихорадка.

— Хорошие времена были?

— В этих местах, Алексис, для французов не было хороших времён.

***

Англичане не реагировали на иностранную экспедицию больше недели. Тропинин даже немного обиделся, неужто его не воспринимают всерьез? К тому же ему хотелось побыстрее отделаться от поручения капитана Кука и его офицеров. Толстая пачка писем висела грузом невыполненных обязательств. Он, конечно, мог сам отправиться в Калькутту, или поручить это дело кому-то из доверенных лиц. Но не хотел. Наличие важной почты следовало разыграть, как главный козырь. Побить им какой-нибудь ход британцев. Вот только пока никто не спешил сдавать карты.

Что ж, письма в эту эпоху шли медленно, от нескольких лишних дней они не испортятся. А тем временем его парни стахановскими темпами возводили вокруг фактории лёгкие укрепления. Склоны старого рва подровняли, кусты и деревья вокруг вырубили, а их стволами усилили крышу. Достаточно, чтобы она выдержала небольшой габион, устроенный вдоль балюстрады, за которым разместились стрелки и вертлюжные фальконеты. Такую же защиту из засыпанных землей корзин построили перед стенами, но здесь уже поставили шестифунтовые пушки, снятые с кораблей. Окна главной конторы, частично заложенные камнем, представляли собой последнюю линию обороны.

Неподалеку отрыли колодец и хотя вода в нем пахла болотом, она была все же чище то, что текла в речушке, и тем более в Хугли. Тропинин приказал кипятить и такую, а также заказал Раш прикупить древесного угля, чтобы соорудить фильтр.

Фактория быстро приобретала черты обжитого места.

Что до экономической части экспедиции, то она пока что развивалась ни шатко, ни валко. А вернее не развивалась никак. Тропинин рассылал солдат из отделения Раша по окрестным деревням с вестями о возобновлении старого базара, приглашал пожаловать с товаром, обещал работу, заказы. К фактории иногда приходили любопытные (часто весьма подозрительные личности), но никто не оставался, не ставил лавку или мастерскую, хотя место вокруг было достаточно, а Тропинин обещал самые льготные условия.

— Раньше, когда рядом жил наваб, здесь проходила крупная ярмарка, — доложила вскоре разведка. — Торги начинались в конце сезона дождей, в августе или сентябре и продолжались до Джанмаштами.

— Что за зверь?

— Местный языческий праздник, — пояснил Раш, пожимая плечами.

Его самого местные обряды нисколько не трогали.

— Ну, так быть посему. Как дожди стихнут, откроем ярмарку.

Теперь глашатаи делали акцент на Джанмаштами и традиционной ярмарке. Возможно именно слух об этом заставил британцев зашевелиться.

***

Однажды днём по Хугли приплыла большая лодка с десятком смуглых гребцов, отрядом столь же смуглых солдат в красных мундирах, офицером и чиновником европейского вида. Похоже администрация решила не опускаться до переговоров.

Местные предупредили о визите британцев заранее. Лодка сделала остановку в Баракпоре, а пока гребцы отдыхали, молодой бенгалец успел добежать до фактории, где обменял информацию на законную рупию (вернее два шиллинга) за труды. Политика пряника принесла первые плоды.

— Не обольщайтесь, они продадут вас точно так же, если представится случай, — заметил на это Хельмут.

Яшка успел поднять якоря и отвести обе шхуны на противоположенный берег Хугли, поближе к датскому Серампуру. С ним ушло и большинство моряков. Остальные распределились по боевым позициям, а Тропинин с группой офицеров поднялся на крышу.

Если бы британцы выслали батальон, тот смог бы доставить им неприятностей. Но они слишком уверовали в собственные силы. Отправили неполный взвод. Даже пушек не взяли.

— Словно против крестьян каких-нибудь выступили, — недовольно заметил Шарль. — Итак, у нас появился шанс задать британцам хорошую трёпку! Единственный шанс, так как в следующий раз их придет больше. Но зато сейчас, Алексис, вы можете заказать любое блюдо. Подать ли вам англичан жаренными, или тушёными, порезанными на ломтики или порубленными в лапшу.

— Вы предлагаете блюдо, подразумевая, что, отведав его, мы вскоре сами окажемся на вертеле. Это называется задать корма бычку.

— Браво! — оценил Шарль. — Но что же вы предлагаете?

— Я постараюсь вступить в переговоры, — пожал Тропинин плечами. — У нас пока слишком мало сил для настоящей войны.

— Не имеет значения, сколько у вас сил, — отмахнулся хмурый как всегда Хельмут. — Вы, Алексей, поставили факторию в пяти почтовых милях от главной конторы британцев во всей Индии. Думаете они спустят такое? Это все равно что поставить часовню в Мекке или синагогу на Ватиканском холме в Риме. Если вы прогоните взвод, они пришлют роту, прогоните роту, пришлют батальон или полк.

— Зачем же вы присоединились к нам? — удивился Тропинин.

— Мне не хотелось оставаться на том острове одному. К тому же в случае неудачи мы всегда можем прорваться на ваших шхунах к океану. Всего-то нужно подгадать отлив и подходящий ветер. А там хоть к французам в Маэ, хоть к португальцам в Гоа. Хотя конечно и те и другие католики и нашего брата не любят. Есть ещё Цейлон, но там жарковато.

Пока Хельмут ворчал, Тропиинин осмотрел позиции, прошелся вдоль балюстрады.

— Если дело дойдёт до стрельбы, выбивайте туземных солдат прежде всего сержантов, — приказал он мушкетерам. — Белых не трогайте.

— Напротив, — возразил Хельмут. — Было бы разумней укокошить всех белых. Без грамотных офицеров мы легко разобьём отребье.

— Если бы мы сражались с туземным войском, я бы так и поступил. Но мне нужно будет чем-то торговаться с британцами. И лучше торговаться пленниками, чем трупами.

— Англичане не любят капитулировать, — заметил Шарль. — Если уж им понадобится повод к войне, они и последнего сипая выдадут за лучшего сына Англии.

— Ну, так, а русские, скажу я вам, не любят сдавать крепостей.

— Рад за вас, но одного лишь высокого духа тут недостаточно.

— У меня есть рекомендации и пачка писем от английских моряков. Это хороший повод для переговоров. Но прежде мы должны показать, что располагаем силой.

Хельмут кивнул и поспешил вниз. Батареей из четырех шестифунтовок командовал гардемарин Чижов. Ну как командовал? Все старики, что стояли за пушками — Слон, Дышло, Незевай, Хавьер, Расстрига — делали вид, что ему подчиняются. А немец собирался прикрывать батарею вместе с солдатами Раша.

С приближением британского отряда, все те немногие местные, что поставили палатки и шалаши в ожидании ярмарки, сорвались точно торгующие на улице российские бабушки при появлении милиционера.

Ворот, как и ограждения, соорудить ещё не успели. Каждый вход на площадь обозначался парой кольев в человеческий рост, на которые парни повесили глиняные горшки. Это они сделали с умыслом. Когда британский отряд поравнялся со входом прозвучало два выстрела и оба горшка разлетелись мелкими брызгами. Дистанция была велика для прицельной стрельбы из мушкетов — около двух сотен метров, но мушкетеры Эскимальта только назывались мушкетерами. Они были вооружены штуцерами, слегка доработанными Тропининым (полая пуля, кольцевой прицел, сошки) ради большей скорострельности и точного боя.

Чиновник в черном сюртуке и шляпе, похожей на короткий цилиндр, аж подпрыгнул и тут же нырнул за спину ближайших солдат. Молодой офицер в красном камзоле и двууголке даже ухом не повёл. Он вытащил клинок, поднял его к небу и выкрикнул приказ. Солдаты рассыпались, образовав жиденький строй. В будущем именно индийские полки британцев первыми сменят цвет мундиров на защитный хаки, но пока англичане и сипаи расхаживали в ярко-красном.

— Тонкая красная линия, — произнёс Тропинин.

— Что? — не понял Шарль, который в это время занимался осмотром фальконетов и подсчетом зарядов.

Тропинин перевел метафору на английский. Тонкую красную линию, ещё не воспели романисты и беллетристы, но красный цвет мундиров у многих народов ассоциировался прежде всего с британской пехотой.

— Весьма поэтично, — согласился француз, ковыряясь в запальном отверстии.

— Но вы вроде бы говорили, что они ходят в сером в обычные дни.

— Это означает, Алексис, что день необычный, — Шарль отковырял кусок ржавчины или грязи, или нагара. — Они собираются построить взвод на вашей площади, зачитать прокламацию и, возможно, повесить кого-нибудь для острастки. Эта пушка никуда не годится, Алексис. В запальное отверстие скоро руку можно будет просунуть. Нужна втулка.

— Эй, у пушек! — крикнул Тропинин вниз. — Если что стреляйте по их правому флангу, который от нас слева. Короче, туда, где нет европейцев.

Линия медленно приближалась к главной конторе. Солдаты уверенно шагали по площади столь ровной, точно её подготовили для игры в крикет. У Тропинина скребли на душе кошки. Несмотря на браваду, он сильно опасался предстоящей стычки. Всё же это были чёртовы англичане, правители морей и половины земного шара. И они считали эту территорию своей.

— Поднимите флаг, — распорядился Лёшка.

Один из мушкетеров потянул за веревку и на коротком флагштоке над крышей поднялся российский триколор. В некотором роде это было самоуправство. Но империя была далеко и риск показался Лёшке оправданным. Не то чтобы флаг произвел на британцев впечатление. Они продолжали шагать и прошли около двух третей пути, когда Тропинин решил начинать.

— Ещё один шаг, джентльмены, и я прикажу открыть огонь из пушек! — крикнул он.

— Выкатить орудия! — приказал внизу тонкий голосок Чижова.

Из проемов между корзин с песком высунулись пушечные стволы.

Британский офицер приказал солдатам остановиться. Он не ожидал встретить здесь артиллерию. Но и отступить гордость не позволяла. Некоторое время у него похоже заняли расчеты оставшейся дистанции, возможных потерь от картечи, вероятности ворваться на габион хотя бы с половиной отряда.

— Кто вы такой? — крикнул он, наконец.

Услышав англичанина, встрепенулся Шарль, который все ещё инспектировал фальконеты.

— Это вы, Роберт? — высунулся он из-за укрытия. — Я узнал вас по голосу.

— Шарль? — удивился офицер. — Что вы забыли у этих разбойников?

— Разбойников? Это русские, Роберт, и по крайней мере они не собираются нападать на наши владения, точно корсары. Слушайте, бросьте пустые угрозы. Поднимайтесь сюда, поговорим, как европейцы с европейцами.

— Я не веду переговоров с контрабандистами и разбойниками. Эта земля принадлежит компании. Мы не потерпим здесь никаких нелегальных рынков, никаких притонов.

— Тут вы дали маху. Господин Тропини и капитан Якоб вовсе не контрабандисты. Они настоящие джентльмены. Я лично прочёл документы. У месье Тропини полное право на владение факторией. Даже ваш продажный судья Импи, отправляющий в тюрьму конкурентов, не найдёт ни единой зацепки.

— Вот пусть суд и разбирается.

— Но подумайте, Роберт. Если вы атакуете городок, Россия расценит это как пиратскую акцию. Их императрица очень ревнива. Вы же не хотите, чтобы из-за такой пустяковины как Банкибазар, она выступила против вас на стороне Американских колоний и Франции?

— Об этом пусть думают те, кому положено думать. Король, парламент, правление компании. У меня есть приказ.

— Не говорите потом, что я вас не предупреждал.

Молодой лейтенант, кажется, посчитал правильным вступить в бой. Чего нельзя было сказать о чиновнике. Поняв, что ему не угрожает немедленный залп картечи, тот выбрался из-за солдатских спин и принялся в чём-то убеждать офицера. Молодой человек нехотя согласился, отдал приказ по которому солдаты поставили ружья к ноге, а чиновник отправился к главной конторе на переговоры.

— Внутрь его не пускать! — распорядился Тропинин. — Я сам спущусь.

Они встретились перед габионом. Тропинин даже не подумал предложить незваному гостю чая или пригласить в прохладную комнату. Перехватил на подходе, рассудив, что незачем прежде времени раскрывать врагу диспозицию.

— Я владелец этой фактории и подданный Российской империи, — с пафосом произнес Лёшка. — Моё имя Алексей Тропинин. Что вам угодно?

— Моё имя Фокс, — чиновник приподнял шляпу — Вынужден объявить, что ваше пребывание здесь незаконно.

— Ерунда у меня есть документы на собственность а также парвана, то бишь разрешение на торговлю, уступленные мне Австрийской компанией, — он вытащил из внутреннего кармана листок. — И вот, пожалуйста подтверждающая бумага от Чарльза Александра австрийского принца, нидерландского стадхаудера, великого магистра и прочая, и прочая. У вас есть сомнения в подлинности подписи и печати?

Имя если и произвело впечатление на чиновника, то вида он не подал.

— Прежде всего вы должны спустить флаг и прекратить незаконную торговлю. Что до ваших прав на собственность, то они должны быть верифицированы в Калькутте.

— Вы можете верифицировать права своих подданных, к коим я не отношусь. Я собираюсь торговать. Иначе в фактории нет никакого смысла.

— Это невозможно.

— Послушайте, любезный, я не имею желания обсуждать подобные вопросы с мелким чиновником, который говорит «невозможно». Я хочу говорить с тем, для кого что-то возможно.

— И с кем же вы хотите говорить?

— С губернатором Уорреном Гастингсом.

— Ха-ха.

— Что за глупый смех? Между прочим у меня с собой депеши для Адмиралтейства, письма некоторым высокопоставленным лицам в Лондоне и рекомендательное письмо к Уоррену Гастингсу. Так неужели я стану передавать их кому попало?

— И от кого все эти письма? — ухмыльнулся чиновник.

— Вы что-нибудь слышали о капитане Куке? О его экспедиции? Об этом говорит вся Европа, но возможно сюда новости приходят с запозданием. Так вот он и его офицеры попросили меня об услуге…

— Вы можете передать письма мне.

— Дудки! Я вручу их лично Гастингсу. Таковой была просьба капитана. А в противном случае сам привезу их в Лондон. Но тогда они устареют на пару лет, и если, допустим, четвертый граф Сэндвич меня спросит, какова же причина столь неприятной задержки, я не стану скрывать вашей фамилии, мистер Фокс.

***

Официальное приглашение от Гастингса посетить его резиденцию пришло на следующий день. На этот раз всё тот же чиновник обошелся без солдатни. Помимо гребцов Фокса сопровождала лишь пара слуг.

— Ну, по крайней мере вы получили аудиенцию, — произнес Шарль.

— И без единого выстрела, что меня особенно радует, — добавил Хельмут.

Яшка промолчал. Они вчетвером сидели за столом в патио и играли в подкидного дурака. Игре их научил Тропинин, выдав её за любимую игру императрицы.

— Но вы не можете идти на встречу просто так, — сказал Шарль, осматривая поверх карт его одежду — обычную куртку из оленьей кожи, латанную рубаху, нанковые штаны.

— Почему же?

— Это Индия, Алексис. Кстати ваш ход. Вы должны показать свою значимость. Вас должны принести к резиденции в богатом портшезе… это такой инструмент, чтобы нести человека.

— Паланкин?

— Паланкин. Кроме того, вас должна сопровождать свита, телохранители, толпа слуг. Слоны, верблюды, лошади, мулы. И всё должно выглядеть роскошно. И носилки, и одежда, и слуги.

— Театральщина, — Тропинин зашёл с дамы.

— Театр! — воскликнул Шарль, побивая даму тузом. — Верно! Это именно то, что здесь зачастую важнее реальности.

— И где же я до завтрашнего дня найду слонов, верблюдов и сонм слуг?

— Это не проблема, — сказал Хельмут. — Местные крестьяне, полагаю, согласятся сыграть свиту. Правда их лучше помыть и приодеть. А остальное проще всего нанять в Серампуре. Датчане охотно сдают в аренду животных, повозки, портшезы.

— Серампур на другом берегу реки.

— Милей ниже по течению есть паром, — сказал Шарль. — Он спокойно выдерживает слона.

Тропинин немного подумал и покачал головой.

— Но разве будет выглядеть престижно если я отправлюсь на наемных носилках, в которых протирали задницы бог весть сколько людей. Наверняка они все тут примелькались. И слоны с верблюдами тоже.

— Хм, — француз кивнул. — В чем-то пожалуй вы правы.

— Я отправлюсь на лодке с парой слуг. Вот и всё.

— Можно взять наш ялик, — сказал Яшка.

— Раш! — крикнул Тропинин. — У меня есть задание для вас.

***

Прежний форт Вильям, превращённый в таможню, располагался рядом с портом. На рейде стояло несколько крупных парусных кораблей и множество речных лодок. Берег оккупировали индусы, совершающие омовения и тут же набирающие воду в большие кувшины. Напомнив еще раз, чтобы не пили речную воду, Тропинин оставил шлюпку на Босого и его моряков. Наверх он поднялся сопровождаемый только Рашем, который неплохо знал Калькутту.

Столица британской Индии представляла собой, что называется, город контрастов. По одну сторону улицы строились роскошные особняки, настоящие дворцы, лишенные, правда, какой-либо растительности перед фасадом, по другую стояли хижины или даже обычные палатки, возле которых, точно на бивуаке сидели у очагов бенгальцы и прочие азиаты. Чуть дальше располагались старые кварталы, застроенные более скромными, но крепкими домами армян, персов, арабов, местных купцов. Каждое строение имело свой колорит, на первых этажах располагались лавки с красивой вывеской или выставленным на улицу зазывалой. У подъездов богатых домов стояли слуги в ливреях или солдаты. Тут и там безо всякой системы располагались христианские церкви, мечети, храмы местных божеств.

И улицы, и площадь, на которую вышел Тропинин, выглядели на редкость оживленными. Белые, смуглые, черные мужчины и женщины в разнообразных шляпах, треуголках, двууголках, чалмах спешили по делам или стояли группками, что-то обсуждая. Мимо проезжали телеги, кареты, повозки на огромных колесах, носильщики проносили портшезы. Шагали слоны, верблюды, волы, лошади, мулы. Перевозились из порта и в порт тюки, бочки, стопы, рулоны, ящики.

Посреди площади на массивном подиуме стоял высокий обелиск. Надпись сообщала, что это памятник погибшим в зловещей Чёрной дыре. Тропинин постоял с минуту в задумчивости. По итогам переговоров он и сам мог оказаться в каком-нибудь её современном аналоге.

Новый форт располагался ниже по течению Хугли. Огромная лужайка под названием Майдан окружала его с трех сторон. С четвертой была река, которая в этом месте делала резкий поворот к западу. Над резиденцией развивался флаг цвета индиго с тигром, кораблём и неполным Юнион Джеком в углу.

Возле ворот форта расхаживали пехотинцы Бенгальской армии в белых, слегка желтоватых от пыли мундирах. Жестокая всесильная компания понемногу превращалась в государство. У неё была армия, флот, деньги, бюрократический аппарат, она объявляла законы, взимала налоги и распоряжалась землями. Если не считать далекого лондонского правления, то наверху пирамиды находился генерал-губернатор Уоррен Гастингс. Властелин Индии.

***

Губернатор был лет на десять старше Тропинина, но южный климат и отсталая медицина состарили его чуть больше привычного. Как и многие англичане, что пробыли здесь достаточно долго, он утратил белизну кожи. Она не стала коричневой, как у коренных бенгальцев, но скорее желтой, цвета старого пергамента. От длительного ношения парика или по какой-то иной причине череп губернатора облысел более чем наполовину.

Видимо он не посчитал гостя важной фигурой, поэтому не стал прикрывать лысину буклями. Он также не посчитал нужным надеть черный камзол, который висел рядом, а принял Тропинина в серебристой жилетке.

— Так вы встречались с Куком? — спросил властелин и вместо приветствия указал на кресло. — Но где?

Тропинин сел, стараясь выглядеть вальяжно, но не нагло. Он выложил на стол пачку писем, а рекомендательное письмо протянул Гастингсу.