Бесплатный фрагмент - Наброски пером — 3

Александр Штрайхер

НАБРОСКИ ПЕРОМ 3

Избранное разных лет Третье издание

Дополненное

Иллюстрированное

Штрайхер Александр Яковлевич

Наброски пером 3. Избранное разных лет.

В книге собраны произведения Александра Штрайхера с 1980-х по настоящее время — пьесы, рассказы, эссе, стихи и подборки фраз.

В качестве журналиста под различными псевдонимами (Александр Норин, А. Норин, Ш. Александров и др.) автор много печатался в русской и русскоязычной прессе, издавал две газеты. Входил в литературную студию «Круг», которую вел поэт Юрий Михайлик.

А. Штрайхер — одессит и десятилетний отказник, что наложило от-печаток на интеллектуализм и стиль его работ.

Книга может быть интересной для читателей ищущих оригиналь-ность мысли и точность ее формулировки.

Copyright by A. Shtraykher

Иллюстрации авторские

ЧУДАК В СТРАННОЙ ШЛЯПЕ

Посвящается В. Спитковскому

Солнце, бросая вычурные тени с трепетом пробивалось сквозь нежную листву платанов. Почему-то никто из прохаживающих по Бульвару никуда не спешил, ни старики, ни дети. Еще не настало время бледных лиц и нервно снующих рук. Еще догорал, доедался реальный социализм с его дряхлыми, жалкими и жадными вождями, было тихо и спокойно. Еще было скучно, и солнечные зайчики выхва-тывали из полусумрака Бульвара очаровательные детские и женские лица, весело вспыхивали в глазах. Бульвар нежно, осторожно потяги-вался в ожидании вечерней прохлады, громкого смеха и влюбленных парочек.

Вздохнув, Он вытер платком пот с лица, лысины и внушительного затылка.

— Жара, — веско отметил Он, ни к кому, собственно, не обращаясь.

Но уже было не так жарко. Уже потянуло с моря, cлегкa обдувая вогкую шею.

— Хорошо! — и как в предыдущие годы Он сторожно опустил свой немалый вес на вторую от Памятника скамейку.

— Не так давно покрасили, — отметил Он, нащупывая снизу пупы-рышки краски. Он имел обыкновение отколупывать их и если скамей-ку недавно красили, то Ему потом долго приходилось стирать прилип-шую краску, сплевывая на пальцы.

В этот раз такси ждало за углом — придется сразу же вернуться в аэропорт. Ничего не поделаешь — дела… Ведь он и так уже два года пропустил, не появился на Бульваре во время цветения акаций. Спер-ва болела жена, потом с Ним случился… Первый звонок. Мог быть и Последним. Но в этом году Он вырвался — хоть и на один день!

А здесь, здесь как-будто ничего не меняется. Все то же самое. Те же дети — все-таки, наверно, другие. Те же девушки, а может и не те. Тот же чудак в странной старой шляпе. Сколько Он себя помнил, столько помнил эту шляпу и этого чудака. А может это другой чудак? Может это сын того чудака, которого Он впервые встретил здесь, на Бульваре, сорок, да нет, больше сорока лет назад? Ведь, действительно, тому сейчас было бы под восемьдесят, а этому — ведь не больше сорока!

Он поднялся и впервые за все эти годы пересек Бульвар и опу-стился на скамейку рядом с чудаком в странной шляпе. Вблизи она смотрелась еще более странной и ужасно старой. Точнее, не старой, а старомодной. Будто лежала она долго-долго где-то в музее под стек-лом, а потом пришел вот этот чудак и достал ее. Таким же старомод-ным было и лицо под шляпой, с тяжелым выступающим подбородком и длинными ноздрями слегка крючковатого носа. Лицо, вроде, и моло-дое, но устремленный в никуда взгляд как-то необяснимо старил…

— Скажите, — Он не знал, как спросить. — Скажите, это ведь ваш отец сидел раньше на этом месте?

— Отец… — произнесли губы чудака.

— Ну да. Ведь я прихожу сюда уже давно. Больше сорока лет.

— Давно… — повторили губы.

— Я всегда прихожу, приезжаю на Бульвар во время цветения ака-ций.

— Акаций… — вокруг чудака висел какой-то звон, как-будто слегка дрожал теплый воздух Бульвара.

— Обычай у меня такой! — уже кричал Он. — Мой, личный обычай! Простите… Не знаю, но должна быть какая-то связь… Иначе одино-чество накатывает. Вы этого не поймете — вы же здесь всегда…

— Всегда… — звон усилися, заострился.

— Это у меня в ушах звенит, — подумал Он. — Наверно давление упало. Да и пора двигаться. Тут все равно не с кем говорить — чудак ка-кой-то отмороженный. И никуда они все тут не спешат!

Встав, Он размял успевшие отечь ноги и медленно, пытаясь хоть еще на пару минут сохранить блаженное спокойствие уже довольно прохлaдного Бульвара, направился к заждавшемуся такси.

Дойдя до угла, Он глубоко вздохнул, вбирая сладкий запах цвету-щих акаций, и прощальным взглядом обвел скамейки в солнечных бликах, шелушащиеся платаны и чудака в странной шляпе. Он завер-нул за угол и уже не мог видеть как исчез, растворился в дурманящем воздухе Бульвара тот самый Чудак.

Звон на мгновение стал громким — и пропал совсем.

Чудак ведь тоже знал, что нельзя отрываться навсегда от родного Бульвара, от цветущих акаций… От родной Земли.

А то станет одиноко…

Ужасно одиноко.

1984

ГРАЖДАНИН!

Посвящается В. Калягину

Проснулся. Встал. Сделал зарядку.

Умылся. Побрился. Почистил зубы.

И далее.

Завтрак. Кофе. Первая сигарета.

Оделся. Захлопнул. Спустился.

И далее.

Направо газетный киоск.

Налево, через дорогу, трамвайная остановка.

И да…

Вынырнув из сумрака поъезда, он замер.

«Что-то не так!!!» — накатилось обжигая, подкашивая ноги, безна-дежно скручивая пальцы пустых рук. — «Что-то не так! Не так!!»

Тело медленно двинулось к остановке.

«Как я живу! Как это получилось?! Почему…» — мысли толклись го-рячей кашей. — «Где я отступился? Когда…»

В бедро массивно ткнулось нечто черное.

«Такое задавит».

За отблесками лобового стекла беззвучно разевалась пасть.

«Возле собственного дома… обидно… Что со мной?»

«Гражданин! — привычный формат протиснулся в сознание. При-зывно машет рукой мужчина у газетного киоска.

«Кто это? Лицо, вроде знакомое… где-то видел… Ну ко-нечно! Он же всегда берет за мной газету!»

И пелена упала с глаз!

Уши враз наполнились свежими звуками служебного городского утра. Асфальт, бросив прикидываться чьей-то шкурой, потертой и за-плеванной, стал, как всегда, ничем.

Асфальтом.

Высунувшись в окошко подагрическая, с набухшими венами рука киоскера с эстафетной настойчивостью протыкала воздух уже сложен-ной газетой. Звенел и лязгал подходивший трамвай.

«Успеваю!»

Подбежал. Схватил. Заплатил.

Перебежал. Вскочил.

И далее.

Пробил талончик. Занял свое место у окна.

«Случаются же умопомрачения. Видишь, а я не верил».

Развернул газету.

«Что-то не так…» — морозной поземкой дернулось где-то в затыл-ке и исчезло.

Навсегда.

1984

БОРЕЧКА

Боречка слыл гением с детства.

Hу все у него получалось — и скрипка, и задачки, и акварель. А лю-били его как! И учителя, и соседи, и девочки. Особенно девочки. А как же иначе: красавец, умница, а надежды какие подает!

И подавал Боречка надежды долго. Очень долго.

Как-то странно все проскальзывало, обходило его что ли. Он ухит-рялся опоздать, сказать не то и не там, вляпаться в историю. Влюбить-ся, жениться, заболеть, опять жениться. И ребенок, и еще ребенок. И опять влюбиться. И кого-то обидеть, кому-то не понравиться. И снова начать в другом месте. На новом поприще. И снова все получается! И снова любят. И новые надежды, и новые друзья. И новые подруги. И еще подруги. И всем им весело. И все они ждут.

Чего-то.

А чего ждать?

Недолго осталось ждать. Ведь те, первые, кто им восхищались, уже в зените — артисты, ученые, капитаны дальнего плавания. А те девушки уже давно чьи-то жены. А потом новые девушки становятся чьими-то женами, а те, первые, тещами и свекровьями… А он все опаздывает, пропускает, не использует.

И удивляются дети, и удивляются внуки.

Но острота зрения та же, но ясность ума прежняя.

Но уже уходят те, первые, академики и генералы, а у него новые идеи, новые планы. Новое окружение! Эти не знают про все прошлые надежды — и верят. Верят!

«А бабушка Мозес начала рисовать в семьдесят. А вот Аксаков…»

Но уже уходят вторые, писатели и художники, и оставляют после себя…

А он, он все еще здесь. И снова блещет идеями, снова шуточки, снова… Ну нет! Сколько можно! Это должно когда-нибудь кончиться!

Хоть чем-нибудь…

«Наш Боречка что-то пишет, вы слышали?» «Давно пишет, уже заканчивает!» Пора, пора оправдать надежды, дать хоть что-нибудь. Ведь зачем-то все это было! Зачем-то продолжалось так долго?

Ну?!

Уже уходят третие. Уходят!

Ну!!

Все.

Все!!!

И ничего не дал!!!

И толпиимся мы вокруг, а он улыбается с фотографии нашим во-прошающим взглядам. нашим пустым рукам.

Своим глупым шуточкам!

И как-будто опять что-то обещает…

1984

ЖЕКА

Давно это было, в студенческие годы. Пора веселая, но крайне без-денежная. То есть, кормить-то нас родные кормили, одевать одевали, но с карманными деньгами была вечная напряженка. Лично мне щед-рая родительская рука оставляла всю мою стипендию на прогул — аж руб в день.

Как говорил мой папа: «На тебе рубль и ни в чем себе не отка-зывай». Нужно, правда, признать, что, если парочку дней действи-тельно покорпеть над книжками, то на третий день, гляди, трояк и об-разуется.

Конечно, были среди нас и более обеспеченные детки. С маши-нами. Были и менее обеспеченные — без штанов. То были, в основном, сельские хлопцы. И Жека Гринберг — как ни странно.

Его родные были из местечковых. Обычно, попав в город, местеч-ковые быстро приживались — у них в полной мере сохранялась ущербность черты оседлости и вера в рубль. Начисто лишенные не-уместного снобизма, прием бутылок, пошив брюк или место в любой лавчонке они имели за счастье — был бы гешефт.

Но еще встречались реликтовые, ортодоксально честные местеч-ковые евреи. Вечно нищие, до тошноты благородные они жили в сво-ем, предками придуманном мире. Их детям было сложнее и жекин гардероб ужасал наших «джинсовых девочек» из семей плавсостава. Особо впечатлял их упряжьего вида поясок с набором, от которого разбегались складки «навырост» купленных брюк.

При всем этом Жека был мастером спорта по шахматам, чемпио-ном Одессы по блицу и обладал неуемным тщеславием.

И вот однажды сей лихой стрелок курева, обыкновенно не имею-щий за душой даже пачки «Примы», является в институт с «америкой» в нагрудном кармане. А в те годы, если кто помнит, это была непоз-волительная роскошь и фильтр в зубах являлся визитной карточкой моряка дальнего плавания или фарцовщика.

— Посылочные?

— В блиц взял?

— Откелева денжищи? — посыпалось совсех сторон.

— Из лесу вестимо, — отвечал Жека и был почти откровенен. День-ги были из парка, из парка Ильичп. Это мы узнали через месяц, когда Жека явился в группу расписанный как исполнитель индейских обря-довых танцев синяками правильной геометрической формы.

А дело было так. Праздные «тыбы», то есть неработающие пенсио-неры — «папа, ТЫ БЫ пошел выкинуть мусор!» — имели обыкновение собираться в местах культурного отдыха населения за шахматными досками и партиями домино.

Играли на деньги по-маленькой. Местные склеротичные мэтры да-вали фору, размер которой обсуждался годами.

Вокруг играющих царила атмосфера провинциальной корректно-сти, сопение или кашель не приветствовались. И хоть время от вре-мени и появлялись всякие залетные хмыри, создающие излишний шум и волну, но их быстро отваживали.

Интеллигентно, но круто.

Именно в таком «хмырином» качестве и замаячил однажды за спинами играющих наш Жека. Пристроившись за чьей-то сгорб-ленной лысиной, посопев и повздыхав, он начал подавать идиотские советы. На предложение заткнуться он тихо залился краской и пропал.

Но появился назавтра.

По прошествии нескольких таких «выступлений» его уже ждали и стоило в один из теплых октябрьских дней жекиной маечке с за-стиранной рекламой выплыть в конце аллеи как сразу несколько мэт-ров предложили либо тут же

сразиться, либо исчезнуть с их глаз навсегда. Причем, видимо за-ранее сговорившись, назвали явно завышенную ставку — пять рублей. И потребовали деньги показать…

Месяц пролетел незаметно. Жека ходил в парк Ильича как в банк, где у него был открытый счет.

— Вундеркинд!

— Этот придурок блестяще играет!

— А с виду дуб дубом…

Жека купил джинсы. Познал бескорыстную дружбу и даже любовь, но как-то:

— Ух ты, у вас играет сам Гринберг!

— То есть? В каком смысле «сам»?

— Мастер спорта.

— Наш придурок?!

— Чемпион Одессы.

— Так это выходит… мы придурки!

И Жеке выдали! Шахматными досками. Не помогли крики о люби-тельском характере спорта в советской стране, о том, что бить нехо-рошо.

Порвали джинсы. И новую маечку с рекламой…

Сейчас он гроссмейстер. Ходит в тройке, с галстуком. И не узнает.

Совсем.

1986

МАЕЧКА И КНИГОЛЮБ

Вернувшись домой, Сергей Александрович только намерился оп-ределить подобающее место для новой книги, как супруга, надавав по-ручений, погнала в магазин. Бросая любовные взгляды на зеленеющую на столе суперобложку, Сергей Александрович перекинулся с супругой привычными фразами о том, что лучше «протирать штаны в конторе» или «заниматься ребенком», но не обладая на данный момент ни си-лами, ни настроением для придания голосу требуемой визгливости, он быстро уступил в споре и выпал за дверь.

Возвратившись, нагруженный и растревоженный общением с суровыми работниками сервиса, Сергей Александрович с удов-летворением отметил, что настроение у супруги явно улучшилось.

— А у Маечки опять неприятность, — радостно поведала она, накрывая на стол. — Бертик упал с балкона.

Маечка, Мая Антоновна была душевной жениной подругой уже много лет. Со столичным искусствоведческим образованием Маечка состояла на службе в лучшем городском музее — под громкое восхи-щение и тихую ненависть коллег. Из бывших красавиц, она все еще была недурна собой, со вкусом одевалась, но главное — содержала «салон».

По нашим безнадежно провинциальным взглядам, Маечка вела от-кровенно богемный образ жизни, то есть посещала мастерские тех редких художников, которые хоть иногда, в паузах между халтурами и загулами, успевали творчески поработать.

Ни одна выставка или заслуживающий внимания концерт не обхо-дились без ее посещения, а несколько столичных знаменитостей были осчастливлены личным знакомством. Кроме того и сама Маечка часто вояжировала, как она говорила, «подышать столичным воздухом».

Короче, все у нее было в порядке, но безошибочное бабье чутье затавляло жаловаться. Жаловаться бесконечно и разнообразно. Не-скончаемым потоком стенаний она как бы ставила себя на одну доску с остальными женщинами, забитыми семьей и рутинной работой. Сергей Александрович всю эту игру видел насквозь и, как ни старался, сочуствием к «бедной Маечке» проникнуться не мог.

— Что… опять там… такое страшное?

— Зря ты так — она ведь и вправду несчастная женщина.

— Ага… И все ее несчастье, оказывается в том, что ей, бедной… дай огурчик… бедняжке… приходится с нами общаться…

— Верно, — подтвердила супруга, выуживая пухлыми пальцами огурчик из трехлитрового бутылька. — Не так легко ей существовать среди таких как ты, мастодонтов. Она ведь человек столичного склада.

— По-моему, склад у нее того… нормальный… как у всех…

— Много ты понимаешь!

— Вот и жила б себе в столице! — взорвался Сергей Александро-вич, брызгаясь горячей картошкой.

— Осторожно — стены заляпаешь! Чего взбесился! Не всем же быть такими, как ты.

— Ну и зря — может порядка больше было бы.

— И скукотищи. Да наворачивай, наворачивай — к телевизору опоздаешь, стахановец. Кстати, она взяла у нас книжку почитать.

— Какую? — насторожился Сергей Александрович.

— Там на столе лежала… зелененькая такая, — выхватывая тарелки роняла супруга, — Маечка сказала, что у тебя отличный вкус. Если хочешь знать, так она к тебе очень да-же хорошо относится.

— Спасибо ей, — пробормотал Сергей Александрович, вылезая из-за стола.

Вечер был испорчен.

Прошла неделя и на очередном «салоне», тщетно обшарив взгля-дом все доступные места, Сергей Александрович не сдержался и ти-хонько поинтересовался у хозяйки судьбой своей книжки.

— Ах! — радостно воскликнула Маечка. — Ну где ты достаешь такую прелесть! Какой язык! Вчера у меня была одна поэтесса, подарила мне свой новый сборник. Мило, правда? Иллюстрации, конечно, слабова-ты… Да, так я ей дала твою книжку на пару дней. Ты представляешь…

— Не понял, — ощетинился Сергей Александрович, — Почему имен-но мою? Что за дела!

— Какие дела? — по-девичьи звонко рассмеялась Маечка, отвечая на восхищенный взгляд бородоча в свитере крупной вязки. — Ну не будь смешным!

И она упорхнула к роялю, где группа гостей дышала одним возду-хом с приезжей знаменитостью — ударником столичного джазансам-бля.

Месяца два на Маечкины «салоны» супруга Сергея Александро-вича ходила одна, без якобы больного мужа. Он же тихо зверел, полу-чая сообщения о своей книге, движущейся по широкому крушу маеч-киных знакомых. И вдруг Маечка позвонила сама и, пожурив за сла-бое здоровье, пригласила в гости, намекнув, что книжка у нее на ру-ках…

Сергей Александрович вздрогнул, когда Маечка мимоходом, про-нося чашки для все прибывающих гостей, сунула ему в руку долго-жданную книгу.

На суперобложку было больно смотреть, так она была потерта и замасленна.

Обрез разительно почернел.

— Что это? — всхлипнул Сергей Александрович.

— Как что? Твоя книжка.

— Но ты же ее взяла совершенно новой!

— Ну прямо-таки новой.

— Новой! — уперся Сергей Александрович под удивленные взгля-ды гостей. — Новой! Только из магазина. Я ее даже раскрыть не успел…

— Ну и зря, — мягко перебила Маечка, — книги надо раскрывать.

Сергей Александрович напрягся, открыл было даже рот, но так ни-чего путного из себя не выдавил.

— Они вообще предназначены для чтения, — наставительно про-должала Мая Антоновна под мерзкий регот нечесанного молодого ге-ния в сандалиях на босу ногу. — А в процессе чтения они, естественно, аммортизируются.

— Но у меня не общественная библиотека, — попытался Сергей Александрович найти сочуствие у гостей.

— А что — музей?

— Кладбище?

— Саркофаг! — наперебой изощрялись «звезды салона».

Сергей Александрович молча сглоинул слезы и, потупившись, сел, успев, однако, окатить супругу недобрым взглядом.

После нескольких скандалов супруге было окончательно запреще-но давать книги кому-либо.

Особенно Маечке.

Прошел месяц.

Понемногу Сергей Александрович успокоился. Опять стал завсег-датаем книжных магазинов и толкучек. Но вот однажды вечером, вер-нувшись домой с очередной новинкой в руках, он услышал из кухни:

— А у Маечки опять неприятности!

— Не интересует!

— Ты только не сердись, но она взяла у нас кое-что почитать…

Ватные ноги все же донесли Сергея Александровича до кресла и, свалившись в него, он обвел полки с книгами помертвевшим взглядом.

1985

ШАМПУНЬ

Сергей Анатольевич мылил голову.

Импортный шампунь обильно мылился, расточая запах гвоздики, той, что по трояку штука у залетных молодцев в пыжиковых шапках.

«Умеют же, гады!» — подумал Сергей Анатольевич, выдвигая под душ загорелое мускулистое плечо, и, тонко взвизгнув, отпрянул, чуть не выпав из полугабаритного ковчега личной гигиены.

«Так и обвариться недолго! Красив буду! И какая сволочь приду-мала этот „испанский сапог“ сервиса — сидячую ванну… Инквизитор с циркулем! Всадить бы его сюда на пару часиков — не разогнулся б до гроба!» — чертыхался Сергей Анатольевич, шаря вслепую по ка-фельным плиткам, — «А Ленка ждет!»

Ленка, Елена Николаевна, ждала в постели. Грела. Тоже команди-ровочная. Тоненькая, в его вкусе…

Руки красивые.

«Так, добавим холодненькой. Еще немножко. В самый раз!»

Шампуть затек в глаза.

«Жжет, зараза, тоже не по-нашему! Это все жена — ей лишь бы за-граничное… Лишь бы с лейбой… Все, вроде, смыл. Можно открыть гла-за.»

Темно.

Сергей Александрович протер глаза руками.

Еще темнее. Ни зги!

— Ленка, не балуйся! Включи свет!

— Какой свет? — протек в гостиничный санузел девичий голосок.

— Ленка, я ж тебе не мальчик!

Шлепки босых ног по линолиуму.

— А зачем мне мальчик?

Длинные ноготки царапнули по двери.

— Свет! Включи свет!!! — закашлялся Сергей Анатольевич и, под-скользнувшись, выпал из ванны.

«Ослеп — ослеп — проклятый шампунь — импортный — неужели все — а может спасут — вылечат — а если нет — что тогда — я ведь еще так молод — и в самой форме — машина — девочки — неужели всему конец — кому я буду нужен — такой — друзей нет — приятели — жена бросит — давно грозилась — теперь точно бросит.»

На полу было мыльно и скользко. Сквозило из какой-то дыры.

«Слепой — совсем слепой — пенсия — льготы разные — узнаю — квартира останется мне — слепой все-таки — и библиотеку заберу — на кой мне теперь библиотека — все равно заберу».

— Что с тобой? Я ничего не выключала! Почему ты молчишь?!

Сидя на холодном полу Сергей Анатольевич покрылся «гусинной кожей» и стал дрожать.

«Еще и простужусь — заболею и умру — перед смертью прозрею — на минутку — на часик».

Спазм больно сжал горло и грудь

«Воздуха! Жить!!» — царапаясь и скальзя Сергей Анатольевич на-валился на дверь. С другой стороны с плачем билась Ленка, животом и грудью.

«Жить!! Воздуха!!!» — и, отбросив зареванную Ленку в стенной шкаф, Сергей Анатольевич вывалился из санузла и в сумерках перед-ней увидел, удивительно отчетливо увидел себя в зеркале, в соплях и в мыле.

«Что с тобой?» — накинулась Ленка на голые плечи.

«Х-р-бы,» — промычал Сергей Анатольевич, протаскива\\\\\\\ясь с ней в комнату, и потянулся к выключателю.

Щелк.

Еще.

«Отключили — мама родная — так можно инфаркт получить — и ли поседеть.» Он наклонился к зеркалу. «А седые височки мне бы пошли».

Махровое полотенце в ласковых девичьих руках разгоняло горя-чую кровь. «Еще не поздно,» — покосился Сергей Анатольевич на свои, лежащие на столике, японские часы. — «Еще успеем в ресторан».

И обнял женщину.

1984

СВОЯ СКАЗКА

— Папа, расскажи сказку.

— Поздно уже, сынок, пора спать.

— Ну, папа, расскажи!

— Хорошо, хорошо, о чем тебе рассказать сказку?

— Расскажи… вообще сказку.

— А разве бывают сказки не «вообще»? Все скаазки вообще.

— Нет, папа, нет! Сказки про принцев, или волшебников, или красавиц. Про что-то… особенное. А ты расскажи сказку, ну, про человека.

— Сказку про человека? Много их. Все сказки в мире про челове-ка.

— А ты расскажи свою сказку.

— Свою сказку! Это ты хорошо придумал! Свою сказку… Наверно каждый должен рассказать свою сказку — про человека. Значит так: жил-был на свете человек…

— А как его звали?

— Никак. Просто человек. С маленькой буквы.

— Разве бывает с большой?

— Бывает, сынок. Не так часто, но бывает. Но моя сказка о «чело-веке с маленькой буквы». А будешь всю дорогу перебивать — я не ус-пею ее досказать.

— Не буду, рассказывай.

— Итак, жил на свете человек. Обыкновенный человек, как мы с тобой. Не один, конечно, жил. Разве бывают сказки про одного че-ловека. Ты себя представляшь одного?

— Без тебя и без мамы?

— Без меня и без мамы.

— Без бабушки и дедушки?

— Ну да.

— Без всех-всех?

— Без всех-всех.

— Не-е-ет. Папа, а твоя сказка не будет страшной?

— Что ты, сынок, сказки не бывают страшными. Сказки бывают грустными. Страшной бывает быль.

— Тебе тоже бывает страшно?

— Конечно. Мне и сейчас страшно.

— Почему, папа?

— Потому что у меня есть ты, сынок… Но уже поздно — давай вер-немся к нашей сказке. Итак, жил человек среди других людей, но, в от-личии от тебя, ему не нравилось жить в окружении других людей. Не-уютно и как-то страшновато. Поэтому он тратил много сил на то, чтобы каким-то образом отгородиться от всех остальных. Представляешь, кругом заборы, крепостные стены, решетки. Злые собаки. Там, за вы-сокими заборами «человек с маленькой буквы» пытался строить свое, маленькое счастье — и не имел его.

— А потом…

— А потом он понял, что все зло в заборе. Снесли заборы! Постро-или широкие проспекты, площади, разбили парки. Люди стали жить в больших домах, очень больших, как наш. Все вместе. Они решили, что чем больше вокруг людей, тем больше счастья. И опять ошиблись. Дело оказалось не в заборе.

— А на самои деле…

— Не знаю.

— Как это — «не знаю»! Таких сказок не бывает! Не надо! Сказка должна иметь конец!

— Ты прав — должна, но я его не знаю.

— Так придумай! Ну что тебе стоит, ну пожалуйста!

— Придумаю. Объязательно придумаю. Всю ночь буду думать. А ты спи, уже очень поздно. Может тебе приснит-ся конец нашей сказки. Тебе. И завтра наконец-то наступит завтра. Спи, сынок, спи.

1984

КОГО ВОЛНУЕТ…

Он вышел из терминала спокойной походкой человека, который в жизни уже всего достиг. На ногах имелись полуторатысячные сапож-ки из крокодиловой кожи, на бледной лысой голове ловко сидел но-венький стетсон.

Набитый бумажник оттопыривал сильно зауженный по спортив-ной фигуре пиджак. Скучающий взгяд говорил о том, что в этом городе он никого не знал и никого не надеялся встретить.

— В этом прикиде, без усов, лысым да еще в затемненных очках меня бы даже моя мама-покойница не признала, — подумал он.

— Босс, куда едем?

Вид у плотного низкорослого испанца был удовлетворительно бандитским. И глазки такие…

— Ты эту гостиницу знаешь? — ткнул бумажку.

— Не так близко, босс.

— Кого волнует…

Развалившись на заднем сиденье, он достал мобильник и начал текстовать. Сперва, как полагается, описал в самых мелких деталях ма-шину и водителя. Потом, упомянув название гостиницы, начал деталь-но описывать дорогу.

Водила рулил явно не туда.

— Ну и райончики! У вас что — весь город такой или ты везешь ме-ня особым путем?

— Самым коротким, сэр, — ощерился водила.

— Ну и рожи! Ну и зоопарк!

Продолжая текстовать маршрут, он улыбнулся, представив, как они там психуют, понимая, что его везут в район складов и пустырей.

— Из Техаса, босс?

— А что, видно?

— Заметно…

— Кого волнует.

— Никого…

По тому, как напряглась шея водителя, он понял, что времени оста-лось немного, и, уже не отвлекаясь, успел кое с кем попрощаться до того, как раздался выстрел.

Полиция опоздала всего на несколько минут — три патрульные ма-шины перекрыли улицу.

Ошарашенный убийца все еще держал в руках набитый салфетка-ми бумажник застреленного пассажира.

— А могли бы успеть, надо было ехать иначе, — уже не спеша обме-нивались полицейские, пакуя испанца-водителя в машину.

— Не… он все просчитал.

— Не хотел таки лейтенант сдыхать в больнице.

— А ты бы хотел?

— Видел, денег нет никаких, все потратил!

— Мудро… Слышь ты, урод, ну ты попал: убил лейтенанта полиции!

— Так я ж не знал!

— Кого волнует…

2014

ЖИЛИ-БЫЛИ…

Кресло с большими колесами стояло, как обычно, в шаге от прово-лочного, в крупную клетку, больничного забора. Прикрытая серым пле-дом, Она, уже который год, неотрыв-но глядела в океанскую даль, а Он, по ту сторону забора, в самом конце пляжа безразлично следил за го-лубым поплавком.

Не клевало…

По правде говоря, в это время дня и не должно было клевать. Вместо удочки, конечно же, можно было бы держать и книжку, но от букв быстро уставали глаза.

Можно было также уставиться в океан, но Он-то точно знал, что там ничего интересного не происходит.

Вокруг сновали детишки, кричали молодые мамы, хихикали полу-обнаженные девицы, но между Ними царила привычная, почти до-машняя тишина. Все остальное не имело особого значения.

Солнце пригревало, клонило ко сну…

— Ну и часто ты так сидишь? — родные глаза ясно смотрели на не-го.

— Нет, не часто, — соврал он.

— Что, совсем нечего делать?!

— Есть чего, — соврал он, — Много чего.

— Это хорошо. Да. Как там наши дети?

— Заняты.

— Ты что, не видишь, у тебя клюет. Клюет!!

Он попытался подсечь, но было уже поздно.

Рыба ушла.

Ну и не надо — он не любил рыбу.

А Она уже опять неотрывно вглядывалась в океанскую даль.

Вздохнув, Он сложил удочку, кресло и, не попращавшись, напра-вился к выходу из пляжа.

— Хороший был день, — подумал Он, подойдя к остановке автобу-са, — совсем неплохой…

2015

ОСЛЕНОК, СЧИТАЮЩИЙ ЗВЕЗДЫ

Фредди с самого рождения жил на огромном ранчо, где все животные были на свободе. Вместе с остальным молодняком, он целыми днями гулял в дружеской компании, не обращая особого внимания ни на взрослых обитателей ранчо, ни на обслуживающих это ранчо людей. Многие из молодняка даже не ходили в школу, но осленок Фредди любил учиться и занятий не пропускал.

Учил молодняк старый козел Боб, полуслепой и глуховатый. Боб очень любил осленка Фредди за веселый нрав и громкий звонкий голос, хотя Фредди, конечно же, не был самым умным учеником в школе. Самыми умными были братья-близнецы Хрюк и Хряк и не успевал старый козел задать вопрос, как Хрюк и Хряк уже дружно хрюкали правильный ответ.

Больше всего Фредди любил арифметику, далеко не самый важ-ный предмет в школьной программе. Дело в том, что, втайне от всех, Фредди давно мечтал подсчитать звезды на небе, а для этого надо было очень хорошо знать арифметику. Хрюк и Хряк знали арифметику, но никогда не смотрели вверх и всегда смеялись над Фредди, когда тот поднимал голову к звездам.

Ранчо было очень большим и заканчивалось каменным плато, пос-ле которого был глубокий обрыв. Это место очень любили люди, гости ранчо. Они толпами прибывали в воскресные дни и обязательно торчали перед самым обрывом.

Осленок ненавидел эти дни. Гости были шумные и плохо воспи-танные. Они везде совали свои носы и пытались скармливать обита-телям ранчо всякую неорганическую дрянь. Только Хрюк и Хряк обо-жали вертеться среди посетителей и с удовольствием съедали все под-ряд.

Вот и в это воскресенье занятия в школе, конечно же, отменили и Фредди с самого утра не знал куда себя девать.

Где бы он ни прятался, гости его находили и пытались гладить. Они, почему-то, были уверенны, что ему это должно ужасно нравиться.

К счастью, в середине дня собрались черные тучи и пошел дождь.

Гостей, как рукой, смыло, а к вечеру, когда осленок Фредди вышел на любимое им каменное плато, в центре его была огромная лужа, в которой ярко отражались звезды.

«Вот тут я их могу посчитать!» — обрадовался Фредди, — «Нужно поспешить, пока они еще все здесь!»

Ночью, после дождя, воздух был сладок и свеж. Ранчо мирно спа-ло, слышно было только стрекотание цикад и какие-то шебуршания в курятнике.

В эту ночь Фредди снились звезды.

2015

ДЕВОЧКА С КРАСНЫМ ЗОНТИКОМ

Потный и распатланный, он мчался по улице когда на другой стороне увидел ее. В руке она несла аккуратно сложенный красный зонтик. Каблучки отщелкивали каждый шаг.

«Никогда не видел в нашем районе» — подумал он, — «Наверно, в гостях». Но через пару дней он увидел ее снова, на этот раз из окна автобуса. Конечно, надо было бы выйти, но автобус был переполнен, и он удобно устроился у окна. А потом она была в окне автобуса, а он бежал за ним и махал руками, стараясь привлечь ее внимание. Но она смотрела куда-то в другую сторону.

Неудачи следовали одна за другой — то какая-то демонстрация разделяла их, то намертво привязывался неоткуда взявшийся знако-мый. Бывало, что, увидев ее кудрявую блондинистую головку, он про-тискивался сквозь толпу только для того, чтобы убедиться в своей ошибке. И при этом он должен был быть всегда готовым к встрече. Он стал за собой тщательно следить. Всегда был аккуратно одет, причесан, вымыт. Стал много читать…

Он решился выставить объявление, что, мол, хочу встретиться с блондинкой с красным зонтиком, проходившей тогда-то и тогда-то, там-то и там-то. Пришло много блондинок с зонтиками — кроме нее.

От отчаяния он начал писать стихи.

Потом рассказы.

Решил ее сфотографировать, но и из этого ничего не вышло — то толкнут в руку, то заслонят, то она отвернется.

Да и встречать он стал ее все реже. И ни разу она на него так и не посмотрела!

А рассказы начали печатать.

Вышел первый роман. Потом второй.

Он все-таки женился. Родился сын.

Воспитание сына, книги, преподавание — он успел стать профес-сором — занимали все время, забирали все силы.

Казалось, что он должен был быть счастливым, но ему ужасно хо-телось, чтобы она хоть раз на него посмотрела, хоть что-то ему сказа-ла…

И однажды сын, потный и распатланный, вбежал в папин кабинет с криком: « Папа, я только что видел такую замечательную девчонку с красным зонтиком, но я не знаю, как с ними знакомиться! Научи!»

«О, да!» — воскликнул он, — «Вот тут у меня огромный опыт!»

Они долго смеялись.

Профессор был счастлив.

Абсолютно счастлив!

2015

ХУДЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА С ОСТРЫМИ ЛОКОТКАМИ

Они сидели в парке. На скамейке.

Точнее, на скамейке сидел он, а она уютно пристроилась на его ко-ленях.

Идти было особенно некуда, да, наверно, и незачем — секса она явно не хотела.

Так он думал.

Так ему было хорошо думать.

Обычно Яков страдал от запахов. От его закадычного друга, Шуры, всегда дурно пахло. Частое мытье ног и смена носков почти не помо-гали. И что самое смешное — Шура пользовался отменным успехом у женского пола.

Какой-то мазохизм!

Больше всего Яков не терпел запах молодых блондинок.

Резкий, дикий.

Старых блондинок он еще не нюхал.

В его родной Одессе повсюду дурно пахло.

Почти везде.

Иногда просто жутко воняло.

В этом смысле замечательным местом впоследствие, оказался Нью-Йорк; ну никаких тебе запахов! Правда, цветы и фрукты тоже не пахли, но что ж тут поделаешь.

Зато входишь в метро, полный вагон черных, испанцев и китайцев и прочего добра — и ни от кого не воняет!

Разве что повезет нарваться на взмыленного русского туриста.

Иногда, правда, в вагон заносило местного бомжа и тогда вагончик быстро освобождался…

Но все это было у Якова в далеком будущем, а в настоящем был неспешно догнивающий Союз, командировка в Харьков и девичья грудь, легко и доверчиво, как птичка, лежащая в его в правой руке.

Мягкая и упругая.

И сладкий запах ребенка.

Якову хотелось продлить эти мгновения на годы.

Ему даже в голову не могло прийти, что это волшебное существо, этот ангел, способен хотеть еще чего-нибудь…

А начиналось все так обыкновенно — командировка в Харьков.

Дыра.

Большая дыра.

Якову двадцать семь.

Инженер.

Холост.

Еврей.

Полдень в чужом городе.

Яков идет вниз по Сумской, в билетную кассу.

За билетом в Одессу.

По ходу вальяжной ходьбы — так ходили только одесситы — он пы-тается думать о своей жизни.

Получается плохо.

Все достало.

Серые улицы, блеклые витрины, спитые рабоче-крестьянские фи-зиономии. Весь этот нормальный ландшафт брежневского «реального коммунизма».

Союзу было быть еще лет двадцать, но Яков об этом не знал.

Даже не догадывался.

Даже и не мечтал.

Союз возвышался гранитной скалой!

Очередь за билетами была небольшая, человек на двадцать.

Перед Яковом стояла довольно высокая худенькая девочка с острыми локотками, беззащитно торчащими из коротких рукавов от-кровенно отечественного платья.

Толстая темная коса не скрывала нежный девичий затылок.

«Из молодых да ранних!» — с неожиданной злостью подумал Яков.

Должен отметить, что хотя некоторые мужчины таки помнят какие-то свои достижения, ну там, решенную задачу, написанную книгу, дока-занную теорему, построенный телескоп, — нормальные мужчины помн-ят баб.

Иногда даже не своих.

Оказалось, что они взяли билеты на тот же поезд, в тот же вагон.

Как потом оказалось, в то же купе.

Яков догнал ее на Сумской.

— Так мы едем в Одессу вместе?

Он никогда не боялся начать разговор с любой глупости.

Важен был тембр.

И текст.

И улыбка.

— Нет, билеты для мамы и сестры. Проведывали студентку.

То есть, уже не совсем девочка.

— И где вы учитесь?

— В университете. На мехмате.

То есть, совсем не девочка.

Они зашли в первый по дороге сквер.

Сели.

Закурили.

Яков, по-привычке, пытался быть интересным. Он задавал вопросы из своего любимого теста на идиотизм.

Яков сам, в свое время, пролетел в пяти ответах из двадцати пяти, что было не так уж плохо. Он лично знал хлопца, который пролетел все двадцать пять вопросов!

Некоторые вопросы были внешне сложные, типа: расстояние меж-ду пунктами А и Б такое-то, из пункта А в пункт Б вышла машина с та-кой-то скоростью, одновременно н-встречу ей из пункиа Б вышла м-ашина с другой какой-то скоростью; в момент выезда от первой маши-ны ко второй полетела муха с такой-то скоростью и, долетев, поверну-ла обратно, и опять, и так летала до тех пор, пока машины не встре-тились. Какое расстояние пролетела муха?

Были вопросы и совсем простые, типа: ночной сторож умер днем дома, будут ли ему платить пенсию? Или: может ли мужчина жениться на сестре своей вдовы?

Девочка быстро и правильно ответила на все вопросы.

— Вы, наверно, это уже все слышали?

— Нет, а зачем?

Яков курил на углу Сумской, лениво рассматривая проходящих ми-мо девушек. Он абсолютно не понимал зачем ему это свидание с мол-давской, как оказалось, девочкой с острыми локотками из маленького молдавского местечка с трудно запоминаемым названием, заканчива-ющимся на «ы».

А место было отличное. За какие-то пятнадцать минут мимо Якова прошло не менее десяти дам, вызывающих массу добрых чувств. На-верное где-то совсем близко были студенческие общежития. Очеред-ная дама была просто звездой, глаз не оторвать, и только тогда, когда эта звезда оказалась в шаге от Якова, он понял, что это к нему.

В кафе, автоматически поедая мороженное, Яков поймал себя на том, что уже минут сорок не может оторвать взгляд от ее лица, от ее губ в бесцветной помаде. От ее сияющих серых глаз. При этом он про-должал чего-то ум — ное нести, наслаждаясь ее мгновенной адекватной реакцией. Казалось, что она заранее знала, что он скажет в каждый данный момент и при этом ухитрялась получать удодольствие от услы-шанного.

Вначале у Якова еще были мысли о ее шмутках и украшениях, на-верняка собранных со всего общежития, о ее пальцах, невероятного благородства и изящества. О феномене неожиданного наполнения де-кольте, но потом все это пропало и Яков взлетел. Такого чувства поле-та, такой легкости бытия у него никогда еще не было. Якова перепол-нял восторг и покой, щемящее ощушение прибытия в пункт назначе-ния.

Без сомнения с ней происходило нечто подобное ибо, когда в сквере он поднял ее со скамейки, чтобы пересадить себе на колени, она ничего не весила. Он мог бы ее поднять одним пальцем.

Вечер был наверняка прохладным, но он ничего не чувствовал, кроме тепла ее кожи и нежного детского запаха.

На следующий день, с букетом наперевес он больше часа прост-оял на том же углу. Все проходящие девицы казались удивительно гру-быми и несимпатичными. Вчерашнее чувство полета потихоньку уле-тучивалось. Как оказалось, навсегда

Она так и не пришла.

А еще на следующий день Яков обнаружил себя в одном купе с ее мамой и сестрой. Мамаша была обыкновенной гойкой, типа сельской учительницы, сестричка, когда вырастит, будет явно круче своей стар-шей сестры.

Мамаша оказалась разноворчивой и беседа в купе легко перешла на предмет старшенькой, студентки. Младшенькая при этом нагло смотрела ему прямо в глаза.

В те годы Яков абсолютно не замечал двенадцатилетних девочек и из последних сил стараясь себя не выдать сочувственно слушал по-дробный мамашин расклад о легкомыслии дочки, не одевшей, идя на свидание позавчера вечером ничего теплого ни сверху, ни снизу и слегшую в результате такого легкомыслия с тяжелой простудой.

Тщетно пытаясь вздохнуть, Яков выскочил из купе и вернулся уже поздно ночью когда соседки уже спали. Никогда до того он не совер-шал такой тяжелый выбор. Повзрослев за ночь, он осознал, что навсег-да понесет на себе вес этого выбора.

И принял это как данность.

С годами Яков забыл ее лицо, помнил только огромные блестящие глаза и покрытые бесцветной помадой губы. Но ощущение ее кожи навсегда осталось на кончиках его пальцев.

И детский запах.

В старости он обожал гладить детей.

1984

СКАЗКА ПРО ДВОИХ

В городе Нью-Йорке, а, может и не в Нью-Йорке, жили два челове-ка: Хороший человек и Плохой человек. Они были ровестниками и учились в одной школе. В одном классе. Даже сидели рядом, но по-том жизнь их развела в разные стороны.

Дело в том, что Плохой человек хотел всего и сразу… и зашагал по чужим ногам и головам. За всю свою жизнь он так и не познако-мился с восьмичасовым рабочим днем, по-часовой оплатой и гаранти-рованным отпуском. В результате не сразу, конечно же, не сразу, но он таки получил много, очень много. Главное — он обрел уверенность в том, что если человек действительно хочет много, то он и получит много, а если он не получил много, то он этого «много» никогда и не хотел.

Хороший человек считал, что скромность украшает человека, что надо уметь радоваться тому, что у тебя есть.

Что не нужно вынимать душу не из себя, не из других.

Плохой человек обожал менять дома и автомобили. Все соседи постоянно сбегались любоваться новым чудом техники, небрежно при-паркованном на его драйвее.

Хороший человек пользовался общественным транспортом, уверяя себя и других, что это приносит меньше забот и обеспечивает здоро-вый образ жизни.

Для Плохого человека женщина всегда была призом и при каждом новом достижении, после каждой значительной победы требовалась новая женщина — лучше, красивее, моложе предыдущей. Этих преды-дущих он достойно обеспечивал. Бывшие жены и любовницы на Пло-хого человека не обижались, им, на самом деле, было приятно хоть ка-кое-то время чувствовать себя призовыми.

Для Хорошего человека жена была данностью. Судьбой. Как, впро-чем, и все остальное. Он любил свою жену и своих детей так, как лю-бят закат солнца в море или зелень ли — ствы, как любят жизнь такую, какая она есть.

Плохой человек тоже любил своих детей — ведь это были его дети! В отличии от Хорошего человека, детей у него, от разных жен, было много. Он заботился о каждом ребенке, каждого баловал отдельно.

Иногда, в приступе альтруизма, Плохой человек пытался познако-мить кого-то из своих отпрысков с кем-то из детей Хорошего челове-ка, но из этого никогда ничего не получалось.

Хороший человек никогда не приглашал Плохого человека к себе в гости, он не хотел стыдиться относительной убогости своего быта. Он также не хотел давать повод Плохому человеку на жалость. Естествен-но, он никогда не приходил в гости к Плохому человеку, хотя тот при-глашал постоянно, чтобы не давать себе повода для зависти.

С какого-то времени Плохой человек начал охотно оказывать бла-готворительность, ему стало нравиться давать интервью и сидеть в президиумах. Кроме того, его детям помогала репутация отца-меце-ната. Иногда он оказывал помощь, деньгами или связями, частным лицам, вынимая при этом душу выяснением мельчайших деталей.

Хороший человек всегда пытался помочь людям, правда, ни денег, ни связей у него не было. Он помогал сочувстви-ем, советом, иногда даже физически.

Так они рядом и жили, Хороший человек и Плохой человек.

И умерли в один день.

2016

БАБУШКА И ХУЛИГАН

Бен Уимльямс любил грабить русских бабушек. Денег с них много не взять, но фана было море. В своей уличной кампании Бен особенно не котировался. Детина огромный, но рыхлый и замедленный. Однако местные русские бабушки, завидев его черную тушу и налитые кровью глаза, исправно шарахались в страхе. Бен обожал этот страх и устроил на русских бабушек настоящее сафари.

В этот судьбоносный день была очередь бабушки Люси дежурить у еврейского доходяги в одной из серых высоток в районе Кони Ай-ленд. Работа более чем противная, но стабильная. Все три сменяющие друг друга хоуматендантши обожали данного клиента — он почти не двигался, молчал и ел все подряд.

При внимательном уходе доходяги могло хватить надолго.

В свое время, протрубив тридцать лет в погонах со щитом и мечя-ми, Людмила Ивановна, или как ее знали на зонах, Люська Кошмар, оказалась на гражданке в заштатном российском городишке.

С вонючей пенсией.

Плюнув на неблагодарную Родину, Люська уехала к дочке в Аме-рику и если когда-то самые тертые урки опускали головы при ее появ-лении, то сегодня подмывание старого еврея хоуматендант Людмила Ивановна должна была иметь за счастье.

Со всеми этими радостными мыслями бабушка Люся вошла в ка-бину обшарпанного, советского типа лифта, в которую на втором этаже ввалился наш Бен Уимльямс и тут же, не успев толком поздороваться, своей на удивление изящной лапой с ухоженными ногтями взял ба-бушку Люсю за горло.

Так встретилось наше темное прошлое с нашим черным будущим.

Бен даже не успел потребовать денег как Люська Кошмар отрабо-танным жестом взяля черного хулигана за яйца.

Яйца были больше, ухватистые.

Такой боли Бен никогда не испытывал. Он даже не знал, что такая бывает. К сожалению, Бен был садистом, а не садомазохистом, иначе он получил бы много удовольствия.

А так, дико визжа, он схватил необычную русскую бабушку за кра-шенные кудри и принялся рехтовать ее затылком о железную дверь лифта. Люська, даже теряя сознание, продолжала увеличивать усилие своей все еще железной руки, вкладывая в это сжатие всю ненависть, накопившуюся за ее горькую жизнь.

Врачи так и не смогли спасти бабушку Люсю.