Бесплатный фрагмент - На своем месте, или Новые приключения следователя Железманова

Хрум-хрум-хрум — поскрипывал свежий снежок.

В середине декабря в средней полосе обычно уже лежит толстый слой снега. Декабрь 1908 года не стал исключением. Снег лег хоть и не очень глубоким слоем, но уже укрыл землю, не оставив темных пятен. Надоевшая картина осенней распутицы была скрыта, мохнатые ели и корабельные сосны в рязанских лесах выглядели более нарядными в зимнем уборе.

Однако двум фигурам, притаившимся за кустами у дороги, было не до зимних красот. Во-первых, они по натуре не были эстетами. Что летом, что зимой, что нарядной осенью и даже романтичной весной им дела не было до красот родных мест (о других местах они и слыхивать не слыхивали, далее родной Рязанской губернии бывать не доводилось). Во-вторых, обе фигуры изрядно промерзли и устали. Оказаться ночью зимой в лесу — не приведи Господи для любого!

Холод пробирал до костей, оба устали, попытки присесть на поваленное дерево не давали отдыха уставшим ногам, так как мороз начинал хватать еще сильнее. Приходилось топтаться на месте, похлопывая себя по плечам и бедрам, а временами даже пускаться вприсядку, чтобы согреться. Однако мерзнуть фигуры заставляла не какая-то злая сила, а страсть к наживе. Оба были уже опытными налетчиками. Они совершили уже не один грабеж. И сейчас они ожидали, не появится ли какой-то запоздалый путник. Желательно купеческого звания.

Рядом город Касимов. Город древний и, самое главное — успешно развивающийся. В нем немало состоятельных предпринимателей и купцов. Понастроили на Набережной себе особняков таких, что в столичном городе местная публика позавидовала бы. Вот пусть и поделятся с двумя замершими заблудшими душами толикой своих богатств. Кошелек купца даже второй, да нет, можно и третьей гильдии сейчас бы пришелся впору. Хватило бы на все: и на обед из нескольких блюд с водочкой в хорошем ресторане, и на обновки.

Внезапно один из грабителей напрягся: вдалеке послышался звон колокольчика. В этом звоне он услышал все свои желания — запотевший графинчик с водочкой, наваристую солянку, новую шубу. Обе фигуры собрались, крепче сжали в руках орудия грабежа — охотничье ружье и небольшой топорик — и двинулись навстречу приближающейся карете.

***

Судебный следователь Рязанского окружного суда по Касимовскому уезду Рязанской губернии Петр Андреевич Железманов зиму любил не особо. Правда, как человек художественного склада, увлекающийся живописью, он умел видеть красоту каждого времени года, и вид заснеженного леса, припорошенных снегом елок вызывал у него восхищение. Прошлой зимой он даже написал несколько акварельных этюдов с зимним сюжетом. Как следователь он ценил зиму еще за одно качество: на снегу оставались четкие следы, что позволяло значительно облегчить процесс восстановления картины происшествия. С другой стороны, в контексте той же следственной работы у него к зиме были свои претензии: проводить осмотр места происшествия на морозе — не сахар. Тут не до красот зимней природы. Летом, даже в жару, работать легче. А уж если вспомнить про летние забавы: купание в Оке, походы за грибами, то зима вообще начинала казаться остановкой жизненного дыхания. Правда, такие пессимистичные мысли овладевали молодым человеком только изредка. В силу своего возраста он в жизни видел больше светлого, чем темного.

Он жил в Касимове уже больше года. Его назначали на эту должность летом 1907 года после участия в раскрытии очень запутанного и сложного дела. Когда он ехал к новому месту службу на палубе небольшого пароходика, его обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, повод для радости очевиден: повышение по службе, повышение жалования и в принципе достижение той должности, о которой мечтал. Теперь и деньги можно будет матушке посылать. С другой стороны, впереди была полная неизвестность. В Рязани он уже успел обрасти кругом знакомых, у него появился настоящий друг — следователь Иван Васильевич Зазнаев. В Касимове надо начинать все снова: обвыкаться на новом месте, осваиваться в новом круге людей.

В глубине душе новоиспеченного следователя беспокоила и совсем простая мысль: а что собой представляет Касимов? Вдруг это совсем глушь, в которой ничего кроме серости и тоски нет? Конечно, Железманов хорошо давал себе отчет, что служба глубоко в провинции — обязательный этап служебной карьеры чиновника судебного ведомства. Но все же каждому хотелось быть поближе к научным, культурным центрам. Однако, когда перед всеми пассажирами пароходика открылась панорама Касимова, у Железманова на душе потеплело.

В вечерних косо падающих солнечных лучах город, стоящий на высоком холме, представлял изумительную картину: на фоне голубого неба с клочковатыми облаками среди буйной зелени выглядывали крыши особняков, многочисленные купала храмов и колоколен. Уже потом в городе молодой человек услышал, как охарактеризовал Касимов наследник престола, будущий царь-реформатор Александр, когда приезжал сюда в 1837 году: «Со стороны Мурома Касимов — деревня, со стороны Оки — губернский город».

На пристани мальчишки предлагали желающим купить улов (у кого-то была даже стерлядь), а извозчики услужливо были готовы отвезти в гостиницу. По дороге Петр Андреевич невольно залюбовался городом: главную площадь, Соборную, украшали весьма примечательные храмы — Вознесенский собор, Успенская церковь — и достаточно изящные торговые ряды. Главная улица (тоже Соборная) по числу выдающихся в архитектурном плане зданий вообще может конкурировать с главными улицами губернского города. Многие особняки производили впечатление даже на знатоков архитектуры. Чего один дом Алянчикова на площади стоит: как белоснежный трехпалубный корабль он был заметен издалека. Дом Салазкиных на Соборной и здание технического училища улице вообще могли украсить и столичный город. Словом, Зазнаев не ошибся, когда провожал друга на новое место службы и говорил, что город ему как любителю живописи понравится: многочисленные храмы создавали потрясающую панораму, а уж какой вид отрывался с высокого берега!

Скоро Железманов обвыкся и привык к новому месту жительства. «Конечно, это не Москва, — рассуждал он, — всего семь площадей и двадцать девять улиц, театра в помине нет, но дырой назвать этот город тоже нельзя. Интересная архитектура, много учебных заведений. Две больницы, несколько предприятий. Даже магазины с претензией на шик есть, и с мольбертом есть куда выйти».

Петр снял небольшую квартирку у местной жительницы на улице Малая Мещанская (почти в самом центре города), недалеко от служебного кабинета, который помещался в здании мировых установлений на Соборной площади. Квартира была небольшая, всего две жилых комнаты (не считая комнаты прислуги). Первая — та, которая выходила окнами на улицу, — выполняла роль гостиной и столовой одновременно: в центре стоял большой круглый стол, в одном углу примостился старый кожаный диван, в другом — комод из резного дерева с рядом красивых тарелок. Другая комната (ее окна выходили во двор) была отведена под спальню и кабинет. Там расположилась кровать, у окна стоял письменный стол, а в углу нашлось место для книжного шкафа и еще для одного небольшого кожаного диванчика, на котором было так удобно читать газеты и думать о разных вещах.

Хозяйка квартиры помогла найти расторопную служанку — пожилую крестьянку Прасковью. Прасковья — женщина с виду суровая, часто бурчала даже по небольшим поводам, но дело свое знала, ловко наладила быт молодого служителя закона. Вскоре у Петра появился и компаньон по жилью. Однажды, возвращаясь домой, он застал у порога дома огненно-рыжего кота. Было видно, что котик еще совсем молоденький и не боялся людей. Он вполне дружелюбно потерся об ноги, что-то рассказывая при этом.

— Ну, что ты мне хочешь сказать? — поднял зверя на руки следователь. — Ты чей?

Кот на этот вопрос не ответил, но всем видом показывал, что не прочь подружиться с молодым человеком.

— Ну ладно, заходи, гостем будешь, — Железманов очень любил кошек. Они всегда были в доме его матери, но он этой своей склонности стеснялся. Она казалась ему несерьезной, чем-то женской. Даже рассказ одного университетского приятеля, что всесильный кардинал Ришелье тоже обожал кошек, не убавил в нем этой стеснительности.

Кот резво вбежал на второй этаж и начал осваиваться в квартире, там ему понравилось. Он решительно улегся на диван, демонстрируя свое намерение здесь поселиться. Впрочем, хозяин не возражал. Все веселей будет. Да и мышей кому-то надо контролировать. Кот получил кличку Тимофей и право валяться не только на диване, но и даже на письменном столе хозяина. Как и все коты, он был чрезвычайно чувствителен к настроениям людей и легко вычислял, кем можно манипулировать, а от кого держаться подальше. Железманов относился к первой категории, а вот Прасковья скорее ко второй. Она долго бурчала по поводу нового жильца, и только аргумент по поводу растущего мышиного поголовья ее урезонил.

— Только пусть попробует их не ловит, — пригрозила она.

Зато между Железмановым и котом установилось полное взаимопонимание. Зверь оказался достаточно своенравным животным, к своему хозяину относился одновременно покровительственно и снисходительно. С одной стороны, он считал этого двуногого (именно так Тимофей определял всех принадлежащих к роду человеческому) малоприспособленным к жизни (надо же, даже не умеет ловить мышей!), с другой стороны, с ним было так уютно мурлыкать вечером у печки. Кот очень ценил и большую кровать хозяина, и вкусную ветчину, которой двуногий охотно делился с рыжим другом, и высокую спинку дивана, откуда было удобно наблюдать за происходящим в комнате и даже на улице. Но в то же время Тимофей был хорошим товарищем: он четко улавливал состояние Петра Андреевича, и когда тому было плохо, терпеливо выполнял роль психотерапевта — садился на колени, терся широким рыжим лбом о руки, пел песенку.

Сегодня, 21 ноября 1908 года, у Железманова настроение было слегка ностальгическое, но в то же время и несколько приподнятое. Причиной было письмо, полученное из Рязани от своего друга следователя Рязанского окружного суда Ивана Васильевича Зазнаева. Именно Зазнаев стал первым наставником Петра, когда тот служил в Рязани в должности кандидата на судебные должности. Иван Васильевич сообщал, что дела его не просто нормальные, а даже отличные. За успешное расследование одного дела его ждало повышение: перевод на должность следователя по особо важным делам по Рязанской губернии. Это и больший престиж, и более высокое жалование.

Хотя была и обратная сторона: следователь по особо важным делам расследовал дела на территории всего округа окружного суда, то есть Рязанской губернии, а это значит, что разъездов станет больше. Была в письме друга еще одна потрясающая новость: Зазнаев собрался жениться. Его избранница — мещанская девица, дочь местного чиновника Ольга Лисина была девушкой милой, образованной и в тоже время домовитой. Летом на даче ухитрялась делить время между варкой варенья, которое, кстати, выходило у нее изумительно, и чтением новых книг. Причем барышню привлекали не только любовные романы, но книги более серьезные: она с удовольствием читала историческую и философскую литературу. С ней и голодным не останешься, и поговорить будет о чем.

Радость за друга с небольшой (ну, совсем небольшой) долей зависти грела душу Железманова. Он несколько раз перечитал письмо, прикинул, как бы у начальства отпроситься на свадьбу в Рязань. Впрочем, до свадьбы еще далеко: венчаться молодые будут весной.

— Вот и будет наш Иван Васильевич с супругой, а там и папашей станет, — повернулся Петр Андреевич к Тимофею.

Тот занял удобную позицию на спинке дивана. На реплику хозяина ответил глубоким зевком и потягиванием. «Ну, и что с того?» — говорил его вид. По большому счету изменения в личной жизни Зазнаева мало трогали зверя. Из всех возможных событий и мероприятий в жизни он больше всего ценил те, которые давали возможность получить удовольствие от восхищения со стороны людей его прекрасной кошачьей персоной. А восхищаться было чем: лохматая ярко-рыжая шубка, прекрасное телосложение, изумрудно-зеленые глаза, пушистый хвост, гордый взгляд — все вызывало восторг. А про охотничьи качества говорить можно было особо: с его появлением Железманов полностью решил проблему грызунов в доме. Мыши и крысы крайне редко решались вступить на территорию, на которой полным хозяином себя чувствовал Тимофей. А если кто и осмеливался, то быстро расплачивался за свою глупость, превращаясь в завтрак, обед или ужин.

Жизнь Железманова и кота Тимофея в начале зимы 1908 года шла своим чередом. Кот ловил мышей и дремал на печке, а Петр Андреевич расследовал дела. Как правило, его «дежурным блюдом» по работе была какая-нибудь кража или драка. Первые далеко не всегда удавалось раскрывать. Хотя часто бывало, что после преступления злоумышленник сам обнаруживал себя по глупости, хвастаясь обновками или продавая краденое почти открыто. А вот с драками головная боль была иного рода: чаще всего дрались по пьяни, и потом, несмотря на обилие свидетелей, бывало порой очень трудно установить истину, потому что все участники событий, протрезвев, ничего не могли вспомнить.

Некоторых касимовцев смущал возраст молодого следователя, его небольшой служебный опыт. Прямо говоря, возраст и куцый опыт смущал и самого Петра Андреевича: его постоянно мучили опасения, что он не справится со своей ответственной работой, не сможет оказать необходимую помощь. Однако каждый раз, когда перед ним возникал новый проситель или пострадавший, он старался делать все, что от него зависело, и помочь именем закона человеку, попавшему в беду. И за этот небольшой срок самостоятельной службы его самым главным достижением стал не только целый ряд небольших дел, успешно доведенных до приговора суда, но и заслуженно подросший авторитет среди местного населения.

Вот и новый рабочий день Петра Андреевича начался со стука в дверь, который, как правило, обозначал просителя.

— Войдите! — крикнул Петр Андреевич.

Дверь открылась, и на пороге появилась фигура, которую следователь не раз встречал на улице Касимова. Это был еврей Каплан, владелец небольшой портной мастерской. В кругу касимовских модниц и модников эта мастерская была хорошо известна: Каплан был ловким мастером, следил за новинками моды, умел угождать даже самым привередливым заказчикам.

— Здрасте вам, господин следователь, я имею сказать вам несколько слов, — произнес мужчина.

— Где у нас случилось? — автоматически ответил Петр Андреевич. Как человек с университетским образованием, он говорил правильным литературным языком, но сейчас из него практически неконтролируемо вырвался оборот речи, который принят в Одессе: на традиционное одесское выражение он ответил другим традиционным одессизмом.

Каплан был родом из Одессы. Там на Малой Арнаутской улице он держал портновскую мастерскую и не был обделен вниманием заказчиков. Все было хорошо в жизни этого одесского еврея: свое дело, неплохой доход, которого хватало не только на форшмак, но и на книш с куриным бульоном, а также на креплах, любимая жена и пятеро детей. Однако грянул 1905 год с его волнениями, свободами и, увы, еврейскими погромами.

Одна из самых страшных волн беспорядков в Одессе произошла 18 октября, от нее сильно пострадала не одна еврейская семья. Многие были убиты, еще больше ранены. Среди пострадавших была и семья Каплан. И дело было даже не в том, что мастерская была разгромлена, готовые и раскроенные вещи похищены, закупленные отрезы, пуговицы, тесьма брошены в грязь. Самое главное — от рук потерявших человеческий облик черносотенцев пострадали трое детей Каплан: одиннадцатилетний Мойша и пятилетняя Сарочка (любимица отца) были убиты, а девятилетний Давид серьезно ранен и остался инвалидом — у него плохо двигалась рука. Кроме того, мальчик стал заикаться.

Семья решила переехать. Почему был выбран именно Касимов — неизвестно. Может, сыграла роль многонациональность города. Вот уже третий год семья Каплан налаживала жизнь на новом месте. Трудно привыкали к особенностям местного климата: зима в Одессе и зима в Касимове, как говорят в той же Одессе, — две большие разницы. Уже в феврале семейство Каплан смотрело на сугробы недоуменно и вопрошающие: что они тута делают, когда они по уму уже должны были таять? Лето тоже вызвало вопросы: начиналось намного позже, заканчивалось раньше, да и не каждый июньский или июльский день можно было назвать летним — зависнет мрачная туча на небе и из нее капает и капает все дни напролет. Где же солнце и тепло?

Местный базар при всем своем размахе не мог равняться с привычным Привозом: не лежат горами синенькие и красненькие, вместо традиционных бычков, камбалы и глоськи на прилавках лежали лещ, окунь, карась. Не было рядом ставшей родной синагоги рубщиков кошерного мяса, куда обычно ходил Каплан. Для одесской еврейской общины было характерно организовывать строительство синагог профессиональными объединениями, однако никто не воспрещал еврею посетить чужою синагогу. Была соответственно своя синагога и у портных, но она располагалась намного дальше от дома Каплан. Идти туда, особенно летом по жаре, было не совсем удобно, а синагога рубщиков кошерного мяса, похожая на средневековый замок, стояла в двух шагах от дома, только улицу перейти.

Здесь, в Касимове, синагоги не было вообще, как и не было привычного круга общения. Даже бытовые традиции многие отличались. Мадам Циля Каплан поражала соседей привычкой выставлять летом в плошке воду для местных котов.

— Шо, бедной скотине умирать от жажды? — поясняла она с южным темпераментом удивленным соседям, мало замечая, что в отличие от Одессы в Касимове редко бывают засушливые дни, когда уличные животные не могут напиться из лужи.

И вот сейчас бывший житель Южной Пальмиры нерешительно топтался на пороге кабинета следователя.

— Заходите и присаживайтесь. Что у вас произошло? Вы же пришли с какой-то жалобой? — подбодрил его Петр Андреевич.

— Да, я пришел рассказать за свой гембель. Пару дней назад к моей Цилечке (это моя жена) пришел Кокунин. Он сказал ей, что мой старший сын Абрам сделал с ним гешефт, а потом сказал, что мой Абрамчик теперь должен ему сорок рублей. Ну, как вам это нравится? — развел руками Каплан.

— Давайте все по порядку, — остановил следователь словесный поток заявителя. — Прежде всего, уточним дату происшедшего. Вы сказали «пару дней назад». Это было буквально два дня назад — двадцатого ноября тысяча девятьсот восьмого года?

— Нет, это было восемнадцатого ноября.

— Так, это понятно. Теперь: о каком Кокунине идет речь?

— Таки он служит у Савельева поверенным, того самого, у которого несколько ресторанов и трактиров, но я за него слышал, что сам Кокунин тоже торгует всем подряд.

— А что купил у него ваш сын? В чем был гешефт?

— Этот босяк сказал моей Цилечке, что мой Абрамчик купил у него дрова на сорок рублей. Ну, как вам это нравится?

— А ваш сын на самом деле не покупал дрова у Кокунина?

— Таки нет! Я, конечно, понимаю, тут на минуточку зима, а нам таки тоже холодно, но мой сын не покупал дров у этого оборванца.

— А ваша жена отдала сорок рублей этому Кокунину якобы за дрова, которые на самом деле ваш сын не покупал?

— Таки я за это говорю всю дорогу, господин следователь! Спрашивается вопрос, за что моя Цилечка отдала деньги? Мало того, что сорок рублей за дрова — это больно, так он еще лечит меня!

— А почему ваша супруга отдала эти деньги, если сделки на самом деле не было? — удивился следователь.

— Цилечка сказала, шо тот сумел сделать очень даже убедительную физиономию, и она таки ему поверила.

— Хорошо, я сейчас запротоколирую ваши показания, и будем разбираться, — объявил заявителю Петр Андреевич и стал писать бумаги, а Каплан продолжал по-одесски темпераментно высказывать недовольство:

— Я шо, нанимался содержать его? Он шо думает, что мне станет теплее, если я просто отдам деньги за эти дрова? Или, может, мне станет теплее от мысли, шо он выпьет на мои деньги водки и согреется? Можно подумать, шо на двери моей мастерской висит объявление величиной в аршин: «Кому нужны деньги, добро пожаловать сюда. Их есть у меня для вас».

Так возникло первое дело о мошенничестве, совершенном поверенным Федором Ивановичем Кокуниным. Первое, но не единственное. Оформляя постановление о возбуждении уголовного дела, где подозреваемым был этот самый Кокунин, следователь Железманов не подозревал, что буквально на следующий день снова услышит эту фамилию уже от другого заявителя, а точнее от купца третьей гильдии Алексея Никитича Михайлова.

— Ваше благородие, я, кажется, стал жертвой мошенничества, — представившись, начал он без особых предисловий.

— Мошенничества? — автоматически переспросил Петр Андреевич. — Давайте рассказывайте все по порядку, кто вас обманул, в чем?

— Я занимаюсь торговлей провиантом, вожу муку, крупу, торгую селедкой, солониной, ветчиной. Три дня назад, двадцатого ноября, ко мне приехали от Савельева, мы с ним не раз сделки заключали, я его поставщик, у него несколько трактиров, вот я ему продукты и поставляю.

— Я не понял, приехал сам Савельев?

— Нет, не сам. Он помощника своего прислал. Я его знаю. Его Федором зовут, а фамилия его Кокунин.

— Кокунин? — насторожился следователь, тотчас вспомнив расстроенного облапошенного одесского еврея.

— Да, Кокунин. Он приехал ко мне и сказал, что в трактире его хозяина, Савельева, в селе Гавриловка закончился провиант и что Савельев просил отпустить пару мешков крупы, муки, еще заказал ветчину, селедку. Словом, много всего было.

— Вы отпустили товар, а деньги вам уплачены не были? — Железманову не составило труда догадаться, что произошло.

— Да, я отпустил продукты, и мы пошли в дом, чтобы рассчитаться. А в сенях Кокунин вдруг остановился и заявил, что он, мол, документы в санях забыл и побежал обратно на улицу. Я подумал, что он действительно что-то забыл, и остался его ждать, а он все не идет и не идет. Вышел на улицу, а там уже ни Кокунина, ни его саней с товаром нет.

— Дальше что было? Вы не пробовали у Савельева узнать, почему вам не были уплачены деньги?

— Конечно, пробовал! Я весь день ждал, думал — или Кокунин, или сам Савельев подъедут с деньгами. Но никто не появился. Тогда на следующий день я сам поехал к Савельеву. А тот в дурку стал играть: говорит типа того, что никакого указания своему работнику покупать у меня крупу или муку не давал. И вообще у него продукты в Гавриловке и так есть в достаточном количестве. Я ему говорю: «Отдавай деньги за товар!», а он мне твердит, что ничего у меня не покупал и вообще что я сам мошенник.

— А о какой сумме идет речь? Сколько вам должны за товар?

— Триста сорок пять рублей.

— Ого! А почему вы ко мне только сейчас пришли?

— Так я вначале сам пытался разобраться. Думал, ошибка какая-то произошла. Стал всех расспрашивать, соседей там, мальчишек, не видел ли кто саней с мешками и бочонками. Даже в Гавриловку съездил.

— Ну и что вы там выяснили?

— Не был там Кокунин, не приезжал. Самое главное — там действительно продукты и так были. Не нужно было для этого трактира столько покупать. А сани я потом нашел!

— Неужто? Вам повезло! Где нашли? — воскликнул следователь.

— В противоположном направлении от Гавриловки. Там село есть — Покровское. Вот там эти подводы и были. Продуктов только уже на них не было. И Кокунина, этого мошенника, не было.

— Как же вам удалось на это Покровское выйти? — спросил следователь, удивляясь способностям к оперативной работе заявителя.

— Так мне знакомый унтер-офицер Рыбников подсказал. Я когда бегал по улицам и всех спрашивал про эти сани, то он мне сказал, что видел, как они в том направлении следовали. Причем он даже заметил, что сани не по улице ехали, а огородами. А потом мне уже проще было: я по этой дороге поехал и стал в каждой деревне останавливаться и спрашивать про товар свой. Вот так и вышел. Потом опять к Савельеву забежал, рассказал про Покровское, а он опять меня завернул, типа не покупал он ничего и все тут, а про сани и знать ничего не знает.

— А с Кокуниным вы его поговорить не просили? Вам не приходила в голову мысль, что Кокунин обманул вас за спиной своего работодателя, а Савельев действительно не виноват в обмане? — после рассказа Каплана Петр Андреевич был склонен именно к такой версии.

— Не знаю, кто виноват. Просил я Савельева позвать своего уполномоченного. Только не смогли мы этого Кокунина найти, пропал он куда-то, — развел руками Михайлов.

Железманов оформил заявление по всем правилам и возбудил еще одно уголовное дело. Он решил вначале допросить Савельева и Рыбникова, затем вернуться к истории о фальшивой сделке с дровами, допросить Цилю Каплан, а уж потом вызывать Кокунина. Даже самые первые данные рисовали психологический портрет этого молодого человека: рисковый, предприимчивый, находчивый, не дурак, но не способен просчитывать на много шагов вперед. С таким к допросу надо серьезно готовиться.

Савельев пришел на допрос не в лучшем расположении духа. Он догадывался, что следователь его вызвал по заявлению Михайлова, и был уверен, что сейчас его начнут обвинять в мошенничестве. Поэтому с первых же секунд допроса он занял наступательную позицию:

— Не знаю я ничего! Никаких продуктов у Михайлова не увозил. Врет он все. Его надо по Владимирке отправлять, а вы честных людей дергаете.

— Подождите, вас пока никто не обвиняет. Мне просто надо задать вам несколько вопросов.

— Некогда мне на вопросы отвечать. Я по закону живу, ничего не нарушаю. Вот тебе истинный крест, — допрашиваемый перекрестился на икону.

— Это хорошо, что вы живете по закону, но на мои вопросы вам ответить все равно придется. Вы обязаны отвечать, как обязан отвечать каждый, кого вызовет следователь. Сам вызов к следователю не обозначает, что человека считают преступником. Просто вы можете знать, что будет полезно для следствия, — терпеливо принялся разъяснять Железманов. Он привык, что люди воспринимают вызов к следователю или в суд как обвинение или оскорбление. Савельев немного остыл, сел на стул и хмуро разрешил:

— Ладно, что нужно? Спрашивайте. Только я про эти мешки с крупой, мукой и прочее ничего не знаю.

— Скажите, Кокунин Федор Иванович является вашим работником?

— Да, он мой торговый представитель.

— Что входит в его обязанности?

— У него много различных обязанностей, но в основном все сводится к тому, что он должен выполнять мои поручения: заключать сделки по моему распоряжению, отвозить товар в нужное место, вести предварительные переговоры по моему указанию, ну, может, еще какие-то указания я ему давал, сейчас точно не скажу, но в основном это. Словом, он обязан делать то, что я ему скажу. Скажу пол помыть, должен будет и пол помыть.

— Без вашего поручения и без вашего ведома Кокунин имеет право заключать какие-либо сделки?

— Без моего? Это так, чтобы он сделал, а я не знал, но потом ноги ему за такое самовольство не повыдергивал, а наоборот даже по головке погладил? — ехидно хмыкнул Савельев.

— Ну, вроде того, — согласился следователь.

— Нет, таких прав у него не было. Он должен делать только то, что я скажу.

— Хорошо. Это мы с вами установили. Теперь такой вопрос: вы давали поручение Федору покупать продукты у Михайлова для трактира в Гавриловке двадцатого ноября?

— Нет, не давал. А зачем? На складе в Гавриловке и так продуктов полно было.

— То есть получается, что Кокунин самовольно поехал к Михайлову и от вашего имени потребовал отпустить товара на триста сорок пять рублей?

— Да, именно так и получается, — Савельев несколько успокоился, поняв, что представитель закона верит ему и угроза обвинения в мошенничестве миновала.

— Хорошо, а этот Кокунин давно у вас служит?

— Так вот уже пятый месяц пошел.

— И что можете про него сказать?

— Малый он расторопный, но прохиндей порядочный.

— Это почему? Ворует? Вы его ловили на воровстве?

— А чего мне его ловить? Я и так по глазам вижу, что прохиндей. Уверен, что не раз ко мне кошелек заглядывал.

— А что же вы его держали? Чего не уволили? — недоуменно вопрошал следователь.

— Так, где его взять такого, чтобы не воровал? Все воруют, кто меньше, кто больше. Надо только меру знать, не зарываться. А Федька — он человек образованный, училище закончил. Прогонишь его, а потом ищи того, кто хоть немного мозгами ворочать может, — не менее недоуменно ответил допрашиваемый.

— То есть в целом вы его службой были довольны?

— Пока да.

— И до двадцатого ноября никаких подобных историй у него не было?

— Нет, не было.

— А сейчас он где?

— Я его в аккурат с двадцатого ноября и не видел. Он и ранее мог исчезнуть на неделю. Я, конечно, ругал его за это, из жалования вычитал, а он клялся, что больше не будет.

— Где его искать, знаете?

— Нет, он комнату снимает на окраине, если там нет, то я не знаю.

— Может, зазноба какая имеется, друзья, родственники?

— Да не знаю я ничего. Я же не сторож ему, не родственник. Приглядывать за ним не обязан. Может, и есть какая зазноба, он парень молодой, так что должна быть, только я этим не интересовался. Я могу идти?

— Можете, только бумаги подпишите, — кивнул головой Петр, пододвигая протокол, чернильницу и ручку.

Савельев подписал документ, с озабоченным видом достал часы, посмотрел время и с видом сильно опаздывающего человека убрал их обратно в кармашек. Солнечный луч блеснул на благородном металле: часы были из серебра.

Допрос дал мало результатов. Следующим собеседником должен был стать унтер-офицер Рыбников, но его допрос следователь отложил на следующий день: присутственное время закончилось, ничего срочного, надо и самому отдохнуть, и самое главное — зачем портить вечер унтер-офицеру? Ему тоже завтра на службу, вот пусть и дает показания в служебное время.

Дома после обеда Петр Андреевич присел за стол, чтобы почитать. Тимофей крутился рядом, даже пытался устроиться на столе рядом с керосиновой лампой (так теплее и удобнее наблюдать за хозяином), но Петр решительно ссадил нахальное животное на диван:

— Не мешай, неужели не видишь, что я работаю? Или хочешь свернуть на пол лампу, устроить пожар? Хватит того, что ты уже пару раз чернильницы переворачивал.

Тимофей недовольно повел головой: «Ну вот, из-за такой ерунды дуешься. Подумаешь, чернила! Какой от них толк? Что, сметана это? И вообще, спать пора». Последняя мысль была продемонстрирована воочию: кот свернулся спиралькой на диване, положил голову на лапы, обернулся хвостом и начал кемарить. Саму же Петру Андреевичу выспаться в этот день было не суждено. Вначале молодой человек долго ворочался: из-за головы не лез Кокунин с его двумя уголовными делами сразу, а когда сон на мягких лапках стал, наконец, подкрадываться и обволакивать своими объятиями, то в дверь решительно постучали.

«Опять что-то случилось!» — подумал Железманов, не сомневаясь, что его сейчас выдернут на место происшествия. За год с небольшим службы он уже привык к таким подъемам, выездам в любую погоду, в любое время года и суток. Как обычно, в таких случаях, выступила Прасковья — домашняя работница Железманова. Со свойственным ей темпераментом она начала в очередной раз убеждать визитера, что ночью надо спать, а не шастать по чужим квартирам, не тревожить сон честных людей. Ни Петр, ни визитер, а это был рядовой полиции, даже не пытались возражать. Все равно бесполезно. Переубедить Прасковью в чем-либо было трудно. Петр Андреевич даже не пытался. Он просто не обращал внимание на реплики, молча одевался, а когда выходил из комнаты, мягко и даже заботливо сказал работнице:

— Иди спать, Прасковья. Поздно уже. Отдыхать тоже нужно.

Тимофей также не любил такие ночные подъемы: шум, свет лампы мешают спать, а еще он часто засыпал в ногах хозяина, а какой тут сон, если тебя скинули на пол и начали по этому полу ходить!

Не обращая внимания на привычное домашнее неодобрение его приверженности служебному долгу, Петр Андреевич вышел из дома в сопровождении низшего полицейского чина. У дома стояла повозка, и когда следователь и полицейский сели в нее, то страж закона стал докладывать, что час назад в участок пришел мещанин Уваров. Вид его был печален: избитый, в крови, в порванной одежде и страшно напуганный. Поначалу он даже не мог объяснить, что с ним случилось. Только минут через десять, немного успокоившись и выпив воды, он поведал, что стал жертвой ограбления: поздно вечером он подъезжал к Касимову в коляске. Неожиданно из-за кустов появились две страшные фигуры в белых одеяниях. Они избили несчастного и отобрали у него деньги. Сейчас потерпевший сидит в участке и ждет допроса.

— Все повторяет «Сила нечистая! Сила нечистая!», — добавил полицейский по дороге в участок.

— Почему? Он это как-то пояснил?

— Нет, просто повторяет, и все.

— Он сильно избит? Может, у него так повреждена голова и это вызвало помутнение сознания, он просто бредит? — спросил Железманов.

— Да вроде не сильно, на ногах держится, но физиономия вся в крови была.

— А врача к нему пригласили? Может, это все же бред? Может, с ним сейчас даже говорить нельзя?

— Никак нет, ваше благородие. Он вроде не просил и на ногах стоял, — ответил низший чин.

— А следовало, даже если нападение не вызвало у него помутнение рассудка, то все равно ему помощь нужна, перевязку наверняка сделать надо. Если он весь в крови, то, значит, ранен, а рану обрабатывать надо. Он же за помощью шел, а она в таких случаях должна быть многоплановой: и юридической, и медицинской. Он сейчас в таком шоке, что даже может не сообразить, что ему врач нужен. Надо думать о людях. Мы за это жалование и получаем, чтобы людям помогать, а не просто приказы исполнять, — начал бурчать Железманов.

— Виноват, ваше благородие, — растерянно ответил полицейский.

— Тем более что врач живет буквально со мной на одной улице, надо было сразу за ним заехать, а не везти меня в участок, — продолжал бурчать следователь. Потом распорядился: — Нам тут до участка совсем чуть-чуть осталось, я сам дойду, а вы возвращайтесь назад на Малую Мещанскую и позовите врача.

Полицейский стал разворачивать повозку, и Петр Андреевич пешком направился в участок. Там в первую очередь его взгляд упал на потерпевшего, который сидел в центре комнаты на стуле. Вид у него действительно жалкий: одежда порвана, глаз заплыл, губа рассечена. Кровь ему обтерли, но было видно, что помощь врача будет не лишней. Железманов еще раз высказался по поводу медика:

— Если послали за мной, то можно было послать и за доктором. За врачом Кауфманом идти недалеко. И он никогда в помощи не отказывает.

Кауфман был местным земским врачом. Время от времени он помогал следователю: проводил освидетельствование избитых, выезжал на убийства и даже проводил вскрытия. Затем Петр повернулся к потерпевшему:

— Как вы? Говорить можете? Сейчас придет врач, он поможет.

Потерпевший вцепился руками в стакан воды, одновременно и кивнул, и мотнул головой. Все это говорило о сильном нервном потрясении.

— Помогите, господин следователь! Они меня чуть не убили!

— Помогу, обязательно помогу. Это мой долг. Только вы мне тоже должны помочь. Прежде всего успокойтесь. Вы в безопасности, здесь вас никто не тронет. Скоро придет врач. Подлечит вас.

Потерпевший кивнул и произнес:

— Я готов помочь, что я должен?

— Прежде всего сосредоточиться и четко отвечать на мои вопросы. Постарайтесь без излишних эмоций. Я понимаю, вы напуганы, но мне сейчас нужны факты. Чем больше вы сейчас вспомните, тем легче мне будет ловить ваших обидчиков. Понятно?

— Да, понятно, — мужчина немного стал приходить в себя.

— Тогда начнем. Назовите себя.

— Мещанин Уваров Александр Николаевич. Владелец небольшой фабрики по выделки кожи. Она недалеко, в Потаповке, расположена.

— Вы оттуда ехали поздно вечером?

— Да, оттуда. Хотел выехать пораньше, но засиделся с расчетами и выехал поздно. Надо мне было ночевать на фабрике остаться.

— Во сколько и где на вас напали?

— Я выехал в десять вечера, напали на меня после того, как я развилку, поворот проехал, до нее ехать минут тридцать-сорок. Следовательно, напали на меня около одиннадцати вечера или около того.

«Разумно поясняет, скорее всего, с головой у него все в порядке», — подумал следователь и задал следующий вопрос:

— А место показать сможете?

— Смогу.

— Отлично. Утром, когда светло будет, прокатимся вместе. Если, конечно, врач вам это путешествие разрешит. Так, а теперь расскажите подробнее про сам момент ограбления. Сколько было грабителей?

— Двое. Я ехал. Смотрю, на дороге что-то лежит, вроде как полено, ну я притормозил, там действительно сук валялся. Я вышел его отбросить, отбросил, уже чуть обратно в повозку не залез, а тут из кустов они выходят. Я попытался одного ударить, так он меня в ответ разрисовал, — потерпевший опять начал сильно волноваться, у него даже затряслись руки.

— Не нервничайте. Все самое страшное уже позади, — пришлось следователю опять успокаивать допрашиваемого. — Постарайтесь обрисовать мне личности грабителей, а то я не смогу их изловить.

— Они такие страшные были! Нечистая сила!

— Почему «нечистая сила»? Нападавшие имели вид людей, животных? Они носились в воздухе или стояли на земле?

— На земле стояли.

— Так, а росту были какого?

— Высокого, выше вас, господин следователь.

— Намного?

— Да на пару вершков.

— Разве это очень высокого? Вполне нормальный рост высокого мужчины, — сам Железманов был обладателем худощавой фигуры неплохого роста. В нем было около семи вершков, поэтому подозреваемые тоже могли оцениваться как высокие, но не слишком. Петр продолжил выяснять подробности случившегося у потерпевшего:

— Что, нападавшие на людей совсем не походили? Подумайте.

— Походили, только лиц у них не было.

— Как не было?

— Так не было. Белое пятно, и все! Один как ударит меня! У меня искры из глаз посыпались, я почти больше ничего не помню. Нечистая сила это!

— То есть лица белые. А сами фигуры тоже белые или другого цвета?

— Тоже белые, все белые.

Железманов задумался. Потерпевший реально был напуган и верил, что столкнулся с нечистой силой. Но сам следователь в это не верил. Несмотря на небольшой опыт, он был уверен, что в сфере закона, преступлений и правопорядка ничего сверхъестественного не бывает, зло творит только сам человек, и только человек его может пресечь и наказать. Тем более что дело о призраках у него уже было: когда он еще был кандидатом на судебные должности ему пришлось участвовать в расследовании дела, где свидетели усиленно говорили о нечистой силе, но потом выяснилось вполне материальное происхождение видений. Поэтому в призраков и нечистую силу он не верил. Кроме того, по служебной линии ему было известно, что в соседнем уезде уже было два подобных грабежа на дороге. Также ночью два белых приведения останавливали проезжих, избивали и грабили.

«Этот пострадавший еще крепким оказался, а то в соседнем уезде один с ума сошел, только повторяет „Нечистая сила! Нечистая сила!“. А какая же это нечистая сила?! Вот мужика как избили! Нечистой силе нет нужды кулаками махать. Думаю, что сила была вполне земная, только грабят с выдумкой. Может, одеваются во все белое, в простыни там заматываются…» — рассуждал Петр Андреевич.

Пришел врач Иосиф Исидорович Кауфман. Интересно, встал посреди ночи, а выглядит бодрячком, словно у себя в кабинете. Жил он недалеко от Петра Андреевича, на той же Малой Мещанской улице в двухэтажном доме. Этот дом в пять окон с небольшим ажурным чугунным балконом знал практически каждый житель Касимова, ибо всегда и абсолютно каждому можно было прийти сюда за помощью.

Земский врач Иосиф Исидорович Кауфман был одним из лучших представителей земской медицины. Родом он был из Одессы, но судьбе было угодно отправить его на учебу в Санкт-Петербургский университет, где он учился на медицинском факультете, а потом забросить в рязанскую провинцию, где он верно и преданно служил многие годы делу здравоохранения, снискав заслуженное уважение и благодарную память касимовцев.

Кауфман был не просто прекрасным диагностом, он был человеком с большой буквы, который пришел в медицину не за обогащением, а ради служения людям. Для него не было бедных и богатых, знатных и незнатных, для него были больные, то есть люди, которым нужна помощь, и он обязан ее оказать в силу данной клятвы. Кауфман самоотверженно рвался помогать даже самым обездоленным, был готов ехать в любую погоду к больному, даже если знал, что у него нет ни копейки. В то время медики чаще всего жили на доходы от частной практики, то есть, попросту говоря, на деньги, которые платили больные или их родственники доктору за медицинские услуги.

Кауфман брал деньги (если брал, иногда он просто махал рукой на попытку всунуть в руки медную монету, окидывая взглядом убогую крестьянскую избу), так вот он брал деньги, только если больной выздоравливал. К тому же он был сторонником медицинского просвещения, то есть рассказывал народу о здоровом питании, нормах санитарии и гигиены в домах. Также искренне он был готов помогать делу правосудия. И сейчас медик как должное воспринял ночной вызов в полицейский участок.

— Так, что у нас здесь? — врач ловко начал осматривать больного, попутно утешая его: — Жив остался, это уже замечательно. Все органы целы, руки-ноги целые. Конечно, картины с вас, любезнейший, пару недель писать нельзя, но ничего, все заживет. Деньги чай не последние забрали? Деньги — дело наживное, тем более, я понял, что вы на ногах крепко стоите, у вас свое дело. Самое главное — живы, почти здоровы.

Врач промыл раны, забинтовал голову, даже накапал какой-то пахучей жидкости, чтобы привести в порядок нервы пострадавшего. После этого Железманов отвел его в сторонку:

— Спасибо, Осип Сидорович (крестьянам было сложновато выговаривать «Иосиф Исидорович», поэтому они начали называть его на более привычный манер, что стали повторять и более образованные касимовцы). Как он? Сильно пострадал?

— Да не очень. Били его несильно, желания убить не было. Когда хотят убить, бьют по-другому. Поверьте мне как врачу. Я многое видел, в том числе и тех, кого действительно хотели убить. А здесь… Так… Просто хотели, чтобы он не мешал отобрать кровно нажитое.

— А голова его не пострадала?

— В каком смысле? У него небольшая рваная рана на лбу, но там даже швы накладывать не надо. Сотрясения мозга вроде бы не имеется. Или вы имеете что-то другое в виду?

— Да, он твердит про нечистую силу. Вот я и уточняю, насколько он в здравом рассудке?

— Бывает, что люди при нападении на них трогаются рассудком. Но с вашим потерпевшим этого не произошло. Напуган он сильно. Это верно. Однако умом не тронулся. Вот это точно я могу сказать. Поэтому надо воспринимать его слова серьезно.

— Поверить в нечистую силу? — пошутил Железманов, в принципе понимая, что имеет в виду врач: надо искать объективную, вполне земную причину, вызвавшую представление о нечистой силе. Что-то сделанное самими людьми очень сильно напугало мужчину. А что именно — как раз и предстояло выяснить. А Осип Сидорович добавил:

— Я ему капель успокоительных накапал. Так, конечно, ему сейчас неплохо коньячку немножко и спать, но у вас ведь к нему вопросов много?

— Да, вопросы имеются. Самое главное — неплохо нам с ним на место происшествия прокатиться, пока все не затоптали. Можно?

— Так я разве это решаю?

— А как же, вдруг он у меня там умрет?

— Не умрет. Дайте ему немного отдохнуть, все равно пока еще темно. А утром, после завтрака, это, кстати, и вас, любезнейший, касается, и отправляйтесь.

Кауфман был в своем репертуаре: пропагандой азов здорового образа жизни он занимался при всяком удобном случае, при этом Железманов не был исключением. Ему также земский врач неустанно напоминал про необходимость соблюдать режим питания, не забывать про отдых и разумные физические нагрузки: плавание, катание на коньках, игру в городки. Следователь повернулся опять к пострадавшему:

— Большая сумма у вас с собой была?

— Сто двадцать рублей.

— А кроме денег грабители что-то еще взяли?

— Шапку с меня сорвали, или я ее потерял там… Я точно не знаю. Еще шкурки у меня с собой были. Их забрали.

— Шкурки какие?

— Каракулевые. Высший сорт.

— Много?

— Много. Целый узел. Я их вместе все в мешок собрал, он такой тяжелый получился.

— А вы не допускаете мысль, что это не нечистая сила была, а просто злоумышленники нарядились в белые балахоны, чтобы больше напугать вас? — попытался спустить на реальную землю потерпевшего следователь.

У того, видимо, уже прошел первый шок, и капли Кауфмана стали действовать, поэтому, задумавшись на секунду, он кивнул головой:

— Вполне возможно. Это мне с испуга про нечистую показалось. — Эта мысль даже несколько успокоила пострадавшего, так как если преступление совершили реальные люди, то и поймать их будет гораздо реальнее.

— А когда они на вас напали, они что-то говорили? Может, как-то между собой общались или к вам обращались? — продолжил выяснять детали следователь.

— Нет, не говорили они ничего.

— Но деньги они как-то потребовали от вас?

— Да никак они не требовали. Я когда их увидел, то просто застыл вначале. Потом одна белая фигура ко мне подошла, я попытался оказать сопротивление, а она ударила по лицу и стала по карманам шарить. Я закричал, стал защищаться, вырывался, тут вторая фигура меня по уху ударила. В общем, вывернули они мне карманы, забрали кошелек, шкурки — и скрылись в лесу.

— Ладно, вас сейчас отвезут домой. Вы отдохните как следует, а в десять часов утра я за вами заеду. Поедем вместе посмотрим на место происшествия. Сможете?

— Если надо, то поехали, — кивнул головой Уваров. Капли врача подействовали. Пострадавший успокоился, руки перестали трястись, взгляд стал более осмысленным.

Сам Петр Андреевич также решил последовать совету доктора и отправился домой пару часов поспать, потом поесть и ехать осматривать место грабежа. Дома было тихо. Тимофей устроился спать прямо на хозяйской подушке на незаправленной кровати. «Если двуногого нет и на нем устроиться поспать нельзя, так я хоть на подушке его посплю. Она мягкая, теплая и моим двуногим пахнет», — говорило выражение его рыжей мордочки. Рыжий зверь скучал по своему двуногому, даже, можно сказать, заботился и переживал о нем. Пришлось снять аккуратно кота, переложить его на стул, а потом укладываться спать самому.

Утро выдалось солнечным. Железманов сел завтракать в хорошем расположении духа. Несмотря на то, что спал он совсем немного, чувствовал себя молодой человек бодро. Хорошая погода добавляла оптимизма. Наконец-то закончилась осенняя распутица, снег блестел на солнце.

«Следы хорошо будут видны, главное, чтобы не затоптали и чтобы потерпевший оказался сейчас в состоянии ехать», — рассуждал о достоинствах погоды с профессиональной точки зрения Петр, усаживаясь за стол. Прав был Кауфман: чтобы ни случилось, а питаться надо вовремя и правильно. Прасковья выставила на стол горшочек с гречневой кашей, крынку молока, нарезала ломтями душистый хлеб, порезала ветчину. Рядом устроился пухлый самовар. Идеальный натюрморт для идеального завтрака, после которого можно отправляться по делам, что Петр Андреевич и сделал.

Самое интересное, что на Уварова небольшой отдых тоже повлиял весьма позитивно. Он успокоился и приободрился одновременно. Вышел из дома по-деловому настроенный:

— Господин следователь, а это не очень много времени займет? А то меня дела ждут.

— Я вижу, вы уже пришли в себя после ночного приключения?

— Да. Прав доктор. Деньги забрали не последние. Повозка и лошадь цела. Синяки скоро заживут. Сам жив остался. У меня свое дело, я убытки быстро поправлю, — философски рассуждал предприниматель.

Дорога заняла чуть меньше часа. Место нападения Уваров определил быстро:

— Вот у этой сосны они на меня напали, я точно помню.

Железманов вышел из повозки и приступил к осмотру места происшествия. Потерпевший не ошибся: на обочине обнаружился темный предмет, который при ближайшем рассмотрении оказался мужской шапкой.

— Это случайно не ваше? — обратился следователь к Уварову.

— Да, моя шапка! — обрадовался он. — Они у меня ее с головы сбили.

— Ну вот, ваши потери еще меньше, не надо головной убор новый покупать.

Следователь продолжил осмотр. Кое-что удалось установить. За кустами у поваленного дерева снег был сильно утоптан.

«Здесь они, наверное, жертву ждали, вот как снег умяли», — подумал Петр Андреевич. В этом же месте обнаружилось несколько окурков и маленький кусочек картона. Петр Андреевич поднял его, поднес к глазам.

— Скорее всего, это от пачки с сигаретами или папиросами. Даже есть небольшой фрагмент рисунка. Надо будет зайти в табачную лавку, выяснить, сколько стоит пачка, кто чаще всего покупает, — рассуждал он. Собрал он также обрывок газеты и окурки. Потом повернулся лицом к солнцу и внимательно рассмотрел добычу:

— Курил, скорее всего, один человек, конец замят у всех одинаково. Интересно, второй, получается, был некурящий? Вряд ли в такой обстановке один курящий курил, а второй воздержался. Воздержаться от курения второй мог только в одном случае — не курит в принципе.

Сделав это умозаключение, Железманов пошел по следам. Если в месте ожидания было сильно натоптано и все следы накладывались друг на друга, то к дороге шли две четких цепочки следов. Следы были крупные, отставали друг от друга далеко.

— Их действительно было двое, и думаю, что роста оба были немаленького, — сделал следователь еще один вывод.

Потом он походил по окрестности и чуть подальше по дороге сделал еще одну важную находку: небольшая кучка конского навоза свидетельствовала о том, что в этом месте была привязана лошадь. Об этом же говорила и царапина на дереве: остался след от привязанных поводьев. Причем, приглядевшись к следам на снегу и на дереве, Петр понял, что у лошади плохо прибита передняя левая подкова.

Из осмотра места происшествия Железманов максимально извлек все, что тогда можно было извлечь. Увы, в то время даже способов фиксации следов на снегу не существовало. Пришлось ограничиться составлением протокола осмотра места происшествия, тщательным замером и зарисовыванием всего, что можно и нужно измерить и зарисовать.

Вернувшись в Касимов, следователь отпустил потерпевшего и полицейского, а сам отправился в торговые ряды на Соборной площади в табачную лавку. Благо они совсем рядом с рабочим местом следователя — присутственное место следователя было в здании мирских судебных учреждений, которое построило земство в самом центре города, в начале Соборной улицы. В лавке он остановился перед витриной, где были выставлены коробки папирос и сигарет. Сам Петр не курил, в этой лавке был впервые. Хозяин по взгляду нового посетителя понял, что визитер не совсем обычный, и склонился в небольшом поклоне:

— Что господину угодно?

— Мне угодно, чтобы вы мне немного помогли. Вот у меня имеется небольшой кусочек картонки, как я полагаю, упаковки от папирос, — Железманов достал конверт с находками. — И мне надо установить, от каких это папирос или сигарет, сколько они стоят.

Продавец бросил взгляд на обрывок и окурки и ловко выбросил на прилавок картонную коробку:

— Вот, пожалуйста.

Железманов, подивившись оперативности продавца, взял обрывок в руки и лично убедился, что он один в один совпадает с рисунком на коробке.

— Это дорогие папиросы?

— Нет, не очень, — прокомментировал продавец, называя цену и догадываясь о причине интереса следователя. — Но и не самые дешевые. Я думаю, что данный обрывок потерял человек с устойчивым средним достатком. Обычно у меня их покупают мастеровые, хозяева различных лавок.

— А может, этот был человек бедный, рабочий там или крестьянин, но вот ему повезло, неожиданно заплатили больше обычно, вот он зашел и купил такие?

— Нет, это вряд ли. Понимаете, курение — это очень устойчивая привычка. Люди, как правило, курят один сорт папирос или сигарет. Во-первых, привычка к вкусу в табачном деле это такая же привычка во вкусе во всем другом: вине, чае, кофе. Смена сорта табака может даже стать причиной кашля. Во-вторых, курение — это не только вдыхание табачного дыма. Это целый ритуал, способ диалога. Сорт предпочитаемого табака говорит много о человеке: его социальном статусе, его круге общения, даже о моментах биографии.

Выяснив все что можно в табачной лавке, следователь пошел вверх по Соборной. Благо присутственное время уже истекло. Дошел до дома Салазкиных, свернул на Сенную, а там до своей квартиры два шага. Дома ждал обед. Прасковья, конечно, иногда утомляла своей ворчливостью, но в тоже время Железманов мог быть уверен, что все бытовые вопросы будут решены не просто своевременно, но и качественно. В частности, к его приходу свежий и вкусный обед будет на столе. И сегодня его ждала солянка, жаркое из курицы, пирог с яблоками. После обеда Петр Андреевич удобно устроился на диване в кабинете и стал обдумывать первые результаты по расследованию этого необычного дела. Компаньоном в размышлениях стал верный Тимофей. Он устроился на коленях хозяина, с удовольствием наслаждаясь поглаживаем человеческой руки. Петр Андреевич старался выстроить логически все факты в единую систему.

«Дело необычное. Что мы имеем? Два преступника грабят путников. Уже имеется три эпизода. Один в нашем уезде, два в соседних. Грабят необычно, с выдумкой. Одеваются в балахоны белого цвета и нападают. Расчет на страх, что путник в темноте примет белые одеяния за приведения. При этом действуют уверенно, даже нагло. Что можно сказать про преступников?

Первое. Их двое. Оба сильные и рослые мужчины. Это следует не только из показаний Уварова. Он может и преувеличивать, не зря говорят, что у страха глаза велики. А вот следы — это свидетельство объективное. Они явно оставлены крупными высокими мужчинами.

Второе. Преступников следует искать не в самом низшем слое. Конечно, логично было, если бы грабежами занимались вчерашние крестьяне, пришедшие в город на заработки. Далеко не всем им удается устроиться в городе, многие пополняют криминальную среду. Но в такой среде курят другое курево, чаще даже не папиросы, а самокрутки.

Третье. Возможно, что преступники имеют некоторое образование. Может, несколько классов гимназии или училище».

В этом месте Тимофей зашевелился и повернул рыжую морду к хозяину.

— Ты что, сомневаешься в том, что они образованные? — спросил зверя Железманов.

Кот показал своим видом, что он готов согласиться с двуногим, но ему нужны аргументы.

— Ладно, слушай, — начал объяснять Петр. — Вот они грабят, облачившись в белые балахоны. Зачем? Не знаешь? А я тебе объясню. Они сильные и рослые мужчины, в принципе им не обязательно использовать психологические приемы. Им и без этого отобрать все не составит труда. А они все равно в эти балахоны облачаются. Значит, им важен творческий подход в деле, они таким образом самоутверждаются. Вот типа, какие мы ловкие и умные. А стремление к творчеству вырабатывается в результате получения образования. Вообще, фантазия — это продолжение образования. Понял, рыжий?

Рыжий, вроде понял. Он перевернулся на спинку, откинул голову, всем видом давая понять, что не возражает, если двуногой погладит его по животику. Петр Андреевич намек понял, стал поглаживать любимца по рыжему пузу и продолжил свои рассуждения-объяснения:

— Еще один важный момент. Во время ограбления злоумышленники между собой не разговаривают. И также ни слова не говорят и своим жертвам. По крайне мере, нашему потерпевшему Уварову не сказали ни слова. О чем это говорит? Во-первых, они давно знакомы. Их действия слажены, не нуждаются в словах. А это значит, что они знают друг друга хорошо. Во-вторых, можно предположить, что они избегают слов, поскольку понимают, что это может быть уликой против них. Может, один из них заикается или не выговаривает какую-либо букву? Тоже может быть.

Кот мурлыкнул, соглашаясь, что да, может. А Железманов продолжал:

— Итак, надо искать двух физически крепких мужчин, один курящий, другой некурящий, принадлежат не к самым низшим слоям общества, получили образование, и у одного лошадь плохо подкована. Надо связаться со следователями, которые работают в соседнем уезде, узнать, какие факты у них. Лучше объединить усилия.

На следующий день следователь Железманов составил письмо своему коллеге из соседнего уезда, в котором попросил поделиться информацией о двух эпизодах, также подробно изложил свои соображения, по каким приметам следует искать злоумышленников. Затем Петр Андреевич отправился в полицейский участок с тем, чтобы подключить к поискам полицейских. Надежда была на работу с населением.

«Верно мне когда-то говорил Зазнаев, что в розыске преступника надо обязательно опираться на сведущих лиц. Всегда есть такие, кто все про всех знает. Вот только одна у меня беда: судя по всему, этот криминальный дуэт очень мобильный. Он может быть из какой угодно деревни. Тут одних моих связей может не хватить. Хорошо, если эта информация пойдет всем полицейским чинам и кто-то из них на местах сможет на своей территории обнаружить людей, подходящих под эти характеристики. К сожалению, далеко не всегда в полиции добросовестно относятся к своим обязанностям. Некоторые совсем не обращают внимание на то, что у них происходит. Вот уж точно, как никогда нужны специальные сотрудники, которые сыском только и занимаются. Летом закон о сыскных отделениях приняли. А вот когда реально эти отделения не только откроются, но и их сотрудники сумеют создать свою агентурную сеть — вот это вопрос сложный», — рассуждал Петр Андреевич по дороге в полицейский участок.

В участке он собрал становых приставов и обрисовал задачу:

— Надо сообщить всем урядникам эти приметы, пусть они присматриваются к людям. Особое внимание — к тем, у кого не очень ясен источник дохода, то есть живет человек неплохо, а с чего, с какого дела — не понятно. Также важной приметой является отсутствие по месту проживания в те дни, когда были совершены эти нападения.

Приставы слушали внимательно, не перебивали, вопросов не задавали. Но как раз именно это и не вселяло оптимизма в следователя. Конечно, никто откровенно спорить со следователем не будет. По закону чины полиции обязаны оказывать соответствующее содействие следствию. Однако на самом деле поручениям следователей внимание уделялось в самую последнюю очередь. Следователь — он ведь из другого ведомства, а тут свое начальство есть, оно тоже не скупится на разные указания и поручения. Да больно мудро этот Железманов рассуждает. По нему выходит, что злодеи образованные, небедные. Что это за приметы? И как таких искать? Вот так сообщишь про кого-нибудь, что он часто в отлучках бывает, а потом тебе самому и достанется.

После этого Петр Андреевич вернулся к текущим делам. Он вернулся к делам Кокунина и, наконец, допросил унтер-офицера Рыбникова. Служивый давал показания свободно, обстоятельно. Его показания подтвердили слова Михайлова.

— Да, я видел, как на санях Кокунин проследовал. Странно так ехал.

— В чем странность?

— Так он не по дороге ехал, а огородами.

— Но на санях точно был Кокунин?

— Точно, я его хорошо разглядел.

Вот только для поиска самого Кокунина эти показания ничего не дали. «Ловкий малый — этот Кокунин, ловкий и умный, а может, даже в особом плане талантливый», — думал Железманов, подводя итоги первых допросов.

Настало время допросить Цилю Каплан. Неожиданно для себя следователь решил сделать это не у себя в кабинете, а нее дома. Ему показалось, что в домашней обстановке потерпевшая будет не просто свободнее давать показания, а самое главное — более детально вспомнит все обстоятельства. Женщину Петр Андреевич застал на кухне, она потрошила курицу. Рядом вился пятнистый черно-белый кот. Он терся об ноги хозяйки, время от времени мяукал сварливым голосом, давая понять, что ему тоже положена своя доля удовольствия хотя бы в виде потрохов несчастной птички. Однако сегодня был не его день — Циля Абрамовна ногой отодвинула скандальное животное и обронила:

— Ша, разговора не будет!

Недовольный кот, ворча, пошел вон из кухни. Увидев молодого человека, женщина спросила:

— Я извиняюсь, шо вы здесь делаете? Вы кто?

— Я следователь, меня зовут Петр Андреевич Железманов. Ваш муж приходил ко мне и сделал заявление, что вас обманул Федор Кокунин. Я должен обо всем случившимся услышать от вас и вашего сына Абрама.

— Вы желаете узнать за этого жлоба?

— Жлоба? — переспросил Петр Андреевич, а потом вспомнил, что в Одессе когда-то так называли рабочих в порту. Руководство этим строительством было возложено на англичан, которые постоянно напоминали работникам «job, job», что обозначает «работа, работа», а точнее «работать, работать», но потом значение слова несколько трансформировалось. Так как многие рабочие порта не отличались высоким уровнем образования и культурой поведения, то постепенно жлобами стали называть некультурных людей, хамов.

— Ну, если вы называет жлобом Федора Кокунина, то за него. Расскажите, что произошло восемнадцатого ноября.

— Этот гоныф пришел сюда и стал меня уверять, что мой Абрамчик делает с ним базар. Шо наш Абрамчик купил у этого жлоба дров на сорок рублей. Как вам это нравится?

— Так вы дали деньги Кокунину?

— Дала, шоб ему разориться, шоб к нему кредиторов стояло в очередь отсюда до самой базарной площади. Шоб они за ним бегали с оглоблями и вилами, а он не знал, на какую улочку свернуть и где спрятаться!

— А почему вы хотя бы сына не подождали и не уточнили, покупал ли он дрова у этого человека или нет?

— Он так раздувал щеки, шо я ему поверила! Он таки же сумел сделать нужную морду, шоб я его поганые слова приняла за правду!

Циля Абрамовна долго возмущалась коварством Кокунина. Железманов сел писать протокол, записывая показания женщины попутно переводя с одесского на общепринятый русский. Когда документ был готов и подписан, неожиданно в дверях появился сам Каплан. Вид у него был встревоженный и взволнованный. Увидев следователя, он обрадовался:

— Господин следователь, слушайте сюда! Я сейчас встретил мещанина Федорова. Месяц назад я занял ему восемьдесят рублей.

— И он отказывается их отдавать? — не понял Петр Андреевич.

— Таки дело не в этом. Я Федорову занял восемьдесят рублей. Я! Я, а не этот жлоб Кокунин.

— А при чем тут опять Кокунин?!

— Таки он пришел к Федорову и начал гнать, шо я велел у него эти деньги получить обратно. Конечно, у этого Федорова голова всегда беременная, у него много детей, а денег нет. Вот он и соображает только на полголовы. Местами он совсем не думает. Таки он взял и отдал эти деньги Кокунину!

— То есть Кокунин обманул Федорова, убедив его отдать деньги, взятые у вас в долг, ему? — уточнил следователь.

— Да, этот жлоб взял моду жить за мой счет, — несчастный еврей расстроенно взмахнул руками и опустился на табурет.

— А когда это произошло? Вы мне точную дату назвать можете, когда Федоров отдал деньги этому Кокунину?

— Неделю назад, а сегодня я встречаю этого Федорова и решил спросить за долг, а он кинул брови на лоб и начинает разбухать, с какой это стати я взял манеру дважды один долг требовать. Я поначалу ничего не понял, но он стал настаивать, шо уже отдал деньги мне, но не мне самому, а этому гоныфу. Я хотел бежать до вас, но прежде зашел домой, а вы тута. Помогите, господин судебный следователь.

«Да, это талант особого рода. За несколько дней совершить несколько преступных действий, а одного человека облапошить дважды — это надо суметь! Пожалуй, мне ранее такие артисты в криминальном деле еще не попадались. Вопрос только, как его найти и как собрать доказательственную базу. Ведь скорее всего, как бы сказал Каплан, он сделал ноги. Ищи-свищи его теперь», — рассуждал Железманов, оформляя новые показания Каплан, затем допрашивая Абрама Каплана, который, впрочем, только подтвердил, что никаких сделок с Кокуниным не совершал.

— Я знаю за этого Кокунина, что он разный товар торгует. Он мне летом сено для козы предлагал, но я не стал с ним базар делать, — рассказывал Абрам на допросе.

— А почему? — не удержался от любопытства следователь.

— Если бы я был немножко больной на голову, то я бы подумал, а таки я ему не верю. Если мне сильно жмут карманы, то я бы нашел лучшее применение деньгам, — пояснил молодой человек.

Нашел Железманов и Федорова, с которого ловкий мошенник получил чужие деньги. Василий Федоров действительно производил впечатление недалекого человека. Замученный нуждой, житейским неурядицами (несколько детей при весьма невысоком доходе), он постоянно брал взаймы то у одного, то у другого. Отдавать получалось не всегда, кредиторы стучались в окна постоянно. Кому-то он отдавал быстро, а кого-то начинал водить за нос, постоянно вымаливая новые отсрочки. Во многом это зависело от личности кредитора: более решительным или обаятельным Василий отдавал быстрее, если сам кредитор оказывался недостаточно решительным, то ему свои деньги приходилось ждать дольше. Многие, если не могли сами повысить голос на незадачливого заемщика, то просили знакомых найти подход к Федорову. Поэтому визит обаятельного, но в тоже время решительного Кокунина, потребовавшего чужой долг, был воспринят как должное.

— Разве я знал, что это мошенник? — удивлялся на допросе Федоров.

— Не мешало бы самому было прийти к Каплану и отдать деньги, — резонно заметил Петр.

Железманов был уверен, что быстро найти ему этого талантливого мошенника не удастся. Он побывал в доме, где прохиндей снимал комнату, поговорил с соседями, сам лично съездил в Покровское, поговорил там с людьми, но найти каких-либо зацепок, где искать преступника, ему не удалось. Пока он размышлял, где и как ему можно поискать подозреваемого, на него свалилось еще одно дело.

Следующее утро служебного дня началось опять с вызова на место происшествия. В кабинет стремительно влетел унтер-офицер Рыбников, даже не приложил руку к козырьку, тут же объявил:

— Страшное преступление, ваше благородие! Надо срочно ехать.

— Что случилось?

— Нападение на почтовую карету. Ямщик и сотрудник почты убиты, мешки с корреспонденцией похищены.

— Где это произошло?

— Их на дороге нашли, недалеко от деревни Синец. Убили, возможно, ночью, но дорога ночью пустая, только утром проезжий один на них натолкнулся и сообщил в полицию.

Следователю пришлось срочно покинуть кабинет, заехать за Кауфманом (при осмотре трупов присутствие врача обязательно) и отправиться в дорогу. Конечно, это был не первый его выезд на труп, но все же… Убийства всегда порождали в нем не только злость, но в то же время чувство некоторой растерянности. Не потому, что не знал, как найти убийцу, а потому, что как бы он тщательно ни выполнил свою работу, это не изменит главное — отнятую жизнь уже нельзя вернуть. Если происходит кража, то можно найти украденное имущество или спросить его стоимость с виновного, если происходит драка и нанесены увечья, то с преступника можно стребовать деньги на лечение. А если человек убит, то это исправить нельзя. Даже если они найдут убийцу, даже если его вина получит подтверждение в суде, то для родственников погибшего изменить ничего нельзя.

Картину происшествия удалось сохранить почти без изменения. Только легкий снежок немного внес свои коррективы, а так убитые находились в той же позе, как их обнаружил случайный проезжий. Железманов приступил к осмотру. Тело ямщика свесилось с саней, шапка упала на землю. Мужчина упал на спину, его руки тянулись к земле, а широко открытые глаза смотрели в зимнее небо. На лице застыл испуг.

Молодой следователь по-особенному чувствовал свою ответственность. Он должен найти виновного, это его долг — и служебный, да и просто человеческий. Если он пошел на эту службу, получает за это жалование, то он обязан привлечь к ответственности душегубов. А вот получится ли у него это? Насколько хватит его знаний, профессиональных умений, таланта? Если он не справится, то на своем ли он месте вообще находится? Может, он ошибочно выбрал профессию? Может, ему надо было заниматься чем-то другим? — такие мысли у Петра появлялись время от времени, но это было не столько проявление профессиональной беспомощности, сколько отражение высокого уровня осознания значимости своей профессии для людей.

Работа следователя нужна не государству, а прежде всего — людям. Далеко не каждый, кто выбирал эту профессию в начале двадцатого века, осознавал это. Многих интересовала неплохо оплачиваемая служба по судебному ведомству, а должность судебного следователя рассматривалась как обязательная, пусть не очень приятная ступенька лестницы служебной карьеры, после которой можно будет выхлопотать местечко в окружном суде или в Петербурге в министерстве. Железманов стремился служить именно Закону и обществу, а не просто отрабатывать жалование, дожидаясь возможности перейти на другую, менее хлопотную должность.

Петр Андреевич постарался отключиться от философских мыслей и настроиться на работу. Он подозвал врача:

— Осип Сидорович, насколько я понимаю, ямщик умер от удара по голове чем-то тяжелым, вон на голове запеклась кровь?

— Не спешите, молодой человек, устанавливать причину смерти — моя работа. А ваша — найти того, кто это сделал, — несколько ревниво заметил врач. Однако после осмотра его выводы были аналогичны:

— Били тяжелым острым предметом. Скорее всего, небольшой топорик, удар нанесен с большой силой.

— Спасибо, — поблагодарил следователь и задал вопрос уже всем присутствующим: — Вот только где сотрудник почты?

— А он недалеко лежит, ваше благородие, — пояснил унтер-офицер. — Идемте, я покажу.

В сорока пяти саженях от повозки обнаружился труп почтового служащего Беляева. Он упал лицом вниз, на спине на тулупе виднелись два темных пятна — следы от выстрелов.

— Входные отверстия большие. Почти с пятнадцатикопеечную монету, — пояснил подошедший врач.

— Что это значит? — смиренно поинтересовался Железманов, хотя кое-какие догадки у него уже были. Просто не стал лишний раз затрагивать самолюбие Кауфмана. Все же его прямой обязанностью является принимать больных, а не мотаться по трупам. Надо ценить желание помогать следствию почти бескорыстно: казенное вознаграждение за такие исследования нельзя назвать большим.

— Стреляли с большого расстояния. На одежде нет типичных для выстрела в упор следов, можно выстроить предположения о типе оружия. Калибр большой.

— Охотничье ружье?

— Правильно, молодой человек. Самый распространенный вариант, — снисходительно одобрил врач.

Петр Андреевич стал осматривать следы на снегу, стараясь восстановить картину происшествия.

«Преступников опять было двое, только на этот раз они были вооружены: у одного был топорик, у второго ружье. Наверное, вначале погиб извозчик: повозку остановили, ударили ямщика топором по голове, а Беляев кинулся бежать, и тогда в него выстрелили. Хорошо стреляет этот тип, попасть в бегущую мишень в темноте — это надо уметь. Возможно, он занимается охотой. А отпечатки на снегу напоминают те, которые были в случае с Уваровым. Тоже оставлены двумя рослыми людьми. Хотя это не доказательство. Рослых людей не мало», — рассуждал Петр.

И вдруг у него возникло ощущение дежавю: вдоль дороги, буквально рядом, лежало небольшое поваленное деревцо. «Скорее всего, его бросили поперек дороги, чтобы остановить путников, как и в случае с Уваровым», — подумал Петр. Потом он стал осматривать окрестности. Недалеко у дороги, у поваленного дерева, он нашел несколько окурков. Они были очень похожи на те, которые были найдены на месте нападения на Уварова.

«Вот теперь четко ясно, что действовали одни и те же. Где-то, небось, и лошадка была привязана с плохо прибитой подковой», — мелькнуло в мозгу у Петра. Он подозвал унтер-офицера и дал указание:

— Осмотрите все окрестности, может, еще что-то найдете. Особое внимание на следы лошади. Как найдете, зовите.

Сам же следователь приступил к составлению протокола. Через несколько минут раздал радостный возглас унтер-офицера:

— Нашел, я следы нашел!

Следователь бросился на возглас. Около сосны также обнаружились нужные улики: утоптанный снег, на сучке дерева характерные полоски от привязанных поводьев. И опять же Петр Андреевич отметил след косо прибитой подковы.

— Ваше благородие, а почему они привязывают лошадь в одном месте, а сами ждут в другом? — спросил Рыбников.

— Лошадь привязывают дальше, чтобы ее ржанье не выдало засаду на дороге, а сами они занимают пост поближе к дороге. Как знать, может, они не каждую повозку останавливают. Бедные крестьянские сани пропускают. Ждут, когда кто-нибудь на тройке или четверке лошадей поедет, — пояснил Железманов.

Не было обнаружено самого главного: мешков с корреспонденцией. Но найти их никто и не рассчитывал. Было очевидно, что нападение и убийство двух человек совершено из корыстных мотивов.

— Интересно, а много денег в этих мешках было? — задал еще один вопрос любопытный унтер-офицер.

— Это я в почтовом управлении узнаю. Сколько бы ни было, это не стоит жизни двух человек, — вздохнул Петр Андреевич.

Когда осмотр был вроде бы закончен, обнаружилась еще одна находка. На дороге Петр Андреевич неожиданно чуть не упал: каблук его сапога поскользнулся, увлекая своего хозяина на землю. Восстановив равновесие Железманов нагнулся посмотреть, на чем он поскользнулся. Из снега выглядывала желтая точка. Молодой человек взял веточку, чуть копнул и извлек из снега небольшой желтый шарик. Шарик был из стекла со сквозной дырочкой. Петр Андреевич и все присутствующие с удивлением уставились на необычный предмет, стараясь понять, какое это может иметь отношение к почте или к процессу грабежа. И только через некоторое время до всех дошло, что держат в руках самую обычную бусину.

Носить украшения женщины начали в глубокой древности, на них возлагалась роль оберегов: бусы, серьги, колты, браслеты, подвески должны были не просто украшать свою владелицу, но и защищать от злых духов. И даже когда вера в духов ослабла, украшать себя все равно осталось потребностью женщин, трудно представить представительницу женского пола любого исторического периода, которая была бы абсолютно равнодушна к украшениям. Женщин начала двадцатого века это тоже касалось. У кого хватало денег, те носили украшения из золота и серебра, да еще с драгоценными камнями. Дамы с более скромным доходом довольствовались украшениями из дерева и стекла. Их обязательно не забывали положить к себе в короб коробейники, ходившие по деревням и предлагавшие свой товар. Можно было не сомневаться, что этот товар будет распродан обязательно: украшений, как и масла в каше, много не бывает. Обязательно деревенские модницы все разберут.

Вот только что бусина делала здесь — посредине сельской дороги? Среди грабителей была женщина? В принципе, можно допустить и такое. Хотя следы на месте происшествия были широкие и оставлены явно рослыми людьми. А что, не бывает рослых женщин с большой ступней? «Есть женщины в русских селеньях», — вспомнилось Петру Андреевичу. В конце концов, может, поэтому грабители не разговаривали: голос выдал бы женщину обязательно! А может, это случайная находка? Дорога не такая уж пустынная. Рядом деревня Синец, может, кто ехал и потерял. Только как так получилось, что посредине сельской дороги валяется одна-единственная бусинка? У сельской модницы нитка в бусах лопнула? С чего это вдруг? Ну ладно, это проверить можно. Следователь позвал Рыбникова:

— Бери бусину, езжай в Синец и поспрашивай местных баб: может, кто и опознает свою потерю. Вези владелицу тогда ко мне.

Рыбников кивнул головой и поехал выполнять указание, а сам следователь отправился в почтовое управление, где его встретили взволнованно:

— Как же так, господин следователь? Отродясь у нас такого не было! — сокрушался начальник почтового управления Кириллов.

Железманов понимал эмоции начальника, но ему нужны были факты:

— Что собой представляли почтовые отправления, которые были у вашего сотрудника? Кстати, как его фамилия? — начал он допрос.

— Кузнецов. Павел Кузнецов. А был у него мешок обычной корреспонденции, ну писем обычных. А кроме того, двадцать семь билетов государственного казначейства, посланных из Пронского уездного казначейства, на сумму одна тысяча триста семьдесят девять рублей, денежных документов на сорок девять тысяч триста семьдесят один рубль, посылок на сорок рублей.

— Серьезная сумма! — протянул следователь. — Скажите, а это была обычная ценность всей украденной корреспонденции? Обычно сколько приходилось возить?

— Да как вам сказать. Раз на раз не приходится. Обычно бывает немного меньше. Но и это не самая большая сумма, которую нам приходилось доставлять. Бывали более дорогие отправления.

— Часто?

— Что часто?

— Ну, более дорогие отправления?

— Трудно сказать. Да регулярно бывают и более дорогие отправления. Где раз-два в месяц.

— А есть какая-нибудь закономерность, ритмичность этих дорогих отправлений? Может, существуют какие-то регулярные дорогие отправления?

— Нет, никакой регулярности. Мы же что делаем? Возим то, что сами люди отправляют. А как им захочется?! Кто знает? Можно сказать, что перед большими праздниками почтовых отправлений становится больше. Только больше не всегда значит дороже. Мы можем вести несколько мешков, стоимость которых весьма невелика.

— А многие знают, на какую сумму отправляется корреспонденция?

— Знает сотрудник, который едет. Знаю я. Но по большему счету эта информация у нас не является абсолютно закрытой.

— Хорошо, а что вы скажите про погибшего Кузнецова? Он давно у вас работает?

— Давно, лет семь уже, наверное.

— И что можете сказать про него? Он хороший сотрудник? Судя по всему, вы ему доверяли?

— Конечно, доверяли. Он за всю службу себя зарекомендовал с самой лучшей стороны. Такой благонадежный сотрудник был. Всегда аккуратный, не пил совсем. У него никогда никаких нареканий не было.

— А семья у него есть? Он женат?

— Да, женат. Трое детей у него. Вот как им сейчас туго придется!

— Да, жалко их. Вы уверены, что у вашего Кузнецова никаких вредных привычек не было? Тайн там, может быть?

— Да нет, не было. Точно вам говорю не пил он. Я его никогда пьяным не видел. У нас пьяниц разве с такими поручениями отправляют?!

— Ведь я не только пьянство имею в виду. Ну, знаете, разное там может быть. Например, может, в картишки любил поиграть. А может… — тут Железманов слегка запнулся, не зная, как деликатнее выразиться. Ему не хотелось оскорблять память о погибшем, но в то же время, как следователь, он был обязан проверить все. Лишняя щепетильность может быть вредной для следствия. Работа у него такая — вскрывать даже самые интимные стороны жизни людей. — Может, женщина у него была? Роман на стороне?

— Да как вы такое могли подумать, господин следователь? Вы человек молодой, и негоже вам напраслину на человека возводить, — возмутился Кириллов.

— Я никакой напраслины не возвожу. Я просто спрашиваю. Вы поймите, я просто обязан проверить все, в том числе и такие неприятные версии. И на данный момент я только хочу узнать, вам ничего такого подобного про вашего сотрудника не известно?

— Нет, не известно. А почему вы, молодой человек, так много расспрашиваете про Кузнецова? Он же погиб. Вы же не думаете, что он в этом замешан? Как же он может быть в этом замешан, если он погиб? Не мог же он согласиться участвовать в преступлении, в котором ему уготовлена участь покойника?

— Все бывает. Бывает, что злоумышленники договаривают о деле, а потом соучастники убивают одного своего подельника или один убивает всех своих подельников. Опять же я не утверждаю, что в данном случае было именно так, я просто задаю стандартные вопросы для таких случаев. Я обязан так поступить. Вы же проверяете документы, когда выдаете дорогую посылку?

— Да, обязательно. Таковы правила, иначе возможны хищения, — согласился начальник.

— Вот и у нас свои правила.

— И все же я настаиваю, что наш сотрудник не мог быть причастен к этому ужасному преступлению.

— Скажите, а другие сотрудники вам кажутся такими же благонадежными, как и погибший?

— По совести сказать, мне не очень нравиться Петров. Он у нас работает на развозе корреспонденции.

— А почему он кажется вам не совсем благонадежным?

— Ну, он такой… Шуботной какой-то. В церковь совсем не ходит. Один раз даже сказал по этому поводу, что по нему лучше поспать как следует, чем ни свет ни заря на службу идти.

— И все? Пьет он?

— Не особо. В праздник, конечно, может крепко за воротник заложить. Но на службе под градусом не появлялся.

Железманов выжал из допрашиваемого максимум информации. Получилось не так много. Сам следователь тоже не очень верил, что Кузнецов причастен к преступлению. Но его служебный долг обязывал не исключать такой возможности.

«Надо дать поручение полиции все как следует проверить про служащих почты. Особливо про этого шебутного Петрова. Конечно, отсутствие крепких религиозных убеждений — не есть свидетельство неблагонадежности. Сколько известно случаев, когда набожные совершали преступление. Но „за алиби“, как сказал бы Каплан, с этим Петровым поболтать надо», — рассуждал Петр Андреевич, определяя векторы дальнейших поисков.

Домой молодой человек пришел очень усталый и в мрачном расположении духа. Два трупа, две загубленные человеческие жизни. И все ради денег. Тимофей почувствовал состояние своего двуного и уселся рядом, напевая песенку. Петр взял лохматого друга и стал поглаживать пушистую спинку.

«Банда перешла к убийствам. С чего это вдруг?» — думал он о результатах сегодняшнего дня.

Короткое «мяу» обозначало вопрос. Скорее всего, Тимофей требовал доказательств того факта, что действовала одна и та же банда.

— Так это очевидно, рыжий, — даже удивился Петр несообразительности лохматого. — Очень много похожего: подкова лошади, брошенное поперек дороги дерево. Да и с чего это вдруг в одном месте появиться сразу двум таким наглым бандам?

Петр Андреевич жил не в самое трудное время: тогда и в самом деле банды не попадались косяками. А вот что было явно новым, так это подозрение на участие в деле женщины. Нельзя сказать, что все подданные Российской империи женского пола были законопослушными дамами, но участие в грабежах было скорее мужским преступлением, чем женским. Впрочем, подмигивание зеленых глаз Тимофея обозначало, что двуногие женского пола и в самом деле бывают вредными. Некоторые и веником угостить могут. Взгляд зверя был направлен в сторону кухни, где гремела кастрюлями Прасковья. Хотя пока насчет бусины ничего не ясно. Вдруг и в самом деле случайная потеря. Однако версия об участии женщины укрепилась, когда в квартире Железманова появился Рыбников с докладом:

— Всех опросил, ваше благородие. Всем бабам показывал, никто не признался. Говорят, ни у кого таких бус нет.

Выходит, версия об участии женщины в разбое подтверждалась. Довольная морда кота словно говорила: «Ну вот, а ты сомневался».

От служебных дел молодой человек решил перейти к личным. На столе белел конвертик, это было письмо из дома. Письмо было от сестры Лизы.

Родом молодой человек происходил из Твери. Отец его — отставной военный — рано умер, оставив сиротами сына Петра и двух его младших сестер Катю и Лизу. Удержаться на плаву помог дядя — брат матери. Он служил чиновником в далеком Питере, был человеком сухим и строгим. Особо племянников не баловал, считал, что его долг — помочь выйти им в люди, встать на ноги, а далее дети должны добывать себе кусок хлеба сами. В этот рецепт семейного долга входило представление о необходимости помочь получить (то есть оплатить) хорошее образование, причем это касалось и девочек.

Петр и его сестры имели возможность учиться в лучших частных гимназиях Твери, потом юноша смог стать студентом одного из самых престижных учебных заведений Российской империи — детища великого Ломоносова — Московского университета. Он выбрал юридический факультет. Его сестра Катя затем поступила на Бестужевские курсы и посещала лекции на историко-филологическом отделении. Теперь выбор жизненного пути предстояло сделать самой младшей в семье — Лизе. Она в этом году заканчивала гимназию и тоже мечтала о высшем образовании. Дядя поддерживал стремление племянника и племянниц к высшему образованию и даже обещал оплатить его. Правда, в этом был и меркантильный расчет: образованная женщина может содержать себя сама, не рассчитывая не материальную помощь родственников, богатое приданное и прочее.

Однако обе сестры хотели грызть гранит науки не ради моды или будущего жалованья. Как и старший брат, да и как многие молодые юноши и девушки в то время, они задумывались о своем месте в жизни и хотели не просто жить, а быть полезными людям. В этом плане письма Лизы были полны сомнений и рассуждений: девочка металась между профессией педагога и врача. Подтолкнул к этому ее брат, написав несколько месяцев назад письмо о нехватке медицинской помощи простым людям.

«Милая Лизонька, мне очень радостно, — писал он сестре, — что ты стремишься быть полезной. Я могу назвать несколько профессий, которые нужны людям. Прежде всего, это профессия учителя. Мне часто приходится беседовать с крестьянами, многие не умеют даже писать и читать, а те, кто умеют, все равно необразованные. Этим пользуются очень многие. Необразованному человеку можно внушить все что угодно, его легко обмануть, толкнуть на плохие поступки. Кроме того, для наших крестьян очень важен труд агрономов и ветеринаров. Квалифицированные советы в этой области помогли бы нашим сельским труженикам поднять урожаи и тем улучшить свою жизнь. А особо, дорогая моя Лизонька, крестьяне нуждаются в грамотной медицинской помощи. Ты просто не представляешь, как невежественны наши крестьянки в плане сохранения своего здоровья. Большинство из них никогда не сталкивались с нормальной акушеркой, а в случае родов (коих за их жизнь может быть до двенадцати-пятнадцати) обращаются к необразованным повивальным бакам, невежеству коих просто удивляешься. А сколько детей погибает в первые же годы жизни и только потому, что их матери лишены возможности принести ребенка в случае болезни к врачу!»

Девушка загорелась профессией врача, но теперь Петр испугался за сестру: мало того что учиться тяжело, надо ходить на вскрытия, заниматься в анатомичке, так еще работа тяжелая и непосильна порой и мужчинам. В любую погоду, в любое время года и суток врач должен выехать на помощь больному. Приходится отказываться от личных планов, преодолевать собственную усталость. Причем врач обязан оказывать помощь абсолютно каждому: и образованному интеллигенту, и неграмотному рабочему в бараке, где вонь и грязь, бегают тараканы и мыши, а сам пациент грязен, пьян и груб. У Кауфмана, например, хватало и моральных, и физических сил тащить такую миссию, но он мужчина, а не хрупкая девушка. Плюс еще косность общества.

«Милая сестричка, я уже начинаю жалеть, что разбудил так глубоко твою душу. Далеко не все готовы вверить заботу о своем здоровье или здоровье своих близких именно женщине. Я слышал, что были случаи, когда женщину-врача просто не подпускали к пациенту. Сможешь ли ты выдержать все это? Я советую тебе как следует это все обдумать», — выводил Железманов в своем новом письме сестре.

В ответном письме Лиза выражала уверенность, что сможет преодолеть все, и просила в начале лета, когда закончатся выпускные экзамены в гимназии, сопровождать ее в Петербург, чтобы вместе подать документы в Женский медицинский институт. Тогда было очень важно продемонстрировать, что выбор молодой особы, пожелавшей стать медичкой, поддерживается семьей. Петр долго не мог уснуть — на этот раз из-за переживаний за сестру. Верный Тимофей тоже не спешил убыть в царство Морфея, суетясь рядом, негромко мурлыкая, стараясь успокоить своего двуного и убедить его, что при упорстве и желании можно преодолеть все: и сложность учебы, и трудности работы, и косность общества.

Петр уснул только под утро, а на следующий день его в кабинете ждал сюрприз. Буквально через двадцать минут после начала присутственного времени на пороге кабинета появился Савельев.

— Вот, господин судебный следователь, я его привел, — прорычал он и фактически втолкнул в помещение рыхлого молодого человека, крепко держа его за воротник.

— Я не понял, это кто? — опешил Железманов.

— Так, ваше благородие, вы его видеть желали. Федька Кокунин — собственной персоной. Сегодня с утра на работу явился как ни в чем не бывало, мошенник.

Предела человеческого нахальства не существует!

— Я не мошенник, за что вы меня? Я ни в чем не виноват, — бултыхался в руках своего работодателя Федор.

— Ладно, отпустите его, — несколько пришел в себя Петр Андреевич. — Отпустите. Сейчас во всем разберемся. Давай присаживайся, Федор Кокунин.

Савельев нехотя отпустил своего работника, а тот недоуменно озираясь присел на стул. Впрочем, буквально за несколько секунд к нему вернулась былая уверенность. Он пригладил растрепанные кудри, одернул тулуп и даже позволил себе вольготно развалиться на стуле.

— Господин следователь, как представителя закона я прошу вас оградить меня от необоснованных обвинений. Я человек образованный и знаю, что до суда никто не вправе навешивать на других ярлыки и называть преступником, — заносчиво произнес он.

— Ну, напрасно вас никто ни в чем обвинять не будет. Господин Савельев, я вам очень признателен за помощь, вы можете подождать в коридоре, а с вашим работником мы побеседуем, — остудил накал напряжения в помещении Петр Андреевич.

Савельев несколько растерялся от предложения выйти. Он был уверен, что если он доставил к следователю подозреваемого, то ему тут же предложат принять участие в допросе. Сделал такое важное дело, а теперь не нужен. Он даже попытался возмутиться:

— Ну как же так, он меня же ошельмовал.

— Сейчас во всем разберемся, допрашивать одновременно лиц, проходящих по одному и тому же дело, не положено. Ждите в коридоре, может, еще ваше участие пригодится, — кнутом и пряником одновременно следователь выпроводил Савельева за дверь.

— Так, значит, вы и есть Федор Кокунин, к которому у меня столько вопросов и которого я и ваш хозяин уже несколько дней ищем? — повернулся Железманов к молодому человеку.

— Ну я, а чего меня искать? Я ни в чем плохом таком не замешан, — парень искренне пытался изобразить недоумение, и у него это, кажется, даже получалось. Со стороны могло показаться, что перед следователем сидит человек, который совершенно случайно оказался в орбите следственных действий. Однако даже при небольшом опыте Железманов не мог не почувствовать фальшь в этих словах:

— А где же вы были несколько дней? Вас на службе с двадцатого ищут!

— Да я хозяину уже объяснил, что ездил по своим делам, все равно у него сейчас никаких важных дел нет. Он, душегуб, проклятый, только три шкуры драть умеет, а понять образованного и культурного человека не может. Сам-то только три класса, небось, закончил.

— Сколько бы ни закончил, но я так понимаю, что если нанялся на службу, исполнять ее надо исправно, — логично заметил Петр. — Ладно, вопросы о вашей службе вы будете обсуждать не со мной. У меня к вам более интересные вопросы и у меня их много.

— Да какие? Какие ко мне могут быть вопросы у следователя, да еще в большом количестве?

— Даже не знаю, с чего начать, — это сомнение у следователя не было наигранным. Сразу три заявления на одного человека — с таким он еще не сталкивался. Поэтому решил начать с продуктового вопроса, благо Савельев ждет за дверью, если надо, очную ставку будет легко организовать.

— Вы двадцатого ноября покупали продукты у Михайлова?

— Да я даже не помню, меня Савельев как савраску гоняет, всего не упомнишь, — начал юлить допрашиваемый. — Вы у Савельева спросите, он мне продукты покупать поручал?

— А я уже спросил.

— И что?

— И ничего. Ваш хозяин действительно не давал такого поручения, но товар вы покупали. На триста сорок пять рублей съестного набрали. Это может подтвердить Михайлов.

— Да как же я покупал, если мне такого поручения не давали?

— Вот это и мне интересно. Вы вроде человек образованный? Вот и почитайте показания Михайлова. Он заявил, что вы приехали к нему двадцатого ноября, высказали намерение приобрести для трактира в Гавриловке различных продуктов. Только после того как они были отгружены, вы под благовидным предлогом покинули дом Михайлова и скрылись.

— Да врет он все, — пошел напролом Кокунин. Наглости ему было действительно не занимать.

— Вас с этим товаром видел унтер-офицер Рыбников. Он видел, как вы его везли, только, правда, в противоположном направлении. Вот его показания, можете ознакомиться, — следователь положил перед молодым нахалом листок бумаги. Тот растерянно протянул к нему руку и принялся читать, а Железманов продолжал идти в атаку.

— Мы даже выяснили, куда вы отвезли купленное. В селе Покровское. Там также нашли нескольких людей, подтверждающих это. — Перед Кокуниным легли еще несколько исписанных листочков, после чего он некоторое время молчал, а потом произнес:

— Так, я это… для себя покупал, я думал, что вы про сделки от Савельева спрашиваете, — даже очень неопытному взгляду было видно, что допрашиваемый врет и сочиняет на ходу.

— То есть двадцатого ноября вы купили различных продуктов на триста сорок пять рублей для себя?

— Да, для себя. Я планирую открыть свой трактир в этом селе, вот и решил запастись. А что, я не могу открыть свое дело? — последнее было произнесено с вызовом и амбициями.

— Можете, конечно, можете. Вот только за покупки платить надо, а вы не заплатили, и Михайлов свидетельствует, что вы все же просили товар не для себя, а для ресторанов Савельева. Таким образом, это все мошенничество, — подытожил следователь. В бизнес-планы он не верил.

— Так я просто кошелек забыл, вот и решил, что потом завезу. Делов то. А тут дело, следствие!!! Из-за ерунды шум раздули.

— Ничего себе ерунда — триста сорок пять рублей. Что же вы не предупредили Михайлова о том, что деньги потом привезете? Или вы думаете, что каждый может спокойно сидеть и ждать, а не привезут ли ему случайно деньги за товар на такую бешеную сумму?

— Ну, и мог бы подождать. Я бы привез, честное слово.

«Интересно, он придуривается или действительно искренне надеется всех убедить в своей невиновности такими дешевыми аргументами», — недоумевал Железманов. Поведение подследственного нормальным назвать было нельзя.

— Я вам не верю. Во-первых, у меня больше оснований доверять все же показаниям Михайлова. Он показывает, что вы говорили, что покупаете товар для заведений Савельева. Впрочем, можно сделать очную ставку. Во-вторых, у вас были деньги на такую дорогую сделку?

— А почему у меня не могло быть денег? — ответ опять звучит с небывалым вызовом.

— Сколько вам платит Савельев?

— В месяц двенадцать рублей пятьдесят копеек, жадина.

— Даже если бы вы отработали целый год у Савельева, то смогли бы заработать сто пятьдесят рублей. Триста сорок пять рублей — более двух лет службы. Это при том, что надо еще есть, покупать одежду. Но вы и этих двух лет не отработали, вы служите у Савельева всего пять месяцев.

— А мне отец в наследство в деревне дом оставил.

— Вы его продали? Учтите, это очень легко проверить.

— Нет пока, но собирался.

— Так откуда же деньги?

— Накопил, я немножко торговал, до того как к этому жадюге поступил.

— Чем торговали? Дровами? — следователь решил перейти к другим эпизодам.

— А что, запрещено?

— Нет, если все по закону, то не запрещено. Самое главное — товар надо реально покупателям представлять. А что вы жене портного Каплана наврали?

— Ничего я не врал! — опять начал петушиться Федор.

— Как не врали, когда вы пришли в дом Каплана и сказали Циле Каплан, что ее старший сын Абрам купил у вас дрова на сорок рублей? Она вам поверила и отдала эти сорок рублей, а когда сын пришел домой, то выяснилось, что никаких дров вы не продавали, а просто обманули бедную женщину. Вот показания и самой Цили Каплан, и ее мужа, и его сына Абрама, — опять перед подозреваемым ложатся несколько исписанных листочков бумаги.

— Да вы кому верите, господи следователь? Этим жидам? Они наговаривают на меня! — опять пошел фонтан эмоций.

— Во-первых, надо говорить не жиды, а евреи. Во-вторых, они также являются поданными Российской империи и могут рассчитывать на защиту законов нашего государства. Наши законы распространяются на всех. На вас, между прочим, тоже, в том числе и Уложение об уголовных наказаниях. А в нем не сказано, что можно людей какой-либо национальности обманывать, — в голосе следователя послышался металл.

Допрашиваемый немного остыл, поняв, что антисемитскую карту разыграть не получится, и даже опять частично признался:

— Да я хотел им дрова привезти. Потом, через два дня. Помочь же людям надо, приехали из теплых краев, к нашим зимам не привыкшие, вот и хотел заботу проявить.

— Кокунин, неужели вы серьезно думаете, что я в это поверю? — недоумение следователя уже было несколько наигранным, поскольку он успел привыкнуть к небывалой и нелогичной наглости молодого человека.

— А что же не поверить, господин следователь? Неужели два образованных человека не смогут найти общий язык?

— Так ведь не верится. Вы же не привезли эти дрова ни через два дня, ни через неделю. А долг от имени Каплана с Федорова тоже из-за любви к ближнему получили?

— Тоже. Он, Федоров то есть, деньги возьмет и не отдает. Кто голос на него может повысить, тем и отдает. А кто не повысит, тот за ним ходит.

— А Каплан просил вас об этой услуге? В смысле, просил получить долг с Федорова? Только учтите, что очную ставку с ним провести несложно, поэтому говорите правду.

— Нет, не просил, — был вынужден признать Кокунин. — Я по своей воле помочь хотел.

— В это можно было бы поверить, если бы вы в этот же день отдали деньги Каплану. А вы это не сделали. Поэтому здесь также речь идет о мошенничестве. Получается, что за короткий срок вы совершили тройное мошенничество. Доказательства против вас имеются, — следователь кивнул на стопку протоколов допросов.

— Это что же, меня в тюрьму посадят? — недоуменно приоткрыл рот Федор. До последнего он не понимал серьезности своего положения. А тут реально замаячила долгая дорога по знаменитому Владимирскому тракту в северном направлении. Допрашиваемый испугался не на шутку, но, как ни странно, помощь пришла со стороны того, которого меньше всего молодой человек ценил и уважал, — закона, который был озвучен устами Железманова.

— По закону к обвиняемым в мошенничестве обычно до суда применяются меры неуклонения от следствия, не связанные с лишением свободы, а именно: отобрание вида на жительство и подписка об обязательстве являться по вызову следователя, поручительство или залог.

Подозреваемый радостно встрепенулся, правда, следователь несколько охладил его порыв:

— Хотя я бы запер вас в камеру, чтобы новых бед не натворили, — честно признался он.

— Не надо в тюрьму, ваше благородие, — взмолился молодой человек. — Я не сбегу, честное слово.

Неожиданно у подследственного появился защитник. Савельев не сдержался, чтобы не подслушивать за дверью, и когда речь пошла о выборе меры пресечения, то неожиданно появился на пороге:

— Господин следователь, а можно его не отправлять в тюрьму?

— А вам какой интерес в этом? — не понял Петр Андреевич.

— А работать кто будет? Мне что, нового работника искать? Дурак, — последнее было обращено к Кокунину, — обещай следователю, что, если у меня работать будешь, с жалования отдашь деньги потерпевшим хотя бы частично. Господин следователь, какой от него толк, если он в камере казенный хлеб жрать будет! Да тюрьма для него — отдых! А так работать будет, частично убытки покроет.

Логика в словах Савельева была. В деле о мошенничестве желательно компенсировать обманутым имущественный ущерб, а как он его компенсирует, если будет в камере сидеть? Поэтому Петр Андреевич объявил подозреваемому, что берет с него обязательство не отлучаться от места жительства и являться по вызову следователя.

— Спасибо, господин следователь, спасибо, ваше благородие! Дай Бог вам здоровья! — кинулся благодарить Кокунин, а потом неожиданно вылез с просьбой: — Можно, я только на пару дней домой в деревню съезжу? Там в доме отца кое-какие вещи остались. Я их продам и немного денег Каплану верну и Михайлову тоже.

— Ну ты и шустрый малый! — не удержался следователь. — Ты и так у хозяина своего неделю прогулял, а теперь опять на два дня уехать хочешь.

— Да, на два дня можно. Пусть людям деньги вернет, — неожиданно опять проявил либерализм Савельев. В его «доброте» своя логика была: мошенничество работника осложняло отношения с деловым партнером — Михайловым, а если часть денег будет возвращена, то восстанавливать эти отношения будет легче. Да сам Железманов хотел, чтобы хотя бы частично потерпевшим были возмещены их убытки. Правда, он не особо верил в благородные намерения мошенника, но и подозревать его в желании «сделать ноги», как сказал бы облапошенный дважды одесский портной, оснований не было. Лучше понести небольшое наказание за мошенничество, даже с тремя эпизодами, чем оказаться в имперском розыске, скрываться и жить по подложным документам всю жизнь. Поэтому поездка на два дня в отчий дом была разрешена с обязательством явиться к следователю по возвращении в Касимов.

— Только ты особо не задерживайся, два дня и все! И сейчас мне подмогни товар принять, вот-вот привезти должны! — напоследок приказал Савельев своему работнику, поглядывая на часы, которые опять благородно блестели на солнце.

Если с делами о мошенничестве уже становилось что-то ясным, то дело о разбоях на дороге заставляло поломать голову. Железманов начал заниматься проверкой почтовых служащих. Это первое, что мог сделать следователь в данной ситуации. Второе направление розыска — это кредитные бумаги. Следовательно, надо разослать информацию о похищенных финансовых документах. Может, где всплывут. Естественно, о таком тяжком преступлении следователь был обязан сообщить прокурору Рязанского окружного суда.

Реакция прокурора была простая: он поручил следователю по особо важным делам Ивану Васильеву Зазнаеву подключиться к расследованию. Телеграмма об этом вызвала у Петра Андреевича противоречивые чувства. С одной стороны, как и каждый молодой сотрудник, Железманов ревниво относился к возможности отличиться на профессиональной почве. К тому же это опять порождало неприятное копание в душе, а на месте ли он находится? А точное — соответствует ли он, Петр Андреевич Железманов, той высокой миссии, которая на него (с его же согласия) возложена обществом? Может, он зря от государства получает жалование и ничего путного он за эти деньги сделать не может? Может быть, ему надо было выбрать другую профессию?

С другой стороны, этот назначенный следователь никто другой как его хороший друг Зазнаев. Петру всегда нравилось работать в паре со своим старшим и более опытным другом. Тот умел наставлять без лишнего зазнайства (не смотря на фамилию). В тоже время в глубине души Железманов понимал, что дело очень сложное и его личного опыта явно маловато для такого случая. Помощь опытного друга будет не лишней. И Петр Андреевич с энтузиазмом стал готовиться к приезду друга. Была приготовлена раскладная кровать, Прасковья получила распоряжения о праздничном столе.

Встреча друзей была теплой и радостной.

— Я же говорил, что мы обязательно встретимся, даже поработаем вместе! — воскликнул Иван Васильевич, обнимая Петра.

— Ты знаешь, а я даже рад, что дело тебе передается. Все же я ранее с таким не сталкивался, — искренне признался Петр. За пару дней ожидания он более трезво оценил свой опыт и сейчас был рад подмоге.

— Ну, тебе я отсиживаться не дам. Будем опять действовать вместе, — напомнил Зазнаев другу про то время, когда они вместе работали в Рязани.

Пришли на квартиру. Там Прасковья уже хлопотала на кухне, гостя встретила редким для нее подарком — улыбкой.

— Проходите, ваше благородие, мы гостям всегда рады, — закивала она головой. Тимофей встретил гостя с интересом. Он потерся об ноги, внимательно обнюхал саквояж, и даже поздоровался, произнеся во всеуслышание «мяу».

— У, какой зверь у тебя живет! — с восхищением произнес Иван Васильевич, взял животное на руки и начал поглаживать рыжую шерстку. Кот на такую фамильярность не обиделся, наоборот, даже заурчал.

— Его Тимофеем зовут, жуткий прохиндей, между прочим. Не помню случая, чтобы ему не удалось добиться своего, — представил любимца Петр.

— По-моему, ты в нем души не чаешь, — не обманулся такой характеристикой гость.

Как только Иван присел на диван, кот точным прыжком запрыгнул к нему на колени, стал утаптываться и укладываться, высказывая намерение получить максимальное удовольствие. Гость намек понял, стал поглаживать животное по спинке и голове. По комнате поплыло громкое урчание.

— Слушай, там у него внутри никакого мотора нет? — спросил Зазнаев Петра. — Урчит как двигатель внутреннего сгорания.

— Может, и есть. Он иногда так носится, что там, может, у него и два мотора спрятано.

Прасковья позвала к столу. Сегодня она особо расстаралась. Запах борща сводил с ума. Под маслицем соблазнительно поблескивала селедочка, аппетитной горкой возвышались румяные пирожки, на одной тарелочке стройными солдатиками выстроились маринованные огурцы, на другой уютно устроились нежные ломтики ермолаевской ветчины и колбасы: специально для гостя Петр распорядился купить гастрономию в самом шикарном касимовском магазине — купца Ермолова. Рядом в соуснике блестела горчица. Равнодушным к такому столу не остался бы даже самый убежденный аскет. За обедом обсудили разные проблемы, в том числе обсудили закон 1908 года о создании сыскных отделений. Этот закон предусматривал создание специальных подразделений — сыскных отделений, которые будут помогать следователям разыскивать преступников, вести оперативно-разыскную деятельность.

— Конечно, идея создать специализированные подразделения, которые будут помогать нам, следователям, очень актуальна. Нам чаще всего приходится все делать самим, потому что обыкновенно чины полиции страшно загружены указаниями от своего начальства и на наши поручения чаще всего внимания не обращают, — рассуждал Зазнаев. — Такие специализированные подразделения уже давно действуют в Петербурге, Москве, Одессе. Теперь будут практически в каждом крупном городе.

— Да вот только кто в них работать будет? Проблемы ведь не только в том, чтобы выделить специальных чинов полиции, работающих только по поручениям судебных следователей. Вопрос в образовании этих чинов. Мало будет толку, если по образованию сотрудники сыскных отделений мало будут отличаться от всех полицейских чинов.

— Да, это вопрос. Сейчас пытаются создать единую справочную службу о лицах, когда-то судимых, чтобы туда присылали на задержанных и осужденных словесный портрет, дактилоскопическую карту. Так с мест иногда такое приходит! Как тебе нравится такое словесное описание: «слегка беременная» или «глаза у нее курчавые». А вот еще: «волосы темно-белокурые с выдающимся животом».

Потом перешли к насущным проблемам — делу о призраках.

— По правде, говоря, я с такими наглецами еще не сталкивался, — признался Железманов. — На моем участке два эпизода и в соседнем уезде было что-то подобное. Грабят с выдумкой: облачаются в белые балахоны. Одну жертву на моем участке оставили в живых, а вот почтовых служащих убили.

— Да, всего на территории губернии четыре эпизода: два в твоем уезде, два в соседнем. Работают по одной схеме: на дорогу бросают небольшое бревно, оно заставляет путника остановиться, чтобы это бревно отбросить, в этот момент появляются две фигуры в белом. Путники замирают от страха, их грабят. Все пострадавшие люди небедные. Среди похищенного деньги, драгоценности, товары. У твоего Уварова забрали шкурки, у соседей купец лишился масла. У него маслобойня. Но среди прочего есть и приметная вещь.

— Да? — оживился Петр.

— Ага. Часы у одного потерпевшего отобрали, у того самого, который масло вез. Оторвали прямо с цепочкой.

Тогда часы не носили на руке. Весьма стильным, как бы сейчас сказали, считался мужской аксессуар в виде часов с откидной крышкой, которые носили на цепочке в небольшом кармашке жилета. Стоил такой предмет не дешево. Особенно если часы изготовлены известной фирмой.

— Дорогие?

— Да, — кивнул головой Иван Васильевич. — Ни много ни мало настоящий брегет.