Бесплатный фрагмент - На смерть Цины

Яков Есепкин

На смерть Цины

Готические стихотворения

Лишь немногим более года назад произведения культового русского андеграундного писателя Якова ЕСЕПКИНА начали массово издавать. Вначале за рубежом, в США и Канаде, затем в России. Сейчас его книги триумфально завоевывают мировые литературные рынки. В Соединенных Штатах успешно продаются первые два тома легендарного «Космополиса архаики», «Кривичские лотосы». Издательство «Москва» едва успевает допечатывать тиражи мрачнейшей «Лакримозы», пользующейся высоким спросом в России, странах Европы, США, Канаде. Между тем сам Есепкин никак не комментирует ситуацию, не дает интервью. Он действительно остается полностью закрытой фигурой, в отличие от склонного к мистификации Пелевина, иных участников современного литпроцесса. Возможно, это отложенная плата великого трагика деспотии за стену молчания, окружавшую его всегда. Есепкину ничего не дали опубликовать в СССР, гений торжественного слога был тенью, мифом, апокрифическим героем. Самиздатовские сборники мгновенно становились антикварными.

Часть первая. Фарфоровый альбом

* * *
Всё поют золотые кимвалы

Над гранитом летейской волны,

Юровые орут зазывалы,

Сукровично мы сами темны.

И за что убивали невинных,

Мало ль вретищ царям, Антиох,

Жабьей кожи на рылах кувшинных,

Терневым ли не чаять подвох.

Ах, никчёмное это веселье,

Эта патина лилий желтей,

Божедревка венчает похмелье,

Просят милостынь дети детей.

Где вы, райские маковки, где вы,

Здесь бушует огонь ледяной,

В смерть списались всецарские девы,

Гробы их под яркою стеной.

Отмерли золотыя во цвети

Одуванчики бойных судеб,

Хоть увидят беззвездные нети

Сей пурпурный точащийся хлеб.

* * *

Мы терни ль кровию златили —

Доднесь колючкой перевиты,

Но за бессмертье восплатили

И все теперь со жизнью квиты.

Полынь завилась в черногрозди,

И слова Господу не скажем,

Лишь на венчающие гвозди

Перстами тонкими укажем.

Широки лживые объятья,

Пусть алчут други вин и брашен,

Ах, наши столпные распятья

Взнесутся дале горних башен.

* * *
У Господа на каменных коленях

Вольно в крови младенчикам сидеть,

Во райских отражаяся зеленях,

На Боженьку восторженно глядеть.

Ах, смерти мы не ждали в воскресенье,

Случайно погоститься забрела.

Всё видели чудесное спасенье,

Серебро изливали в зеркала.

Бредем вот по нескошенному лугу,

Над каждым свой веночек возгорит,

Она здесь не препятствует досугу,

А коску сорным точивом острит.

Вороны позасеяли прокосы,

Слилися с колосками сорняки,

И смерть свои отбеленные косы

Вплетает в те нещадные венки.

* * *
Отчитаем псалмы, серебро из очей

Тратно выльем, Господь, и к Тебе застучимся,

Ни считать, ни пропеть набоженных речей,

Крови нет для письма, а и даром влачимся.

Не алмазные всем, чумовые венцы

Источили вечор фарисейские орды,

Веселятся оне: «Были вы гордецы,

По седмице страстной будьте смертию горды».

В пированьях теперь премолчим тяжело,

Кушать маковых яств и настоек сливовых

Не желаем, Господь, нагулялись зело,

Как воскресные мы — виждь нас в тлумных столовых.

* * *
Сплети мне свой губительный венок

Из терний, ниспадающих оплечь,

Чтоб не был я до Смерти одинок,

Ответствовал на суетную речь.

Скажу я: «Вот окончилась игра,

Встречал я во юдоли ангелков,

Ан в сирое узилище пора,

Тебе ж — сплетати золото венков».

Не бойся, травы сорны воплети,

Чернобыльником венчики увей,

Тогда я изъявлюся во плоти,

Скажу тогда — попробуй-ка, убей.

Пусть черные ромашки на ветру

Слезой сребрят убойный мой венец,

Красна ли Смерть, красна ли на миру,

Не скажет закровавленный Отец.

Ах, верил я до смертного конца

Тебе одной, сжигая лет мосток,

Урви же со точащего венца

Ромашковый изгнивший лепесток.

* * *

Незабудки цветут и левкои в крови

И эринии ткутся из снов,

Как не вынести нам божевольной любви,

Хоть приимем дары вещунов.

Пожалели хлебы на лазурном вине,

Дали травленых яблок-лузги,

Но еще мы явимся во бледном огне

И тогда расточатся враги.

Станут вретища наши одесно сиять,

Раны страшные хмель обовьет,

Рядом с Господом будем темно предстоять,

Смерть ли Божиих агнцев собьет.

* * *
Ах, Господи, пурпурная Звезда

Всекрасит иверийскую лозу,

В Твое мы изливали невода

Последнюю кровавую слезу.

Горели колокольчики темно,

А мы уже не видели Твоих

Очес, и нищим смертникам одно

Как узреть сребро с чернию на их.

Ни красок, ни холодных родников,

Лишь ангелы Господние снуют

И тесьмами во черены цветков

Те слезы прекровавые лиют.

* * *

Се трапеза иль тризна, успенным равно

Век им Божии псальмы слагать,

Монастырское днесь прославляют вино,

А и мертвых нельзя оболгать.

Но в коронах у всех паки звезды-цветки

Блещут, Господь, под сорной травой,

Именинные яства отравно горьки,

Пресквернится, кто будет живой.

Вместе с татями нас заседать обрекли,

Пити-плакать во аде огней,

Как чурались музык и терницей почли —

Пусть немеют от жалких теней.

* * *

Нищий царь не преступит порог

В Иордань улетели голубки.

За небесно лиющийся слог

Геба кровью отмоет нам кубки.

Пурпур тот может кровию смыть,

Кто не ведает новых пророчеств,

Наш созвездный почет не избыть

Прозябанием жалким изочеств.

Знай, дары принесут не волхвы,

А калечные странники ныне,

Поелику и мертвые львы

Остаются на Божьем помине.

Убиенные только поймут,

Что сии означают лобзанья,

Лишь покойных сегодня проймут

Благозвучные иносказанья.

Чезнет матовый елочный снег,

Не подтает он и под слезами.

На рождественский Ноев ковчег

Вступим с кубками и образами.

Ах, зачем Богоматери лик

На Его полотенце темнится,

Аще был мальчик-царе велик,

Аще Ироду утреня мнится.

Вечно снится заутреня та,

Повечерие ль благое в мире,

Святари вспоминают Христа

В Назарете и в святочном Трире.

Бродит призрак по снежным углам

И горит миротечным уголем,

Рождество ль — надвигайтесь к столам,

Десно мы с Божьим Сыном глаголем.

В шаре каждом, в свечнице любой,

На игличке точащихся дивной,

Лик Спасителя рядом с тобой,

Ирод-царь, будет смерти наивной

Веселиться в трапезных ярких,

Будет красть наши морные свечки,

Только благие стоили их,

Только наши и тлели сердечки.

Эту хвою мы тризнили там,

Где нельзя Рождество и вспомянуть,

Черный пурпур по желтым листам

Расточен, страшно даже возглянуть.

Лишь рождественский свет премерцал

Нам всеприсно за тьмой образною,

Днесь еще с божевольных зерцал

Он точится, патиной свечною

Украшают эльфиры столы,

Золотыя несут дарованья,

Веселы мы теперь, веселы

И светлы, сколь черед волхвованья

Наступил и о злате горят

Наши ели надмирные, блага

Станет нощь и засим усмирят

Иглы дев, чтобы рделась бумага.

Можно ею иглицу убрать,

Можно ей и бессмертье доверить,

Жить не выйдет, пойдем умирать,

Всё муаром любовь не отмерить.

Вновь каждится и пляшет Звезда,

Во Христе утром сим примиримся,

Нам еще выбирать невода,

Снег возьмем и с Звездой заискримся.

Во торжественность бледных шаров

И во таинство сумрачной хвои

Окунемся, от бренных пиров

Отойдя в сопредельны покои.

Ангелочки с мелком на устах

Нам той кровью распишут старизну.

И со свечками в темных перстах

Мы вспоем новогоднюю тризну.

ПЯТЫЙ АРХАИЧЕСКИЙ ТРИПТИХ

I

Не изжити, Господь, агнцам страхи Суда,

Поржавели в сребре херувимские трубы,

Ангелки умерли, так созвали сюда

Неживых царичей чернецы-страстолюбы.

Смерти ждали, равно ж неурочно пришла,

В очесах агнецов и Звезду угасила,

С елок сняли шары — кутией зазвала,

Пировать нам теперь, аще Божия сила.

Вижди, нет у жалких и цветочных рядниц,

И музыков они удушенных не спрячут,

При Ироде пили, ныне падают ниц,

Над колодами пусть векоприсно и плачут.

Лиры наши тяжки и были на миру

Пурпурово красны, индо кровию мылись,

Хоть чрез хвою преслышь всенощную игру,

В Новогодие мы страшным сном охранились.

И взошли, свет-Господь, на пороги Твое,

И с собой занесли те котомки да тесьмы,

Перервалось одно бойных чад житие,

Нет вкруг червных пухов, только, Господе, здесь мы.

II

Воскресение вновь да Твое ангелы,

Святый Господе, чад не исцелят от скверны,

Страхонемые мы, не поем прехвалы

Нас вечор извели, даже мальчики серны.

Чур, игрушки горят в среброхвойной гурбе,

Хоть паяцы Твои, а восчествуем святки,

Всяк златится, тризнясь, но приидем к Тебе,

Девы бельны в гробах шьют ли царичам латки.

Не пускали, Господь, тати нас на пиры,

Злокалечили всех, что ж окладно креститься,

Коль сокрали с елей нищи тесьмы-шары,

Будет им балевать, по трапезным святиться.

За престольной возней не блажались в терни,

Так наслушались всласть сатанинских пеяний,

Пурпур выливши, днесь умерли для родни,

С перстов донных и Смерть не берет подаяний.

Только, Господь, Звезда превысоко стоит,

Льются звоны в нощи, ах, по нам эти звоны,

Цвет-иглица досель червны слезы таит,

Узри в них бойных чад, вижди наши короны.

III

В Гефсиманском саду черный морок доднесь,

Тьмы блудниц-вояров и понтийская стража,

Нищий царич ходил да безмолвствовал здесь,

Рек иным Божий Сын — вот жалкая пропажа.

Все Иуда никак не укажет перстом

На блажного царя, бледны юноши персты,

Кровью вейки точат, жить ему со Крестом,

На осине висеть, буде усны отверсты.

«Волошковый Сынку заплетайте венец, —

Прекричим ко блядям в изголенные чресла, —

То не Смерти-косы, но бытья первенец,

Ждите царствия, коль ваша похоть воскресла».

Ах, Господе, ступни мы скололи в раю,

По аднице прошли, двоеперстия наши,

Яко змеи, хранят разве славу Твою,

Иисусе в терни как сыскати, не зряши.

И не видно Тебе агнцев бельных и чад,

Простиравших к Звезде воспробитые длани,

И теперь ли узришь чермный наш вертоград —

Он кровавей стократ зеленей Гефсимани.

* * *
А умирать и в белом страшно

Иль вретищ сих не оболгать,

Стольницы вытравили брашно,

Что псальмы Господу слагать.

Венцы нежизненные снимем.

К устам наставим зеркала

И смерть одесную приимем,

Елико правда истекла.

Христу служили мы лишь верой,

Судьбы не чаяли иной,

И нам воздастся полной мерой —

Крест всяку будет именной.

* * *

Во серебре червонном Спасителя ждем

Днесь кровавого мало рванья,

Изъявится Христос и к Нему припадем —

Лобызать одеяний края.

Ах, таили мы белые розы в нощи,

Чтобы крестные раны увить,

Хоть влачились, а Смерти рекли: «Трепещи,

Будешь кровию Сыне живить».

Царь-Господь, посеребрен и течный барак,

Нет ни звезд, ни огней впереди,

И лиется багряный сукровичный мрак

От голгофской всенощной тверди.

* * *

Не царствие приидет, но юдоль

А милости иной мы и не ждали,

Во честь любви одной точащу соль

Всю изольем, по нам уж отрыдали.

Тебя здесь примечал безбожный тать,

В меня влюблялись мертвые царевны.

Нас будут благострастно почитать,

Елику стоны смертные напевны.

Литургии святые отзвучат,

Сомкнутся озолоченные губы,

И Господе удивится: молчат

Земные и архангельские трубы.

Классический октябрь не перейти,

Сколь немы окарины и цевницы,

Пусть хмель прекрасит червные пути

Ко остиям гранатовой царицы.

Иные где — избыт земной удел,

Теперь туда преложные дороги,

Но будет о печальном, разглядел

Нас ангел милый, боги наши, боги,

Любил так речь, с поправкою — мои

(О Богах), бедный гений романтизма,

Писания чудесные свои

С канонами сверяя артистизма,

Пленительный, им дарованный мир

Блистает и магическою сенью

Прельщает книгочеев, а кумир,

Узнав пути к душевному спасенью,

Быть может, с ангелками от небес

Шафрановых клонится и нисана

Земного негу пьет, какой там бес

Мешать ему посмеет, выше сана

Честного сочинителя трудов,

Берущих за примеры архивисток

Сиреневые томы и плодов

Раздумий духовидческих (вот исток

Правдивой беспристрастности) златой

И щедрый урожай, почетней чина

Такого нет, мы вторим, и в святой

Парафии небесной, а причина

Всеместного наличия дурных

По вкусу и искусству исполненья

Художественных опусов иных

Оценок ждет, пустые сочиненья

Восходят сорняками, Генрих мой,

Всегда лишь на невежественной ниве,

Их легче сбрызнуть ядом, черемой

Бесовской потравить, одно к оливе

Эллинской будут взоры тех витий,

Злокнижников, латентных фарисеев

Стремится, даже пение литий

Их вряд ли остановит, элисеев

Повсюду сим являются поля

И проще в небоцарствие верблюда

Обманом завести, чем короля

Безумного и голого от блуда,

Точней, от словоблудия в наряд

Реальности одеть, наш карбонарий

Логический взорвет с усмешкой ряд

И выведет на сцену вечных парий,

Каких театр истории не знал

И знать не хочет зритель искушенный,

Мессий таких ленивый не пинал

Икающий Зоил умалишенный,

В превратном смысле музы ученик

И будет длить процесс, еще миражи

Творя беспечно, фрейдовский сонник

Листая иль чудесные тиражи

Кудесников словесных, аонид

Тождественных искусств других любимцев,

От коих экстатический флюид

Веками излиется, лихоимцев

Таких, а все равны как на подбор,

Уж лучше минуть, общества гражданство

Досель не просвещенное, убор

Когда-нибудь увидит, вольтерьянство

Плебейское в письме их различит,

Козлиные пергаменты преявит

И Левия Матвея разлучит

С паркером современным, пусть забавит

Лжецов себе подобных, пусть еще,

Свое макулатурные тарусы

На свет влачит, не дышит горячо

В затылок царский, благостные русы

Тому примеров мало знали, счет

Вести их смысла нет, лжецов оставим,

Черма с метлой ли гоев совлечет

Иродствующих туне, не преставим

Одно сии несносные труды,

Хранят пускай бессмысленность размера,

Притворников нежизненных чреды

Вкруг замкового вьются землемера,

А мы вперед пойдемся, ангелок,

Смотри, уж эльфа темного с собою

Зовет и нам грезеточный мелок

По истинности дарует, судьбою

Елико можно в небе управлять,

Сейчас хотя заявим интересы

К неспешной гастрономии, стрелять

Сколь поздно мертвых, юные повесы

Опять сойдутся, пиры и музык

Приветствуя; сказать еще, убийства

Есть две полярных степени, язык

Немеет от чурного византийства,

Когда раздел возможно провести

И ясную границу обозначить

Явления такого, но пути

К парафиям свели нас, где иначить

Нельзя ужасной истины канву,

А сущность допущения простая,

Понятная не сердцу, но уму,

Помиловать, казнить ли, запятая

От смерти низкой жизни отделит,

Случается, а выбор не случаен

Варьанта рокового, исцелит

Болящего летальность, миром чаен

Гамбит каифский с тезою одной,

Иль нас убьет высокое, объемно

Здесь поле трактований, за ценой

Стоять не любят фурии, скоромно

Хрустящие на балах сатаны

Костями, присно хмельные от крови

Испитой, черепами их вины

Опять же не измерить, но церкови

Черем таких анафемно клянут,

Пускай оне мелируются, кожи

Лягушачьи сжигают, к царям льнут

Квакухами жалкими, нощно рожи

Их равно выдают, горят оне

Мелированной чернью богомерзкой,

Термитники сиих в кошмарном сне

Пугают всех фасадой изуверской,

Такие лишь исполнить приговор

И могут валькирийский, бестиарий

Светится полунощный, гам и ор

Указывает: царичей иль парий

Удел теперь мистический решен,

Их жалостью камены убивали,

А ныне празднопевец не смешон,

Зане его в аду соборовали

И дали окончательный вердикт,

Нисколько не зависящий от меры

Свершенных им деяний, Бенедикт

Иль Павел Иоанн мои примеры,

Случись беседа, благо подтвердит,

Но это есть высокое убийство,

По милости вершимое, следит

За каждым ангел смерти, кесарийство,

Духовничества тога, мировой

Приметы гениальности бессильны

Спасти приговоренного, живой

Мертвее он еще, хотя умильны

Убийства исполнители в своих

Достойных поругания хламидах,

Напялятся — и ну, ищи-ка их

О ангелах и нежных аонидах,

Когда оскал гримасы бесовской

Личины благочестия скрывают,

Но есть иные области, мирской

Там злости нет, сюда не уповают

Добраться эти ведьмы, потому

Спешат исполнить князя указанье

Быстрей и жадно тянутся к письму

Заветному, и чинное вязанье

Грассирующих Парок не терпят,

А казни исполняют, есть вторая

Убийства категория, не спят

Изгнанники потерянного рая

И в случае указки — чур его,

Торопятся без смысла и значенья

Нас низменностью, боле ничего

Не нужно, поразить, средоточенья

Приказчиков и верных их псарей

Мы зрели на пути своем надмирном

И виждели замученных царей,

Тех челядей в горении эфирном,

Отдельно турмы бесов и ведем,

Позднее ли ославим сих когорту,

Нас ждет сейчас божественный Эдем,

Исцвесть дадим червеющему сорту.

Но головы лядащим не сносить,

Взыграют на костях иерихоны,

Как станут безнадежно голосить

Немые, сняв о Боге балахоны.

* * *

Как апостол Иаков очнется от сна

Примет смерть чрез язык — восцелуются змеи

Да полезут на свет золотой истемна,

В скудных яствах уснут и в цветах Галилеи.

Заползут на кресты и расселятся там,

Где успенные первенцы звезды считают,

Приникая очами к пустым высотам,

Всё щелкунчики в красных огнях возлетают.

Всё летают они, яко снег-воронье,

Мишурою горят, разливаются Словом,

Ан серебро усопшим вшивают в рванье —

Днесь ужо поблистаем на пире столовом.

Были странники мы, и тогда от небес

Крестный путь нисходил к васильковым полянам,

А теперь изумрудиной призрачный лес

Шелестит, заступая дорогу Боянам.

Ах, искошены смертью венечны луга,

Наша кровь со зарей вплетена в ея косы.

Не дождалися чады чистец-четверга,

Тщетно задали нощи святые вопросы.

Геть трапезничать присно, коль святки грядут,

Голубые снега улеглись по сугробам,

А и мы бы испили, но мертвых не ждут,

Веселитесь одне, приближаясь ко гробам.

И вольно мертвых чад мертвецам хоронить,

Изодаривать их пурпурой лоскутовой,

Только нас и неможно теперь опьянить

Ни Господним вином, ни слезою Христовой.

Весела эта жизнь, хороша напослед,

Хоть и шли по крови мы за Божьей Звездою,

Во снегу свой оставили гибельный след,

Поперхнулись, Господь, мертвокровной водою.

* * *
Прошли мы с Иисусом скорбный шлях

И каждый крест к распятию принес,

Нам очи пропекли на уголях

И видел я, как мучался Христос.

Сорвали с нас терновые венцы,

Гвоздями прокололи очеса,

Сквозь черные проколы — мертвецы

Мы вместе созерцали небеса.

Но Бог сказал: «Возлюбленный один

Сынок мой, он зовется Иисус»,

И вспыхнул Иисусе — Божий Сын,

И выжег огонем смертливый гнус.

Высоко Он, Спаситель, возлетал

И ликом изувеченным чернел,

Соловушкой-разбойником свистал

И коршуном подбитым коченел.

Ужели никогда я не дойду

До Господа, Ему не поднесу

Тисненую колючками Звезду

Во кровушку — убойную росу.

* * *

Но я ли отчаянный царь-иудей —

Ответь мне пред смертью, сладчайший Христосе.

Молчит Иисус, возлюбивший людей,

Все взор опускает при этом вопросе.

Ах, кровью излился пастуший рожок

И агнцы убойные стали страстями,

Но поутру блещет красой бережок

Забвенной той речки, сповитой костями.

Великий Господе, пришли мы сюда,

Где все твои чада пируют со знатью,

Дарована каждому чара-звезда

И роза к пустому прибита распятью.

Начнем как рыдать — посбегутся в ручьи,

Воспенятся кровью соленые слезы,

Пребудут ничейными чада Твои,

А чернь искусят белошерстные козы.

Теперь уж не бойся, Христос, за меня,

В трапезной мы с Иродом вместе сидели,

Пили-не пьянели до Судного дня,

Из смерти Твоими очами глядели.

* * *

Мы за смертью ходили в Аид

Мы страшны и для смерти всеимной,

Так встречали одних аонид,

Смерть-любови не зряши взаимной.

Ах, боятся нас музы давно,

А рядимся в своих, яко фавны,

Спили ангелы Божье вино,

Муки нашии всуе подавны.

Будут слезы кровавые лить

Божевольные эти камены

И блажиться, и чернь веселить —

Нам и мертвым не сталось замены.

* * *

Кто, Господь, нас травил, продолжает гудеть

Страшный тянется пир, и кому там окститься,

Нашим ранам червным в бытии не сордеть,

Так и станем теперь изгорати-златиться.

Разнесли чадну кровь по вельможным столам

И воспенили ей временные потиры,

От Христовых плотвиц дали соль ангелам,

Буде слезы текут и немотствуют лиры.

А равно исполать гонам жалких небог,

Мы и были, Господь, только смертью всепьяны,

Как заступим на Твой багряничный мурог,

Узришь сам с житием несовместные раны.

КОММУНИКАБЕЛЬНОСТЬ

Науки век, пожар, скакнувший вверх,

Золою холодит алмазны долы,

Валькирии летят сквозь мрамор вех,

Лессируют письмо, клеймя глаголы.

Посмертный открывается простор,

На оси то горят уран и стронций,

То на небе парит планетный хор,

Где луч любой аттически горонций.

Чего от века этого желать,

Искать какую правду ныне стоит,

Гонцам в геенне огненной пылать,

Их жертв теперь иное беспокоит,

Летят они в пылающей желти,

Чернятся небокрылыми тенями,

Клянут чудовищ, Господи прости,

А те за смотровыми огонями

С томительною жадностью следят,

Юродивые слезы утирая,

Вдруг брамники урочно доедят

Нестынущие брашна и от рая

Привнесенные с почтою благой

В эгиде богохвального Гермеса

Терпкие вина, яшмой дорогой

Осветленные, глиной Херсонеса

Держимые изящно, долиют

И вспомнятся о них, и возалкают

Убавить мук несносных, нет, пиют

Браменники мои, не потакают

Губительской армаде, всечестно

Дают оценку яствиям воскресным,

Оценивают сладкое вино

И горькое, сладимое небесным

Дурманящим сандалом, в миндалях

Настоенные дивные нектары,

Горят, горят оне о хрусталях,

Фаянсовые грея будуары,

Готовые уже для первых блюд,

Закусок леденеющих и пряных,

Альковницы, поспешные на блуд,

Несут их чинно, в патинах румяных

Сих ликов девиц нежных торжества

Печать искрится, доброе веселье

Легко для молодого естества,

Несут они, взирая новоселье

Адское и одесное, свои

Закусочные милые гешефты,

Нет разве тут медовой кутии,

А татям и убийцам, хоть аншеф ты,

Хоть маршал цезарийский, крысобой,

Водитель ужасающих кентурий,

Аваддо был в миру, а здесь тобой

Сейчас и присно балованных фурий

Одне интересуются чреды,

Поэтому не кстати поминанье

Земного бытия, все молоды

Райские гости, сумрачное знанье

Печалей их умножить не вольно,

Сидят, гляди, с привратниками вместе

И радуются тем, итак, вино

Элизиума к ангельской сиесте

Как раз успело вовремя, держать

Еще два слова стоит о закуске,

Одно скажу о ней, что ублажать

Способны эти яства, в каждом луске

Таящие изюмины и вкус

Трапезы государской, чернослива

Огнь мускусный, а то иной мускус,

Мирским и незнакомый, иль отлива

Севрюжьего оливки, виноград

Сребристый, огнецветные маслины,

Иль блюда, незнакомые подряд,

Какие прежде славили эллины,

Изысками и негой вкусовой

(Напомню, это слово о цимесах)

Гурмана, облеченного живой

Помазанною властью и в Гермесах,

Быть может, содержащего себе

Мессию ли, питомца Аполлона,

Чудесно поразить, но об алчбе,

Виждимой ангелами с небосклона,

Пора нам снова молвить, потому

Следят с надеждой грешники жалкие

За сьестой, провожая по уму,

Встречая по одежке ли мирские

Теней средоточенья, им Господь

В раю и у адских ворот браменных

Земную щедро дарует солодь,

В сих пированьях бавой неизменных

Участье принимают череды

Соадские, отвязанные своры

Насильников, губительной среды

Лакеи, торжествующие воры,

Когда-то обокравшие царей

Пренищих, надругавшиеся праздно

И лихо над величием, псарей

Толпы жалкие, ныне безобразно

Стенающие, много, много их,

Невинных духовидцев попиравших,

Бывает здесь, из помыслов благих

Оставим этот перечень для павших

Иль падших ангелов, одних еще

Лишь демонов означим, те личины

Имели див, алкали горячо

Духовности, бессмертья и кончины

Безвинных чурно близили, рядясь

В невест богожеланных одеянья,

А сами не свершали отродясь

Хотя бы милосердного деянья.

Их бросим безнадежно пресмыкать

Черемы скользких теней, до четвергов

Пиры оставим, вежды не смыкать

Равно о блудном скопище извергов

Нам ныне и восприсно, отложить

Рассказ велит холодное раздумье,

Нельзя мертвым надеяться и жить,

Сейчас безумных тварей скудоумье,

Стенающихся панночек инцест,

Блядей кровосмешение дурное

На миг хотя забудем, тех невест

Страшит прикосновение земное,

Молчать им должно с вишнями во ртах,

Глотать еще сиреневые брашна,

О наших чудодейственных листах

Сребриться, буде адница бесстрашна.

Блеск гасит этот свет и тот, в пустых

Античных рифмах пестуется атом,

И в нетях выступает разлитых

Полынь золотогорьким суррогатом.

У Ра корона — мертвая петля,

Всебледный огнь увечного дозора

Сжигает елисейские поля,

Некрополи пред очесами, Кора.

Воздушный Акрополь, за коим нет

Ни грез, ни яви, чернь сию стращая,

Зардит ль, царица мира, в червный цвет

Сотленные эпохи обращая.

АРХАИЧЕСКИЕ ОПУСЫ
Семнадцатый фрагмент

Как иссохнет багрец — кровь зачерпни мою,

Светлый Господь, поставь юродивые меты,

Не спасти и Крестом огнь-братию сию,

Указуют шляхи нам в инакие светы.

Аще ляжет Звезда, запируем и там,

Не хватило на всех нас лазори Господней,

Прибили царичей ко еловым щитам,

Наспех внесенным вверх из подвальцев исподней.

Ах, я ели всегда паче смерти любил,

В новогоднем чаду век просиживал зимы,

Рождество ни одно и теперь не избыл,

Глянут как чернецы — белью будут язвимы.

И теперь юродной вопиявший молчит

И пристали давно ангелки черневые,

Не дождаться трубы, Сыне мой воскричит,

Буде могут изречь на Суде неживые.

И хотели спастись, и хотели бежать,

Но младенцев и тех различили по крови,

Принялася тогда Смерть неплодная жать

Серпней пажити, нам изъясняться в любови.

Ведал как упастись, дотянул бы деньки,

Но по лотосам вдоль не прошелся из серы,

Сожимаю в перстах недород-волошки,

Для сыночка оне, для Михалки, химеры.

Говорила, спасешь из исподней любой,

Да, нелюба, сама христарадно сгубила,

Разве усны, слезясь, посквернила божбой,

Гвоздевое сребро так в распятие вбила.

Наискось зашили мой порубленный лик,

Ничего от него и досель не осталось,

Только лежа в гробу аз предстал всевелик,

Лишь во гробушке тех нищих яствий досталось.

В вечном царствии пир юрово отгремел,

На трапезных замки, претемны Элизеи,

Алчет пурпурных вин, кто бежать не сумел,

Но сготован четверг и мельчат ротозеи.

Смертной каши восласть мы наелись, Отец,

Все слегли однова и не встребуют емен,

И последок любой — ныне Твой первенец,

Темен он иль всебел, превелик иль никчемен.

* * *
В алтарях мы всесвятных теснились

И служений алкали благих,

Но златые кресты отоснились:

Червоточны распятия их.

Днесь Господние с рыбами нети,

Человеков не ищут ловцы,

И преложны парафии эти,

Во которых собиты венцы.

Ах, о нас еще десно расскажут,

Перстный свет яко будет далек —

И Христу ангелочки укажут,

Где последний истлел василек.

* * *

Предъявилась пурпурная дива Христу

Отражаясь в терничных очах.

Здесь и Смерть поднесла перстный палец ко рту:

«То ли царствие в горних лучах?»

Сыне, Лазарь давно в смрадной яме изгнил

И с распятья Тебе не сойти.

Мертвый первенец мертвых зачем хоронил —

Все на свадьбу пришли во плоти.

Зрел Господь, как безумная бросила мать

Чернорозный венец в колыбель,

Как трапезники стали костями снимать

Со невесты венечную бель.

И был венчан по смерти возлюбленный Сын,

И Его закатилась Звезда,

И теперь с утопленных в цветы крестовин

Черных роз не сорвать никогда.

* * *

До желанного рая пройти не смогли мы

От изоческих черных земель.

Покаянно снимают глушцы-серафимы

Балахонную тлумную бель.

Вот смотри, их понурые очи темнеют

И в зерцалах роятся огни.

Нас к застолью не звали — зачем леденеют

Сплошь стольничные яства в терни.

Эти звездные бреши разверзлись нещадно,

По трапезной пожар полоснул.

Юродивые здесь да калеки порядно,

Каждый емину в персть завернул.

Во пиру мы еще посмеемся, вельможе,

Гусли всплачут и мы возгудим,

И невест обозрим всерумяных на ложе,

Буде сами не пьем, не едим.

Веселы божевольные сестры и братья,

А небесные чада молчат

И гостям раскрывают пустые объятья,

И костями по блюдцам стучат.

* * *
Ах, Господь, потравили в нагорных лугах

Золотыми рамонами нас.

Божедревка горит на пустых берегах —

Претяжел ея белый окрас.

Как терничная соль до небес возлетит

Да отбелит червонны столпы,

Иисусовых чадушек смерть освятит,

Изберет из всетлумной толпы.

Лишь тогда кровозвездие Божьих цветов

И узрит, кто юдолен и свят,

И взнесутся юродные с черных крестов,

И в полынной купели сгорят.

* * *

Мы Христу исплетали венки

Рдяных траурных лент не жалели,

Завились и в муар сорняки,

Чтоб с всенощными звездами тлели.

Ах, не сталось инаких цветов,

Убиенные розы ли имут,

Как от вретищей нет лоскутов,

Те веночки лишь книжники взнимут.

Цветность их Божий пурпур собьет,

Всяку хватит Господней любови,

А полынь белых роз не превьет —

Мы превили их струями крови.

* * *

И последний денечек гулять не пришлось

Упоили нас горьким вином,

Во юдоли земной ничего не сбылось,

Хоть печальным забудемся сном.

А умеют ли мертвых любить на земле,

Вопроси мировые углы,

И хоругви теперь, и крестовья в золе,

И отступники правят балы.

Только всуе венцы примеряют оне,

Во зерцалах горят золотых,

Нет осадка в подвальном соцветшем вине,

Нет горения в ликах пустых.

* * *

Лазарь шлях указует к огню

Скорбь зальем не слезами, так водкой

И на смертную выйдем стерню

Величавою царской походкой.

Нам в четверг суждено умереть,

Потому не страшись воскресений.

Белый снег и во гробе гореть

Будет светом чудесных спасений.

Всё боялись наперсники лжи

Чайльд Гарольда узнать в гордой стати,

Ненавидели всё, так скажи,

Чтоб шелками стелили полати.

Лишь однажды поддавшись слезам

Фарисейским, пустым уговорам,

Мы погибли, как чернь к образам,

Соль прижглась ко святым нашим взорам.

Мы погибли и в твердь фиолет

Не вольем, крут гостинец окольный,

Но для Господа правого нет

Мертвых, свет и заблещет — престольный.

Всяк воскреснет, кто смерть попирал

Новой смертью, мы ж в гниль окунулись

Здесь еще, слыша адский хорал,

И смотри, до Суда не проснулись.

В ямах нас багрецом обведут,

Но не выжгут вовек Божьей славы,

Эти черные взоры пойдут

К звезд алмазам — для мертвой оправы.

* * *

И червонней среда, нежли прочие дни

По средам лишь птенцов ангелочки жалеют,

Вдоль убойных колод извилися огни,

Ах, на них ли, Господь, наши пухи алеют.

Коли не было сил страстотерпствовать-жить

Раздарили венцы, не пречли обереги,

Так и неча теперь о любови тужить,

Геть венечную бель восточати на бреги.

Поперхнулись одно мертвокровной водой,

А хотели всего из кринички напиться,

И юродствуем днесь пред безумной Звездой,

Вот сойдем — набегут в нашу кровь заступиться.

* * *

Ах, Господь, мы с крестов не сошли

Не избыли мучительный гнус,

Нас по черной иглице влекли

И в зеленях рыдал Иисус.

Желтых нет иль соцветших чернил,

Но из Леты прельется Звезда,

Поелику Спаситель хранил

Убиенных невинно всегда.

Скажет Он: «Эти лики темны,

Только истинно вам говорю,

Их виждите у яркой стены,

Лишь они присномилы царю.

Оттого ли, что всех предали,

На заклания выдали чад,

Будет в тьме иудейской земли

Только желтию цвесть вертоград».

СЕМНАДЦАТЫЙ АРХАИЧЕСКИЙ ЭТЮД

Ничего откупить не сумели в миру,

Лихоимцы взяли даже сребра колечки,

И трапезничать им за сие на юру,

Нощно пити, а мы восчадим, яко свечки.

И морили ж, Господь, сирых чадов Твоих,

Заставляли алкать вод из мертвой криницы,

Хлебы травлены есть и черствиться на их,

Что чертоги златы, как червеют вязницы.

Вот и кончилась жизнь, и пришли мы сюда,

Смертью трачены все, в жалкой рвани-старизне,

Буде промысел Твой — выбирай невода,

Розных ангелов кличь, весело им во тризне.

Наши слезы одно горних царствий красней,

Отгремели пиры, вспоминанья, Господе,

Тлеют с первой Звездой, мы не виждим огней,

А и сами горим бойной кровью в колоде.

* * *

Мы преминем святые зелени

Во алтарные идя врата,

И падем на худые колени,

Беспричинная смерть золота.

Если наши кровавые тризны

Много дали терниев лубкам,

Отречемся от бойной старизны

И раздарим венцы ангелкам.

Это, Господи, мы лишь стучимся

В алтари, осыпаючи злать,

Крови нет, хоть зеленью сочимся

И кричим, и кричим — исполать.

* * *

И когда со Креста воспробитого бережно сняли

И прогнали мошку с побледневшего смертно чела,

Вновь аида-царя в имяреке глупцы не узнали,

Восвояси пошли, и была их печаль весела.

Золотой, золотой Ершалаим безмолвствует втуне —

Кровь Христоса ли смыть, как потянут на стогны царей

И распнут за любовь, не Марие, а жалкой матруне

Чернь дозволит рыдать близ крестов и чумных алтарей.

Подходила к ним Смерть и ея не узнали надежи,

Голубые цари, Ершалаим омыла гроза

И во бели садов замелькали исчерные рожи,

И сквозь кровь пропеклась Иисуса больная слеза.

Хорошо ль балевать на поминках по Божием Сыне,

Мед и пиво алкать, запивати худое вино,

Буде всех провели, до последней звезды на помине

Вас и вырежут всех и упрячут потайно в рядно.

Человеческий сын, а не мальчик Господний гуляет

В белом льне и цветках, возлюбившим его говорит,

Чтобы шли по домам, и слезою убийц похмеляет,

Прекровавой слезой — нощных звезд она ярче горит.

* * *

Мы на звездное небо смотрели с тобой

Всё искали блажную Звезду.

Смерть пугала зимовой своей ворожбой,

Забываясь в исчадном бреду.

Драгоценные вкруг прележали снега —

Хлеб для нищенской нашей сумы.

Во любови топилися их жемчуга,

Наливались отрутью зимы.

Светлый Господь, почто же твои голубки

Сатанеют в горнилище нег —

На изгнившие темных венков лепестки

Осыпается искристый снег.

* * *
Наспех царевы днесь побросаем доспехи

И войдем в безымянные Божьи хоромы.

Наши кости черны для вороньей потехи

Да горят вечной славой пустые шеломы.

Страстотерпцы встречалися нам по дороге

В змейках крови, с побитыми сребром перстами.

Забывали всечасно о Господе Боге,

Припадем уж теперь к Его ризе устами.

Скажет Господи: «Черни избыты потравы,

Чада вольны, во аде пусть кружат вороны.

Воплетайте в венцы свои сорные травы,

Слезы скудные лейте на эти короны».

Разве ангелы косточки наши поднимут,

Возрыдавши, снесут их к заросшему храму,

Поелику измертвые чада не имут

Ни любови Господней, ни царского сраму.

* * *
Переливный из молний венец

Примеряя, ты станешь прощаться

И тогда различишь наконец

Круг, в котором нам присно вращаться.

Ад в зерцале ослепший лишь зрит,

Не ищи тень мою и в Колоне,

Ибо царскою оспой пробит

Взгляд и вылит в багрец на иконе.

За погибших в неравном бою,

Смерть поправших и проклятых миром

Ты в последнем застолье сию

Кровь зажги над церковным потиром.

Пусть горит она с барвами тьмы,

Вместе с утварной ветошью тлеет,

Горький цвет всеблагой суремы

Тем дарит, кто себя не жалеет.

Так и мы не жалели себя

И, смотри, ведь успели некрасно,

Сколь хранят и карают, любя,

Ангелки — вознесемся безгласно.

Аще нам вкруг пенатов летать

Васильковою твердью преложат,

Будем тихо еще соцветать,

Разве тристию первенцы множат.

Даже злато не нужно судьбе,

Не застолье у нас, а поминки,

Циннобер, виждь, влечется к тебе

Синью уст, окунавшихся в цинки.

* * *

Жизнь мирская прошла — что о ней клеветать

Васильковые нам исплетутся короны,

Как сойдем и начнут поименно считать

Благовестных певцов, зревших Божии троны.

Раздарили себя мы калечным родам,

Ничего не взяли, да слезами умылись,

Тянем персты свои к озлащенным ладам,

Каистры наши, Господь, нищетой преязвились.

А и длится еще пированье волхвов,

Вот явимся туда, где подложны музыки,

Пурпуру изольем со тяжких рукавов —

И прордеют крушней хоровые языки.

* * *

Всерайские рулады не свернуть

Их выточив голубками со краю,

Нам эльфы по струнам басовым путь

Укажут к отвоеванному раю.

Иллюзии утратились одне,

А рая мы еще не потеряли,

Сколь истина в худом всегда вине,

Цари свое видения сверяли.

Веди ж к вратам иль мимо, Элиот,

Не молви о надежде, речь остави,

Нам ангелы серебрили киот,

Гореть в каком лессированной яви.

Вольно от рая в сторону уйти,

Левее тлятся куполы Аида,

Направо всех к чистилищу пути

Ведут с неотвратимостью боллида.

Певцы теперь ответны за обман,

Не ведают и днесь о чем творенья,

Навеяли сиреневый дурман

Глупцам, лишив их собственного зренья.

Иное там, иное и не то,

Свидетельствовал Грек и с Греком иже,

Как миновать предрайское плато,

Без ангелов теней явиться ближе.

Что правда, паки истинно гореть,

Затепливаться станем, яко свечки,

Нельзя еще неречным умереть,

Сордим хотя акафистом сердечки.

Дарован был труждающимся рог

Мирского изобилья, дарованны

Судилище царям, пиитам слог,

Которым ангелы соборованны.

Им здесь распорядиться удалось

Немногим, а и как распорядиться

Талантом, если пиршество свелось

К попойке, не смешно ль таким гордиться.

Не будем сих речителей судить,

Трудами пусть молчанье искупают,

Глядишь, одни взялись хлебы сладить,

Другие красных жеребов купают.

Бессмертие оспаривать нельзя,

А периев тяжеле событийность,

Влечет любая избранных стезя

Туда, где расточается витийность.

Хотели песнью торжища лечить

И в каверы свои же угодили,

Нельзя ловушки эти отличить,

Засим чернилом сердца туне рдили.

Смотри, днесь панны с вишнями во ртах

Летают и цвета гасят золою,

И даром о серебряных крестах

Пииты гонят челядей метлою.

Излитый мрак виется тяжело,

Бледнея пред победными дымами,

Аидовскою тенью на чело

Ложится твердь — она вовеки с нами.

Молчи, елико все временщики

Днесь могут лгать о праведной любови,

Не ведают и эти языки,

Какими вдовых сватали свекрови.

Воспенит слезы наши мертвый цвет,

Прожгут их жала в кубках богомерзких,

Тогда и змеи выползут на свет

Из похв да изо ртов сех изуверских.

Мешали всё о праведности речь,

Боялись непреложных откровений,

И стали мы безмолвствованьем жечь,

Цезуры отделив от песнопений.

Свечами нощь светить повремени,

Втще искушать воительные громы,

Текут пускай сиятельно огни

Из вежд моих — во черные хоромы.

* * *
Благодати, Господь, не дождались в миру

И зерцала судеб лазурково протлели,

И лядаще горят васильки на юру,

Где спасительно мы Богородице пели.

Нет печальнее здесь наших червных крестов,

За Гамлетом теперь крикнут детушки: «Яду!»,

И черны гончаки, и собили шутов,

Завели юродных во сиротскую ляду.

И к чему святарей нелюбовь подвела,

Всех травили зело, так остались музыки,

Хоть в зеленях Твоих раздается хвала —

Извели нас, Господь, эти мертвые крики.

* * *

Почему неблаженны и те человеки

Возлюбившие страстно Господнего Сына,

Им огонь прожигает кровавые веки,

Им и тризнится в каждом дереве осина.

Ах, не могут они добрести до распятья,

Божий голос молебственный слух различает,

Но вотще ангелки раскрывают объятья,

Ждут-пождут, а Господь всех доселе встречает.

Исполать вековечной замирной дороге,

Волочатся по ней исступленные орды,

И опять забывают о Господе Боге

Страстотерпцы — любовию только прегорды.

Им страстное томление снится в могилах,

Им дарована свыше юдольная мука,

Юродивы они и забыться не в силах

От Христоса гвоздящего черного стука.

АРХАИЧЕСКИЕ ОПУСЫ
Восемнадцатый фрагмент

Господь, смерти в четверг воспрошаю опять,

Буде вина испиты не впрок, а в потеху

И обильная адская точится рать,

Ближе тени ея, юродным не до смеху.

Так не поняли, так не сумели оне

Смерть кровинок понять в истеченье похмельном,

Вопиящие рты на помины в окне

Отобьем, яко роз черноту на отбельном.

Отбелим их, Господе, велика печаль,

Не веселие правило ими, но тризна.

Царской не было жизни, да ей-ведь не жаль,

Вспомнят живы еще, пусть неймет укоризна.

Не смогли победить и сойти не смогли,

Чермной туши черней самочинны укоры,

И стуги на гробах, доиспрахших в земли,

Благовествуют, чтоб прелагали заморы.

Ан оне эти жертвы прияли в миру,

Да и сами сперва, свет изочий не древен,

Пировали, а детки слегли во пиру,

Кликну внове, Господь, разве мертвых царевен.

Ибо некого звать боле в черном резье,

И когда нам побитые вежды изгасят,

Углядит всяк слепец, как в подрамном розье

Прахоря золотыя павлины и красят.

На миру смерть красна, ну а мы, гордецы,

Повлачили венцы по святым Элизеям

И не зная — в огне терневые венцы

И по варварским днесь растащенны музеям.

Укажите из вас не участников тех

Распинаний чумных и пребудем в расчете,

И со смерти тогда я избуду сей грех,

Вы всещедро вино четвергово испьете.

* * *

По контурам блуждающих огней

Змеиным жалам и горящим косам

Нам выход в царство мертвенных теней

Укажут, яко мрамор камнетесам.

Пройдя врата в портальном серебре,

Персты утопим в перстни и браслеты,

На золотопокрасочной коре

Заблещут огнелистные букеты.

Встречай гонимых странников, Аид,

Князей хмельных сокликивай на тризну,

Преявились мы в сонме аонид,

Сынки мертвые зреют ли Отчизну.

Пусть мается без царичей она

Иль, может, о Ироде веселится,

И нам несите ж горького вина,

Мгновение одесное пусть длится.

Коль здравствуют иродников толпы,

Зерцала не увиждят крысолова,

Свое нерукотворные столпы

Взнесем помимо детища Петрова.

Честно хотели Господу служить,

Пенаты благоденственные славить,

Но время не пришло елику жить,

Демонов станем песнями забавить.

Главы и полотенца с плеч долой

Слетели, востречай теперь успенных

Героев, диаментовой иглой

Языцы протыкай сиих блаженных.

Духовничества сказочную стать

Вновь ложный свод багрит и яд столешниц,

Мы будем о любви воспоминать

И чествоваться профилями грешниц.

Ступают дивы белые легко,

Цитрарии под узкими ступнями

Еще благоухают высоко,

Виются за понтонными огнями.

Здесь камень бренный — памятник блажным,

И праведники тьму загробных далей

Очами выжигают, чтоб иным

Помочь найти святой багрец скрижалей.

Морок его непросто различить,

Скрижали сами тернием увиты,

Лишь свет начнется пелены точить

Смугою, значит, близко лазуриты,

В каких еще брадатый Моисей

Сверкает и беседует с мессией,

А снизу торговец и фарисей,

Распятые позднее Византией,

Темно глядят на Господа Христа

И, празднуя всехрамовые торги,

Софиста-книгочея от листа

Ночного отрывают для каторги

Воскресных пирований и трапез

Недельных, тайных вечерей отмольных,

Эпохами влекомых под обрез

Лжетворных фолиантов и крамольных,

Скорей, Огюст, невежественных книг,

Беспамятству сонорных эпитафий,

Угодных душам выбритых расстриг

И желти битых временем парафий.

Так вот, чтоб смысла нить не утерял

Читатель терпеливый, лазуриты

О первом приближении сверял

С реальною картиной Маргариты

Избранник, Гретхен юной проводник

В миры иные разве, прорицатель,

Целованный Христосом ученик,

Никак не краснокнижник и писатель.

А мы, заметим только a propo,

У них во многом черпали науки

Миражность исторической, скупо

Сегодняшнее время на поруки

Небесные, учености самой

Задето нарицательное имя,

Грозят недаром тирсом и сумой

Века тому, кто Господа приимя,

Об истине решился гласно речь,

Глас трепетный возвысил, от юродства

Хотел младых героев остеречь,

Явил пример земного небородства.

Одна тому сейчас награда есть,

Посох незрячий с патиной темницы,

Сочли б витии древние за честь

Такое жалованье, но страницы

Истории новейшей не пестрят

Геройства образцами, низких тюрем

Временщики бегут и мир дарят

Письмом, всечуждым золота и сурем,

И даже на примере вековом

Контактов человечества с Аидом,

Нельзя теперь хвалиться торжеством

Ученой достоверности и видом,

Хоть внешне соответствующим тьме

Библейской, о которой и горели

В злаченом багреце иль суреме

Скрижали, кои праведники зрели.

Простит ли мне читатель записной

Письма и рассуждений тривиальность,

Но в башне под опалою свечной

Одну внимал я мрачную сакральность

И видел, что с Фаустом нам вкушать

Лазурные и черные текстуры,

Дилеммы безответные решать

С химерами темниц и верхотуры.

В потире лишь осадок ветхих бурь,

Слезой обвитый, цветом ли чешуйным,

И мы узрим, как черную лазурь