Бесплатный фрагмент - На ринге с судьбой

Ирина Словцова

НА РИНГЕ С СУДЬБОЙ

Портрет горного инженера Швецова на фоне эпохи XIX века

Документальный очерк

СОДЕРЖАНИЕ

Вступление … 3 стр.

РАУНД I. ВОСХОЖДЕНИЕ: ОСТАТЬСЯ В ЖИВЫХ

Глава 1. Воля хозяина …4 стр.

Исторические подробности …5 стр.

Глава 2.Проводы … 10 стр.

Исторические подробности …13 стр.

Глава 3. «Железный» караван на старте …14 стр.

Исторические подробности …17 стр.

Глава 4. Крушение. Первые жертвы…18 стр.

Глава 5. Пожар на бечевнике … 23 стр.

Исторические подробности … 26 стр.

Глава 6. Наивные мальчики с Урала … 27 стр.

Исторические подробности … 29,31 стр.

РАУНД II. ПОЕДИНОК НА ВЕРШИНЕ

Глава 7. Противостояние… 36 стр.

Технические подробности для любопытных …39 стр.

Глава 8. О владельцах. Николай Никитич Демидов … 40 стр.

Глава 9. Охранная грамота …73 стр.

Глава 10. В тисках происхождения. Платина…45 стр.

Геологические подробности… 50 стр.

Глава 11. Открытие, оставшееся неизвестным … 52 стр.

Исторические подробности о судьбе российской платины.

Глава 12. Свобода без права на жизнь… 54 стр.

Глава 13. Медный рудник. Противостояние… 63 стр.

Историческая справка … 65 стр.

Глава 14. Уникальная находка. Малахит …70 стр.

Глава 15. Вторая встреча …73 стр.

Глава 16. Судьба малахита … 79 стр.

Глава 17. Первая партия для Исаакия. Воспоминания… 83 стр.

Глава 18. Конкуренция с англичанами. Сталь … 90 стр.

Глава 19. Об опекунах вокруг «демидовского пирога» …95 стр.

Глава 20. Противостояние. Рельсы для ж\д … 99 стр.

Историческая справка … …102 стр.

Глава 21. За сибирским золотом… 103 стр.

Исторические подробности

Глава 22. О Владельцах. А.Н.Демидов… 106 стр.

РАУНД III. ПАДЕНИЕ В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Глава 23. Тёмные и душные времена.

Антоний Кожуховский… 110 стр.

Глава 24. Сибирь в 40—50 годы XIX века

— «страна вечных снегов, юдоли и печали» …118 стр.

Маленькое «лирическое отступление» … 122 стр.

Глава 25. Проект завода в Сибири.

В ожидании поддержки правительства…123 стр.

Глава 26. Раунд последний — болезнь… 128 стр.

Глава 27. Сибирское уравнение, сын Евгений …130 стр.

ЭПИЛОГ … 135 стр.

Об авторе … 137 стр.

Список использованной литературы … 137 стр.

ВСТУПЛЕНИЕ

Есть люди, которых судьба ведет по жизни. А есть такие, кого она швыряет, словно на ринге, из угла в угол, не давая опомниться и сделать ответный ход. Фотия Швецова судьба бросала по вертикали: то подбрасывала на такой уровень социума, где ему по рождению быть не предназначалось, то сбрасывала с Олимпа. Она им играла с самого рождения, проверяла на прочность…

Он родился в начале XIX века и уж точно не с серебряной ложкой во рту.

Его мать происходила из рода волжских рудоискателей, а отец — из тульских оружейников. Приехав на Средний Урал, они оказались крепостными Демидовых.

В тот период шло освоение этой богатейшей территории, Демидовы строили один за другим железоделательные заводы, остро нуждались в квалифицированных кадрах и хотели быть уверены в том, что ни один из мастеровых-металлургов, кузнецов или рудознатцев не сбежит к конкурентам или, вообще, не сбежит из-за тяжелых условий труда. Они скупали целые деревни на Волге, Орловщине, Украине и перевозили людей на Урал, записывая их в свою собственность — крепостными.

Родившийся в 1805 году в Нижнем Тагиле Фотий Швецов стал крепостным по факту происхождения. Но этот статус не препятствовал поступлению в школу, куда принимали детей заводских служащих. Николаю Никитичу Демидову нужны были грамотные кадры, поэтому он лично комплектовал школьную библиотеку и контролировал успеваемость учеников. Программа обучения соответствовала потребностям горнозаводского хозяйства: алгебра, геометрия, чистописание, черчение, маркшейдерское дело, два-три иностранных языка, ну и закон Божий, а как без него.

Способности, уникальная память, наблюдательность юного Швецова были явно выше среднестатистического школьного показателя, это проявилось во время обучения и подтвердилось на выпускных экзаменах.

Н.Н.Демидов, отслеживавший учебные успехи юных тагильчан, включил Фотия в группу мальчиков, которым предстояло продолжить обучение за границей.

Почему такая честь — не по чину? Как раз по чину: крепостных людей в России не принимали ни в одно учебное заведение, дающее высшее образование. А во Франции, Швеции, Германии — пожалуйста, любой каприз — за ваши деньги. Такие студенты назывались пансионерами господ Демидовых, а их учебу и поведение за границей отслеживали сотрудники посольств в соответствующих странах.

14-летнему Фотию Швецову предстояло долгий маршрут. Как это было? Может, так:

РАУНД ПЕРВЫЙ. ОСТАТЬСЯ В ЖИВЫХ

Глава 1

ВОЛЯ ХОЗЯИНА

В последний понедельник апреля 1819 года Федька Звездин ранним утром возвращался из своего дома в школу. Делал он это крайне осторожно, шел не по улицам посёлка, а огородами, прячась за хозяйственными строениями и банями. Он всё рассчитал: школьный надзиратель с вечера был пьян, а потому проснётся только вместе со всеми учениками, когда повариха станет звать к завтраку. А за это время беглец успеет перебежать задний двор школы и влезть в окно первого этажа каменного здания — в спальню. Там его уже ждут приятели — Фотейка Швецов и Ванька Синицын. Из всех троих Звездин жил к школе ближе всех. И когда представлялся случай сбегать домой, поесть досыта и принести гостинцев приятелям, он это делал. Вчера дежурил вечно пьяный надзиратель Кузьма, так что грех было не воспользоваться оказией и не сбежать к отцу с матерью — хотя бы на несколько часов.

…Подросток оглядел пустой двор и собрался уже перебежать его наискосок, чтобы залезть в окно, которое ему изнутри откроют одноклассники, как на крыльцо школьного здания вышли священник Вениамин, преподаватель закона Божьего и главный учитель школы Мосцепанов. Выражения лиц у них были встревоженные.

— И чего их принесло в такую рань? — с досадой подумал мальчишка, вынужденный мерзнуть на мокром апрельском снегу. Одет он был плохо — их в школе не баловали. Отец Федьки говорил, что приказчики всё разворовывают, а отчеты посылают в Петербург правильные — будто все деньги, что Демидов отписывает на заводскую школу, тратят на них, учеников. Враньё! Еще несколько месяцев назад, пока не приехал вновь назначенный главный учитель Мосцепанов, они с голоду ели тараканов.

…Отец Вениамин и Мосцепанов отправились прямёхонько на скамейку под дубом, в дупло которого успел спрятаться Федька. Сгоряча он не почувствовал холода, шедшего ото льда и старых листьев, осевших в дупле, и еще чего-то жесткого. Может, белка принесла на веточках грибов, да и забыла, как водится, про свои припасы.

Взрослые продолжали разговор, начатый в стенах школы.

— Кого пошлём?

— Так ведь господин Демидов ясно выразился: лучших учеников.

— Тогда отправим Ивана Синицына и Фотия Швецова…

У Федьки похолодело в груди: Мосцепанов называл имена его закадычных друзей. Куда отправят, зачем, надолго, и как он останется без них?

— Ну, относительно Федора Звездина хозяин распорядился особо. Отрок азы иконописи освоил так, как не всякий взрослый способен.

До Федьки даже не сразу дошло, что речь о нём.

— Синицын и Щвецов сначала в Мец доставлены будут, а Звездин — сразу в Париж, к Томиру…

— Ну-с, думаю, мы поступаем правильно, — подвёл итог разговору Мосцепанов и поднялся со скамьи. Следом за ним — батюшка. Они направились к школьному крыльцу, вошли в здание, за ними бухнула, закрываясь, тяжелая дверь. Ни жив — ни мертв, продрогший мальчик стремглав сиганул под окно, которое, он приметил, уже было приотворено: приятели его ждали. Кубарем он свалился с подоконника, забрался в кровать под тощее одеяло. Его зубы стучали, скорее всего, не от холода, а от слов, которые он услышал.

Одноклассники, смущенные испуганным и измученным видом друга, слушали, как его зубы отбивают дробь, смотрели на него с изумлением и ждали, когда он заговорит.

В спальную комнату вошел надзиратель, хриплым голосом заорал:

— Подъем!

Ученики заводской школы поскакали с казенных кроватей, побежали умываться.

Только после завтрака Федька смог говорить и пересказал приятелям утренний разговор взрослых. Ни Фотий, ни Ванька услышанному не обрадовались и на уроках сидели мрачные. Все трое понимали, что участь их уже решена.

Исторические подробности

Заводская школа в посёлке Выя была организована на Урале Демидовыми одной из первых, ещё при Петре Первом. А поскольку Демидовская империя была огромна и включала в себя не только заводы, рудники и шахты, но и огромную территорию тайги (которая истреблялась на древесный уголь); и пристани; и пильницы, на которых готовились сосновые и еловые доски для барж и каменок; а также морские и речные флотилии судов; и склады готовых изделий в городах расположенных на берегах рек по которым плыли «железные» караваны, она нуждалась в целой армии грамотных, хорошо обученных специалистов и, что немаловажно, умевших подчиняться интересам и распоряжениям хозяина.

В демидовской империи, как во всей России тогда, поддерживалась кастовость. Если в масштабах государства это было «деление» на дворянство, духовенство, купечество, мещанство, крестьянство (казенное и крепостное), то в огромном Горном округе Урала тоже существовали свои касты: служащие (управители и приказчики разных уровней), потомственные рабочие и приписанные к заводам крестьяне.

Дети служащих после окончания школы назначались писцами, «толмачами» (переводчиками) в конторы и заводские (фабричные, рудничные) управления, приказчиками и т. д. Если повезет — могли дослужиться до высоких должностей, как в Нижнем Тагиле, так в Москве и Петербурге. Но при этом они оставались крепостными!

В невзрачном двухэтажном здании Выйской школы постоянно звучал не только уральский говорок, но и правильная речь на французском, немецком, английском языках. Школа готовила управленцев. Поэтому помимо чистописания, арифметики, геометрии, закона божьего, черчения, горного дела в её программе обязательно было изучение иностранных языков. Преподавали их свои же, бывшие выпускники школы, которые несколько лет жили и учились кто во Франции, кто в Германии, Италии, Англии или Швеции, а вернувшись домой, занимали должности в управленческом аппарате демидовской империи. Демидовы торговали со всей Европой, продавая чугун, железо и медь, имели во многих странах свои представительства, поэтому вся деловая переписка велась на иностранных языках.

Практически каждый год, по итогам экзаменов, на которых присутствовали первые лица Главной конторы нижнетагильских заводов, выбирались лучшие, наиболее способные ученики, которых отправляли на учёбу заграницу. Демидов в своих письмах настаивал, чтобы «… оные мальчики были весьма востры, дабы оных понапрасну сюда не провезти, дураков своих и здесь хватает…»

Отправка талантливой молодёжи за границу, в Европу была удачным вложением капиталов. Всё, что было передового в горнодобывающем деле, геологии и минералогии, точных науках и технике, живописи, скульптуре и архитектуре, успешно осваивалось крепостными юношами в течение 5—6 лет, а затем они, снова оказавшись дома, «возвращали» Демидовым долг за европейское обучение новыми открытиями, живописными полотнами, иконами, великолепными зданиями.

Поэтому Нижний Тагил не был похож на обычный посёлок: в нём действовали великолепные церкви, строились особняки для местной аристократии и чиновничества, авторами которых были крепостные архитекторы. А в особняках хранились произведения искусства, приобретенные в Италии, Франции или созданные тагильскими художниками-крепостными, обучавшимися в Европейских школах живописи или Петербургской Академии художеств.

В 1819 году из лучших учеников выйской школы были выбраны трое: Фотий Швецов, Иван Синицын и Фёдор Звездин.

…На последнем уроке, приоткрыв скрипучую дверь, в класс заглянул старший надзиратель, громко крикнул:

— Швецов, Звездин, Синицын — к директору, — поправил на плечах накинутую шинель и скрылся за дверью.

Вызванные к начальству мальчишки, под недоуменные реплики одноклассников вышли из учебной комнаты и отправились следом за надзирателем. Кабинет директора школы Евлампия Максимовича Мосцепанова находился на первом этаже.

Мосцепанов появился в Нижнем Тагиле несколько месяцев назад. За это время и ученики, и приказчики почувствовали его крепкую руку. Он был штабс-капитаном в отставке, ходил, похрамывая, но без трости; когда сердился, шрам от сабельного удара на его лице багровел, и директор начинал говорить отрывисто, словно отдавая команды. Взрослые рассказывали, что Евлампий Максимович участвовал в сражениях с наполеоновскими войсками во время Отечественной войны 1812 года, а ранения получил уже в заграничных походах, когда «наши дошли до Парижу».

До появления Мосцепанова местные приказчики, распоряжавшиеся деньгами, отпускаемыми хозяином на училище, богатели, строили себе двухэтажные дома, а ученики спали на полу и с голоду ели тараканов, которых ловили тут же, в своих классных комнатах и спальнях. Евлампий Максимович написал донесение господину Демидову, жившему во Франции, а пока оно добиралось до адресата, уволил пару-тройку зарвавшихся школьных чиновников. Приказчики, как водится, хотели Мосцепанова сгнобить через суд, но к тому времени ответ Демидова подоспел в Нижне-Тагильскую заводскую контору, и главного учителя Выйского училища (так официально называлась должность Мосцепанова) оставили в покое, позволив ему распоряжаться школьными деньгами и материальными ресурсами, как подобает.

…Фотий распахнул дверь в кабинетик директора и вошел первым, за ним — понурив головы, Иван и Федька. Евлампий Максимович, перебиравший бумаги на столе, услышал приветствие вошедшего Швецова, поднял голову, оглядел учеников. Он уже знал, что самый высокий из них — с глазами разного цвета — карим и голубым — Швецов, а тот, что пониже — худенький, вихрастый, белобрысый, с белёсыми ресницами вокруг ярких голубых глаз — Ванька Синицын, а третий — молчаливый, с кожаным ободком на голове, сдерживавшим копну русых вьющихся волос, — Федька Звездин.

Мальчишки молча переминались с ноги на ногу.

Мосцепанов взял в руки листок бумаги, исписанный каллиграфическим почерком, посмотрел на учеников ничего не выражавшим взглядом.

— Ну, раз все в сборе, — сказал Мосцепанов, — объявляю вам решение хозяина нашего, господина Демидова. На весеннем караване отправляетесь вы в Петербург, а через него — во Францию. Так что даю вам два дня на сборы и прощание с родными. В Усть-Утку поедете заранее. Скоро уже лёд на Чусовой вскрываться будет.

Сообщение подростков не обрадовало, но и высказывать возражения они не собирались. Кто ж рискнёт сопротивляться воле всемогущего Демидова?

— Можно сегодня уйти? — уточнил Фотий, приняв факт как данность судьбы.

— Вам со Звездиным можно и сегодня, у вас родители здесь, в Тагиле живут. До ночи успеете. А Синицын завтра с утра пойдет…

Ванька, у которого из родных были только дед с бабкой, наморщил лоб, сказал с обидой:

— Я дедову заимку и ночью найду, не маленький.

Мосцепанов, с заметным равнодушием ответил:

— Ну, коли не боишься, иди в ночь. — Потом, словно спохватившись, сказал:

— И вот ещё что. Учиться в Париже будете, а караван полгода идёт… Ведь забудете всё, ленивцы, а хозяин вас по прибытии сам захочет экзаменовать по языку. Я распоряжусь, чтобы вам учебники выдали… Будете на караване повторять и между собой на французском говорить. А караванный за вами присмотрит.

— А как там, в Париже? — робко спросил Федька.

Мосцепанов, нервно перебиравший бумаги на своём столе, поднял голову, посмотрел из-под седеющих бровей на отроков, ответил:

— В Париже? — и голос его чуть дрогнул, — …теплее, чем на Урале… — И резко закончил разговор:

— Чего застыли, идите, собирайтесь.

Как только мальчишки оказались в коридоре, и первый шок от услышанного прошел, Швецов мечтательно сказал:

— Мы сможем увидеть пол-России, поплывём по Каме, по Волге!

Ванька посмотрел на приятеля как на сумасшедшего и заявил решительно:

— Сбегу я. Мне Париж без надобности, а деда с бабкой одних оставлять не хочу.

Швецов урезонил:

— Ты подумай, что с ними сделают, если сбежишь! Запорют до смерти, чтобы другим неповадно было детей своих скрывать от учебы за границей — вот и вся недолга. А если поедешь, то через несколько лет вернёшься домой, сможешь им помогать.

— А они доживут? Дождутся?

— Да они ж у тебя не старые совсем, — влез в разговор Звездин. — Если дед один на лося ходит, значит, силы ещё есть? Да и бабка Лукерья горазда ругаться. Если бы немощная была, могла б так орать?

— Да ты откуда знаешь? — Удивился Синицын.

— Батька мой сказывал. Он в господский дом дрова привёз, разгрузил, куда приказчик сказал. А бабка твоя ка-ак налетела на энтого приказчика, что мол, эти дрова ей нужны были, для кухни, печь топить, расстегаи печь, а теперь из-за того, что дрова не там сгрузили, у неё расстегаи перекиснут. Жуть, как ругалась.

Тихо переговариваясь, мальчишки вошли в большую комнату, которая служила ученикам заводской школы и спальней, и местом для приготовления уроков. Там их уже ждали однокашники, узнавшие о новости от надзирателя.

— Мы не увидимся больше? — спросил кто-то из учеников.

— Почему не увидимся? — отвечал Фотий. — Мы к утру четверга тут должны быть. Мосцепанов сказал, что ради такого дела нас сам в Усть-Утку доставит.

Не дожидаясь ужина, который не сулил ничего хорошего, кроме перловой каши на воде, трое подростков отправились по домам, где их в понедельник, в начале рабочей недели, никто не ждал.

Глава 2

ПРОВОДЫ

Фотий был старшим сыном мастера-литейщика Черноисточинского завода Ильи Швецова. Отец Звездина работал приказчиком на Выйском медеплавильном заводе, а Иван Синицын был сиротой, отец которого погиб во время весеннего сплава «железного» каравана по горной реке Чусовой.

Подростки, выйдя из здания школы, отправились каждый в свой поселок. Иван побежал к бабке Лукерье, которая была стряпухой в господском доме в Нижнем Тагиле, Фотий пошёл в Черноисточинск, а Федьке нужно было всего лишь дойти до берега Выйского заводского пруда, где стоял родительский дом.

…Три года назад, когда Фотию исполнилось двенадцать лет, его отца отстранили от должности. По недосмотру Ильи Григорьевича в домне «забили козла». Это означало, что в печи, на её стенках, застыл не вылившийся чугун, домну пришлось остановить на ремонт. А этот останов оборачивался для хозяина ощутимыми финансовыми потерями. С того времени Илья Швецов перебивался случайными заработками, иногда надолго уходя из заводского поселка. Надо было хоть какие-то деньги заработать, чтобы заплатить подушные подати. А не заплатишь — посадят в острог, либо выпорют на конюшне…

За время отсутствия отца Фотий стал главным помощником матери. Приглядывал за младшими братьями и сестрами, помогал копать грядки на огороде, ставить тепличку для огурцов, заготавливал ягоды, грибы и кедровые шишки, научился ловить рыбу сетью, вместе с отцом косил траву для коровы и лошадей.

Семье Ильи помогала многочисленная родня — кузнецы Швецовы. Фотейка, если выдавалась свободная минутка, бегал к дядьям в кузницу, смотрел, как завороженный, на их работу у наковальни. В это время он забывал о своём недостатке — глазах разного цвета — и переставал прищуривать один из них. Ему всё равно было, какой глаз прикрывать, — у него было прекрасное зрение. Но в раннем детстве, когда незнакомые люди, увидев высокого мальчика с разноцветными глазами, начинали его тормошить, рассматривать и расспрашивать, как это так может быть, он приобрёл привычку при встрече с чужими прищуривать какой-нибудь глаз, чтобы разница в цвете была не так заметна. Когда же общался с друзьями и близкими, то про эту уловку забывал.

Фотий любил ухаживать за лошадьми: мыл, расчесывал, лечил не только свою, но и соседских. Скотина доброту помнит и чует — лошади слушались его беспрекословно. Когда летом мальчишки часто уходили в ночное с лошадьми, для Фотия наступала счастливая пора. Подростки спали в шалашиках, собранных на скорую руку, пекли картошку и грибы на костре, пугали друг друга рассказами о разбойниках, а рядом паслись на свежей траве пойменных лугов лошади.

Теперь был апрель, но ни в ближайшие месяцы, ни в ближайшие годы ему в ночном не быть…

…Когда Фотий подошёл к родному дому, построенному на кержацкий манер: пятистенным, с крытым крышей двором за высоким забором, ставни окон уже были закрыты. Он постучал в одно из них, громко позвал:

— Мам, не пугайся, это я.

Через несколько минут мать в накинутом на плечи теплом платке распахнула дворовую калитку, охнула, увидев старшего сына в неурочный час, сразу заподозрила неладное:

— Случилось что?

Вместе вошли в комнату. Притихшие ребятишки Николка, Гришка и Акулина сидели вокруг стола с лучиной. С горевшего берёзового прутика, стоявшего в специальной плошке с водой, падали горящие угольки, и падая, издавали шипение и чад. Николка менял прогоревший прутик на новый, а ребятишки сонными глазами смотрели на огонь.

Пока мать собирала нехитрый ужин сыну, Фотий рассказал о предстоящей поездке. Анна молчала, задумавшись, по привычке поправляла пряди русых волос, выбившиеся из тяжёлого узла, уложенного на затылке. Илья давно приметил за матерью такое свойство: столкнувшись с трудностями, она не причитала, не кричала, как другие деревенские бабы, а замыкалась в себе, молчала, потом только говорила о принятом решении. Вот и сейчас после длительного молчания сказала:

— Отменить мы ничего не можем. Отец вернётся только через неделю. Давай собираться.

Открыла железный кованый сундук, какие на Урале повсеместно держали в каждой избе — для хранения одежды или кухонной утвари и даже книг. Достала из него чистые рубашки и шаровары, тёплую кацавейку, войлочную шляпу…

— На реке в апреле холодно…

Застыла с ними в руках… потом закрыл крышку сундука, положила вещи на неё и, обратившись к сыну, сказала:

— Утро вечера мудренее, давай-ка спать ложиться, а завтра собираться будем. Я тебе подорожники испеку.

Ни в одну семью весть о том, что их сын будет учиться во Франции, радости не принесла. На Урале все прекрасно знали, чем может закончиться «путешествие» на чусовском караване. С одной стороны, начало навигации на Чусовой для всех заводских поселков было праздником, так как именно этим — водным путём, открытым еще в стародавние времена, отправлялась продукция всех — казенных и частных — уральских заводов в Нижний Новгород, Астрахань, Москву и Петербург. А с другой — это был маршрут смерти, из которого люди домой могли и не вернуться, скончавшись либо из-за полученных во время крушения барки травм, либо утонув в коварной реке.

Парадокс заключался в том, что в то время, о котором идёт речь, жители северных районов России, и Урала, в частности, НЕ УМЕЛИ ПЛАВАТЬ. Лето на Урале короткое, и вода в реках, текущих с гор, не успевала прогреться. Поэтому мальчишки, если и плескались в реке, то делали это на мелководье, в теплой воде. Да, они умели раскинуть сеть для ловли рыбы, сделать запруду, убить зверя, но плавать — нет. Этим искусством овладевали те, кто жил в более теплом климате — к примеру, волжане или донские казаки.

Взрослые переживали за своих детей, не только потому, что расставались надолго, а элементарно опасались за их жизнь. Поэтому и школьное, и заводское начальство заранее оговорило детали «доставки» детей в столицу: мальчиков должны были посадить на разные суда на тот случай, что если какая-либо барка потерпит крушение, то подростки погибнут не все. Взрослые это понимали, а дети — нет… до того времени, пока уже во время плавания не стали очевидцами гибели бурлаков на маршруте.

Исторические подробности

Усть-Утка, речная пристань, была построена ещё в начале XVIII века, когда Акинфию Демидову пришла в голову идея сплавлять железо, произведенное на уральских заводах, по горной реке Чусовой. Он сам привел караван в Петербург. С той поры на берегах Усть-Утки и появилась каменная пристань. Здесь же, на верфи, строились коломенки, казёнки и барки. Рядом работала лесопильня, поставлявшая доски для их строительства. В складских помещениях скапливался в течение зимы товар: медные штЫки — отливки, похожие на длинный кирпич весом в полпуда, листовое железо и чугунные болванки.

В 1812—1814 годах эта пристань видела погрузку пушек и ядер. Николай Никитич Демидов в те годы не только снабжал российскую армию оружием, но и в составе ополчения, сформированного на его деньги, принял участие в военных действиях, взяв с собой старшего сына — 14-летнего Павла.

К строительству барок приступали месяца за два до начала навигации. В основе конструкции судна — вертикальные борта и плоское дно, суживающееся у носа и кормы. Нос шире кормы примерно на 15—20 сантиметров, и при укладке груза больше старались нагружать носовую часть, чтобы центр тяжести барки смещался к носу. За этим при погрузке следил сплавщик — человек, который и поведёт барку по Чусовой. В носовой и кормовой части укрепляли пыжи — большие бревна. Поперек барки на днище укладывали средней величины бревна. К ним деревянными гвоздями пришивали днище и борта.

Рядом с пыжами вертикально ставили березовые столбы — огнива, до 30 см диаметром, на которые впоследствии наматывался толстый канат для торможения и остановки (на бурлацком языке — «хватке») барки. Вся внутренность барки — это сплошной трюм для укладки груза. А вот сверху в носу и корме устраивались палубы для бурлаков. Середина закрывалась крышей на два ската, в центре которой сооружалась высокая скамейка для сплавщиков. Руля у барки не было. Его заменяли 4 огромные весла — потеси, примерно 19 метров длины. На конце потеси, называемом губой, ставился самый сильный и опытный подгубщик, остальные бурлаки, а их было от 12 до 15 человек на весло, держались за специальные колышки-кочетки.

В деревне Усть-Утка, что расположилась на противоположном от верфи берегу, жили профессиональные сплавщики и мастеровые, обслуживавшие пристань, верфь, кузницу, плотину на ней, шлюз и склады. Это было не более 200 человек, занимавших с семьями около пяти десятков изб.

А вот в апреле, перед сплавом каравана, в Усть-Утку приходили тысячи людей. Для обслуживания только одной барки требовалось порядка 50—60 судовых рабочих. Барок отправлялось иногда до 90 штук. Умножаем на 50 — получаем 4500. Если привлекать только своих, заводских мастеровых, тогда пришлось бы заводы останавливать и всё их население отправлять на сплав. Демидовские приказчики придумали другое. Они знали, что в деревнях соседних губерний — Уфимской, Вятской, Пермской, Казанской — крестьяне из-за неурожая или других каких-то бед не имеют денег, чтобы заплатить подушную подать (налог). Как и сейчас, так и в прошлые времена, это нарушение закона каралось довольно жестоко. Поэтому уральские приказчики приезжали в деревни, договаривались с местной властью, которая и направляла в Усть-Утку мужицкие артели.

Местом сбора всех бурлаков, нанятых на «железные караваны», была Вятка. Артели должны были придти туда к 1 марта. Приказчики проверяли наличие каждого бурлака, делали отметку в документах, а уже 9 марта артели отправлялись к месту назначения — на пристани. Если у них были средства добираться конным транспортом (на подводах), то путь занимал около полутора недель, если все расстояние от Вятки до Перми, а затем до Усть-Утки они шли пешком, на это уходило 25 дней, если же смешанным «видом», то 15.

В караванной конторе приказчики отбирали у крестьян паспорта, выдавали денежный аванс размером в рубль, который бурлаками пропивался в кабаке.

Глава 3

ЖЕЛЕЗНЫЙ КАРАВАН НА МАРШРУТЕ СМЕРТИ

В назначенный день подростки явились в школу. За плечами у каждого — одинаковые берестяные короба с крышкой, а в них — обычный набор подорожников: пирожки с картошкой, луком и морковкой, черёмухой. В таких заплечниках пирожки не портились и не черствели в течение недели.

…Как и обещал, Мосцепанов сам поехал с подростками в Усть-Утку. Выехали рано утром в заводском экипаже. Дорога на пристань к концу апреля была порядочно разбита. Да и не мудрено: по ней всю зиму телегами и подводами свозилась на речные склады продукция всех демидовских заводов. Так что теперь каждый апрельский ухаб отзывался болью в теле. Да и лес, обступавший дорогу с обеих сторон, не радовал: снег к середине весны ещё не растаял, но утратил белизну, посерел-почернел, стал ноздреватым, давно слетел с ветвей. Лиственные деревья показывали неприкрытые серые ветки, а ели — посеревшие хвойные лапы.

…Через несколько часов добрались до Усть-Утки, которая была полным контрастом серому унынию лесной дороги. Речная пристань походила на человеческий муравейник. Ни один из подростков за все свои 15 лет не видел такого скопления людей. Они были везде: у реки, на берегу, на улицах — вся территория пристани и близлежащей деревни была занята тысячами людей. Экипаж с трудом продвигался по улице, запруженной бурлаками.

— Прямо Вавилон нашей эры, — восторженно воскликнул Илья и поймал на себе удивленно-длинный взгляд Мосцепанова.

Евлампий Максимович, выпускник Петербургского кадетского корпуса, прошедший с русскими войсками пол-Европы до Парижа, никак не ожидал встретить в уральской глубинке таких самородков как Швецов или Звездин. Подписывая с представителями демидовской конторы договор на службу в Выйской заводской школе, он предполагал, что это обычное учебное заведение, готовившее служителей для заводских нужд. Но никак не ожидал увидеть в её стенах прекрасную библиотеку, преподавателей, говоривших на иностранных языках, одаренных учеников. Вот и сейчас, услышав комментарий Швецова, снова подумал, что самородками полнится земля русская.

Наконец, кучер подвёз их к зданию караванной конторы. Первый этаж, как водится, был каменный, второй — деревянный, с мезонином и балконом. Вместе с Мосцепановым подростки вошли в большую комнату с огромным деревянным столом в центре. На нём лежали расстеленные карты, папки с документами. В прокуренном помещении люди, стоявшие вокруг стола, говорили все разом — громко и раздраженно. Звучали отдельные слова и фразы: «навигация», «лёд», «сроки»… Ни один из подростков до этого дня никогда не был свидетелем бурных производственных споров и не видел такого количества приказчиков — большей частью бородатых, крепких разновозрастных мужиков.

Подростки оробели.

Коренастый человек лет сорока, с резкими чертами лица, густыми черными бровями над узкими яркими глазами обернулся, услышав их приветствие, резким движением бросил карандаш на разложенную перед ним карту и пошел навстречу приехавшим:

— Думаю, вы ко мне! — уверенно сказал он и протянул руку Мосцепанову. — Я Николай Петрович, начальник каравана. Вы, как полагаю, из Выи? Я уже получил письмо из заводской конторы.

Мосцепанов изложил караванному цель приезда подростков.

— Поступим так, — выслушав директора, сказал караванный. — Пусть один плывёт на казёнке, со мной. Второй — с Прохором Завалишиным, а третий — с Исаем Рыбаковым. Это лучшие уткинские сплавщики, с ними вашим отрокам будет надежнее.

— А можно нам вместе на одной барке плыть? — не выдержав, спросил импульсивный Ванька.

Николай Петрович, как будто не слыша мальчика, сказал, вроде ни к кому не обращаясь:

— Кто из вас старший? Пойдем со мной.

Фотий двинулся за мужчиной к лестнице, ведущей на второй этаж. В комнате второго этажа он увидел богато накрытый стол, бутылки с наливками, вином и водкой и остатками такой еды, о существовании которой он и не знал, разбросанные игральные карты. Теперь подросток догадался, почему директор решил сам сопровождать их в Усть-Утку, а не отправил с ними старшего надзирателя. Это ж убедительный повод, чтобы приятно провести время и пообщаться с нужными людьми.

Из открытой балконной двери веяло прохладой и весенней свежестью. Караванный вышел на широкий балкон, поманил Швецова рукой:

— Иди сюда, здесь видно всё, как на ладони.

С балкона открывалась панорама, которой Фотию видеть не доводилось: справа, на горушке, стояла белая церковь, недалеко от неё — двухэтажный дом на берегу реки, недалеко от плотины. Огромный плотинный шлюз выглядел гигантом по сравнению с теми, какие доводилось видеть подростку до сих пор в заводских поселках на плотинах, обслуживавших заводы. Около берега стояло несколько готовых к отплытию барок. Мальчик догадывался, что шлюз откроют при начале паводка, и через него все барки каравана будут выходить в русло Чусовой.

Первоначально показавшееся хаотичным движение людской массы отсюда, с балкона, выглядело строго продуманным. Со складов на телегах к баркам подвозили штыковую медь, болванки чугуна и железа, затем их брали на свои крепкие плечи и спины бурлаки, несли по сходням на барки. Суда, что были уже загружены, стояли у причалов, ожидая начала навигации. Для других, закрепленных на берегу в деревянных стапелях, на кострах варилась смола, которой заливали щели между досками дна и бортов, заделанные паклей. Готовые барки под дружное «Эх, дубинушка» сталкивались по склизням, смазанным салом, в воду.

— Пойдете туда, — показал Николай Петрович на суда, выстроившиеся у шлюза. Это барки Прохора Завалишина, Исая Рыбакова и моя. Скажете, кто вы и зачем. Там и будете договариваться о ночлеге. Чтобы в любой момент, как начнется паводок, быть на месте. Всё понял? Ну, иди, я и так на вас слишком много времени потратил.

Исторические подробности

Примерно так начиналось путешествие уральских подростков по рекам России — сначала по горной Чусовой, а затем по равнинным — Волге, Каме, затем снова среди скал — по горной Мсте, через Боровичские пороги — страшный и опасный. Когда в конце апреля, после вскрытия льда, Чусовая становилась бурной и полноводной, провести по ней барки весом в несколько тонн было делом весьма опасным. Особенно если учесть, что практически на каждом километре смельчаков подстерегали скалы (по-местному — «бойцы»), о которые разбивались (и не по одному) речные суда.

Железные караваны отправлялись от пристаней на Чусовой дважды в год, весной и летом. По численности судов, составлявших речную флотилию, в караване могло находиться до 70—90 барок.

Их маршрут пролегал по Центральной России, по территории Ленинградской (современное название), Псковской и Новгородской областей. Барки проходили по Вышне-Волоцкой водной системе, спускались по горной Мсте, двигались по Волхову, шли по Старо-Ладожскому (Петровскому) каналу, который в те времена считался одним из самых современных и мощных в Европе. Это был сложнейший комплекс гидротехнических сооружений — бейшлотов, плотин, шлюзов, гидроузлов для сбора воды с соседних рек, речушек, озер и болот. По тем временам — триумф инженерной и строительной мысли.

Достигнув Шлиссельбурга, караваны иногда по несколько дней не могли войти в Неву из-за тумана или штормов, которые шли с бушующей Ладоги. Но и фарватер Невы был сложен: в районе Отрадного (это современный Кировский район Ленинградской области) речников ждали коварные Ивановские пороги.

Вызывает восхищение работа лоцманов на всех реках: без приборов, основываясь только на своей интуиции, знании фарватера, скорости воды в реке, они проводили суда, минуя мели и скалы, стоящие прямо на их пути. Их навыками до сих пор восхищаются исследователи, занимающиеся историей караванов.

Подростков распределяли на разные барки: на тот случай, «если какая барка убьется, то погибнут не все». Наверное, юные пассажиры должны были «просто плыть», ни во что не вмешиваясь, а задача взрослых — доставить их целыми и невредимыми. Но это ведь только в инструкциях гладко бывает. Подросток, по природе своей, импульсивен, любопытен, смел, решителен и часто совершает довольно рискованные поступки.

Может быть, было так:

Глава 4. КРУШЕНИЕ. ПЕРВЫЕ ЖЕРТВЫ

Лоцман Исай Рыбаков торопил артель: нужно было поставить на барку новое весло, убедиться в его исправности и догонять караван.

Люди, немного повеселевшие после сытного завтрака, дружно оттолкнули барку от берега, она вошла в речную струю, удачно вписалась в несложный поворот Чусовой. После него стала видна впереди барка Прохора Завалишина. Так весь день они и шли друг за другом, повторяя сложные навигационные маневры, обходя скалы, стоявшие то посередине реки, то подстерегавшие у поворотов. День выдался солнечный, и серые прибрежные скалы, поросшие редкими корявыми деревьями внизу, у воды, и роскошными соснами на своих вершинах, не выглядели так мрачно, как прошлым днем.

Фотий на барке Завалишина даже различал маленькую фигурку Ваньки, за которым, как пришитый, бегал пёс Лоська. Фотий хотел было позвать приятеля, но понял, что из-за постоянного шума бурлящей воды только голос надорвет, а толку — чуть.

К вечеру обе команды удачно совершили «хватку» на левом берегу. При этом исаева барка схватилась через завалишенскую — таков закон на реке: барка, которая схватилась первой у берега, обязана принять конец у той, что идет следом. Да тут и закона не надо никакого: оба лоцмана не первый год ходили в одном караване, хотели многое обсудить, да и двум артелям надежнее ночевать в лесу совместно, как показали последние события.

Фотий вместе с артельными сошел на берег. В глазах всё еще стояла речная зыбь, а тело продолжало ощущать качку водоворотов и волн горной реки. Швецов увидел, как к нему по берегу бежит Ванька.

Мальчишкам хотелось обменяться новостями, рассказать друг другу о своих приключениях, но прежде нужно было помочь, как всегда, кашеварам, собрать сучья для костра.

После ужины Петька Рыбаков, сын лоцмана Исая, по-взрослому, солидно посоветовал:

— Надо выспаться. Завтра самый тяжелый путь. Отец всегда говорит: если мимо Разбойника пройдём — считай, Чусовая нас решила живыми отпустить.

Петька ушел на барку к отцу, Ванька — в балаган к Прохору, а Фотий остался у костра с артельными.

…На следующее утро он проснулся рано, до побудки и, лёжа на спине, наблюдал за небом. Оно хмурилось, за солнцем охотились тучи, словно хотели стереть его с горизонта, но оно сопротивлялось. Сначала одной серой громадине. Она наползала на него и, казалось, уже закрыла полностью, оставив маленькую полосу яркого света. Но стоило ей замешкаться без поддержки ветра, как солнце будто высунулось из-под тяжелого одеяла. Вторая туча пришла с другой стороны на подмогу первой, и скоро цвет неба до горизонта стал одинаково серым и унылым…

Вместо побудки Илья услышал ругань и причитания Исая Рыбакова:

— Ушли, окаянные!

— Ах, сволочи, — вторил ему водолив Егор с барки.

— Вот теперь им Егорьев день!

Оказалось, что под утро, когда все видели сладкие или несладкие сны, артель вологодских крестьян ушла. Фотий вспомнил, что накануне они сильно горевали, что уже пора землю пахать, а они все ещё не дошли до Перми.

Доложили караванному Николаю Петровичу, совершавшему обход барок до отплытия.

— А мы как поплывём? — сокрушался Исай. — Можа, хоть по одному человеку с барки нам кого выделят — хотя бы до Кына. А там доберем?

— Да, как же, в Кыне! Там уже все путные давно со своим караваном ушли.

— Можа, в деревне кого найдем?

— Стариков да сопляков мы найдем — все либо на сплаве, либо на пахоте

Начинал накрапывать мелкий дождь. Оставшаяся команда бурлаков, потушив костры на берегу, собралась на корме барки. Остались утчане да башкиры. Посланные Николаем Петровичем, подошли к Рыбакову пять бурлаков из других артелей. Он что-то объяснял им с запальчивостью, они сочувственно кивали головой. Стали распределяться по веслам. К Фотию подошел Исай:

— Дело у меня к тебе, Швецов. Нам всё равно рук не хватает. Нам до Кына надо добраться, а там либо груз оставить, либо новых бурлаков набрать. А ты парень, смотрю, смышленый, высокий, сильный, башкирский язык понимаешь. Встань к ним. Нам сейчас самая страшная дорога предстоит — мимо Разбойника, а оно видишь, как вышло!..

Исай резко и длинно выругался, как никогда прежде.

— Ах ты, мать твою! И это ж в самый раз перед Разбойником! Ах, мать вашу, ах, подвели под монастырь, — причитал на палубе водолив, механически проверяя, на месте ли груз. Потом убавил жалости в голосе, перешёл на обычный деловой тон, обращаясь к Исаю.

— Давай, ужо, собираться. Ты же здесь не останешься? Давай решай уже что-нибудь. Вишь, морось пошла. Замешкаемся — застрянем здесь на неделю.

Фотий занял место у весла, что было с правой стороны носовой палубы. Впереди него подгубным стоял Салават, с правой руки — пожилой башкир в оленьем треухе. Подросток боялся ошибиться, выполнить команду не так, с опозданием… Салават почувствовал его страх, повернул голову, сверкнул узкими черными глазами:

— Делай, как я.

Оттолкнулись от берега, вышли на стремнину.

…Работали веслом, как заведеные…

После ругани, перебранки и забористых шуток на палубе вдруг наступила гнетущая тишина, как будто судно обезлюдело. — Вся малочисленная артель стояла у четырех потесей в полном молчании и напряжении. Был слышен звон капель с поднятых вёсел. Водолив Егор, встав на колени, молился прямо на палубе — видимо, за всех. У остальных руки были заняты. По царившему напряжению Швецов понял, что барка подходит к скале, о коварстве которой предупреждал Петька. Тот сейчас сидел на скамейке, рядом с отцом и так же, как отец, напряженно всматривался в реку и её берега. Скала Разбойник была последним и самым страшным испытанием Чусовой. Потом будут ещё встречаться и мели, и таши, но эта, унёсшая и уносящая, как жертвоприношение, десятки жизней бурлаков — последняя. Впереди шла барка Прохора Завалишина в такой же тишине. Что-то пошло у них не так, и быстрое течение несло судно прямо на Разбойника. Плавни, сооруженные из брёвен около скалы, ослабили удар, но он всё равно был силен. Барка получила пробоину в борту, накренилась на бок, и с её палубы посыпались в воду болванки меди и железа. За ними покатились люди. Фотий видел, как Ванька покатился по палубе сначала к правому борту, потом к левому, а затем вместе с другими бурлаками упал в бурлящий около скалы омут.

Ванька полностью погрузился в воду, его голова скрылась в бурлящей белой пене, но через несколько мгновений показалась над водой. Ванька хватал ртом воздух, кашлял, отплёвывался. Казалось, что какая-то сила выталкивает его из воды, удерживая на плаву. Через минуту стало ясно, что это за сила: жилистая рука, вырвавшись из воды, схватилась за бревно выступающего плавня, потом другая рука, обхватив запястье подростка, ощупью пристроила руку мальчика на ветке. И только потом из воды вынырнул бурлак Митяй.

Фотий окаменел. Он боялся, что никто не подаст тонущим ни шеста, ни каната. Их барка тоже неслась к Разбойнику. Если они попадут в водоворот, образованный тонущей баркой, то тоже окажутся в ледяной воде.

— Табань, — кричал Исай Рыбаков, — лево руля, держи корму!

Швецов догадался, что Исай хочет развернуть барку против течения и таким образом замедлить её ход. Лица у бурлаков, стоявших на потесях, были багровые от напряжения. Жилы на лбах и руках вздувались. Егор держал наготове канат. И в тот момент, когда судно развернулось и стало проходить в метре от скалы, когда весла буквально скребли о камни, водолив кинул канат Митяю, державшемуся у плавней. Тот схватил его, стал наматывать на руку, потом ухватил Ваньку поперек туловища, и так, держась за конец каната, который стравливал Егор, спасшиеся достигли барки.

Перегнувшись через борт, водолив втаскивал мальчика на барку, Петька кинулся на помощь. Вдвоём с дядей Егором они втащили Ваньку на барку, положили на палубу, потом помогли Митяю. Силы тому уже изменяли.

Ванька был без сознания то ли от удара об воду, то ли от переохлаждения в горной апрельской воде. Потом сильно кашлял от попавшей в легкие воды, потом его вытошнило. У Митяя были перебиты ноги летевшими с палубы тонувшего судна железными болванками. И подростка, и бурлака растирали водкой, дали выпить «для сугреву».

Половина Завалишинской команды, оказавшись в ледяной воде, погибла. Пропал и Лоська. В полном молчании прошла хватка барки Исая Рыбакова у лесного берега. Оставшиеся в живых молча вытаскивали утопленников на берег, сколачивали носилки, собирали еловый лапник, укладывали на них раненых. Кто-то стонал, кто-то был в забытьи.

Митяй лежал на носилках, наскоро сколоченных ему бурлаками и покрытых еловым лапником. Пришедший в себя Ванька не отходил от бурлака.

— Что теперь с тобой будет? — горевал Ванька, понимавший, что если б не Митяй, его бы сейчас, как других утонувших бурлаков, рядком укладывали на берегу.

— Не плачь, парень, — успокаивал его Митяй. — Что будет… На телегу погрузят да в Утку повезут. А там уж как удача повернется.

Оставшиеся в живых бурлаки перешли на барку Исая Рыбакова.

Завалишин со своим водоливом и ранеными отправлялся по лесным дорогам в Усть-Утку на телегах. На карте караванного пометили место крушения, чтобы летом, в мелководье, поднять груз со дна реки.

Теперь на барке Исая мальчишек стало трое: Петька Рыбаков, Ванька Синицын и Фотий Швецов. Караван шел в Пермь на Каме.

Всё время, пока не скрылась из виду пристань Кына, Ванька рыдал и кричал:

— Митяй, не умирай, дождись меня! Я вернусь, я тебя вылечу! Я обязательно вернусь!

Бурлаки, стоявшие на потесях, молча работали веслами, не в силах помочь мальчишке, который впервые осознал, какой короткой может быть человеческая жизнь.

Швецов не выдержал, закричал:

— Их надо взорвать!

— Что, Фотий? — спросил рядом стоявший Салават.

— Скалы надо взорвать! Порохом! — как шурфы в шахтах.

— Трудно, дорого…

— Разве жизнь человеческая дешевле?

Забегая вперёд лет на пятьдесят от происходивших событий, вспомним, что некоторые, особенно опасные скалы на Чусовой, действительно, были взорваны, а мелкие участки горной реки углублены. Правда, это случилось в те годы, когда никого из участников этой экспедиции уже не было в живых.

Глава 5. Пожар на бечевнике

…В Рыбинске все суда были обмерены, записаны в специальный прошнурованный журнал, получили в пристанной конторе номера, согласно которым они по очереди пойдут друг за другом вверх по Волге, а затем будут спускаться в Тверцу и её каналы. Все участники движения по Вышне-Волоцкой системе, теперь подчинялись Уставу путей сообщения, подписанному императором Александром ещё в 1803 году.

Дня через два караванный снова вызвал Швецова к себе:

— Фома тобой доволен. Вот тебе новое задание: перейдешь на другую барку, — караванный посмотрел списки судов, лежавшие у него на конторке, — водолива Саввой зовут. Ему помогать станешь. Барка под номером 25 — в середине каравана пойдёт.

Швецов, за долгий путь прикипевший к Егору, едва сдерживал слёзы, собирая в балагане свои нехитрые пожитки. Ванька даже не старался скрыть уже опухшее от слёз лицо. Видно было, что и Егор опечален расставанием.

— Ну, робятки, прощевайте пока, — говорил Егор. — Прикипел я к вам, да делать нечего. Николай Петрович распорядился вас всех распихать по разным лодкам, помощниками к водоливам. Смотри, сколь людей новых пришло — за всеми глаз да глаз нужОн. Вот вы и смотрите. Если что заметите не так — сейчас к караванному.

Путь до Твери оказался тяжелым. Жара не спадала. Солнце палило нещадно, делая работу бурлаков невыносимой. Волга мелела не по дням, а по часам. И с каждым часом движение судов замедлялось. Лоцманы, с красными от недосыпа и яркого солнца глазами, не отрывали взгляда от речного фарватера.

Года три назад, по распоряжению Министерства путей сообщения, речные службы стали расставлять на отмелях специальные вехи, торчавшие со дна реки и предупреждавшие об опасности. Но опытные лоцманы знали, что из-за засухи на реке могут образовываться новые мели — дно-то песчаное! И если легкая вёсельная лодка проскочит по небольшой отмели, даже не почувствовав её, то барка, груженная железом, сядет на неё точно.

…Стоявшая засуха по-прежнему не позволяла готовить еду на судах. Поэтому горячая пища у бурлаков появлялась только поздно вечером — когда разводили костер на берегу. Рано утром, ещё до восхода солнца со всяческими предосторожностями костер тушили. Но, видимо, не все.

…Утром, вычерпывая воду, накопившуюся за ночь в днище лодки, Фотий увидел, что параллельно бечевнику, по которому шли лошади, тянувшие их барку, из леса тянется дым.

— Дядя Савва, это что, пожар?!

— Эх, мать твою, а то что же?! Бери лодку, езжай на берег, скажи Сашке, чтобы морды лошадям мокрой рогожей обвязал. Да рогожи-то возьми побольше. А то, не дай бог, забоятся, да на дыбы встанут, упряжь поломают!

Подросток прыгнул в лодку, привязанную у борта и всегда готовую для экстренных случаев, и поплыл к берегу. Дыма становилось всё больше. Чем ближе лодка подплывала к берегу, тем жарче становился воздух.

Втроем с коневодами Сашкой и Борисом они обмотали лошадям морды и повели под уздцы. Вдруг одна из лошадей, та, что шла в середине упряжки, упала. Фотий кинулся к ней посмотреть, в чем дело, наклонился и узнал в ней ту, что была с больным коленом ещё на Рыбинском торге. Значит, приказчик так и не заменил лошадь на здоровую!

Наблюдавший за ними лоцман, увидев, что упала лошадь на бечевнике, стал тормозить барку рулем, велел водоливу Савве выбросить красный флаг, чтобы суда, шедшие сзади, сбавили ход. Обойти они их стороной не могли — иначе перепутались бы все канаты, привязанные к мачтам барок.

Серо-белая лошадь лежала на боку, тяжело дыша, косила карим глазом в густых ресницах.

Подошел коневод Борис:

— Езжай, Фотейка, обратно на барку, возьми у Саввы ружьё.

Подросток мгновенно понял, что хочет сделать коневод.

— Дядька Борис, её же вылечить можно… — возмутился подросток, но коневод резко его оборвал:

— У-у, жалостливый какой выискался! — зло протянул Борис. — Сам знаю, что можно. А вот туда посмотри, — указал он в сторону леса. — А теперь туда, — кивнул он в сторону реки, фарватер которой до горизонта был занят судами каравана.

Фотий видел, что из леса идёт уже не только дым, но вырываются и языки пламени. Задержись они здесь надолго, пострадают все: и люди, и животные, и барки.

— Живо в лодку! — заорал Борис.

Пять минут туда — пять минут обратно. Савве объяснять ничего не нужно — он с кормы видел всё.

Швецов принес ружьё, отдал Борису. Тот, почти не целясь, выстрелил. Сашка под уздцы держал лошадей, чтобы те не встали от испуга на дыбы, не рванули упряжь. Пока Борис выпрягал больную лошадь, прибежали на помощь коневоды соседних упряжек.

Вчетвером они оттащили лошадь к кромке леса. Смысла закапывать не было — всё равно либо огонь возьмет, либо дикие животные полакомятся.

Фотий в ужасе онемел, глядя, как мужики тащат застреленную лошадь в сторону леса. Вдруг он сорвался с места, бросился вслед за ними, упал на колени перед мордой лошади и в голос запричитал:

— Прости меня, я виноват! Прости меня, прости меня!

Кто-то сзади сильно ударил его по плечу:

— Сдурел?! — кричал на него Борис. — Ну-ка, живо в лодку и греби обратно! — Сопли потом разводить будешь! — Коневод схватил подростка сзади за воротник рубахи, сильно встряхнул — так, что у Фотия голова качнулась сначала в одну сторону, потом в другую. Подтолкнул подростка к лодке, а сам пошел к лошадям.

— Но, шалавы, пошли быстрее, пока не задымились…

Савва велел судовым рабочим убрать с мачты красный флажок, лоцман взялся за руль, барка медленно двинулась по реке и снова заняла своё место в караване. Вскоре Швецов догнал барку, привязал лодку к её борту, сам забрался на палубу и просидел там, скорчившись у бортика, до глубокого вечера. Его никто не трогал.

Исторические подробности

В течение полугода, пока шел караван по рекам и озёрам через всю Россию, подростки видели огромное количество достопримечательностей, за которыми современный человек нынче гоняется, смиряясь с многочасовыми перелетами.

На Урале существовал (и сегодня он есть) только один кремль — Верхотурский, а караваны швартовались на пристанях Казани, Ярославля, Рыбинска, Нижнего Новгорода, Тулы, Костромы, где тоже существовали кремлёвские стены и соборы. Да дело даже не в диковинах по берегам рек. Главное открытие для путешествовавших подростков — сила духа простых людей, населяющих их родину. Возможно, таким фактом можно объяснить, что эти трое по возвращении на Урал, как могли, заботились о своих земляках.

Иван Синицын стал известным в Нижнем Тагиле врачом, и одна из улиц города носит его имя. Но он так и не смог получить вольную.

Федор Звездин стал известным скульптором-бронзолитейщиком, его работы участвовали во Всероссийских промышленных выставках, но вольную он так и не получил.

Фотий Швецов, заняв высокий пост в Управлении заводами, всегда заботился о работниках: их образовании и питании. Единственный из троих получил вольную, благодаря вмешательству немецкого ученого Александра Гумбольдта.

Но это всё еще впереди.

…В октябре 1819 года барки железного каравана пришвартовались на Рожковской пристани Обводного канала Петербурга. Подростков отвезли на Васильевский остров, в Демидовский пансион, дали отдохнуть после дороги, а потом снова отправили по маршруту, теперь уже в Европу.

У меня нет данных, каким был этот маршрут, но варианта всего два: либо морем — на судне, всё с тем же железом — от Кронштадта, через Балтийское и Северное моря, через пролив Ла-Манш — во французский порт Руан, расположенный на Сене. Либо по суше — через Финляндию и Германию.

Федор Звездин начал обучение в Париже, у известного бронзолитейщика Томира. Фотий Швецов и Иван Синицын прибыли в Мец: один — в Инженерную школу, а другой — в Хирургическую. Ваньке было веселее: в Хирургической школе уже год как учился его тезка из Нижнего Тагила — Иван Шамарин.

За юными тагильчанами в Меце приглядывал француз Анри Вейер, уроженец этого города, на русский манер — Андрей Яковлевич. Этот Вейер когда-то был воспитателем Н.Н.Демидова в России, а затем вместе с женой и сыном уехал на родину во Францию. В Меце он стал поверенным своего бывшего воспитанника Н.Н.Демидова и контролировал учебу его крепостных. В Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) в фонде Демидовых хранится несколько десятков писем А.Я.Вейера за более чем двадцатипятилетний период: с 1802 по 1828 годы.

Глава 6. Наивные мальчики с Урала

Можно только догадываться о силе культурного шока, который испытали юные уральцы, оказавшись в городе, который был старше Нижнего Тагила на несколько веков. Но сильные впечатления от увиденного не мешали их учебе, за которой пристально следил Анри Вейер, поверенный Н. Н. Демидова в Меце.

В инженерной школе одним из предметов была фортификация — методика строительства крепостей и бастионов, рытья подкопов. Она пригодилась Швецову, когда, вернувшись на Урал, он занялся укреплением глубоких шахт. Забегая вперед, скажу, что до нашего века дошли остатки этих крепежей, выполненных из лиственниц. Как мы знаем, это дерево не гниёт и не портится.

Учёбу уральцы продолжали уже в Париже: Шамарин и Синицын осваивали врачебное искусство, Звездин — бронзолитейное, а Швецов стал студентом Королевской Горной школы Парижа.

Сомневаюсь, что им удавалось часто видеться. В архивах сохранились документы, свидетельствующие об их напряженной учебе. Кроме того, нашёлся договор Н.Н.Демидова с П.Ф.Томиром. Скульптор обязывался «показать ученику формовку и отливку, но без дорогой отделки, и сделать из подростка хорошего работника». Демидов предоставлял ученику «постель для сна и сумму в 35 франков в месяц», кроме того, оплачивал книги, «согласовывая с Томиром возможное возмещение убытков. Ученик мог выходить из дома только с разрешения господина Демидова и возвращаться не позднее десяти часов вечера».

Благодаря исследованиям профессора В.С.Виргинского и его находкам в РГАДА, можно представить, с какой интенсивностью Фотий «поглощал» те знания, которые давали ему в перспективе возможность изменить социальный статус — свой и родителей — получить вольную за труд и послужить родному краю. Если применимо слово «неистово» к процессу обучения, то тогда это об учебе Швецова в Париже.

…Иван Шамарин, «наглотавшись» во Франции свободы, совсем забыл о своём социальном статусе и решил жениться. Как ни отговаривали приятеля земляки, понимавшие, что это чистой воды авантюра, свадьба состоялась. Женой Шамарина стала дочь французского полковника и мотивировала новоиспеченного мужа написать прошение Демидову о выкупе из крепостной зависимости. Николай Никитич отказал, Иван решил вопреки этому отказу остаться в Париже, но в итоге уже с женой-француженкой его заставили вернуться в Нижне-Тагильский округ в 1826 году. Автоматически — согласно российским законам, француженка из дочери полковника превратилась в крепостную Демидовых со всеми вытекающими из этого факта последствиями.

Подробности таких метаморфоз мы можем узнать из романа Д. Н. Мамина — Сибиряка «Горное гнездо»: «…Никита Тетюев (главный приказчик — прим. И.С., прообразом этому герою романа послужил один из династии приказчиков Беловых), возненавидел их за все: за европейский костюм, за приличные манеры, а больше всего за полученное ими европейское образование. … Загнанные и забитые, «заграничные» были рассованы по самым ничтожным должностям, на копеечное жалованье, без всякого выхода впереди.

Чтобы усугубить кару, Тетюев устроил так, что механики получили места писарей, чертежники — машинистов, минерологи — в лесном отделении, металлурги — при заводских конюшнях. Понятное дело, что такая политика вызвала протесты со стороны «заграничных», и Тетюев рассчитывался с протестантами по-своему: одних разжаловал в простых рабочих, других, после наказания розгами, записывал в куренную работу, где приходилось рубить дрова и жечь уголья, и т. д.

Самым любимым наказанием, которое особенно часто практиковал крутой старик, служила «гора», то есть опальных отправляли в медный рудник, в шахты, где они, совсем голые, на глубине восьмидесяти сажен, должны были копать медную руду. Вся эта чудовищная история закончилась тем, что из двенадцати заграничных в три года четверо кончили чахоткой, трое спились, а остальные посходили с ума. Положение заграничных женщин было еще ужаснее, тем более что некоторые из них каким-то чудом вынесли свою каторжную судьбу и остались живы с детьми на руках. Участь этих женщин, даже не умевших говорить по-русски, не привлекла к себе участия заводских палачей, и они мало-помалу дошли до последней степени унижения, до какого в состоянии только пасть голодная, несчастная женщина, принужденная еще воспитывать голодных детей. В чужом краю, среди общих насмешек и презрения, эти женщины являлись каким-то ужасным призраком крепостного насилия».

Забегая вперед скажу, что Иван Шамарин, более десяти лет возглавлявший в Нижнем Тагиле городской госпиталь, всё-таки смог выкупиться из неволи и впоследствии обучить своих сыновей в Казанском университете.

…Швецов и Звездин, оказавшись свидетелями трагедии супругов Шамариных, продолжали учиться в Париже: Фотий — до конца 1827 года, а Фёдор — до 1830.

Швецов, став студентом Горной школы, оказался в эпицентре бурного развития европейской науки — минералогии, геологии и передовой горнорудной практики. Лучшие специалисты Франции — каждый в своей области, были его преподавателями.

Но главным его Учителем стал химик Пьер Бертье, который читал курс лекций по доцимазии (науки о содержании в горных породах металлов, пригодных для извлечения). На момент их знакомства Пьер Бертье прославился тем, что в местечке Ле Бо (это в Провансе) нашел и квалифицировал алюминий, он же позднее открыл минерал, названный впоследствии бертьеритом.

Пьер Бертье не только заведовал кафедрой и преподавал. Он активно занимался практикой и научными исследованиями. У него был статус генерального инспектора шахт, кроме того, он входил в состав редакции известного научного журнала «Анналы шахт», издававшегося под эгидой Горной школы Парижа. Фотий-студент поздравил своего учителя, когда Пьер Бертье стал членом Французской академии наук.

Исторические подробности

Пьер Бертье пережил своего ученика лет на двадцать.

Когда французский ученый уже болел и практически не выходил на улицу, за свои научные заслуги и открытия он был награжден большой золотой медалью с изображением Оливье де Серра, которую ему вручили прямо дома в присутствии многочисленной делегации ученых и учеников великого химика. Бертье пользовался уважением коллег в научном мире. Табличка с его именем в числе других фамилий величайших ученых Франции находится сегодня на одной из стен Эйфелевой башни.

Бертье отличался сложным характером. Он полностью посвятил себя науке, поэтому профессор требовал от учеников такой же самоотдачи. Не удивительно, что нерадивых студентов до своей святая святых — химической лаборатории он не допускал. На него жаловались, но Бертье стоял на своем: заниматься у него могли только лучшие ученики. В группе избранных оказался и Фотий Швецов.

Здесь стоит процитировать строки о французских ученых, написанные современником Пушкина П. Б. Козловским: «…Париж предоставляет любому частному лицу, желающему посвятить себя изучению наук, столько блестящих возможностей получить образование, не тратя огромных сумм, которых нет у гениев, обреченных жить в бедности. Мало того, что все лекции в Париже бесплатные и открыты для публики, каждый иностранец здесь имеет доступ ко всем произведениям искусства или науки, которые ему захочется осмотреть, и при этом никто не требует с него, как это принято в Англии и даже в Германии, своеобразной пошлины, именуемой вознаграждением. Французские ученые так изумительно добры, что самым докучным посетителям не удается их утомить; я сам видел, как знаменитый Ланглес, боготворимый всеми ориенталистами Европы, подробно отвечал на вопросы любого зеваки, забредшего к нему в библиотеку».

В течение 1824—1825 Швецов посещает лекции по эксплуатации рудников и машин, которые там используются. Помимо этого в программе школы: металлургия черных, цветных и драгоценных металлов с описанием оборудования, необходимого для производства каждого из них; геология, минералогия и химия. Помимо лекций в расписании предусматривались занятия в лабораториях и чертежной мастерской. На третьем курсе Фотий занимался практической химией и разработкой планов создания машин и заводов.

Фотий просит разрешения у Н.Н.Демидова посещать лекции в Консерватории ремесел, которая по тем временам была удивительным учреждением для получения образования. Во-первых, это был музей, в котором экспозиции состояли не из произведений искусства, а из шедевров техники. Во-вторых, там читались лекции ведущими учеными Франции. В-третьих, это было бесплатно.

Сегодня Консерватория поменяла название на Музей искусств и ремесел. Он расположен всё в том же огромном здании церкви Сен-Мартен-де-Шан, в центре Парижа прямо над станцией метро Arts et Metiers.

Исторические подробности

Музей открылся еще при Наполеоне Бонапарте (во время Французской революции). В 1794 году аббат Анри Грегуар предложил Национальному Конвенту проект создания Консерватории искусств и ремёсел, целью которого станет «изучение и сохранение машин, инструментов, чертежей, моделей, книг и различной документации всех существующих искусств и ремёсел». Утверждённая Конвентом Консерватория немедленно становится новой хозяйкой множества конфискованных во время революции частных технических коллекций. После продолжительных поисков помещения для нового музея, в 1798 году коллекции Консерватории выделяется помещение церкви Сен-Мартен-де-Шан. Музей впервые открывает свои двери широкой публике лишь в 1802 году. С самого зарождения одним из его принципов стала интерактивность: сотрудники музея не только показывали, но и объясняли посетителям, как работают выставленные в музее механизмы. Одновременно открывается одноимённое учебное заведение, профессора которого читают лекции по разным областям техники и технологии, а слушатели имеют возможность практиковать полученные знания на выставленных в музее машинах.

Кому-то может показаться скучным подробный экскурс в учебный план студента Швецова, но без таких подробностей невозможно понять, сколь энциклопедическим и уникальным было его образование и почему его «хозяин» так боялся «потерять» этого крепостного.

Фотию исполнился 21 год. В 1826 году профессор Пьер Бертье пишет о своем ученике Н.Н.Демидову: «M-e Schwetsoff уже сейчас способен руководить любым предприятием в горнозаводском хозяйстве Нижне-Тагильского округа».

Анри Вейер, который продолжал следить за демидовскими пансионерами во Франции, сообщал Николаю Никитичу, что Фотий «обладает ясными знаниями, особенно как химик, блестящим образом сдал свои экзамены», а также «удостоен дружбой со многими преподавателями Горной школы, и они подарили ему книгу со своими лекциями — по геологии, геогнозии, минералогии, химии…».

Я не знаю, где сейчас этот артефакт. Может быть, находится в РГАДА, а может быть, в чьей-то частной коллекции, а может, вообще потерян. Но и по нашим временам это вещь уникальная — для изучения истории техники и науки.

Н. Н. Демидов и сам понимает, что Фотий Швецов за несколько лет обучения в одном из самых передовых учебных заведений Европы сформировался в многопрофильного специалиста экстра-класса. Он видит это, читая отчеты молодого Швецова о посещении шахт, рудников, заводов в Европе и Англии.

Дело в том, что каникулярное время в Горной школе занимала практика. Маршруты и насыщенный график посещения Швецовым европейских заводов и мануфактур, отчеты о которых он представлял своему «работодателю», поражает! Например, за летние месяцы 1825—1826 гг. он посетил горно-металлургические предприятия Франции, Германии, Австрии, Италии, Венгрии, Англии. И это не экскурсии — это серьезная работа. К примеру, во Фрайберге он делает чертежи по горному делу, а в Льеже — центре оружейной промышленности Европы — устраивается работать в цех, где изготавливаются паровые машины. На заводах и рудниках Крезо он увидел то, о чем уже не раз слышал от своих преподавателей: производство и успешное применение паровых машин для откачивания воды из рудников.

Один из отчетов Фотия Швецова — о путешествии по Германии в 1827 году (Fotey Shvetsov: Carnet voyage [Allemagne], 1827| Bibliotheque хранится в архиве Горной школы:

www.patrimoine.minesparis.psl.eu

В отчетах Демидову Фотий не только анализирует то, что увидел, но и сразу предлагает методики применения европейских технологий на Урале. Эти письма-отчеты, слава Богу, сохранились и находятся в РГАДА, в фонде Демидовых.

Маленькая деталь: они все написаны на французском языке, которым Фотий владел в совершенстве. Еще в первые годы учебы Демидов, заметив выдающиеся способности выпускника Выйской школы, настоял на том, чтобы тот писал ему лично и только на французском. Добавим сюда еще знание немецкого и английского — чтобы общаться с европейскими коллегами на их родных языках.

По отчётам Швецова об увиденном на посещаемых предприятиях явно прослеживается его устойчивый интерес к использованию паровых машин. Он знал, что будущее — за паровыми двигателями, а еще знал, что на его родном Урале таких машин нет. Так что не удивительно, что именно в Льеже он устроился на работу в цех по производству паровых машин. В этом ему помог Адольф Лесуан, друг по Горной школе, служивший на заводе после её окончания.

В Бельгии тогда быстро шел процесс создания крупных предприятий, оснащенных паровыми двигателями. На текстильных фабриках в среднем было занято 30–45 человек, на металлургических заводах — 80, в угольных шахтах — 150.

Джон Коккериль (сын Вильям Коккериля, основателя металлургического завода в Льеже) приобрел бывший замок князей-епископов Льежа и организовал в нем в 1824 году крупнейшее промышленное предприятие страны и всей континентальной Европы с численностью в 2000 рабочих: производство металла, паровых двигателей и ткацких станков на основе переработки местных железорудных и угольных ресурсов.

Информация о дружбе Фотия с Адольфом Лесуаном, который впоследствии стал профессором Льежского университета, обнаружилась лишь в XXI веке самым неожиданным образом. Дело в том, что в 2012 году в Женеве проходил очередной аукцион «Hotel des vantes», и на нём был выставлен издававшийся в Петербурге альманах «Северные цветы» за 1827 год из коллекции известного танцовщика и балетмейстера Сержа Лифаря. И вот тогда на обложке книги увидели два автографа: «Александру Ивановичу Тургеневу Дельвиг». «A mon ami Adolphe Lesoinne donne par Schvetsoff au ValBenoit le 22 octobre 1827».

Путь, проделанный «Северными цветами» от одного владельца к другому, скорее всего, таков. Как мы помним, в 1827 году Швецов посещал рудники и производства Великобритании и Уэльса, тогда же, по просьбе Александра Тургенева, он навестил опального Николая Тургенева и передал ему альманах с автографом лицейского друга Пушкина Антона Дельвига. Читаем письмо Александра Николаю: 23 июня 1827 года, Париж: «…Он едет послезавтра, и я дал ему книжку («Северные цветы») и несколько слов к тебе. Он растрогал меня объяснением своего положения…». А вот письмо от 25—26 августа 1827 года А.И.Тургенева брату из Дрездена: «Пришли, пожалоста, все стихи Швецова. Они меня тронули. Я как будто предчувствовал, прощаясь с ним в Париже, что он будет тебе хоть на минуту приятен. Наружность его и потом слова его мне очень понравились…» (Подробности знакомства Фотия с братьями Тургеневыми я изложу чуть позже).

Вывод напрашивается сам собой: Николай Тургенев, узнав, что Швецов пишет стихи, и неплохие, подарил ему альманах «Северные цветы» с автографом Дельвига.

С помощью этой находки мы узнаём, что Фотий любил поэзию и сам писал стихи, и, судя по отзывам Александра Тургенева, знатока и ценителя поэзии, друга А.С.Пушкина, стихи Швецова были качественные. Это единственный факт, свидетельствующий о лирических настроениях Фотия. Но, думаю, молодой уралец решил остаться любителем и ценителем поэзии и не посвящать своё время стихотворным рифмам. В жизни, как показали дальнейшие события, ему было не до них.

Но вернемся от лирики к прозе. Чем ближе становилась дата получения диплома, тем активнее велась переписка Н.Н.Демидова с приказчиками во Франции и на Урале. Смысл её сводился к тому, чтобы Швецов даже не помыслил «о бегстве», как это в свое время сделал его друг Иван Шамарин.

Н.Н.Демидов распорядился переписку Фотия с семьей пересылать ему. Кроме того, Илью Григорьевича — отца Фотия Швецова вынудили написать письмо сыну с просьбой о скорейшем возвращении.

Далее хозяин пишет в Нижний Тагил приказчику Тимофею Макарову, чтобы тот «не только контролировал переписку лекарей Синицына и Шамарина со Швецовым, но и следил за образом мыслей Синицына и читал все его письма». Кроме того, Демидов рекомендовал приказчику хорошо обращаться с «вернувшимся из-за рубежа врачом Шамариным. «Старайтесь елико возможно… Будьте его покровителем… Главное не в нём, но чтобы Швецова не потерять… Очень вас прошу о Швецове сей артикул имейте в виду в твердой памяти»…

Демидов опасался, что от своих тагильских друзей Швецов может узнать о жестоких подробностях жизни крепостных специалистов. «Несчастная молодежь в большинстве случаев кончала жизнь печально — сходила с ума, спивалась и даже решалась на самоубийство», — писал позднее в очерке «Кустарная промышленность в связи с Уральским горнозаводским делом» В.Д.Белов, сам выросший в династии демидовских приказчиков.

…Тем временем в Париже Фотия Швецова везде именуют учеником Бертье. Молодой минеролог посещал салон ещё одного известного французского ученого — Кювье, где собирались не только представители разных отраслей науки, но и писатели, художники, композиторы… Нужно обязательно отметить, что Фотий не только прекрасно образован, но и воспитан. На это обращали внимание многие, общавшиеся с ним в разные периоды его жизни — как соотечественники, так и иностранцы. Скорее всего, он обязан этим своему профессору.

Никто из окружающих не подозревал, что «де юре» социальный статус успешного студента с прекрасными манерами — крепостной.

Но трое русских — В.А.Жуковский, и братья Тургеневы, с которыми Швецов познакомился в салоне Кювье, знали об этом статусе. Александр Тургенев называл вещи своими именами: «Фотий Щвецов — раб, ищущий свободы». Жуковский, по свидетельству А. Тургенва, «проливал слезы о судьбе Фотия», оба Тургеневы — Александр в Париже и Николай — в Лондоне, стыдились этого факта перед иностранцами, говорили, что «надобно о нём упомянуть в книге», которую пишет Николай Тургенев. Собирались это обсудить с тем или иным российским чиновником за карточной игрой на каком-нибудь парижском приёме, но так ничего и не предприняли… «Не знаю, удастся ли помочь ему со временем: эгоизм и предрассудки могут помешать», — писал Александр своему брату».

Хотя, нет — «предприняли»: они втемную использовали наивного Швецова, далекого от политических интриг, как своего курьера. О том, что в случае обнаружения факта встречи Швецова с Николаем Тургеневым, заочно приговоренным в России к каторжным работам за подготовку Декабристского восстания, Фотию грозила, в лучшем случае, тоже каторга, они как-то подзабыли, «страдая от унижения перед иностранцами, что в России сохраняется крепостное право».

Вообще, читаешь эти строки и удивляешься: ведь Александр Тургенев был владельцем имения и крепостных крестьян. В одном из писем князю Петру Вяземскому он пишет, что началась рекрутская кампания, но «чем я могу помочь своим крестьянам?»

Двойная мораль! Это я пишу, как любит говорить моя знакомая: «Не в осуждение, а в рассуждение».

РАУНД II. ПОЕДИНОК НА ВЕРШИНЕ

Глава 7. Противостояние.

Наступил 1827 год. Швецов — выпускник Горной школы. Он ещё полон иллюзий: просит у Демидова вольную и обещает — искренне, что никуда не денется и отработает всё на Урале. Он пишет: «Для меня важнее всего иметь чистую совесть и стать полезным своим родителям, соотечественникам и своей отчизне».

Демидов отказал.

Подробности этой ситуации излагает в письме своему брату Александр Тургенев: «Демидов отказывает, сказав, что Швецов должен возвратиться в завод и там ожидать участи своей, дал ему только акт с обещанием, что если через 10 лет он хорошо будет себя вести в Сибири и возвратит то, что хозяину стоило его воспитание и учение, то тогда он даст ему свободу». Тургенев высказывает опасение, что обещание это даётся уже тяжело больным Демидовым и не обязательно для исполнения его наследниками. И что «один каприз местного приказчика судьбу крепостного навсегда испортить может!» И далее: «И несмотря на это, несмотря на возможность получить и в чужих краях место, Швецов со слезами на глазах и с страхом в сердце хочет ехать в Сибирь; но собирается просить из Англии или из Берлина государя о позволении держать в Петербурге в Горном корпусе экзамен и потом об освобождении».

Демидов, обещая отпустить Фотия лет через десять, в переписке с нижнетагильским приказчиком П.С.Макаровым откровенно глумится: «Он воображает, что его в Москве экзаменуют и через оное он получит отпускную. Пусть себя льстит тщетною надеждою. Баженов и покойный его товарищ, кажется, Арефьев, могли быть приняты академиками, но как я на оное не был согласен, то остались в моём владении».

Н.Н.Демидов страшно обеспокоен желанием своего лучшего «пансионера» получить свободу. Он понимал, что Фотия с его уникальными знаниями, высокой работоспособностью и организаторскими талантами могут пригласить на любое европейское предприятие. Тем более что его знали многие специалисты и учёные, благодаря отзывам его преподавателей, ознакомительным поездкам по ведущим европейским предприятиям с рекомендательными письмами профессоров Горной школы.