Бесплатный фрагмент - На просторах судьбы. Часть вторая

НА ПРОСТОРАХ СУДЬБЫ ЧАСТЬ 2

ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ СТОЛЕТИЙ

КТО НЕ ПОМНИТ СВОЕГО ПРОШЛОГО ОБРЕЧЁН ПЕРЕЖИТЬ ЕГО ВНОВЬ

ГЛАВА 1

Кельт сражался, а гунны уже начали грабить и хватать женщин. Он поразил последнего врага и развернулся, ища с кем ещё скрестить меч, когда рядом пробежал гунн с девушкой на плече.

— Помогите! — пытаясь вырваться, выкрикнула девушка, вряд ли осознавая всю бессмысленность своего призыва, город был практически захвачен, а вокруг царило разнузданное насилие.

Но вот девушка повернула голову, и Кельт ещё сам не понимая, что делает, инстинктивно выхватил из-за пояса топор и метнул оружие в союзника. Тот рухнул, как подкошенный, а Кельт рванулся к девушке, одной рукой поднял её, другой выдернул топор и хотел быстро покинуть это место в надежде, что в суматохе никто ничего не заметил. Однако воин просчитался..

— Он убил сотника! Он убил сотника! — раздались негодующие крики. — Этот Кельт предатель! Убить его!

И с добрый десяток соплеменников убитого гунна, забыв на время про грабёж, с обнажёнными мечами со всех сторон бросились на него.

Закрывая собой девушку, Кельт нанёс несколько быстрых и точных ударов немедленно отправивших наиболее ретивых подчинённых сотника вслед за ним. Заметив краем глаза какую-то дверь, он пинком открыл её, затолкал девушку и, оставив один из мечей в брюхе очередного противника, последовал за ней.

Схватив спасённую за руку, ломя голову Кельт сломя голову понёсся по залитым кровью улицам, не обращая внимания на разворачивающийся вокруг классический кошмар. Преследователи отстали, и им удалось благополучно выскочить из города.

Кельт остановился только в лесу, что на счастье начинался сразу за городскими стенами. Усадив пребывавшую в прострации девушку под дерево, он присел рядом.

— Теперь можно передохнуть. Пить хочешь? — протянул он незнакомке баклагу с вином.

Та автоматически отхлебнула.

— Почему ты мне помог? — ещё явно не веря в спасение, спросила девушка.

— Сам не знаю, ты так кричала, — ответил Кельт, и бесцеремонно взяв рукой девушку за лицо, чуть повернул его в сторону. — Ты кажешься мне знакомой. Хотя этого не может быть, ранее я не бывал в этих местах. У тебя есть поблизости родичи?

Девушка отрицательно покачала головой.

— Ты хочешь меня отпустить?

— Если тебя оставить, эти дикари потребуют возвращения добычи. И тогда тебе конец они, как правило, насилуют своих пленниц до смерти.

Девушка вздрогнула.

— И как ты сам вернёшься назад?

— Может и не вернусь. Что мне мешает уехать вместе с тобой, поселиться в дружественном племени и взять тебя в жёны? — усмехнулся Кельт. — Ты действительно очень красивая и, — воин повернул голову прислушиваясь. В этот миг сильный удар по голове погрузил его в темноту.

Пока Кельт находился без сознания, на него по иронии судьбы наткнулись те самые гунны с которыми он сцепился из-за девушки и, вместо того, чтобы убить на месте, на радостях поволокли на суд к Аттиле.

Кельт пришёл в себя в самом начале ночи от боли в связанных руках. Он медленно открыл глаза и обнаружил, что лежит в неглубокой яме. Боль от удара нанесённого той сумасшедшей девчонкой, заглушалась тугими путами и ноющей болью в боку, куда во время боя пришёлся удар вражеского меча.

Кельт перевернулся на спину и упёрся немигающим взглядом в звёздное небо, оно с самого детства завораживало его, красота и величие звёзд разительно отличались от жизни на земле.

Итак, что ждёт его в дальнейшем, спросил он сам себя. Вопрос впрочем, был скорее риторический, Кельт был воином и хорошо знал жёсткие порядки, царившие в этой сборной и непомерно жестокой армии. За неповиновение и драки при дележе добычи всегда следовало наказание в виде мучительной смерти, тем более он убил нескольких соплеменников самого хана.

За Кельтом пришли, когда солнце поднялось уже высоко и это были воины из числа телохранителей Аттилы, а значит, его ожидает суд самого хана.

Кельта провели по улицам города, на которых во множестве лежали убитые мужчины, женщины, дети — голые и изувеченные тела, наглядные последствия торжества победителей. Кельт прикрыл глаза, он был воин, но всей душой ненавидел, что творилось после боя.

Хан сидел на троне на городской площади с невозмутимым видом выслушивая какого-то просителя. Практически рядом с ним стояли два десятка кольев с насаженными на них людьми. Слышались стоны и проклятия, тела казнимых извивались, но на это никто не обращал внимания, а вот Кельт против собственной воли задержал взгляд на этих мучениках. Он не был трусом, но мысль, что и ему скоро предстоит присоединиться к этой компании, заставила на миг остановиться его сердце.

Кельт ещё не достиг хана, а возле него засуетился человек, что-то усердно объясняя и указывая в сторону приближавшегося преступника. Когда Кельта подвели на расстояние нескольких шагов, Аттила знаком приказал обвинителям замолчать и с интересом его оглядел.

— На колени! Стань перед повелителем на колени! — выкрикнул подбежавший телохранитель.

— И не подумаю, — с вызовом процедил Кельт сквозь зубы. — Раз мне суждено умереть, я предпочитаю выслушать приговор стоя.

— Значит, это ты убил одного из моих старых сотников и шестерых воинов, — наконец проговорил хан. — Зачем ты это сделал? Ведь вступая в мою армию, знал, чем это может для тебя закончиться.

— Он схватил девушку, которую я взял и закрепил за собой, — соврал Кельт.

— Не верь ему, мой хан! — возмущённо вскочил с места один из обвинителей. — Сотник сам взял девку, а когда тащил, Кельт бросил в него топор.

— Замолчи и не вмешивайся! — рявкнул Аттила на посмевшего ввязаться в разговор. Тот поспешно согнулся, шепча извинения. — Слышал? Что ты на это скажешь?

— Я увидел девчонку раньше и крикнул сотнику, что она моя, но он решил захватить чужую добычу, — не моргнув взглядом, упрямо врал Кельт.

— Неужели тебе столь сильно приглянулась эта девка, что ради неё стоило убивать союзника?

— Да, приглянулась! — вздёрнув подбородок, резко бросил Кельт. — И если хочешь знать правду, мне просто стало её жалко. Твои соплеменники творят с женщинами невообразимое, если бы я мог, то с наслаждением собственноручно перерезал всех твоих варваров. Всех, до единого!

Когда Кельт произносил эти слова, в его потемневших глазах появилось выражение неукротимого упрямого бешенства, яснее всяких слов говорившего что при случае угроза была бы воплощена в реальность.

Хан, который при разговоре привык смотреть собеседнику в лицо, ясно прочитал это в жёстких, буквально стальных от ненависти глазах воина и от удивления даже покачал головой, столь дерзких и странных слов слышать ему ещё не доводилось.

— Это война, а ты такой же варвар, как и мы. Подобное осуждение моих соплеменников направлено, прежде всего, против самого тебя, — серьёзно заметил он. — Впрочем, возможно, тебе по какой-то причине просто хочется умереть. Я помогу осуществиться твоему желанию.

— Я отличаюсь от вас и никогда не убиваю тех, кто даёт жизнь! Что касается смерти, то все мы когда-то умрём и тебе также не миновать этой чаши. Смотри, чтобы она не оказалась более горькой, чем моя, — с неприкрытой угрозой в голосе, ответил Кельт.

— А где та красавица, ради которой ты готов принять смерть на колу? — поинтересовался Аттила.

— Она сбежала.

— Сбежала?

— Ударила меня дубиной и сбежала. Иначе твои дикари никогда бы меня не захватили.

Хан несколько мгновений смотрел на Кельта, словно на сумасшедшего и, наконец, захохотал. Вся площадь немедленно пришла в движение, передавая друг другу слова обвиняемого, толпа вслед за своим повелителем давилась от хохота. А Кельт был уже не рад тому, что сказал, не хотелось умирать посмешищем.

— Значит, она и тебя обманула. Ну и ну, — утирая выступившие слёзы, произнёс Аттила. — Для такого дурака обыкновенного кола будет мало. Эй, приготовьте кол потолще, дабы у него было время всё обдумать.

Кельт глубоко вздохнул, собираясь с силами, ибо волей хана мучения будут сильно растянуты во времени. Но тут её величество судьба решила, наконец, вмешаться в происходящее — прискакавший гонец, спрыгнув с коня, растянулся на земле перед ханом. Тот, выслушав сообщение, почему-то забеспокоился и велел срочно собирать совет.

— А что делать с этим, мой хан? — спросил один из палачей, указывая на Кельта.

— В яму, пусть поживёт до завтра. Хочу посмотреть, будет ли у него гордый вид после ночи ожидания.

Наступила ночь и связанный по рукам и ногам Кельт опять любовался звёздным небом, оно отвлекало от мыслей о неизбежности жестокой смерти. Ведь завтра в это самое время, его тело будет изувечено и хорошо если мертво, а значит, он больше не сможет наслаждаться видом прекрасного небесного покрывала. И от осознания сей прямо стоявшей перед ним фатальности, сердце вновь самопроизвольно убыстряло свой бег.

Чтобы успокоиться, Кельт сделал глубокий вдох и сосредоточил внимание на висевшем прямо над головой красивом созвездии, но тут, пересекая небесный свод, перед глазами пронесся какой-то предмет и упал в яму рядом с ним.

Кельт склонил голову — в свете звёзд тускло блеснул клинок. Нож! Кто-то из его немногих друзей попытался оказать посильную помощь, ведь не боги швырнули его с небес.

Ловко действуя связанными руками, Кельт воткнул нож в землю и вскоре растирал затекшие кисти. Восстановив кровообращение в членах, он осторожно выглянул из ямы, в десятке шагов возле костра сидели гунны. Кельту против воли захотелось всех их убить. Обычно рассудительный, он при виде этих бывших союзников испытывал сейчас лишь уничтожающее чувство страшной злобы. Это была реакция на ранее сдерживаемые чувства, которые он не мог открыть, пока сам выступал как представитель воинства Аттилы. Теперь барьера не существовало, и Кельт хотел убивать. Но он сумел сдержаться и быстро взял себя в руки, возможно, это звёздное небо помогло ему овладеть собой.

Стиснув в руке клинок, Кельт ползком добрался до реки, соскользнул в воду и отдался течению. Весь остаток ночи вода медленно несла его на запад, но едва забрезжил рассвет, Кельт выбрался на сушу и скрылся в прибрежных зарослях. Пожалуй, днём идти дальше не стоило, и он решил провести это время в лесу на дереве. Выбрав громадный дуб с густой развесистой кроной, Кельт забрался на вершину и, удобно устроившись в ветвях, задремал.

Кельт очнулся, когда солнце перевалило за вторую половину дня. Тянувший с реки ветерок не только приятно освежал тело, но и немедленно сообщил, что неподалёку находятся люди. Сейчас любой встречный представлял для Кельта потенциальную опасность, хотя он был уверен, что специально искать его не станут, хан вполне удовлетворится, посадив на колья всех безмозглых сторожей. При столь приятной мысли Кельт довольно улыбнулся, эти дикари, связавшись с ним, приговорили сами себя.

Только вот что ему теперь делать? Для Аттилы он враг и путь туда заказан навсегда. Может податься в Рим? Ему говорили, что христиане охотно берут варваров на службу. Но этот вариант Кельта мало устраивал, он не любил христиан, в его представление это было племя трусливых лицемеров.

Вспомнив, что ничего не ел двое суток, Кельт за неимением лучшего сорвал несколько желудей и тут в его мыслях неожиданно всплыл образ той самой девушки, из-за которой он собственно и получил все эти неприятности на свою голову.

Красивая всё-таки девчонка. Интересно, кто она? Пожалуй, христианка, крест у неё, во всяком случае, был, а вот познакомились они как-то странно. Познакомились, усмехнулся про себя Кельт. И помня, что из-за неё он чуть было, не закончил свою жизнь на колу, молча и беззлобно выругался. Вот и делай людям добро. А ведь сколько женщин до этого было изнасиловано и убито на его глазах! Десятки? Сотни? И никогда ранее он не вступал в схватку, хотя от подобных сцен его буквально передёргивало. Сам дитя войны, Кельт так и не смог к ним привыкнуть.

Внезапно вызванные этими рассуждениями страшные картины одна за другой начали самопроизвольно всплывать в его цепкой памяти, которая теперь будет хранить их вечно. И Кельт, пытаясь отогнать страшные ведения, затряс головой.

Долгий летний день подходил к концу, когда по-прежнему находившийся на дереве Кельт услышал лошадиное ржание. Он спустился ниже и увидел двух гуннов поивших лошадей. При виде бывших союзников Кельт вновь испытал неуёмное желание уничтожения, но теперь оно совмещалось с доводами разума, который резонно подсказывал что, имея в своём распоряжении лошадь и оружие, он сможет действовать более свободно.

Без труда прикончив врагов, Кельт верхом углубился в лес. Теперь нужно было решить, куда двигаться дальше, и он, недолго думая, решил ехать на север в земли белгов, дабы оттуда вернуться в места, где прошло его детство.

Два дня Кельт пробирался сплошными лесами, делая остановки лишь на ночлег. К полудню третьего дня лес резко поредел, и он выехал на обширную, чистую от деревьев поляну на противоположной стороне которой виднелись какие-то сооружения из камней. Кельт направил коня в ту сторону. По мере приближения сооружение приняло чёткую форму стоявших вкруговую камней. Кромлех! Святилище друидов, жрецов и мудрецов народа чьё имя он носил.

Привстав на стременах, Кельт внимательно осмотрел окрестности. В этот миг из кромлеха вышли два человека в белых одеждах и направились к нему. Один из них был очень стар, борода и волосы на голове были под стать одежде совершенно белые. Это обстоятельство напомнило Кельту, как ещё ребёнком он слышал, будто друиды могут жить целые столетия, ибо обладают силой небесных и подземных существ. В познании этих сил им помогает божественный Таранис, своими животворящими лучами наделяя их частицей собственного могущества через священные деревья. Именно поэтому любой представитель населявших Галлию язычников, при встрече с друидами всегда проявлял почтительность, что было вполне разумно.

Однако Кельту, подобное чрезмерное участие божественных сил в судьбах людей, всегда казалось сильно преувеличенным, а человеческие жертвы, что иногда приносили друиды своим богам, только усиливали подобный скепсис с его стороны.

Друиды приблизились к Кельту вплотную и некоторое время, молча, стояли, ожидая, что он сойдёт с лошади, как непременно сделал бы любой местный язычник. Любой, но не Кельт, которому изначально была чужда какая-то почтительность к служителям всевозможных религиозных культов. Не собираясь менять своего привилегированного положения на спине коня он, вдобавок, положил руку на меч.

Это движение не укрылось от глаз старшего друида, и он решил заговорить первым.

— Что ты делаешь в священном лесу, воин? Твоя дорога лежит не здесь.

— Я не знал, что этот непроходимый лес является священным, почтенный мудрец. Я направляюсь в Арденны, а эта дорога ведёт в том направлении.

— Жизнь на земле, где прошло твоё детство, не принесёт того что ты ищешь.

— Но я ничего не ищу, друид. Я недавно избежал гибели и просто хочу добраться до места, где хоть какое-то время смогу жить спокойно, — возразил Кельт.

— В этом мире мы не можем просто жить! Королева призраков, коей ты верой и правдой служишь, и будешь служить ещё несколько воплощений, не желает отпускать своего воина. Ты должен изменить направление пути и ехать строго на восток. Именно там ожидает то, что составляет основу и цель твоего современного воплощения.

Кельт невольно посмотрел в сторону указанную друидом, а когда отвёл взгляд, его собеседников рядом не было.

Воин задумался. Прикинув расстояние, пройденное по лесу и путь, проделанный им в составе армии Аттилы, Кельт уверенно решил, что если будет двигаться в том направлении, то рано или поздно упрётся в берег Рейна практически в том месте, где его форсировала армия Аттилы, если раньше опять не столкнётся с гуннами. Подобная перспектива его не очень устраивала, но и ломиться дальше через этот так называемый священный лес не следовало, друиды могли счесть это за святотатство и устроить на него засаду.

Сориентировавшись, Кельт направил коня вдоль линии кромлеха на север и на следующий день выехал на мощёную камнем римскую дорогу. Здесь он вновь остановился в затруднении — дорога шла на восток.

Если бы Кельт слишком сильно верил в богов и во всех обстоятельствах уповал на их волю, то, наверное, воззвал бы к ним, но единственная высшая сила, которую он иногда вспоминал, была Морриган — женское божество войны. Поэтому после некоторых колебаний Кельт вынул из ножен меч и, поймав клинком солнечный луч, произнёс:

— Мать Битвы, если ты действительно не желаешь меня отпускать, тогда веди прямо к известной тебе цели. Прошу об одном — не создавай ситуации, в которой я могу попасть в плен к гуннам.

ГЛАВА 2

Оглушив Кельта, девушка немедленно покинула окрестности города. Где-то в глубине души у неё шевельнулась жалость к человеку, что спас её от неминуемой смерти. Вспомнив слова Кельта, девушка даже поёжилась, но назад всё равно не вернулась. В конце концов, её спаситель такой же варвар, как и тот, которого он убил и ещё неизвестно, что вышло бы в дальнейшем из их неожиданного знакомства.

Углубившись в лес, девушка наткнулась на лошадь и, оседлав её, повернула на юг от разорённого города. Там, на юге, находился собиравший войска отец. Девушка вспомнила как, уезжая, он в ответ на её просьбу взять с собой начал успокаивать, говоря, что армия гунна сюда не дойдёт и ей ничего не угрожает, а вышло всё совсем по-другому.

Девушку звали Летиция, она была дочерью знатного римлянина Аэция от второй жены, происходившей из богатого и влиятельного галльского рода.

Летиция большую часть жизни прожила в Галлии, но бывала и в Италии, Аэций брал её с собой. Рим нравился девушке много больше провинции, в нём ещё сохранились остатки того величия коим город обладал во времена великого Цезаря. Но родина матери, где прошла большая часть её жизни, была знакома Летиции несравненно лучше и, углубившись в леса, девушка ехала точно в том направлении, где как она предполагала, должен был находиться отец.

Летиция не обманулась в ожиданиях, через день она повстречала большой отряд римлян. Воины, увидев выехавшую из леса девушку, были явно удивлены, ибо Летиция в своём потрёпанном одеянии знатной римской матроны, с прической уложенной по обычаю галльских девушек и, вдобавок, восседавшая на лошади гуннов, являла собой очень колоритное зрелище.

На счастье в отряде нашлись воины, знавшие её в лицо, а поскольку римляне двигались на соединение с основными силами Аэция, Летиция с облегчением вступила под защиту римского знамени и вечером встретилась с отцом.

Аэций Флавий, который после известия о неожиданном захвате города, находился в таком состоянии, что не мог ничего делать ежесекундно с ужасом думая о возможной судьбе дочери был поражён, увидев её, как ни в чём не бывало спрыгивающую на землю с лошади. А пребывавшая последние дни в страшном нервном напряжении Летиция, почувствовав себя в полной безопасности долго не выпускала отца из объятий и, не умолкая, рассказывала о том, что видела в захваченном городе.

— Ты не представляешь, какие это дикари! Всё что они творили, не поддаётся никакому объяснению, — со слезами на глазах твердила девушка вновь, словно наяву, переживая тот кошмар, что видела воочию. — Если бы там не оказался этот варвар, я бы разделила участь жителей города.

— Да, — согласился Аэций, — тебе просто сказочно повезло. Этого варвара следует наградить. Где он?

— Понятия не имею, — пожала плечами Летиция. — Я оглушила его и сбежала.

— А вот этого делать не стоило, — улыбнулся Аэций

Выудив из дочери всю полезную информацию, Аэций отправил её отдыхать, а сам прошёл в комнату, где ожидал прибывший из ставки Аттилы шпион.

Этот человек на протяжении многих лет тайно служивший римлянам, выходя напрямую только на Аэция, сумел добиться в иерархии гуннов больших высот. Он долго и подробно докладывал полководцу о состоянии дел Аттилы, а на вопрос, почему хан внезапно поменял установленное направление движения и бросил войска в другую сторону, сказал:

— Этого не знает никто. Когда Аттила принял решение, практически все, включая шамана, были категорически против, но хан ни стал никого слушать, хотя теперь, похоже, жалеет об этом. У него и так было много скрытых противников в собственной армии, я имею в виду ни его соплеменников, а союзников. После захвата города такие настроения заметно усилились, что в принципе играет империи на руку.

— Почему именно после падения города? — спросил Аэций.

— Как и всегда в городе была устроена бессмысленная резня, а между тем большую часть населения составляли галлы и готы. Среди союзников Аттилы есть многочисленная группа воинов из родственных племён. Ещё хан приказал посадить на кол воина по имени Кельт, что неожиданно возбудило волнения среди его друзей и собратьев.

Аэций одобрительно качнул головой, его вполне устраивало такое положение в стане врага. Несомненно, это и была одна из нескольких причин заставивших хана поспешно отступить на восток.

— А что сделал воин, которого Аттила велел казнить? — поинтересовался полководец.

— Во время резни спас какую-то женщину, убив при этом, ни то пять, ни то шесть соплеменников хана. Но он не погиб, — продолжил лазутчик, — по-видимому, кто-то из друзей помог ему. Ночью Кельт сумел каким-то образом перерезать верёвки и бежать. Хан был так этим разъярён, что казнил всех сторожей. Вдобавок ко всему, воин наговорил в глаза хану много дерзостей, и Аттила, казнив его, жаждал получить удовлетворение.

— Будем считать, что боги этого варвара благоволят ему, — усмехнулся Аэций. — Теперь слушай внимательно. Ты должен сделать так чтобы хан принял бой на Каталаунском поле. Завтра я выдвину туда несколько легионов, от тебя требуется внушить Аттиле, что только там и ровно через три недели ему будет сопутствовать удача. Он непременно должен свести туда все свои войска, — Аэций немного помолчал. — Ты подкупил шамана?

— С недавних пор мы наилучшие друзья.

— Отлично. Пусть он внушит хану, что боги указывают на это поле как место победы. Выйди на вождей племён, которые наиболее недовольны Аттилой, обещай им от моего имени земли, золото и покровительство империи, — закончил инструктаж полководец.

Снабжённый золотом лазутчик был отправлен назад, а последний римлянин, следуя своему плану, разослал приказы вождям союзных племён и начал выдвижение части своих войск, но не на само Каталаунское поле, а к крепости в дне пути от него.

Летиция, которую Аэций собирался оставить подальше от войны, находясь под впечатлением своих недавних приключений, категорически отказалась оставаться, заявив, что поедет вместе с ним.

Отправив вперёд легионы, Аэций двигался по восточной дороге в сопровождении небольшого отряда и через два дня остановился у развилки, ожидая прибытия союзных варваров. Именно поэтому, вначале никто не придал значения появлению всадников думая, что это те, кого они ждут и только когда отряд развернулся в лаву для атаки, римляне спохватились.

Послышалась команда к построению и пока командиры торопливо отдавали необходимые распоряжения полководец, наблюдая за приближавшимся противником, обратил внимание, что когда гунны проносились мимо рощи, несколько всадников свалились с лошадей. Впрочем, времени обдумывать это обстоятельство у него не было, ибо лава стремительно накатывалась на них.

Кельт только устроился в тени деревьев, как был потревожен неожиданно появившимися римлянами. Забыв об отдыхе, он забрался на дерево и внимательно наблюдал за ними, никак не выказывая своего присутствия. Гуннов Кельт заметил раньше римлян, те словно шли по их следу, и едва обнаружив, немедленно развернулись для атаки.

«Неужели гунны будут атаковать? — с удивлением думал Кельт, наблюдая за действиями бывших союзников. — Дикари, разве они не понимают, что эта атака бессмысленна?»

Сообразив, что атакующие гунны окажутся в десятках шагов от него, Кельт натянул тетиву лука. Хотя римляне также не входили в число его союзников они, не в пример гуннам, пока не были и врагами. Ненависть, подспудно копившаяся у него к гуннам последние два года, получая реальную возможность выхода, всё сильнее и сильнее заявляла о себе.

Пока лава проносилась мимо, Кельт успел выстрелить добрый десяток раз, с невыразимым удовлетворением отмечая, как каждая выпущенная им стрела точно находит цель. В свою очередь мчавшиеся на полном скаку гунны ничего не заметили и быстро вышли из сектора обстрела.

Кельт, продолжая наблюдать за развернувшимся скоротечным сражением, увидев, что гунны покатились назад, вновь взялся за лук. В этот раз ему повезло меньше, враги отходили на предельном для возможностей лука расстоянии. Он сумел достать двух всадников, вернее их лошадей и, видя, что полуоглушённые люди остались в живых и медленно поднимаются с земли, прямо с дерева прыгнул в седло стоявшего под деревом коня

Вылетев на поле, Кельт бросил аркан и связал сначала одного, а затем, соскочив на землю, схватился врукопашную со вторым противником. Схватка была короткой, выбив оружие у ещё не пришедшего в себя после падения гунна, он связал и его. Кельт заранее решил, что смерть от меча будет для бывших союзников слишком лёгкой, и ему не стоит отказывать себе в удовольствии, вздёрнув их на том самом дереве, где он только что сидел.

Аэций, наблюдая за отходом гуннов, обратил внимание на появившегося на поле Кельта.

— Прикажешь захватить этого человека, Светлейший? — обратился к нему центурион.

— Зачем? Судя по всему, этот воин держит нашу сторону. Возможно это представитель бургундов. Давайте подъедем к нему.

Летиция, которая во время боя находилась вместе с Аэцием в окружении копьеносцев на вершине холма, не пожелала остаться среди приводивших себя в порядок после скоротечного боя солдат и присоединиться к отцу. Пережитая трагедия оказала на девушку сильное впечатление, она буквально ни на шаг не отходила от Аэция.

Римляне подскакали к Кельту в тот момент, когда тела гуннов взвились в воздух. А он, сидя на лошади спиной к голове и не обращая на них внимания, с удовлетворением наблюдал за извивавшимися в предсмертных конвульсиях врагами, и только дождавшись, когда те окончательно испустят дух, ослабил верёвку.

Кельт неторопливо повернулся к римлянам, которые молча, с интересом, наблюдали за его действиями, и Летиция схватила Аэция за руку.

— Это тот самый варвар! — воскликнула она

Кельт, в свою очередь, узнав девушку, внимательно смотрел на окружавшую её группу воинов, явно решая для себя, в каком качестве она здесь находится.

Решив, что молчание затянулось, Аэций сам подъехал к Кельту.

— Я командующий императорскими войсками в Галлии Аэций Флавий, — представился он. — Это моя дочь, она сообщила, что ты спас её от воинов Аттилы.

— Ты сам Аэций? — с удивлением недоверчиво переспросил Кельт. — И что ты здесь делаешь со столь малым количеством воинов?

Последний римлянин легко улыбнулся.

— Хороший вопрос. Могу я спросить, как тебя зовут, и что ты делаешь здесь абсолютно один?

— Моё имя Кельт, а поскольку в связи с ней, — кивнул он в сторону девушки, — у меня возникли серьёзные проблемы с Аттилой, то в данное время я занят тем, что еду сам не зная куда.

К ним подъехала Летиция.

— Я рада, что ты жив, теперь отец сможет тебя наградить, — как ни в чём не бывало, просто сказала она. И, пресекая вопрос, который прочитала в глазах Кельта, добавила. — Извини за удар, но после того кошмара я была не в себе и плохо понимала что делаю.

— Рада? Даже так? — невольно потрогав голову, саркастически усмехнулся Кельт. — Я по твоей милости чуть было не познакомился с толстым колом, на который меня хотели посадить. Хорошо хоть друзья выручили. Могла сразу сказать, кто твой отец и я бы доставил тебя к нему прямо в руки.

— Я и говорю, извини, — повторила Летиция без малейшего раскаяния в голосе. — Но мне и в голову не пришло, что тебя могут найти.

— Ладно, что было, то было, — махнул рукой Кельт.

А Аэций, не прерывая диалога молодых людей, внимательно их разглядывал. Что-то неуловимо общее было в чертах его дочери и этого, даже толком незнакомого ему варвара, к которому он с первого взгляда почувствовал странное располагающее доверие и, нечто ещё.

— Я полагаю, мы союзники? — вновь обратился Аэций к Кельту.

— Ни думаю.

— Почему, ведь Аттила хотел посадить тебя на кол? — удивился римлянин. — И насколько я понимаю, ты пока не имеешь твёрдых намерений с местом собственного определения?

— Я не держу на хана особого зла, он хотел сделать то, что сделал бы любой другой на его месте. Но если ты желаешь, чтобы я сражался на твоей стороне, я согласен. Делать мне всё равно больше нечего, я воин и принадлежу к клану Морриган.

При этих словах Аэций вздрогнул.

— Что ты хочешь в награду за Летицию? — продолжая внимательно рассматривать Кельта, поинтересовался он.

«Саму Летицию», — чуть было не брякнул Кельт, но вовремя опомнившись, коротко бросил:

— Ничего.

— Ничего? — кажется, не удивился Аэций.

— Мне вполне достаточно видеть тебя счастливым.

— Благодарю, друг, — положив руку на плечо Кельта, с чувством произнёс Аэций. — Но если ты отказался от награды за спасение дочери, то вполне достоин, занять место в числе моих телохранителей. Надеюсь, от этого ты не откажешься?

— Если ты мне так доверяешь, я согласен, — несколько ошарашено, ответил Кельт.

После стычки, показавшей возможность неожиданного столкновения с врагом чьи мобильные разъезды рыскали по всей стране, Аэций решил не испытывать судьбу и приказал немедленно выступать.

Кельт, по капризу собственной судьбы совсем недавно едва не принявший мучительную смерть и не знавший, куда податься, сейчас уже думал, что друид был прав направляя его на восток. Именно здесь нежданно-негаданно его ожидало быстрое повышение до уровня личного телохранителя легендарного ещё при жизни полководца.

Неужели в этом и состоит его судьба? А может дело в этой красивой, светлоглазой и рыжеволосой девчонке, дочери Аэция, что в этот самый миг скакала от него по правую руку, восседая на лошади, как ездили женщины варваров, и изредка бросая в его сторону странный взгляд.

Но она пока только бросала, а он вообще не мог отвести взгляда и не понимал, почему с каждым шагом лошади Летиция кажется всё более знакомой и близкой. В тот суматошный день он её толком не разглядел, хотя и тогда уловил нечто такое, ради чего стоило рискнуть жизнью. Нет, не зря он её спас!

Именно это Нечто среди сотен криков и воплей о помощи, заставило его услышать и обратить внимание только на неё. Оно же, заставило в сотую долю мига принять решение, последствия которого перевернули и, похоже, будут переворачивать в дальнейшем его судьбу. И наверняка это самое неуловимое Нечто, наполняло сейчас его грудь приятным теплом, возрождая в душе давнее, основательно забытое, но на деле нетленное и вечное чувство, истинное значение коего он до сих пор не понимал.

Под влиянием этих мыслей Кельт вспомнил, как человек, которого он называл отцом, уча его отбивать неожиданные и коварные удары, говорил:

— Благодаря этим урокам, в бою ты сможешь предвидеть практически всё, но никто не в состоянии предугадать, куда и в какую сторону бросит его в следующее мгновение собственная судьба. Она изначально сильнее людей и богов и всегда действует, сообразуясь лишь с собственным никому неведомым в этом мире замыслом. Люби её.

ГЛАВА 3

Уже несколько дней Аэций был погружён в тяжёлые размышления. В который раз, прокручивая в уме всевозможные варианты предстоящего сражения, он всегда приходил к мысли, что в его плане не достает какого-то очень важного звена, которое следовало немедленно отыскать.

Аэций словно наяву видел несущихся лошадей, страшные схватки, атаки, отступления и трупы. Буквально горы трупов! И всегда выходило, что он балансирует на самой грани поражения. Привыкший доверять интуиции полководец понимал, это неспроста, он явно недодумал какой-то важный элемент предстоящей битвы, который, вероятно и поможет одержать победу. Именно об этом столь недвусмысленно напоминало ему подсознание.

От тяжёлых дум Аэция оторвал донёсшийся с улицы звон оружия и сопровождающий его весёлый смех. Это стража, не утомляя себя мыслями об исходе будущего сражения, устраивала учебные бои.

Аэций подошёл к окну, в единоборство как раз вступила группа воинов среди коих был и спаситель Летиции.

Полководец долго и внимательно наблюдал, как вооружённый двумя тяжёлыми галльскими мечами Кельт, одновремённо вёл бой с добрым десятком варваров нападавших на него со всех сторон.

Вот Кельт выбил оружие у одного и сразу у другого противника, а когда все думали, что он должен отступить, наоборот совершил молниеносный прыжок вперёд и, приземлившись точно меж двух воинов, обезоружил их.

Закончив бой Кельт резким движением отбросил волосы со вспотевшего лба и Аэций ясно уловил неестественный блеск его глаз. Проницательный и опытный полководец сразу оценил этот блеск. Сила, огромная скрытая сила пряталась внутри тела этого внешне не отличавшегося большими физическими данными человека и позволявшая ему столь непревзойдённо вести бой.

При виде разгорячённого воина мысль Аэция вновь заработала в полную мощь, немедленно дополнив план тем самым недостающим звеном, которое он искал. Полководец сам удивился его очевидной простоте.

«Пожалуй, лучшей кандидатуры мне не найти, — мгновенно всё обдумав, решил Аэций. — Правда, придётся обещать полное исполнения его желаний, но спасение империи того стоит. Да и человек он явно неплохой, хотя и безродный варвар, а это обстоятельство легко поправимо».

Привыкший к постоянному действию полководец приказал немедленно вызвать Кельта. Тот как раз собирался перекусить, когда услышал, что его зовут.

— Кельт! — кричал посыльный. — Кельт, где ты? Тебя вызывает светлейший.

Аэций пригласил воина в зал, где обычно проводил совещания и, указав ему на скамью, сам уселся напротив.

— Хочу поговорить с тобой конфиденциально, — уточнил он.

Кельт в знак согласия наклонил голову.

— Вопрос первый: почему тебя зовут Кельтом?

— Так называл меня тот, у кого я жил с тех пор как себя помню, — улыбнулся воин краешком губ. — Он говорил, что я родом с острова, где преобладают эти племена.

— Тогда вопрос второй: как ты попал к гуннам?

— Это длинная история, — Кельт остановился и, видя, что Аэций выжидающе молчит, продолжил. — Со времени как погиб мой некровный отец я был предоставлен самому себе, но благодарению Морриган он, прежде чем уйти в ряды её небесного воинства, научил меня неплохо владеть оружием. Я странствовал берегом моря, что лежит на север отсюда и долго шёл в восточную сторону. Когда берег начал заворачивать я встретил племя, которое пригласило меня поселиться у них. В племени было мало мужчин и через два года оно было частью истреблено, частью пленено завоевателями, — вздохнул Кельт.

— Продолжай, — попросил Аэций.

— Неужели тебе действительно интересна моя жизнь? — с удивлёнием спросил Кельт.

— Интересна, продолжай.

— Я остался в живых и двинулся на восток. Там лежат дремучие леса, я за целую луну не повстречал ни одной живой души пока не вышел к большой реке. Возле реки располагалось обширное поселение, где я жил ещё две зимы, а потом меня наняли торговые люди и мы отплыли на юг. Мы пересекли южное море и приплыли в устье Истра. Тебе знакомо это название?

Аэций кивнул.

— Там я их оставил и вступил в армию гуннов, которые шли в поход на Балканы.

Полководец покачал головой.

— У тебя было длинное путешествие. А страна непроходимых лесов: насколько она большая?

— Жители речного посёлка говорили, что леса идут на восток на много дней пути и не кончаются.

— Как велик этот мир, — задумчиво констатировал Аэций. — В раннем детстве мне очень хотелось найти место, где встаёт солнце. Где-то там, на востоке, жили прежде эти самые гунны, коих я должен победить.

— Я разговаривал с гуннами, их древняя родина лежит в трёх годах верхового пути отсюда, но они всегда добавляли, что дальше находится ещё одна страна заканчивающаяся морем, которое они называли великой водой, ибо оно не имеет противоположного берега.

— Почему оказавшись на Истре, ты не пошёл служить императору?

— Разве есть какая-то разница? — с неприкрытой иронией переспросил Кельт.

— Гунны дикари и я вижу, тебе не по душе их обычаи. Римляне люди цивилизованные, — серьёзно сказал Аэций.

— Ты хочешь сказать цивилизованные дикари, — парировал Кельт. — Война это всегда война. Всегда и везде победитель будет чувствовать себя неким всесильным богом и, помня, что на следующий день может сам оказаться у противоположного края стола удачи, стремится сполна получить всё, что даёт завоёванная, но кратковременная власть. Поэтому для меня в принципе любая сторона безразлична, на любой из сторон я никогда не буду делать того, после чего не смогу считать себя человеком. Есть и ещё одно обстоятельство, о котором хочу заявить тебе прямо — я не люблю христиан.

Кажется, Аэций вполне оценил откровенность своего визави. После первого знакомства и вплоть до этого разговора он исподволь присматривался к Кельту, хотя никак не выказывал своего интереса. И вот сейчас ясно понял, что не ошибся в предварительных умозаключениях. Перед ним находился варвар, который имел высокие и твёрдые морально-этические принципы очень сильно дистанцировавшие его от окружающих и что, в общем-то, было довольно странно, ведь даже так называемые цивилизованные народы, как язвительно подметил Кельт, на войне вели себя ничуть не лучше гуннов. Кроме того, варвар обладал столь немаловажной вещью как опыт, он много видел и отлично разбирался в людях, плюс непревзойдённое, фантастическое владение оружием. Сам Аэций, по-прежнему чувствовал себя обязанным Кельту за спасение Летиции. Да и предсказание лесной ведьмы, всплывшее в памяти после стольких лет забвения, всё сильнее напоминало о себе.

Однако сейчас перед полководцем стояла намного более сложная и первостепенная задача — победить великого гунна. Это значило сохранить империю, хотя бы на некоторое время отсрочить её неминуемую гибель.

Человек большого ума, Аэций Флавий прекрасно осознавал, что империя уходит с политической арены Европы. Осознавал, но не мог опустить руки! Извечная обманщица надежда ещё горела в его душе, поддерживая в бесполезных и бессмысленных усилиях в борьбе против всесильного и непререкаемого Фатума христиан.

«Неужели богу и впрямь угодно, чтобы великая империя, оплот цивилизации среди варварского мира исчезла, ушла в небытие, как ушли другие некогда могучие империи и царства?» — часто думал он.

Иногда Аэций помимо воли завидовал язычникам, которые, разумеется, верили в судьбу, но весьма своеобразно считая, что они сами являются её творцами в этом мире, а вовсе не какой-то всесильный бог. По убеждениям большинства варваров, винить в собственных бедах предстало лишь себя, а не божество, которое конечно может помочь или не помочь, но абсолютно точно не имеющее к судьбе человека никакого касательства.

Несколько дня назад Аэций поинтересовался о роли Морриган в жизни Кельта, которую тот считал покровительствующим божеством. Варвар ответил, что эта богиня, вернее королева призраков, олицетворяет войну, а поскольку он всю жизнь воюет, то согласно кельтских традиций в некотором роде принадлежит к её клану и после смерти вольётся в ряды небесного воинства. В связи с чем, иногда инстинктивно её вспоминает.

Думы о предначертанной фатальности бытия, подвигли полководца задать Кельту вопрос о религии.

— Ты упоминал о нелюбви к христианам. Можно узнать почему? Ведь ты наверняка не изучал труды христианских классиков.

— Конечно, нет. Просто вера, будто внесённая в мир вашим Иисусом, в данном варианте является худшим из возможных лицемерий. Когда я сопровождал купцов-христиан то, слушая их самих, и их настырного, прилипчивого, словно смола жреца, даже подумал, что эти люди безнадёжно больны. Всё что нёс христианский жрец, походило на бред сумасшедшего! Он говорил, что Иисус бог, прибывший на землю, дабы спасти людей и сделать их равными, но когда я спросил, почему его соплеменники и он сам держат рабов, заковав их в ошейники словно скот, начал утверждать что так захотел бог. А вся эта история с крестом, на котором распяли вашего бога, тем более бред, ибо никто не может вернуться в мёртвое тело, вероятно, он вообще не умирал. Сказка для толпы.

— Вижу, ты законченный скептик и не поверишь в чудеса, даже узрев их собственными глазами. Но ты напрасно не веришь в Иисуса и приписываешь ему лицемерие, он был явлен в мир, дабы внести в него свет и добро, — возразил Аэций.

— Вполне возможно, — согласился Кельт. — И я, кстати, не сомневаюсь в реальности существования вашего Иисуса. Только сдаётся мне всё, что он некогда говорил, было впоследствии извращено до неузнаваемости. Во всяком случае, добра после его прихода больше не стало, скорее наоборот и, по моему глубокому убеждению, христиане нисколько не отличаются от гуннов своей жестокостью. Гунны, по крайней мере, действуют намного честнее и прямо не прикрывая творимое фальшивыми славословиями о любви и всепрощении. Надо отдать должное вашей религии в том, что её догматы на руку властителям. Думаю, недалёк тот день, когда Аттила, осознав для себя все преимущества христианства, также станет ревностным поклонником Христа, и при этом будет вырезать население в захваченных городах.

Выслушав до конца тираду этого необычного варвара, Аэций рассмеялся.

— Ты варвар, причём совершенно неграмотный. Откуда у тебя такие рассуждения? Они напоминают мне труды древних философов, которые я штудировал в юности. Имена Пифагора, Платона, Сократа, ничего тебе не говорят? Нет? Тогда закончим эти религиозные споры, от них никогда не было никакого толку, а сейчас тем более. Лично я всегда считал, что было бы намного лучше иметь некий симбиоз религиозных концепций, это однозначно способствовало лучшему развитию людей.

Полководец встал и прошёлся по комнате.

— Как ты, наверное, догадываешься, — вновь заговорил он, — вскоре нам предстоит сражение с гуннами, где будет решаться судьба империи. Всё говорит о том, что битва будет такой, какой ещё не знала история. Это будет непросто столкновение двух групп вооружённых людей во имя неких мимолётных целей, но и наше личное с Аттилой противостояние. Хан очень грамотный и талантливый полководец, к сожалению, я не в состоянии просчитать всех его возможных действий, но кое-что и предсказуемо, и очевидно. Короче говоря, хочу тебя попросить, — Аэций особо подчеркнул это слово, — лично собрать и возглавить отряд, который в определённый момент должен будет прорваться к ставке хана. В идеале меня бы устроила смерть Аттилы, но я прекрасно понимаю, шансов для этого ничтожно мало. Впрочем, как и шансов, что хоть кто-то из вас вообще уцелеет после подобного рейда. Итак, что ты скажешь?

Кельт по ходу рассказа оценивший замысел Аэция, одобрительно кивнул головой.

— Ты говоришь честно. Скажу, что согласен.

— Тогда прямо сейчас можешь огласить своё желание, которое будет немедленно выполнено по окончанию битвы, — смотря Кельту в глаза, сказал Аэций.

— Неужели ты, сам Аэций Флавий, выполнишь любое желание какого-то варвара? — в свою очередь, с интересом озирая полководца, — спросил Кельт.

— Любое, даю слово, — подтвердил Аэций. — Говори.

— Давай после сражения, — махнул рукой Кельт. — Ход, который ты предлагаешь, столь же труден, как и свидание с богами. Возможно, Морриган призовёт меня в ряды небесного воинства, не стоит пока говорить о желаниях.

— Тогда иди, готовься. Бери тех, кого сочтёшь нужным, и кто согласится добровольно.

Едва Кельт вышёл, как открылась другая дверь и на пороге смежной комнаты появилась Летиция. Она пришла к отцу но, поняв, что у него посетитель, остановилась и прослушала всю последнюю часть разговора с Кельтом.

— Ты хочешь отправить его на верную смерть? — садясь в кресло, поинтересовалась она.

Аэций окинул дочь внимательным взглядом.

— Тебе жаль этого варвара? — усмехнулся он.

— Возможно и так, — передёрнула плечами Летиция. — Интересно, какую награду он хочет попросить?

— Тебя, — спокойно сказал полководец.

— Что-о-о? — изумившись, вскочила с кресла Летиция. — Меня? Меня, дочь христианского полководца в жёны варвару? И ты даже не желаешь спросить, хочу ли я быть его женой? — возмутилась девушка.

— Думаю, что хочешь, — по-прежнему спокойно, как само собой разумеющееся, проговорил Аэций. — Я наблюдаю за вами обоими десять дней, и успел составить кое-какое мнение. Кельт явно к тебе неравнодушен, хотя никак не показывает этого. Он вообще человек замкнутый, я люблю таких, это самые надёжные люди в нашем мире.

— А почему ты решил, что я питаю к нему чувства?

— Вижу. Подсознательно ты и сама знаешь, что это так, просто не желаешь признать данного факта в силу своего социального положения. С первого дня знакомства с Кельтом, ты и он, кажетесь мне чем-то невероятно схожими. Кроме этого есть ещё одно обстоятельство, о котором тебе неизвестно, но когда-то я дал слово Фиделме и теперь должен его сдержать.

И Аэций пересказал дочери давнюю историю, произошедшую ещё до её рождения и сразу после него.

Как-то они с Фиделмой, матерью Летиции, были на охоте и неожиданно в самой чаще наткнулись на жилище лесной колдуньи, которая, явно зная об их приближении, ожидала в проёме своей хижины. Едва завидев всадников, колдунья, молча, поманила их пальцем.

Аэций подъехал первым.

— За страдания, обрушенные твоей волей на землю Арморики, её жители прибегли к помощи могущественных сил и прокляли тебя, Аэций Флавий. В урочное время, проклятие, набрав силу, обрушит пришедшее с востока племя на тебя самого. И тогда твой собственный ребёнок, который пока в другом мире, частично оплатит вину отца. Волей богов ты будешь должен пожертвовать им в угоду победы, отдав тому, кто поможет её добыть.

Тогда Аэций лишь усмехнулся на эти слова, но ставшая в одно мгновение белее мела Фиделма, отнеслась к ним иначе. Всю обратную дорогу, несмотря на попытки Аэция завязать беседу, она сосредоточенно молчала, а на следующий день никому и ничего не сказав, вовсе исчезла.

В её поисках Аэций перевернул всю Галлию, но безрезультатно. Через три месяца Фиделма объявилась сама. На вопрос, где она пропадала, заявила, что была у высокого друида и с его помощью молила богов о снисхождении к будущему ребёнку.

Аэций хоть и был христианином, всегда воспринимал мир с любых, но исключительно разумных позиций и не посчитал нужным ничего возражать, считая большую часть верований своей второй жены за обычное суеверие. Даже когда ночью Фиделма рассказала мужу о будущем ребёнке практически всё, начиная от дня появления в этом мире и закончив тем, что его судьба накрепко и навечно, переплетена с судьбой человека, который в урочное время придёт с востока, и будет поклоняться божеству по имени Морриган.

— Он поможет тебе и не потребует ничего взамен. Они могут быть счастливы, но твоя неразумность и желание получить то, что в действительности не имеет никакой цены, может погубить их. Так сказал мудрый друид.

Но и эти слова не убедили Аэция.

— Не стоит столь близко принимать к сердцу слова неграмотного друида. Свои видения они интерпретируют, как хотят, а ни как должно и как обычно происходит в реальности. На востоке нет племён поклоняющихся Морриган.

Тогда Фиделма ничего больше не сказала, лишь укоризненно посмотрела на него своими большими глазами в тусклом пламени свечи.

Летиция действительно появилась на свет точно в тот день и час, который предсказал друид. В то время Аэций посчитал это простым совпадением и не придал ему никакого значения, даже страшные приключения дочери сначала ничего ему не сказали, пока он не столкнулся с Кельтом и не узнал об имени его небесной патронессы. И это, разумеется, было одним из двигателей, подвигших Аэция поручить рискованное предприятие именно ему.

Девушка, в свою очередь, была потрясена, она и не помышляла о таком

— Ты знаешь, я человек несуеверный, — видя, как сильно поражена дочь его рассказом, произнёс Аэций. — Однако во всем этом деле слишком много невероятных совпадений, а так не бывает. Впрочем, ничего до конца неизвестно, ведь чтобы получить тебя, Кельту придётся, как он сам выразился, свидеться с богами и вернуться назад. Но если он этого не сделает, тогда в одночасье всё может рухнуть, и ты имеешь все шансы потерять если не жизнь, то, как минимум свободу.

— Ты не рассказывал ему о предсказании?

— Нет. И ты не говори.

— Хорошо, я сделаю, как ты хочешь, — задумчиво произнесла Летиция.

Вечером девушка отыскала Кельта за стенами крепости на берегу реки. Расслаблено прислонившись спиной к дереву, варвар наблюдал за зажигавшимися в небе звёздами. Почувствовав чьё-то приближение, он неуловимым движением положил руку на меч и плавно повернул голову но, увидев, что это Летиция, принял исходное положение.

— Можно с тобой посидеть? — спросила девушка.

Кельт, молча, пододвинулся.

— Что ты делаешь здесь один?

— Любуюсь великой природой, звёздами и наслаждаюсь тишиной, — обнажив белые зубы, улыбнулся он.

— Впервые встречаю варвара, которого интересуют подобные вещи, — рассмеялась Летиция.

— Так уж и впервые, — не согласился Кельт. — Наоборот, те, кого ты называешь варварами, гораздо лучше понимают окружающий мир, чем твои единоверцы.

— Возможно, — легко согласилась девушка. — Моя мать была язычницей и частично я тоже дочь варваров.

Они одновременно взглянули друг другу в глаза.

— По-моему, ты хочешь у меня что-то спросить, — утвердительно поинтересовался Кельт.

— Да, хочу. Я нечаянно подслушала часть твоего разговора с отцом. Когда я спросила о награде, которую ты потребуешь, он ответил, что ей буду я сама. Это правда?

— Аэций Флавий действительно великий человек и я благодарен судьбе, что она настолько близко свела наши жизненные пути. Он всё знает без лишних слов и понимает человека едва увидев его. Это правда, Летиция.

— А чем вызвано твоё желание взять меня в жёны? — с интересом смотря на Кельта, спросила девушка.

— Сам не знаю, — ответил Кельт.

— Как это не знаешь? Ещё в первые мгновения нашего знакомства ты высказывал подобное намерение и даже заявил, будто я тебе знакома. Именно это и подтолкнуло меня нанести удар.

— Я не знаю, — вновь повторил Кельт. — Нечто извне просто толкает меня к этому. Но не беспокойся, ты можешь стать моей женой лишь с полного согласия, добровольно, и никак иначе.

— Ты хочешь сказать, что не будешь настаивать и ничего требовать даже при условии, что договор будет полностью выполнен? Тогда зачем ты согласился на это убийственное предложение? — удивилась Летиция.

— Почему убийственное? Обычная война, но теперь, впервые в жизни, у меня будет хоть какая-то цель, которой никогда не существовало ранее. Твой отец находится сейчас в очень сложном положении, мне по-человечески хочется ему помочь.

— Чем больше я тебя узнаю, тем больше убеждаюсь, ты пришёл мне на помощь совсем неслучайно. Почему ты убил того гунна? Даже отец очень удивился, когда я рассказала, как было дело.

Кельт пожал плечами, а Летиция положила свою мягкую руку ему на плечо.

— Говорю откровенно, я не желаю, чтобы ты сражался в этой битве, но отец объяснил, что именно от твоих действий будет зависеть очень многое. И я искренне хочу, чтобы ты остался в живых и не говорю — нет, но мне необходимо какое-то время. Наше знакомство произошло очень неожиданно, немногим более половины луны минуло с момента, когда мы и не подозревали о существовании друг друга, — с чувством произнесла она.

Кельт осторожно взял девушку за руку.

— Если мне посчастливится выйти из битвы живым, предлагаю подождать ровно два года.

— Почему именно два года? — удивилась Летиция.

— Не знаю, почему-то пришло в голову. Наверное, Морриган, которая знает всё наперёд, подкинула эту мысль, — засмеялся Кельт. — А если серьёзно, то в детстве отец, уча меня отражать коварные и непредсказуемые удары, говорил: — В бою ты не должен раздумывать, поэтому научись подчинять себе время. Но когда встретишь женщину, с которой захочешь прожить жизнь, не торопи её, дай ей свободу и время, пусть оно само сблизит или разведёт вас.

ГЛАВА 4

Движущиеся по воле того самого всесильного времени, колесо истории человечества пятой расы, на рассвете 15 июня 451 года от Рождества Христова, сообщило Аэцию Флавию, что долгожданный час пробил. Это было принято полководцем с завидным облегчением, да и не только им. Казалось, вся прочая жизнь, обычно бурлившая на просторах огромного Европейского континента, в эти долгие летние дни застыла в ожидании той или иной развязки. Все воины противостоящих друг другу громадных, никогда ранее не виданных армий, утомлённые напряжённым ожиданием, желали лишь одного — скорейшего начала сражения. И никто из этих сотен тысяч готовых к смертельной битве людей, включая и обоих полководцев, ещё не знал и даже не предполагал её возможного судьбоносного финала. Только последние, как никто хорошо понимали, что все события, которые должны будут происходить на пространствах Европы в ближайшем и относительно отдалённом будущем, напрямую зависят от исхода Каталаунского сражения.

И действительно, истоки всех потрясений двадцати последующих веков, границы государственных образований, религиозные воззрения населения и его жизненный уклад, должны были завязаться на этом поле, находясь в прямой зависимости от того или иного исхода сражения. Или по выражению слабых христиан, решения их всесильного бога, который отдаст победу сообразуясь с собственным желанием. И чтобы всемогущее божество, властелин судьбы, встало на их сторону, христиане жарко молились, больше надеясь на его снисхождение и милосердие чем на собственные мечи и самих себя.

Разумеется, богу не было дела до горестей и забот людей, он изначально подарил им свободу и явно не испытывал никакого интереса и желания вмешиваться в их судьбы. На деле это был один из тех редких, практически феноменальных случаев в жизни народов, когда их будущее вне зависимости от состояния предшествующих, канувших в лету цивилизаций и желания некоего несуществующего бога, удивительно равномерно возлежало на бесстрастных весах истории. Качнуть которые в ту или иную сторону, она предлагала двум индивидуальностям, призванными на эту роль результатами своих прошлых воплощений. Всё остальное было второстепенно и малозначительно.

Аэцию и Аттиле, двум гениям войны своей бурной и жестокой эпохи, самой историей давался уникальный шанс направить её дальнейший ход на многие века вперёд в соответствии с собственным желанием и волей. Теперь те сотни тысяч воинов имён коих история не сохранит, но которые своими собственными жизнями служили проводниками деяний стоявших над ними полководцев, сойдясь в смертельной схватке, также станут сопричастны к этому акту творения будущего. И в зависимости от того, что именно, какой тайный смысл отыщут они на поле этой великой бойни, от того какие эмоции будут сопровождать их временный уход в иной мир, будет напрямую зависеть и их собственное жизненное состояние в материальном мире в ближайшие или не очень воплощения.

Битва длилась уже третьи сутки, даже на короткие летние ночи не было сделано перерыва. Сидя на лошади на вершины холма и стараясь не упустить ни единой детали, Аэций внимательно наблюдал за развернувшейся перед ним как на ладони картиной сражения. Время от времени он подзывал очередного посыльного и как обычно очень спокойно, буквально вполголоса, отдавал приказ.

Взошедшее между тем солнце вновь стало припекать, словно в дополнение к творившемуся на земле кровавому кошмару обещая усилить жару, а лёгкий восточный ветерок доносил до ставки римлян сладковатый запах начавших разлагаться десятков тысяч трупов.

Кельт потянул носом. Аэций без сомнения прав, утверждая, что столь грандиозных битв история ещё не знала и нечто подобное вновь повторится очень нескоро. Он невозмутимо сидел на лошади в двух десятках шагов от Аэция в ожидании того мгновения, когда полководец решит ввести его отряд в дело, бросив в нужный момент на чаши весов судьбы, дабы склонить их в свою сторону.

О, Кельт как никто хорошо понимал на что согласился, шанс выйти из боя живым и невредимым у него действительно был один из тысячи, а скорее всего не было и этого. Но в тоже время, исподволь и с сочувствием наблюдая за отцом Летиции, он понимал и другое, всё это сущие пустяки по сравнению с тем грузом, который в эти часы лежал на плечах последнего римлянина. В свете этого собственное, не высвечивающееся и до конца настоящего дня будущее, представлялось Кельту не столь важным, и он вновь поблагодарил свою небесную покровительницу Морриган, что она пересекла их с Аэцием жизненные пути, а себя самого, что не отказался ему помочь.

Аэций Флавий был человеком большого ума и интересов и, разумеется, как любой другой человек, имел свои недостатки, но как индивидуальность, существенно отличался от типов людей обычно сопровождавших последние жизни того, кто имел ныне тело Кельта. Обычно ему встречались индивиды, не понимавшие и десятую часть его устремлений и вечная память помня об этом, вызывала в нем столь уважительное отношение к полководцу.

События, происходящие на поле битвы, явно складывались не в пользу римлян. Задолго до полудня, ценой огромных жертв гуннам удалось смять центр союзных войск. Наверное, именного этого момента и ждал Аэций, заранее просчитав его неизбежность. Впервые за двое суток он обернулся и подозвал Кельта.

— Пора, — коротко бросил Аэций своему возможному будущему родственнику, и добавил. — Держись леса хотя бы до половины пути. Храни тебя Христос.

— Будет лучше, если эту обязанность возложит на себя Морриган, — усмехнулся Кельт.

— Да хоть дьявол, — согласился Аэций.

Кельт подъехал к стоявшему в балке отряду. При виде командира воины, не задавая вопросов молча, запрыгивали на лошадей. Это были варвары-язычники из разных племён, Кельт специально отобрал только их. У этих людей, в отличие от христиан, было исключительно правильное понимание и восприятие, как жизни, так и смерти.

— Идём лесом, атакуем, молча, — сказал Кельт.

Без спешки, но достаточно быстро отряд варваров пересёк болотистый лесок. Здесь Кельт остановился и в последний раз оглядел своё бесстрашное воинство.

— Вперёд, — скомандовал он.

Этим коротким словом, Кельт бросил себя и всех кто находился рядом на весы судьбы. Теперь не существовало больше ничего, осталась только молчаливая гонка навстречу, кажется неминуемой гибели.

Скакавшие на верную смерть варвары были абсолютно спокойны. Смерть без сомнения является одной из важных составляющих бытия и неизбежна: но кто сказал, что их час наступит именно сегодня? В любом случае, воину не приличествовало терять присутствия духа и достойно принять свой жребий, ибо он есть твоё собственное творение. Именно так учили свой народ мудрые наставники-друиды и жрецы многих других варварских племён. Поэтому впитанное с молоком матери и укреплённое правильным мировоззрением железное спокойствие свободных варваров, всегда превалировало над слабыми душами боязливых от собственных грехов раболепных христиан, над коими ещё довлела опасность пресловутого ада, уготованного их непонятным богом, который сначала предлагал грешить, а потом сам за это карал. И тоже простое, но чёткое мировоззрение помогало варварам в бою, даря победу.

Сейчас, в этой бесстрашной скачке навстречу смерти, у них не было прошлого и ожидаемого будущего. Вся эта тысяча людей жила только настоящим, которое укладывалось в те короткие мгновения, что им ещё предстояло провести на этой планете в современном облике. У них были разные жизненные пути приведшие, в конце концов, на поле, где решалась, как думали многие, судьба мира, и в последующих воплощениях они возможно никогда не сойдутся так близко в одно время и в одном месте. Тем не менее, этот сведённый собственными желаниями, состоящий из множества индивидуальностей живой организм, являл собой монолитное единое целое, автоматически создававшее единую общность самоотверженных душ неосознанно ставивших себя этим поступком на более высокую ступень, которую они обязательно займут в будущем.

Но это будет в будущем, а сейчас, находясь в настоящем, они неслись вперёд, завоёвывая себе достойные воплощения.

На пути варваров оказался небольшой отряд гуннов, который они снесли не останавливаясь, и почти сразу оказались в пределах ставки Аттилы. Только теперь их, наконец, заметила охрана хана.

— Мой хан, — крикнул Аттиле кто-то из окружения, — на нас скачут варвары Аэция!

Смотревший в другую сторону Аттила неторопливо повернул голову, в нескольких сотнях шагов от него нёсся отряд всадников.

— Чего ты медлишь? Убей их, — бросил он, демонстративно отворачиваясь к полю сражения.

Приближённые кинулись выполнять приказ, но прежде чем охрана успела изготовиться к отражению атаки, варвары вломились прямо в ставку. Бой закипел в пяти десятках шагов от места, где находился Аттила.

Невозмутимый хан вновь обернулся, хладнокровно наблюдая, как его телохранители вступили в бой с этими отчаянными храбрецами или безумцами, что было в принципе одно и то же и которые явно пытались переиграть судьбу. Но понаблюдав несколько мгновений, опытный полководец ясно понял, что это была далеко не безумная попытка. Человек, руководивший рейдом, чётко знал, что и как следует делать, ибо почти сходу варвары сумели пробиться через несколько рядов отборных телохранителей Аттилы. Бой медленно, но верно смещаясь, кипел совсем рядом и стрелы, прилетев со стороны атакующих, сразили двух соратников хана.

Кельт действительно знал что делал. Аэций, в случае удачного прорыва к ставке Аттилы, предоставил ему свободу действий и он, продумав и просчитав, кажется, все какие только возможно варианты развития боя, заранее распределил обязанности среди воинов. Так отряд ворвался в стан врагов в форме клина и пока две группы удерживали фланги, Кельт во главе третьей прорубался вперёд. Эта тактика имела успех и гунны, несмотря на численное превосходство, не сразу смогли их остановить. Но, в конце концов, продвижение храбрых варваров было остановлено.

Кельт понимал, пора уходить, убить хана всё равно не удастся, его товарищи гибли один за другим, гуннов с каждым мгновением становилось всё больше и больше. А ведь всего каких-то тридцать шагов отделяло его от Аттилы!

Охваченный холодным бешенством, Кельт заставил коня сделать прыжок, а когда животное, напоровшись на копья, захрипело и начало заваливаться, спрыгнул на землю, убил нескольких ближайших воинов и коротко крутанув палицу, швырнул её в Аттилу.

Но судьба хранила хана, он не до конца прошёл путь своего воплощения, ему ещё предстояло ворваться в Италию. Поэтому палица лишь снесла череп коню и, не причинив вреда сидаку, круто изменив траекторию, ранила одного из телохранителей.

Хан легко соскочил на землю и на мгновение встретился глазами с этим неистовым и быстрым, как сотня демонов бойцом, что едва не достиг своей цели. А ведь он без сомнения где-то встречал этого человека с огненно-бешеным взглядом, совершившего практически невозможное.

Зрительный обмен продлился один миг и Кельт ясно понял, что его последняя попытка не удалась.

— Уходим! — что было сил, прокричал он.

Ловко запрыгнув на лошадь одного из гуннов, Кельт сбросил врага на землю и, заставив животное сделать несколько огромных прыжков, вынесся прочь из этого кровавого месива. Вслед ему летели стрелы, но всё было напрасно, Кельт уходил. Как и Аттиле, ему было рано покидать этот мир.

А хан, вновь обратив своё внимание на поля боя, с удивлением увидел, что его войска перестали атаковать и отходят.

— Что они делают, кто приказал? — рявкнул он, обращаясь к своим приближённым.

Никто не мог ответить на этот вопрос. Только теперь полководец понял подлинный смысл этой вроде бы бессмысленной атаки варваров, Аэций Флавий перехитрил его. И, несмотря на то, что немедленно были посланы гонцы с приказом не покидать поле боя, Аттиле стало ясно, что гунны утратили достигнутый успех. Словно в подтверждение его догадки пришло сообщение, что весь левый фланг опрокинут, и войска отходят. Мрачный хан погрузился в глубокую задумчивость.

Аэций, отправив Кельта, с удвоенным вниманием стал наблюдать за сражением. После того как гунны смяли центр полностью уничтожив два легиона, они быстро перегруппировались и начали вливаться в прорыв. Варвары последнего резервного легиона смело бросились навстречу и сумели на время задержать их, заставив отойти и начать атаку заново. Аэций внешне невозмутимо смотрел на происходящее, но только он сам знал, чего ему это стоило. Как знал и то, что должно произойти в дальнейшем, если Кельт опоздает.

Но вот только что яростно атаковавшие гунны устремились назад, а союзные варвары бросились им в угон. Аэций хоть и ждал подобного поворота и рассчитывал на него, тем не менее, словно не веря в происходящее, даже покачал головой. Затем глубоко и с облегчением вздохнув, удовлетворённо похлопал коня по шее. Получилось! А ведь когда он задумывал этот ход, почти не надеялся на успех. Кельту естественно не удастся убить хана, это будет настоящим чудом, но панику он посеял немалую. Ещё немного и он, Аэций, прикажет нанести удар в центр, а следом другой во фланг, который должен решить исход сегодняшнего боя и возможно всей битвы. Ну а если Кельт выберется из этой кровавой драки живым и невредимым, Аэцию Флавию придётся признать что такова воля бога и дать всё, что он попросит. Всё-таки приятно, что он не ошибся и доверил столь ответственное дело тому единственному человеку, который смог его выполнить.

Весь первый день сражения Летиция стояла на стене и смотрела в сторону битвы, словно стремясь разглядеть судьбоносные события, вершившиеся сейчас всего в нескольких милях от неё. Когда на другое утро прискакавший гонец сообщил, что битва продолжается с прежним ожесточением и ни одна из сторон пока не получила в ней преимущества, девушка заперлась в комнате и, опустившись на колени, стала молиться, прося у бога заступничества для отца, Кельта и империи. Вспомнив, что Кельт язычник Летиция решила, что будет нелишним обратиться к богам своей матери. Хотя Кельт и их не очень-то признаёт, они покровительствуют племенам, к которым он относится по рождению, следовательно, могут оказать помощь.

Заручившись, таким образом, двойной поддержкой высших сил, девушка поднялась на стену, решив не покидать её до окончания сражения, но теперь в душе у неё была твёрдая уверенность, что империя одержит победу.

С ног до головы забрызганный кровью Кельт медленно возвращался в ставку Аэция. Он не был излишне впечатлительным человеком, но итог боя в ставке Аттилы несколько выбивал из колеи. Погибли все его воины, а на нём не было и царапины, хотя именно он находился на самом острие этой отчаянной атаки.

Кельт взглянул на солнце, прошло не менее половины дня, хотя когда они неслись в атаку полдень ещё не наступил. А ведь казалось, прошло всего несколько мгновений с момента, как Аэций отдал приказ и вот уже в живых нет никого из тех, кого он вёл за собой. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, Кельт знал про это невероятное свойство времени, которое в подобных обстоятельствах часто и почти мгновенно спрессовывалось в некий сверхплотный клубок. Хотя иногда в идентичных обстоятельствах невозможно было дождаться конца.

Кельт остановил коня и прислушался к шуму битвы. Кажется, они добились, чего желал Аэций. Ещё во время сражения в ставке хана он заметил, что к гуннам подошло подкрепление со стороны поля боя.

Когда Кельт добрался до ставки Аэция, солнце плавно сваливалось на запад. Полководец издалека заметил его и помахал рукой, подзывая к себе.

— Ты один?

— Похоже, ты не очень рад меня видеть, и ждал совсем другого, — бросил Кельт.

— Напротив, я рад твоему возвращению, — рассмеялся Аэций

— Я не смог убить Аттилу, хотя почти пробился к нему. Боги сильно покровительствуют гунну.

Полководец положил руку на плечо Кельта.

— Сегодня ты сделал всё, что было в человеческих силах и требовать от тебя большего просто несправедливо. Твоя награда ждёт, можешь ехать к ней прямо сейчас.

— Спасибо, — просто ответил Кельт, — но сражение не окончилась, я могу быть тебе полезен.

Аэций пожал плечо Кельта и вновь обратил взор на поле битвы. Он знал, что сражение выиграно, и наступающая ночь подтвердила его правоту, с закатом гунны начали выходить из боя. И хотя стычки продолжались на рассвете лазутчики доложили, что враги отходят на восток.

— Победа! Мы победили, да здравствует империя! — воскликнул Аэций.

Свита дружно поддержала его, и только Кельт, опустив голову молча, усмехнулся.

Каталаунское сражение, никогда ранее невиданная битва народов, непросто завершилось победой империи, но и стало началом её конца. История часто ставила, и в будущем неоднократно будет ставить гордого победителя на колени, словно уравнивая его этим с побеждённым и одновременно давая последнему новый толчок для развития.

Пройдёт без малого пятнадцать столетий, когда потомки галлов, римлян, гуннов, славян, германцев и прочих многочисленных племён, баламутивших западную и восточную Европу в пятом веке, разойдясь по разным государствам, под предводительством нескольких самоуверенных и не всегда трезво смотрящих на вещи индивидов, захотят дать старой Европе новый толчок в развитии. И время, идя навстречу желаниям неразумных людей, вновь бросив их устремления на всё те же самые нестареющие и равномерные весы, подарит такую возможность

Вот только масштабы тех битв с поправкой на эпоху и предоставленные прогрессом возможности, будут многократно превосходить всё ранее виданное и испытанное человечеством.

ГЛАВА 5

Остаток лета прошёл относительно спокойно, наступила осень. В начале октября Аэций вызвал Кельта к себе.

— Насколько я понимаю, ваша свадьба с Летицией пока не предвидится, — издалека начал он.

Кельт согласно наклонил голову.

— Чего вы выжидаете? — поинтересовался Аэций. — Ты честно выполнил договор и Летиция в твоей власти.

— Позволь нам самим разобраться в наших отношениях и строить дальнейшую жизнь, как мы сочтём нужным, — отрезал Кельт, давая понять, что не желает обсуждать эту тему.

— Как угодно, — пожал плечами Аэций. — Но если вы не торопитесь сочетаться браком ты, возможно, не откажешься выполнить одну мою просьбу.

— У нашего народа существует поверье, оно гласит, что боги не любят должников, а ты словно специально хочешь быть мне что-то должен, — усмехнулся Кельт. — Полагаю, твоя просьба по своей сути опасна?

— Ты догадлив. Что касается долгов, я даже не знаю, что могу предложить. Завоевав Летицию ты, судя по всему, не испытываешь потребности в чём-то ещё.

— Нет, не испытываю, но это не помешает мне исполнить твоё поручение.

— Сначала выслушай, возможно, оно придётся тебе не по вкусу, ибо не просто опасно, а очень опасно, — предостерёг полководец.

— Опасно так опасно. Говори, я слушаю.

— Я получил сведения что, вернувшись в Паннонию, Аттила начал спешно готовить поход в Италию. И в ближайшее время, скорее всего в следующем году, вторгнется прямо в священные земли империи. Италия защищена непростительно слабо, к сожалению, римляне выродились став плохими солдатами, а варвары не желают уходить из своих земель и у них вновь начались междоусобицы. Поэтому у меня есть только один вариант остановить Аттилу, убить его, — полководец испытывающе посмотрел на Кельта, но тот и бровью не повёл. — Догадываешься, что от тебя требуется?

— Ты хочешь, чтобы я убил Аттилу в самом сердце его владений? Заманчиво но, к сожалению, невозможно, я не смогу подобраться на необходимое расстояние. У хана хорошая память, он наверняка запомнил мой облик.

— Нет, разумеется, нет. Это должен сделать кто-то из его ближайшего окружения. Я бы сказал из самого близкого, — полководец выдержал красноречивую паузу. — Илдикда, — произнёс он.

— Дочь короля бургундов? — удивился Кельт. — Но она одна из его жён.

— Это так, но хан взял её силой и по моим сведениям, Илдикда отнюдь не простила ему этого, равно как и убийства своего отца и жаждет отмщения.

— В каком качестве ты хочешь меня отправить?

— В качестве посланника одного из рейнских племён.

— Меня могут узнать раньше, чем следует, — напомнил Кельт.

— Внешность мы несколько изменим. Ты ведь не носил бороду, когда служил у хана, следовательно, если её отпустить, узнать тебя будет труднее.

— Когда выезжать и как мне там действовать?

— Выедешь через три недели, а пока подбери себе сотню толковых и неболтливых варваров. В ставке хана тебе придётся действовать по обстоятельствам. У меня есть там человек, он занимает довольно высокое положение и выведет тебя на Илдикду. Ни во что более ты его не вмешивай, он необходим империи на том посту, что занимает в настоящее время. Остальные детали обсудим позже.

— Летицию не следует посвящать в наши дела, — попросил Кельт.

— Разумеется, — согласился Аэций. — Если у тебя больше нет вопросов, иди, готовься.

— Вопрос у меня только один, — усмехнулся Кельт, — зачем тебе империя? Если ты провозгласишь себя императором в Галлии, то получишь полную поддержку племён. Ты мог бы установить справедливое правление, укрепить границу, в общем, создать людям условия для нормального существования. Почему, с какой целью, ты так упорно пытаешься защитить империю в целом?

— Потому что надеюсь! Надеюсь, что ещё можно предотвратить её полный развал и скатывание в пропасть, откуда нет возврата, — ответил последний римлянин.

— Надежды нет, Аэций. Если бы ты был императором, тогда возможность могла иметь шанс на претворение в реальность. Но при положении дел существующих на данное время, следует предоставить Италии, развиваться, как она желает и может, а самим держаться в Галлии. Укрепить центральную область не составит труда, и местные племена безоговорочно признают твою власть.

— Ты предлагаешь противостоять всемогущему фатуму и сотворить историю в противоречии с его волей? — улыбнулся Аэций.

— В настоящее время этот якобы всемогущий фатум христиан в твоих собственных руках, Аэций Флавий. Именно ты имеешь возможность направить его в нужное тебе русло. Ты, а не ваш бог, который ничего не решал и не решает, — не согласился Кельт. — Не упускай свой шанс.

— Так кто ты такой, что отрицает фатальность и ставит под сомнение даже существование собственных богов, во что верят и безбожные гунны? Зачем, с какой целью судьба свела нас? — смотря в пространство, задумчиво произнёс римлянин.

Никто не знает тайных троп собственной судьбы. В определённое вечностью время тому, кто ныне носил имя Аэций Флавий, будет вновь предоставлена возможность спасти от полного краха уже другую империю, возникновение которой в данную историческую эпоху никто не мог и предвидеть. И в той ещё несуществующей в мире материи реальности, он с вечно присущим ему пылом и усердием, вновь возьмётся, кажется за совсем безнадёжное дело. Вот только там у него будет больше шансов на успех, чем в этой последней попытке спасти идущий к верной гибели, некогда гордый, заставлявший трепетать полмира и казавшийся вечным Рим.

А тот, кто в этом настоящем имел тело, носившее простое варварское имя-кличку Кельт, покидая покои своего высокопоставленного будущего родственника, раздумывал над преданностью последнего идее, которая, как он небезосновательно считал, давно себя изжила. Империя должна уйти, уступив место под солнцем новым государственным образованиям. Эта нехитрая истина была давным-давно понята Кельтом. Знания и чёткое понимание структуры мира, коими он владел в относительно недавних воплощениях, хотя и не были ныне доступны, тем не менее, преобразовавшись в то, что принято называть интуицией и логическим мышлением, предоставляли ему возможность давать абсолютно недвусмысленную и точную оценку состоянию дел в современной Европе. И Кельт искренне не понимал, почему столь умный и чрезвычайно логичный человек, каким являлся Аэций Флавий, человек которого он искренне уважал, не желает признать очевидного и упорно цепляется за то, чего не вернёшь.

Несмотря ни на что, он постарается выполнить задание возможно более полно и без срывов. Этим чистым, искренним желанием оказать помощь Кельт, как и в битве на Каталаунском поле, незримыми нитями ещё раз притянет себя к Аэцию, дабы в одной из жизней вновь помочь ему в трудный момент решить некую неведомую пока проблему. Проблему, которая, равно как и эпоха что её породит, ещё не была проявлена в материальном мире.

Этот призрачный прототип-фантом, заложенный в основу развития исторических событий, что должны будут произойти на планете Земля, ещё прибывал в иных сферах. Следовательно, в своё время должен был появиться и человек, который эту проблему решит. Поскольку на другой стороне баррикад проблемы будут находиться некоторые из старых врагов современного Кельта, он со своей обычной целеустремлённостью и вечным, круто замешанном на желании мести упорством, что было свойственно всем без исключения его воплощениям, самостоятельно примется за решение задачи.

Но, ни Кельт, ни Аэций ничего этого ещё не знали и даже не подозревали о подобном будущем. Настоящее звало их решать задачи современного мира, в котором самой большой проблемой являлся великий, что Аэций и Кельт безоговорочно признавали, завоеватель Аттила. Поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, Кельт направился в помещение, где жили варвары с коими он сошёлся ближе всего. Кельт собирался рекрутировать среди них в опасную поездку самых отпетых молчунов от которых за месяц можно было не услышать ни единого слова.

Кельт быстро набрал отряд, и когда через три недели Аэций вызвал его чтобы узнать как успехи и назначить день отбытия, всё было готово. Отправлявшиеся в экспедицию воины были хорошо вооружены и экипированы с запасными откормленными лошадями, чем представляли реальную силу, с которой на опасном пути возможному противнику придётся считаться.

Аэций, в свою очередь, зная дотошность Кельта в подобных вопросах, не стал ничего уточнять, а лишь рассказал о человеке, который должен вывести на Илдикду и дал два письма, одно для него, другое для королевы.

— Королева варваров умеет читать? — повертел письма в руках, недоверчиво поинтересовался Кельт.

— Умеет, поверь, — уверил Аэций. — Илдикда необычная женщина, недаром в своём племени она слыла за могущественную колдунью. Аттила совершил большую ошибку, когда убил её отца и учинил насилие над ней самой, — усмехнулся он. — Но письма в случае непредвиденных обстоятельств уничтожь.

— Каких именно? — уточнил Кельт.

— Решишь это на месте, думаю, ты разберёшься при необходимости. Теперь главное дорога, а она непроста. Переправишься через Рейн, где его переходил Аттила. Затем спустишься к предгорьям Альп и пойдёшь вдоль Дуная до границ Паннонии, там тебя встретят. Выезжаешь завтра.

Кельт не стал задавать вопросов и, оставив Аэция, поспешил к Летиции. Прошло совсем немного времени, как девушка добровольно отдалась ему, и следовало не только уведомить её о скором отъезде, но и провести рядом оставшееся им время. Как знать, возможно, они видятся в последний раз.

— Завтра уезжаю, — прямо с порога сообщил он.

— Отец посылает тебя надолго? — кажется, ничуть не удивившись, поинтересовалась Летиция.

Кельт неопределённо повёл плечами.

— Как получится. Надеюсь, что нет.

Летиция подошла к окну.

— Сегодня ночь полнолуния. Говорят, в такое время лучше не начинать серьёзных дел.

— Христианское суеверие, — спокойно возразил Кельт, — у варваров это наилучшее время. Луна помогает путнику тем, что освещает путь и даёт дополнительные силы, дабы он мог достойно выдержать возможные испытания.

— Хорошо, не будем спорить, — согласилась девушка. Давай посидим у окна, — предложила она.

Кельт пододвинул кресло, сел в него сам и усадил подругу на колени. Так они и провели всю ночь.

Утром, когда Кельт был в седле, Летиция подошла к нему и просто сказала:

— Возвращайся скорее, я буду скучать.

Кельт поцеловал девушку прямо с седла, прошептал ей на ухо несколько успокаивающих слов и, махнув рукой Аэцию, тронул коня.

Путь до границ Паннонии занял почти всю зиму. Только в начале января отряд Кельта достиг предгорий Альп и двинулся вдоль них на восток.

Через пять дней к вечеру, когда Кельт решил что пора останавливаться на ночёвку, за поворотом дороги неожиданно открылась живописная долина одним краем упиравшаяся в почти отвесную каменную стену. При виде этой картины сердце Кельта странно ёкнуло, ему показалось, что он здесь когда-то бывал. Однако физическая память категорически отказывалась вспоминать подобное событие, утверждая, что он ошибается.

Привыкший давать оценку собственным чувствам, Кельт остановил отряд и, приказав всем оставаться на месте, поскакал к стене.

Место было явно необычное, здесь было искажено зрительное восприятие расстояний, из-за чего стена казалась дальше, чем была на самом деле, а посреди небольшой группы произраставших идеально правильным ромбом буков, находился камень в форме идеального овала.

Проведя ладонью по его поверхности, Кельт подумал, что на ощупь это вовсе не камень, а нечто совершенно непонятное при этом излучавшее приятное тепло. Насколько ему было известно, природа ничего подобного не создавала.

Кельт на миг задумался, затем, вспомнив, что в отряде есть уроженец здешних мест, поднял рог и длинно протрубил, призывая людей.

— Посмотри, — подозвав нужного воина, указал Кельт на камень. — Ко всему прочему он ещё и тёплый. Тебе это ни о чём не говорит?

Воин, как и всё другие в отряде, отнюдь не был трусом, однако вид монолита его сильно взволновал.

— Это камень древних колдунов, они жили здесь задолго до того как пришли мои предки, — держась на корпус лошади позади и не желая приближаться к монументу, сообщил он. — Лучше нам переночевать в другом месте.

— Что за колдуны?

— Точно не знаю, но они могли сдвигать горы и переноситься на огромные расстояния. Перед тем как уйти, колдуны наложили на камни заклятия, дабы никто из людей не смог воспользоваться их силой. Теперь любой, кто захочет проникнуть в их тайну или просто отдохнуть рядом, может умереть страшной смертью. Нам следует немедленно отсюда уехать, — настойчиво повторил он.

Но Кельт с интересом озиравший странный камень только усмехнулся.

— С каких пор ты стал так суеверен и пуглив словно христианин, который всю жизнь грешит, а сам при этом страшно боится, что его за грехи не пустят в их рай? Успокойся, все мы когда-то уйдём к предкам. Если это монумент язычников, нам он точно не сделает зла. Скорее наоборот, если его попросить он, возможно, окажет помощь и предостережёт от опасностей.

И не собираясь менять мнение из-за тревожного сообщения воина, что наверняка сделал бы другой на его месте, Кельт спокойно спрыгнул на землю.

— Забери коня, а меня до утра не беспокоить, — приказал он.

Но воины отряда, среди которых оказалось ещё несколько человек знающих о связанных с камнем легендах и успевших поделиться этими сведениями с остальными, не разделяли подобной беспечности. На взгляд варваров такая смелость граничила с безумием, ведь Кельт бросал вызов неведомой силе, а не человеку. Поэтому воины дружно отъехали и принялись раскладывать костры на приличном расстоянии от колдовского монумента.

А Кельт, движимый несвойственным ему нетерпением забрался на камень, где на гладкой поверхности обнаружил непонятный знак, светившийся слабым желтоватым светом. Недолго думая, он бросил попону на притягивающую его словно магнит поверхность и улёгся сверху. В тот же миг камень, что вначале был просто тёплым, неожиданно повысил температуру и словно закутал Кельта в некий тепловой кокон. Теперь, когда он делал выдох, пар у него изо рта не выходил, хотя стояла середина зимы, и было довольно прохладно.

Внутренне удивившись, Кельт не стал глубоко вникать в происходящее, ведь ему было так хорошо и удобно на жёсткой поверхности монолита как никогда ранее в жизни. И уже ночью, когда он, как обычно понаблюдав за звёздами, заснул, камень вдруг начал с ним говорить.

Находясь в полной власти сна и при этом с предельной ясностью осознавая, что спит, Кельт одновременно вёл беседу с камнем на котором собственно находилось его тело. И это обстоятельство совсем не казалось ему удивительным, словно было вполне обыденным делом. Как не казались удивительными изменившаяся форма и золотистый свет, что при их разговоре начал испускать этот вроде бы неживой кусок твёрдой материи.

Диалог начался сам собой с обычного в среде людей приветствия, с которым камень обратился к Кельту.

— Рад вновь встретить тебя, — сказал он. — И хотя при нашей последней встрече покидая мир материи, я надеялся обрести другой облик, всё вышло, как сказал ты.

— Разве мы встречались? — удивился Кельт.

— Ты не помнишь об этом?

— Это место и твой голос кажутся мне знакомыми, но тебя я не помню.

— Мы встречались не здесь, а далеко на востоке и в другой реальности.

— На Борисфене?

— Намного дальше.

— Я не бывал восточнее Борисфена, — возразил Кельт.

— Ты прошёл длинный путь и бывал во многих местах, но за минувшие столетия всё позабыл. Теперь твоя вечная память не может пробить барьер материальных оков, и я, к сожалению, также этому поспособствовал. Когда-то давно, желая отблагодарить за искренне оказанную помощь, я сообщил интересующие тебя в тот момент сведения, попросив быть осторожнее. Но это был неправильный шаг, ещё более осложнивший и мою собственную судьбу.

— Ты имеешь тело камня из-за меня, — догадался Кельт. — Скажи, что нужно сделать, я помогу.

— Нет-нет, каждый лично отвечает за содеянное, за последствия собственных действий или бездействий и ты здесь не причём. Теперь моя судьба состоит в том, чтобы достойно выдержать испытание, но я хочу тебя предупредить. Сейчас ты направляешься на восток, и это не несёт для тебя осложнений, но остерегайся поездки на юг, где ныне живёт твой старый и заклятый враг, который не преминёт воспользоваться своим положением, дабы получить удовлетворение за прежние обиды. В данной ипостаси твоей судьбой предусмотрена возможность избегнуть этой встречи и надолго направить свою стезю прочь от стези врага. Отсрочка неизбежного благоприятна для вас обоих, дабы предначертанная встреча состоялась, когда вы навечно усвоите всю бессмысленность вражды и мести. Иначе страшная вражда будет переходить вслед за вами из века в век, в каждом воплощении даря то одному, то другому, большие возможности для расправы над недругом.

Но Кельт из всего сказанного ясно уловил только одно, где-то на юге у него имеется тайный недоброжелатель. Италия — разноцветная молния осветила его сонный разум. Наверняка этот враг жил в Италии! Но откуда у него там враг, ведь он не был в Италии?

— Ты не ошибаешься? — спросил Кельт у камня. — Я никогда не бывал в тех местах, так откуда там взялись мои враги?

— Необязательно быть где-то в этой жизни, чтобы сполна получить взращенные некогда собой плоды, — ответствовал камень. — Твоё собственное творение само найдёт тебя в нужный момент.

Они говорили всю ночь, и вечная память со своей над человеческой пунктуальностью, сохранит все подробности этого необычного общения. Через несколько воплощений, на заре новой поворотной жизни тот, кто был ныне Кельтом, будет наяву пытаться разговаривать с камнями. Именно подобным образом каждый человек повторяет однажды виденное, либо некогда испытанное, но оставшееся за стеной времени.

«Старый враг! Да кто он такой? — думал Кельт всю оставшуюся часть пути. — Какой враг может ждать меня в Италии, где я никогда не был?»

Он многократно перебрал всех, кто мог, так или иначе, являться ему личным, прямым, либо скрытым врагом. Однако таковых у него не было, если конечно не брать в расчёт всё племя гуннов во главе с Аттилой.

Нет, что-то здесь не сходилось или возможно он чего-то не понял. Но почему именно Италия? Почему это слово всегда вызывало в нём необъяснимое, кажется возникающее на пустом месте чувство тревоги? И это происходит с того самого дня, как он впервые услышал об этой стране. Даже во сне он сразу и безошибочно определил местонахождение своего противника. Непонятно! И, тем не менее, эта опасность, скорее всего, истинна. Кельт был язычником, привыкшим доверять в первую очередь самому себе и своим собственным чувствам, а не поклонником слепой веры во всемогущее божество. Да и жизнь почти в полном одиночестве, с раннего детства обострила в нём всё, что изначально заложено в каждом человеке в качестве потенциальных, но скрытых возможностей.

Февраль перевалил за вторую половину, когда отряд Кельта достиг границ королевства Аттилы. Словно в подтверждение этого, из заросшего густым кустарником подлеска выехал всадник и медленно направился навстречу, недвусмысленно показывая этим, что желает говорить с предводителем.

Кельт в свою очередь также тронул коня и встретил шпиона на равном удалении от своих. Что перед ним именно тот, кто необходим, он понял сразу. Аэций не только подробно описал внешность этого человека, но даже сообщил, во что тот будет одет.

— Аэций шлёт тебе привет и передаёт это послание, — без лишних церемоний перешёл к делу Кельт, протягивая шпиону предназначенное для него письмо.

Шпион быстро пробежал текст глазами, из чего Кельт сделал заключение, что ему было известно именно о его прибытии. Аэций как всегда играл на опережение надвигавшихся событий и заранее побеспокоился сделать необходимые распоряжения.

— Королева сейчас в ставке, — ознакомившись с письмом, также без лишних предисловий заговорил шпион. — Аттила находится на охоте и прибудет через три дня. Завтра я устрою тебе с ней встречу. Постарайся обговорить все вопросы в один приём дополнительная встреча может вызвать подозрения. Когда вернётся хан, ты ему представишься, и открытая встреча с Илдикдой станет невозможна. Более ничего сделать для тебя не могу, да и Аэций указывает, чтобы я глубоко не впутывался в это дело.

Далее шпион объяснил, что в целях сокрытия до времени их прибытия воины Кельта должны остаться здесь, а его он отвезёт к святилищу богов, которым поклонялась Илдикда и предупредит её. После переговоров Кельт вернётся обратно и на полных основаниях поедет в ставку.

ГЛАВА 6

Положив руки под голову, Кельт непочтительно лежал на каком-то грубом, но явно «священном» столе рядом с алтарём неведомого ему божества и равнодушно смотря в пустые глаза идола, думал о своём.

Илдикда появилась бесшумно словно приведение, возникшее из ничего и, остановившись рядом с развалившимся Кельтом, проговорила:

— Это святилище и все предметы в нём являются священными. Или ты варвар настолько смел, что не боишься гнева божеств?

— Приветствую тебя, королева, — произнес Кельт, покидая свое священное, но неудобное ложе. — Извини, если я невольно нанёс оскорбление твоим богам, но думаю, они на меня не в обиде.

Женщина окинула Кельта внимательным взглядом.

— Оставим этот вопрос богам. Сейчас я готова выслушать тебя, посланник Аэция. Надо полагать, то дело, ради которого он тебя прислал, не входит в компетенцию высших сил, ведь задачи сего мира, равно как и их решения создаются людьми и, увы, чаще всего ради своих собственных низменных целей.

— Не буду спорить с тобой королева, но дело, по которому меня прислал Аэций, должно тебя заинтересовать. Если ты конечно ещё не забыла, кто убил короля бургундов и надругался над тобой.

— Ах, вот в чём причина? — вздёрнула подбородок Илдикда. — Как я сразу не догадалась! Аэций, разбив Аттилу в Галлии, не до конца удовлетворён своей победой, и чтобы обезопасить разваливающуюся империю, желает окончательно убрать его из подлунного мира.

— Ты очень умна королева, я рад, что боги пересекли наши пути и подарили возможность пообщаться с тобой, — с уважением произнёс Кельт. — Гибель империи действительно не за горами и Аэций пытается насколько возможно оттянуть неизбежное.

— Почему Аэций решил, что я стану помогать в осуществлении его замыслов?

— Ваши интересы сейчас совпадают. Месть святое дело, а отправить хана к предкам тебе намного проще, чем кому-то другому. После завершения операции мы сможем скрыться.

— Из ставки хана? Ты обладаешь даром делаться невидимым или может быть, думаешь, что способен, победить целую армию?

— Не беспокойся об этом. Увезти тебя отсюда только моя забота.

— И что я должна сделать?

— Дать хану вот это, — Кельт осторожно вытащил из-за пазухи заветный мешочек и протянул Илдикде.

— Яд? Великий завоеватель Аттила должен умереть от яда! — подняв на ладони мешочек, словно взвешивая его, презрительно воскликнула женщина.

— Для тебя имеет значение, от чего именно он покинет этот мир?

— Я просто думаю, сколь немощен стал гордый Рим, если, желая уничтожить сильного врага, прибегает ни к помощи своих прославленных легионов, а яда и слабой женщины. К которой, вдобавок, посылает курьером варвара считающего, что гибель империи не за горами, — Илдикда взяла Кельта руками за плечи и впилась взглядом в его лицо. — Когда Аттила убил отца, я горела одним желанием, вырезать в него живого сердце и скормить собакам на его глазах. Так неужели ты, не жаждешь убить хана в честном поединке при помощи освящённого жрецами оружия?

— Я делаю это по просьбе Аэция Флавия, — ответил Кельт, которого несколько задели последние слова женщины. — И, разумеется, предпочёл бы умертвить хана лично и при помощи меча, но раз это невозможно следует действовать исходя из обстоятельств.

— Что пообещал тебе Аэций?

— Ничего, — просто ответил Кельт.

— За ничего ни один разумный человек не согласится пойти на такое дело, а дураков Последний Римлянин возле себя не держит.

Илдикда пристально посмотрела Кельту в глаза.

— Да, теперь я понимаю. Тобой движет высокое чувство вечное в этой вселенной, но оно является лишь половиной целого и другая половина этого целого также живёт в тебе. Сейчас они находятся в уравновешенном состоянии, хотя время от времени поочерёдно, вплёскивают свою энергию в этот мир.

— Это хорошо или плохо?

— Хорошо или плохо, понятия относительные. Мы считаем, что поступаем хорошо, а на деле наш поступок несёт только вред. Ты победишь Аттилу, но не победишь другого более опасного врага.

Илдикда обошла Кельта и, встав напротив идола, долго смотрела в его бездумные, ничего не выражающие глаза.

— Так скажи мне варвар, умеющий, как все кто не носит крест и живёт в гармонии с природой, воспринимать мир во всей его полноте: зачем ты участвуешь в этом деле? — наконец спросила она.

— Я уже получил от Аэция самое дорогое, что существует для меня в этом мире, а сейчас просто помогаю ему достичь цели. Ну а жизненные обстоятельства часто складываются по иным, напрямую не зависящим от воли людей причинам и обыкновенно вопреки их желанию, — ответил Кельт.

— И ты никогда не задавался вопросом, почему так происходит?

— Задавался, — не стал отрицать Кельт.

— К какому выводу ты пришёл?

— Вывод может быть только один, во всех жизненных обстоятельствах, даже если я не желал их воплощения, всегда виновен я сам и никто другой. Впрочем, это не моя идея, вероятно, так говорят и жрецы твоего народа.

— Неужели ты смог безоговорочно принять вывод принижающий свободу, честолюбие и безошибочность всегда правых людей?

— Нет, — тихо ответил Кельт, — я до сих пор не могу принять его до конца. Однако ничего другого нам, судя по всему, не дано.

— Я тоже, — также тихо произнесла Илдикда. — Это очень странно — понимать, но не принимать.

И словно обрывая этот неожиданно и не к месту возникший диалог о запутанности или бессмысленности бытия в целом, королева оторвалась от созерцания идола и повернулась к Кельту.

— Я сделаю, что хочет Аэций, но этого количества яда мало, — сказала она.

— Аэций сказал, здесь достаточно, чтобы убить десять человек. Он сообщил, что яд необычайно силён и хотя действует не сразу, а через некоторое время, ни один человек не сможет выдержать его воздействия. Так неужели Аттила способен выдержать?

— Аттила непросто человек, его далеко непросто убить, — возразила королева.

— Это так, — согласился Кельт. — Но и тебя, которую собственное племя почитало и по-прежнему почитает, как сильную колдунью почти равную богам, сложно считать обычным человеком.

Илдикда пристально посмотрела на собеседника.

— Но ты, судя по всему, меня не боишься.

— А чего мне тебя бояться? Сейчас мы союзники. Да и что ты можешь сделать мне такого, чего не могут другие в этом мире? — хмыкнул Кельт.

— Своим отношением к колдовству ты напоминаешь Аттилу. Некоторые колдуньи обладают страшной силой и могут наслать на человека столь невыносимо ужасные муки, выдержать которые смогут далеко немногие, — обронила королева.

— Я неоднократно слышал об этом, только никогда не видел, — парировал Кельт. — Да и как бы мне не пришлось умирать, это произойдёт лишь единожды и второго раза не будет.

— Ты уверен, что это происходит единожды? — улыбнулась Илдикда.

Кельт окинул женщину внимательным взглядом.

— С тобой очень интересно вести беседу, королева. Но, учитывая, зачем я сюда прибыл, нам следует не выяснять, как выразился бы Аэций, жизненную философию и мировоззрение друг друга, а заняться более насущными проблемами. Главное, чтобы хан выпил яд, остальное моя забота. Только предупреди меня заранее, дабы я был наготове.

— Я никуда не поеду, — ответила женщина.

— Но если узнают, кто отправил Аттилу к предкам, тебя ожидает мучительная смерть!

— Будь что будет. Да и что мне делать у Аэция?

— Жить! Аэций честный человек и всегда держит слово.

— Держит слово и подчиняется необходимости! Два десятка лет назад он с помощью гуннов наводил в Галлии жестокий порядок, подчиняя варваров своей воле. И вот теперь судьба развела его с друзьями, сделав из них врагов и наоборот.

— Я слышал, это называется политикой.

Глаза Илдикды стали грустными.

— Как бы это ни называлось, не следует действовать исходя из обстоятельств и сиюминутной выгоды. Поэтому уезжай и не жди меня.

— Я в любом случае дождусь полного завершения наших дел. Надеюсь, ты передумаешь. Нет никакого смысла принимать смерть, когда есть возможность жить, претворяя в реальность свои мечты. Мучительную смерть оставь на откуп христианам, это они озабочены тем насколько красиво будут выглядеть на своём кресте.

— Ты странный человек, варвар, — улыбнулась Илдикда краешком губ. — Жёсткий, исповедующий жизненную необходимость и одновременно добрый, умеющий подбодрить. Откуда ты родом?

— Сложно сказать, — ответил Кельт. — Во всяком случае, моё детство прошло на берегу Северного моря.

Илдикда встала перед очагом и, упёршись взглядом в огонь, погрузилась в тяжёлые размышления. Она как никто понимала всё, что Кельт называл политикой и жизненной необходимостью. Умница Аэций рассчитал абсолютно верно, обратившись с таким делом именно к ней. Есть ли у неё возможность отказаться? Да, разумеется, ведь древние боги дали людям полную свободу действий, равно как и право обрекать себя на ту кару, что это действие когда-нибудь за собой повлечёт. Это лишь сказочный бог христиан, которые согласно их догматов являются его полными рабами, раздаёт судьбы, насылает кары на невинных в седьмом колене, или наоборот благодеяния на недостойных, и единолично решает за своих овец все основные жизнеформирующие вопросы. На самом деле люди свободны.

И если идти вглубь подлинных языческих воззрений, те беды, что на неё свалились, были вполне закономерны и заслужены и не будь Аттилы, обязательно был бы кто-то другой. Хан в этом случае действовал как исполнитель её судьбы. Он стал реализатором причины созданной некогда ею самой. Хотя и у него был выбор.

А этот варвар, что ему сделал Аттила? Когда она бросила упрёк, почти открытое обвинение в трусости, жажда мести, до этого момента искусно скрываемая, буквально заполыхала в его и так горящих неестественным светом, словно у дикой кошки глазах. И наверняка их жизненные пути некогда пересекались. Иначе в данном воплощении и при подготовке столь сложного заговора, направленного против человека, пришедшего в мир, чтобы как следует его встряхнуть, они бы не встретились.

Удивительно, но и образ их мыслей невероятно схож. Как это он сказал: не будем выяснять жизненную философию друг друга? Так кто он такой этот варвар? Какой путь прошёл он в прошлых телах и где они встречались? Или может ещё встретятся? Во всяком случае, она, Илдикда, считающаяся колдуньей и согласно данного статуса умеющая не просто читать мысли, но и достаточно хорошо разбиравшаяся в тайнах людских характеров, почему-то никак не может понять, кем на самом деле является этот воин. Между тем, то безграничное доверие, которое она сразу к нему почувствовала, говорит о многом.

— Хорошо, будем действовать, как предлагаешь ты, — положив Кельту на плечо свою мягкую руку, согласилась королева. — Сейчас я уйду, ты дождись вечера и только затем покинешь святилище. Больше мы не сможем увидеться, крайней мере, пока я не выйду на тебя сама.

Кельт кивнул, ему нравилась эта необычная женщина.

Илдикда направилась к выходу, а в голову Кельта стрелой вошла неожиданная мысль.

— Скажи, королева, — подгоняемый навязчивой мыслью, остановил он женщину возле самой двери, — ты не знаешь, когда хан планирует начать вторжение в Италию?

— Обычно Аттила начинает войну весной в апреле. Ты хочешь, чтобы я дала яд при первой возможности или мне повременить? — уточнила она.

«А если и впрямь дать хану время начать войну, а затем реализовать план? Хотя Аэций и послал меня, чтобы исключить возможность вторжения, но если Аттила разворошит это осиное гнездо христиан, в выигрыше окажутся все окрестные племена. Да и сам Аэций тоже, хотя он и не желает этого признавать».

Кельт поднял голову и встретился взглядом с Илдикдой, которая явно догадывалась или возможно, даже знала наверняка, о чём он сейчас думал.

— Послушай, королева, — взвешивая каждое слово и одновременно напряжённо думая, заговорил Кельт. — Вначале я рассчитывал просить дать Аттиле яд при первой встрече, но теперь считаю, что следует повременить. Поднеси ему отраву после того как я дам знак.

— Вряд ли мы сможем встретиться при подобных обстоятельствах, — напомнила женщина.

— И не нужно, знаком послужит золотой кинжал с руной на рукоятке, я поднесу его хану в дар. Вот, взгляни, — сказал Кельт, протягивая королеве кинжал.

— Интересное оружие, — медленно произнесла Илдикда, осматривая кинжал. — Тебе известно, что этот клинок составляет неразрывную пару с мечом, который выковали для бога Черу те самые кузнецы-гномы, что выковали копьё для Одина? Меч и кинжал всегда должны быть вместе. Откуда у тебя кинжал и где меч?

— Кинжал дал мне отец.

— Кто был твой отец?

— Воин.

— Значит, предначертание сбудется, — проводя над кинжалом ладонью, задумчиво прошептала Илдикда.

На этом они расстались. Илдикда уехала, а Кельт дождался полной темноты и двинулся к своему отряду.

«Так что всё-таки связано у меня с этой Италией, возьми её христианский дьявол? Почему я даже не желаю туда ехать? Или камень колдунов прав и там действительно ожидает враг, что принесёт смерть. Но кто он, этот враг? Почему я о нём ничего не знаю?» — вновь и вновь спрашивал себя ехавший по тёмному лесу Кельт.

Как бы там ни было, но сегодня он только из-за этого отсрочил смерть Аттилы, просчитав, что будет лучше, если Илдикда даст ему яд перед самым выступлением. Кельт надеялся, что раньше, чем хан отправится к предкам, он успеет разгромить Италийские легионы. Таким образом, задание Аэция будет выполнена наполовину, но он сам предоставил свободу действий наказав исходить из обстоятельств.

Следующие десять дней Кельт ожидал приёма у хана, но тот, вернувшись с охоты, был занят какими-то неотложными делами и представление затягивалось. Кельт был не рад подобной заминке, за время своего вынужденного безделья он повстречал нескольких знакомых гуннов и, хотя в том гриме, что на нём находился, его не узнали, можно было встретить и более наблюдательных врагов. После той неожиданной встречи Кельт перестал выходить из выделенного им под постой помещения, целыми днями раздумывая какие действия следует предпринять, если хан всё-таки его узнает.

Что это возможно Кельт понимал как никто другой, грим гримом, но глаза ведь не спрячешь. У Аттилы была отменная память, он знал многих воинов по именам. Также было бесспорно, что лично его он хорошо запомнил, особенно памятуя разговор, состоявшийся между ними. Поэтому сейчас Кельт размышлял о своих действиях в случае развития событий по худшему сценарию. Нет, он не собирался сдаваться или просить пощады, это было бессмысленно и глупо. Кельт прикидывал, с какого расстояния сможет метнуть топор, ибо, если кости судьбы лягут неудачно, следовало самому уничтожить врага, отправив его впереди себя туда, где, как говорят, живут души предков всех людей.

Наконец шпион сообщил, что назначен большой пир, где Кельт и будет представлен хану.

— Как близко меня подпустят к Аттиле? — задал Кельт, интересующий его вопрос.

— Тут нет твёрдого ритуала, всё зависит от настроения хана. Он может усадить тебя рядом и угощать лично.

— Интересно, какое у него будет настроение?

— Думаю, хорошее. Последние дни всё складывалось удачно, а сегодня он осмотрел подарки, что ты привёз, и остался доволен. Вполне возможно ты удостоишься личного гостеприимства Аттилы.

«Итак, если мне судьба самому уничтожить хана лучшего места и времени всё равно не будет», — думал Кельт, направляясь на пир.

Сегодня он ещё раз продумал возможные варианты развития событий и, прокрутив по обыкновению в голове все детали собственных действий, оделся соответствующе. Кроме обычного меча и топора Кельт сунул в сапоги два тонких клинка, один из которых был пропитан ядом.

Эти ножи были необычайно сбалансированы и специально созданы, чтобы метать их с большого расстояния. Когда Кельт, получив клинки в подарок от Аэция, подверг их испытанию, то был ни мало удивлён, с какой точностью они попадали в цель с двух десятков шагов. Никогда ранее ему не удавалось добиться такого результата с другими ножами. Когда Кельт поинтересовался, где делают столь изумительное оружие, Аэций сообщил, что клинки изготовлены далеко на востоке ещё до времён великого Александра и секрет этой стали ныне неизвестен. Впрочем, как и секрет тончайшей кольчуги, что была на Кельте, о звенья которой ломались самые крепкие варварские ножи.

Исходя из всего этого, у Кельта был реальный шанс уничтожить не только хана, но и немало его ближайших сподвижников раньше, чем убьют его самого. Воины Кельта были предупреждены о возможном развитии событий и по плану, что он предусмотрительно разработал, находились на заранее означенных местах.

Аттила сидел на высоком стуле, заменявшем ему трон, на спинке которого красовалась кабанья голова. Кельт представился, как сказал Аэций и, следуя благосклонному кивку, опустился на скамью рядом с ханом. Ему налили вина, он выпил и сделал вид, что усиленно ест, но на деле начал вести тяжёлую борьбу с мыслями и навеваемым ими желанием, которому не следовало появляться в этот момент.

Сейчас всего в шаге от Кельта, находился сам Аттила, враг, которого он несмотря ни на что уважал и которому в то же время с величайшим наслаждением лично выпустил бы кишки. И он может это сделать, но потом последует неотвратимая смерть. Так для чего ему выпал тяжкий жребий сидеть рядом с врагом и терпеть этот невероятный зуд в руке, когда она почти самопроизвольно тянется к мечу? Зачем ему подобное испытание? А может, стоит наплевать на опасность и действовать самому? Сколько раз в своей жизни ему удавалось выходить живым, кажется, из абсолютно безнадёжных ситуаций, так что вполне возможно он сумеет выкрутиться и теперь.

Обуреваемый сладостным желанием Кельт, поднял глаза и плотоядно посмотрел на шею Аттилы. Всего один миг и голова завоевателя будет лежать на том самом блюде, из которого он ест. А потом будь, что будет, как хладнокровно заявила Илдикда, слабая женщина, на плечи которой он по просьбе Аэция возложил столь тяжкий груз.

Желание уничтожить хана почти подчинило Кельта своей воле, когда Аттила обратился к нему с каким-то незначительным вопросом. И находящийся под прессом страшной силы, напряжённый, словно струна он, как ни странно, сумел не только услышать вопрос, но и дать точный ответ. Именно этот вопрос Аттилы помог Кельту мгновенно овладеть собой, а удовлетворённый хан в свою очередь, откинулся на спинку трона.

Вернувший власть над собственным телом Кельт, приходя в себя, поспешно поднёс к губам кубок с вином. Нет, он не сделает этой глупости! И как бы ни было велико искушение лично расправиться с великим врагом, в этот раз он не будет испытывать судьбу. В этот раз он назначит день его смерти и, возможно, дождавшись, когда хан сделает последний вздох, вернётся в Галлию к Летиции.

Стоял март, до похода оставалось меньше месяца. Аттила ещё не знает, что это будет его последний поход, думал Кельт, возвращаясь с затянувшегося пиршества. Следовало решить, как провести это время ему самому, ибо Кельт принял решение сопровождать гунна. Он твёрдо решил собственными глазами увидеть смерть хана, а также, если такова воля его собственной всемогущей судьбы, встретиться со старым, но пока неизвестным врагом.

ГЛАВА 7

Полноводной и до поры спокойно несущей свои непредсказуемые воды рекой, показались бы с высоты птичьего полёта двигавшиеся через горы гунны.

Намеренно отстав от штаба хана, вместе с которым передвигались всевозможные послы племён, пожелавшие своими глазами увидеть разорение Италии и, оседлав нависавшую над дорогой гору, Кельт второй день наблюдал за движением колонны гуннов казавшейся нескончаемой.

Сегодня Кельт вновь начал терзаться мыслью правильно ли поступил, решив дать хану яд перед самым вторжением, а не сразу после прибытия, как желал Аэций. Озирая эту беспощадную вооружённую реку, которая выплеснувшись на плодородные равнины, разольётся, и разом убыстрив течение, двинется вперёд сметая на своём пути всё живое, он отчётливо представлял разоренные селения, жестоко убитых жителей и все прочие прелести войны, что всегда сопровождают её ход.

Итак, уже порядком измученную непрестанными вторжениями варваров Италию ждало новое и на данный момент наиболее сильное разорение, прямым виновником которого являлся он.

Как совсем недавно Кельт говорил Аэцию, что пресловутый христианский Фатум могущий направить историю по желаемому руслу находится в его собственных руках, так теперь он сам, простой воин, являлся хозяином этого Фатума, дав возможность беспощадному воинству Аттилы совершить свой кровавый набег на плодородные Италийские долины.

Кельт ещё не знал, будет ли ступать на равнинную часть Италии или отстанет от войска по дороге. В принципе, можно было возвращаться в Галлию, ведь его так невыразимо сильно тянуло к Летиции. Но задание Аэция не было завершено в полном объёме, а Кельт, будучи по природе человеком необычайно пунктуальным для варвара, не привык бросать дело на полпути и всегда доводил всё, за что брался до логического завершения. А ещё Кельту хотелось не только и столько убедиться в смерти хана, как посмотреть сколь тяжко он будет к ней идти.

Предчувствие и предупреждения внутреннего голоса, скорее всего, реальны, но что более страшное могло ожидать его в Италии кроме собственно обычной смерти? А с этой извечной подругой всего существующего под солнцем, Кельт с самого рождения привык сосуществовать в близком соседстве.

Решив провести на горе ещё день, дабы иметь приблизительное представление о численности войска Аттилы, Кельт улёгся на землю, положил голову на седло и, прикрыв глаза, перенёсся в Галлию к Летиции.

Всё-таки эта девушка была ему намного больше, чем просто родная, и они явно связаны более крепкими узами, чем представляют сами. Всё время пока Кельт находился в пути до Паннонии, в самом становище гунна и даже во время переговоров с Илдикдой он, несмотря на ежеминутную сложность и опасность ситуации, буквально каждый миг помнил о своей оставшейся далеко подруге. Непросто вспоминал, она жила внутри его души наполняя собой мысли в каждое мгновение жизни. Впрочем, по-другому, наверное, не могло и быть, ибо с Каталаунского сражения Кельт был твёрдо убеждён, Летиция и есть то самое, что составляет основу и цель его существования. Именно Летицию имел в виду почтенный друид, указавший путь для встречи с девушкой, которая понимала и любила свободу.

Он не сообщил куда едет, но в том и не было необходимости, Летиция сама прекрасно понимала, что Аэций мог дать Кельту только какое-то чрезвычайно трудное и сложно выполнимое задание.

— Возвращайся скорее, я буду скучать, — просто сказала она на прощание.

Вспомнив эти слова, Кельт неожиданно ощутил приступ такой ранее неизвестной эмоции как тоска, и ему столь сильно захотелось оказаться в Галлии рядом с любимой девушкой, что даже голова кругом пошла.

Тогда за несколько дней до отъезда, Кельт и Летиция выехали вдвоём на охоту. Лошади резво несли их по раннему нежданно-негаданно выпавшему ночью снегу по равнине срединной Галлии. В тот день они не подстрелили никакой дичи, но наслаждение, полученное ими от самой прогулки, было ни с чем несравнимо.

Пронесшись до дубовой рощи, Летиция на полном скаку остановила своего коня и, перебравшись к Кельту, сама нашла его губы. Они безостановочно целовались, чуть ли ни до полудня, а затем, дабы немного разрядиться от захватывающей, затягивающей как магнит энергии любви, словно дети играли в снежки. Им было так невыразимо хорошо вдвоём, столь необычайной силой были наполнены их члены, словно боги, выказывая покровительство, наделили в этот миг своих любимцев частью собственных сил.

Спрыгнув с лошади в крепостном дворе, Летиция с загадочной улыбкой выразительно посмотрела Кельту в глаза и тихонько шепнула:

— Жду тебя после полуночи.

Ночь, что завершала этот чудесный день, была ещё более прекрасна и удивительна, подарив эмоции и чувства коих Кельт никогда не испытывал с другими женщинами.

Когда девушка уснула, Кельт долго лежал, вспоминая и перебирая в памяти женщин отдававшихся ему ранее. Нет, там всё было ни то и не так! С ними он словно терял силы, а с Летицией наоборот, приобретал. Вернее они оба приобретали. Боги, если они действительно существуют, явно создали их друг для друга, а собственные судьбы свели жизненные пути. И возможно лишь ради встречи с Летицией, он прошёл свой прежний путь по жизни. Часто очень жестокий путь. Как говорят в таких случаях христиане: пронёс свой крест. Но он, ни в обиде на превратности судьбы в коих виноват сам. Да и Летиция стоит того, что он испытал и вполне возможно ещё должен будет испытать. И если это необходимо он будет нести пресловутый крест до пока неизвестного конца ожидающего их впереди.

Арьергард гуннского войска показался только к вечеру следующего дня. Наблюдение позволило Кельту сделать относительно точную прикидку о численности армии, в поход шло менее половины воинов от того числа, что было при вторжении в Галлию. Каталаунское сражение подорвало мощь Аттилы, с удовлетворением думал Кельт, пристраиваясь в хвост колонны.

Теперь следовало быстрее нагнать штаб хана и Кельт, оставив большую часть отряда позади, с десятком воинов спешно гнали лошадей вперёд. Когда через два дня они достигли цели, Кельт наконец-то узнал, что Аттила почувствовал себя плохо. Эту новость сообщил посол одного из племён, повстречавшийся при спуске в долину.

— Неужели хан болен? Никогда бы не смог поверить в это, — внешне невозмутимо, скрывая разлившееся внутри его существа поистине сладкое удовлетворение, произнёс Кельт. — Чем он заболел?

— Никто не знает. Накануне он неожиданно потерял сознание и упал с лошади. Со вчерашнего вечера шаман не покидает его шатра, а сегодня был призван и лекарь римлянин.

— Хан прерывает поход?

— Нет, просто задерживается на несколько дней. Аттила по-прежнему полон решимости, взять Рим.

— Надеюсь, его боги помогут ему в этом, — усмехнулся Кельт.

«Вот оно, начинается, — думал он. — Интересно, насколько у хана хватит сил сопротивляться действию яда».

Прикинув когда Илдикда всыпала отраву, Кельт решил, что не прошло и месяца. Неужели у хана оказался более слабый организм, чем думала королева?

Боги пока помогали Аттиле. Они дали ему силы, и на следующее утро гунны двинулись вперёд.

Сметая на своём пути всё живое, передовые отряды гуннов через день вышли к По, форсировали реку, и двинулись к Равенне. Но вскоре Аттила почему-то изменил решение и, оставив в покое перепуганного императора за толстыми крепостными стенами, устремил своё беспощадное войско к Риму.

В сущности, Аттила, сам не подозревая об этом, начинал своим последним походом череду больших вторжений и опустошений, ожидавших Италию в ближайшие полтора столетия, приведших, в конце концов, почти к полному истреблению коренного италийского населения и постепенному захвату территорий варварскими племенами. Но на развалинах некогда великого Рима, эти варвары, перемешавшись между собой, вскоре создадут достаточно мощные и необычайно культурные для своего времени государственные образования, которые дадут миру гениев, чьими творениями будут восхищаться последующие поколения людей. Так устроен этот мир, в котором каждая новая эпоха, сменяя уходящую в небытие, устраивает индивидам, коим суждено жить в это время, такую встряску, последствия которой остаются в их вечной памяти несгораемым опытом. Опытом хоть и жестоко обретённым, но необходимым для их дальнейшего развития.

Наверное, Кельт всё это подсознательно понимал. Ибо озирая творение унёсшихся вперёд гуннов: дымящиеся развалины, голые трупы, умирающих на кольях людей и говоря себе, что всего этого кошмара можно было избежать, не пожелай он его воплощения в реальность, в то же время искренне считал, что такова судьба каждого убитого, или казнённого. И как всегда в подобных обстоятельствах, когда судьба каждого отдельного человека зависела, как ему казалось только от действий продиктованных его желанием и волей, Кельт словно делился на две противоположные индивидуальности которые, скрываясь за оболочкой тела, в один голос толковали правильные, но плохо принимаемые разумом вещи. Даже образ Летиции в эти дни был затемнён и на время исчез из его мыслей.

Менее чем за месяц войско Аттилы докатилось до Рима. За всё это время хан больше ни разу не пожаловался на здоровье, он словно черпал в войне некие сверхъестественные силы, позволявшие организму вести борьбу за жизнь. В принципе так и было, ведь льющаяся рекой материальная кровь есть видимое состояние невидимой энергии. Поэтому, привыкшие воевать индивиды уже не умеют жить без столь мощной подпитки организма и никогда добровольно не расстаются с этим увлекательным занятием. Даже если воин будет точно знать день собственной гибели он, как правило, никогда не отступит и не упустит возможность вновь окрасить кровью свой меч. Другое дело как это скажется на дальнейших воплощениях, в которых без сомнения придётся оплачивать некогда содеянное. И в будущем, дабы был соблюдён известный баланс, индивид получит воздаяние в наиболее жёстком варианте. Но лишь немногие в этом мире знают, что в своё время обязательно придётся оплатить свершённое.

Кельт сам был таким человеком. Наслаждение, которое он испытывал в бою, сложно было сравнить хоть с чем-то из обыденной жизни. Но сейчас Кельт был озабочен лишь уничтожением хана думая, что Илдикда была права, яд мог не подействовать, и вновь прикидывал собственные возможности для нанесения смертельного удара.

Рим был в одном переходе, когда до хана дошла весть, что римский епископ Лев, которого считают святым, вышел ему навстречу и с группой единоверцев стоит на коленях на Аппиевой дороге.

— Зачем? Чего он хочет? — удивился Аттила.

— Он надеется, что ты смилостивишься над великим городом и в желании этого готов принять смерть, но не сдвинуться с места.

От воздействия этих слов хан внезапно почувствовал, как противный липкий пот покрывает его лоб, а голова вновь идёт кругом, и чтобы не свалиться, как это случилось ранее, он с силой сжал ногами бока лошади.

До хруста стиснув зубы, скрывая от свиты вернувшуюся немочь, хан опустил голову, чтобы всем казалось, что он думает.

— Хорошо, — наконец произнёс он, — я встречусь с этим римлянином. — И, тронув лошадь, под удивлёнными взглядами приближённых, поскакал навстречу Льву в сопровождении всего двух телохранителей.

Тщедушный Лев стоял на коленях перед больным, но всё ещё всесильным завоевателем, который с высоты своего положения в мире определённого ему богами, озирал человека, считавшегося среди своего племени святым.

Хан не был ни христианином, ни просто безоглядно верующим в чудеса человеком, который слепо поклоняется религиозным догматам, а смотрел на мир со строго реальных позиций. И в эти начальные мгновения встречи, его в первую очередь интересовал вопрос: что именно скрывается за этим странным визитом? Задавшись этим вопросом, Аттила поймал взгляд Льва, который так добро озирал его своими лучистыми глазами, словно был благодарен за устроенную в Италии резню.

Аттила невольно подумал, что таким взглядом его не удостаивал ни один человек в этом мире. Обычно перед ним лебезили, причём вне зависимости от того по какому вопросу обращались. Хотя бывали и храбрецы, которые смотрели прямо в лицо и говорили что думали. Однако таковых было мало, и в этот момент хан неожиданно вспомнил воина, коего хотел посадить на кол в Галлии. Боги оказались милостивы к дерзкому, возможно лишь за его смелость, выказав свою благосклонность тем, что помогли бежать. Странно, но он не может отделаться от ощущения, что совсем недавно встречался с ним. Или это проклятая болезнь так подорвала силы и ему постоянно что-то мерещится?

Тряхнув головой, словно пытаясь отогнать этим странные видения и навеваемые ими мысли, хан сосредоточил своё внимание на старце. Пожалуй, этот человек также не принадлежал к простым смертным. Во всяком случае, далеко не каждый решился бы на столь смелый поступок. Ведь он рисковал и по-прежнему сильно рискует, настояв на переговорах с ним, самим Аттилой, а значит, достоин, чтобы его выслушали.

Хан тяжело опустился на чурбак, а Лев остался стоять на коленях. В двух десятках шагов за спиной Льва также на коленях стояла группа его единомышленников-единоверцев решивших либо принять мученическую смерть вместе со своим духовным отцом, либо спасти Рим.

Это была невероятно занимательная картина, вполне достойная быть увековеченной кистью живописца для истории. Завоеватель, за которым стояла стотысячная армия и высохший римский священник с полусотней сторонников, но поддерживаемый огромной силой духа. Увы, среди немногих свидетелей этого свидания не было художников, но тот, кто был Кельтом, с холма наблюдая за встречей двух незаурядных людей, навсегда запомнил эту картину. И когда-то через века она вновь явится ему, чтобы помочь осознать, кто он есть на самом деле.

— Слушаю тебя, жрец, — первым проговорил хан.

— Я пришёл, сын мой, — ровно и очень спокойно начал Лев, но отнюдь не пугливый Аттила от подобного обращения даже вздрогнул, — просить тебя остановиться и повернуть назад. Не следует входить в Рим и этим усугублять без того тяжёлое положение страны, которой вскоре предстоит пережить ещё более жестокое потрясение. Это важно и в твоих политических и, что намного важнее, в интересах вечных. Оставив наш древний город в покое, не подвергнув его разграблению ты, безусловно, сможешь стоять перед создателем с более чистой совестью и душой, над которой не будет довлеть тяжкий груз тех невинных душ, кои будут загублены твоими воинами в Риме. А создатель, сын мой, и я говорю тебе об этом абсолютно откровенно, в самом скором времени ожидает тебя.

От этих последних слов лоб хана вновь покрылся противным, липким потом и, покачнувшись на чурбаке, он медленно сполз на землю.

Теперь они находились на одном уровне. Подняв руку, Аттила оттер рукавом лоб и окинул епископа туманным взглядом. Да, по крайней мере, он не ошибся в этом человеке, немногие бы рискнули вот так напрямую заявить ему о приближающейся смерти, дыхание которой он и сам ощущал с того дня когда ступил на исконные земли этой загнивающей империи.

— Значит, я действительно умираю? — спросил хан.

— Смерть всегда пребывает рядом с нами, сын мой. Проще говоря, стоит за нашей спиной. Но у тебя смерть находится уже внутри тела.

— Какой болезнью я болен, ты можешь сказать? Никто из моих шаманов, и даже твой соплеменник, не в состоянии её определить.

— Твой недуг вызван желанием покорить Рим. И бог, в промыслы коего не входит подобное кровопролитие, ещё в начале похода указал на неправильность принятого тобой решения.

— В таком случае, что изменит уход моей армии, если болезнь всё равно смертельна, ибо послана, как ты утверждаешь вашим могущественным богом? Пожалуй, мне лучше идти до конца и уйти из мира победителем, завершив этот последней поход славной победой.

— Бог никогда и ничего не посылает сам. Он стоит над всем тем хаосом и кровопролитием, что ежечасно совершают в подлунном мире люди, а его слова и желания проявляются опосредованно. Это твоё собственное желание разорить нашу страну вызвало действия, преобразовавшиеся в болезнь.

Аттила опустил голову. Он не смог понять, что говорил этот, судя по всему сильный и информированный жрец христиан. Но хан никогда не думал, что боги уготовят ему стезю смерти от болезни, словно рабу, поэтому задал вопрос, который был для него наиболее важным.

— Если я уйду, болезнь отступит? — прямо спросил он.

— Конец каждого существа в этом мире определяет само существо. Ты можешь победить болезнь, а можешь усугубить и ускорить её течение. Для начала тебе стоит покаяться в грехах и попытаться изменить мировоззрение, то есть перестать лить кровь. После этого болезнь не отступит совсем, но ты почувствуешь себя лучше. Если желаешь, я могу исповедовать тебя прямо здесь.

— Хорошо, — неожиданно согласился Аттила.

Подозвав телохранителей, он приказал им убраться так далеко, чтобы никто из них не только ничего не мог услышать, но и увидеть. Лев в свою очередь отдал подобное распоряжение своим собратьям. И когда они остались на дороге вдвоём, заставлявший трепетать всю Европу железный Аттила, встал перед римским священником на колени.

Ни один человек не увидел того, что соплеменники великого завоевателя да и, пожалуй, не только они, посчитали бы позором. Сам Кельт, из-за камня украдкой наблюдая за этой встречей, от величайшего изумления чуть было не вскочил на ноги. Он даже глаза протёр, ведь расскажи ему кто-нибудь о подобном, никогда бы не поверил. Хотя, разумеется, ясно понял, чем это было вызвано — Аттила желал жить.

«Да, когда красотка своей железной рукой хватает за глотку, даже самые сильные и великие часто готовы ползать на коленях вымаливая себе лишний час. Не хотел бы я себе такого конца, на который обрёк Аттилу. Надеюсь, Морриган, дарует мне, как своему стороннику смерть в бою», — думал он, в душе сочувствуя хану.

Но в чём исповедовался Аттила, Кельту не дано было узнать, равно как ни одному другому человеку на этой земле. Лев не сказал о произошедшем разговоре ни слова и, не разгласив тайну исповеди завоевателя, унёс её с собой в мир иной.

Когда хан закончил, Лев отпустил ему грехи и ласково провел своей мягкой рукой по голове жестокого, никогда ни перед кем не склонявшегося варварского короля, этим жестом благословляя его.

— Я буду за тебя молиться. Ты должен находиться в полном душевном и телесном состоянии покоя и не чинить жестокостей, тогда болезнь окончательно отступит.

— Спасибо жрец! — с чувством произнёс Аттила, который после исповеди и благословения Льва почувствовал облегчение и заметный прилив сил. — Я последую твоему совету, сегодня моя армия повернёт назад.

Так закончилась встреча, о которой история за исключением нескольких скупых слов, не сохранила никаких подробностей. Но как могла пойти дальнейшая история италийских земель не повстречайся эти два незаурядных человека? Один из которых, стремился сохранить свою жизнь, другой — жизни соплеменников.

ГЛАВА 8

Аттила с седла окинул показавшиеся вдалеке вершины Альп. Где-то там, на северо-востоке, лежит его Паннония, а вот если ехать точно на северо-запад, то упрёшься в Каталаунское поле, на котором он в прошлом году потерпел столь неожиданное поражение в момент, когда победа, кажется, была в его руках.

Тогда боги помогли Аэцию, подсказав совершить тот хитроумный ход с прорывом к его ставке, коим он и воспользовался. Наверное, права была старая колдунья, в молодости предрекшая ему остерегаться похода в страну Кельтов. Она сказала, что там Аттила повстречает человека, которого сам сделает для себя врагом и который затем отомстит.

— Сильные боги покровительствуют этому человеку, и он не успокоится, пока не увидит тебя мёртвым. Все кто в этом мире становились на его пути, рано или поздно, но очень сильно сожалели об этом, — заявила тогда колдунья.

Стоп! И тут от неожиданно нахлынувших воспоминаний тот самый липкий пот, не появлявшийся со дня памятной встречи со Львом, вновь дал о себе знать, словно напоминая, что болезнь никуда не ушла и по-прежнему держит его в своих цепких объятиях.

Сейчас, в самый разгар воспоминаний, в мозгу хана неожиданно проявился приговорённый им к смерти воин, которому только боги помогли её избежать. А ведь его звали Кельт!

И цепкая память Аттилы, словно из какого-то сокрытого до времени тайника, начала последовательно вынимать одну за другой картины, что казалось, были навечно преданы забвению.

Аттила словно наяву увидел ту пресловутую, самоубийственную для принимавших в ней участие воинов, но такую успешную для всего сражения атаку. Он вновь явственно ощутил себя стоящим на возвышенности, что нависала над полем битвы, а совсем рядом, в нескольких десятках шагов от него, кипел ожесточённый бой. Вот один из атакующих варваров в безумном порыве одолел очередной строй телохранителей и со всего маха швырнул в его сторону палицу, что снесла череп коню. Кажется, на его лице вновь появилась кровь, брызнувшая из размозжённого конского черепа.

Но, ни палица чуть было не достигшая в тот день цели, взволновала сейчас хана, как и год назад, он вновь поймал бешенный и хорошо знакомый взгляд этого неистового бойца. Только теперь растревоженный смертельной болезнью мозг, в своей борьбе за жизнь без промедления заставил память выдать спрятанную тайну, которую она не захотела открыть тогда. Аттила узнал человека, воплотившего в реальность замысел Аэция. Кельт!

Это был он и никто другой. Значит, старая колдунья оказалась права, ведь Аттила сам сделал из него врага и вполне закономерно, что Кельт оказался в стане римлян. И он не погиб! Хану потом доложили, что почти прорвавшийся к нему варвар сумел уйти живым. Боги, коим поклонялся Кельт, явно любили своего воина и хранили его.

«Выходит, этот воин ещё жив, — думал хан, тяжело дыша от приступа вновь проявившейся болезни, немедленный возврат которой был вызван столь неожиданным открытием. — И ни просто жив! Я видел его совсем недавно, только не помню где и при каких обстоятельствах».

Осознание того, что враг находится где-то поблизости, окончательно выбило Аттилу из состояния покоя, в котором он находился после встречи со Львом, и дало болезни возможность, разом восстановить утраченные позиции. Едва совет — не мсти, был забыт, как загнанная в угол болезнь мгновенно воспользовавшись этим, нанесла неожиданный удар. Хан покачнулся в седле и, потеряв сознание, упал с коня.

Когда Аттила пришёл в себя, стояла ночь. В слабом отблеске сального светильника он с трудом различил лица приближённых, римского врача, шамана и Илдикды.

— Что ты здесь делаешь? — не веря своим глазам, с недоумением спросил он у королевы.

— Весть о твоей болезни дошла до Паннонии, терзаемая тревогой я поспешила к тебе мой повелитель, — просто и как всегда бесстрастно, ответила та.

Аттиле почудилась, что в словах женщины скользнула скрытая насмешка. Он напряг глаза, которые никак не желали давать чёткого изображения и внимательно посмотрел в лицо королевы.

Как всегда оно было совершенно бесстрастно и больше напоминало маску, а не лицо живого человека, что живёт, являясь зеркалом состояния души, мыслей и тела. Это выражение не менялось с того памятного дня, когда он убил короля бургундов и овладел Илдикдой прямо возле неостывшего трупа отца.

Это был, пожалуй, единственный поступок в жестокой жизни Аттилы о котором он давно пожалел по настоящему, ибо ему нравилась Илдикда. И хан чувствовал, эта неординарная женщина ничего не забыла и ничего ему не простила, именно поэтому старался встречаться с ней как можно реже.

Последний раз они виделись незадолго до похода. В тот день кто-то из варварских послов поднёс в подарок золотой кинжал тонкой работы, и ему сразу невероятно сильно захотелось встретиться с Илдикдой. Когда он пришёл к королеве, она сама обратила внимание на кинжал и, поднеся чашу какого-то необычайно вкусного напитка, произнесла странную фразу:

— Это последнее оружие, которого ты ещё не был удостоен в этом мире. Но на кинжале руна богов, а что возможно для бога, то смертельно для человека. Принимать такие подарки бездумно, большая ошибка.

И вот сейчас смертельно больной завоеватель уцепился за слова, на которые тогда не обратил никакого внимания. Что хотела сказать женщина, которую все без исключения его подданные считали колдуньей? Бездумно! Почему бездумно?

Ответом послужил образ человека сделавшего подарок, и теперь хан узнал его. Это был Кельт, внешне обычный и ничем непримечательный воин и его злой гений, коего Аттила собственноручно сделал своим заклятым врагом. Кельт искусно изменил внешность, но глаза! Как он не распознал его сразу? Эти целеустремлённые, светлые глаза со стальным упрямым отливом, в глубине которых, пряталась жажда мести.

Аттила слабым жестом подозвал приближённого, приказал схватить посла и привести к нему. Но ему доложили, что тот накануне вечером отстал от армии.

От охватившей и забиравшей остатки сил ярости, хан заскрипел зубами. Проклятье, Аэций опять перехитрил его! Ну, нет, он поймает шпиона и посадит на кол, завершив то, чего не сделал в Галлии.

Вскоре две сотни всадников были брошены на поиски Кельта, а хан, поддерживаемый мыслью о скорой расправе над врагом на следующий день вновь сел в седло. Он торопился вернуться в Паннонию.

Ожидания Аттилы окажутся напрасны. Хан умрёт так и не узнав, что брошенные на поиски врага воины через два дня погибли всё до единого, попав в засаду устроенную Кельтом.

Это Илдикда предупредив Кельта, помогла ему избежать смерти. Эта же необычная женщина, которую современники не зря называли колдуньей, почитая, в том числе, как обладательницу дара провидения, указала и место для засады. А когда Кельт вновь предложил ей отправиться в Галлию под крыло Аэция, сказала:

— Нет, воин, я приму свою судьбу. С тобой мы когда-нибудь снова встретимся, ибо ты, по-видимому, остаёшься моим должником, хотя я и не желаю этого.

Когда хан лежал на смертном ложе, потеряв возможность говорить и двигаться, но, ни способность понимать, Илдикда рассказала, от чего он умирает и свою собственную роль в этом деле.

— Наши поступки порождают неминуемые следствия, отражаясь от которых, возвращаются обратно. Думаю, нечто подобное говорил тебе и Лев. Из множества врагов занимающих высокое положение в этом мире, наиболее опасными для тебя оказались двое, я — женщина, и безвестный воин c нижней ступени иерархической лестницы. Ты ждал удара, откуда угодно, но только ни оттуда, откуда он пришёл. Но именно мы являлись той рукой твоей собственной судьбы, что поджидает своего носителя, готовая вонзить кинжал при первой его ошибке. И со мной и с Кельтом ты совершил ту самую роковую, непоправимую ошибку. Отсчет твоего конца начал материализовываться, когда ты насиловал меня рядом с отцовским трупом, окончательно сформировавшись и обозначив день завершения земного пути и причину смерти после неправого суда над Кельтом. Этот воин — твоя смерть!

О чём думал Аттила в эти последние мгновения жизни, не узнает уже никто. Вряд ли он сильно сожалел обо всём, что совершил. Но узнав перед смертью правду и уходя неотомщённым, в той жизни, когда пути Кельта, Илдикды и его собственный вновь пересекутся, первое слово будет уже за ним. И только от него, как вечной индивидуальности будет зависеть или продолжение вражды, или возможно, он сумеет нейтрализовать желание мести.

Великий завоеватель умер, и завеса над его загадочной смертью все последующие столетия будет оставаться тайной. Так находившаяся на последнем издыхании империя, руками неизвестного истории мужчины и полулегендарной, загадочной женщины, уничтожила опасного врага и созданное им государственное образование, чтобы в скором времени проследовать по тому же пути.

Известие о кончине Аттилы нагнало Кельта в начале осени в южной Галлии. Обрадовало ли оно его? Можно было сказать, что Кельт испытал удовлетворение, к которому примешивалась некоторая досада, ведь он сам желал совершить, что совершила Илдикда. Тем не менее, Аттила был достойным врагом и Кельт, привыкший уважать таких людей, мысленно пожелал ему достойной жизни в мире богов, если конечно таковой имелся.

В начале октября отряд достиг города, который они покинули почти год назад. Узнав об их прибытии, Летиция встретила Кельта у ворот и, перебравшись к нему в седло, долго не выпускала из объятий.

— Ты вовремя, мы собираемся в Рим, — шепнула она.

Кельт почувствовал, как от этих слов любимой девушки у него заныло в груди. Что-то, или может быть кто-то, вновь напоминал о возможной опасности, что ожидала его в исконных Италийских землях.

Вечером, когда они остались с Аэцием наедине, тот собственноручно налил Кельту вина и, откинувшись на спинку кресла, сказал:

— Ты достоин самых наивысших похвал, и хотя предотвратить вторжение не удалось в целом задание выполнено более чем успешно. По-правде говоря, я даже не рассчитывал на столь блестящий и скорый результат. Мне бы хотелось узнать в подробностях, как тебе удалось осуществить это предприятие.

— Так значит, отправлял меня, ты не верил в успех дела? — хмыкнул Кельт.

— Скажем так, я надеялся, что у тебя получится найти общий язык с Илдикдой. Реальных шансов на успех в этот раз было меньше чем на Каталаунском поле, но ты вновь сумел совершить практически невозможное, бог явно покровительствует тебе.

— Бог, — как обычно при упоминании этого слова кем-то из христиан, засмеялся Кельт. — Во всяком случае, это явно ни тот бог, которому поклоняешься ты. Тебе стоит благодарить Илдикду, это удивительная женщина, хотел бы я иметь такого друга в бою.

Затем, Кельт вкратце пересказал римлянину, как удалось отправить Аттилу к предкам опустив, разумеется, некоторые подробности.

— Скажи, а тебе не жаль Аттилу? — закончив, неожиданно спросил он.

— С чего мне оплакивать его смерть? — внимательно смотря в глаза Кельта, медленно произнёс Аэций.

— Пожалуй, не с чего, — согласился Кельт. — А вот мне жаль хана, думаю, он заслужил лучший конец, чем смерть от яда.

— Будем считать, что такова его расплата за всё им совершённое.

— За всё совершённое? А что такого он собственно совершил? Если убивал, так и я, и ты также убийцы. Всё мы неоднократно совершали в своей жизни страшные вещи, о которых не желаем вспоминать, или на худой конец всегда оправдываем. И как знать, что ожидает нас впереди, — задумчиво смотря в пространство, закончил Кельт.

Он не стал рассказывать Аэцию об унижении Аттилы перед римским священником. Всё-таки хан был тем врагом, которого Кельт уважал и не считал возможным порочить имя умершего, но достойного противника, предавая насмешкам христиан его величие. Тем более, что они обязательно приписали бы это в дальнейшем мнимому могуществу своего бога. Поэтому, уходя от темы, перевёл разговор на другое.

— Летиция сказала, что ты собираешься в Рим?

Аэций кивнул.

— Поедешь один?

— Вы с Летицией отправитесь со мной. Тебя, как человека имеющего неоспоримые заслуги перед империей я намерен представить императору. Да и оставаться в Галлии небезопасно, всё лето племена варваров воевали друг с другом, хотя я надеялся, что прошлогодняя битва сплотит их под знамёнами империи.

— Ты по-прежнему не желаешь основать собственное государство?

— Нет, империя должна быть единой! Но следует в корне изменить политику, и я хочу указать императору как следует управлять страной и какие реформы необходимо провести в ближайшее время.

— Жаль, что ты не желаешь признать, что всё это бесполезно, — бросил Кельт.

— Ты просто не привык к масштабам большой политики и её неожиданным поворотам. Последнее время я пребываю в уверенности, что всё получится и империя вновь обретёт прежнее могущество, — добродушно махнул рукой Аэций.

— Наступает зима, а зимой путь сложен, — напомнил Кельт, которому не хотелось ехать в Италию.

— Обстоятельства изменились. Была получена депеша, это ответ на предложения, что я посылал императору ранее. Мне предоставляется полный карт-бланш в действиях, которые как я надеюсь, дадут положительный результат. Отъезд откладывается до весны, — похлопав Кельта по плечу, Аэций приложился к кубку с вином.

В эту последнюю зиму Последний Римлянин реализует всё что задумал, но все его усилия ничего не изменят в принципе. Время жизни империи неумолимо подходило к завершению и вроде бы благие начинания, в конце концов, оказывались направленными против неё самой. Так история, подчинённая косе времени, которое в свою очередь подчинено вечному движению и прогрессу, показывает, сколь тщетны усилия даже самых высокопоставленных и держащих в руках все нити власти людей остановить этот процесс. Хотя многие из подобных власть имеющих считают себя, чуть ли не живыми богами.

Подобные, абсолютно неспособные к власти индивиды, во всех без исключения исторических эпохах стояли, и будут стоять у кончины государственных образований. Это своеобразные могильщики. Именно такой могильщик, считающий себя божеством, а на деле являвшийся абсолютным ничтожеством, сидел сейчас в Равенне.

У него, как и у любого индивида, разумеется, был выбор на тот или иной шаг. Возможно, он бы всё равно не принёс позитивных изменений, но однозначно мог сгладить то, что обычно называют смутным временем. Однако личность, считающая себя безошибочным божеством, понимающая власть лишь как возможность безграничного воплощения собственных низменных желаний, всегда и везде, несёт всём, и в первую очередь самому себе, только смерть. От которой не защитят ни золото, ни льготы, ни положение.

Увы, люди никогда не придавали значения всей предшествующей и весьма поучительной истории человечества, которая с завидным постоянством вновь и вновь повторяет одни и те же события, где зачастую не меняются даже персонажи.

ГЛАВА 9

Прятавшаяся среди болот Равенна в эти неспокойные времена представляла собой идеальную столицу. Взмывавшие вверх крепостные стены казались неприступными и Кельт, привыкший жить и оценивать окружающий мир в основном с точки зрения войны и целесообразности её действий, удовлетворённо качнул головой, взять такой мощный бастион было нелёгким делом.

— О чём ты думаешь? — поинтересовалась Летиция.

— Решаю, смогу ли захватить Равенну, если судьба распорядится так, что мне придётся это делать.

— Ты просто помешан на войне, — засмеялась девушка. — Неужели нельзя смотреть на вещи с другой стороны?

— Наверное, можно, но смотря, что это за вещи, — ответил Кельт. — Подобное сооружение, равно как и место, на котором оно расположено, невольно наводит на мысль, что ваш император очень сильно боится своих подданных и предпочитает прятаться за стенами самой мощной крепости собственной империи.

— Ты по-прежнему жалеешь что поехал?

— Ни то слово. Не жалею, а уверен, что совершаю ошибку. Да и Аэций притащив меня сюда, сильно осложнит себе жизнь.

— Неужели ты хочешь, чтобы мы жили в Галлии, где племена вступили в очередную междоусобицу, а из-за Рейна движутся всё новые и новые полчища варваров?

— При этом, в Галлии мы были в большей безопасности, чем под самым крылом вашего помазанного властителя.

Летиция посмотрела на своего друга долгим взглядом.

— Мне странно твоё отношение к императору, которого ты даже не видел. Словно ты боишься получить от него не награду, а что-то нехорошее.

— Я никого и ничего не боюсь, но сейчас наверняка знаю только одно, идти во дворец мне совсем не хочется.

— Надеюсь, после встречи с императором ты изменишь, своё негативное отношение к нему, — въезжая под арку ворот, сказала Летиция.

Кельт в ответ только саркастически хмыкнул.

Едва они устроились в отведённых им покоях, как появился Аэций и сообщил, что цезарь простудился и аудиенция состоится лишь послезавтра.

— Имея слабое здоровье, не стоило менять благодатный климат Рима на болота, — усмехнулся Кельт.

Полководец ничего не ответил но, зная, что у стен этой крепости есть уши, быстро прижал палец к губам и вышел вон.

Вечером молодые люди поднялись на крепостную башню. Кельт уселся на каменный выступ, а Летиция удобно устроилась у него на коленях. Задрав головы, они с наслаждением предались своему любимому занятию, наблюдая за прекрасным, переливавшимся небесными огнями южным небом.

— О боже, как красиво, — теснее прижимаясь к своему другу, с тихим восторгом проговорила девушка.

— На севере, где прошло моё детство, звёзды почему-то намного ярче, особенно зимой. Тебе никогда не хотелось увидеть их вблизи? — неожиданно спросил Кельт.

— Разве человек может прикоснуться к небесному своду? — удивилась Летиция. — Бог создал его не для познания, а чтобы люди могли им любоваться.

— Ах да, бог! — насмешливо воскликнул Кельт. — Я всё время забываю, что ваш бог постоянно ограничивает возможности и свободу христиан. Тогда хоть представь. Этого надеюсь, твой бог не запрещает?

Летиция ласково провела ладонью по волосам Кельта.

— Перед отъездом из Галлии я видела интересный сон. Мы также сидели с тобой на стене, только ни башни, а какого-то очень высокого дома, и звёзды были наверху и внизу. Вскоре я поняла, что внизу были ни звёзды, а огни огромного города. Мы разговаривали о разных вещах, вспоминали Галлию, и ты был одет как цивилизованный человек, но одежда была странная, я такой никогда раньше не видела. А потом я увидела себя в очень коротком красном платье. Я сидела возле шестиугольного окна с ароматической палочкой в руке, втягивала в себя дым и вспоминала, как мы смотрели на звёзды. Интересно, что это означает?

— Сложно сказать, — пожал плечами Кельт. — Я не умею толковать сны, тебе стоит обратиться к тому, кто сведущ в этом деле. Живи мы в Галлии, можно было сходить к друидам. Здесь нет истинных жрецов, а жрецы вашего бога вряд ли способны на что-то кроме молитв.

Наступило утро третьего дня. Накануне Аэций предупредил, что приём назначен на полдень и чтобы к этому времени они были готовы. Летиция с самого утра была занята тем, что никак не могла решить какое платье ей надеть. Она даже несколько раз обращалась с вопросом к Кельту, но тот неизменно отвечал, что его любимая хороша в любом из нарядов. Сам он, не мудрствуя лукаво, оделся как обычно, но его вид не устроил Летицию.

— Ты не можешь одеться как цивилизованный человек? — возмутилась она. — Отец подарил тебе богатые одеяния, какие носят знатные римляне.

— По-моему, я одет совсем неплохо, — оглядев себя, невозмутимо ответил Кельт.

— Твоя куртка из кожи буйвола и сапоги мехом наружу, конечно как нельзя лучше подходят для приёма у императора. Римляне так не одеваются.

— Я же варвар, — с иронией напомнил Кельт. — Поэтому мне следует одеваться как варвару.

— А оружие? Зачем ты взял столько оружия, словно собираешься идти в бой?

— С ним мне будет спокойнее пред ликом вашего цезаря, — погладив меч, ответил Кельт.

Их спор прервал появившийся Аэций. Оглядев в свою очередь Кельта, он только покачал головой, но говорить ничего не стал и дал знак следовать за собой.

Но у самого входа в приёмную случилось неожиданное, стражники, увидев вооружённого до зубов варвара, попыталась его остановить, дабы выяснить причину такого количества оружия. Это было сделано, прежде чем Аэций успел предупредить события. Вполне естественно, что едва рука первого стражника коснулась Кельта, как тот ударом кулака сбил дерзкого с ног, выхватив оба меча, отбил выброшенные в его сторону копья и, перерубив древки, оглушил нападавших.

На шум бежали новые воины, но Аэций крикнул, чтобы всё остановились и, встав между разъярённым Кельтом и воинами, в двух словах объяснил офицеру что произошло.

В это время из приёмной раздался голос императора, требовавший узнать, кто осмелился обнажить оружие.

Аэций взял Кельта и ошарашенную неожиданным столкновением Летицию за руки, и твёрдым шагом направился в приёмную.

— Это ты Аэций? Приветствую тебя. Но прежде чем начать разговор, я желаю увидеть наглеца посмевшего взяться за оружие в этом дворце, — сказал император.

— Прости цезарь, но он перед тобой, — едва склонив голову и положив руку на плечо сверкавшего глазами Кельта, ответил полководец.

— Этот? Тот самый варвар, которого ты так желал мне представить? Муж твоей дочери? — с изумлением воскликнул Валентиниан, неприязненно озирая Кельта.

Некоторое время император пожирал взглядом стоявшего перед ним варвара, буквально ощупывая его с ног до головы и наконец впился в глаза Кельта. Тот, о наглость, не отвёл взгляда, как это было принято в придворной среде, а выше поднял подбородок и вдобавок, по его губам скользнула презрительная усмешка.

Предчувствие не обмануло, Кельт и император с первого взгляда взаимно почувствовали друг к другу страшную уничтожающую ненависть. В какой-то момент много хуже владевший собой Валентиниан даже злобно ощерился, а Кельт в ответ легким движением выразительно коснулся меча.

— Неужели этот варвар и есть твой зять, Аэций? — скривившись, выдавил из себя Валентиниан.

— Да цезарь, — спокойно ответил полководец, с силой сдавливая плечо напряжённого, словно струна и внимательно следившего за каждым движением императора, Кельта. — Ты без сомнения прав он действительно варвар, но услуги, что оказаны империи и мне лично, и не только в Галлии, столь значительны, что дают ему право лицезреть тебя. Он настоящий мастер боя и очень смел даже для среды, в которой жил ранее.

— Что смел, я уже понял, — процедил император сквозь зубы. — Смел настолько, что готов затеять бой прямо в моей приёмной.

— Прости цезарь, он не знает наших обычаев. Но именно это обстоятельство может быть весьма полезно империи, если ты соблаговолишь взять его на службу.

— Хорошо, я подумаю, — милостиво согласился Валентиниан. — Отправь варвара на свою виллу, а когда нам понадобятся способности, которыми он обладает, его вызовут. Ты понял меня, варвар? — обратился он уже к самому Кельту.

Тот в ответ неторопливо кивнул.

Не нравился, ох как не нравился Кельту человек, что сидел сейчас перед ним на троне. Он хорошо разбирался в людях и видел гнилую сущность занимавшего трон ничтожества. Да и подсознание, ясно сохранившее все детали того давнего воплощения, недвусмысленно предупреждало о грозящей опасности, которую Кельт ощущал буквально всем своим существом. И если бы только было можно, он прямо сейчас с удовольствием выпустил императору кишки, хотя после этого, скорее всего, был убит сам, а следом Аэций и возможно его дочь. Именно опасность, угрожавшая жизни последней удерживала Кельта от столь безумного поступка.

Аэций быстро вывел Кельта с Летицией из приёмной, но в коридоре его догнал голос императора требовавшего полководца назад для конфиденциального разговора.

— Ждите меня возле дворца, — приказал Аэций. И обращаясь лично к Кельту, добавил. — Прошу тебя ни во что больше не ввязываться.

По знаку императора все присутствующие, за исключением телохранителей, покинули зал.

— Итак, Аэций, может ты, наконец, сообщишь, почему решил выдать замуж любимую красавицу дочь за безродного варвара, который даже не вождь? — пренебрежительно оттопырив губу, поинтересовался император.

Аэций слегка улыбнулся.

— Как я уже говорил, Кельт оказал империи большую услугу, в том числе в Каталаунской битве. Кроме того, — полководец сделал красноречивую паузу, — между ними присутствует огромная любовь.

Валентиниан презрительно рассмеялся.

— Любовь? О чём ты говоришь? В этом мире живут по другим законам и любовь совсем ни то, что имеет в нём истинную стоимость. Выгода и целесообразность, только это первостепенно, и насколько я помню, ты всегда действовал исходя из этого. Подумай сам, ты выдаёшь дочь за варвара всего лишь ради любви.

— Он достойный человек и мне не хотелось делать несчастной собственную дочь, принося её в жертву вечной целесообразности. Но именно данный аспект я бы хотел подробно обсудить с тобой в ближайшее время, который как я надеюсь, послужит не только нашему обоюдному интересу и выгоде, а и принесёт пользу империи.

— Я всегда рад обсудить вещи, что принесут пользу империи, — словно догадываясь, о чём пойдёт речь, совсем другим тоном ответил Валентиниан. — Но будет лучше, если мы обсудим этот вопрос через месяц.

Скрывая усмешку, Аэций покинул зал.

Молодые люди послушно ожидали его возле дворца. Летиция стояла в окружении нескольких девиц, с которыми вела оживлённую беседу, а те больше глазели на прохаживавшегося в стороне Кельта, смотря на него как на некое чудо, ибо с ног до головы увешанный оружием он сильно отличался даже от охранявших дворец варваров.

Завидев Аэция, Кельт подошёл к нему.

— И ты служишь этому, этому? — не находя подходящего слова, ткнул Кельт рукой в колонну императорского дворца.

— Я уже говорил, что служу империи, Риму, — сухо ответил Аэций. — К сожалению, трон далеко не всегда занимают самые достойные.

— Да тот гунн, с которым мы сражались в Галлии, более достоин занимать этот трон! — воскликнул Кельт. — Право, сейчас я жалею, что он не захватил в прошлом году всю вашу империю и не разворошил окончательно это осиное гнездо.

— Тише, — с улыбкой сжал ему руку Аэций. — Я и не ожидал, что ты являешься столь ярым поклонником Аттилы. А ведь он хотел посадить тебя на кол.

— Ты поступил бы также, — парировал Кельт. — Любой обладающий властью сделал бы то же самое, дабы поддержать дисциплину при помощи страха. Только гунн, прежде чем вынести приговор, выслушал мои аргументы, а твой император в подобной ситуации ни стал бы утруждать себя этим. У гуннов, по крайней мере, во внутренних отношениях, царит много большая справедливость, к Аттиле мог явиться любой воин и он бы его выслушал. Хотел бы я видеть как такое возможно с Валентинианом. Да тот, кто осмелится на такое, будет немедленно казнён!

Аэций промолчал, варвар был прав.

— Можешь не сомневаться, он тебя предаст, — тихо, но отчётливо произнёс Кельт.

— Вполне возможно, но я не могу предать империю, которую Валентиниан в данное время олицетворяет, — просто ответил Аэций. — Забирай её, — кивнул он в сторону дочери, — и немедленно уезжайте в Этрурию. Там вы будете в безопасности, во всяком случае, пока.

— Брось всё, поедем с нами. Что толку служить стране, не приемлющей твоих помыслов?

— Это неважно. Пойми, для Рима наступили не лучшие, я бы даже сказал, очень скверные времена. С каждым мигом империя идёт к закату, я не могу бросить всё в такое время и мне необходимо провернуть ещё один ход.

— В таком случае прощай, я сомневаюсь, что мы увидимся вновь.

— Это возможно. Но если произойдёт худшее, не мсти за меня, позаботься о Летиции.

— Обещаю, пока я жив никто в этом мире не посмеет причинить ей зла.

— Возьми с собой моих людей.

— Твои люди могут предать. Я возьму только своих, с кем ездил в прошлом году.

С этими словами они дружески похлопали друг друга по плечу. Затем Аэций, который кажется и сам хорошо понимал, что видятся они в последний раз, подозвал Летицию, обнял её и объявил, что им необходимо срочно уехать как того пожелал император.

А Валентиниан сидя на своём троне, в это время напряжённо раздумывал о сделке, которую собирался предложить набравший большую силу Аэций. Он понимал, о чём пойдёт речь и с учётом всех обстоятельств ещё утром был готов согласиться, но теперь, после встречи с этим Кельтом, мысли о благе империи отошли даже не на второй, а на самый дальний план.

Тот, кто был ныне императором доживающей последние годы, но ещё могущественной империи и сам не понимал, почему он столь сильно возненавидел варвара, которого кажется, видел впервые в жизни. Но холодная ненависть, в которой также присутствовал непонятный животный страх, почти ужас, уже не позволяла рассуждать спокойно, в зародыше подавляя любую возможность докопаться до истины. Теперь и Аэций, который был едва ли не самым популярным и заслуженным человеком империи, из-за покровительства Кельту автоматически становился врагом Валентиниана.

«Я уничтожу их. Уничтожу всех!» — твёрдо решило сидящее на троне глупое ничтожество, не ведая, что уничтожает этим в первую очередь самого себя и остатки некогда могучего, повелевавшего миром государства.

Увы, так было всегда. Когда бесстрастное время решает, что жизнь и развитие того или иного государственного образования исчерпаны, кресло первого лица достаётся индивиду, считающему себя непогрешимым и безошибочным, что есть разновидность мании величия. Чаще всего этот человек просто глуп и неспособен руководить даже самим собой. Есть и такие, кто ставит во главу угла собственные мелкие интересы, а лишь затем интересы и благо государства и населяющих его людей. Но иногда, хотя и очень редко, глава государства занимается осознанным разрушением.

В любом случае, подобные индивиды полностью находятся под властью тех самых смертных грехов, о коих на удивление чётко повествуется в христианской библии. Все они разрушители по своей натуре в нужный момент бывают затребованы историей, которая на протяжении тысячелетий, не выдумывая ничего нового просто повторяет бывшее ранее, но в иных реалиях.

Это была также не последняя попытка той индивидуальности, что ныне носила тело по имени Аэций Флавий. Через столетия, вызванный историей, он в нужный момент взойдёт на вершину власти и, забыв о себе, вновь попытается спасти остатки того, что некогда было великой империей. И возможно, некоторые из его старых сподвижников, движимые родством душ, воплотясь в телах в урочное время, помогут ему в этом.

ГЛАВА 10

Отправив свой эскорт вперёд, Летиция и Кельт ехали в полном одиночестве, а пологие холмы Этрурии живописной картиной расстилались перед ними.

Было хорошо, свободно и тихо. Виноградники, усеивавшие всё видимое пространство, скрывали в себе работающих земледельцев, а пенистое молодое вино, полученное из порождённых щедрой природой плодов, было столь терпкое и густое, что губы окрашивались.

— Почему отец так срочно отправил нас на виллу? Он мне ничего толком не объяснил, — на ходу смакуя божественный напиток, поинтересовалась Летиция.

— Похоже, я не очень понравился вашему императору, — ответил Кельт. — Говорил, не стоит мне туда ходить, ничего хорошего не вышло.

Девушка беспечно махнула рукой.

— Забудь. Завтра мы будем на вилле на берегу моря. Каждый вечер мы будем купаться, и любоваться на закат. Ты когда-нибудь купался вместе с девушкой в море?

Кельт отрицательно покачал головой.

— Эх ты, неуклюжий варвар, — расхохоталась Летиция. — И за что я только тебя люблю? Иногда мне кажется, что я сошла с ума став женой лохматого варвара, который везде ходит в своих страшных меховых сапогах и хватается за меч в приёмной императора. А я, между прочим, была одной из самых завидных невест в империи, и любой получивший мою руку был бы безмерно счастлив. Цени это, варвар, — шутливо закончила девушка.

— Ценю, — принимая игру подруги, согласился Кельт. — Но и ты приобрела преимущества, коих не имеют другие. Я буду всегда говорить тебе только правду и никогда не предам. Аэций сразу понял, что лучшего мужа для своей дочери ему в нынешние неспокойные времена не найти.

— Какая великая гордыня обуревает этого варвара? — по-прежнему весело смеялась Летиция. — Отец явно перехвалил тебя.

Так, вполне довольные жизнью, перекидываясь словами и наслаждаясь одиночеством, молодые люди продолжали путь.

Вилла открылась неожиданно. Дорогу к ней преграждали два почти сходящихся у основания холма, а сама она располагалась на небольшом мысу. Опытный воин, Кельт с первого взгляда оценил все выгоды подобного местоположения, оно значительно уменьшало возможность внезапного нападения.

На вилле их конечно ждали. Управляющий выстроил прислугу, и Летиция с высоты коня долго с улыбкой слушала восторженные приветствия. А Кельт, оставив подругу получать положенную ей по положению долю фимиама, разговаривал со своими людьми, распределяя обязанности, численность дальних дозоров и охрану самой виллы. Затем, когда управляющий освободился, передал ему письмо Аэция, в котором тот предписывал выполнять все распоряжения Кельта.

— Какие будут приказы, мой господин? — ознакомившись с посланием, осведомился управляющий.

— Охрану виллы будут нести мои люди. От вас требуется не покидать территорию без моего ведома. Кто из слуг владеет оружием?

— Практически все, включая меня. Слуги Аэция Флавия в своё время проходили военную подготовку.

— Значит, со слугами я имею больше сотни мужчин.

— Ожидаются военные действия? — внимательно смотря на Кельта, поинтересовался управляющий.

— Возможно, — неопределённо ответил тот. — В любом случае, оружие должно всегда находиться под рукой.

Управляющий откланялся и отправился выполнять полученные указания, а Кельт инструктировать собиравшихся в дозор воинов. Он задумчиво смотрел, как отряд удалялся по направлению холмов, когда Летиция подошла сзади и, обняв руками, прижалась к нему всем телом.

— О чём ты думаешь? — спросила она.

— А? — очнулся Кельт. — Думаю? Может это выглядит странно, но я всё чаще думаю о вашем императоре. Меня не покидает ощущение, что я с ним раньше встречался, и та встреча окончилась для нас неудачно.

— Для нас?

— Да, для нас. Странно, не правда ли?

— Ты вообще странный. Ну, подумай сам, откуда ты можешь знать императора? — засмеялась Летиция.

— Верно, — согласился Кельт. — И всё-таки его и особенно тебя, я уже когда-то встречал, ибо до сих пор не понимаю, разумеется, исключая предсказание данное твоим родителям, что именно заставило меня убить того гунна.

Летиция развернула Кельта лицом к себе и внимательно посмотрела ему в глаза.

— Значит, ты ждёшь от императора чего-то нехорошего, и именно это заставило тебя отправить внушительный дозор на дорогу и обязать всех слуг носить оружие?

— Частично. Никогда не знаешь, что будет, а я привык жить, доверяя только своим чувствам, — ответил Кельт. — Но ты не думай об этом.

— И не собираюсь. Сейчас я думаю совсем о другом, — засмеялась девушка и, схватив Кельта за руку, потащила за собой.

Летицию действительно не занимал ни император, ни политические игры, постоянно происходившие внутри государства которые, тем не менее, могли оказать самое неожиданное влияние на их судьбы. Она была оптимистка, всегда надеялась только на лучшее, предпочитая не думать о плохом, и являлась полной противоположностью своего друга, смотревшего на мир с диаметральных позиций. Да и этот варвар теперь всегда был с ней рядом, однажды он вытащил её из страшной ситуации и при случае, само собой, сделает это вновь.

Сейчас Летиция больше всего на свете жаждала любви, простой физической близости, тяга к которой изначально заложена в природе людей как возможность единения хотя бы на уровне тела. Но которая, почти никогда не проявляется ими так, как следует проявлять это божественное чувство разумным существам, ибо большинство представителей рода людского, всегда сводит его до уровня низменного удовлетворения собственной плоти.

Было за полночь, когда Летиция оторвавшись от Кельта, приподнялась и села на ложе. Красивая грудь девушки, словно для большего эффекта освещаемая луной, коснулась виноградных гроздей во множестве свисавших с оплетавших беседку лоз.

Железный Кельт, до глубины души поражённый столь необычной картиной, непроизвольно поднял руку и провёл пальцами по груди подруги но, опомнившись, поспешно сорвал несколько ягод и отправил их в рот.

Летиция беззвучно засмеялась.

— Я красивая?

Кельт шевельнулся.

— Это не совсем, то слово. В тебе есть какая-то тайна и красота, соединяясь с ней придаёт, как бы это сказать, — он замялся подыскивая необходимые слова, но так ничего и не найдя продолжил. — Ну, не знаю, в общем, есть в тебе нечто такое, что намного выше просто понятия красоты. Оно влечёт сильнее и даёт странные ощущения. Вот сейчас ты сидишь в лунном свете с виноградной гроздью у груди, и мне кажется, что мы находимся совсем в другом мире, где нет и никогда не было ни войны, ни врагов, ни Аттилы, ни Валентиниана. Нет ничего — только ты и я. В том мире, ты некое высокое, таинственное божество, которым по здравому размышлению изначально является каждая женщина, ибо она приносит в мир жизнь, великий акт творения подобный творчеству богов, тогда как мужчины жизнь отнимают. Ведь если бы не было возрождения, люди давным-давно истребили друг друга. Да-да, женщина это жизнь, мужчина это смерть и по-другому не было и никогда не будет.

Летиция ласково провела рукой по страшному шраму украшавшего грудь Кельта.

— Отец говорил, твои рассуждения напоминают труды языческих философов. Ему до сих пор это кажется необычным, ведь ты никогда и ничего не читал. Откуда у тебя такие мысли?

— Сам не знаю, по мне мысли как мысли. Возможно, жизнь на пустынном берегу, приучившая меня к созерцанию, научила и чему-то ещё. Ребёнком, особенно когда на море разыгрывался шторм, я забирался на скалу и оттуда созерцал бушующую холодную воду. Я всегда получал от этого вида стихи какое-то сверхъестественное ни с чем несравнимое наслаждение, а иногда, то ли наяву, то ли внутри себя, видел некие непонятные изображения. Всякий раз я пытался докопаться до их сути, но у меня ничего не получалось. А грудь женщины воистину божественное творение, — неожиданно закончил Кельт.

Летиция улыбнулась.

— Тогда целуй это божество.

Кельт замер.

— Смелее воин, не стесняйся.

Кельт приподнялся, и неловко коснувшись губами грудей подруги, поспешно упал обратно на ложе.

Девушка окончательно расхохоталась.

— О боже, ну и варвар. Когда я научу тебя выражать чувства как это принято у цивилизованных людей, — прижимаясь к Кельту и ища его губы, прошептала она.

Была середина ночи, когда Летиция, оторвавшись от Кельта, бросила взгляд на луну.

— Идём купаться, — сказала она.

— Сейчас?

— Конечно. Ведь ты, кажется, никогда не купался с девушкой, а я милостиво обещала доставить варвару это удовольствие, — засмеялась Летиция и, соскочив с ложа, устремилась к морю.

Кельт смотрел, как в потоке неземного света Летиция легко и быстро пересекала пространство до воды. Стройная, с густыми, спускавшимися до самых ягодиц волосами, она являла собой истинное совершенство и действительно казалась настоящим божеством любви, которое ему поручено охранять в этом жестоком, абсурдном и непонятно для чего существующем мире.

Они долго плескались в тёплой воде, и только когда на востоке появилась светлая полоса, вернулись в беседку. Там крепко прижавшись, друг к другу горячими телами, заснули крепким здоровым сном молодых и наполненных жизненной силой людей.

Так в непривычном для Кельта безделье прошло два месяца. Но подобное времяпровождение не было утомительным, молодым людям было невыразимо хорошо вдвоём на этой скрытой среди холмов вилле. В этой жизни судьба давала им больше времени, предоставляя возможность лучше познать друг друга через физическую близость и понять, что их связывает не только это, а нечто много большее. И они с каждым прожитым днём все отчётливей осознавали, что просто не смогут жить, когда другого не будет рядом.

Но Кельт не забывал и о бдительности, он ежедневно внимательно выслушивал доклад своего дозора и не находя ничего подозрительного назначал новый. За это время его стараниями вилла была превращена в настоящую крепость, а идущая к ней дорога стала изобиловать всевозможными ловушками. Он по-прежнему ждал нападения, предчувствие недвусмысленно напоминало ему об этом.

В эту ночь Кельт проснулся от странного гнетущего чувства. Немедля ни секунды он быстро оделся и вышел наружу. Ночь была тёмная и безлунная, а вокруг стояла такая неправдоподобная тишина, что уши резало.

Кельт долго вслушивался в окружающее пространство, затем направился в конюшню, накормил лошадей и, оседлав двух из них, вышел за ворота. Там он вновь всем своим существом обратился в слух, пытаясь уловить хоть какие-то звуки со стороны холмов, где были его дозоры. Ночь дышала тишиной и спокойствием, но в душе Кельта не было, ни того ни другого.

Словно кем-то подстёгнутый он, внезапно приняв решение, направился в комнату управляющего, растолкал его, приказал поднять слуг и приготовиться к бою. Своим людям ему говорить что-то не требовалось, едва увидев командира они, молча, вскакивали и бежали к заранее назначенным местам. И через короткое время вилла была полностью готова к отражению надвигавшейся, хотя пока и неведомой опасности.

Кельт ещё раздумывал, будить ли Летицию, когда в предрассветных сумерках послышался конский топот.

— Кельт! — донесся из темноты далёкий крик. — Кельт, здесь римляне! Они перебили заставу и скачут за мной!

Отдав несколько приказов Кельт, больше не раздумывая, бросился будить девушку.

— Вставай, возьми оружие, беги на конюшню и будь всё время там, — помогая одеваться, наставлял он Летицию.

— Что случилось? — ничего не понимая спросонья, вопрошала та.

— Твой отец попал в предполагаемую опалу. Валентиниан послал отряд, чтобы разделаться с нами.

— Не может быть! Ты с ума сошёл! — протестующе воскликнула девушка, но тут, словно в подтверждение слов Кельта послышались крики и удары.

— Во имя твоего бога Летиция, собирайся быстрее и сделай всё, как я говорю, — бросил Кельт, устремляясь к выходу.

Когда он выскочил из дома, то увидел что, несмотря на предпринятые меры, римлянам удалось сходу протаранить ворота и ворваться внутрь. События начали развиваться совсем ни так, как ему хотелось, и как он планировал.

Этому без сомнения способствовало немаловажное обстоятельство, их противниками были не собственно римляне, а варвары из гвардии императора, которые умели воевать совсем по-другому, нежели воины из среды коренных, изнеженных италийцев. Эти варвары, хотя и были формально христианами, по-прежнему верили в своих древних богов, однозначно предписывавших им не бояться смерти.

Мгновенно оценив обстановку, Кельт понял, ни то, что победить, даже удерживать виллу они долго не смогут, ибо противник был явно многочисленнее. Гибель его людей была неизбежна, это был вопрос времени. Значит, они должны были выиграть эту борьбу за время.

— Болдер! — крикнул он своему помощнику. — Не деритесь на открытом пространстве, отходите за баррикаду и держитесь там. Остальным защищать здание!

Болдер со своими воинами отошёл за баррикаду, заблаговременно сооружённую на единственном пути, ведущем к конюшне. Теперь туда можно было попасть только через виллу. Этот манёвр не только на некоторое время полностью обезопасил Летицию, но и поставил нападавших в трудное положение, они оказались на открытом пространстве меж двух огней, из виллы и из-за баррикады люди Кельта обрушили на них град стрел.

Но враги были неробкого десятка, подчиняясь команде своего невидимого и явно опытного руководителя, оставив на некоторое время Болдера в покое, римляне почти всем составом дружно бросились на штурм виллы. Они словно знали, что находившиеся там люди менее искусны в ведении боя, следовательно, более слабы.

Несмотря на большие потери, римлянам удалось прорваться внутрь. Болдер, который хотел воспользоваться ситуацией и ударить с тыла, не смог этого сделать, баррикада теперь находилась под прицелом подоспевших лучников, а в доме шёл ожесточённый бой.

Кельт предусмотрел возможность того, что им придётся сражаться в здании и заранее распределил роли и места, а также пути отступления. И сейчас, ведя бой, они все вместе медленно отступали к выходу, ведущему на задний двор и конюшню. Но скоро из защитников виллы осталось лишь несколько человек и Кельт, выскочив из задней двери, увидел, что Болдер ведёт ожесточённый бой на баррикаде. Судя по всему, к римлянам прибыло дополнительное подкрепление.

— К конюшне, — крикнул, было, Кельт своим людям, но увидел лицо показавшего из дверного проёма врага.

Всё, больше у него здесь никого не было. Кельт снёс противнику голову и держал позицию до тех пор, пока бросив взгляд на баррикаду, не увидел двух или трёх отступающих воинов Болдера.

Сорвав с пояса палицу, Кельт швырнул её в проход, уложив двух врагов и немного затруднив дальнейшее продвижение остальным, а сам бросился к конюшне. Летиция к его облегчению была на месте.

— Садись на коня, уходим! — крикнул он.

И видя, что девушка стоит как вкопанная, по-прежнему плохо понимая происходящее, Кельт сам забросил её на лошадь, запрыгнул на другую и, схватив за узду, понёсся к морю. Там он заставил животных зайти в воду и через некоторое время они выбрались на сушу в стороне от виллы.

Пустив лошадей в галоп, Кельт и Летиция затем долго скакали и остановились, только уйдя из опасной близости от виллы. Остановив коней в виноградниках, Кельт помог уставшей девушке сойти на землю и принялся разжигать костёр.

— Ты, наконец, объяснишь, что произошло? — спросила Летиция.

Кельт вкратце пересказал девушке разговор, произошедший между ним и Аэцием в Равенне, но умолчал, что того скорее всего уже нет в живых.

— Всё, Риму конец, — словно подводя итог, констатировал он. — Этот идиот Валентиниан роет могилу не только себе, но и всей империи.

Однако реакция Летиции на это сообщение оказалось совершенно неожиданной для Кельта. Она словно кошка вцепилась в него руками и закричала:

— Это ты! Всё из-за тебя! Ты обнажил меч в присутствии императора, и отцу стоило много, чтобы спасти твою шкуру! Именно из-за тебя его теперь убьют! — надрываясь, кричала Летиция, тряся Кельта словно дерево, а тот изумлённо смотря широко открытыми глазами в лицо девушки, не произносил ни слова.