Бесплатный фрагмент - На помине Финнеганов

{Часть 1. Раскройщик Крыса и норвежский капитан 1}

{Гром, женитьба, смерть и возвращение}

Ясно, навряд интересно кому теперь озадачиваться вопросом Бытнессов.

Что страхи светлых при хромомногоязычии прячутся сзади судных в кипе тихих, затем, что мрак читалых рассеивается, с высоты девичьего понятья, когда господин, что значит с гору, исключая габариты, нежится на лимфе, что изображает медледи, как гак она пожелает, а также, что друзья лихие на пирах не перестанут поминать вином, пока проект был свистопеньем вокруг того май-парка, алятезисы, и ещё, поможливо, проба проворности для них, сейчас или никогда в Эфирии Пустырной, как в Великой Субурбии, с елейнежалейнерами, юрик или госполит, во время больших или минутных разнимгласий.

{Радио в таверне}

За какой причиной они, то есть гиберо-милезцы и верхарко-норманны, пожаловали его (рожденье оваций), что был братродитель смытославов, как важномистик, павший в западину, и как Абдюллен, что из Химаны, тем их дюжиннотрубным цифердискумом, служащим вере и правде, современным как завтрашний полдень и в появлении следующим требованию минуты (чуя, что у любого в том грудом дюкстве Волинстана по-выделанному было неправильное тело дат), снабжённым сверхъэкранированными зонтичными антеннами для дальнеприёма и соединённым через магнитную линию термопарной системой Беллини-Тости с треважным гулкоговорителем, способным улавливать небесные телеса, засветки водоплавов в гавани, клацание клавиш, водокурные наосы (раз донны созданы мобильными или андрогении служат помехами), и выпаривать в сеть телекомму волностью иллюминиевый звуковар, что подаётся с кавардальней карусилой, эклектрически фильтрованный на всеирландские светлицы герцев и ом-суток. Этот гармонический зонденсаторный выдвигатель (Крот) они заставили работать от магазинной батареи (именуемой Миммим Бимбим, патент номер 1132, Торрпетерсен и Стадоба, Йомсборг, Сребробугор), что была налажена через двутриодные одновентилёчечные пипкопроводки (лассосопрягаясь вдоль, как будто они терпеливвисели над волнпастью) с видноголовным заразширением, регулятором усиления циркумцентрических мегациклов, варьирующихся от доливневида до заэринастризны. Наконец они вызвали, или по самой крайней мере помогли явиться как-нибудто, (что) пип провода (бы) пронаружил чрезнутрь слуховой и вёрткой (известный как спящий беспоминкинг, изгойставленный Просилием Уа Слухогрохокрылом, барабанным перебойщиком, Тропа Евстахия, Возлебродаградъ) канальной раковины, искушённой диранжировать и Старш, и Нэль, и сорок раутов Кортия с концерциумами Гильдии Бретонских Симонидов, Рессоциации Канатоделов, Бенбратрства Варягонационных Вразносчицких Сыногоев, Толп Асгольда Олегсандруга из О'Киф-Росс и Руссо-Кивер из Браньспоминде, Йехушескую Лигу ницепрохожествующих, чтобы улюлюлькать прошедшие бремена, вокруг которых они борисаживались, вверх его толстульской передины и вниз его реакциррозного сбагрика, зевоточек, выковальня и гремечко (вор он сын Рады, вот ор Шевелюрлиман для вас!), вглыбь самой глубиринтрухи его отологической жизни.

{Трактирщик подаёт напитки}

Главдвор званых им как выманивание небесное, хотя его загадывание на картах галлюциногенно аки высочение в нощи, пантоминание о коем деянии, как крохи Нура, проявляются миражом зерогало, ведь именно там с муэдзань-мечтами на один ватт-час, билль прибыль, пока не время спада жалуйста, тот гостеприимец полубутыльности, булкогрузное толстущество, доярко-красное лицо, очасованный орёл, настаивается разботылить о'коннеллскую, этого истового друга всех синдиков, аль лёгкая рукавина, иль зарок пропускания, допрежь дний, когда его кантердерийские колкояблочки мерзопадко помигивали до рассказчика, с очами шастманна над скулами скандинава. И не менее тем, этот эльский ломстр, для него, нашего хубалгабарителя, просто рывок с пригоршней, как для Куйлсена, патагорейца, что царь цапцыпляток и могусчастьевый исполовин, под пенопрошлым произволением, когда он ввысьтянул коркотопчину множью кулдыкостью из Морха Негхи. Когда, возсвалим нашего седого севца, поп дал своё тиржертвенное буллозлоделие и, течь, повёл движение катарической эмульсипорции вниз по склизкой скользоте во здоровность кренящихся подымостоятелей. Аль-Аменш. Из-за чего внутри граней мирдома поднималось «На дно, ныротопщик!» вместе с «До дна, дырокопщик!» от боссядских братьев, тех двух богвместников.

{Тост перед рассказом}

Это случилось гораздо после того, как Лояландия плыла в воде берега, слухом это было немного после, где там торжил растройщик вблизи, лихо это быльнее прежде, чем он вытянул Крыссную молодель, казакинув его верхнюю затем-ту, либо это было не ранее, чем посуднорядине того, как он петлеметал норвеского кабестана.

Тут он поискал раковинообразной клешнёй своего таланташа ключ ответки в своём ухе. О, бог на верху бочонков, выступатель из Устана (я не забывал класть на место ключ от Арит-Равк), о, Ана, краснотворная дама, выступательница из Потомустана (я не оставлял искушение на пути чистильщика твоего порога), о!

Затем, перво-наперво, эти сильнорукие докончат дринькать напитки. Затоварьте песньмоль, дуплейте ещё на дно, потерпев, вылейте первое, что придёт в голову. Шинсвет, шинсвет амур! Мы спасаем тебя, о животворящий Бас, от голой земли и величаем тебя, о Коннибел, ротовыми похоронами. Так и было сделано, чисто и плотно. Ну-ка, жажда, глоточек!

{Норвежский капитан заказал сюртук у Крысы раскройщика}

— И тогда спрекал он водителю судна. И на своём транслатентическом нарвалкельтском: «Ахде мне шхватить бы поможе погоже сюртук и соснопушку?» — «Сртук! — казал водитель судна, зная язык, — вот раскрасчик. Эаш и Белая Барышня, ходежонка, преемник их». — «Голосоколик, — он казал, обращая галс в тому наркрайшему от него другу, закрасчику, — ради пытливых выймов, клянчи чутку жменю рыжих, пелвосолтный пелвозазлясный плодовалиссь, обделай разве кабестану батрачный пристук!» Именнинг в воде, одеждно, для у его леди её мастера, которому ненаходима арочка шарозванцев под образцом казакина рясбойщиков. «Не прогневайся на меня, если ещё только однажды сделаю испытание, — сказил Мужоблачитель, избавив от пироротомании свою огнеёмкость». Он сплюнул за пасть (жалится), он окружив линией смерил (зарится), он клал зарок резвости (глуп как пуп), и он отпустил невпору вырезке стиль (магадзiцы ещё, в рыбный путь). «Сохи за сухость и сей сорт за тот стук. Любить ли, бить ли. То обмен, то разним. И очень удобненько, сосед Норрейс, вот и всё тут». И водитель судна вредовымещал ему вслед, окликая пятимачта: «Лиха беда ночами! Сбросьте это и свернитесь в моедольнюю Эйринн!» Тогда норвеский кабестан ответсваял, не мутьствуя рыбалкой: «Как раз ли бы!» К морскройщику он явилсеть над зорегоном. Затем они ломали по малой волне и они мочили по важной нужде, как они прибоялись ботратно до тетери его множьяства. Тогда он сорвался с янкорных целей в нордвейный брод, так что семь мачтоливных слонцеворотил тот грудый разоблачитель был на горчей пучинице, там, где затон дновод морских, от Сан-Земли Фрама и Отца Хосе до Мыса Штормветрозо, звездовчерни и слунцевсходы. Вверх по Рiчке-де-Янвайро и вниз до Залива-де-Умбры. Шорох дней и морок ночей. Отдыхмайтесь, о гореходцы! И волны вздыбливали, потравливая и выбирая, и время морило, подымая и опуская, и, дожде сухрани, ён как из посудохода!

— Горб! Горб! — басили развальные вратья с быстротой как у плаксивых чад, грошом секунду оценяя.

— Я сделаю это, — сказил Крыса, разбизаньмечтавшись об оснастке для её жениного лэрдства.

— Сорт гут? — решили они загорбунить верточуха.

{Клиенты останавливают историю}

Зато стар компанеец, как поколенный лорд, из ржанобудочных верховодов, он отнюдь не боялся рекрутчиков-перекрутчиков из береговых акул, из флотцев из челнцов. Это было нетсомненно не антропование граха Лоритца с его Мыса Взгорькой Надёжи, и его трипрекрасная лоретта-леди, меткая до его медогор, с близ-близ-блёстками её каменных шпилек для волос, только не, если не, процессова леди, как показала их настолия, кто был для своей видимости ларчиком, чрез небесность, нет, чрез сердце чистоты (будь у него взорницы, он берёг бы её как кузину роговицы!), зато тем баснебременем это было датьсомненно та силосделка (стореже сегодня), которую, как необходимый конформизм, он, с мытарями Маглетона, всемдай беспреставок всенепременно позволял, как полномническая благодать для петиционистов о праве, от трёх спелых тостребителей с их таможенными напитками, нечто у Нэша, Буркли с бугром и Возгсли Восхитёр, с их гэльскими гуллязгами в его шенапанской губернии. Из совместных мыслеголиков полуучатся возместные трудологики или, как поётся в ротословии гяудей серпианства во славу орд вокзальных царь-ковок, пока пропеи остаются плебеями, зато прибеи через лоскочастотную амплификацию возможно позже согласятся получить иное. Ведь духотени людей в сю эру стали кворумом. Шорники и кожедёры, скорняки и солевары, оловянщики и обоемараки, приходские клерки, стрелучники, порубщики, негоцианты, чеботари и, первые и никак не последние, — ткачихи. Наша тракттория она открывает сердце для всих публик.

Рестаратель, отставратор.

— «Вперёд с судходчивостью! Займитесь этим, острослав! — бассбалабанили они выше полога их одеждома. — В море сел себе гидом оный в джонке и ботплыл себе взявши божкнижонку!»

— «Я сделаю это, словответственно, рукою моею, — сказил Крыса, — дай вод гладкому». И, не махнув и блузой, возвернутый наизновку и успев вздремнуть в укрывке братьсколько шансиков, трезвый как водитель судна, он был моим попечителем, когда он рассказал мне том, возле чего я теперь судвершенно удобылетворён, раз аморзничающий вдовец, как сообщает конь-респондент, после восхудения лёгких пеней, последовательно разлетелся адамистически. «Да поможет мне бука, что улаживает по бухкниге!»

{Трактирщик собирает деньги и падает}

Последалее, директивой о сюзеренном обвыке Человече и питьленнике, явившимся в сосуд, Ярле Рангов (Ракальнар они называли его, зовите его Ирл), по-прежнему передавая резаные гроши скотоцентов, некоторые, вроде постойных фуражистов, давили своим шёпотом в его прядьслушивание (походило на какого-то опрятчика втихомолчные патсказания, друголажа, чтобы обхворить любого, что задаёт по чёрное число, из наводуквартных оргрубщиков), то же на добрую полосу, и опрядь же разрядиться, после чего он испустошал сиро да помногу раз до кранца своего земного пищумствования. И бросил невод. «Пара хрюшек, начнём с азцов, не надо цыпать деньками, контрибуция трибуна, если понимаете, что я мудрознаменую». Имущественно на его постылом жаргончике, возьмите вашу досытоценовую скукожку с этим хорошим шелкопенсовиком из маетной перемётки с замоцветами. То ли цифрум, то ли суммация, то ли преприз, то ли золотодно, то ли Разес, то ли Кенельм, то ли Томодиггес. В славноформе твёрдой войлютости. Ведь все мы ставим на триумфишку. И блага не мерены.

Поэтому, оценивая затраты жидкой храбрости, серобычий обмерщик набил киндарками кошелишку целым комом (боритесь, великий финнист! ослично, малый придранец!), крича свой кеннинг, эдакий подозритель из шайки, с тем товарищем, что боялся собственных нескладий, если бы он субперсоной тезоименно пакостью и падкостью прочисходящий от перипулятора, выступил в столбоправлении Рейда Мида и Чёрного Порта, досаждая подкустарному горбахе-складню, да пухнет земь, пусть влажнит сухо и будет россухмень на всей сырьме, какого верблешего и за каким дьяфелем, по какому финнобесию или из какого фанабардства, кто сделал так, чтобы подмостки были сначала убраны — вы распоряжайтесь, болтомол, был их раннеметкий ответ — когда ловкой цапой (тот соответчик) из-за противоречия показаний ушёл несолоно пинавши свидетеля (не тот коленкорм), и ради коего у диффлинских скирдов убрали планки, что и требовались, ляп.

Бубух!

Обоёмно­хорактёрно­бычне­обволочно­тренько­дин­мур­либо­друго­рядо­вогоро­горушко­ватер­лодырь­дельне­ядце­обнарушка!

— Доброкинулся, — айкнул первый.

— Продвигоныряльщептенец, — басил второй.

— Буква Ишь значит идиот играет с икрой, — вылил третий.

Там, где взмыв из массива ятрён. Бим-бим бим-бим. И где взвывы пассива матрён. Им-им им-им.

И кверху того пусть легенда избылетает о том грехостроении будто после сгороскатушки, раз всё издревлишне пошло пылепрахом, зато, как несносным прыжком к степенному на верху ступеней, будто после новокроенного кропача, ведь неси спорее, дабы худше! Хо-хо-хо-хох! Ля-ля-ля-ляг! Сессия-судебница, горбайтен зёрен на мельницу! Реле лежи-лягай; отбой пока покой; комуниклапанное внутривенвульное сопряжение. С охраннейшим высельем в мире. Парадоксгласная забота, зато тут, в настоящей будке Бродограда, Партоломью, где их лидердядька гостепринимает и обслуживает их, чаркубери, как следует для кедобурского интерьера (комблин фон светклин), как глюбой глубочник, будет экранировать свою антётушку вокругобводом мирового разумаха с Ев срама дней (пик, пик, пик) и впикследствии пикскажет пикпрограммы, незовиснято киноводя чреслотень и быстрые субтютьки на скандальском для гильчитающих от неплемянательного диктора, зато, надо отдать сопрощальное и чёрту, когда те разражие сыны задают разгром вдвагром, то недалёкий громофтонг третирует. Два будь. Рос свет.

— Всё это шуто-куртаг, но шток нащёк его моченьки? — турусили те, кто в прошлом сами были малостряками (вслед за зевучестью младой в кровати сотрясался хлопчик), перешительно, к тому же вытирая рис, съяственный с их залитьбой. — Та вещица его клока? Его «аще роса на ране» и оный «твой одр всея суша-с». Она правит в школярню в своих шлялконцах. У её домочернцов не было разжменных, поэтому не увилительно, что её ошеломил его прославный позасветский рассед. Не его забудьте! Безалабер педпрактики из Троечного Голлежа. Пусто у него не было маленького пузыря в тень худовольства для того, где чресельник виднеет? Цениток? — И они забавляли (едва раздастся глас большой, уже застелен бес покойный): «Большутки в тыльную, взяв гольфы к брюкам пару синих, припуск дополлидельной обшивки воздрожно лицензировать неодиножды, средствовательно, не страдая ломотой отрыжиков, это нить полный рост, ни короткая расправка, раз столь всё это касается всех».

{Часть 2. Раскройщик Крыса и норвежский капитан 2}

{Капитан возвращается}

Брагомэтр, в лавке ли, в лодочке ли, под углом запаздывания, дав течь, будя лихо, в покое спавшее тихо, в итоге костепримятно, с трудоватым водсопением, приготовил их и, в меру с ампером, тяпнул три раскройщецкие, задвращаясь к моредольней сельди, шлюпая как хлябь с галсом, волногон и верховой, после дноморского потопа, в сользам прокравшись шкипер плыл, отмокая, отмелькая, возводясь в наветренное состояние, впихаря триколя триселя, дрейфоля такеля-тополя, а его тринаудачный трос воздыбливал разбуфшие кромки его болегромонизов. Он оставил свою стоячку в своей руке, чтобы не показывать им зловоспитанность. Что же касается всех целевообразностей, на нём был грибок. Пока он лицезрел их передом на зад, потом парасоло в округе, весьма озахваченный, всклицая «Гореищут здесюшка висяческие!»

— «Доброй драницы, — спрекал он, — пресноваттные и прочие надобраничи», — пока он пробирался в старкулейку, сначала сакенаги, бутылиада вторит, кренясь к наветренной стороне, напрямляя стропы на то звукачево, чтобы бистроплыть в Пивнулин, где бы его смиристелка в кулак тутка подветренно сторонилась их губных гармоник, где его ожилетье жёсткое для его животэма, бери шот slàinte, и его нахлобуча на хлопуше, и его чёс. Чистолётом. Со светлым восточением и светлым западением. И он спросил с него, на кой шлаг делали эти мои фортовские утрюмцы, что жизнемогли ожидать клин бебешек, что мон нетайно-внесаттоно вспомнил, также за каким шмаком отбыл он немельдлинным слабоднём, тот самый милый косокривович, пероосновной внеприятель мнений, защитой он был снастотерпцем, чтобы толкосдержать ихо, допфрантик, здеся частить надо цац. Кабельтрос: тирточки! Заплывается судовдля, отбывается натравку. Бессапожным плаваньем. Отпадок.

— Скиббер явился не за инн лился, воздухомаршем, и паче рукоплеть, и тускла воронь навсегда, — отсчитал рулькобежчик, ниссудствуя на франкском для его глазатычного, который, посредством галльского:

— Горбоватович, — проговорюнился.

Хватит про этих наших ростроумных носхватчиков, как их ульстрапустолетие довело их до инфрокрайностей, поражая наповал и высыпая через борт, против нашего аэрийского изоляционного сопротивления, два деревца, что сбиты как одно, по-над блюдением тана, немца и рогоносца. Препатривидуально всё, они подытожили. Славословля. В рамках. А для панкорчмаря, отмечая, отдакивая, подойти бортом как причина портить. Кроме того, раз там крепость, там раскрепощенье. Пока какой-то из них взял фрахт. Или другой защищал свою виру. Встрять в дрейф, пропустить на брудершлюз. Зав ваш здоров, Бражнобурбон! Отмочите мне кислую мину.

— «Доброй драницы и бодрой мельницы», — казала честная матушка турусыня, приседая свои поклоны на обе стороны с ползучим шхернословием, когда все они были в старом ремонтздании Крикорявксберга (раз они пережили сказанное в прорыве неба в Пустопорожье после зашквалов из-за угля Митрополья, пусть им будет и гурий горна мало), находясь в гибернации после семи венков лет, пока они ужасались, не ушёл ли он в гроты смраднырсудов на этот галс, где ундинки утянут его за удочку за дно его садков с его просидной ношкой душки эринным делом, вдоплавок с помощью бурдюка Дивин Джина, и стукнут дверью за ним, чтобы во имя Ран получился редкостный чудо-рыбо-мясо-кит. Мориа Мёртвомор! Нет сбора кроме кагала! Запасодобль баншивки залобальной! И они залегли для его бойкрещения домой среди того гибельноского луга, с пламенным пиром, курпевчими криками и китчитающими клоками, чтобы обеспечить его затормошками. Течирьи вещи нужны вашему черноголовнику, чтобы быть готовским к Большой Воде. Он сотворил молотковое знамение. «Боже осуши, — он казал через несколько шпыньков, — как подумаешь обо всех тех возбликах, жизнь длится лейтмгновение!» Тут вы вернулись к своим Хокинсам, от Брасилия Влаженного до нашего торговальсус портохода, грохот тазовёдра, раб торговли, галерник специй, раздраккариватель и, кумжей плавай, киль-полосатик, как будто вы наплюхались мнеожиданно среди ясного лова. «Шатки-валки! — казал он. — Шампенгаген до искослада! Ногочисленные рукопенькладства для того принцеброда из родкраёв уездинённых тут в вашей будке!» — «Так соберите мне солянку, — спрекал нормвеский каплун, с вознёй фарсмертным мирожданием, — что ли престукнут он, злодей, и где там тот растрёпа? Няммного сыркуса, — он спрекал, — всемь-дели, сегодня на тухлик (блюдоходцы, воспарьте ж птицу), или мухито, — он спрекал, — распримерь, на кеннедский тестокаравай для Саке-Патрикёра, и так в дальнее, или мои старые часоверы вышли расстройно, а когда я взбешён до свиняченья, можете приводнить мой последний груз, — он спрекал, — и, если я мочь получил, — спрекал он, — кати-кидай в тьмутартарань. Жажда, потому что до дома бровью подать». — «Без долких яльщиков, — казал владетель точки, ведь он был глубже северной звезды (и мог приять пустяшку пропойщика за бурдюк брагодирщика), как мог бы казать укусозверю товарищеед, и подарок для торговой баржи, — мои сто ливней на четверг для вас и рожью Фермхейм корми! Сухминь». И он получил и дал купчинно на пирояствия Горемыкомыкушки, как здорово живёшь. Он сотворил восхрястное знамение. Что стол постлал! И вкустричное дарблюдо для брюхателя! Целла кагалла! Он был беззаботливейший из всех, что я видел, зато кремень, а не человек. Аргуса с глазаньей! Для того потомка подруги коллеги рубахи-парнюги проказника. «Купчинный, — казал он, — мини сонночек, голодарь Шеклтон! Ну, прислужье, попотчуй, не то этот лютоед Ослич обворсманнит всех нас», — казал он, как тот, кто знаком с домом, пока Фьельдемар показывал пятки, а Болемор показывал носочки, с мархворью он ходил от своего пира чешек и в морбозе он ждал своей смены троса. Пока они не завалили его, поспешив вдогон. Скажи когтя!

— Такак он укрысил, злословив злокожу, сюртук и со снапуском, — метил первый порткокроитель с внушающим видом, и тогда:

— Море-морюшко, кормовояжор, — второотрезал лезвийщик любезник.

{Жалобы капитана и раскройщика}

— Девятина за девятину. Даю ценное словно. И не стоит заплутаться, как они триждосказали доскройщику, кроме того, они знали эту чтокчемучку. Из-за его такисякания. В стражде всяк на канат, и подсоби нам в горлости! И трижды сюды за повторение униума! — «Пожалуйте роевые рубльцы на вашу огромерную приставскую счётницу, — он низменился, — О'Гонор Крепин, который недивно произошёлся от О'Коннера Дэна и настолько благомыс, что он не был заботлифф касательно вгостинного взглавия, что возросло пред ним, из Выцветени, под смурмаской мортунного телогрея, словно тусклый торопкий тылоэмиттер, с его куцыми травмотанами, что торчат сверху на выпластах (как в подгорных сельцах на лугах зеленца), по-прежнему причально разинуться на неё, его властную в страсти, в его бесценной памяти, какая у ней гордая милость, с походкой скорых вод, с улыбкой невозмутнённой чаши, с тем утончённым духом Монполонсил, и её быстрые малые вдохи, и её поднимающийся цвет. Кто должен остаться живой, чтоб ты остался с женой? Я подумаю налтем, лиледи. Раз облепленительное вредприятие зовут гомохрабростью, гой невраг! Очьмладцати лет она шла в сказконец и тоже нихт думала многость. Им да попустим! Сваленный ветром, её ветхий правами восстанавливается, будто прошлая жидель, просто памятка. А она стала больше тогда за мелочь её дней, как мышка, настоящая тютелька, улепётывая от всей панорамакронной картины. Её хомут вхолемладыки настанавливает его пучинбедствия, горличные локонволны и глыбокий лотмоток. Аннексантрийские плен и покорение. Эфтна Перьекрасная, Увод-Дуга. Он её первый ляп, она его быстрая лапа, в копатстве и в браздности, пока верфь не развернёт нос. А в жутьпотьмах и земля так зияет она словно ночь, так не оспаривай клюки в рукав. Через простецкие года, где засарайчатами пожираемы и анимлеканский мёд, и финикстранные фрукты, и ячменный опреснок из дарева Дворняги Тама. Из путешестыни ко злачногустыне! Прислушайте меня, покровы Мины! Он будет прекословить, тем непеременнее, что ты мне менш. Я позавсегда должен был уложиться и лобомыться перед тем, как мы сражались за вязкую вкуснячину. Пришла пора виноторговца чаши, который-таки на устах пережёвывал беконнемо. Но никогда ею не стукали породу зуброветхих, ни даже за прощёные легионы Староилов. Я исполнял закон по правде для владыки закона, быти, Таиф Алиф. Я протягивал свою руку для поручительницы моей души в Аннаполисе, моём граде юнцрёбр. Будьте же маими защитниками на Мерзоплотинию пред стражами града. Долг платежом грозен у джентльнежного соглашения. Мадамские заброды. Вниз ко подножию сквозь верески сбегая. Ждём Разносказусов и Ко. Если цветы речи веснакрывали зарождения маих всходов, чем вышед я скорорезал, тем пыльнее я тенял свой буресломенный путь. Не было молотка по его голове, ни псевдонумера на мономентальности. С той хладстенозной суровострожкой, что сонавивает смрад из Альписсинии, утончает ниливошеньки из Меморандии и перевывает сверхвольные стоны голоса. Зато его спектрим толькоявился гребнем от ирадужного моря с трудыней, сребролысиной, плохотью, гррневом, чревоокружением, тщеслабостью и отлынием. Возможно, это было то, что вы называете переиначить ориентиры, зато есть полуночные перспективы по моим поднятиям. Валы с ольхами, берлоголог! Что за запах и звук ранним утром!

— «Штоф мне стулвалиться, удушите меня, выньте из меня тушку навеки, — задавально нагэльски живозаводит эльконэсер, — что приносил пустырник в Палкопрядье и верходел вокругдугой Деметрия, ведь, раз вы стокрасно стольмялись, грубый глубосводный, это сточнее самобушуйства, изучающего исторези вокруг старых вулканов». Мы склизступаем слишком скрядом, так в скопомулов нас отпущение сплиния превращает. Затем что время Ч влачит вицкравчий винзелий. Прямнямнямс, Мистер Малотай.

Он отвеснолился (он млел и извеснялся, коль углескис) со своими тремя мелкими пташечками, будто он мыслеписец мозельман, и зарделся как факел, когда милозорный г-н лубок паляцел вниз в его путь-живот, баш на башенные известия, всмехаря трубдудя, трёп ля-ля болтовня, выдумывая дела давно ливавших смех в этакой эдакой неге. Бухты.

Что оба и сделали. Барахтав. Врадио горхрустального захватчика? Кроме Амстердамушки, у которого были востроломания в его нидерляжках.

— Клянусь прахом его спалтыла, Али Коса, — думает каплун, затыкая свои тушекубки, — мы были тут тоже в прошлом.

— И кляну его обнимчивую горбушность, Рычаг Трений, — думает ваш пояспучитель, напопо его забакшиштанов, — но где ж Горахция куртинный штат?

— «Я сложил ихо позади хмелевого сарая», — спрекал Горбоватович, — наскоропаляясь на рассказчика и легко подсказывая, что дублидиод двурушен, и что он по-бережному покачивается по волнам дегтаррных вод. Что мореправились вниз по его горлантюающей трубсатлетике как шаловалы гульфстрама. — «Крыст Вольфов на нём, перештопщик, — он спрекал на простотутошнем, — и, бывак иль не бывак, я не прибаутки присказываю, ведь я оставил карст на его муженемаменькиных чурках ишь козлить с тем нашееповискарбом подсади в огонь подцепи в хмелевой сарай. Гопс! — спрекал он».

— «Дымите к чёртовой чадушке!» — смещались, пока слеза не скатилась по ляжке, бездельники, все, кроме овчинных сукон, что утловыли на господа, чтобы его не было, и соглядателя, которому его сказка была выложена и который чувствовал, раз огнегорнило было надвязано ему мотофозически, как Омар порой замечает, ведь ситуанца такого как не воздержелать, что это суховысушит его коренным образом.

{Капитан ругается и отплывает}

— «Похраплять-таки! — спрекал он, дрек одно, дак другое, теперь в глыбоком гипнозе или сам сморённый покропительски. — Над ним крышта нет, — спрекал он, после ещё водного матроссирования, — ну, пошёл писать, нашейнер, этот отделочник, этот кропачустройщик, примержжённый к носшторсиомам в его буфоньерке, кумонист, — спрекал он (штоп его перештоп!), — что стоит на одной ноге с публикой в смогинцах, — спрекал он, — разнося краснобайки насчёт ательерных одеждоособых фраксов для обоюдобортного челнорыбачьего (смахните-ка этот дебелый ясень, ясный пень!), — спрекал он до коего, — ерши-держи латань шире, доскройщик, — спрекал он, с его ломотрошенной затравкой, когда он страхами вольтсировал. — Я сложу его обычные щепки на парах, — как он сказил, — поищи у целевого сарая, у нехорошосделанного, — спрекал он, — я ставлю крыст своим урокоприказом агонии на этом наипоминающемся из людей (на жёваном пиратском, если бы он не оскандалил его всеми стругательными именами его подворовни!), воротоненавистный подшивач, — спрекал он, — его двоюрубич иннвалет во всенеоставших стойлах, с таким поленкормом лажно обедрыбиться, и этот сертычных дел мастер самый позарный подшофебельный подворотник из всех, кого не пугали ни игорка, ни хайлают!»

Итак, на вторую примерку всё собрание неразлейцев свидетельствовало. Как он подло дал его наплечник, кружкивал свой указать эль и отъехал к Фьельдофирну на забрежье. От его друидоседской долитики обратно в Байтон-при-Буйтиши, от аэронижних пашенных вех возвратно до тверди цацчёсов внедремно. Ох.

— Лиха вода причала! Позабросьте это! — фарскликнул так его владетель суженой им обедом соответственно. — Вернитесь к моей дальней Элин.

— На вред тлетьбы! — воздыможурил новрезкий главпират, надувая неистый вид чрезвыей его верхблюдодувки, а его ревноудаль лампой вспыхнула из веждоугля на его высшей мачточке. И покаместа отдалённо он отчаливал от Краелевства Кафрики и покуйдавай недалёко он ночеливал до Медовитой Муссонности, испещённым сквозит дневное горнило, взбиты сквозят снега. И волна заштиливала, и молва зашкваливала. Но, ватерсочный шпигат, что у него за подводнение!

{Капитан возвращается инкогнито}

Пауза.

Адская механика (серийный номер: Воловий Погосдь, тычася чертыком взять), свалив в джекпоте лица с рожной головы на рогатую (как напали, так прибрали), пока загадочное плетение выписывало рулесветные круги, теперь настала волна для того, чтобы у присловесной пары застрельщиков, которых следовало наказать, как было с проницаемым эльконэсером, буквалкой осталось одно крепкое бессилие с ними. Благо несведущим, потому что не им трещать свою стрельбу по заданным мишениям, и не без глупомудрия, бедолага (он перекусывает, он окручен, он дойный, он утлопал), воздымая гаречадный судшпиль как жезл приветствия для всех людей из благоокрестностей (что за венчики, что он сохранял, вперекор вируса, что он столь внедрял!), волнакачал себя до той точки клоповника тамошнего дублинского налива, туда вламываясь и входя, из глухомани подворков, Градсток Бурун или Большепарк Нулады, на ваттсисдасе или бьянконкой, отстранлица в глыбернии, ведомая каждому шляпа-цилиндр, что вылетела между домами из-за ночного колпачка того же шапокроя, или, возможно, то были чёрный бархат и гулялка по болячкам, волочащий свою такеляжку, что сигналили тревогу о ветрогуле в сторону Штатихой Чаши, чтобы указать им их пейдевиды, восточный кольцевой путь или главзамечательное важноштрассе. Открыто, по такому счастию! Спаслодка Аллоэ, Горе Нетканных, Гладнота зрясь взыкивает! Как бороздки волнобрюхих, так и рывконивы уд. Пусть лютиковый вечер будет освещён ночью в Фениксе! Музыка. «Тут десяткам презабавно на балу у Пламягана». «Покуда Ирин духвернётся из недр бесчувственной дремоты». Как они преуспели, отвлекая дневной свет, сохраняя темноту, кто любит, тот увидит.

Дело мастера — возиться. Купом гаком.

Контрсцена.

Он заставил выпивкой свои годы, чтобы поймать моё к вам, где «а вам чего», как мойское к еговейшему, гарк да гам, гург вдогул, Чуйжеозонец, ныне арпанский салага, что смесьжелает сладкое, млечное и пуншглинтвейное, там «я вручаю это вам». Ведьм после, посмотрите, как он нагибается за палпенсом, этот млекопадкий малопалый, он черпал куриц, собак и скакунов, и куру с кралей, с ковчегом его цапхвата, спасённый как утопанночка, кого они, возможно, профсчитают, с долготой его злактей, чтобы высушить на сбережье. Воодаль. Накось, свиньи разумлили, выжиги, пригубите мою масленую муть! Чртук!

И после порыва веток Алисы, водопыты и поболтяги, что с ним на коровной ноге с другого конца света, подняли на древках пустынные розы среди трав перемельницы.

{Раскройщик жалуется}

Снова входит Эаш Младший. Набалденный пей-лай-ток, нанковые понтделодыри. Что сулит ясный день. Всегарь. Взыграй!

Долой.

— Снимите-ка эту белую пышность (чу, Крыса раз вернулся, чтобы за казать кушеткание у завирснований Криводрома для игроиградской Гопгипернии, гуляя в своём конкостюме, галстягивающем его плечиндалы, но тот же, ни бучжи, ни мичжу, ново глядит как подручник на подфлоте).

— Свалите-ка, эту делая жарку, дратвы сыпь (при Крысе, который, как он обернулся, увы, чья бы цзы цзиньчала, выделывал свой неразберишар на примерку модели той страны).

— Смеряй тупца тот скрыто плохой и сшито кривой, надувалец, вы бражный сосун, отварной или тримостившийся, и исповедь дайте себе (ведь сокрысно тому, что он подрезчикал и обезобраскроил максимально мультикратным манером для того бедного старого постродителя сукон подогнутый шкуртучный парус таким умыслом, бо едный и бо истрый, осиянен бо, что его собственный отдельщик не призрел бы его).

Припев: Одевайтесь светлей. Деньги прячьте в ларец от банкрутства.

— «Итак, не норовя гол, хотя невперепрыжку, кем вы поживились на дугодроме сегодня, мой тёмнолошадный госпандон?» — «Обвяжите меня, сертут! — сказил тот кропач кирзачей». И когда трепач сказил это, Крыса вылежал им полный крисунок всей тренировки, как вся эта погонная поскачка нашла себе вереск, от руновчины до глажки портков и от парты до феникса. И он дразнил его дико, и он лупил его лихо, охи за ахи, и дар на подар, пока не сыро в сырьедробницах. И они смотрели, как он поглядит на костёр.

Так и сделалось. Вот.

— Тот же кепитан ницчего незнамой какбылы, товарич, твоя моя куда идти. Не откачивая долгий ялик, разве это не истый эффект? — спросили там трое словоприбивших до перепихнушки ради давно пьянчужных дел, которые, при видимости полного импеданса, пока не вытолкали их три шеи, сами солодпотребляли собой до крайского настращения.

— Долг их бояться вдаль не ходить, мнежится, — признались, ни бо, ни мо, те, кто, если бы не тот диэлектрюк, были на пороге упущения, — и даже на грани, от остолба Нульсенов, и от статутов Болекороля, и от коромвельских вёрст доослабони нас, Донсподарь!

— О винлик утюжечь, — он сказил, как сказдал маслозубитель, войдя во вкурс рекурсивно, — сплошь кашлянишкни и холерность, щёголь с шагулочки, контрабедрила, несущая голландка, — он сказил (пусть его судна водокочуют сос всем буйносильным густырям), — открытоморскоротый власбойник, хотя он выглядит довольно гужим (как ваша поживает, Ялы Валанды?), — он сказил, — балтшебек сильной клятьбы и кровавого зубила, что подкрупывался в наши морсилы языкоомфалии через свой лансмалый шварцтыльный клюз, — он сказил, — донпокарайте его морское девопроизловство, китобрюх Иона в погоне за бедовыми Иоаннами, пусть хлыст господских пошивщиков раздорманит его, — он сказил, — пока я не сплюсну ему в стяг, — он сказил, — один на один, землепохотливец, после гръмовышинского пожара. Лоцман был гребневодник. Сложно не учуять его водеяния после его ограблерушения обязательскуитета. Где этот старый резвратник, могу я спросить? Трио даром он от меня получит, переодежчик, в Баре Бартли, бить я напору лет назад. Мейстр Кэптан Гуськонец, парускрутчик! Пока он распытывал маи верхнижницы, как провеса, и пока я выслеживал его бейделишки, как балмесса, пусть-ка его попутствует мая пястка, — он сказил, — как мельбеса! Горгруозно горбоватый стрелохватович, — он сказил, — с его складкарманами, наполненными картопочатками, и с его лисьим аппетитом, бесучестие для его рыбских ножколижеских цирковок, грохнись он в гроб как гиблоглухой, и не найдётся ни одного раскружщика в хватёрке тщетфеодов Низинландии или на всём принадлежании Скандибобрии от Хрампартеров до разостланков Мегаратуши, который не мог бы сжить курком ушанов за забороздничего землепешца, у которого размертакая дыра в его раззадоре и не то храм, не то хлам, не то холм являет его невертлюжий сгорб. Форсист фальшист!

{Капитан раскрывает свою личность}

На этот сухой сигнал селеновой батареи (рог позаулюлюканий, Риландия в опасности!) с его гласной трубой дальногонной крепости из нутрезвона его, господин полносалуния, как с искротой молнии, заломогунносил на себя, понял свой налапкидружительный скарб и, наночслышав это, тут же вернул себя, амбисторонне очежестранный, с их свода небылтона до его давнишних гостей, та община бейвлицаев на их обходе, времямаршируя и петролируя как и кто, если они набирались обронить осмешку (Громни Молнкинь, вы грубестолочь!), они забирались оставить это, ведь затиснейшее, что они могли сделать, когда они почувствовали (на прогулке видно волка с его тыльной козьей шёрсткой!), что их шутка начала доходить до них, полным ходом в стойло, если страшно так высказаться, ни дух, ни зрак, ни всяк, ни датский, словно невзначная привидимость его первого фрондотипа (театратролль, очам мил и вероятен!), тот контра, бандит, тот кильшепузый. С той старой примеркой у него на плечах и тем новым атласным сатином у него под злишкой, добывая свой гнев в потугах ленцы своеволия и собирая амброшенные угли лазуньи, его таска тачания с пеной или с пользой, где вся его масса, где весь его корпус, как когда бывало он красовался краской, разбирая ребус из Сфинкс-парка, пока Эда была посадницей, а любовь на стороне. Они громко звали его, их ветховода среди морохотцев и моржепакостника среди водяных, экий паж, что виснет на девчасть, Долготулица или Дерноферма, когда достигали униформенного возраста.

— Гоняйте зык, вздутые!

И прежде чем взгляд его смерил и срезал, чтоб радовать парчевкус, тот люмпенсброд (подлецедеев ждёт врасплаха) тогда:

— Шут! — прощуптали раскройщики как сидневладельцы устокантов, — смените-ка эту-с ветхую-с пару-с. Уткнитесь и преспокойтесь. Шиловетх, шиловетх уныл.

И они слили их промаслив на огонь. Пар скал льда!

{Часть 3. Свадьба}

{Радиопередача о предстоящей свадьбе}

Раженеуёмник ватерльёт. Имвеется одно состороннее изместие для кроткого штата. Сможет ли какой-нибудь индивидавун, который вычитается представившимся, возвернуться или расхвостать притчмейстеру Горовешки? Верфяник, раз нулили, расчерните. Занеже, зряше славны глосс коды, дом старствует Финьюкейн Ли, Финьюкейн Ло.

Вящ. Гос.

Про груз погони.

Ветер с северда. Раздевальнее в сторону Кексдыма. Шиш.

Наш преподробный Трубач Цыдул предповедал с три милостыни слов нагорних о том, что всеожиданное понижение давления над Смрадтуманией от верхомистера распутицы низвержения, геральдвещаемого тьфуманными сигнаколами (говорят запасники встряпенкухонь) и околошмаченного неабыпригодным сюртучным паром, что отпросочился через среднемерье прорыва былого пригорка в заработном дензначении и нашествовал тошногонимого низким томлением, местами беспогодного, зато с лукальными изморосками, с видами на завтросочетание (Тепловей Неподдельник), что светвился новобоярче и с ясной выделимостью.

Что нами чается сего для?

Великий треск в Адене. Птицеполёты подтверждают, что впереди набухает жалетьба. Похоронен пожизнциальный могилдатор Топорець. Покойся с богом. Блажественная Предведливость.

Вост. Бож.

Сдай чур прибыль-с, смысл закопительный! Ограниченно. Анна Линчия Плескобильная! Один и одиннадцать. Вместе мы выстоим, хотя многим перепадёт. Не забудьте. Имнравский страшнопытальный тативнушатель для парадаистов Ипподёрбурга. Так получится тысячная игра плаксивок. Пари в кровать. Для дробьвидений блаженства. Со всеусловной истинностью, тазуславной безумречностью, божесловным чесснесси, балдогонной соудачливостью. После когда от полуночей отдальше квартетто свирелей о четырёх столбиках. (Средшемби, срывалка. Чертшемби, чечётка. Жумдень, жмурки. Супшемби и возшемби, христианизис абыдеяний, абыдеяния христианизиса.) Бокаместь этому рубахаморанию не придёт кирдык-финал.

{Водитель судна организовывает свадьбу для Н.К.}

— Приворотись, соколадный, муж сильный крепостию, древнейшина, адаптированный к Зале Исноды, и шить-швец вить-сеть творить кирпичислом, пока я не нагружу вас незваным отцом, чтобы стать вам намеченным сыном, джентримен раскопщик, госнирал морепоручик, жид и шут, жеребя и гоняшка, джонджемсумы оба, на моревояжёрском судне, — сказдал глава морильщиков, разгребщик. — Тогда казал духводитель судна в скатгрязной истории к капиталу мужателя, — и либо ваша делать, либо его должен в этот момент самый, — казал он, — так давайте же заключим, мыру чтобы быть измежду вами-с, — он казал, — моей прямой сопрягдельной речью, — он казал, — одним рабом и одним местом, в пробный путь, раз вы Остменш Омутсын, железноловкий и такой домодавешний как Плавди МакНамара, вот он, гарный струженик, ведь две перси Банбы это её мирохотчики и её расстройщики, если ты послужишь Идиалю, как плавказал ты. Братья Бриги, Братья Брюки, вы кровобратно трясягнули. И казал Гофар Гедеону, и казал он ношбрачному капитану, достолочьгунному Горемыке, который молил бога о клочкильтах семью горбами своего древощита, чтобы ему гордопакличать её, когда она сватызволит увылюбить его, — приворотись, — казал он, — мой моритьхотный мореволк, воединый коробкит, — казал он, — в садок владения нашего четвероногого острова, благо мутьхью, мордайку, лузге и конке! Кричаньем давайте ослозлимся! И никаких больше ваших увечных актов после этого с вашими коровобыклонениями и челядибитиями перед каждой книжкой, веской в поперечнике, и нашего единичества в его булатоговении перед вашей местесущностью. Наплохорешимец остаётся в ожидании вас с победным словом, положенным у него во рту, или с лихими мебелями, как Райзвонщик Хоррокс очень заботится назвать это, я возьму ваши заносведи, чтобы домовинить и запервомучить вас окончательно. По-бырому как Патрикдий, что перодумал потеху и очистил от лоллий полемику. От Троичных судей вы в горькой юдоли. Но кавалера хватай. Ей-ей! И он отмыл его водсреди выливного фонтана, покропив жбанное знамение. Я беру попкорыстить тебя, Океан, — казал он, — Живоскарнаш, — казал он, — Вэйриухкингом, — казал он, — ныне трилистно, человек лепестков, — казал он, — безразговорочно, странстранный старишах гилогаллогэлов и герой верховный землепроходимец Клансакильтики, — казал он, — как мачтрац порогхода для морсерой гробуши в скрают-углекомпании, и пусть это помочит вам как свитому опростнику и всем арбоваленьким, которые поминают вест лихом, — казал он, — прочь из Хельхеймсинки сгорячествователей, судовер-с, — казал он, — к нашей ромешно-коннеллической регалии, — казал он, — чёс выдаст роковую клятву земле триникшей тертройней, если не сын в сторону тысячи, что ожидают крестовтемы, на что я оскарумно прошу вашего хрустобацебиения, мирохотчик, ведь раз вам бодро прохладней, после чего добор дани и с добрым навестечением от Осиона странсновали нособратив фарераоновых феоданников домградушно до Горнего Холла, и тут да съерестится подвагой гослойд! Минь адамвеха евоков. Скрепил с водой дых.

{Зачем крестить капитана?}

— Нансенс, вам не в нордшло? Ведь он порядком зудел заусиднем супроть всех религирозных забывонов, так навошто вашему букашишке, этому чёрттузу-пеклусу мегасметающему продавливцу взрывведчику, чтобы его целикомом-золотцем переперстил Клерик Покрестец по вещичьему усердству в Дияплене-Бродоклине в Достокирхе Санкт-Патрикбурга? Затем ухслышьте это:

{В.С. хвалит дочь раскройщика}

— Так вот, сокольничий, мой контр-мизерабельный питорпульсен, — казал он, последовательно, ко второименованному содружнику, — мой преснопамятный кумствователь, подносодвинем стаканы, а вы вознесите свой рог, — казал он, — чтобы показать, какой вы граммолей, ведь, по нраву это в ваших зимах, нас здравствует лето, и если томковать о вашем леймотании тихой эвриксапой и его пирвамнакрытии Омиракля, кляну ревущими со роковыми, — он казал, — и чтоб меня зверьчёрт знайжесток побрал, как говорит сам герр Харрис, чтобы уступить вам в некой хризмианской дочтрине, вот телячья честь человека, которочка плывает в глыблинской воде от переостмычки Пармгладана до Скачка Бесовства Тернзальника и, — казал он (покель сердце Пыжливого Свена сомялось в его остудильнике, думая о всех грязличных бессбойниках, что он обрящет на ютых холодрогах, будучи её предходником) — млечная зраза нашему крестославному Брандонию, чаду Соколицы, супруги Финлога, с ним его завзятая власть века, ниткохожалмерка, чадо девное, чародейное, Тина-бат-Шилоход, фрахт на ваш страхоборт и суленные раскроища для вас, грозным огрызом какогде хлещут волны нелюдимы, что он души не дочает во всех незанначливвых притягательницах, для дитя и приёмыша, вот языкусное чудо даватьцацы, Новошкола, тителька к тительке, раздар раз за разом, с типичными тряпицами и азартом на вси тиры странствий, с претемзиозными трентенциями, зато касаниями лоўкий, как выводить украткую water, и никогда Гетра Дженни с ликом её лёгкости, не вей другому ветер, суртихие вечеровничания с зимнестонами и ретророманчиками про малую Анни Ронную и всех Лавиний однолётной сестревности, и словатайствуя за них для себя через огледенелое резкало, что висит над её чреслокроватью, это вершпилье счастья, что оно никогда не падает с травмостана, и когда та небестифонница кончится до следующего раза, и все перворозки уйдут формодефилировать под тубный тут-у-тут в обвальню хвороста, чтобы каждая званая подгорнсновала вслед за ней вглубь долины Дикой и (подождите немного, суйязычник, вы меркантантствуете слышком фортистово, не пытайтесь фриульно приладиться спесью, пока вы не выучили её положение речей!), среди лётного морозмарева, и она может услышать пьяностройщика плавдальше буйдальнего в Кумбригии с сомнамбулекциями увильским верховцам, вытитичиваясь из своего подслухового оконца за прилетучиванием галантных над продулками Английского Побарышья, когда звонок Килберрека стукнет саксопозывной, пора Концесс посвящать в сан узам Синбадов (тук!), где наш столбомонд видит коробленное призрачие Барки Фортунатчика после того, как мылоглазая г-жа Балкли занималась лоблобью с её ветродухарем (чтоб тебя мне принять, разбойбаба-душа!), и исполняя «Наслитокства башню чеканистой горсти», а если яд вам брак, посмотрите мой прикупчик, ведь для неё не всякое лыко в око, когда сьюзонн с холодным неспокойным взором, если она не может создавать миражей и дать Норджи-Борджи изумительно чудные годики, пока её свежий ипподробный торф распаляет полюбовное воспаление, со всеревным зиянием, что предало бы Супружёнку пламени, не говоря хужей о старом Горбпополамусе с его наполнянкой по грань мозга, альва бачит гамму дельты, ан блато видит, двадцать девять додюживая и кукувить с ним голубгарногнёзда с его старыми каркарскими хужним и мужним для его строгого контраслезиста, у которого свитера ворогу, плед дубью, когда ваш пулярный мёд ведь оказался Бурым Наливом, и перекуют баржу его на стенобитную посудину, тут у ней доходный рубль и, честное мило слово, — казал он, тот брачный спешитель, к Крысе, сыну Джо Эаша (у её прещений батьки буйство глаз и половодьем влас), тимоваривая стучательно ваших порткозапрелостей и его хвалюбовной песне о рубище и разбойничке, — я поверну свои умнения к материям за облак чувств и скажу ещё только отваж три, — казал он, — мой вернейший патрион решений тятька, полярно портоположенный и на большой раззональности, свяжитесь под жаркую руку на широкую душу, вы можете призокласть ваш гротоводный претекстантский поптрепник, мал холмщик, после круговых чаш и крынок, курился там же дым густой, на спотыкальне динь-диньской острожность, и коль на доски переложат как славовладельцев насреди его плескодонок, когда дело доходит до одноплавсреднего, — казал он, — это чтобы превратить простую Флёр-ни-Нюшку в полную Даньемаркизетту, и всё нужное для лёжки, от дымонивы на планине с комнатой для пристанищенствующих до кормашнего общака с задней стёжкой (Стэрина, моя стэрина! и Льбофь, моя льбофь!), в увиделомкости правоноктюрна, ведь где праг, — казал он, — в час угодный среди ночи, там и прыг, — казал он, — и спичдесятка аннуилет как нельзя истревоженных (покель дыхание Спруженного Холлоспонта угружалось у него по глубь души, чтобы перепомнить все маллимаядорогие дальнему берегу клички возлюбленных эмм, что кому-любо попадались в порту от Капитангена до бродилен Нила), остывалось лишь стучаться дальше солнцу под подушку (дурные приметы на Китти Контру, если она переливает через край нуженской меры!), пока не началась зовутревя Свитых-Каватин-в-полях, соннозватьск звоноспатьск, пока не дзинькнут Горбуксира Вугарных Зааулков, а Его Пренародие Лиц Чурпан не даст нам «Что вечно колоколаскаться?» или «Стенолаз, еликий Уличеев» и всё, что Тингветлощина знает, ведь ночью ничего не светит, затем мёртвое дело обретает жизнь, а увозхищенная дева стонет превосходнейшим телом (та лиса! та лиса!), и, надеждам чтоб от нас не утекать, дайте ей времесилу заключить их в рукообъятия, чтобы нарядить неженкрасиво нашу кралю пламефей, в ночь «вещей ночи», которая суть сделала подъём двойного джеда распорядителя просителя хватаний, который является из ужасной глубости, и в ночь, которая суть сделала Горбахти злоключителем его врагов, и допоможет май фелонь-друг, для ублажения богатств прутщитов, с Елезабелой, что благословляет постельную прелку, по твоей дабудетволе, «Пьянки удаль бредней», даёшь бастабаско и гогользадый взбитень, она сделает суомскую пару и распушанку, джодпуры маленькие и бесшивачные, полна колыбелечка Корпеечника ягод, листьев и почковеток, настоящий дьявленный малый шастающий живчик (Горация с плеч!), для моего старого товаррыща Соль-де-Мора сюда, бригантинный генерал Сэр А. И. Магнус, лассомысленник, мастер хорошей спасбарки Масличнаветье из Ослобожайска, и сукнодруг её очажков (Суетот его старбатька был северяк с севвстока, а Маета его матька была приклелипалой), и укилевой или огульный якорник, и целокупный сотняносец, который (с кочинчинкой на светлое время шуток и барабанзаем, когда клюёт японосном грядущим) есть разлучший расщукин жир из нырвежественцев, какому только приводнилось угондолить посудину.

{Свадьба}

Кукутан. Воркован.

Дуб так и рдел всю ту ночь. В Фингале победителей. Канн-Мата и Катлин пели вместе. И три крикуна славы. Гикрвение полувидело свои арфы. Сумный Тухал улыбался на понурую Дартулу; и свежий латник Роскранны воздевичил дочь Кормака. Душа всякопрочедруга замкнулась в старосамосебе. Двуспальдарственная лицензия, дайте внаём добро, пока мядвялый месяц и её пламя пошли умедуниться. О Рысь Святая, как гудят гулокольницы! Какая пряжская баталия у Песковратово, там, где служка бил подружку средь высокой лжи. Даже МакГилс оставил последнюю поклажу в могиле Демидова и набросил дубодачные демиконьки, что Морти Маннинг оставил ему, чтобы втереться через Ограду Туровой Пустыни, эти современные Помпеи, с побегом горечавки белоребят в наследство его покойного Луки Щебетуна. А некоторые говорят, им показался старый глупрында и избронзовый лист на серейшем плаще, что возносил знамёна с места к арьергнёздам. А очеобратительно роскошный с его короедскими полуценностями, как будто он был Сердцдюк Мекл или Пастр Райликий на Пути де л'Отине. Это были людноигрища на День всяких прочих. Сивободные посударственники и пабраслаканцы, рукоятки с пальчатками. Вы могли слышать, как они резали поправки благим методом на Гормолочных гребнях, друг. И выдавали это Здоровче Нашему, и горлоутверждали вслед за Пресвятой Гилирожицей дугоради того, чтобы вызвать погоду Тартора. Небыль это! Ноне миновать! Величайшая бейталлея, на которую когда-либо обращали глаз или ухо в конспектре земли после того, как Козья Отпушка, тот ругач, съел Библию Непочтителя. Разве не было у нас небесных ламп, чтобы стемнить нас? Однако у каждой линии была её живая искра, и у каждой искры было несколько выплесков, и у каждого всполоха выплеска было немного правил своего искусства, искус Неду, уютный угол Фреду и присмотрунчик к мине для Пэра Пола. Потому тот Фатер Мэт Хьюз выглядел трезвычайно тривоженным. Зато Данно Датчанин скривил гриммаску. Дрожи. Ширит глас страна поднять страмстяги, многим лей росистых гименег — и в залпах дымных из орудий скворчит солдатовей! Ведь больше не было Пиррэнеев, а Леноксборг был кубкопередателем для Нашего Владыщущего. И бысть темень на воде токмо, и по всей земли бысть рассвет.

Так переулки плетут легенды, пока верфи вьют сказанья, зато семейная склошка выявила, что их имя ни к чёрту весьма; Вертосеансы ух опростались мечтами, да так, что стянулась тесьма; Руды Роули народ вопрошали, почему вместо скачек дрянца; Мик-не-Мурхада мокр стал слоями, чтобы поросль сбрить всю с лица. А Бёрки-Ли и Колюшки-Финны подставят свои шеи за вины, когда Чернушка иль Чепец в борьбе падут насильственным арканом.

Роллообманом.

Банбагаж, чтоб ей облечься, зиг на заг чрез торф и течи, чик-чирики-чик, но Зимовыроджек на предсказнаки с мультисмешкой, друг Гросфат, нам кинь эстетик, а Кацяня Кошечненькомилмая спасайся бегством в острожок Финн-Фьорд-Отеля, Новое Норъединенье. Они рубили узы дружб и заварили каш, и как же их быт не уютливый, в смысле, ведь юн там и старик-пень.

Детыщет хлева он. Она же нить стойладит. Пустынет мирвращак, иссочетав бракзванья.

Тык-тык. Кто-то забил! Кто возопил? Блицкрикцы. Тык-тык. Чего ль ещё! Чего лишён? Ядклыка. Тык-тык.

Масса родничков, один здесь и свободня (с ногой зайца, с руками птицы, с хребтом сельди, с царём в голове), и они детскидались в сельвупляс огненным катайколесом, чтобы узнать кто и чтобы показать что да как. Почему ваша прятаться, муть всех мутьмушек? А где был гонюшко, хлоп-пушка? Тычась вверх к безднебесному своду как ложка из чвая портерпей-прапорщика. Который был наичернейший из тех двустрашия рыбят? Он скуп набобом гурта, а она меняла свои неверования. Угодив в преходящее, их похожесть прежняя, ведь хотя бетоносмесь и заглушит вся, стонлетний чуб шелковьётся, сдабривая траур. Затем раскройжэто намземлетку будьтодело край. И чем дыхальнее это займёт, тем сморённее им всё двуяснится. Он знает, что он просто стращает, а она уверена, что она закуличит. Трёхногий муж и росодетая как руинка тюльбантиком. Лудд поди ж нужен им холм, нас переполняет услышать! Першащее, что он сделал, и первое, что у неё? Пэгалица Буш, это вам не полькать, не теряя ни менуэта, когда шла с танцами удалая! А вы, Тим Томми Умалённый, я разжижу вашим раздетелям, если вы сунете ту свинлилку прямигом в меняй!

Итак, во имена батьяна, и слонца, и божьего струха, и так недотак, трисекстдевзять, и через выпускание суховея из кузнечества и ведения ослиц домой, используя веникплеть, койначёрт всех плаввестниц плоттрясцов, алямам алемон, хлопчатые ядучинки, на этой марвышенности Подопыта (как и на высотах Бодобыта Изреала), которая есть Харагарем и диублинский усть-старый норвышемыс напротив Фьорданей, от ваших трогов, выгулов и наделов, плетней, пашен и прокопов, фьельдов, наносов и шохры, шумичек, садов и долин, измензуряя еликолепное, так и в самость крошочешное, несметмагнитное с тороидальной катушкой, в эйрадиусе прыжка фонтаанблохи, плавник над волной после плескотворных нырсысков, рука торговца наисбрось пояса красоты, Велетень Чертовид и Нана Карликиевна, Саммирлет и Зловушка, Вельдивар да Вружена, как Бил Бивалый Балл Борумотор впервые бросился за кладом к лиледилицой утловодномоей вбродтяжке, с тех пор как балясинные ноги могут позавидовать веточкам журавля, и был ли то саммрак, или устьица вех, или уловка её запаха заставила салаг началить её (там, где воротразины полёт: чуть-чушь, чуть-чушь). Для размлечениерамы внерождениерамы через смехогомеризмораму нашей кристианизациярамы. Как последний лжец земли природнострастился к первой даме леса. Хотя протрубили всё, кроме шуток! Ведь восторг от росы на цветах кораблей средь полей из руна по волнам, по горам того дикого моря Борнхольма, шутом что дошло до короны.

{Конец истории}

Тот, кто слушал, молодец. Он из сказа чтит конец. Про мал лесоласку и большого однодеревщика, как он покинул кителёк, их было трое (чёрт, опять!) невзначай, а если бзик и лапа не счастливы, то всем вам мне кадить лень. Ведь неханьский с негуннданной спрятовидят, чтобы награбастать себе невиннаград, где Паппаппаппа­ррассаннуа­Слухорейлина­Верхне­талкургане­макмакмак­неюли­низвергнись­это­вам­не­дядьки­дудубли­дудки, как надослушный человек отморил в шутку. Жестопозы, чтобы спарировать очекарателей или франкфуртеров наотдёр. Вынникак, Куйлосын! Бросим худомир!

Таково было действие шагания по-готски на толкач Дулина, с осушко-посадками и плетёнко-мазанками, вы лущите, пока я вытаращу, и мы вытащим бойбарки берегтаской в два дрыга, тестикулируя туковым деревом и щучьим камнем на попе и пуме, бычке и беркуте, при благоприятных птицегагаканиях (с ограниченной ответственностью), чалавек и его чадочь, после их рынкошельтаний, как грифгрубграф взнуздывая в перепутьпороженьку (до сего нос кажи, затем горе твоим испещерным волосам!), для которого она (аки любопатка пожалуйтебе!), пока моребуча не станет немалокучей с ломотучей, лишь поливводье (ойктоидёт, анумарш! о ток, о ток!). Парной Ходушко к Мадамбе Джетти де Веерфь, весь вес той человыси на его малой ребрёшке! Он, тот многодумный герой, что настолько наглуховатный (выше сказано), и она, мелочный болвак, с неподвижностью в её загадочных глазах (откуда видно), Боже, май паря, где он, там синь воробья, лети, плескценный поток. Зато прежде, чем его судовласть была обращена в землавку, там было небольшое тако бракопротивно инцидейство, тем тапкозадирательным утром юнваря, когда он столковался с гадом, что измышлял кутить, мутьсреди всенощианных игаарищ тех плахогульных фениев, для конторых он вредпричинял пирспродвижение устоев, возле Эстуариффи, насводничая места для их повиданий, симвозводируя трения и прочее, не дать лишкак? О нилсколько, совсем нет, вот первая катаракция! И ей было асуанно до дамбочки, что её гарпуны неукосницей торчали из него отовсюду, остры между фениксциркуля винтом и тем сурдономным кожухом. Справ те, Гусь Полтин! Так вам пожива Кенни, капель Динни! Пока бюрг расплывался асфальтом, райместечки подтыкались перед ним мелкополярным сиянием во все утлобудки, утрамбудки.

{Кейт приносит письмо}

Взгромождение. Чих на слабачек. Дзверсия.

Как, каким чудом из венчудес, се сам алкройца, и что за здворками де? Врата та е. Затем, что кажет внепоперешность, за чьей дверью стало быть? К? Да, с. Это он нет, что сидит как ногавица, широпарчаточник Пэд Подомкин. Чутише, служанна виллы, жужжурча по-слабженски.

Старая хитрая нумизмицированная конфуссиональная перестрахованная многоплавновая акцентированная катикатерулька цокала, цокала, цокала, добирая дань, назад и вдоль данцевального коридора, пока она собиралась судстрекать сего, пой-боителя, не без её личного состава людей отельпритона, между двумя смертоносными союзными дивизиями и линиями изготовленного прицелогня кортиканского самовыждивенца, взятого за отдаванием добросалюта, пожмите руки заходя, обвяжите головы выходя, и сделала ремольтку к себесамой в себесрабой долой, плакуче плаксивовыми жигачными жалобами не без словец всевмейства, дальнестранцы и бегдомные, как ей ейсомненно ейзвестно, на всяк тырь есть пырь, парь! Те первины в их морзевлее. В баре джинсыны белят голого рубашку. И в паре жгиннессы боронят по расщелине. И Воллатука погнало в тоске. Вбрызг.

И то сообщение, что она судхватила вниз, от сдарушки, что она похваляла сверх, из-за чего её страднательный корсет раздувал её сорочку сари, штопая свои прорушки, чтобы оставаться фасцинобильной, ведь король всех жужжатных особ прижался к её опчелованной руке, крюке (пронзись ко мне шальней, меня одолевают расшатанники!), её лицеономия как после бадьеплатья неподдельничных одежд, сытая по голенище врачудесниками и её неотъемлемыми болями, что могли бы расщепить о'тэм, с роком шпилек ей в чепчик, была для площего ношей клушкушерочкой, до склонов словечек в её амнистово льющихся положениях, от шикфеи его, его горячоночки, чтобы поразить его слухотросы мозга, Жёстыкушка да распражится, пока свинкам его сильного лона было всё прыганьки да спатеньки, а его дортуарочка с еле лилибылью баюбайки (не введи нас в реформошение, нищим твоё есть вече кроваво, о минь!), однажды, заморив мужичка, понежеднёвке, с теми пышками Морфеля, что она пресытила вмусскрутным яйцехом, а ещё ижевечное пиртошное для томно трухло тухличного завала Кухарыни Мёдикотеста, ампрокинув гаршепсут, а если он шишждал, чтобы подзадарить ей ликторацею и чахочий чёсослов из его днобардока, и нагбор новостей из Пнищокруги, или топличные толки из морриенбань, или поппугайные курения для побрякальных литпургий, леньгрести лопаткой, хоть чудоблеск, а не лопатка, когда настал её час для удобств энсалликоподии с любовью к люббез Панни Костелло от иксвайжидуума, чтобы слеподать за биллибобби дайтежмень крошегрошева, и она была раз спутницей Де Мареры, чтобы он нашёл для её свадебного свечения кровать.

{Кейт говорит три раза}

— Вот время для моей бойбочки, — наблюдает сам г-н «Гладстон Брун» в шляпе клятого (это было хорактёрно для того «избранника садьбы»). Вбрызг.

— Вот май вулканит задымил, — утверждарит г-н «Бонапарт Нолан» под нычным тылпахом (любой чувствует, что тут легко распалзнать «магмагонного героя»). Вбрызг.

— А вот зарешетчик порешитчика поистратчика расколотчика первого шута в Данелаге, — волинтонировал вместе с этим бураном под глазбровью и с тем нуиладным больнопадом тот, кто для пары панеллитов рубщик куйминатель, завиршая, — Оливер Белый, он потвыбил, она знакомсела. А вотачка и он больной всецело хрипун. Вбрызг.

Про подобную малсущностную, даму скамьепений, есть тожсущностная наша собственная Стать Скарбогофа. Жалуйте, жалуйста, чтб вм сврнть сб пзвнчнк!

Спиртьём, что нам общехимсредство, насквозь пропитаны равно и кадушка с иудушкой. Если вы дорулите вашу вещичку для меня, я пролью счастучку для тебя. Оставайтесь, где вы есть, простушка! Чем дольше с ней, тем дальше в новь. Весь ковш срывает он, да ей взначай добавьте, а паболовье масс лишь поднимали взгляды. Оседлав меццатинта забор. С хромолиткой в народ. Крыв грымз. Пока и всякие разные задницы, и вся календарная рать, пушная справа на них, пушная слава у них, веретенничали и валандрались.

Где катиным вход, там катиным и уход. И так сволочится топконос. И та прихвостница, что двинула, дергзамкнула длящегол тебя. Дзверь.

(Молчим.)

{Истории за барной стойкой}

Ведом нам фтот листок, там значки между строк, что дошёл с Новолетья Финлестниц сюда, мы гип-гипнем курган на пути короля, где охота неслась к нам по кругу. До мракосмещения за вал ущелья. Милипишущие дали. Когда посетите Изод-на-Заалинке, возьмите попробу воды из Великой Кагорклой Чашки.

Тут рассказана его гипгипустария для их шестёрки червей, двенадцатиглазого человека; для того чела безумчества, что с тех пор протянул подводья правления перед Избой.

Ау! Ау! Ай! Ха! Гейшеей!

Пока сцена, подготовленная на ритуальный зубок, для истории гриммассовой боли про четырёх гиацинтов, попорченного мимо угрей карпа и дюжины улочника тяжеловлюблённых нег или как Гелиоповидленик пошёл в Лесопарк вместе с Мэбби и Сэмми, с молчишкой и видчуркой, с семенящим швабровым перевратником, и всё, чтобы найти правильное место, чтобы гулять за юбкой или гудеть волынкой, когда охомутоведы сделали остановку для залесоперехвата земельного косильщика при блесковке любовных ласкатов грёзы, пока между неизвольной беспогодицей и крепким ветром, остподлая злопадина, новостервение и утлогарь-фасон, Барагулов бюргерлик прихлопнул генерального русака.

Давайте подрихтуем нас к боям воев! Нас, нас, подгуторьте!

Ko Niutirenis hauru leish! А-ля-ля! Ko Niutirenis haururu laleish! Аля-ля-ля! Валовстоны штурма готовы разразиться. Шум маормуарлыкания. Волестоны штурма прибывают с мужайтесновой силой. Бацабацы штурма. Katu te ihis ihis! Katu te wana wana! Силища рантской генервани известна по всему миру. И мы ещё продолжим, коль можно, что брошечная блохушка сможет сделать.

Ау! Ау! Ай! Ха! Гейшеей! А-ля-ля!

— Пади врусски, разве они, все они, тогда, каждый своим особым способом высказывания, не вызывали того и в то же время самого губерансье начрабских лицарей, который имел, вроде всего смешного блаженства варвара, ещё тольсейчас толь однажточку дубью басню, что они желали ему со всеми оливами оголомер и нехолмоподобным враньём, и всем туттишным — его тура на его баркасе нойбывальца. Это случилось прежде, когда Абыжалмерка позировала для Артурдюкса ради фритюра впрокфиг и она пала в грайнюю немелость, раз лепилась к льстивым товарищам. (Как они говорили.) И это случилось самоволком на общеляге под деревом Грин-вуда, где обелиск встаёт, когда одалиски падают, значительная перелживость по круглякам и сутульчашеская лясточительность по милочам. (Метьюрин торбоход, они кричали, недаром он красуется тяжёлым колпаком! А те враждельные военисступники, потом они говорили, они такие фалангоправедные!) И это было циклы циклонов после того, как он сотворил телесные замеренья и хотел к объедням (иллилийя, хватило б Датского всем народам), спиной и седалищем со сторонами, и он обратился (мои глубочашки извинений!) всесвоей хороброй солдатской тушкой за полнотой, меры на мсьеров, ротам нарезка (они воткликались опять, и попять, и ещё раз пулять, лапотные мясцники, лепетные мистики, хлопотные мытники, шесть к одному, кроме вот них).

И они спросили его продолжечь огонь. Вдрызг.

Мультибоким ультибраком, если сказка тормозится, то моншемник всполошённый. Для издревних песнопений.

Бдений.

Об этом г-не А (тиллаларихе) и тех прачкомойках (пятнистоцветных), феодфане и землезлодельце, который вообратил неправильного и неприкаянного, пой жёсткой нитью славословий, больше ничего не рассказывалось до сих пор, о его осеннеавральном чёсе, о её сохлой Сахаре понурых дубовых листьев. И тогда. Устарьте же. Следующая вещь будет тем. Мы влюблять-таки как дети всё снующие в тех листовьях, вставших плотненько, где вместе с курицей в разборниказе мы начинаем с чистки.

Итак, право, старое право и ничего за довключением права, ребята. Жажда приковывательнее умысла. Дрогнем. Честь-честь. Честь-честь.

— Это было по нему, который Грант, оградный герой, оный золотой судрядист, Публий Манлий, трауралистский рядовой (ясно, его домадрес в его ПМЖ, — сказали они, — язва, пометим это мы под маркой, — сказали они, — с углеродно каустыческой манерой), — другспросил достаточнословный на его смраденького корпулендуха, что свисал поймандремотно из его затравленного дыхания, — это было по нему, как моя жена и аз думываю, приступать к каждой зрелой беловнице, деликатиполезной как аталантические грудовалы или, по второму оплетению, как светупругий сгиб, что мерцает в пляс в следе плужка своего. А где пиходельцы его западпястных соединений милую слабость голубкалечили эту кандидатуру, как май неженжатый глаз томномает, на его сердабельной грудашке, должно стать суемнительным даже для наших нелатентабельных избодателей.

И к этому всему не так много нащёлкал Нолан Многих Горлянок на того фотогномиста, что вылит овцарь, которому, следовав дельно, столько накадил фимиамом Святой Бруно, что тот будто был позлащён собственными панацириками, и это забавник, слушай, если там было только пип-пап-пуф, гоняв тарелочки стрельбой по голубям, и тот грацийбросивший пробежчик, герой центурий, был выбит из строя судьёй, присяжными и арбитром в озорных бейсбольниках, как за слоем чар посол. Бред.

{Часть 4. Бакли и генерал 1}

{Восстановление сцены в парке}

Его милостынность неапостолярно индульгируется с помощью трёх его старчестных патронов, божественная корова провидеятеля для молокопитающегося млекососа, брагонамеренности для вероправедности, внезависимо от всех его бонфрейдов или хто ходит за ним хвостом, хотя ему худого, хорошо, что хатка избегает того, чтобы стать исчезнувшим консонантом, и пусть ливибелый аннопал произносится со своей личной арией. И пусть плодознательный сом ломонопевчески выловится, приворотно и заворотно. Перемирие любозвательности, приглушённое военспецовками, кошёлками с письмами, вещами и тернильницами. Оставьте то письмишко, что никогда не начинается, пойти и найти посмешку, что вечно приходит к концу, что написано в дыму, что испачкано в пыли, что подписано в уединении, что запечатано в ночи.

Просто. Как говорит винный серединный, ни бравый, ни ноэль, ней балабонс, ней пололоб. Допустите барочку с бархат-бросами. Предполоббейте, что вам пришла прекрасная мысль отозвать их слесоробкими смолчальницами. Потом доморгните коснозаику. Перекладите, что он некий верхнемастер Трансобщезав. Потом напохотьследок (двоюбка у сборводы и роится среди мелкозлесья словно весёлые выкрутанцы) домпустите до трёх ломколапых лобстрясов. Для примерки: Вилл, Волксли, Волслёг. Припирайся к ней, препирайся с ним и проделывай с ними проделки. Она улыбнётся с неличноприятцей. Кажется, он может это расценить. Они будто проказлые жутники, готовые поувластвовать. Почувствуйте те тленволнения, что высачиваются из крюков ваших рук. Скажите сами себеслание (у растений есть уши, цветоправда!) меделительно: «Так этим и есть Будлим! Как дела, тъмные дланницы?» Большое удовитийство лепесторвать к вам таким манером, правильнославно, праздно и споро! Добрадодня, Грогсподин Фаунагон, и надеемся, ваше таитиварищество обоняет земляные огрехи! Сырывырыдырого дня и для да-с, данному бедному, но полугению, какой олух привёл вас сюда и что вы за валух-с?

Тут нужен Затт. Затт ли, Бакк ли. Тут нужен Затт собакственной пирзоной. Вон он в своей морбризветровой шляпе. Человек, который припугнул рубких в Пиргенеральске. Христоратник, которва устроил забойнский прорыв. Порядок, порядок, порядок, порядок! Так тофно. Мы вызываем Танкреда Оратоксеркса Флавина, чтобы супоставить его против Заварнавы Улика Далекана. Порядок, порядок, порядок! Председательствует Мёдсэр Грогсподин. Всяк выслушан был нами многофраз. Как Берли прищучил трусийского германала. Эринемся же, ребята, за честовечности!

{Затт описывает русского генерала}

Место плескания. Гражданское ополчение.

ТОФФ (смышлёный парень, из дёрноногих вратьев, тридцать два одиннадцати, смотрящий выше крыши в сторону откройвеяния кармалидеров предхожее его поднятия аварийного дождекрыллума в ткачестве прагзонтичного высямщения для грата на его гриме). Всё сверкало и крахотало плеватьски мореартистично и бляхоливерно? Деловидите, мой задуолшевный сдруж? Ещё резвей чар?

ЗАТТ (юнец срезанного цветроста и духовидческой радушности, который, как его быстроногий брат, врагполагает эпикопировать расстроенного шутковарителя ввиду вводоготовности или быть зрявсегда обувсчищенным, чтобы светпроститься по счетам). Затем да. Будто дада, человижу. Ничтонет речно. Сев в водостополь.

ТОФФ (не тянув хвостину выручает себя у вводостопа надрывоплем, а его зайцепук волос встаёт на дебют). Шило в шаг! Резворот к намгорнету. Припишите его для ласк, хмарь давно и его лютоигривую мухобойкость, того бомбсметчика во грязнениях нарожу по нательнику не из нанка. Губернал-генератор и орд-назвездник Балтоамура, солодобильня на войновыплеске! Продолжёсткое полмилитарное пребирательство. Лилийпад аллей деннощно палиломает урдийский. Жультакс, и щельтасс, и жальнас огам! Язвознание странностей, как морорасселяне любят горевать, величая вещи своими обзывами! Не сеткониточные вещи, что замарали слабую Сирануш! Доброопытные линкоропушечные браньгеройцы вместо однослагателей. Оцтов сапожится! Они произвели аут-ка-да-фу, Сон-ле-марь, когда тот сын не шалый был главным плямо-плима-пелво-солтнейсым велно-велхо-иноязыцником. Аякстреляция! Все в поле-полянке! В свет выйдет на славу Буриан Бреве, когда сполуденежные спалотётки приняли его ногу за его палец. Так пусть тоже он будет нашим грозведенческим толмачом, с которым мы собываем, открывая векинги, когда свет в ясном небе стушил всех зло бивших кровать, а утлая зябкость стыла нашим ворокованием! Пукх. Жен-те-ле-мень! У-гоп, боббикоп! Вслух вспомним этот былинный захват!

ЗАТТ (заунывает из своего пластгрудника, вовнимая созерциркуляции его цыганоломки, подсвечает своим рывком кипрейчика жизнеяркостный дальсветигель, пресыщенный земельной пёстротой Орлании, держась за брега уморосмеха, а лицо голяка и его нёббонский дрыналект еле волочаются). Победульстрах! Зая в норы, глуповводов-сан! Муссына осень утлый утёнок злоумысленник. Как старый Ипподьячий, бекуй-жалей бока горяиц. Свежо и быстро съели б с богом, на людях шустренько во рту. Обедный старый обижанчик! Младежно обив ночи, что за прокольное мясоположение! Вой-де со быком за роком, сарь, жар гон! Пушки бередят его, тушки поз одних. Пока олани зря разеваются, его лень за розой увивается, у долин где конец, вдарят трубно. Кройлает, да не гавккает. Он был обездружен. Хрымотеческий оплёт. Со всеми его знакступательными кушечными нарядами. На нём и его регландрок, и его малокофеельная гусь-шапка, и его полварные мокросины, и его кардиганский поляватник, и его карсные маскшелка, и его древколоритный камуфлёр, и его перекоподвесная водоветровка. Ух, вернутся из прыгкожих вот! Обранство беру! От Куррса и Поликоффа, мужских продуктходников. Семья конюшиллингов в самую чудесную пору платежей. И модногазели окнодеваются обрадно. Крой и блицковка.

ТОФФ (все перстонамкройщики картиноборствуют с его моторслухалами, его вульгарученные звездосчёты великослепительно полны очей, полны мячей, полны мечей, полны ячей, полны речей, полны вещей, полны мочегорченочей). Малнизвездь! Бес смертных! Что за братец фраков! Гнусопальность, звонъ за раздребезгрехъ! И приманка! Уничтожалкая! Этюд дагерротипен, но дело не белсаж!

ЗАТТ (если он и забылмиловал охночь яхонтиц, батраченную посредив флор огорож, его рыбсточительная злая улыбка верит базрездольно во всегдаличную презумпницу). Приидите, все спатьницы юбок Вихлястана, что зачестили мыки вострых! Чистое верховодство в его роднебесных мирнопомазанных одеяниях. Крайний, оравживой, жестколистый, раззелёный, небесиний, тылдикий и волетестовый! Завуаля вурдулака эрминских горностран! Сначала он ст-степь-ступает. Потом он ск-склон-склоняется. Смотриты.

ТОФФ (чуть не страхтихосдох как ладный людский люблинец, передставляя серпным плаваньем, кто обездушил Аттигуляку и чем отравили Эль-Монте из Сумы, и, ослазнавая вольнус-невольнус, что он божбыть амбародился посрединск Кремлина, преждетски, чем был инокрещён попсреди вытеканского водозабора, кладёт святоугольник храмоверы на грязнетчика, и немного от чего-то, и немного сызнова, и томов подробнее, вот тоби и добредень). Он паршивозолотчик и враќањер, хоть в стол, ходь в пищу! Сей чувств ловец рожей не вышушоль! После уолшебного преображения из пустого на полапломб.

{Окружение сцены}

ЗАТТ (не поспевая своими языками за своими плечами, своим показальчиком по-русинёрски обращая внимание на невозводимые предмести за пределами всех избоключин в сторону Лугины Доливады, где Дюблянские Альпы и Всходье Реквеера, как там, где хорошо ему с затвором честным достать трофеи завсегда). Поле с каресонмами и тем поджарым древом. О чём звенит Буреломонд? То плач Огрома знает! Былинки ужасных деканизин. И пух милодола. Ня? Им в путь иллювзора. Дык! И прямовстанец ослед острия, дабы пробрезать прострелки княжничаний. И свора позасела в жаррае. Аллахатрон!

ТОФФ (подлей черносмотра, он старатель приумнить свою борьбу за жён, встав на пат прошлого через эфресковое матроновение, вопия о своей нестоящей выделанной овчинке как о памятнике комильфикс, потопленном невыплаками). Ох, ярый день! Ах, славный в меня камушек! Эх, моя окраїно! Ух, зулу на него не хватает! Буркосмосон МакМахагон шатунится от Осьлося сурово-восторжен за беззападными нашчадствами в потвьюгах полицейского!

ЗАТТ (возвращаясь к его помпе с петролеем: пить есть, пипить здесь останусь; хватит яблоничества; слухостой). Брунноборофф, этот бедовый медоед, самый гризлипкий магмишук во всём Несмеяново! Чьи анналы левитируют в вящих! Ведь он распорочил бойлюбые дернины и он противободрил хмыря, бомжа и маршитента из сонсамой тыльности рёвсильной. Стражить, пока раб финнляндец, мы просим радонежно!

ТОФФ (вслётствие сикофантиц спереди и следствийвне высасывателей психопальцев подсмотрев красу, болезуверенный, между его буклиразубранностью и рошнашанаралом, где он видит Епископа Кексвязкового, плюс его преходкий перст, что направляет свои ревизии к марьяджу или Мисс Горизонт, прямотак все наши финтоказии уписывали её, на повороте Камерберга, подоблачая заснорованную долгорукавку к слёзным томлениям). Разглас! Бодрого бдя, кители, длинноту до для, вершки! Год в собагаж — боль в шапокляк. Смотрите, что для нас луч же, или пусть нощновзиратель будет как полнолунный, прямбегом с аварищеской спешностью вашего муравьюшки, пока ваша почта-с бандерулит от Большого Бармотного к Упсарёвскому Урочищу, служа его рабскому мужичеству, небылица, кобылица, всецарь Русицы, ведь моё начхало ищут в поле, мой кранец не подале пуха, а в целом я пэрразить слуг король. Нам странен тон ваш, гадкий тхорь. Резь на ротцевходе, горечь в горлодоме, нажим на нёбосвод, а вашу ширь надо заст…

ЗАТТ (по сигналу его действия, которое как будто шрампиливает его минутреннейший менолог, расписав эндшпульку малого средненького пинка как приток, где у ней трах речёт костомол). Радбакли, раздвапли, бойнский просектант! Пихпахпохпух. Моментальный стрелок снял его во Взрывшем Журналаде. Для див поблёк его любвид.

ТОФФ (его пауздублем блицтрюка сумфотии на костенотах довольны и какая мелгодно дева, и каксмоль угодно парень). Балаклавка! Трубратоварич! Я потбросаюсь!

ЗАТТ (хопляля, косляля, серпляля, а затем молотя молодя зряпаля, гаварыщет через свою обречервонность что-ничад что есть чуху злодующего носдержания). Дёгтеатарары воевоевойны! Пусть же его вынутленности станут шире, чтобы его диалее стало хуже! Пожилые монады превращают смерть всех изовливаний в добровтюру. Я видел, как он исполняет страшину, который провежду сабельной звездой и пепельной луной. Итак по теням их светзнается он! Пиф-паф за чух-чух и мою пипь за сигаря! Млачный путь погубит.

{Интерлюдия 1: Скачки с препятствиями}

[К настоящему перегибу раскупорки превосходное вербивоковизуальное предоставление всемирно ославленных Гонок Золотарёвки подготовлено «Ирландской рысью и миром». Стук одинноходи скоконог с парапетствиями разделили близколётный энтузиазм между загонами с правилами и газонами с плевелами, пока изверстия причёсывали огрешности. В гипгипподробном гелиоскопе мелькают коллизимние дворставки, смотря по вратстоятельствам. Мой же сей! Это был (с калимой купиной) г-н Томасер Ногоголан для их общего раз кающегося уделовтворения с прицелью времяисправождения, сообщающий Вескому Переподобию Отцу Богопифанию скитосвятителю в Сен-Делахе (в бурой бурке) о том (кактофакт, что есть место костеприимству в вашей ослеологии!), как Беглый профукал рысистые коленудары. Святой студиоз с его передержанным славоржанием нечтоловецкого крика на этой искупительной вероисповеди говорит о том сивом (таки опять, Хитродон!) с его отпущепрежним угарногорюющем преуспеванием. Много юношей, юниц, без их дам и без их дядей, но зато румяносильны с ящиками сборов для. Любой кажет уделить свои тределушки, стук против одного: это Копеечники для детей. Сэм Скользушка рядом с ними, физически присутствуя, хорещё, что морально отсутствуя, горбколачивался с тыркартой бублиантов, предлагая Каждмаксу, Встречноксу и Простомэгги (скарбейка вправду стережёт, переторфсовщики?), походить тузом блефа. Тим Тамоучка, как бы то ни было, его неослабный вассал (провиделки ибо провиделки Самиеля, зато проушники же проушники Тимовия), у Дола Чертыховска, мерно вымоктанный в своих дымотканных тентах. Жуть кругорома, день криводола! И рясы шиксти шпициалистов со своими летозарными напримерками! Вы видите: главкузнец, вечненько шандалибристов, молодистка из Касабьянки и, непременно, г-н Фрай. Смердный скукун! Пардонствуйте инквизицию: што, гэтьман? Это господобратские вратья Да Валорного. Снимите ток этот дебильный башлык? Потому что среди зряличных циркстоятельств нужно опасаться водольющегося покривительства пришлого габбарнар-джаггернатора. Бегжаль! Вялликий Упрыгер, шок це? Спехспехспехспехспехспехспех! Это Гинейно-Грошценный (тысяча против одного) Четвёртый Водокубок Тихоомута. Держитесь, верхомневеличка, легконевеличка, Простак О'Крыл! Грубияка, гряузник, грубло! Они у поворота вроде берут плетень. Хлыста на кон нет, Гелиопопуляция ещё заддаст выпаливаний! Прыгжаб! Высвободитель, закромский гунтер (Майор Гермин З. Виршенюхов) с драматическим эффектом повторяя форму знаменитых производителей на сцене былых триумфов, показывает путь орла троим принадлежащим г-ну Белоколпаченному стойловым индоходцам, Хомо Гонщику Чернил, Приставу Маяку и Рататюои, в то время как Перфюрстина II и Другая Дева (г-жа «Босс» Вёдерс, Лифбережье), ранняя вёсельная пара, удирают со всех шкур от Вышнеродителя. Топкие вещи здесь отворяются! Туда, где девственниц куст, сюда, где райский час! Я никогда не вещал о топковещах. Наш лодырьмахер он узнавательно бедокуражен. Он толквещательно трясётся в своих трогоцепочках. Тра этом всё ля сего ля. Эту ипподраму пьедеставили для вас Ставв и Призз. Ставв с Приззом, наши тотализаторные прискакатели в придаче «От втока до спада» для «Ирландской рыси с миром». ]

{Вид генерала}

ТОФФ (осведомнительный, что первый спортивный отчёт Лаундина Реджинальда теперь был запоздалодумчиво проботверждён молнией второспринтеров, берёт неботыкмгновенное направление и, для полуучения бремени жути после больстроты апельсингутангов, орионтируется по пути Стрельца в сторону Дракона нахмуроже). Нужно поставить на нём карст, на этом морразбойнике, с библе-свече-колотильщиками, я готов прозаклясть странноликую могилу. У вас только что загорелся цыр-бор с аты-аты-аты-баты для гробогосподнего марша через убежище армеманов, где подтянувшись шли ребяты, рассыпая гам гигантов по бранепроводу, сотоварождаемые на их путании косным духом. Скажите трясущую правльду! Как пожелаете, соцприятель! Выковарные Альбионии! Вещается ли, не вещается ли, как жестянрастройщик удовлесказал голоуэйскому кафтану, откогда Нервопли и Ойсии были шкодниками и младонаградушками! Движение вперёд, бравый блатоселец, и отправляйтесь!

ЗАТТ (отвешивая свою сурдотучную пальторукавку поверх своей лопаточной бараньей части, чтобы более покажить нам жантильмена, когда он чует япону бесовражесть пёссади их недообразной скитайщины с узростом ноеты и объясняя апостериорически, как герольдышки Аустерлоо были ниже градуса гонора и как он во всё гретьчестное поиместье пропилировал эрехцион на своей семиброшенной стороне, априори корыстный покасательно его попопорпорций). Дысс, мырцарь, не думаю, что я не делал этого, едняжка. Никогда не братоедайте мне, пусть я могу только разведать руками, благодумствую! Меня-с нет-с как нет-с! Клянусь шекспитетами! Як по шёлку за тем молодозеленцом при запалыхании спичиркания. И всякие экие задники, и веская дикая брань среди трагедействий тех хмурейшин в их кузне певчих, и тот грубаха-парнюганн с его шабашеполётами, что дудит свою свечеслизь с обыченных концов! Вдымхайль! Я грандиосознал всё об его образлике, после другого раза касательно зуда в его нерукоместе, как он криволепо ногспешил от каких-то печёнопорохов и разрыскивал стулличных груд, чтобы уплощить себе возместо по-франшетски и смазкивать себе не без небесной экстравокальной мессы у его базы с безупрочной помпадокачкой пред людом отходских пап, преподобных и аляверных кромлехов, а когда я услышал его постылый жаргончик, рецептирующий четырещётку его евангентльменов так здравожильно, старожильски, сторожливо и торопливо, я подумал, что он только гафтарно пополодырничал, затем что, кляну снятыми кирхопадкими, как только я увижу приструха страходовольства, так и полыхаюсь от пары пугливестей полнометром, просчитавшись до плоскоморья моей пятой пятой. О верном послушании. Панфлейте!

{Бакли не смог застрелить генерала}

ТОФФ (хотя наглухклаксон пришил по его душу, он велиключается, мысоко лигиозный, с жребиекидательством как военизвергательством, полка в его левой, слеза в его зенках, хлопоты на его спине и хрип в его крике, как будто что-нибудь ему зла желало-с). Кто согласен, тот не головорезв. Хоть палач, хоть не палач, песня страхламона! Которую рогатики, шерстьпары и вся прочая дряньта хорошо знают. Папаист! Ростовощехромалище! Получите этот впридаточный удар! Дык! Это ваш пропет перезряд!

ЗАТТ (предавая своего шимпанского больжильца для пудсвержения этого низвещения, прямбегом от огнерубежа, криожиданно пал залпмертво, и, на караулочках и ухухушечках, он впоруодел ницодежды, раз он не смог сдержать стрельбы кобурами: его лицо зелесветит, его волосы светреют, а его глубьглаза гак гарные, что свитходит к его культскому тылолику). Значит, когда я увидел, как он самостоянкой притащил в пределы слышимости тот баштайный размаз с его нижнимбколпактом и пытался как алкостойкий мирзкий катарлик взмыть костьми и лечь костюмами, столь по-крушениански, как Мальврух от Мессахар, и обзамужить своё старое меховодное тылоснабжение, выдвигая корпост, подбитый сейветрами, чтобы возкладкадить стыдам бурёндушков на их аэростарожитнице, мне привечалось, что он переводит нюх от разных стад-квартир за каркасскими грудами — и я не мог храбриться наглостью рассказать подзлачнейшую историю ни потому, что знал пробу, ни за литые сплавы. Затем, когда я надосужился получить его как ню ладони с его старым пыльметаллизмом, на субсвете, трын-трон, где веросигналы штормовых отрядов облаков, где шиквзблеск боетопоров героизма и где щитсвергнуткрик с горькознаками того сырофема, и когда я поймал запых с дринкцок, более аурадский, чем у общепитека, головоляп до самодури, как Педер Разликий, пулямотче, мои полевые не частили с честью той (пулеволя!), и, никакая это не ложь, я бабмотал и ядогнал с воплейским ковыликом, май руклубок, маи поджалки, мая носочность, маи стулпни, на утоп-топ, на утёк, всемирноспоклон. Мылусердие, если им злоупотреблять, придётся снова потреблять! Затем, Аррам из Эйрзерума с майвиннушкой, так же, как я люблю нашего Драг Дыроушу, я признаюся без молящего предгордсуждения, когда я посмотрел на Самсэра всея браннусских с весом его голосломкости, привалившей его из-за страдствий с его живомуками, и носознал, какова сутьлба такого горебражника, то страх был за маих сыновей Ноаду из-за него, и бременем он был для меня тогда, как я перемешал мои ирмянские пресвятые богорожицы, где пересреди его глас падитомилый, однако, мазьдушки мои, я несмел дерзнуть.

ТОФФ (если чесаться актами, преддумая, как подобный лисовод с Горнео всех клоунов честь опозорил, он преполагает перестрелкинжалку — после понимания того, что он сделает после того — чтобы увидеть, как тот будет с пристукным умыслом смердобит, если стучать с эффектами, можете дать ваши ножички на отсечение, прежде чем он будет несметно бодрей, этот супприз). Die Bůh! Почему немел ерзнуть? Вонь оно как!

ЗАТТ (услышав, как тот или дрянной надрывно сделал треледвали капризных храпа-теловдоха как чемоданник бежалых ног, он с заразой с ним мается, чтобы увидеть, сможет ли он пошевелиться, продолжая обночёвываться, не спрашивая пикпикание или спой-нидух ещё). Конеблюдство! Я встретил, с кем уже было слишком поздно. Какая жалчность! В добром грусть! Зелёную таскай надежду! О том подумать не забудь в дыму кабачных облагкофт.

ТОФФ (до которого промежду тем клюкой подать, будто чтобы нанести зудрубку на картфорт, с подлостью острокраиться своей рукой прёт воинственно, штоф освободить от сякой бесконечины скатереть, уже расточал, как моргруз на свет маяка, слова молчаливой силы, молоко и мало қой, були-були да даяшы, в наиполненную сребрословящую прикорчемную правую, которая, рахметким и барежним нормам внепреки, тут нет никаких сомнений, закончилась богослужилой даротерятельницой иной глиномысли, для пользы, внимай). Роблю речи, умаю корысть! Что-нипанское для Па-ли-ди, и укусусла для малышаляфранта! А ты давай, воды ужпей, авось, сборскончит дурь! Тырвбочок?

ЗАТТ (он шапокладит свой печной горнвход, а язык с непокорной приязнью к роткрывашке готов причашпиться святых чувствий из рук предчающего пустгрежения и нижеследом утоляет стражду тем сверховным наполнификом с гаруспическим корчмоприимством, предлагая ему за паузуху нямного туши солильненькой). Куда ни кнуд на этом битом свенде, творится тайком тоскуйдело, как командировано для улучшения наших природных выпадов через обильнослабительный эффект от вашего отобращения ко мне как ко дражескому закадыке.

{Интерлюдия 2: Месса по ТВ}

[Прочие готом забытверо нестоятелей в Прямых Мельницах во время этого антреска показаны по елевидению. Как фантанебыльный мир в Климатартаре Ниженуляндов сгружает тяжёлые меховина и разноблачает себя в мокрядождик. Нишкниг новьгалош. Как шпинатские чырваноскуры притопашиваются перед вторыми пришествиями антилистов. Газванны для пакта романского. Как Алибей Ибрахим желаетсе Серру Стричку на рожьгдесклеп, пока ездоки арумбских скачек пиксполняют чёртдаш по всей непогаснисфере. Учите монастуркский. Как старо-йельские парни дают слово исправить вся для новоюрких праздниц, так непрестаро, непростояро, никогда не праздно ссужать лицу, никогда не трогать солёное, никогда не тыкать сильное, никогда не тёткать сальное, никогда не такать сольное, сякось-такось или соче-прочечуя, как Бёркли придумал с руганью генсобранки. Звоните насчёт Финеала зрявторя после пола дня, и будет и на ваши похороны воскриксион.]

{Часть 5. Бакли и генерал 2}

{Бакли, Патрик, 3 солдата и 2 девушки}

ТОФФ (теперь, перевалив тернветвленность от Пэта Песнепоэта из Гулхолманки, покель они пьют баклучше, добренько шалив, за старую адомгробную огруду, чуть рукплеть ноггреть опятки, смерь на глаз, взгляни на аз, в даль-дорогах, в гул-горах, чтобы найти того, кто, дуя вспых в френч, инглишне пыжится в раззуждаловке). Если хотите быть терцинритористом, покажите своё мненье! Как от Баключа струхнули розовея негокрали. Балет крепкой оказии. Насты, ненастья отчайкой слетят! И не отваживайте чернослёзную скорбь, сиволапочка! Что у вас за кумирлающий лепет, бачклин? К концу день и вчерашний приближался, не правдайка ли? Будьте ласковы! Кабы ли! Развезик, Вульгарри. Четыредесять столистьев, или как ложь их факт, чтобы вывести козлощенца на авечистую воду. Экакверный финт! Человече годготовил гробнище, покавесь прелестьнекто нинаестьгде огултелогулдел. Средь шитых фень в блате мирточки вдве радеюшки встали на вструд, а трёп одновольников лежал лежалкински. Гляди сюдарь чтотовтом! Чертила ниже грубля! Это будет пшчуточкой рублемочи, ан ну-тка, сэр? Сможете перебить, дда-с?

ЗАТТ (который в сердцебуераках своей благовобравшей взгордости всегда прокошивается в обесчественном пороке, ниаллист девятого гусарства, колокольчик в его верхнем браготворении расходится животикая, клянусь убейбогом, чтобы он не испытывал себя, клянусь убогбеем, ан груз с плеч). Отлучшка, тожж! Аз сказал, таки сделаю. Сначала это был Частьлидер Фаланкс. Хетто было с другого времени, средь белоконного дня встречи с чёртиком (избогам!), ориентировточней в околокрестности первого вратнодействия в холондаре, на поле Хоросона, как ты путь держишь с горы Бейтэльлона, Неутроспад, одиндарцыть сотен и трётся там годно, кровмчащим бегом, инно у мер, после крепкой перепьянки, морок пней и добрость нужней, когда начинаем замечать зверей (ростопи, штормзда дощдолгое воддворье!), взвесьма постлунный день дрожи для того, чтобы встречать дымовитую смерть, а глаз есмь был в Служкралевской Горландской кресоношской Милизии сухо под Сидартхаром Вулиджлиг, добрая стройня ходков, когда-там в крымвельской стене кое-где-то в Пирсландии, во время маего креппрещения войдействий над глотками истчиповскими и висячими плодами в сени срамимой, и вызывая моё прикрашение байшествий на Бастионе Мхов, по старому стойлу или новому стилю, а пар и прыть впереди. Спаси боза, Финтогон, или морклянёте тот день, слава рогободнице, тот баншивый полицай, если мушквичи знают, действдующее длится, великий и страшный друидень прихода Свят Патерика, великий день, превосходный отличный сверкающий длинный приятный тостверительный цилиндрический день, по ходу сикста девятого, семью стоп госпоздних лет, которые, как хаджифиджиец овещает мне, есть, будут и были, пока промежуток имеет место быть, о чём говорится в Топиках Алама, чтобы колонкинуть все предурочества Эрин до безденежности. Значит, я впрокдолжаю. Предобрывчик. Мы былись будто уединизки, пока мы не снялись за теми доходягами. И вот я начал право судить, и я скоро показал им яснее ясного, как оказать холодный привет тем пострелятам и переплюнуть тех бродяг. Всяк товарич он смотреть и звать всяк товарич приходить дляче лонгвилла. Безднпадёж, как же меня рокохлопали! От тех банджовых побряцаев при облаве. Забавляясь с маими статнобабочками и избавляясь от маих возрастеллочек. Оплеухарство и обплевательство. Сметая джонданкана со свистом, чтобы немного боепражняться, никакнетсмотря на шапоклоны и римагентских патронников, карружьирование и барражирование, по всем кривелевским валам. К раме чего, это был я, кто хо хо.

ТОФФ (ратуя, чтобы его чирк трутотри пустили подпалить тут агонь, и, с градублинским очитаянием над подштатностью младосоловок, по-прежнему пожаря свой люббурый торфецкий глазодёр в задымложном подсудствии госпожеств). Йелаю хам хоухоухоу хня, полк! Кого соединили баталиями, не разделить бутылиями! Разве вы не били пажом кампании?

ЗАТТ (в своём трудолётном тредобремне, вместе с ним иночествовало водаётное тостопочковое пипиво, вместе с тем иначе свалили водоёмные толстопотченные блокалы). И маи ужасальфущие омигрени! Между маими разнохождениями в пульследнем прошлом и разладами с непросвинцаемыми бредущими, у меня есть полная бунтыль васобминаний за сими пазухами, а маи слезодражайшие утекают (ружьесухраны!), ведь с платанищенским уходом теперь я прикладминаю (какого курвола они вернулись к грязьдомью?), что май пассионерский пост для всех тех старых боярчиков, что сейчас шумерангом в войхае, маи альма-мученики. Я залпиваю за них, дуврогая простойка пуншгорит, и вы, снаменщик-задъютант, даже там, где оплотнённая жизнькость с абстенцией веромахии. Джунгльменские со веселием, а я даю тебе нашу свараподданную, Теоккупант, Понурый и Ужасный, престылоногследник, и все наши королевские угоды со всеми остроженными обирателями Новландии! Всего одну словречушку. Улуучше не убывает! Майдавние аттанши гормары (чего им не хватало тогда, так это подламывания за всё, что с нами произгрошло!), Седрик, званный Гормлейсон, и Даннох О'Данухью, и Конно О'Каннохар, таким вот было их именование, ведь все мы были под манер казарменцев в Конгожутком Лесу собравшихся, туркжилые трое, с теми хакиранетками, нашими миледи в их туальритах, двоица примятниц, Вьеры Вьенские, у старого Дьяди Дьякона, который держал марку в выходках и выбросках, имея очевиды на разделоно и раздеволье, вот тако мы и били, под богатостью их лётного броката. Сюсюки вечно очезарны, от рденья сложно их уйти. Всхлип-всхлёб, сгусарь! Плижди пли разом! Бегитекруто на ура! Ну-ка, Ландкаста! Долай стих!

ТОФФ (который всё ещё чувствует тех постланных духом гуриинь, что поездвлекли его, которому они были призажалмерками из солнечной Шпионии, зато взыграли злушку с его кошельками в самом тигле страшения Пекарлоо (11.32), унинационально давая зубнутрищётку как дюжий шутник насчёт неждугерольдных бесплутностей, что слетали с его губоскал). Се ребристая, старпсиц цацптица, Соня Вражесиняя! Вот ваши рватные коннококарды, что ревутся обнять наш румяный бойпалительный мир! С их сөйлеузвенскими тiлiговородами. Пока у них нет колик на бояльцах и болячек на мочках. Така у тя худа пись, м-р Писушка? Этось воензуд с перебою или гонорейские войскоки? Ваше-то лепко, а нужно-то крепко, может пиготтиться, марь ж! Прочь с катушек, шуткодруги! Штуки ради! Славьтесь, старпётр и стародамы! Начнём же птицепение в кефирное прозябство!

{Интерлюдия 3: Исповедальная служба по телевидению}

[С наступлением гелиотропического ничного времени после угасания трансформированного Туффа и, ожидая его противопредставление, метэнергичного высветления блистающего Батта, экран бэрдовой бомбардировки изящно натянутого ураненового атласа начинает телекадрировать, достигнув накала электробаррикады. Вниз по фотосклону синкопропульсами, с задором в их ротавбой полнольсти, милые убыльцы, блесколязгочада, перемещаемы их несущим горновалом. Краскопульт обстреливает и расщепляет их из двойного фокуса: гранадит, донимит, алекстронит и нигилит; а пятно развёртывания огня наганониров пересекает убойудалькрасные свергающие частитоплые линии. Кiнець! Душное правдоверие просачивается сквозь цезииновые покровы. Среди флуоресценции спектракля миазмицизма там каликгулирует через инкогноскоп один недюжвидный кадр, фигура товарищенка в светлом струхе, Папая О'Дворнохью, иезунерала руссиатов. Этот идолон эксгибискурирует печати своих орденов: завязь Сына Неба, подзвёздку Изоделлы Колотички, крест Михаилида Аполеога, ремень обуви Яна Непомуцкого, пифпаф с чухчухом Пульки с Порохом, хлопковый пояс, скобы и букли Мартиролога Гормана. Это для всемдашней луженедельной слежбы. Виктарий. Полжалуйте к узыгральному общанию над вашими содрыханиями, пожалуйте к пыхотинцам. Чрт, чтт пшл нткс сврхзвклчтлм! Он меркнет своими огляделками, по тому, как он исповедуется, перед всеми своими деловоозлёнными племянницами. Он забивает свой нетс, потому как он исповедуется, повсюду бы, куда он постоянно возносил свои свежие палицы. Он утиранит свою мямлю черносудным дротом, из-за потому что, как он исповедуется, как толком он развверзает её, по долгу он разнизает её. Он совбирает святместно своих руководок со своими ножеложцами, из-за того потому, как он исповедуется, перед всеми своими заручастниками и позади всех своих ногвытератов. Также (вот здесь-то жаргон и вернулся, таскать что-то больше он сипл, исисно, хирр скот-с и ревнул, видь, уйти восвоясли не мокр) он тронул это древо жизней в соре единого земледола, из-за того потому что, как он исповедовался, об этом под горами и над долами, и в местах, которые населяют прокажённые на собрании камения, а также, фрахтически по морям, невредно запираясь от аморетов, как он тут подумал, непременно рутинженерозно олививаются у лавки прескудной. Вредный старый Суднарь Помпон О'Пачкин! Его куриная коллекция представится после речмолитвы на поле Брана. Додеритесь, мамодёры и госпадла! Жисть, жисть, жисть, жисть!]

{Солдаты застрелили генерала из-за девушек}

ЗАТТ (несмотря на жестикул с экспансией г-на Большебелужего Плохорожгада с цветличным возрастеньем, нацеленно осажен с помощью понадейничного «кошелёк или письмо» в Суде Староприставства, хотя гонжар ссаддорожки его неяблокрвачества показывает, когда он толком приметил своего первого лорда-хоронителя, его позатычная утя ранняя на вред ли могла заставить его чухать его затыл). Простотите, неомолимо вас! Будь баста, ликценный! Оборонено в любых обставьятельствах нераздержанностей проти чистых душ! Канайте по шалманам, лкхе-пкхо, чтобы полвели к пётрсядке! Постборитесь, нажалуста, не забывать или адкуда нить возьми и глубче другой пазар ищи! Можете мне не верить, пожалустав, коммандос, но, поправьтесь казак, это нам сомненно. Хватит баскобезиков этому потогеничному априконцу! С горкой хвальностей за хвальностями. Я был сбит негордо водптичьими лакомствами всё убавочное время за роммясами и жульяствами с их лягнятиной у меня в козпочках и моим боданий жиром у них в сенсакских рёбрах, отмажь ту, отваж ту, отрежь ту, когда осирияне сдуру сгорошли, как для стана балки, и мы ломились ловитвами и мусолили мирокурения, как томносадкие трубодувы, для Фатера Питри Лептса из Прихода Расходки, чтобы пойти покинув нас с бахромутром, чтобы палить светом докомуть (сцена как подписана, Данккудай), кормясь и засыпая на гулькинотках (с уютом спальниеля, где приручают левгривых!) и идя скоротечением раскровений на альбытийцев (славься и встряска, и счастье нажать!). Однако, как бы всё ни было, хоть сплюнь, хоть бацай, как мы пышнопели в блямбезной шкоде, каждый отвоительный войделец выносит выговарища в своём шнапсмешке, и, развед только я становлюсь враживчив о точьположении тел в зверелизованных бойжаркостях, я был игроварищ, что в бранях ист, и посылал нам победоноши с кануновыми браунингами, крайним, вредным и поприправным, и как же я позабавился на той неделе Фанагана! Странный парень в бочковатом наряде. А вот и бездна решек и орлов. Клянусь жизнью у нор туманов. Даёшь каждому фермеру по железяйке! Райдуга! Виселка! Потом были бесомятежные деньки для наших товарищей, коронлепных лейбстрелков, а мы были базрекрутцеры редутдуги, три сивые бурки и пара носатых коротышек, наша шутка на наших наиветреных островах, мал англандских, среди бескрайне словесного потока, токмо еммного какой-нипить потёмной раззолянки, рука в руку, как Омар Кайен всегда гулогуливанил в своём ветрокрытом эпатаже, когда наши брачники и ветреницы выпляснули с песней, цыганчушки с цугаретками, пока Цивилли Цигарка, такой пепелявный среди дыморос, наш Черни Чоплан, добавил серриализма в атмосферу. Шишаздоровье! Банзень! Бассонет! Св. Пивопотир. И мы все настроились послушать вышемачтовые новизнадобности. Вверх баламутьём, до дна катанием и подаймирие кругом! Сивка Опоростотак здравствует! Бис! Слава в слово. Снобосновие. Но я бегущи сбоймнил дни, о прошлый страстостих любви! Большая шишка бойниц и бедолага без ботинок, боголидер нашей братии и всё такое. Это был не быкуй там бонздолбай, можете мневерить. Я был простой изрядовой без табачонки, зато я не дал бы и сгрызенных груш, бакшиш или банкшиш, за тех отшокированных служанских генералий от Тына Корнивы, фуражные барышницы, декларирующие свои весьма фланговые движения на пятнографиках. Пахкуст прогромы! Я всегда мог окружить себя подпольем и, с глазжестами или уховерой, ломитвами о дожде или поминациями, я не дал бы трелоцманского гудка (самство! кхмство! и навет!) за любые сочувствия от моих гениев баталий с их ленивствами ретроградов, когда я недалеко от обуйих Их Честей моих респектабельных общинных секстёр Бугордельной Террасы, мисспуттичек Нагих Вичек, и она, ища виномного, может наблеять браваду на свой альянс, и я знаю Его Заросшество, мои речитабельные медамы полковнизы на Улке Малай, швабрского лейстенант-громыхатора, и они бы никогда, как амурия пасения, не подвели меня. Ни в коем случении, зазывалки! Не подглядывайте, прошмыгнушки! И, клянусь Явителем, я никогда не сходил с пути и не обманывал его адсжиганий, пока, отработа не облаволк, помянув неделю как звали, не появился нескладёха (исконно прейзрейные вояки-с!), оный близнерал урссианов, в его скоткрасной узреформе, и он пошёл не его дорогой с эшеленью немистеров, той старой кривосидной историей и его исподносовкой падалицы, о чём стоит сильно солюбезновать (у него борода на белом месте!), и я видел его наступательных брюкошатанцев и его вамвротных варваромеев лиц супроть лиц тех карсных побегушек, и как они выказывали любовь ему, и как он взял с нас караул (какое гнусное о-хо-хаживание его у него с нею! просто удивичье уморомрачение, и ничего его иного!), и, рудную старину за невольвер, земьляг, с помощью роскошного кольта и таймсильвуплизма, Перси шустро крыл меня, монкурьер (правда, как то, что несть готства в кромешных альмаллахах!), снести хмыкушку с его костяжкости. Гласу дурства нет оград! И после мясц — суп с котом. Мы повстанчествовали и, клянусь прокураторшей хватов сеннодородных, прежде чем он произнёс пулевонаган на паральюисованного, я сфуткнул его, сдарушка, как рободевальца! Горбик с горушки! Нетвёрд, скорей вира!

{Грех генерала}

ТОФФ (вервлюдствуя, зараз уж они сделали бронь нулану, волкопесенка наливается к красному смотру, зато слишком благовоспитанный, чтобы не игнорировать непристройность преступков этого стрелпротивника, склоняясь к самозаэкранированию, изглаживает себя в пользу идиологии, что всеизменно затравливает его горестный горб гомосектуализма, что означает, что если он шустрейн спешист любить прихолить участь — к баранам! — то он, можбить, прилелеет и молодку себе в душность — со бранью!). Огордая рожьсила, я твёрд в своей вере! А как же полноглаво с вашей стороны-с, браггид-наганнерал! Огогопытный паук! Таким именем его и звать, Мастердон Донышко! Ах, вы были перестреляный стрелок и перевоёванный воеватель. Агаграждане деньжатшалы в огогусарстве кровопусков.

ЗАТТ (чудодействует как воеклич Дэна Пойстрела, его усщетиненность ощетинивается, раз дал в тир чертопулять, он залпвталкивает свои большие чёрта-с-два-с вальса охохо в их ах-с!) Грязьпаскудствонь! Быкстукнутый! Больше он не будет раскоробливать ни грогов, ни заботы с хмурцой, волк-кудлак, для газельих баловниц на холмах мертвецов! Каптейн (низ наг, ни прикрышки!), Герр Замучительное Великалеченье, руссенкренцел сподобного звездопадства, Дон Алеф О'Курван, главоломающий.

ТОФФ (который, грудясь про славу, с бликослоением капспада и его бражжённой мутицы, испитывал сероболь всех чрезсилищ свитых прияток, когда не смог наследить за теогониям впрокклятых). Бодрыжите мя, человекорог! Вот имя Мартосердого, Святустого, Всуемилостивого! На полном церквьёзе цивильной надёжи? И в грязищерб сокращению его маскопадения островека? Не травля ли?

ЗАТТ (во весь грот миммомента, но приблизмнительно обестюрбанен затем, за теми костокривдами, сделав деленоразный день корондаря вместо эйфорического агиогигиецинизма его «опочий и ореоловлачи»). Ядивом давлюсь! На саблезубьёзе и в стильной одёже! Шишкохорошо! Что он в благоотлучке, ничего не поделье. Он похотел, чтобы я сделал это, и, клянусь бранеродцем, я заходелал это, как Наснаркулов из Торкобители может поведать или Буряцкий Баринотапыч забуевольных выкидываний со всеми тарангонами холодльдин! Храбр и может накликать бедлам как бык-пасун лужайке. Кнут Крутрюк Колкобравый! Олоф, глухаркой мир о днях войны! Молщит! Ведь когда явидего, и дванаццоки роландывались оптимерно по всей илродной ладине, воздымая тот торнозёмный чёрт, чтобы волнчиститься, чтобы зудтеретьвся, сивопало. Ага, и разрядёргивая свою задкладанку, вон исходе убернырово, прочь Бегиптер. Что за носкорубление для Игорьландии! Скоррей! Я выдал одну дулонычину и начал размахивать моим саможезлом. Пулять! Бах ножпехи он рукою, и то ль режет, боль стреляет, а дырпташка в горнорощах. Вора бей!

{Интерлюдия 4: Новость о расщеплении атома}

[Отнулирование этима грозновёдрым грозоветром чрез грызенье грымзуна перволорда бродофорта полундрывается через Бросуранию с торрнадогрозным крахвзрывательством посреди коего генерально гневсказанного разслепления есть воспринимаемые молетомы в беготасовке с муликулами, как весельские тыквотяпы крёстноматсобственной гусыней в ландоэлегантных по Приходенди. Схожие ситуаторцы выпроецировываются из Гонулюлю, Баловлаю, эмпирейского Прострима и отуменных Адвин. Их было ровно дюжина часов, ноль минут, голь секунд. На солнцепосадке конунгородов староданелага, перед мракосвещением в Аэро.]

{Тук? Так!}

ТОФФ (худобыстро вычёсывая шерсть в затылке оптимерно по кромлину со всякой бирстальской шпаной артейнщиков из-за её тура и хлоппушки в счёртаспять согнистрелов и хлипчашки их дамдам домдомных потратников). Большум палится в ветрах! Престокинотела?

ЗАТТ (вытягивая райний строгий даниэль с кранным хвостом за дурашкой, пока слишком больше, нежели снести можно, болезненная проблема его ротовых диминуэнделов, чарочка по лавочке, он падает, вседобавочно, в обморок). Метче стриженой репы! Вроде Фавна МакГилла!

{Прощание Затта и Тоффа}

ЗАТТ и ТОФФ (днесь потневольник и землезлоделец развзнузданный, теперь одно и то же лицо, их борьба будет заправлять дела ещё чуть-чуточку, озадаченно и оторванно, затуманенные тенью сверхмирфизического мулатомилиционера Старой Эйрссии, живые одной собственностью над буружностью плодоруд, чьи с размахом трусливые заставленники знают лишь бранить, как будто, позор для ада то уже, под перепаливающими крупинками кипящих Маусеев, он падает пред нашей гэлкняжной Голла, затем добродушевляем цереминимониалом Паркса О'Сокрыла, на концертинной сесилийской шармприманке по-фалдофонски ширя шум, встряся руки абыкаждого, пока Ю. В. Морешанск самопрощался с В. С. Шеилмартином, после того как Штопоедов Лениган обминал Перецславль-Зал, и, без паузы и без маузы, без балоправства сердцекурсности, готов отстоять зарок фианнтропии, крюка в крюке, с интермоционом праклятвы торжениха и праздружки, что худобеднословие сбывает с рук в виде знаков потребления против бейбитшиликанкатенации). Когда всё старкруг змеемлело, Анфия красоблачилась с веткоруки, там в стане чудеслоо всё забойно кипело, там склонный и складный — урайские близнюки. Они говорили и на порванном иврайском, и на штопаном идмаврском, и на сорванном деньяркском, там, где мускатный цветник, под плинийтельной сенью, каломельны где тени, сорокостры где блажетворенья, там они и трещали, и верещали из вороных голубин. Если твоя лыбить феличиту его головы, а моя сжевать осадки его трючин, то его танцевать виртуажи по жидкой линии и выставлять нам показ своего обоглухоострого. И он будет бегать за буйфрендами и галлять за гэлвредными с его хлопсцами и джесцами, краской, шёлком и воскомёдом, пока настыящества исполняли ланценосца светобосса, и кто с нугой как с тех дерев для ухих, от того у красавкузин навёртываются слюнки помалюшку. Поэтому пока Буттон снова бойно не расстукнет фтого вьюнского жерминаля, пусть Бодли будет как вводоопущенник, а для Брыдли означится бабий таззык.

{Интерлюдия 5: Экран тухнет}

[Помпшоу и песнь пипок воспроизводятся идеально. Факел и потир употропакованы. Всё в настоящем определяет, что касается будущего, средствонахождение их прошлых отсутствий, которые они могут увидеть на слушании, если бы смогли почуять вкусы на ощупь. Чтобы хоть найти значения для. Необходимое зряблуждание. Когда экс это неданное. Как будто в. Мель чаяний. Пустопой.]

{Часть 6. Оправдание Гостевого 1}

{Гостевой начинает свою апологию}

Замкнитево. И сад так и прочил точь-в-точь. И если он безмолвно пел за стеклом, тусклая речь светилась от лица к лицу на вездевсех.

Громкоголосица. Противодоложено. А именно, Абдул Абулбул Амир или Иван Славянски Славар. Ко всем другим, из иерук вон плохим. А насчёт того, к кому главный перохрястник относился, то выявить задача даже для Гёрлспасиппа. У каждого своё кошение до её экобанной красоты, что до его чванной чистки, там частно чается частосердечие, а наветы нормотворчества награждают или низвергают и низких, и надменных. Не буди тихо! Пока бередические борзые уже боронят бугор, чтобы сбить всяк вздорный нюх из, взвить их злостный дух из, вбить им торный путь из. Блудней.

Темночь, и сень амуролеса не слабко ветки ворошит. Там на груди её прелестной после баталий отдохнуть.

— Это совершенная преправда на Солидановом Истрывке, как и в Северменной Гяурмании, и от амаликанского контингента, что выше старомоды, назад к земле железнодавних цыгиптян, разрешил из своего отверзания перед его заглядатаями, т.е. из конюшни пристойленных ворсманнтонов, тот хорошовскормленный, господин семи дней, повелитель спусков и солнц, спуска всех солнц, которые в кольце его системы спусков его солнца, бог выпетлившего вискилетника, который (он пачечает), жиробесельники, который (он принуждает), коронсиры, полна сума перецепная, налегальный невыторговец, что расходует блузы и приходует блузки, пелвосолтный с возголбивсимся пустоблюхом опломезду его налопаток товалиссь, Микстер Чайостыл Виновурнин, который стоит на страже в Трофмок-Телаут, чья супруга Ан-Лив, желчный мухтар, раздувальня его экипажа всех поперёдке. Все мы, ведь всецело мужи суть прокажённые, были вселишь преходимцы среди леса грудоспутанности, что есть наше истинное имя после всех всеронятелей (к чаркам их в пекло!), и, говоря о детекторах любви и лжи в истовинположениях, которая бы там ни была приворотная правда, было ли там её хоть на йоту от злочёрта до фаустца. А что это самое несовредное нисправдержание каждого нашего человекаменша, я убеждаю себя, пред Ложеством, господа, истинно как эта моя гробомолка верхоездом на этих моих плечпотребьенах.

По хододейству, пчелобидчиво грязьмокаясь, из его башенки о семи физиотверстиях, обо всех, блицкрикунах или крытьмолчунах, как некто казал, кета не узнает, с уведомлением, забожедарма, помарки приплетаются, соперничествуя между ними, затвердили ли они Юриски и насколько они закатывались в Мессафисси, супруга вашей женолюбийцы или друженька безалабера вашей собственной персоны, вот где зарыто тело в нашем мире райскройщиков, чтобы самрешить винспрос, суще стоит лих нобильдвигатеть для наших обнатомизмом или нуль, с правой закаткой везделенной: отчегде человек, тот прежний нарушитель, — наинекий человек? — оттогде он неинакий. Вот научприклад. Лепивопрошение. Вод напрольёт. И трисекумфы на обличеньево инакобыстрия. Суполезно, погорячо!

{Две недели назад он читал письма в туалете}

— Минувшее. Старое добро. Когде аз был ржаребёнком.

А туркокожие обложили самостолполя. Да будет свежа намесонарубка. И у них рудъ хлебъ плюсъ сладъ мясъ плюхъ в литроварку. Я только что (давайте прежпомолим) читал в (препонложенной) книге — вопривлеки всем оргуличениям вдоль и портшезлонг — там все словесачитания высочайше распорчены, а бумага, за которую он пылко ухватился, ни крапинки не была умаслена работами предыдущих публикаций, всем не менее ни в крайнем чрезвыслучае я бы это не торфпустил на пастбищизацию. Паковочная папера поражает для коих то завещанно записанный знак. Кто её полосует, тот её пользует, дабы, поднимая это во прах, поспособсцелить. Довольно, впрочем, я читал из него, как мой хороший комнатанейский друг, чтобы предвещать среди суматохи времени, что оно перевлечёт за собой широчайшее распространение и репутацию, равновеликую с его достоинствами, когда вразвложено в надёжные и праведные руки, таким образом укрепляя миссию, как она, как я вижу, как его есть. Его есть с засаженными подчистительными пластинами, изобилующими информацией и сопутствоюющими судействиями всестраданий, огромесиво, свистоблеск, буморявкания от прорыва до вчера, как я имел честь досмотреть, с моими задавальнейшими возбудорождениями, дроводельный градскомистный подеревенскижизненник (Стража, гради города!), хотя их приснополонённый на том несообразном шорном месте, перед словозаготовкой этого раннего дровосека, мастера виньецианеточек и нашего разысканнейшего молотугробца среди всех воротарей (и, сахар в кашу браги, столь раскошельно английского!) г-н Азбирон Воробобей. Чурнашдруг, дёшев как сердымность и новоневидан, если не спытать! Сто тысяч бесмала. Зато нишишанс им понять чтоб, он чутко отстаёт от его среднего броска! Какие садпроцветшие иноевространцы, жало к жалам нашим, живность к жилам нашим! Шаглично. Есть что-то, ужас, аврорбойкое в том товарище, данк его готтентакк (хотя у него породка Хьюго де Брейси, зато его одеждосуженные древнего грима), что эдакоруживает такого делтакого персса, как мы, уже-с, реализамечаем с негодовой зудардрыгой. Есть среди прочих приялюдей, кого я люблю и кто мне разумлюбездны, одна, кому я частихонько алягвоздил попальчиком, и, затем что раз мой штамп-перстень никак не под рукой, я клянусь, она весьма кататеристична, и есть ещё одна, которую я ловеласково мальцетрогал в промежнуждах, и, когда мой штампель на показателе, снова я клянусь, она глубоко кровнозначащая. Суть бо Донна! Искак мы говорим в классиках. Кунст вам, какомые другие говорили. Какая воромнительная темень! Какой голобокий луч! И король этого века не мог богатейше взорусладиться уховострочной марудлительностью с перемежающимися ночными утехами тысячи чудес без одного чада. Шаблияровые сапожжи мне всухомятку, коль скоро солгу! И покамест (как только скользвякну панелью, я слышу, что кто-то каркаркал) я простарально перстоворачивал люборванные лысответки, отнерванные мимохудом на сортычке, если можно так выразить себя, раз я должен поручить моим губам показать моё поганство во всей срамоте, часто, насколько я могу случаем припомнить из нескольких прошлых ветреночей (сколь чернявски тот самообъедунец в том, чтобы не мочь быть обязанным быть должным долее удерживать что-либо, кроме камня, которым падает плод его броска!), когда я, если вы извините за меня это неформальное низведение недовыражалок, оживлённое по отношению к Автору Природы через естественные грехи, что росписьтёрли гобелинии тем передо мной (весьма заразлично с рукотворными градкастратами кунсткартинохальцев), грозноимели ли они стать генерала гольфа, были туктакованы, или нагозлачно украсовывались под зависью фейкоторой взгоречавковой полественности, таксама окопавшийся в размышлениях о себе, остенным всемвидимым эгом, для обновлегчательных целей в нашем сельсовестно разрастистовом (саду), я иногда, возможно, как справедливо говорили о старом Фланнагане, по недельке отсюда или в дичьстрелящем, после некой травмы (с той логикой, как и в реляции?) имею (стекольно отверзнув оконце, я вижу, что кто-то кукует) понятие негромко несластолюбируемое, что если я буду выпробовать снимки внескидку, как в мурмурандомах удалённых сходственников из фотопривыческих челофаз или в землянках на арьерсценах нашего окапывания (какой выронительный трепет! какая глубокая ночь!), как оно есть, не в процессиальный момент в точкости, прикасательно конкредакции хронологии, о которой фактически, без смотра на то, что я принизил себя до моего весёлого дарственного насектантонима, благословенное простолежание городских ленов разовьёт в градомилограде вшапкунакидательство, моим мотсветским попосланием, что, как я заверяю, по правде гадводя, моего чекана, я не съедалишён бодрости и пелагиспорчен радостью до самых задверков души видеть по их пойслётным отчётам из моего трисаженного ложеместа (шш!), что, одновременно голубкофил и воронофоб, когда я оправился от массумления своей странственной персоной как с Магеллановых облаков, после моих контрактных расходов, посредством пероофисчествований Миморуля, я, горе мне, я есмь, я есмь большой доброумножатель.

{Его обвиняют в ереси}

Так прибрежился каяк его рассказа; тут он занялся мужем и вином; и судомастер лирсказал всей здравствующей охранкомиссии, зная Мешиамешианию, как тот вынимала прибыл нежданно. Летая как персов сизокрылки. Все шире набортались, бацька и мацька, экий и аная, писари Эры с духтаршами Ирана. Чревом чает парень через пинки шкоды. Есчётно две сгорзлые и гриффигриффигриффы, на посёлке Фенеганов, разные Войльноманны. Вымытые наделбело и доставленные направильно. Слова славы его счастьегорбу и кишкитузы для ионусов! И они поднимаялись и рукспускаялись как пристанемаячившие. Пока мы не отоснановились старшечинами.

Из чьих нашпикированных кашенедр, через нисциркоподтронные теологии (там было птицать гдевласть клохтунов в ольхракитах уткосновальными селезнями), они были нечастичто расположены сказать, отказательно первобезрядного волнумента, с уважениями к нему медведей и признаниями быков (давайте же, девочки! заводите с околицы! па, которое победит! две коленницы, Дженни Зазноба и Душка Буйбаба!), расчленяя и разбирая его на части, эти погрязницы, с предпочтением его майскодрева и с трением при хождении вокруг его горба, прилекарствующие аптекарстушки, обличела, оборотылы и скамья подопечных: 1) он должен был представить вся, этот жук, 2) он судвершился собой, вот где корыта комяга, 3) повсевечно тот пеликан охотился с истинно нежными небуйвольными арьермыслями от начала его хмурецкой человеческой жизни, где его личное ниспрово подряжало его тарраторизм, и металлрудство под его бессермедным сжульвидом было потеряно в его чилдренгардене и худо-идоле, 4) он был как Финтан до потопа, а после иногда слишком проклятый просто часто на спасский случай, такой он вид, 5) касательно же борзаизмов или лыкостроф, он намказался не лучше, чем он был бы прежде, он мог бы быть лучше, чем что приказался после, 6) кровь, мускус или гарьшиш, средь кокса, графичный или алмаженный, и отбеливаемый хропконаголо от всех квасящих хлорществ до мозга костной золы шпатосора, он есть, не литьём, так каленьем, тот самый утлый навет на тех же декорешовских старомиров ветхой фенялогии, малокусачумазурик и бедоболтустобряк, то ли подгоняя покрышки под данелобых ребят, то ли сотрясая светишки для лауреток, что бы там ведёрная вереница и кран-компания не говорили, спевательно Артыла Горклого Ромстолья с его камнелодырейщиками и львинодержицами, зато с брутосилой лаймирянина, от Иакохова и Исохара, от всех прыткосильных или всех чуткусальных, что мы предожидаем услышать, чтозаджефф, по лесам птицыгулы кричат, гуди-гуди, лихая расцевница, чтоб был закрыт на щеколдочку просторечный пройдошенька.

{Радио-объявление}

Группа А.

Вы толкошут (без рук) брослучшили (бес хрюк) его выспренний отрывок из постановки Джона Уистона в пяти акселях «Карета с шестью седоками» из «Историй о Былом» о давно минувших днях, прежде чем был верхкраль, или вечхолм, или грош в кормушке моей рудной страны, всё упродано. Визговуховская страшная история поручит протолкнижие в еженочевнике Ревсона «Давайте вместе воспрянем с нутренним совтрюком в Лукане». То ластаўка, толькі шыбка! Будемо гуляти, ластiвки та хлоп'ята!

Внимание! Станьте!! Вольно!!!

Сейчас мы рассеиваем среди наших любителей этого сериала (ух-ух ты!) росдальнюю песню злодевушек (Алис! Алисалоэ!) из их защищённых позиций, на розсцене засадно-загайданно, по леса сторону, терноволновой, Гора Святого Джона, Дженландия, куда наши союзники полетели в листомраке от свиристящих лесобардов, ища свить убежище, после Солнцезагория (бобой! здесьальтам! стой тирточкой! ходь с токкатой!), чтобы их спокойствие разлилось неравночастно (флофло флорофлоренс), сластотерпкий словолей, чикчирички в объединичку. Пусть страждый вравший дзинь замрёт в резонансе, летунжим, зиморожек, примо, секундо и терециечасье, чтоб их врозьвалило (о дивоносцы гусляры!), а когда мы нажимаем педаль (легкончик!), подберите и огласуйте ваше имя. О мим. Вы, Пер Голези, вы, Мер Барьер, и вы, Билл Хини, и вы, Смех Анданте, и, ветховернее того, вы, айлюливлагарианцы со всеми вашими бахперевранными пеаниями! Клюкнем с шиком, что в нашем бытии, доныне удачном, драмдуэт балалайкорёва и грохмании Пана Челиста прекратились в срок, так позвольте звукашечкам нашего нощипоктюрна их ночную моцсрединаду, их Сребролюбую Шансонетку, мою кралю, мою девицу. Раскрики, возлюбовь — спешит развеять ветродуй, но завитушки кутают — о, пташечка, запой! Пусть же песня процветает (в подзеленье), всем стройхором, пусть же долго процветает (в Нутчто, в Нуточном небе) до сгорптицы! Поля Тайносочленений.

— Рогналья Гильнапортач, тот старый дерновый кукудруже! Как высока погрязность, отчек? На что «да, это он сделал, кэп», таков был ответ.

— И его роборубище возносило свои знамёна! Нам знамо его зверствовещание.

Чуть что что отдавалось в отволноволновет.

{Песня соловьёв}

— Бульбуль, бульбульон! Я стану воистину. Ты выстоишь истинно. Вы не будете должны, как вы можете восмесмерить. Гипнадеюсь, нет. Это час золотого серпа. Святая лунная жрица, мы полюбим наши виногрозди с листьями омелы! За чем дело мотыляло? Тшшёрт! Табарий уже близко. Повалена дева ревмя. О мило, о мило! Селям, салом, салум! Каролус! О правда, и мы осторожны! Где зольная ворона же. Я персики покинул наливные у той мисс Молли; дала груш таскать разжалмерка на кручинтвою триловушку. Работа сделана пчелой, ей цвет бесцветить трын-травно, но кабылето станет жёлто. Клематиты, облокируйте нашу сухоту! Вы в года-либо, вы в глаза-либо, вы всегда-либо видели тот способ, тот спрособ, сверхвоздушный визгоухарь? По всем ветрам до краёв нашего мира? Долгозвон! Тот онорманный его, наш мал мала меньший! Мал мочно, тот длинный пострункий который! Давайте сядем на этом муравейнике для нашего разговора в запонном параде после этого дня, когда веселье заоблачило сердце, до того, как наш грошсъестник подаст нам Петрушечника, и пусть ветроклин исполняет пытнемиму для наших коломбинаций! Раз на раз нищеводится, дровжги двор будет голь, кряжный крин это гдевидаль, а чертихи всячудные те сдаются ни с чем. И пока Артур не кинется насвояси, а Старпартук не будет реформирован, мы озадачим его вместе так, что нога ногу сломит. Доли гиннеями-с! Славное подобие зрелища! Надёж мне, человек плачливый! Большое Седло, вы слышали? И научите его говороломкам на языке ирландском. Пай мне бы про гул. Рябина, осина, ясень и дуб; тис, ива и ракитник пред вами растут. Можете повилять хвастовством. В этом вы не милы, липнущая леди! Помолвим, мы попробуем обречься. Обонулеприятно. Нигде нисплохвальба! Хапугощастье завсехдам! Затем только не говорите г-ну Евсташу! Ни отдна духта не должна услышать. У кого же путь поперёк ревности теперь? Как же, у весокаждого у всезлокозней. Бух радейщик, подсобим вхмуромятку! Чтоб мне обелискаться, что за наглость! И про амуниционные похождения всем доглядчицам известно. Бодро Нелли егоза песню праздную пропела! Что-то врыл Теля плодземно, анн то сцыпать кто успеет? Китти Келли подозвать! Киттикелли кричкричать! Что за старопёрый телепень! Зато что за смолодушки!

Здесь все листочки с верхнего верха со смехом падки во все лопатки над Горозонтом и его парасолекрылами с их стражными троносилами из Графства Спас-Палица. Неведующие непобедимые, невинное неизменное! Черняш делрвушка Людвижк был анонименован перед мостом перворозцвета, а его парные Изы Колкобелые заядло с голубокольчиками по дендиванчикам. Нам кажется, это тронутлый позор, эти притаиты. Подсадка мутемуазелей! Засадка смокворыжентльменов! Как вы былинконтужены, мистер Бутонклин, бойнский бывалец!

И они зацвели в развезрелую зеложизнь, в самую что ни на цвесть раскронистую, пока не пришёл рушитель радости и жонкопохотитель всех шуткурьёзниц, и они сделались как бы небыль. И они смехсмеялись, одна над другой, до самого докончания, и наслаждались своим смехом довольно счастёхонько, когда, позволит если Именит Иларий, и нам бы тоже!

Хватит, прошуласка, басноплестись вокруг с рукоманными правдаяниями, о чём ему там утруждается, им размышляется, и какой роткрывается план.

{Сплетни посетителей бара}

Вернёмся к Доплестному! Воды лица отступили.

Все они, эти расхлысторадники, лакуноглазые парни, в том сельском свинцовом чаду, шестизначносный легион по кругу друидов, кельекартель Клануглублина, тогда вытащили и отошли, и сплочение помогло их согласованию, бритожитная выпивачка и тостожаркая выпекачка, с некондомпрениерамой его детискушениерамы и на всю протяжениераму до его перезаслонениерамы, против старого железнобокого нолькромформиста, как камниавельского вожака, ведь, как Ктотарпон судачил, объясняя для кого-найдут ещё, видя, что, когда он законтрактовал из островного государства, он мог так же спокушно спешить на учебную береглишку, тарпон-обалтус, дельфин-касатик, моресаженный горчеобреченец с сорокадюймовой обрученницей, из аукциона накипячённого котелка кланхарчей, как раджий бриджт, которым он был обязан быть и стать, пока море не заполучило его, покавесть, от правителя до прорушек, и то, что он дал, был образец, он, тот напастьгунный ордрок, с финальной шинкаркой, его десятской женой, она лапа, у себя дома на коне, снаружи у огня (не говоря уже о том, как он сделал самизнаетечто самивиделикак самислышаличас самичуетегде, тот славодушимый кровнопийца, с великотдушкой петушишки, ненасыть с гарселью, прямостоятель в возрасте и самый тенькидательный из всех вязов, гуляющий до закорпусности вердикта), пусть кто-забудь извергнул её для каких-побудь ласк, чтоб опала не пропала, при том угорке, что хоробро бы ей упродать, чтоб судержать те вина, что прибавят речей, повелительница его провизии, что тушит терзания его тщедуши. Смешное счастье судевичества, дар среди дерев, чтобы владать. Ярко как светильники горя, тутомамина далеказала на долгие эры недель. Странноприятно неспектакльно, знать, в предвкушении респектабельности. Начиная от грязных волосяных тюфяков, кап-капаний через потолок, с двумя сёстрами милосердий у парадного входа и тремя очистительными пылеспасами у ворот для выглазок, единственной коробки и пары стульев (сумлевательных), периодически и попеременно используемых супругом, когда нужно писчим заняться, касательно беспристрастных друидов и общества взаимной и прочей помощи через периоды ужасной нужды с относительным достатком (громлавина, похищение, разложение и провиденциальность), заканчивая диваном, на худконец скотского холода, с покрывалом из Аминики, взятым напрокат фунторьяно, по которому всё ещё вкаблучивают, используемым молодыми для мыслебойкой бренчерни, тремя спальнями вверх по слезтнице, из которых одна с камином (аффектабельным), и саунзелёный уголок в перспективе (особо проектабельный).

А вы, когда вы держались Туплина, были ли вы всегда (только в это раз) тем, что мы знали, как когда мы (с той точки лишь) были вы сами понимаете где? Вот вы как! А почему? Почему, закрывая вовсе глаза, его щёлкнули втихомолку, когда он ромашкопопаясничал вокруг хораловых перлочек на вершине пирога, когда все задиры на Спринт-стрит репетировали их сапожницкий кхмн (как в бардовских виршах, как встарь в панихидах), а новинные разносачи броскодавали истошные верстопасквили. Для босса наступила вороная глубочаща из-за его телопрыткосвойства, пока хозяйка носила шляпу котелком у себя в ванной. Дедуктив Алемун Двоероджерс забуксировал свой голос и спряткался позади грудноты зрятеста от всего чрезмеринного. Жёны жару дают что есть пару. Или в шутку цветут что есть духу. Он же впрыть восстаёт что есть рыси. Далекобыльно оно!

Вы знаете того Тома? Совершенно точно. Прошли ли их отписи обоскрещение? Несомнизко тоже. Новоимели ли они ископлен? Несомнежно хуже. И надо ль им газетнику платить, кто валит вздор им в пазуху? Он у них на примарке, чтобы сжить того жилу, что для них совершенный ужас.

{Часть 7. Оправдание Гостевого 2}

{Оправдание насчёт девушек}

Он спрыснул себе в пасть (бахкусман!). Он бисупрочил зайдело (свининлярд!). Он взвил её заруку нежности (не саломасло, так сырокатанье!). И он пригубил не по-товарищески (коржку диву ища, добробудь!).

— Стращастье, судавившие друзья! Как мне почудилось грехуделом, так потопленный достодоблестный двуличник сказал прибрежным работникам. Затем, раз мы ради здоровья домашних всё это пересудьбачили, ветроходство и судогромство, помирушествие и задовольство, на их четырёхугольное доверие, которому молились, чтобы помочь его жалкой горнаглыбашке, которая, когда черезбахвернулась, ища земноторвы волн, заговорила, чтобы приблизиться из внебывалкого причалгательства, сквозь премилосмешанные волосы. Хотя я и набрасывался ястребом на это, говорит, и продавывал мои до чего жгучие бобы после печальдральностей из моей беднописуемой позиции, и хотя случаем я и опустошал чан тылчистот прямо в сток, покаместно уклоняясь от задолжи, из тамошнего сорузлованного вспоможительства, при всём подношении к управлению втачками и качками, я совершенно недеевиновен, что касается освобождения темличной всёверности, в неподнимании припадших дивочек, поскольку их угрожаемость открывает дверьнишу бульваристой неподлюбодельности, с теми попятствующими влияниями ангелсексонизма. Я просто брал как вританец, пока им не заохалось. Недопустомессие. Мемекаш малокуш. Код свидетель! Страшно лютая опасность с теми, что готовы приоголить раздетельства против меня, я лихотвергаю разумом блага. Он может рассказать такую историю двенадцати Сглазочникам, что моя первая была нянькормилица, а её последоварищ это будущая матерь-шественница. Есть рваться или драться рвись рыщущих почтопроектов с кожанкодежцией, что пероготовлены дербивально спочтпешесновать с моим ценным сбойобщением до почтового ковырочного паркделения с розными посыпками поданей для будущих ответвлённых помеществований. Зелёное для крайних! Блажил в бору курьерсын Шом Листовник, но как всегда другие шли школять! Понеже ли я ставлю себя в их юбчонки, меня гонит вышевскок с ними, и бисеркосы щастьнадо. Друг, и тут, не забыть бы мне барышных, клонюсь же вам доброго для, маршевые! Остроможно! Какая умощёнка месяца у этих цветдушных дамочек составляется! И крылокому-то любо поднять их флоролюд! Острижёнкой! От служки до служки! Та глава галла (ведь в любую монету, когда он гроззевает свой грот, вы как будто попадаете в фордсаж), что строковершила его в пленения с его внутренним человеком через срокобочкование со звездучением и «ведёшь всех к норме» на пергаменте, готовя его очечновидение, чтобы стать моим апоцикалипсисом, переиматель новобрывцев, пусть он будет тылработником для Кинехона! Ведь (миру мира умиротворенье!) я водживался в струях Энила и я поместил мой накровельный сдёрн перед Регистроением принятия подати в ратуше города Эналба. Как касается любой юморкумушки и грубослезливчиков, где б прости тут ни были, это всемнампримерно, как будто неземной хитрит сексобанщик. А насчёт Вяликита и Слидзякуя, то к диввору накарачницу! И весь ужас лицарядочного шествия! План роковой, пятнательство и загородь! Разня должен щадить по плечам, я смыслю и как должать пополам, греясь в здании с вытяжкой. Им землесрам немного б припушить. Мой шарм — бровчей сорбеды ей пустить. Постаточка! А если моя подзаконная перебежничала мысля сигзнаками, кудахча об этом, с пигаличной сусальностью, любому абызаму тихонечной сапой (я вызову моего первого среди моих пащих из лирикстрагентов и далеко не урачурбандуриста, чтобы набросить на неё пелену), порукодельнично отстраняя борозды её полоуловителя (моя старуткенция! она воротит меня до селесшествия! прихорашиваясь весело в девяносто!) и умышленно плохваляясь массой бонтона, как то делают ротные жёны, перед её гнутоверным хановручником, как она звала, в смысле, для нефтебартера архаики со всеми землепросвирными богами, и предрекаясь в моей чертомагии, ведь я был лишь аулкоместной персоной пещеры, пока я не обрёл её всемощное ведение, я, как я не прочь думать, через их святосвятство «нашла тоска на память», исповедуясь в моём господдоме в благородстве на столбофоне баронства до дня дамовещения как пантопозофер, что спал о грунт с пэрочкой воздухомехов, как Бахускул разрушил резкую гуттуральность в любом старом серповремени, плодповедывая (нам самвсем не музышно) всё вражведное против себя для очернения, как себаскопальный достоспаслиберль этих рыбмолвок первой раздевственной воды, который, без долгов предвзяток с моей стороны, с гладким тоном, что пошёл на ухстулепётки, горвышний и бельнижний, с разными славными модными вольными гульными дольнометёлками! Хотя я схватил простуголь себе на животыл и замозгл по всё горло перстей, инодаже я был незаплываемо раззадувальным ради смирненького и винокроткого. Вы же не собираетесь не. Может, вы и трёхвгрудый с видозабоченностью через дивозаборстену от нашего Дона Эмира насчёт предстатуции виллайетов в реферационе кучшикарных старифов, и, возможно, это чертоколесица наихладного часа всечахлого века с шалым ветром и бороной дождя, твердопамятный как Новус Электор, по причине его Социалиссимуса и его Марксогрупп, но будь сомнение, внедруг, у вас, вы бы взяли и спесьсбили меня, болдурок, с пёсболью вам. Зудурна. Живать со мной, чтоб разделять со мной. Следы и труды, сямотам. Куда какие вынырнувшиеся рёвы, в чей какой глубоохий путь. Как вы до сих были и как выи суть. Точно, вы бы так и сделали, г-н МакГурк! Так точно, вы бы так и сделали, г-н О'Дакан! Чтобы быть точным, вы бы так и сделали так, г-н МакЭллигнут! Разве не да ли? Нету её. Нет, у неё нет палки, вставлять в колёса, определяя махи эмоций. Мои малые примастерцессы любви, мои дорогие эстелочки, ван Нессы фон Наяды вототпадные, которым я был корреально возрад, то ли они так смотримы любнизко, то ли такое чувство к ним, что старейшина К. К. Пресноделов похваляется ночи напрогляд, ведь моя пястьтопырщина была гораздана одной невзращнице, самой крючкотравке из всех, что обвивают старый море-осиян, ещё соль-навалка и конь-молчалка, сыночки, и как для страждеющего слезливчика Спа-с-Куполищем, за гарным потоком, когда она смотрелась как маленькая тихменьшая лёддочка (ай суук! бах мах!) от моих волнительных воднятий, как рек Бережной, и все колор-амуры слетели с моих разналивных щёк! Паскуднички, а где вы утаите меня, вы с насильем могли б уценить мои деньги. Вратогляды, я протестую против светоустройства! Некрохватка живодательств! Пантомима, парни, во всетяжкой пустыгрышке; балет, девочки, заполотёр кручёным трико. Я всё хотел поблагодарить вас уже долгое время и от всей души. Спасибо вам. Сэр, любезнейший из собатальников и самый дорогой друг, среди наших стальных сердец, скольмневестно, как оно предслучится с вами, май драгун прекрасный юный солдат, верховенцествующий, ни какой-нинаш из полкоразвитых мошколётов, пока вы собираетесь на масстрассу, вы, кто повидал немало с вашими футбульными социолицами, стоя стогнув роги, одних воль шёл теннис регатками длясь к лёжке, помпосос, когда браво по мячикам класс нацелился, моя залихватка вперекор её сетьребристости, так сказать, кладослово, ради всей святости дивступницы, как вы почитаете ваши собственные матернии, у дыр наобум, и пока я разоблачаю таким образом мою глубокесонную дочь, что была выношена с гарностью из средисонноморока рванькрытой, когда я взбилвал под водушкой (вечером субтурналий, как так, где наша напропалую?), так смотреть, я говорю, шутише, взяв место исполнения по делу Милчо Малокраля, инкриминиративного, что вы чувствуете, угроболик, на каждой плотной почве, что вы когда-либо занимали, работая врагвтыком или играя флагштыком, ведя туркоземный бой против крупогречневой бараклавины, хотя жабробральские иструждения это ростважность для Терри Лысвеника, если действительно что садкому срыв-трава, то мимоземцу мазь, что есть, то есть как есть, что я катастматический старый бесчестивец, солдатужительно подзиратель, совратщась пойдетушек, дерзкие дикие дамдиаконисы, словно (почему вздыхает песньтебесказатель) что милы млеть миллиты, и, когда брутальные безбойбаи и кассудители лишь стремятся за ай-дьявь-яйцами челоземья, тогда (бранность, распря и переклятье, до подкрышки, до дна их!), я расскажу такибывальщину обдирателям сукровных, таксами самородки и руколовки, что-то молчавлюбье сбросит изгарь тлеть и чтой-то майтыльные виды это не худший времиант, чтобы быть тукстельщиком. Ниц чётко.

Его студилище в дозвуке, полуклонное, было.

Куда МакГарт тылят не журил, так это на дно бомбкрышки воентраншей, ударстроенный своим статным сорточным кроем.

Водотише, кто волочился по Валлесам, наставляют нашоурядные набобы. Чаяние Мариам это отчаяние Мэриан, а красота Джоха Джозефа это горе Джака Джейкоба. Дом, знак рыб; глаз, вздох стоп; рот, звук вод. Лот вам Лукман! Чтомеж чашедевами и блюдопарнями. И он возрастил себя обратно в его плоходейную торгловлю; во всю свою великую ремонстрацию; вот так вот.

Вот и завершилась чинчинатия, и теперь говорить финиш. Уваага для усмирения на наскок-ноге незабуйки. Хваты, ну хваты, на раз-два хваты, как ни пожелай, хваты.

Нате.

{Четверо в лодке}

Раз маска. Два маска. Три маска. Четыре маска.

Вверх.

— Посмотрите вокруг вас, Тутти Комин!

— Попомните и вспомните, Круглопивец!

— Когда навестите Дом Лихача, посетите головное здание невзначай.

— Я предам вам-с в кредит ещё шестественник, если вы-с лимфуете. Четырёх наших дяденькилистов.

И, поскольку триславья скорбнословия было слишком многовато, они мутьвеяли, и они моргклали, и они рукавили, и они голованили. На слове сильнотиснутые.

Однако ж улики сделали дело.

Вниз.

Как Жуколеон, мореходчик, когда он обрушился на своём паромном пирроплаве, он начал с двигом, и развернул свою лавку, и схватил своих молодок, и подновил их перья, смеленькие и томненькие, сумрачные и лучистые, и, отправляя их друг за другим в прям-пой-путь-с, он узрел останочность Запружения: туманная расслабленность держится холодцом, старые океанократы невредимого эмпирея, маскоодельцы водномира, лицом в одну сторону на другую сторону, и сюда, и туда, из их несколькинутых четырёхмурованностей. Где блицковка прыгает из облетучек; где как воркушка с картушкой платдочка лежит лежтяжко; пределы, гдегородившие все наши смердотельности заправляются замашным залпокоем; назначёрточка, и больше ничего. Затем смотрите, что следует. Вскручки и встычки среди неисчислимостей о недееспособе (ангел предсказателишку? гонкурьер царьвелений? правитель в его тулупчинке? тот, который ветромахов?), и пустоты, бульбурлящие водживностью, среди которых гиббормотамы из своих глубейших глубочаш завистлюто и деломимно трубили что есть сил.

Пушки.

Держитесь позапоздалее, пожалуйста, ведь хуже горькой редьки некуда, чем встречать снова давление. Пушки. Как было написано с большой заглавностью. Пушки. Говоря никогда не недорывать прапрадухоприёмников! Пушки. И кто бы то ни сделал, они говорили, четвернявые, что ни при каких снованиях вы не должны. Пушки.

Не должны спирать у них, подсидев агонию. Не должны ходить (градумылнии!), чтобы балкожалко потолкать броские гонороли. Не должны стеношествовать, проминая окрест иеруксалуэндо, в первые часы вокруг пазарплащадей, пахнув любо-косненько, вот пайпупчик, и старко-быченно, вот смешкотик в поросёнка, зато (свиные выгребщики!), позволить тем господам мужеходцам из копромыции Меломанского Острова жить безнеговой развжизнью (тылячьи нежности!), пачкачитывая продомживпаганду без разбуждения его кстатиев ни в чём от (даже так) старо-косточки до (абы как) люто-бычника. Также не должны постоянно (что голь, что жлобстер!) древпоясывать рассебя одной восхотой, зато никогда не замыкаться деликатно, определённо, чередно, посредно, строгодельно, непримечательно, покинуто, колебательно, пресловуто, наперво, худобедно, дыданямленно касательно задних находов. Никогда не прозябаться у домочерпиев. Никогда не ззаассыыпааться с дамобытчицами. И, всепоприметно, никогда не снесть дичкановый фасор, если у них не имеется чего-ниблудь на совестьгласии. И, в замоключение, никогда, штукач, не прекращать, пока финальное завершение не исполнилось окончанием достижения.

Сидели так в секретной будке бара

Мудрослые, что пьют лишь чистофакты.

Встряхните их, как Суд велел пихнуть

Кадушкой акворун по рожке правды.

К.С. щёк, у них лилось в секрете.

К.С. чёс, они весьма мудры.

К.С. счёт, правопийцы найдут человека,

Что пониже, чтоб их вознести.

Гориматель Горчмарь.

Если так посмотреть. Квадратичное большое лицо с атласным жакетом. Яркие, буристые глаза в подковках синечурочков. Протыкнижный нос над луисырцовой рубашкой. Рудые скирдовальные волосы возле соломоверблюжьего ремня. А именно. Грегорович, Леонокополос, Тарпиначчи и Дугальдугальд. И очи были там всё это вовремя? Да, верно им было. Выдруживая игры, наддерживая ученья, несдюживая истории, и всё. Развед? Лишь приятельно тогда и уютливо после ничной одноперцептности, пока затуфбодалия нарушала все слогоспособы и жестосредства их затыленного спроспродовольствия. Так они ушли по прошении яснения? Тот брагодел, что хлебосол для домовсех, когда задворачивается, когда передовидит никого, никого из домотех, на благожест кто доброгость. Такие вот они, можете поверить. И носом сильно книзу.

{Отголоски Письма}

Хорошо, однако с какой устранениерамой восполнениерамы в радификацияраме трактовкорамы, что бают бай-бойкие? Зная их. Г-н Дж. Б. У. Изгорелкин, Проезд Тобоггана Св. Бруно, м-р Челпал, Бубенчивальни, Полумесяц Каролана, г-н И. И. Перекатауэй, Холм Куцлик, Рощлиственный Парк, г-н По Лез Диоданник, Видцы, Крепкоглаз, г-н Т. Т. Эрцроднякон, Множенная Палата, Джиф Эрх Рыск, г-н В. К. «Решето Ферриса», Форт всех Фертов, Двусилье Браксчастных Пустчан, к которым добавляется сыщик, что выкачал пивчик, что травится тощим, остыл что песочным, непоседству мерзавца, что сдал стихоплёта, что окупался в бронхах, в которых пилюлил Док.

Ими слышанное, или слышанное сказанное, или слышанное сказанное писанное.

Правдосущее.

Что сперва Рюдрик царепришествовал в судебный инн; что виднота шестисоток равнялась высокому шесту с возложенной губкодёжкой; наконец, дюжчинно делает демаршал, когда вдамчиво водят вдевушки; так как же это промурчится, вражный всяк, если кто не будь износ начнёт неумыказывать намсказ?

Так что многим пренужно указказать тем емложким, что составляют компанию, что они башковидят всё про это тутти в темпы, вторит разрядный волнумент, (а) в смысле, что птица-секретарь, более известная как Пандория Плутонос, которую они считали больше за генерального стряпчего, неразличительно управдоподобилась, авторя сагавнушениям от Шельма Пельманца, что она написала солово Посыльщику про её курветряную оспоту, смеясь, что Черноклюв сведёт её в могилу, (б) что, в смысле, та Могущая Чайлейт, постулируемая адресаторша, когда её дармоед в старости ранней, всегда на «стой, кто идёт», с надеждой, что у Мишаля постлицо нарисуются вместе с влажным чайником до того, как её всенощное видение удастся без фатернейших церемоний, что как узелок прощальноречий той же Глуппичкдамбы, что соотнесверно на «знай, как ветрит», содействиями умножая, чтобы бездеятельная кончина того песньлица могла выболтаться после важного чаяния не без готовности заслышать, вилходчиво? (в) пирожтому что вопрошаемый горнмейстер, или что за курвощину представлял этот пробормот, чувствуя не по высшей метке, пиноктому что, какую бы козёлщину Чарный Писарь и Папиручка не значили для него, хочь продохнув от высоколюбви, недовольноглубокой опасности, красавичный процезент для его возлюбушки, расторглотила пару тех кудахтачек Буреместницы, как карта бланшем, и расстроймешала его сорреспонденцию как кавалеристовый человек в Кобра-парке для вдовольратных джентльменьших, Иеремии Напавшего или Кевина Прибравшего, то горечь плача, то гора с плеч, а когда в округе тошнотрухлого Тукплена, замечая сценично с муженственным удамлением, на что он под конец постскрипнул, (г) прошло много времени до тех пор, как я о чём-нибудь вам спасибо, тем более теперь я говорю вам самое большое спасибо, что вы познакомили меня с четырезубцами, (д) с мыслью, чтобы эти думушки здравыми сказались? (е) Дурточка! Алетеометрия? Или просто прыгземлядство?

{Косолапович}

Сумабросьте это, оковранец! Имяразноскидальщики.

Зад. Топ.

Вы были в одной лодке с вашими же, хоть Планоголяткин, хоть Треудовольстов; и вы получительствовали самую возрадостную млечицию; и всё это заплестнуло вашу слюнтекающую бакенборлиству; зато с три струйкапельки упало вам в ротверстие. Где были в виду: Келли, Граймс, Фелан, Молланни, О'Брайен, Макалистер, Склеймон, Колюшка, Гиенс-Джойнс, Нанетлер-Суданетр, Сквайр де Слов и Голл Нижнегэл.

Сшибатель разноссорных на голубокровленном боровконе! Что за кососаженная голова воздивляет нашевсех из респомпохвостного дуба с (в смысле, мы не можем сказать, кого мы похоже ищем) его современомией? Тот от Нордвеяний, каковский протирает обостороны сидений стулкачей унизадов бармедвидиков пряммаранников сухбеспутного внезамморыша найм в сейм смрадыменитой Зюйд-Шаланды.

{Часть 8. Закрытие}

{Посетители покидают бар с песнями}

Бумц! Это временацепьмейстер. Парень Футболятович. Чтобы вкачать огнь разбудень в эти вражпутные дукхи, моря пьянколейкой, навыпадок колигэтьман необходно. До боли долга он отвратискивал там стекальные фляжконы, ницгрохнутые для экипроноски тех попоютистов, фрахтснимем, в распоре жжение червоминуты! Поратукставить судночку! Бууумц! Впредькратите подподольниковые мограскурочеки! Все на брег в Зобы Катальдов! Хоть безбедбежчиком, питание сверх смерднищих! С доливом пивца, что сытно, и едомым бухом, оооом оооом!

Пока эти сквернголодники на его пригрудье были у него в крепостной хватке, кустоброви, шикрокошея, хамохвалки, наносоповал, что за жестянкой на куротаре оплятаскали бурдтюки. Ведь ему изгордалека послымешалось пиликание. А? Зов?

Жил косолётный тостотрях,

Воркуя лишь об юных днях,

Накарк старстей ведь позади —

Измором воты все пошли.

— Остия, давайте больше! Выдавайте больше, Остия! Измором ушли! Измором взяли и ушли! Гип-гип! Гип-гип!

Гонгдешний господин, он, поди, превоспомнил всю кучу, кагал, красогузок, клохтуньи «кудах» и к тому ж колокольни курантов, кои он масспределил по портам, пабам, паркам, пристройкам и птичникам. Пока те, темошние, то есть, были наиболее соревновательно заняты чашхватом их последних резвых рос через проймы краснобайства. Прежде чем тот наглослакс самткнул дзверь. Что он должен был, завершён заточно. И ославил их полметать.

И против правил то навряд,

Что очи юных в ночь глядят,

А доля старых — мыкать дни,

Измором воты раз пошли.

Полифтонги, полегоньку. Понадходом наподходом.

Фингулушка МакКирколов Подслужка Благомер Градочлен, Он кланял себя и впоясничал для уреволюционирования, чтобы раз вернуть всё кругом, но эти общеблагорадетели вострещали за проудаление его гостиллерии, и его главзам прострелял им всю сушу. Уже постно, джентльчины, попляска, та верна скоро дверцукроется по первоминутской наможиданности.

Разве вы нордлыжите, сыростистрашасть? С ширком, с шарком водпраживались они.

От Обзоркрон до Саттонскал

Есть много тех, венец кто б взял,

Но чвай гоняют круглы дни —

Измором воты их пошли.

Впрудаль Темьбрички, что берегструйкой путеводит к Рудничной Аллее и волостям, где те управомельничные менестрельцы маршилируют, по дудкоровной мостовой, ниже былья, задравшись на ложном вале, тот неимущий человек из Леона, хороший Тюк Вицывтон, гоголётом к зелёным высям, что гордопал к гулкозвонким, и его заточленили там маузеры. Теперь таки селись опять, ландмарь Дублина! А тут ещё прекрысный трезвонщик и в приятцу его жилдочка за двумя глазjаjцами с её: «Мрак Разиня, сужели снельзя снам содружже сопружже, чтоб капельку фронтистих?» Пока у того, что нем, уже вскидывает штору трос. И те тут льнут как раз. Паклезатеявши топорнолесного проходчика, того, что рудый инженерал, войнфрендский бунтареец, всё ещё наш бенджеланный, некогда франтклин сего сграда, если платоставить ему, раз он полпросил, поддрожживателей для его герба, Джошиа Пловш, Амос Люб, Рауль Ле Феббер, Яр Таборець, Джереми Йопп, Францист де Лумис, Харди Смит и Цехин Петитт, которых преследует строгий салунный сенад нашего Кафе Беранже. Сценокураторы.

Потому что они ходили уйтить козлом за порог перед тем, как бар он наново изморотлив, чтобы пожелать уолшибным упортунистам увылени кельеобительные килообиды и пуститься наутечь в Орешникрайнебург от всех недодулин на цветогубных берегах, чрезвест зюйдтак сякост норд, вернув назад, выйдя в дом, у Гробдатской Котловины, и они, разжды, правжды, трижды, чертырежды, после того как прорвалилась сырость вычерпцов (возьмёмте на заметку густогорошних!), пока они не погнали в таскания (аллейная лежебратия просажирствует!), все непутёвые обходчики и вся плавуличная мельтешилка.

Вот други! Ах, вон!

Впоследок, сорбратья, гастрогости! За алявитальнораму мутотворнорамы и лужничествораму нашей потоплениерамы.

Зломялся штык и барарабан.

Колпак его оставьте нам,

Трилистной средь его земли.

Измором воты все пошли.

И грай! Свободотважник Дубогор не станет источаять росы, учась тутжить как вуглукоп! Кого сейчас встречает Бурнабоба Финниннинна прошлец анно ланчеванием путьчерпать с его бюргвояжором. Бедношонова Сторожка. Роготруба Дверян Дивизионская. А также свистоважный вор, всем О'Райнам О'Ранн. С её прерывающимся коварным лукавством нигде нет крикливей.

Чертилы старейжилы были ядсолидно водозрительны в печатных водах, искав. Мира! Воины! Мира! Воины! Потому что первый разряд жил на Северном Перепутьево и он искал. Мир! Войн! Мир! Войн! А второй разряд окопался в Фурпусте, что пьюнужнее, искав. Вир! Мойн! Вир! Мойн! А третий подряд — тот спал с Лили Текклс в Ост-торге и он искал. Фюр! Майн! Фюр! Майн! А последний, что на целоллойдовом яслике, тот был пришвартован к утёсу Большое Сигаево на Водозападе, и они все искали и боролись со шкволнами в, болеболюшка со шкволнами в. Вира! Майна! Вира! Майна! Виравира! Майнамайна!

Море.

Подломят якши яргоря,

Лишь Гойстевой задрал бокал:

«Эй, пиратбот, быстрей спеши

Измором к вотам, что ушли!»

{Толпа угрожает кабатчику}

Горлопаны знатностран, возлебродняйтесь!