Бесплатный фрагмент - На крыльях вымысла

Надоедливый кот

Касумов ворочался в постели. Болели мышцы.

«Вероятно, вчера переборщил, — подумал про себя мужчина. — Ужас какой, наверно, постарел. А когда-то мог тренажёр часами мучить… и хоть бы что… А теперь всё так болит, что даже подняться не могу. Хоть бы кто помог».

Доктор Касумов жил один. У него были дети. Но они жили отдельно. И даже не с матерью, а с бывшей женой доктора.

Дочь была замужем и подарила ему пять лет назад внучку. А сын учился за границей.

Талант востребованного доктора обеспечил благополучие его отпрыскам. Касумов спонсировал их сполна, но редко с ними виделся. А с бывшей женой он старался и вовсе не встречаться. Она его ненавидела. Когда-то он предал её, хотя очень долго её добивался.

В те годы, в молодости, она была очень красивой и воспитанной девушкой. А он имел привычку знакомиться на улице. Однако ему удалось.

Женские формы для доктора Касумова всегда являлись приоритетными. Именно этот приоритет и возобладал. Семья врача развалилась. Однажды, увлёкшись очередными формами, Касумов ушёл из семьи.

«Может, плюнуть на эту форму и перестать мучить своё тело. Скоро мне 55 лет, а я всё качаюсь, чтобы молодух приманивать… Ох, как ноги болят», — с мыслью о боли в ногах Касумов поднял с постели своё намученное тело.

«Погодка мерзкая. Ветер опять промозглый», — подумал Касумов, обозревая внутренний двор дома.

«Гнёздышко» холостого доктора было очень комфортабельным. Он хорошо зарабатывал и не жалел денег на антураж своей квартиры. Всё в ней было устроено со вкусом и по-современному.

«Чем займёмся, доктор Касумов? Чем-чем, тем же, чем всегда. Будем отдыхать», — подойдя к окну, доктор задался вопросом.

«Ой, это что ещё за морда?» — вдруг выразился доктор.

На Касумова со двора, лёжа прямо напротив его окна, смотрела кошка.

На Касумова со двора, лёжа прямо напротив его окна, смотрела кошка.

Большая голова кошки имела потрёпанный вид. На ней в некоторых местах клочьями отсутствовала шерсть. Одно ухо, вероятнее всего, было оторвано в боях. Хвост был не естественно коротким, все говорило о том, что хвостик кем-то был намеренно отрезан.

«Фу… мерзкая! Какая же ты мерзкая!» — воспротивившись, врач резко развернулся и пошёл умываться.

Обычно по утрам Касумов подолгу рассматривал себя в зеркале, искал морщины и седые волосы. Заботился о своём имидже метросексуала.

«Кот ты драный, а не мужик, — надавав пощёчин по своему лицу, подумал мужчина. — Дурак! Нашёл тоже мне сравнение!» — Касумов вспомнил про кошку за окном.

Войдя на кухню, доктор включил чайник и опять увидел с окна ту же самую кошку. Она тоже умывалась, только по-кошачьему.

«Вот зараза! Посмотрите на неё… тоже мне… как человек прямо…»

Ветер завывал. Природа готовила для Баку проливной дождь.

Касумов топил в своём стакане пакетик чая и смотрел в окно. Кроме чая и сухого пряника, у него на столе лежал свежий выпуск журнала «Пассаж».

Раз страница, два страница, и Касумов закрыл глянец. Длинноногие модели и кричащая реклама не подняли настроение врача и не утолили боль в ногах. Он допил чай и опять встал перед окном.

«Вот тварь божья. Теперь решил позавтракать».

Кот откусывал засохший кусок чего-то и посматривал на окно врача.

Касумов со злостью зашторил окно и прошёл в комнату. Лёг на диван и включил телевизор. Долго валяться не получилось, болело тело и по ТV шла одна ерунда.

Доктор опять разозлился, щёлкая пультом, он включил канал, где показывали выставку кошек.

«Что за напасть сегодня, одни кошки», — подумал Касумов и со злостью выключил телек.

Мужчина почему-то опять оказался около окна.

Кошка разлеглась на траве, как на диване, и показывала Касумову свой обрезанный хвост.

Он смотрел на кошку, как на человека, который злит его своим поведением, в точности повторяя за ним его времяпрепровождение.

Часы пробили 1100 и пришла пора договариваться. У доктора Касумова был один выходной, и ему захотелось расслабиться. Он стал набирать СМС.

Она была замужем, но ответила очень быстро: «Сегодня не получится. Он не уехал. Всё переиграл. Давай завтра. Целую. Люблю».

Касумов не огорчился и стал набирать следующую СМС.

Она была разведённая и ответила не сразу: «Так больше продолжаться не может… Я хочу, чтобы меня уважали».

Касумов глубоко вздохнул.

Третья СМС набиралась быстро. Она состояла из одного слова, выражающего не обрамленное краснословием мужское желание.

Она была очень молода и практична. Ответила молниеносно: «Я в городе. Жди. Приду за обещанным. Чмоки, чмоки…»

Доктор устало потёр лоб и отправился в прихожую, чтобы отыскать «обещанное» — новый гаджет…

…У Касумова попросили воды. Облачившись в халат, мужчина встал с кровати и поплёлся на кухню за стаканом воды.

«Ах ты подлец… Да ты, оказывается, кот!»

Касумов прилип к окну и удивлённо покачал головой.

Потрёпанный кот был занят делом, таким же… Касумовским.

Кот не смотрел на объект своей любви. Он смотрел Касумову прямо в глаза, доказывая врачу, что он сейчас на высоте и ему это дело обходится бесплатно. И вместо издевательской улыбки у кота получился звериный оскал, оскал удовольствия.

— Фу, мерзкий тип! Пошёл отсюда, — громко крикнул Касумов.

— Дорогой, это ты с кем там разговариваешь? — пикая новым гаджетом, спросила девушка.

— Ни с кем, — зло, сквозь зубы ответил мужчина.

Касумов проводил девушку с гаджетом и вернулся к дивану. Опять пульт оказался в его руках. Он расслабился и стал укладываться на своё лежбище.

«Ах, чёрт побери!» — выругался про себя врач и сразу вскочил.

Он представил себе кота, отдыхающего под его окном после кошачьих прелюбодеяний.

«Ну, держись, если это так… я тебя убью!»

Оказалось именно так, как представил себе доктор. Кот лежал на траве и наводил марафет всего своего плешивого тела.

«Ах ты сволочь, ах ты проходимец!.. Ну я сейчас тебе покажу!»

Касумов ринулся к шкафу, где хранились овощи. Шкаф оказался пуст. Врач нервно засуетился и бросился к холодильнику. Выкопав из морозильной камеры куриные потроха, он стал судорожно разрывать пакет.

— На, жри, негодяй, и пошёл отсюда… — громко кричал Касумов, швыряя внутренности в кота.

Кот оставался невозмутимым. Потроха разлетались по сторонам, не долетев до наглого кота. Животное непоколебимо восседало на траве, как сфинкс, и беспристрастно смотрело на беснующегося Касумова, временами забавляя себя зевотой.

Пластиковое окно с грохотом захлопнулось. Врач опустился на стул и закурил. Выходной день ещё не закончился, а планы уже были исчерпаны. Пробуждение. Немного еды. Просмотр ТV. Гостья.

«Получается, нет никакой разницы…» — подумал мужчина.

Касумов поднялся и посмотрел ещё раз на кота. Их взгляды встретились. И каждый из них уловил свою разницу. Животное позавидовало человеку, что у него много еды, и он ею швыряется, а человеку стало стыдно, что он человек, а живёт, как животное.

Касумов закурил ещё и задумался.

Тяжёлые мысли вдруг обрушили многолетний комфорт изменника-мужа и эгоиста-отца. Врач закрыл глаза и замер в своём одиночестве.

Ветер завывал, и первые капли дождя ударили по окну.

А кот всё так же сидел на траве, но уже лакомился куриными потрохами из холодильника врача.

Касумов взял мобильный и нажал кнопку срочного вызова.

— Гызым[1], как дела?

— Пап! Как хорошо, что ты позвонил. Мне не с кем оставить дочку. Очень тебя прошу, не отказывай мне. Я должна срочно отъехать по делам. Все заняты. Муж на переговорах, а мама в Лондоне.

— Конечно, конечно… привози, — радостно отозвался Касумов.

— Я ненадолго… Ты только в подъезде выйди ей навстречу.

— Хорошо, не беспокойся! Я вас жду, родная.

Через час милая внучка вышагивала по ступеням дома, в котором жил её дед-одиночка.

Дед заключил дитё в свои объятия и поспешил к окну. Он точно знал, чем напугает наглого кота. В образе жизни животных нет внучек. Касумов хотел показать свою самую большую разницу.

Кот, завидев в окне слитую воедино парочку родственников, зашипел и раскрыл пасть. Когти впились в землю. Что-то неведомое обозлило кота.

— Ну что, зараза, не нравится?! Вот моя разница! — кричал через стекло Касумов. — Знай наших и знай своё место, кошара несчастная!

Потом доктор принялся нервно смеяться и постукивать по стеклу. Его забавляло, что кот от этого ещё больше заводится.

— Деда, не кричи, пожалуйста, и не ругайся, а то мама тебя накажет, — говорила внучка, постукивая своей маленькой ладошкой по щеке деда.

Касумов словно проснулся, получив от внучки несколько нежных пощёчин. Он посмотрел на внучку и сказал:

— Пусть накажет, я этого заслужил…

Мужчина успокоился. Он сидел рядом со своей внучкой, которая играла с его вещами, хоть как-то напоминающие детские игрушки.

Кот убежал. И был ли это просто кот, а не некое мистическое существо, доктор Касумов разбираться не стал. Сегодня он был уверен, что он есть дед, а не существо в образе кота и что у него есть семья и он не одинок.

Взяв мобильный, мужчина отыскал её номер и написал СМС.

«Ты права!

Так больше продолжаться не может.

Я всё изменю. Жди, я скоро буду…»

[1] Гызым — дочка

У неё никого нет!

Зия свалил Рагима на землю и, стиснув маленькие детские пальцы вокруг шеи сверстника, стал его душить. Руки напряглись. Вены выступили и набухли. Глаза мальчика налились кровью, он был готов убить одноклассника.

— Мама! Мама! Зия дерётся, — вбежав домой, крикнула сестра драчуна Шейда.

— С кем?! И за что?! — взволнованно спросила Нубар, мать напуганной девочки и «душителя» Зии.

— Что ты опять натворила?! Он же не просто так дерётся, наверное, из-за тебя.

— Он никогда за меня не дерётся, хотя меня иногда обижают, — на ходу оправдывалась Шейда, пока они с матерью неслись вниз по лестницам во двор. — Он из-за тебя дерётся.

— А что за меня драться? Я дома сижу, и никто меня не обижает.

— Рагим сказал, что ты его отцу нравишься и что ты хорошенькая, как конфетка.

— Осёл! Нашёл, что при детях говорить, — выразилась женщина и посмотрела на дочь. — Прости, милая, что выругалась, но некоторые мужчины этого заслуживают.

Добежав с дочкой до места события, Нубар ужаснулась.

Зия поднял над головой увесистый камень и пытался обрушить его на новенькую «Волгу» отца Рагима — мясника Фируза.

И хотя прохожие пытались ему в этом помешать, но им это вряд ли удалось, если бы не строгая команда Нубар остановиться и выбросить камень.

Зия отступил, повиновался.

К Нубар подбежал растрёпанный Рагим и со слезами на глазах пожаловался:

— Тётя Нубар, я только сказал то, что сказал мой папа!

— Успокойся, Рагим! Я с ним разберусь! — не упуская сына из виду, ответила Нубар.

— Ты лучше не с сыном своим разберись, а с собой! — выпалила подбежавшая к плачущему мальчику женщина, мать Рагима Афат. — Мужа нет, а красишься, как… А ещё вдовой себя называешь.

Отец Зии и Шейды был нефтяником на Нефтяных камнях. Однажды он не вернулся с вахты. Бушующее море забрало в свои владения хорошего человека, оставив взамен его семье лишь образ молодого мужа и отца.

Нубар строго посмотрела на Афат, но ничего не сказала, подошла к сыну и взяла за руку.

— Пойдём домой, там и поговорим. Ты ведёшь себя безобразно. Зачем ты так поступаешь?

— Пусть конфеткой называет свою жену, а не тебя! — кричал Зия. — Пусть только ещё раз посмеет тебя так назвать, я честно говорю… убью!

— Успокойся, Зия! Держи себя в руках, — еле удерживая сына, Нубар нашёптывала ему на ухо. — Она недалёкая женщина, не обращай на неё внимания.

— Идите! Идите! Тоже мне… семейка! — приговаривала покрасневшая от злости Афат. — Про тебя, Нубар, не только мой муж так говорит, но и другие мужчины двора тоже очень любят поговорить…

Зия всё-таки вырвался из рук матери и в мгновение ока оказался рядом с Рагимом. Одна смачная оплеуха взорвалась на затылке мальчика. Месть восторжествовала, и Рагим заревел снова.

— Афат, ещё раз так скажешь про мою маму, и я даю тебе слово, что он каждый раз будет так плакать, — бесстрашно заявил Зия.

Афат бросилась на обидчика, но перед ней словно из земли выросла Нубар.

Своевременно вмешались соседки и Афат оттащили.

Она всё равно продолжала выкрикивать непристойности, но гордая Нубар уводила своих детей от людской недалёкости, а скорее всего, от женской зависти.

Нубар была красивой женщиной. У неё была нетипичная красота, которая оставалась неизмененной, несмотря на такую тяжёлую утрату.

Мать Нубар когда-то привезли из Дагестана и выдали замуж. Она была светлоглазой и белокожей. Эти необычные черты передавались по наследству только женщинам её рода.

А Зия получился смуглым, как Яго, и ретивым, как карабахский жеребец.

— Зия, ты меня позоришь! Слышишь?! — выговаривала Нубар, ведя детей домой. — Никто не может меня оскорбить! Я сама за себя могу постоять. И потом, я веду себя достойно, ни у кого нет повода меня обижать. Ты лучше сестру защищал бы…

— У моей сестры есть я, брат. А у тебя, кроме меня, нет никого: ни отца, ни брата, ни…

Последнего близкого человека Зия не назвал и только тяжело вздохнул. Нубар почувствовала боль сына и крепче сжала его руку.

— Я знаю, почему Афат маму не любит, — вдруг выдала Шейда. — Потому что она уродина, а мама у нас красавица. Правильно, Зия, дерись лучше за маму, за меня не надо, потому что мама красивая, и я её очень люблю…

Зия, вбежав домой, крикнул:

— Мам, я голодный! Корми!

— Мама ушла за мясом, давай я накормлю тебя, — сказала Шейда брату, выйдя из кухни.

— Ты что, накрасилась? — Зия нахмурил брови.

— Да! Я уже не ребёнок. Мне 17 лет. Имею право! — заявила Шейда, воткнув руки в бока.

— Вот выйдешь замуж, а там хоть извёсткой мажься, в этом случае муж твой будет за тебя в ответе. А пока я. Так что иди и приведи себя в порядок. Да, и вот ещё что. Ещё раз увижу короткую юбку на тебе… Ты меня знаешь… убью!

Шейда фыркнула и ушла на кухню, спросив брата ещё раз:

— Так будешь кушать или нет?

— Нет! Буду ждать маму. Так куда, говоришь, она ушла?

— В мясную лавку!

— К Фирузу? — взволнованный Зия вбежал на кухню.

— Ну да. Его мясная лавка ближайшая…

Зия выбежал из дома и перебежал проезжую часть родной улицы, оставив после себя шквал негодований бакинских водителей.

Быстрым шагом он направился к мясной лавке.

— Нубар ханум, я для тебя сейчас такой кусок выберу, что пальчики оближешь, — не отрывая от женщины свои масленые глаза, выдал Фируз.

Выбрав на прилавке бескостный кусок, Фируз выставил его напоказ.

— Смотри, красавица! Не мясо, а шоколад, почти как ты, моя дорогая, — растянув рот до ушей, заметил Фируз.

И эти слова оказались последними.

В два прыжка Зия оказался на прилавке. Вцепившись руками в белый колпак мясника, парень ловким движением рук стянул головной убор мужчине на лицо.

— Отпусти меня, щенок! — кричал мясник. — Аллахом клянусь, я тебя убью.

— Раз у неё никого нет, значит, ты думаешь, что к ней можно приставать? — кричал в ответ Зия, не позволяя Фирузу высвободить глаза.

Проворность парня оказалась недостижимой для мясника. Он никак не мог избавиться от колпака на лице. Нащупав на прилавке нож, Фируз схватил опасный предмет и вслепую принялся размахивать им перед собой.

— Я тебя, сын собаки, зарежу, как ягнёнка.

— Сам ты пёс, и притом старый! — не отставая в брани от Фируза, кричал Зия. — Я за маму тебя разорву! Понял? Я уже вырос и могу проучить тебя за эти гадкие взгляды и слова!

Содрав большой кусок мяса с витринного крючка, Зия со всего маха обрушил часть туши прямо на голову всё ещё «слепого» мясника.

— Вай!.. — вскрикнул Фируз. — Ай, народ! Помогите! Убивают! — завопил отчаявшийся Фируз.

Всё это время Зия не слышал мольбы матери прекратить драку. Парень «оглох». Он был в ярости. Зашвырнув последний кусок мяса за прилавок, где копошился разъярённый мясник, Зия вместе с матерью спешно вышел из магазина.

— Зия! Разве можно так с человеком обходиться? Он же тебе в отцы годится! — отчитывала Нубар сына.

— Он мне не отец! — гневно ответил парень. — Я думаю, мой отец на чужих женщин так не смотрел.

— А как на меня смотрят чужие мужчины? — с любопытством спросила Нубар.

— Грязно!

— Но мужчины иногда так смотрят на женщин, на то они и мужчины.

— Не все так смотрят. Я так не смотрю, — обиженным голосом ответил Зия.

— Ну, ты ещё мал для таких взглядов.

— Нет, я уже не маленький и тоже кое-что в этом понимаю.

Нубар ласково потрепала сына по голове и сказала:

— Ты, сынок, когда-нибудь покажешь мне негрязный взгляд мужчины. Мне это интересно, как это бывает…

— Покажу, мама, обязательно покажу!

Он, как обычно, закатил свой точильный станок во двор и стал выкрикивать уже известный всем соседям текст:

— Ножи, ножницы точу! Ножи, ножницы точу!

Это был Джалал. Он часто приходил во двор и добросовестно делал своё дело. Все взрослые и дети двора его очень уважали. Взрослым он мог бесплатно отремонтировать всякую мелочь, а детям наладить велосипед.

Для Зии Джалал был по-особенному дорог. Он напоминал мальчику отца: такой же добрый и такой же светлый образ человека. Широкая приветливая улыбка никогда не покидала лица этого отзывчивого трудяги.

Тепло к нему относилась и Нубар, говорила, что он добропорядочный человек. При разговоре с ней он всегда прятал глаза. И Зия об этом знал, ибо всегда и везде присматривал за матерью.

— Вот, мама, у кого чистые глаза, — Зия подвёл мать к окну и указал на Джалала.

Нубар улыбнулась сыну и снисходительно посмотрела на точильщика ножей.

— Мне тоже кажется, что похоти в них совершенно нет.

Слова матери прозвучали как-то необычно для уже подросшего сына.

— И как давно тебе так кажется? — заинтересованно спросил Зия.

— Не скажу! Тебе не скажу! А то ты, как всегда, отправишься выяснять отношения.

— С ним я драться не стану. Он хороший человек!

…Свадьба Шейды была испорчена.

Зия дрался с дядей жениха. Ему показалось, что будущий родственник, кружась в танце вокруг Нубар, непристойно рассматривал её формы.

А Джалал, уже муж матери, в это время пил и закусывал с новыми родственниками.

Мужчина с чистыми глазами широко улыбался и говорил тосты незнакомым людям. Будучи добрым и душевным человеком, Джалал оказался как мужчина абсолютно безразличным и «слепым» к тому, как чужие мужчины порою непристойно смотрят на его жену.

— Зия! Ты опять взялся за старое! Он просто танцевал рядом и улыбался мне, — выговаривала расстроенная Нубар сыну.

— Знаю я эти масленые глаза!.. — кричал Зия. — Выколол бы их. Что за народ, что за мужики, одни пошлости на уме!

— Когда ты, сынок, наконец-то успокоишься? У тебя мальчики растут. Какой ты им пример подаёшь — драться не по делу.

— Не могу я не драться, когда вижу, как эти проходимцы вас обсматривают.

— Правильно мама говорит! — вмешалась Рена, жена драчуна Зии. — Мальчики напуганы твоим поведением. Спрашивают, почему папа дерётся?

— Скажи им, за честь семьи их отец дерётся! — Зия встал на ноги и стукнул по столу. — И сыновей своих обучу, как по морде бить этих пошляков.

— Пойду, успокою Шейду. А ты, сынок, подумай, как тебе оправдаться перед собственными детьми, восстановить отношения с новыми родственниками.

Нубар ушла улаживать конфликт, а Рена, подсев к мужу, спросила:

— А почему ты за меня никогда не дерёшься? Я что, некрасивая?

— Ты красивая, спору нет, но у тебя есть муж и наши мальчики, а у моей мамы нет никого, кроме меня.

— А Джалал?

Зия с разочарованием посмотрел на своего отчима и ответил:

— Он безобидный человек и хороший мастер, но во всем остальном моей маме не повезло, так что я у неё единственный защитник.

Летнее солнце беспощадно накаляло крыши домов старого района Баку — Верхней Нагорной.

Постаревшая Нубар сидела на балконе и наслаждалась прохладными порывами северного ветра. Шейда расчёсывала седые волосы матери и нежно улыбалась. Это занятие доставляло ей удовольствие. Она уже давно была в разводе и растила дочь одна.

Бывший муж Шейды оказался гулякой и изменником — «достойный» последователь нравов своего дяди, заслуженно побитого Зией на свадьбе.

Драчун Зия, с годами изрядно поседевший, сидел рядом с роднёй и читал письма своих мальчиков. Его сыновья служили в армии.

— Мам! Наши близнецы скоро возвращаются, — радостно объявил любящий отец. — Они моя гордость и опора. Они наши защитники.

— А кто нам угрожает, Зия? — шутя, спросила сестра Шейда.

Насупившись, Зия ответил:

— Все! Все недостойные…

На балкон вошла Назрин, дочь Шейды, и бросилась дяде на шею.

— Даи! Дядя Рагим передал тебе привет.

— Дался мне его привет, — гневно отреагировал родственник. — Пусть катится к…

— Он меня как-то смешно называет, — улыбаясь, объявила Назрин.

— Как? — насторожился Зия.

— Конфетка.

Взрослые переглянулись, а через мгновение женщины мило улыбнулись и только Зия остался серьёзным.

— Странные мужчины в этом роду, — удивлённо заметила Нубар. — Даже глупости по наследству друг другу передают.

На слова матери Зия только кивнул и крикнул жене:

— Рена! Где мой спортивный костюм?

Со двора послышались женские крики, а потом истошно выкрикнул мужчина:

— Моя машина! Не тронь её, я за неё ещё не расплатился!

— Мама! Тётя Рена! — крикнула Назрин, вбежав домой. — Дядя Зия дерётся.

Женщины выбежали на балкон.

— Зия! — крикнула Нубар сыну. — Прекрати это!.. Не начинай заново… в твои-то годы…

Зия гнал Рагима по крышам старого квартала и не слышал слова матери.

Уже не молодой мужчина слышал только свой гнев, который яростно выдавал: «Я убью тебя, негодяй! Ты что думаешь, если у этого ребёнка никого нет, значит, ты, старый осёл, можешь к ней приставать?

Остров грёз и целый материк сожалений

Исмат Ахундович каждое утро посещал Бакинский бульвар. Он уже давно никуда не торопился. Бывший архитектор с небольшой пенсией, он более никого не интересовал, разве что родных и друзей.

Скамейка, которую он облюбовал как место своего постоянного восседания, стояла в нескольких метрах от морской воды. Летом он часами смотрел на море, пока мягкое солнце не превращалось в жёсткое, палящее. Осенью его мог побеспокоить только промозглый дождь. А весной на этой скамейке он проживал своё маленькое зрелище, видеть которое научила его покойная жена. Джейран ханум научила его мечтать, всматриваясь в горизонт.

Слова любимой женщины чётко звучали в его сознании, как только он садился на свою скамейку:

«Исмат! Посмотри на горизонт. Там, где между небом и морем не видно земли, должен быть рай. Вглядись, и ты сможешь увидеть нечто необычное».

«Джейран! Душа моя. Но я кроме острова Наргин больше ничего не вижу».

«Ты настоящий советский архитектор… — вспоминал Исмат Ахундович то, как его жена подтрунивала над ним, — Кроме хрущёвских типовушек ничего себе представить не можешь!»

«Гозелим! Если бы мне отдали остров Наргин, я тебе на нём создал бы архитектурный рай», — это ласковое обращение Идрис Ахундович вспоминал чаще всего.

Джейран ханум была романтичной женщиной. Каждый раз после своих мечтаний она глубоко вздыхала и мечтательно смотрела в морскую даль.

Воспоминания о днях их молодости и ещё безбрачия порой приводили Исмата Ахундовича к слёзным сожалениям, что жизнь прошла и он остался один, без неё. Она ушла туда, где ожидания могут продлиться недолго, по крайней мере, длиною в одну человеческую жизнь.

Тихо и безмолвно, почти что дремля, он обозревал горизонт. Мысли о покойной жене были светлыми, что и приводило старика к блаженному спокойствию.

Вдруг Исмат Ахундович замигал и, подавшись вперёд, стал всматриваться в горизонт. Ему показалось, что он видит нечто, ранее незримое на море строение. Он надел очки. Не доверился стареющим глазам.

Между морем и небом он увидел город, который стоял на земле.

«Земля — это понятно, это остров Наргин. А город на нём откуда взялся? — растерянно подумал архитектор. — Когда успели построить? Всю жизнь хожу сюда, но кроме маяка там никогда ничего не замечал».

Исмат Ахундович встал и подошёл вплотную к поручням, за которыми море сегодня пребывало в покое.

«Когда же успели? Я же про все стройки в Баку знаю, — терзал себя мыслями старый архитектор. — Главное, всё как достойно построили».

— Какое изумительное сочетание стилей!

Последние слова Исмат Ахундовича прозвучали вслух, что стало предметом удивления парня и девушки, которые стояли рядом со стариком и, обнявшись, любовались морскими просторами.

— Молодые люди. Вы видите город там, на острове? — возбуждённо спросил Исмат Ахундович.

— Какой город? — растерянно спросил парень, с удивлением посмотрев на девушку.

Исмат Ахундович отпрянул от неожиданности ответа.

— Как какой?! Вот тот прекрасный город, похожий на наш старый Баку.

— Там нет никакого города, дедушка, — улыбаясь, ответила девушка.

— Как нет?! — настороженно ответил Исмат Ахундович. — Я же вижу!

Молодые улыбнулись, а парень даже нескромно рассмеялся.

Исмат Ахундович отступил от поручней и, поникший, вернулся на свою скамейку.

«Я же вижу его и даже во всех подробностях», — про себя сокрушался старик.

— Дедушка, вы не расстраивайтесь. Его сейчас нет, но его когда-нибудь там построят, — сказала девушка, положив руку на плечо Исмата Ахундовича. — Будьте здоровы! Берегите себя.

Парочка ушла, а город всё ещё оставался в глазах архитектора.

«Когда-нибудь построят». И вдруг последняя мысль Исмата Ахундовича застыла у него в голове как идея.

Старик встал и широкими шагами прямиком направился домой.

По дороге домой он молился Богу, чтобы Всевышний сохранил несуществующий город в его воображении.

Благо он жил в доме на набережной, откуда город его грёз продолжал ещё зримо существовать.

— Папа! Ты где так долго был? — спросил единственный сын архитектора Муса. — Ты ещё так долго не задерживался на бульваре, — закрывая за отцом входную дверь, спросил обеспокоенный молодой человек.

— Всё нормально со мной, не беспокойся, — со всей серьёзностью ответил отец. — Прошу меня сегодня не беспокоить. Я сегодня буду сильно занят.

— А что случилось, Исмат муаллим? — так же недоумевая, спросила вышедшая с комнаты невестка архитектора Зейнаб.

— Буду занят. Ты только, дочка, завари мне крепкий чай, — из-за спины кинув последнюю фразу, архитектор запёрся в своём кабинете.

Всё пожали плечами и разошлись по своим делам.

Весь воскресный день и вечер Зейнаб носила архитектору свежезаваренный чай. Он принимал только чай, и каждый час проветривал от сигаретного дыма свою комнату.

Наспех протёртая от пыли старая чертёжная доска вновь служила архитектору. Он творил, постоянно заглядывая в окно, где вдали, в море, белел город-невидимка, город одного жителя, который был единственным, кто его видел.

Ватманы слетали с доски, не успев до конца заполниться.

Исмат Ахундович делал зарисовки будущего города. Его старые руки более не тряслись, и они чётко протягивали фасадные линии зданий представляемого города. Воображение мужчины творило чудеса ландшафтного искусства. Он насыщал улицы ветвистыми деревьями и ровными газонами.

На глазах в миниатюре возникал бывший Баку — Баку 60-х.

Исмат Герай-заде являлся заслуженным архитектором Азербайджана. Он мастерски, применив профессиональные навыки, смог уместить достопримечательную часть Баку на маленьком острове. Попытки воплотить давнейшую мечту восстановить добрую память и вспомнить большую любовь увенчались успехом. Проект будущего островного города был сотворён. Ночь пролетела незаметно в трудах и творчестве. Исмат Ахундович спал, расположившись на балконе, в своём кресле-качалке.

Муса дважды постучался к отцу. Никто не ответил. Отец был старым человеком, и Муса не стал ждать разрешения. Он вошёл и замер.

Комната была устелена разбросанными эскизами и расчётами будущего города. А на чертёжной доске красовалась вся панорама города на Наргине. Точнее, музея под открытым небом.

— Муса, посмотри на это, — сказала Зейнаб, зайдя в комнату вслед за своим мужем. В руках у неё был один из эскизов Исмата Ахундовича.

— Тебе это никого не напоминает? — спросила девушка, указывая на рисованную фигурку молодой женщины на краю ватмана. — Это же твоя мама.

Муса не ответил и вышел на балкон к отцу. Накрыв его одеялом, он вернулся к жене, которая задумчиво изучала другие рисунки своего свёкра.

— Он скучает по ней, а главное, видит её в этом городе.

Муса опять ничего не ответил. Только осмотрелся вокруг и с озадаченным лицом вышел из комнаты.

Завтракали все вместе. Первый раз за два года Исмат Ахундович не пошёл на прогулку на свой любимый бульвар.

Вся семья выглядела задумчиво. Архитектор по-прежнему смотрел в окно, а сын с невесткой ждали объяснений.

— Папа! Что происходит? — Муса первым прервал томительное молчание.

— Ничего не происходит, сынок, — удивлённо ответил отец.

— Как же ничего. Ты же не спал всю ночь! — возмущённо продолжил разговор Муса.

Исмат Ахундович понял, что его эмоциональное состояние стало очевидным для всей его семьи. Он встал из-за стола и решительно направился в свою комнату.

— Смотрите, что я здесь надумал, — вернувшись обратно со своими эскизами, сказал архитектор.

— Можешь не объяснять нам, мы всё видели, — резко отрезал сын.

— И как вам? — воодушевлённо спросил Исмат Ахундович у всех, кто был за столом.

— Мне нравится, — улыбаясь, отозвалась Зейнаб.

— А я не понимаю, зачем тебе это нужно, — без эмоций ответил на вопрос родной сын. — Что ты собираешься с этим всем делать?

— Я хочу представить эти эскизы перед советом архитекторов как проект.

— Идея хорошая, но не осуществимая, — Муса по-прежнему сохранял беспристрастие. — Ты же знаешь этих безразличных бюрократов. Ты хочешь на старости лет пообломать последние копья.

— Нет, я хочу им представить мою идею воссоздания старого Баку. А то ещё несколько лет, и мы потеряем облик привычного Баку.

— Но почему это должна быть только твоя проблема, а не всеобщая? — выпалил отцу Муса.

— Вот предложу идею, и она станет общей. И мама твоя об этом всегда мечтала — создать музей под открытым небом.

— Не надо примешивать к этому маму. Её больше нет. И оставь её душу в покое!

Вышло грубо и резко. Образовалась пауза. Кто-то переживал обиду, а кто-то чувствовал вину.

Сын боялся за здоровье отца, потому что его идея превратилась в навязчивую и угрожала его сердцу.

Исмат Ахундович не был обижен. Он ждал понимания, которого ему не хватало уже как два года.

Третий не всегда лишний, иногда — самый мудрый.

— Не надо ссориться. Мы же одна семья, — тихо сказала Зейнаб и после поочерёдно посмотрела на мужа и свёкра.

— Может, мне к Расулу обратиться? Он всё-таки мой ученик. Должен помочь, — отец обратился к сыну.

— Он не поможет. Он больше не ученик. Он во власти. Он игрок. Таким не до учителей.

— Я всё-таки попытаюсь. Я не настолько современен, чтобы так думать.

Заслуженный архитектор долго искал старую телефонную книгу, где он рассчитывал найти номер бывшего студента.

Борьба мотивов Исмата Ахундовича — звонить или нет — продолжалась, пока он не нашёл номер чиновника.

Набирая номер ученика, учитель переживал, что высокопоставленный чиновник мог сотню раз сменить номер, но пенсионеру повезло:

— Идея хорошая, Исмат Ахундович, но затратная и требует государственного решения, — бывший ученик и нынешний помощник главного архитектора искусно душил инициативу учителя. Он делал то, о чём его предупреждал сын.

— Расул, сынок. Речь идёт не о застройке острова под развлекательный центр, а о музее старого Баку, а главное, речь идёт о Бакинстве, через которое прошли все, кто прославил Азербайджан. И я прошу лишь предложить мою идею как перспективный проект.

— Хорошо. Я постараюсь завтра поговорить с «главным». Вы же понимаете, что всё зависит от его занятости.

— Да сынок, я представляю, как он занят. И я буду ждать твоего звонка.

Исмат Ахундович после разговора с чиновником гордо зашёл на кухню и объявил родственникам, что завтра пойдёт на приём к главному архитектору. Он соврал, потому что хотел, чтоб его воспринимали всерьёз.

Невестка обрадовалась, как женщина, — по-доброму и наивно. А сын недоверчиво улыбнулся, потому что был сведущим и современным молодым человеком.

Утром в прихожей перед зеркалом Зейнаб рассматривала разглаженный пиджак своего свёкра. Старый костюм ещё был презентабелен на поджарой фигуре Исмата Ахундовича.

— Вы, главное, не нервничайте там, Исмат муаллим. Думайте о своём здоровье и о нас тоже не забывайте. Мы вас любим.

— Всё будет хорошо. Не беспокойся, дочка. Идея же благородная, должна пройти, — уверенно приговаривал бывший специалист.

Муса стоял рядом и смотрел на отца глазами классика. В отце он видел Дон Кихота с Бакинского бульвара. Ибо он знал, что его отец идёт туда, где над ним могут посмеяться.

— Ты особо там не настаивай. И часто не вспоминай про прошлое Баку. Им это не нравится, — сказал Муса, подавая отцу планшет, на который он перенес его эскизы.

Старик без слов закачал головой и вышел в подъезд.

— Я очень беспокоюсь за него, — сказала Зейнаб мужу. Они вместе смотрели с балкона на близкого им человека, который шёл по двору, размахивая старым планшетом, как идёт налегке молодой художник, считающий себя востребованным.

— Я стёр все рисунки мамы с его эскизов, — тихо сказал Муса, провожая отца глазами. — Я помню ту фотографию мамы в белом платье, на прибрежных скалах. Совсем он без неё одичал.

Муса обнял жену, как самую близкую после матери женщину.

Исмат Ахундович долго блуждал по Бакинской мэрии в поисках своего ученика — ответственного лица в архитектурном бизнесе Азербайджана, пока сам, по старой памяти, не набрёл на приёмную самого «главного».

Помощники, как правило, сидят рядом с теми, чья важность нуждается в помощи.

— Мне бы с Расулом переговорить, — обращаясь к секретарше главного архитектора, уставший Исмат Ахундович сел на кожаный диван.

— Он у главного… подождите — недоверчиво косясь на старика, ответила стильная секретарша. — А по какому вы вопросу?

— По хорошему, интересному… У меня проект для него… — игриво ответил Идрис муаллим.

Секретарша ещё раз покосилась на шутника и в очередной раз не смогла скрыть своего удивления.

Видимо, студенческий планшет никак не увязывался с возрастом нежданного посетителя.

Прошло двадцать минут томлений нетерпеливого старца, который задумал удивить мир.

В селектор кто-то буркнул. Секретарша, сорвавшись с места, прошла в кабинет шефа.

Стильная, но беспечная девушка забыла закрыть за собой дверь. Она явно жила в эту минуту желанием исполнить поручение шефа.

Главный архитектор с молодости имел обыкновение громко радоваться и звонко говорить. Сегодня свидетелем его природной особенности стал Исмат Ахундович.

— Как там у нас билетами?! — спросил главный функционер.

— Скоро привезут, Исрафил муаллим, — вытянувшись стрункой и стоя рядом с Расулом, ответила секретарша.

— А кто знает, о чём там, на симпозиуме, будут говорить? — не поднимая головы на своих подчинённых, спросил «главный».

— О последних тенденциях в деле организации историко-архитектурных музеев под открытым небом, — первым отличился помощник Расул.

— А как там, в Париже, с погодой? — обеспокоенно спросил Исрафил муаллим.

— Дожди, — быстро ответила секретарша. Погода была по её части.

— Да, Расул, тебя там один мужчина ждёт с древним планшетом, — скорчив надменную улыбку, сказала стильная особа.

— Неужели Исмат Ахундович пришёл? — растерянно спросил помощник.

— А это ещё кто? — строго спросил шеф. Незнакомые люди в приёмной всегда вызывают дискомфорт.

— Это же Исмат Ахундович Герай-заде, — восторженно объявил Расул. — Автор многих архитектурных проектов. Один спорткомплекс, который на бульваре, чего стоит…

Шеф поднял голову и посмотрел на помощника.

По недовольному лицу начальника Расул понял, что он хвалит не того, кого бы ему в его зависимом положении следовало бы хвалить.

— И что он хочет?

— У него предложение, точнее проект… — виновато промямлил помощник.

Шеф строго смотрел на подчинённого. Ждал сути вопроса.

— Ну и что у него?

— Он предлагает создать музей на острове Наргина.

— Что он хочет?! — раздражённо затянул руководитель ведомства.

— Музей под открытым небом, посвящённый Бакинству.

Исрафил молча что-то подписывал. И вдруг сказал:

— Правильно говорят: старость не радость! Ещё неизвестно, что мы надумаем на старости лет начудить! Это же бред какой-то: музей на Наргине! — шеф потянул себя за ухо[1] и насмешливо улыбнулся.

Улыбнулись все, оскорбив тем самым заслуженного человека, который сидел в приёмной и всё слышал.

— Хмм… ещё что надумал. Бакинство. А что, всем посвятить нельзя, именно «своих» надо выделить? — зло выдавил из себя деятель. — Если ты рассчитываешь, что я буду с ним общаться на эту тему, то ты ошибаешься. Иди и сам расхлёбывай, — гневный взгляд Исрафиля «впился» в помощника.

— Мне стыдно, шеф. Он мой учитель. И я ему обещал. И ко всему же у него жена недавно умерла. Видимо, он как-то хочет отвлечься.

— А у меня недавно бабушка умерла. Может быть, мне девичью башню на Наргин перенести? — сострил «главный».

Секретарша хихикнула в поддержку остроты шефа. А в приёмной у кого-то заныло сердце.

— Фируза! Раз этот инициативник у нас такой слабонервный, отправь старика к нашему молодому, ну тот, который у нас по связям с общественностью. Этот быстро разберётся с этим «проектом».

Исмат Ахундович поднялся и вышел из приёмной.

Он шёл по длинному коридору и вспоминал сына и невестку. Он обещал им не нервничать. Исмат муаллим очень хотел и старался сдержать слово. Но не получалось. Обида неумолимо разгоралась в груди пенсионера и, дойдя до жгучей боли, вдруг слетела с уст: «О боже, невежество нас погубит!»

— Фируза вышла в приёмную, как самая смелая из присутствовавших в кабинете, чтобы «отшить проект».

— Знаете, а он ушёл! — быстро вернувшись обратно в кабинет шефа, объявила девушка. — Думаю, это из-за меня. Я не до конца закрыла дверь и, наверное, он всё услышал. Она опустила голову. Отголоски воспитания ожили.

— Как нехорошо получилось! — Сокрушаясь, закачал головой бывший ученик.

— Ничего страшного. Они тоже когда-то других обижали, — уверенно приободрил шеф. — Кстати, я его вспомнил. Он тоже мне читал лекции. И даже зачёт у меня однажды принял. Помню, я тогда с ним намучился…

Исмату Ахундовичу не хватало свежего воздуха. Именно морского воздуха, для того чтобы отойти от невежества и вернуться домой непоколебимым.

Усталые ноги нашли облегчение. Обиженный старик сел на свою скамейку. Перед ним было большое и безмятежное море. Оно по-прежнему обманывало его. Белый город стоял на водной глади и пленил своей красотой.

«Какой же я дурак и непоседа! — корил себя Исмат Ахундович. — Детей напугал. Наверное, всю ночь из-за меня не спали, беспокоились. Расула подвёл. Наверное, влетит ему за меня от этого бездаря Исрафила. Сидел бы у себя на скамейке и сидел. А то нет… на старости лет в новаторство ударился! Правильно девочка тогда сказала, что когда-нибудь его там построят, но пока его там нет! А я тут разбежался… за один день решил построить».

Заслуженному архитектору стало смешно и чуть-чуть стыдно за себя. Но он всё равно улыбался.

«Джейран была права. Нет у меня воображения. Сидел бы здесь себе и просто воображал бы. А то нет. Понёсся куда-то придумывать, что-то чертить… Курил, как паровоз, и родным спать не дал! Э-э-э, родная, как же мне без тебя трудно одному».

Исмат сильно загрустил и город на море заблестел, стал отсвечивать солнечные блики. Слёзы преломляли изображения призрачного города.

Старик закрыл глаза, чтобы более не обманываться и постараться остановить слёзы. Уставший от тоски мужчина не хотел открывать глаза. Так ему было легче вспоминать её и время, когда они были счастливы. Даже сильная боль в груди не пересилила желание старика открыть глаза и вернуться в реальность.

Вдруг его веки расслабились и рука разжалась. Планшет раскрылся и, подхваченные ветром эскизы, взмыли вверх.

Чайки, обеспокоенные бумажным переполохом, в едином круговороте понеслись в сторону исчезающего из вида города на воде.

Исмат Ахундович всё же открыл глаза.

Он стоял на островном маяке и видел море неестественной голубизны. За его спиной высился город с причудливыми зданиями, утопающими в садах и лесах. Седые горы, как сторожевые, охраняли своим величием всю эту красоту.

В бухту сказочного города входили под парусом три белых корабля.

Исмат чувствовал, что там, на кораблях, есть кто-то очень близкий, душевно родной ему человек.

Он ринулся вниз по лестнице. Получилось неожиданно быстро, словно он плыл, а где-то даже парил.

Мужчина не пытался ничего анализировать. Потому что он ничего не понимал. Исмат здесь никогда не жил, он знал, что сегодня он должен кого-то встретить.

Выйдя на пристань, он вглядывался в лица людей, которые стояли на палубах кораблей. Все они были ему очень знакомы и близки.

— Исмат! Исмат! — нежный женский голос доносился из толпы пассажиров одного из белых кораблей.

Вдруг толпа расступилась, и Исмат увидел её, ради которой он пришёл издалека.

Джейран была во всем белом. Молодая и нежная, она махала ему воздушным шарфиком. Времена безбрачия и непознанных нежностей вернулись заново.

— Родной мой. Ты не торопись! Когда корабль причалит, мы обязательно встретимся! Слышишь, только не торопись!

От счастья Исмат почувствовал себя как в раю, но вдруг осознал, что испытывает неземные чувства.

Сердце вновь забилось, и Исмат открыл глаза.

В его открытом планшете остался один рисунок, и это был старый рисунок Джейран, когда-то нарисованный молодым Исматом. На нём она улыбается и машет ему воздушным шарфиком.

Город на воде исчез, но в душе старика осталось то чувство, с которым он ещё должен был продолжать жить.

[1] Знак, обозначающий, что Бог убережет от напасти.

Плохо одетый талант

— Раджабов! Ты почему на занятия не ходишь? — спросил профессор Илькин Дадашев, преподаватель Нефтяной академии.

Парень молчал, опустив голову вниз. Он стоял посреди аудитории перед студентами своего курса.

— Почему молчишь, Ахмед? Нечего ответить? Скажи, может, тебе кто-то мешает или тебя что-то отвлекает от занятий?

Ахмед временами поднимал голову на преподавателя и виноватыми глазами посматривал на разгневанного профессора.

Сокурсницы хихикали, и от этого парень краснел. Он переминался с ноги на ногу. Ахмед был плохо одет.

Остроносые туфли были очень ему велики и истоптаны.

Куцый пиджак синего цвета оголял его тонкие кисти. А красный, грубой вязки свитер ярко контрастировал с его светлыми брюками.

Взгляд парня подсказал профессору, что глаза Ахмеда налиты слезами и гордость его страдает.

— Хорошо! Останешься после занятий, поговорим, — с щемящим сердцем выговорил Дадашев.

Семинар закончился, и все вышли.

— Подойди, сынок, ко мне, — тихо сказал Дадашев.

Ахмед по-прежнему с опущенной головой подошёл к профессору.

— Теперь мы одни, можешь говорить. В чём дело? Что стряслось?

Ахмед не поднимал головы и ломал пальцы.

— Почему молчишь? Я хочу слышать причину, по которой ты не ходишь на занятия.

— Не могу, — еле слышно ответил парень.

— Что значит, не можешь?! Занят?

Ахмед закивал головой.

— Чем? Думаю, не тем, чем должен, — Дадашев постепенно стал расходиться. — Ты же у меня самый способный на курсе студент. Я тебя всегда всем привожу в пример. Вот, мол, парень из простой семьи, сам поступил на бюджет… А ты что вытворяешь? На занятия не ходишь!

— Муаллим,[1] я, я… — замямлил парень.

— Да что ты? — крикнул профессор. — Ты, в конце концов, скажешь, почему ты на занятия не ходишь?

Воцарилась тишина.

Пожилое сердце профессора забилось от волнения, а молодое сердце студента остановилось от испуга и стыда, которое он переживал.

— Я не могу ходить на занятия. Я работаю. И наверное, брошу учиться.

— Как это брошу? — растерянно спросил профессор.

— Отец у меня слёг. Инсульт. Я с дядей работаю на базаре.

— На каком ещё базаре?! Вы что там все с ума посходили? На базаре работать с такими мозгами? Чтоб завтра был на занятиях! Понял?

Ахмед молчал. Он был так воспитан — не возражать, когда взрослые говорят.

— Кто твой дядя? — строго спросил Дадашев.

— Бригадир.

— Какой ещё бригадир может быть на базаре?

— На нашем есть.

— Чушь какая-то! Ты, сынок, даже не представляешь себе, насколько тебе нужна учёба. У тебя дар по математике, а ты на базаре стоишь, картошку, видимо, продаёшь.

— Да не продаю я ничего, муаллим! Мы ничего не продаём, мы…

— Ничего больше слышать не хочу! Чтоб завтра же пришёл на занятия. А с дядей я твоим поговорю и притом серьёзно…

Моросил дождь. Дадашев вышел из института и, раскрыв зонт, направился в книжный магазин. Старая привычка посещать книжные магазины, так же как и продуктовые, с молодости укоренилась у почитаемого преподавателя Нефтяной академии. Духовной пище профессор уделял в своей жизни главенствующее место.

«Да это же Ахмед! Что он делает на улице в столь неурочное время?» — подумал Дадашев, заметив своего студента среди толпы странных, на первый взгляд, мужчин — небритых и смурных.

— Ахмед! Ахмед! — замахав рукой, крикнул профессор.

Парень сразу же отреагировал на собственное имя, но издали узнав своего учителя, тут же ретировался, затерявшись в толпе.

Дадашев, дойдя до места, где заметил Ахмеда, стал судорожно оглядываться по сторонам.

— Здравствуйте, Илькин муаллим! Я дядя Ахмеда Гамлет, — учтиво представился мужчина среднего роста и очень похожий на Ахмеда.

— Ну здравствуй, Гамлет, — ответив на приветствие, Дадашев стал рассматривать дядю.

Драповое пальто на дяде ярко коричневого цвета и давно вышедшее из моды напомнило профессору молодость.

— Ахмед передал мне, что вы хотите со мной встретиться.

— Послушай меня, уважаемый! — строго начал профессор. — Что вы здесь делаете? И что здесь делает Ахмед?

— Мы здесь работаем, — с удивлением ответил Гамлет.

— Ахмед говорил мне, что вы работаете на базаре.

— А это и есть базар.

— Какой это базар? — недоумевал Илькин Дадашев. — Это же улица!

Гамлет поднял воротник драпового пальто и рассмеялся.

— Э-э-э, профессор! Столько лет живёте в Баку, а не знаете, что здесь располагается базар?

— Какой ещё базар?!

— Gul bazari[2], — еле слышно произнёс дядя Ахмеда.

Дадашев от услышанного отпрянул и возмущённо выдал:

— Какие ещё рабы в наше время?

— Да не в прямом смысле слова, просто нанимают нас на всякие работы, под честное слово, то есть без письменного соглашения. Тут всяких специалистов можно найти: плотники, каменщики, паркетчики, ну и батраки, и всякие бедолаги тоже тут ждут своей очереди. Ну откуда же вам знать? Вы, кроме книжного магазина, никуда после работы не ходите, — рассмеявшись, сказал Гамлет. — Я давно за вами наблюдаю, мы здесь с братом, отцом Ахмеда, уже 6 лет как стоим, сразу, как из Армении переехали. Одним словом, беженцы мы.

— И обмануть могут? Я имею в виду не заплатить…

— Могут! Даже побить могут.

— А Ахмед чем занимается?

— Мне помогает, я каменщик.

— Послушай, сынок, — медленно начал Дадашев. Профессор пребывал в шоке от увиденного столпотворения бесправных людей. — Ты знаешь, что твой племянник решил бросить учёбу?

Гамлет отвернулся и опустил голову.

— Ты знаешь, что Ахмед — талантливый парень и что ему надо учиться, а не здесь стоять. У него талант математика. Пойми, это не каждому даруется Богом. Прошу тебя, оторви парня от этого кошмарного базара. Пусть учится. Ему здесь не место.

Гамлет прибрал улыбку и зло опустил брови.

— А кто деньги зарабатывать будет? А кто будет семью кормить? Кто на лекарства для отца своего будет зарабатывать? Вы же всего не знаете! У моего брата, кроме Ахмеда, ещё четверо детей. Кто их будет кормить, если брат после инсульта не поднимется?

Гамлет закурил.

— Я тоже неглупый и мог бы отучиться. Но отец наш рано умер, и пришлось идти работать, а потом ещё эти проклятые события совсем подкосили весь наш род. Думаете, мой брат просто так заболел? Так неужели вы не видите, что мы беженцы! У нас это на лбу написано. Нам на хлеб зарабатывать надо, какая тут, к черту, учёба!

У Дадашева опустились руки. Он ещё раз огляделся и проникся ужасным положением толпящихся на этой улице мужчин.

«Но такому дарованию, как Ахмед, здесь не место», — твёрдо решил профессор.

— И всё-таки я настаиваю, чтобы Ахмед продолжил учёбу.

Гамлет недовольно посмотрел на Дадашева и сказал:

— Не знаю, пусть сам решает: или с голоду пухнуть и заживо похоронить своего отца, или…

Недосказав, Гамлет резко отвернулся и отошёл к друзьям по несчастью.

«Тоже мне тип! — в сердцах выразился профессор. — Раз я не учился, так пусть он тоже не учится. Пусть побирается…» — мысленно перефразировал профессор Гамлета.

Дождь закончился, и появилось солнце. Но над душой Илькина Дадашева висели тяжёлые тучи. Он, как никто другой, знал, что такое талант и как ему надо помогать. Потому что всю свою сознательную жизнь противостоял бездарностям и лентяям.

Вдруг профессор остановился и стал копаться в карманах плаща.

Мобильный неугомонно верещал.

— Слушаю!

— Илькин! Это я, Донмаз.

— Слушаю тебя, гардаш[3].

— Я тебе звоню… одним словом, у нас проблемы. Внук твой на занятия не ходит. Спрашиваю, почему не ходишь? Говорит, некогда мне, занят я, работаю в одном важном министерстве.

— И кем он там работает? — спросил Дадашев, приложив руку к сердцу.

— Говорит, помощником министра.

— В его 19 лет и помощником целого министра? Надо же, ну и времена! Хорошо, Донмаз, я разберусь с его отцом.

— Только, Илькин, моё имя не озвучивай. Я очень люблю твоего Ильхама. Он мне как сын. Потом скажет, дядя Донмаз наябедничал. Илькин! Пойми меня правильно. И тебя, и меня в нашей научной среде все знают. Не хочу, чтобы слухи ползли всякие… ты же знаешь наших… любители языки почесать.

— Не беспокойся, гардаш, я разберусь.

Дадашев возмутился и прибавил шагу.

«Прохвост! Лентяй! Обнаглел на родительских харчах. Ну я тебе покажу… помощник чертов», — негодованиям профессора не было предела.

Дойдя до угла торговой, у больших витрин известного бутика Дадашев увидел внука.

Джабир стоял в дверях элитного магазина, увешанный пакетами от известных брендов. Он явно кого-то ожидал. Постоянно заглядывал внутрь бутика.

— Джабир?! Почему ты здесь стоишь, и чьи это пакеты? — спросил Дадашев, вплотную подойдя к внуку.

— Дед? А ты что тут делаешь? — от неожиданности внук растерялся и задал глупый вопрос.

— Я домой иду. И где, кстати, должен быть и ты. И вдобавок ко всему, если я не ошибаюсь, ты должен готовиться к сессии.

— Я занят! Я на работе! — спешно выдал Джабир, потому что из бутика вышла женщина.

— Джабик! Возьми у меня пакеты, а то у меня руки отвалятся, — сказала расфуфыренная дама. — С кем это ты разговариваешь, он кто, парковщик?! — недовольно сморщив напудренное лицо, спросила дама.

— Нет. Это мой… — Джабир замялся и посмотрел на деда.

Илькин Дадашев был человеком чутким и вежливым. И ко всему же любящим дедом. Он понял, что внук растерян и находится в затруднительном положении. А ещё понял, что перед ним стояла женщина важного человека, женщина с признаками апломба и высокомерия.

— Да, я парковщик, — обречённо признался профессор.

— Ну, тогда зачем стоим, Джабик?! — развела руками особа. — Заплати ему и поедем!

Профессор Дадашев не вошёл домой, а ворвался.

— Ильхам! Куда ты устроил Джабира? — почти что криком начал преподаватель академии.

— В министерство… к Рустаму, в помощники устроил, — тихо и выдержано ответил успешный предприниматель, сын профессора Ильхам Дадашев.

— В какие помощники? Которые в слугах его жены ходят. Пакеты с барахлом за ней носят.

— А в чём дело, отец?

— А в том, что он сейчас заниматься должен, а не прислуживать всяким там… пустышкам. Видел я его недавно на Торговой с этой…

— Наира ханум совсем не пустышка.

— Да она самая настоящая пустышка! Во мне признала парковщика.

Ильхам улыбнулся и ответил:

— Пап, ты сам виноват, одеваешься как… И вообще, ты после ухода мамы совсем себя запустил.

Последние слова сына остудили гнев престарелого отца. Он сел на диван и приложил руку к сердцу.

— В этом вопросе ты полностью прав, — успокоившись, сказал профессор. — Наверное, я действительно похож на парковщика, а может, даже на мойщика машин.

— Ну, ты совсем загнул… — улыбаясь, сказал Ильхам, и сел рядом с отцом, удерживая в руках заранее заготовленную смесь воды с валокордином.

— Так нельзя, сынок. Джабир должен учиться, а не прислуживать, — чуть погодя выдал профессор.

— Пап! Успеет… никуда институт не убежит. И потом, что даст ему одна учёба — протирание штанов и болтовню с друзьями? Пусть учится жизни. Пусть научится, где надо «гнуться», а где надо и в зубы дать. А то вот я. Вырастил ты меня ботаником, я потом себе столько шишек по жизни набил, один бог знает.

— Э-э-э, сынок, неправильно всё это. Знания всегда нужны. Лучше мозгами быть кому-то нужным, нежели… А что касается ловких рук, то они у многих имеются.

— Хорошо, отец, поговорю я с Джабиром. Будет ходить на занятия. Мне главное, чтобы ты не нервничал.

День выдался нелёгким, насыщенным разнообразными событиями.

Профессор Дадашев отдыхал в своём кабинете, точнее, отходил от потрясений прошедшего дня.

Невестка профессора Айгюн выясняла на кухне отношения с сыном, небезызвестным уже Джабиром.

— За все уже уплачено. Его надо только поднять. Ты пойми, у них сегодня в магазине нет рабочих, а на завтра я такой дорогой холодильник в магазине оставлять не хочу. Сломают или помнут, или ещё что-нибудь с ним сделают. Я очень тебя прошу, помоги водителю его поднять.

— Э-э-э, мам, отстань, я не могу, я скоро ухожу. И потом ты хочешь, чтобы я надорвался?

Дверь кабинета профессора резко отворилась. Дед вошёл на кухню и посмотрел строгим взглядом.

— Когда приедет машина? — не обращая внимания на внука, Дадашев спросил невестку.

— Скоро.

— Как приедет, позови!

Профессор ушёл в кабинет.

Спустя некоторое время, парадная дверь квартиры Дадашевых захлопнулась и кто-то сбежал вниз по лестницам.

Поняв, что его демарш возымел действие, профессор Дадашев прилёг обратно на диван.

Сквозь сон мужчина услышал диалог двух парней, а вернее будет сказать, торг. Один просил добавить, а другой дерзко отвечал ему отказом.

— Пять этажей тащил и один, без посторонней помощи! Совесть имей, накинь ещё пару манатов.

— Я что-то не понял, парень… Мы как договаривались? Четыре маната, правильно?

— В голосе последнего… профессор распознал внука.

— Ты сказал, что у вас четыре этажа, а оказалось все пять. А ещё ты говорил, что мне помогут.

— Да ладно тебе, где четыре этажа, там и пять…

— Вот у тебя интересно получается… где четыре, там и пять. Уважаемый! Это не просто этажи, это моя спина и мои ноги. Думаешь, легко тягать такую тяжесть на пятый этаж?

— Вот, держи четыре… и меньше рассуждай, — дерзко выдал Джабир. — И скажи спасибо, что я нанял тебя, а то стоял бы весь день на своей улице и в носу ковырялся бы.

— Так не пойдёт, брат, плати пять! — твёрдо заявил другой…

— Пошёл вон отсюда! Давай, канай… голодранец.

Вдруг из прихожей донеслись звуки борьбы. Потом закричала невестка профессора:

— Джабир! Что ты делаешь? А ну, прекратите! Илькин муаллим, помогите!

Профессор вышел и застал драку.

Джабира быстро оттащила в сторону его мать, и в центре прихожей рядом с холодильником остался стоять парень в куцем пиджаке, в красном свитере и светлых брюках.

Илькин Дадашев, ещё находясь в комнате, догадался, кто поднял злополучный холодильник к нему домой. Профессор надеялся, что всё разрешится мирно и молодые люди договорятся. Но получилось так, как получилось. Внук проявил свой нрав, а любимый студент — свой норов.

— Доплати ему и марш на кухню! — скомандовал Дадашев внуку.

— Джабир бросил деньги на пол и ушёл на кухню.

Айгюн последовала за сыном, уговаривая его на ходу приложить лёд ко лбу.

В прихожей остались стоять два математика и один новый холодильник.

Ахмед, как всегда, не поднимая головы, ломал пальцы. К привычной уже позе парня прибавился скрежет зубов.

Профессор подобрал деньги и подошёл к парню.

— Держи!

— Не возьму! — сквозь зубы выдал Ахмед.

— Возьми, ты их заслужил! И потом, ты же берёшь их из моих рук, а не с его… Бери! Бери! — профессор вложил пятёрку в ладонь парня.

— Теперь ты понял, что лучше учиться, чем вот так вот с пола поднимать честно заработанные деньги?! Как ты не понимаешь, что у тебя есть всё то, что может оторвать тебя от такого заработка и от тех людей, с кем ты вынужденно проводишь всё своё свободное время. Слышишь меня, Ахмед? Никто и никогда не сможет тебя вот так вот унизить, если ты выучишься и станешь специалистом, а может, даже и учёным.

Ахмед зашмыгал и утёр от слёз глаза.

— Ну всё, иди домой, а завтра приходи на занятия.

Парень дошёл до двери и, открыв её, ответил учителю:

— Я завтра приду… обязательно приду!

Илькин Дадашев смотрел в окно и, сожалея, качал головой. Его ученик Ахмед торопливо шёл по двору. Плохо одетый талант куда-то торопился. Может быть, в аптеку за лекарствами, или обратно, на базар.

Сегодня он должен был решить, как ему жить дальше: остаться на той улице или сесть за учебники, чтобы изменить свою жизнь и жизнь своей семьи.

«Поговорю завтра с ректором. Надо послать парня по обмену в Америку, пусть учится, может быть, что и выйдет из него. Думаю, у него получится».

Профессор вернулся в кабинет и сел за письменный стол.

Его ожидали курсовые работы студентов. Но он отвлёкся и взял фото, которое всегда стояло у него на столе.

На нём, широко улыбаясь, красовались четыре сельских парня — молодой Илькин и три его друга.

Четыре молодых человека в несуразных кепках и тяжёлых пальто, сорок пять лет назад приехав в Баку, сделали всё, чтобы изменить свою жизнь. И им это удалось. Они прославились.

Вернув фото на прежнее место, профессор улыбнулся и сказал вслух:

— Надо парню помочь, непременно надо…

[1] Муаллим — учитель
[2] Gul bazari — место, где собираются поденщики (временные рабочие,)
[3] Гардаш — брат

Пророчество художника

Пожилая женщина настороженно отворила дверь.

— Какой кошмар! Гамбар, когда это прекратится?! С твоей бывшей женой я договорилась, что буду протирать только пыль в твоей мастерской, а не выносить помои после ваших попоек. Когда ты откажешься от этого безрассудства?! Превратил мастерскую в лежбище алкоголиков. Водишь сюда невостребованных гениев с Фонтанной площади, картины которых годами никто не покупает. Нашли место, где можно поплакаться в жилетку и пропустить рюмочку-другую.

Женщина пнула бутылку из-под водки ногой, которая, как кегля, сбила множество других.

— Хмм… рюмочку-другую… да ты конченый алкоголик! Где же ты?! — крикнула уборщица в большое пространство художественной мастерской.

Сдвинув несколько незаконченных картин, женщина нашла Гамбара. Он лежал на животе, и лицо его было залито его же собственной слюной.

— Боже мой! Теперь я понимаю, как твоей бывшей жене удалось отобрать у тебя и квартиру, и дачу.

Художник заворочался и хрипло выдал:

— Моя бывшая жена — дрянь, а квартиру и дачу я подожгу.

Уборщица возмущённо покачала головой и махнула рукой.

— Вставай… я заварю кофе.

…Гамбара качало, и от этого ему не удавалось приблизить чашку с кофе к губам.

— Гамбар, сынок, когда ты образумишься? — пожилая женщина, сидя за столом напротив, обратилась к художнику. — Ты же талантливый человек, ты подавал большие надежды, тебя ещё помнят, до чего ты себя довёл! Ты ещё не совсем старый, можешь начать всё сначала…

Мужчина захлопал глазами и почесал небритое лицо.

— Меня никто не понимает, и вообще, меня окружают чёрствые люди, кроме вас, конечно, — художник скорчил глупую улыбку.

Уборщица в очередной раз махнула на художника рукой.

— Мне недавно пришла в голову идея, — женщина подвинулась ближе к столу. — Слушай, в Баку все помешались на свадьбах, точнее, кто круче и кто кого переплюнет во всяких там роскошных выходках. И вот что я надумала — может, тебе рисовать портреты невест — оригинальный сюрприз, подарок от жениха.

Гамбар сморщил лицо.

— Напрасно ты так реагируешь, это же необычно. Подумай!

— Я больше женщин в белом не рисую, я дал себе слово.

— Всё понятно, ты никак не можешь забыть ту самую натурщицу, из-за которой от тебя и ушла жена. А почему? Да потому что ты никак не хотел избавиться от той картины, где эта, прости меня господи, позирует тебе в свадебном наряде. Ты хоть в курсе, что эта твоя «любовь» спала со всеми, кому позировала, все твои друзья-художники её, мягко говоря, перевидали. А как она закончила свою жизнь? Ты хоть над этим задумывался? Никто не знает, она сама утопилась или её утопили.

Художник нахмурил брови и вышел из-за стола. Женщина последовала за ним.

— Ладно, ладно, не злись, не буду о ней, раз тебе это не нравится. Гамбар, я уже договорилась с одним будущим женихом, скоро он придёт. Знакомый моей дочери, не подведи меня. И учти, это твой последний шанс зажить достойно. И знай, твоя бывшая жена — очень предприимчивая женщина, она может отнять у тебя и эту мастерскую, последнее, что у тебя осталось в жизни.

Вечером в мастерскую, играючи подкидывая ключи от машины, вошёл молодой человек. Парень опоздал на встречу, но всем своим видом показывал, что это — не бестактность, а правило поведения богатых людей. Его никто не встретил. Уборщица, не дождавшись его, ушла. Гамбар был чем-то занят в конце мастерской.

— Ау-у, кто здесь есть?! — крикнул гость и с омерзением осмотрел помещение, куда соизволил прийти.

Из глубины мастерской из-за заброшенных картин появился Гамбар.

— Ты, что ли, художник? — спросил парень, осмотрев художника с головы до ног. — Почему не бреешься? И почему в лохмотьях? Я сюда свою невесту не приведу, это же бомжатник.

— А сюда и не надо, — отпарировал Гамбар. — Я сам приду на свадьбу.

— Ты? В таком виде?! Хочешь меня перед людьми опозорить?

Гамбар промолчал и с непониманием осмотрел себя.

— Ладно, давай на свадьбу, — согласился будущий жених. — Лучше на свадьбу, чем в этот бомжатник.

Визитёр вынул из кармана портмоне и извлёк из него 100 манатов.

— Купи себе костюм, думаю, этого тебе хватит. Так, подожди, а как ты будешь писать мою красавицу на свадьбе? Ты что, собираешься холст прямо на свадьбе развернуть и ходить с мольбертом среди гостей?

— Нет, мне на неё надо только один раз взглянуть. А в конце свадьбы я сдам тебе работу.

Гость сморщил лицо и спросил Гамбара:

— Ты это серьёзно?

Художник выставил кисти напоказ и ответил:

— Не подведу!

— Ладно, приходи. Хохмить, так хохмить до конца. Хорошо, сколько просишь?

— Ещё сто манатов и отдельный стол на свадьбе.

— Ты что, сдурел, мужик?! Кто ты есть, чтобы отдельно сидеть?

— А почему бы и нет?! Я мастер! Чем я хуже музыкантов, которые отдельно сидят, пьют и едят?

Парень чуть поразмыслил и ответил:

— Бог с тобой, быть по-твоему, раз недорого просишь, посажу тебя отдельно.

Гамбара действительно посадили отдельно, да так, что на него стали коситься музыканты, а тамада, не выдержав всеобщего любопытства, спросил:

— Кто этот чудак в дешёвом костюме и почему отдельно сидит, как очень важная птица?

Жених соврал:

— Это известный художник, дорого мне обошёлся, будет рисовать невесту. А костюм дешёвый, потому что он, как все художники, странноват.

Свадьба вовсю гуляла. Молодёжь была изобретательна, танцевали все хиты и при этом меняли гардеробы. Были и Майкл Джексон с его мертвецами, и похожая на Дженнифер Лопес некая девушка, которая неустанно дефилировала по сцене, втиснув свои пышные формы в узкое платье.

Некоторые из гостей прилюдно вешали на невесту, как на ёлку, бриллиантовые изделия. Девушка наигранно улыбалась и неестественно удивлялась подаркам. Напрашивался вопрос — кем был жених или кем были его родители, а может, причина подобному почитанию крылась в персоне его тестя?

Гамбар был готов к творчеству. Он смутно улыбался, и галстук его лежал на столе. Жених посмотрел в сторону стола художника и вопрошающе расширил глаза.

Гамбар медленно поднял своё тело со стула. К нему тут же подскочили люди жениха и быстро куда-то увели мужчину.

Тамада громко объявил:

— Нас всех, и прежде всего невесту, к концу свадьбы ожидает сюрприз.

Невеста воспылала лёгким покраснением и бросилась жениху на шею. Никто не знал, что предвкушал увидеть возбуждённый мозг девушки.

А в одной из комнат дворца торжеств перед чистым холстом стоял подвыпивший Гамбар. Он снял пиджак и взял в руку кисть.

Прошло два часа, два часа веселья и вручения подарков.

— Ну где же, дорогой, твой сюрприз? — нежно нашептала невеста на ухо жениху.

Жених тут же дал указание послать за художником.

— Знаете, а его в комнате нет, — доложили жениху.

— Чёрт с ним, а картина готова?! — зло зашипел жених на подручного молодого человека.

— Вроде бы, да, — с сомнением сказал помощник.

— Так тащите её сюда! Бог знает, что он там намалевал. Ужас! Позора не избежать. Хорошо, что этот придурок мне дешёво обошёлся.

Картину, накрытую покрывалом, пронесли через весь зал и подняли на сцену.

Жених в ожидании конфуза вытянулся стрункой.

Материя медленно сползла с картины.

Свадьба замерла и долго безмолвствовала, словно на них с картины смотрела Медуза Горгона. И вдруг кто-то из гостей-женщин крикнул:

— Журнальная, просто журнальная красота!

Невеста, придерживая на ушах свои бриллианты, выбежала из-за стола и как очумелая принялась прыгать перед картиной. Жених последовал за своей женой и, без эмоций взглянув на картину, скорчил безразличное лицо.

Зал рукоплескал, а невеста позировала перед собственным портретом. Жениху жали руки и хлопали по плечу. И только один гость, потерев пальцем холст, спросил у жениха:

— А картина свежая? Кто смог так быстро нарисовать, кто автор?

А жених в ответ:

— Если кому надо, могу организовать, обращайтесь…

— Ой, Гамбар, что это за злое лицо?! — затворив за собой дверь мастерской, уборщица обратилась к художнику.

— Это вчерашняя невеста. Я её нарисовал вчера ночью, как только вернулся со свадьбы.

— И такое вы рассчитывайте предъявить жениху?! — возмутилась женщина. — И с такой мегерой он должен будет прожить всю жизнь. Думаешь, он будет доволен?

— Свою красивую копию он получил вчера, а на этом холсте я изобразил оригинал — истинное лицо его будущей жёнушки.

— А это ещё что такое? — Женщина склонилась над картиной. — Что за срок годности ты здесь нарисовал, как на пачке молока.

— Это время, которое я определил их браку.

— Это же бесчеловечно: каркать на судьбу чужих вам людей. По-твоему выходит, они проживут вместе три года? Сынок, побойся Бога, нельзя такое желать людям.

— А я не каркаю и не желаю, я просто хохмлю и забавляюсь. Пусть живут сто лет, я не против крепких уз. Просто я хорошо вижу неискренность, а вынужден рисовать ангела. А здесь, у себя, я избавляюсь от этой лжи… А тебе не кажется, что эта девушка чем-то похожа на мою бывшую жену? Такая же… — Гамбар еле слышно прожевал про себя неприличное слово.

— Напрасно ты так говоришь, она достойная женщина, умная, а главное, предприимчивая.

Гамбар не ответил, ушёл в свой закуток, выстроенный из невостребованных картин, уселся напротив той, дорогой ему картины и улыбнулся женщине в белом.

— Гамбар, а ты сегодня молодец! — подметая мастерскую, крикнула женщина художнику.

Из закутка:

— Это потому что я не пил?!

— И за это тоже! — уборщица по-доброму рассмеялась.

— Просто было чем заняться, типаж больно вредный попался.

— Гамбар! А у меня ещё есть желающий жених. Только в этот раз он оценит свой труд по достоинству.

— То есть как? Опять не пить?! А так хочется кому-то счастье предсказать!..

Гамбар продержался достаточно долго, брал уже по тысяче манатов и рисовал злюк после свадеб. По просьбе уборщицы «срок годности» браку прописывал позади холста, чтобы не расстраивать пожилую женщину. Клиентуру после того первого раза он находил сам. В знак благодарности за счёт вырученных от свадеб денег он поднял зарплату своей уборщице.

Каждый раз, по утрам приходя к художнику на уборку, уборщица заглядывала за холст готовой картины и подолгу спорила с Гамбаром, что он не прав, и что эта невеста добрая и проживёт в браке дольше, чем определил ей художник.

Однажды ночью неожиданно для себя Гамбар бросил кисти на мольберт и растёр рукою грудь. Уже в своём любимом закутке Гамбар зажёг свечу на фоне той самой картины. Налил стакан водки и выпил. После его глаза заблестели, а через миг налились слезами, и он тихо прошептал:

— Хочу к тебе, все надоело.

После той ночи художник Гамбар выбирал свадьбы сам — простые и непомпезные. Где не надо было думать о «сроке годности». Как правило, после таких свадеб его привозили в мастерскую, вносили на руках и укладывали на кушетку. А на столе вежливо оставляли его завтрак — столичный салат и несколько кусков баранины. Шедевры, которые он создавал на простых свадьбах, ценили вот так вот, на скорую руку, со свадебного стола для чудака-художника…

— Гамбар, сынок, где же ты? — Уборщица обыскалась художника. В этот раз он превратился в невидимку.

И только еле слышный шёпот выдал присутствие в мастерской кого-то ещё.

— Отстаньте от неё, дуры, не приставайте, я знаю, вас подослала моя бывшая…

В углу мастерской за скрученными холстами уборщица нашла полураздетого Гамбара с портретом своей любимой женщины в белом.

— Сынок, что с тобой? — напугано спросила женщина.

Мужчина, крепко прижимая к груди портрет, как заговоренный, повторял:

— Они треплют её за волосы и пытаются ножницами раскромсать её платье.

— Кто «они»?

— Они все, — обезумевшими глазами художник указал на множество портретов злых невест, выставленных кем-то в мастерской дугою.

— Кто их так расставил?

— Они сами, они ожили, — художника трясло, и он обливался потом.

Уборщица испуганно отступила от художника и вскрикнула:

— Сынок, да у тебя белая горячка.

Женщина поспешно направилась к телефону.

— Приезжайте скорее, с Гамбаром творится что-то неладное, думаю, у него белая горячка.

Уборщица не успела договорить, как вдруг дверь мастерской с грохотом захлопнулась.

— Он сбежал! Он сбежал! — неистово кричала пожилая женщина в трубку телефона.

Через некоторое время в мастерскую вошли несколько крупных мужчин, а после очень статная женщина. Мужчины в её присутствии чувствовали себя неуверенными и чем-то ей обязанными.

— И где он? — надменно спросила женщина.

— Он… он убежал, — растерянно ответила уборщица.

Окинув хозяйским взглядом мастерскую, женщина сказала:

— Пусть бегает, далеко не убежит. Доигрался, алкаш. Значит так… — женщина властно обратилась к мужчинам. — Найдите его. Только не бейте, а то потом скажут, что я силой заставила его подписать дарственную. А вас, милочка, прошу показать, что в этом хлеву может быть полезного.

Месяц спустя на одном из республиканских новостных сайтов вышла статья под заголовком: «Невесты и вся правда о них». В статье ещё была размещена реклама о распродаже картин пропавшего художника.

Очень статная женщина, бывшая жена художника Гамбара, торжественно открыла выставку картин бывшего мужа. Говорила много «хвалебных» слов в адрес без вести пропавшего виновника выставки. Последние слова выступления бывшей жены прозвучали более чем торжественно:

— Кто изъявит желание приобрести картины, милости просим, подходите лично ко мне.

При входе в просмотровый зал висел большой портрет Гамбара. И почему-то портрет охранялся двумя крепкими парнями, несмотря на то, что выставка была закрытого типа, строго по пригласительным билетам.

К выставочному залу в центре города подъезжали роскошные автомобили, пассажиры которых всем своим видом пытались остаться незамеченными. Но войдя в зал, стильные женщины снимали чёрные очки и с повышенным вниманием двигались вдоль стройного ряда выставленных картин. Некоторые из дам пытались взглянуть на оборотную сторону холста. Но им это не удавалось, картины словно были привинчены к стене.

И только одна посетительница выставки неожиданно нарушила гробовое молчание. Она со словами: «Негодяй, накаркал, проходимец» — вышла из зала.

Заметив при выходе портрет Гамбара, разъярённая женщина попыталась сорвать картину. Охранники тут же остановили её, но она не унималась и продолжала возмущаться:

— Сейчас я позвоню этому идиоту, пусть приедет и посмотрит на свой сюрприз. И пусть узнает, кто нам накаркал развод!

И только одного человека всё это действо не радовало. Уборщица скромно стояла в углу и тихо плакала. И только эта женщина от души горевала по пропавшему без вести художнику.

Говорят, в ту злополучную ночь, когда пропал художник, кто-то видел на бульваре полураздетого мужчину с картиной в руках, как он вошёл в воду и поплыл по лунному пути в открытое море.

Танцы незваного гостя

— Как записать?! — спросил представитель жениха, ответственный за сбор подарков в виде конвертов с деньгами.

— Напишите просто: друг семьи, — ответил молодой человек в стильном костюме.

— Как это друг семьи? У тебя что, имени нет?

— Есть. Гагуля[1] меня зовут.

— Как?! — встрепенулся мужчина. — Ты что, меня за дурака держишь?

— Нет, нет, как можно, уважаемый! Меня так все называют.

— Ладно, Гагуля, так Гагуля, тебе видней, — не желая обременять себя выяснениями, доверенное лицо жениха быстро забросил конверт в рядом стоящий портфель и занёс имя парня в список гостей.

— Гости жениха располагаются по правую сторону зала, а вот у самой сцены находится стол для друзей тезебея[2], — быстро выдал «кассир» информацию, так как на подходе к его столу уже были следующие поздравляющие.

Молодой человек прошёл в большой зал, где в ожидании молодожёнов сидели приглашённые гости.

Друзья жениха «зажигали». Кто-то тряс указательным пальцем, доказывая свою правоту, кто-то хохотал неприлично, а кто-то, покинув стол, пытался танцевать без музыки. Одним словом, за этим столом свадьба уже началась.

Молодой человек присел с краю и принялся мило улыбаться весёлым друзьям жениха.

— А ты кто? — спросил самый разгорячённый друг жениха, обратившись к другу семьи.

— Я друг детства жениха.

— Я тоже друг детства Аждара, но тебя вижу впервые.

— Брат! Я из другого детства Аждара. Мы с Аждаром односельчане.

— Ах да, вспомнил, он же на лето иногда в деревню к бабушке ездил. А раз так, садись поближе к нам, выпьем за здоровье молодых, за наше с тобой здоровье тоже выпьем! Мы же теперь все друзья и родственники. На этой свадьбе чужих нет. Как тебя зовут?

— Гагуля.

— Гагуля? — удивлённо переспросил подвыпивший друг Аждара.

— Да, просто Гагуля.

— Как скажешь, брат. Гагуля, значит, Гагуля. А меня зовут Надир, — мотнув головой как конь, обратился он ко всей компании и громко произнёс:

— Ала,[3] братва! Этот мужик тоже наш друг. Ибо если Аждар назвал кого-то другом, значит, он автоматически становится нашим общим другом. Одним словом, этого мужика зовут Гагуля!

— Что-то я не припомню друга Аждара под таким именем, — пролепетал один из не менее «разгорячённых» друзей тезебея.

— Это друг из другого детства. Это то время, когда наш жених лето проводил не на Абшероне, а в горах, у бабушки. Говорят, там, в горах, всех зовут гагулями!

Надир взорвался от хохота. Его поддержали все остальные друзья, и за столом стало ещё веселей.

— Не обижайся, Гагуля! Ведь праздник сегодня: наш друг женится! Если ты не женат, то даю слово, на твоей свадьбе мы такое устроим, что в ваших горах будет слышно!

Вся компания громко засмеялась, тыча друг друга кулаками в плечи. И только самонаречённый Гагуля мило улыбался, никак не реагируя на бестактную остроту подвыпившей молодёжи.

Зазвучали фанфары, и под музыку «Вагзалы» в зал вошли жених и невеста. Аждар, как уже было подмечено, выглядел словно орёл, зажатый пёстрым галстуком.

Рядом шла невеста, скромно пригнув голову. Она смотрела только перед собой, и казалось, что она не хочет видеть, где она очутилась.

Усевшись на тронный пьедестал, Аждар приподнял фату своей суженой. Гости зааплодировали. Скромная девушка была красива и по-прежнему застенчива.

Аждар под столом пнул свою невесту коленом и с улыбкой прошипел:

— Слышишь, Ниса, хватит в скромницу играть! Подними голову и улыбайся!

— Пошёл к чёрту, мама сказала, что надо стесняться, так принято, — так же улыбаясь, прошипела невеста в ответ.

— Может быть, во времена твоей мамы и надо было стесняться. А сейчас на дворе век другой, и на нас всё правление моего банка смотрит, не позорь меня, дура, смотри людям в лицо и улыбайся!

— Ты не веришь, что я скромница? — Ниса так же грубо пнула жениха коленом.

— Верю, хотя иногда наблюдаю обратное. Особенно когда остаёмся наедине. И на что ты способна, я тоже знаю.

— Негодяй. Это же только с тобой…

— А кто учитель всех твоих «скромностей»?

— Кто, кто?! Ты, конечно!

— Тогда ты хорошая ученица.

Свадьба скучала. Нужен был «взрыв», и друзья Аждара были готовы расшевелить народ.

Заплатив за «терекеме»,[4] подвыпившая братва высыпала на общее обозрение. Группа из семи человек принялась танцевать, выдавая при этом движения, весьма отдалённые от традиционной танцевальной культуры. Кто-то тряс руками и кистями, но при этом оставляя ноги неподвижными, у кого-то получалось невпопад выбрасывать ноги и сразу сбиваться с ритма, а у третьих получалось нечто, что могло бы прийти в голову первобытному человеку.

— Ала, Гагуля! Иди сюда! Иди к нам! Покажи, на что ты способен! — крикнул Надир, изображая танец доисторического человека.

Гагуля в два прыжка оказался в самой гуще трясущихся кистей и лягающихся ног честной компании. Несколько мгновений — и группа «танцоров» стала расходиться по сторонам, уступая место одному. Образовался круг аплодирующих и изумлённых наблюдателей.

Танцевал Гагуля. У хорошо сложенного парня движения получались грациозными и изящными, как у настоящего профессионала. Руки его, согласно ритмике танца, в нужный момент расходились по сторонам, как ветви молодого деревца, а осанка незыблемо сохранялась в изумительной стройности. Ноги Гагули вытворяли поразительные движения, словно они были не ногами, а барабанными палочками.

Энергичными движениями Гагуля расширял своё танцевальное пространство, сгоняя тем самым друзей Аждара с танцевальной площадки.

Гости оторвались от еды и уставились на новоявленного танцора.

А Гагуля порхал как бабочка, перелетая с одного места на другое, демонстрируя свои танцевальные способности каждому столу в отдельности.

— Надир! — Аждар подозвал друга. — Это что за придурок здесь распрыгался? Кто он? Он говорит, что он твой друг детства.

— Мой?! — удивлённо затянул жених. — Я его знать не знаю!

— Говорит, что вы односельчане.

Аждар пригляделся к порхающему «другу» и сказал:

— Что-то я не припомню у нас в селе такого «фрукта».

— А может быть, это родственник Нисы? — сообразил Надир.

— Слышишь, гёзель![5] — теперь уже локоть жениха грубо коснулся Нисы. — Это, случайно, не ваш родственник?

— У нас в роду ещё танцоров не было, — ломаясь, ответила невеста.

— А ну, брат Надир, сходи и проверь по списку гостей, кто он? Я полагаю, что он простой халявщик, пожрать пришёл со стороны.

Надир быстро вернулся обратно с вестью.

— Проверил! Точно, к тебе пришёл, и зовут его Гагуля. А знаешь, парень тебе сто баксов подарил, и никакой он не халявщик.

Аждар задумался, но Надир его опередил:

— Хочешь, подзову этого плясуна, и спросим, откуда он и кто его пригласил?

— Не надо, не тронь его, пусть пляшет. Как в народе говорят: не буди спящих. Главное, он за место заплатил, а то смотри, сколько свободных мест осталось. Собаки! Многие не пришли!

— А он молодец, смотри, как зажигает, даже бабки в круг вошли танцевать.

«Гайтагы» сменило «Дженги», «Газахы» сменило «Ханчобаны». Неугомонный Гагуля теребил музыкантов и заставил скучать тамаду. А при исполнении знаменитой «Лезгинки» туфли на шпильках в мгновение ока слетали с ног молодых девиц. Каждая девушка в отдельности пыталась состязаться с прытким Гагулей в умении танцевать этот кавказский танец. Он переигрывал каждую, оставляя на память свои многозначительные подмигивания.

— Аждар, сынок, кто этот «живчик»? — взволнованно спросил подошедший к сыну отец жениха Мирза.

— Всем скажи, что он мой гость, — тихо на ухо прошептал сын отцу. — А если честно, я не знаю, кто он. Но за своё присутствие здесь он заплатил.

— Сколько?

— Сто баксов.

— А то Ризван спрашивает меня, кто это. Многие наши ему сказали, что не знают.

— А ему то что до него? — грубо отозвался Аждар о своём будущем тесте.

— Как что? Ты же знаешь, он скупердяй, лишнюю халявную денежку не упустит. Ты этого проходимца знаешь лучше меня.

— Ничего, отец, после свадьбы я ему покажу, что свой нос в чужие дела не надо совать.

«Яллы» была в самом разгаре, когда тамада прервал танец, якобы кому-то из престарелых родственниц невесты от танца стало плохо. И в полушутливой форме завистливый тамада сделал Гагуле замечание, что, мол, он, Гагуля, утомил как молодёжь, так и старшее поколение присутствующих гостей.

Страсти улеглись, и тамада возобновил свою программу. Он стал читать лирические стихи.

Гагуля в первый раз за весь вечер сел, чтобы передохнуть. Налил себе минеральной, но не тут-то было, к нему подсел Мирза и начал:

— Ай да молодец! Ай да земляк! Дай я тебя поцелую!

Два смачных поцелуя покрыли обе щеки Гагули.

— Как ты хорошо танцуешь! Кто тебя научил так хорошо танцевать? Не отец, случайно?

— Нет, не отец. Я, аксакал, профессиональный танцор, — горделиво ответил парень.

— Молодец! И ещё раз молодец! Как ты говоришь, звали твоего отца? — хитро сузив глаза, спросил Мирза.

— Агали.

— Да, да, да, точно, Агали. Теперь понял, почему мне твоё лицо знакомо. Хороший человек, достойный. Так вот, сынок, ради своего отца выполни, пожалуйста, одну мою просьбу. Видишь того мужчину, который у сборщика денег стоит? Если он у тебя спросит, кто ты, скажи, что ты дяди Мирзы племянник. Твой отец мне как брат, значит, ты мне как племянник.

Мужчина засмеялся и потрепал парня по плечу.

— Ну всё, отдыхай! И не танцуй на голодный желудок. Кушай побольше. Значит, условились? Запомнил? Племянник ты, племяша.

Выпив воды, Гагуля только было собрался взять куриную ножку, как к нему тут же подсел Ризван.

— Ай да молодец! Ай да молодчина! Если бы у меня была ещё одна дочь, точно бы отдал за тебя. Да ты знаешь, что у тебя ноги золотые? Если их с умом применить, знаешь, какие деньги можно заработать?!

— Аксакал, а я и зарабатываю за счёт танцев. Я учу танцевать.

— Молодчина! Вот держи мою визитку и если что — звони. Знаешь, у меня много знакомых, я могу тебя порекомендовать им как танцора. Уроки там всякие, свадьбы крутые. И вообще, мы должны с тобой подумать, как тебя раскрутить, как из тебя сделать звезду.

— Спасибо, аксакал, но у меня уже есть бизнес и учеников хватает.

— Не спорь со мной! Мне лучше знать, как такие дела делаются. Я тут поговорю с кем надо, и мы с тобой займёмся настоящим делом. А теперь скажи мне, кем тебе является Мирза?

— Никем! Я просто люблю танцевать и сегодня забрёл на огонёк. Я так учеников себе набираю танцами.

— Понятно, — Ризван сердито прищурил глаза и сжал губы. — Ай да сукин сын! Ай да прохвост! Ну я тебе, Мирза, после свадьбы покажу, где раки зимуют! Меня решил провести…

— Что-то не так, аксакал? — забеспокоился Гагуля.

— Нет, сынок! Всё в порядке! Мой тебе совет на всю оставшуюся жизнь. Никогда ни за какие деньги не сходись с крохоборами и лжецами.

— Я что-то вас не понял, аксакал.

— Ничего, потом поймёшь, позже. Ну ладно, ты пока поешь, а я пойду, кое-что проверю.

Гагуля так и не поел. Парня подозвал к себе жених:

— Слушай, я поражён твоими танцами. Ты вообще отдыхаешь? Кушаешь? Пьёшь? Или ты только и делаешь, что танцуешь?

— Нет, брат, я иногда и отдыхаю, — хитро улыбнувшись, ответил Гагуля. — Для меня главное, чтоб все были довольны.

— Довольны, говоришь? — переглянувшись со своей невестой и с другом Надиром, Аждар рассмеялся и добавил: — А что-нибудь современное ты можешь нам исполнить? Что-нибудь этакое, модное…

— А что именно ты хотел бы?

Аждар пожал плечами и обратился к Нисе:

— Скажи, что хочешь?

— Не знаю, — нехотя буркнула Ниса, девушка была заметно раздражена. — А что он может нам показать, разве что танец из фильма «Танцор диско».

— Если ханум[6] изволит, я могу и сальсу станцевать, — загадочно сузив глаза, ответил Гагуля. — Вот только для этого надо найти партнёршу.

— Ну найди! Смотри, сколько здесь девчонок, — указав рукою на гостей, сказал довольный жених.

— А, нет, — возразил Гагуля. — Для этого танца нужна особая женщина, женщина с особым чувством, с некой страстью.

— В этом зале есть только одна такая женщина. И это моя жена. Смотри, какая красавица! Настоящий ангел. Я думаю, мы с ней на досуге как-нибудь эту твою сальсу сами станцуем, без чьей-либо помощи. Так что давай что-нибудь другое.

— А можешь станцевать танец с ножами? — резко вставил Надир. — Ножи я тебе здесь точно найду.

— Надир прав! Станцуй нам с ножами, — оживился Аждар. — Станцуй танец настоящих мужчин. А то заладил какую-то сальсу-мальсу…

— Как скажешь, бек![7] Будь по-твоему, сегодня всё для тебя и для твоей невесты.

Искры не получались. Ножи были кухонными. Но танец у Гагули удался. Страстный и немного агрессивный, он перемещался вдоль всего зала, имитируя ревнивого джигита. Мужчину, который может заступиться за честь семьи, а за честь жены особенно.

— Ай молодца! Ай удалец! Какой же ты талантливый человек! — подведя танцора после танца к столу жениха и невесты, новоиспечённые родственники хором расхваливали Гагулю.

— Ты, сынок, буквально спас нашу свадьбу, — довольно улыбаясь, сказал Мирза. — А то этот злодей тамада, кроме того, чтобы читать свои стихи, больше ничего не умеет.

— Правильно говоришь, родственник, — вмешался Ризван. — Надо ему недоплатить за такую халтуру, он такие большие деньги просит.

— Вот ты и недоплати, — обняв Ризвана, еле улыбаясь, вставил Мирза. — Ты же его нам рекомендовал.

— И недоплачу! — тоже с многозначительной улыбкой ответил Ризван. — Мне же сто долларов, как тебе, с неба не падают.

— Гагуля! Брат! — перебив старших, громко сказал Аждар. — Я никогда не забуду, как ты на моей свадьбе танцевал. А танцевал ты словно мой родной брат. За мной должок, и я его верну. Дай бог нам здоровья увидеть свадьбу всех наших детей. Гагуля, если когда-нибудь у меня родится сын, я хочу, чтобы именно ты научил его так же изумительно танцевать.

Танцор отошёл от стола и, сделав низкий поклон перед тронным помостом жениха и невесты, сказал:

— Тому и быть, Аждар киши![8] Позволь продолжить веселье.

Потом было ещё много танцев. И благодатный аш [9] играючи в зал занёс Гагуля. Когда тезебея с невестой провожали домой, и здесь Гагуля порхал как мотылёк и извивался как уж вокруг молодожёнов. И только уже посаженный в такси Мирзой и Ризваном, с обилием еды и выпивки, Гагуля смог расслабиться. Парень был доволен сегодняшней свадьбой. Он не только танцевал, но нанялся в учителя и обзавёлся нужными знакомствами…

…Ниса вышла из машины нелегко, а грузно. Она раздобрела после первых родов. У неё родился сын. Со злостью захлопнув дверь джипа, она продолжила гневно говорить по телефону:

— Я не хочу больше тебя видеть в моей жизни! Понял?! Что значит, ты не ко мне приходишь?! А к кому? Эти люди тебя считают клоуном! Над тобой смеются, как над шутом! И что за имя ты придумал себе идиотское?! Нет, нет и ещё раз нет! Я не хочу видеть твою рожу на пятилетии своего сына! Ты меня слышал, танцор чёртов?! Мало ты мне на моей свадьбе своими выходками кровь попортил, ты ещё и здесь решил мне жизнь отравить? Пусть будет проклята та свадьба, на которой я тебя встретила! И тот день, когда я пришла к тебе танцевать ту прощальную сальсу!.. Что говоришь?! Я твоя лучшая ученица?!.. Да пошёл ты, проходимец! Больше не звони мне, негодяй!

Со злостью забросив мобильный телефон в свою сумку, Ниса вошла в детский садик за сыном.

— Ниса ханум, уже сил моих никаких не осталось на Джошгунчика! — буквально набросилась на Нису воспитательница детского сада. — Он весь день танцует, без остановки. Говорит, не останавливайте меня, я не могу не танцевать. Я очень хочу это делать.

Ниса не ответила, она только спросила:

— Где этот чёртов танцор?!

Выйдя на улицу, женщина остановилась и села перед сыном на корточки.

— Джошгун, я очень тебя прошу, не танцуй дома перед дедом и папой. Если ты мне пообещаешь не танцевать, я тебе куплю всё, что ты захочешь.

— Хорошо, мама, не буду… Купи мне только тапочки для танцев, а то воспитательница говорит, что так можно мозоли натереть…

[1] Гагуля — братишка

[2] Тезебей — жених

[3] Ала — Эй

[4] Терекеме — Нац. танец.

[5] Гёзель — красавица

[6] Ханум — уважительное обращение к женщине.

[7] Бек — уважительное обращение к мужчине.

[8] Аждар киши — уважительное обращение

[9] Аш — плов

Больше дурак, чем охотник

— Ты, что сдурел?! Такое в Баку не пройдет! Тут тебе не Америка и не Япония. Тут люди с другими понятиями, покалечить могут.

— Да ты не дрейф! Круто будет…. Здесь до этого еще никто не додумался. Мы будем первыми…. Даже круче автошей (автохулиганы) будем! Эти отморозки людей давят, а мы только будем мило шутить.

— Что — то боязно мне, Махмуд. Как ты это себе представляешь…? Среди белого дня подбежать к девушке и содрать с неё блузку, или того хуже, сдернуть юбку до колен. Да, нет, нет, я не могу, брат, прости.

— Аждар! Завязывай, шугаться! Ты мужик или телка в юбке? Чем мы хуже автошей. Они, вот, каждый день по улицам гоняются, людей калечат, а на youtube выделываются, как герои. А я, всего лишь предлагаю девчонок наших приструнить…, а то глядишь, завтра, все «свое» на показ выставят и ничего не оставят тайной.

Да, ты только прислушайся, как звучит: «Охотники». Это не просто слово, а словно, как молния, гром, среди ясного дня. Мы будем выслеживать этих бесстыдниц, и наказывать прямо там же, где настигнем.

— А если прохожие вмешаются? Ты об этом подумал?

— Какие еще прохожие?! Тетки, какие — нибудь?! Да кто из них за тобой побежит?! А мужики, разинув рот, будут чужие телеса рассматривать.

— Откуда тебе эта идея в голову пришла?

— Чуваки приезжие рассказали, те, кто в Японии учился.

Говорят, там, за бугром, это целое движение. Так крутые чуваки девчат от сексуальных маньяков предостерегают. А то эти дурёхи совсем стыд потеряли. Всяких отморозков провоцируют.

Аждар не решался помочь другу в его дерзкой увлеченности. Колебался. Дорогого могли стоить друзьям подобные новомодные замашки.

«Можем опозориться на весь город» — подумал парень. «Да, и поколотить тоже могут…» — и этот факт Аждар тоже принял во внимание.

— Ну, что?! Друг ты мне или не друг?! — Давил Махмуд. Или мне кого другого поискать. Удивляешь ты меня! Ты что не хочешь на youtube засветиться? Да, о нас весь Баку будет говорить, как о суперприколистах. Ты, что не хочешь стать крутым?!

«Youtube, крутизна, суперприколисты» — понятия, которыми всегда восхищался Аждар, перевесили чащу весов, и парень согласился:

«Ладно! Но только один раз!»

— Тогда встречаемся у нашей школы в семь! — Махмуд зажегся азартом. — И не забудь надеть легкую куртку с капюшоном, и очки взять не забудь.

— А это еще зачем?!

— Балда! Узнать ведь могут. Полный город знакомых.

— А камера?

— Я свою… возьму. У моей zoom по — мощнее. Тебе не придется близко снимать.

Первым, сегодня, начну я! А ты, студент, смотри и учись, как телок надо разувать.

— А почему у нашей школы? Ты что со школьницами это делать хочешь?!

— Вот ты, балда, Аждар! Просто сейчас каникулы, и людей у школы мало. Для начала начнем с маленьких улиц. И потом, нам нужны улицы, где много дворов, так легче затеряться.

Аждар молчал, ибо идея была не его и не в его духе.

Они дружили давно — с самого детства. Школу заканчивали вместе и вместе поступили в один институт. Махмуд был безбашенным человеком, а Аждар был хорошим другом, у которого иногда из — за «дружбы» случались проблемы.

— Все начнется с нас. Мы с тобой возглавим в Баку это движение. В youtube появятся ролики под названием «Бакинские охотники». Представляешь, как будет круто!

Аждар по- прежнему молчал, но чувствовал, что — то не доброе, гадкое.

Друзья встретились в условленном месте.

— Ну как мы это будем делать? — Не решительным голосом спросил Аждар.

— Молча! Стоим в тени, и ждем. Телка должна быть или в короткой юбке, или в блузке без бретелек. Так легче стаскивать….

— А вот смотри, женщина идет без бретелек! — Почти, что крикнул Аждар, увидев в конце улицы ярко накрашенную и фривольно одетую женщину.

— Идиот! Это же старуха! Просто не по годам одетая. Таких не трогать! Потом, чуваки, после просмотра прикалываться станут, что мол, на молодых духу не хватило со старухами связались.

Аждар одобрительно кивнул головой и спросил: « А как снимать на камеру? Спереди или сзади?»

Махмуд задумался. Он как отец «проекта» не ожидал подобного вопроса.

— Может быть, издали снимать? — тихо спросил Аждар. — У твоей… zoom хороший.

— Так, я думал, что zoom нам поможет четче все эти «дела» показать, — бойко выдал Махмуд.

Аждар энергично замотал головой и промямлил: « Я нет…, я близко не подойду. Если ты будешь принуждать меня снимать с близкого расстояния, то я тебе прямо сейчас заявляю, что я снимать отказываюсь!»

— Хорошо. Снимай, как можешь, — удрученно сказал Махмуд. — Бог с тобой…. Только, постарайся, чтобы я попал в кадр.

Прошел час. Друзья парились в куртках. Хотя в Баку было восемь вечера, но это был летний безветренный Апшерон.

Наконец появилась «добыча», подходящая, которая без бретелек и одна.

— Так, включай камеру, — тихо скомандовал Махмуд.

— Готово, я начал….

Безбашенный друг сдвинулся с места. Он шел быстро, опустив голову вниз. Его черные очки на фоне канареечного цвета его куртки, делали его очень зримым, и даже, весьма привлекательным.

Девушка обернулась и посмотрела вслед чудаковатому парню.

Аждар испугался и прекратил снимать. Подумал: «Все раскусила, надо уносить ноги»

И вдруг, в следующую секунду, Махмуд резко развернувшись, набрасывается на девушку со спины, и двумя руками резко сдирает с девушки топик, словно пытается не одежду содрать, а кожу.

Рука оператора вздрагивает. Девушка кричит не человеческим голосом. Её блузка разорвана. Zoom выхватывает её обезумевшие глаза и крепко прижатые к грудям руки.

— Ай ты, бессовестный, бесчестный человек! — Закричала прохожая женщина вслед Махмуду. — Какая женщина тебя такого…, родила?!

Она даже предприняла попытку преследовать сорванца. Но тщетно. Зларадствующий Махмуд, по улице, уносил ноги.

Пострадавшую, от рук «блюстителей морали» девушку, обступили мимо проходящие женщины.

— Не плачь, милая! У тебя вся тушь потекла. Возьми мой платок, утри глаза, — одна из прохожих нежно по- матерински, гладила оголенную спину девушки.

Раздвинув сочувствующих женщин, к девушке приблизилась молодая женщина, в хиджабе, и быстро сняв её, заботливо обвернула пострадавшую.

— Какой кошмар! Куда милиция смотрит?! — Кричала женщина преклонного возраста. — Совсем совесть потеряли, сволочи. Уже среди белого дня изнасиловать пытаются. Сталина на вас не хватает! Кто бы мог себе подобное позволить, в его времена?

Аждар, спрятав камеру под куртку, смиренно и тихо прошел мимо воинственно настроенной толпы женщин и, дойдя до ближайшего двора, дал деру.

Парень бежал домой, ощущая на бегу, как у него от стыда горят щеки.

Первая попытка приобщится к крутизне, и попасть на youtube завершилась девичьими слезами.

Вечером, за пивом, все приглашенные на просмотр ролика, друзья Махмуда и Аждара с пеной у рта обсуждали «героический поступок» двух друзей.

— Надо же…, ты прямо взял и порвал на ней топик! — Восхищался один из приглашенных.

— Я хотел, чтобы эффекта было больше, — надменно ухмыляясь, рассказывал Махмуд. — Пусть все видят, что будет с теми, кто наш город позорит. Мы, в конце концов, мусульмане или нет?!

Аждар смотрел на друга с потухшими глазами. Глазами человека, который видел все это безобразие со стороны. И крадущегося друга, и его коварную перед броском на девушку, гримасу.

— Ну, что, самое время этот ролик выставить на youtube, — предложил один из присутствующих.

— Нет! Этого случая мало. Мы с Аждаром хотим собрать несколько таких…, чтобы потом заявиться на youtube.

— Правильно я говорю, братан?! — Махмуд самонадеянно обратился к подельнику.

Дружба и привязанность к другу детства заставила Аждара, как знак согласия, кивнуть головой.

Было как всегда семь вечера. Друзья-подельники сменили улицу. Но она (улица) как и ранее, была признана Махмудом безлюдной.

— Ну, что, брат, как договорились? Сегодня твоя очередь.

Аждар заглотнул от волнения слюну и ответил: « Только один раз! Ты обещал!»

— Конечно, один раз, — затараторил Махмуд. — Один раз и только юбку. Но учти, сдергиваешь до колен, как договорились. Если не ниже, то тогда попытка не засчитывается.

— А если чувиха окажется толстой? — виновато спросил Аждар. — То тогда как быть…?

— У тебя, что сил не хватит на одну юбку? — с презрением, спросил Махмуд.

Аждар застеснялся и опустил плечи.

— Все! Хорош, припираться! Отправляйся вот под то дерево, и жди моих сигналов.