Бесплатный фрагмент - На драконе по галактикам

РОДНИКИ

КУПАЛКА

Русалки чисты,

Безмятежны, красивы.

Жестокая ложь!

Ивашка с нетерпением ожидал вечера, когда они с отцом пойдут на речку проверять морды, которые поставили накануне. Отец был отличным мастером по изготовлению морд — рыбьих ловушек. Из ивовых прутьев он делал клетки, в которые рыба в реке заходила, но выйти оттуда уже не могла. Морды у отца получались отменные, да и место, где их ставили, тоже было хитрое. На развалинах старой водяной мельницы остались большие каменные валуны, вот между ними и любили ставить свои ловушки Ивашка с отцом. Течение быстрое, рыба сообразить не успевает, хлоп, и в морде уже. И бывает в одной ловушке до двадцати хариусов набивается, а ловушек-то ставили далеко не по одной.

Очень любил Ивашка рыбку, хоть окуня, хоть сорожку, но больше всего уважал хариуса. Мясо у него нежное, костей совсем не много, и, главное, чистится отлично. Всю рыбу всегда Ивашка сам чистил, мать с малышами и по хозяйству порхается, у отца дел и того больше, а Ивашка, как самый старший, с детства к труду приучен. И рыбу он чистит, и грибы тоже он, и ягоду перебирает, и траву лечебную сушит. Да и на сбор завсегда в помощниках. По грибы ли, по ягоды, или за травами лекарственными. Мать у Ивашки знатная травница. Вся деревня к ней лечиться ходит, то ранка какая не заживает, то кашель одолел, во всем поможет Алевтина-травница. Но, и благодарности, конечно, от соседей всегда присутствуют. Кто курочку принесет, кто овощей корзинку.

Хорошая семья у Ивашки была, ладная. Отец Спиридон в возрасте уже был, сам из приезжих, люди поговаривают, что была у него раньше семья, да все померли, один он остался, вот и подался в чужие края, счастья нового искать, но Ваня росказням не верил, мало ли чего злые языки наговорят. А мать Алевтина, та молодая, а замуж за старика вышла, потому что не брал никто больше, болезненная она была, рука левая почти не двигалась. Хоть и красавица была, все женихи беспокоились как же она по хозяйству с одной рукой управляться будет. Только Спиридон и посватался. А она, вон как управляется! И детей уже четверо, все мал мала. Ивашка шести годов старший, и брат Сенька четырех лет и двое девок младших. И травницей отменной числилась, бабка ейная постаралась перед смертью, обучила девку всему, что сама знала.

В общем, жили не тужили. На хлеб всегда хватало. И хозяйство большое было: и лошадь, и коз с десяток, корова, да и курей не счесть. Хорошо жили, можно сказать зажиточно. А на рыбалку хозяин ходил для забавы, когда с мужиками с бреднем по реке, а когда самостоятельно с Ивашкой морды ставили.

Так вот, заработался в тот день Спиридон, и под вечер уже пошли морды проверять на речке. Темнело уже, но снимать надо сегодня, иначе рыба протухнет. Речка недалеко, версты две, пошли пешком, конечно. Что лошадь запрягать, сами улов донесут, не развалятся. Пока дошли уж и стемнело, но луна ранняя, работать можно. Отец пошел ловушки снимать, а Иван на берегу остался. Речка хоть и мелковата, но с омутами, и с бывшей мельницей поблизости, как раз, знатный омут был. Заскучал паренёк на берегу один, и показалось, что огоньки за кустами поблескивают, много крупней светлячковых. Ну и пошел проверить, что это там сверкает? Пока шёл, услыхал песню девичью. Ох, и хорошо поёт девка.

На холодном омуте русалка сидела.

Сидела-скучала.

Волосы чесала серебряным гребнем.

Гребнем наследным.

Рядышком с русалкою плакала ива.

Ивушка тонкая.

Горевала ивушка по теплому лету,

Летушку жаркому.

А как вышел на полянку, аккурат перед омутом, увидел девушку на берегу. Сидит, ноги в воде, волосы длиннющие расчесывает. А от неё во все стороны искры разлетаются, да такие крупные. Приглядеться, а девица-то, похоже что голая, но вся нагота волосами ейными прикрыта. И такую сладкую песню поёт. Не иначе купалку-утопленницу повстречал, только странно, почему говорят, что купалки уродливые все, эта хоть и не лицом сидит, но явно молодая и красивая. А воли нет уже у Ивашки, умом понимает, что попался, и сейчас в омут его с собой утащит лесная девка, а сделать ничего не получается. Ноги не слушаются, по шажочку приближается парень в девице, во рту пересохло, слова не вымолвить, на помощь не позвать. Слышит Ваня где-то вдалеке голос отцовский, но ответить не может, да что там ответить, голову повернуть нет сил, а отец уже вот он, перед ним стоит, оглядывается вокруг, но не Ивашку, не девку-купалку не видит и песню её, видно, не слышит. А как же хорошо поёт, чертовка.

Опять одни с утопленницей остались, убежал отец в другом месте сына искать. А у Ивашки сейчас главная цель в голове увидеть лицо купалки, разглядеть её красоту неимоверную. Не сомневался парень, что писаная красавица перед ним сидит, а по-другому и быть не может, чтоб с таким-то голосом, и не красавица.

Буквально пару шагов осталось дойти, как послышалась сперва где-то вдалеке ещё одна песня, а потом становилась всё громче и громче. Хор девичий пел песню ничуть ни хуже, чем купалка.

Кружим хоровод да на бережке,

Мавки и русалки потеряли страх,

Отвяжись, старуха от честна мальца,

Победить нас всë едино нету сил.

И тут Ваня рухнул на колени и смог обернуться. Восемь девушек кружат хоровод на поляне рядом с рекой. Все в золоте, а ноги земли не касаются. И такую распрекрасную песню поют. Легко на душе у паренька сразу стало. И услышал Ивашка злой нечеловеческий рык с берега, оглянулся и увидел настоящую внешность купалки-утопленницы. Старуха с оплывшим лицом, зубы гнилые, глаз один вытек, волосы редкие, и все тело в язвах. Ох, как испугался Иван. А рычала купалка от бессилия, не могла она снова колдовать рядом с золотыми девицами. Не действовала её песня больше. Так и нырнула ни с чем обратно в омут.

Что есть мочи звал отца Иван, громко кричал. Благо, Спиридон не далеко успел убежать в своих поисках. Вернулся к омуту, нашел Ивашку, но девиц в золоте уже к тому времени и след простыл.

По дороге домой, рассказал малец, что с ним приключилось, и если про купалку-утопленницу он и раньше слыхал, то про золотых девиц не знал.

— Повезло тебе, сынок, Берегини тебя от смертушки спасли, — сказал отец.

А дома мать, каким-то перышком помахала перед лицом сына, какую-то травку сожгла, и начал потихоньку забывать Ивашка и про купалку-утопленницу, и про Берегинь золотых, а через пару дней и вовсе не вспоминал. Так-то лучше. Нечего ребенка сказками дурацкими травмировать.

***

Разрумянилась моя жена-красавица,

Прогулялась по снежочку да по холоду,

Я уж думал, без подмоги не управится,

На колодец два часа ходила по воду.

Повстречала по пути своих подруженек,

Задержалась посудачить да посплетничать,

Агриппину и Полину, милых душенек.

Как же ей не поболтать, не пококетничать?

Без политики, дела это не женские,

Обсудили молодого председателя,

Порешали все проблемы деревенские,

Заклеймили Агриппины воздыхателя.

Подзамерзли подружайки наши милые,

Ведь на улице мороз стоит нешуточный,

По домам пошли румяные, красивые,

А могли бы так судачить круглосуточно.

МОНЯ

Жить так привыкли,

Кормим дракона вечно.

Может быть хватит?

Драконы живут долго. Иногда очень долго. Не одно поколение людей сменится прежде, чем дракон уйдет в мир иной. А люди для драконов что? Правильно — пища. Вот и стараются людишки держаться подальше от драконьего логова, чтоб ненароком пищей не стать. И приходится им периодически этих драконов подкармливать, что ж поделать. Это человек всеяден, хоть огурец может съесть, хоть гриб какой, а дракону только мясо подавай. И побольше. Козы ему на пару дней хватает, коровы на неделю, а курицу он вообще не замечает, так, в качестве перекуса лопает.

Так вот, жил один, довольно-таки старый, дракон, может лет триста ему было, может и того больше. Дракон как дракон, ничего не обычного в нем не было, ростом с избу, крыльев размах и того больше, и из пасти огонь пускать умел. И приучили его жители одной деревеньки раз в неделю, по воскресеньям, прилетать за кормежкой. Деревенька называлась Зарузье, а дракона местные прозвали Моня. Даже старожилы не помнят, почему у него имя такое, Моня и Моня. А Зарузье, потому что речка звалась Руза, и деревня на реке той стояла, точнее за рекой, оттого и Зарузье. Не маленькая, скажу я вам, деревня была, порядка ста дворов. Дракон прилетал раз в неделю, и все село по очереди его кормило, то есть раз в два года вынь да положь либо корову, либо три козы. Вроде бы и не часто, но бывает последнее отдавать приходилось, а не отдашь, свои же деревенские и поколотят, да все равно кормежку драконью отнимут, а если уж совсем ничего нет, так милости просим, самостоятельно на корм драконий иди. Но такого давно не случалось, все жители знали свою очередь, готовились.

И до того люди привыкли так жить, что и не задумывались о какой-то другой жизни. А что поделать? Чешуя у дракона крепче стали, копье ее не пробьет, стрела и подавно, а как огнём дыхнет дракон, так вмиг поджаришься. Оно и понятно, никто пробовать сражаться с драконами и не пытался. Дураков нет. Так и жили с Моней. А до Мони, наверное, какой-то другой дракон был, это уж точно.

И проживали в Зарузье два брата бедняка. Ванька-батрак, да Сенька-бурлак. Хоть у каждого и домишко свой был, но хозяйства не вели, жили бобылями, безсемейными. Летом на подработках трудились, когда у кого, а зимой ложки строгали, да на еду меняли. В общем, как умели, так и выживали. И настало время Ваньке Моню кормить, а через неделю Сенькина очередь, а у них одна коза на двоих. Что делать — не понятно. И сговорились братья дракона извести. И придумали ведь как это сделать.

Пришли братья к деревенскому старосте поклонились в ноги и говорят:

— У нас на двоих одна коза, одолжи, — мол, — староста, нам две козы, мы потом отработаем.

А тот им отвечает:

— Пошто, — говорит, — две козы просите? Вам на два двора ещё пять коз надобно к вашей одной.

— А нам двух, — говорят, — хватит. Изведем мы дракона окаянного, этим и отплатим долг. Договорились?

Почесал затылок староста.

— Ладно, — говорит, — только вы мне тогда расписочку напишите, что если не удастся вам дракона извести, то вы мне за две козы избы свои отписываете.

— Хорошо, — отвечают братья, — все одно жизни нет нормальной, избы так избы, но если изведем дракона, то ты Ваньку тогда своим начальником признаешь.

Улыбнулся староста. Смешное дело задумали, дракона извести. Триста лет люди мучаются, а тут два оболтуса решили это дело сварганить.

— Да коли вы дракона погубите, я вас кем угодно признаю, хоть начальниками, хоть царями. Только глупости все это. Авдотья, — позвал жену староста, — передай этим достопочтенным мужчинам две наши козы.

— Ты что, старый, совсем рассудком помутился, — запричитала жена, — они же никогда не отработают.

— Уже отработали, — помахал перед носом супруги расписками староста. — отдай две козы, сказал.

Делать нечего, отдала коз Авдотья. Братья животину, конечно, взяли и пропали на три дня, в лес уперлись. Староста уж ненароком подумал, что сбежали братья. Но нет, вернулись ко времени из лесу. В воскресенье, с самого утра, три жареные козы лежали на полянке рядом с деревней. Посмеялся староста, и зачем братья коз жарили, дракон и сам бы с поджаркой справился. Моня жил недалеко, вёрст десять на север как раз его пещера была, в общем, как обычно прилетел, в один присест слопал двух коз, прихватил с собой третью и откланялся до следующих выходных.

На другой день услыхали жители деревни страшные мучительные драконьи вопли. А еще через день, направились Иван да Семён в драконью пещеру проверить, удалось ли дракона погубить. И действительно, издох Моня.

Радость неимоверная случилась в тот день у жителей Зарузья. Неделю веселились не переставая. А деревенский староста больше всех радовался, признал он Ваньку своим начальником, и затеял сбор благодарности с односельчан, собрали аж двадцать рублей и Ваньке с Сенькой подарили.

Всё спрашивали, как же так у них получилось дракона убить? Но молчали братья, так как задумали они дело своё организовать. И пошли они по деревням и сёлам услуги свои предлагать по избавлению от гнёта драконьего. И за и несколько лет всех драконов извели. Богатейшими людьми к тому моменту стали. И только когда последнего дракона одолели, открылись они как им это дело удавалось,

Собирали братья в лесу самые ядовитые грибы, поганки да мухоморы разные и напичкивали этими грибами коз жареных. Травили, в общем, драконов. Так, по очереди всех и погубили. Вот такое дело не хитрое придумали. Так-то!

***

Отказала милая в свидании,

Говорит, достал её до чёртиков,

Мол, за что такое наказание,

И не надо ей таких поклонников.

Где уж! Волос мой не кучерявится,

Не умею петь я под гармонику,

Как сдержать мне девушку-красавицу?

Был бы генералом иль полковником!

Видел милку как-то с председателем,

В новом платье, с бусами, нарядную,

Стал наш председатель мне предателем,

Отобрал красотку ненаглядную.

С тех далёких пор я горький пьяница,

В сердце с тяжелейшею кручиною,

Наплевать, что сбудется, что станется,

Видно не забыть любви змеиной мне.

КОЛДУНЬЯ

К тучам привыкли,

Льёт уже целый месяц,

Зло или благо?

— Погода, кажись, налаживается. Слышь, Кузьма? — Агафон с прищуром смотрел меж деревьев на выглядывающее из-за тучи солнышко.

Два соседа-товарища, Кузьма да Агафон, уставшие шли по обочине лесной дороги. Лет им было около тридцати каждому, одеты по-обычному, по-деревенскому, кафтаны льняные, лапти лыковые, да шапки набекрень, русые бородки короткие да брови черные, в общем, мужики как мужики.

— Авось надолго теперь. Задрали уже эти дожди. — возмущался Кузьма. Не дороги, а сплошная каша, не одна телега не проедет, только пешком и ходим. Когда уже эта старая карга сдохнет?

— Тише, тише. Ты что, Кузьма, совсем умом тронулся? — испугался Агафон, — а ежели услышит она тебя?

— Не бойся, не услышит, — Кузьма сам немного испугался, но продолжал хорохориться перед товарищем, — чует мое сердце, что это Алевтина на нас дожди наслала. Всё травы свои растит, дождик им, видите ли, нужен. Пускай сама вон мешки таскает. Сил уже никаких нет их носить. Да хоть бы тележку какую самоходную наколдовала, ан нет, на своём горбу все носим. И на кой чёрт? Вот ведь ведьма старая.

— Хватит уже на бабку наговаривать, — успокаивал друга Агафон, — сам ведь к ней на работу подвязался в благодарность, что она Любку, супружницу твою, на ноги поставила. И я к ней пришёл после того, как она сынка моего старшего от лихорадки вылечила. Быстро ты забыл.

— Да не забыл я, — уже извиняющимся тоном заговорил Кузьма, — просто спина болит от мешков её. А помнишь. Агафон, как Алевтина старая давеча и нам предлагала домики в лесу построить? На всякий случай, говорила. Точно умом поплыла на старости лет.

Козьма с Агафоном уже как с месяц трудились на местную колдунью, и работа их подходила наконец-то к завершению.

Зачем-то бабке понадобились, чтобы все её хозяйство перетащили в лес, была там у неё небольшая избушка. Сперва мужики перенесли все продукты из амбара да погреба, а сейчас поклажу её носят, ложки, поварешки разные.

На дворе весна, дожди проливные, дороги все размыло, телега никак не проедет, вот и носят мужики всё на своих плечах. А избушка от деревни далече, вёрст десять, не меньше. Измотались труженики на этой работе. Но, вроде как, немного осталось, ещё пару деньков и закончат.

Как раз из леса и возвращались Кузьма с Агафоном, из избушки колдуньевой. Осталось через холм перевалить, и как раз свою деревню увидят.

А деревушка-то маленькая, три двора всего. Так, хуторок, по сути. Редко, когда на севере небольшие деревни повстречаешь, общиной люди привыкли жить, друг другу помогать, а здесь вокруг колдуньи люд собрался, а люд-то весь из Агафона с Кузьмой и состоит, одного она лечила когда-то, другого женила. Домишки мужики построили и живут рядом. Агафон с женой ночлег предлагает путникам, со всей округи к старухе люди едут. У Кузьмы закусочная небольшая, тоже доход даёт. Когда жена слегла, плохо Кузьме было, не справлялся совсем без супруги, хорошо, что бабка быстро Любашу вылечила. А колдунья Алевтина и сама не помнит как здесь очутилась, давно это было, еще в драконьи времена, вроде как муж старый помер, дети разбежались, деревню дракон пожег, вот одна баба и осталась, а может и врут люди, проверить некому.

Шли работнички, шли, поднялись на холм перед деревней, да и обомлели. Полыхает их хутор. Весь в огне. Бабы с детьми с ведрами бегают, а хозяйства-то уже догорают. Одни печки остались. Ринулись друзья на помощь, да толку мало. Сгорело уже всё. Все три дома и сгинули. И Агафона, и Кузьмы, и колдуньи.

Хорошо, хоть все живы оказались, у младшей Агафоновой дочки только ожег небольшой на ноге, но старуха уже ей мазью помазала. Говорит, пройдет скоро. И скотину всю спасти успели. Как огонь лизнул, старуха сразу заверещала, чтоб бабы первым делом лошадей, коров да коз выводили и пожитки выносили.

Жёнки с детьми в голос ревут, жалко хозяйства, а колдунья сидит на завалинке, улыбается. Уж не она ли все это учудила?

— Ладно, — говорит, — чаяла я про все это, можно сказать, предвидела, как дожди проливные начались, тут-то и поняла, что неладно дело. Не могла я тучи разогнать. Видно, Скрол-колдун уж очень сильно мне завидует. У меня-то день деньской люди в очереди за помощью, а его, супостата, сторонятся. Как молния в черемуху возле Агафоновой избы ударила, ну, сразу дождь и закончился. Точно Скрол, старый пень, больше не кому. Да не суть уже. Уж я найду как ему отплатить. Будь уверен, окаянный, — последние ее слова прозвучали, будто гром, на всю округу, и есть такое подозрение, что старый колдун их услышал.

— А вам, работникам, — это она уже к мужикам обращалась, — порасторопней надо было быть. Хорошо, что с переездом почти управились. На первое время хватит. Ну так что? Забирайте свои семьи и милости прошу ко мне в лесную избушку, в тесноте, да не в обиде. Продуктов на первое время на всех хватит. А вы уж постарайтесь, мужики, к холодам себе по избе построить. И мою заодно подлатаете, боюсь замерзну я в ней в холода, печка совсем худо греет. Подлатаете ведь?

***

Ночь неожиданно и грозно вступила в свои права,

Луна выглядывает робко из-за свирепых туч,

Она чуть слышно вздыхает, как будто полумертва,

И как-то еле заметен лунный мерцающий луч.

Становится немного страшно находиться в пустом дворе.

Если уж месяц боится тяжёлых немых облаков,

Наверное, стоит спрятаться в своей небольшой конуре,

Закрыться скорее на двадцать огромных стальных замков.

Поставить на плитку чайник, достать из буфета чай,

Взять из коробки конфету, а может и не одну,

Всем телом проникнуть в маленький душещипательный рай,

Смотреть с опаской в окошко и сильно жалеть луну.

АФАНАСЬЯ

Афанасья привычно разжигала печь. Приоткрыла заслонку да поддувало. Положила в топку бересту, настрогала щепы, чирк-чирк кресалом по огниву. Не горит.

— Вот же, погибель, совсем огниво истерлось, видно снова к Риммке-соседке в соседнюю деревню топать, — пробубнила сама себе Афанасья.

Делать нечего, к Риммке, так к Риммке. Собралась бабуля, накинула кроличьий тулупчик, шапку-вязанку на голову, валенки на ноги и побежала на улицу. В свои восемьдесят годков бабка Афанасья больно уж лихо передвигалась. Хотя, может и много больше лет Афанасье было, кто там помнил сколько кому годов, метки не ставили. Жили и жили. Бегала бабка практически вприпрыжку. Все бегом, мальцов по дороге и тех обгоняла. Зимой саночки всегда за ней бегут, а летом тележка. Вот и сегодня не забыла саночки деревянные прихватить. А до Риммы-соседки полторы версты. Не рядом. Да и метель к вечеру разыгралась.

— Ничего, — думает, — справлюсь, чай не в первый раз, — успокаивала себя Афанасья.

Жила бабка Афанасья одна, на выселках. Домик небольшой, но с мастерской. Так уж вышло. Когда-то большая семья была. И муж был, и детей аж семеро, но муж утонул лет как тридцать, а дети разбежались по стране кто куда. Так и осталась Афанасья одна свой век доживать, а век все не кончался. Люди с соседних деревень все удивлялись, как она одна справляется? А так и справляется. Ткачеством. Хороший станок достался Афанасье в наследство, и мамка обучила её ткачеству хорошо, да и сама за столько лет жизни опыта набралась, только делиться не с кем. В общем, лучшая ткачиха была на всю округу. Люди ей и лен, и шерсть несут, а Афанасья ткань делает. И получается у ней очень все ладно. Ткань не колючая, мягкая, всем нравится на зависть другим ткачихам. Цены Афанасья не дерет, оттого и от заказов отбоя нет.

В общем, тяжело, конечно, одной жить, но бабка справлялась. Когда кого из соседей попросит чего-нибудь подсобить, не бесплатно, конечно. А с оплатой у Афанасьи всегда все хорошо было.

Сейгод зима совсем лютая случилась, морозы с месяц стоят, с метелями перемежаются, печку по два раза на день топить приходится. Вот огниво и прохудилось.

Быстро бежала бабуля, пока луна из-за туч проглядывает, надо бы до деревни и обратно успеть. Метель дорогу практически замела, только очертания видны. Да что там полторы версты, быстро добежит, даже и не сомневается. Но тут, как назло, луна совсем спряталась за тучами. Метель пуще прежнего разыгралась. И полнейшая темень. Много лет бабке, но не припомнит, чтоб так она попадалась. Да ладно, не много осталось пройти. А идти-то все сложнее, метель метет, снега все больше и больше на дороге. Уже и не побежишь, как привыкла. Видно, у Риммы придется переночевать, но до неё ещё добраться надо. Ну вот, осталось на холм подняться, а там уже и Заячье, немного осталось. Поднялась Афанасья на холм, глянула, а деревни-то нет. Сбилась, видно, старая, с пути, не туда свернула. Все метель виновница. В хорошую погоду с закрытыми глазами бы до Заячьего добралась. А тут — заплутала. Делать нечего, надо обратно возвращаться. А метель не унимается.

Развернулась бабуля, да тут же услыхала дыхание зловещее чьё-то поблизости.

— Кто здесь? — крикнула.

Тишина, но дыхание присутствует. Вот ведь темень окаянная. Не зги не видать.

Ох, как испугалась Афанасья. Давно такого страху не было. Сердце сжалось, ноги не идут. А тут еще и с другой сторонки дыхание послышалось. Жуть.

— Ну, — думает, — ладно, была не была, — саночки-то не просто так с собой волокла. Уселась бабка на санки, и с холма, на который только что подымалась сиганула. Едет в темноте, а санки снег перед собой набирают, вот-вот остановятся, и сзади дыхание все ближе и ближе.

Бабку Афанасью так и нашли. Народ соседский горевал. И ткачихой хорошей была, и мужикам местным калым давала. Жаль бабку.

***

Красна зорюшка,

Чисто небушко,

Горе — горюшко,

Мало хлебушка.

Злая мачеха,

Ой, ты долюшка,

Словно засуха

Выжгла полюшко.

Заведет меня

В совершенный грех,

Целый день браня

На виду у всех.

Я прошу, спаси,

Богородица,

Кто ж еще в Руси,

Позаботится?

Только ты одна

Дев заступница,

Вдруг Кузьме нужна?

Может влюбится?

Пригласит сватьëв,

В предвечерний час,

Да на день Петров

Обвенчают нас.

Надоела плеть,

Хоть покорная,

Не могу терпеть

Жизнь позорную.

У икон стою,

У подножия

Всей душой молю,

Матерь Божия.

ЖЕЛТЫЙ ТУМАН

Дома уютней,

Грохот и гул раздражает,

Тихая старость.

Желтый туман сплошной стеной неотвратимо надвигался на деревню. По местному телевидению только про него и говорили, про то, какой он едкий и насколько он смертельно опасен, целыми днями рассказывали, что от него не спрятаться, что туман проникает в каждую щель и необходимо спасаться заранее. Но по Федеральным каналам, как ни странно, тишина.

— Может наши что навыдумывали? — Полина Евгеньевна, находилась в гостях у своей давней подруги Александры Андреевны. Дом у хозяйки был старый и маленький, кухня да комната. Кухня, та совсем малюсенькая, даже стола обеденного не было, места не хватало, а в комнате расположились кровать, стол с двумя стульями, шифоньер и комод, на котором стоял древний ламповый телевизор, накрытый платочком. Зато цветной и до сих пор показывает. Умели раньше технику делать, не то, что сейчас.

— Чего молчишь, Саня?

— А чего говорить-то? — восьмидесятилетняя Саня стояла у плиты и жарила рыбу, — пей чай лучше, вон молодежь уехала вся, не просто так.

— Ты чего говоришь-то? Молодежь в прошлом году еще разъехалась, тогда о тумане не слыхивали. Да и много ли той молодежи-то было? Светка, Дунюшина внучка, да Сережка с Петькой, Колюхины сыновья. Вот и вся молодежь! — гостья взъерепенилась.

— А Димка? — не унималась хозяйка.

— Какой Димка?

— Как же, Димка, Толика Котова сын!

— Так Димка твой, лет пять как в городе живет, только летом в отпуск к отцу и приезжает.

— И то правда, Поля, и что делать-то с туманом с этим, вдруг и взаправду помрем? — Александра Андреевна закончила жарить рыбу и уселась за стол к подруге.

— Ой, не знаю, Саня, куда я со своей спиной выберусь?

Спина у семидесятивосьмилетней Полины Евгеньевны и правда сильно болела, особенно по утрам.

— Да и куда поедем-то, Саня? — вопрошала гостья.

— А хоть в район, пусть нас там и размещают, где хотят.

— Ну, ладно, в район, так в район. Собираться что ли идти? — Полина Евгеньевна с грустью взглянула на подругу, уж больно ей не хотелось покидать родную деревню.

— Иди, Поля, иди, я за тобой зайду.

— Ну я пошла. Рыбу с собой возьми, поужинаем в районе, — гостья все не уходила, даже из-за стола не встала.

— Иди уже, Полина, — хозяйка повысила голос, — собирай пожитки.

— Ладно-ладно, подняться только надо, спина окаянная, — Полина Евгеньевна наконец встала и направилась к выходу.

Через час Александра Андреевна зашла в дом Полины Евгеньевны, который практически ничем не отличался от ее домика, разве что кухня была побольше. С собой у старушки был небольшой коричневый потрепанный чемодан, и полиэтиленовый пакет, из которого пахло жареной рыбой. Одета была в старое болоньевое пальто серого цвета, а на голове красовался вязаный бежевый берет.

— Ты чего так разоделась-то? Тепло же на улице, — улыбнулась хозяйка, глядя на подругу.

— Так это сегодня тепло, а что потом случится — неизвестно, может мы до зимы в районе просидим, а может еще куда увезут? Ты что не собираешься-то? — возмутилась Александра Андреевна, увидев подругу сидящей перед телевизором и совершенно не готовой к поездке, — так и тумана этого дождемся.

— А хоть и дождемся, мне как-то все равно. Знаешь, Саня, никуда я не поеду, коли помирать, так в своем доме. Чему быть, тому не миновать, — Полина Евгеньевна отвечала совершенно спокойно, — да и кто нас повезет-то? Автобусы уж неделю как к нам не ездят, а Галка-продавщица вчера сказала, что и продукты в деревню больше не возят, даже хлеб не свежий, остатки распродают.

— Пойдем к Колюхе, у него мотоцикл с коляской, не откажет нас отвезти. Сколько мы ему добра сделали? Ты же его оболтусов грамоте в школе обучала? — не унималась Александра Андреевна.

— Не долго-то я их и обучала, на пенсию спровадили. Да что там говорить, ты и сама сколько им уколов сделала пока фельдшером трудилась? Нет, Саня, не поеду я никуда, а ты поди к Колюхе, не откажет, конечно, отвезет, — Полина Евгеньевна отвернулась к телеэкрану.

— Ну как знаешь, пошла я тогда, — Александра Андреевна, вышла за дверь, не прощаясь.

— Ишь какая, даже до свидания не сказала. Подруга называется, — сама себе пробубнила хозяйка.

Через десять минут в дом вернулась Александра Андреевна:

— Нету Колюхи, уехал он, да и все в деревне уехали. Совсем никого не осталось.

— Что ты мне врешь? Не ходила ты к Колюхе, постояла во дворе, и обратно вернулась, — Полина Евгеньевна говорила строго, но с улыбкой.

— А что? Ничего я не вру.

— А то, что врешь. До Колюхи километра три топать, не успела бы ты. Не ходила ты ни куда!

— А хоть бы и не ходила, что с того? Все одно на деревне тишина, все разъехались, — Александра Андреевна поставила свой чемодан у дверей, сняла обувь и, не дожидаясь приглашения, прошла в комнату и села за стол.

— Чаю налить? — как не в чем не бывало спросила хозяйка.

— Налей уж, коль не шутишь.

Пока Полина Евгеньевна ходила на кухню, перестал показывать телевизор.

— Ну, всё, Поля, сейчас начнется.

— Что начнется-то?

— Как что? Туман.

Старухи уселись за стол, положили из полиэтиленового пакета на тарелку жареную рыбу и стали ужинать. Чай сладкий, рыба вкусная, что еще надо? А как же туман? А что туман! Чему быть, того не миновать.

***

Всё

обязательно

будет

отлично!

Как часто мы слышим эту дурацкую установку.

Мне кажется, что это уже не совсем прилично

Столько лет трясти перед моим носом морковкой.

Всё

обязательно

будет

отлично!

Эта теория уже надоела изрядно.

Но я повторяю заезженную фразу бодро и ритмично,

Хотя эта мантра выглядит очень уж заурядной.

Всё

обязательно

будет

отлично!

А ведь верю! Живу и верю, вариантов не много.

И вроде бы жизнь одинакова и совсем типична,

Но по крайней мере, не накрывает унылая безнадёга.

Всё

обязательно

будет

отлично!

Конечно же будет, только вот, наверное, не часто.

Да мне, признаться, это уже не сильно критично,

Просто хочу разглядеть в чем разница, для контраста.

ЗДЕСЬ

ИГРОК

Камень на сердце,

Море не спрячет тайну,

Новые чувства.

Лёха, задумавшись, шёл вдоль берега Чёрного моря. Погода была плохая, пальцы на руках замерзали даже в карманах брюк, плечи были приподняты, капюшон на голове. Лёха брëл по каменистому берегу, запинаясь о камни, в ушах свистел ветер, но Лёха всë шёл, не обращая внимания на погодные катаклизмы.

В голове у молодого человека бушевала единственная мысль — где достать денег. И самое противное то, что денег необходимо много. Лёха уже успел взять кредит в банке на триста тысяч, сдать в ломбард золотую цепочку с крестиком за пятерку, обратиться к родителям и занять у них пятьдесят, обзвонить всех своих друзей и знакомых и насобирать ещё тридцатку. Но денег всë равно не хватало. А ведь это такой шанс отыграться!

Ему, простому парню, по большому секрету нашептали верную ставку, но взнос должен быть не меньше миллиона. И он обязательно его достанет.

Оставалась одна надежда — надо попросить у Танюхиных родоков. Только как это сделать? Она ни за что не согласится, зная, что он все деньги опять отнесет букмекерам. Лёха судорожно напрягал свои извилины, сожалел о проданной полгода назад машине, когда он, как дурачок, поверил какому-то проходимцу, который обещал стопроцентный верняк. Срочно надо было что-то придумать. Шестьсот пятнадцать тысяч!!! Он был близок к панике. Лёха был в ломке, но не в героиновой, а в игровой.

Его жена Татьяна с двухлетним сынишкой сейчас находилась у своих родителей, отношения с ней не ладились, так как она не одобряла Лехиных игроцких увлечений, и по этому, в молодой семье регулярно происходили ссоры. Буквально пару дней прошло с тех пор, как супруги решили некоторое время отдохнуть друг от друга, и Таня перебралась в отчий дом.

Лёха остался один, но не особо этому огорчился, тишина, покой и пиво по вечерам. Красота. И тут Лёхе в голову пришла мысль. Дедовские ордена и медали с войны. Точно. У Танюхи дед в войну был полковником, этих орденов от него осталось — не сосчитать, вроде бы даже Звезда Героя была. Все проблемы одним махом решатся.

Лёха тут же достал телефон и позвонил жене, долго извинялся, плаксивым голосом сообщил супруге, что очень сожалеет о случившихся ссорах и напросился в гости к Таниным родителям, чтоб с ней помириться.

Через полчаса Лёха сидел на кухне напротив жены, хлебал свежеприготовленный гороховый суп и усиленно вымаливал прощения. Дома оказались только жена с сыном, у которого как раз был дневной сон, и по этому никто им не мешал выяснять отношения. Наконец, Таня сдалась, они с Лехой тепло обнялись и крепко поцеловались. Сын проснулся, и молодая мама стала собираться на прогулку, а Лёха напросился помыть за собой посуду. Ребенок был уже одет, но Леха так с посудой и не справился и, супруги договорились, что Лёха гулять не пойдет, а домоет посуду и подождет их в квартире.

Когда Таня с сыном вернулись с прогулки, в квартире Лёхи не оказалось.

Через три дня Татьяна сидела в кабинете у следователя и давала свидетельские показания по поводу кражи орденов и медалей её деда, а Лёха уже как несколько часов находился в камере предварительного заключения, дожидаясь суда об избрании меры пресечения. Полиции его сдал ломбардщик, к которому Лёха на радостях примчался с наградами. Таня готовилась подавать на развод, а Леха готовился отбывать срок.

***

Рассказывать ли детям о войне?

А может им сказать совсем немножко?

Вдруг хватит детворе двух слов вполне?

К чему им знать про голод и бомбёжки?

Не вспоминать блокадный Ленинград,

Забыть героев братские могилы.

Так легче и спокойней во сто крат.

В конце концов, мы все же победили.

Зачем нам вспоминать концлагеря?

Как узников травили едким газом.

Ведь удалось же, проще говоря,

Искоренить фашистскую заразу.

Но в сердце бьётся памяти озноб.

Сегодня нам такое и не снилось,

Мы не забудем вечно, в жизни чтоб

Все это никогда не повторилось!

И дети чтобы помнили всегда,

Вели с дедами о войне беседы.

Как люди в те далекие года,

Ковали нам Великую Победу.

ТИМА

— Мам, смотри, что это? — восьмилетняя Даша удивленно смотрела в светлое ясное небо, на котором присутствовала всего одно облако.

— Где? — посмотрела туда же её мать, — что там? Облако?

— Да нет же, — не унималась Даша, — смотри, это же наш Тима.

— Где Тима? — мама смущенно стала оглядываться по сторонам в поисках своего кота, который, конечно же остался дома.

— Да вот же, на небе, неужели ты не видишь? — Даша была в непонимании, — ну вот же он, улыбается.

— Прекрати, дочка. Во-первых, кошки не улыбаются. Во-вторых, наш кот дома. В-третьих, на небе, кроме облака ничего нет.

— Да как же нет-то? — начала было Даша, но остановилась.

Ее любимый кот Тимофей, светло серой дымчатой раскраски, очень явственно сказал ей:

— Тс-ссс, — приложил кошачий коготок к мордочке и тут же исчез.

Девочка плохо соображала, что происходит, но послушалась, и просто пошла молча рядом с мамой. А мама, не переставала в полголоса сама себе причитать:

— Глупости какие-то придумала. Тима ей на небе померещился. Сидит себе, старый, у порога, нас дожидается. Никуда он не делся.

Мама Даши, Софья Алексеевна, была довольно-таки строгой, и при этом симпатичной молодой женщиной тридцати трёх лет. Одевалась всегда элегантно, и Дашу тоже наряжала подобающе. Например, сегодня на маме было одето длинное фиолетовое платье, а чёрные волосы украшала фетровая шляпа, при этом, Даша шествовала в строгом чёрно-белом костюме. Жарко, конечно, но, как говорила мама, красота требует жертв.

Так уж получилось, что мама с дочкой жили вдвоём в небольшой старенький двушке на окраине города. Отца у Даши не было, мама говорила, что погиб на войне, а на какой, видимо, сама не знала.

Софья Алексеевна с Дашей шли из продовольственного магазина. Хотя можно было заказать доставку продуктов на дом, но мама Даши категорически это не приветствовала. Она любила прогулялся по району, как говориться, на людей посмотреть, да и себя показать. Продуктов в магазине они покупали обычно не много, вот и сегодня взяли десяток яиц, половинку Бородинского, литр молока, немного овощей, поддон курочки, и дочка уговорила маму купить блинов с творогом. Разделили это все по двум пакетами, один, поменьше, несла Даша, а второй, побольше, мама.

И вот, когда дамы подходили к своей обшарпанной пятиэтажке, где на втором таже находилась их квартирка, на небе снова появилась мордочка кота. Даша заметила, но маме ничего не сказала.

— Привет, — промурлыкал Тимофей, — смотри под ноги.