Бесплатный фрагмент - Мысль Гира

Глава 1. Что-то хрустит над головой

Колеса телеги постанывали, наезжая на выступающие корни деревьев. Лесная дорога вилась среди громадных стволов. Тюки с пшеницей шуршали, пересыпая содержимое при каждом крене телеги, а вокруг расстилался туман, вытянувший свои промозглые щупальца из сумрака чащи.

Возница нервно вглядывался в полумрак леса, пожевывая мундштук трубки и выпуская облачка дыма. Справа от него сидел юный паренек с мечом на коленях, сжимая рукоять клинка.

— Эта железка нам не поможет, Гир! — сквозь зубы бросил возница. — Она сгодится только лишь брюхосветам зад ковырять! Умертвий ей не возьмешь! Их сжигать нужно или перемолотым святодревом посыпать. Есть у тебя мука святодрева, а?

Его напарник лишь надавил на рукоять, оголяя часть клинка. Сталь блестела от полировки, но вот на лезвии виднелись глубокие зазубрины, словно кто-то пытался приспособить меч в качестве пилы или попросту клинок был старый.

— Нет, муки нет, но у меня есть способ понадежней, — ответил Гир, возвращая лезвие в ножны.

— Это какой же? — заинтересованно бросил возница, взглянув на соседа.

— Да просто огрею тебя ножнами за ухо и — с воза! Ты мясистый, так что пока тебе бока обгрызают, я уж в Пятачке буду.

— Ха! Вон ты как с друзьями, — усмехнулся возница, — но не забывай, любезнейший, что если меня не доедят до конца, то я обращусь, сяду вон на тот сук и буду терпеливо ждать, когда же поедет Гир на телеге, а потом примощу задницу точно над дорогой и…

Резкий хруст в кроне деревьев заставил коня встрепенуться и заржать, не дав закончить предложение. Звуки леса затихли. Тишина окутала, а туман словно стал гуще, цепляясь сотнями пальцев за борта телеги. Животное волновалось, похрипывало и нервно било копытом по земле.

— Давай-ка поедем дальше, — сквозь зубы, сжимающие трубку, проскрежетал возница. — Поди грибоход ветвь сломал, вот Светлячок и встрепенулся!

— Слушай, а не умертвие ли? — нервно прошептал Гир, сжимая рукоять побелевшими от усилия костяшками.

Возница не ответил, подогнав черного как смоль коня по кличке Светлячок. Оба были встревожены, и на молодых лицах, освещенных редкими лучами солнца, с легкостью можно было разглядеть тень страха.

— Ты сильно не трусь, — с излишним спокойствием в голосе промолвил возница, — ты-то третий раз на возу, а я уже два года вожжи держу. Пшеницу из Черноземки в Пятачок; рыбу и жир — из Лужи; из Топи — ягоды; да соль и камень из Гряды. Я все наши пять деревень знаю наизусть. Ежели днем ездить, то кровососов редко увидишь, уж поверь!

— Ты сказал редко, — ухватился Гир за слово, — значит, иной раз бывают, верно, Ули?

— Эээ… — протянул возница, поежившись от прохлады, вступившей в союз с туманом, — да… Видел пару раз, но не отчетливо. Я еще тогда со старым пьянчугой Бургой ездил. В тот день он перебрал чуть больше, чем нужно, и, представь себе, заснул прямо за вожжами! Вот же старый дурак!

Подогнав Светлячка, он бросил взгляд из-под бровей на кроны деревьев, раскинувшиеся над головой, словно боялся, что кто-то может нависать над телегой. Убедившись, что сверху лишь вьющаяся полоса серо-голубого неба, с густыми берегами крон деревьев-великанов по обе стороны, он продолжил, закусив трубку и выпустив облако дыма.

— Я тогда тоже дремал, так как выехали мы из Лужи с полным возом рыбы поутру. Так вот, дремлю я и слышу словно бы из далека, что Светлячок начал ржать и копытами землю рыть. Ну и чую, что телега не скрипит и не качается, как обычно, а стоит, точно вросла в землю. Ох, я тогда-то сразу встрепенулся, точно ошпаренный! Смотрю, а мы с дороги съехали метров эдак на пять, и уже нет просвета над нами. В тень леса попали, представляешь?! Это тогда телегу перегрузили бестолковые лужане, и зад ее стянуло с дороги под уклон.

С этими словами пухлый, розовощекий Ули ловко дернул за поводья, правя конем и объезжая торчащие из земли корни. Гир внимательно слушал старшего товарища, укутываясь в куртку из плотной оленины, окаймленную серебряной россыпью туманных капель. Дорога его страшила, хоть он и пытался показать Ули, что владеет собой, но вот взятый им из дома меч, который он умыкнул из острога, выдал его в первый же день службы на телеге. Ули, конечно, ничего не сказал при первой поездке, лишь ухмыльнулся, выпустив облачко серого дыма из часто торчащей в зубах трубки, увидев нового попутчика с мечом на поясе и переполненного уверенностью.

В тот день Ули стал заменой пьянчуге Бурге, который был стар, но в первую очередь не возраст отправил Бургу на покой, а скверный характер вместе со спиртным. Он часто пил, отчего телега его теряла колеса чаще, чем брюхосвет мерцал в ночи. Для старого Бурги никто не был авторитетом: он крыл грязной бранью любого, кто пытался его образумить, а побои от быстро вскипающей молодежи, чьих сестер и матерей пьянчуга также не обделял вниманием, словно не трогали его. Отлежавшись пару дней и, залив раны крепкой настойкой, которую он то и дело воровал или выклянчивал у соседей, Бурга снова всех поносил. Вот потому-то Гир и сидел сейчас рядом с дымящим Ули, прежде бывшим помощником Бурги.

— Хм… Так вот, — откашлялся Ули, продолжая рассказ под монотонный скрип телеги, — Бурга храпит, телега — стоит, а я глаза только продрал. Вот тогда-то я страху хапнул, когда понял, что просвет меж деревьев нас больше не защищает. За всю свою жизнь я в чащу ни разу не заходил, все только по дороге ездил днем, а тут в темени оказался.

Ули повел плечами, ощутив пробежавшие по спине мурашки, и на какое-то время замолчал, погрузившись в воспоминания.

— Ну, а дальше-то что? — поторапливал приятеля Гир, убирая с глаз черные, влажные от утреннего тумана волосы. — Умертвие ты когда увидел? Как оно выглядело?

— Жуткое оно было, какое еще может быть умертвие!? — бросил Ули, натягивая поводья, тем самым заставляя Светлячка объехать особо выпученный горб корня. — Пока я расталкивал Бургу, ощутил на своем затылке пронзительный ледяной взгляд. Все внутри меня тогда сжалось, и я точно знал, что за моей спиной находится что-то или кто-то, чьи голодные глаза, не мигая, впиваются в мое тело. Я также знал, уж поверь, что существо это исходит слюной.

Ули перешел на шепот, словно вновь окунулся в тот момент и боялся громкой речью спровоцировать то существо из темной чащи.

— Я остолбенел. Застыл вдруг на месте и ждал, — продолжил возница, — а уж чего я ждал? Когда когти вопьются в бока? Словно зажатый в тиски я смотрел в небритую морду Бурги, но не видел перед собой ничего… Ох, Гир, приятель, затем я услышал то, что будит меня иной раз по ночам. Ух!

Все тело Ули передернуло от ярких воспоминаний.

— Я услышал всего пару хриплых протяжных слов: «Хочешшшь, помогуууу?».

Взгляд Ули в этот момент был далеко, глаза будто остекленели, окунаясь в воспоминания прошлого, а вот пальцы крепко держали поводья, правя Светлячком умело и объезжая каждый опасный участок наезженной тропы даже в такой момент.

— Не помню уж, как я тогда обернулся на этот скрежет, — продолжил вполголоса Ули, — но тела своего я не чувствовал. Глаза мои сразу же нашли его. Шагах эдак в пятидесяти от телеги, на толстом суку… Висит вверх тормашками, глаза круглые, бледные и смотрят не мигая. Чуть покачивается из стороны в сторону, словно от ветра, зацепившись хвостом за здоровый сук. А пасть, ты не поверишь, точно жуткая усмешка, разинута и утыкана зубищами, точно кинжалами.

— Жуть берет! — соглашаясь, пробормотал Гир. — Так и висело умертвие и на тебя глядело? А чего не нападало? Они же голодные, как саранча всегда! Да до крови жадные!

— А кто его знает? — словно вынырнув на секунду из воспоминаний и взглянув на тропу осознанным взглядом, промолвил Ули. — Я умертвий на своем пути видел не много, лишь слышал. Может, потому кровопийца поодаль висел, что мы от полосы света не так далеко были. Слыхивал я, что днем-то умертвия в дуплах да корнях хоронятся. Забираются в самый темный уголок, где и лучик света не попадает, и ждут наступления тьмы. А этот…

— Ну а выбрался как? — подгонял Гир, желая узнать развязку поскорее. — Неужто деру дали со старым Бургой?

— Деру!? — возмутился Ули, задетый насмешливым тоном Гира. — А ты бы деру не дал!? Или со своей железкой бы в бой полетел? На возу сидеть каждый смелый, а поди, как в чащу, так все штаны испоганишь!

Оскорбленный обращением товарища, Ули вновь начал пыхтеть трубкой, нагнетая сизое облако над своей головой. Какое-то время он молчал, желая тем самым наказать Гира. Лишь кряхтела телега и был слышен хруст кожи при натягивании поводьев. Так прошло немного времени, прежде чем разговор вернулся в прежнее русло.

— Хм, деру! — повторил возница, зыркнув на товарища, но через секунду лицо его разгладилось. — Честно скажу, обомлел я тогда. Дал бы деру, да словно ноги в землю вросли. Вот смотрю я на умертвие, а оно словно облизывается, хищно так глядит, покачивается на суку. Клянусь Ишкой, если бы не Бурга в тот момент, так и стоял бы пнем я на том месте. Но в одно мгновение пропойца так меня по плечу тяпнул, что я чуть не взвыл от неожиданности. «Черт тебя дери, Ули, мелкий засранец!» — так и проорал он, дыхнув мне в лицо перегаром. «Где это мы, а ну, вытягивай телегу, пес тебя дери, пока нас не сожрали!».

— А умертвие как же? — спросил Гир. — Неужто Бургу испугалось?

Ули же с ответом не спешил, молча вынул трубку, тщательно выбил ее содержимое о край телеги и лишь после того, как убрал за пазуху, сказал:

— А брюхосвет его знает! Я когда на тот сук глянул, то уже никого и не было. Телегу мы вытолкали на дорогу. Я хоть и озирался по сторонам, но ничего больше странного не заметил. Так вот!

Оба замолчали, глядя на туманную дорогу впереди. Гир размышлял над услышанным, а Ули правил телегой, иной раз бросая скорый взгляд в мрачную глубину леса, теснящего путников с обеих сторон. В дороге они предпочитали молчать, так как из деревень выезжали ранним утром и хватало иной раз пары редких фраз, после чего часами тряслись на телеге в смурном настроении, попеременно меняя друг друга. Бывали, впрочем, и такие случаи, когда дорога становилась унылой, солнце едва светило, а промозглость и туман лезли под колеса. Тогда-то проскакивали шутки и истории, зачастую от Ули, так как он был чуть старше и часто ездил из деревни в деревню, где и сам попадал в разные незначительные происшествия, да и сплетни собирать не брезговал.

— А все же надо было бы иметь что-то против умертвия, — негромко проговорил Гир, высказав мысли вслух, — так ведь и сожрать тебя с Бургой могли…

Ули закатил глаза, понимая, к чему идет разговор.

— Экий ты дурак, — покачал он головой, направляя Светлячка, чтобы тот объехал глубокую яму, — что ты с умертвиями сделаешь? Мечом махать будешь?

— Нет, в бою умертвие один на один не убьешь, — задумался Гир, почесывая подбородок с едва заметным юношеским пушком, — надо не силой рук бороться, а Мыслью!

— Постой-ка, постой-ка! — быстро остановил Гир товарища, видя, как тот набрал полную грудь воздуха и готов разразиться тирадой возражений и усмешек. — Дай доскажу мысль, раз начал. Пусть и говорят, что Мыслью только кувшин с высокой полки достать можно или воды с колодца, чтобы напиться, но чушь это, как я думаю! Вот возьми деда моего, так он Мыслью мог валун с места поднять, а иные мужики и впятером его не шелохнут! Но мало того…

— Молчи, Гир! — воскликнул, не выдержав, Ули, дергая за поводья и останавливая Светлячка. — Ты знаешь, я тебя уважаю и люблю, как друга, но про сумасшедшего Аларда больше ни слова! Пусть он и твой дед, но вспоминать тебе я его не дам, да тем более как человека стоящего! Кровавый Алард, сумасшедший Алард! Чьи это прозвища?!

Ули разошелся, голос его стал громче, а щеки побагровели. Развернувшись к Гиру, он ткнул его пальцем в грудь, проговорив:

— Все пять деревень помнят, что твой дед натворил. Ишка его не зря наказал! Поделом ему!

Теперь и лицо Гира залила краска, несмотря на прохладу, царившую вокруг. Но краска была далеко не от стыда. Скинув резким движением руки палец Ули со своей груди, он вскочил на козлы, схватившись за рукоять меча. Ули на секунду отпрянул, но вдруг еще пуще разошелся, гневаясь теперь и потому, что товарищ его схватился за железку, словно бросая вызов.

— Ты болтай, Ули, да не забалтывайся! — прорычал Гир, не убирая руки с меча. — Дед мой хотел спасти нас всех! Вывести из леса проклятого! Да вот только трусов оказалось больше, чем смельчаков! А те, кто не робок душой был, не стали жизни влачить под страхом смерти, а в лес пошли!

— Ах, в лес пошли!? — взвизгнул Ули, вслед за Гиром вскакивая на козлы. — А может, дурак Алард им мозги запудрил да на смерть отцов и сынов повел!? А? А кто ж Святодревы пожечь пытался!? Иль для тебя и Ишка, и защита его не значат ничего? Пустое место для тебя?

— Так про Ишку ты спорить станешь или про деда моего? — вспыхнул раздражением Гир. — Может, еще чего добавить забыл? Может, и в появлении умертвий мой дед виноват? А!? Может, в том, что ты такой дурак, что дальше носа не видишь, Алард винов…

Впрочем, договорить Гир не успел. Разгоревшийся той же злобой Ули покраснел и схватил Гира за грудки, резко встряхнув. Глаза его сузились, а зубы крепко сомкнулись, оскалившись в лицо товарища.

Оба стояли, ловя равновесие на козлах, но делали это подсознательно, злясь и шипя друг на друга. Один тряс другого, а второй упирался ладонями в лицо неприятеля, стараясь тряску прекратить. Волнение Светлячка они не замечали, желая отстоять каждый свою правду. Конь же волновался, то ли из-за возни позади, то ли из-за все густеющего тумана и пелены облаков, плотно прикрывающих слабый солнечный свет. Ноздри его раздувались, чуя ему один уловимый запах, шерсть на спине приподнималась, а напряжение все росло.

Если бы не возня позади, может, Светлячок бы и устоял, так как дороги эти он уже не раз проходил и мог и без управления кучера обходить глубокие рытвины и торчащие корни. Вот только сегодня его волнение было куда сильнее обычного. Всем своим животным нутром Светлячок ощущал напряжение и злость дерущихся позади, что послужила искрой, воспламенившей безумие в голове животного.

Хруст ветвей над головами извозчики не услышали, занятые борьбой, но Светлячку большего и не надо было. Заржав, высвобождая внутреннее напряжение и показывая свой голый страх, конь рванул телегу, желая нестись вперед, подальше от опасности.

Хоть телега и была загружена тюками зерна и двумя юными сопровождающими, но силы животного, поддавшегося страху, хватило, чтобы сорвать ее с места так, что возница и его помощник потеряли шаткую опору под ногами. В тот же миг Гир и Ули отпустили друг друга, а лица из оскаленных в мгновение ока приняли вид растерянный. Руки забарахтались в воздухе, желая найти твердую поверхность, и походили на крылья птенцов, впервые выпрыгнувших из родного гнезда и всеми силами пытающихся взлететь.

Гир и Ули перекатились через тюки и под грохот колес рухнули на землю, развевая клубы тумана прочь от своих тел. Не успели они опомниться, как телега помчалась по извилистой дорожке, подскакивая на дыбящихся корнях могучих деревьев, щедро разбрасывая золотистое зерно из пары развязавшихся мешков.

Поднявшись на ноги, оба, уже без какой-либо злобы, забыв о недавнем споре и возне, переглянулись и помчались вслед за телегой. Они ясно понимали, что на такой опасной дороге с обезумевшей лошадью во главе колеса долго не выдержат, как и ноги животного, близкие к тому, чтобы попасть в клубок корней или подлую ямку, притаившуюся в тумане. Но как сильно бы они ни старались, Светлячок, пусть и с полным возом пшеницы, мчался быстрее, и вскоре скрип и бряцание затихли за очередным поворотом извилистой лесной дороги.

Ни слова не проронили мчащиеся за телегой. Гир потихоньку начал обгонять товарища. Ули же был более грузным и не поспевал, с каждым шагом все громче дыша и надувая щеки. Лица обоих покрылись испариной, хоть вокруг них и царила прохлада, тянущаяся из темноты леса.

— Эй!.. Гир! — прохрипел отстающий Ули, склонившись пополам и тяжело дыша. — Я… Фух! Я все! Больше не могу! Не жди! Давай… За телегой беги… Я… Я нагоню…

Сам изрядно запыхавшись, Гир кивнул и побежал дальше, оставляя за спиной сложившегося пополам товарища. Звуков телеги он уже не слышал, но головой понимал, что каким бы сильным Светлячок ни был, полный воз далеко он не утащит. Вскоре животное должно устать, и тогда-то он его и настигнет.

Стараясь ровно дышать, чтобы не сбиться и не выдохнуться, Гир смотрел под ноги, ощущая сквозь подошву неровности тропы. Пока тело стремилось в погоню, мысли его, еще не отошедшие от спора с Ули, не желали отпускать ситуацию.

За прожитые шестнадцать лет он привык, что семейство Мултонов недолюбливают, пусть прямо стараются об этом не говорить, но все же Гиру всегда было не трудно это заметить. В детстве детвора дала ему прозвище «внучок-дурачок», ссылаясь на прозвище его печально известного деда — Сумасшедшего Аларада! Потом, конечно, после пары разбитых носов у детворы и десятков синяков у Гира прозвище сгладилось до «внучка». Такое устраивало детвору, уступившую Гиру и убравшую из прозвища обидное «дурачок». Гир же уступил обидчикам и негласно согласился зваться «внучком». Впрочем, расплачиваться за деда пришлось в большей степени родителям Гира, которые после злополучного похода уехали из Пятачка в Черноземку, где жили на отшибе деревни вдвоем, ведя хозяйство и изредка показываясь в центре деревни.

С детства окутанный известностью родственника Аларда Сумасшедшего, Гир не последовал примеру родителей, а гордо задирал голову, когда речь заходила о событиях дней минувших, за что не раз был бит сверстниками. В конечном итоге сошлись все на том, что когда рядом Гир, то тему кровавого события старались не поднимать, чтобы дело не дошло до драки.

Вот и сейчас, перепрыгивая кочки и тяжело дыша, он размышлял над тем, что даже его товарищ Ули, которого он знал с самого детства, готов драться, лишь речь зайдет о деяниях Аларда. Аргументы Гира в защиту деда он, как и большинство людей, встречал резким предупреждением и гневом. Даже отец Гира — старый Грег — советовал Гиру помалкивать. Сам же Грег выглядел всегда слегка устало и разговора об отце не поддерживал. Не злился в ответ на расспросы сына, просто уходил от разговора. Мать же лишь неловко улыбалась на это, переводя тему на вопросы быта.

С ранних лет, столкнувшись со стеной непонимания в головах товарищей, Гир отчасти осознавал, что люди в деревнях возненавидели его деда не из-за того, что он повел на смерть людей, а потому что Алард попытался. Взбудоражил умы, собрал под своим началом энергичных, молодых и не успевших отупеть от рутины людей, но в итоге проиграл. Конечно, вспоминая о днях минувших, жители говорили, что старик отличался высокой способностью к Мысли, отчего сумел захватить умы людей. Одурманил, ввел в заблуждение и сам, ведомый пылающим безумием и заражая всех вокруг, пошел на смерть, увлекая последователей за собой.

Гир же смотрел на события совсем иначе. Хоть деда он и не застал, но видел в его действиях смелость, а вовсе не сумасшествие. В голове его не укладывалось, как могут односельчане так беззаботно жить, окруженные дремучим лесом, полным умертвий, выходящих на охоту, как сядет солнце. Как могут быть довольны жизнью, передвигаясь между пятью деревнями по узким тропам, где единственной защитой является прореха света над головой.

Взбудораженный размышлениями и погруженный в мысли, Гир вдруг услышал что-то помимо собственного, разгоряченного от бега дыхания. Извивающаяся дорожка не позволяла заглянуть далеко вперед, но прислушавшись, он распознал отдаленное ржание Светлячка.

— Ну наконец-то! — с облегчением прохрипел он себе под нос и прибавил в беге, уже не экономя сил.

Глава 2. Встреча со смертью

Вскоре ржание животного стало все сильнее волновать Гира, уже отчетливо слышащего его за следующим заломом дороги. «С чего бы Светлячку так реветь? — подумал он, всматриваясь в сторону звука. — Только бы не поломал ноги этот дурень!».

Оббежав огромный пень когда-то возвышающегося поперек дороги дерева, обхватить который смогло бы только человек двадцать, взявшись за руки, Гир с удивлением уставился на виляющую дорожку. Повозки не было. Дорога за пнем хоть и извивалась, точно змея, но отчетливо просматривалась.

Раздавшееся вдруг истошное ржание заставило Гира вздрогнуть и повернуть голову вправо, в полумрак леса. Без сомнения, произошла беда, парень понял это по ржанию Светлячка. Как собака понимает боль или грусть своего хозяина, так и Гир животным нутром осознал тяжесть ситуации.

Пробежав еще с десяток шагов, Гир увидел телегу, привалившуюся к стволу дерева, а между нагруженным возом и вековым гигантом трепетала голова Светлячка, бьющегося в попытках выбраться из-под тяжести телеги. Увидев эту картину, Гир в ту же секунду бросился на помощь, перепрыгивая пучину корней и не заботясь о целости своих ног. Он погрузился в тень леса.

— Тихо, тихо, приятель! — ласковым голосом постарался Гир привести в чувство обезумевшее животное. — Сейчас я тебя освобожу, потерпи!

Но глаза Светлячка были безумны, что могло говорить лишь о сильной боли. Могучее тело хоть и старого, но все еще сильного животного расположилось в тисках телеги и ствола дерева. Животное не обращало внимания на слова, а лишь билось в агонии, разя головой то ствол дерева, то борт телеги. Повсюду было разбросано пшено из разорвавшихся тюков, и лишь поняв, что успокоить так просто Светлячка не получится, Гир взглянул под ноги. Там, где туман не был так густ от движений и волнений воздуха, проглядывались участки, усыпанные золотистым зерном и алой кровью.

— Ох, Ишка меня побери! — пробормотал Гир наклоняясь ниже. — Сколько крови!

Земля под его ногами была густо обрызгана алым цветом, тянущимся от взбеленившегося животного.

Все эти события произошли за мгновения, как Гир подбежал к придавленному возом Светлячку. Не зная, что делать, он бросился было схватить голову животного, чтобы уберечь от жестоких ударов, оставляющих алые следы то на стволе дерева, то на краю телеги. Силы были несопоставимы, и он едва успел отдернуть руки, которыми схватил за голову животное, как вновь конь врезался в кору, разбрызгивая кровь из раненой плоти.

Растерянный, охваченный исступлением животного, Гир навалился на телегу, но та не поддалась, всем своим весом давя на конский бок. Пару попыток предпринял Гир, прежде чем охваченный путами страха мозг подсказал решение. Хватая мешок за мешком, он не глядя выбрасывал их с воза, гонимый душераздирающим криком коня. Мгновение, и мир Гира затих. Сам он замер, схватившись за очередной мешок, а остекленевшие глаза уставились вниз, ухватившись за торчащее из-под телеги нечто.

Само нутро Гира застыло, когда, схватившись за мешок, он вдруг заметил извивающееся, подобно угрю, бледное, длинное с выступающими мелкими бугорками по всей длине что-то. Время для него замедлилось, но подсознание трубило об опасности, пустив дрожь по всему телу. Какой-то частью разума Гир понимал, что конкретно видит перед собой, но ноги сами начали сгибаться, а спина склонилась. Он заглянул под телегу.

Алая кровь фонтанирующими потоками била из терзаемой груди Светлячка. Крючкообразные когти глубоко вонзались в тело по обе стороны от зияющей раны, а огромная пасть прижималась к плоти, вонзая в нее клыки и жадно, с ежесекундным хрустом сосала жизнь из животного.

Подобие человека, с длинными тонкими конечностями, белое, словно покойник, самозабвенно высасывало жизнь из груди Светлячка. Кадык на горле твари судорожно двигался, проглатывая щедро льющуюся кровь. Длинный хвост торчал из-под телеги и чуть подергивался, когда существо подтягивалось к ране на груди коня.

Впав в состояние ступора от накатившего ужаса, Гир лишь с округленными глазами смотрел на представшую картину. В ушах его звенело, а болезненное и еще пока громкое ржание Светлячка едва доносилось до сознания. Страх словно приказал ему не двигаться, в надежде, что умертвие, а это было оно, в чем Гир не сомневался, не заметит его. Так и было: опьяненное горячей кровью существо высосало настолько много крови, что брюхо его распирало, и похоже оно стало на шар. Глаза умертвия были закрыты, а нос ежесекундно высмаркивал брызги лошадиной крови, заливающей всю морду кровопийцы.

Но долго ли все это продолжалось? Время текло совсем иначе, оно словно застыло. Может, мгновение, а может, целую вечность? Гир не мог ответить. Но где-то внутри его сознания мелькнула искра, вспыхнул огонек, растапливающий ледяные тиски ужаса. Искра злости и ненависти к мерзкому созданию, смеющему причинять столь ужасные страдания его старому товарищу. Сомнений в том, что рана Светлячка была смертельна, у Гира не возникало. Страх и злость в нем перемешались в бурлящую смесь, заставляющую тело реагировать.

«Не чует меня, — промелькнула мысль. — Кровью одурманено! Вот он, шанс!»

Рука Гира потянулась к мечу. В следующее мгновение свистнула сталь, выскакивая из ножен. Раскрылся круглый, бледный, точно туман, глаз умертвия, очнувшийся от сладостного упоения! Сталь пронзила шар плоти! Поток крови брызнул из рассеченного брюха!

Свалившись на спину, Гир судорожно отталкивался ногами от рыхлой почвы, отстраняясь от телеги. Он проткнул брюхо умертвия, видел, как оно беззвучно оскалилось, и моментально, точно насекомое, скрылось из-под телеги, оставляя пульсирующий шлейф из раненого живота. Вскочив на ноги, Гир схватился за меч обеими руками, крутясь из стороны в сторону и пытаясь понять, куда делось умертвие. Откуда ожидать атаки? Ржание Светлячка вновь ворвалось в уши. Теперь-то Гир четко понимал, почему так ревело животное, которое еще секунду назад жрали буквально заживо, разорвав плоть на груди.

«Бежать! Нужно бежать!» — кричало нутро, а ноги дрожали и не желали сделать и шагу.

— Едаааа? — прошипел вдруг тихий, хрипящий голос со стороны телеги.

Глаза Гира, как и острие меча, встрепенулись в сторону звука. На стволе неохватного дерева, вниз головой, с красной от крови мордой расположилось умертвие. Длинные когти на ногах и руках вонзались в кору. Создавалось впечатление, что бледное чудовище не прилагает никаких усилий, чтобы удерживаться. Хвост мерно двигался, подобно змее, и на кончике его Гир приметил крючковатое жало.

Все в деревне знали об умертвиях, но видели их единицы. Чаще всего сталкивались с кровопийцами лесорубы, тщетно борющиеся с деревьями-великанами, растущими быстрее, чем их могли вырубить. Они-то и рассказывали об умертвиях и о том, как они иной раз хватают зашедшего слишком глубоко в лес лесоруба. Пусть тела их и тощие, точно у изможденного голодовкой пленника, но сила в них скрыта несоизмеримая человеческой, как и скорость. Хвост они используют как средство для молниеносного убийства, пронзая им жертву точно в шею, под ребра или в глаз. Свидетелей подобной охоты немного, ибо убивает умертвие быстро, а человек не успевает издать и звука. Если же посчастливится найти останки жертвы, то у нее не остается крови и мозгов. Лесорубы говорят, что первым, точным ударом умертвие убивает жертву, затем тащит его на ствол дерева в полумрак, царящий в гуще даже днем, затем через глаз выедает мозги и если не насытится, то высасывает и кровь. Впрочем, не было найдено ни единого тела с кровью.

Смотря сейчас на тощее и обманчиво слабое тело с длинными конечностями, Гир каким-то чудом осознавал, что стоит ему побежать, и в один прыжок чудовище настигнет его, убив за мгновение.

«Бежать! Нет, умрешь! — судорожно мелькали в голове варианты. — Стоять? Нет, умрешь! Кричать? Умрешь! Нападать? Да, нападать!»

Либо в тот момент страх заставил Гира потерять рассудок, либо его внутреннее животное посчитало, что так он сможет выжить! Как загнанный стаей волков кабан бросается в атаку, так и Гир, вскинув меч над головой и хрипло закричав, с искаженным ужасом лицом бросился на умертвие, застывшее на стволе дерева над телегой.

Сделав несколько судорожных шагов, Гир вдруг споткнулся о корень, и в тот же момент костяной шип просвистел совсем рядом с его шеей, рассекая воздух. Умертвие, точно пущенная стрела, проскочило мимо и теперь отделяло Гира от спасительной дороги с лучами солнца. Но и сюда к краю дороги, сквозь кроны гигантских деревьев просачивались редки лучи. Умертвие словно ощущало каждое их прикосновение своей тонкой, почти прозрачной кожей. Стоило редкому лучу попасть на пергаментную кожу кровопийцы, как в тот же момент даже в полумраке становились видны покраснения, вздувающиеся и причиняющие боль монстру.

Но Гир сейчас не был способен осознать или заметить такие мелочи. Поднявшись на ноги, обезумевший и не осознающий, как сильно ему повезло, что он еще дышит, он вновь бросился в атаку. Тяжело дыша и неловко ступая, он рычал и размахивал перед собой мечом, точно отбивался палкой от бешеной собаки. Он наверняка был бы уже мертв, если бы не обжигающие чудовище лучи солнца, вспенивающие на его тонкой коже волдыри при каждом прикосновении. Смертоносный хвост пару раз вздымался для атаки, но солнце дарило Гиру очередную секунду жизни, разя умертвие со спины, а он продолжал реветь, как оголтелый, размахивая мечом. Впервые он использовал сталь для сражения, да и где мог он воспользоваться ею еще, за шестнадцать лет, живя в деревне, под защитой Святодревов.

Меч свистел, рассекал воздух, а умертвие отступало, шипя и дергаясь от ожогов, но везению вышел срок, а полумрак окутал умертвие вновь, и хвост с крючковатым шипом взвился в воздух. Удар! Вой стали! Хрип! Брызги крови!

Шип метил точно в горло, но яростные и беспорядочные атаки Гира послужили ему на пользу. Сталь вонзилась точно под шип, врезавшись в кость, и отвела смертельный удар вбок. Кровь хлынула из разодранной щеки, обжигая лицо Гира, но не причиняя ему боли. Сейчас он не чувствовал ничего кроме безумства. Его нутро боролось за жизнь, крича, размахивая мечом, ударяя кулаками и ногами. Даже получив серьезную рану, изуродовавшую ему в одно мгновение лицо, он устоял на ногах, но ненадолго. Кровосос уже ринулся на него, молниеносным движением схватив Гира за ногу и вонзив ему клыки в голень! Но и тут жертва не закричала, а лишь правой ногой начала бить по круглой голове каблуком сапога.

В полумраке леса, рядом с хрипящим от боли конем, придавленным телегой, боролись жертва и охотник. Худощавый парень с остервенением колотил ногой по хищнику, стараясь освободить кровоточащую ногу. Правды ради у него получалось! Умертвие было столь голодным, что кровь его буквально пьянила, как заядлого пьяницу первый стакан крепкой выпивки. Попавшая в пасть человеческая кровь заставила монстра на мгновение задрожать от удовольствия, и в этот момент хватка чуть ослабла. Гир дернул ногу, и, казалось бы, она почти освободилась, но мгновения не хватило, и умертвие сомкнуло стальные капканы на ступне, разрывая сухожилия и хрящи. Из сапога полилась алая кровь, а зверь начал терзать ногу, длинными когтями вонзившись в бедро. Животное внутри Гира сражалось, билось! Сознательное уступило бессознательному, вверив жизнь в его руки! Сейчас сражались не подросток и умертвие, а два зверя!

В пылу борьбы Гир вдруг почувствовал, как нога его освободилась! Сапог слетел с голени с кровавым бульканьем, и умертвие вцепилось в него когтистыми пальцами, чавкая и упиваясь кровью. Не теряя и секунды, Гир поднялся и сделал шаг, но тут же рухнул вперед, не чувствуя под ногами опоры. Еще попытка! Снова тело не слушалось, точно он проваливался в яму. Тогда он пополз к свету! К дороге, дарующей жизнь. К лучам света, куда монстр не мог добраться. Он полз не оглядываясь, а позади все тише ржал Светлячок, истекая кровью, теряя последние силы, и, хрипя от возбуждения, упивалось обедом умертвие.

Глава 3. Кто за дверью скребется?

— Это на чем ты такое пойло выстоял?! — воскликнул огненно-рыжий здоровяк, громко ударяя деревянной кружкой о стол. — У меня со второй кружки ощущение, что лесолап мне по лбу копытом съездил! Ха… Крепкая дрянь!

— Особый настой на масле брюхосвета, — ответил высокий и тощий мужчина, протирая кружку, а после Мыслью отправляя ее на верхнюю полку за спиной. — Настаивается неделю в бочке из грибохода, проходит лиственную фильтрацию, так что напиток получается крепкий и забористый! Будь аккуратен, Гриммар.

Здоровяк поднял кустистую бровь, глянув в сторону обратившегося к нему трактирщика, утирая усы. Был он крепок собой, даже можно сказать — гигант. Все черты лица его были массивны, руки бугрились мускулами, а широкая грудь раздувалась при вздохах точно меха в кузнице.

— Смотри-ка, парни, на нашего трактирщика, — весело вскрикнул Гриммар, оглядывая небольшой зал, похожий на внутренности бочки, где уместились за крепкими деревянными столами семь человек, держа по кружке в руке, — кто еще кроме него осмелится мне такое говорить, а?!

По залу прошелся одобрительный хохот, и кружки вновь взвились вверх, глухо ударяясь друг о друга.

— Ты хоть какое пойло настаивай, а меня свалить будет ой как сложно! — вторил он трактирщику, взявшемуся за следующую кружку. — Вот тебя ежели взять, то сколько ты осилишь кружек? Сам же тощий, поди, и топором взмахнешь разок-другой, и сил не останется. А ежели в тебе сил нет, то и пойло тебя с ног свалит, стоит тебе чуть пригубить! Ну что, правду говорю, парни!? — выкрикнул он, громко смеясь и прикладываясь к кружке.

— Правда, Грим! Правда! — весело откликнулись мужики, увлеченные едой и выпивкой.

— Твое дело топором махать, — спокойно ответил трактирщик, — а мое — поить вас да кормить.

Закончив с кружками, трактирщик подошел к каменной печи, где в котле аппетитно булькал наваристый бульон. Помешивая и пробуя на вкус приготовленное блюдо, он свободной ладонью изредка дергал из стороны в сторону, и пустые кружки улетали со столов, а чистые подлетали к бочонку, наполнялись и возвращались к столам, не проливая при полете ни единой капли.

— Эк у тебя как хорошо получается! — восхитился Гриммар, следя за Мыслью трактирщика. — Мысль у тебя отточена, как мой топор. Верно говорят, что ежели одним чем-то занимаешься долгое время, то даже самые сложные вещи даются бездумно, словно дыхание ночью. Вот меня возьми, так я лес с раннего детства рублю. Сколько помню себя, как папка мой в лес меня брал, хоть мамка и кричала на него потом, что, мол, пятилетнего и в лес берешь. Так вот, я рубил с тех пор, и поначалу сложно, наверное, было, я уж не помню. Но сейчас хоть весь день махать буду, а усталости и нет как будто. Вот и ты Мыслью ловко орудуешь: сам суп пробуешь, а вон как парням по столам кружки разлетаются. Ловко, ловко! — заключил он, откидываясь на спинку стула и в тоже время упираясь затылком в деревянную стену.

Поглаживая усы, Гриммар осмотрел подопечных, которым разговор трактирщика и Гриммара были не столь интересны, как выпивка и густой бульон в миске. Они лишь поддакивали, если главный к ним обращался, а все их мысли были устремлены в тарелку и кружку, после тяжелого дня.

— Вот я иной раз думаю, — после недолгого молчания проговорил Гриммар вполголоса, — а как сильно бы ты топором мог с помощью Мысли деревья рубить? С кружками да легкой посудой управляться одно, а вот дерево охватом в сорок человек — другое. Глава деревень Врон набирает в лесорубы крепких да удалых ребят. Вон, взгляни на этих лбов, — обвел он могучей рукой жующих и пьющих подопечных. — Думаешь, Мыслью пользуются? Не-а, оно им не нужно! Машут топором, пока солнце светит, а как перестает, так либо спать, либо пить!

Трактирщик же, казалось, занимался своими делами, не обращая внимания на адресованные к нему слова здоровяка. Он занимался различными приготовлениями, в том числе заправлял лампы, ибо окон в таверне не было, лишь плотные, деревянные стены с одним очагом, десятком небольших столов, стойкой, за которой готовилась еда, и лестницей, уходящей по стене наверх. Вот и сейчас он достал из-под стойки бочонок и заправлял железную, плоскую лампу густой и тягучей жидкостью ярко-желтого цвета. Наполненная лампа без огня освещала помещение теплым светом, и после заправки вылетела из рук трактирщика и закрепилась на цепи над столом Гриммара.

— Слышал ты наверняка, — закончив с освещением и вновь встав за стойку, проговорил трактирщик, — что Мысль утомляет не хуже физической работы. Разный у каждого потенциал при рождении задается, как сила или выносливость. Да вот только мощь мускулов твоих тело контролирует, и ежели силы покидают, то и махать топором не сможешь, а упадешь. Мыслью же до смерти можно пользоваться. Хочешь камень огромный поднять, то ничего тебя не остановит, если сконцентрирован на задаче и ни о чем больше не думаешь, то и поднимешь. Но тут две загвоздки, о которых мало кто говорит. Во-первых, единицы способны поверить в то, что могут сделать Мыслью больше, нежели руками. Смотрит иной на камень, и в голове у него картина, как он к камню подходит, и сколько бы ни толкал его, сколько бы усилий ни приложил, то все едино не сдвинет и на полшага. Вот и Мысль его не способна камень поднять. Во-вторых, если вера в Мысль слаба, а усилие уже приложено, пусть тот же камень будет, то стоит пошатнуться вере, как весь вес камня внутри что-то переломит, и вот уже здоровый с виду мужик лежит бездыханно. От чего умер? Никто не скажет. Переломилось внутри что-то — вот и весь сказ.

— Ну, пусть так, — с ухмылкой ответил Гриммар, разглаживая рыжие усы, изрядно вымокшие от крепкого напитка. — А как же мелкие вещички? Оставим мы камень, чего его тягать-то. Возьмем за пример топор и дерево. Отчего же топором с помощью Мысли не махать? Иль и тут придумаешь оправдание, бульонщик?

На укол трактирщик не обратил внимание, лишь вновь махнул ладонью, отправляя тарелку к котлу наполняться супом. До краев полная тарелка, исходя паром, пронеслась над деревянным полом, изрядно заляпанным землей от сапог, и приземлилась точно перед носом лесоруба, не разлив и капли! Довольный хохот и стуки кружек ознаменовали благодарность за быструю подачу. Трактирщик же вытер руки об низ фартука, словно лично поднес тарелку, после чего соизволил ответить.

— Бить топором весь день можно и во время этого думать о чем попало, хоть о жене своей или о настойке из грибохода. Если желание есть, то и с товарищем шутками поперебрасываться. Да хоть зад почесать, если назойливая муха укусит, а Мыслью нужно всецело управлять. Нельзя отвлекаться, только о ней и думать, иначе надломишься, как я тебе сказал ранее.

Водя по тарелке ложкой, словно что-то выискивая, Гриммар с легкой усмешкой в глазах смотрел на трактирщика, занимающегося своими хозяйственными делами. Даже сам Гриммар не дал бы ответ, касаемо того, доволен он умозаключениями трактирщика или нет. Да и чаще всего он заводил разговоры с ним не для того, чтобы зерно истины отыскать, а чтобы развлечь себя разговором после рабочего дня. Уж сильно ему нравились доскональные пояснения трактирщика, имеющего ответ на любой вопрос, но при этом ни о чем почти не спрашивающего.

Вскоре с супом было покончено, и большинство лесорубов принялись курить трубки, наполняя комнату тягучим дымом, едва успевающим просачиваться сквозь круглые отверстия в стене. Обычно в конце рабочего дня, если везло, бригады останавливались в таверне «Дохлый Кровосос», расположенной на перекрестке дорог, ведущих от Пятачка, Топи и Гряды. Тут ждал вкусный ужин, выпивка и соломенные матрасы на втором этаже. Сам же трактир был вырублен в стволе некогда могучего дерева и занимал не самую большую его часть. Стены внутри изрядно закоптились и обсохли, так что лиственный гигант, ныне пень, даже не замечал того, что в его основании образовался трактир. Место же служило для лесорубов и путников перевалочным пунктом, где можно было отдохнуть, поесть и переждать ночь, когда умертвия выходят на охоту.

Внутри было тихо и спокойно, каждый словно погрузился в свои мысли, пыхтя трубкой, окуная усы в пойло или протирая посуду. Приятное забвение, когда ты сыт, тело в тепле и безопасности, а мышцы тянет после тяжелой работы. Но идиллию эту вскоре прервал отдаленный звук. Поначалу тихий и схожий с комариным писком, но все набирающий силу с каждой минутой.

— Кто там голосит!? — выпуская облако дыма из-под рыжих усов, прогремел Гриммар, явно недовольный прерванными раздумьями. Взгляд его сердитых глаз уставился на обитую железным каркасом дверь.

На лицах лесорубов также отразилось недоумение. Время было позднее, и сейчас на дорогах не могло быть кого-либо кроме диких животных и пробуждающихся умертвий.

— Человеческий говор! — подойдя к двери и прислушиваясь, поведал один из лесорубов. — Кричит чего-то!

— Знаем мы ихние уловочки! — воскликнул сидящий ближе всех к двери лысый лесоруб, закидывая ноги на край стола. — Эти кровопийцы иной раз орут не хуже артиста. Вот помните Грида Лопоухого?

Товарищи утвердительно закивали головами, усмехаясь под нос, явно вспоминая что-то забавное.

— А помните, как этот дурень в лес поперся, думая, что там девка его зовет? Девка! — воскликнул он, ударяя себя по лбу ладонью. — Хорошо еще, что умертвие то ему точно во фляжку в нагрудном кармане попало шипом, прежде чем за уши схватило! Так бы точно не жилец. А так всего лишь ушами отделался.

— Но вот в чем еще интерес! — продолжал задумчиво лысый, почесывая мундштуком трубки лоб. — Ежели не было бы у Грида ушей здоровых, то точно бы помер! Я это как представляю? Умертвие его сначала в сердце, а затем — за башку и на дерево! А тут-то оно просчиталось и вместо головы за уши вцепилось. Отстегнуло, значит, умертвие уши, но зато Грид живой остался! Этак ему дважды повезло! Как сейчас помню картину: ор на весь лес, оборачиваюсь, а там Грид несется, за голову схватился, Ишку почем зря костерит и никого не видит! Сколько я ему ни кричал, все одно не обернулся! Так и удрал в Пятачок, не останавливаясь!

Компания дружно разразилась смехом, вспоминая бывшего напарника. Но даже сквозь смех здоровых, выпивших мужиков прорезался крик, приближающийся к «Дохлому Кровососу».

— Помогите! Эй, вы там! — надрывно звал голос совсем уже близко к двери. — Трактирщик! Открывай, умертвие тебя сожри!

Лесорубы поднялись со своих мест, взволнованные происходящим. Лишь Гриммар остался сидеть, из-под бровей вглядываясь в дверь, и трактирщик продолжал спокойно заниматься своими делами.

— Что-то не похоже на умертвие, — пробубнил кто-то из лесорубов, сгрудившихся рядом с дверью и вглядывающихся в небольшие дырки, служащие вентиляцией и удобным средством узнать, что происходит снаружи, — но и не увидишь ничего, уже вон как смеркается.

— Не умертвие это, — спокойно и без намека на сомнение проговорил трактирщик. — Как постучит в дверь, то открывайте, но смотрите, чтобы кровопийца не запрыгнул вслед, если рядом где притаился.

Услышав распоряжение, лесорубы схватились за топоры, которые до этого момента мирно стояли рядом с их столами, и встали около двери наготове. Видно было, что страха в глазах у них нет. Больше волнение или азарт воина. Все они были крепки собой, а массивные топоры, сталь которых блестела точно месяц на поверхности пруда, словно литые устроились в их мозолистых ладонях. На миг воцарилась тишина, лишь едва уловимый шум раздавался за дверью, вскоре переросший в кряхтение и глубокое, надрывное дыхание. Через секунду в дверь едва слышно постучали, и что-то тяжелое рухнуло на землю. Лесорубы переглядывались, не понимая, считать ли одиночный удар в дверь за стук или подождать, но громогласная команда Гриммара о том, чтобы отворили дверь, привела всех в чувство. Заскрипели металлические засовы, и дверь попыталась было отвориться, но мягко во что-то врезалась. Лысый лесоруб, что рассказывал минуту назад о Гриде Лопоухом, осторожно выглянул за дверь, желая узнать, что ее подпирает. Голову он надежно прикрывал топором, а товарищи позади уже были готовы нарубить на мелкие частички любого, кто попытается силой проникнуть внутрь.

— Погоди-ка, — опуская топор, служащий в этот момент чем-то вроде щита, прошептал лысый. — Это же извозчики! Ох, мать… Что это с ними!

Навалившись на дверь, он сумел отворить ее настолько, чтобы протиснуться на улицу. Вокруг расползался мрак, сменяя своего младшего брата сумрака. Только небольшое блюдце с жиром брюхосвета тускло освещало вход в «Дохлого Кровососа». В этом желтоватом мерцании лежали на земле у двери Ули и Гир.

— А ну, тащи их скорее внутрь! — скомандовал лысый, поднимая на руки более тощего Гира, лежащего на спине товарища.

Двое других схватили Ули, который находился сейчас между сознательным и бессознательным состоянием из-за усталости. Дверь с грохотом затворилась, и запели засовы, закупоривая основание таверны от приближающейся ночи и пробуждающихся чудовищ.

— А кровищи-то! — воскликнул лысый, бесцеремонно сваливая тело Гира на стол. — Аж лица не видно! Грязь да запекшаяся кровь… Ох и потрепаны!

— Что кровь! — воскликнул товарищ по топору, указывая на ногу. — У него ступня висит! Глянь-ка, как сочится кровь!

Все пребывали в состоянии шока, кривясь при виде ноги, а точнее, того, что от нее осталось. На столе лежало тело подростка, измазанное грязью, а левая его ступня свисала сейчас со стола, покачиваясь на тонкой полоске кожи. Мясо, сухожилия и грязь смешались воедино. Кровь уже не сочилась так сильно, а стекала по мостику кожи, соединяющему целую часть ноги и висящую на ней ступню. Впрочем, ее было достаточно, чтобы оставить заметный след от двери до стола.

Растолкав в разные стороны лесорубов, перед столом появилась высокая фигура трактирщика. В одной руке у него была глиняная чашка с полотенцем на предплечье, а во второй руке блестящий нож.

— Разойдись! — скомандовал он холодным тоном. — Свет мне загораживаете! Один пусть лицо омоет и следит, чтобы малец не захлебнулся кровью, а остальные займитесь вторым!

Приказ был выполнен. Лысый мужик, втащивший ранее Гира в таверну, схватил со стола полотенце и, окунув его в глиняную чашу, начал аккуратно оттирать лицо от грязи и крови. Лежащий на столе Гир едва дышал. Взглянув на него со стороны, любой бы заключил, что сейчас смерть нависла над юным, обескровленным и изуродованным телом. Суматоха царила среди лесорубов, и лишь Гриммар не пошевелился, продолжая восседать за столом и попивать выпивку. Не морщась, он наблюдал, как трактирщик перетянул ногу парня, как без лишней суеты омыл ее, используя выпивку, как одним твердым движением отсек ступню и аккуратно поставил ее под стол, словно была она хрупкой вещью, а не куском уже мертвой плоти. Вскоре он перемотал ногу и взялся за лицо, где на левой щеке зияла дыра, сквозь которую отчетливо виднелись зубы.

— Жилец или помрет? — спросил Гриммар у трактирщика после того, как перевязанного парня унесли лесорубы на второй этаж.

— Кто знает? — пожал плечами трактирщик, доставая трубку и присаживаясь рядом с рыжебородым главой лесников. — Я пою да кормлю, а не лечу. Ногу ему я почистил. Рану на лице тоже подлатал, как мог. Дышит ровно, хоть крови и много вытекло. Посмотрим, как ночь переживет. Настойка Святодрева должна гниения не допустить.

— А второй что? — кивнул Гриммар в сторону Ули, недавно пришедшего в себя и сейчас с жадностью пьющего воду.

— В порядке, как видишь, пьет да сидит.

— Эй, пацан! — окликнул Гриммар чумазого Ули. — Что случилось? Волк твоего товарища потрепал, али как?

Ули, отложив в сторону кружку, и, утерев губы, бледный от пережитых волнений, принялся рассказывать о том, как взбесился Светлячок, скинув их с товарищем с воза. Упоминать о драке он не стал, а перешел к моменту, как Гир побежал вслед за взбесившимся конем.

— Гир? — перебил рассказ один из лесорубов, окружавших сейчас Ули. — Это тот, что родственник Кровавого Аларда?

Ули подтвердил, и по паре бородатых лиц можно было сказать, что знай они раньше, кого втаскивают в таверну, то, может, и подумали бы дважды, прежде чем дверь открывать. Впрочем, сейчас они были больше заинтересованы тем, что произошло с Гиром, а не тем, от кого он был рожден.

Рассказал Ули и то, как он нагнал позже воз, а точнее, то, что от него осталось. На краю дороги нашел он лежащего Гира, истекающего кровью, а в глубине леса виднелась телега с дохлым, по всем признакам, Светлячком. Уточнять Ули не стал, так как с его слов и дураку понятно, что, зайдя вглубь леса, можно повстречать хищника похуже волка. Поведал он и о том, как перетянул рукавом рубахи ногу, чтобы не истек товарищ кровью, и то, как тащил его на спине, пока солнце не начало садиться, до «Дохлого Кровососа», а как дошел, то так и рухнул рядом с дверью без сил.

— Ох, и везучие же вы! — прогремел лысый лесоруб, крепко саданув ладонью по плечу Ули. — Ни волка, ни какого иного хищника за все время хода? Никто из леса не вылез?

— Как же, — горько хмыкнул Ули, поудобнее усаживаясь на стуле. — Волки выли, но в отдалении, боялись подойти!

— Кого же они боялись? — загоготали лесники, смотря на полноватого, светловолосого и выглядящего дружелюбно, но никак не устрашающе, молодого парня. — Не тебя ли?

Ули был слишком уставшим, чтобы даже злиться или отвечать на колкости, да и перечить лесникам было все равно, что по камню бить голым кулаком.

— Что-то преследовало нас всю дорогу, как я нашел Гира. — продолжил Ули. — За нами обильная капель кровяная тянулась, а до крови далеко не только волки жадные. Всю дорогу я по правую сторону леса ощущал присутствие чье-то, а иной раз и ветки трещали, будто кто-то по ним за нами скакал.

— Экий ты дурень, Ули! — дружелюбно хохотнул сидящий по левую сторону лесоруб, опирающийся на древко топора обеими руками, точно старик на трость. — Неужто ты на умертвий намекаешь? Так ведь день был, а твари в это время либо в дупле скрыты, либо под корнями хоронятся. Столько на телеге ездишь, а такие глупости иной раз сказанешь!

— Ну а кто же ногу Гиру отгрыз тогда!? — с вызовом бросил Ули. — Ежели волк был, то чего он ему ногу отчекрыжил не до конца, да и оставил лежать полумертвого на краю дороги, аккурат там, где сквозь листву солнечные лучи по его спине ползали?

Спор между Ули и лесорубами завязался довольно быстро. Каждый придумывал свои варианты случившегося. Одни говорили, что росомаха подрала, другие ссылались на старого больного волка, который в схватке с Гиром получил травму не меньше, и потому оба расползлись по разные стороны.

Сидящие в противоположной стороне таверны Гриммар и трактирщик слушали и наблюдали. Один попивал из кружки и почесывал бороду, а другой курил трубку, погруженный в свои думы. В конечном счете трактирщик посоветовал Ули умыться, да идти спать, с чем тот с радостью согласился. Правда, даже встать со стула ему оказалось сложно, так сильно мышцы его тела перенапряглись в гонке с заходящим солнцем, где Ули едва успел, что осознал, лишь очнувшись внутри огромного пня, именуемого «Дохлый Кровосос».

В итоге в зале с невысокими деревянными столами и стульями, освещенными тускнеющими лампами, остались двое. Остальные же, допив и докурив, отправились наверх, укладываться спать.

Какое-то время оба молчали, пока трактирщик не разогнал тишину, смотря при этом не на собеседника, а на околоченную металлическим каркасом дверь.

— Выходит, что умертвия теперь и днем нападают? Не страшен им и свет дневной?

— Сам же понимаешь, что чушь все это, — отмахнулся Гриммар, после чего добавил: — Видел сегодня, какая погодка была? Туман, небо серое, что и лучей солнечных практически нет. Я как понял, полез этот дурень свою телегу доставать, вот там-то и встретил умертвие. Наверняка под корнями день пережидало, а тут такой деликатес, да еще и сам в лес лезет. Единственное, не пойму, как этот хиляк выжить умудрился? У меня иной раз здоровый лесоруб пикнуть не успевает, как шип в сердце или в шею воткнется, а этот так легко отделался. Удивительно…

— Да уж, легко, — хмыкнул трактирщик, переведя взгляд карих глаз на собеседника, которому удалось-таки его удивить, — всего-то ногу потерял, да лицо обезображено…

— Да, легко! — не церемонясь, перебил Гриммар, зыркнув на собеседника. — Или, по-твоему, жизнь менее ценна, чем какая-то нога? Тем более, лишился лишь ступни. Если выкарабкается, то мои парни ему лихо вырубят сносную замену, так что и ходить сможет. А харя будет в качестве напоминания за глупость всякий раз, как свое отражение увидит!

Почувствовав сталь в голосе Гриммара, трактирщик отступил со своей позиции, не изменившись в лице. Вновь в зале заиграла тишина, которую через какое-то время начал разбавлять тихий шорох, доносящийся от стен и в особенности от двери. Постепенно стало отчетливо слышаться царапанье в дверь и возня.

— Вкуссссно, — донесся тихий, металлический шепот за дверью. — Открывввай дверь. Открыввввай же!

Затем вновь послышалась возня, и больше голоса снаружи не было слышно.

— Голодные твари, — подытожил все произошедшее Гриммар, отправив последние капли из кружки себе в рот.

— Они всегда голодные, — ответил трактирщик.

— Много ли ты понимаешь? — усмехнулся рыжебородый, подбрасывая кружку в воздух. Та по легкому мановению руки трактирщика воспарила в воздухе и плавно приземлилась на стойку, не издав ни звука, а Гриммар продолжил: — Умертвия все голодней и голодней становятся, а потому и днем уже охотятся. За этот год я потерял вдвое больше лесорубов, чем за прошлый, а кровопийц видят все чаще и чаще. Люд побаивается даже днем из деревень выходить. Далеко ходить за примером не нужно. Взять отпрыска Аларда Кровавого, что сейчас наверху за жизнь борется. Сопляк — прямое доказательство тому, что твари дичают. На дороге иной раз валяется волк без капли крови, а в Черноземке говорят, аж целый медведь был осушен, а этого хищника задрать ой какая непростая задача.

— А что Врон по этому поводу думает? — задал прямой вопрос трактирщик, продолжая смотреть на дверь, словно мог видеть ее насквозь, как и тех, кто скреб ее когтями.

— А что тебе до Врона? — холодно переспросил лесоруб, в голосе которого сейчас трудно было уловить хоть капельку прежнего дружелюбия.

— Мне-то ничего, — повернувшись к Гриммару, спокойно ответил трактирщик, — Я человек, который прожил в этом лесу всю свою жизнь, и не вижу другого пути для себя, как и дожить здесь до седых волос. Вот только за это время я видел, как лесорубы прорубают дорожки от деревни к деревне, а как только с одной закончат, так лес уже вновь поджимает и приходится снова молодняк рубить, чтобы кроны свет дневной не закрыли. Помнится мне, что лет пять назад дорога куда шире была, нежели сейчас, не правда ли?

— Ох и речи у тебя, бульонщик! — рыкнул Гриммар, так же поворачиваясь к сухопарому трактирщику. — Уж очень похожи на брехню Аларда Сумасшедшего! Дороги, мол, уже, лес поджимает! Может, тоже вслед за Алардом в лес пойдешь выход искать? Как раз умертвий подкормишь, да добавишься в их дружную компанию, если свезет не сдохнуть сразу. Потом будешь кровь с земли жрать, как те твари за дверью. А может, топор возьмешь, да начнешь лес рубить, а не бульоны, да брагу готовить, посиживая в сухой да теплой деревянной бочке, куда кровососы не залезут. Все вы умники, когда в пнях сидите, да знаете, что вам ничего не грозит, а как леса рубить, так пишите, мыслью, мол, пользоваться — это вам не топором махать! Тьфу! Так что прямо тебе скажу: придержи свои высказывания и при мне их не болтай. Ты мужик нормальный, сиди себе в таверне, вари харчи да настаивай пойло, а куда не надо — не лезь! Понял меня?

Голос Гриммара не был громким, но холодная сталь в нем дрожала при каждом слове, не допуская возражений. Трактирщик же не упрямился и не спорил. Только кивнул головой, поднялся со стула, постоял пару секунд, о чем-то задумавшись, а после сообщил леснику, что отправляется спать, и удалился по лестнице наверх. Тот в ответ лишь буркнул что-то под нос и вновь раскурил трубку, утопая в тяжелом дыме под звуки скребущихся снаружи умертвий.

Глава 4. Охота на жирного брюхана

— Эй, поднимайся! Чего уснул-то?! Ну, давай же!

Звонкий голос и тычки в бок вырвали Гира из царства снов. Приподнявшись на локте, он протер одной рукой глаза, в полумраке всматриваясь в лицо улыбающейся девушки.

— Уже пора? — прохрипел он пересохшим горлом, садясь на край кровати.

— Еще как пора! — протараторила девушка, прыгающая на коленях от нетерпения на краю соломенного матраса. — Я уже палку подготовила и петлю намотала! А ты что?

— Э… Что я? — не до конца проснувшись, бубнил Гир, но заметив надувающееся негодованием лицо напротив, спохватился и саданув себя ладонью по лбу, воскликнул: — Черт! Ловушка! Лия, извини, я совсем забыл! Хотел еще днем смастерить, но что-то…

— Но опять сидел весь день и камни ворочал, так? — перебила его девушка, улыбка на лице которой погасла буквально за секунду.

Уже больше не прыгая от переполняющих чувств, она скрестила руки на груди и уселась на другую сторону кровати, всем видом демонстрируя нахлынувшее недовольство. Гир же, окончательно отойдя ото сна, стянул со спинки кровати рубаху, надел ее, а следом натянул и штаны. В цилиндрической комнате было тихо и царил легкий полумрак. Лишь один светильник над входной дверью освещал деревянные стены, кровать, делящую комнату пополам и стоящую около округлого окна спинкой к стене. Желтый свет из светильника падал на стол и стул, расположившиеся напротив кровати. В противоположной стороне от двери стена была прямой, а не округлой, как в других частях, и стоял там камин без намека на жар внутри. За этой прямой стеной расположилась уборная.

Протерев глаза, Гир выглянул в круглое окошко. Ставня была приоткрыта, и снаружи властвовала ночь. Вдалеке виднелись серые в ночи деревья, стоящие точно стражи, взяв деревню в кольцо. На них не было ни единого листочка, и смотрелись бы они точно скелеты, если бы не желтые огоньки, передвигающиеся по их стволам, и нежный лунный свет, бьющий сверху и раскрашивающий все вокруг, в том числе и скелеты деревьев, столбами серебряного сияния.

— Эх, красиво! — засмотревшись, проговорил Гир вслух.

— Было бы вдвойне красивее, если бы ты сделал ловушку! — из-под носа пробубнила Лия. — Ты постоянно забываешь обо всем! Помнишь только, как сидеть весь день на крыше, да камешки передвигать…

— А слушай-ка! — встрепенулся Гир, оборачиваясь к девушке. — Я хоть ловушку и не подготовил, но мы с тобой наловим самую жирную добычу!

— Правда? — вновь вскочила Лия, но через секунду к ней словно закрались сомнения. — А как же мы наловим самую жирную добычу, если у нас только одна ловушка?

— Вот увидишь! — заулыбался Гир. — Пойдем, сейчас только нацеплю деревяшку. Посветишь?

Девушка утвердительно кивнула и подскочив к входной двери, запрыгнула на табуретку, аккуратно снимая плоский, металлический светильник. Поднеся его к кровати, она отрегулировала высоту так, чтобы Гир мог видеть происходящее. Спустив левую ногу с кровати, он подобрал с пола деревянную конструкцию. Выглядела она довольно просто, в виде плоской деревяшки, отдаленно похожей на ногу, у которой сверху было чашеобразное углубление под культю. Получалась стопа и подобие чаши, в которую вставлялась культя. Вся эта конструкция крепилась ремнями, чтобы не развалиться. Засунув ногу в углубление сверху, Гир зафиксировал ремнями конструкцию выше колена и поднялся на ноги, слегка шатаясь и ловя равновесие.

— Ну что, пошли?! — улыбнувшись, спросил Гир, захромав в сторону двери с характерным стуком деревянной ноги о деревянный пол.

— Спрашиваешь! — хохотнула Лия, быстро вешая лампу на место и выбегая на улицу вперед хозяина дома.

За пределами дома было хорошо. Ночная прохлада нежно прикоснулась к лицу Гира, а свежий воздух, наполненный ароматами трав и пышущей здоровьем природы, окружающей деревню, щекотал нос и заставлял улыбаться. Все вокруг утопало в лунном свете. На небе были редкие облака, застилающие лунный свет на мгновение, а в следующий миг на землю падали столбы серебряного сияния. Летняя ночь была в расцвете сил, полна энергии и загадочности. В такие ночи не хочется спать. Сонливость уходит прочь, сменяясь романтичным настроем, глупой улыбкой на лице и желанием жить. Жить несмотря ни на что! Забываются мелкие проблемы, ведь впереди загадка и имя ей — ночь.

Гир вдыхал дурманящий воздух, Лия пританцовывала вокруг него с растрепанными каштановыми волосами, держа ловушку наперевес. Ловушкой была длинная палка с веревкой на конце в виде петли. Сделана петля была так, что, потянув за один конец, можно было бы резко сократить петлю, обхватив что-нибудь или кого-нибудь.

— Вон, смотри! — указала Лия пальцем в сторону лысых деревьев. — Смотри, сколько брюхосветов, да еще и жирные такие!

— Эти-то нам и нужны! — согласился Гир, беря в руки стоящие около двери плетеные корзины.

— Давай я понесу, — потянулась было Лия, но Гир неловко заковылял в сторону, тем не менее уворачиваясь от ее пальцев.

— Сам справлюсь, — улыбнулся он, поудобнее усаживая в подмышках и пальцах рук четыре корзинки, в которые как раз бы поместился крупный заяц или откормленная курица. — Пошли, но не шумим, а то еще попадемся.

Через мгновение оба уже шли в сторону ползающих по стволам брюхосветов. Лия вприпрыжку от нетерпения, а Гир — прихрамывая и стараясь не отстать. Все вокруг можно было просмотреть практически как днем. Деревня Пятачок выглядела тихо, но то тут, то там раздавались смешки или приглушенная речь. Разглядеть тех, кто говорил, было затруднительно, так как вся деревня представляла собой огромное количество пней. Каждый огромный пень служил домом для целой семьи, и сейчас над многими жилищами взвивались едва заметные струйки дыма от дотлевающего с вечера очага.

Парочка же пробиралась по протоптанной дорожке от дома Гира, расположившегося на краю деревни, к ярко-желтым огонькам, ползающим по стволам деревьев. Они то присаживались, услышав какое-то волнение поблизости, притаившись за кустами или в высокой траве, то быстро пробегали открытую местность. Даже Гир на деревянной ступне довольно ловко преодолевал просматриваемые со всех сторон участки. Так они, тихо смеясь и прячась, добрались до места охоты, притаившись шагах в пятнадцати от деревьев.

— А вот и добыча! — натужным голосом проговорила Лия, всем своим видом изображая охотника. — Смотри, малец, как гордая и ловкая Лия, именуемая лучшей охотницей на брюхосветов, словит вон тот жирный экземпляр!

С этими словами она медленно пошла к дереву, пригибаясь и неся в руке свою ловушку. Гир со стороны наблюдал, как она подкрадывалась к Святодреву, на котором было не меньше пяти крупных брюхосветов, придающих жизни этим мертвым столбам. Конечно, Гир прекрасно понимал, что Святодревы не мертвы и довольно быстро растут, как и любое дерево в этом месте. Все же при каждом взгляде на серо-белое дерево с десятком ветвей и без единого листочка на них ему представлялся скелет гигантского мертвеца, чей огромный палец выставлялся из-под земли. Впрочем, у брюхосветов не было никаких дурных представлений в их хитиновых головах о деревьях, наоборот, они обожали их, и от того деревня в ночи освещалась пузатыми фонариками по всей окружности, точно стражи стояли с лампами на карауле деревни.

«Стражи-мертвецы, вот же умора, — подумал Гир, наблюдая за охотой Лии, — хотя мертвецам-то уж точно нет дела до живых, не то что на страже их сна стоять!»

Но тут же Гир осекся, опустив взгляд на деревянную ступню, и усмехнулся себе под нос. Тем временем Лия уже подобралась к стволу Святодрева и, аккуратно подняв ловушку над головой, без резких движений, пыталась зацепить петлей лапу брюхосвета. Получалось у нее плохо, так как пузатый жук несколько раз буквально отталкивал петлю, точно надоедливое насекомое, хотя сам им был. Затем он продолжил жужжать и ползать по стволу дерева. В конечном счете очередная попытка Лии поймать лапку брюхосвета закончилась тем, что раздраженный назойливостью ловушки пузатый фонарик расправил крылья из-под хитиновой брони и жужжа полетел на соседнее дерево, где, по его жуковскому разумению, должно было бы быть спокойней.

— Эй, а где же Лия, именуемая лучшей охотницей на брюхосветов? — обратился Гир, помахав подруге рукой. — Ты ее случайно не видела?

Лия в ответ лишь грозно затрясла кулаком в сторону Гира и поползла за следующим жирным экземпляром. Но и вторая попытка не удалась, так как жук сидел слишком высоко, и великой охотнице приходилось тянуться вверх с ловушкой, чтобы едва доставать до цели, не говоря уже о том, чтобы поймать ее за лапку. Раздосадованная поражением, Лия вернулась к Гиру, усевшись с ним рядом.

— Ишка тебя побери! Самых жирных упустила, — с горечью в голосе воскликнула она, но в ту же секунду прикрыла рот ладонью, понимая, что восклицание было не из тихих.

— Думаешь, твой отец нас услышит? — улыбнулся Гир, обнимая девушку и тихонько щелкая ее по кончику носа.

— Стража может услышать, — ответила девушка, пряча нос от очередного покушения, — и тогда нашей охоте на брюхосветов придет конец. Что тогда завтра на день Ишки будем делать? Мой дом будет без единого жука, да и твой тоже. Те жуки, что обычно ползают по дому моего отца — не в счет… Он их трогать не разрешит, да и охоту на брюханов считает глупостью и чуть ли не оскорблением самого Ишки.

— Ну если ты обо мне переживаешь, то мой дом будет с брюхосветом. — заявил Гир. — Я вообще-то планирую поймать крепкого жучару со здоровой светящейся задницей!

— Это как же? — толкая Гира локтем в бок, поинтересовалась Лия. — Уж не хочешь ли позаимствовать мною изготовленную ловушку? Великая охотница, конечно, же позволит тебе ее позаимствовать…

Но не успела Лия закончить, как сзади что-то колыхнулось. Девушка вскочила было на ноги и на половине оборота заметила парящую в воздухе корзину, приготовленную для добычи. Затем ее взгляд с корзинки молнией метнулся к Гиру, напряженному и сосредоточенному до покраснения. Он внимательно смотрел на ближайшего жука и рукой манипулировал в воздухе, заставляя плетеную корзинку плясать в воздухе. Плавности в движениях летящей корзины было мало, и она так и норовила упасть вниз, словно нес ее малолетний ребенок над головой, постоянно спотыкаясь, но упорно продолжая свой путь. Удивленная происходящим, Лия тихонько присела за спиной Гира, наблюдая за происходящим.

Вскоре корзинка подкралась к цели и дрожа замерла в шаге от жужжащего, поигрывающего бронзовыми, хитиновыми крыльями жука. Крышка медленно отворилась, словно хищник раскрывал пасть, а затем по мановению руки сидящего под деревом Гира, прислонилась к брюхосвету. В этот момент началась борьба! Жук был большим и едва помещался в корзинку, а теснота ему вовсе была не по душе, что он и ярко демонстрировал, пытаясь вырваться из откуда-то появившейся клетки. Гир же не терял концентрации и старался не упустить добычу. В итоге он смог-таки закрыть плетеную тюрьму и рваными движениями спустить ее к подножью святодрева.

— Восхитительно! — прошептала Лия, подскочившая к корзине и севшая на нее сверху, плотно прижимая крышку. — Так ловко используешь Мысль! Когда ты научился? А, поняла! Это все то время, что ты сидел на крыше да камешки вращал. Ну ты даешь!

Смахнув выступившую на лбу испарину, появлению которой не смогла помешать даже прохлада ночи, Гир улыбнулся в ответ на восхищение подруги. После они плотно обмотали бечевкой клетку, предварительно просунув внутрь кусочек хлеба, что жук принял более чем одобрительно и выбираться передумал.

Прошло еще около получаса, и все четыре корзинки тихонько жужжали, увлеченные поеданием хлеба, а порядком уставший Гир лежал на примятой траве и смотрел на звезды.

— Ну что, теперь готовы ко дню Ишки? — спросил он Лию, внимательно следящую за тропинкой, откуда еще недавно был слышен тихий шепот.

— Великая охотница довольна, что ее бравый рыцарь победил четырех брюханов, не жалея живота своего! — гордо отчеканила девушка, протягивая Гиру руку. — Теперь, смелый рыцарь, я дозволяю тебе поцеловать мою ручку!

Поднявшись на локтях, Гир потянулся губами к руке Лии, но в последний момент ловко подхватил ее под локоть и повалил на траву. Смеясь и щипая друг друга, оба катались в высокой траве, совсем позабыв о прежней осторожности. В неравной борьбе Лия одержала верх, разведя руки Гира в разные стороны и прижав их к земле. Лунный свет падал точно на лицо Гира, и девушка могла отчетливо видеть шрам, проходящий от подбородка в сторону уха. Прошло уже пару лет с момента как Гир получил увечье, но шрам по-прежнему был большим и отдавал краснотой и вряд ли бы он когда-нибудь стал меньше. Поняв, что слишком надолго задержала взгляд на шраме и что Гир взгляд ее перехватил, но никак на это не отреагировал, девушка молниеносно поцеловала его в губы и отскочила в сторону, весело хохоча. Веселое настроение передалось и Гиру, который вслед за Лией не сдержался и засмеялся, совсем не переживая за то, что их обнаружат. Молодость и цветущая ночь бурлили внутри точно вино, опьяняя пару, хохотавшую от наплыва чувств в ночи.

— Эй, вы там! — раздался приглушенный возглас справа от них. — Чего это смеетесь, а? А ежели нас обнаружат?

Подскочив на ноги с характерным скрипом деревянной ноги, Гир выглянул из травы в сторону неожиданного обращения. Шагах в двадцати от них стоял старый, высушенный дедушка, а рядом с ним — чуть полноватая старушка, держащая в руках ловушку, точь-в-точь как приспособление Лии для ловли жуков.

— Привет, старик! — весело замахал Гир, выпрямившись из кустов. — И тебе привет, Нарда!

— Ах, это ты! — махнул рукой старик на Гира. — Опять приключений на задницу ищешь, а? Да и какой я тебе старик? Ух, ну и наглые же пошли детишки! Пойдем, Нарда!

Пока старик бубнил под нос, направляясь к дереву с корзинкой в руках, сопровождающая старушка улыбнулась парой зубов, сохранившихся во рту, но от того ее улыбка не стала менее доброй, и аккуратно заковыляла вслед за супругом. Лия подскочила к Гиру и отвесила поклон в знак приветствия появившейся паре. Пара же приступила к охоте на брюхосветов, только теперь ловушка была в руках старика. Был он хоть и сух телом, но чувствовалась в нем какая-то энергия, давно уже потерявшая свой пик, но, видимо, ранее такая сильная, что даже сейчас ее отголоски отражались в плавных и уверенных движениях тонких рук. На подшучивания Гира, предлагающего помощь, старик не обращал внимания, а лишь внимательней щурился, прикрыв один глаз, и покряхтывал, подводя петлю к лапке брюхосвета, занятого исследованием святодрева. Мгновение, резкий рывок за нить, и лапа пузатого жука попала в капкан, а после он был скоро стянут с дерева и упрятан в подготовленную Нардой корзину. Скорость и ловкость поимки жука заставили молодую пару с должным уважением оценить опыт старшего поколения. Заметив, что Гир больше не подшучивает, старик выпрямился и подбоченившись заявил:

— Еще ни разу не промахивался при ловле брюханов! Учись, деревянная лапа!

— Ловко вышло, — согласился Гир, пропустив колкость мимо ушей, — но ежели доживу до твоих лет, то вдвое больше словлю, уж поверь, старик!

— Болтай больше! — отмахнулся старик, беря корзинку с добычей за одну ручку, а за вторую взялась Нарда.

Вместе они собирались было пойти, как в отдалении на тропе, опоясывающей всю деревню, из-за очередного пня показались ярко-желтые огни, быстро приближающиеся к старикам.

— Ишка их побери! — воскликнул Гир. — Бегите скорей, это стража!

Пожилой паре повторять дважды не пришлось, и оба засеменили по тропинке, но шаги их давно обвила паутина времени, и от того были они медленны, как бы старики ни старались. Трава вокруг тропинки и зашедшая как нельзя вовремя за облако луна прикрывали стариков от приближающейся и голосящей группы людей.

— Ох, не успеют! — с тревогой в голосе пропищала Лия. — Что делать-то?

— Что делать? Что делать? — повторял вслух Гир, нервно раздумывая над ситуацией. — Ага, слушай!

Подтянув Лию к себе, он быстро рассказал ей план, после чего быстро поцеловал в губы и, схватив одну из корзинок, захромал в противоположную сторону от убегающих стариков. Лия же подхватила три оставшиеся корзинки, взглянула на неуклюжего Гира, чья нога во время бега вовсе не слушалась тела, и побежала по тропинке вверх, откуда они с Гиром пришли.

Отбежав на двадцать шагов, Гир открыл на ходу корзину и обхватил обеими руками недовольного жука, которого сначала посадили в клетку, а затем нагло оторвали от поедания хлеба. Задрав брюхосвета над головой, он осветил себя точно ярким солнечным светом. Остановившиеся было на секунду около тропинки, по которой побежали старики, преследователи отчетливо увидели яркую фигуру среди травы, едва удерживающую беснующегося брюхосвета. Эта картина стала для догоняющих подобна охоте гончей на зайца, и вскоре факелы, трясясь в ночной полутьме, бросились к цели.

— Лови его! — кричали догоняющие, тяжело дыша, — Вот дурень, даже брюхана из рук не выпускает! Вон, дал деру по траве! Держи его!

Если бы кто-то сидел сейчас на крыше своего пня, наслаждаясь ночной красотой, то он наверняка бы увидел, как среди густой травы нырял здоровый брюхосвет, а вслед за ним неслось трое крепких мужиков, тяжело дыша и ругаясь. Впрочем, этот наблюдатель не смог бы должным образом насладиться погоней, так как вскоре один из догоняющих с проклятиями рухнул, подминая под собой траву. В тот же момент из–под его ног выскочил четвертый человек и, неуклюже подпрыгивая и хромая, попытался побежать в противоположную сторону. Пробежал он этак шагов двадцать, после чего почти был пойман товарищем упавшего в траву преследователя, но успел в последний момент развернуться и ловко насадить догоняющему что-то на голову, до боли похожее на огромный шлем или же корзинку. Впрочем, оба повалились в траву, а вскоре подбежал и третий лесоруб, а вслед за ним и упавший товарищ. Все вместе они обступили жертву, точно волки, загнавшие кабана. На этом погоня была окончена, и наблюдателю на пне можно было бы идти спать. Он мог бы еще взглянуть на удирающие по всевозможным тропкам тени, встревоженные криками и светом факелов, в чьих корзинках что-то иной раз сверкало золотым пламенем, а также на брюхосвета, который недавно нырял в траве, а теперь взлетел на ближайшее святодрево и довольно зажужжал.

Глава 5. Стражник, пьяница и смотритель

— Кровосос тебя сожри, как же нога ноет! — прорычал входящий в тускло освещенное помещение крепкий парень с копной густых, рыжих волос. — Давай, шевелись, Внучок!

— А мне весь нос корзиной исцарапал, вон, погляди, Гавин! — обратился следом вошедший лесоруб, держась за кровоточащий нос-картошку.

Гир получил увесистый толчок в спину, от которого едва удержался на ногах лишь благодаря тому, что схватился за металлическую решетку.

После того, как его план по отвлечению погони с крахом провалился, когда Гавин наступил всем своим весом ему на живот и повалился в траву, Гира по всем правилам поймали, затем, не по всем правилам, пару раз заехали по ребрам за его представление и притащили в острог. Острогом являлся старый, поросший мхом и грибами пень. Был он довольно большим снаружи, как, впрочем, и внутри. Половина круглой комнаты отделялась металлической решеткой, за которой был полумрак, пара соломенных и мокрых матрасов. Именно в той половине содержались редкие заключенные, и этой ночью одним из них был Гир.

Прихватив пойманную жертву за шиворот рубахи, Гавин со скрипом отворил стальную дверь и с силой толкнул пленника внутрь, явно стараясь сбить его с ног. Впрочем, и сейчас Гир сумел удержаться на ногах, при этом сплясав нелепый танец, в попытках поймать равновесие.

— Посидишь пару деньков, Внучок! — бросил он в сторону пленника. — Все едино пользы от тебя в деревне никакой! Тьфу!

— Да и от тебя небольшая польза, — осматривая камеру вокруг, как бы невзначай ответил Гир. — Или сторожевые псы сейчас в цене? Хотя ты пес дрессированный, вон как яро людей отлавливаешь, которые брюхосветов ловят по ночам. Думается мне, что поймав кого-то другого, ты не затруднил бы себя тащить пленника до острога…

— Болтай пока что, времени у тебя будет предостаточно посидеть в тишине, — засмеялся Гавин, хотя половина его лица, освещенная лампой со стола смотрителя, явно налилась краской негодования. — Кстати, в отличие от тебя, я приношу пользу деревне, забочусь о ее безопасности и зарабатываю на хлеб, а не живу на подачки от Лии!

Ответный выпад рыжеволосого был болезненным для Гира, что подтвердил его сверкнувший в полутьме взгляд. Оба молча смотрели друг на друга, и напряжение между ними сейчас можно было ощутить физически.

— Пойдем, Гавин, — нерешительно позвал из-за спины лесник с подранным носом, — а то еще твой отец…

— Что мой отец, Бовал?! — прогремел Гавин так, что оба его товарища моментально поникли, а пожилой смотритель за столом поперхнулся питьем.

— Да я это… Так, — начал было Бовал, почесывая квадратную, кудрявую голову — сам же знаешь, он не любит, когда не по уставу…

— Иди-иди, — подхватил Гир, поглаживая болящие от кулаков ребра, — а то старый Гриммар будет недоволен, узнав, что его отпрыск в ночь перед днем Ишки поколотил какого-то калеку в клетке.

— Вижу, что язык твой развязывается лишь в тех местах, где есть лишние глаза, верно? — выплюнул вопрос Гавин, вновь оборачиваясь к Гиру со злобным прищуром. — Внуку сумасшедшего Аларда, видимо, не известно о порядке, который должен соблюдаться. Похоже, дурость передается по крови. Вот только странно, как она обошла стороной твоего тихоню отца, — бросил Гавин, приблизившись к клетке, но после резко отдал приказ: — Выходим, парни! А марать руки об тебя у меня нет никакого желания… Пока что…

С этими словами Гавин резко развернулся и вышел в ночь, а следом за ним поспешили два его товарища, захлопнув за собой дверь в острог.

— Ты это, — прокряхтел старик, смотрящий за преступниками, а по сути, выполняющий роль живого крючка для ключей, — не балуй. Посидишь чуток, а там гляди и выпустят. Я-то тут не причем, хм… ну сам, поди, понимаешь… Я это…

— Не бойся, хлопот от меня не будем, — отмахнулся Гир, — можешь спать, старик, не потревожу.

— Ой, да какое это спать-то, — с облегчением заулыбался старик, почесывая лысую макушку, — я на посту, как-никак…

На этом их короткий диалог был завершен. Старик хотел было еще о чем-то сообщить, но пленник словно забыл о его существовании, что, впрочем, тюремщика вполне устраивало.

Спустя какое-то время глаза Гира привыкли к полумраку, и он, оглядываясь вокруг, заметил в отдалении от себя на матрасе что-то или кого-то. Это что-то по очертаниям походило на человека, который вовсе не брезговал спать на вонючем соломенном мешке, пропитанным влагой и наверняка плесенью. Это нечто тихонько посапывало, не обращая внимания на происходящий балаган вокруг. И через секунду Гир понял, почему: до его носа донесся кислый запах перебродившего пойла. Поначалу перегар глушила влажная вонь острога, но вскоре аромат нашел кратчайшую дорожку к носу Гира. Не желая знать, кто лежит на матрасе, Гир сел на свой тюфяк, не рискнув прислониться спиной к влажной древесине стены. Поджав под себя ноги и уперев в колени локти, он опустил голову на ладони и почему-то начал быстро погружаться в сон, несмотря на необычные обстоятельства ночи.

Провалиться глубоко в сон Гиру все же не удалось, он лишь начал укутываться в одеяло сновидений, как кто-то резко дернул за другой конец, и нахлынувшая прохлада прогнала еще робкий сон.

— Кхм! Эй, ты! — прозвучал у Гира над головой скрипучий голос. — Выпить есть у тебя что, а то горло, кхм, пересохло.

Перегар, вырвавшийся из пасти говорящего, точно рой саранчи из банки, быстро достиг Гира и без особых проблем победил остатки сна, прогнав его вовсе. Подняв голову, Гир в полутьме увидел копну торчащих в разные стороны переплетенных волос, растущих из головы, бороды и, казалось бы, из ушей и носа, по крайней мере так можно было утверждать, глядя на говорящего из полумрака острога.

— Глянь-ка на него, — весело заскрежетал голос над головой, — какая сопля, а уже в остроге сидит! Постой-ка, кхм, а ты тут был, когда эти, как их… а, сволочи эти! Ну… меня приперли? Что-то я упился так, что что-то помню, а что-то не помню! Кхм, скажу тебе по правде! Кхм… почти ничего не помню…

Последние слова он произнес задумчиво, словно высказал какую-то серьезную мысль, о которой стоило бы задуматься. Он даже отошел в сторону, качаясь из стороны в сторону, поглаживая щетку на подбородке, так уж вышло, выросшую не помелом, а бородой, хотя по всем качествам к помелу была ближе. Гир же наблюдал за ним с неким удивлением только что проснувшегося от дремоты человека и не вполне осознающего, где он находится. Владелец же скрипучего голоса что-то бубнил себе под нос, а потом вдруг резко развернулся, словно протрезвев в мгновение, подскочил к Гиру и схватил его за грудки одной рукой.

— Ну а табак-то у тебя имеется?! — вытаращив глаза на собеседника, с замиранием в голосе прошипел он, но не шепотом вовсе, а громким свистом, отчего старый тюремщик подскочил на табурете.

— Иди прочь! — толчком в грудь отстранился от сокамерника Гир, окутанный зловониями своего собеседника. — Ни трубки у меня, ни пойла! А ежели еще раз полезешь ко мне ближе, чем на пару шагов, то отхватишь, будь уверен!

Гир уже понимал, с кем имеет дело, так как в деревне Пятачок одной из самых знаменитых фигур, наряду с печально известным Алардом и всеми уважаемым главой деревни Вроном, был Бурга.

— Кхм, толкаться вздумал, сопля! — едва стоя на ногах, прорычал Бурга, потрясая кулаками. — Еще и пойлом делиться не хочешь, кхм, и табаком, а!? Ну смотри!

С этими словами он пошел на Гира, потрясая кулаками. Был он худ, пьян и едва стоял на ногах. Даже Гиру с его деревянной ступней хватило времени подняться, увернуться от наступающего сокамерника, а когда тот провалился в своей атаке, подтолкнуть его в спину. Голова деревенского пьяницы столкнулась со стеной, издав влажный и мягкий звук, и Бурга повалился колодой на пол. Все произошло за секунду, и лишь после происшествия у Гира в голове молнией вспыхнула мысль о том, что звук был ничем иным, как хрустнувшей шеей. Сзади на картину взирал старый тюремщик, раскрыв от потрясения рот.

— Убил! — воскликнул он через мгновение, глядя на бесчувственное тело пьяницы. — Что ж это ты натворил-то!

— Как убил? — переспросил Гир, которого вся ситуация повергла в онемение. — Он же сам… Я не хотел… Ты же видел, старик? Он сам пошел, я только…

Но тюремщик не слушал его, он, как и Гир отчетливо слышал хлюпающий звук, когда голова Бурги встретилась со стеной камеры. Дрожащими руками старик ковырял замок клетки, пытаясь отворить его. Все произошло так быстро, что он и опомниться не успел. Еще недавно он дремал в тишине, а затем, разбуженный разговорами заключенных, увидел, как один напал на другого, но тот увернулся и толкнул обидчика в спину точно по направлению к стене. Затем это ужасный звук, от которого у тюремщика до сих пор волосы на руках стояли дыбом. Наконец справившись с замком, он отворил металлическую решетчатую дверь и бросился к недвижимому телу. Не осознавая, что делает, Гир также наклонился над Бургой, машинально помогая перевернуть худощавое и довольно легкое тело. Было оно податливо и недвижимо, что лишь сильнее уверило Гира в пусть и случайном, но кровопролитии.

Оба стояли на коленях около зловонного тела, вглядываясь в полумраке на верхнюю часть его головы. Жидкий свет со стола тюремщика за десять шагов от тела едва освещал бледное, вытянутое лицо, окруженное репьем волос. Было лицо не из приятных, что виделось даже в полумраке, но ни крови, ни повреждений на нем не было, лишь какая-то грязь со стены или с пола, полученная при падении. В следующее мгновение глаза, еще недавно принадлежавшие случайно убитому человеку, по умозаключениям Гира и тюремщика Бурги, резко открылись.

— ХТЬФУ! — из-под клока волос, именуемого бородой, вылетела россыпь слюны, точно в область глаз склонившихся над убитым, а через мгновение раздался сиплый смех.

Гир и тюремщик в тот же момент схватились руками за лицо, повалившись от неожиданности назад. Всего чего угодно могли они в тот момент ждать, но не плевка в глаза и сумасшедшего ржания, последовавшего за ним. Старик охал и стонал, повалившись навзничь и проклиная Бургу. Гир рычал от злости, утирая текущие из глаз слезы краем рубахи. Бурга смеялся, и скрипнула металлическая дверца. Открыв глаза и часто моргая, Гир успел только увидеть, как деревенский пропойца достает ключ из замка и шатающейся походкой идет к столику, где ранее дремал тюремщик.

— Сволочь ты эдакая! — стенал бывший тюремщик, а ныне заключенный, — Ух! Спина моя! Ой-ой-ой! Чтоб тебе худо было, свинья!

Не обращая внимания на плюющегося проклятиями старика, Гир, разозленный до глубины души, вскочил на ноги и быстро доковылял до железной решетки. Злость его не знала границ, и сейчас он был готов разорвать старого пьяницу, посмевшего плюнуть ему в лицо и выставить таким дураком! Схватился он было за дверцу, предвкушая, как поколотит Бургу, но та не поддалась, лишь едва слышно заскулили старые петли.

— Ах ты скотина! — заревел Гир, тряся решетку в гневе, — а ну отвори! Ох, тебе и не поздоровится! Ох, поверь моим словам! Старый лжец! Ух, пьяная рожа! Отворяй, тебе сказал!

— Спинаааа! — скулил позади тюремщик, держась за поясницу.

Бурга же в это время беззаботно осматривал столик со стоящей на ней лампой и не обращал никакого внимания на проклинающих его людей. Поискав как следует, он наконец-то нашел спрятанный под столом небольшой бурдюк, определенно с вином. Затем покачивающейся походкой пьяницы он добрался до настенного шкафа, откуда вытащил хлеб и кусок мяса. Собрав все это на столе, он уселся на табурет и принялся пить да есть.

Гир обладал вспыльчивостью юноши, но сказать, что его характер был подобен огню не мог никто. Однако, такая дерзость выбила его из колеи так, что лицо его раскраснелось, а пальцы добела вцепились в решетку.

— Ты чего зенки так выпучил? — вдруг с полностью естественным удивлением спросил Бурга, развернувшись к клетке, — голодный или как? Может, пития подать?

В голосе пьяницы был самый настоящий и живой интерес. Он словно живо интересовался почему это за его спиной раздается злобное скрежетание зубов и учащенное дыхание, напоминающее рык… Ну и стенания тюремщика, до которых ему, казалось бы, дела нет. Злость Гира в тот же момент сама по себе угасла. Он опешил, словно перед ним сидел совсем другой человек, а не пьяница-дебошир. Сложно было злиться на тощего мужчину преклонных лет, одетого в какие-то грязные и засаленные обноски с копной торчащих в разные стороны света волосами. Лишь глаза на этом безобразно неухоженном лице являлись островками ясности. Сейчас же они взирали на Гира с легким удивлением.

— О чем ты говоришь? — отпустив сталь решетки все еще раздраженно спросил Гир. — Делаешь тут вид, словно ничего не произошло! Брось это представление!

— Кхм, а чего было-то? — жуя хлеб и насупив брови, с еще большим интересом спросил Бурга своим менее сиплым после вина голосом.

«Ишка его побери! — подумал Гир, глядя на безобидное, грязное лицо, причмокивающее при каждом глотке вина, — правдаа ведь сумасшедший. Кажется, словно забыл о произошедшем. Разве может так быть?»

— Ты это, — начал Гир в неком смущении, — на меня лезть драться полез, а затем…

— Так, так! Чего затем-то? — еще больше наклоняясь в сторону молодого заключенного, поинтересовался пьяница с вовлеченным выражением.

— А затем, Ишка тебя побери! — воскликнул Гир, — а затем лбом о стену влетел, да с таким звуком, словно проломил голову… Слушай, можешь клетку открыть, раз не помнишь ничего, а то как-то неловко это все…

— Ох… Да кого ты слушаешь!? — пролепетал старый тюремщик, который уже залез на один из матрасов и лежал теперь на животе, одной рукой поглаживая больную поясницу. — Он из тебя дурака лепит, а ты и рад стараться! Объясняет ему еще чего-то…

Не успел Гир перевести взгляда с плешивого тюремщика на обидчика за столом, как каркающий смех второго, словно искра, воспламенил недавно пылающий костер гнева, залив красным жаром стыда и унижения лицо Гира. Бурга давился от смеха едой, и крошки хлеба вперемешку с мясом и вином летели из его рта во все стороны. Так уж он заходился от разыгранного представления, что едва сидел на табуретке, скрипящей от его потоптываний и похлопываний.

— Смейся-смейся, старый дурак, — прошипел Гир, скрежеща зубами. — Я тут ненадолго, так что поглядим, как ты гоготать будешь, когда я из острога выйду!

— Кхм… Ох, жуть как весело! — прокашлялся Бурга, наконец-то закончив с безудержным смехом и едой. — И что же, ежели выйдешь? Неужели старого человека колотить станешь?

— А ты разве иного заслуживаешь!? — разразился Гир, вновь потрясая клетку от злости. — Ты ключ мне дай, и посмотришь, стану ли я пьяного дурака бить!

Злость юнца смешила Бургу, который наелся, напился и теперь был совсем не против зрелища, которое с такой охотой Гир ему предоставлял, пылая оскорбленной гордостью молодых лет.

— Слушай-ка, а ты не сынок ли Грега, — вдруг наморщив лоб и перестав смеяться, спросил Бурга, вглядываясь в лицо, в которое пару минут назад плюнул. — Шрам вон экий на пол-рожи… Кхм, а это не тебя ли пару лет назад умертвие подрало? А! Ну точно! Кхм, внучок старого Аларда, как-никак! Знаменитость, что тут сказать! Кого только ни встретишь иной раз! Кхм, как погляжу, такой же гордый дурак, только мельче, а так похож… Или спьяну кажется…

— А если и сын Грега, и внук Аларда, то что? — с вызовом бросил Гир, глядя на наглого пьяницу.

Бурга на мгновение задумался, затем развернулся к столу, растормошил неуклюжими движениями ящики и их содержимое, найдя в итоге трубку и мешочек табака. На проклятья старого тюремщика и яркие пожелания того, чтобы раскуренная трубка стала последней в жизни пьяницы, Бурга не обратил никакого внимания, лишь сильнее запыхал, выпуская облачка дыма. Затем вновь вспомнив о беседе, он как будто пробудился ото сна и резко повернулся лицом к клетке, слегка покачиваясь от выпитого вина.

— Кхм, а к тому я это говорю, — вполне серьезным, без намека на шутки голосом проскрипел он, — что незавидная у тебя судьба, Внучок. Тебя же так кличут, верно? Ха, вижу по твоему лицу, что так. Кхм, я тебя вспомнил, теперь-то уж точно. Дед твой кровавой славой окружен, отец твой — гнетом ответственности придавлен, а ты что же? Кем ты кончишь?

— Тем, — уже более спокойно процедил Гир, приблизившись лицом к клетке, — кто тебе ребра пересчитает!

Бурга хотел было вновь засмеяться на нелепые угрозы, как пьяный взгляд его заметил легкие подергивания пальцев Гира. Приподняв брови, он пару секунд смотрел на них, а затем перевел взгляд на пол, где по деревянной поверхности, исхоженной и истоптанной до твердости камня, ползла сама по себя связка ключей, словно ее кто-то тянул за невидимую веревочку.

— Кхм, во дает! — расхохотался вновь Бурга, с кряхтением вскакивая с табурета и в два шага наступая сапогом на связку ключей, — а я и не заметил поначалу! Надо бы с тобой повнимательней, кхм, быть!

Подобрав ключи и запихав их в карман засаленных штанов, он подошел поближе к клетке, лыбясь из-под бороды, что хоть и сложно было понять, но глаза выдавали его эмоции куда яснее губ. Гир же стоял обезоруженным, так как план его вновь провалился, уже второй раз за день! Сначала Гавин отдавил ему живот сапогом при погоне, а теперь пьяница, упитый и ужранный, каким-то образом заметил ключ на полу в полумраке.

— Кхм, хорошо Мыслью владеешь, пацан, — дыхнул пьяница словами, окутанными вонью настаивающегося годами в его желудке перегара. — Видать, не в покорного отца пошел. Он бы и плевок стерпел, и Мыслью бы пользоваться не смел…

— Говори да не заговаривайся! — осек Гир пьяницу, так близко стоящего и в тот же момент такого недосягаемого. — Еще слово про отца, и уж поверь, побоями я не обойдусь, как выйду из клетки.

Слова его прозвучали более чем убедительно, и старый пьяница проверять их не стал, лишь стоял, чуть покачивался и выпускал облачка дыма. Так простояли они друг напротив друга под аккомпанемент стонов от тюремщика. Гир бурил взглядом ненавистного пьянчугу, а тот, пошатываясь, изучал паренька, подбоченившись одной рукой.

— Кхм, а вот ты знал, как дед твой помер? — прервал молчание Бурга, вновь зашаркав к столику за бурдюком вина.

— Убит был умертвиями, — сухо отрезал Гир, — и на этом все! Общаться с тобой не стану, ибо говорить с дураком у меня желания нет.

Бурга засмеялся, его сильно позабавило то, как он задел юнца, вывел его из себя и властвует сейчас над его настроением. Жадно глотая остатки вина, он наблюдал, как Гир сел на старый соломенный матрас и занял положение как до того момента, как его выдернули из полусна.

— Кхм, слышал я о том, что Аларда Кровавого и его последователей умертвия пожрали. Ежели подумать, то как иначе-то? — привалившись спиной к стене, заговорил Бурга, краем глаза наблюдая за Гиром. — Ежели эти дураки решили из леса выбраться, силой, мол, обладают достаточной и выйдут, пробив себе путь, то как же им по-иному умереть, ежели не от зубов тварей ночных? Кхм, но вот что мою хмельную голову иной раз задевает, так это то, что этак через несколько дней лесорубы нашли интересного такое тело в чаще. Как мне помнится, тогда расширяли они тропу, а то эти проклятые деревья растут, точно сорняк на грядке… Кхм, так вот, свалили они пару деревьев, как кто-то закричал, мол, глядите-ка, чего нашел. Понятное дело, что в чащу идти не рискнули, а так, со стороны дороги наблюдали. У нас ведь таких, как ты, дураков не много, кто в лес, как оголтелый бежит… Ну да ладно, о чем это я, значится? Кхм, так вот, слышал я как-то в «Дохлом Кровососе», как болтали эти мужики, что, мол, своими глазами видели ободранное тело, больше на скелет похожее, в лесу. Ясное дело, зверь подрал, птица поклевала, но все это после того, как кровососы все до капли высосали. Но тело-то и ясно, что одного из последователей Аларда могло быть, ибо он недавно из деревни выдвинулся. Единственное, что было тело на здоровенный сук надето. Точно туша свиньи на вертел, так уж лесорубы болтали, а я знай пью да слушаю. Кхм, точно через рот сук прошел, да вдоль всего позвоночника и между ног-то и вышел. Кхм, а тот конец, что снизу вышел, воткнут в землю под углом. Вот и получается, что мясо на вертеле, только погнившее и живностью поеденное.

Прервав на какое-то время свой рассказ, Бурга с аппетитом схватил со стола ломоть хлеба и сверху положил кусок мяса, отправляя все это в густые заросли бороды. С чавканьем прожевав и запив вином, он поглядывал на Гира, но тот сидел в своей прежней позе, словно бы задремав, и не обращал на рассказ пьяницы никакого внимания.

— Я сам-то не видел той картины, так что пересказываю лишь со слов мужичья, — продолжил Бурга, почесывая заросли на подбородке, — говорят, что, мол, был на том суку не кто иной, как сам Алард Кровавый! Спросишь, как это поняли? А так рядом с объедками того тела виднелся деревянный посох из святодрева. Тебе, поди, рассказывали, что дед твой любил с посохом ходить. Грозное оружие было, так как он оба конца, кхм, утяжелил железными набалдашниками. Можно было таким враз голову размозжить. Единственный был, кто безнаказанно выстрогал себе сук из священного дерева. Кхм, любого другого бы давно из деревни за такую дерзость выперли, но не Аларда… С тем бы проблем было выше крыши, даже у самого Врона.

Вновь воцарилась на какое–то мгновение тишина, даже тюремщик старался скулить так, чтобы не перебивать речей Бурги и подслушать как можно больше, хоть о рассказанной истории слышал практически каждый и была она ближе к фантазиям, нежели к правде. Кроме пары лесорубов более никто не видел скелета, насаженного на сук, а потому сельчане остановились на том, что компанию Аларда и его самого пожрал лес и создания, в нем обитающие.

Громкая отрыжка, вырвавшаяся из хмельных недр живота Бурги, разогнала молчание. Довольный собой, пьяница почесал живот и убедившись, что бурдюк с вином полностью иссяк, небрежно отбросил его в сторону, а затем склонился в сторону клетки.

— А я чего еще думаю, кхм? — задумчивым и в тоже время явно насмешливым тоном спросил Бурга, обращая свои слова в сторону Гира. — Как это Алард мог на суку оказаться? Кхм, Грозный Алард, с которым считались буквально все! Старый, но сильный телом и Мыслью — и на суку! Кто же мог подобное совершить, м? Неужели его же последователи? Кхм, неужто те, кто понял, что старик из ума выжил и повел других на смерть, совершили расправу? А, как думаешь, Внучок?

Бурга хрипло засмеялся, ясно понимая, что притворяющийся спящим Гир лишь делает вид, а на деле бурлит и злится от бессилия перед жалким пьяницей, издевавшимся над ним, словно злобный ребенок над собачонкой. Лицо же его было спокойно, голова лежала на ладонях рук, упертых локтями в колени так, что все тело без напряжения отдыхало без необходимости прижиматься к влажной стене или ложиться на плесневелую солому.

— Кхм, ладно, — поднимаясь со стула и вдоволь насладившись своей властью и речами, проговорил Бурга, — я уж думал, что придется спать в этой дыре, а оно вон как вышло! Кхм, благодарствую, Внучок! Ну а я пойду.

Поднявшись со стула, он покачнулся, подтянул спадающие штаны и поплелся в сторону двери, но сделав пару шагов, обернулся вновь к клетке.

— Ключи я выброшу в поле, — проскрипел он в ухмылке, — ежели пожелаете найти, то ищите около острога на длину броска.

— Повесь ключи за дверью, Бурга! — взмолился тюремщик. — Не создавай ты мне, старику, проблем, Ишкой молю! Будь человеком, а не зверем!

— Брошу, так и знай! — притопнув ногой с дурацкой усмешкой на лице воскликнул пьяница и вышел в ночь, смеясь и напевая под нос какую-то одному ему известную мелодию.

Воцарилась тишина, разгоняемая лишь редкими проклятьями старика, никак не находящего места на неудобном мешке. Час назад он дремал на своем привычном табурете, прислонившись спиной к выемке в стене, которую за годы продавил так, что влезал в нее, как литой. К утру же у него было готово вино, хлеб да мясо, а теперь лишь сырой мешок, больная спина и позор на всю деревню, да от кого? От старого пропойцы, хуже которого только вшивая собака.

Гир же прекрасно слышал все, что сказал Бурга. Он остыл, злость отступила, и он принял для себя единственно верное решение — притвориться спящим. Спорить с сумасшедшим он не хотел, а под его дудку плясать тем более. Вскоре, убаюканный все более редкими ругательствами старика, он погрузился в сон.

Глава 6. День Ишки

Утро

Сухой святодрев возвышался в центре деревни. Солнечные лучи ярко освещали серо-белое дерево без единого листа. Точнее, несколько деревьев, переплетенных воедино. Это было особенное дерево, так как минимум десяток священных деревьев завивались, точно коса. Рядом расположилась сама площадь, выложенная где-то камнем, а где-то выглядывала утоптанная земля. Грандиозное по своей сложности переплетение священных деревьев формировало полость в сердцевине, где расположился храм Ишки. Точнее, само переплетение священных деревьев и было храмом.

Храм вместе с площадью находился на небольшом возвышении и сотни пней-домов вокруг расползались в стороны, формируя дорожки, улицы и переулки, по которым в этот солнечный день сновали дети, ползли телеги, и среди которых раздавался радостный смех. Буквально каждая улица наполнилась потоком людей, в общей массе своей стягивающейся к площади, уставленной разнообразными лавками, разместившимися на крытых телегах. Гомон и смех разливались по всему Пятачку от храма Ишки в каждую из артерий деревни, наполняя их и заставляя веселиться.

— Так и плюнул!? — воскликнула Лия, остановившись и схватив Гира за обе руки, — Бурга? Этот пьяница? Быть не может!

— Ох, еще как может! — недовольно буркнул Гир, вспоминая прошедшую ночь, — Давай-ка отойдем с дороги, а то телегой сшибут!

Оба они встали в переулке, сойдя с дороги, где было непривычно людно для Пятачка этим утром.

— Давай, рассказывай уже! — нетерпеливо дергала Лия Гира за руку. — Чем все закончилось?

Гир без большого энтузиазма, но понимая, что подруга не оставит его в покое, изложил события прошлой ночи. Рассказал о пьяном Бурге, его выходках, лишь умолчал о речах пьяницы, посчитав лучшим не вдаваться в подробности. Поведал и то, как под утро пришедший стражник и лесорубы выпустили Гира и тюремщика из клетки, и то, как старик, пыхтя и краснея, рассказал им историю своего заключения, все время жалуясь на подлость пьяницы, ссылаясь на то, что если бы не та самая подлость, то он бы никогда не попал в такое постыдное положение.

Подобная новость немало позабавила лесорубов, и сплетни о Бурге поползли по всей деревне, что Гир осознавал, ловя на себе более частые, чем обычно, взгляды и усмешки. Как и любая сплетня, эта была поначалу безобидной, но вскоре вылилась в то, что пьяница и дебошир Бурга, задержанный прошлым вечером за попытку хмельной драки с лесорубами, поколотил в остроге Гира и обдурил тюремщика, после чего запер обоих в клетке и издевался над ними битый час. По сути своей все так и было, если не брать в расчет, что пьяница никого не избивал да не издевался, но болтовня обрастала новыми подробностями, переходя из уст в уста, подобно гнилому пню, обрастающему поганками после дождя.

Долго держать в себе гнев Гир не мог, но улыбки и подшучивания прохожих здорово ему напоминали о старом пьянице, который вдруг стал не дебоширом и занозой под кожей для всех и каждого, а удальцом, который даже смерть вокруг пальца обведет.

— Да брось ты! — поддержала Лия, смотря блестящими зелеными глазами на Гира. — Они так подшучивают по той лишь причине, что болтать у нас не о чем. Сам подумай, у нас любая новость еще потом кучу дней по домам по сто раз обсуждается!

— Меня это сильно не волнует, — отмахнулся Гир, — а в особенности болтовня. Ты лучше скажи, тебе не пора ли подготавливаться к празднику?

— Пора, да еще как! — всплеснула руками Лия, словно ее окатили холодной водой. — Отец уже наверняка готовится к празднованию! Так что я побежала! Ой, чуть было не забыла сказать! Я с утра занесла тебе кое что поесть, в подвал спускать не стала, а оставила на столе. Ну ты сам разберешься. Ну и наш вчерашний друг тебя ждет под столом, не забудь его на крышу привязать. И да! Жду тебя на праздновании вечером! Все, нужно спешить!

Лия быстро оглянулась вокруг и убедившись, что никто не смотрит, быстро поцеловала Гира, вытянувшись на цыпочки и звонко засмеявшись, побежала в сторону храма, придерживая руками подол юбки. Проводив девушку взглядом, Гир зачесал пальцами отросшие практически до плеч черные волосы и пошел против толпы вниз по улице к своему дому.

Полдень

На столе лежал сверток еды. Под столом сидел брюхосвет и грыз корочку хлеба, самозабвенно жужжа. К его задней лапке была привязана веревка, а та в свою очередь крепилась узлом к ножке стола. Прошагав к столу, Гир развернул сверток, в котором оказались сыр, ягоды, хлеб, мука, вяленое мясо и приличный кусок грибохода. Грибоход был самым любимым из блюд Гира, и это лишь сильнее ударило по его гордости при взгляде на еду, оставленную Лией. Отломив кусок сыра и оторвав хлеба, он с жадностью засунул все это в рот, быстро пережевал и громко проглотил. С последнего приема пищи прошли уже практически сутки, но лишь сейчас, прожевав и проглотив сыр с хлебом, Гир ощутил ранее дремавшее чувство голода. Закинув в рот пригоршню клюквы и скривившись от горько-кислого послевкусия, Гир свернул кулек и отворил дверцу, ведущую в подвал, куда и снес еду.

Внутри переплелись чувства клокочущей досады от подачек Лии и благодарность за насыщение. С этими чувствами Гир закрыл погреб, достал из-под кровати плетеную соломенную шляпу и вышел из дома. Время близилось к полудню, и солнце сейчас припекало как нельзя лучше, показываясь над темным лесом-гигантом, окружающим деревню со всех сторон. Натянув на голову дырявую и ветхую шляпу, поля которой кое-как, но защищали глаза от солнечных лучей, Гир забрался по выдолбленным в стене рядом с дверью углублениям на крышу, уже умело вставляя деревянную ступню в пазы. Сверху его ждала плоская деревянная площадка, обмазанная по всей поверхности красноватой глиной вперемешку с соломой и запеченная на солнце. Превратившись в твердую корку, смесь отлично защищала пень не только от влаги, но и от прорастания вездесущих побегов, норовящих пустить корни вглубь пня.

Гир лег точно по центру крыши. Отвязав деревянную ступню, положил ее в сторону от себя и глубоко вздохнул, медленно выпуская воздух. Прикрыв глаза, он прислушивался к своему дыханию, стараясь исключить отовсюду доносящийся гул ожившей к празднику дня Ишки деревни.

Если бы кто-то смог взлететь и увидеть картину сверху, то он наверняка бы спутал деревню с огромным полем мухоморов, ибо красная глина вперемешку с соломой явно напоминала красную шапку с вкраплениями белых пятен. На одной из шапок этих мухоморов лежал бы Гир, ровно дышащий со шляпой, надвинутой на глаза, и широко раскинувший руки и ноги. Если бы кто-то очень зоркий присмотрелся, то смог бы заметить легкие колебания воздуха и мерцания рядом с его отсутствующей ногой, но это вполне можно было бы списать на превратную игру солнечных лучей, таких ярких в полдень.

Солнце успело постоять в зените и начало идти на убыль, а распластавшийся на крыше молодой парень так и лежал, равномерно дыша и не двигаясь с места, точно яркие лучи растопили глину, и тело его буквально прикипело к красной поверхности.

Вечер

Лия внимательно смотрела на воткнутые в кули с землей белые ростки. Выглядели они подобно щепкам и никак не походили на живое дерево, скорее напоминали бело-серый камень. Было таких ростков всего четыре. Обычное количество святодревов за год.

— Ишка в этот год не обошел нас своей любовью, — прозвучал откуда-то снизу спокойный голос, но при этом прозвучавший будто внутри головы, — отнесите ростки святодрева к выходу.

Лия, улыбнувшись, развернулась на голос, видя поднимающегося по винтовой лестнице высокого мужчину. Волосы на его голове были черными, точно уголь, а на худощавом лице с торчащими скулами выделялись подвернутые чуть вверх усы и короткая борода. Был он одет в черную свободную рубаху и такие же свободные штаны, поддерживаемые на поясе широким и плотным поясом. Шел мужчина, возвышаясь над тремя девушками в белых одеяниях, семенящих чуть за ним. Лии всегда нравился контраст черных, как смоль, волос и белоснежных изнутри стен храма Ишки. Переплетенные стволы белоснежных деревьев извивались к солнцу, плотно сплетаясь в вышине, образуя подобие купола. Плотные стволы не пропускали внутрь солнечного света, но в храме всегда было светло и тепло, точно в полдень поздней весной.

Последовав повелению поднявшегося по каменной лестнице мужчины, девушки, облаченные в белоснежные платья, волосы которых скрывала не менее белоснежная накидка, взяли каждая по кулю и понесли их к выходу. Кули были небольшими, и даже хрупкие молодые девушки несли их с легкостью, перешептываясь и смеясь между собой.

— Постой, — властно и в то же время мягко приказал мужчина, остановив Лию, взявшуюся было за мешок, — позже отнесешь. Хочу с тобой поговорить.

— Как будет угодно, глава, — поклонившись, ответила Лия, опустив взгляд в пол, устланный мягким и пушистым мхом темно-зеленого цвета.

— Присядем, — предложил мужчина.

Лия последовала за севшим мужчиной, скрестившим босые ноги под собой. Сидел он с ровной спиной, взирая на Лию серыми глазами.

— Ты неплохо потрудилась, — заговорил через пару мгновений высокий мужчина голосом, в котором ощущалась сила, — этот год Ишка одарил нас четырьмя крепкими святодревами. Целый год мы трудились, воздавали хвалу Ишке, оберегали и растили, вдыхали жизнь в дерево, и вот, теперь наступил день показать наши труды! Выказать люду наше усилие, дать надежду, усмирить буйствующие умы и взбудоражить потухающие! Возгордись же и ты своим деянием, Лия!

— Благодарю, глава! — пролепетала девушка. — Для меня важно одно лишь то, что я стараюсь на благо наших деревень. Каждое выращенное дерево защитит от леса старого и молодого, и для меня это высшая награда!

— Верно, — согласился мужчина, — каждый из нас должен трудиться на благо всех остальных. Взгляни на муравейник и ты увидишь, что каждое насекомое в нем — это часть общего блага. Каждый выполняет заложенное в него природой и Ишкой дело. Представь, что один из муравьев откажется искать пропитание для колонии, что тогда станет? Как думаешь?

— Еду найдет другой муравей, глава? — неуверенно спросила Лия, не поднимая взгляда.

— Так и есть, — согласился черноволосый, голос которого лился ровно и нерасторопно, — но может статься так, что именно этот муравей должен был бы найти росток пшеницы, а остальные обошли бы его стороной. Но теперь ростка нет в муравейнике. Тот провиант обеспечил бы едой колонию на неделю вперед, но муравей, который должен был искать его, посчитал, что он может не заниматься предначертанным ему делом и поставил под угрозу всю колонию. Из-за одного маленького муравья может погибнуть вся колония, и поэтому среди этих трудолюбивых насекомых нет тех, кто отказывается от своей природы, считая себя достойным что-то не делать по своей прихоти. Тебе ясно?

— Глава, — залепетала Лия, явно желающая что-то сказать, но покорно дослушавшая неторопливую речь мужчины до последнего слова, — он вовсе не такой… Он просто хочет чего-то большего…

— Вижу, ты поняла о ком идет речь, — со сталью в голосе проговорил глава, — это хорошо. Это дает мне надежду на то, что твой ум не одурманен и ты видишь вещи такими, какие они есть, без пелены фантазий, но вот осознавать — это мало. Необходимо действовать! Ты должна действовать во благо жителей, выполнять свой долг перед деревнями, свое предназначение в качестве слуги Ишки.

Лия не перечила и не перебивала властный голос, да и сложно было бы представить, что кто-то вступает в спор или не соглашается с черноволосым мужчиной, так сильна и нерушима была его энергия, пронизывающая все вокруг.

— Но его нога, он же не может нормально ходить… Да и иной раз он отправляется на повозке вместе с Ули…

— С ногой его полный порядок, — отрезал глава, не дослушав лепетания Лии, — а твои подачки — нарушение наших устоев! Каждый в деревнях занят делом, которое оплачивается едой, строительными материалами, одеждой. Муравей, который не работает, забирает ресурс у трудящихся на благо колонии. Такой муравей вредит, он подобен гнильце на стволе дерева, если ее не устранить, то рано или поздно она разрастется и погубит сильное дерево. Подними взгляд.

Лия послушно выполнила приказ, смотря на сухое, покрытое не глубокими морщинами лицо мужчины, который находился далеко не в расцвете своих лет. Острые брови нависали над серыми глазами, полными энергии и сдержанности в один и тот же миг, подобно стальному клинку, занесенному для смертельного удара.

— Дочь, — более ласково проговорил глава, протянув руку и погладив покрытую белоснежной накидкой голову, — я прекрасно понимаю, что головой своей ты все осознаешь, а вот девичье сердце еще слишком горячо для того, чтобы переварить слова главы и принять очевидные вещи. Как твой отец я не могу требовать от тебя того, что противоречит твоему нутру. Я прошу лишь, чтобы ты внимательно взглянула на того, кому посвящаешь так много времени.

Лия закивала головой, глядя на лицо, выражающее такую редкую и оттого более ценную доброту. Это была не мягкая доброта матери, далеко не такая. Это чувство более походило на солнечный свет, попадающий на лицо заключенного, долгое время сидящего в полной темноте. Было, впрочем, оно столь же скоротечным. Через пару мгновений Лия отчетливо увидела, как сухое лицо снова стало бесстрастным.

— Оставь меня, — приказал отец, — сейчас мне нужно побыть одному, подготовиться к празднованию.

— Как скажете, глава, — вскочив на ноги и поклонившись, отчеканила девушка.

Подхватив кулек с ростком святодрева, она поспешила к трем девушкам, едва слышно о чем-то перешептывающихся с улыбками на лицах.

Спор на крыше

— Как тут забраться-то? — возмутился Ули, — вот по этим выемкам, Ишка их побери! Я ж так себе ноги переломаю!

— Ничего, научу, как на одной ковылять, — ответил Гир, по-прежнему лежа на крыше своего дома.

— Фух! Нет уж, благодарствую! — тяжело вздыхая, пробурчал Ули, чья русая голова появилась над краем крыши, — я не такой тощий, как ты, так что, фух… мне потребуется не просто ступня, а маленькая тележка под ногу, чтобы лишний раз ее не поднимать, а катить.

Забравшись на крышу, Ули смахнул капли мелкого пота со лба и уставился на Гира. Тот лежал, по-прежнему широко раскинув руки и ноги в свете утопающего за деревьями солнца. От солнечного света крыша отлично прогрелась, и сейчас от нее исходили искажающие воздух едва заметные волны, в том месте, где горячий воздух от глины встречался с потоками вечерней прохлады.

— Эка жизнь у тебя хороша! — воскликнул Ули, грузно усаживаясь рядом с товарищем. — Лежишь себе на крыше, греешься на солнышке. Поутру вставать не нужно, чтобы телегу везти, по корням да пням трястись тоже не надобно.

— А крыша у тебя есть на дому? — спросил Гир, едва шевеля губами.

— Ясное дело, что есть, — усмехнулся Ули, — что за вопросы?

— Ну так ложись завтра…

— Эээ, нет, брат, — усмехнулся Ули, поправляя плетеный пояс, опоясывающий его серую рубаху и подчеркивающий заметно выставляющийся живот. — Мне нужно не только о себе думать, но и о Марте… Ты это, слышал, поди, что я с Мартой думаю сойтись?

Последние слова он выговорил, чуть сконфузившись, излишне сильно подтянув пояс. Откашлявшись и не дождавшись реакции Гира, он продолжил:

— А ты, приятель, что же, будешь так и лежать тут, на крыше-то? Ты не подумай, что я, мол, тебя гоню или чего, но просто я к тому веду, что Лия-то может и того…

— Чего — того? — переспросил Гир, наконец-то сменивший положение, усевшись к другу лицом.

— Поди, сам понимаешь, — натянуто засмеялся было Ули, но видя, что товарищ вовсе не смеется, сменил смех на полушепот, присаживаясь рядом. — Неужто не понимаешь? Ну, брат! Гавин же неравнодушен к Лие, это тут каждому в Пятачке очевидно! Тот ее уж как только не охаживает, постоянно Врон его отца Гриммара приглашает на ужин, а угадай-ка, кто с отцом-то постоянно приходит?

— Тут и гадать нечего, — отмахнулся Гир, — без тебя, приятель, знаю, что Гавин постоянно в их доме ошивается, а что мне с того?

— Что с того!? — воскликнул Ули, всплеснув руками. — А то, болван ты неотесанный, что глава и не прочь отдать дочь за Гавина — будущего главу лесорубов, да и Гриммар от такого не откажется, уж поверь!

— Что толку, если все это упирается в нежелание Лии общаться с Гавином? Ты его видел? Ходит, надувшись от важности, словно делает чего-то важное, а сам только приказы отца выполняет. Да и где выполняет? Бродит в компании своих дружков по окраине Пятачка и отлавливает стариков да детей, близко подошедших ночью к святодревам…

— Не только стариков да детей, — заметил Ули, — но еще и одноногих дураков.

— Ой, да перестань, — засмеялся Гир, отчего его красноватый шрам на щеке уродливо растянулся, — ты тоже наслушался этих сплетен? Да, отрицать не буду, поймал прошлой ночью меня Гавин, но то по страшной случайности, что он в ночи на меня наступил в траве, а так обвел бы я его и его дружков вокруг пальца, так и знай!

— А Бургу тоже обвел бы? — растянулся в белоснежной улыбке Ули, не желая отступать.

— А, Ишка его побери! — хлопнул Гир в ладоши. — Поначалу я зол на него был! Да и сейчас осталось недовольство этим дураком пьяным, но признаю, что этот лис меня подловил и за нутро подцепил своими бреднями! Сейчас подостыл, но буду рад отплатить той же монетой при возможности.

— Да уж, — со вздохом заявил Ули, — все-то тебя тянет в какие-то непонятные ситуации, да ладно бы ты в них верх одерживал, так все тебе боком выходит! Ты постой, постой, дай-ка донесу мысль до конца! Вот если взять ситуацию с Лией, то все же как надо для тебя складывается. Красивая девица, дочь главы деревни Врона, возится с калекой-дураком, который вместо того, чтобы ей взаимностью ответить и обуздать свой характер скверный, лежит на крыше целыми днями, а иной свободный день использует для того, чтобы с кем-то повздорить. Ну, скажи-ка мне, друг, не так ли то, что я сказал?

— Так ли оно? — подумав какое-то время, ответил Гир, наблюдая за редкими лучами солнца, едва пробивающимися сквозь плотную крону леса-гиганта. — А пусть так!

— Во! Молодец, что понимаешь! — обрадовался Ули, хлопнув товарища по плечу.

— Но у палки два конца, — не обращая внимание на довольные возгласы товарища, продолжал Гир. — По-твоему, мне следовало бы быть похитрее. Взяться за голову, начать ездить на повозке не так, чтобы едва на еду хватало, а каждый день. Лию же мне следует охаживать, больше давления оказывать на то, чтобы породниться с родом Луин, а там и Врон, видя, что я парень не промах, сдаст позиции и более против меня ничего иметь не будет. Гавин увидит, что я Лие нравлюсь, и знаков внимания ей выказывать не станет. А там глядишь, на этой благодатной почве и ступня моя отрастет, и борозда на щеке разгладится. Но это ладно, лес поредеет, а брюхосветы объединятся в большой светящийся шар и выжгут каждое умертвие, затаившееся в непроглядной темени корней…

— Экий ты все же дурак, — плюнул Ули, смеясь вместе с другом. — Но было бы хорошо, кабы так!

— Ну, пожалуй, не все, — покачал головой Гир, — но то, что с лесом и брюхосветами, то хотелось бы посмотреть на этот благочестивый шар света!

— Ну а коли без шуток, а? — настаивал на своем Ули, не удовлетворенный отговорками товарища. — Разве не хочется тебе породниться с Вроном?

— Ни малейшего желания! — почесывая затылок, заявил Гир. — Вот если бы его властью и влиянием обладать, то дело другое, а под его началом ходить желания нет. Это взглядам моим противоречит.

— Голова у тебя дурная, приятель, — без тени намека на шутку заявил Ули, — живи да жизнью наслаждайся! Все у тебя есть, нужно лишь руку протянуть, и жизнь будет что надо! Ты чего-то суетишься постоянно, а вместо этого мог бы вести жизнь весьма неплохую. Вот о какой власти ты говоришь? Неужели ты сможешь обладать таким же влиянием, как Врон? Для начала прожить потребуется столько, сколько он…

— А ты вот задумывался, чего это наш глава живет уже какой?.. Сто сорок какой-то там годок? — спросил Гир, ладонью откинув волосы с глаз назад.

— Сто сорок восьмой, если не ошибаюсь, — припомнил Ули, вздыхая от осознания того, что друг его сдавать позиции не намерен ни на шаг. — Это ты к чему опять?

— Да к тому, — выделяя каждое произнесенное слово движением указательного пальца, заявил Гир, — что всем словно плевать, что Врон живет такой срок, да и явно не скоро Ишка его к себе заберет…

— Никому не наплевать, — отрезал Ули, — просто все понимают, что служение в храме и благословение Ишки дает ему силу. Постоянно среди святодревов будешь, глядишь, и ты на десяток лет дольше протянешь!

— А я иначе думаю! — настойчиво не соглашался Гир. — Но ты можешь и не спрашивать, приятель, я тебе пока не скажу мыслей своих… Вернемся лучше к тому, что ты ранее сказал о том, что жить мне, мол, мешает голова моя. Ты прав, живу я в сомнениях, Ули, в сомнениях, которые одолевают меня часто. Все вокруг трезвонят мне о том, как жить, а в голове моей и вправду другая картина. Я как в тюрьме живу! Вот взгляни сам, неужели ты не видишь этого леса вокруг?!

Гир вскочил на ногу, достаточно ловко держа равновесие, развел руки в разные стороны и сделал оборот вокруг. В эту минуту Ули мог поклясться, что видел словно контур пару лет назад оторванной умертвием ступни у товарища. Точно на месте отсутствующей плоти воздух сжался, искажая все за ней, куда падал взгляд, и легкое мерцание окружало культю, прикрытую изношенной штаниной.

— Видишь ты это лес, Ули!? — воскликнул Гир, падая перед другом на колени и потрясая его за плечи. — Видишь или нет!?

Сконфуженный возгласами товарища, Ули неловко улыбнулся, отстраняясь от пышущего жаром лица, требующего ответ. Снизу из проулка между домов-пней кто-то из прохожих подшутил, что, мол, леса не видно, но вот дурня на крыше слышно еще как. Гир же даже не обратил на посторонние слова внимания, словно были они не важнее комариного писка в этот момент.

— Разве не живем мы среди волков, точно овцы? — продолжал с жаром Гир. — Разве не отделяет нас от смерти перегородка святодревов? А что, если их не станет? Что тогда? Мы привыкли к спокойной жизни за деревьями и вверили свою судьбу Ишке, мол, он нас защитит! Уповаем на благословение, а сами жизнь строим и к счастливой жизни других призываем! Мыши мы в бочке с зерном, и наше счастье, что не запрыгнул к нам кот! Так о какой жизни ты мне говоришь, Ули? О той, что я тебе описал? Или о той, где я счастливую жизнь строю с Лией, а дальше святодревов и носа не кажу?

Ули молчал, немало удивленный излитым на него потоком откровений. Гир же отпустил его плечи и грузно свалился назад, вновь садясь на остывающую глиняную кровлю.

— Зря я все это, — с досадой и как-то бессильно проговорил Гир, — зря свои мысли выплеснул на тебя, приятель. Моя это темница, и мне из нее выбираться, другим она — дом родной!

— О какой темнице ты говоришь, Гир? — спросил Ули, взирая на друга, который уже мало-помалу овладел собой. — Ты смотришь на все вокруг так, словно оно тебя укусить хочет, а на деле что? Солнце светит одинаково, что здесь, что за лесом! Любится в деревнях, что ли, иначе? Может, хлеб вкусней, когда его за лесом ешь? Вот и нет, приятель! Лес наши деревни испокон времен окружает, и это наша данность, хоть тебе это и не нравится. Есть устои, по которым мы живем, и живем не худо, а ежели худо живем, то лишь по той причине, что в голове у нас беспорядок и ценности вещей не видим, что под носом у нас лежат. Гляди на меня!

Восклицание Ули было подобно приказу, а разгоревшиеся от бурлящей энергии щеки на округлом лице залились краской. Гир же и без того взирал на товарища, а возглас того в моменте заставил его вздрогнуть. Он смотрел, смотрел на друга детства, светловолосого, крепкого и полноватого товарища. Две противоположности сидели друг напротив друга, их мнения и взгляды были далеки, но они были друзьями, что немало иной раз удивляло Гира. Грудь Ули вздымалась, а дыхание было отчетливо слышно. Выглядел он так, словно едва сдерживал себя, чтобы не заехать худощавому пареньку напротив кулаком по уху. Ули продолжил:

— Видишь, я эту жизнь живу, приятель! Собираюсь с Мартой связать себя, о чем тебе при появлении сегодняшнем заявил. Но вместо поздравлений от тебя слышу лишь слова пустые, которые только воздух сотрясают! Ты так вскоре о друзьях и родных вовсе думать не станешь, а там и Лия безразличие твое поймет, и останешься ты один! Вот скажи-ка, давно ли посещал отца и мать? Знаю, что давно. Пока ты в своих мыслях копошишься, жизнь шаг за шагом делает, а ты все на крыше сидишь! Одумайся!

Пока длился спор на глиняной крыше, солнце вовсе спряталось за деревья, и осталось пока еще светлое небо. Приятный полумрак оседал на Пятачок, который гудел и смеялся в день Ишки, наполненный людьми со всех пяти деревень. То тут, то там над пнями-домами появлялись ярко-желтые огоньки, кружащие над ними или мирно ползающие на поверхности крыши, и с каждой минутой становилось их все больше. Солнце зашло, но деревня светилась все ярче и ярче с каждой секундой.

— Пойдем, — приспособив к культе ступню и вставая на ноги, произнес наконец Гир, — нужно выпустить брюхосвета, что Лия мне подготовила, да и на фестиваль так не успеем, если болтать будем.

Ули какое-то время смотрел на друга, решившего буквально обрубить их спор, оставив возгласы и пожелания без ответа. Теперь он стоял перед товарищем, протянув тому руку, желая помочь встать на ноги. Каждый остался при своем, но иного между Ули и Гиром и быть не могло, что доказали их бесконечные споры за долгие годы.

— Ну, как скажешь! — отпустил ситуацию Ули, хватаясь за протянутую руку, — а больше ничего не забыл?

— Да-да, — усмехнулся Гир, слезая по ступенькам с крыши, — не забуду я тебя поздравить, вот пристал! Но сначала выкажу соболезнования Марте, которой достался такой осел!

— Племенной осел! Вот слушай-ка! — заревел Ули, изображая ушастую скотину, от чего люди с соседних улиц вздрогнули от неожиданности, поднимая взгляд на крышу дома.

Оба приятеля от этого еще сильнее рассмеялись и, отбросив все сказанное ранее, выпустили из дома Гира брюхосвета, привязанного за задние лапы бечевкой, положили ему краюху хлеба и отправились вверх по улице к храму Ишки.

День Ишки, площадь при храме

Пятачок светился и мерцал, сотни брюхосветов, плененных на один лишь день, привязанные за лапки веревкой, теперь жужжали над деревней, заливая ее теплым, словно бы солнечным светом. Эти лучи отражались на счастливых лицах собравшихся на площади близ храма, а также людей, расположившихся на крышах домов. Вокруг храма Ишки было множество людей, но не было толкучки, а присутствовала легкость в общении и движении, точно каждый стал намного почтительнее к собрату и лишний раз уступал дорогу с улыбкой и добрыми пожеланиями в этот день.

Площадь утопала во всевозможных лавках, прибывших к площади с самого утра и выстроившихся вокруг храма Ишки по внешнему кругу. В лавках, каждая из которых была по совместительству и телегой, продавалось всевозможное разнообразие. Из Гряды, что располагалась на юго-востоке от Пятачка, привезли украшения из зеленых изумрудов, фиолетовых аметистов и иной россыпи драгоценных и просто красивых камней, отчего у прилавка толпились преимущественно девушки, плененные блеском камней. Из Болотницы привезли ягоды и травы, не уступающие яркостью красок каменьям, и тут толпились дамы более солидного возраста. Рядышком же завоевал внимание лесорубов да землепашцев большой воз с огромной бочкой из Черноземки, деревушки, расположенной к северо-востоку от Пятачка. Бородатый дед едва успевал разливать по кружкам пенный напиток, а вокруг лился смех да раздавался грохот чокающихся кружек. Чуть поодаль от всех стояла телега с товарами из Лужи. Рыбный ассортимент ее уже разобрали с утра, как только телега появилась, сейчас же зевающая дама преклонных лет осталась с парой свежих карпов на прилавке и несколькими копчеными щучками, которых то и дело атаковали мухи, привлеченные запахом пролежавшей в жаркий день на прилавке рыбы.

Музыканты играли, устроившись на ближайших к площади крышах, и молодые, раскрасневшиеся парочки отплясывали внизу, отдаваясь всецело музыке струнных и духовых инструментов. Были и те, кто стеснительно стоял поодаль, не решаясь влиться к танцующим, и лишь притоптывал, наслаждаясь зрелищем.

Детвора, которой в день Ишки можно было носиться и бесноваться на улице, невзирая на заход солнца, пользовалась этим правом всецело. Всюду мелькала хохочущая ватага, играющая в салки и немало нервирующая стариков, часть которых и в день Ишки была не прочь поворчать.

Лишь сплетение святодревов в центре Пятачка и зеленый круг травы вокруг был пуст и ярко освещен. Множество не пойманных прошлой ночью брюхосветов облепили деревья, превращая храм в яркий факел, освещающий площадь и толпу. Все ожидали кульминации праздника и не забывали радоваться, плясать, смеяться, общаться, что-то жевать, чокаться и обниматься!

— Вон! — воскликнул Ули, проталкиваясь среди зевак и указывая на трех музыкантов, собравших вокруг себя немало молодых людей. — Вон и Марта! Поспешим, дружище!

С этими словами Ули бросился к невысокой, слегка полноватой девушке, пышущей жаром женственности и молодостью. Влюбленные обнялись при встрече и словно сумасшедшие бросились танцевать и кружиться в толпу таких же молодых людей, что все вокруг встретили хлопками в ладоши и криками одобрения. Музыканты же, заметив, как энергичны зрители, принялись играть задорную, танцевальную мелодию всем на радость! Гир также приблизился к столпотворению танцующих молодых людей, буквально кожей ощущая исходящий от них жар. Хлопая в ладоши, он с удовольствием смотрел на радостного друга и не менее счастливую девушку, буквально повисшую в танце на шее Ули. Музыка все громче и задорнее лилась от музыкантов, сидящих над переулком на крыше дома. Энергетика Ули и Марты передавалась всем вокруг, и вскоре даже ранее стесняющиеся махнули рукой и присоединились к веселью.

— Лучшего праздника и не придумаешь! — воскликнул распаленный Ули, выскакивая из пляшущей толпы, держа Марту за руку. — А вот и мой вечно попадающий в неприятности друг, дорогая Марта!

— Привет, Гир! — смахнув с лица пряди промокших от пота волос, впопыхах произнесла Марта. — Слышала, ты в острог загремел прошлой ночью, так ли это? Сплетни уже пошли вокруг, что, мол, тебе еще и Бурга тумаков надавал. Ну уж это-то сущий бред! Иль правда?

— Привет, Марта, — улыбнулся Гир одними лишь губами, но даже Ули заметил, что было сделано это из вежливости — и вежливости не к Марте, а к другу. — Ты бы поменьше сплетен слушала да побольше дум…

— А ну-ка! — воскликнул Ули, протискиваясь между ними и кладя обоим руки на плечи, — Пойдемте-ка выпьем! Тем более что в день Ишки каждому полагается по две кружки черноземного пива, не красота ли? Ну, пошли-пошли!

Подталкивая друга и будущую невесту, Ули разогнал надвигающиеся тучи, и все вместе отправились к телеге с большой бочкой, где получили по кружке пива, и в окружении лесорубов и землепашцев уселись за стол, наскоро сколоченный из кривых досок к празднику, а вместо лавок стояли пеньки, что, впрочем, было весьма удобно.

Ранее светлое небо уже порядочно потемнело, и единственным источником света теперь выступала проявляющаяся на небе россыпь звезд да вездесущие брюхосветы, парящие над домами или пролетающие из леса к храму.

— А чего брюхосветы в обычный день так не облепляют храм? — отхлебывая пива, задал вопрос Гир не к кому-то конкретному, а просто вслух. — В обычный день их куда меньше по храму ползает, а тут уж точно больше сотни.

— Это все святость, ясное дело, почему! — раздался подпитый голос рядом.

Подняв взгляд, Гир и товарищи увидели рядом помятое лицо, которому явно выдали больше, чем положенные две кружки черноземного пива. Лицо это принадлежало крестьянину, что можно было определить по его крючковатым от работы пальцам, сгорбленной спине и хилым мускулам, а также широкой и простой рубахе, подвязанной самой обычной веревкой. Такие серые рубахи были в почете в деревне Черноземке, откуда и прибыла стоящая неподалеку телега с пивом.

— Экие ты вопросы странные задаешь, — устало усмехнулся мужичок, плюхаясь на пень с противоположной стороны стола. — Тут и думать не надо, чего тут думы думать? В день Ишки святость его распространяется, а брюхосветы, как известно, святость энту любят, вот и летят с лесов вокруг.

— А что же, в другой день святости нет? — задал Гир вопрос, смотря на мужичка, который больше всего был заинтересован его кружкой с пивом. — Иль святость измеряется как-то? С утра побольше святости, а вечером поменьше? Так, что ли?

— Тьфу ты! — возмутилось помятое лицо, не отрывая взгляда от кружки. — Говорят же, что святость в день Ишки больше. А то как же иначе-то могло бы быть? Ежели день Ишки, то и святости поболее должно быть!

— Ну, это пусть так! — не выдержав, расхохотался Гир, дивясь аргументам собеседника. — А давай я тебе вот такой вопрос задам…

— А чего это мне на вопросы-то отвечать? — прищурив один глаз, спросил мужичок. — Какова польза моя?

— Чтобы беседу поддержать и до истины докопаться, — беззаботно парировал Гир, делая едва смочивший губы глоток пива для вида, — ну и пива попить, раз уж мы рядом с черноземским бочонком сидим. Ты ведь из Черноземки? Как звать?

Глаза мужичка при словах «пива попить» блеснули влажностью, а рука сама потянулась к кружке, выдвинутой Гиром на середину стола.

— Это Седька Горбатый, — представил Ули незнакомца, — верно ведь? Раньше самой большой пахотой владел в Черноземке, ежели мне память не изменяет, а после того случая с землепашцами хозяйство его поредело да и…

— Ежели я горбатый, то от труда праведного, а ты, щекастый, отчего, а? — зыркнул мужичок злобно на Ули, явно задетый прозвучавшим прозвищем.

— А я работаю много и ем немало! — расхохотался Ули, выпивая третью кружку пива, взятую у Марты. — Но ты не обижайся, я не со зла тебя обозвал, так уж повелось. Но скажи, правда, что когда твоих работников на поле умертвия пожрали, еще ночи не было? Давно ведь было это, лет эдак десять назад? Я тогда малой совсем был, а про тебя после того случая более и не слыхивал.

— Двенадцать! — поправил мужичок и без разрешения взял кружку Гира и выхлебал добрую половину, чему владелец пенного вовсе не противился. — Пятерых мужиков пожрали кровососы!

— Быть не может, что днем, — недоверчиво фыркнула Марта, — они днем и носа из укрытий не кажут. Лесорубы говорят, что солнце для них точно огонь для нас, попадет лучик, так они чуть ли не сгорают.

— А вот еще как может! — гаркнул Седька, отчего веселящиеся вокруг люди резко обернулись, но видя явно перебравшего с пивом крестьянина, возвращались к своим делам. — Я сам тогда в поле был. Тот день был жуть какой пасмурный, тучи на небе ну прям волоком идут, серо вокруг, и еще мелкий поганый дождичек так и донимал с самого утра. Я тогда еще работникам моим предлагал, мол, давайте-ка завтра кусок, тот, что ближе к лесу, перепашем. Владения у меня тогда большие были, так что за Черноземку и святодревы выходили, и шагов этак тридцать пройдешь и уже под кронами дерев окажешься, если от края угодий отмерять. Они мне твердили тогда в ответ, как сейчас помню: «Разве же это непогода? Едва накрапывает, так что и поработать можно, пока сильного дождя нет». На том мы и сошлись и пошли в поле: их пятеро и я — шестой. Нужно было соломину от пшеницы перепахать с землей, эдак земля на следующий год мягче и шибче становится. Утро прокопали — все хорошо. Обед — только вымокли прилично, потом в дому пообсохли, поели и пошли на вечер. Решил доделать в один день… Эх, дурак я, дурак! Ежели отговорил бы, так, может, и живы бы были, а!? Да ясное дело бы жили, а так вон на что жизни свои обменяли!

Седька запричитал, громко хлебая пиво из практически опустевшей кружки, а после склонил голову над столом. Было в этом спившемся человеке что-то, что Гир сразу не распознал, но теперь заметил. Какая-то надломленность духа, внутри прикрытая причитаниями, залитая выпивкой и поросшая годами жизни. Ранее, очевидно, сильный и гордый крестьянин сейчас был чем-то вроде собственной тени. Стар, пьян и надломлен, так бы Гир описал сидящего напротив выпивоху, которому сейчас одно лишь было важно — полна ли кружка перед ним.

— Держи-ка, — несмотря на возмущения Марты, взял Гир последнюю кружку и буквально сунул старику в руку, — расскажи, как все далее было? Подробности, смотри, тоже не упускай!

— Что это тебя так случай этот заинтересовал? — поинтересовался Ули, недовольный тем, что последняя кружка пива досталась не ему.

— А как же не заинтересует! — не дал Седька ответить Гиру, — трагическая, как-никак, а за пиво благодарю, хоть чуть сгонит тяжесть воспоминаний. Ну, на чем это я там остановился? Значится, вышли мы уже под вечер, запрягли лошадь и пошли оставшийся клочок допахивать. Прошло времени немного, как меня соседский пацаненок окликивает… Гроном его звали, лет тогда было, почитай, как вам, поди. У меня на поле работал… Молодой, веселый… Ох, как вспомню, так сердце сжимается!

— Не томи, — подгонял Ули Седьку, недовольный театральностью и пьяной наигранностью мужичка, — по делу говори, а не вой!

Но в этот раз Седька Горбатый даже не обратил внимания на замечания в свой адрес, словно окунулся на секунду с головой в воспоминания того пасмурного дня двенадцать лет назад. Даже крючковатые и болезненные пальцы на мгновение отпустили кружку, но через миг снова вцепились в нее, как в спасательный круг, а глаза вновь заслезились влажностью подобострастно пьяницы.

— Говорит мне Грон, мол, ступайте в дом, тут уж допахать осталось малехонький кусок: чего зря под дождем стоять? А в тот день, как сейчас помню, спина ломила у меня, и спорить не стал, сразу же пошел я к дому, уже думал о кресле у камина да о горячем ужине. Но прошел я недалеко, может, с полполя, как слышу крик за спиной. Я обернулся, резко, аж про спину забыл. Крик был обрывистый, но полный ужаса, меня аж пробрало тогда всего. Обернулся я и вижу, как бегут мои работники кто как может, прямо по земле перепаханной. А она мягкая, ноги точно в болоте утопают, они и валятся, землю пальцами гребут, встают и опять валятся. Я так и замер, не пойму, что происходит, и только вдруг вижу, как над Гроном вдруг что-то взвилось, точно хлыст, и он пал замертво… Как колода дров! Тогда лишь я увидел, как из лесу смерть бежит. Да-да, именно что бежит! Умертвия, то на двух задних лапах, то на четырех, неслись и одного за другим моих землепашцев разили хвостами с жалами. Я тогда смотрел и поверить не мог, думалось, может, кошмар и во сне я. Стоял, точно громом пораженный, и смотрел. Представляете, просто смотрел… Удар шипа, и кровь в воздух брызжет, немного так, россыпь едва заметная, но заметная…

Голос старика перешел во что-то похожее на громкий шепот, позабыв о пиве, он смотрел куда-то вперед, ничего не видя. Казалось, что с реальностью его соединяет лишь прикосновение к кружке, за которую он и вовсе держался обеими руками.

Гир внимал его словам с особым внимание, даже придвинувшись вперед, чтобы не упустить ни единого слова. Марта же больше смотрела на музыкантов и танцующих рядом с ними, подталкивая то и дело Ули в бок, чтобы сманить того поплясать. Ули же, выпивший пива, трястись вовсе не желал, а потому ссылался на то, что не прочь послушать выпивоху.

— А сколько же умертвий из леса выскочило? — уточнил Гир, вновь направляя Седьку на борозду прежней мысли.

Гир не мог дать себе отчета о том, было ли сейчас горбатому Седьке дело до умерших в тот день людей. Отравила ли бесконечная выпивка, оставившая след на лице, душу? Да и вовсе, были переживания Седьки чем-то естественными или же осталась лишь напускная эмоциональная пелена, которой каждый пьяница окружает себя, как коконом? Он вновь сомневался, но слушал внимательно.

— Сколько? — ослабевшим то ли от выпитого, то ли от тяжести воспоминаний голосом, переспросил сидящий напротив. — Дак штук шесть, может, семь, я уж этого точно не скажу. Я опосля думал и понял, что было тварей больше, нежели людей, ибо помню, что все мои работнички слегли, и на каждом по умертвию было. Грызут их, когтями и хвостом держат тела, а те еще трепещут некоторые, точно мотыльки, которых ненароком в ладонь поймаешь и крылья переломишь, а те еще лететь пытаются. Я ведь тогда впервые и увидел смерть перед собой. Почему смерть, спросите? Да потому, что кровососы ничем иным, нежели смертью, и не являются.

— Истинная правда, — пробурчал Ули, кивая головой, — умертвия — бич наш! Меж нами и смертью лишь Ишка!

— Иной раз мысль умную и ты сказать способен, — не забыв о недавно нанесенном оскорблении своей не самой прямой спине, все же согласился Седька, — и не только в день Ишки почитать нам нужно спасителя нашего, а каждый день! Я теперь каждое утро благодарности Ишке проговариваю, ведь это он меня тогда спас в тот день дождливый. Давайте же и сейчас ему воздадим!

С этими словами Седька допил пиво, сложил обе ладони на сердце и, закрыв глаза, начал тихо и неразборчиво что-то бормотать себе под нос.

— А ну как же он тебя спас? — нетерпеливо, потянув Седьку за грязный рукав рубахи, спросил Гир, явно не желающий сейчас воздавать благодарности. — Расскажи если помнишь.

— Если помню!? — открыл глаза Седька так широко, что казалось, они и вывалиться могут. — Как не помнить-то? Чудо тогда произошло! — воскликнул Седька так, словно желал, чтобы каждый, находящийся рядом, услышал о святости произошедшего и вместе с тем возвысил в этой святости и самого его, пусть и пьяницу, но пьяницу, которого Ишка избрал и спас!

Впрочем, окружающие уже привыкли к подобным выходкам и потому едва повели головами и через секунду забыли о произошедшем.

— Говорю же, — продолжил Седька голосом возвышенным и энергичным, — я стоял тогда, и сил ни в руках, ни в ногах у меня не было, чтобы бежать или еще чего сделать. Моих товарищей жрали на глазах моих, и по черной, только что вспаханной земле неслось на меня два умертвия. Бледные, точно покойник, глаза выцветшие, круглые и на меня безотрывно смотрят, не отрываются! Тогда я лишь смотрел, как погибель моя несется на меня, и отупел в моменте, что даже мыслить не мог. Шагов, может, десять осталось, и конец бы мне, но чувствую вдруг… Слышите, вы!? Чувствую… Тепло на лицо мое пало, точно вода теплая, и тут же глаза заслезились. То солнце вышло и точнехонько на меня лучом пало, точно оградив жизнью от смерти. Я в тот же момент на колени и рухнул, силы покинули. Смотрю только, что лучи, которые не иначе, как Ишка послал, умертвий жечь начинают, те аж вскипают от них! Кожа их мерзкая вздувается, краснеет, точно лист сухой на огне, а они из стороны в сторону скачут, шипят и тень ищут! А тени-то нет! Ох, как они извивались! Ух… как же эти поганые создания горели заживо! Вскоре лучей солнечных стало больше, разверзлись небеса и спасение на весь мой участок пало, очищая плодородную землю от смерти во плоти!

— И что же стало в конце? — видя, что Седька ударился в религиозные речи, спросил Гир.

— Да а чего сталось-то? — почесал мужичок лысеющую макушку. — Я тогда сил лишился и так и рухнул без чувств, а когда очнулся, то уже у себя был на кровати, а вокруг соседи да знакомые. Обсуждали случай этот и думали, как это умертвия вне леса напали, такого ранее не было, ежели память моя не подводит…

Вся печаль с Седьки буквально сошла за секунду, теперь же он словно позабыл о пережитом горе и взглянув в опустевшую кружку, озирался по сторонам, точно ненасытный пес, подожравший у одного стола все что мог и теперь нюхающий воздух в поисках новых объедков. Нос Седьку не подвел, и заприметив у бочонка с пивом какого-то мужичонку, он радостно воскликнул, поднялся из-за стола, порядочно шатаясь и пошел в сторону новой жертвы, которая, в свою очередь, заметив его, поспешила ретироваться, прикрывая кружку пива поворотом тела.

— Пьяница! — емко, одним словом обозначил ситуацию Ули.

— Пьяница — это верно, — согласился Гир, выглядевший после услышанного рассказа малость задумчивым, — но вот дело он поведал, разве нет? С чего бы умертвиям нападать на людей? Разве слышали о случаях ранее, чтобы кровососы средь бела дня напали? В лесу-то оно понятно, но вот чтобы в поле выбежать…

— Ну там и дня-то не было, — уточнил Ули, приобнимая надувающуюся недовольством от скучной для нее беседы Марту, — вечер был, как Седька говорит, и чудо — вот тебе и объяснения. Ему достаточно, а тебе мало? Послушал дурака и хватит об этом думать, зря голову забьешь!

— Нееет, — протянул Гир, водя ладонью по шраму на щеке, что он иногда делал, когда о чем-то задумывался, — слушать как раз-то нам и надо таких, как Седька!

Ули понимал, к чему идет дело, еще до того, как Гир повернулся к нему с загоревшимися глазами, но останавливать не стал, так как внутри у него играло выпитое пиво, под рукой сидела будущая, пусть и не самая довольная в моменте невеста, а всюду напротив шныряли веселые люди. Было тепло, красиво в свете брюхосветов, до ушей доносилась льющаяся музыка и хохот, а потому Ули решил не спорить, а слушать, не вдаваясь в детали.

— Вот он все на святость списывает и на благословение Ишки. Спас, мол, его Ишка, что светом его окружил и тем самым от умертвий оградил, — начал Гир, говоря быстро и постукивая пальцем по столешнице, словно выделяя окончания каждой мысли, — он прямо не сказал, но я по его словам понял, что имеет в ввиду он то, что якобы Ишка солнце вечером из-за туч достал. Каждый, даже такой пьяница, как Седька, а тогда он и пьянице не был, знает, что вечером солнца никак не может на небе быть. Оно быстро за кроны деревьев уходит. Ну это для меня понятно, так как говорил же он, что пасмурно было, вот и перепутали день с вечером, может, и вино тому виной. Но святость оставим на потом, так как важно само нападение. Умертвия расправились с крестьянами днем, а уж у этих тварей внутренние часы должны работать хорошо. Это я утверждаю, так как иначе бы нападения в пасмурную погоду были бы частые, а мы о них не слышим. Вот только в последнее время сплетни идут, что много дичи бескровной находят на дорогах и близ деревень, но к этому тоже позже вернемся. Я вот думаю, если же нападений днем нет, то умертвия точно знают, когда день, а когда — ночь, ибо от этого их существование зависит. Но раз они знают, то чего напали? Это самый главный вопрос!

— Голодные были, вот и напали! — усмехнулась Марта, не придающая размышлениям Гира какой-либо важности, — Ули, пойдем к музыке ближе, чего тут сидеть!

— Точно! — врезал Гир кулаком по столу, отчего Ули с Мартой вздрогнули, напуганные резкостью выходки. — Ты это не всерьез сказала, мол, отшутилась, а так и есть на самом деле! Голодные умертвия были, вот и напали на крестьян!

— Да не придумывай ты, — махнул рукой Ули в сторону Гира, — они же мертвы, чего им голодными быть? Убивают они по той лишь причине, что природа у них такая. Есть зло, вот он и воплощено в умертвий, а ты тут зря воздух гоняешь! Пойдем веселиться!

— Не прав ты, Ули, — сухо ответил Гир, взирая на товарища глазами, отражающими дрожащее сияние летающих всюду брюхосветов, — раньше много раз я слышал, что живут умертвия лишь благодаря крови тех, кто Мыслью владеет. Мертвому телу нужно то, что шевелить его будет, что заставит его конечности передвигаться. Вот и получается, что для умертвия наша кровь — это некое понятие жизни, может, как вода для нас. Если так думать, то несложно понять, отчего те кровососы напали! Они изнывали от голода, а тут крестьяне вышли за стену святодревов и копошатся совсем рядом от леса. Тут еще и солнца из-за туч не видно, вот они и напали, разве не ясно?

— Ну, пусть и ясно, — вздохнул Ули, стараясь удержаться на месте от тянущей его за руку к музыкантам Марте, — а что с того, что ты сказал сейчас? Разве не знаем мы, что умертвия на лесолапов в лесах охотятся, брюхосветов жрут, слышал, даже грибоходов обжирают так, что у тех потом аж дыры сквозные в шляпках. Вот и получают Мысль для пропитания, так ведь? Ну раз так, то чего тебе переживать? Вокруг нас святодревы стоят, а твари к ним и приблизиться боятся! Все, видишь, тянут меня танцевать, так что я пошел! Увидимся, ежели домой не ускачешь! Скоро Врон выступать будет, а там и Лия подле него… И да, не забывай о том, о чем сегодня на крыше разговор вели!

Последние слова прозвучали отдаленно, утопая среди шума толпы и из-за удаляющегося, не без помощи Марты, Ули. Гир же отвернулся от товарища, явно видя, что взглядов его он не разделяет, а всего важней для Ули сейчас вовсе не умертвия, которых он открыто не видел и не слышал, а девушка, находящаяся рядом и увлекающая его к веселой музыке.

Оставшись за столом один, вскоре Гир уступил лавку ватаге гуляк, среди которых был стар и млад и которые пришли попробовать черноземного пива. Сам же Гир уходить с площади не спешил, а решил занять какую-нибудь крышу напротив храма, хоть те и были переполнены молодежью. Выискав подходящую в третьем ряду удаляющихся от площади улиц, он довольно умело забрался наверх и присоединился к сидящей на пеньках паре стариков. Почтенная пара, прижавшись плечом к плечу, дремала, несмотря на голосящую деревню. Гир же не стал их будить, а сел на край крыши-пня, свесив ноги, и смотрел на поистине красивый в этот день храм Ишки, ожидая речи главы Пятачка Врона.

Разговор

Под храмом Ишки располагалось просторное помещение, напоминающее приплюснутую бочку по форме. Стены и потолок обвивали толстые, узловатые корни так, что невозможно было увидеть и клочка земли, лишь белоснежно-серые канаты корней, повторяющих цвет стволов и лысых ветвей, формирующих стены храма сверху. Освещалось же пространство маслом брюхосветов, налитым в металлические подносы по всей окружности залы, отчего приятное желтое свечение равномерно распределялось вокруг. Но больше всего удивлял пол под храмом Ишки, так как тут пролегал ручей, журчащий из-под корней и разделяющий комнату на две части, формируя по центру небольшое озерцо с прозрачной, прохладной водой.

Рядом с озерцом сейчас находилось две фигуры. Высокий, широкий в плечах и худощавый мужчина с орлиным ликом, а рядом — крепкий, с копной рыжих волос, уступающий в росте, но с лихвой компенсирующий это крепостью мускул лесоруб. Понять, что был это лесоруб, смог бы и ребенок, ибо в руке у рыжего был отполированный до зеркального блеска инструмент для борьбы с деревьями.

Хоть от обоих мужчин и веяло властью и силой, но ведущим был высокий, черноволосый, окутанный в черные одеяния. Поправляя одежды, он слушал приглушенную звуком воды речь рыжеволосого.

— Если какую деревню и оставлять без святодрева, то тут и думать нечего — Лужу! Они живут посреди озера, подход к деревне один — перешеек земляной, и он защищен святодревами, а с воды умертвия не лезли испокон веков. Да и бригады работают там постоянно, вырубая поросль вокруг, так что лес они откинули шагов на сто от озера. Куда им еще святодрев? Так ли думаешь, Врон? — обратился он, смотря на сухое, покрытое морщинами, но в то же время отражающее силу и непоколебимость лицо.

— А как же Гряда, Гриммар? — задал Врон вопрос, присаживаясь и окуная в озерце руки. — Там камень вокруг и деревья такие огромные, как в Пятачке или какой другой деревне, не растут.

— Верно, — кивнул Гриммар, выставив перед собой топор и опершись на древко обеими руками, — но все же растут. Мне докладывали, что в Гряде умертвий более стало, трех лесорубов за полгода осушили и одного горняка. Говорят, мол, ночью забралось в одну из шахт, а когда мужики пошли камень добывать, то одного и выцепила тварь. После умертвие огнем выжгли, благо была пещера новая и ответвлений не имела, а то так бы кровосос наворотил дел. Вот и нужно еще посадить святодрев рядом с шахтами, чтобы уродцы не лезли внутрь и мужиков не жрали.

— Пусть так, — омывая длинные пальцы рук в холодной воде, произнес Врон, — одно в Гряду, другое ты предложил в Черноземку, ибо поля расширять нужно, третье в Болотницу, так как леса там густые и вырубать не успевают… Хорошо, ну а четверное куда? В Пятачке предлагаешь оставить?

— А четвертое, — начал было Гримар уверенно, но на секунду замялся, поглаживая рыжую бороду рукой, — а четвертое можно к «Дохлому Кровососу»…

— К «Дохлому Кровососу»? — поднялся на ноги Врон, и вопрос его прозвучал подобно звону стали. — К трактиру предлагаешь святодрев поставить, верно я тебя понял, Гриммар?

Гриммар же вновь поставил руки на древко неразлучного с ним топора, помедлил чуть, собираясь с мыслями, и ответил, смотря в орлиное лицо напротив:

— Верно, Врон, именно туда и предлагаю. Не смотри на меня так, я знаю, что тебе и само существование трактира не по душе, но каждый лесоруб считает пень этот местом отдыха, а ты знаешь, что работа у нас не простая… Иной раз вино да пиво куда более лучший помощник, нежели прославления святого Ишки.

— И это ты говоришь в священный праздник, находясь в самих чертогах храма? взирая на Гриммара, переспросил Врон. — Говоришь, что вино — больший друг, нежели святость, которая нам дарована Ишкой?

Гриммар не отвечал, молчал и был непоколебим, смотря перед собой в шею Врона, а точнее в черную бороду, прикрывающую ее. Даже тяжелый, неморгающий взгляд серых глаз, сверлящий стоящего напротив, не смог заставить дрогнуть ни единый мускул на лице рыжебородого лесоруба.

— И думать забудь, — поставил в противостоянии точку Врон, — я не стану ставить священное дерево рядом с «Дохлым Кровососом». Дерево останется в Пятачке, будет посажено на выезде из города, обеспечивая тем самым безопасную дорогу для повозок. Ну-ка, поведай мне, Гриммар, чего же ты так желаешь надругаться над нашими верованиями, раз предлагаешь посадить святодрев рядом с любимым местом кровавого Аларда. Известно ли тебе, что появился этот трактир незадолго до того, как Алард свои планы сумасшедшие вынашивал? А знаешь ли ты, что там он и одураченные им бедолаги пили, да головы друг другу отравляли пустыми идеями? Идеями о том, чтобы из леса выбраться! Итог ты знаешь… Все мертвы! Трактир же тот является кровавым пятном и должен был служить напоминанием о великой глупости одного сумасшедшего старика, но в итоге стал местом попойки. Уж поверь, единственное, почему он еще существует, так это то, что стоит близко к пересечению дорог между Грядой, Топью и Пятачком. Давно пора было бы от него избавиться! И не думай, что я не знаю, как часто ты там просиживаешь!

Гриммар продолжал молчать, пока Врон бил его словами, точно железным прутом. Он хорошо понимал, что «Дохлого Кровососа» глава Пятачка не тронет, так как бесплатное пойло и теплая кровать успокаивала лесорубов лучше, чем любая религиозная речь, а потому к таверне на лесной дороге продолжали приезжать телеги с продовольствием и ингредиентами для того самого пойла. Впрочем, не попытаться Гриммар не мог, ибо сам любил место в лесу, но не любил просыпаться ночью от того, что снаружи дерево скребли когти кровожадных созданий, которых от желанной, кровавой еды отделяла прослойка дерева.

— Животных мрет много, — продолжил Гриммар, заметив, что Врон подостыл, хотя сказать, что тот когда-либо заметно выходил из себя, он не мог, — бригады лесорубов постоянно видят на дороге обескровленных животных. Вот недавно у Черноземки обнаружили целого медведя и ни капли крови, а медведь-то Мыслью вовсе не обладает, а одним махом и прибить может, пусть напротив даже умертвие… Но все же высушили его до капли. Голодают твари, часто в лесах при работе можно услышать хрипы, а иной раз и голоса. Не спят, голод даже днем заставляет из укрытий вылезать. Лесорубы не из трусливых, но даже у них иной раз топор в руке дрожит.

— Голодают и лезут, — сухо повторил Врон, — значит, скоро подыхать начнут от голода или от солнца, нам только на руку.

Поправив черные одеяния и разгладив на голове угольного цвета волосы, смотря в отражение на поверхности воды, Врон обратил свой орлиный взгляд на Гриммара, который стойко, с легким напряжением в осанке стоял, ожидая приказа, ибо обо всем он уже доложить и попросить успел.

— Вот что еще, — добавил Врон, — заметил я, что Гавин к Лие интерес имеет. Часто за ужином вижу его взгляд. Спрашивать словно бы и нет смысла, но я все же из вежливости спрошу: так ли это?

— Все так, — кивнул Гриммар.

— Хорошо, — задумчиво проговорил Врон, медленно шагая по полу, устланному мягким, тускло зеленым мхом, в сторону витиеватой лестницы вверх, ведущей в главную залу храма, — но знай, Гриммар, что смотреть она в сторону сына твоего не станет, пока чувства к одному… парню испытывает. Знаешь, о ком я?

— Да, о Гире, сыне Грега и внук…

— Я прекрасно знаю, чей он внук, — оборвал Врон, — в очередной раз убеждаюсь, что кровь значит немало…

Последние слова он проговорил едва слышно в задумчивости, впрочем, чуткий слух Гриммара их различить сумел. Врон же не произнес более ни слова, выпрямился во весь свой высокий рост и быстрым шагом направился вверх. Гриммар последовал вслед за ним. Поднявшись в главный зал храма, глава оказался в окружении десятка послушниц Ишки, воздающих благодарности, прижав ладони к сердцу. Стояли и сидели они по округлому периметру внутреннего помещения храма и не обратили никакого внимания на вошедших. От льющихся из их уст благодарностей помещение наполнилось звуком, напоминающим жужжание брюхосветов, а может, это доносился звук сотен насекомых, облепивших стены снаружи.

Обведя взглядом служительниц, Врон на секунду остановил взгляд на Лие, шепчущей благодарности с закрытыми глазами, после чего направился к деревянным дверям, навстречу ожидающим его на площади людям.

Речь

— Врон! Глава! Врон идет! — раздалось отовсюду на площади.

Стемнело уже сильно, но яркий свет брюхосветов был подобен солнцу, особенно на белоснежном плато из корней. Плато это причудливо сформировали корни святодревов так, что оно возвышалось над остальной площадью на половину человеческого роста и было горизонтальным, что позволяло по нему с легкостью ходить. Именно на это плато вышел Врон, облаченный в белоснежное одеяние и окутанный золотистым блеском брюхосветов. Черные волосы и борода ярко выделялись на этом фоне, а глаза точно два уголька светились, взирая на собравшихся. Толпа сделала несколько шагов к храму Ишки, словно их невольно тянуло к стоящему перед ними человеку. Брюхосветы яро зажужжали, а свет их брюшка стал светить еще ярче, практически ослепляя. В этом свете, казалось, все взгляды были обращены на Врона, а стоящего чуть поодаль и, по обыкновению опирающегося на древко топора, Гриммара никто словно не замечали, что главе лесорубов было на руку.

— За моей спиной в храме, — начал речь Врон, и его властный, но при этом спокойный голос звучал словно бы в ушах каждого присутствующего на площади, — послушницы воздают благодарности Ишке! Благодарности за то, что мы можем жить, жить в спокойствие, огражденные от беснующегося по ночам зла в лесах! Благодарность за еду, которую мы выращиваем, добываем, собираем и которой делимся поровну с каждым, кто жаждет жить и заботиться о своих близких, соседях и даже незнакомом человеке из другой деревни! Я чувствую эту благодарность, как каждый из прилетевших сюда брюхосветов, освещающих площадь, подобно солнцу! Этот малый жук, как известно, любимец Ишки, фонарь в темном лесу, освещающий ему пусть! Видя сотни брюхосветов на храме, я знаю!.. Знаю о благосклонности Ишки, который бродит и сейчас в этих дремучих лесах, оберегая и охраняя нас!

Из толпы раздались одобрительные возгласы, кто-то даже хлопал в ладоши, но делалось все это робко, с легкой опаской. Словно дети смотрели на строгого отца, не понимая до конца, согласиться с ним громким возгласом или же смиренно стоять. Врон же не намерен был давать даже намека на то, как стоит себя вести, подождав несколько мгновений, он воздел руки, и тут же вновь воцарилась тишина, казалось, даже брюхосветы стали жужжать значительно тише.

— Вопрошает ли пьяница к святости? — прогромыхал голос главы. — Вопрошает ли лентяй к милости Ишки? Вопрошает ли вор и обманщик? Конечно!.. Когда стакан сух, когда тарелка пуста, когда карман легок, тогда и звучат благодарности и просьбы! Но есть ли в них святость в тот момент? Нет ее! Нет, говорю я вам! Святость не возникает из ниоткуда, одной лишь благодарностью не вымоешь пятно с одежды! Его оттирать нужно! Песком тереть, воду лить, руками работать!.. Затем на солнце вывесить рубаху, а после надеть! А ну, замарай рубаху вновь, так снова понесешь ее на реку или в бочонок и снова тереть будешь! С каждым разом все тоньше ткань станет, а там, глядишь, и солнце сквозь волокно просвечивать станет и дыры образуются, ты их зашьешь, но надолго ли? Вскоре латки разойдутся, и волей-неволей выбросишь рубаху, будешь ею полы в доме мыть, ибо не годна она ни на что иное! Так ведь? Именно что так! А теперь на души свои взгляните! Много ли пятен на них? Многими ли поступками они загрязнены? Благодарностью выстирать, выгнать то пятно хотите? А не тонка ли ткань стала? Другой-то души уже и не будет! Сам Ишка те дыры на ней не сошьет, хоть от благодарностей губы сотри! Не в том святость, чтобы о ней трезвонить и повторять по утру иль вечеру! Не в том, говорю я вам! Не грязни рубаху понапрасну, вот мой вам посыл! Одна она у тебя, а потому береги! А если загрязнится, спросите вы? А у кого она чиста, спрошу я вас? У меня ли? Да я пальцем укажу в любого и точно в пятнышко иное попаду, а кто в меня укажет, и тот прав будет! Нет среди нас чистых, а кто громче всего кричит о святости своей, тот как свинья грязь любит! Иное пятно отряхнуть можно и идти далее, а другое во век не ототрешь! Но чище каждый стать может, и не проговариванием благодарностей, а делом! Поступком! Работай честно, обман присеки, о родных и соседях побеспокойся и помоги им, не ради чего-то взамен, а ради доброты и пользы! А благодарности Ишке произнеси, но тогда, когда время будет, когда дело приятное завершишь, пусть наградой для души твоей станет то тепло от благого поступка! А теперь гуляйте, и пусть смех наполнит всю округу, да так, что даже Потерянный бог его услышит!

Лишь замолчал Врон, закончив свою речь, как в тот же миг наполнился воздух шелестом, от которого ничего иного слышно не было. В одно мгновение, по мановению его руки, в воздух, со стен храма Ишки, сорвались сотни брюхосветов и полетели к людям, с замиранием слушающих главу Пятачка, стоящих на крышах домов и в переулках. Огромное, светящееся и буквально теплое облако нахлынуло на людей. Смех и веселые крики тут же нарушили тишину, сковавшую площадь! Брюхосветы, точно несуразные толстые коты с крыльями, липли на всех и каждого, щекотя лапками головы, носы и уши и при этом глухо и любя бурчали. Особенно рады снизошедшему представлению были дети, которые с особым энтузиазмом обхватывали светящихся жуков, а самые маленькие даже едва парили над площадью, держась за крепкие лапы удивительных созданий! Продолжалось это буквально несколько минут, а после брюхосветы вновь взлетели в воздух и разлетелись в ночи кто куда. Большинство решило все же вернуться к святодреву, но другие улетели в сторону леса, походя на тлеющие искры, выстрелившие из трещащего костра.

— И отпустите плененных брюхосветов, — добавил Врон уже в сторону развеселившейся толпы, — им не хлеб ваш нужен.

Слова его утонули в гомоне, но он словно бы и не был против, вновь исчезнув внутри храма.

Глава 7. Слова в ночи

Взгляд Гира, покачивающегося в телеге, был устремлен на уши впереди идущего животного, тянущего поводья. Мухи то и дело атаковали уши рябого коня, а тот только и мог, что отмахиваться ими и трясти головой, при этом продолжая тянуть телегу. Белый конь с коричневыми пятнами по всему телу был сильным и спокойным, а потому Гиру, единолично восседающему на краю телеги на бочках с рыбой из деревни Лужи, практически не приходилось править животным, которое прекрасно знало дорогу.

Летний зной клонил в легкую дремоту, и за время пути Гир успел пару раз вздремнуть, сам того не замечая, как проваливается в сон, а когда наезжала телега на особенно большой корень, то вновь просыпался, лениво перехватывал поводья и вновь смотрел то на дорогу, то на мух, облюбовавших уши рябого коня.

Ездил он сейчас на телеге редко. В самый раз, чтобы хватило на простую еду, а больше работать никто и не мог его заставить. Ули постоянно бубнил, что Гир свою жизнь спускает коту под хвост, Лия практически прямым текстом намекала на создание семьи, соседи же просто старались с Гиром говорить так мало, насколько это возможно. Большинство считало его малость особенным, но особенным не с хорошей точки зрения, ссылаясь на то, что кровь Аларда передалась не напрямую Грегу (отцу Гира), а через колено — внуку. Придраться, впрочем, к Гиру было сложно, так как раз в неделю или в две он садился в повозку с Ули или без того, чтобы доставить груз из Пятачка в одну из четырех деревень, после чего там загрузиться и отправиться обратно. Сейчас же он трясся на бочках с рыбой, благо хорошо закупоренных и практически не пахнущих, с целью доставить этот груз в Черноземку. В подвале у Гира была мука, зерно и чуть-чуть сыра, и он бы точно не поехал, так как ездил он чаще всего из-за еды, но решение наведаться к родителям было решающим аргументом, а тут и телегу нужно было доставить в ту самую деревню.

В последнее время Гир неоднократно слышал, что отец и мать вовсе не показываются из дома, живут лишь своим участком и мало куда выходят. Тень старика Аларда пала и на них, в особенности на Грега. Гир слышал, что во время бунта деда Грег был одним из самых ярых сторонников своего отца. Большая часть мужчин, последовавших за Алардом, пришла, влекомая его речами и обещаниями. Говорили, что Грег прекрасно владел словом и мог воспалять сердца, пусть те даже и покрывала корка льда. Подтверждения этому Гир не видел за всю свою жизнь. Прожив девятнадцать лет, он видел отца человеком с низко опушенной головой, любящим больше тишину, нежели громкие речи, предпочитающего кивнуть и уйти, нежели показать огонь и силу. Всеми прочими объяснялась такая перемена лишь тем, что Грег струсил.

Как болтали во всех деревнях, произошло это в тот самый день, когда Алард и сторонники его собрались в «Дохлом Кровососе», пили и были решительно настроены свершить задуманное, то среди толпы не было сына Аларда, еще вчера воодушевляющего речами и заставляющего страхи и сомнения, ютящиеся в иных головах сторонников Аларда, уйти прочь. Он не пришел в условленное время, и быть может, волнение и смущение собравшихся могли дать трещину в плане Аларда, но не Грег был путеводной звездой, направляющих всех, а Алард, и тот удержал все, не дрогнул, даже когда его собственный сын не появился на пороге трактира. С тех самых пор Грег перестал быть тем, кем ранее являлся, и стал подобием тени себя из прошлого, растеряв огонь и прежнюю силу. Для Гира же он с самых ранних лет был добрым, но крайне печальным человеком. Лишь это знал Гир о прошлом своего отца, а так как вырос он под гнетом недоброй памяти о своем деде, то с отцом он темы эти не поднимал. В семье словно царило негласное вето на обсуждение прошлых лет, и Гир чувствовал его с самого детства, а потому и не задавал вопросов о судьбе отца, но судьба деда его интересовала постоянно, а ответов он получить практически не мог.

Так и копошился Гир в своей голове, отчасти наслаждаясь легкой сонливостью, продиктованной ранним подъемом и жарким солнцем, а взгляд его бездумно следил за мухами, пристающими к ушам лошади. В следующий момент Гир выпрямился, расправив плечи, взгляд его прояснился, а рука медленно поднялась в сторону докучливых насекомых. Немигающий взгляд серо-голубых глаз был сосредоточен на десятке черных, поблескивающих на солнце мух, и каждая, которая садилась с целью высосать каплю крови из животного, замирала в воздухе, точно попадала в каплю с водой, настолько чистой, что взгляду было не дано ее даже заметить. Спустя несколько секунд парящих и неестественно медленно взмахивающих крыльями мух скопилось с десяток. Гир едва двинул пальцем руки, и мухи, точно были привязаны за ниточки, поползли по воздуху, выстроившись в линию перед лицом повелителя. Каждое мановение блестящих крыльев было теперь легко различимо, надоедливые создания взирали на господина, словно ожидая команды, и через мгновение получили ее. Вращая пальцем, Гир завернул мух в идеально вращающийся круг, затем чуть наморщил лоб, и мухи уже стройно кружились в сфере, затем хаотично, а в следующую секунду были раздавлены по щелчку пальца. Они буквально лопнули, словно кто-то прихлопнул их ботинком. Отряхнув штаны от едва заметных брызг и нескольких крыльев, вылетевших из маленьких созданий, Гир взялся за поводья и погнал гнедого коня по кличке Беляш скорее по более ровному участку дороги. Беляш, имя которому дал Ули, почтив тем самым гибель Светлячка в тот самый день, когда Гир потерял ногу от умертвия, с радостью напряг сильные мускулы и потянул телегу по прямому участку тропы среди леса.

Вечер

Черноземка Гиру нравилась всегда за то, что ограждалась от леса практически со всех сторон. Большая деревня землепашцев, так же, как и Пятачок, окруженная святодревами по периметру, имела вокруг самой деревни раскидистые поля, огражденные невысоким забором из сухих веток разного порядка. В первую очередь такой забор защищал от всюду ходящих коров да коз. Среди мычащих и блеющих созданий всегда можно было углядеть серые кочки на зеленой траве, которые днем практически не шевелились, нежась под лучами солнца, а вот с заходом солнца поднимались на четыре лапы, тянулись и разминали мускулы, готовясь защищать вверенных им животных от хищников из леса. Всем было ясно, что умертвий собаки не одолеют, но собаки умертвиям были не интересны, а потому псы защищали стада от волков и медведей, которые были совсем не прочь поживиться свежим мясом. По своей же сути к людям собаки были добродушны, и руку, которая их кормит, не кусали, а даже облизывали из-за присущей им любви к человеку.

За это Гир и любил Черноземку, она напоминала ему теплое, простое и дружелюбное место, где выглянув из окна с утра, можно было бы увидеть чавкающую травой корову, смотрящую на тебя по обыкновению своим удивленным взглядом. Выйдя же из дома, нужно постараться и не вступить в лепешку, после чего перегладить парочку пробегающих мимо собак и посмеяться над козами, которые любимым местом для лазания выбирают стены и крыши пней-домов. Было тут все просто и как-то тепло, а потому Гир с большим удовольствием приезжал в Черноземку к родителям, и буквально на подъезде к деревне улыбка расплывалась у него на лице.

Сейчас же смеркалось, и проведя в пути более половины суток, Гир, тем не менее, был рад, несмотря на усталость и окаменевший зад. Буквально мчась по пылящей дороге, он уже встречал по пути землепашцев, возвращающихся со своих угодий, разгонял блеющих коз с дороги и объезжал особо ленивых коров, лежащих посередине троп. Пара собак весело гналась за повозкой, для приличия погавкивая и активно виляя хвостами. Гир бросил им по куску засохшего хлеба, чем те остались довольны и оставили повозку в покое. Люди же буквально шарахались с дороги, видя, с какой скоростью несется телега, бочки на которой буквально подпрыгивали, словно хранящаяся в них рыба вдруг ожила и начала барахтаться, желая высвободиться. Кто-то окликивал, кто-то смеялся, дивясь силе благородного Беляша и дурости возницы.

Под темнеющее небо и сгущающиеся сумерки Гир буквально влетел в деревню, где пришлось придержать Беляша, чтобы местные жители, привыкшие видеть медленно ползущие телеги, не взбунтовались. Так Гир проследовал ближе к центру деревушки. Улицы были более широкие в Черноземке, нежели в Пятачке, и дома располагались дальше друг от друга. Если в Пятачке можно было иной раз разбежаться и перепрыгнуть на соседнюю крышу, то здесь людей жило меньше, и дома стояли особняком. Практически по каждой улице могла пройти телега. Таким образом Гир с легкостью правил Беляшом и добрался до центра, где разместился огромный пень, служащий ни чем иным, как складом для продовольствия, а в основном для зерна. Пень был колоссальных размеров и по площади даже превосходил храм Ишки в Пятачке. Но основное хранилище было под пнем, там был вырыт большой склад, где и хранилось выращенное зерно.