Бесплатный фрагмент - Мёд мудрости

Мёд мудрости

«Книги имеют свою судьбу»

Теренциан Мавр «О буквах, слогах и размерах»

I. Человек в чёрном

Кричали петухи в тихом рассвете. Медленно занималось весеннее нежное утро. За рекой ещё угасала ночь, и в небесной синеве таяли последние звёзды. Но кто смотрит туда в это время? Всё живое неизменно поворачивается к солнцу, потому и зовётся тот край закатными странами. Туда обращается взор вечерней порой, вослед уходящему дню. Сейчас там, в заречных далях, тонет ночь.

Лик человеческий поворачивается к востоку, где над пустыней неспешно разливается заря. Нежной перламутровой полосой неумолимо отделяет она бледнеющую голубую высь от холодных сумерек замершей перед пробуждением земли.

Молочник Эталмас тоже смотрел на восток. Как цветок неизменно поворачивается к солнцу, так и человек, сам того не замечая обращает своё лицо к свету. Так устроен мир. Разве что человек, привыкший иметь дело с маслом и катыком, сравнил бы небо скорее не с перламутром, а с топлёным молоком.

Пустынная дорога, по которой бодро вышагивал старый Эталмас, тянулась вдоль реки на север, но кто же будет смотреть в сторону полуночи, когда восходит солнце. Тем более, когда идёшь один в предрассветной тишине. На обратном пути будет веселее. Дорога наполнится повозками, всадниками, пешеходами и никому нужды не будет вертеть головой в сторону реки или пустыни. Да и что там увидишь при свете дня? Даже суеты и той нет. Вода, песок и вечное небо.

Чего же сейчас ищет взор одинокого путника среди спящих холмов? Он обращается к небу. К собственной душе.

Даже песня не идёт в грудь в эту молчаливую пору. Кому придёт в голову горланить посреди этой пронзительной тишины, когда даже шаги мула по пыльной дороге отдаются далеко-далеко.

Эталмас спешил. Вот-вот донесутся призывы азанчи с минаретов Богохранимого Сарая и начнётся новый день. Нужно успеть добраться до молочной лавки на большом базаре, куда уже который год каждый день ни свет не заря старый кипчак отвозил вечерний и утренний удой. Утренний в кувшинах, вечерний в бурдюках. Ради утреннего он и поднимался в такую рань. Свежее молоко прямо из лавки отправлялось к покупателям за неплохую цену. Чуть замешкаешься, не дай Бог потом свернётся при кипячении и оставит какого-нибудь уважаемого и небедного человека без привычных лакомств, которые можно приготовить только из свежего молока. А за что, спрашивается он платит хорошие деньги?

Вот и спешит в предутренних сумерках по пустынной дороге неутомимый Эталмас.

Его уже частенько называют старым. Это хорошо. Жизнь даётся каждому, старость — тем, кому повезло. Молочник уже дожил до внуков.

Быстро летит время. Кажется вот только он, маленький мальчишка, был привезён в город Сарай, который тогда был ещё совсем не велик, да и Богохранимым звался редко, а уже минуло четверть века. Или, пожалуй, чуть больше.

Тогда в степи было голодное время. То неурочные холода, то бесконечные дожди. Погибал скот, родители продавали своих детей, чтобы хоть так уберечь их от смерти. Продавали за бесценок, чтобы с рук сбыть. Словно вороны на падаль, слетались стервятники в человеческом обличье.

Купленных в степи детей они везли на продажу генуэзским купцам. Вообще-то всех людей из закатных стран обычно называли франками. Или фрягами. Но тогда, почему-то запомнились именно генуэзццы. Они грузили купленный по дешёвке живой товар на большие корабли и увозили куда-то за море.

Тогда и попал в Сарай совсем ещё юный Эталмас. Его с другими такими же невольниками поместили в охраняемом дворе, откуда должны были, словно скот, погрузить на корабль. Однако на скрижалях судьбы было начертано иное. Хан Тохта прогневался на то, что чужеземцы без его ведома скупают детей в степных улусах. Да ещё продают их персидским ильханам, с которыми он в ту пору крепко не ладил. В один прекрасный день, во двор, где томились невольники, пришли суровые ханские нукеры и увели дрожащего хозяина с верёвкой на шее. Многие из его слуг разбежались. Эталмас сам видел на пристани, как на большом корабле франков поднимали знамя с ханской тамгой.

С тех пор много воды утекло в великой реке. Та пристань разрослась, обстроилась складами, конторами, караулками. Каждое лето приходят туда сотни судов из-за Бакинского моря и потом уходят обратно. Теперь она называется Красной. Так повелось у монголов. Красный у них юг. Запад — белый, восток — синий. Север, куда сейчас уходила дорога под ногами молочника, — чёрный. Наверное, правильно. Как ещё именовать полуночные страны, которые учёные мужи зовут Страной Мрака?

Близ Красной пристани выросли несколько кварталов. Черкесский, ясский. Отдельный квартал, куда на лето приезжают из-за моря арабские купцы из обоих Ираков. Он единственный в Сарае обнесён крепкой стеной, потому что на зиму его обитатели уезжают, оставив лишь склады и сторожей.

Здесь тоже есть свои базары и молочные лавки. Но путь Эталмаса лежит дальше, на большой базар. Охотников до свежего молока, согласных платить за него хорошие деньги, не так уж много, и живут они обычно, ближе к ханскому дворцу. Теперь уже, наверное, правильно говорить — бывшему ханскому дворцу. В прошлом году хан Узбек, да продлится его царствование, построил себе новую столицу, выше по реке. Туда переселились и многие его приближённые.

К счастью, парного молока покупать меньше не стали. Хозяин лавки объяснил это так. Разные эмиры и вельможи и раньше его не покупали. У них были собственные угодья вблизи Сарая. Пастбища, покосы. Множество слуг. Так что молока своего, хоть залейся. А в лавках его покупали больше те, кому скотом заниматься было не с руки. Купцы, ремесленники. У многих ведь в городских дворах едва имелось место, чтобы лошадь поставить. А у иных и того не было. Им сподручней молоко покупать в лавке.

Что ж. На то он и город. В мясных лавках ведь тоже ритль мяса доходит иной раз до двух даньгов. А совсем недалече в степи можно целого барана купить почти за те же деньги. Там всё по другому.

Эталмас вспомнил своё далёкое детство и улыбнулся. Сказал бы кто тогда в степи пастухам, что можно молоком торговать. Посмеялись бы. Сказали — иди ещё зимой снегом поторгуй. Там даже мясо продавать некому. Режет человек барана, если за несколько дней не съесть, испортится. Вот и угощает всех соседей. Потом они режут — его угощают. А молоко? Творогу у всех было невпроворот. Сушили. Кто мог подсаливал.

В городе всему находится сбыт. За хорошую цену. Пройдись-ка по лавкам! Одного съестного столько, что перечислять будешь до полудня. Тут тебе и сушеный урюк из-за Бакинского моря, и изюм, и айва. Драгоценный чай, дарующий бодрость, из совсем уже дальних краёв. Спроси орехов: тебе сразу — каких? Миндаль, фисташки, греческие или фундук? В мясной лавке тоже просто мясо не спросишь. Тебе молодого, старого? Ногу, лопатку, шею, рёбра? Да в той же молочной лавке. Эталмасу повезло — есть спрос на парное молоко. А вечерний удой хозяин берёт на каймак. Затапливает его на медленном огне и ставит в холод. С самого утра на продажу. Много желающих купить и поесть на завтрак с горячей лепёшкой.

Нехитрое, на первый взгляд, дело. Только для несведущего человека. Дров много нужно, а они в Сарае дороги. Так что, если нет своей руки на Булгарской пристани, где торгуют лесом и можно брать по сходной цене всякую щепу, то овчинка не будет выделки стоить. Ещё нужен хороший ледник. Глубокий-преглубокий погреб, который с зимы набивают льдом. Тоже дело хлопотное. Места много нужно, да и город не степь. Лёд нужно привозить. Опять расход.

Сам Эталмас в молочники тоже не вдруг пробился. После изгнания генуэзцев его отдали одному знатному человеку. Тот определил мальчика за скотом ухаживать. Имелись у него свои луга близ Сарая. Вдоль реки. Тогда ещё с этим проще было — город только начал разрастаться. Скота полно, молоко девать некуда. Через несколько лет, когда уже при хане Узбеке Сарай стал быстро пополняться приезжим народом, появился покупатель, который приезжал за молоком. Эталмас тогда договорился с приказчиком, чтобы взять коров на оброк. Тому это понравилось. Никакой головной боли, только получай раз в год деньги. Эталмас был готов чаще платить, но управитель был рад избавиться от лишних хлопот.

Со временем ловкий кипчак сообразил, что не только в сочных заливных лугах можно коров кормить. Молодая зелень из ничейных кустов вдоль реки ничем не хуже. Да и сено можно покупать — стали привозить по реке на продажу. Так и совсем ушёл на вольные хлеба. Стал совсем сам себе хозяин. Теперь торговал только молоком. Каждое утро отвозил в лавку. Туда пешком, с парой гружёных мулов на поводу. Обратно налегке с деньгами и базарными покупками.

Сегодня с ним увязался любимый пёс. Эталмас с детства любил собак. Это у него из степи. Там собака верный помощник. Сторож. Без неё не уберечь скота. Потому так ценились хорошие волкодавы. Это здесь в городе учёные муллы могут твердить, что собака — нечистое животное. Люди, живущие за глиняными стенами, плохо понимают людей, живущих за войлочными. Было время ханы так и делили своих подданных. Больше всего ценили тех, кто за войлочными. Не мудрено. Сами ханы тоже были из них.

Это теперь настроили дворцов из кирпича. В дедовские юрты отправляются только на лето. Сам хан Узбек теперь султан, защитник веры арабов. Богохранимый Сарай просыпается и засыпает под голоса азанчи с многочисленных мечетей. Новая вера принесла с собой новую силу — силу денег. Силу перед которой склонились отважные воины из привольной степи. Из-за войлочных стен.

Вот и Эталмас живёт сейчас в кирпичном доме. Дай ему лук — с десяти шагов ишаку в задницу не попадёт. А ведь было время — птицу на лету бил. В городе это умение ни к чему.

Сторожевые псы здесь тоже больше для лая. Чтобы чужих встречали. Волков в окрестностях Сарая немного. Да и те людей боятся больше, чем те их.

Эталмас держал небольшого, но крепкого пса бледного окраса. Подобрал щенком прямо на городской улице. В отличие от тех, кто считал, что собака должна искать пропитание сама, хорошо кормил. Благо лишнего молока и творога хватало. Пёс платил хозяину самой преданной любовью. Ни на шаг не отходил. Вот и теперь увязался с ним в город. Вроде охраны.

Хотя какая охрана? В державе славного хана Узбека правит закон и порядок. Эталмас даже кинжал с собой не берёт, только небольшой нож, которым писцы калам очиняют. Хоть и возвращается обратно с кошелём денег. Страшно даже подумать, что какой-нибудь несчастный осмелится напасть на путника в фарсахе от городской стражи. Поэтому, когда пёс тревожно заскулил, молочник удивился.

Собака убегала вперёд и теперь стремительно бросилась к хозяину с настойчивым повизгиванием. Потом снова повернула в сторону от дороги. Явно нашла что-то и хотела показать. Эталмас остановил мулов и пошёл за ней. В нескольких шагах, в придорожных кустах лежал человек.

Молочник осторожно приблизился. Человек был мёртв. Это стало ясно, едва Эталмас до него дотронулся — холодное окоченевшее тело. Одет во всё в чёрное. Штаны, кафтан, плащ. Даже тюрбан на голове, обвязанный платком. Уткнулся лицом в землю, вцепившись в неё скрюченными мёртвыми пальцами. Крови видно не было.

Старый кипчак замер в нерешительности. Тело лежало в стороне от дороги. Если бы не собака, он скорее всего и не заметил его. Тем более, что ещё не совсем рассвело. Сразу пришла мысль вернуться к мулам и поскорее убраться подальше, оставив разбираться со всем этим тех, кто наткнётся на тело уже при свете дня, да ещё при свидетелях. Эталмас присел на корточки и внимательно осмотрел траву. Никаких следов. Человек сам сошёл с дороги, чтобы умереть здесь. Перевернул тело. И в ужасе отшатнулся.

Лицо мертвеца было повязано чёрным платком. Таким же чёрным, как и его остальная одежда. Одни глаза выглядывали. Но не это испугало молочника. Остеклевший взор покойника был полон такого ужаса, словно тот увидел в последний миг нечто невероятно страшное.

Вокруг висело мёртвое безмолвие холодных предрассветных сумерек. Страшные безжизненные глаза пристально смотрели в ночную тьму, мрачно нависшую за спиной кипчака. Будто именно там видели то, что способно убить одним только видом. Эталмас втянул голову в плечи, словно боясь обернуться.

Что могло так испугать одинокого путника на ночной дороге?

В этот самый миг до него донёсся крик азанчи. Потом ещё один более далёкий. За холмом раздалась перекличка ночной и дневной стражи. Лучи ласкового солнца коснулись лица, прогоняя наваждение.

Лёгкий ветерок сладко пах молодой полынью.

Скорее! Скорее нужно вернуться на свою дорогу, оставив ночных демонов тем, кто должен раскрывать их страшные тайны!

Схватив повод, Эталмас бодро преодолел подъём на невысокий холм, скрывавший от него городскую заставу и зычно прокричал во весь голос: «Караул!»

II. Собака берёт след

Пятница особенный день для правоверного. Благочестивый человек обязательно старается не пропустить намаз в соборной мечети. Рыжий Хасан всегда соблюдал эту традицию неукоснительно. Как бы не мешали земные заботы.

Кто, как не торговец молоком знает ненадёжность и суетность человеческих упований. Чуть зазеваешься и твой нежный товар превратился в свернувшуюся жижу, цена которой измеряется уже не в звонких серебряных даньгах, а в потемневших медных пулах. Избежать этого невозможно и за долгие годы Хасан не раз отправлял содержимое очередных кувшинов и бурдюков на творог. Просто, чтобы не выбрасывать. Творогом он не торговал. Сам ел, кормил слуг или угощал соседей, бедняков.

Слава лучшего молочника Сарая Богохранимого пришла к нему не сразу. И далась нелегко. Хасан всегда делал ставку на самый дорогой товар. С той самой поры, когда ещё совсем молодым юнцом только-только отпустившим коротенькую бороду, поселился в этом дивном городе на берегу великой реки. С тех пор пристало к нему и прозвище Рыжий. Хасан красил волосы хной. Для новых соседей это казалось непривычным. Тогда многое было по другому.

Город только начинал расти, наполняясь приезжими не только из разных уголков бескрайнего Улуса Джучи, но и иностранцами. Такими, как сам Хасан. Он перебрался сюда из царства ильхана Олджейту, из-за Бакинского моря. Тогда владыка Персии после многих лет вражды протянул руку дружбы могучему повелителю Кипчакской степи Тохте и граница между этими державами вместо военных разъездов покрылась палатками торговцев.

Хасан тогда пытал счастье в другой молодой столице, городе Сольтание, возводимой Олджейту на месте, облюбованном ещё его отцом. Однако, дела не шли. Для хорошего начала нужны деньги, связи и знакомства. Откуда они у бедного пастуха с гор? Здесь Хасана все считают персом. Он и сам так себя называет. Хотя по рождению он курд. Многие его родичи были весьма известными в родных горах разбойниками, охотниками за караванами. Никому из них этот промысел не принёс ни богатства, ни счастья.

Хасан с детства привык возиться с молоком. В горах его девать было некуда, поэтому делали на продажу сыр, который возили на базар в ближайшем городишке. На большую семью того, что давал тощий скот, не хватало и братья один за другим отправлялись искать лучшую долю. Настало время и Хасана.

Как раз тогда стали строить новую столицу, куда и направил стопы трудолюбивый юноша. Служил в лавке, торговал сырами и брынзой. Изучив тонкости ремесла стал мечтать о своём деле. Тогда и разговорился с купцом, зашедшим в лавку. Тот как раз приехал из-за Бакинского моря и всячески расхваливал те края за большие возможности, представлявшиеся там предприимчивому человеку. К нему на службу и нанялся Хасан.

На новом месте юноша сразу понял, чем нужно заниматься. Торговать молоком здесь тогда было, что снегом зимой. Многие переселенцы из степи крепко держались за прежние привычки и старались держать свой скот. Сыру тоже предпочитали сушёный творог, которого у всех было в изобилии. А вот те, кто приехал ненадолго по делам, ходили за едой на базар. Среди них было немало земляков. При этом не бедных.

Вот Хасан и придумал продавать им известное персидское лакомство — фалуде. Молока — залейся, ягод, фруктов на рынке полно. Сахар есть. Оставалось найти лёд. Вся прелесть этого изысканного кушанья в том, что оно холодное. Потому так и ценится в жару. А зной в Сарае летом стоит не хуже, чем в персидских пустынях. Там лёд привозят с гор. Рядом.

Скоро предприимчивый юноша выяснил, что здесь многие устраивают ледники в погребах. Выпросил себе уголок за небольшую плату. Так что нашёлся выход. И дело пошло! Да так, что и сам не ожидал.

Приезжих из обоих Ираков в Сарай на лето собиралось великое множество. Скоро обустроили для себя целый квартал. Да ещё корабельщики с Красной пристани. Не поспевал замешивать. Цену давали такую, что по ту сторону Бакинского моря и во сне не могла привидеться. Да ещё платили вперёд.

Осенью, когда все любители фалуде уплыли домой, Хасан уже заработал достаточно, чтобы устроить собственный ледник. Да и в самом Сарае появились любители заморского лакомства. Полно было таких, кто и своим скотом владел и с молочниками отродясь дел не имел. Однако, больше было таких, кто помимо персидских сластей покупал и обычные продукты. Заодно присмотрелся чем живут собратья по цеху из кипчаков. Стал каймаком приторговывать.

Сразу сообразил, что самому с этим возиться не след. Договорился с добросовестными хозяевами из булгарского квартала, чтобы затапливали сливки. Им там сподручнее с дровами. На Булгарскую пристань с верховьев каждую весну сплавляли великое множество леса. Для строительства и на дрова. Потому знатоки говорили, что нет жарче бань, чем у булгар. Конечно! Дрова то свои.

Таким вот и был путь Рыжего Хасана из приезжего оборванца в первые молочники столицы Улуса Джучи. Послушать, так всё просто. Только — скоро сказка сказывается…

Взять хоть молоко. Нужно самое свежее, а как уберечься от недобросовестных продавцов, что норовят влить старый удой? Завёл порядок: утреннее молоко — только в кувшинах. На каждом кувшине метка продавца. Свернулось — прощай. Такую цену, как Хасан за свежее молоко больше в Сарае никто не даст.

Товар хозяин всегда принимал самолично. Вставал ни свет, ни заря. Часть сразу шла покупателям, часть в переработку. Остальное спускалось в ледник.

Это давно не был тот погреб, что обустроил Рыжий Хасан четверть века назад. Этот ледник он купил у одного хозяина постоялого двора, которому тот достался от тестя. Тесть был знаменитым колодезным мастером. Имя его уже забылось, зато до сих пор ходили легенды. Говорили, что он знался с нечистой силой. Некоторые божились, что собственными глазами видели, как приносил дань подземным духам.

Он и устроил тот самый ледник, что приобрёл Рыжий Хасан. Про холодное подземелье немало досужих слухов ходило по Сараю. Известно было, что погреб этот двойной. Под одним подвалом есть ещё один. А уж там в самую жару такая стужа, что вода, принесённая туда обращается в лёд. Хасану такие разговоры нравились. Покупателей привлекают.

Кроме того, была у молочника ещё одна тайна. Лакомство, которого кроме него никто не умел готовить. Даже приезжие чужеземцы такого не видывали. Дивились. Его так и называли «Сливки Рыжего Хасана». Было это кушанье густое, как масло или топлёные сливки. На каймак похоже. Ели его ложкой. Даже мазать можно было. Для вкуса добавляли ягоды, сахар, орехи. Только в отличии от фалуде не походило оно на лапшу. Куда нежнее.

Стояло оно немалых денег, но желающие всегда находились. Обычно делалось на заказ. Многие пытались узнать секрет этого кушанья. Не только завистливые молочники, но и повара знатных и влиятельных богачей. Всё пустое. Так ни у кого и не получилось. Хоть самые настырные выяснили-таки, что добавляет в него Рыжий Хасан яйца.

Всё это попахивало колдовством не хуже таинственного ледяного погреба, остужаемого духами.

В пятницу, во второй день месяца шаабан 734 года от переселения пророка Мухаммеда из Мекки Рыжий Хасан торопился особенно. Нужно было успеть к намазу в соборной мечети. А путь туда был от большого базара не близкий. В отличии от большинства сарайских мусульман, державшихся ханифитского толка, купец, как истинный выходец из Персии, ходил в мечеть почитателей потомков халифа Али. Была она в черкесском квартале, у Красной пристани и собирался туда самый разный народ. Из пришлых и приезжих. Завтра там должны будут отмечать день рождения имама Хусейна, внука пророка. Праздник особенный, не для всех. Потому нужно будет обязательно отметиться между своими. Таких в Сарае было немало, но они старались глаза не мозолить, а многие вообще держались скрытно. К тому же часто между собой не ладили. Шииты — секты. Что тут поделаешь. Много их убралось в Улус Джучи, привлечённых веротерпимостью здешних правителей, исстари чтущих заветы Ясы.

Дела неожиданно застопорились. Не явился Эталмас, самый проверенный и добросовестный поставщик, с которым Рыжий Хасан благополучно ладил уже лет двадцать. Его молоко всегда отличалось особенным вкусом и отправлялось самым ценимым и привередливым покупателям.

Азанчи давно прокричал свой призыв. Дневная стража сменила ночную. Базар начал заполняться первыми покупателями. Эталмаса не было. Хозяин уж было решил, вздохнув, подбирать постоянным покупателям другое молоко, как ему пришлось замереть, открыв от удивления рот. Прямо к его лавке направлялся всадник из дворцовой стражи. В поводу за ним шли два мула, гружёных кувшинами и бурдюками. Хасан без труда узнал имущество Эталмаса.

Подъехав, всадник, не спешиваясь, бросил поводья купцу.

— Принимай товар! Хозяин придёт позже, — он смерил Хасана суровым взглядом. — Свидетелей будем звать?

Тот суетливо кинулся к мулам:

— Разве я могу сомневаться в надёжности ханской стражи? Всё принимаю в целости и оплачу. А что с Эталмасом?

Стражник ненадолго замялся и неохотно пояснил:

— С сотником поехал.

Рыжий Хасан понял, что сейчас этот неразговорчивый кипчак уедет и оставит его терзаться от любопытства.

— Выпей кумыса, добрый человек, — заторопился он. — Ты ведь знаешь у меня всё самое лучшее. А ты, поди, умаялся за ночь.

Купец подал знак служанке, и, не дожидаясь ответа, дерзко схватил коня за повод:

— Да спустись ты. Поди всю ночь в седле. Успеешь на свою службу. Такого кумыса, как у меня, ты нигде не найдёшь. — и, обернувшись к слугам. — Соберите служивому курта с собой. Товарищей угостишь, — уже стражнику.

Случайные прохожие, увидев вооружённого всадника у молочной лавки, начали останавливаться.

— Что же это натворил наш Эталмас? Человек, вроде, почтенный, смирный?

Стражник, услышав про кумыс и курт, размяк. Какой кипчак не соблазнится? Теперь он уже явно не торопился.

— Тело нашёл. Возле дороги. Совсем недалеко от заставы.

— Убитого?

— В том-то и дело, что непонятно.

Появился слуга с кумысом и стражник с удовольствием слез с коня:

— Мы как раз на смену стражи подъехали к заставе. Слышим, караул кричат. Мы — туда. Только-только рассветало. Азанчи ещё кричали.

Догадливый слуга принёс кумыс в большом кувшине. За раз не выпить. Стражник осушил стакан и с удовольствием вытер усы. Теперь от незаконченного кувшина он не уедет. Значит, хочешь — не хочешь, поддерживай разговор.

— А там человек мёртвый лежит. Шагах в десяти от дороги.

Ядрёный кумыс начал действовать на уставшего за ночь стражника и разговор пошёл веселее:

— Итлар, сотник наш, раньше ловчим был. Бывалый охотник. Пошёл сам следы смотреть. Потом, вернулся и говорит: «Кроме молочника к нему никто не подходил. Да и сам он не шёл от дороги. Шёл, наоборот со стороны пустыни. Ран никаких не видно. Вроде как сам умер.» Вот только…

Рассказчик сделал выразительные глаза и таинственно понизил голос:

— Лицо у него такое, будто испугался до смерти.

Внушительно помолчав, добавил:

— И лицо у него повязано чёрным платком. И сам весь в чёрном. Не к добру. Рядом большая сума валялась. Пустая.

Видно было, что стражнику рассказывать больше нечего. Но кумыс в кувшине ещё оставался. Он тяжело вздохнул:

— Вот так и получается. Шёл человек, замотанный во всё черное по самые глаза. Шёл ночью к дороге со стороны пустыни. Однако совсем недалеко от города, будто заставу обходил. Да ещё нёс с собой зачем-то пустую суму. Потом увидел что-то и умер. От страха.

— А Эталмас что? — напомнил Рыжий Хасан.

— Да нет ничего, — усмехнулся стражник. — Кабы не собака, так и дела до него никакого бы не было. А тут сотник и спроси: «Твоя собака по следу ходит»? Попробовали — вроде взяла. Вот и пошли в сторону пустыни. Ну ваш Эталмас, знамо дело, запричитал — молоко! Скиснет же! Вот меня и послали его тебе доставить.

III. Укус змеи

Стражник уехал. Случайные зеваки разбрелись. Время раннее, сейчас все спешат по делам. Пора праздношатающихся бездельников наступит позже. Базар — место такое. Сюда ходят не только за покупками. Где ещё можно узнать новости, встретить старого приятеля? Особенно главный базар. На тех рынках, что шумят с раннего утра в каждом квартале, все свои. Там все друг друга знают, все соседи. Даже говор везде свой. В черкесском — на черкесском, в ясском — на ясском. В булгарском или у хорезмийцев то же самое. Сарай город молодой, народ собрался сюда за последние лет тридцать со всего бескрайнего улуса Джучи. Да и с чужих земель много понаехало. Особенно из-за Бакинского моря, из царства персидских ильханов. Там часто случались беспорядки, били за веру.

Доставалось то иудеям, то буддистам, то мусульмане между собой делились. Многие бежали сюда. Под сильную руку правителей, крепко державшихся закона Потрясателя Вселенной. За обиду чужой веры сразу тащили в яргу — ханский суд, где карали беспощадно. Поэтому никто никого не обижал.

На главном базаре собирались все. Прежде всего те, у кого водились деньги. Или кому нужен был особенный товар. Здесь можно было увидеть слуг не только знатных эмиров, но и из самого ханского дворца, богатых купцов, приезжих из самых дальних краёв.

Где ещё торговать жемчугом, изысканными благовониями, заморскими лакомствами? Много ли ты продашь драгоценной парчи или чудодейственного китайского чая где-нибудь в буртасском квартале? Там бойко идёт торг товаром, который всегда должен быть под боком — мукой, мясом, всякой мелочью. Большая торговля вся здесь — на главном рынке. Любой солидный торговец старается держать здесь лавку. Да и покупатель здешний под стать продавцу.

Рыжий Хасан и не приметил, что возле неспешно хлебавшего кумыс стражника, среди других зевак крутилась сказочница Минсур из черкесского квартала.

Хотя сказочница она была ещё та. Больше тёрлась по женским баням, посиделкам, да покоям скучающих купчих, разнося сплетни. Тоже, конечно, сказки, но на другой лад. Когда была помоложе находились занятия и при мужских банях. Дело это ходкое, даже купила дом. Но замуж её никто из суровых земляков не взял, а со временем и случайные ухажёры нашли других подруг. Пришлось подаваться в сказочницы.

Оказалось, что возле состоятельных подруг тоже можно худо-бедно прожить.

Правда, здесь волка ноги кормят. Особенно, если сказки не горазд сказывать. Да и знаешь их немного. Тебе будут рады только если принесёшь на хвосте хорошую новость. Или горячую сплетню. А где их искать, как не на главном базаре?

Потому и прилепилась Минсур в этот ранний час к разболтавшемуся стражнику.

Новость оказалась так себе. Даже не убийство. Однако лучше, чем ничего. Главное свежая. А кого нашли неизвестно. Значит завтра с утра будут объявлять по площадям и базарам, чтобы приходили опознавать. Какие-никакие разговоры. Только кому это интересно? Минсур задумалась, снова вспоминая слова стражника. Тут её и осенило. Зря что ли она зовётся сказочницей? Любую сплетню главное правильно подать.

Хозяин как раз выглянул из лавки, чтобы распорядиться насчёт развьюченных мулов. Велел дать им ячменя. Минсур решительно двинулась к нему:

— Мне нужен ритль твоего знаменитого масла. Сможешь к обеду сделать?

— Ледяного? — недоверчиво пробурчал Хасан. — Вроде ещё не пора?

— В бане всегда жарко, — улыбнулась Минсур.

— Цену знаешь?

Было понятно, что такие деньги молочник не упустит. Ясно ведь, что нищая сказочница берёт драгоценное лакомство не для себя. Куда-то собралась.

— В полдень.

Минсур кивнула и присела в тени недалеко от мирно жующих ячмень мулов Эталмаса. На её счастье она пришла на рынок с полным кошелём денег — несла знакомому меняле. Зато теперь можно спокойно дожидаться молочника. Благо, он прибыл скоро и в благодушном настроении.

Живущие за городом любят поболтать на базаре, а ещё, когда есть повод покрасоваться… Эталмас с гордостью поведал, как сотник хвалил его собаку, которая взяла след не хуже лучших ханских гончих, с которыми тот хаживал в молодости. Так что, когда он отправился в обратный путь Минсур знала все подробности утреннего происшествия. Подобно охотничьей собаке она взяла след.

У кипчаков есть загадка: «Зацепку я сделала, к веретену прицепила». Что это? Ум. Достаточно только ухватить что-нибудь, и потянется нить мысли. А уж из этих нитей можно таких ковров наткать.

Едва тень стала в два раза длиннее, чем палка, её отбрасывающая, и правоверные преклонили колени для послеполуденного намаза, как стражников, привычно объезжавших городские заставы, стали расспрашивать про утреннее происшествие. Начальник дневного караула поначалу и не почуял ничего особенного. Мало ли о чём языками чешут. Жизнь в Сарае Богохранимом спокойная, происшествий мало, а у дневной стражи так и вообще служба, можно сказать, скучная. Но, когда на другом конце города, у самой Булгарской пристани, стали спрашивать про тело, найденное у дороги, старый Итлар заподозрил неладное. И сам стал потихоньку выспрашивать чего вдруг всех это так интересует.

Первый же словоохотливый собеседник с радостью поведал ему, что мертвец, найденный утром, не имел никаких признаков насильственной смерти, но лицо его было охвачено предсмертным ужасом. Мало того, шёл он не по дороге, а след привёл к старому кладбищу. Известное дело — кто творит свои дела ночью на кладбище. Гули. Всякая нечисть, что прячется среди могил пока светит солнце, и чья пора наступает, после заката. По всему выходило, что и неведомый путник попал в руки кладбищенской нечисти.

От неожиданности сотник даже взопрел. Про то, что след привёл на кладбище, вообще никто кроме него не знал. Хотя был ещё хозяин собаки, этот старый хрыч молочник. Который потом должен был забрать своих мулов и убраться домой за город. Это когда же он успел так растрепаться? На всякий случай, Итлар решил сделать приличный крюк и заехать в скудельницу при кладбище, где лежали неопознанные тела и куда ещё утром велел своим нукерам отвезти найденное тело.

Нехорошие предчувствия оправдались. Возле скорбного и обычно безлюдного места, приткнувшееся в некотором отдалении от старого кладбища под сенью раскидистых лохматых карагачей, он увидел пёструю стайку женщин. Хуже того, прямо напротив калитки стояли роскошные носилки, сопровождаемые четвёркой здоровенных мордоворотов, подобранных по росту, да ещё пара вооружённых охранников-гулямов, явно сопровождавших какую-то знатную хозяйку. Не нужно было быть провидцем, чтобы догадаться, что прибыла она в это унылое место, чтобы взглянуть на убитого ночной нечистью путника.

Поняв, что его появление сейчас будет воспринято жаждущими подробностей кумушек, как подарок судьбы, сотник поспешно повернул коня. Итлар даже немного пожалел страшную сказку, так взбудоражившую этих скучающих женщин, которая неминуемо умрёт, когда он начнёт рассказывать как было дело своим простым пастушьим языком. В былые годы служилый долго обитал при ханской охоте, ходил в ловчих. Однако врать, как заправский охотник, так и не научился.

Солнце уже потихоньку клонилось к закату. Когда оно скроется за рекой, и азанчи призовут правоверных к вечернему намазу, нужно будет передавать бразды ночной страже после чего докладывать во дворце самому эмиру или его наибу о произошедшем за ночь.

Сейчас весна и день ещё прибавился не сильно. Только-только ночь перестала делиться на три стражи. Пройдёт месяц и столько будет доставаться ему и его стражникам. Хлопотнее, конечно, зато не так скучно, как зимой.

Эмир к докладу не прибыл. Летом он обычно выслушивает ночную стражу по утрам, а до вечера во дворце не скучает. Не для чего. Если что важное случится доложат.

Вот и теперь доклад слушал его наиб. Невысокий мужчина средних лет из бывших писцов-битакчи. Звали его Злат и был он из русских. Так то имя было Хрисанф — по-гречески «златоцветный», но звали все на русский манер. Отец священник, а сын не пошёл по его стопам и подался в ханскую службу. Сначала толмачил по греческим делам, чью грамоту изучил при православном храме. Потом выучил уйгурское письмо и пошёл уже по более серьёзным делам. Стал одеваться в монгольское платье, а на пояс вешать чашку для кумыса. Со временем получил жалованный красный халат и выслужился в помощники самого сарайского эмира. Повесил на грудь ханскую пайцзу с надписью: «Кто не повинуется — умрёт». В прошлом году сам Узбек наградил его золотым поясом — не всякий эмир может похвастать.

Урок — служи честно, за ханом служба не пропадёт.

Сейчас наиб был без пайцзы, в простом монгольском халате. Даже шапочку не надел.

Калач он был тёртый, потому про городские сплетни уже знал. Сотника сразу встретил улыбкой:

— Поймал дэвов? Или гулей? Все по разному говорят.

Итлар покаянно засопел:

— Сам виноват. Всё тянет на охоту. Столько лет ловчим был. А тут собачка хорошая подвернулась. Это большая редкость. Не каждую можно научить по следу ходить.

Наиб одобрительно кивнул, и сотник оживился:

— Странным показалось, что человек не по дороге шёл, а из степи. Ну и одет необычно. Весь в чёрном. Одежда необычная. Просторная, рукава широкие, голова сверху закрыта, как у плаща. Главное, лицо платком закрыто. Ночью. Видеть его никто не мог, значит просто прятался в темноте. Следов рядом никаких. А тут собачка. Оказалось по следу ходит. Хорошая собачка. С такой бы на охоту. До самого кладбища след держала. А это, почитай половина фарсаха.

— На кладбище заплутала?

— Немудрено. Кладбище большое, старое. Тут и кусты, и деревья, кругом тропки, склепы, надгробия. Да и след уже остыл…

— Простыл, — эхом откликнулся наиб. — Значит, где гули прятались, не нашёл?

Сотник внимательно посмотрел на собеседника, ища насмешки. Тот был серьёзен и явно задумался.

— Про кладбище, кроме тебя кто знал? — спросил после недолгого молчания.

— Только хозяин собаки. Этот самый молочник.

— А он пошёл потом на базар. Да ещё на главный. Самое место, — опять развеселился наиб. — Про гулей это он болтал?

— Я с ним ни словом не обмолвился. Только собаку похвалил. Спросил ещё, не ходит ли на охоту.

— Про нечистую силу уже на базаре придумали. Надо будет завтра лекаря хорошего послать, пусть тело повнимательнее посмотрит. Может, выяснит отчего умер этот путник.

— Тут и гадать нечего. Я ведь столько лет в ловчих ходил. Потом в войске, в ертауле следопытом. Всякого насмотрелся. В том числе и змеиных укусов. Когда тело осматривал, сразу увидел ранки на руке. Спутать трудно. И вокруг всё опухло. Видно и лицо от этого перекосило. Видал такое раньше. Хотя лекарь, конечно, вернее скажет.

— Про это кому-нибудь говорил?

Сотник покачал головой.

— Молочнику этому?

— Он к телу и не подходил, а других я не подпускал. Разве что потом, когда тело повезли.

— Вот и не стало сказки, — грустно улыбнулся Злат. — Хотя, как сказать. Говорят нечисть всякая любит в змей превращаться. Вот только гули это, джинны или пери какие — не помню. Здесь ведь в Сарае народ откуда только не собрался. У каждого свои сказки. Свои чудовища. Лекаря завтра всё-таки пошлю.

Дело на поверку выходило довольно обыденное. Взбрело кому-то в голову идти ночью степью, в обход застав. Наступил в темноте на змею. Вся недолга. Что заставило его таиться и какие недобрые дела хотел покойный проделать во мраке, он теперь уже никому не расскажет. Да и кому это интересно? Это же не сказка. Про страшных людоедов гулей.

IV. Ожившая сказка

Злат был человеком бывалым и на своём веку повидал всякое. Во всякие чудеса и страшные сказки он точно не верил. Однако сейчас он пребывал в недоумении и даже растерянности. Тем более, что ему приходилось молча стоять в стороне и смотреть.

Наверное, случись всё это где-нибудь на базарной площади, с участием каких-нибудь вздорных баб или лавочных торговцев, то можно было бы посмеяться вместе со случайными зеваками.

Только в этом месте никогда не бывало случайных прохожих. Хотя, как сказать? Посетители здешней скорбной обители уж точно никогда сюда не собирались. Здесь они оказывались лишь после смерти и не по своей воле. В скудельницу возле кладбища привозили тела, найденные на улице, при дороге, выловленные в реке. Тех, кого сразу не опознали. Здесь они лежали пока старосты не хватились пропавших в своих кварталах или какой свидетель смог их узнать. Таких забирали. Остальных, по прошествии времени, хоронили на отдельном участке в сторонке.

Закапывали просто. Ведь никто не знал какой веры были эти никому не ведомые люди, нашедшие смерть вдали от родного очага.

Даже от самого кладбища этот печальный приют стоял немного в отдалении. В мире мёртвых все тоже делились по верам, родству, соседству, обрядам. У каждой свой участок, свои служители. Выпавший из этого установившегося веками порядка лишался имени, памяти и даже отдельной могилы. Хоронили обычно разом по нескольку человек. Хотя летом, когда печальный урожай шёл больше из реки, а такие тела часто и опознавать было бесполезно, закапывали споро. Даже не говорили: «Хоронят». Закапывают.

Сюда и дороги не было. Не наездили. Едва приметная тропка среди полевых трав.

Стерег покой мертвецов свой сторож. Человек не старый, но сильно больной на ноги. Что-то там с самого рождения. Служба была ему вроде богадельни. Каждую пятницу из дворца привозили ханскую милостыню: корзину лепёшек, немного проса. Были посылки из мечетей, тоже больше по пятницам. От других вер — больше по праздникам. Ну, и когда тела забирали родственники или знакомые тоже одаривали.

Житьё не хлопотное и сытное.

Сейчас сторож стоял во дворе низко склонившись и трясся от страха.

Перед ним во всей грозе и гневе бушевал сам эмир Сарайского улуса.

Лицо светлейшего правителя уже давно стало пунцовым, а голос словно пытался пробудить мёртвых на соседнем кладбище. Эмир даже не нарядился подобающим образом. Видно было, что прискакал в чём дома утром застали. Халат простой, вместо пояса — обычный кушак. Даже сапоги на ногах мягкие из сафьяна. Уж точно не для верховой езды. Ни сабли на боку, ни кинжала.

Послали к нему ни свет ни заря, когда менялась ночная стража. По делу совершенно пустяковому. С которым не только к эмиру домой идти, а можно бы и в доклад не включать. В скудельнице исчезло мёртвое тело.

Дело такое, что ни пострадавших по нему нет, ни жалобщиков. Вот только сторож, объявивший о пропаже ночной страже нёс такую ахинею, что смог перепугать даже видавших виды ханских нукеров. Их начальник поначалу и не придал этому большого значения, но когда утром рассказал всё своему сменщику Итлару, тот только головой покачал: «Будет теперь пересудов на весь Сарай». Хотели было наибу доложиться, да его не случилось с утра.

Так бы и осталось всё до утреннего доклада во дворце, да случился на площади эмирский прислужник, что шёл из мечети с утреннего намаза. Ему и рассказали. Вроде и не беспокоили начальника по пустякам, но до ушей довели. Тот видно и поднял переполох.

Даже наиб едва догнал их всех уже на подъезде к скудельнице.

Теперь он стоял за спиной эмира с лицом человека, разжевавшего кислый лимон.

Рассказ сторожа они уже выслушали.

Тот успел подышать на эмира, но винного запаха явно не хватало для правдоподобия происходящего.

— Ты, наверное, гашиш жрёшь?

Страсти попытался унять наиб, осторожно выступивший из-за спины:

— Слушай, страдалец, ты для чего гребёшь угли на свою голову? — Обратился он к сторожу. — Грех на тебе с орех — продал тело. Ну или упёрли его у тебя, пока пьяный спал. Не сундук с золотом. Зачем ты нам сказки рассказываешь?

Действительно, кто мог поверить рассказу про то, как мертвец вышел ночью из двери и улетел на глазах оторопевшего сторожа. Кого хочешь разозлит. Тем более, что всё сопровождалось совершенно душераздирающими подробностями. За оградой выли жуткие нечеловеческие голоса, и к воротам подходили огромные белые призраки с горящими глазами.

— У меня собака от страха сбежала. Только под утро вернулась, — упорствовал сторож.

Все посмотрели на собаку. Не волкодав, прямо сказать. Такого хорошим пинком можно отшить.

Злат с тоской подумал, что виной всему вчерашние сплетни, разгулявшиеся по всему Сараю. Про мертвецов и гулей, душащих одиноких путников на ночных дорогах. Не будь их, кто сейчас обратил внимание на рассказ едва протрезвевшего сторожа? Однако делать со всем этим что-то было нужно.

Больше всего удивляло упорство сторожа.

Злат попробовал перевести разговор:

— Если плюнуть на все эти видения, то определённо можно сказать одно — кто-то спёр тело. Зачем?

Возвращение из мира страшных сказок в привычную юдоль сразу благотворно подействовало на эмира. Он глубоко вздохнул и стал вытирать вспотевшее лицо рукавом халата.

— Водички бы…

— Здесь лучше не пить, — предостерёг наиб. — Колодца нет, возят. После здешнего питья можно надолго засесть в место отдохновения. Если не хуже.

— Да он, видать, не воду пьёт, — неприязненно покосился эмир на сторожа. Но уже без прежнего гнева.

— Вчера пятница была. Как раз харч привозили. — поддакнул Злат. — Да и гостьи, поди, не даром здесь ошивались. Хорошо наварился?

Сторож отпираться не стал. Самое поганое, что он производил впечатление правдивого человека.

— Врать не буду. (Все присутствующие невольно улыбнулись). Вчера после обеда ни с того, ни с сего повалили бабы. На привезённого мертвеца смотреть. Ясное дело, не с пустыми руками. — Он вздохнул. — И вина привезли.

— Тело где лежало?

— Где ж ему лежать? Вот здесь во дворе. На ледник занесли только на ночь.

Злат подошёл к двери в ледник и подёргал засов.

— Хлипкий совсем. Ты его закрывал?

Сторож снова подтвердил репутация честного человека:

— Не помню. Выпил крепко. Да и чего там красть?

Тут даже эмир улыбнулся:

— Действительно, не велика корысть.

— Вот и выходит, что мы сами себя набаламутили, — продолжил тему наиб. Он повернулся к эмиру и сделался серьёзным и деловитым. — Вчера этого мертвеца начальник стражи осматривал. Обнаружил след от змеиного укуса. Никому, кроме меня об этом не сказал. А с молочником болтала одна баба с черкесского квартала. Из тех, что со сплетнями по домам мотается. Минсур её зовут, мне уже донесли. Вот она и разнесла слух про кладбище, да гулей. Дело, конечно, тёмное. Ночью на кладбище да ещё с закрытым лицом люди добрые не ходят. Только теперь о пропаже заявлять никто не будет — не зря они тело выкрали. По всему видно, не хотели, чтобы его опознали. А этому похоже в вино чего подсыпали. Не похоже, чтобы врал, действительно померещилось. Вон как глазами зыркает. Поспорить хочет. Ты молчи, лучше, мил человек, коль не спрашивают. А то ей-ей огребёшь палок.

— Почему только палок? — поддержал своего помощника эмир. — Если будешь и дальше языком трепать, пойдешь на базар сказки рассказывать. Желающих на твоё место найдём. И так уже из-за пустого мелева столько хлопот получилось. Я тоже хорош. Наслушался вчера бабьих рассказов, а про то, что его змея укусила, не знал. Жена меня с утра и перепугала, с кухни вестей принесла. Хотя оно и к лучшему. Хорошо, что пораньше сюда успели. До первых любопытствующих. А пока за этим сказочником догляд нужен. Ему ведь теперь похмелиться надо.

— Да я… — бросился было сторож прижимать руки к сердцу.

— Молчи! — Рявкнул эмир. — Радуйся, что легко отделался.

— Надежда на него слабая, — согласился наиб. Догляд нужен. Только стражника нельзя оставлять. Неладное сразу заподозрят. Я своего помощника пришлю. Писца. Пусть денёк посидит здесь. Присмотрит. Заодно сказок послушает. У него как раз сказочница знакомая есть, ей пригодится. Когда шум стихнет. Вон, кстати, и он, лёгок на помине.

Все повернули голову к дороге из города, по которой во всю прыть бежал человек.

— Эк несётся, — засмеялся Злат. — Утром его с собой не взял, коня свободного не было, так его любопытство разобрало. Бегом прибежал.

— Не мне одному с утра носится, — уже совсем добродушно пошутил эмир. — Я ведь и куска в рот не успел положить. Поеду хоть переоденусь к утреннему докладу.

Не успел запыхавшийся от бега помощник Злата добраться до ворот, как навстречу ему уже двинулись всадники. Над обителью мёртвых снова повисла утренняя тишина.

Прибежавший застал во дворе только наиба и сторожа.

— Это ты правильно сделал, что прибежал, Илгизар, — похвалил его Злат. — Есть тебе служба. Нужно посидеть здесь вот с этим болтливым негодником и проследить, чтобы он поменьше болтал. Всем посетителям будете отвечать, что вчерашнего мертвеца забрали друзья. И это будет чистая правда. А если этот исполненный скверны бурдюк будет говорить что другое — отрубишь ему голову без промедления.

Сторож испуганно взглянул на юношу, но сразу улыбнулся. Тот уж точно никак не походил на грозного отсекателя голов. У него и оружия с собой, только совсем маленький ножичек, служащий скорее всего для очинки каламов. Да и сам ростом невысок, узкоплеч и юн. Только-только усы пробились, а борода ещё и не наметилась. Однако, одет в монгольский халат и чашечка для кумыса на поясе. Не простой человек, на ханской службе в чести. Такие вещи жалуются только за заслуги.

Злат между тем подумал немного и предостерёг:

— Ты вот что. Здесь ничего не ешь и не пей. Похоже то ли в еду, то ли в питьё ему что-то подмешали. Такие страхи рассказывает — слушать жутко. И сам во всё это верит. Да за день наслушаешься. Я еды и питья пришлю. Понял? И питья тоже. За сторожем следи в оба. Сам знаешь, как легко слово улетает. Не должно улететь. Хватит и того, что уже по Сараю эта ведьма Минсур распустила.

На лохматых верхушках карагачей уже играли солнечные лучи. По крыше прыгали воробьи, и совсем не верилось в смерть, страшные сказки и оживших мертвецов. Наиба ждали дела во дворце.

— Может к тебе Бахрама прислать? — спросил на прощание Илгизара. — Дело как раз по его части.

Бахрам был сказочник. Настоящий. Этим ремеслом кормился уже лет сорок. Много знал по памяти, а кроме того имел старинную толстенную книгу «Тысяча ночей», которую читал для избранных слушателей. Была у него юная воспитанница-сирота Феруза, которую старик тоже потихоньку учил своему хитрому ремеслу. К ним в гости на огонёк частенько наведывался Илгизар. Был он приезжий, всем в Сарае чужой. До прошлого года вообще жил при медресе, где обучался книжной премудрости. Там и попался на глаза наибу, который стал давать смышлёному юноше кое-какую работу в качестве писца.

V. Вернувшийся мертвец

Не зря говорят умные люди: «Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе». Злат в шутку обещал прислать к Илгизару старого сказочника и забыл про это. Однако сказанное слово упало на благодатную почву. Юноша сразу зарубил себе на носу, что появился повод заглянуть на досуге в уютную хижину Бахрама. Старик жил уединённо за городом. Вроде его ремесло располагало держаться ближе к главному базару, где в харчевнях всегда есть желающие послушать интересные истории. Да и более щедрые на сытый желудок. А он забрался за последнюю городскую заставу, да и от той было больше получаса ходьбы по пустынной дороге.

Видно было, что старик любил уединение. Однако и от всякого рода отшельников, искавших путь к Богу он тоже держался подальше.

Ходили слухи, что в молодости, где-то в чужих странах был он большим человеком, едва не вельможей. Но точно никто ничего не знал. Давно это было. Очень давно. В Сарае Бахрам появился ещё лет тридцать назад. До этого жил в Сумеркенте — старом городе ниже по реке в нескольких днях пути отсюда. А откуда приехал туда — Бог весть. Вроде приплыл из-за Бакинского моря.

Замечали, что какими-то загадочными путями сказочник знаком с другим отшельником, славным шейхом Ала-эд Дином эн-Номаном ибн Даулетшахом. Иногда добавляли ещё «аль-Хорезми» — из Хорезма. Только тот был совсем другого поля ягода. К нему сам хан Узбек ходил на поклон с великим почтением. Да ещё смиренно ждал, когда шейх разрешит войти.

Тоже не здешний, из пришлых. Ещё бывший хан Тохта привёз его из Хорезма, где он прославился, как лекарь. А по каким краям скитался эн-Номан в молодости, где набирался своей великой учёности, никто не знал.

Видно тогда и пересекались его пути-дорожки с сарайским сказочником.

Что уж там было промеж них никто не знал. Только однажды, когда старого Бахрама по подлому оговору схватила стража и потащила в суд, он крикнул в толпу: «Скажите об этом эн-Номану!». И говорить не пришлось — у шейха кругом свои глаза и уши. Не успели засовы тюрьмы закрыться за спиной сказочника, как во дворе суда появились мюриды святого старца. Не обращая ни малейшего внимания на стражников и судейских, они забрали Бахрама и увезли с собой. Связываться с могущественным шейхом никто не посмел. Всё равно, что плевать против ветра.

Злат про Бахрама пошутил. Зато не забыл про обещание прислать своему помощнику поесть во время несения внезапно подвернувшейся службы. Сразу после доклада во дворце он подозвал начальника дневной стражи, того самого Итлара, что вчера тоже ненароком угодил во всю эту историю и сунул ему в руку несколько монет:

— Пошли кого-нибудь на базар, пусть отвезут моему парню чего-нибудь съестного.

Сотник только рассмеялся:

— Эмир уже ему припас целую корзину. Во дворе стоит. Сам понимаешь, такой важный дар придётся мне лично везти. Прямо сейчас и поеду. Первым делом.

Наиб не поленился и заглянул в здоровенную корзину, заботливо прикрытую льняным платком. Этим можно было накормить маленький отряд. Румяные лепёшки, жареный цыплёнок, пирожки, творог, что-то копчёное, бережно завёрнутое в белую тряпочку. Пара плотно завязанных кувшина с каким-то питьём. И ещё небольшой кувшинчик с запечатанным горлом. Его содержимое явно было лучше употреблять только после службы. О чём Злат немедленно сообщил эмиру.

— Забери, — сразу согласился тот. — Потом отдашь. Это я недоглядел. Корзинку жены собирали. Они на меня, как коршуны на цыплёнка кинулись, когда я вернулся. Не терпелось дурам с утра пораньше новостей про гулей и оживших мертвецов. Еле отбрехался. А уж как услыхали, что я велел пожрать твоему помощнику собрать, так и бросились на кухню.

Увидев на лице наиба тревогу, эмир поспешил его успокоить:

— Я им строго-настрого! А для верности не велел из дома ни ногой. И к себе никого…

Был он родом из Хорезма. В сарайские эмиры угодил после того, как Узбек стал везде ставить новых людей, отстраняя подальше старую знать. Преимущество давал мусульманам. Особенно хорезмийцам. Кто видел здесь руку эн-Номана, кто грешил на тамошних купцов, по слухам давшие некогда немалые деньги тогда ещё молодому царевичу Узбеку, угнавшего мяч царства у потомков хана Тохты. Теперь уже всё былью поросло.

Хорезмские порядки в Сарае не приживались. Слишком много разного народа здесь собралось. У каждого свой норов. А верховодили всем всё равно кипчаки. Народ вольный, степной. Люди, живущие за войлочными стенами, как называл их ещё сам Потрясатель Вселенной.

Касалось это и женщин. В Хорезме с ними было строже. Лицо закрывали, из дома никуда. Скажи всё это эмир своим жёнам, когда ещё они жили в Хорезме, можно было не беспокоиться. А в Сарае надежды на строгий запрет никакой. Правда, вслух этого Злат не сказал. Зато посоветовал:

— Ты бы лучше вечерком Итлара в гости зазвал. Сотника этого. Он бы твоим жёнам всё и рассказал из первых уст. Чтобы сами убедились, что ничего интересного. Запретный плод ведь сладок. А для сказок у моего помощника есть подружка. Феруза зовут. Завтра можно и её послушать. Я Илгизару велю вечером к ней сходить. Думаю, он за день всякого наслушается.

Сразу было видно, что эмиру такая мысль понравилась, и Злат ковал, пока горячо:

— Коль вся эта каша из-за бабьих сплетен заварилась, то и кончать с ней надо бабьими сплетнями. Огонь огнём тушат. Запретами здесь не поможешь. На всякий роток платок не накинешь.

Оставалось только сказать Итлару, чтобы он к концу дня отвёз Илгизара из скудельницы прямиком в хижину Бахрама.

Досужая болтовня, действительно утихла так же быстро, как и началась. Перестань подбрасывать дрова в костёр, и он потухнет. Так и сплетни. Уже к обеду все знали, что таинственный мертвец был всего-навсего укушен змеёй, что его уже опознали и забрали тело. Даже сам Злат к вечеру уже едва не позабыл, что собирался к Бахраму. Нужно же отдать Илгизару заветный кувшинчик, так заботливо уложенный в корзину эмирскими хатунями.

К дому сказочника Злат подъехал, когда солнце было ещё высоко. Огороженный колючими кустами дворик был залит вечерними лучами, а листья высоких старых верб над крышей убогой хижины отливали золотым светом. Сам Бахрам грелся на скамеечке, накинув на плечи поверх халата, потрёпанный тулуп.

— Пора такая, — посетовал он. — Днём уже жарко, а вечерами изрядно холодает. Не побережёшься, как раз простынешь хуже чем зимой.

Сейчас во дворе на ласковом весеннем солнышке было теплее, чем в тёмной хижине. Было видно, что очаг там давно не разжигали. Ремесло сказочника такое, что время он проводит по большей части в харчевнях, где его, обычно и кормят. Часто и ночевать случается в гостях. Вот и теперь воспитанницы Бахрама дома не было.

Старик уж было собирался вечерять нехитрой снедью, прихваченной накануне в городе: творогом и лепёшками. Оказалось, что из дому он вчера не отлучался и последних сплетен не слышал.

Злат по-хозяйски разжёг огонь в очаге, поставил кипятиться воду, после чего надел коню торбу с ячменём и уселся рядышком со стариком, всем своим видом показывая, что приехал надолго.

— Ты, я вижу, один? Если что я у тебя заночую. Феруза, наверное, уже сегодня не придёт. Скоро темнеть начнёт.

Всё-таки от последней городской заставы было с полчаса ходьбы по пустой дороге. Озорничать, правда, не озорничали, хан Узбек за последние годы приучил народ к порядку и страху перед карающей рукой закона. Но искушать судьбу не следует.

Да и дорога шла к северу. На полночь, как говорили люди, привыкшие мерить время по солнцу. Монголы всё северное называли чёрным. Ту же Булгарскую пристань, что прилегала к одноимённому кварталу на этой окраине Богохранимого Сарая. Так же называли последнюю перед заставой улицу, вытянувшуюся вдоль дороги. Там сейчас жил Илгизар. После того, как он переселился из медресе, его позвали к себе водовозы, чей братский двор как раз раскинулся на Чёрной улице. Они жили общим коштом, даже имели свою маленькую мечеть, вот и пригласили учёного шакирда, чтобы потихоньку обучал этих вчерашних степняков, перебравшихся в великий город, нехитрым премудростям новой жизни.

Сама дорога ещё совсем недавно была почти пустынной. Даже теперь кое-где совсем замуравилась. Только с прошлого года, когда на севере отсюда Узбек начал строить новый дворец, она оживилась. Что туда, что оттуда больше идут по реке. Это не та дорога, что за Красной пристанью, где молочник Эталмас наткнулся на мёртвое тело. Там весь берег в шалашах, балаганах и хижинах. Рыбные дворы, кумысники, огороды. Да и сама дорога идёт к старому городу Сумеркенту, стоявшему ещё с незапамятных времён, задолго до прихода непобедимых воинов Потрясателя Вселенной.

Здесь с севера больше царство пастухов. А это народ бродячий. Сейчас с весны уже и загоны их пустуют — все на выпасе.

Злат вынес чашки и заварил привезённый с собой китайский чай. Нарочно сделал крюк на главный базар, чтобы купить этот дорогой и редкий напиток, до которого, как он знал, Бахрам большой охотник. В самом Сарае чай пили мало. Непривычно, да и дорого. Больше пришлые хорезмийцы из тех, что побогаче, да ещё уйгуры, которых немало пришло сюда ещё при прежних ханах.

Когда на дороге послышался стук копыт подъезжающих всадников, уже начали сгущаться сумерки.

Сотник доставил Илгизара лично. Как оказалось неспроста. Они ещё днём хорошо столковались, почуяв друг в друге родственные души. Вот теперь Итлар, сменившись со службы, поехал с юношей, явно желая услышать продолжение ночной истории. Кто-кто, а уж он имел на это право. Не пусти сотник вчера по следу смышлёного эталмасова пса — вообще бы никакой истории не было. Пришлось даже с превеликим трудом отговориться от приглашения эмира. Благо передали его через слугу.

Сотник был человек одинокий. Вся его жизнь прошла на ханской службе. А служба службе рознь. Смолоду попал в ловчие, состоял при ханской псовой охоте. В ту пору Узбек, только севший на золотой престол Улуса Джучи, ещё крепко опасался не только за власть, но и за жизнь. Держался у северных лесов, близ укромных урочищ.

Даже иноземным послам было велено говорить, что хан очень любит тамошнюю охоту. А какая охота в тех краях? Больше с собаками.

При себе держал людей немного, самых надёжных. Молодых, несемейных.

Потом, когда Узбек уже стал перебираться на лето в южные степи, а для зимней поры построил роскошный дворец, вокруг которого вырос целый город, который так и назывался Сарай — дворец на тюркской наречии, Итлар попал в ертаул. Полевую разведку, которая выезжает наперёд перед ханским проездом. Служба хлопотная, зато вольная. Опять же жалуют часто. Ертаульщики одной стороны сами по себе и никто их не видит, с другой- постоянно при докладе. Это глаза и уши самого начальника ханской стражи во время кочевья. А хан кочует, почитай половину года.

Вот только семьёй и домом при такой службе обзавестись трудно. Зато под старость нашлось тёплое место сотника, начальника дневной стражи в самом Сарае Богохранимом.

С собой гости привезли большую часть корзины со снедью, столь заботливо наполненной с утра жёнами эмира. И то сказать, скудельница не самое лучшее место, где играет аппетит. Запах там стоит не самый здоровый. Особенно сейчас с наступлением тепла. Собственно с этого всё и началось.

Только рассказ про это был потом. Наиб, которому за день уже осточертели всякие дела, строго-настрого пресёк всякие разговоры до ужина. Солнце садилось, весенняя прохлада брала своё и близость большой реки, совсем ещё недавно покрытой льдом, хорошо чувствовалась.

Перебрались в хижину, распечатали, отобранный Златом утром кувшинчик. Бахрам заварил ещё чаю. Пока дело дошло до странных рассказов, на улице совсем темнело.

Вот тогда и настал черёд Илгизара. Оказалось, что юноша проторчал целый день в скудельнице не зря. Он даже, как опытный писец прихватил с собой коробочку с берестой и добросовестно записал всё, что ему показалось важным. Прежде всего, все видения бедолаги сторожа.

Даже немного смешно было слушать, как Илгизар с серьёзным лицом зачитывает всё это при свете очага со своих листочков бересты. Но на лице шакирда не дрогнула ни единая жилка, и он бесстрастно перечислял, как за воротами скудельницы раздался страшный вой и хохот, потом нечеловеческие крики, от которых сбежал перепуганный пёс. Выглянувший со двора сторож, увидел огромных белых призраков с горящими глазами, которые шли со стороны кладбища. Потом всё стихло и раздался грохот открывающейся двери ледника, из которой вышел тот самый мертвец в чёрном. При этом он был освещён странным сиянием и его было хорошо видно в тёмном дворе. Сделав шаг к сторожу, он неожиданно взлетел и исчез в ночном небе. Собственно на этом рассказ заканчивался.

Но не закончились записи Илгизара.

Началось всё как раз с запаха.

Едва двор скорбной обители опустел, непривычный шакирд закрутил носом. Оказалось запах идёт с ледника. Того самого откуда и исчез таинственный мертвец. Там ещё лежали тела, накопившиеся за зиму. Которые до сих пор никто не опознал.

Зимой с этим хлопот нет. Холодно и торопиться некуда. Это летом уже нужен ледник, погребец, набитый льдом, где и хранят тела. Накопившихся за зиму как раз со дня на день готовились предать земле в общей могиле, но дело стопорилось из-за того, что пока не прислали для этого людей.

Вчерашнего покойника днём положили во дворе. Чтобы могли смотреть те, кто придёт опознавать. Ну, а на ночь убрали на ледник. Может сам сторож и не стал бы спешить — ночи зябкие, полежит, ничего ему не сделается, а одному ворочать тело несподручно. Но пришли родственники забирать опознанное тело с ледника. Они и помогли занести покойного.

Длительное и бесцельное сидение побуждает к размышлениям.

Хотя с утра это похвальное занятие всё время прерывалось посетителями. Вернее посетительницами. Которые чередой прибывали желая лицезреть мертвеца, задушенного гулями. И разочарованно удалявшиеся, выслушав отповедь сторожа, что тело забрали для погребения. Илгизар бдительно следил, чтобы тот не сболтнул лишнего, но страх, нагнанный с утра эмиром, делал своё дело. Сторож охотно и непринуждённо отвечал на все вопросы, с самым честным видом, с достоинством принимая поддерживающие разговор монеты. Юноша был готов поклясться, что не видел среди них ни одной медной.

При этом сторож ни разу не оплошал. Он уверенно сообщал, что умер покойный от укуса змеи, что забрали его тело спутники, с которыми он приехал в Сарай, а кто они и где живут он не знает. Правда, одна въедливая кумушка учинила настоящий допрос, едва не с пристрастием, как же это он отдал тело людям, которых не знает? На что сторож с достоинством ответствовал, что ему за дело, если кто решил предать земле тело за свой счёт? В любом случае, дело это благое. Не придётся об этом хлопотать людям эмира.

Весь этот, бесконечно повторяемый рассказ и въедливые вопросы навёл скучающего Илгизара на мысль.

Он спросил, как долго лежало тело человека, которого вчера вечером забрали. Оказалось, с зимы.

Столько времени руки не доходили сходить в скудельницу, поискать пропавшего человека, а потом вдруг так припёрло, что заявились, аж на закате солнца. Да ещё и забрали сразу, повозку прихватили. Словно знали заранее, что его найдут.

После чего юноша отважно замотал лицо тряпкой и пожелал взглянуть на сам ледник. Удивляться пришлось не ему. В ужас пришёл сторож. Когда он со своим спутником при свете глиняной лампы ступили в сырой и мрачный холод ледника, то словно оцепенел.

— Пятеро! — прошептал сторож.

Какой в этом слове смысл Илгизару было непонятно, однако смысл этот, судя по всему был невероятно жутким.

— Их пятеро! — словно оглушённый повторил сторож.

Юноша поспешил на свежий воздух. К солнечному свету, синему небу и птичкам. В этом царстве мёртвых и вправду что хочешь начнёт мерещиться. Однако, зажмурившись от яркого солнца, живой обитатель этого царства снова повторил:

— Их пятеро!

— А сколько должно быть? — не понял Илгизар.

— Должно быть четверо. Одного ведь забрали.

VI. Призрак оставляет след

Илгизар замолчал, переводя дух и с торжественным видом перебирая свои листики бересты. Сотник, видно, уже знал эту историю, а привычный к страшным сказкам Бахрам невозмутимо улыбался, с удовольствием прихлёбывая ароматный чай. Только наиб напрягся, как сторожевой пёс учуявший неладное.

— Так ведь всё сходится. — То ли спросил, то ли возразил он. — Если не считать улетевшего, у него и должны были остаться те, что были до этого. Просто, того укушенного в чёрном, видать и унесли у пьяного сторожа из под носа.

— Я тоже сначала так подумал, — охотно согласился Илгизар.

— Сначала? — засмеялся Злат. — Значит всё-таки улетел?

— Я тоже подумал, что этого мертвеца с дороги унесли те, что приходили забирать, якобы опознанного родственника. Только сторож упёрся. Стал клясться, что своими глазами видел покойника в чёрном, когда закрывал дверь в ледник. Уж больно одеяние у него приметное. Да и лежал он с самого края. Это остальных было не видно как следует. Светили лампой, едва-едва у себя под носом. Ну и шага на два, на три вокруг.

— А которого выносили?

— Его сразу на носилки положили и покрывалом закрыли. Потом на тележку, которая у них с собой была.

— То есть, сторож его как следует и не видел?

— Получается так. Он и сам с этим согласился.

— Могли в леднике вместо одного положить на носилки другого?

— Я так сразу и спросил. Он честно признался — могли. Тесно, темно, сразу несколько человек толкалось, да ещё носилки. Только, он после них выходил и на ледник посветил, уже без помех. Покойник в чёрном лежал на своём месте.

Наиб подмигнул Бахраму:

— Это по твой части. Сторож добавил немного чудес к своему старому рассказу. А, если его не слушать, так и вовсе ничего интересного. А твою Ферузу ведь завтра у эмира ждут. Наверное, придётся тебе самому сходить. Что-то загуляла она. Так что возьми у Илгизара его записи. Он молодец, всё записал, как слышал. Драгоценное качество для взыскующего истины.

Слова почему-то юношу страшно обрадовали. Злат даже немного смутился — вроде и похвалил не так уж сильно.

— Слово в слово, как я сам тогда подумал. Даже и записочки собирался Ферузе отдать, — согласился шакирд. — Вот в это самое время и подъехал Итлар.

От старого сотника сказок никто не ожидал и посмотрели все на него с недоумением. Он не спешил, явно не зная с чего лучше начать.

Итлар с большим опозданием привёз корзинку с эмирской кухни и как раз, услышав призыв к намазу с недальней мечети, решил посидеть в тенёчке, передохнуть. С утра намаялся в седле. А здесь тихо, безлюдно, птички поют. Степью пахнет. Молодостью.

Заодно с добродушной усмешкой наблюдал за Илгизаром, ревностно продолжавшего расспрос сторожа. Чем было ещё заняться учёному юнцу? Тем более, что воспитанник мудрых учителей из медресе взялся за дело по всей науке. Он выдумывал всё новые и новые мудрёные вопросы, старательно всё записывая и сравнивая с ранее сказанным.

Занятие это напоминало какую-то детскую игру, и сотник, сам того не замечая, мысленно втянулся в неё, прислушиваясь к разговору. Вот тут и в его голову пришла неожиданная мысль.

Когда Илгизар потребовал сторожа точно указать с какой стороны он видел белых призраков, на каком расстоянии и как они выглядели, Итлар обратил внимание, что там, куда показывали рассказчики, нехоженое поле. Почему не дойти, не глянуть следы? Был ведь он столько лет следопытом в ханских ертаулах. Да не простым следопытом, а лучшим. Не говоря ни слова, сотник вышел за ворота и направился туда, куда указывал сторож.

Место, как он и предполагал, было нехоженым. След на такой земле не остаётся, разве что трава примятая. Да кто же её смотрит на второй день? Тем не менее следы были. Глубоко отпечатавшиеся и совсем свежие. Итлар даже потрогал их пальцами. Сыро. Не засохли с ночи. Кто-то втыкал в землю довольно толстые палки.

В душе старого следопыта сразу взыграли уснувшие струны. Как он ползал бывало, словно охотничий пёс по степным сакмам? Вот и сейчас, как в былые годы, закружил над таинственными отметинами на нетронутой земле. Тому, кто умеет читать эти письмена, они много рассказывают.

Поэтому обратно пошёл уже не к воротам, а к обратной стороне скуделицы, где за глиняной стеной раскинулись лохматые карагачи. Во двор он уже спрыгнул с дерева.

Илгизар со сторожем давно притихли и настороженно ожидали его возвращения. Сотник не скрывал торжества:

— Призраки твои, по всему видно, были во плоти, — кивнул он изнывавшему от любопытства сторожу. — Сколько, говоришь их было? Три? И ростом в два человека? Всё, как ты рассказываешь. Там были три человека. На ходулях. Думаю, если окрест хорошо пошарить, лучше с собачкой, то, и волчий помёт можно найти. Ещё не засохший с ночи. Ты же говорил, что пёсик твой до смерти испугался и удрал? Очень на волков похоже. Да и вой ты слышал.

Илгизару не терпелось услышать остальное:

— На дереве что нашёл?

— А что там можно найти? След от шеста. Положили длинный шест и вытянули вашего покойничка со двора, как на колодезном журавле. Кора местами ободрана. Недавно совсем. Залазили — слазили. Ишак с ними был. Он не человек, хоть и обмотали копыта тряпками, а лёгкий след кое-где остался.

— Вот и не стало сказки, — то ли с грустью, то ли с усмешкой отозвался Бахрам.

— Это уже твоя забота, — протестующе поднял ладонь Злат. — Мне теперь без сказки никак нельзя. Я же эмиру обещал. Жёны его, поди, совсем истомились. Тем паче, что сегодня Итлара ждали, а он, возьми, да не приди. Яств, небось, наготовили… Да ты глянь в нашу корзинку, что Илгизару утром прислали. Мы вчетвером наелись досыта. А вино? Я, как откупоривал, печать глянул. Ромейское, с самого Царьграда. Это тебе не то, что кораблями возят Бакинским морем. В кувшинах в рост человеческий. Это вино дорогое, для дорогих гостей. А ты — не стало сказки… И думать не моги. Вынь и положь.

Чтобы подкрепить свои слова наиб стал наливать в ковшики из эмирского кувшинчика. Бахраму тоже налил:

— Хватит китайскую траву дуть. Вино, поди, с самого Афона, святой горы.

Сказочник на ковшик даже не глянул, невозмутимо попивая чай:

— Меня этим добром часто угощают. По всяким домам приходится бывать. И кипрским, которое франки называют королевским, и ромейским со смолой, и из заветных дедовских подвалов с Кавказа, выжатого из старых лоз, а потом выдержанного полвека в подвалах. Мне не в диковинку. Пейте. Я уж лучше чай. Нет лучше напитка для сказочника.

Увидев, что Илгизар заколебался после этих слов, Злат решительно сунул юноше ковшик в руку.

— Чего уши развесил? Думаешь Бахрам сразу стал таким благочестивым? В твои годы, наверное, не такими чашами пил. Все мудрецы пили. «Запрет вина — закон, считающийся с тем, кем пьется, и когда, и много ли, и с кем. когда соблюдены все эти оговорки, пить — признак мудрости, а не порок совсем,» — закончил он по-персидски, — Ты, Илгизар, переведи Итлару про что это. Хороший стих. Переведи и выпьем.

Так и сделали. Злат с наслаждением разломил пирожок:

— Да-а. На базаре такой не купишь. Свои листочки с рассказами сторожа отдай Бахраму. Он из них такую сказочку сделает — куда самой Шахерезаде. Сделаешь ведь?

— Только там написано не чернилами, — предупредил шакирд. — Я чернильницу с собой не взял. Царапал писалом.

— Ничего, — благодушно успокоил его наиб, — Я ему вслух прочитаю. Феруза уже сегодня точно не придёт. Заночую здесь, на сундуке. Не прогонишь ведь? Да и тебе, Итлар далеко ехать. А кто по тебе во дворце сильно соскучился? Оставайся с нами. Пирогов на весь вечер хватит. Да ещё в моей сумке кое-какая снедь осталась с базара. Это Илгизару хорошо, до дома полчаса ходьбы.

Сказал и подумал: «Какой у Илгизара дом? Живёт у водовозов.» Жаловаться, конечно грех — имеет отдельную комнату. Кормят хорошо, опять же бельё отдают стирать за свой счёт. Холостому парню чего ещё нужно. Но ведь не дом.

Водовозы в Сарае держались братствами. Народ это был по большей части пришлый со степей, молодой. Кипчаки, которым не нашлось места при стадах и отарах. Сейчас много молодых людей подавалось в города. Искали если не счастья, то хотя бы кусок хлеба. Здесь работы было много. На пристанях, на базарах, по разным ремесленным и торговым заведениям. Да и в ближней округе всегда можно было найти заработок.

Хорошим занятием было ремесло водовоза. Сарай — город большой, на реку с вёдрами не набегаешься. Далеко, да ещё и под гору. Вода, что в прудах, вырытых по ханскому приказу ближе к жилью, годится больше для хозяйственной надобности. Пить её не станешь. Вот и подвозили чистую воду с реки в условленное время.

Дело не хитрое и больших денег не требует. Лошадь, повозка, кувшины. Здесь главное надёжность. Чтобы строго день в день. Опять же каждое братство обзаводилось собственными мостками на реке. Чтобы воду брать подальше от берега, где её никто не мутит.

В большом городе выходцам из степи было сподручнее держаться вместе. Сообща покупали лошадей, повозки, всё остальное. Жили тоже вместе. Весь заработок поступал в общий котёл, которым ведал избранный староста.

Дело шло. Потихоньку рос достаток. Братство, которое приютило Илгизара, уже не только обзавелось добротным двором почти на выезде из города, но и обустроило там свою мечеть. Жили неплохо. Для праздничных дней уже завели особую одежду, для трапезы — хорошую посуду. Жильё выстелили коврами. Недорогими, войлочными, а всё не голый пол. В мечеть зазвали учёного шакирда из медресе. По пятницам говорил проповеди. Опять же постоянно была нужда в письменных делах. Так что Илгизар у водовозов хлеб ел не зря.

Однако всё-таки не свой дом.

Туда и побрёл юноша по тёмной ночной дороге. Злат его немного проводил. Уже наступила пора ночной стражи, но Илгизара стражники на заставе знали. Он часто ходил здесь к Бахраму и возвращался затемно.

По краям дороги шумели молодой листвой старые карагачи. С реки тянуло сыростью и холодом. Со стороны заставы доносились голоса. Возвращаясь Злат свернул ненадолго с дороги и сразу запнулся о какую-то ветку, а ещё через пару шагов, едва не подвернул ногу в небольшой ямке. Скорее вернулся назад.

Уже входя в хижину посетовал:

— Чего это нашего мертвеца угораздило идти полем? Ночью. Я сейчас на два шага с дороги свернул, чуть ноги себе не переломал.

После весеннего ночного холода, тёплое жильё казалось раем. Привычный к походной жизни сотник постелил плащ прямо на полу, поближе к очагу и ворошил кочергой дрова. Старый сказочник перебрался на лежанку, и сидел на тулупе, поджав ноги. Итлар подвинулся, давая Злату место у огня.

— Он тоже спотыкался. Пока от кладбища шёл пару раз упал хорошо. Один раз вообще в яму. Она кустом закрыта, даже днём можно обознаться. А уж ночью… — Помолчав, прибавил, — Крепко упал. Ремешок у сумки порвал.

— Почему думаешь, что порвал именно, когда упал?

— Руку ободрал. И сумка не совсем обычная. Дно у неё твёрдое, плетёное из ивы. В бока тоже дощечки вшиты. Тоненькие совсем. Даже не дощечки, а луб. Обшита холстом и верх холщовый. А завязывается ремешком. Странно.

— Чем странно?

— Сумка большая. Носить её неудобно. Если верх завязывать, тем более. Обычно сверху или по бокам две петли делают. А здесь одна. Потому и порвалась, когда упал. Петля была на руку намотана. Ссадина осталась.

— Сумку куда дели?

— В скудельницу отвезли. Там, наверное, и валяется.

Злат неторопливо разлил себе и сотнику остатки греческого вина. Выпили.

— Сумка была пустая. Значит, что-то приносил туда, откуда шел, — продолжил наиб. — Получается такая картина. Человек принёс что-то в большой сумке. По всему видать, ночью. Потому что одет был так, чтобы в темноте видно не было. Даже лицо замотал. Потом шёл с кладбища к дороге. Где напоролся на змею и помер. Потом кому-то понадобилось выкрасть его тело. Зачем? Спокойно могли забрать. Никто бы из и не спросил ничего. Преступления никакого не было. Назваться можно как хочешь, никому дела нет проверять. Вместо этого устроили целое представление с призраками и летающими мертвецами. Зачем? Напоминает какой-то балаган на площади.

Никто не ответил. Немного погодя Злат потянулся за Илгизаровыми берестяными листочками:

— Ну, а теперь давай сказки почитаем.

VII. Смерть каллиграфа

Утром Итлар встал затемно, до восхода солнца. Ему нужно было во дворец заступать на службу. Ночную стражу меняли как раз с призывом азанчи к первому намазу. Разбуженный Злат решил тоже ехать. Всё равно спать уже не будешь. Засобирался с ними и сказочник. Ему совсем было некуда спешить, да и рано, но не упускать же возможность доехать до главного базара — лошадь, на которой вчера приехал Илгизар, осталась во дворе и теперь её брал в повод сотник. Чего было не прокатиться? Пешком путь неблизкий.

Сотник поскакал во весь опор, а Злат с Бахрамом решили заехать по пути к Илгизару.

Чёрная улица, на которой стоял двор водовозов, была совсем недалеко от заставы. Прямо вдоль большой дороги в Сарай. Только ниже к реке за давно пересохшим арыком, заросшим акацией. Место уединённое, если не сказать глухое. Часть улицы вообще в один ряд, а склон к реке зарос кустарниками и деревьями, превратившись в непроходимую чащу. Никто и не помнил почему её называли Чёрной. Может потому, что была она самой северной окраиной Сарая — у монголов всё северное называлось чёрным. А ещё в прежние времена здесь селились по большей части уйгуры, придерживавшиеся, кто буддизма, кто загадочной чёрной веры. Некоторые даже юрты ставили во дворах по степному древнему обычаю.

Когда после смерти хана Тохты в Улусе Джучи была смута, многих из них побили. За царевича Узбека тогда встали мусульмане. Они и одолели. Сторонники чёрной веры проиграли. Двадцать лет прошло.

Сейчас город подошёл совсем вплотную к Чёрной улице. Прямо перед ней начинался многолюдный и зажиточный Булгарский квартал, к которому примыкала пристань, тоже именуемая иногда Чёрной. Хотя чаще и привычней было — Булгарская.

Это были северные ворота в Сарай Богохранимый. Речные ворота великого пути из стран русов, буртас, мордвы, булгар. Сказочно богатых полуночных стран.

Сюда приходили с верховьев великой реки струги, караваны лодок и множество плотов. На Булгарской пристани под присмотром ханских тамгачи — сборщиков пошлин, на берег выгружали драгоценные искристые меха, достойные самых знатных особ, охотничьих птиц — мечту султанов и королей. Под надёжной охраной вели белокурых красавиц с глазами цвета бирюзы, подобных райским гуриям. Туда приходил строительный лес, дрова, выделанные булгарскими умельцами знаменитые кожи, славившиеся по всей Персии и Леванту вплоть до самого Египта. Самое главное — хлеб. Лучшая в мире пшеница, выросшая на тучных степных нивах.

Только Чёрную улицу от всего этого златокипящего шума и изобилия отделяли заросли карагача и вербы. Здесь всегда было тихо.

На самой Булгарской пристани жаркое время тоже ещё не настало. Лёд на реке только недавно растаял, и большая вода с верховьев придёт не раньше, чем через месяц. Там, в мордовских и булгарских лесах ещё только собираются караваны, сбиваются плоты. Сюда их ждать только в начале лета.

Чёрная улица в этот ранний час была погружена в сон. Только телеги водовозов нарушали гулкую предутреннюю тишину на спуске к реке. Но их двор был в самом конце, да ещё отгораживался от улицы густой изгородью из кустарника, так что покоя в этом спящем царстве их хозяйственная суета не нарушала.

Привратник, узнав наиба, сразу заметался, но тот махнул рукой, чтобы не суетился и слез с коня. На обширном дворе не было никого. Ещё пахло прошлогодними палыми листьями, но вдоль ограды уже зеленела высокая трава. Большой дом с верандами ещё, как будто спал. Ночи пока прохладные и летнюю кухню не топили. Ковров в беседке тоже не было. Рано. Только в конце двора мерцал огонёк и несколько теней маячили у двери в дом собраний, где у водовозов была мечеть.

Там и нашли свежего, видно давно проснувшегося Илгизара. Всё-таки был он здесь навроде муллы и сейчас собирался призвать тех своих прихожан, что ещё не разъехались на утренний намаз.

Среди тех, у кого не случилось дел в столь ранний час был старшина водовозов. Должность такая, что с начальством нужно ладить, потому он, едва признав наиба, бросился тому навстречу, перехватив, едва не на середине двора.

— Какая честь! Гость нежданный, но всегда желанный! Эй! Быстро несите праздничную посуду!

— Я проездом. Да и тороплюсь. Так что, спасибо, Бурангул, за угощение, но некогда!

— Не сомневаюсь, что у светлейшего наиба, есть дела поважнее, чем беседа с простыми возчиками кувшинов, — ни на пёрышко не смутился староста. — Но, побывать во дворе водовозов и не выпить стакан воды — дело неслыханное!

— Если только стакан, — засмеялся Злат, оценив сладкоречивое «светлейший».

— Тем более, ты не один, — ковал железо, пока горячо Бурнагул. — Если у помощника самого эмира Сарая день уже наполнен делами, как небо звёздами, то почтенному Бахраму спешить в столь ранний час совсем некуда. И он может не спеша вкусить наших угощений. Глядишь и будет почаще заглядывать в эту скромную обитель. Мы всегда рады послушать самого искусного сказочника Сарая. Жаль только мои ребята собираются слишком поздно. Но для желанного гостя всегда найдётся и ночлег, и угощение, и достойная плата.

Злат мельком оценил расшитый ворот на кафтане старосты. Не зря тот заикнулся про достойную плату. Видно, что дела у водовозов идут неплохо. Достаток чувствовался. Бурангул совсем смотрелся, как уважаемый купец с большого базара. Кафтан пошит из хорошего материала, явно привозного. Кушак бухарский, шелковый. Старосте часто приходится иметь дело с людьми важными, нужно и самому выглядеть под стать.

Подошедший к ним Илгизар погасил лампу. Сумерки уже бледнели и небо начинало светлеть. Нечаянные богомольцы в конце двора, воспользовавшись отлучкой наставника, немедленно исчезли.

— Заехали за тобой, — приветствовал помощника Злат, — Садись с Бахрамом на одну лошадь.

— У него здесь срочное дело нашлось, — встрял Бурангул.

С этими словами он вежливо взял наиба за рукав и настойчиво потянул к дому.

В тёплой трапезной уже ждали настоящие китайские чашки и горячий сбитень из лучшего булгарского меда с имбирём. На большом расписном блюде золотой горкой поблёскивал чак-чак.

— Жаль бурсака не осталось, — извиняюще развёл руками староста. — В пятницу весь поели, а свежий ещё не купили. Мы его берём у одной старушки в Булгарском квартале. Мастерица, каких мало. Бурсак печёт только для свадеб, на заказ.

Злат потянул носом воздух. В жаровню с углями явно подкинули можжевеловых веточек для аромата.

— Значит ты с нами не поедешь? — спросил он Илгизара.

— Коран буду читать. Староста умер.

Наиб сразу вспомнил суетливого и старательного старика, изрядно молодящегося и подкрашивающего бороду хной. Чёрная улица стояла особняком и для порядка здесь был свой староста. Забот у него, почитай никаких не было, но местным обитателям было сподручно жить самим по себе, чем ходить под квартальными начальниками, некоторые из которых отличались весьма крутым нравом. Злат даже не мог вспомнить, как его звали. Вроде занимался переписыванием книг. На этой улице вообще жил народ из тех, кто был сам по себе. Астролог, составлявший гороскопы, лекарь. Кому не нужно день-деньской торчать в лавке или на базаре.

— Хворал? — спросил Злат из вежливости.

— Вроде нет, — обрадовался разговору Бурангул. — Вот только был бодрый и здоровый. И на тебе… Позавчера я к нему заглядывал. Мне как раз велели передать, про того покойника, что у дороги нашли. Чтобы все старосты проверили не пропал ли кто у них. И пришли на опознание. Покричал от калитки со двора, никто не ответил. Думаю, ушёл куда. Вчера снова заглянул. Пораньше. Чтобы наверняка дома застать. Тишина. Зашёл во двор, Постучал. Уже уходить собрался. Гляжу, а дверь изнутри заперта. Хотел в окно заглянуть — так оно ещё с зимы войлоком заделано, ночи ещё прохладные. Стал ещё стучать, кричать, уже громче. Чую, дело неладно. Послал человека к сыну его. Он в хорезмийском квартале на базаре у одного купца по письменной части служит. — Немного помолчав, чтобы придать рассказу больше значительности, продолжил. — Пока нашли, пока пришёл, пока бегали за топором, так почти до вечера и прошло время. Сломали дверь. Точно. Закрыта изнутри на засов. А хозяин лежит на полу бездыханный.

«Бездыханный», — усмехнулся про себя Злат, — «Бахраму обязательно нужно сюда заходить. Здесь оценят хороший слог».

Староста между тем продолжал:

— Сегодня хоронить будут. Илгизара позвали Коран читать. Человек был небедный. Платят хорошо.

— Ты, вроде знался с покойным? — спросил Злат юношу.

— Он книгами торговал. Переписчик. Я тоже этим хочу заняться, когда время есть. Давал мне заказы. Всегда бодрый, никогда не жаловался. И вот внезапно…

— Я только сейчас узнал, что он хорезмиец, — снова встрял Бурангул, — Такое у нас здесь место. Каждый наособицу. И не знаешь кто есть кто. Мы вот здесь кипчаки. Там дальше, вроде уйгуры живут. Платье носят ихнее. Лекарь есть. Тот тоже не поймёшь кто — говорит не чисто. Выговор не здешний. А про некоторых, хочешь верь, хочешь не верь — и не знаю ничего. Бок обок живём. Не один год.

Наибу подумалось, что зря дозволили жить вот так самим по себе. Лучше когда все по своим местам, под присмотром старост и соседей из единоверцем или соплеменников. Там не спрячешься и ничего тайком не умыслишь. А всякая вольность приводит к беспорядку. Опять же уединение. В прошлом году на этой самой улице было сразу два убийства.

— Теперь вам нового старосту нужно. — сказал вслух, — Вот я тебя и назначу. Человек ты молодой, от тебя больше проку будет.

Было видно, что такой оборот Бурангула никак не устраивал. Однако перечить наибу он не стал. Только робко намекнул:

— Нужно жителей собрать. Они должны выбрать.

— Вот и займись этим прямо сегодня. Собери их. Не забудь передать от меня привет.

Бурангул только поклонился с кислой улыбкой. Словно чуял, как быстро новая должность начнёт доставлять хлопоты. Ещё не прокричали с минаретов призыв правоверным к полуденному намазу, как покрытая его волоком легкая повозка стояла перед ханским дворцом.

Злат как раз вышел на площадь и, прищурясь на яркое весеннее солнце, думал, куда пойти пообедать. До главного базара рукой подать, а по закону важного ханского слугу с пайцзой любой хозяин должен потчевать бесплатно. Правда наиб и не думал пользоваться этим правом. Зачем? Только что от него ушёл проситель, оставивший после решения своего дела не самый тощий кошелёк с серебряными даньгами. Злат даже не заглядывал сколько там. Понятно и так, что в ханский дворец с несколькими монетками не придут. А еда в Сарае не дорогая. Рыбное, так вообще ни почём.

В семье юного Злата, которого отец-священник строго звал Хрисанфом, ели по большей части её. Православный уклад предписывает поститься более половины дней в году. Живя у реки, переполненной самой великолепной рыбой, легко соблюдать.

Увидев Бурангула наиб собрался уже было похвалить за то, что тот так быстро собрал жителей, однако тот сразу взял быка за рога:

— Как ты велел я уже сообщил людям, что меня назначили новым старостой. Вот я и приехал просить помощи.

— Быстро, — одобрил Злат. — Конечно помогу. Что у тебя?

Новоявленный староста ответил не сразу. Он выразительно помолчал с громким сопением, потом придал лицу самое жалостливое выражение:

— У нас убийство!

— Хорошо начинаешь, — невозмутимо одобрил наиб. — Вижу, что я в тебе не ошибся. Кого убил? И за что?

— Тебе смешно, — обиделся Бурнагул, — а мне что делать? Пришли люди из хорезмийской мечети обмывать покойного. Раздели, само собой. Они и обнаружили. Заколот. Рана едва заметная, ударили прямо в сердце. Потому и крови не было. Клинок тоже очень странный — узкий совсем. Родственники голосят, хотят жалобу подавать. Скоро, наверное, сюда придут. Пока пошли в свой хорезмийский квартал. За кади и свидетелями. Чтобы убийство официально оформить.

— Илгизар что?

— А что Илгизар? Читает себе Коран. Ему какая забота? Там, поди, сур пятьсот.

— Всего сто четырнадцать, — успокоил Злат. — Но хватит надолго. А вам всей улицей придётся скидываться на штраф. Убийца не известен, значит платить родственникам придётся вам. Эти хорезмийцы народ ушлый, своего не упустят. Так что ищите убийцу.

На лице Бурангула отразилось такое отчаяние, что Злат едва не рассмеялся:

— Но я от своего слова не отказываюсь. Чем смогу помогу. Поехали, глянем на новопреставленного.

VIII. Загадки запертой двери

Пронзительные завывания плакальщиц было слышно ещё на подъезде к Чёрной улице. Это придавало происходящему некий размах. В Сарае, в оживлённом жилом квартале уже через несколько домов ничего не было бы слышно, и даже совсем недальние соседи могли не подозревать, что неподалёку кто-то покинул этот грешный мир. Здесь хорошо отлаженный плач был, наверное, слышен даже у городской заставы.

У ворот домика старосты стояло несколько повозок. Хорезмийский квартал отсюда далеко, а родственники и знакомые покойного были. скорее всего, оттуда.

Злат вспомнил, как заходил сюда в прошлом году. На Чёрной улице тогда произошло убийство и староста из кожи лез, пытаясь помочь поиску убийцы. Он так боялся, что придётся скидываться на штраф. Судьба иногда довольно зло насмехается. Теперь он и сам стал причиной подобного возможного исхода.

Разряженные плакальщицы расселись во дворе. Комната была совсем маленькая, а там восседал, нарядившийся в наградной ханский халат, Илгизар, читающий Коран. Дело это ответственное, прерывать чтение не желательно. Иногда, когда хотят, чтобы прочитали весь священный текст, нанимают сразу нескольких чтецов, сменявших друг друга. Сейчас таких Злат не заметил. Но отвлекать юношу не стал.

Зато семенивший перед ним Бурангул прицыкнул на плакальщиц. Те и сами притихли, увидев входящего во двор человека в коричневом монгольском халате на груди которого грозно отливала позолотой внушительная пластинка-пайцза. Любой, даже не способный прочитать ни единой буквы, что уйгурским, что арабским письмом знал что там написано. «Кто не повинуется — умрёт».

В маленьком жилье было тесно и душно от обильного количества благовоний. Злат только мысленно посочувствовал Илгизару. Арабы или персы налили бы розовой воды, воскурили ладан. Кипчаки вообще натащили бы пахучей травы тимьян, которую русские зовут «богородской». А в огонь набросали можжевельника. Хорезмийские похоронных дел мастера мало того, что не пожалели мускуса, так ещё нажгли индийского сандала, от которого голова кругом идёт.

Покойный жил скромно. Один. Прислугу не держал. На жизнь зарабатывал перепиской книг. Для этого было достаточно небольшого стола у окна, на котором и сейчас красовалась стопка дорогой, видно самаркандской бумаги, и внушительного сундука в углу. Даже спал хозяин на печи-лежанке, какие устраивают выходцы с Востока.

Теперь было понятно почему Бурангул не увидел тело, заглядывая в окно. Обзору мешала стопка бумаги на столе, как раз напротив того места, где он отогнул войлок.

— Ты говорил у вас здесь лекарь живёт, — распорядился наиб. — Пошли за ним.

Бурангул рассказал, как всё было. Тело лежало на полу. На боку. Никаких признаков борьбы или насилия. Даже лицо спокойное. Видно, ударили внезапно, сзади. Прямо в сердце. Смерть была мгновенной. Даже испугаться не успел.

— А окно? Оно ведь было заделано войлоком. Хорошо помнишь?

— Конечно. Я сам этот войлок и отрывал потом.

— Прибит был изнутри?

Бурангул кивнул.

Наиб наставительно поднял палец:

— Дверь тоже была заперта изнутри на засов? Как же убийца ушёл?

Осмотрели дверь. Всё, как и должно быть. Следы от топора, расщепленный косяк.

— Хорошая работа, — одобрил Злат. — Видно пришлось повозиться. Где засов?

Стали вспоминать, кто здесь вчера прибирался. Оказалось, они уже уехали.

— Сам то не помнишь, как он выглядел? — рассердился наиб.

— Так ведь и в мыслях не было, — растерянно оправдывался Бурангул. — Кабы сразу знать…

И хозяев не было. Спросить не у кого. Всё какая-то родня, да знакомые, которые сами ничего не знают.

Наиб дождался лекаря и вместе с ним осмотрели убитого. Ничего нового они не узнали. Удар точно под лопатку очень узким лезвием. Может быть даже шилом. Вспомнив профессию покойного Злат спросил:

— Может быть это писало? Которым по бересте и дощечкам царапают?

— Конечно, — подтвердил лекарь. — Только очень неудобно. Ручки нет, а усилие нужно приложить большое. Легко можно себе ладонь поранить.

— Больше ничего странного?

Лекарь задумался. Видно было, что человек он добросовестный и старательный. Наиб терпеливо ждал. Он уж было подумал не позвать ли опытного цирюльника. Они хорошо разбираются во всякого рода порезах, так как им часто приходится пускать кровь больным. В то же время Злат сразу заметил, что врачу что-то с самого начала не понравилось, и сейчас он это тщательно обдумывает.

— Дело вот в чём…

— Да ты не смущайся, говори всё как есть. Что не так, какие предположения, — подбодрил наиб. — Сейчас никто не знает, какая тропка правильная.

— Удар нанесён очень точно. Ни выше, ни ниже, не левей, ни правей. Для этого нужна немалая сноровка. Ножом или кинжалом проще — там вряд ли сильно промахнёшься. Да и всё равно убьёшь, даже если в сердце не попадёшь. А здесь нужна была точность. Промахнёшься — жертва будет сопротивляться. И довольно долго. Кроме того, само шило — штука короткое. Легко можно при ударе просто не достать до сердца.

Немного поколебавшись, лекарь добавил:

— Мне приходилось сталкиваться с похожей раной. Давным-давно. Там был специальный кинжал. Тоже вроде шила, только длиннее и толще. Из добротной оружейной стали. Делали на заказ для профессионального убийцы.

Наиб вспомнил замечание Бурнагула о нездешнем выговоре лекаря.

— Где дело было?

— В Хорасане. — Подумал немного и добавил, — Почти тридцать лет назад.

— Перс?

Лекарь почему-то вздрогнул, и в его глазах загорелся странный огонёк. Казалось он колеблется.

— Сириец. — Помолчал и добавил. — Христианин.

Вон оно что. Из последователей патриарха-отступника Нестория.

Злату сразу вспомнилось. Детство. Город Укек на высоком берегу реки в десяти днях пути отсюда. Маленький мальчик, корпящий над книжной премудростью. Отец священник хотел, чтобы сын пошёл по его стопам и учил его с самых младых ногтей. Учил не только русской грамоте. Русской митрополией заправляют греки, а потому без их языка, здесь далеко не пойдёшь. Даже в священники на хорошее место не поставят. Отец Злата выучился в своё время в самом Ростове, в знаменитом затворе при тамошнем монастыре. Это и помогло потом ему стать священником не где-нибудь, а в Укеке, под боком у хана.

По тем временам город считался большим. Хан Тохта кочевал со своей ставкой поблизости. Правда, на другой стороне реки. Ту сторону обычно называли луговой, но здесь больше подходило слово степной. За рекой начиналась степь. Привольная и бескрайняя. От переправы возле Укека уходили дороги на полночь, в Булгар, и на восход. К Сарайчику на Яике и дальше до самого Хорезма.

Сам Укек стоял, на высоком правом берегу. Как говорили в тех краях — на горах. По окрестностям уже встречались рощи и перелески, а в каких-то трёх днях пути начинались леса. Точнее лес. Страшный непроходимый и глухой, без конца и края. Лишь редкие дороги вели сквозь него к Оке и дальше на Русь. Были они опасны и малолюдны. Даже днём на них стояли сумерки от густых ветвей, смыкавшихся над головой. Свернёшь в сторону — и пропал. Не то что люди, целые отряды сгинули там без следа, как камень в омуте.

Рассказывают сам Батый несколько лет не мог покорить мордву и буртас, прятавшихся в этой чаще. Во времена златовского детства были ещё люди, помнящие прежние дела.

Маленькому Хрисанфу они напоминали сказки. Время было неспокойное. В улусе Джучи кипели смуты, и сам молодой хан Тохта старался держаться в степях за рекой. Правой рукой орды, лежавшей по эту сторону, заправлял старый темник Ногай. Собака-царь. Ногай — собака по-монгольски, вот и повелось.

Главные котлы раздора варились в степи, но и до города долетало. Особенно до Укека, где часто бывал хан. Но, здесь оружием не бряцали. Город — есть город. Здешнее оружие — деньги. Интриги, коварство. А ещё знание. Сила, которая сильнее самых крепких мечей.

Вот тогда и услышал юный Хрисанф про несторианцев. Его отец говорил о них часто и с ненавистью.

Веровали они в Христа, но, вроде как Святую Деву Богородицей не считали. Правда, богословские тонкости, Злата, по молодости лет, интересовали мало, зато уже тогда запомнилось, что имеют эти самые несториане очень большую силу. Их веры держатся многие монголы, в том числе самые знатные. В былые времена даже ханы очень к ним благоволили, а их любимые жёны, которым Яса не запрещала креститься, так и вовсе держали при себе несторианских священников.

В улусе Джучи, правда, у них дела шли плохо. С той самой поры, как пошла пря между здешними правителями и персидским ильханом Хулагу. Тот как раз несториан возвысил превыше всякой меры. Мать его была из них, любимая жена тоже. А брат Батыя Берке, властвовавший тогда в кипчакской степи, был мусульманином. Когда началась война между ним и Хулагу, несториане оказались едва не врагами.

Здешние ханы, надо отдать им должное, быстро разобрались в сортах христиан и сообразили, что для них самое верное дело покровительствовать православию. Киевский митрополит получил охранный ярлык, в самом Сарае появился епископ. Но в степях многие нойоны и багатуры по старинке держались дедовского несторианства. Как утверждал отец Злата — больше от простоты. Книг они читать не умели, священники до них не добирались, а всякую домашнюю службу мог служить и сам глава семьи. Большинство из них и не подозревали, что они чем-то отличаются от тех же православных и искренне считали их единоверцами. Это давало православным хорошие преимущества, но и таило опасность, что несторианские книжники возьмут своё.

Этот явно не простец. Человек учёный. В исповедальных различиях разбирается, конечно, хорошо. Только, времена сменились. Несториан крепко побили двадцать лет назад, когда они, в числе других выступили на стороне противников Узбека.

Лекарь и в одежде явно старался не выделяться. Кафтан простого домашнего сукна, шапка отороченная лисьим мехом. Кипчак — кипчаком. Только на поясе ни кинжала, ни ковшика. Два больших навесных кармана на тесёмках.

— Сириец. Ассириец что ли? — зароненная ещё в детстве отцовскими рассказами неприязнь давала себя знать.

— На арабский манер так, — кивнул лекарь.

Злату даже немного стало жаль его. Не знамо почему.

— От ильханов сбежал? — Поинтересовался он, больше для порядка. — Помнится лет двадцать назад вашего брата там гоняли. Многие тогда к нам подались.

Лекарь уже видно давно привык, что от интереса власти к твоей персоне ничего хорошего ждать не приходится. Поэтому постарался ответить обстоятельно:

— В Сарай приехал ровно двадцать лет назад из Алмалыка. Вскоре после воцарения Узбека.

— Вроде самое неудачное время. Как раз перед этим ваших здесь крепко били.

— В Алмалыке было не лучше. Там тоже поменялась власть, да к тому же схлестнулись пришлые. Одни с Китая, другие из бывшего улуса Чагатая. Так вышло, что христиане были и тем, и тем чужие. А здесь всё уже стихло. Хан Узбек сохранил преданность Ясе. Значит за веру бить не должны.

Злат посмотрел на лекаря уже с большим дружелюбием. Нестарый ещё. Хотя голова седая. Хорасан, Алмалык. Сам ассириец. Про них ещё в детстве читал в Библии. Сейчас в Сарае последователей Нестория и не слышно, не то, что в старые времена. В степи да, там, говорят, немало.

Однако, нужно было заниматься делом. Чтобы сделать разговор более приветливым, наиб дружелюбно спросил:

— Звать как? Помниться, мне отец говорил, что вы все на Бар начинаетесь?

Лекарь улыбнулся:

— Бар — это сын. Вроде как ибн у арабов. Я буду Бар-Камбусия. А так моё имя Хошаба.

— Я ведь тоже видел рану похожим клинком двадцать лет назад. Только потом в неё воткнули другой нож. Чтобы подозрение пало на иного человека. Вот мне и подумалось: могло быть так, что и здесь воткнули нож в уже мёртвое тело? А человек умер, например, от яда?

Лекарь с сомнением покачал головой:

— Вряд ли. Других ран нет, следов борьбы тоже. Удушение тоже не удалось бы скрыть. Что касается яда… Никаких явных признаков. Когда-то я был хорошим мастером по противоядиям. Ну и по ядам, конечно. В основном этим занимался. Служил у человека, который страшно боялся, что его отравят. У них в семье была такая нехорошая привычка. Яды — штука коварная. Не всегда можно заметить их след. Если бы ещё посмотреть одежду убитого. Рана нанесена через неё. Если ударили живого человека, по любому должна остаться кровь. Хоть немного. Даже, если сердце остановилось сразу.

Этот ассириец нравился Злату всё больше.

— Бурангул! — крикнул он, — Где одежда убитого?

Тот мгновенно появился, словно джинн из потёртой лампы.

— Родственнички куда то дели. Не удивлюсь, если к старьёвщикам понесут. Дырка совсем маленькая.

— Найди немедленно. Ты сам эту одежду видел. Крови там не было?

— Совсем маленькое пятнышко. Застирать — плёвое дело.

— Дорогое платье? Обязательно нужно к старьёвщику, выбросить жалко?

— Халат домашний. Под ним рубаха льняная. Дома сидел, не наряжался. — Но злость так и пучила бедного водовоза. — Эти за медный пул удавятся. Глазки подведены, щёки нарумянены, — прибавил без всякой связи.

Делать в прокуренной благовониями душной комнатке больше было нечего. Оставив монотонно бубнящего Илгизара наиб с лекарем вышли во двор. Притихшие плакальщицы осторожно убрались подальше. Здесь светило солнце, чирикали воробьи и шумела молодая листва. Жизнь. Другая жизнь напоминала о себе расщепленным косяком.

Наиб доверительно повернулся к лекарю:

— Засов был закрыт изнутри. Сам покойный этого сделать не мог. Если это каким-то образом сделал убийца, то зачем? Не мог же он думать, что примут за самоубийцу человека, заколотого ударом в спину?

При этих словах в дворе появился торжествующий Бурангул со свёртком в руках.

— Вот оно всё! Где же ещё быть, как не в кладовке? И засов сломанный, чинить, видно хотят.

На ручке засова была намотана бечёвка. Наиб поднёс к лицу оборванный конец.

— Так и есть. Подрезана. Намотали на засов, потянули тихонько через окно, чтобы закрылся. А потом резко дёрнули, чтобы лопнула. И у войлока в окне не нужно большую дырку оставлять — в палец, чтобы бечёвка пролезла. Одной загадкой меньше стало. Но осталась другая. Зачем это нужно было убийце?

— Убит ударом в сердце, — подтвердил лекарь, протягивая одежду. — Кровь. Человек был жив.

IX. Адские зелья

Лекарь поклонился и спросил может ли он идти. Но Бурнагул протестующе вскинул руку, обращаясь, правда, больше к наибу:

— Прошу оказать милость. Пообедайте с нами. На сытый желудок и думается лучше. А то мы здесь мешаем этим достойным женщинам. Того гляди хозяева откажутся им платить условленную плату. Скажут, вы просто так сидели. С них станется.

— Завтракал у вас, теперь обедаю. Осталось, только на ужин прийти, — засмеялся Злат.

— Разве так нужно принимать дорогого гостя? — закатил глаза водовоз. — Наспех. Как придётся. Что можно приготовить наспех? Только кебаб. Но, за мясом я человека посылал к Сарабаю. Все знают, что он в Сарае лучший мясник. Зря что ли иудейский резник у него всегда скот берёт? А у них с этим делом строго. Чтобы без малейшего изъяна.

Увидев, что лекарь пытается тихонько удалиться, бесцеремонно ухватил его за рукав.

— Куда ты сосед? И так здороваемся раз в году, хоть живём на одной улице. Даже не думай. Я же теперь здесь начальник, меня слушаться должны.

Не выпуская рукав лекаря, он двинулся к воротам, по пути дав отмашку плакальщицам: «Начинайте». Те дружно заголосили. После чего Злат бросился наперегонки к выходу.

Во дворе водовозов было тихо. Заросли кустарников отделяли его от улицы, высоченные вербы от Булгарского квартала и пристани. Даже ветерок не залетал, лениво пробираясь над головами сквозь нежную молодую листву. Зато солнце к середине дня уже припекло почти по летнему.

Дастархан устроили прямо на улице. В укромном уголке за домом. Совсем рядом с летней земляной печью, где шипел над углями обещанный кебаб. В чаше для мытья рук плавали розовые лепестки. Бурангул старался изо всех сил. Когда разливал вино, Злат сделал знак, чтобы лекарю налили побольше:

— Заработал. Вино у тебя хорошее, но мне ещё во дворец ехать. А ему можно. Пей добрый Хошаба! За упокой души новопреставленного.

Злат подумал, что теперь уже точно не узнает имени покойного. Так никто и не обмолвился. А самому спрашивать вроде как неудобно. Да и не к чему. Зато новый знакомый вызвал интерес.

— Говорил с ядами имел дело? Искусство это редкое, не всякий лекарь им владеет. По всему видно ты человек бывалый. Расскажи где учился, как в наши края попал? Можешь не бояться, я яму под тебя копать не буду. Просто, сам понимаешь, должность у меня такая. Человек, искусный в ядах не может не вызвать интереса.

Наиб строго посмотрел на лекаря и добавил серьёзно, даже немного сурово:

— Тебе же будет лучше, если я на твой счёт не буду иметь никаких сомнений. А тайны хранить я умею. У Бурангула, ведь своих дел полно, он нас пока покинет.

Водовоз немедленно устремился прочь. Не забыв перед уходом налить гостям полные чаши вина. Лекарь молчал. То ли вспоминал что, то ли обдумывал.

— Мне скрывать нечего. Хоть и запутана дорога моей судьбы. Ты прав, лучше всё рассказать, как оно было. Хотя ничего интересного во всём этом и нет. С ядов и начну. Если бы не они, ты и не заинтересовался бы моей историей? Где яды — там тайна. Злодейство, смерть, интриги. Как не заинтересоваться? По правде говоря, и началось всё с ядов.

Рассказ лекаря был долгим. Злат не перебивал, стараясь не мешать собеседнику, который всё больше и больше уходил в своё минувшее прошлое. В мир, отделённый годами жизни и сотнями днями пути.

Родился Хошаба в Ираке Персидском. В чудесном краю возле гор, благоухающем садами. Где-то совсем недалеко брали начало реки Тигр и Ефрат, подпирала небо гора Арарат, спасшая ещё праотца Ноя. Книжные люди говорили, что здесь давным-давно был библейский рай. Те времена остались в преданиях, а теперь совсем рядом была столица новых правителей страны монголов. Были они народом кочёвым, с ними кочевала и столица. Сначала Мерага, потом Тебриз. Недалеко от тех мест, где жили родители мальчика, возвели чудесный загородный дворец с садами и пастбищами.

Отец был христианином. Несторианцем. В державе ильхана Хулагу и его наследников они имели тогда большую силу. Все помнили, как он, после взятия Багдада отдал дворец халифа правоверных несторианскому патриарху. Немудрено. Мать ильхана была несторианкой, главная хатунь Докуз тоже. Среди самих монголов было много их единоверцев. Даже гуляла тогда по свету легенда о царстве пресвитера Иоанна, сокрытого в глубинах Азии.

Сами кочевники были народом некнижным, в богословских тонкостях не разбирались, а потому в делах веры там рулили больше уйгуры. Один из них как раз в годы детства Хошабы стал по воле ильхана патриархом-католикосом под именем Мара Ябаллаха Третьего.

При таком положении дел несторианцы чувствовали себя при дворе хорошо. Отец мальчика заведовал доставкой рыбы в тот самый загородный дворец. Дело ответственное. Рыбу ловили в горных озёрах и везли по жаре. Нужна была расторопность, добрые лошади на смену и запасы льда. Зато в доме был достаток. а сам мальчик на всю жизнь приобрёл любовь к рыбе. Его сызмала отдали в книжное учение. Благо недостатка во владеющих самой глубокой премудростью рядом не было. Нашли старика-единоверца, который, кроме принятого у них древнего сирийского языка, учил арабскому и персидскому.

Учение шло хорошо. Только одно беспокоило мудрого наставника. Мальчик слишком увлекался древностью. Ни богословие, ни право, никакие иные знания, приносившие пользу в жизни, не завораживали его так, как рассказы о делах минувших. Особенно влекли древние тайны. Вот тогда и привёз учитель из поездки в Марагу к своим учёным знакомым книгу Ибн Вахшия о тайнописи.

Называлась она «Тайные иероглифы и алфавиты». Даже сам вид её поверг юного ученика в трепет. Помимо привычной арабской вязи здесь были нарисованы таинственные значки, неведомые буквы и загадочные картинки, имевшие скрытый смысл. Автор рассказывал о переводе с 89 древних, частью уже забытых языков, описывал разные алфавиты. Особенный трепет вызывали иероглифы, которыми были написаны тексты египетских фараонов. Тех самых, о которых рассказывала Библия и которые казались почти сказкой, утонувшей в океане времён.

Даже сама нисба автора, указывавшая на его происхождение, учащало сердцебиение юного Хошабы. Ан-Набати. Набатеец. А ещё прозвище «аль-Касдани». Халдей. Ведь и сама их церковь называлась ещё халдейской. Учитель рассказывал, что набатеи писали на том же сирийском языке. Который некоторые считают арамейским. Древний язык. Времён Христа и апостолов. Мальчик не расставался с книгой, пока не выучил её наизусть. Потом попросил у учителя ещё что-нибудь написанное Ибн Вахшией. В Мерагу некогда по велению ильхана Хулагу свозили отовсюду учёных и книги. Тогда было время великих завоеваний, люди и города сгорали, как солома на ветру. Многим это решение хана спасло жизнь. И уберегло немало книжных сокровищ.

На этот раз учитель привёз книгу Ибн Вахшии о ядах.

Годы спустя, когда Хошаба наберётся опыта и знаний, станет лекарем и научится отличать истинное от ложного, он поймёт, что это скорее страшная сказка. Сам автор ссылался в ней на древние сочинения набатеев, переведённые им с сирийского языка. Кто всё это выдумал уже поди разберись. Сам Ибн Вахшия покинул этот мир четыре столетия назад. Прочитай эту книгу мальчик позже, может она и не поразила его до такой степени. Хотя кто знает, не попади она в своё время, может и лекарем бы он не стал? Вся жизнь сложилась иначе?

Жаждущую необычного юную душу она потрясла до самого основания.

Там были рецепты самых страшных и необычных ядов. И противоядий, конечно. Но разве сравнится скучное описание лечения с леденящим сердце рассказом о действии бестелесных, невидимых и часто даже неосязаемых убийц, разящих без промаха и без разбора? Змеи, травы, ржавчина, металлы и соли, ослиный навоз и множество самых диковинных составляющих, о существовании которых даже не подозревает непосвящённый, перемешивались, варились, выдерживались неделями в земле, печах, закупоренных сосудах. Чтобы обрести смертоносную силу.

Ими напитывали летучие масла, чтобы убивать запахом, замедляли срок действия, чтобы отвести подозрения или успеть скрыться. Одни должны были убить мгновенно, другие сопровождались длительными мучениями. Словно из самого ада долетал с этих ветхих страниц дым его кипящих котлов.

После этого мальчик уже не мог думать ни о чём, кроме ядов.

Озадаченный его рвением отец, по совету учителя отвёз его в Марагу. К знакомому алхимику, торговавшему снадобьями. Потом тот, отправил способного юношу в Тебриз. Изучать медицину. Там при дворе собралось тогда множество самых известных учёных, едва не со всего света. Ходили слухи, что ильханы хотели найти эликсир бессмертия и денег на это не жалели.

Никогда после Хошаба не видел в одном месте сразу столько умнейших людей и изощрённых мошенников.

Между тем времена менялись.

Ильхан Газан принял ислам, а его младший брат Олджейту, крещённый некогда своей матерью именем Николай, в честь папы римского, стал в одночасье Махмудом. Стало понятно, что на первые роли при дворе теперь выдут мусульмане, да и гонения на христиан лишь вопрос времени. Держаться в столице Хошабе было не за что. В ту пору как раз был нужен лекарь в отряд, направлявшийся в Хорасан. Там попал ко двору одного эмира в Герате. Оттуда хотел добраться до Индии, но не уехал дальше Кабула. Торговал снадобьями на кандагарском базаре, был помощником у лекаря.

Мирной жизни в том пограничном крае не было уже много лет. Попал в плен к отряду пришедшему из-за реки Джейхун. Оказался в улусе Чагатая. Жил в Бухаре, Ходженте, Самарканде, Алмалыке. Там тоже началась грызня между христианами и мусульманами. Вот тогда и пристал к каравану, идущему в улус Джучи. В Сарай. Хошаба и раньше хотел податься в Хорезм, находившийся под властью сарайских ханов, но убоялся рассказов о зимних холодах. Теперь его согрели рассказы про то, что многие кочевники в степи держаться по старинке несторианской веры.

Оказалось правда. Прибился лекарем к ставке одного темника на севере, у самого края лесов. Жил в юрте. Слух в степи летит быстрее птицы — скоро слава о нём пошла далеко. Дело своё он знал, а соперников на двадцать дней пути было не сыскать. Платили хорошо, зазывали в гости. Однако, годы брали своё. Жить в юрте непривычному человеку стало под старость тяжело. Вот и подался в Сарай Богохранимый. Сторговал домик на окраине.

Прежние знакомцы из степи не забывали. Заезжали бывая в столице, покупали снадобья про запас. Бывало даже передавали гостинцы через попутчиков.

В самом Сарае Хошаба подрабатывал редко. Пользовал приезжих с пристаней или продавал лекарства. Единоверцев здесь почти не было. Большинство разбежалось ещё после смерти Тохты.

— Зато встретил здесь человека, знающего сирийский. — закончил рассказ лекарь, — Да, видно, не в добрый час.

Злат, пропустивший уже было мимо ушей первые слова, насторожился:

— Случилось чего?

— Умер в одночасье. При очень странных обстоятельствах. Нашли мёртвого в лавке. Так вот. Вдова мне не дала его осмотреть. Да и сама жалобу не подала.

— Думаешь, отравили?

Лекарь только развёл руками, словно показывая, что думать можно сколько угодно. Толку то?

— Вдовушка потом на нашу улицу перебралась. Правда, со мной не зналась совсем. Так что ты думаешь? Её потом тоже убили. В прошлом году.

— Так ты про Шамсинур говоришь? — вскинулся наиб. — А тот самый знакомый, что сирийский знал, покойный Зерубабель?

— Тесен мир, — только качнул головой лекарь. — Всегда найдутся общие знакомые. Впрочем неудивительно, что Зерубабель был тебе хорошо известен. Водился с самыми тёмными людьми. К ядам и всяким снадобьям дурманящим большой интерес проявлял. Потому я с ним старался общаться поменьше.

— А откуда он ваш сирийский знал?

— Набатей. Откуда родом не знаю, но, похоже, из Аравии.

— Надо тебя с Бахрамом познакомить. Он ведь тоже с ваших мест. Из Тебриза.

— Сказочник? Знаю его, конечно, а так не знакомы. Да и что мне Тебриз? Я там только учился недолго. Сколько у меня в жизни было таких Тебризов? В Герате и то дольше прожил.

Отшельник. Интересно, чем он занимается в своём доме день-деньской в полном одиночестве? Тайны, говорит, в детстве любил?

— Задам я тебе, Хошаба, один вопрос. Без подвоха, мне действительно нужно. Вот, если бы ты решил убить человека, так чтобы никто ничего не заподозрил… На напрягайся ты! Я точнее спрошу. Можно человека убить так, чтобы никто не подумал, что его убили?

— Гораздо легче, чем ты думаешь.

— И никто ничего не заподозрит?

— Следы остаются всегда. Но иногда совсем незаметные. Я отвечу и на твой первоначальный вопрос. Как бы я убил сам. Есть такой паук. Паучок, я бы сказал. Каракурт называется. Чёрная вдова. Опасны только самки. Укус очень опасен. Половина укушенных умирает. Гораздо больше, чем после укуса многих змей. Вот и ответ на твой вопрос. Маленький совсем паучок. Его и не заметить легко. И подложить.

— Два дня назад у дороги наши мертвеца. Умер от укуса змеи. Дело обычное и в голову можно было не брать. Вот только был человек весь закутан в чёрное, хотел быть ночью не замеченным. А самое главное, тело его выкрали из скудельницы. Ты говорил тайны любишь? Моешь что сказать про эту историю, коли и здесь яд замешан. Пусть змеиный.

— Почему решили, что он умер от укуса? Лекарь сказал?

— След был на руке.

— Ещё римляне говорили: «После этого — не значит вследствие этого». Что странного? В здешних краях нет таких змей, яд которых убивает сразу. Здесь больше гадюки. Опасно, но не сразу. Бывает, что довольно долго. Да и не всегда умирают от их укуса. Тот же каракурт во много раз опасней. А ты говоришь, что человек умер у дороги. Значит яд подействовал очень быстро.

— Значит может быть, что убили, а потом свалили на змею?

Лекарь, вдруг засмеялся:

— Ты спросил, я сказал. Но ведь своими глазами я ничего не видел. Так что цена моим словам небольшая. По нынешнему покойнику могу определённо сказать: убит лезвием, следов яда не заметил. Смотрел очень тщательно. Что касается любви к тайнам? Это про детство. Сейчас я их не люблю. С тех самых пор, как увидел, что они уносят людей в могилу.

X. Закон, что дышло

В это самое время до ушей наиба долетел шум с улицы. Кто-то ругался возле самых ворот. Выйдя со двора, он натолкнулся на Бурнагула, размахивавшего руками перед несколькими мужчинами в нарядных халатах, в одном из которых Злат сразу узнал приходского кади из хорезмского квартала.

— Кто ты такой, чтобы я тебе давал показания!? — бушевал водовоз.

— Вопрос не праздный, — поспешил вмешаться наиб. — Возможно, почтенный кади не представился? Бурангул только сегодня приступил к обязанности здешнего старосты. Будьте к нему снисходительны.

Появление помощника эмира с грозно поблёскивающей пайцзой на груди сразу охладила спорщиков.

— Он представился, — стал оправдываться Бурангул. — Но я то почём знаю, кто это? Любой может назваться хоть королём иерусалимским.

— Сомнения вполне обоснованные, — кротко кивнул Злат. — Мы всё-таки привыкли видеть кади в стенах суда, а не на городской улице в стороне от большой дороги. Наверное его привели сюда очень важные дела?

Приободрившийся кади сразу надулся, как индюк.

— Я прибыл сюда, — изрёк он с самой доступной ему важностью, — по жалобе нашего прихожанина, чтобы засвидетельствовать смерть его отца. — И подчеркнул со значением, — Насильственную смерть.

— Если ты этого не сделаешь, он так и будет считаться живым? — простодушно удивился наиб.

— Насильственная смерть несёт за собой ответственность, а закон требует порядка.

Елейный настрой разговора прервал Бурангул:

— Этот сын ишака с накрашенными глазами, сегодня, едва узнал, что меня назначили старостой, сразу попытался слупить денег. Со всей нашей улицы. Сказал, что если убийца неизвестен, то должны платить соседи. Лучше, говорит, договоримся по хорошему. Если я пойду в суд, придётся отдать цену ста верблюдов.

— Ста верблюдов! — с притворным изумлением ахнул наиб. — Ничего удивительного, что бедный Бурангул кипит, как переполненный казан с мантами. Кстати, я так и не понял — это у ишака глаза накрашенные или у его сына?

При этих словах он посмотрел на пухлого нарумяненного юношу с нещадно намазанными сурьмой веками.

— Ты, как я понимаю, безутешный наследник покойного? А эти два мордоворота, при виде которых сразу хочется проверить кошелёк, кто?

— Это свидетели, которые прибыли со мной. Они должны засвидетельствовать происходящее, — пояснил кади.

— Вот здорово! — обрадовался Злат, — Не нужно искать убийцу. Так вы всё видели?

Теперь даже кади понял, что наиб дурачится. И делает это неспроста. Не мог же искушённый в делах судебных человек не знать, для чего нужны свидетели.

— Или всё-таки не видели? — невозмутимо продолжал Злат. — Потому и требуете сейчас от бедного водовоза, чтобы он вам рассказал, как дело было? Чтобы засвидетельствовать его рассказ? Значит всё, что он говорил после слов про сына ишака, и вплоть до цены ста верблюдов, чистая правда?

Решив, что нельзя всё время гнуть только в одну сторону, наиб сурово обернулся к Бурангулу:

— А ты бы постыдился называть этого достойного юношу сыном ишака, когда его несчастный отец, ещё не предан земле. Хотя бы из уважения к покойному.

— По закону, если убийца неизвестен, то цену крови должны уплатить соседи или хозяева земли, — возвестил кади, словно оглашая приговор.

— Я уже слышал про сто верблюдов, — отмахнулся от него наиб, уже без всяких церемоний. — Уверяю тебя, не первый раз в жизни. Кому, как не мне, слуге хана Узбека, который объявил себя султаном, защитником мусульманской веры, следить за исполнением законов предписанных фикхом. Но здесь ты вступил на чужую территорию. Жители здешней улицы тебе неподсудны. Тем более среди них полно немусульман. Так что решать это дело придётся в суде яргу, которому подчиняются все. Там будет и главный кади. Так что до встречи! А ты Бурангул расскажи почтенному кади, как было дело и пусть эти два олуха, похожих на кабаньи задницы, это засвидетельствуют. Обязательно внимательно прочитай, что запишут с твоих слов. Грамотен? Вот и хорошо.

Ссориться с мусульманским кади, даже самого худого пошиба, было не с руки. После того, как пятнадцать лет назад Узбек объявил себя защитником веры и даже принял имя Мухаммед, ислам набирал в улусе всё большую силу. Особенно в столице. Польза от этого, конечно, была немалая. Старые степные законы плохо подходили для разбора купеческих дел и хозяйственных споров, а новая вера принесла с собой вековые традиции имущественных прав, регулирования сделок и прочие мудрёные хитрости. Учёные кади и факихи, как рыба в воде чувствовали себя в мутных водах рынков и хитросплетениях торговых договоров.

Была у всего этого и обратная сторона. Кади могли разбирать споры только между мусульманами. Если дело касалось человека другой веры, то приглашался представитель оттуда. А окончательное решение оставалось за властью. В Сарае всё решал эмир. Однако нередко разобраться в дебрях какого-нибудь хозяйственного спора он не мог. Это давало большое преимущество мусульманским правоведам. То, что они объясняли в суде, часто было для суровых знатоков Ясы судей-яргучи птичьим языком.

В мутной воде всегда находятся желающие половить рыбку. Видно, здесь как раз такой случай.

Как на грех всё замутили хорезмийцы. В Сарае они самые влиятельные. Двадцать лет назад именно деньги хорезмийских купцов проложили путь к власти хану Узбеку. Его наставник в делах веры могущественный шейх эн-Номан тоже носил нисбу аль-Хорезми. Из Хорезма. Да и главный кади Сарая почтенный Бадр ад-Дин тоже из них. Он и будет в конце концов разбирать это дело в ханском суде. Хоть и под присмотром яргучи. Однако, оставлять это дело не следовало. Эдак набалуются. Войдут во вкус. Сто верблюдов! Это сколько же будет деньгами?

Наиб дождался пока Бурнагул поговорит и прочитает, что понаписали с его слов, после чего поманил водовоза:

— Ты меня уговорил. Вечером приду к тебе на ужин. Лекаря этого тоже позови. Занятный мужик, есть о чём поговорить. Бахрама не забудь. Обязательно чтобы был. Понял? Пошли своих ребят, пусть найдут. И воспитанницу его. Не шучу! Я эмиру обещал сказочницу. Ждут её больше жёны, поэтому нужно постараться. Сам понимаешь, какая это великая сила — эмирские жёны. С ними никакой кади не страшен.

— Всё сделаю. Так что со штрафом получается?

— Тебе всё сто верблюдов покоя не дают? Плюнь и разотри! Если на меня не надеешься, то вот тебе моё слово. Если всё-таки заставят платить, я всё отдам со своего кармана. Клянусь! До последнего пула.

Дел до конца дня ещё было полно и наиб, отправился пешком на Булгарскую пристань. Благо рядом. Там сейчас пока тихи о малолюдно. Караваны с верховья начнут прибывать позже. Нужно незаметно глянуть, что там творится, вдали от бдительного ока власти.

Злат спрятал под одежду пайцзу и попросил у Бурангула плащ, чтобы скрыть монгольский халат. Он любил вот так незаметно, слившись с окружением, посмотреть, как люди живут. Про эту привычку наиба в Сарае знали. За что уважали и побаивались.

Только в самом конце дня, добравшись до дворца, Злат заглянул в ханский суд диван-яргу, где и застал Бадр ад-Дина. Главный кади ещё не получал жалобу, поэтому выслушал обстоятельства дела с большим интересом.

— Скорее всего не придут, — сделал он вывод, даже не задумываясь ни на миг. — Дураком нужно полным быть. Никакой надежды на удовлетворение. Это же мошенничество чистой воды, если твой водовоз говорит правду.

— Так в чём здесь соль? Объясни мне, медресе не кончавшему.

— Норма, что цену крови за убитого, если убийца не найден, выплачивают хозяева земли, где найдено тело или живущие поблизости, действительно существует. Насчёт размера тоже всё верно. Только там есть одна оговорка — если убийство не произошло в собственном доме. Так что ты правильно посоветовал своему водовозу на это дело плюнуть и забыть. Его хотели на испуг взять. Это ведь очень сильно действует на людей несведущих. Когда у тебя свидетельство берут, да ещё записывают, учёные люди голову морочат умными словами. Опять же, когда в деле замешаны уже судьи. Плохо! Правосудие — основа ислама. Неуважение к суду — корень всех бед и причина гибели царств. Нужно будет присмотреться к этому кади. Он, похоже там у себя в хорезмском квартале уже совсем потерял страх и совесть. Значит говоришь свидетелей с собой привёз?

Видно было, что именно последнее обстоятельство обозлило Бадр ад-Дина больше всего.

— Нельзя?

— В том то и дело, что можно. В других странах, где уже давно живут по шариату, только так и делают. Оказывается и до нас эта беда добралась.

— Так объясни толком, в чём дело-то? Сам же сказал, что можно?

Кроме исполнения судейских обязанностей Бадр ад-Дин преподавал в медресе и уделал этому очень много внимания. В прошлом году именно он прислал к Злату писца, молодого шакирда Илгизара, с которым наиб быстро нашёл общий язык. Человек книжный, умный и благочестивый кади и сейчас, словно произносил проповедь с минбара мечети.

— Дело в том, что свидетели требуются всегда. При подписании сделок, заключении браков. Мало ли. Преступления бывают не каждый день, а жизнь идёт своим чередом и в таком большом городе, как Сарай, свидетели нужны ежедневно. Вот только по закону свидетелем может быть не каждый. Ведь при заключении договоров требуется честность, неподкупность и доброе имя. Поэтому, ещё с давних времён свидетельствовать должны были люди, известные среди окружающих своей добродетелью. Обычно их выбирал помощник судьи с его согласия.

Злат сразу вспомнил сегодняшних мордоворотов. Кади, между тем продолжал:

— Отводом для свидетеля могут быть самые незначительные нарушения порядка. Например занятие азартными играми. Или еда на улице. А свидетели нужны каждый день и неоднократно. К тому же искать их каждый раз дело хлопотное. Поэтому со временем стали появляться люди, которые постоянно были под рукой и уже были назначены свидетелями. При заключении сделок им немного платили, так что потихоньку свидетельство стало делаться ремеслом. А кто захочет им заниматься постоянно? Бездельник, согласный жить на очень скромный доход, зато ничего не делая. В то же время дело это очень ответственное. От него зависит правомочность многих сделок или решения суда. Отсюда остаётся лишь шаг до откровенного мошенничества. По харчевням на базарах рассказывают полно историй о похождениях свидетелей-плутов. Скоро, видно, и у нас начнут.

— У франков заверяют договоры специальные нотарии. Всё записывают в особые книги и разрешение получают от правительства.

— Разумная мера, — одобрил Бадр ад-Дин. Подумав немного, добавил. — Не мешало бы этого кади припугнуть. Только предъявить ему нечего. Была жалоба, он делал, вроде, всё по закону. А что там говорил этот родственник с водовозом, так с них взятки гладки. Мало ли кто о чём болтает.

— Долго жить будет! — засмеялся Злат. — Вот он и сам. Лёгок на помине.

Действительно ко входу в диван быстро приближалась вся компания, оставленная наибом на Чёрной улице.

— А ты говорил не будет подавать, — поддел он Бадр ад-Дина.

— Велик Аллах! — неожиданно обрадовался тот. — Услышал мою мольбу.

— За верблюдами пришли? — подмигнул подошедшим наиб. — Судьи уже расходиться собираются.

Скучавшие яргучи оживились, сообразив, что сейчас будут жаловаться на мусульман. Однако дело не заварилось с самого начала. Едва хорезмийский кади изложил суть дела, как Бадр ад-Дин спросил его, прервав прямо на заключительных словах:

— А почему ты занимаешься этим делом? Разве покойный жил в твоём квартале?

Было видно, что тот был готов к этому вопросу:

— Мне подал жалобу его сын. Он живёт у нас. И покойный был исправным прихожанином нашей мечети. Ходил не только на пятничные намаза, но и на ежедневные.

— Вот как…

Наибу показалось, что в усах Бадр ад-Дина спряталась улыбка. Интересно, почему он не говорит то, что сказал ему. Про убийство в собственном доме на которое штраф не распространяется.

— Теперь понятно, — продолжал главный кади. — Значит покойного можно считать жителем вашего квартала? Потому ты и здесь?

Хорезмиец с готовностью кивнул, обрадованный, что всё так быстро клонится в его сторону.

— Тогда тебе можно было и не обращаться в ханский суд. Дело касается только мусульман твоего квартала. Ты уже собрал все свидетельства, как я понял? Можешь взыскивать штраф. С квартала, жителем которого, был убитый. Я с моей стороны могу только похвалить тебя за усердие, благодаря которому преступление не останется безнаказанным. Немедленно утверждаю твоё решение. Сейчас попрошу писаря выдать вердикт. Нужно только посчитать сколько сейчас стоят верблюды.

«Похоже и в Сарае появилась история про плутов свидетелей и незадачливых мошенниках,» — подумалось Злату. — «А я буду самым первым её рассказчиком. Прямо сейчас, у эмира».

Хорезмийский кади стоял с таким видом, как будто его ударили чем-то тяжёлым по лбу. Даже глаза выпучил. А Бадр ад-Дин продолжал сочувственно:

— Тем более, что детям убитого сейчас деньги не помешают. Ведь наследством отца они пока воспользоваться не смогут. С сегодняшнего дня оно подлежит аресту. Меняла Касриэль бен Хаим с Красной пристани предъявил заёмное письмо на имя покойного. На сумму в триста сумов.

XI. Шесть каламов

День уходил. Неяркое солнце садилось за реку, разливая по небу бледную зарю. Ещё немного из проулков начнут наползать холодные весенние сумерки. А ведь только в полдень казалось, что уже лето.

Злат затянул шнур на шерстяном плаще, взятом сегодня у водовозов, и вышел на площадь перед дворцом. Здесь уже ждала повозка. Сам Бурангул не приехал, прислал какого-то молодца, зато вместо войлоков сиденье было покрыто дорогим ковром, на котором красовались расшитые подушки и заботливо свёрнута лисья шуба. Ноги прикрывать.

Что ж! Заслужил. Теперь уже точно можно было показывать не только важную должность, но и пользу, которая она приносит добропорядочным подданным. Наиб усмехнулся, снова вспомнив историю, только что закончившуюся в суде. Всё так и вышло, как предсказывал прозорливый Бадр ад-Дин. Вспомнили, что за убийство в собственном доме штраф не взимается. Но до этого вволю поиздевались над незадачливыми искателями верблюдов. Сначала юноша с насурьмлёнными глазами стал отказываться от штрафа. На что невозмутимый главный кади предложил уплатить его в казну. Потом потребовал уплатить судебные издержки. А судей, как на грех, полный диван. Ещё писец. Опять же бумага, чернила.

В общем, получилось, как в поговорке: «Пошли по шерсть, пришли стрижеными». Рады были, что хоть с верблюдами обошлось. Глядя, как накрашенный юноша торопится уйти, Злат подумал, что он явно спешит в дом покойного отца, пока его не опечатали. Если кто глуп, то это надолго. Если жаден, наверное, тоже.

Хотя услышанная новость обеспокоила и наиба. Вот так оборот! Оказывается прямо перед смертью покойный получил целую кучу денег. Триста сумов! Это же почти половина батмана — верблюжьей ноши серебра. Худосочному переписчику такую и унести было не под силу. Вспомнились злосчастные сто верблюдов — как раз, наверное на эти деньги можно купить. Где они? Вот тебе и ответ на вопрос — зачем. Меняются времена, уходят царства, а ответ остаётся прежним. За деньги. Значит переписчика ограбили?

Увидев, что наиб стоит, задумавшись, возчик привстал и помахал рукой. За спиной во дворе звякала снаряжением охрана. Ночной караул сменял дневной. Сейчас с минарета раздастся призыв азанчи к вечернему намазу и наступит первая ночная стража.

Наиб сделал знак возчику, чтобы подъехал к воротам и зашёл во двор.

— Итлар! Торопишься на ужин? Поехали со мной. В хорошее место. Нахлебаешься ещё ханской похлёбки.

Стражников, живущих при дворце кормили хорошо. Но, однообразно. Варёное мясо и отвар с него. В степи всегда так едят и лучшей пищи не знают. Однако в прекрасной столице улуса, раскинувшегося на сотни дней пути, можно себе позволить большее.

— Опять сказки рассказывать? — буркнул сотник, вроде даже недовольно.

— Угадал, — засмеялся Злат. — Там как раз будет та сказочница, которую мы вчера не застали. Зато ужин званый, не то что снедь из корзинки. Не пожалеешь. Видал, какую повозку за мной прислали? Ковёр, поди, персидский. Садись рядом, пусть конь отдохнёт от твоего зада. Да и зад от коня.

Как не спешили, но приехали позже накрашенного юноши. Он успел уже побывать в отчем доме. Дверь была наспех заколочена доской. Поджавший на улице с фонарём Бурнагул, увидав, что наиб первым делом проехал во двор убитого спешно подбежал и доложил:

— Кто его так напугал? Примчался, словно ошпаренный. Метался, таскал в повозку всё подряд.

— Тебе работа. На него сейчас иск подали за долг отца. Возьмись за повозку, а то упадёшь. На триста сумов.

Водовоз присвистнул.

— А моё дело?

— Я же тебе ещё днём сказал: плюнь и забудь. Решили. Я натощак всё должен рассказывать? Горло не промочив?

Во дворе Бурангул предусмотрительно поставил пару жаровен с горящими углями, чтобы освещать дорогу к гостевой комнате. В вечернем воздухе плыл аромат жареного мяса.

— Надеюсь варёной головы не будет? — то ли в шутку, то ли всерьёз поинтересовался Злат. — А то вы, кипчаки, любите потчевать почётных гостей.

— Я же не вчера только из степи, — обиделся водовоз. — Обжился уже немного в городе. Для девчонки за сластями на большой базар человека гонял. А стряпать позвал самого Маруфа. Который был поваром у Урук-Тимура, ханского сокольничего.

— А я бы голову съел, — встрял сотник.

Злат только рассмеялся:

— Скажи ещё, что тебя во дворце объедают. Поди каждый день голову забираешь?

— День на службе. Самое вкусное достаётся ночной страже. Они как раз отдыхают.

В гостевой комнате было тепло и уютно. От жаровен с горящими углями пахло можжевельником. Заставленный блюдами дастархан окружала целая гора мягких подушек и войлоков. Здесь чинно беседовали Бахрам и Хошаба. В сторонке прилично расстелили льняную скатерть, чтобы воспитанница сказочника не стеснялась сидеть рядом с мужчинами.

Это была совсем ещё молоденькая девочка. Красивая, но немного худая. Возле неё, поджав ноги, примостился Илгизар, о чём-то приглушённо рассказывая. Глаза Ферузы блестели в тени.

— Разговорился, — благодушно кивнул в их сторону Бурангул. — А то рвал и метал, как только прибежал. Ему этот сын ишака платить отказался.

— Почему? — поинтересовался наиб.

— Сказал, что уговаривался прочитать весь Коран. Хотя об этом речь даже не шла. Все прекрасно знают, что такие вещи обговариваются заранее. Да и стоят совсем иные деньги. А свидетелей нашего разговора нет. И задаток я не взял, — пояснил Илгизар.

— Урок тебе на будущее. Как можно без задатка. Ты вот что, Феруза, садись поближе. Дело серьёзное. Эмирские жёны уже заждались. Нынче, небось, опять Итлара искать будут. Так что завтра — кровь из носу. Предстанешь пред их светлые очи. Здесь главное не оплошать. Потому пойдёшь вместе с ней, — повернулся он к Бахраму.

Бурангул встрял с серьёзным видом, мол «а я что говорил».

— Они хотели за инструментом послать, чтобы она нам поиграла. Так я сказал — тебя в гости позвали, а не развлекать. У меня здесь парень один есть — первый в степи игрок на курае. Нужно будет сыграет. Как он — никто не может. Душа поёт. Комнату ей уже приготовили для сна. Не тащиться же куда на ночь глядя.

Бурангул был за виночерпия. Пока дело дошло до бесед во дворе уже совсем стемнело и похолодало.

— Сначала разберемся со сказками. Вот Хошаба говорит, что здешние змеи не так опасны, как принято считать. От их укуса человек погибает не сразу, и не всегда. Кроме тебя, Итлар, этот укус никто не видел. А покойный улетел. Может тебе тоже пойти со сказочниками?

— Было бы хорошо, — согласился Бахрам. — Когда разные люди по очереди говорят, беседа веселей.

— Вот и ладно. Теперь мысль, которая мне покоя не даёт. Могли того человека убить и подстроить так, что подумали на змею? Тогда похищение тела выглядит вполне оправданно. Убили, след замели, а тут ненужный шум на весь Сарай. Лишнее внимание.

Сотник почесал ухо.

— По правде сказать, я, когда эти ранки увидел, сразу подумал, уж больно змея большая. Но, могло и показаться.

— Ладно. Для страшной сказки и так всего хватает. Теперь про дела земные. Про те самые триста сумов, что наш покойный взял перед смертью. Теперь по жалобе менялы имущество должно быть арестовано и описано. Этим заниматься придётся мне. Вот тебя, Илгизар, и отряжу в качестве писца, чтобы ты сделал всю необходимую работу. Благо, ты всё время там находился и всё видел. Заодно съездишь к этому наследничку и изымешь у него всё, что он увёз. Не церемонься. Позови старосту квартала, возьми свидетелей, сделай обыск как положено. Дело ведь не в том барахле, которое этот сладкий юноша прячет. Мы должны найти след исчезнувшего серебра. Ищи любую зацепку. Заодно поквитаешься за сегодняшний обман, — закончил со смехом.

— А ты Бурангул, давай опроси всех на своей улице. Кто что видел, кто, что слышал. Любая мелочь может пригодиться.

Потом стал рассказывать, как было дело в суде.

— Жалко, конечно, что этот фазан сухим из воды вышел, — подосадовал Бурангул.

— Разве это сухим? — возразил Злат. — Разве что совсем не утонул. А так одних судебных издержек сума на три уплатил. Только на мою долю полста дирхемов вышло. Дирхемами платил. На хорезмский счёт.

Он выразительно тряхнул кошельком, привязанным к поясу.

Звон серебра сразу навёл Бурнагула на мысль:

— Триста сумов. Это же тяга. Не всякий человек упрёт. А уж наш переписчик и подавно.

— Вот и хорошо, что у тебя голова сразу повернулась в нужном направлении. Узнай, не приезжал ли убитый в последние дни на повозке. Или с носильщиком. Да и после убийства унести незаметно тяжёлый мешок не просто. Особенно на вашей улице. Где каждый прохожий сразу в глаза бросается.

— Зато теперь есть какое-никакое объяснение зачем убийца закрыл дверь изнутри. Чтобы тело дольше не обнаружили. Возможно было нужно время, чтобы унести серебро.

Потихоньку беседа разделилась. По одну сторону дастархана возле ярко пылающей жаровни расселись Бахрам и Хошаба с сотником. Рядышком примостилась Феруза. Краем уха Злат слышал, что лекарь негромко переговаривается со сказочником на каком-то непонятном языке. Итлар, подвинув у себе кувшин с вином, пересказывал девушке историю улетевшего мертвеца. Как истинный кипчак он считал недостойным мужчины есть сладости, но за разговорами усердно потчевал ими Ферузу. Он вообще отнёсся к ней очень заботливо. То ли вспомнил молодость и какую степную красавицу, то ли взгрустнулось, что и у самого могла бы быть сейчас такая дочь.

Девушка внимательно слушала. Наиб уже заметил, что возле неё лежит коробочка Илгизара с берестяными листами. Не было сомнения, что его записи будут внимательно перечитаны не один раз.

Сам Злат с помощником и Бурангулом за кувшином чуть тёплого сбитня полулежали на подушках в тени. Разговор у них шёл о завтрашних делах.

— Вы завтра с самого утра опишете здесь всё добро и опечатаете. А я доеду до Касриэля. Нужно узнать, когда он отдал переписчику деньги. Странно, что он сам не объявился. Поди целый день сегодня меня разыскивал, — рассуждал наиб. — Но главная надежда на тебя, — бросил он Бурангулу.

Не пустые слова. Водовозы разъезжали по всему городу с раннего утра. По договору они по определённым дням доставляли воду во двор хозяина и сами наполняли ёмкость выставленную для этого. К ним привыкли и никто не обращал на них внимания. Зато сами они видели и слышали многое. Недавние пастухи, охотники, охранники читавшие степные тропки не хуже чем записи на бумаге, они могли заметить то, что ускользнуло от взора обычного горожанина. С ними вели разговоры приказчики, дворники, привратники, повара, молоденькие служанки, а, самое главное — караульщики у въезда в квартал, мимо которых никто не мог пройти или проехать незамеченным.

— Ты, Илгизар с покойным какие-то дела при жизни вёл?

— Он мне несколько раз давал работу по переписке. Самому не руки было заниматься всем.

— Много было заказов?

— Хватало. В последнее время грамотных людей прибавилось. Многие хотят иметь дома Коран.

— Тебе Коран давали переписывать?

Илгизар кивнул:

— Самый ходовой заказ. Я в медресе хорошо научился писать почерком сульс в стиле «якути». Для этого нужно по особому подрезать калам — наискось. Это сейчас пользуется спросом. Поэтому без заказов не сидел. Правда, в последнее время многие уже обращались ко мне напрямую.

Злат сам был из писцов. Много лет прослужил битакчи в разных ханских службах. Но там было в ходу уйгурское письмо. Арабский алфавит тоже знал, мог говорить и читать на персидском. А вот до книг руки не доходили. По молодости читал Священное писание, в отцовской церкви был Псалтырь. Греки из окружения епископа имели немало духовной литературы, но к ней душа не лежала. Хоть читать и писать на греческом он научился довольно бойко.

Книжная мудрость доходила больше через рассказы. В Сарае было полно всякого учёного народа, от которого можно было услышать и персидские стихи, и историю царств и героев. «Держи уши открытыми» — поучали детей сызмальства.

И то сказать. Книги были удовольствие дорогое. Одна самаркандская бумага сколько стоила. Однако везли ей с каждым караваном огромными тюками — значит спрос был.

— На переписке книг хорошо зарабатывают?

— На хлеб хватает. Хотя хороший переписчик, обычно не только переписывает. Он торгует книгами. Значит, должен предоставить покупателю готовый товар. Не просто стопку исписанных листов. Текст нужно украсить орнаментом, нарисовать заставки, выделить абзацы. Это совсем иное искусство. Мастер по украшению называется лавах. Переплёт тоже дело не простое. Отдельное ремесло. Иногда переплёт не меньше книги обходится.

— Много таких людей в Сарае?

— Трудно сказать. Лавахов, которые только книгами занимаются, вообще нет. Есть которые в рисовании искусны, они время от времени, берут заказы. Переплётчики есть. Один в главной мечети. Остальные тоже только подрабатывают.

— Как ты думаешь, зачем покойному вдруг понадобилась такая куча денег? Что он мог собраться покупать?

Илгизар задумался.

— В голову ничего не идёт, кроме книг, — сказал он после долгого размышления. — Но сумма просто не лезет ни в какие пределы.

— Дома у него были книги на продажу?

— Обычно изготавливал на заказ. Делать, чтобы потом искать покупателя довольно накладно. Нужно вкладываться в бумагу, платить лаваху, переплётчику. Да и свой труд немаленький. А покупателя потом можно искать очень долго. Книга ведь такой товар. Не мешки с зерном, которые все одинаковые. Каждой нужен свой покупатель. Он может оказаться вообще один на свете. Зато отдаст последнее за желанную книгу.

Злата вдруг осенило. Ведь покойный всю жизнь жил книгами. Среди книг, ради книг. Или был как тот сапожник без сапог?

— Свои книги у него были?

Илгизар кивнул:

— Три. Одна Коран, само собою. Его ведь чаще всего заказывают переписывать. А две другие, очень ценная вещь для его профессии. Хорошие книги. Редкие и дорогие.

Значит любви не было. Только расчёт, только для дела. Наиб вспомнил суетливого и старательного переписчика. На него похоже.

— Я бы и сам эти книги с радостью купил, — продолжал между тем Илгизар. — Грешным делом уже собирался к наследничку подъехать. Ему они точно не к чему. У меня ещё наградные деньги Урук-Тимуром подаренные остались. Глядишь, хоть на одну бы и хватило.

Злат вспомнил, как в прошлом году он искал убийцу жены ханского сокольничего Урук-Тимура. Тогда ему и дали в помощники юного шакирда. Потом эмир щедро отблагодарил всех. На Илгизара он смотрел долго и явно не мог решить, чем того пожаловать. Старый служака, поседевший в седле, привык иметь дело с удалыми нукерами или храбрыми ловчими. А тут доходяга шакирд, забывший даже отвязать чернильницу от пояса. Подумав, Урук-Тимур велел подарить юноше шапку. Никто не успел даже удивится столь скромной награде, как увидели — шапка до краёв насыпана серебром. Илгизар её чуть не выронил. После этого он и из жилища в медресе ушёл.

— Одна больше для книготорговца нужна, — продолжал между тем Илгизар. — Хотя для любого учёного человека она на вес золота. Если не больше. Называется «Китаб аль Фихрист». Можно перевести, как Книга указатель». Её написал Ибн ан-Надин. Перечень книг. Автор жил при дворе халифов в Багдаде, где в Доме мудрости было собрано великое множество трудов со всего света. Он и составил перечень книг и их краткое описание. Там перечислены не только арабские авторы. Персидские, иудейские, сирийские. Сказки, научные трактаты, священные тексты. Словом кладезь мудрости.

— Дорогая, должно, вещь, — кивнул Злат, думая о своём.

— Ещё бы! — вскинулся юноша. — Вторая вряд ли кому сильно нужна, кроме переписчиков. Написал её знаменитый багдадский каллиграф Ибн аль-Бавваб. Легко догадаться, что она об искусстве письма. С образцами шести основных почерков, применяемых при письме арабскими буквами. Для переписчика ей цены нет. Так и называется «Шесть почерков». Если дословно «Шесть каламов».

XII. Путём Шахерезады

Утром Злат решил не ехать до рассвета вместе с сотником. Сначала просто не хотелось вылезать в темноте из под тёплого войлока. Потом в свежую голову стали лезть новые мысли. Ночевать пошли в комнату Илгизара, невзирая на протесты Бурнагула, приготовившего для почётного гостя отдельные покои. Тот всё-таки велел перетаскать на новое место весь ворох подушек, ковров и порывал. Итлар, непривычный к такой неге, чуть не проспал. Вот и наибу не захотелось вставать. Однако и уснуть больше не удалось. Так и лежал в сумерках. Думал.

Не зря говориться: «Утро вечера мудренее». Сначала решил позавтракать у водовозов. Потом подумалось, что неплохо будет самому поприсутствовать при описи и осмотреть дом убитого. Да и опечатать дверь надёжнее своей печатью. Уж её тронуть вряд ли осмелится даже самый дерзкий злоумышленник. Всем известно — власть ни на что не отзывается так болезненно, как на пренебрежение.

Во дворе было подозрительно тихо. Видно Бурангул строго-настрого запретил тревожить покой важного гостя, и бедные водовозы, которые ещё по тёмному отправлялись запрягать лошадей, наверное, ходили на цыпочках. В пронзительной тишине весеннего утра долетали крики рыбаков с реки, призыв азанчи из булгарского квартала и перебранка стражников у заставы неподалеку.

Сытный завтрак придал благодушия.

В домике убитого, как и предполагали, не осталось даже молитвенного коврика. Теперь, когда здесь не было никого, комнатка не казалась такой маленькой. Злат вспомнил, как заходил сюда в прошлом году с хозяином. Тогда было уютно, пахло какими-то благовониями, на столе теснились баночки с чернилами, каламами. Сейчас во владение вступали пустота и пыль.

Массивный сундук оказался не заперт. Незачем. В нём не завалялось даже дохлой мыши. Злат внимательно осмотрел замок. Дорогая работа. Не какой-нибудь навесной — врезной. Явно булгарский. Они лучшие мастера по замкам. Да и сам сундук не простой. Дубовый с железными оковами. В таком подштанники не хранят. Сразу видно — предназначался для чего-то дорогого. Очень дорогого.

— Ты, Бурнагул, сундук этот прибери к себе. От греха. А так здесь и опечатывать нечего. Принеси воск и верёвочку. Я печать на дверь приложу.

Пока возились во дворе Злат посмотрел на ворота дома с другой стороны улицы. Там и было в прошлом году убийство. После вдовы, вроде наследников не оставалось.

— Кто там сейчас? — обратился Злат к Бурангулу.

— В доме Шамсинур? Его франки купили.

Вот и до Чёрной улицы добрались эти незаметные с виду проныры.

— Монахи?

— По виду да.

— Интересно, чего им у себя в миссии не живётся?

— Спрашивал. Они специально здесь поселились, чтобы говорить на кипчакском быстрее выучиться. И письму. Учит их битакчи, который здесь живёт.

— Уйгур?

Водовоз кивнул.

«Ай, как скверно, — подумалось наибу. — Это же писец из дворцовой канцелярии. Вся переписка в его руках. А он, выходит, тесно общается с какими-то франками. Потом удивляемся, что они в курсе всех дел в улусе.»

— Давно поселились?

— Зимой. Сначала эконом из миссии дом покупал…

— Адельхарт, который?

— Про то не ведаю, я с ним не общался. Он с покойным дела вёл — тот же старостой был.

— Теперь ты староста. Так что проверь у них бумаги. Кто такие? Когда приехали, откуда и зачем? Народ это ушлый. сквозь землю видят. А дом убитого в двух шагах. Не может быть, чтобы эти прохиндеи хоть чего не заметили.

Злат так объелся с утра молочной каши, что от сытости стал клевать носом. Хоть снова спать ложись. Да и сама дремотная тишина Чёрной улицы к этому располагала. Нужно было поскорее выбираться отсюда.

Первым делом наиб решил навестить менялу Касриэля. Этот жизнерадостный, раздобревший с годами, разговорчивый человек держал контору на Красной пристани. Место злачное. Каждое лето туда приходили корабли из-за Бакинского моря. Степные, а тем более горные пути часто таят опасности, границы постоянно закрываются из-за неладов правителей. А кораблю везде дорога, где волны плещут и ветер дует. Да и перевозит одно хорошее судно, как большой караван.

За Бакинским морем богатые страны. Туда ведут караванные тропы из краёв ещё более богатых. Большими деньгами ворочают купцы с Красной пристани. Называется она так, потому что южная. У монголов юг — красное, запад — белое, восток — синее. Многие ещё называют красным красивое.

Сам Касриэль много лет назад приплыл в улус Джучи из-за Бакинского моря, спасаясь от гонений, которые обрушились тогда на тамошних иудеев. Здесь обжился, разбогател. Со Златом познакомился, когда ещё только начинал, и всё его дело помещалось на скамейке при базаре. История получилась обычная. Обвинили в сотрудничестве с фальшивомонетчиками. С менялами это случается сплошь, да рядом. Расследовал всё Злат, тогда молодой битакчи. Разобрался. С той самой поры Касриэль считал его своим другом.

Был меняла человек учёный, сведущий не только в монетном и торговом деле, но и в алхимии, политических интригах, географии.

В мире денег без всего этого нельзя. Хоть и называют географию наукой царей, но ведь царское имя наделяет металл властью. Значит, где деньги, там и власть.

Почему оборотистый еврей сам до сих пор не приехал к наибу было странным. У него пропала целая куча серебра, а он, получается, и в ус не дует. Похоже, это его совсем не волнует?

Ну что ж… Как говорится, если гора не идёт к Магомету…

В контору на Красной пристани Касриэль перебирался только с началом навигации. Зимой оттуда уходила жизнь, и всё погружалось в спячку. Закрывалась таможня, снимали охрану. Оставляли сторожа, больше для присмотра. Караулить нечего. Это не Булгарская пристань, где всю зиму шла торговля лесом. Здесь просто перевалочный путь между кораблями и базарами.

Поэтому Касриэль держал ещё лавку в городе. Хотя там он появлялся редко. В ней хозяйничали и набирались ума-разума его подросшие сыновья. Однако сейчас меняла уже должен быть на пристани. Приплыли первые корабли. Там за морем давно весна. Выходцы оттуда уже недели три назад шумно отмечали её приход — праздник Навруз. Злату запомнилось, что они в этот день обязательно варили кашу из пророщенного зерна. Привезли с собой часть прежней жизни.

Однако, едва подъехав к повороту на пристань, наиб увидел на дороге знакомую фигурку. В сторону заставы шла Феруза. А он думал, что она разоспалась на мягких тюфяках у водовозов и видит сладкие сны. Девушка шла рядом с мужчиной, который вёл пару ишаков. Вчера она весь вечер болтала с сотником, выспрашивала у него все подробности. Скорее всего, сейчас на дороге шло продолжение той беседы. Злат руку на отсечение мог дать, что этот погонщик ослов и есть тот самый молочник, что несколько дней назад нашёл тело. Вон и кувшины.

Вспомнилось, как Бахрам хвалил свою юную воспитанницу. «Прирождённая сказочница! Настоящая Шахерезада!». Сам старик, будучи человеком бывалым и многознающим черпал свои рассказы из памяти. Не только своей. Запоминал новые сказки, а самое главное — у него была бесценная книга. «Тысяча ночей». Когда-то только её он и привёз с собой из-за моря. Из оставленной навсегда другой жизни. Была она толстой и внушительной. Иногда старик брал её с собой в харчевни и тогда вокруг собиралось особенно много народа.

Феруза была выдумщицей. Она любила сама сочинять истории, нещадно перевирала чужие сказки, добавляя своё или перенося события и героев. Эту склонность воспитанницы старый сказочник всячески поощрял.

Похоже история с летающим мертвецом захватила девушку не на шутку. Теперь она явно направлялась к месту происшествия. Почему бы не составить компанию? За городом сейчас хорошо. Дорога в эту пору безлюдна. Кто спешил — уже проехал, кто возвращается — ещё не выехал.

— Это ты когда же упорхнула, ранняя пташка? — засмеялся Злат, поравнявшись с путниками. — С сотником, что ли уехала?

— Раньше. Услышала, как повар с возчиком разговаривают. «Езжай, говорит, на большой базар к рыжему Хасану. Бурнагул велел, чтобы и сливки и молоко были самые лучшие. И каймак к лепёшкам.» Ну, я к нему на повозку и прицепилась. Чтобы Эталмаса застать.

— Не поемши? Негоже дела делать на пустое брюхо.

— Еду нужно заработать, — отозвался молочник. — А не наедаться с утра пораньше.

— Ты слово в слово говоришь, как мой отец, — засмеялся Злат. — Так он священником был, для них свой порядок. А вот мой приятель Касриэль, к которому я сейчас еду, всегда твердит, что сорок гонцов не догонят того, кто пустился в путь, плотно позавтракав.

Спрашивать молочника о том, что случилось несколько дней назад было даже неловко. Наверняка, он только что рассказал всё от сначала до конца придирчивой девчонке. Молчать тоже было неприлично. Тем более, что Эталмас ни за что не заговорит первым с начальником.

— Собачку свою сегодня не взял? — нашёл тему наиб. — Сотник уж больно её хвалил. Говорит, след держала, как лучшая ловчая с ханской псарни. Он раньше при дворцовой охоте служил.

— Это да, — обрадовался похвале кипчак, — до самого кладбища нас довела. А это, почитай, фарсах.