Любовь способна вынести всё. Предательство. Обман. Ложь. Даже трусость и гордость… Иногда рядом с нами оказываются чувства, от которых замирает душа. Она не в силах вынести эти хрупкие и в то же время сильные эмоции. И мы бежим от них. Год за годом. Прячемся в других губах, глазах, телах. Но, наступает миг, когда то, от чего мы бежали, встает прямо перед нами. И мы держим ответ перед самым главным человеком в нашей жизни. Перед тем, кто любил нас долгие годы. А мы предательски сбежали от любви… Спрятались… Испугались.

«У меня складывается такое ощущение, что всю свою жизнь я черпал воду в мелкой луже, меряя свои чувства чайными ложками. В то время, как настоящая любовь оказалась бескрайна. Это глубокий мировой океан. Ей неведомы гордость, стыд, сомнения… Сейчас мне хочется набрать полные пригоршни этой ледяной, покалывающей влаги и сделать хотя бы маленький глоток. Попробовать… Ощутить её прохладный и немного мятный вкус. Вкус любви… Если бы можно было обратить время вспять, я никогда бы не променял эту чистую, как слеза, любовь на десятки мелких „любовишек“… Но, увы… Целый океан вытек прямо из моих рук. А я и не заметил этого…»

Глава 1

То лето было словно леденец на палочке. В мягкой шуршащей упаковке и с карамельным вкусом. Я не выбирал его… Точно также, как сорок четыре года назад не выбирал и тебя. Но, оно всё равно пришло. Как и ты пришла в мою жизнь. Мне оставалось только подвинуться, чтобы дать тебе возможность пройти прямиком в мое сердце… Спасибо за то, что хотя бы сняла свои легкие, плетеные туфли…

Аномально горячее солнце здесь обладало смягчающими обстоятельствами — оно редко выходило и почти сразу же приводило с собой тонкий, стройный дождь. Из всех доступных мне летних занятий самым интересным была рыбалка. В то лето жара застала меня девятнадцатилетнем юнцом, с обгорелой кожей и кучей веснушек, выступивших не только на щеках, но и на плечах. У нас с парнями была своя сколоченная рыболовная банда, и каждое утро наших совместных выходных начиналось у тихой речной заводи. Раздевшись по пояс, мы доставали свои нехитрые снасти и раскладывали их на чуть влажную от росы траву.

— Эй, ты чего так мало червей взял? — Маленький, вертлявый Колька крикнул на всю заводь. И тут же схлопотал увесистый подзатыльник от плечистого Сереги.

— Чего орешь? Всё рыбу распугаешь… — Серега шикнул и тут же замолчал, сосредоточенно разматывая удочку.

Я усмехнулся, слушая их короткую перебранку, и тоже принялся за дело. Чаще всего мы ловили на короткие самодельные удочки. Но, даже на них рыба шла косяком. И часам к восьми наши ведра качались от плескавшейся в них живности. Это утро обещало стать благоприятным для большого улова. Я, довольно улыбаясь, поплевал на червя и насадил его на крючок.

Парни расселись по разные стороны и закинули удилища. Над заводью установилась ровная, оглушающая тишина, которую нарушал только цокот кузнечиков и далекое пенье лазоревки.

Я закрыл глаза. Мне казалось, что я чувствую, как рыба медленно подплывает к берегу, идя на безмолвный рыбачий зов. Как вдруг звонкий, громкий, колокольный смех разнесся над всей заводью. Я резко раскрыл глаза и, чуть было, не выронил удочку от удивления. Не только я обомлел от этой наглости, которая нарушила наш покой. Все мальчишки закрутили головой, в поисках источника смеха.

С небольшого пригорка, усыпанного утренними солнечными лучами, к заводи спускалась стайка девчонок. Три силуэта направлялись прямиком к нашему месту.

Серега, как самый старший из нас, отложил удочку и выпрямился в полный рост. Девчонки шли, не обращая на нас никакого внимания.

— Эй! Чего вам тут надо? — Зычный Серегин бас врезался в их нестройный тонкий хор.

— А ты что ли тут хозяин? Заводь небось не купленная… Всем место найдется.

Эти слова принадлежали высокой, красивой, черноволосой девчонке. Цыганке… Она была почти вровень с Серегой и смотрела на него дерзко, и насмешливо.

— Бойкая ты какая… Да, места всем хватит. Только эта заводь давно уже наша. Мы здесь по утрам рыбу ловим. Приходите после восьми и сидите сколько влезет. А сейчас уходите отсюда. — Серые Серегины глаза сузились и стали совсем темными.

— А то что? — Улыбка не сходила с лица девушки.

Серый глубоко вздохнул, жалея, что перед ним не парень, которому он бы объяснил последствия.

Остальные парни оторопело разглядывали эту смуглую красоту. И только я не видел ее. Мой взгляд остановился на невзрачной маленькой девчонке. Она терялась на фоне своих ярких подруг. Но, было в ней что-то такое, из-за чего я не мог отвести взгляд. Он словно застыл на ней, не желая двигаться. А когда она заговорила, то я и вовсе не мог остановить участившийся пульс.

— Сима, пойдем отсюда. Пусть мальчишки рыбачат. Мы им всю рыбу своим хохотом распугали. — Ее голос, ровный, нежный, но в то же время твердый, заставил всех присутствующих обратить на нее внимание.

— Нет, Лена, мы никуда не уйдем. И точка. — Кареглазая красавица дала понять, что не намерена менять свое направление.

— Сима… Вот уж смешное имя. Будто не имя вовсе, а кошачья кличка. — Колька захохотал.

А та, которой принадлежало это чудное имя, только сверкнула глазами и демонстративно уселась на песок, рядом с Серегиным ведром. Две девчонки тут же опустились рядом с ней. И только та, которая хотела уйти, осталась стоять. Она укоризненно покачала головой, глядя на своих подруг и развела руками. Обойдя Серегу, девушка подошла ко мне и сказала смущенно:

— Извините нас, мы не хотели вам мешать. Но, тут уже ничего не поделаешь… Если что Симке в голову взбредет, ни на миг не отступится… Цыганская кровь свое берет. Кстати, меня Лена зовут. А тебя?

— А меня Юрка. — Я глядел только на нее и, казалось, больше никого не видел.

— Приятно познакомится, Юрка! — Девушка мило улыбнулась и протянула руку.

Я быстро пожал ее, стараясь скрыть свое смущение и волнение.

— Ладно, пойду к девчонкам. Не обижайтесь на нас.

Лена отошла. А я еще долго стоял и смотрел, как она сняла свои легкие, плетеные туфли и подставила босые ноги под утренние теплые лучи. Почему-то пахло карамелью и еще чем-то сладким…

Глава 2

Если раньше я ходил к заводи по собственной воле, то сейчас меня словно тянуло туда. Как будто я сам стал рыбой, насаженной на дурацкий металлический крючок умелым рыбаком. Как только у меня выпадал выходной, я тут же готовил удочки и уходил часа в три ночи. Закидывая леску, я старался сосредоточить всё свое внимание на поплавке, но ничего не выходило… Моя шея, как чуткая сторожевая собака, услышав на холме малейший шорох, разворачивалась. Я ждал… Я тешил себя надеждами еще раз увидеть ее. Некрасивую, маленькую девчонку, которая в один момент оказалась для меня прекраснее всех…

То утро не стало исключением. Сидя на холодном камне, я ждал. И дождался… Только не её. В длинной красной юбке, что-то звонко напевая, с холма спускалась цыганка Серафима.

— Привет, милый! А чего грустный такой? И один… Без друзей. — Сима улыбалась, разудалой, лихой улыбкой. Я видел ее во второй раз, но готов был поклясться, что она родилась с ней.

— Привет! Рыбачу вот. — Я приветственно кивнул и показал на удочки.

— Да вижу. Глаза вроде на месте. — Сима ловко подвернула свою длиннющую юбку и села возле меня.

— Ну, а чего тогда спрашиваешь, коли видишь! — Я нарочно разговаривал с ней недовольным тоном, стараясь не выдать своего интереса. Меня так и подмывало спросить про Лену. Но, я мужественно держался.

— Какой ты сердитый… А я может просто поговорить с тобой хочу! — Девушка наклонила голову и заглянула мне в лицо.

Ее огромные смоляные глаза затягивали. Черное болото, а не глаза… Меня передернуло от мелкой дрожи.

— Вот, еще. Выдумала. Не о чем нам с тобой говорить. — Я дернул леску, стараясь не выдать своего волнения.

Серафима поднялась, подвязала подол юбки и, оголив стройные загорелые ноги, подошла вплотную к воде.

— А, может, понравился ты мне! — Девушка развернулась ко мне и спиной стала входить в реку. Вода, словно пеленала ее ноги, укачивая в прохладной колыбели из легких волн. Небрежным движением молодая цыганка распустила черные, искрящиеся волосы.

Жар, который возник у меня в груди, разлился по всему телу, давая понять, насколько красива юная девушка передо мной. Я испугался этого ощущения. Мне вдруг стало невыносимо стыдно. Даже не перед Симой, не перед самим собой. А перед Леной, как если бы она уменьшилась в размерах и, оказавшись внутри меня, смогла почувствовать это физическое влечение к другой. Возможно, именно сейчас мой зыбкий интерес к Лене стал обретать устойчивую почву. Не сумев совладать с собой, я вскочил и бросил удочку.

Сима смеялась своим звонким и в тоже время грудным смехом:

— Иди ко мне! Вместе поплаваем. Хороша водичка… — Она плеснула пригоршню воды в мою сторону. Брызги разлетелись на мелкие частички, оставляя на камнях мокрые следы.

— Дура ты! Ненормальная! Ишь чего предлагать вздумала! — Я разозлился. Но, скорее на себя, чем на нее. Схватив удочку, я стал сматывать леску, давая понять, что не намерен терпеть ее поведение.

— Юрка, милый! Да не злись ты на меня! Пошутила ведь… Сдался ты мне… — Симка легла на спину прямо в одежде, вода разгладила ее и без того прямые волосы, распластав их по темной поверхности. — Мне другой нравится…

Я перестал собираться, вслушиваясь в ее тихие слова.

— И кто же это?

Девушка резко поднялась из воды. Отвечать она не торопилась. Выжимая длинные волосы, она выходила из воды, красивая, как сама Афродита. Только вот красота это была не родная мне. Чужая. Пришлая… Не вызывавшая более никаких эмоций. Первый юношеский пыл угас, оставляя место спокойствию и уверенности.

— Больше она не поймает меня в свои хитрые цыганские сети… — Я усмехнулся своим мыслям. А Сима, казалось, и вовсе с ними согласилась.

— Правильно. Не нужна я тебе. Как и ты мне не нужен. Серега мне ваш понравился! — Дерзко, но в то же время как-то совсем по-девичьи прозвучало её признание.

Теперь настала моя очередь улыбаться:

— Непросто тебе с ним будет… С характером он у нас.

— Так ведь и я не простая. Тоже с характером. — Черные глаза девушки сверкнули упрямством. — А по-хорошему не захочет со мной быть, так по-плохому будет!

Горделиво, словно она стояла на княжеском балу, а не в мокрой одежде, которая просвечивала почти насквозь ее смуглое тело, девушка кивнула своим собственным мыслям.

Мне почему-то сделалось жутко от ее фразы. Стараясь обратить всё в шутку, я ляпнул первое, что пришло в голову:

— Приворот что ли сделаешь?

— А и сделаю! Коли понадобится…

Я покачал головой, показывая, что не верю во все эти цыганские штучки.

— Зря не веришь! Я ведь цыганка чистокровная! Все у меня в роду цыгане… Даже сейчас в таборе живу.

— Который недавно встал на краю города?

— Да. А Серега мне и, правда, понравился. Глаза у него, как небо серое. Только разве что дождь не идет… — Серафима мечтательно посмотрела ввысь. — А про тебя я ведь сразу всё поняла, едва только увидела, как ты на Ленку смотришь. И чего ты в ней только нашел?

По моей спине опять пробежали мурашки. Я не думал о том, что хоть кто-то способен был выведать эту мою недавнюю тайну.

— И что тебе стало про меня понятно? И вовсе я на твою Ленку не смотрел… — Вызов в моем голосе только что доказал обратное. И Сима это поняла.

— Да ладно тебе… Что в этом плохого?! Не пойму только, чем она тебе приглянулась. Обычная серая мышка…

Я против воли сжал кулаки. Мне было неприятны слова, которые говорила эта дерзкая цыганка про Лену.

— И никакая она не серая. А очень даже красивая. Только красота ее не от лица идет, а от сердца. Тебе не понять этого.

— Да куда уж мне! Хотя, если честно, я даже ей немного завидую…

— Почему? — Я вопросительно поднял бровь и посмотрел на нее.

— Жалко, что на меня никто так не смотрит, как ты на нее. По мне все глазами водят, а ты душой на нее смотрел…

Мне вдруг стало даже немного жалко Симу. Она говорила правду. И от этого мне становилось еще больше не по себе…

— Хочешь, я поговорю про тебя с Серегой?

Сима отшатнулась от меня:

— Нет! Что ты! Даже не вздумай… Это я только с виду такая смелая и бойкая… — Девушка поймала мой удивленный взгляд и тут же взяла себя в руки. — Сама поговорю, когда время придет.

— Ну, дело твое…

Я глянул на дедовские часы. Время приближалось к восьми. Небо затягивало плотными серыми облаками. Того и гляди, выльется из них плотный, косой дождь. Я понемногу начал складывать свои рыболовные снасти, а Симка выжимала на себе подол юбки и кофту.

— Знаешь, я тебе одно скажу: не пара вы с Леной… Не пара.

Это фраза, сказанная тихим голосом, больше походила на пророчество, чем на обычную девичью зависть. От неожиданности я даже выронил из рук ведро. Отвечать ничего не хотелось. Поэтому я только молча смотрел на молодую цыганку, которая, казалось, не обращала внимание на мой взгляд, и продолжала сушить свою мокрую одежду.

Глава 3

Трубы завода дымили, будто от их работы зависел самый крупный котел в аду. Для многих это и был настоящий ад. Работа в три смены, жара, отсутствие вытяжек и вентиляций. От нас требовалась полная самоотдача. Страна ждала. Она нуждалась в нас. Выжившая после войны, она, как девчонка-сиротинушка прикрывала голые тощие ноги, на которых зияли открытые раны разрухи и скорби. Поэтому мы, молодые мальчишки, гнули спины, закидывая себе на загорбок разрушенную Сибирь… Москву… Урал… Мы работали не для собственного богатства. Тогда мы даже не знали, что можно работать для этого. Мы делали это ради всего народа. Ради нашей гордой родины-девчонки, родины-матери, которая была одна и навек.

Когда выдавалась свободная минута, мы, потные, грязные, сидели, привалившись спиной к холодной, бетонной стене завода. И с наслаждением вгрызались в хрустящие, зеленые яблоки. То лето было особо урожайным на них. Мы были молоды и полны сил. Мы знали, что отдаем их на великое благо. Мы строим свою страну. Свое собственное будущее и будущее своих детей.

Прикрыв глаза, я думал о том, как мы заживем, когда завод заработает на полную мощь. Легкая улыбка отражала мои нехитрые мысли. Сидеть на дощатом полу было неудобно, но я не чувствовал этого. Только приятная усталость растекалась по всему телу.

— Юрка, пошли сегодня вечером на танцы? — Мою задумчивость и уединение нарушил громкий задорный бас.

Я нехотя открыл глаза и сквозь солнечные лучи разглядел черную отросшую Серегину челку. Ему постоянно приходилось трясти головой, чтобы отправить ее на место. На Серегу всегда заглядывались девчонки. Не только на заводе, но и на улице. Виной тому были черные, как густой, неразбавленный мазут, волосы. И серые глаза. Они как будто готовились к редкой грозе и были сплошь покрыты темными тучами. Странное сочетание, непривычное для многих. Упрямая, немного задиристая улыбка почти не сходила с его лица. Высокий, плечистый. Он знал свои внешние данные, но никогда не пользовался ими в полной мере. Главной его страстью были не девушки, а голуби. Серега разводил статных породистых голубей. И мог часами смотреть на парящие в небесной лазури точки.

— Не хочется мне идти. Давай лучше в гараж, к мужикам? — Я хотел было предложить пойти к заводи, но, вдруг смутился собственных желаний.

— Да что там делать?! Опять со старыми моторами возиться? Ну, уж нет. И так свободные вечера редко бывают. — Друг привалился ко мне плечом и уперся затылком в стену.

— Дались тебе эти танцы! Лучше уж с моторами возиться, чем хороводы водить. — Во мне стала закипать непонятно откуда взявшаяся злость.

— Так и скажи, что Ленку там боишься увидеть. — Серега добродушно загоготал. Но, меня, как за живое, задела его шутливая фраза.

Я подскочил. Руки поневоле сжались в кулаки. Поддавшись вперед, я схватил Серегу за воротник и потянул на себя.

— Повтори, что ты сказал!

— Эй, ты чего?! — Серегина рука схватила мою и предупредительно сжала.

— А нечего всякую чушь говорить! Ишь, чего выдумал! Боишься! И никого я не боюсь! Сдалась мне твоя Ленка! — Слова пулеметом вылетали, даже не задерживаясь на языке. Мне было обидно, что друг поддел меня в столь сокровенном.

— Боишься! Боишься! Иначе чего бы так реагировал! — Серега тоже начал злиться. Его и без того темно-серые глаза почернели, готовясь вот-вот разразиться грозовыми молниями.

Больно закусив губу, я размахнулся и со всей силы врезал Серому в челюсть. От неожиданности друг потерял равновесие и начал заваливаться на стену. Но, уже через секунду, он вскочил и принялся за меня как следует…

Это была наша первая драка за тринадцать лет дружбы. Я был на целую голову ниже его и гораздо менее мускулистый. Но, даже не это всегда останавливало меня от кулачных боев. Между нами стояла особая негласная договоренность: всё решать разговорами. Мы никогда не унижали наш крепкий союз тумаками. И только сегодня я, не удержавшись, разнес в клочья это соглашение. Мы волтузили друг друга, пока нас не разняли, подбежавшие рабочие.

Уже минут через пять, сидя по разным сторонам, мы исподлобья смотрели друг на друга. Серега — с обиженным, нескрываемым удивлением. А я — с затаившимся сожалением. Мне было неприятно признаться себе, а тем более другу, что его брошенная вскользь фраза оказалась правдой. Я боялся. Я чертовски боялся встречи с Леной. И жаждал ее всей душой. Потирая разбитый нос, я вздохнул и поднялся.

— Извини меня. Я — дурак. — Протянув ладонь, на которой ссадинами отражалась Серегина правда, я надеялся, что он пожмет ее. Чутье не подвело меня.

— Да ладно тебе. Бывает. — Серый махнул рукой с разбитыми костяшками, словно опуская флаг вражды между нами.

Я удрученно покачал головой:

— Не знаю, что на меня нашло. Бред какой-то.

— Да уж, не хватало еще из-за девчонки драться.

— Я не из-за девчонки… — Искра былого запала мелькнула и тут же исчезла без следа. — Хотя кого я пытаюсь обмануть.

Серега с молчаливым укором сверкнул серыми глазами. И понимающе кивнул.

— Пошли работать. И так уже задержались на перерыве. — Хлопнув меня по плечу, Серый пошел вглубь цеха.

Я сделал шумный вдох, выпустил горячий воздух из легких и принял твердое решение: идти вечером на танцы.

Глава 4

Но, в тот день на танцы я так и не попал. Возвращаясь со смены домой, я увидел, как у подъезда мелькнула быстрая, легкая тень. На улице вечерело. Поэтому мне не сразу удалось разглядеть, кому она принадлежит. Мужчине или женщине. Слегка замедлив шаг, я ощутил, как сердце сбилось, выдавая легкую тревогу. Не знаю, что уж так насторожило меня, но, когда до знакомой двери оставалось несколько метров, сердце не просто колотилось, а будто хотело выбить грудную клетку и освободиться.

Успокаивая себя шумным вздохом, я взялся за дверную ручку и тут же услышал шорох из-за кустов. Резко развернувшись, я увидел прямо перед собой черные, огромные глаза Серафимы. Ее насмешливый, хрипловатый голос, смеясь, произнес:

— А ты, однако, пугливый, соколик!

Поняв, что это всего лишь молодая цыганка, я выдохнул и взял себя в руки:

— А чего ты по кустам прячешься и людей с толку сбиваешь? — За надменным тоном я, действительно, прятал свой испуг.

— Сюрприз тебе хотела сделать. Видишь, получилось! Садись. — Сима указала рукой на старую, деревянную скамейку. — Разговор есть.

— Я постою. Чего тебе? — Мне нравилась в Симе эта своевольность, упрямая уверенность в себе. И одновременно раздражала. Я и хотел, и не хотел подчиняться ее приказам. Всё же симпатия к девушке победила, и я сел.

Легкой невесомой птичкой Серафима порхнула и присела на другой край. Струистая юбка мгновенно покрыла собой деревянное нутро скамейки.

— Сегодня в двенадцать ночи деревенские девчонки будут венки плести да в воду кидать. Приходи к заводи. Лена тоже там будет.

Едва только услышав знакомое имя, сердце опять стало колотиться о ребра. Я сглотнул и спросил:

— А я-то там зачем?

— Вот, же ты глупый! — Девушка легонько стукнула меня по лбу. — Девчонки в одном белье будут.

Мои глаза округленно расширились. На минуту я даже потерял дар речи.

— Не удивляйся ты так. Это традиция такая. Старая. Православная. В ночь на Ивана Купалу венки плести да голышом в воде купаться.

Я потряс головой, словно пытаясь скинуть наваждение, которое предстало перед моими глазами после слов Симы.

— Нет. Я туда не пойду. Еще не хватало за девчонками подсматривать. Что я, полоумный какой?!…

— Тебе же нравиться Лена. Это ведь такой шанс!

— Не понимаю тебя. Какой еще шанс? — Я недоуменно наморщил лоб.

— Ох, совсем вы, мужики, деревянные! Я же тебе сказала, что существует такая традиция. Девушка венок в воду кидает, а ежели он обратно приплывет, то с тем, кого она любит судьба ее навек воедино и свяжет.

Я сглотнул.

— Что, прям навек?

Цыганка подсела ко мне ближе и, прислоняясь к самому уху, прошептала:

— Навеки вечные…

От ее горячего дыхания или от слов по телу растеклось приятное тепло. Мне безумно хотелось, чтобы у нас с Леной всё так и было. Навек. До конца дней. Раз и навсегда.

Решительно кивнув, я ответил:

— Приду.

Девушка заговорщически подмигнула мне и, поднимаясь с лавки, произнесла:

— Только тебе пораньше нужно будет прийти. Часов в десять. Спрятаться в кустах, у самой заводи. Ждать пока, венки к этим кустам поплывут. Я уж постараюсь, чтобы мы именно в том месте их и отпустили.

Я тоже поднялся, давая понять, что всё сделаю. Уже почти заходя в подъезд, я окликнул девушку:

— Сим, а тебе-то это зачем нужно?

— Добрая я душа! Хоть и циничная с виду… Знаю, что нравится тебе Ленка. Вижу, что и ты ей понравился…

Сказав это, молодая цыганка взметнула широкой юбкой и крикнула напоследок:

— Ровно в десять будь на берегу!

Я ненадолго замер, услышав желанные сердцу слова, потом махнул рукой, соглашаясь.

Поднявшись на третий этаж, я позвонил в дверь. Мама открыла сразу же, как будто только и делала, что ждала звонка. Хотя, скорее всего так и было. Едва переступив порог квартиры, я услышал град из вопросов, которые посыпались на мою голову:

— Зачем эта цыганка сюда приходила? Что ей было нужно? Нечего с этими цыганами якшаться… От них одна беда и головная боль.

Я не отвечал, потому что вопросы летели со скоростью света. По маминому лицу я видел, что она всерьез обеспокоена появлением Симы в нашем дворе. Кое-как мне удалось ее успокоить, сказав, что она искала Серегу, моего друга. А уж зачем он ей понадобился, мне неведомо.

Время подходило к десяти. Я достал из шкафа самую красивую рубашку. Голубая, отглаженная, она оттеняла мои глаза и делала их еще светлее. По-хорошему, мне нужно было надеть высокие болотные сапоги, чтобы стоять в холодной воде. Но, я бы не смог объяснить матери, куда отправился в них на ночь глядя. Поэтому пришлось надеть легкие, плетеные туфли. И сказать, что я на танцы… Мама поверила, перекрестила и закрыла за мной дверь. А я побежал по тропинке к заводи.

Девчонок еще не было. Я вошел в воду и мысленно порадовался, что она не слишком холодная. Даже относительно теплая. Кусты стояли в воде. Чуть поодаль от берега. Я пошел вброд, заходя всё дальше, пока вода не подошла к самой шее. Спрятавшись среди массивных кустарников, я так и застыл, на цыпочках, по шею в воде.

Уж не знаю, сколько времени я так простоял, но мне показалось, что целую вечность. Наконец, на пригорке показалась стайка девчонок. Они весело хохотали и держали в руках большие, самодельные венки. Лену я узнал сразу. Она подошла к самой кромке воды и гладила свой венок с мягкой, нежной улыбкой. В его основание была вплетена огромная красная лилия. Это и отличало его от всех остальных. Симка сдержала слово.

Прошло еще некоторое время, прежде чем девчонки с хохотом принялись стаскивать с себя одежду и остались только в лифчиках и трусиках. Когда я увидел Лену в нижнем белье, я поскользнулся на камне, который мне удалось найти, чтобы быть немного повыше над водой. Если бы не коряга, за которую у меня получилось зацепиться, то я плюхнулся бы плашмя в воду и распугал всех девчонок. Кое-как установив шаткое равновесие, я во все глаза разглядывал любимую…

Ее фигура была далека от стандартов красоты. Эта не тонкая, высокая Серафима. Не маленькая, но с большой грудью Ольга. Нет… Она была иной. Женственные округлые бедра, длинная светлая коса и немного полноватые руки. От ее тела словно исходило свечение… Нежное, еле заметное. Наверное, его видел только я. Но, ничего, более прекрасного, я не встречал за все свои девятнадцать лет…

Время пробило двенадцать, и девчонки стали спускать свои венки на воду. Лена опустила свой и отошла. Серафима уверенным быстрым движением подтолкнула его. И он поплыл… Прямо по направлению к кустарникам, в которых я уже начал синеть от холода и затекших ног.

Молясь, чтобы венок как можно скорее доплыл до меня, я потянулся ему навстречу. Наконец, мне удалось ухватить его и резким, бесшумным движением отправить обратно.

— Смотрите! Ленкин венок обратно плывет! — Сима увидела его быстрее остальных, что было не удивительно.

— Точно! Точно! — Нестройным хором заголосили девчонки.

А Лена охнула и побежала в воду. Схватив венок, она тут же заговорила:

— Ой, девочки… Как-то мне не по себе… И радостно и боязно одновременно…

— Не бойся! Это всего-то лишь и означает, что судьба вам с Юркой вместе быть!

Лена замолчала на миг, а потом затараторила быстро-быстро, что было на нее совершенно не похоже:

— С каким еще Юркой? Какая такая судьба?

— А с таким Юркой! На которого ты глаз положила! — Этот голос я бы узнал из тысячи. Цыганка насмешливо и в то же время по-доброму подначивала подругу.

— И что всё это значит?

— А то, что суженый он твой! И судьба у вас одна на двоих…

— Ой! Да разве же он на меня посмотрит?! — Лена по-девичьи прижала руки к груди.

Мне хотелось закричать, чтобы услышали даже на другом конце деревни:

— Посмотрю! Посмотрю!

Но, я только еще крепче вцепился в корягу, стараясь хоть как-то размять вконец окоченевшие ноги.

Девчонки неторопливо одевались, чуть завистливо оглядывая счастливицу Лену. К которой приплыл единственный, якобы вернувшийся венок. А я благодарил Серафиму и думал, что же она запросит за свою, столь вовремя оказанную услугу…

Глава 5

Начался август. Ароматный, душистый, как спелое наливное яблоко. И мягкий, будто его только что вытащили из духовки. Это мой любимый месяц. Пряный, пахнущий карамелью и сладкий от всевозможных ягод, которые как раз созревали к его наступлению. Август — это еще не осень. Хотя первые весточки золотой поры уже стучатся в окно. В виде желтеющих листов, редких косых дождей или первых утренних заморозков. И все же это еще лето… С томленым, уставшим от трехмесячного зноя, солнцем. С теплом, которое в полдень согревает и щедро одаривает собой. С кузнечиками, которые все еще стрекочут в полях… Это не первая ласточка осени, но последний журавль лета…

Лену со дня Ивана Купалы я больше так и не видел. Мне было мучительно стыдно за то, что я позволил Симке втянуть себя в эту дурацкую авантюру. Не хотелось начинать отношения с обмана. А тут вон как получилось! Обман! Да еще какой!

Из-за мучавшей меня совести, я сделался хмурым и необщительным. Друзья дивились переменам, происходившим со мной, но вопросов не задавали. Только Серега, как-то набравшись смелости, спросил:

— Юр, а чего ты ни на танцы, ни на рыбалку с нами не ходишь? Обиделся? Или случилось чего?

Я мотнул пшеничной шевелюрой, которая еще больше выгорела за лето и теперь казалась совсем светлой.

— Нет! Всё в порядке. Не хочется на развлечения время тратить. Да и деду Саше помогаю с крыльцом.

Я развел руками, показывая, что говорить тут больше и не о чем. Друг ответом не удовлетворился. Нахмурил лоб, косо на меня посмотрел, но вопросов больше не задавал.

В тот вечер я тщательно стругал толстую, неотесанную плаху, стараясь занять ею блуждающие мысли. Громкий, пронзительный крик тети Зои, Серегиной мамки, заставил меня бросить станок и сорваться за калитку. Дом деда Саши находился буквально в трехстах метрах от дома Кислицыных. Поэтому я буквально пролетел это расстояние и ворвался во двор. Серегина мама была уже в солидном возрасте, а тут и вовсе пред моими глазами предстала старушка. Маленькая, скукоженная, она металась по двору пугливой птичкой и не знала, куда приткнуть свое хрупкое тельце.

— Беда! Ой, беда! Убиваааююют! Помогите!

Мое сердце захолонулось от внезапного приступа страха. Подбежав к женщине, я обнял ее:

— Тетя Зоя, что за беда?? Что случилось??

— Беда, Юрочка! Самая настоящая! — Серегина мамка всхлипывала и подвывала. — Сережу убивают!

— Как убивают? Кто?? — Мои руки против воли сжались в кулаки. За один только волос друга я был готов разорвать любого. А тем более за его жизнь.

— Янко, цыганский барон, поймал моего мальчика в своем таборе. Уж не знаю, что ему там понадобилось! Бьет его ни на жизнь, а на смерть… Мне Ванька маленький сказал. Я бегу по поселку, ору, кричу, а ведь никто не выходит… Мужики на работе, а бабы… Сами боятся… Ох, Юрочка, только на тебя вся надежда…

Не дослушав последние слова тети Зои, я сорвался и полетел в табор. Ворвавшись на территорию цыган, я увидел полуживого Серегу и разъяренного барона, сжимающего твердый, хлесткий бич в руке.

— Дядя Янко, постойте! Вы же его убьете! Что он такого натворил?

Цыгане приехали в наш город недавно, меньше полугода назад. Но, старого цыганского барона у нас знали все. Ходило о нем много разных слухов. Что, мол, род его идет от болгарских цыган. И что традиции в этом роду соблюдаются неукоснительно. Янко следил за этим строго и ревностно. За дружбу с гаджо (так цыгане чаще всего называют русских), полагалось изгнание из табора. Поэтому жили они закрыто. Только Серафима была у них очень своевольной. Ей одной разрешалось водить дружбу с русскими девчонками. Всё-таки любимая дочка барона, которой делались поблажки. Видимо, зря. Слишком уж распустилась девка в последнее время, даже для русских традиций. Не то, что для цыганских.

Янко продолжал хлестать извивающегося Серегу, приговаривая:

— Убью тебя! Чертов гаджо! Не будешь больше соваться в мой табор никогда.

Рядом плакала вырывающаяся из рук молодого цыгана Серафима:

— Пусти его, отец! Пусти! Это я во всем виновата!

Пыл сурового барона перекинулся на Симу. И вот уже по ее стройному, молодому телу полетел жесткий хлыст.

— И тебя зашибу! Совсем распустилась! Уж лучше самому убить, чем стыд от людей терпеть!

Я хотел подбежать, чтобы отобрать орудие расправы у Янко, но от него меня отделили два крепких цыгана. Держа меня, они укоризненно качали головой, призывая не вмешиваться в дела табора.

Град ударов сыпался теперь на Симу. Не ведала пощады рука барона даже для родной дочери. Ни слезы, ни просьбы не помогали в этом страшном суде. Только когда девушка молчаливо затихла на твердой земле, Янко опустил хлыст. И твердо, не смотря на своих пленников, приказал выкинуть Серегу и меня за пределы табора. Напоследок крикнул:

— Увижу еще раз рядом с Серафимой, точно убью!

Меня вытолкали грубо, взашей. А Серегу, так и вовсе скинули за руки и за ноги. Благо, что на мягкую, теплую траву.

Друг был в сознании. Я сразу же кинулся к нему. Но, он оттолкнул меня еле двигающейся рукой:

— Не надо, Юр. Всё нормально! Я сейчас немного полежу и встану. Домой пойдем.

Я покачал головой, но перечить не стал:

— Скажи мне лучше, что ты делал в таборе?

Серый набрал полные легкие воздуха и на одном дыхании выпалил:

— Дурак я, Юрка! Полный дурак!

Почему-то в его голосе не было слышно раскаяния, а только удовлетворение и даже какая-то затаенная радость.

Я молчал.

Серега продолжил:

— Я же к Симке ходил. Хотел выведать, из-за чего ты такой смурной!

— Чтооо? — Мои глаза округлились. Вот этого я точно не ожидал.

Серега закряхтел, переворачиваясь на бок и вытирая кровь со лба:

— Да. Пробрался к ним в табор. Прижал ее к стенке в сарае и сказал, чтоб выкладывала всё, что знает!

— А она что? — Почему-то у меня пересохли губы и плохо ворочались. Не хватало, чтобы Симка всё рассказала про венок. И как я сидел мокрый в этих злосчастных кустах… Засмеют ведь меня ребята после этого. Как пить дать, засмеют.

— А она мне говорит, мол, приворожила я твоего Юрку! Вот он и сохнет по мне!

Мои, и без того, широкие глаза, полезли из орбит:

— Прям так и сказала?!

— Да. Так у меня словно руки кровью налились! Убью ее, думал. И тебя хотел убить! — Серега отрешенно потряс головой. — Прости меня, друг! Ослеп я от ярости совсем!

Я тихо похлопал его по битому плечу, вспоминая мысленно недавнюю драку на заводе. И давая понять, что мы, получается, квиты.

Серега облизнул окровавленные губы и продолжил:

— Душить я ее стал! Представляешь, какая ярость меня обуяла?! А она хрипит, извивается. Я ее отпустил было, а она вдруг как выдаст! Мол, прости меня, Сереженька, пошутила я! Тебя ведь одного люблю!

Я улыбнулся. Об этой Симкиной тайне знал только я один. Ровно, как и она о моей.

Серега счастливо улыбнулся:

— Любит она меня, понимаешь ты?! Любит…

Я кивнул, показывая, что рад за друга.

— Ну, а как только она произнесла это, я даже ответить ничего не успел. Сразу отец ее, разъяренный, в сарай влетел. Меня схватил. А она рысью свирепой на него накинулась! Отпусти, кричит, люблю я его! Ну, а дальше ты всё знаешь…

Серега выдохнул. Перевернулся на спину и уставился в яркое, синее небо. Его темно-серые глаза на миг посветлели и стали схожего оттенка с моими, голубыми. Я тоже лег на спину. Так мы и лежали, счастливо улыбаясь. Я от того, что моя постыдная тайна так и осталась тайной. А друг, от того, что его первая любовь оказалась взаимной.

Глава 6

Времена для нашей компании наступили несладкие. Симку уже ровно месяц не выпускали в город. Даже с подружками видеться запрещали. Серега от этого ходил смурной, словно в воду опущенный. Злился и отрывался на самых близких, то есть на нас с пацанами. Слово ему было поперек не сказать, сразу в драку кидался. С Леной я с Ивана Купалы так и не виделся. Но, думал о ней часто, чего уж греха таить… Можно сказать, даже постоянно думал. Бывало, уйду вечером к заводи, растянусь на плоских, теплых камнях и смотрю в небо. Ни с кем разговаривать не хочу, только мысли в голове прокручиваю. Как славно было бы, если б Симка опять в наших краях гуляла, и Лена снова бы появилась на моем горизонте.

Наверное, мои просьбы всё-таки оказались услышаны кем-то в небе, и через неделю мы встретились. Да, не где-нибудь, а в моем дворе. Я возвращался с работы. Смена оказалась непростая. Пудовая гиря усталости тянула шею и спину к земле. Но, едва увидев знакомый силуэт, эту милую сердцу фигурку, я сразу как будто скинул всю тяжесть и выпрямился в рост.

— Привет, Юра! — Лена встала с лавки. От ее обычного спокойствия не было и следа. Девушка нервно теребила край голубой вязаной кофты и старалась не смотреть в глаза.

— Привет! Ты чего такая встревоженная? — Ее напряжение передалось и мне. Ладони мгновенно вспотели.

— Попрощаться я с тобой пришла… Уезжа… ю. — Голос Лены казался твердым и спокойным, но на последней букве дрогнул и споткнулся.

Сердце бухнуло и зависло в грудной клетке. Провисев так несколько секунд, оно снова вошло в привычный ритм и застучало… Бух-бух-бух… Молот раздавался по всей груди. И с каждым его ударом в тело поступала тревога.

— Как уезжаешь? Куда? — Слова во рту были вязкими, тягучими и давались с трудом.

— В Кемерово. Учиться.

Лена сказала это просто и ясно. Так она говорила обо всем. Ее голос, в отличие от большинства девчачьих голосов, не заигрывал, не кокетничал, не прибегал к уловкам. Он просто передавал суть. Информировал. Мне с первого дня нашего знакомства понравилась эта особенность Лены, но сегодня от нее вдруг стало невыносимо грустно. Я не хотел смиряться с тем, что услышал. Поэтому требовательно молчал. Несколько секунд девушка смотрела вниз, изучая старенькие ботинки. И только потом подняла на меня свои чистые, незабудковые глаза. В них отражалось спокойствие и какая-то предрешенность.

— Мне нужно уехать, Юра. Человек должен во что бы то ни стало осуществить свои мечты, выполнить своё предназначение. Я очень хочу стать медицинской сестрой. Хочу помогать людям. Понимать, что моя жизнь наполнена смыслом.

Я молчал. Мне было обидно до глубины души. Хотя я не имел на это чувство никакого морального права. Лена ведь ничего мне не обещала. Мы никто друг другу. Даже не друзья. Осознавать это было горько, но справедливо. К горлу подступил неловкий комок. Прокашлявшись, я заговорил, глядя ей прямо в глаза:

— Да, я всё понимаю. Это правильно. Если сильно хочешь, нужно ехать. Обязательно.

Девушка крепко сжала мою руку:

— Спасибо, Юра. Мне было важно это услышать.

Рука девушки была горячей и немного влажной. Держа её, я думал только о том, что не хочу ее отпускать. Никогда. В голове крутились слова, которые я хотел сказать. О том, как я не хочу, чтобы она уезжала. Как грустно и тоскливо мне будет без нее. Но, я смалодушничал. Промолчал, отпуская её руку. Напустил на себя бодрый, улыбающийся вид. Даже шутливый.

— Вот, и отлично! Когда уезжаешь?

Лена вздохнула.

— Через две недели. Мне и радостно, и боязно одновременно.

— Ничего. Всё как-нибудь образуется.

— Да ты прав. Непременно образуется. — Девушка светло улыбнулась. — Спасибо, что поддержал.

— Всё будет хорошо! Ты у меня умничка! — Я специально употребил эту фразу «у меня». Как будто она могла хоть немного сблизить нас перед расставанием.

Лена никак не отреагировала на это. Или сделала вид.

— Пока, Юра! Свидимся еще! — Она отошла и помахала, прощаясь.

— Свидимся! — Я поднял руку и тут же опустил. Словно она была из свинца, тяжесть которого не позволяла держать её на весу.

Лена скрылась из виду, а я, постояв немного, зашел в подъезд. Чувства, которые меня обуревали, были крайне паршивыми. Внутренне я ругал себя самыми последними словами. Дурак. Идиот. Трус. Это были самые мягкие слова из моей мысленной брани.

Едва зайдя в квартиру, я сразу же прошел в свою комнату. Не раздеваясь, упал на кровать, лицом в подушку. Есть не хотелось. Пить не хотелось. Даже думать и то не хотелось. Рабочая усталость, покинувшая меня во время разговора, тут же навалилась с новой силой, буквально размазав меня по диванной плоскости. Как назло, в комнату вошла мама.

— Ты чего такой смурной? — Спрашивая, мама нахмурила брови, сведя их почти в одну линию. Так она обычно делала, когда была чем-то озабочена.

Говорить не хотелось, но я понимал, что просто так она не отстанет.

— Устал на работе.

— Матери врать нехорошо. — Мама прошла вглубь комнаты и остановилась возле стола.

— Я и не вру. — Буркнув это, я всё-таки повернулся к ней лицом и вздохнул.

— Рассказывай, что случилось.

— Мам, не пытай меня. Правду не скажу, а врать не получается. — Я сел на кровати, прижимая колени к груди и обнимая их.

— Маленький ты еще. Матери ведь все можно рассказать. Сердце мое сильное, все стерпит. — Мама села рядом и погладила меня по голове.

Я хотел было увернуться, но мне вдруг, как в детстве, захотелось крепко прижаться к ней. Чтобы она защитила меня, закрыла от чего-то грозного и большого. От того, что я смутно ощущал, но пока не понимал. Прижиматься я, конечно, не стал, но положил свою руку на ее. Так мы и сидели молча несколько минут.

— Мам, мне девушка понравилась. — Всё же я не смог утерпеть. И выдал свою страшную тайну.

Мама вдруг резко прижала руки к груди и замерла, испугавшись. Как воробышек, которого накрыла мохнатая кошачья лапа.

— Уж не в цыганку ли эту ты влюбился? Господи! Чур-чур! Так я и думала… Вскружит она тебе голову и оглянуться не успеешь… Беда, ой беда-то какая…

Мама, не выдержав напряжения от собственных мыслей, заплакала. Каштановые волосы с легкой серебринкой закрыли ее лицо. Мне сделалось жаль ее. И в тоже время было смешно. Еле подавив улыбку, я принялся утешать мать:

— Да нет же. И вовсе я не в Симку влюбился! Сдалась она мне! Это Серегина любовь, а не моя. Мне другая нравится… Лена…

Мама оторвала руки от заплаканного лица и с недоверием посмотрела на меня:

— Опять врешь?

— Честное-пречестное! Я тебя с ней познакомлю. Она хорошая, вот увидишь! — Я мечтательно улыбнулся, представив, как приведу Лену в дом. Но, вспомнив о том, что она скоро уезжает, вновь загрустил.

— Приводи, сынок. Приводи. Коли девушка хорошая… А чего опять нос повесил? Я же не против.

— Уезжает она, мам, через две недели. Учиться. На медсестру.

— Так это же ладное дело! Значит, человеком хочет стать. Радоваться должен за нее, а он грустит… — Мама уже успокоилась и даже улыбалась.

— Как же я тут без нее буду?!

— Вот, и проверите свои чувства! Ежели она ветреная и разлуки не выдержит, то и не нужна она тебе. Попомни моё слово.

Я был согласен с мамой. Да и вообще, признаться, разговор с ней меня немного утешил. Для меня как будто открылась новая дверь в наших отношениях с Леной. Мама вышла, а я, опять завалившись на диван, уже со счастливой улыбкой стал думать, как приведу Лену в дом. Мысли эти навеяли счастливую, томную дремоту и погрузили меня в нее без остатка.

Глава 7

Я выглядел как жених перед алтарем: в костюме (пусть даже в Серегином), с новой прической, гладко выбритый и надушенный. В руках у меня теплели разноцветные сентябринки. Это были единственные цветы, которые еще оставались на клумбах в эту позднюю, осеннюю пору. Я сжимал их так, что ни одного листа на нижних частях ствола уже не осталось. Руки от этого стали зеленые и едко пахли. Но, меня это нисколько не смущало. Мне предстояло первое свидание в жизни. Хотя, признаюсь честно, Лена даже не подозревала о том, что оно ожидало и ее…

Вчера после работы мы, не торопясь, шли с Колькой и Серым домой. Погода установилась на редкость ясная и свежая. Первый снег стаял, оставляя еле заметные следы на оголенных деревьях. Дорога, словно вздыхая, пропускала через себя растаявшие ледяные ручьи. Ей было необходимо привыкнуть, осознать, что совсем скоро её укроет, спрячет от людских глаз покров белого мха, сначала пушистого, а затем плотного, сдавленного жесткими каблуками. Мы шли, негромко переговариваясь и смеясь. Обсуждая девчонок с завода и чрезмерную строгость начальника смены. Уже не помню, как, но разговор вышел на Лену, Симу и Ольгу. Колька уверял, что завтра Лена должна быть на подготовительных курсах в вечерней школе. Там она готовится к скорому поступлению в медицинское училище. Я не особо верил его информации:

— Коль, откуда тебе знать? — Недоверчиво качая головой, я все же надеялся на то, что это правда.

— Да зуб тебе даю! Мне Ольга сказала! — Колька был первым из нас, кто стал встречаться с девчонкой. Вот уже две недели, как его отношения с Ольгой были предметом постоянных дружеских подколов и насмешек. Хотя в тайне мы с Серегой завидовали ему. Так как сами были не прочь общаться с понравившимися девчонками.

— И во сколько она там будет? — В моей голове смутно мелькнула какая-то мысль, которую я не смог ухватить.

Колька поправил сползавшую на лоб серую кепку. Она досталась ему от отца и была предметом настоящей гордости. Хотя при каждом движении всё больше норовила спуститься на нос и закрывала глаза.

— Вроде у нее занятия до восьми. Или что-то около того! А чего это ты так встрепенулся? До дома хочешь проводить? — Друг хитро стрельнул в меня своими черными глазами-маслинами.

Я насупился.

— Может, и хочу. Что с того?!

— Ну, сейчас опять начнете друг друга подзуживать! — Серега вовремя вмешался, прерывая наше разгоравшееся препирательство. И разговор свернул на более безопасную тему.

И вот сейчас я стоял нарядный, как дурак на именинах. Сжимал несчастные, слегка увядшие цветы и думал только о том, как бы не сбежать. Холод пробирался ко мне под костюм, напоминая о том, что я выбрал совершенно неудачный наряд для конца октября. Но, я стоически отмахивался от него, греясь мыслями о предстоящей встрече с Леной. Она, как назло, задерживалась внутри здания, из которого маленькими стайками уже выпархивали девчонки. Наконец, в светлом дверном проеме мелькнул знакомый силуэт. Я сделал резкий вдох, набирая полные легкие, и на несколько секунд задержал дыхание. Затем резко выбросил воздух, ставший ненужным, из груди и окликнул:

— Лен!

Девушка завертела головой в поисках того, кому принадлежал голос. Я сделал шаг вперед и вышел на освещенную медовым, ровным светом фонаря дорожку.

— Ой! Юра! А что ты здесь делаешь? — Лена робко, по-птичьи, всплеснула руками.

— Тебя жду! — Я улыбался во весь рот, как медный начищенный самовар. Мне казалось, что я неотразим в этом, откровенно несуразном, большом костюме. С красным от холода носом. И глупым букетом с ближайшей клумбы.

— Юрка… Ну, и дурак ты… Чего так вырядился? Холод на дворе какой… — Лена подбежала ко мне и обняла, пытаясь защитить от колкого, вечернего мороза. Хотя я уже даже не чувствовал его тупые иголки. Настолько привык к ним за время ожидания.

От ее рук и близости стало мгновенно тепло. В паху резко и больно заныло. Я неумело обнимал Лену за талию и старался не задохнуться от этого незнакомого, оглушающего чувства, которое как волной накрыло меня и лишило всяческого воздуха.

Нам казалось, что мы простояли так целую вечность. Я шептал только одно: «Время, замри. Время замри». Неслышно, едва шевеля ледяными губами. В тот вечер я поверил, что Бог создал нас едиными, цельными. Но, мы, вдруг, по чье-то злой насмешке раскололись, разорвались и теперь непременно должны были срастись обратно. Насмерть. Намертво. Чтобы не разделила нас больше ничья злая воля…

— Пойдем, Юра! Пока ты совсем не окоченел. –Лена первая нарушила эту целостность, оторвавшись от меня.

Едва только девушка убрала руки с моей спины, я почувствовал, как будто ветер сорвал с меня последнюю рубашку и остался плясать на голой, гладкой спине. Выбора не оставалось. Нужно было идти.

Дорога, ведущая от вечерней школы, не освещалась. Приходилось идти почти на ощупь. Зато Лена, опасаясь неверных шагов, сразу же доверчиво вложила свою руку в мою. Рука у нее была мягкая, податливая. Она словно говорила: «Держи меня крепче, не отпускай никогда». А, может, мне только хотелось так думать.

— Юр, а ты ведь не просто так здесь оказался? — Девушка лукаво улыбалась уголками рта. В темноте я не видел этого, но ясно себе представлял.

— Не просто. — Для пущей убедительности я даже кивнул.

— А зачем? Только честно отвечай! Я обман за версту чую… — Лена плотнее прижалась ко мне.

— На свидание тебя хотел пригласить. — Произнеся эту фразу, я выдохнул и подивился своей смелости.

— Спасибо тебе за честность. Мне приятно.

У Лены было много достоинств. Но, одно, несомненно, выделялось среди остальных: она не кокетничала, не «рисовалась», не пыталась спрятаться за маской. Она всегда оставалась собой. Нравилось это кому-то или нет, ее не волновало. Она была искренна сама с собой и с окружающими. И эта искренность подкупала, заставляла самому быть гораздо честнее, правильнее, чем ты есть.

— Ты хоть немного рада? — Не знаю, почему я задал этот вопрос. Наверное, мне хотелось больше эмоций. Хотелось радости. Но, я знал, что её не будет… По большому счету, ее и не должно было быть.

— Юрка, глупенький, ну, конечно, я рада! Ты ведь мой самый близкий друг!

Лена обогнала меня на два шага и остановилась. Она взяла мои окоченевшие руки в свои и заговорила:

— Я рада. Правда. Я очень рада, что мы с тобой можем вот так, запросто, общаться. И гулять. И знать, что у нас еще есть для этого время. Веришь мне?

Я неохотно кивнул. В моей душе боролись противоречивые чувства. Я не хотел быть просто другом. Мое сердце желало, хотело, горело большим. Но, в то же время я был бесконечно рад идти с ней за руку. Чувствовать ее теплое дыхание рядом с собой. Только за одно это я готов был примерить на себя эту дурацкую, несуразную выкройку под названием «друг». Хотя она казалось мне невыносимо выхолощенной и пустой.

Глава 8

На следующее утро я слег с тяжелой простудой, которая норовила перейти в воспаление легких, и лежал так уже неделю. Когда я заходился в кашле, соседи за стеной громко стучали с требованием прекратить. Но, конечно, я не смог бы этого сделать. Хотя очень хотел. Мне казалось вопиющей несправедливостью лежать с температурой вместо того, чтобы проводить последние денечки с Леной. От этой мысли я страдал гораздо больше, чем от простуды. Несколько раз я порывался встать и всё же поехать к ней. Но, меня останавливал суровый вид мамы и то, что я мог заразить Лену. А этого мне очень не хотелось. Поэтому я терпеливо сносил все мази, втирания и капустные листы, привязанные к моему горлу. В моей душе теплилась надежда, что хотя бы пару дней мы еще успеем погулять.

Больше всего меня, конечно, «оздоравливали» воспоминания о том, как мы шли, держась рука об руку. И Лена смеясь, прижималась ко мне, пытаясь согреть. Я бы заболел так еще раз двадцать, лишь бы почувствовать тепло её руки. Хоть на минуточку.

Температура, наконец-то, стала спадать, но тело плохо слушалось из-за обезвоживания. Слабость была такая, что самостоятельно держаться на ногах я не мог, поэтому почти всё время лежал или сидел в кровати.

Несколько раз ко мне приходили ребята, но мама не впускала их, а только передавала приветы и пожелания выздоравливать. Признаться, мне было приятно, что они навещали меня, хоть я и старался напустить на себя безразличный вид.

В дверь снова позвонили. Коротким нажатием. Слишком робко и неуверенно для моих друзей. Я напрягся и стал вслушиваться в мамины шаги и скрежет замка.

— Здравствуйте! — Этот голос я бы узнал, даже если бы лишился слуха. По одним только вибрациям, которые исходили от него. Он принадлежал той, которую я больше всего желал увидеть, но пока мог только мечтать об этом.

— Здравствуйте! — Почему-то в мамином ответе проскользнула нотка раздражения.

— А Юрий дома? — Самый желанный голос в мире продолжал говорить. А я весь сжался и скукожился от напряжения, зажав кусок одеяла в кулак.

— Дома. Но, он болеет. К нему сейчас нельзя! — К ноткам раздражения примешались еще нотки ожесточенной твердости.

Я уже не смог сдерживаться и закричал:

— Мама! Впусти! Это ко мне!!

Наверное, таким решительным мама слышала меня крайне редко. Еле заметно вздохнув, она отошла от двери, и я понял, что через минуту в мою комнату войдет Лена. Каким бы бледным, изможденным и тревожным я не был, но тут же попытался создать видимость бодрости. Резко взъерошив волосы, я похлопал себя по щекам и сел на край кровати, натягивая майку. Штаны я так и не успел надеть, Лена уже входила. Поэтому пришлось остался с голыми ногами, которые я прикрыл одеялом до самым ступней.

— Привет! — Сказать, что я был рад ее видеть, это не сказать ничего.

— Привет! Всё же разболелся, бедненький…. — Голос девушки дрогнул от жалости и чувства вины за мою болезнь.

— Да это ничего… Это всё ерунда! Немного полежу и снова буду как огурец! — Я улыбался во все тридцать два зуба, совершенно забыв про свою простуду.

— Ну, до чего же ты забавный, Юрка! — Лена села на стул рядом со мной. И протянула руку, погладив меня выше локтя.

Я молчал, счастливо улыбаясь. Потом опомнившись, спросил:

— Расскажи мне, как твои дела? Всё ли готово к переезду? — Сердце легонько сжалось, но я знал, насколько эта тема была важна для Лены.

— Почти всё. Осталось только теплые вещи сложить. Чем ближе отъезд, тем тревожнее на душе. Но, вместе с тем и радостнее.

Из всех чувств девушки я мог разделить только тревогу. Но, для солидарности всё же покивал, соглашаясь.

Лена продолжала говорить. Чувствовалось, что она соскучилась по мне. Хоть и старалась не подавать виду.

— Вчера у Симы в таборе была… — Девушка вдруг осеклась и замолчала.

— И как она?

— Симка-то в порядке! Но, она такого наговорила… Даже рассказывать не хочется!

— Рассказывай! Раз уж начала… — Почему-то я был уверен, что ничего хорошего от этого рассказа ждать не приходилось. Но, меня словно сам черт дергал за плечо и норовил разузнать.

Лена погрустнела и вздохнула:

— Сима на картах бабушкиных недавно гадала… На нас с тобой…

— На нас?? — От удивления я чуть было не выронил одеяло, которым прикрывался. Но, вовремя спохватился и потянул его вверх.

— Да.

— Что-то плохое выпало? — Я всегда относился с огромным недоверием ко всем этим гадания… приворотам… ворожбе. Но, всё что связано с Леной, беспокоило меня. Поэтому я помимо воли хотел услышать, что же такого «нагадала» молодая цыганка.

— Плохое, Юра. Очень плохое. Сима сказала, что через тебя меня беда ждет. Черная, говорит, страшная… По всей жизни моей будет длинным хвостом тянуться.

Мне стало жутко от того, что говорила Лена.

— И что никак эту беду не отвернуть? Никак не обойти ее? Пусть еще раз кинет свои карты! Может, что-то более радужное выпадет! — Мой голос ожесточился, выдав злость и страх.

— Не надо так говорить, Юра. Симка — потомственная ведунья. Хоть и молодая. Она картами своими, как ты станком сварочным, владеет. — Щеки девушки зарделись. Было видно, что ей неприятны мои выпады в адрес подруги.

— Ладно тебе… Не обижайся, пожалуйста! Я от многих городских слышал о Симкиных способностях… Хотя, всё-таки я в это не верю. Человек сам своей судьбе хозяин. И точка. Как он решит всё, так и будет. Как же от меня к тебе беда может прийти? Если нравишься ты мне! — Я и сам не заметил, как выдал девушке свой страшный секрет.

Лена вдруг сжалась и еще больше зарделась. Лицо ее стало совсем пунцовым. От этого она еще больше сделалась милой моему сердцу.

Признание придало мне храбрости, и я уже не стесняясь, стал быстро говорить:

— Я всегда тебя защищать буду!! От всех! От каждого! Только пусть попробует тебе кто плохо сделать, сразу зашибу! — Я поднял кулак и потряс его в воздухе.

Но, на девушку мои слова не произвели особого впечатления. Наоборот, она сделалась еще печальнее. Качая головой, Лена ответила:

— Ох, Юра — Юра… А от тебя самого меня кто убережет? Страшно мне после вчерашнего разговора. Неспокойно. А вдруг и, правда, нельзя нам с тобой встречаться? А коли ослушаемся, только судьбу разозлим?

— Успокойся, моя милая! Успокойся! Ответь мне сейчас, только честно. Я тебе хоть немного нравлюсь?

Лена, испугавшись прямого вопроса, закрыла лицо ладонями:

— Нельзя о таком девушку спрашивать. Неправильно это. Пойду я, Юр. Не обижайся на меня только… Пойду я…

Лена вскочила со стула и резко направилась к двери.

— Провожать меня в воскресенье не приходи. Не нужно.

— Лен, не уходи!

Но, она уже вышла из комнаты, тихонько закрыв за собой дверь. А я, привалившись к стене и сжав одеяло в кулаки, ругал на чем свет молодую цыганку вместе с ее ворожбой и старыми картами.

Глава 9

С самого раннего детства, когда речь заходила о профессиях, я гордо говорил, что непременно стану сварщиком. Самого высокого разряда. Моя фотография будет висеть в центре доски почета. И молодые, неопытные сотрудники будут подолгу разглядывать ее. Все они, безусловно, захотят получить это место. Но, оно надолго останется моим…

Когда меня спрашивали, почему же моя душа так тянется к сварочному делу, я на несколько секунд закрывал глаза и представлял прямо перед собой огромные, резные ворота. Они крепко стояли на своих ногах-стойках и были сварены из витых металлических прутьев. Их причудливый орнамент венчала тонкая, кованая буква «М». Первая буква имени моей матери. Я мечтал построить для нее дом. И обязательно сварить ей эти огромные, железные, прочные ворота. В них входили бы только «свои» и стороной обходили «чужие»…

Вот и сегодня, во сне, я видел это расписное совершенство. Я трудился над ним, что было сил. Сварка разъедала руки, хотя они и были укрыты толстыми, брезентовыми перчатками. Но, я продолжал наносить шов за швом. И вот уже почти завершив работу, я вместо ожидаемого имени мамы, старательно вывел букву «Е» и рядом такую же «Ю». Буквы получились мягкие, округлые и сразу же украсили собой моё творение. Я хотел рассмотреть его целиком, но тут же проснулся.

Потянувшись, я откинул одеяло и прислушался. В доме царила тишина. Только слышно было, как мерно тикали часы на столе. Я чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Болезнь отступила насовсем, сдав последние рубежи и постыдно сбежав. Простуда притупляла чувство голода, поэтому сейчас я готов был накинуться на целую сковороду с картошкой и умять ее за один присест. А еще лучше, в придачу к этому, съесть огромный кусок хлеба с вареньем и молоком. В животе громко заурчало и я поднялся с кровати, отправляясь на поиски съестного.

На кухонном столе лежала записка. «Сынок, обед в холодильнике. Кушай. Я ушла на работу. Целую. Мама». На душе еще больше потеплело. Впервые за целую неделю я с удовольствием поел, выпил кружку молока и стал собираться.

Мне нужно было сделать много дел. И самое первое, что следовало сделать: навестить Лену. По моим подсчетам она уезжала завтра, 11 ноября. Потому дело и не терпело отлагательств. Натягивая куртку, я краем глаза глянул на календарь. Он бесстыдно показывал 11-е число. Эта «вражина», нисколько не стесняясь, показывала день отъезда Лены… Но, такого не могло быть… Я ведь не мог проспать два дня… Внезапно мне стало жарко. Я расстегнул куртку. Похоже, я мог столько проспать… И проспал. Если бы сегодня было десятое, мама бы отдыхала… Это означало только одно: Лена, и правда, уехала сегодня в семь утра. А я даже не проводил её… Моё хорошее настроение сняло как рукой. Несколько раз я со всей силы ударил кулаком по календарю. Он упал. А я продолжал топтать его ногой, как будто это он был виновником сегодняшнего события.

Выбежав на улицу, я вдохнул сухой, морозный воздух. Идти мне было некуда. Совершенно. Лена уехала. Колька и Серега были на работе. Сам того не осознавая, я побрел в сторону табора…

Цыгане не ждали сегодня гостей. Едва только я ступил на их территорию, ко мне сразу же подошел самый задиристый из всех юнцов, Бахтало:

— Чего пришел? — Его зычный, громкий голос кидал мне претензию как перчатку, вызывая на словесный поединок. В другой раз я бы ни за что не стерпел этого выскочку, но сегодня я шел сюда с миром.

— Серафиму надо поведать!

— Ишь ты какой смелый! А чего тебе еще надобно? — Юный цыган ухмылялся и крутил в руке тонкий, сеченый хлыст.

— Только этого. Бахтало, я не намерен ругаться. И не для войны пришел.

— Ой-ой-ой! Ты погляди-ка, какие мы мирные… Чтобы я лису в курятник пустил? Не бывать этому….

Я сжал зубы и мысленно приказал себе терпеть.

— Позови Симу. Пусть сама решает, говорить ей со мной или нет.

Цыган молчал, не зная, что ему делать. Я немного осмелел, воспользовавшись его заминкой:

— Или дядю Янко позови! Я у него спрошу.

— Дядя Янко уехал по делам. Ладно, так уж и быть… Отведу тебя к Симке. Только учти, разговор при мне держать будете…

Мне было настолько одиноко, что я согласился даже на присутствие этого строптивого юнца, лишь бы поговорить с Симой.

Едва мы вошли, Серафима тут же вскочила из-за стола и одним движением сложила карты в колоду.

— Привет, Сима. Ты всё гадаешь…

— Привет, милый! Привет, соколик! — Девушка «надела» свою любимую разудалую улыбку. — Зачем пожаловал?

— Тошно мне, Симка. Поговорить не с кем…

Наверное, юная цыганка всё же поняла по моему состоянию, что мне сейчас явно не до ее ухмылок.

— Садись, раз пришел. Поговорим…

Я сел за стол, напротив девушки. Бахтало остался стоять возле порога, натягивая свой кнут и щелкая им.

— Лена сегодня уехала…

— Знаю. Провожала её…

Я вскинул на нее глаза:

— Она про меня ничего не говорила?

Сима помотала головой:

— Нет. Ничего.

— Врешь ведь! По глазам вижу, что врешь! — Мои руки невольно сжались в кулак.

Бахтало сделал шаг вперед:

— Но-но! Гаджо, ты кулаки-то не сжимай. А то в раз обломаю…

Я разжал руки.

— Сим, что ты ей за ерунду наговорила? Она ведь прощаться ко мне приходила… Говорила, что нельзя нам больше видеться.

— Правильно говорила! — Голос девушки стал жесткий, словно наждак без зазоров. — Нельзя вам вместе быть. Я карты на вас кидала.

— Нам значит нельзя, а вам с Серегой можно? — Я разозлился на Симку, поэтому использовал запрещенный прием, упомянув имя друга при Бахтало.

Парень резко отвернулся, проявил солидарность к Серафиме.

— Правда, она, Юра, никогда и никому не нравится! — Симка глядела на меня своими чёрными глазищами, не мигая.

— Может, врут всё твои карты?

— Не врут, Юра, не врут! Мне и самой бы хотелось так думать… Ждет тебя через Лену раздор, одиночество и дом казенный…

— Глупость это всё, Симка! Сказки! Еще, про дорогу дальнюю не забудь сказать! Так ведь, у вас, у цыган, все гадания заканчиваются…

— Ох, Юрка, зря ты смеешься. Будет у тебя и дорога дальняя… У ног твоих она вьется, петляет. Много у тебя женщин будет… Одна другой краше… А вот детей своих не будет… Ни одного… И любви не будет. Только в глубокой старости… Но, зато такая, что ярче алмазов гореть будет! Теплее, чем огонь будет душу греть. Вот такая у тебя судьба, соколик…

Она говорила спокойно и серьезно. И не было в ее голосе ни тени шутки.

В горле пересохло и я судорожно сглотнул. Не знаю зачем, но всё же попросил:

— Сим, расскажи про Лену. Что на ее судьбе написано?

Девушка вздохнула, но всё же заговорила:

— Замужем она будет. Ребенка одного родит. Красивый будет. Здоровый. И любовь у нее будет. Одна на всю жизнь. Крепкая. Сильная. Всё у нее без тебя хорошо сложится… Отступись, Юра. Пока не поздно… Отступись.

Я вздохнул:

— Ты скажи мне, хоть у кого-нибудь из нашей компании будет счастье совместное?

Цыганка улыбнулась:

— Будет. У Кольки с Ольгой. Тихое, самое неприметное, но прочное семейное счастье. И ребятишек трое…

Я вымученно улыбнулся:

— Ну, хоть за кого-то порадоваться можно…

Сима тоже еле заметно улыбнулась:

— Сережу увидишь… привет передавай… — От волнения ее голос дрогнул. Мне даже стало ее жаль…

— Передам. Обязательно, передам! А к Лене я всё равно поеду! Зарплату получу и сразу же поеду! — Я опять крепко сжал кулак и придавил им бешено бьющееся сердце.

Сима промолчала. Я шагнул мимо Бахтало и вышел из дома. Мир уже не казался таким серым и одиноким. Я точно знал, что мне нужно было делать.

Глава 10

Автобус ехал медленно, подпрыгивая на каждом ухабе. Трясло жестко и непрерывно. Моей попутчицей оказалась пожилая женщина, которая листала зачитанную Библию с желтыми, выцветшими листами и непрестанно молилась. Дорога выматывала не только своей тошнотворной качкой, медлительностью и странной соседкой, но и невыносимым запахом бензина в салоне. Чтобы хоть как-то отвлечься от этого, я закрыл глаза и принялся вспоминать последние дни перед поездкой.

Вернувшись домой из табора, я столкнулся с мамой в прихожей. Она только что вернулась с работы и расстёгивала черные, старые сапоги. Жили мы не богато. Я бы даже сказал: бедно мы жили. Скользнув глазами по её заношенной, на сто раз перешитой обуви, я вдруг смутился и отвернулся. Стыд, жалость и острое желание другой, более богатой и сытой жизни пронеслось в моей голове.

— Здравствуй, сынок! Ты куда это ходил? Только ведь выздоровел…

Отгоняя бесполезные мысли усилием воли, я «надел» на себя выжатую улыбку:

— Мамуль, я уже совсем здоров! К пацанам ходил. Устал дома сидеть.

Мама не слишком-то удовлетворилась объяснением, но промолчала. Пройдя на кухню, она достала бидон молока, хлеб и один огромный апельсин. Никогда прежде я не ел настоящего апельсина. Только в прошлом году на новогодние праздники маме удалось достать несколько небольших мандаринок. И вот сейчас этот яркий, невиданный фрукт лежал прямо на моем столе. Я смотрел на него во все глаза и боялся моргнуть. Мне казалось, едва только стоит на секунду прикрыть веки, он тут же исчезнет, так и оставшись лишь в моей памяти. Мама украдкой смотрела на меня и улыбалась.

— Нравится?

— Очень! Где ты его взяла? — Я сглотнул слюну и подошел ближе к столу.

В те годы, послевоенные, полуголодные найти и купить какие-то фрукты казалось невозможным. Их попросту не было. Самым вкусным лакомством для нас был кусок теплого хлеба, намазанный вареньем и стакан молока.

— Людка с соседнего цеха на Кубань ездила, вот и привезла целую коробку. Я один у неё кое-как выпросила. Она только когда про твою болезнь узнала, отдала. Хоть на том спасибо!

Мама пошла переодеваться, а я тут же принялся чистить апельсин. Торопливо, будто боясь, что его отберут. Когда мама вошла, я уже сидел с набитым ртом и наслаждался его сочным, кисло-сладким вкусом.

— Жуй — жуй! — Мама провела рукой по моим пшеничным вихрам и села напротив.

— Мам, скушай тоже! Я тебе половину оставил. — Я пододвинул к ней её часть.

— Кушай, сынок! Я эти апельсины терпеть не могу.

— Правда? — Я знал, что она лукавит, но мне так хотелось еще раз ощутить во рту этот вкус, что я надеялся услышать подтверждение и доесть его со спокойной совестью.

— Правда! Ешь.

Я кивнул и принялся за оставшиеся дольки. Их я ел медленно, смакуя каждую. Всё складывалось как нельзя лучше, ровно до того момента, как мама завела разговор про Лену.

— Что за девушка к тебе приходила?

— Это и есть Лена. Та самая, про которую я тебе говорил. — Я жевал и довольно улыбался.

Мамина улыбка сжалась, превратившись в тонкую, упрямую полоску губ.

— Не понравилась она мне. Скажу тебе честно. Маленькая, некрасивая. Ни кожи, ни рожи…

Я ел последнюю дольку, когда услышал эти злые, жестокие слова. От неожиданности даже поперхнулся и закашлялся. Отдышавшись, молча смотрел на маму и даже не понимал, что должен был на это ответить.

— Ну, а что ты на меня так смотришь! Тебе другая нужна. Не будешь ты с ней счастлив… Сердце материнское такое за версту чует.

Апельсин вдруг разом потерял весь свой прелестный вкус и стал горьким, как самый противный антибиотик, который разжевали и оставили растворяться во рту. Таким его больше никогда невозможно было съесть. (Забегая вперед, скажу, что с того дня у меня развилась стойкая аллергия на этот злосчастный фрукт).

— Да почему вы все решаете, с кем я буду счастлив, а с кем нет? — Я вскочил, но остался стоять возле стола.

— То есть не я одна тебе об этом говорила? А кто еще?

— Неважно, кто! Важно только, что я сам буду решать, с кем мне встречаться, а с кем нет!

— Не горячись! Я вовсе не хотела тебя задеть! — Мама, смутившись моей острой реакции, тоже встала и потянула ко мне руки, стараясь обнять.

Я увернулся.

— Запомни раз и навсегда: это моя жизнь! И только я за нее в ответе. И никто! Никто мне не указ.

Я выкрикивал эти слова в лицо самому дорогому человеку, но в тот момент обида и горечь от непонимания застилали мой разум. Договорив, я выбежал из кухни и, забежав в свою комнату, с грохотом закрыл дверь. Привалившись спиной к холодной стене, я стоял и пытался успокоиться. Именно тогда я принял окончательное решение ехать к Лене в Кемерово. Необходимо было раз и навсегда прояснить ситуацию, которая складывалась между нами.

Поэтому сейчас я, глотая пары бензина и трясясь, как заяц в логове у лисицы, ехал в Кемерово.

Город встретил меня не дружелюбно. Только что построенное здание железнодорожного вокзала было высоким и громоздким. Бетонная громадина встала передо мной, будто говоря: «Не пущу!» Но, даже ее я не собирался слушать. Упрямо стиснув зубы, я закинул на плечо старую, холщовую сумку и поехал по указанному адресу. Его мне удалось узнать у Ольги. Девушка пожалела меня, увидев поникший и тоскливый взгляд, и нацарапала на маленьком клочке бумаги заветные буквы и цифры. Его-то сейчас я и сжимал в руке, как самую большую драгоценность, которая у меня была.

Глава 11

Обратно я ехал в новом, комфортабельном автобусе. В его салоне пахло только что пошитым текстилем, а сиденья на ощупь напоминали гладкий велюр с подушек какого-нибудь главного визиря. Но, к сожалению, меня ни радовала ни одна из деталей этого новомодного транспорта. Я сидел, согнувшись почти пополам и уткнувшись головой в сиденье впереди. Меня мутило. Сильно, резко и отчаянно… Может быть, всему виной был жирный, безвкусный пирог, который я второпях проглотил на вокзале перед отправлением. А, может, меня вгоняла в тошноту та ситуация, которая произошла в этой злосчастной поездке…

Несколькими часами ранее.

Я шагал налегке. С сумкой наперевес, тихонько насвистывая легкую, незамысловатую мелодию. Я шел, сжимая в руке адрес девушки, которая была мне дороже всех на свете. Мир вокруг казался почти невесом, и даже начинающийся снегопад его не утяжелял.

— Подскажите, пожалуйста, как добраться до улицы Ленина? — Улыбаясь, я со всей учтивостью подошел к бабушке, стоявшей на остановке.

— Это тебе на 15 маршрут надо!

— А часто он ходит? — Я всё еще продолжал улыбаться.

Бабушка плотнее закуталась в шаль, укрываясь от усиливающегося ветра.

— Примерно раз в час.

— Понятно… — Я вздохнул, понимая, что торчать мне на этом вокзале еще долго.

— Ничего, хороший. Можно хоть два часа прождать, зная, что тебя тоже где-то ждут! — Бабушка сморщилась, улыбаясь и показывая плохенькие зубы.

Я поправил сумку на плече и ответил:

— Да, бабушка! Это вы точно говорите! Надеюсь, что меня всё еще ждут…

Подошел битком набитый троллейбус и бабулечка «впорхнула» в него еле заметной бабочкой, примостившись на верхних ступеньках и растолкав еще с дюжину пассажиров.

Ветер задувал сильнее. Ноги в теплых, зимних ботинках, начинали подмерзать. А автобус с заветным номером всё никак не приходил. Минут через двадцать я начал отбивать чечетку, пытаясь хоть как-то согреться. И вот, когда я уже совсем потерял надежду, из-за поворота, еле шевелясь, показался автобус-гармошка. «Кряхтя» и «чихая», он затормозил свистящими колодками и принялся запускать пассажиров в свое расхлябанное нутро.

Мысленно посылая хвалу небу, что я наконец-то оказался хоть в каком-то подобие тепла, я привалился к задней стенке автобуса и закрыл глаза. Ехать мне оставалось минут сорок. Несмотря на дикий холод, темноту, которая уже опустилась на город, и голод, бушевавший в моем желудке, я был счастлив. Так, как только может быть счастлив мужчина, спешивший на встречу с той, кого любит. От осознания этого по моей груди разлилось блаженное тепло. И стало даже жарко. Я резко раскрыл глаза и прижал правую руку с груди. В ней почему-то щемило при мысли о Лене. И что-то подрагивало. Тогда, в том отвратительном, длинном и вонючем автобусе я понял, что люблю… Меня даже тряхнуло и подбросило, как на самом крутом повороте. Я ехал и счастливо улыбался самому себе. И всем, кто волею случаю оказался со мной в этом удивительном месте, которое было для меня самым теплым, милым и чистым…

Немного согревшись, я вышел на нужной остановке. Фонарь, призывно светящий издалека, указывал мне путь. Я бодро двинулся вперед, понимая, что еще минут десять, и я увижу знакомые незабудковые глаза и милую ямочку на щеке. Дойдя до дома с цифрой 35, я остановился. Это был он, дом, в котором жила Лена. Подойдя поближе и прочитав номера квартир, я понял, что мне нужно пройти дальше, к последнему подъезду. Я шел почти вприпрыжку, пиная легкий, свежевыпавший снег и чувствуя, что вот-вот обниму ту, ради которой я и проделал такой долгий путь.

Около последнего подъезда стояли парень с девушкой. Их силуэты были близки друг к другу. Разговор был неслышен, но я почему-то подумал, что это молодые влюбленные.

— Почти, как мы с Леной недавно. — Я вспомнил, как Лена прижималась ко мне, стараясь согреть, когда я, как последний пижон вырядился в Серегин костюм. Я улыбнулся и сделал еще несколько шагов вперед. Внезапно девушка чему-то громко рассмеялась. И ее знакомый, бархатный смех эхом отозвался у меня в голове. Я знал только одну девушку с таким смехом. Невольно поддавшись вперед, чтобы убедиться, я выскочил прямиком на площадку перед подъездом. Яркое пятно света, которое заливало пару, четко высветило смеющееся лицо Лены и черные, карие глаза незнакомого мне парня. Девушка улыбалась и нежно стряхивала падающий снег с челки юноши. Я резко споткнулся, как будто мне ударили под дых, и остановился рядом с ними.

— Коля, отойди! Давай молодого человека пропустим! — Голос девушки, этот спокойный, уверенный в своей правоте тембр, я не перепутаю ни с чем. Это была она. Моя Лена.

Больно. Почему-то в груди, там, где только пятнадцать минут назад было блаженное тепло и покой, стало так невыносимо больно. Хоть плачь…

Наконец, Лена посмотрела на меня и, ойкнув, закрыла рот рукой.

Парень с длинной, косой челкой, как у Сереги, только светлее, быстро проговорил:

— Лен, ты чего? — Развернувшись, он прошелся по мне взглядом, как металлоискателем и, не увидев опасности, посмотрел на девушку.

Я почувствовал, как на мои плечи будто опустилась бетонная крыша этой серой, неуютной десятиэтажки. Стало тяжело и холодно. Я вдруг понял, что больше в этом городе мне делать нечего. Бабушка с вокзала ошиблась… Меня никто не ждал. Резко развернувшись, я крепко вцепился в сумку и пошел назад, к остановке. Эта старая холщовка сейчас оказалась той единственной опорой, которая не позволила мне упасть на землю, рядом с этой смеющейся парой и заплакать. Горько, больно, обидно…

Я шел быстро, почти бежал. Сзади я слышал, как Лена бежит вслед и выкрикивает какие-то слова… Что-то похожее на «просто проводил…», «библиотека…», «ты всё не так понял». А я только крепче сжимал сумку на плече и шел. С каждым шагом вдавливая хрупкий снег в безразличный, жесткий асфальт. Лена всё кричала, но уже не бежала следом. Наверное, её остановил тот, кто так любезно ее «проводил». И кому она с такой нежностью стряхивала снег с челки…

Я дошел до остановки и ни разу не обернулся. Едва только я вступил под крышу автобусного причала, как тут же показался автобус… Да, вот как бывает… Когда ждешь, не приходит ничего. А когда не ждешь, получаешь всё. Наверное, там, в небесной канцелярии, кто-то умышленно дает нам еле ползущие автобусы, холодный снег и яркий фонарь около подъезда, чтобы мы сразу понимали: нас не ждут…

Глава 12

С той поездки в Кемерово прошло три месяца. За окном был конец января, суровый и морозный. Зимы тогда были лютые. На завод ходили только в валенках и стеганом тулупе. Настроение мое было ниже некуда. И с каждым днем становилось только тоскливее. За всё это время я получил от Лены три письма, по одному письму в месяц. И все их, даже не читая, сжег… Они горели в фарфоровой бабушкиной тарелке, забирая с собой все радужные надежды и свет первой любви. Я знал, что никогда не смогу простить этого подлого предательства. А поступок Лены я расценивал именно так. Сколько бы я не встречал девушек, на заводе или на танцах, ни на одну из них не смотрел. Тем более не провожал.

Мама была озабочена моим поведением. Она периодически заглядывала в комнату и недовольно качала головой. На заводе дела тоже шли ни к черту. Я стал сдавать меньше нормы, и мастер недобро смотрел на меня в конце каждой смены. Всё рушилось и летело в пропасть. И мне уже было не под силу справиться со своими душевными терзаниями. Я и хотел к Лене, и не хотел. Оставаясь один в квартире, я метался по комнатам, словно в горячечном бреду.

Так больше продолжаться не могло. Поэтому я даже испытал облегчение, когда у нас с мамой состоялся следующий разговор…

— Сынок, прости, что лезу не в свои дела. Но, я уже больше не могу молча смотреть, как ты мучаешься!

Мама села сбоку на диван в моей комнате и погладила меня по голове.

Я молчал.

— Я с тетей Наташей на работе поговорила…

Тетя Наташа — это давняя мамина подруга. Меня зацепила одна только фраза о том, что мои сердечные дела обсуждаются мамой с кем-то еще помимо меня. Хотя я всегда считал тетю Наташу очень близким человеком.

Мои щеки вспыхнули пунцом, и я вскинул опущенную голову:

— Мама!

— Что «мама»? Что «мама»?? Посмотри, на кого ты стал похож? Глаза запали… Скулы выступают. А тощий какой стал?! — Мама расстроено покачала головой.

Я не собирался вступать в спор, поэтому благоразумно промолчал. Да ведь и спорить особо было не с чем. Она была права.

— Так вот, тетя Наташа сказала, что ты оттого такой смурной стал, что тебя к этой Лене приворожили!

Тут я уже не выдержал и вскочил:

— Да ты что такое говоришь?! И кто же меня приворожил? — Щеки пошли красными пятнами, и от былой румяности не осталось и следа.

— Симка и приворожила! Неслучайно ведь цыганка истинная!

— Симка? Да она никогда бы такого не сделала… — Я помотал головой, отказываясь принимать даже саму идею этого приворота, не говоря уже о том, чтобы признать автором Симу.

— Еще как бы сделала! Поглумились девчонки над тобой! А ты и рад был стараться… Ночи из-за нее не спал, всё о любви чистой мечтал! Только вот не нужен ты ей… Запал ее прошел, а приворот на тебе так и остался…

Я с размаху сел на диван, и закрыл лицо руками. Мозг отказывался понимать, где правда, где ложь. Перед глазами всплыла разудалая усмешка Симки и ее хитрющий взгляд. Такая кого угодно приворожить могла бы… Это я знал точно! А что, если мама, действительно, права? И тоска эта черная, не иначе, как приворот сделанный?

Мама подошла к окну и, отвернувшись от меня, продолжала:

— Наталья знает в деревне, неподалеку от нас, одну бабку, к ней со всего края люди едут. И мы тоже поедем! Она с тебя эту нечисть разом снимет! А коли не было ничего, то и снимать будет нечего.

Я молчаливо кивнул, соглашаясь. Думать о Лене я больше не хотел, но как от этого избавиться сам не знал. Поэтому решил, пусть лучше в этом деле мне кто-нибудь поможет. Пусть даже бабка-ведунья…

Через неделю мы с мамкой и тетей Наташей собрались в деревню. Мороз сменился вьюгой, которая отплясывала за окном такие дикие танцы, что страшно было из дому выходить. Но, мы всё же поехали. С автобусом нам повезло и уже через час мы вышли на старой, покосившейся остановке, в глухой деревушке. Пурга заметала так, что свету белого было не видно. Мы пробирались почти на ощупь, ступая друг другу след в след. Тетя Наташа уверенно шагала впереди, ее широкая и несгибаемая спина закрывала нас с мамой, позволяла переводить дух и спасала от снежных заносов. Она единственная знала, куда мы идем.

Дошли мы на удивление быстро. И вскоре перед нашим взором предстал бревенчатый сруб дома, надежный и высокий. Он выглядел настоящим великаном среди мелких покосившихся лачужек-карликов, которые тесно облепили его со всех сторон. Тетя Наташа глухо постучала в одно из его окон. Дверь открылась почти мгновенно и из нее показалась маленькая, седая головка сухенькой бабушки. Признаться, что я совершенно по-другому представлял старую ведунью. И мой образ никак не совпал с тем, что я увидел. Бабулечка пригласила нас в дом и со спокойной, хозяйской улыбкой предложила раздеться и сесть за стол.

Я вдруг почувствовал такой зверский голод, как будто не ел тысячу лет. Хотя перед выходом из дома плотно позавтракал. Бабушка Настя (или, как она представилась, просто Настасья) быстро выставила на стол нехитрое угощенье из варенья, молока и свежего белого хлеба.

— Кушайте, гости дальние. А потом и за дела возьмемся. — Настасья улыбалась, и от ее лица лился теплый и ласковый свет. Да и всё в ее доме было теплым и будто родным. Складывалось ощущение, что мне снова лет восемь, и я приехал на каникулы к родной бабушке.

Мы плотно пообедали, и мама с тетей Наташей ушли в соседнюю комнату. Так им Настасья приказала. А меня усадила на крепкий, деревянный стул возле окна. Сама сзади встала.

— Что, милок, от любви сохнешь? — Голос ее был чарующий, мягкий.

— Не знаю, бабушка Настя… Наверное.

— Вижу я, друг милый, морок вокруг тебя. Плотной пеленой стелется… Возле сердца собирается. — Я чувствовал, как ведунья делает какие-то пасы руками над моей головой. От этого вся спина покрывалась мурашками.

— Что это значит? — Я невольно передернул плечами, стараясь сбросить этот самый морок.

— Приворожили тебя. Крепко. Семистольным приворотом… На огне и воде. На пепле и воздухе. Но, ничего, милый, разорву я эти чары крепкие, буйные. Отведу от тебя морок и тоску.

Я кивнул, соглашаясь. И тут же почувствовал, как вся комната завертелась у меня перед глазами и разом пропала.

Глава 13

Во рту было гадко и сухо. Будто накануне я выпил бутылку неразведённого, чистого спирта. Если вы когда-нибудь пытались прикончить её сразу, залпом, то вы сейчас вы уж меня точно понимаете… Я не знаю, что там сделала бабка Настасья, но ни про какую любовь и Лену я даже думать не мог. Мысли были заняты только одним: как бы выжить! Я очнулся с чугунной головой и ватными ногами. Мне казалось, что я беспробудно проспал трое суток.

— Проснулся, соколик! Ничего, сейчас умоешься, поешь да мигом отойдешь! — Ведунья смотрела на меня своими хитрыми, слегка прищуренными глазами.

Меня резко замутило. Но, я всё же попытался подняться. Со второй попытки мне это удалось. Я встал, и шатаясь побрел в прихожую, где меня ждали мама и тетя Наташа.

— Куда же ты? А умываться? — Бабка знала, что ни мыться, ни есть я сейчас точно не стану. Поэтому, как ни в чем ни бывало, принялась убирать со стола, не дождавшись моего ответа.

Голова трещала. Я вышел в прихожую, точнее сказать, вывалился.

— Юра! Тебе плохо? — Мама, увидев моё бледное лицо, сразу вскочила.

— Мам, всё хорошо! Пошли отсюда! — Я потянулся за курткой и резко дернул вешалку, свалив все бабкины вещи на пол. Тетя Наташа принялась мне помогать и суетливо развешивала их обратно.

Старая ведунья стояла в проеме двери. Она уже не улыбалась. Только цепко смотрела на меня своими глазами-колючками. Почему-то тепло и свет, исходившие от нее при встрече, прошли… Сейчас передо мной стояла угрюмая, неулыбающаяся бабка. От ее переменившегося вида мне и вовсе сделалось неуютно. Я передернул плечами, как от озноба, и толкнув входную дверь, вышел на свежий воздух.

Метель прекратилась. Складывалось такое ощущение, что она вся ушла в дом к Настасье и закрутила меня в своем эпицентре. На улице стояла тишина. Свободная, просторная. Она ничего не требовала, но ничего и не обещала. Она позволяла просто быть…

Я шел впереди всех. По узкой, заснеженной тропке. Дойдя до остановки, я не выдержал и сел прямо на холодную, стылую скамейку. Голова была настолько тяжелой, что я даже не мог держать ее на весу, поэтому наклонился вниз и подпер ее руками. Мама молчала. И только виновато поглядывала на меня. Я был уверен, что она была уже не рада тому, что предложила мне эту поездку. Но, всё было сделано. Приворот, если он и существовал, был снят. В этом я мог не сомневаться. Никакие чары не выдержали бы этого жуткого похмельного синдрома, который растекался сейчас по моим костям…

До дома мы доехали молча. И я, наконец-то, смог забраться на свой диван и уснуть, крепким, целебным сном.

***

— Юрка, ты в каких облаках витаешь? — Серега больно хлопнул меня по плечу.

— Задумался просто! С кем не бывает?! — Я с обидой посмотрел на друга и потер ушибленное плечо.

— Ты как от бабки этой, колдуньи, вернулся так сам не свой… Заторможенный какой-то. — Кислицын недовольно пинал попадавшиеся под ноги камешки.

— Нормальный я. Не выдумывай. — Мне хотелось отмахнуться от слов Сереги, но не потому, что друг был не прав, а как раз наоборот. Он глядел в корень моего настроения и состояния. После визита к Настасье я и сам чувствовал, что стал не таким, каким был до него. Мои эмоции и раньше никогда не отличались особой остротой. Я всегда был скорее спокойным, нежели буйным. А тут и вовсе всё вокруг стало каким-то ватным, бесцветным, мутным. Я будто смотрел на мир через толстое грязное стекло. И ничего не видел… Ни друзей, ни работу, ни себя, ни тем более Лену. Она и вовсе как будто перестала существовать в моей прошлой и нынешней жизни. Может, это и впрямь действовал отворот, а, может быть, и самовнушение. Но, особой радости от этого я не чувствовал. Впрочем, и грусти тоже. Скорее, на сердце была только серая, плотная пустота.

Серега пожал плечами и со всей силы пнул маленький, острый камень, который отскочил от мостовой и вернулся обратно к Сереге, стукнув его аккурат по коленке. Мы засмеялись, понимая, насколько ничтожны были шансы на отскок камня. И что Серому как всегда «крупно повезло». Напряжение было снято. И я вдруг впервые за последние четыре месяца почувствовал солнечное тепло на своей щеке и в душе.

Мы, не торопясь шли по мостовой. Серега чуть впереди, я немного отставал.

— Юрка, я ведь поговорить с тобой хотел. — Кислицын замедлил свой шаг, пытаясь сравнять его с моим.

— Так, говори! Чего молчишь?

— Даже не знаю с чего начать… — Он спрятал замерзшие руки в карманы и поежился, хотя на улице было относительно тепло.

— Серый, давай сначала! — В последнее время меня было сложно чем-либо удивить, поэтому я спокойно приготовился слушать.

— Хорошо. Не буду тянуть резину! Мы с Симкой пожениться собираемся… — Серега резко развернулся и теперь смотрел на меня огромными серыми глазами-омутами. Они были дурашливые и счастливые. Я еще никогда не видел у него таких простоватых, наивных глаз…

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.