Бесплатный фрагмент - Мы больше не дышим

Гжегож Карпов
МЫ БОЛЬШЕ НЕ ДЫШИМ

История последнего сопротивления человечества, рассказанная глазами тех, кто видел конец.

Введение.

Взошла луна — и солнце пало ниц.

Где был огонь — теперь лишь пепел сна.

По улицам блуждают тени, тихо,

И каждый шаг их — будто траур звона.

Смертный род! Твой век прошёл, угас.

Ты строил к небу башни — верил в вечность.

Теперь же кости кормят землю, мрак,

А кровь твоя струится, как беспечность.

Здесь правит тьма. Её напев суров,

И нет пути, ни слова, ни спасенья.

И если крик взлетит во мрак глубин —

Он станет стоном гибели, не звеньем.

День 1

26.06.2025.

7:24. Варшава, столица Польши.

Город просыпался под ярким июньским солнцем. Варшава дышала теплом и привычным движением: шум трамваев, гул машин, первые запахи кофе из уличных кафе. Всё шло своим чередом. Люди спешили на работу, туристы с картами в руках фотографировали фасады домов, а местные жители просто наслаждались утренней прохладой.

На площади Конституции кафе одно за другим распахивали двери. В воздухе смешались запахи свежеиспечённых булочек и крепкого кофе. В парке Лазенки первые посетители гуляли по тенистым аллеям, а у набережной Вислы капитаны готовили катера к утренним рейсам. Даже в спальных районах — на Мокотуве и Праге-Пулноц — жизнь текла спокойно: кто-то открывал магазин, кто-то выгуливал собаку. Всё выглядело так, будто этот день ничем не отличался от сотен предыдущих.

7:45. Площадь Конституции.

Кафе «Под Часами» уже встречало первых гостей. Молодая официантка Агнешка, рыжеволосая девушка с аккуратным хвостом, выносила на улицу стулья и протирала их полотенцем. Её коллега, пан Януш, пожилой мужчина с седыми усами и усталой, но доброй улыбкой, ставил на столики меню и маленькие вазочки с ромашками.

— Доброе утро, Агнешка, — сказал он, щурясь на солнце. — День сегодня будет тёплый.

— Да, пан Януш, — улыбнулась она. — Люди уже идут. Туристов, думаю, будет много.

Постепенно за столиками начали появляться первые клиенты. Молодой человек в деловом костюме заказал эспрессо, открыл ноутбук и принялся печатать, изредка поглядывая на телефон. Рядом расположилась пожилая пара с чаем и булочками с корицей.

— Мы давно не были в Старом городе, — сказала женщина, поправляя очки.

— Пора бы сходить, — ответил муж. — Погода как раз подходящая.

Агнешка улыбалась гостям, легко перекидываясь фразами. Она любила эту работу: суета центра, разговоры на всех языках, запах кофе и ощущение живого города. Всё вокруг было привычно — голуби у фонтана, студенты с ноутбуками, торопливые прохожие. Утро казалось совершенно обычным.

8:15. Парк Лазенки.

Солнце уже пробивалось сквозь листву, оставляя на дорожках тёплые пятна света. У пруда группа людей занималась йогой. Голос инструктора звучал спокойно и размеренно:

— Вдохните глубоко… отпустите всё, что тревожит…

На скамейках сидели пожилые пары. Пан Станислав, седой пенсионер с добрым лицом, кормил уток, бросая им хлеб из бумажного пакета.

— Смотри, как радуются, — сказал он жене. — Как дети.

Пани Хелена кивнула, поправила платок и глубоко вдохнула запах свежей травы. Эти прогулки были их ритуалом — простым и утешающим. Она думала о мелочах: что приготовить на обед, когда зайти в аптеку.

Дети смеялись у воды. Мальчик в жёлтой куртке бросил камешек, следя, как расходятся круги.

— Филипп, не подходи к воде! — окликнула мать.

Мальчик повернулся, улыбнулся и побежал обратно. В Лазенках время всегда шло чуть медленнее, будто сам парк дышал размеренно, без спешки.

8:45. Набережная Вислы.

На реке начинались первые прогулки. Капитан Мариуш, смуглый мужчина с лёгкой сединой, стоял у штурвала своего катера «Королева Вислы» и приветствовал пассажиров:

— Доброе утро! Погода сегодня идеальна. Мы проплывём мимо Старого города, Королевского замка и мостов. Фотоаппараты готовьте — виды будут великолепные!

Среди туристов — семья из Германии: родители и двое детей.

— Папа, смотри, какая большая река! — воскликнул мальчик.

— Да, сынок, Висла — самая длинная река в Польше, — улыбнулся отец.

Катер медленно скользил по воде, за кормой расходились мягкие волны. Пассажиры переговаривались на разных языках, ветер трепал волосы, а Мариуш рассказывал истории о Варшаве — о том, как город восстал из руин, как его называли сердцем Польши. Он любил эти часы: видеть улыбки людей, слышать детский смех и шум воды.

Над катером кружили чайки, садясь на поручни, будто подслушивали рассказы капитана. Один турист попытался сфотографировать птицу крупным планом, но она взлетела, и мужчина рассмеялся своей неудаче.

9:10. Мокотув.

У метро Виляновска толпы спешили по делам. Студенты с наушниками, мужчины в костюмах, матери с детьми. Среди них шёл Константин — двадцативосьмилетний айтишник, с кофе в руке и наушниками в ушах. Он думал о презентации, о дедлайнах, о вечере. Всё было обычно, пока его взгляд не зацепился за мужчину в потрёпанной куртке.

Тот шатался, бормотал что-то и выглядел странно. Глаза — пустые, движения — дёрганые. Константин решил, что это, вероятно, пьяный, и обошёл его стороной. Но вдруг раздался крик. Незнакомец бросился на молодого парня с рюкзаком и попытался укусить его за руку.

Толпа оцепенела. Потом началась паника. Люди закричали, кто-то вызывал полицию, кто-то просто бежал. Через несколько минут приехал патруль. Мужчину скрутили и увезли, а пострадавшего — в больницу.

Константин стоял неподвижно. Сердце билось где-то в горле. Он достал телефон и написал в Twitter:

«Какой-то безумец бросался на людей у метро Виляновска. Полиция приехала быстро, но это было ужасно. #Варшава»

Пальцы дрожали. В воздухе стояло странное чувство тревоги.

10:00. Прага-Пулноц.

На рынке по улице Таргова шумело, как всегда. Продавцы перекрикивали друг друга, дети бегали между прилавками. Пани Зофья, шестидесятилетняя женщина с мягкими чертами, выбирала помидоры.

— Килограмм помидоров и укроп, пожалуйста, — сказала она продавцу.

— Конечно, пани. Только что с грядки! — ответил он с улыбкой.

Зофья расплатилась и направилась к фруктам. И вдруг — крик из соседнего магазина. Женщина в старом пальто бросилась на продавца, пытаясь укусить его. Двое мужчин подоспели и удержали её до приезда полиции.

Пани Зофья стояла в стороне, прижимая руку к груди. Сердце стучало.

«Что с людьми творится?» — подумала она и поспешила домой, не оглядываясь.

11:29. Центр города.

В центре Варшавы всё ещё звучали разговоры и звон чашек, но новости о странных нападениях уже расходились по кафе. В «Под Часами» трое друзей — Ярослав, Марика и Даниэль — обсуждали утренние события.

— Слышали, что случилось у Виляновска? — спросил Ярослав.

— Да, и ещё одно нападение в Праге-Пулноц, — сказала Марика, глядя в окно.

— Наверное, наркотики, — пожал плечами Даниэль. — Сейчас этим никого не удивишь.

— Надеюсь, полиция разберётся, — вздохнула она.

Они говорили спокойно, но в их голосах чувствовалась тревога. Что-то менялось в воздухе — едва заметно, но неотвратимо. Варшава ещё жила своей обычной жизнью, не зная, что утро, начавшееся так спокойно, станет первым днём конца.

12:58. Лёгкая тревога.

К полудню Варшава жила обычной, размеренной жизнью, будто утренние инциденты и не стоили внимания. Солнце висело высоко над городом, заливая улицы ровным светом. Воздух был тёплым, но не душным — около двадцати пяти градусов. Люди сидели на летних террасах, обедали, пили кофе, спорили о политике и пересказывали утренние новости. В парке Лазенки гуляли семьи, а по Висле, как и всегда, шли прогулочные катера с туристами.

В офисах центра города всё выглядело привычно: стук клавиатур, звонки телефонов, ленивые взгляды на часы. Но время от времени кто-то всё же доставал телефон, пролистывая новостные ленты.

Рэйнольд, тридцатипятилетний банковский служащий, сидел в своём кабинете на улице Маршалковска. На экране — таблицы и отчёты, в голове — мысли о планах на вечер. Когда взгляд случайно упал на новость:

«Два странных нападения в Варшаве. Полиция расследует».

Он нахмурился, прочитал заголовок ещё раз, потом пожал плечами. В большом городе всегда что-то происходит — обычное дело. Рэйнольд закрыл вкладку и снова принялся за работу.

Тем временем, в Мокотуве, у станции Виляновска, полиция заканчивала осмотр места утреннего происшествия. Молодая офицер Юлия Желиньска, собравшая тёмные волосы в аккуратный хвост, опрашивала свидетелей. Она внимательно записывала каждую деталь, стараясь ничего не упустить. Её напарник, офицер Францишек Вишневски, обшаривал прилегающую территорию в поисках улик — с тем же упрямством, с каким люди обычно пытаются понять то, что не поддаётся логике.

В Праге-Пулноц, на улице Таргова, жизнь тоже не остановилась. Торговцы выкрикивали цены, покупатели спорили о свежести овощей, но теперь между прилавками всё чаще звучали шёпотом слова «нападение» и «полиция».

В это время, в больнице на улице Волоска, врачи осматривали молодого парня — пострадавшего от утренней атаки. Студент по имени Милош сидел на кушетке, держа забинтованную руку. Доктор Эва Маевска, женщина средних лет с усталым, но внимательным взглядом, осторожно осматривала рану.

— Как себя чувствуете? — спросила она, поправляя очки.

— Лучше, спасибо, — ответил Милош. — Но я не понимаю… что это вообще было? Он будто сошёл с ума.

Доктор кивнула, спокойно сказала:

— Мы возьмём анализы, проверим всё. Пока просто отдохните.

Милош кивнул, но взгляд его оставался настороженным. Перед глазами всё ещё стояло лицо нападавшего — мёртвый, нечеловеческий взгляд и странные, хриплые звуки, больше похожие на рычание.

15:42. Прага-Пулноц.

На улице Таргова полиция допрашивала свидетелей второго инцидента. Офицер Вишневски разговаривал с продавцом магазина — тем самым, на которого утром напала женщина. Парня звали Владислав, он всё ещё выглядел бледным и растерянным.

— Она зашла, шаталась, — рассказывал он, мнущий край футболки. — Я спросил, чем помочь, но она не ответила. Просто стояла и смотрела. А потом… прыгнула на меня, пыталась укусить. Если бы не люди рядом, не знаю, чем бы всё закончилось.

— Вы её раньше видели? — уточнил Вишневски.

— Нет. Никогда. С виду — обычная женщина. Но в её глазах… — Владислав осёкся. — Это было ужасно.

Офицер кивнул, поблагодарил и направился к машине. Он достал рацию, чтобы связаться с участком. В его движениях не было паники — только настороженность.

16:00. Центр.

День клонится к вечеру, и улицы снова наполняются людьми. Варшава выходит из офисов, спешит в кафе, в метро, на встречи.

Рэйнольд, закончив дела, шёл по улице Маршалковска. У входа в станцию Центрум он заметил скопление людей и услышал крики. Подойдя ближе, остановился: на асфальте лежал мужчина, а над ним, словно безумный, рычал другой — пытался укусить его за шею. Полицейские, уже на месте, с трудом оттаскивали нападавшего.

Толпа снимала всё на телефоны. Рэйнольд тоже достал свой и включил запись. Сердце билось быстро. Когда всё закончилось, и агрессивного мужчину увели в патрульную машину, на тротуаре остался пострадавший — мужчина средних лет, с окровавленной шеей и разорванной рубашкой. Он сидел, опёршись на стену, а под ним темнели пятна крови.

Рэйнольд загрузил видео в Twitter. Подпись была короткой:

«Ещё одно нападение у метро. #Варшава #нападение».

Он сунул телефон в карман и поспешил домой. В голове звенело, мысли путались. Где-то вдалеке выли сирены скорой. Он попытался дозвониться до матери, но связь прервалась — обрывистый сигнал, короткие гудки. Рэйнольд ускорил шаг.

Он не оборачивался.

20:03. Вечернее затишье.

Варшава медленно уходила в мягкий полумрак летнего вечера. Солнце, уставшее от долгого дня, лениво опускалось за линию горизонта, оставляя на небе тёплые мазки оранжевого и розового. Длинные тени от фасадов растягивались по мостовым, словно тянулись за спешащими прохожими. Шум постепенно утихал: люди возвращались с работы, спешили на ужин или просто гуляли, наслаждаясь прохладой ветра, который принёс с собой запахи цветущих лип и свежесть с Вислы.

На площади Конституции зажигались вывески кафе и ресторанов. Из открытых окон доносились ароматы свежеиспечённого хлеба, жареного мяса и пряных трав. В Лазенках последние посетители покидали аллеи, уступая место вечерней тишине, нарушаемой лишь шелестом листвы и редкими криками птиц. На набережной Вислы пары неспешно прогуливались вдоль реки, наблюдая закат, а фонари один за другим наполняли город мягким золотистым светом.

В этот час Варшава казалась особенно спокойной. Люди, уставшие после дня, лениво строили планы на вечер: кто-то собирался в кино, кто-то — встретиться с друзьями, кто-то — просто посидеть дома с чашкой чая. Но под поверхностью этой обычной рутины витало напряжение: утренние события не давали забыться, и тревога то и дело возвращалась в разговоры и взгляды.

20:30. Площадь Конституции.

В кафе «Под Часами» было полно посетителей. Официантка Агнешка, которая проработала весь день, разносила подносы с заказами и старалась сохранять улыбку, несмотря на усталость. Пан Януш стоял за барной стойкой и протирал бокалы, ловя фрагменты разговоров за столиками. Атмосфера была оживлённой, но в ней чувствовалась нотка беспокойства.

За одним столиком сидели трое друзей — Ярослав, Марика и Даниэль. Они пришли на ужин, но настроение у всех было уже не то. Ярослав нервно теребил салфетку и показывал экран телефона: заголовок гласил — «Третье нападение за день: мужчина напал на прохожего у метро Центрум».

— Что происходит, ребята? — спросила Марика, отодвигая тарелку.

— Наверное, всё те же наркотики, — попытался успокоить Даниэль, их друг в очках и клетчатой рубашке. — Полиция разберётся.

Ярослав покачал головой: три случая за день, и во всех — попытки укусить. Это было не похоже на обычные драки. Марика листала Twitter: ленты были полны коротких видео со шатающимися фигурами, криками и сиренами. Кто-то писал «это зомби», кто-то уверял, что это фейк. Марика фыркнула — «бред какой-то», — но в её голосе слышалась тревога.

Агнешка подошла забрать пустые тарелки. Она вежливо спросила, как ужин, и ушла дальше — мыслями уже дома, где её ждала дочь. Ей всё сильнее хотелось закончить смену и быть в безопасности.

21:00. Мокотув.

Полицейский участок на улице Пулавска работал как улей: рапорты, звонки, новые обращения. Офицер Желиньска сидела над бумагами, её волосы были растрёпаны после тяжёлого дня. Напарник Вишневски только что вернулся с очередного вызова, он выглядел уставшим — форма смята, тёмные круги под глазами.

— Ещё один случай, — коротко сообщил он. — В Жолибоже женщина пыталась укусить соседку.

— Что происходит, Франц? — выдохнула Желиньска, потирая виски.

— Не знаю, — ответил Вишневски. — Но все нападавшие ведут себя одинаково: агрессия, попытки укусить, бессвязная речь.

Вариант с новым наркотиком обсуждали вслух, но уверенности в нём не было. Образцы отправили в лабораторию — результаты обещали завтра. В кабинете появился комиссар Казимеж Вуйцик. Он показал карту города, на которой красными маркерами отмечены места инцидентов.

— Ситуация ухудшается, — сказал он. — Четыре нападения за день — и это только те, о которых мы знаем. Люди паникуют, соцсети разгоняют слухи. Нам нужно найти источник и быстро.

Желиньска ответила, что они работают над этим. Комиссар молча отрезал: «Тогда работайте быстрее». Напарники переглянулись — понимали, что давление на них растёт.

21:30. Прага-Пулноц.

На Тарговой улице районная жизнь шла своим чередом: рынок уже закрылся, но небольшие магазины и кафе ещё горели огнями. Пани Зофья, та самая женщина, что утром стала свидетельницей нападения, смотрела экстренные новости. Ведущая Мария Ковальчик сообщала: зафиксировано уже четыре случая агрессии, жители напуганы, ждут официального заявления полиции.

Зофья выключила телевизор и подошла к окну. Улица казалась спокойной, но тревога не проходила. Она позвонила дочери Магде, чтобы удостовериться, что та в порядке. Магда ответила усталым голосом: «Мам, я дома. Не волнуйся». Зофья всё равно не могла перестать смотреть в темноту — привычное ощущение безопасности уже нарушено.

21:50. Центр города.

Улицы центра пустели. Ярослав шёл домой, и старался не думать о видеороликах в интернете, но изображения атакующих не покидали голову. Внезапно позади раздался шорох и хриплое бормотание. Он обернулся и увидел мужчину, который медленно приближался: пустой взгляд, искажённое лицо, руки вытянуты вперёд.

Ярослав побежал. Сердце стучало так, что казалось — его слышно на весь квартал. Он метнулся к патрульной машине и закричал: «Полиция! Помогите!» Два офицера выскочили и за считанные секунды скрутили преследователя. Ярослав, задыхаясь, прижался к стене.

— Будьте осторожны, — сказал один из полицейских. — Лучше сейчас не выходить на улицу.

Ярослав кивнул и поспешил домой, не останавливаясь.

22:00. Вечерние новости.

Телеканалы вышли в экстренный эфир. Ведущая Мария Ковальчик выглядела уставшей, слова давались ей тяжело, но она сообщила: Варшава столкнулась с серией необъяснимых инцидентов — люди совершают акты агрессии и пытаются укусить прохожих. Полиция и департамент здравоохранения расследуют, причин пока не называют. Зрителям рекомендовали оставаться дома.

На экране показали кадры с улиц: мигалки, люди в наручниках, раненые с перевязками. В эфире выступил инфекционист доктор Болеслав Каминьски. Он сказал, что пока нельзя подтвердить инфекционную природу происшествий, поведение похоже больше на психическое расстройство или воздействие веществ. Анализы продолжаются, рекомендация — осторожность.

В новостях также объявили комендантский час с 22:00 до 6:00 утра.

22:10. Непривычная тишина.

Обычно шумная Варшава вдруг погрузилась в странную, почти осязаемую тишину. Улицы, ещё недавно полные гудения машин, смеха прохожих и звона трамваев, опустели — как будто город внезапно вымер. Одинокие фонари отбрасывали тусклые пятна света на мокрый после дождя асфальт, но их слабые лучи не могли пробить густые тени, шевелившиеся в каждом углу. Окна, которые обычно светились уютом, теперь были плотно закрыты, занавески задёрнуты, лишь изредка где-то мелькал слабый отблеск.

На площади Конституции, в кафе «Под Часами», закрыли двери раньше обычного. Яркая вывеска погасла, уличные стулья убрали внутрь. Агнешка вышла после смены, глубже запахнула куртку и пошла домой. Её шаги эхом отдавались от стен — тишина казалась ещё плотнее. В голове вертелись обрывки разговоров дня: нападения, странные приступы, тревожные сюжеты в новостях. Знакомые улицы вдруг стали чужими. У подъезда она дрожащими руками открыла дверь и захлопнула её, словно запираясь от невидимой угрозы.

В квартире её ждала дочь Лена. Телевизор тихо шумел.

— Мама, ты в порядке? — Лена встала и подошла, голос дрожал.

— Да, — ответила Агнешка и крепко обняла дочь.

Они сели на диван, прижавшись друг к другу. Агнешка включила новости. Экран заполнили ужасающие кадры: мигалки полицейских машин, люди в наручниках, раненые с перевязками — лица, искажённые болью и страхом. Ведущая Мария Ковальчик, обычно уверенная, выглядела разбитой и уставшей.

«Варшава переживает одну из самых тревожных ночей в своей истории», — говорила она. «За день зафиксировано множество случаев необъяснимой агрессии, их число, по непроверенным данным, растёт. Введён комендантский час: просьба оставаться дома до дальнейших указаний».

Агнешка прижала Лену сильнее, руки её дрожали. На экране — размытые ужасные сцены, а в голове не укладывалось: что происходит с людьми?

— Что это, мама? — прошептала Лена.

— Не знаю, — отвечала Агнешка, — завтра, может быть, станет ясно.

23:46. Мокотув.

В участке на Пулавской свет горел ярко, отражаясь в лужах. Внутри — настоящий хаос: телефоны звонили без перерыва, голоса офицеров перекрикивали друг друга, столы завалены рапортами и картами. Юлия Желиньска изучала новый отчёт, напарник Францишек Вишневски, уставший, потирал виски. Комиссар Казимеж Вуйцик ходил по кабинету, заложив руки за спину, лицо напряжено, глаза покраснели.

— Нам нужно понять, что связывает эти случаи, — остановился он у большой карты с красными маркерами. — Это не может быть просто совпадением.

Юлия подняла взгляд.

— Все нападавшие ведут себя одинаково: внезапная агрессия, попытки укусить, бессвязная речь. Похоже на массовый психоз, но я такого не видела, — сказала она.

— Или на инфекцию, — добавил Францишек. — Но анализы пока ничего не показывают: токсикология чиста, следов наркотиков нет.

Комиссар нервно постукивал пальцами.

— Если не наркотики и не психоз, то что?

В кабинет вбежал молодой офицер, бледный, в помятой форме.

— Комиссар, ещё один вызов — Крашиньскего, Жолибож. Мужчина напал на семью, соседи говорят, пытался их укусить.

Вуйцик резко сжал кулак и указал:

— Немедленно высылайте патруль. Свяжитесь с больницей, пусть готовят места. Это уже не просто инциденты — это эпидемия.

Офицер выскочил. Юлия и Францишек переглянулись: в их глазах было одно и то же понимание — ситуация выходит из-под контроля. Ночь только начиналась, а вызовов становилось всё больше.

00:00. Прага-Пулноц.

Фонари вдоль Тарговой мигали, ветер гнал по мостовой обрывки газет и пластиковые пакеты. Пани Зофья не могла заснуть, завернувшись в плед, она сидела у окна и всматривалась в темноту. Вдруг по тротуару прошла фигура — медленно, пошатываясь. Под фонарём лицо на мгновение осветилось: мужчина средних лет, мертвенно — бледный, с пустым взглядом. Он издал низкий, хриплый стон и ушёл в темноту.

Зофья прижала руку к груди, телефон в дрожащих пальцах. Она набрала номер дочери, но сеть перегружена — соединение не устанавливалось. Одна в маленькой квартире, она села на диван и тихо молилась, чтобы ночь поскорее закончилась.

01:23. Центр города.

Сирены резали ночь. Константин, ставший свидетелем нападения, сидел на кухне с остывшим чаем и смотрел в окно. Вдруг раздался крик: женщина бежала по улице, одежда порвана, волосы растрёпаны, лицо — в ужасе. За ней шли люди с резкими, неестественными движениями. Она споткнулась, упала, и на неё набросились. Константин замер, он хотел закричать, но голос попросту отказал. Руки тряслись, в голове — один вопрос: что это, чёрт возьми, такое? Ночь превратилась из страха в реальную угрозу.

02:34. Больница на Волоска.

Приёмное отделение переполнено. Пострадавшие с перевязками сидели на скамейках, родственники метались, медперсонал мчался от палаты к палате. Доктор Эва Маевска, которая утром осматривала первого пострадавшего, теперь готовилась к экстренной операции, руки дрожали от усталости, лицо было бледным.

— Что с анализами? — спросила она у ассистента.

— Пока ничего, — тот переворачивает бумаги. — Токсикология чиста. Ничего не понимаем.

Дверь операционной с грохотом распахнулась: медсестра вбежала, глаза широко раскрыты.

— Доктор! Пациент укусил санитара!

Эва побледнела.

— Где он?

— В приёмном, изолирован.

— Немедленно в карантинную зону. И проверьте санитара.

Медсестра выбежала. Эва и ассистент молча кивнули: это уже не просто медицинская загадка — это нечто неизвестное и опасное.

03:00. Улица Крашиньскего, Жолибож.

Патруль прибыл к дому, откуда поступил сигнал. Соседи стояли у крыльца, перешёптывались. Офицеры Желиньска и Вишневски вошли в подъезд, руки на рукоятках пистолета. У двери слышались крики и глухие удары.

— Полиция! Откройте! — крикнул Францишек и ударил кулаком по двери.

Никто не ответил. Юлия кивнула, и Францишек плечом выломал дверь. Внутри беспорядок: мебель перевёрнута, на полу лежит женщина с рваными ранами, над ней мужчина с лицом искажённой яростью. Он зарычал и кинулся на офицеров.

Юлия выстрелила в воздух — не помогло. Францишек, не раздумывая, выстрелил в голову нападавшему, мужчина рухнул. Юлия проверила пульс у женщины: она жива, но в тяжёлом состоянии.

— Вызывай скорую, — прошептала она. — Срочно.

Радостного облегчения не было. Офицеры знали: это не последний вызов.

К четырём утра город превратился в призрак. Улицы опустели. Лишь изредка проносятся машины скорой и полиции, их сирены рвут тишину, как крики о помощи.

День 2

27.06.2025.

08:10. Утро, которое казалось спокойным.

Город проснулся в странной тишине: время от времени звучали отдалённые сирены и редкие приглушённые крики, доносившиеся из узких улочек. Вчерашние события — первые сообщения о странных нападениях, о неконтролируемой агрессии — не дали людям уснуть. Теперь Варшава встречала новый день в состоянии тревожного ожидания. Солнце медленно поднималось над широкими водами Вислы и отбрасывало золотые блики на шпили старых костёлов, на готические очертания собора Святого Яна и на зеркальные фасады небоскрёбов в центре, в том числе — Дворца Культуры и Науки.

По главным артериям города — по Алее Йерозолимска, Маршалковска, Краковске Пшедмещьте — курсировали усиленные патрули. Машины с мигающими синими огнями ехали медленно, почти торжественно. Власти пытались показать: контроль есть, порядок держат, горожане в безопасности. Но это было скорее видимостью. По лицам полицейских, по их напряжённым жестам и частым взглядам в сторону кобуры было видно: сами они встревожены.

Люди тоже изменились. Те, кто вчера ещё беззаботно сидел в пабах и смеялись над слухами, теперь с утра украдкой листали новости в телефонах. На пороге дома многие задерживались, оглядывались по сторонам и старались не встречаться глазами с соседями. Шаги стали медленнее. Решительность сменилась осторожностью.

Больницы, которые вчера справлялись с наплывом пострадавших, к утру превратились в эпицентры хаоса. Приёмные крупнейших клиник — Клиническая Больница на Банаха, Больница Праски — были переполнены. Коридоры наполнялись резкими, отчаянными криками, иногда переходящими в нечеловеческий вой. Запах крови, антисептика и пота смешивался с нечто тяжёлым и непонятным, что давило на желудок. Пациенты шли без остановки: у кого-то рваные раны и укусы на руках, шее и лице, кто-то поступал в состоянии яростной агрессии, бросаясь на врачей и санитаров с такой силой, что приходилось вызывать охрану.

Медики работали на пределе. Усталые, с тёмными кругами под глазами, они метались между каталками, наложение швов и остановка кровотечений чередовались с попытками ввести успокоительное. Но чем больше людей привозили, тем яснее становилось: это не обычное бытовое насилие и не локальные беспорядки. Появились слухи, которые сначала казались безумными: некоторые пациенты переставали дышать, их пульс угасал, а спустя несколько минут они как будто «оживали» — но уже не были прежними. Глаза мутнели, движения становились резкими и неестественными, из горла рвался низкий утробный рык. Медсёстры шептались в углах, врачи обменивались короткими, полными ужаса взглядами.

Социальные сети за ночь превратились в лихорадочную хронику. Под хэштегом #ВаршаваЗомби появлялись ролики, снятые дрожащими руками: шатающиеся фигуры в рваной одежде брели по улицам, нападали на прохожих, разбивали витрины. В одном видео — деловой мужчина с окровавленным лицом шёл за женщиной с ребёнком, пока его не сбил полицейский фургон. В другом — нечто человекоподобное с вывернутыми конечностями ломилось в стеклянную дверь подъезда. Комментарии — от панических «Это конец!» до скептических «Фейк, монтаж». Официальные каналы ответили срочным заявлением: «Сохраняйте спокойствие. Ситуация под контролем. Оставайтесь дома, избегайте скоплений людей». Эти слова звучали пусто и неубедительно, как эхо в пустом соборе. Люди видели не слова, а оцепления, которые появлялись всё ближе к центру — сначала на окраинах, затем у мостов через Вислу и, наконец, в районе Старого города. Вопросы висели в воздухе громче любого заявления: что происходит? Почему больницы не справляются? И что это за люди, которые, по сути, теряют разум?

К девяти утра на площади Конституции, где ещё вчера гудели студенческие разговоры и звуки чашек, теперь царила мёртвая тишина. Столики пустовали, стулья свалены в угол — словно хозяева бросили всё и ушли. Редкие смельчаки, вышедшие на улицу, сидели молча, прислушиваясь: к скрипу шин патрульных машин, к далёкому вою сирен, к внезапному крику, который тут же обрывался. В Лазенках не было бегунов и пожилых людей у пруда: лишь единицы с неуверенностью кидали хлеб птицам, будто бы по привычке, а не ради удовольствия. На набережной Вислы катера молчали у причалов — заброшенные, покачиваясь на воде.

В спальных районах — Мокотуве, Праге-Пулноц — окна домов по-прежнему оставались тёмными, занавески задёрнуты. Люди не выходили. Иногда закрывалась дверь подъезда — и кто-то, закутавшись в куртку, бежал в магазин за едой, сжимая пустую сумку. В тех магазинах, что осмелились открыть двери, полки начали пустеть: консервы, вода, батарейки уходили в первые руки, почти не интересуясь ценой. Кассиры работали молча, словно в трансе, пробивая товары механически.

Пространство города наполнилось ощущением неизбежности — тяжёлым и гнетущим, как перед грозой. Ветер нёс по тротуарам обрывки газет, забытые кофейные стаканчики, одинокий детский мячик. Птицы замолчали, даже голуби исчезли с площадей. Иногда где-то вдалеке звенело разбитое стекло, или раздавался краткий крик — и снова тишина.

И всё же люди ждали. Старик на восьмом этаже, мать с ребёнком в тёмной комнате, студент у окна — все понимали: это затишье обманчиво. Оно хрупкое, как тонкая корка льда, и под ней уже слышатся первые трещины. Утро, начавшееся с ложного спокойствия, несло в себе признаки перемены: Варшава, знакомая и родная, приближалась к тому моменту, когда привычный мир может треснуть и осыпаться. Никто не знал, сколько времени осталось. Только одно было ясно: счёт идёт на часы.

12:45. Полуденное дежа вю тревоги.

Солнце стояло в зените и заливало город светом, но этот свет уже не согревал. Он лишь подчёркивал пустые тротуары, оставленные машины в бесконечных пробках и ту странную неподвижность, где никто не пытается распутать затор. Воздух пахнул гарью и чем-то сладковато-металлическим, люди морщились и прикрывали носы платками. Улицы затихли: слышны были только сирены и отдалённые крики. Те, кто заперся дома, приникали к окнам, следили за патрульными машинами — их синие маячки мигали в стёклах, словно предвестники надвигающейся бури.

Это началось незаметно — с единичных случаев странной болезни. Но за сутки всё вышло из-под контроля: число заболевших росло в геометрической прогрессии. Варшава, прежде гордая и уверенная, оказалась на грани катастрофы. Сегодня день, когда тревога перерастёт в настоящий страх.

13:30. Клиническая больница.

Приёмное отделение одного из крупнейших городских госпиталей выглядело как поле боя. Белые коридоры, обычно стерильные и ровные, превратились в тесный лабиринт из каталок и людей. Раненые лежали где попало — на носилках, на полу, прижавшись к стене. Их стоны и крики сливались в гул, от которого болели уши. Врачей и медсестёр не хватало: халаты уже были не белыми, а серыми от усталости и крови.

Доктор Эва Маевска стояла у каталки и пыталась остановить кровотечение у мужчины — шея у него была разорвана, как при нападении животного, кровь лилась так, что пол вокруг превратился в чёрное пятно. Руки Эвы дрожали от усталости, но она продолжала накладывать жгут и шептать слова, в которые едва верила сама.

Рядом Зузанна удерживала женщину, которая билась в конвульсиях. В её глазах не было сознания — пустота. На мгновение пациентка успокоилась, Зузанна вздохнула с облегчением, но через секунду та резко села, дёрнулась и издала низкий утробный рык. Медсестра вскрикнула, споткнулась и рухнула. Нападавшая, уже не похожая на человека, кинулась на неё, и только быстрый укол успокоительного от Эвы положил тело. Оно продолжало дёргаться, словно сопротивляясь.

— Что это? — прошептала Зузанна. Её голос трясся от ужаса. Эва не знала, что ответить. Вчера они лечили обычные раны, сегодня — нечто невообразимое. Слухи о «зомби» ползли по больнице, сначала казавшиеся безумными, но с каждым подобным случаем становившиеся всё менее абсурдными.

В углу пожилой мужчина, у которого нога была забинтована, внезапно закричал, начал биться о стену, кожа посерела, вены проступили чёрными нитями, изо рта пошла пена. Санитары пытались сдержать его, но он с нечеловеческой силой оттолкнул их и бросился к выходу. Один из врачей закричал: «Закройте двери! Не выпускайте его!» Но уже было поздно — через минуту снаружи снова зазвучали крики.

Эва и Зузанна посмотрели друг на друга — молчание в их взглядах было громче любого вопроса: сколько мы ещё протянем?

13:57. Информационная буря.

Пока больницы тонут в хаосе, соцсети перекрыли собой реальность. Официальные заявления звучали: «Сохраняйте спокойствие. Ситуация под контролем. Следите за официальными источниками». Мир наблюдал за Варшавой. Хэштеги вроде #PolandOutbreak и #ZombieApocalypse мигали в мировых лентах — и страх распространялся дальше границ.

14:00. Пресс-конференция.

В Сейме экстренно собрали пресс-конференцию. Министр здравоохранения Лех Шиманьски стоял у микрофона, бледный и взволнованный. За ним — полицейские и военные в строю, их лица были каменными. Зал был забит журналистами.

— Мы столкнулись с необычной ситуацией, — начал Шиманьски. — На данный момент зафиксированы случаи агрессии, предварительно связанные с новым штаммом вируса. Просим сохранять спокойствие и не выходить из дома без крайней необходимости.

Слушать его не хотели — задавали вопросы о том, что это за вирус, как он передаётся, правда ли, что укушенные «превращаются в зомби». Шиманьски говорил о карантине, об усилении патрулей, о готовности армии, но слова его тонут в шуме. За кулисами шло горячее совещание: эвакуация города? военное положение? изоляция районов? Один генерал стукнул кулаком по столу: «Мы теряем контроль! Если не действовать сейчас, через сутки здесь не останется живых!» Решения не находилось. Время шло.

15:03. Семья Мальчевски.

В Мокотуве в маленькой квартире семья Мальчевски спорила, что делать. Сергей, мужчина средних лет, смотрел в окно на редкие мигалки и людей с сумками. Галина прижимала к себе трёхлетнего Кубу, старшая дочь Зося уткнулась в телефон и шептала:

— Это не только в Варшаве. Это — повсюду.

— Надо уезжать, — сказал Сергей, голос дрожал. — Пока ещё есть шанс.

— Куда? — всхлипнула Галина. — Дороги заблокированы. А если за городом хуже?

Сергей залез в ленту новостей: сообщения отовсюду — Краков, Лодзь, Гданьск. Везде одно и то же: укусы, хаос, заражённые на улицах. Бежать стало некуда. Первые выстрелы в районе подтвердили худший страх: эти часы тикают не в их пользу.

16:08. Распространение.

К полудню стало очевидно: инфекция вышла за пределы столицы. Появились первые случаи в пригородах — Пясечно, Ломянки, и других местах. Люди, пытавшиеся уехать, сами разносили заразу. Трассы стали гигантскими пробками: машины стояли рядами, водители сигналили, дрались, но движение не шло. Толпы бросали машины и шли пешком, везли детей и чемоданы, но и пешком было опасно — по обочинам уже бродили заражённые.

На площади Конституции собралась толпа, напуганная и злая. Люди скандировали: «Скажите нам правду!», «Спасите детей!», «Мы не хотим умирать!» Но в толпу ворвался заражённый, и вцепился зубами в руку полицейского — это стало искрой. Массовая паника вспыхнула как пороховая бочка: возникла давка, драки, люди падали, полицейские открыли огонь. Но пули не могли остановить то, что уже началось.

17:10. На краю пропасти.

К пяти вечера Варшава стояла на краю. Больницы перестали принимать новых пациентов, врачи и медсёстры покидали посты, спасая свои жизни. Правительство объявило чрезвычайное положение, но слова уже почти ничего не значили. Армия вышла на улицы, но даже солдаты, видя масштабы происходящего, теряли боевой дух. Заражённых становилось больше с каждой минутой. Улицы, ещё вчера полные жизни, превратились в зоны смерти.

18:26. Хаос в больнице.

Клиническая больница превратилась в место, где надежда и отчаяние шли рядом. Коридоры были переполнены: раненые лежали прямо на холодном полу, кто-то стонал от боли, кто-то бездвижно лежал, не дождавшись помощи. Медперсонал, измученный почти двумя сутками без сна, метался между каталками и койками, но эти усилия часто оказывались тщетными перед лицом неуклонно растущей катастрофы.

Доктор Эва Маевска стояла у операционного стола: её руки покрывала кровь, они дрожали от усталости. Перед ней — мужчина средних лет, доставленный час назад с множественными укусами. Кожа на теле приобрела серо — синий оттенок, из ран текла тёмная вязкая кровь, дыхание было прерывистым и хриплым.

— Эва, мы больше не можем принимать людей, — прошептала Зузанна в дверях, держа пустую коробку из — под бинтов. — Нет мест, нет медикаментов, половина персонала либо сбежала, либо…

Она не договорила, но и так было ясно, о чём речь: многие коллеги либо заразились, либо стали жертвами тех, кого пытались спасти.

— Мы не можем их бросить, — ответила Эва. Слова прозвучали как мольба. Больница, которая должна была быть убежищем, теперь сама превратилась в ловушку.

В этот момент раздался пронзительный крик: пациент, привезённый утром с подозрением на инфекцию, внезапно вскочил с койки. Его глаза были мутными и пустыми, изо рта текла слюна, смешанная с кровью. Он набросился на санитара и вцепился зубами в шею. Кровь хлынула на пол, алые брызги окрасили белые плитки, коридор наполнился ужасом и криками. Люди, кто мог двигаться, в панике бросились врассыпную, кто-то споткнулся о лежащих и упал. Эва застыла — в её голове только одна мысль: «Это конец».

18:29. Паника на улицах.

Тем временем улицы Варшавы представляли собой арену хаоса. На Алее Йерозолимска образовалась огромная пробка: машины стояли рядами, водители сигналили, кричали, толкались, но движение не шло. Многие бросали автомобили прямо посреди дороги, хватали детей и сумки и бежали, пока было куда бежать. В толпе вспыхивали драки: кто-то пытался протиснуться вперёд, кто-то защищался от мародёров. Разбитые витрины зияли чёрными дырами — люди выносили всё, что могли унести: консервы, воду, инструменты.

Из узкого переулка вдруг вышл заражённые. Их движения были резкими и неестественными, как у кукол, которыми дёргают невидимые нити. Изо ртов рвались низкие звериные рыки, глаза светились пустотой. Толпа в панике разлетелась, но заражённые шли вперёд. Один схватил женщину, тащившую ребёнка, его зубы вонзились в её плечо, ребёнок упал и заплакал, голос утонул в общем шуме. Те, кого укусили или убили, через несколько минут поднимались — и пополняли ряды атакующих.

На соседней улице группа мужчин пыталась забаррикадировать подъезд: они перегораживали дверь мебелью и досками, лица их были перекошены от страха, руки дрожали. Однако стоны доносились уже из подвала — заражённые были ближе, чем казалось.

19:32. Действия властей.

На выездах из города армия устанавливала блокпосты: бронетехника, мешки с песком, солдаты с автоматами. Многие из них были резервистами, впервые столкнувшимися с таким масштабным кризисом. Мечислав, едва двадцатилетний парень, сжимал оружие до боли костяшками пальцев. Он смотрел в сторону горизонта, где в сумерках вырисовывались силуэты приближающихся заражённых. Их рычание всё громче заглушало ветер. «Это не учения», — думал он, ощущая, как по спине стекает холодный пот.

19:36. Семья Мальчевски.

В маленькой квартире на четвёртом этаже семья Мальчевски забаррикадировали дверь шкафом и диваном, закрыли окна плотными шторами и выключили свет, чтобы не привлекать внимания. Но страх проникал сквозь стены: крики соседей, выстрелы, сирены — всё это приближалось.

— Мы не можем здесь оставаться, — сказал Сергей, осторожно приподняв штору, чтобы выглянуть. Внизу двигались тёмные фигуры. Их было немного, но Сергей понимал: это лишь начало.

— Но куда идти? — всхлипнула Галина, прижимая к себе маленького Кубу. Дороги перекрыты, на улицах эти… твари, — добавила она.

Зося вскрикнула: в видео на телефоне толпа заражённых штурмовала полицейский участок, стёкла трещали, камера дрожала, запись оборвалась. В этот момент Сергей понял: ждать нельзя. Он сказал семье собираться. Достал старый охотничий нож — хоть какое-то оружие и ощущение контроля.

20:00. Погружение в темноту.

К восьми вечера город почти погрузился в темноту: электричество отключилось в ряде районов, улицы освещали лишь отблески пожаров и слабые фары патрулей, которые ещё пытались прорваться сквозь хаос. Люди прятались в домах, забаррикадировали двери и окна, но страх доходил до каждой квартиры. Запах гари и горечи смерти висел в воздухе, стоны заражённых доносились из пустых переулков как зловещая мелодия. Власти теряли контроль. Город, переживший войны и беды, стоял на пороге полного разрушения.

22:00. Падение больницы.

Клиническая больница теперь напоминала осаждённую крепость. Ещё недавно здесь лечили простуды и переломы, а теперь коридоры, залитые тусклым светом аварийных ламп, превратились в последнюю линию обороны. Доктор Эва Маевска стояла у окна второго этажа, сжимая в окровавленных пальцах скальпель. Внизу, за стенами, бродили заражённые — десятки, может быть, сотни. Их силуэты мелькали в темноте, двигались хаотично, но стоило раздаться звуку или вспыхнуть свету — они устремлялись туда, словно на зов.

Один из них, мужчина в разорванной рубашке, вдруг поднял голову и посмотрел прямо на Эву. Мутные глаза прожгли её взглядом. Она невольно отступила, чувствуя, как учащается дыхание.

— Эва, они приближаются, — прошептал Тадеуш, молодой санитар. Его лицо было белым как мел.

— Знаю, — коротко ответила она. — Держись рядом.

Секунду спустя здание сотряс грохот. Заражённые ударили в главный вход. Деревянные доски затрещали, будто жалуясь на бесполезность сопротивления.

— Держитесь! — закричала Эва. — Не дайте им войти!

Оставшиеся в живых врачи и несколько пациентов бросились к баррикадам. Кто-то схватил ножку от стула, кто — то шприцы с адреналином, кто-то стекло. Через пару минут двери поддались, и внутрь ворвались тёмные, дёргающиеся фигуры. Гулкое рычание заполнило коридоры.

Началась бойня. Эва увидела, как один из заражённых — с изуродованной челюстью — повалил медсестру Зузанну. Её крик оборвался в одно мгновение. Тадеуш бросился помочь, но его схватили за руки и в тот же миг перегрызли горло. Кровь залила стены, пол, халаты.

Эва отступала, махая скальпелем, не чувствуя усталости, только ужас. Белый халат пропитался кровью — чужой и своей. Один из заражённых, высокий, с провалившимися глазами, бросился на неё. Она вонзила лезвие в его шею, но тот даже не замедлился. Только громче зарычал. В какой-то миг его отвлек чей-то крик — Эва воспользовалась шансом и бросилась вниз по лестнице.

В подвале пахло сыростью и железом. Она захлопнула за собой дверь, тяжело дыша. Сверху доносились крики, глухие удары, звуки борьбы. Потом — тишина. Эва осталась одна.

00:07. Бегство и отчаяние.

Ночь накрыла Варшаву, превратив её в город без надежды. Те, кто пытался вырваться, наткнулись на перекрытые дороги. Мосты через Вислу, ещё утром охраняемые армией, теперь стояли пустыми. На бронемашинах — следы крови, брошенное оружие, тела. Никто больше не контролировал город. Толпы людей бродили по улицам, спотыкаясь, падая, теряя друг друга в темноте. Кто-то замирал от усталости, кто-то становился добычей заражённых.

Семья Мальчевски — Сергей, Галина, Зося и маленький Куба — шли вдоль улицы Пулавска. Сергей крепко держал нож, постоянно оглядываясь. Галина несла Кубу на руках, прижимая его к груди, шепча тихие молитвы. Зося освещала путь дрожащим лучом фонарика, найденного в брошенной машине.

— Папа, я боюсь, — прошептала она.

— Всё будет хорошо, — ответил он, хотя сам в это уже не верил.

Ночь гудела звуками: где-то трещал огонь, вдалеке кричали люди, и этот хор ужаса будто становился ближе. Внезапно из переулка вышла группа заражённых. Сергей резко прижал семью к стене заброшенного магазина.

— Не двигайтесь, — прошипел он.

Заражённые замерли в нескольких метрах, втягивая воздух. Один, в изодранном костюме, повернулся в их сторону и зарычал. Сергей понял: их заметили.

— Бегите! — крикнул он, толкнув Галину и детей вперёд.

Они побежали, петляя между машинами. Тяжёлые шаги преследовали их по пятам. Один из заражённых выскочил из-за угла и схватил Зосю за рюкзак. Девочка закричала. Сергей развернулся, вонзил нож в шею твари, но та не упала. Тогда он ударил ещё — прямо в глаз. Тело обмякло, но остальные уже приближались.

— Уходите! — выкрикнул он, отбивая нового нападавшего.

Галина, рыдая, схватила детей и бросилась в ближайший подъезд. Она захлопнула дверь, побежала по лестнице, не оглядываясь. Позади звучали крики Сергея — сначала яростные, потом глухие, потом… тишина.

На третьем этаже она вломилась в пустую квартиру и закрыла дверь на засов. Куба плакал, Зося дрожала. Галина зажала им рты и прошептала:

— Тише… пожалуйста… тише…

01:16. Последний рубеж.

На окраине Варшавы, у блокпоста на трассе, остатки армии готовились к последнему бою. Двадцать солдат, измотанных, перепачканных сажей и кровью, стояли за баррикадой из мешков с песком и перевёрнутых машин.

Капитан Войцех, высокий, седой мужчина, наблюдал за приближающейся толпой через оптику. Сотни заражённых шли по шоссе, не останавливаясь.

— Готовьтесь, — сказал он, не повышая голоса. — Мы не дадим им пройти.

Когда расстояние сократилось до сотни метров, он крикнул:

— Огонь!

Ночь вспыхнула трассерами. Пули рвали тела, но заражённые не останавливались. Их валили десятками, но новые шли, не замечая павших. Казалось, сама тьма наступает.

Через полчаса патроны закончились. Солдаты сражались врукопашную. Войцех спрыгнул с бронетранспортёра, ударив штыком ближайшего противника. Его форма была разодрана, лицо в крови, но он продолжал командовать. Один за другим солдаты падали. Толпа смыкалась.

Войцех успел увидеть только, как на него бросается фигура с оскаленным ртом. Зубы сомкнулись у него на горле.

Блокпост пал. Через несколько минут заражённые пошли дальше — к пригородам, к остаткам того, что ещё называлось Варшавой.

День 3

28.06.2025.

05:30. Первые лучи.

Город просыпался в странной, неестественной тишине. Солнце поднялось бледным и холодным, пробиваясь сквозь плотную завесу дыма, которая висела над Варшавой уже вторые сутки. Его лучи едва освещали опустевшие улицы и выхватывали страшные подробности новой реальности: брошенные машины с распахнутыми дверями, словно хозяева выскакивали из них на ходу, разбитые витрины, из которых уже вынесли всё ценное, и… слишком много тел.

Кто-то лежал в неестественных скрюченых позах, с посиневшими лицами и широко раскрытыми глазами — застывшие в последнем ужасе. Другие казались почти мирными, будто уснули на тротуаре, если бы не бледно-серая кожа и тёмные подтёки вокруг рта и носа.

Ветер гонял по дороге агитационные листовки, брошенные ещё вчера военными: «Граждане! Сохраняйте спокойствие! Военные контролируют ситуацию. Оставайтесь дома. Ожидайте эвакуации». Текст обрывался — дальше картинка была залита тёмным липким пятном, похожим на запёкшуюся кровь.

05:35. Семья Мальчевски.

Галина не сомкнула глаз всю ночь. Она сидела у окна, заделанного одеялом вместо штор, и сжимала в руке большой кухонный нож — самый большой, что нашла. Всю ночь доносились крики: сначала отчаянные, потом безумные, а к утру они стихли, и тишина оказалась ещё страшнее.

Куба, трёхлетний сын, тихо плакал, прижимаясь лицом к подушке. Он ещё не понимал, что происходит, но чувствовал страх матери. Зося, двенадцатилетняя дочь, рылась в аварийном рюкзаке, собранном вчера вечером.

Галина осторожно отодвинула край одеяла и выглянула во двор. В сером свете утра она увидела две фигуры: женщина в больничном халате стояла на коленях над телом полицейского. Её движения были быстрыми, судорожными, как будто она выкапывала что-то из него.

Рядом, в нескольких метрах, подросток лет четырнадцати с кровавой дырой вместо глаза бился головой о стену. Раз. Два. Три. Каждый удар оставлял на кирпичах новые тёмные следы.

— Не смотри, солнышко, — Галина прикрыла ладонью глаза Кубы, не отводя при этом взгляд сама.

Телефон в кармане завибрировал. Смс. Последнее сообщение от Сергея, отправленное три часа назад:

«Не выходите. Иду к вам. Если не вернусь к утру — бегите к бабушке, в Констанцин. В колодце под камнем — ключ от дачи».

Галина перечитала сообщение дважды, потом ещё раз, будто от количества чтений должно было прийти облегчение. Не пришло.

Он не вернулся.

05:40. Больничный подвал.

Доктор Эва Маевска с трудом выползла из-под трупа санитарки. Всю ночь она провела в морге, притворившись мёртвой, когда эти существа ворвались в подвал. Халат испачкан кровью и ещё чем-то с приторно-гнилым запахом.

Она нащупала в кармане смятый листок — последнюю страницу журнала наблюдений и, дрожащей рукой, дописала:

«День 3. Персонал мёртв или инфицирован. Симптомы:

1) укус, затем лихорадка (2–8 ч);

2) остановка сердца (3–5 мин);

3) реанимация — затем агрессия, нечувствительность к боли.

Вывод: это не вирус. Что-то хуже. Поражён мозг? Нервная система?»

В другом кармане лежал шприц с адреналином, рядом — почти разряженная рация, но ещё рабочая. Эва взяла всё это с собой — на случай, если придётся бежать.

07:15. Военный блокпост, мост Понятовского.

Капитан Павел Врубель стоял у перил, курил и смотрел на мутную Вислу. Отряд за ночь сократился с двадцати человек до семи. Остальные — мертвы, пропали или дезертировали.

На столе под ветром лежала распечатка с красным грифом:

«Директива 7-Г.

При угрозе прорыва заражённых — уничтожить мосты.

Подпись: Генштаб.»

Врубель затушил сигарету о бетон и вслушался. Где-то далеко, в утренней дымке, донеслась серия подрывов — коротко, глухо, будто сердце города билось неровно.

— Капитан, — обратился Новак, молодой рядовой с посеревшим лицом, — приказы обновили?

— Те же, — ответил Павел. — Ждём.

Он не сказал, чего именно. Приказы перестали поступать ещё ночью.

07:46. Стадион «Легия», пункт эвакуации.

Агнешка, официантка из кафе «Под Часами», прижимала к себе пятилетнюю Лену. Они с трудом пробились сквозь обезумевшую толпу к воротам, где солдаты отбирали людей в очерёдность эвакуации.

Через громкоговоритель выкрикивали правила: «Женщины с детьми — вперёд. Мужчины — следующие. Любые раны — отказ». Когда подошла их очередь, Агнешка едва не прикрыла рукой царапину на предплечье — след от гвоздя, полученный при бегстве из дома. Солдат посмотрел на неё пустым взглядом и махнул рукой: «Проходите». Он знал, что мест на вертолётах для всех всё равно не хватит.

09:30. Улицы. Радиоперехват.

Радиоприёмник в брошенной полицейской машине ловил фрагменты переговоров:

«…Группа „Вепрь“ отступает к Саксонскому саду… потери 70%…»

«…Горит здание МВД…»

«…Стреляйте в головы!..»

Вдруг — чистый сигнал, и раздался голос диктора: «Внимание! С 10:00 вводится военное положение. Граждане обязаны: не покидать дома, не подходить к окнам, не впускать посторонних. Нарушители будут ликвидированы без предупреждения. Да поможет нам Бог».

Затем длинный писк — радио замолкло. Батарея села.

09:53. Центральный вокзал. Поезд в никуда.

Последний поезд стоял на перроне №4. Толпа в несколько сотен людей пыталась втиснуться в вагоны: матери поднимали детей, старики цеплялись за поручни окровавленными пальцами, солдаты в порванной форме отбивались от тех, кто лез через окна. В воздухе — смесь запахов: сгоревшая изоляция, пот, кровь.

В тоннеле метро появился гул. Люди сначала решили, что это помощь, но из темноты выползли первые фигуры с выцветшими глазами и синеватыми прожилками на коже. Толпа бросилась к поезду с животным ужасом. Поезд тронулся в тот миг, когда подросток в рваной куртке ухватился за последний вагон, проводник ударил его гаечным ключом — мальчик упал под колёса, и никто не закричал: все уже привыкли к смерти.

На табло ещё мигало расписание, составленное три дня назад: рейс Варшава — Гданьск, отправление 10:17. Внизу — мелким шрифтом: «Счастливого пути». Когда поезд ушёл в туннель, на перроне остались брошенные вещи, три трупа у турникетов и один живой — старик в железнодорожной форме. Он сидел у кассы, аккуратно рвал билеты пополам и шептал:

— Опоздали, господа. Следующий… через час.

Он повторял это снова и снова, не глядя на тела.

11:00. Последний эфир.

Студия TVP Info выглядела мертво. Светильники мерцали, стены дрожали от взрывов вдалеке. По коридорам тянулись кровавые следы. Мария Ковальчик поправляла микрофон дрожащими пальцами, её красный пиджак был испачкан сажей и чем-то липким.

— Мы остаёмся в эфире до последнего, — сказала она сухим, хриплым голосом. За стеклянной перегородкой оператор Кшиштоф показывал: «две минуты». Его лицо было усталым, но он держал камеру как прежде.

Казалось, что ещё минута — и всё рухнет. На нижних этажах послышался грохот, затем тихий шорох за стеклом студии. Мария глубоко вдохнула и вышла в эфир:

«Добрый день. Экстренный выпуск новостей. Я — Мария Ковальчик. Ситуация в городе ухудшается…»

Голос её звучал удивительно спокойно, но тени под глазами выдавали весь ужас.

«Если вы нас слышите, оставайтесь дома. Не открывайте двери. Они реагируют на…» — далее фраза застопорилась: стеклянная перегородка треснула. Сначала тонкая паутинка, затем большие трещины. Мария посмотрела прямо в камеру, в её глазах не было страха — только усталость и решимость: «Мажьте дверные ручки уксусом. Они ненавидят этот запах. Храните друг друга».

В тот момент стекло рухнуло, и в студию ворвалась темнота. Эфир прервался. Передатчик на крыше ещё работал семнадцать минут, пока пожар не уничтожил его. В пустой студии на полу валялась семейная фотография: Мария с мужем и дочерью на пляже. Стекло в раме было разбито. Где-то в темноте тикали часы — подарок коллег на двадцать лет работы. Они тикали, отбивая время в мёртвом здании.

Тик-так.

Тик-так.

Тик…

12:05. Улицы Варшавы.

Солнце стояло высоко, но его свет не грел — лишь подчёркивал безжизненность улиц. Варшава дымилась, пахла бензином и смертью. Машины стояли с открытыми дверями, некоторые всё ещё урчали, пока последние капли топлива не исчезали в сухих баках.

На тротуарах лежали тела. Одни — застывшие, с пустыми глазами, другие — шевелились, издавая низкие, сиплые стоны.

Заражённые бродили без цели, покачиваясь, будто их тела уже не слушались. Иногда кто — то из них вдруг бросался на движение — собаки, птицы или человека.

На улице Пулавска пробиралась семья Мальчевски — Галина, её дочь Зося и маленький Куба. После ночного кошмара они поняли: помощи не будет. Нужно идти самим.

Галина несла рюкзак с водой и консервами. Зося сжимала кухонный нож, настолько сильно, что побелели пальцы. Куба прижимался к матери, его глаза блестели от слёз и страха.

— Мама, я хочу домой, — прошептал он, боясь, что его услышат.

— Тсс… — Галина прижала его к себе. — Мы почти нашли, где будет дом. Новый.

Они шли вдоль машин, пригибаясь, обходя зловонные трупы и медленно двигающихся заражённых. Впереди маячил торговый центр — массивный, словно убежище. И вдруг из переулка выбежала женщина. Её одежда была разорвана, волосы спутаны, глаза — безумные.

— Помогите! — крикнула она.

Звук отразился эхом, разрезал воздух. Заражённые замерли, потом начали поворачиваться на звук.

Галина застыла, крепче прижав детей к стене.

— Не двигайтесь, — прошептала она.

Женщина пыталась бежать, но споткнулась и упала. Её отчаянные крики превратились в пронзительный визг, который был резко оборван — сначала глухими ударами, потом — мокрым, чавкающим хрустом, и наконец, только натужными, булькающими хрипами. Тишина вернулась, став ещё гуще и тяжелее. Лишь ветер шелестел полиэтиленовым пакетом, зацепившимся за её ногу.

Ладонь Галины, липкая от пота, закрыла глаза Зоси, другая — прижала голову Кубы к её бедру.

— Не смотрите, — прошептала она, и её голос был хриплым от сдерживаемых эмоций. — Просто идем. Только вперёд.

Они двинулись, широким полукругом обходя переулок. Никто не проронил ни слова.

12:09. Стадион «Легия».

Воздух на стадионе пропитался потом, страхом и гарью. Агнешка прижимала Лену к себе так сильно, что чувствовала, как бьётся маленькое сердце дочери, учащённо, как крылья пойманной птицы. Толпа вокруг них колыхалась, живой и страшный организм, где каждый крик, каждый толчок передавался по цепной реакции. Гул вертолётов над полем, заглушаемый рёвом толпы. Резкие команды солдат через мегафоны: «Назад!»

Плач детей, перемешанный с хриплым кашлем — это дым стелился по трибунам. Агнешка увидела огонь. У палатки с красным крестом, где ещё час назад раздавали воду и хлеб, взметнулся столб чёрного дыма. Кто-то опрокинул бензиновый генератор. Пламя лизало ящики с гуманитарной помощью, и люди, обезумев, лезли прямо в огонь, хватая горящую провизию.

— Мама, там пан Януш! — Лена указала на землю.

Он лежал у ограждения лицом в пыль. Белый фартук кафе «Под Часами» был порван, а на виске тёмная вмятина. Его глаза, обычно добрые и усталые, смотрели в небо.

«Эспрессо и круассан, пани Агнешка?» — эхо его голоса прозвучало в памяти.

Давка началась у вертолётной площадки. Солдаты в касках и бронежилетах выстроились в живой коридор, отбиваясь прикладами от тех, кто рвался к спасительным машинам. Женщина в разорванном платье ухватилась за шасси взлетающего вертолета. Её тело болталось, как тряпичная кукла, пока солдат не перерубил ей пальцы ножом. Она упала с десяти метров, и толпа на мгновение замерла.

— Проходите! Ваш район? — солдат у барьера механически тыкал карандашом в список.

— Мокотув… улица Пулавска… — Агнешка еле выдохнула, прижимая Лену.

— Ждите вызова по громкой связи.

Он даже не взглянул на них. Его глаза были пустыми, словно стеклянные шары, в которых отражалось пламя.

Хлопок.

Первый выстрел прозвучал со стороны VIP-лож. Потом второй. Третий.

— Они стреляют в нас! — закричал кто-то.

Толпа взорвалась. Люди бросились врассыпную, давя друг друга. Агнешка упала, прикрыв Лену собой. Сапоги топтали её руки, спину, но боль была далёким фоном. Главное не отпустить дочь.

Она увидела их. Среди бегущих выделялись те, кто двигался против толпы. Медленно, неуклюже, но целенаправленно. Мужчина в порванном костюме, с вывернутой кистью, шагал прямо на солдат. Пуля ударила ему в грудь, но он лишь качнулся. Пуля в ногу, он продолжал идти. Только когда третья пуля разбила череп, он рухнул.

— Мама, кто это? — Лена смотрела широко раскрытыми глазами.

— Не смотри! — Агнешка прикрыла ей лицо рубашкой.

Пожар разрастался. Огонь перекинулся на трибуны. Пламя пожирало пластиковые сиденья, выбрасывая в небо ядовитые клубы. Дым ел глаза, горло. Люди кашляли, падали, их топтали. Посреди этого хаоса старая женщина в шали, пани Крысиньска с их улицы, сидела на чемодане и пела колыбельную. Её голос, хриплый и нежный, плыл сквозь грохот:

«Ааа, котик,

Спокойной ночи…»

К ней подошёл подросток с окровавленным ртом. Она протянула ему пряник из узелка. Он укусил ей руку.

Солдаты отступали. Броневик «Козак» давил толпу, пробивая путь к выходу. Солдат на башне стрелял длинными очередями. Агнешка увидела, как пуля снесла голову молодому отцу, который нёс на плечах сына. Мальчик упал в грязь, и его затоптали.

— Лезь под машину! — крикнул Агнешке незнакомец в кепке.

Он толкнул её под колеса броневика. Они прижались к раскалённому днищу. Лена плакала беззвучно, кусая кулак.

Агнешка нашла силы выглянуть. Вертолёт с красным крестом садился у центрального входа. Солдаты грузили ящики, а не людей. Припасы важнее жизней.

— Сейчас! — она побежала к нему, таща Лену.

Путь преградил офицер с перекошенным лицом. Его пистолет трясся в руке.

— Назад! Это приказ!

За ним в вертолёт загружали плоский ящик с логотипом биоопасности.

Агнешка сделала шаг вперёд. Офицер выстрелил в воздух.

— У меня дочь! — закричала она.

Он опустил пистолет. В его глазах мелькнуло что — то человеческое: усталость, стыд. Он кивнул к трапу.

— Бегите!

Они пробежали три метра. Лена споткнулась о труп в форме медсестры. Агнешка подхватила её. Ещё пять шагов…

Раздался грохот. Снаряд или бомба ударил в вертолёт. Огненный шар поглотил офицера, ящики, надежду. Ударная волна швырнула Агнешку на землю. Она прикрыла Лену телом. Горячий металл и куски мяса падали вокруг.

Когда дым рассеялся, она увидела горящий остов вертолёта, и расплавленный значок Красного Креста. Рядом с ней лежала рука офицера, все ещё сжимающая пистолет.

Лена молчала. Её глаза были широко открыты, но в них не было слёз. Только отражение пожаров.

Агнешка поднялась. Стадион пылал. Те, кто ещё мог двигаться, бежали к воротам. Она взяла дочь за руку, холодную, как лёд.

— Пойдём, солнышко.

Они пошли сквозь ад, не оглядываясь. За спиной рухнула горящая трибуна.

13:12. Район Воля. Пылающая школа.

Школа №56 пылала, как гигантский факел, бросающий оранжевые блики на лицо Зоси. Девочка стояла, не чувствуя жара. Её рука крепко сжимала кухонный нож.

Из-за угла спортивного зала выполз мальчик. Лет десяти. На нём была форма скаута: синие шорты, галстук с зажимом были изодраны в клочья. Его правая рука отсутствовала по локоть. Культя, обмотанная грязным бинтом, оставляла кровавый след на асфальте.

— Помогите… — он протянул уцелевшую руку к Зосе. Его лицо, испачканное сажей, было почти детским.

Зося замерла. Нож дрогнул в её руке.

«2 часа назад:

Кухня в квартире. Зося размазывает уксус на дверном косяке. Галина сурово: «Если кто-то зовёт на помощь, не отзывайся. Это ловушка».

Галина спустила с плеч Кубу. Трехлётний мальчик упал на колени, всхлипывая в пыль. Она шагнула вперёд, заслоняя дочь. Её голос стал лезвием.

— Уходи. Сейчас же.

Мальчик закашлялся. Изо рта брызнула алая пена.

— Они… в столовой… подожгли дверь… — он упал на бок, судорожно хватая ртом воздух.

Зося сделала шаг к мальчику. Галина схватила её за плечи.

— Нет! Он заражён!

— У него нет укусов! — крикнула Зося. Она вырвалась, упала на колени рядом с мальчиком. — Как тебя зовут?

— Антони… — Из горла хлынула кровь.

Галина увидела движение в окне спортзала. Тени метнулись за закопчённым стеклом.

— Встань! — она рванула Зосю за руку. Та вскрикнула, и нож выпал из её пальцев.

Антони вдруг конвульсивно дёрнулся. Его глаза закатились. Из культи пошла чёрная жидкость.

Из двери спортзала выползли трое. Девочка лет восьми в обгоревшем платьице принцессы. Мужчина в фартуке школьного повара: его живот был распорот, кишки волочились по земле. И женщина… с лицом учительницы биологии, пани Магдалены. Её челюсть была вывернута, в руке она сжимала указку.

Галина подхватила Кубу. Зося, ошеломлённая, смотрела на нож, лежащий в луже у ног Антони.

— Подними! — закричала Галина.

Пани Магдалена завыла. Звук напоминал скрежет железа. Она пошла в их сторону, неестественно скача на сломанных ногах. За ней шёл повар, оставляя кроваво-слизистый след.

Зося наклонилась за ножом. Антони, истекая кровью от ампутированной руки, бился в судорогах. Его тело дёргалось, непроизвольно раскидывая конечности. Когда пани Магдалена бросилась к Зосе, конвульсивный толчок ноги Антони случайно сбил учительницу с ног. Это создало кратковременную помеху, дав Галине и детям возможность, чтобы добежать до подвала.

Пани Магдалена впилась зубами в шею Антони.

Галина тащила детей к железной двери подвала. Дверь подвала была приоткрыта. Галина оглянулась. Антони лежал лицом вниз. Пани Магдалена вырывала куски мяса из его спины. Повар полз к ним, вытягивая окровавленную руку.

Дверь поддалась с металлическим стоном. За ней темнота и запах сырости. Галина втолкнула детей внутрь, сама бросилась на дверь. Зося прислонилась к стене, трясясь. Куба плакал, спрятав лицо в её юбку.

Через щель Галина увидела, как повар полз к ним волоча кишки. Антони поднялся. Его шея вывернута почти на 180 градусов.

Дверь захлопнулась. Болты щёлкнули. Темнота поглотила их. Только снаружи доносились звуки: рычание, хруст костей, мокрые шлепки. Галина сползла на пол. Руки дрожали. Где-то в темноте капала вода. Она достала фонарик из сумки. Луч выхватил из мрака: три синих ящика. Первый ящик — тушёнка, сгущёнка, сухари. Второй — бутылки с водой. Третий — свечи, спички, аптечка.

Куба взял из ящика банку сгущёнки. Его пальчики оставили грязные отпечатки на белой жести, он испачкался, когда падал у школы.

Сверху рухнула балка. Потолок подвала засыпал их пылью. Где-то совсем близко завыли сирены.

14:30. Подвал в больнице.

Воздух в подвальном коридоре больницы на улице Волоска был густым, пропитанным едкой смесью запахов: хлорки, разлагающихся тканей и горелой изоляции от перегоревших проводов, которые искрили где-то в потолке. Доктор Эва Маевска споткнулась, спускаясь с последней ступеньки вентиляционной шахты, и рухнула на кучу выброшенных медицинских халатов, пропитанных кровью и антисептиком. Острая боль пронзила её запястье, получила вывих от падения. Она застонала, прижимая руку к груди, где под изодранным, окровавленным халатом лежала смятая фотография её дочери Алины. Лицо девочки, улыбающееся на снимке с прошлогоднего отпуска в Хеле, было единственным, что удерживало Эву от окончательного отчаяния. Держись, малышка, — прошептала она про себя, цепляясь за слабую надежду, что Алина, отправленная к бабушке в деревню за день до начала хаоса, всё ещё жива.

Её фонарик, с треснувшей линзой, разрезал мрак, осветив морг №3. Помещение выглядело как сцена из кошмара: перевёрнутые каталки валялись среди осколков стекла и пятен крови. На одной из них лежал обнажённый торс мужчины, Y-образный разрез от аутопсии зиял, выпуская сине-серые кишки, которые свисали на пол, словно спутанные канаты. В раковине умывальника покоилась отрубленная рука с биркой «047». Стены были покрыты брызгами засохшей крови, а в воздухе висел сладковато'гнилостный запах, от которого желудок Эвы сжался. Но не этот жуткий вид заставил её сердце замереть.

Доктор Ханна Варшавска, главный иммунолог Польши, женщина, чьи статьи о вирусологии публиковались в международных журналах, сидела, привалившись к одному из холодильников. Её некогда безупречный халат был испачкан рвотой и чёрной запёкшейся кровью, левый рукав разорван, обнажая три свежих укуса. Их края почернели, а кожа вокруг них начала отслаиваться, словно поражённая некрозом. Ханна сжимала потрёпанный блокнот, тыкая в него скальпелем с такой силой, что бумага рвалась. Она бормотала, её голос был едва слышен.

«…вариант „Альфа“… экспоненциальная репликация в нейронах Пуркинье… глиальные клетки… тотальный некроз… почему сыворотка не работает?..»

Эва шагнула вперёд, её голос сорвался на хрип.

— Ханна! Образцы! Где холодильник?

Ханна медленно подняла голову. Её глаза, лихорадочно-яркие, были лишены безумия, но в них читалась леденящая ясность обречённости.

— Маевска? — прохрипела она, издав короткий, пустой смешок, больше похожий на кашель. — Опоздала. Всё контаминировано. Воздушно-капельный путь… подтверждён. Лабораторные крысы… — она слабо махнула рукой в сторону клетки, стоявшей на соседнем столе. — Мутация за двенадцать часов. Смотри.

Эва направила луч фонарика, её рука дрожала. В клетке лежала мёртвая белая крыса. Её глаза вытекли, оставив кровавые впадины, кожа была покрыта чёрными геморрагическими пятнами, а из ушей сочилась серо-розовая масса: мозговая ткань, разложившаяся под действием вируса. Эва почувствовала, как к горлу подступает тошнота, но заставила себя не отводить взгляд.

— Сыворотка… — Ханна закашлялась, из её рта брызнула алая пена, стекая по подбородку. — Ускоряет некроз нервной ткани. Превращает в это. Нужны ингибиторы нейротоксина… данные… в блокноте… возьми…

Ханна с трудом протянула потрёпанный кожаный блокнот. Эва схватила его, её пальцы дрожали, когда она прижала блокнот к груди. Страницы были испещрены формулами, графиками и хаотичными заметками, написанными дрожащей рукой.

Внезапно Ханна содрогнулась, её зрачки расширились, мышцы шеи напряглись, как канаты.

— Они… близко… — прохрипела она, впиваясь пальцами в предплечье Эвы. Её ногти оставили кровавые следы на коже. — Уходи!

Тяжёлые, шаркающие шаги раздались за дверью морга. Эва замерла, её сердце бешено колотилось. Она бросила взгляд на Ханну, чьё лицо теперь покрывалось испариной, а глаза начали мутнеть.

— Ханна, идём! — Эва попыталась поднять коллегу, схватив её за руку.

— Нет. Я… заражена. Через час я стану как они. — Её голос был холодным. — Дезинфекция… заверши. Данные важнее.

Шаги за дверью стали громче, раздался глухой удар по металлу, затем ещё один. Дверь задрожала, её петли скрипели под напором. Эва отступила, её взгляд метался по комнате в поисках выхода. Она бросилась к холодильникам, луч фонарика выхватил последний в ряду. Дверь морозильного шкафа была искорёжена, словно по ней били кувалдой. Внутри лежали разбитые пробирки, осколки стекла плавали в луже розоватой жидкости, а на внутренней стенке виднелся кровавый отпечаток ладони.

— Данные! — Эва в отчаянии потрясла блокнот, её голос дрожал. — Где образцы для ингибитора?!

Ханна слабо улыбнулась, её лицо блестело от пота, дыхание стало прерывистым.

— Блокнот… всё… там…

Дверь морга с оглушительным грохотом подалась внутрь. Вошли трое санитаров, их форма была покрыта грязью и кровью, превратившейся в липкую корку.

Первый, без нижней челюсти, его язык свисал на оголённые мышцы шеи, дыхание сопровождалось хриплыми пузырями кровавой слюны.

Второй волочил вывернутую левую стопу, оставляя за собой кровавый след, его живот был распорот, внутренности свисали, цепляясь за пол.

Третий нёс в руке отрубленную голову медсестры, её мертвые глаза смотрели в пустоту, пока кровь капала на бетон.

Они двинулись к Эве, игнорируя Ханну, их внимание было приковано к свету фонарика и её резким движениям. Их глаза, мутные от кровоизлияний, не выражали ничего, кроме инстинкта.

Ханна Варшавска, доктор медицинских наук, лауреат множества наград, подняла скальпель, направив его к своему запястью.

— Беги… — прошептала она.

Скальпель вонзила в вену, кровь хлынула фонтаном, заливая её халат и пол. Протокол дезинфекции завершен. Безчелюстной санитар зарычал, отвлечённый движением и запахом свежей крови, и бросился к Ханне, его зубы впились в её шею, разрывая плоть.

Эва отступала, её спина упёрлась в стальной баллон с медицинским кислородом, стоявший у стены. Рядом валялась разбитая люминесцентная лампа, её концы искрили, испуская слабые вспышки. Мысли Эвы метались. Она сжала блокнот, её пальцы побелели от напряжения. Это было всё, что осталось от их работы, от их надежды остановить этот кошмар.

Безчелюстной санитар, оторвавшись от тела Ханны, повернулся к Эве. Его пустые глаза остановились на ней, тело дёрнулось вперёд. Двое других санитаров, пошатываясь, двинулись следом, их руки скребли воздух, словно когти.

Она рванула вентиль баллона, шипящая струя кислорода ударила в искры лампы. Ослепительно-белое пламя вспыхнуло, охватив санитаров. Безчелюстной загорелся, его мышцы, спазмированные вирусом, сократились, тело выгнулось дугой, как у марионетки. Он рухнул, шипя и треща, но его конечности продолжали дёргаться, толкая горящее тело к Эве. Другие двое, объятые пламенем, ползли по полу, их мутные глаза не отрывались от неё.

Эва бросилась к аварийному выходу, её вывихнутое запястье пульсировало болью, но адреналин заглушал всё. Она толкнула тяжёлую стальную дверь плечом, блокнот прижат к груди. Дверь поддалась, и Эва вывалилась в слепящий люминисцентный свет. Но в этот момент из тени коридора вынырнула ещё одна фигура, санитар, с наполовину разорванным лицом, один глаз свисал из глазницы, болтаясь на тонкой нити. Его рука вцепилась в плечо Эвы, рванув её назад.

Эва вскрикнула, пытаясь вырваться, но его пальцы вцепились в халат, ткань затрещала. Блокнот выпал из её рук. Она ударила санитара ногой в колено, раздался хруст, но он не остановился. Его зубы клацнули в сантиметрах от её лица, вонь гниющей плоти ударила в нос, вызывая тошноту. В этот момент из коридора вышла ещё одна фигура, заражённая медсестра в изодранной униформе, её челюсть была вывернута под неестественным углом, зубы обнажены в жутком оскале.

Силы покидали Эву, санитар впился зубами в плечо. Острая боль пронзила всё тело. Медсестра набросилась следом, её ногти впились в руку Эвы, разрывая плоть до кости.

Эва рухнула. Её взгляд упал на фотографию Алины, выпавшую из кармана и тонувшую в растекающейся луже её же крови. Пальцы судорожно дёрнулись в сторону блокнота, но коснулись лишь липкого пола. Сознание погасло.

Раскрытый блокнот лежал рядом с её головой. Рычание заразившихся и звук рвущейся плоти медленно тонули в нарастающем гуле сирен.

15:19. Площадь Гжибовской.

Воздух на площади Гжибовской был густым. Агнешка, прижимая к себе Лену, пошла за остов автобуса №107. Его каркас, почерневший от копоти и пробитый осколками, ещё хранил призрачный запах бензина. Всего три дня назад он вёз их из кафе «Под Часами» домой.

Бронзовые фигуры памятника Варшавскому восстанию смотрели вниз на новую бойню. У мраморной чаши фонтана стояли беженцы, человек двадцать. Их лица были масками усталости и страха. Одежда порвана, чемоданы брошены. Они были загнанным стадом перед патрулём «Жолнежей» — элитным отрядом в чёрной форме, забрала опущены, превращая лица в бездушные овалы. Держали наготове автоматы с примкнутыми штыками.

Сержант Завадзки, широкоплечий мужчина с гранатомётом за спиной, шагнул вперёд. Его голос, усиленный микрофоном, резал тишину.

— Стой! Проверка!

Из толпы вышла женщина лет тридцати. Платок сполз, открывая спутанные волосы. В руках свёрток, из которого доносился слабый плач.

— Пожалуйста! Он не заражён! Просто грипп! — её голос был надтреснутым.

Завадзки поднял тепловизор. Экран вспыхнул. Диагноз? Нет. Приговор.

— Инфицирован! Ликвидировать!

Раздались резкие щелчки предохранителей. Потом сухой треск автоматов и стук падающих тел. Пронзительный крик женщины, оборванный на высокой ноте. И страшная тишина младенца. Навсегда.

Агнешка видела, как пули разорвали платок женщины. Как её тело дёрнулось и рухнуло на свёрток, накрыв его собой. Как старик, пытавшийся заслонить молодую пару, осел на колени, уткнувшись лицом в брусчатку. Солдаты стреляли методично.

— Мама… — Лена не кричала. Глаза прилипли к фигуре у фонтана. — …она как пан Януш?

У края чаши лежала женщина. На ней был синий фартук с вышитой чашкой кофе. Коллега из кухни «Под Часами» Оля. Её лицо было обращено к небу, рот открыт в беззвучном крике. Пули прошили фартук крест-накрест. Януш погиб на стадионе утром. Эта женщина умерла здесь, сейчас. Её кровь смешивалась с водой фонтана.

Агнешка втянула дочь в подъезд дома. Резная дверь висела на одной петле. Запах пыли, мочи и… В лифтовом холле, под разбитым зеркалом, лежал солдат. Молодой. Лицо восково-белое. На животе месиво из бинтов и чёрно-красной жижи. Его глаза метались.

— Эвакуация… — хрип вырывался сквозь кровавую пену на губах. — Все пункты… ловушки… как стадион…

Стадион. Слово ударило по Агнешке. Она видела его падение. Видела, как «Легия» стала братской могилой. Как пани Крысиньска пела колыбельную, пока её не сожрали.

— Не верь… убежищам… — солдат закашлялся. — …беги… в лес…

Его рука судорожно рванулась к кобуре. Агнешка прикрыла Лену. Солдат вытащил пистолет, и попытался поднять, но рука упала. Оружие глухо стукнулось о кафель.

— Возьми… — взгляд солдата упёрся в Лену. — Тело содрогнулось. Взгляд остекленел. Тишина подъезда поглотила грохот площади.

Агнешка стояла над телом. Взгляд упал на пистолет в луже крови. Оружие. То, что всегда ей было символом чуждого насилия. Она наклонилась. Пальцы, знавшие вес кофейных чашек и детских ладоней, коснулись холодной стали. Вес поразил. Тяжёлый. Солидный. Реальный. Металл пах смазкой и порохом. Она сжала рукоять. Шершавость насечки. Форма спусковой скобы. Чужое. Враждебное. Единственное. Ладонь обожгло не холодом, а осознанием, что официантка Агнешка умерла на стадионе «Легия», когда рухнула трибуна. Умерла, увидев расстрел матери и ребенка у фонтана. Женщина, для которой «человечность» была расстреляна вместе с Олей из кафе.

Она щёлкнула предохранителем. Лена вздрогнула. Обойма почти полна. Слова солдата висели в воздухе:

«Все пункты… ловушки… как стадион…»

Значит, нет спасения. Нет эвакуации. Есть только они. Пистолет больше не был чужим.

15:30. Подвал школы №56.

В подвале школы №56 было холодно и сыро, воздух пропитан запахом плесени и ржавчины. Бетонные стены, покрытые глубокими трещинами, казались свидетелями давно ушедших времён. Галина сидела, прислонившись к одной из этих стен, её пальцы дрожали, сжимая старый фонарик. Тусклый луч света дрожал в темноте, выхватывая из мрака лишь смутные очертания предметов: ржавые трубы вдоль стен, несколько старых ящиков, покрытых пылью, и три синих пластиковых контейнера, которые стали их источником выживания. Рядом с ней жались Зося и маленький Куба, их прерывистое дыхание, почти бесшумное, было единственным живым звуком в этом угнетающем, замкнутом пространстве. Снаружи доносились глухие раскаты взрывов, напоминающие о хаосе, который поглотил мир наверху.

Галина открыла банку тушёнки, её руки тряслись не только от холода, но и от усталости, что накапливалась с каждым днём. Она аккуратно размазала мясо по сухарям. Дети ели молча, их глаза блестели в полумраке, отражая слабый свет фонарика. В этих глазах читались страх и голод, но также и молчаливая надежда, что мать найдёт выход. Зося, старшая из детей, иногда бросала взгляд на маму, словно ожидая от неё ответа, которого не было, какого-то обещания, что всё это скоро закончится. Но Галина лишь стискивала зубы, стараясь не показать собственный страх.

Вдруг тишину разорвал звук шагов. Не шаркающих, как у заражённых, а тяжёлых, уверенных. Звук эхом отразился от стен подвала, заставив Галину замереть. Её рука инстинктивно сжала нож, лежавший рядом, старый кухонный нож с потёртой рукояткой, их единственное оружие. Шаги приближались, становились громче, и вскоре раздался голос, хриплый, усталый, но всё ещё твёрдый.

— Есть кто-нибудь? Я Жирон, школьный дворник. Мне нужен доступ в подвал.

Галина шепнула детям, едва шевеля губами.

— Тихо. Ни звука.

Зося и Куба прижались к ней ещё сильнее, их дыхание стало чаще, а маленькие руки вцепились в её одежду. Галина собрала всю свою волю в кулак, стараясь скрыть дрожь в голосе, и крикнула в ответ.

— Кто вы? Что вам нужно?

— Я дворник, — повторил голос за дверью. — Работал здесь до всего этого… Я знаю про запасы в подвале. Пожалуйста, впустите меня. Я не заражён.

Галина колебалась. Её разум разрывался между страхом и слабой надеждой. Человек за дверью мог быть угрозой, но он мог и помочь. Зося, словно уловив её сомнения, прошептала.

— Мама, я его знаю. Он правда работал в школе.

После долгой паузы, которая показалась вечностью, Галина решилась. Она медленно отодвинула тяжёлый засов, оставив цепь на двери как последнюю линию защиты. Через узкую щель она разглядела мужчину в потрёпанной рабочей куртке, его лицо было измождённым, покрытым грязью и засохшей кровью. Он поднял руки, показывая, что безоружен, и повторил.

— Я не заражён. Мне только нужно укрытие. Я могу помочь вам, потому что знаю это место лучше всех.

Галина внимательно посмотрела на него, затем перевела взгляд на Зосю, которая слегка кивнула, подтверждая свои слова. С глубоким вдохом Галина сняла цепь и открыла дверь шире. Жирон буквально ввалился внутрь, пошатнувшись от слабости, и Галина тут же захлопнула дверь, задвинув засов обратно. Подвал стал теснее с ещё одним человеком, но присутствие взрослого мужчины, пусть и измождённого, дало слабое чувство защищенности.

Жирон тяжело опустился на пол, прислонившись к стене. Его дыхание было прерывистым.

— Спасибо, — прохрипел он. — Я думал, мне конец там, снаружи.

Галина протянула ему сухарь с тонким слоем тушёнки.

Жирон принял еду с благодарным кивком и начал есть, медленно, словно растягивая каждый кусочек. Пока он жевал, он заговорил.

— Город пал. Военные отступили, заражённые повсюду. Но я знаю эти стены. Я помогал прятать здесь припасы, когда всё только начиналось.

Галина нахмурилась.

— Припасы? Здесь только то, что в этих ящиках. Больше ничего.

Жирон кивнул, не споря.

— Значит, кто-то добрался сюда раньше. Но я всё равно могу помочь. Я знаю выходы из школы, тайные пути через дворы. Если захотите выбраться…

Его слова повисли в воздухе. Галина заметила, как Жирон морщится, держась за бок.

— Вы ранены? — спросила она, прищурившись.

Он кивнул и приподнял куртку, показывая глубокий порез, покрытый коркой засохшей крови.

— Не укус, — поспешил заверить он. — Упал, зацепился за арматуру. Но болит сильно.

Галина сжала губы. Раненый человек, который может стать обузой. Но выгнать его она не могла. Она молча кивнула.

Время тянулось медленно. Жирон сидел тихо, иногда кашляя, его лицо бледнело с каждой минутой. Зося и Куба смотрели на него с любопытством и тревогой, но молчали, следуя строгому взгляду матери. Галина не сводила с него глаз, держа нож наготове. Она не доверяла ему полностью, но выбора не было. Они были в ловушке, не только в этом подвале, но и в этом мире.

— Если выберетесь, — вдруг сказал Жирон, нарушая тишину, — идите к реке. Там меньше заражённых. Я видел, как люди переправлялись на лодках.

Галина не ответила, но запомнила его слова. Может, это был их шанс.

16:33. Улицы района Воля.

Агнешка и Лена пробирались по разрушенным улицам, стараясь держаться в тенях зданий. Пистолет, который Агнешка взяла у мёртвого солдата, оттягивал её руку. Его холодная сталь казалась тяжёлой, но в этом хаосе он давал ей хоть какое-то чувство контроля. Воздух был густым от дыма и едкого запаха гари, где-то неподалёку горели дома, и чёрные клубы поднимались в небо, заслоняя солнце. Лена шла рядом, её шаги были механическими. Агнешка сжимала её маленькую руку, пытаясь передать дочери уверенность.

Улицы вокруг превратились в кладбище человеческих надежд. Разбитые машины с выбитыми стёклами, перевёрнутые тележки, рваные сумки, из которых высыпались пожитки, всё это было следами паники охватившей город. Ветер гонял по мостовой обрывки газет, на которых ещё можно было разобрать заголовки о комендантском часе и призывах сохранять спокойствие. Агнешка старалась не смотреть на тела, разбросанные тут и там: некоторые лежали неподвижно, другие слабо шевелились, издавая хриплые стоны. Вдалеке мелькали силуэты заражённых, их движения были рваными, нечеловеческими.

Внезапно Лена остановилась. Её рука дёрнулась в ладони Агнешки. Обернувшись, женщина увидела, что девочка смотрит на витрину разграбленного магазина. Среди осколков стекла лежала кукла. Лена сделала шаг вперёд, но Агнешка мягко удержала её

— Нельзя, солнышко. Нам нужно идти, — тихо сказала она, стараясь скрыть дрожь в голосе

Лена кивнула, но её взгляд еще мгновение цеплялся за куклу, прежде чем она отвернулась.

Они продолжили путь, обходя завалы и прислушиваясь к звукам разрушенного города. Вскоре впереди показался заводской цех. Массивное кирпичное здание с выбитыми окнами и ржавыми воротами. Сквозь щели между металлическими листами, которыми были забаррикадированы окна, пробивался слабый свет. Агнешка решила, что возможно, там есть люди, способные помочь. Она ускорила шаг, тяня Лену за собой.

Подойдя к воротам, они услышали приглушённые голоса. Агнешка осторожно постучала и крикнула.

— Эй, есть кто-нибудь? Мы не заражённые!

Ворота приоткрылись с глухим скрежетом, и в щели показалось лицо мужчины в потрёпанной полицейской форме. Его взгляд был суровым, а в глазах читалась настороженность, граничащая с усталостью. Он внимательно осмотрел их с ног до головы, задержавшись на пистолете в руке Агнешки.

— Укусы есть? — спросил он, его голос был хриплым, словно от долгого крика.

Агнешка покачала головой, незаметно пряча под рукавом царапину, полученную утром. Она знала, что любая рана, даже пустяковая, может стать поводом для отказа.

— Нет, мы в порядке, — твёрдо ответила она.

Мужчина кивнул и отступил, пропуская их внутрь. Его звали Францишек, как она узнала позже, и он был лидером этой маленькой группы выживших.

Внутри цеха было тесно и душно. Небольшая группа выживших сидела на полу и на деревянных ящиках, их лица были измождёнными, одежда грязной и рваной. Стены были укреплены металлическими листами, оставлены лишь узкие щели для наблюдения за улицей. В углу тлел небольшой костёр, над которым висел котелок с чем-то булькающим. Запах еды заставил желудок Агнешки сжаться от голода.

Среди выживших были мужчины, женщины и двое детей, примерно ровесников Лены. Агнешка узнала одну из женщин, пани Хелену, соседку с улицы Пулавской. Та сидела, обняв колени, и тихо шептала молитвы, её губы едва шевелились. Муж Хелены пропал в первый день хаоса, и с тех пор она не переставала молиться о его возвращении.

Францишек подошёл к Агнешке, вытирая руки о потёртую куртку.

— Я Францишек, полицейский, можно сказать, бывший, — представился он. — Мы находимся здесь уже сутки. Есть новости снаружи?

Агнешка покачала головой, её голос дрогнул.

— Нет, мы бежали с площади Гжибовской. Там… там было ужасно.

Францишек кивнул, его лицо омрачилось.

— Да, мы слышали крики. Военные отступают к Лодзи, бросили нас. Радио молчит, связи нет.

Лена прижалась к ней, её маленькая рука дрожала, и Агнешка обняла дочь, пытаясь успокоить её. Но внутри неё самой росло холодное отчаяние. Если военные ушли, то надежды на спасение почти не осталось.

Молодой парень по имени Константин, один из выживших, подошёл к ним, нервно теребя край своей куртки.

— У нас есть запасы на пару дней, но их мало, — сказал он.

Агнешка посмотрела на него, затем на Францишка.

— Я могу помочь. У меня есть оружие, — предложила она.

Францишек оценивающе взглянул на неё.

— Хорошо. Но сначала отдохните.

Агнешка и Лена устроились в углу, рядом с пани Хеленой. Женщина подняла на них заплаканные глаза.

— Вы видели моего мужа? Он высокий, с седыми волосами… — спросила она, её голос был едва слышен.

Агнешка покачала головой.

— Нет, пани Хелена, простите.

Та опустила взгляд и продолжила шептать молитвы, словно это могло вернуть ей потерянное.

В цехе стояла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь треском костра и редкими перешёптываниями. Страх витал в воздухе, почти осязаемый, как запах дыма.

Лена уснула на её коленях, дыхание стало ровным. Агнешка гладила её волосы, стараясь не думать о завтрашнем дне. Но она знала, что это убежище лишь временное укрытие. Рано или поздно им придется выйти наружу.

Францишек присел рядом, его голос был тихим, но твердым.

— Ты умеешь стрелять?

— Немного. Отец учил меня, — ответила Агнешка.

— Хорошо. Возможно, придётся защищаться. Заражённые… их становится всё больше.

Она сжала губы.

— Я знаю.

Францишек вздохнул.

— Держаться нужно вместе. Это наш единственный шанс.

Агнешка промолчала, глядя на спящую Лену. Ради дочери она была готова на всё. Мир изменился, и ей придётся измениться тоже.

Снаружи раздался далёкий вой, то ли заражённых, то ли ветра в развалинах. Агнешка вздрогнула, но заставила себя успокоиться. Сегодня она не одна, и это давало ей силы.

18:30. Заводской цех, район Воля.

Внутри заводского цеха было душно, воздух пропитался запахом горелого масла и пота. Агнешка сидела в углу, прижимая к себе Лену, которая уснула на её коленях, несмотря на гнетущую атмосферу. Вокруг собрались выжившие, измождённые, с потухшими глазами. Пани Хелена продолжала шептать молитвы, её пальцы нервно перебирали четки. Францишек, бывший полицейский, который взял на себя роль лидера, ходил вдоль укреплённых окон, проверяя баррикады.

Константин, молодой парень с нервным взглядом, подошёл к Агнешке, держа в руках консервную банку с сардинами.

— Ешь, — сказал он, протягивая ей банку.

Агнешка покачала головой.

— Лена ещё не ела. Ей нужно больше.

Константин вздохнул, но кивнул, поставив банку рядом.

Францишек, услышав их разговор, обернулся.

— Завтра утром я поведу группу в супермаркет на Гурчевской. Там ещё могут быть припасы. Ты с нами, Агнешка?

Она посмотрела на спящую Лену, затем на пистолет. Её сердце сжалось от страха, но она знала, что выбора нет.

— Да, я пойду, — ответила она тихо.

Внезапно тишину разорвал крик. Один из выживших, парень по имени Владислав, вскочил, указывая на щель в баррикаде.

— Они там! Я видел! Они смотрят!

Все замерли. Францишек подбежал к окну, прищурившись, чтобы разглядеть улицу. В тусклом свете закатного солнца мелькали тени, зараженные бродили неподалёку, их рваные движения были едва заметны в дымке.

— Тихо! — рявкнул Францишек, поднимая руку. — Не паникуйте. Они нас не увидят, если не будем шуметь.

Но Владислав не унимался. Его голос дрожал, переходя в истерику.

— Они знают! Они всегда знают!

Пани Хелена схватила его за руку, пытаясь успокоить, но он вырвался и бросился к двери, крича.

— Я не останусь здесь!

Францишек попытался остановить его, но Владислав распахнул дверь и выбежал наружу. Через мгновение раздались крики, а затем хруст костей и рычание. Заражённые настигли его.

Агнешка прижала Лену к себе, закрывая ей уши. Девочка проснулась и заплакала, её маленькое тело дрожало. Францишек захлопнул дверь и задвинул засов, его лицо было белым от ярости.

— Чёрт возьми! Теперь они знают, что мы здесь!

Константин подскочил к баррикадам, проверяя их прочность.

— Надо укрепить окна! Они могут полезть!

Выжившие бросились к ящикам и доскам, лихорадочно укрепляя укрытие. Агнешка, оставив Лену с пани Хеленой, схватила молоток и начала забивать гвозди в деревянные планки. Её руки дрожали, но она заставляла себя двигаться. Мысль о Лене была единственным, что держало её.

Снаружи послышался нарастающий гул — заражённые собирались у цеха, их рычание становилось громче.

19:26. Военный аванпост, шоссе E77.

Шоссе E77, когда-то оживленная артерия, связывающая Варшаву с югом Польши, теперь зияло пустотой. Брошенные автомобили с распахнутыми дверями и выбитыми стеклами тянулись вдоль дороги, их металлические остовы блестели в тусклом свете солнца. Покосившиеся билборды с рекламными плакатами: зубная паста, туристические агентства, разные бренды отбрасывали длинные тени, которые сливались с дымом, поднимающимся над Варшавой. Военный аванпост, расположенный на обочине, выглядел как хрупкий островок порядка в море хаоса. Несколько брезентовых палаток, окружённых мешками с песком и ржавой колючей проволокой, два бронетранспортера с облупившейся краской и пара джипов, один из которых лишился колеса, составляли весь лагерь. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом горелой резины, пороха и далёкого дыма, а низкие серые тучи затягивали небо.

Капитан Павел Врубель стоял на крыше одного из бронетранспортёров, его фигура вырисовывалась на фоне кроваво-красного заката. Ему было около сорока, лицо покрывала трёхдневная щетина, а короткие волосы уже тронула седина. Шрам на левой щеке, память о прошлом конфликте, казался глубже в этом тусклом свете. Его форма, мятая и испачканная кровью и грязью, висела на нём, как напоминание о днях, когда порядок ещё имел значение. Врубель смотрел на горизонт, где над Варшавой поднимались чёрные столбы дыма, подсвеченные багровыми отблесками пожаров. Его глаза, усталые и покрасневшие, выдавали внутреннюю бурю, смесь вины, решимости и сдерживаемого отчаяния. В руке он сжимал смятую пачку сигарет, но не курил, просто перебирал её пальцами, словно это могло удержать его от окончательного падения в пропасть.

Его отряд, двигался как тени. Сержант Ковальски, седеющий ветеран с суровым лицом, проверял ленту пулемёта, установленного на одном из бронетранспортёров. Движения были механическими, отточенными годами службы. Рядовой Новак, самый молодой в отряде, сидел у палатки, сжимая недописанное письмо, прижатое к колену. Его светлые волосы были спутаны, а голубые глаза, ещё хранившие искру надежды, теперь казались потухшими. Лейтенант Мазур, медик отряда, перевязывал рваную рану на ноге капрала Сикорского, который шипел от боли, но не жаловался. В углу лагеря капеллан отец Ян шептал молитвы, сжимая деревянный крест, его голос был едва слышен за гулом ветра и далёкими взрывами. Двое других солдат, рядовые Зелински и Мечислав, грузили последние ящики с боеприпасами, их движения были медленными, вымотанными днями без сна и постоянной угрозой.

Радио на импровизированном столе из ящиков издавало треск помех, которые резали слух, как нож. Врубель бросил взгляд на приёмник, его пальцы сжали пачку сигарет сильнее. За последние часы связь со штабом в Лодзи становилась всё более нестабильной. Внезапно сквозь шум пробился голос, хриплый и прерывистый.

— …Штаб Лодзь… всем отрядам… отступать… Варшава потеряна… повторяю, Варшава потеряна…

Голос утонул в помехах, и радио замолчало. Врубель замер, его лицо окаменело. Он знал, что этот приказ означает не просто отступление, а крах всего, за что они боролись. Его отряд, последние защитники города, был брошен на произвол судьбы. Он медленно повернулся к своим людям, которые остановились, услышав обрывок сообщения. Их лица, освещённые тусклым светом фонарей, выражали смесь страха и неверия.

— Капитан, что дальше? — спросил Новак, его голос дрожал, но в нём еще теплилась надежда. Он поднялся с земли, комкая письмо в руке.

Врубель спрыгнул с бронетранспортёра, его сапоги глухо ударились о землю, подняв облачко пыли. Он посмотрел на Новака, затем на остальных. Его голос был хриплым, но твёрдым.

— Мы уходим. Лодзь — наш последний шанс.

Ковальски, не отрываясь от пулемёта, поднял голову. Его глаза сузились, а голос стал резким.

— А гражданские? Мы их бросаем?

Вопрос повис в воздухе. Врубель молчал несколько секунд, его челюсти сжались так сильно, что выступили желваки. Он чувствовал, как взгляды солдат впились в него, ожидая ответа, который мог бы оправдать их действия. Но такого ответа не было.

— Мы не можем спасти всех, — наконец сказал он, его голос был тише, почти надломленный. — Наша задача — выжить и продолжить бой. Если мы останемся, нас раздавят, и тогда не будет никого, кто сможет сопротивляться.

Новак отвернулся, его кулаки сжались. Он думал о своей сестре, оставшейся в Праге-Пулноц, о её последнем сообщении, которое он получил два дня назад: «Я в порядке, не волнуйся». Теперь он не знал, жива ли она. Врубель заметил его реакцию, но ничего не сказал. Он сам чувствовал, как в груди разрастается пустота, как воспоминания о жене и детях, отправленных в деревню, жгут его изнутри. Он коснулся нагрудного кармана, где лежала их фотография, и закрыл глаза на мгновение, словно пытаясь удержать их образ.

В этот момент из темноты донёсся низкий, хриплый рык. Все замерли. Врубель повернулся к горизонту, где в дымке заката начали вырисовываться силуэты. Десятки фигур, движущихся нестройной массой, медленно приближались к аванпосту. Их шаги были рваными, неестественными, а в тусклом свете их кожа казалась серо-синюшной, с тёмными прожилками, проступающими под ней. Заражённые.

— К машинам! — крикнул Врубель, его голос прорезал тишину, как выстрел.

Солдаты бросились к бронетранспортёрам, их движения были быстрыми, но отяжеленными усталостью. Ковальски занял место у пулемёта, его пальцы сжали рукоятки, готовые открыть огонь. Зелински и Мечислав захлопнули люки, проверяя оружие. Новак, всё еще сжимая письмо, замешкался, его взгляд метался между машинами и приближающимися фигурами.

— Новак, шевелись! — рявкнул Врубель, забираясь в бронетранспортёр.

Но было поздно. Один из заражённых, бывший подросток с вывернутой шеей и окровавленным ртом, выскочил из тени, как хищник. Он набросился на капрала Сикорского, который ещё не успел забраться в машину. Сикорский закричал, его голос был полон боли и ужаса, когда тварь вцепилась ему в горло, разрывая плоть. Ковальски выстрелил из пулемёта, очередь разнесла голову заражённого, и тот рухнул, но Сикорски упал следом, его горло было разорвано, кровь хлынула на землю, смешиваясь с пылью.

— Чёрт! — выругался Ковальски, его голос дрожал от ярости.

— Уходим! — крикнул Врубель, захлопывая люк.

Двигатели бронетранспортёров взревели, поднимая клубы пыли. Две машины тронулись, оставляя за собой тело Сикорского и пустой лагерь. Заражённые хлынули на аванпост, их рычание смешалось с гулом моторов. Врубель смотрел в перископ, видя, как фигуры заполняют лагерь, их руки тянутся к брошенным палаткам, словно в поисках чего-то живого.

Новак, сидящий в машине, сжимал автомат, его пальцы дрожали. Он не мог выбросить из головы образ сестры, её улыбку, её голос.

— Мы должны были остаться, — прошептал он, но никто не услышал его за рёвом двигателя.

Ковальски, сидящий у пулемёта, повернулся к нему. Его суровое лицо смягчилось на мгновение.

— Мы сделали, что могли, парень.

Врубель молчал, его взгляд был прикован к дороге впереди. Он знал, что Лодзь может быть такой же ловушкой, как Варшава, но у него не было другого выбора. В его памяти всплыли слова отца Яна, сказанные утром: «Бог не оставляет тех, кто борется». Но сейчас, глядя на дым, поднимающийся над городом, Врубель не был уверен, что Бог ещё смотрит на них.

20:57. Подвал школы №56.

В подвале школы №56, пропитанном сыростью и плесенью, ситуация стремительно вышла из-под контроля. Семья Мальчевски вместе с присоединившимся Жироном, бывшим школьным дворником, укрывались там от хаоса, который охватил внешний мир. Подвал стал их временным убежищем, но надежда на спасение начала рушиться, когда состояние Жирона резко ухудшилось.

Жирон, ещё недавно казавшийся надёжным союзником, всего несколько часов назад уверял Галину, что его рана — это не укус, а всего лишь порез от арматуры. Тогда его слова звучали убедительно, и Галина поверила ему. Но теперь он сидел, привалившись к холодной бетонной стене, тяжело дыша. Его кожа, ранее бледная от усталости, приобрела сероватый оттенок, словно жизнь медленно покидала его тело. Дыхание стало хриплым и прерывистым, каждый вдох сопровождался низким, булькающим звуком, который эхом отражался в замкнутом пространстве подвала.

Галина стояла у двери, сжимая в руке нож. Её взгляд был прикован к Жирону, а сердце бешено колотилось в груди. Она наблюдала за ним с нарастающим ужасом, понимая, что эти признаки не предвещают ничего хорошего.

Зося прижимала к себе младшего брата Кубу. Её руки крепко обнимали мальчика, но страх в её широко раскрытых глазах выдавал собственное смятение. Куба, еще слишком маленький, чтобы полностью осознать весь ужас ситуации, чувствовал напряжение матери и сестры. Его тихие всхлипывания нарушали гнетущую атмосферу подвала, а Зося шептала ему что-то успокаивающее, стараясь казаться сильной, несмотря на собственный страх.

Внезапно тишину разорвали судороги Жирона. Его тело начало дёргаться, голова запрокинулась назад, а глаза закатились, обнажая только белки. Из его горла вырвался низкий, нечеловеческий стон, который отразился от стен, усиливая ужас. Галина замерла, её рука с ножом задрожала. Она знала, что это конец. Жирон умер.

— Мама, что с ним? — закричала Зося, её голос дрожал от страха. Она прижала Кубу ещё сильнее, словно её объятия могли стать барьером между ним и надвигающейся угрозой.

Галина не ответила. Её взгляд был прикован к Жирону, который теперь медленно поднимался на ноги. Его движения стали дёрганными. Глаза, полностью белые, без зрачков, смотрели в пустоту, но Галина чувствовала, что он ощущает их присутствие. Низкое рычание вырвалось из его горла, и он сделал шаг вперёд, протягивая руки, словно пытаясь схватить что-то невидимое.

Галина поняла, что у неё нет выбора. Сейчас выживание зависело от мгновенных решений, она не могла позволить себе колебаться. Крикнула детям.

— Отойдите! Быстро!

Зося, подхватив Кубу, бросилась в дальний угол подвала, прижимаясь спиной к холодной стене. Галина встала между детьми и Жироном, сжимая нож крепко. Её тело дрожало от адреналина, но разум оставался ясен: она должна защитить своих детей любой ценой.

Жирон, или то, что от него осталось, бросился на неё с неожиданной скоростью. Его рычание перешло в яростный вой, а руки тянулись к Галине, пытаясь схватить её. Она увернулась, но его пальцы задели её плечо, оставив болезненные царапины. Собрав все силы, Гвлина ударила ножом в грудь Жирона. Лезвие вошло глубоко, но он даже не замедлился. Его тело, уже не живое, не реагировало на боль. Он продолжал наступать, его руки тянулись к её горлу.

Галина отступила, спиной упёрлась в стену. В этот момент она поняла, что удар в грудь бесполезен. Паника охватила её, но в глубине сознания всплыло знание: заражённых можно остановить только ударом в голову. Когда Жирон снова бросился на неё, она выдернула нож и, вложив в удар всю свою решимость, вонзила лезвие ему в висок. Раздался хруст, и Жирон замер. Его тело обмякло и рухнуло на пол.

Галина стояла над телом Жирона, тяжело дыша. Её руки дрожали, а по лицу текли слёзы. Она не хотела этого делать, ведь Жирон был человеком, который еще недавно обещал им помощь. Но у неё не было выбора. Если бы она не убила его, он бы убил их всех. Зося и Куба смотрели на неё с ужасом, их бледные лица были мокрыми от слёз. В их глазах читался страх, но Галина не могла позволить себе сломаться.

Её голос был хриплым, но твердым.

— Мы уходим.

Галина понимала, что подвал больше не безопасен. Заражённые могли учуять запах крови или услышать шум борьбы. Оставаться здесь означало обречь себя и детей на верную смерть. Она собрала их скудные пожитки, и они двинулись к выходу, не оглядываясь на тело Жирона, лежащее на полу.

Галина осознавала, что сейчас нет места для слабости или сомнений. Она убила человека, который превратился в угрозу. Это решение изменило её и её детей, заставив их принять суровую реальность: каждый день — это борьба, и чтобы выжить, нужно быть готовым на всё.

Когда они выбрались из подвала, впереди их ждала неизвестность. Хаос, царивший снаружи, не сулил ничего хорошего, но Галина знала, что у них нет другого выхода. С ножом в руке и детьми за спиной она шагнула навстречу решимости защитить свою семью, чего бы это ни стоило.

21:45. Заводской цех.

За окнами сгустилась тьма. Заводской цех, служивший убежищем для группы выживших, превратился в арену хаоса и отчаяния. Баррикады, которые выжившие так тщательно возводили из старых деревянных ящиков, досок и кусков металла, были их последней линией обороны. Снаружи бродили заражённые, искажённые, нечеловеческие существа, не знающие усталости, их гнал вперёд только голод.

Оглушительный треск разорвал тишину мастерской, будто раскат грома, возвещающий бурю. Баррикады затрещали, и начали рушиться под яростным напором заражённых. Их силуэты замелькали в проёмах, а низкое, утробное рычание заполнило помещение, заглушая учащённое дыхание выживших. Это был сигнал к бою… или к бегству.

— Они прорвались! — крикнул Францишек дрожащим голосом от напряжения, но всё ещё сохранял командный тон. Он стоял у окна, сжимая в руках самодельное копьё, сделанное из металлической трубы. Его бледное лицо блестело от пота, а глаза лихорадочно искали врага в темноте. — Все к оружию!

Выжившие бросились к своим импровизированным орудиям: кто-то схватил ржавую трубу, кто — то молоток, а кто-то сжимал в руках острый осколок стекла, обмотанный тряпкой. Каждый понимал, что шансов мало.

Заражённые ворвались внутрь. Францишек первым вступил в схватку, вонзив копьё в грудь ближайшего. Тварь пошатнулась, но не упала, её неестественная живучесть заставила Францишка отступить на шаг, чтобы нанести новый удар. Константин, молодой парень с нервным тиком, размахнулся молотком, и с силой ударил одного из нападающих по голове. Удар пришёлся вскользь, и заражённый лишь мотнул головой, продолжая наступать. Остальные тоже пытались отбиваться, но их было слишком много, а силы людей таяли с каждой секундой.

В углу мастерской сидела Агнешка, прижимая к себе свою дочь Лену. Девочка тихо всхлипывала, уткнувшись лицом в плечо матери, а Агнешка гладила её светлые волосы, шепча слова утешения, которые звучали, скорее, как мольба. Её сердце колотилось так сильно, что казалось, оно вот — вот вырвется из груди. Она видела, как их товарищи один за другим падали под натиском врага, и понимала: оставаться здесь значит умереть.

Когда заражённый бросился к ним, Агнешка решилась. Она вскинула пистолет и выстрелила. Грохот разнёсся по мастерской, и тварь рухнула с простреленной головой. Лена вскрикнула, но Агнешка уже бежала к боковой двери, прижимая дочь к себе.

— Держись за меня, солнышко, — прошептала она дочери, подхватив её на руки. Секунду спустя она уже бежала, уворачиваясь от рук заражённых, которые тянулись к ней из полумрака. Один из них почти схватил её за плечо, но Агнешка инстинктивно ударила его ногой, выиграв драгоценные мгновения. Крики товарищей раздавались позади, но она не оглядывалась. Её мир сузился до одной цели: спасти Лену.

Выскочив через боковую дверь, Агнешка оказалась в узком переулке. Здесь было темно и тихо. На миг ей показалось, что они спаслись. Она остановилась, тяжело дыша, и прижала Лену к груди, пытаясь унять дрожь в ногах. Иллюзия безопасности рухнула, когда из теней вынырнули новые фигуры. Заражённые увидели их и двинулись следом, их шаги гулко отдавались в пустом переулке.

— Мама, мне страшно! — закричала Лена, её голос дрожал от слёз.

— Мы справимся, держись, — ответила Агнешка.

Она снова бросилась бежать, прижимая дочь к себе так крепко, что чувствовала каждое её движение. Ноги дрожали от усталости, лёгкие горели, но остановиться она не могла. Заражённые преследовали их, их рычание эхом разносилось, как предвестник смерти.

Агнешка петляла между грудами мусора, брошенными машинами и обрушенными стенами, надеясь сбить тварей со следа. Она не знала, куда бежит. Лена продолжала плакать, но Агнешка не могла её утешить, все силы уходили на то, чтобы не упасть, и не дать заражённым догнать их.

Впереди показался заброшенный склад, тёмное, угрюмое здание с покосившейся дверью. Не раздумывая, Агнешка вбежала внутрь и захлопнула дверь за собой. Она задвинула ржавый засов, молясь, чтобы он выдержал. Внутри было темно. Она прижалась к стене, тяжело дыша, и попыталась успокоить бешено колотящееся сердце.

Снаружи послышались шаги. Заражённые бродили у склада, их рычание становилось всё громче. Агнешка прижала Лену ещё крепче, чувствуя, как по спине стекает холодный пот. Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на дыхании и не выдать их присутствие ни единым звуком.

— Мы должны быть тихими, — прошептала она. — Очень тихими.

Они затаились в темноте, прислушиваясь к каждому шороху. Шаги приближались, и вскоре дверь задрожала от первого удара. Заражённые начали ломиться внутрь, их ногти скребли по металлу, а рычание перерастало в яростный вой.

Но в этот момент раздался взрыв. Затем ещё один. Заражённые завыли, их шаги начали удаляться. Агнешка открыла глаза. Через щели в двери пробился свет фонаря, а затем она услышала голос.

— Эй, там кто-нибудь есть?

Это был Францишек. Его лицо было покрыто кровью, но он был жив. Агнешка распахнула дверь и выбежала наружу, держа Лену на руках.

— Быстро, идём! — крикнул Францишек. — У нас мало времени!

Вместе с Константином, который каким-то чудом тоже выжил, они побежали в сторону заброшенного дома.

23:30. Улицы района Воля.

Сердца троих бешено колотились, дыхание срывалось от усталости и страха. Они бежали, петляя между обломками, избегая открытых пространств, где их могли заметить. За спиной раздавались стоны и рычание мертвецов, неумолимых, голодных тварей, почуявших живую плоть.

— Мама, они идут! — прошептала Зося, её голос дрожал, выдавая панику.

— Тихо, не говори, — резко ответила Галина, стараясь сохранить самообладание. Она знала, что любой звук мог стать для них смертным приговором.

Они шли вдоль стен зданий, прячась в тенях, где лунный свет не мог их выдать. Но заражённые были повсюду. Их силуэты мелькали в переулках, шаги гулко отдавались в ночной тишине, а стоны сливались в жуткую какофонию. Галина понимала, что им нужно найти укрытие, и как можно скорее. Их ноги скользили по асфальту, а холодный ветер пронизывал тонкую одежду, но останавливаться было нельзя.

Свернули за угол, и наткнулись на двор окружённый полуразрушенными стенами. Здесь было тихо, но Галина не доверяла этой тишине. Она жестом велела детям спрятаться за перевёрнутым грузовиком. Они затаили дыхание, прислушиваясь. Вдалеке послышался хриплый вой, заражённые были близко. Галина знала, что их единственный шанс — это двигаться дальше, к реке.

Тем временем, в другом конце района Воля, Агнешка и её дочь Лена, пробирались через заваленные улицы. Агнешка, с пистолетом в руке и Леной, прижатой к её боку, двигалась быстро, но осторожно. Патронов оставалось мало, и каждый выстрел был на счету.

Францишек был ранен. Его лицо покрывала засохшая кровь, а правая рука висела плетью, но он все ещё держался. Константин сжимал в руках молоток, его взгляд метался по сторонам. Они остановились, чтобы перевести дыхание, и Францишек, тяжело дыша, сказал.

— Мы должны добраться до реки. Там могут быть лодки. Думаю, что это наш шанс выбраться из города.

Агнешка кивнула, хотя сомнения грызли её.

— Хорошо, ведите, — сказала она, стараясь скрыть дрожь в голосе.

Группа двинулась вперёд, пробираясь через узкие переулки и обходя открытые участки. Тьма становилась гуще, а запах гниения в воздухе невыносимым. Далёкие взрывы сотрясали землю, и каждый звук заставлял их сердца замирать. Они двигались молча, обмениваясь лишь короткими жестами, чтобы не привлекать внимания заражённых.

Внезапно за их спинами послышались шаги. Францишек обернулся и увидел несколько фигур, медленно приближающихся из темноты. Их глаза светились жутким блеском, движения были рваными, нечеловеческими.

— Бегите! — крикнул он, и группа бросилась вперёд.

Заражённые пошли за ними, их рычание становилось громче. В отчаянии Агнешка выстрелила в ближайшего преследователя. Грохот разорвал тишину, и тварь рухнула на землю, но остальные продолжали идти.

Они свернули в узкий переулок, заваленный мусором и обломками. Перепрыгивая через препятствия, наконец выбежали на набережную Вислы. Река темнела вдали, её воды отражали слабый свет луны. На берегу, к их облегчению, стояли несколько лодок, привязанных к причалу.

— Сюда! — крикнул Константин, бросаясь к ближайшей лодке.

Из темноты вынырнули новые фигуры привлечённые шумом. Они шли к группе, их руки тянулись вперёд, а рычание перерастало в вой. Францишек и Константин встали перед Агнешкой и Леной, готовясь защищать их.

— Берите лодку! — крикнул Францишек. — Мы их задержим!

Агнешка, не теряя времени, подхватила Лену и побежала к лодке. Она посадила девочку внутрь и начала отвязывать верёвку, пальцы дрожали от холода и страха. Францишек и Константин отбивались от заражённых, Францишек ударил одного трубой, а Константин раскроил голову другому молотком. Но тварей было много.

— Францишек, Константин, быстрее! — крикнула Агнешка, наконец освободив лодку.

Мужчины бросились к лодке. Они начали отплывать, но заражённые не сдавались. Один из них прыгнул в воду и поплыл к ним, его руки рассекали чёрную поверхность реки.

Агнешка выстрелила, и тварь исчезла под водой. Пистолет щёлкнул впустую, патроны кончились. Они были в лодке, посреди Вислы, но берег кишел мёртвыми, их силуэты мелькали в темноте.

— Что нам делать? — спросила Лена, её голос дрожал.

— Мы поплывём к другому берегу, — ответил Францишек, сжимая вёсла.

Они гребли изо всех сил, холодный ветер хлестал по лицам, а ночь казалась бесконечной.

00:45. Ночная тишина.

Последние отголоски дня, наполненного невыразимым ужасом, наконец, растворились в густой, как дёготь, ночной мгле. Город, ещё недавно разрывавшийся криками и звуками хаоса, теперь затаился, замер в неестественном, гнетущем молчании. Оно было обманчивым, словно паутина, и каждый, кто укрылся в своих временных убежищах, чувствовал это. Тишина была не отсутствием звука, а его искажением — напряжённой паузой, за которой должен был последовать новый, ещё более ужасный акт этого кошмара.

Большинство выживших нашли себе пристанища, где они отсиживались в ожидании неизбежного конца. Все они были измотаны, голодны, но живы. Но в эту минуту, в эту бесконечно растянутую секунду ночного кошмара, сама жизнь стала для них проклятием. Быть живым означало — чувствовать. Чувствовать, как по спине ползёт ледяной пот. Слышать, как собственное сердце колотится в ушах, заглушая все остальные звуки. Видеть, как тени на стенах начинают двигаться независимо от дрожащего пламени свечи.

Тишина была обманчивой. Она была не концом кошмара, а его кульминацией. Она была хищником, затаившимся перед прыжком. И каждый из выживших в глубине души знал — тьма за стенами их укрытий не пуста. Она наблюдает. Она дышит. И она знает, что они здесь.

День 4

29.06.2025.

05:14. Пробуждение в заброшенной лавке.

На рассвете четвёртого дня первые лучи солнца робко пробивались сквозь густые тучи дыма и пыли, освещая Варшаву, погружённую в новую, мрачную реальность. Город затих в зловещей тишине, нарушаемой лишь далёкими стонами заражённых и треском догорающих пожаров. Разрушенные здания, заваленные обломками улицы и брошенные автомобили создавали пейзаж, где каждый шаг мог стать последним.

Галина проснулась от холода, её тело затекло от сна на жёстком полу. Она лежала, прижимая к себе Зосю и Кубу, чьи лица были бледными от усталости и страха. Их дыхание было ровным, но тревожным, как будто даже во сне они чувствовали угрозу. Осторожно высвободившись, чтобы не разбудить детей, Галина поднялась и подошла к окну. Сквозь щели в заколоченных досках пробивался бледный утренний свет, освещая улицу, усеянную мусором и телами. По ней бродили заражённые, они двигались медленно, словно искали что-то. Галина нахмурилась, её сердце сжалось от тревоги.

Лавка, в которой они укрылись после бегства из подвала школы №56, была жалким убежищем. Пустые полки, разбитые витрины и разбросанные по полу банки говорили о том, что мародёры опустошили это место. Холодный воздух проникал через щели. Галина знала, что оставаться здесь нельзя, заражённые могли учуять их в любой момент. Она посмотрела на детей, спящих на старом одеяле. Зося, двенадцатилетняя девочка с усталыми глазами, свернулась калачиком, обнимая младшего брата Кубу. Их невинность разрывала Галине сердце, но она не могла позволить себе слабость. Они должны выжить.

Галина снова подошла к окну, её движения были осторожными, чтобы не издать ни звука. Сквозь узкую щель она внимательно наблюдала за улицей. Группа заражённых остановилась у перевёрнутой машины. Один из них поднял голову, словно принюхиваясь. Остальные замерли, их мутные глаза блестели в утреннем свете. Затем они двинулись дальше, их шаги были хаотичными, но направленными.

Вспоминая прошлую ночь, Галина содрогнулась. Когда они бежали из подвала школы, заражённые преследовали их. Тогда они чудом укрылись в этой лавке, но теперь она понимала, что это лишь временная передышка.

Галина вернулась к детям и нежно разбудила их. Зося протёрла глаза и села, её лицо было бледным, а под глазами залегли тёмные круги. Куба прижался к сестре, дрожа от холода, его маленькие руки вцепились в её рукав.

— Нам нужно идти, — тихо сказала Галина, стараясь, чтобы её голос звучал уверенно.

Зося кивнула, не задавая вопросов. Она была слишком взрослой для своих двенадцати лет, её глаза уже привыкли к страху. Куба молча встал, его взгляд был полон тревоги, но он старался держаться, подражая сестре. Галина почувствовала укол гордости за своих детей.

Она собрала пожитки. Галина знала, что они должны найти новое укрытие, еду, а главное безопасность.

Она подошла к задней двери лавки, прислушиваясь. Тишина снаружи была обманчивой, но выбора не было. Она осторожно приоткрыла дверь, её сердце колотилось так громко, что казалось, заражённые могли услышать его. Узкий переулок за дверью был пуст, но тени от соседних зданий создавали зловещий лабиринт. Галина жестом велела детям следовать за ней, и они вышли, двигаясь бесшумно. Зося держала Кубу за руку, её глаза метались по сторонам, а Галина шла впереди, сжимая нож.

Они шли вдоль стены, прячась в тенях, стараясь не наступать на стекло или мусор. Улицы Варшавы были усеяны обломками: разбитые машины, разбросанные сумки, тела, которые никто не хоронил. Воздух был холодным, с привкусом дыма и гниения, и каждый вдох напоминал о смерти окружавшей их.

Внезапно Зося замерла, её рука сжала руку Кубы.

— Мама, — прошептала она, указывая на угол здания.

Галина посмотрела и увидела заражённых, стоявших неподвижно, словно статуи. Их головы были слегка наклонены, а мутные глаза блестели в утреннем свете.

— Не двигайтесь, — прошептала она, прижимая детей к стене.

Заражённые начали двигаться, их шаги были рваными, но направленными. Они шли мимо не заметив выживших.

Галина с детьми пошли дальше, но удача отвернулась от них. Куба не заметил осколок стекла под ногой. Раздался резкий хруст эхом разнёсшийся в тишине. Галина замерла, её взгляд устремился к заражённым. Они повернули головы, их мутные глаза уставились прямо на источник звука. Затем они сорвались с места, их шаги загрохотали по асфальту.

— Бежим! — крикнула Галина, подхватив Кубу за руку. Зося бросилась следом, её ноги мелькали в стремительном беге.

Они петляли между обломками машин и стен, слыша за спиной нарастающий гул. Стоны заражённых сливались в жуткий хор от которого кровь стыла в жилах. Галина бросила взгляд назад, увидела, что преследователей становилось больше, словно из теней появлялись новые фигуры.

В отчаянии Галина заметила открытую дверь в полуразрушенном здании старого офиса. Это был их единственный шанс.

— Сюда! — крикнула она, вбегая внутрь. Зося захлопнула дверь за собой с такой силой, что петли заскрипели. Галина толкнула к двери шкаф. Они забаррикадировали вход, но не успели отдышаться, как раздался первый удар. Заражённые добрались до двери, их кулаки били по дереву с нечеловеческой силой. Стоны переросли в вой проникающий сквозь щели, и заставляющий дрожать всё внутри.

Галина прижала детей к себе, чувствуя, как их маленькие тела трясутся от страха. Дверь затрещала, шкаф сдвинулся на пару сантиметров.

— Мама, они прорвутся! — всхлипнула Зося, её глаза блестели от слез.

— Нет, — ответила Галина, хотя сама в это не верила. — Мы справимся.

Но правда была очевидна, что дверь не продержится долго. Заражённые били в неё с яростью. Галина сжала нож готовая защищать детей до последнего. Она толкнула Зосю и Кубу к задней части комнаты, надеясь найти другой выход, но там была только стена.

Дверь треснула, и заражённые хлынули внутрь. Их мутные глаза горели, руки тянулись к живой плоти. Галина закричала, бросившись на первого, и вонзила нож в его голову. Тварь рухнула, но за ней шли другие. Зося схватила доску и ударила одного из них, но её силы были ничтожны. Куба, в панике, спрятался за матерью, его крики смешались с воем заражённых.

Галина билась отчаянно, нанося удары ножом, но их было слишком много. Один из них схватил её за руку, его зубы впились в плечо, и она закричала от боли. Зося попыталась помочь, но другой набросился на неё, разрывая её хрупкое тело. Куба, в ужасе, бросился к сестре, твари настигли и его. Галина, истекая кровью, упала на колени, её нож выпал из рук. Последнее, что она увидела, были лица её детей, теперь неподвижные, и тени заражённых, нависшие над ней. Крики оборвались.

06:30. Утро в заброшенном здании.

В заброшенном здании на другом берегу реки Вислы, где укрылись Агнешка, Лена, Францишек и Константин, царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь скрипом ветра в разбитых окнах.

Здание, когда-то бывшее небольшим офисом, представляло собой жалкие руины. Пол был усеян обломками мебели, разбросанными бумагами и осколками стекла. Запах едкого дыма от далёких пожаров, создавал удушающую атмосферу.

Агнешка сидела на холодном полу, прижимая к себе Лену, чьи большие глаза были полны тревоги. Её собственные руки дрожали, когда она делила последние крошки хлеба, пытаясь растянуть их, чтобы хватило дочери. Её одежда была порвана, волосы спутаны, а под глазами залегли тёмные круги. Она старалась держаться ради Лены, но страх и усталость подтачивали её силы. Францишек стоял у окна, его лицо было мрачным, глаза покраснели от недосыпа. Он сжимал нож. Его правая рука висела плетью, раненая в схватке накануне, но он не жаловался, лишь внимательно следил за улицей. Константин лежал на полу, завернувшись в старую куртку, его тяжёлое дыхание выдавало нервозность.

— У нас кончается еда, — сказала Агнешка, её голос был тихим, но твёрдым, обращаясь к Францишку. — И вода. Лена не выдержит без питания. Нужно искать запасы.

Францишек кивнул, не отрывая взгляда от улицы.

— Я знаю. Но выйти сейчас — это самоубийство. Заражённые повсюду.

Константин приподнялся, потирая шею, его голос дрожал от нетерпения.

— Может, стоит рискнуть? Мы не можем сидеть здесь вечно.

Снаружи послышался низкий стон, затем шорох шагов. Францишек жестом велел всем замолчать и прильнул к щели в стене. На улице, в нескольких метрах от здания бродили заражённые.

— Они ищут, — прошептал Францишек, его голос дрожал. — Есть супермаркет в паре кварталов. Если будем осторожны, можем попробовать туда пробраться. Но нужно отвлечь их.

— Как? — спросил Константин. — Любой шум привлечёт их к нам.

— Можно бросить что-то в другую сторону, — предложила Агнешка. — Создать отвлечение.

Лена подняла голову.

— Я могу помочь, мама. Я маленькая, меня не заметят.

Агнешка покачала головой, её голос стал строгим.

— Нет, ты останешься со мной.

Францишек кивнул.

— Она права. Мы сделаем это вдвоём с Константином. Вы с Леной прикроете нас.

— Тихо, — прошептал Константин. — Не двигайтесь.

Все замерли. Снаружи стоны заражённых стали громче, шаги ускорились. Францишек прижался к стене. Заражённые подошли ближе, их тени мелькали в щелях окон. Один из них, с разорванным лицом, остановился прямо у здания, его мутные глаза уставились в пустоту. Их шаги были хаотичными, но направленными к источнику звука.

Минуты тянулись, как часы. Наконец, мёртвые начали расходиться, их стоны затихли вдали. Группа выдохнула, но напряжение не ушло.

— Это было слишком близко, — сказал Константин, его голос дрожал.

­ — Надо идти сейчас, пока они не вернулись, — ответила Агнешка.

Францишек кивнул.

— Хорошо. Собираемся. Двигаемся тихо, держимся теней. Если увидите их, не кричите.

Они вышли через заднюю дверь, двигаясь бесшумно в сторону супермаркета. Улица была лабиринтом из обломков: разбитые стёкла, искорёженный металл, тела, некоторые из которых ещё шевелились. Заражённые бродили повсюду, их стоны эхом разносились в тишине. Агнешка крепко держала Лену за руку, её нож был наготове в другой. Францишек, сжимая свой нож, шёл впереди, его раненая рука болела, но он не показывал слабости. Константин, с металлической трубой, замыкал группу, его глаза метались по сторонам, выискивая угрозу.

Они двигались бесшумно, стараясь не наступать на стекло или мусор. Супермаркет на Гжибовской был в трёх кварталах. Когда они свернули за угол, Францишек замер, подняв руку. Впереди, посреди улицы, стояла группа заражённых, около пятнадцати.

— Назад, — прошептал Францишек, указывая на переулок. Они отступили, прижавшись к стене, сердца колотились. Мёртвые прошли мимо, их неровные шаги создавали пугающий ритм. Агнешка затаила дыхание, молясь, чтобы Лена не издала звука.

Они дождались, пока стоны затихли, и продолжили путь, перебегая от тени к тени. Супермаркет на Гжибовской наконец показался впереди. Выглядел как руины забытого мира. Разбитые витрины, опрокинутые стеллажи и запах гниющей еды создавали гнетущую атмосферу. Агнешка шагала по заваленному мусором полу, сжимая нож в одной руке и крепко держа Лену другой. Девочка прижималась к матери, её большие глаза тревожно осматривали полумрак магазина. Рядом шли Францишек и Константин. Тишина давила, прерываемая лишь стонами заражённых, доносившиеся с улицы.

Агнешка искала взглядом хоть что-то полезное. В углу, под упавшей полкой, она заметила несколько банок, драгоценный запас, который мог продлить их жизнь. Сердце заколотилось, но она заставила себя двигаться медленно. Один неверный шаг, и всё может быть кончено.

— Лена, держись рядом, — прошептала она, едва шевеля губами. Девочка кивнула.

Агнешка потянулась к банке, пальцы дрожали. Холодное стекло выскользнуло из рук, и с оглушительным звоном разбилось о пол. Эхо разнеслось по магазину, словно взрыв.

Всё замерло.

Кровь застыла в жилах Агнешки. Она знала, что будет дальше.

Снаружи стоны зараженных усилились, перерастая в яростный хор. Затем послышались шаги в их сторону. Они услышали.

— Бежим! — крикнул Константин, бросаясь к задней части магазина с поднятой трубой. Францишек рванул следом, его нож сверкнул в тусклом свете.

Агнешка подхватила Лену на руки и побежала к выходу. Тела, в разной степени разложения, ворвались через разбитые окна, глаза мутные, налитые кровью, рты искажены в зверином оскале. Одни хромали, другие шли, будто не чувствуя ран. Францишек встретил первого у окон, вонзив нож в череп. Тварь рухнула, но за ней шли другие. Он ударил ещё раз, попав в шею заражённого с изуродованным лицом, в ответ когти полоснули по руке. Францишек зашипел от боли, но сумел добить его ударом в висок.

Агнешка бежала, задыхаясь, Лена оттягивала ей руки. Позади раздавались звуки боя, рычание, удары, стоны Францишка. Но она не могла оглянуться. Выход был близко, всего в нескольких шагах. Однако, завернув за угол, она замерла: стая перекрыла путь к задней двери.

— Нет! — крик вырвался из её груди. Она толкнула полку. — Лена, прячься! Не двигайся!

Лена всхлипнула, свернувшись в комок за стеллажом.

Агнешка развернулась подняв нож. Заражённые наступали, их стоны сливались в оглушительный гул. Она ударила ближайшего, целясь в голову, но промахнулась, попав в плечо. Тварь даже не дрогнула. Поправив хватку, она ударила снова, нож вошёл в череп, и заражённый рухнул. Но на его место тут же встал другой, когти метили ей в лицо. Она увернулась и всадила клинок в глазницу. Тело упало, но силы покидали её.

Францишек отбивался у окон, но его раненая рука ослабла, кровь текла по рукаву. Он убил ещё двоих, но мёртвые сомкнулась вокруг него. Его крик заглушили звуки рвущейся плоти. Агнешка стиснула зубы подавляя слёзы, нужно было спасать Лену.

Константин сражался яростно, его труба крушила черепа, но заражённые не отступали. Один бросился на него, зубы клацнули у горла. Константин ударил, тварь упала, но другая вцепилась ему в ногу зубами.

— Уходите! — прохрипел он, взглянув на Агнешку. — Я их задержу!

Она замерла. Выбора не было. Заражённых становилось всё больше.

— Беги! — крикнул Константин ещё раз, ударяя по голове очередной твари.

Агнешка вытащила Лену из укрытия и они побежали к выходу. Мёртвые отвлеклись на Константина. Они выскочили в переулок, ослеплённые солнцем, спотыкаясь о мусор.

Позади крики Константина стихли. Слёзы текли по щекам, пока Агнешка бежала, прижимая Лену к груди. Константин погиб. Францишек погиб. Супермаркет был отчаянной попыткой, и цена оказалась слишком высокой. Несколько банок еды — их жалкий улов, просто не стоили таких потерь.

Они бежали, пока лёгкие не начали гореть, пробираясь через завалы разрушенного города. Агнешка крепко сжимала руку Лены, чувствуя, как маленькие пальцы дочери дрожат в её ладони. Девочка спотыкалась, её дыхание срывалось на всхлипы, но Агнешка не отпускала руки, тянула вперёд, почти волоча за собой. Останавливаться было нельзя, за их спинами, в лабиринте мёртвых улиц, раздавались звуки: хриплые стоны заражённых, шорох их шагов. Они были близко, и этот факт леденил кровь.

Агнешка стиснула зубы, пот стекал по лицу, щипал глаза, но она не смела остановиться, чтобы вытереть его. Лена, её маленькая Лена, задыхалась от усталости, её шаги становились всё более неуверенными. «Держись, малышка, держись», — шептала мама. В памяти всплывали обрывки утра: крики товарищей, кровь, безумные глаза тварей, ворвавшихся внутрь.

Впереди показался театр на Маршалковской улице. Его силуэт вырисовывался окружённый баррикадами из старой мебели, досок и колючей проволоки. Когда-то величественное здание теперь выглядело как раненый зверь прижавшийся к земле. Но для Агнешки это было спасение, маяк в агонии происходящего. Она собрала последние силы, ускорила шаг, таща Лену за собой. Ноги горели, лёгкие разрывались, но она бежала, словно от этого зависела не только их жизнь, но и всё, что ещё оставалось человеческого в её душе.

Охранники у входа заметили их издалека. Двое мужчин, сжимавших винтовки, бросились к двери, отодвигая тяжёлый засов. Их лица, покрытые грязью и усталостью, омрачились, когда они разглядели Агнешку и Лену.

— Быстрее, внутрь! — рявкнул один из охранников, помогая им переступить порог. Дверь с грохотом захлопнулась отрезая звуки внешнего мира.

Агнешка рухнула у стены, её ноги подкосились, словно кто-то выдернул из них последние нити силы. Она прижала Лену к груди, чувствуя, как девочка дрожит всем телом. Мама шептала ей слова утешения.

— Всё хорошо, мы в безопасности, я с тобой.

Внутри театра царила напряжённая тишина. Пара десятков выживших, собравшихся на сцене, смотрели на них. В их глазах читались облегчение, потому что ещё двое уцелели, и скорбь за тех, кто остался снаружи.

Агнешка смотрела в пустоту, её разум заполняли воспоминания о дне: о бегстве, о потерях, о крови, пропитавшей их путь. Лена уснула в её объятиях, её лицо было мокрым от слез, но дыхание стало спокойнее. Агнешка погладила её волосы, и в этот момент что — то внутри неё окрепло. Она будет бороться, ради дочери, ради памяти погибших.

16:02. Театр.

Театр, некогда символ культуры и искусства, теперь выглядел как крепость. Тяжёлые деревянные двери были забаррикадированы шкафами и стульями, окна первого этажа заложены досками. На крыше дежурили двое с винтовками, их силуэты едва виднелись на фоне серого неба. Внутри было темно, лишь несколько свечей и фонарей разгоняли мрак. На сцене, заваленной обломками декораций, собрались люди, измождённые, с глазами, в которых читались страх и отчаяние.

Через час Александер, пожилой мужчина с сединой в волосах, созвал всех на сцену. Он был неофициальным лидером группы, его спокойный голос и твёрдость внушали уверенность.

— Мы не можем здесь оставаться, — сказал Александер. — Заражённые найдут нас. Они собираются в стаи, и с каждым днём их становится больше.

Юлия, молодая женщина в полицейской форме, подняла руку. Её голос дрожал.

— Но куда нам идти? Город мёртв. Везде эти твари.

— Есть военная база в Модлине, — ответил Александер. — Если там ещё держатся, у нас будет шанс. Еда, оружие, защита.

Мужчина средних лет, с лицом, покрытым шрамами, фыркнул.

— Модлин? Это больше 100 километров. Мы не дойдём с детьми и ранеными.

— Оставаться здесь — это ждать смерти, — отрезал Александер. — Они нас найдут и прорвутся. Вопрос времени.

Агнешка слушала молча, её взгляд был прикован к Лене. Девочка спала, её дыхание было неровным. Она не могла представить, как они пройдут двадцать километров через город, полный заражённых. Но Александер был прав: театр не выдержит осады.

Она подняла глаза на Александера, её голос был тихим, но твёрдым.

— Сколько у нас еды?

Александер нахмурился, переглянувшись с Юлией.

— Два пакета галет и банка тушёнки. Воды три бутылки на всех. До завтра протянем. Дождемся утра. Но если заражённые прорвутся раньше, у нас не будет выбора.

22:04. Ночь в театре.

Солнце клонилось к закату, и театр погрузился в тревожную тишину. Выжившие разошлись по углам, пытаясь уснуть или хотя бы забыться. Лена прижалась к матери, её маленькое тело дрожало от холода. Агнешка укрыла её своей курткой, шепча слова утешения.

— Всё будет хорошо, малышка. Мы выберемся.

Внутри неё рос страх. Она слышала стоны заражённых снаружи, низкие, хриплые звуки, которые становились всё ближе. Они не спали, не отдыхали, не знали усталости. А она? Её глаза закрывались сами собой, руки дрожали, но сон был роскошью, которую она не могла себе позволить. Не сейчас.

Внезапно тишину разорвал крик. Агнешка вскочила, схватив нож. На крыше раздались выстрелы, резкие, отрывистые хлопки, эхом отдавшиеся в стенах театра. Все проснулись, дети заплакали, взрослые схватились за оружие: кто за ножи, кто за обломки труб. Александер подбежал к лестнице, ведущей на крышу, крикнув.

— Что там?!

Ответа не последовало. Вместо этого послышался звук падающего тела, тяжёлый удар, от которого задрожали доски. Один из охранников, парень с перевязанной рукой, скатился вниз, грудь была разорвана. Его глаза, широко раскрытые, остекленели в момент смерти.

— Они на крыше! — крикнул второй охранник, прежде чем его голос оборвался новым выстрелом.

Театр ожил хаосом. Заражённые ломились в двери, их пальцы скребли по дереву, доски трещали под напором. Агнешка подхватила Лену, прижав её к себе.

— Держись за меня! Не отпускай!

Александер бросился к баррикаде пытаясь укрепить её, но было поздно. Дверь поддалась, и в зал ворвалась толпа заражённых, их рваные тела, мутные глаза и клацающие зубы заполнили пространство. Выжившие кричали, размахивая оружием, но их было слишком мало. Агнешка ударила ножом первого, кто бросился на неё, его кровь брызнула ей в лицо. Второй схватил её за ногу, но она пнула его, вырвавшись.

— Лена, беги к сцене! — крикнула она, толкая дочь вперёд.

Девочка побежала, спотыкаясь, её одеяло упало на пол. Агнешка бросилась за ней, но путь преградила тварь с разорванным лицом. Она ударила снова, нож вошёл в череп с хрустом, но за тварью уже была вторая, третья.

В этот момент раздался грохот, не выстрел, а что — то громче, мощнее. Стена театра содрогнулась, и часть её обрушилась внутрь, подняв облако пыли. Сквозь дым и обломки Агнешка увидела силуэт грузовика, его фары ослепили её. Из кабины выпрыгнул мужчина в военной форме, с винтовкой в руках. За ним последовали ещё двое, открывая огонь по зараженным.

— Все сюда! — крикнул он. — Быстро!

Агнешка схватила Лену, подбежав к грузовику. Военные прикрывали их, стреляя без остановки. Александер и несколько других выживших тоже добрались до машины, но многие остались лежать на полу театра, их крики заглушались рычанием заражённых.

Грузовик тронул с места, пробивая путь через улицы Варшавы. В кузове было тесно, раненые стонали, Лена прижималась к Агнешке, её лицо было мокрым от слёз. Мужчина в военной форме, сидевший рядом с водителем, обернулся к ним. Его лицо было суровым, а глаза холодными.

— Капитан Врубель, — представился он. — Мы из Модлина. Вы последние, кого мы забрали.

Агнешка посмотрела на Лену. Её сердце сжалось от надежды и страха одновременно. Они выжили, но какой ценой? Один укус и человек становился одним из них. Она не могла допустить, чтобы это случилось с Леной.

Грузовик мчался сквозь ночь, фары выхватывали из темноты тени заражённых мелькавшие между зданиями. Агнешка обняла дочь, шепнув.

— Мы справимся, малышка. Обещаю.

День 5

30.06.2025.

04:33. Окраины Варшавы.

Грузовик грохотал по заваленным обломками улицам, его фары прорезали густой туман, окутывавший окраины Варшавы. Капитан Врубель, сидя на переднем сиденье, отрывисто отдавал приказы водителю, его голос был твёрдым, но напряженным. Александер, находившийся сзади, всматривался в тени, его глаза метались к каждому движению. Рёв двигателя казался маяком, привлекающим нежелательное внимание. Агнешка, прижимая Лену, сидела в углу, маленькая фигурка дочери прижималась к ней, обе дрожали от холода и страха. Юлия с забинтованной ногой, её сын, цепляющийся за неё, и горстка других молчали, их лица были масками измождения и ужаса.

Главная дорога впереди была перекрыта массой заражённых, сотнями особей, их тела извивались, как живая волна. Стоны, гортанные и пронзительные, разрезали утреннюю тишину, головы повернулись на звук двигателя грузовика, глаза сверкнули дикой жаждой. Они хлынули вперёд, хромая, шаркая, но все двигались одним инстинктом. В считанные мгновения они были у грузовика, цепляясь за борта, их руки скребли по металлу. Одна женщина, с разорванным наполовину лицом, поднялась на капот, её зубы скрежетали по лобовому стеклу. Мужчина с раздробленной ногой, карабкался по боку, его пальцы нащупали край грузового отсека.

Голос Врубеля прорезал хаос.

— Остановись! Их слишком много!

Водитель ударил по тормозам, грузовик содрогнулся и остановился. Заражённые наваливались на двери, их вес угрожал опрокинуть машину. Сердце Агнешки колотилось, её руки крепче обхватили Лену, которая всхлипывала, зарыв лицо в грудь матери. Александер, сжимая винтовку, крикнул.

— Мы не можем здесь оставаться!

Врубель, с мрачным лицом, оценил ситуацию. Дорога была тупиком, заражённых слишком много, чтобы прорваться. Он вернулся в Варшаву, движимый чувством вины, чтобы спасти, кого мог, но теперь, столкнувшись с этой ордой, он знал, что оставаться в грузовике самоубийство.

— Покинуть грузовик!, — приказал он, его голос был твёрдым, несмотря на панику.

Заражённые сосредоточили всю свою атаку на транспорте, их оглушительные стоны, и удары по металлу заглушали звуки шагов группы. Врубель, не теряя ни секунды, повел их в узкий боковой переулок окутанный густым туманом, который скрывал их силуэты. Заражённые продолжали цепляться за грузовик, не замечая исчезновения людей, их внимание оставалось приковано к машине, став идеальной приманкой в серой мгле.

06:41. Начало тихого пути.

Они двигались прижимаясь к холодным, обшарпанным стенам зданий, шаги были едва слышны на заваленном мусором тротуаре. Битое стекло хрустело под ногами, искорёженный металл торчал из-под обрушенных фасадов, а тела… некоторые ещё подёргивались, лежали повсюду, их стоны служили жутким напоминанием о присутствии заражённых. Воздух был пропитан запахом гари и разложения, а густой, удушающий туман скрывал их от посторонних глаз, но и сам таил в себе опасности. Он обволакивал всё вокруг, делая каждый шаг слепым испытанием, где за следующим углом могла поджидать смерть.

Солдаты, с винтовками наготове, двигались бесшумно, их лица были напряжены, глаза метались по теням. Сержант Ковальски, шёл впереди, его рука лежала на рукоятке ножа, готовый к ближнему бою, если винтовка подведёт. Рядовой Новак, прикрывал тыл, его дыхание было тяжёлым, но он старался не отставать. Гражданские, среди которых была Агнешка с Леной, Юлия с сыном и ещё несколько измождённых фигур, держались вместе.

Лена крепко сжимала руку матери. Агнешка чувствовала, как дрожит её дочь, но не смела произнести ни слова, тишина была их единственным щитом. Юлия, хромая на забинтованной ноге, еле поспевала, её лицо побелело от боли и усталости. Её сын, мальчик лет десяти, держал за руку, его собственное лицо было бледным от страха, но он не отставал, зная, что от этого зависит их жизнь.

Врубель подал знак остановиться на перекрёстке, его глаза сузились при виде далёкой фигуры, одинокого инфицированного, бредущего сквозь туман. Тварь двигалась медленно, её голова была опущена, но Врубель знал, что малейший звук может привлечь её внимание. Он замер, и вся группа застыла вместе с ним. Заражённый остановился словно принюхиваясь, его мутные глаза блуждали по туману. В этот момент раздался далёкий грохот, вероятно, другой выживший совершил роковую ошибку, и тварь, издав низкий стон, двинулась в ту сторону. Врубель выдохнул, его плечи слегка расслабились.

— Продолжаем движение, — прошептал он, и они пошли дальше, стараясь не наступать на стёкла или мусор.

Разум Агнешки метался, воспоминания о стадионе, супермаркете и залитых кровью улицах мелькали перед глазами, как кадры из кошмарного сна. Она взглянула на Лену, и прошептала, едва шевеля губами.

— Держись, солнышко.

Внезапно сержант Ковальски замер, подняв руку. Все остановились, их дыхание застыло в груди. Из тумана донёсся шорох, тихий, но отчётливый. Врубель прищурился пытаясь разглядеть источник звука. Из-за угла медленно выползла фигура заражённого, его кожа была серой, глаза мутными, а изо рта текла слюна. Он двигался прямо к ним, но, казалось, не видел их. Группа стояла неподвижно, молясь, чтобы он прошёл мимо.

Удача отвернулась от них. Лена, не выдержав напряжения, издала тихий всхлип. Заражённый резко повернул голову, его глаза впились в девочку, и он издал низкий гортанный рык. Врубель не колебался: он поднял винтовку и выстрелил. Пуля попала точно в голову, и тварь рухнула на землю. Но звук выстрела эхом разнёсся по переулку, и из тумана послышались ответные стоны — это другие зараженные услышали их.

— Бежим! — крикнул Врубель, и группа сорвалась с места, петляя между обломками. Стоны заражённых становились громче, их шаги загрохотали по асфальту. Агнешка подхватила Лену на руки, её сердце колотилось. Солдаты прикрывали их, стреляя на ходу, но патронов было мало, и каждый выстрел был на вес золота.

Они свернули в узкий проход между зданиями надеясь сбить преследователей с толку. Туман здесь был ещё гуще, и они почти на ощупь продвигались вперёд спотыкаясь о мусор. Наконец, стоны начали затихать, и группа остановилась тяжело дыша. Врубель огляделся, его лицо было мрачным.

— Мы не можем так продолжать, — сказал он тихо. — Они нас найдут. Нужно найти укрытие, переждать.

Агнешка прижала Лену к себе, чувствуя, как дрожит её тело.

— Где? — спросила она.

Врубель указал на тёмный силуэт впереди, заброшенное здание, вероятно, склад, двери которого были приоткрыты.

— Туда. Быстро и тихо.

Они двинулись к складу, стараясь не издать ни звука. Внутри было темно и сыро, но это лучше, чем открытая улица. Врубель закрыл дверь, задвинув тяжёлый засов, и группа затаилась в темноте, прислушиваясь к стонам заражённых снаружи. Они были близко, но, кажется, не знали, куда исчезли люди.

Агнешка опустилась на пол, прижимая Лену к себе. Девочка плакала беззвучно, её маленькие плечи тряслись.

— Всё будет хорошо, — прошептала Агнешка, хотя сама в это не верила. — Мы справимся.

Но в её сердце росло отчаяние. Путь был ещё долог. Она посмотрела на Врубеля, который стоял у двери, его лицо было каменным. Он знал, что это только начало, и что впереди их ждут новые испытания. Но сдаваться было нельзя — ради тех, кто ещё жив, ради Лены, ради всех, кто надеялся на спасение.

11:54. Первая встреча.

К полудню туман начал редеть, словно нехотя отступая под слабым напором невидимого света. Перед группой выживших открылись скелетные останки города, кости которого выступали из — под земли, как обугленные рёбра умершего зверя. Они достигли парка, места, где когда-то звучал детский смех, а теперь царила мёртвая тишина. Деревья тянули свои ветви к небу, словно в безмолвной мольбе, а земля под ногами была усеяна не только упавшими сучьями, но и телами: неподвижными, истерзанными, с застывшими в ужасе глазами.

Врубель поднял руку, подавая знак остановиться. Его голос, хриплый и низкий, прорезал тишину.

— Привал.

Группа опустилась за массивным упавшим деревом, чей ствол был изрешечён следами пуль и покрыт пятнами копоти. Юлия, чья правая нога была обмотана, стиснула зубы, когда Александер, опустился рядом. Кровь медленно сочилась сквозь ткань, оставляя тёмные пятна на земле. Руки Александера, твёрдые и уверенные, несмотря на дрожь от напряжения, начали разматывать повязку. Его пальцы, привыкшие к стерильным операционным, теперь были покрыты грязью, но он не дрогнул. Рядом Агнешка прижимала к себе Лену.

Тишина разорвалась резким хрустом ветки. Все замерли, их взгляды направились к источнику. Из за деревьев вышла стая заражённых. Сначала пять, затем десять, их серые покрытые язвами тела двигались беспорядочно, но с жуткой целеустремленностью. Мутные, налитые кровью глаза горели голодом, а их рваные стоны наполнили воздух. Врубель мгновенно поднял винтовку, его палец лёг на спусковой крючок, но Агнешка схватила его за руку.

— Их много, — прошипела она, её голос дрожал от ужаса. — Мы не сможем сразиться со всеми!

Заражённые, почуяв движение, бросились вперёд, их руки рассекали воздух. Врубель выстрелил, и пуля с глухим хрустом пробила голову ближайшего, тот рухнул, но другие уже были рядом. Александер отбросил аптечку, и размахнулся винтовкой, словно дубинкой, с отвратительным треском расколов череп другого. Агнешка оттолкнула Лену за спину, пистолет, который ей дали военные, дрогнул в руке. Она выстрелила, но попала в дерево, и заражённый, с искажённым, едва человеческим лицом, прыгнул на неё. В последний момент она увернулась, её нож сверкнул в тусклом свете, вонзившись в висок твари. Он упал, но тут же другой занял его место, его когти полоснули по руке Агнешки, оставив жгучие борозды. Боль обожгла её, она закричала, но собрав все силы, ударила ножом вверх, под челюсть. Заражённый рухнул, его кровь брызнула на траву смешиваясь с грязью.

Бой был хаотичным, отчаянным. Стая поредела, но не раньше, чем один из заражённых схватил сына Юлии. Мальчик пронзительно закричал, тварь повалила его на землю. Александер и Врубель бросились на помощь, их удары были быстрыми и беспощадными. Заражённый рухнул, но крики мальчика эхом разносились по парку, словно маяк для других тварей.

— Тише! — рявкнул Врубель, его голос был полон ярости и страха.

Юлия, хромая сильнее, чем прежде, подбежала к сыну, её лицо было белым как мел, глаза полны слёз. Она обняла его, шепча слова утешения, но её собственная боль, физическая и душевная были невыносимы.

Группа двинулась дальше оставив за собой тела заражённых. Юлия еле держалась на ногах, опираясь на сына, её лицо искажено болью. Врубель шёл впереди, сжимая винтовку крепко, его взгляд блуждал по деревьям и кустам. Он понимал, что этот зелёный покров их единственный союзник, но и он не укроет их вечно. Стоны заражённых доносились издалека, напоминая, что безопасность — это мираж тающий с каждым шагом. Агнешка, чья рука кровоточила, стиснула зубы, и продолжала идти держа Лену за руку.

15:16. Церковь.

К середине дня группа достигла края города. Врубель, чьё лицо было покрыто слоем пыли и пота, молча указал на церковь вдали. Её шпиль, сломанный и покосившийся, торчал как кривой палец, указывающий в небо, но стены казались целыми. Они шли молча.

Внутри церкви было холодно и сыро, воздух пропитался запахом плесени и старого дерева. Скамьи перевёрнуты, некоторые сломаны, словно в порыве ярости кто-то пытался уничтожить всё, что напоминало о прошлом. Пыль висела в воздухе, мерцая в слабых лучах света, пробивавшихся через разбитые витражи. Агнешка, чьи ноги подкашивались от усталости, рухнула на пол. Девочка прижалась к матери.

— Мама, мы умрём? — прошептала она, и этот вопрос, такой простой и детский, пронзил сердце Агнешки как нож.

Горло Агнешки сжалось, будто кто-то невидимый стиснул его рукой. Она выдавила улыбку.

— Нет, солнышко. Мы доберёмся до Модлина, — сказала она. Внутри она сомневалась. Сомневалась во всём. Заражённые были повсюду, и они неумолимы, как сама смерть. Она вспомнила утренний побег, брошенный грузовик, который стал ловушкой.

Юлия, прислонившись к скамье, поморщилась от боли, когда Александер, опустился рядом, чтобы осмотреть её ногу. Повязка была пропитана кровью, тёмные пятна расползались, как чернила по бумаге.

— Плохо дело, — прошептал он низким голосом, чтобы не услышали другие.

Врубель, стоявший у входа, услышал его слова. Его лицо окаменело.

— Мы не можем её оставить, — сказал он, но его глаза, полные боли и сомнения, выдавали правду: возможно, придётся. Он знал, что выживание часто требует жертв, но мысль об этом разрывала его изнутри.

Церковь предложила короткую передышку. Врубель стоял на страже у двери, его винтовка была наготове. Александер продолжал ухаживать за ранеными, его движения были механическими, словно он пытался заглушить собственные мысли работой. Агнешка посмотрела на Лену, которая уснула в её объятиях, её дыхание было неровным, а лицо бледным.

Группа отдыхала, но их покой был хрупким, как стекло, готовое разбиться от малейшего толчка. Врубель, не отрывая глаз от двери, сжал кулаки. Он знал, что им предстоит двигаться дальше. Они не могли остановиться. Не сейчас. Не здесь.

20:33. Приближение ночи.

Вечером стены церкви, некогда символ веры и убежища, казались хрупким щитом против надвигающейся тьмы. Холодный, сырой воздух пропитывал всё вокруг, а слабый свет, пробивавшийся сквозь трещины в стенах, отбрасывал длинные, зловещие тени на каменный пол. Стоны заражённых, далёкие и приглушённые, теперь эхом отдавались ближе, их голоса проникали внутрь, как предвестники неизбежного.

Врубель расхаживал у двери, его шаги гулко отдавались в помещении. Он бормотал себе под нос, голос низкий и напряжённый.

— Мы не можем здесь оставаться. Нас могут найти.

Его слова повисли в воздухе, как приговор. Он остановился, взгляд метался по забаррикадированному входу, словно он пытался найти в нём слабое место, которое можно укрепить, но знал — это бесполезно. Двери, заваленные обломками скамей и досок, не выдержат напора толпы заражённых.

Агнешка, прижимая к себе Лену, сидела на холодном полу, её спина упиралась в стену. Смотрит на вход, словно она пытается взглядом удержать дверь закрытой. Агнешка спросила Врубеля, голосом едва слышным.

— Куда нам конкретно идти?

Врубель достал карту с потрёпанными краями, указал на извилистую линию ведущую через леса к Модлину.

— Это наш шанс, — сказал он. Cвернул карту и сунул её в карман, его лицо было мрачным.

Когда солнце опустилось за горизонт, отбрасывая последние лучи через разбитые окна, церковь погрузилась в полумрак. Группа начала готовиться к выходу. Юлия, бледная и слабая, настояла на том, чтобы идти, хотя нога была едва способна выдержать вес тела. Её сын, мальчик с впалыми щеками, поддерживал её, маленькие руки крепко сжимали руку матери.

Агнешка проверила свой пистолет, холодный металл в руке казался чужим и тяжёлым. Два патрона, если придётся защищаться. Она спрятала его за пояс, её пальцы на мгновение задержались на рукоятке, словно ища в ней уверенность. Лена проснувшись смотрела на мать, ища защиты.

Ночь надвигалась. Врубель подошёл к двери, его рука легла на засов, и он глубоко вдохнул, словно набираясь сил.

— Пора, — сказал он тихо, и группа шагнула в темноту.

День 6

1.07.2025.

05:26. Утро в лесу.

Рассвет пробивался сквозь густую листву леса, но его свет не приносил тепла. Группа, ведомая капитаном Врубелем, двигалась через заросли, их шаги заглушались мягким ковром хвои и опавших листьев. Лес, казалось, был убежищем после кошмара городских улиц. Врубель шёл впереди, его винтовка была наготове, глаза внимательно осматривали каждый куст. Александер прикрывал тыл. Агнешка, держа Лену за руку, чувствовала, как холодный металл пистолета оттягивает пояс. Юлия, хромая сильнее, чем вчера, опиралась на сына, чьи глаза были полны страха, но он не отпускал её руки.

Воздух был влажным, пропитанным запахом сырости. Птицы молчали, и только редкий шорох ветра нарушал тишину. Лена, чьи маленькие пальцы дрожали в ладони Агнешки, прошептала.

— Мама, мы уже близко?

Агнешка выдавила улыбку.

Врубель остановился, подняв руку. Впереди, сквозь деревья, виднелся заброшенный военный пост, несколько палаток, окружённых колючей проволокой, и оставленный бронетранспортёр.

— Проверим, — сказал он тихо. — Может быть, там есть припасы.

Группа двинулась вперёд, их шаги стали ещё осторожнее. Пост выглядел брошенным, но что-то в его тишине настораживало. Врубель, сержант Ковальски и рядовой Новак вошли первыми с оружием наготове. Остальные ждали у входа, прислушиваясь к каждому шороху.

Внутри палаток, пропитанных запахом сырости, нашли ящики с консервами и бутылки с водой. Свет утреннего солнца, пробивавшийся сквозь прорехи в брезенте, отбрасывал тусклые блики на металлические банки, словно дразня выживших обещанием спасения. Врубель, чьё лицо покрылось грязью и щетиной, внимательно следил за каждым движением снаружи.

Ковальски потянул за один из ящиков, его мышцы напряглись, ожидая сопротивления, но вместо этого проволока, скрытая под слоем листвы и грязи, натянулась с едва слышимым звоном, и тут же металлический лязг, словно удар колокола, эхом разнёсся по лесу. Механизм, спрятанный под землёй, ожил, выдавая их присутствие. Врубель замер.

— Ловушка! — рявкнул он, его голос был полон ярости и ужаса, но слова утонули в нарастающем гуле, который поднимался из чащи, будто лес собирался поглотить их. Донеслись стоны, низкие, хриплые, нечеловеческие, и десятки заражённых вышли к посту, их мутные глаза блестели в утреннем свете, как у хищников, почуявших добычу.

Заражённые ворвались на пост. Врубель выстрелил первым, пуля с глухим хрустом пробила голову ближайшего, и тот рухнул, но за ним уже шли другие. Их тела, покрытые язвами и чёрными венами, двигались с ужасающей целеустремлённостью, рты, полные слюны и крови, жутко клацали. Ковальски, отбросив ящик, выхватил нож и рубил направо и налево, его лезвие вонзалось в шеи и черепа, но заражённых было слишком много. Кровь брызгала на его форму, смешиваясь с грязью, а его лицо исказилось от ярости и отчаяния. Новак, стоя у бронетранспортёра, стрелял короткими очередями, каждая пуля находила цель.

Агнешка, толкнув Лену за ящики, выхватила свой нож. Её сердце билось так громко, что заглушило все звуки, но она не могла позволить страху взять верх. Заражённый, с разорванной челюстью, бросился на неё, его руки метили в лицо. Она увернулась, и её нож сверкнул в тусклом свете, вонзившись в висок твари. Мёртвый рухнул, но другой уже был рядом, его мутные глаза горели голодом. Агнешка ударила снова, лезвие вошло в глазницу, и кровь хлынула на её руки. Она задыхалась, но продолжала драться.

Юлия, пытаясь защитить сына, схватила металлический прут, валявшийся у палатки. Её силы угасали, нога едва держала, но она подняла оружие, лицо искажено решимостью.

— Прячься, Филипп! — крикнула она, но её голос оборвался, когда заражённый бросился на неё. Его зубы вонзились в шею, кровь брызнула заливая землю. Юлия закричала, прут выпал из рук, и она упала, её тело дёргалось в предсмертной агонии. Филипп с воплем бросился к матери, но другой заражённый схватил его, когтями впившись в плечо. Мальчик закричал, голос полон ужаса, и крик оборвался, когда стая накрыла его, их зубы и когти разрывали хрупкое тело. Юлия с сыном исчезли под натиском толпы, и лес наполнился звуками рвущейся плоти.

Врубель, увидев гибель Юлии и Филиппа, зарычал от ярости и отчаяния, его лицо исказилось разрывающей болью внутри.

— Уходим! — крикнул он, пробивая путь к выходу, стреляя без остановки, и каждая пуля находила голову заражённого. Александер и Новак прикрывали, выстрелы разрывали тишину леса, но заражённые не останавливались, их тела падали, но новые твари занимали их место. Агнешка, схватив Лену за руку, выдернула её из укрытия и побежала, сердце колотилось, а образ Юлии, разорванной на части, стоял перед глазами. Лена спотыкалась, её маленькие ноги не поспевали, но Агнешка тащила её за собой, не позволяя остановиться. Стоны заражённых доносились со всех сторон.

12:43. Бегство через лес.

Лес снова сомкнулся вокруг них. Густая растительность стала их союзником, плотный подлесок замедлял движение заражённых. Врубель, почувствовав это, приказал.

— Молчать! Ни звука!

Его команда была спасительной, и группа подчинилась, их дыхание стало поверхностным, шаги приглушёнными мягкой землёй. Врубель повёл их глубже, к оврагу, чьи крутые склоны предлагали укрытие.

Агнешка, прижимая Лену, прошептала.

— Мы в безопасности.

Стоны заражённых затихали. Ковальски, прислонившись к стене оврага, пробормотал.

— Я должен был заметить, — его лицо было искажено чувством вины.

Врубель, покрытый кровью, кивнул.

— Мы все это пропустили.

Группа сидела в тишине, их дыхание смешивалось с шёпотом леса, зная, что мёртвые могут быть рядом.

Шли дальше. Лес становился гуще, деревья смыкались над головой, создавая полумрак. Врубель остановился у ручья, это был шанс напиться.

— Пейте быстро, — приказал он, и группа припала к воде, их руки дрожали.

Мысли Агнешки витали далеко, образ Юлии разорванной на части, не покидал. Она знала, что их всех может ждать та же судьба.

Внезапно из кустов вывалился заражённый, руками метил в Новака, самого молодого из военных. Тварь с кожей, покрытой чёрными венами, и мутными глазами, полными голода, повалила его на землю. Новак закричал, автомат выпал из рук, когти заражённого рвали его, зубы клацнули в сантиметрах от лица. Ковальски, не теряя ни секунды, бросился на помощь, вонзив нож в череп твари с глухим хрустом. Заражённый обмяк, его тело рухнуло, но было поздно. Новак, лёжа на земле, прижимал руку к плечу, где кровь текла из рваного укуса заливая его форму.

— Я в порядке, — прохрипел он, его лицо побелело, глаза расширились от шока, но голос дрожал выдавая ложь.

Врубель подбежав, помог ему встать, его руки твёрдые, но взгляд тяжёлый, полный боли. Они знали, что укус — это приговор. В этом мире зараза распространялась быстрее огня, укус означал конец, и каждый в группе чувствовал, как холодная рука страха сжимает их сердца. Лена, почувствовав напряжение матери, шепнула.

— Мама, он умрёт?

Агнешка не ответила, лишь крепче обняла дочь. Врубель приказал всем.

— Двигаемся дальше, — его голос был хриплым, каждое слово давалось с трудом.

Новак, стиснув зубы, кивнул, его шаги стали неуверенными, кровь капала на землю оставляя след.

Лес вокруг был живым, тишина обманчивой. Стоны заражённых, хоть и отдалились, всё ещё присутствовали в воздухе, как зловещий шёпот, напоминая, что они не одни. Группа шла молча, их шаги приглушались мягкой землей, но каждый хруст ветки под ногами заставлял вздрагивать.

21:58. Край пропасти.

Лес стал реже, деревья расступились открывая перед группой глубокий овраг, чьи крутые склоны усеяны острыми камнями и скользкими от мха валунами. Закатное солнце, кроваво-красное, висело низко над горизонтом, отбрасывая длинные тени, которые ползли по земле. Врубель остановился, путь к Модлину был отрезан этим природным барьером. Он развернул карту дрожащими пальцами.

— Мы обойдём, — сказал он.

Группа стояла позади, измотанная до предела, их одежда висела лохмотьями, пропитанная грязью и кровью. Александер поддерживал Новака, чья рана на плече сочилась тёмной кровью, а Ковальски сжимал нож так крепко, что его пальцы побелели. За спиной нарастали хрипы заражённых: низкий, жуткий гул, который лес подхватывал и усиливал, превращая в реквием их отчаянного марша.

Мелькнувшая мысль в голове, обойти овраг, тут же разбилась о реальность. Время — вот, что требовалось для обхода. Время, которого у них не было. Заражённые были близко. День угасал, последние лучи солнца таяли уступая место ночи.

— Спускаемся. Укроемся внизу, капитан, — предложил Ковальски.

Овраг манил тенями, обещанием укрытия, шансом переждать, пока заражённые пройдут мимо. Они начали спускаться. Ноги скользили по мху, камни осыпались под ботинками угрожая сбросить их в пропасть. Склоны, покрытые скользким мхом и осыпающимися камнями, были слишком крутыми, чтобы выбраться обратно. Вскоре появились заражённые. Их силуэты вырисовывались наверху, чёрные на фоне закатного неба, мутные глаза горели голодом. Стоны слились в жуткий хор, от которого кровь стыла в жилах.

Врубель и Ковальски заняли позиции у скалы. Заражённые начали спускаться. Врубель стрелял одиночными выстрелами. Ковальски, с ножом в руке, готовился к ближнему бою, его лицо исказилось решимостью. Александер, поддерживая Новака, шептал слова ободрения дрожащим голосом. Новак, чья рана на плече кровоточила, стоял, прислонившись к скале, его лицо стало серым, дыхание прерывистым. Он знал, что его время истекает, но не хотел быть обузой.

— Оставьте меня, — прохрипел он, но Александер лишь покачал головой.

Агнешка, держа Лену, чувствовала, как её рука дрожит сжимая пистолет. Два патрона… для кого? Для Лены, чтобы спасти от мучений? Или для себя, чтобы не видеть, как дочь умирает? Мысль пронзила как нож. Лена, прижавшись к матери, смотрела на заражённых, её глаза полны слёз, но она не плакала.

— Мама, я не хочу умирать, — шепнула она.

Агнешка хотела ответить, но не могла, слова утонули в рычании тварей, которые были уже в нескольких метрах. Врубель, чья винтовка щелкнула пустым затвором, отбросил её и выхватил нож.

— Держитесь! — крикнул он, но его голос был почти заглушён хором заражённых.

И в этот миг, когда заражённые находились на расстоянии прыжка, раздался звук. Звук выстрелов. Мёртвые замерли, их головы повернулись, внимание переключилось. И в этот миг, в этот крошечный миг надежды, выжившие поняла, что они не одни. А затем из-за деревьев появились солдаты в военной форме, с автоматами наперевес. Их выстрелы были точными: пули врезались в головы заражённых сбивая с ног. Твари падали одна за другой, их тела громоздились на земле, а солдаты продолжали стрелять.

— Военные! — выкрикнул Александер, его голос дрожал от облегчения. — Они нас нашли!

Врубель опустил нож и махнул рукой.

— Мы здесь! Мы живые!

Один из солдат, с суровым лицом и погонами сержанта, кивнул и крикнул.

— Бегите к нам, сейчас!

Группа не заставила себя ждать. Агнешка схватила Лену за руку, Александер поддерживал Новака, и они побежали вперёд, пока солдаты прикрывали их огнём.

Выстрелы гремели, заражённые падали, но новые твари лезли через трупы. Солдаты действовали слаженно, их автоматы не умолкали ни на секунду. Добравшись до них, Агнешка встретилась взглядом с сержантом.

— Мы из Модлина, — прохрипел он, перезаряжая оружие. — Но там всё кончено. Мы — последние.

Слова обрушились как удар. Солдаты и выжившие вместе пробивали путь из оврага. Они были живы. Спасены.

День 7

2.07.2025.

05:18. Утро откровений.

Группа, ведомая капитаном Врубелем и остатками военных из Модлина, продвигались через заросли леса. Врубель шёл впереди, его лицо было мрачным. Рана Новака на плече сочилась тёмной кровью. Александер поддерживал его, но кожа уже приобрела серый оттенок, дыхание охрипло, а взгляд затуманился. Агнешка, держа Лену за руку, чувствовала, как холодный металл пистолета с двумя патронами, оттягивает пояс напоминая о неизбежном выборе.

Перед ручьём они остановились. Липских, один из выживших сержантов, встал у воды, опёршись на автомат. Его голос низкий, хриплый, как будто сам лес говорил через него.

— Модлин пал.

Эти два слова повисли в воздухе, как выстрел.

— Три дня назад, — продолжил Липских, — они прорвали периметр. Кто-то погиб сразу. Кто-то успел спрятаться. Мы ушли в лес. Сначала нас было десять. Потом семь. Потом… Мы…

Он не договорил. Просто посмотрел в землю.

— Последние, — подытожил Врубель.

Он не удивился. Не закричал. Только моргнул. Глаза остались сухими, но что-то в его лице изменилось, исчезло даже то, чего не хватало до этого. Внутри стало ещё пустее.

— Куда теперь? — Его голос дрожал. От ярости? От бессилия? Никто не знал.

Липских указал на север.

— Есть бункер. Частный, старый. Мы его раньше заметили на спутниковых снимках. Неофициальный. Склад времён Холодной войны. Там может быть дизель, пища, фильтры. Может быть защита.

Его голос звучал, как обещание.

Новак осел у дерева. Он тяжело дышал. Из-под повязки на плече проступила свежая кровь, густая и вязкая, почти чёрная.

— Я… в порядке, — прохрипел он. Его губы были синими. Он улыбался. — Просто… немного кружится.

Агнешка смотрела на него и чувствовала, как в груди что-то сжимается.

— Он не доживёт до завтра, — тихо сказала она.

— Знаю, — отозвался Врубель.

Группа пошла дальше. Впереди лес, влажный, тёмный, непроходимый. Где-то далеко глухой стон, напоминающий голос животного, которое раньше было человеком. Лена прижалась к матери. Агнешка сжала её крепче. Они шли к бункеру.

12:43. Поход к бункеру.

Лес становился гуще, листва, пропитанная влагой, поглощала свет, превращая день в сумерки. Группа двигалась молча, уже ведомая сержантом Липских, чья винтовка была наготове, ствол покачивался в такт его шагам. Лицо, покрытое шрамами и грязью, было напряжённым, глаза смотрели на каждый куст, каждую тень. Врубель шёл рядом, его нож, покрытый засохшей кровью, был крепко сжат в руке. Александер, поддерживал Новака, чья кожа приобрела серый оттенок.

— Держись, — шептал Александер, его голос дрожал от напряжения, — ещё немного.

Но Новак лишь слабо кивнул, его глаза, уже теряющие ясность, смотрели в пустоту. Тишина была обманчивой, нарушаемая лишь редким шорохом ветра, который заставлял группу вздрагивать ожидая худшего.

Тишину разорвал треск веток, и из зарослей вышли заражённые, около десяти особей, их мутные глаза блестели голодом. Рычание, низкое и хриплое, наполнило лес предсмертным воплем. Липских среагировал мгновенно, его винтовка загрохотала, пули пробивали головы, и два заражённых рухнули, тела дёрнулись в предсмертной агонии. Солдаты открыли огонь, автоматы разорвали тишину леса, эхо выстрелов отражалось от деревьев, как крики умирающего мира. Врубель и Ковальски, с ножами в руках, бросились на тех, кто прорвался ближе, их лезвия вонзались в черепа с глухим хрустом. Ковальски, чья форма была залита кровью, рубил с яростью, его лицо исказилось от гнева и страха.