Бесплатный фрагмент - Мурррашки

Отзывы

16 заМУРРчательных рассказов-историй от авторов, которых знаю по слогу и почерку. Рада, что этот сборник случился — потому что хорошим историям важно встречаться с читателями. Рекомендую, будете читать и муррчать от эмоционального послевкусия.16 заМУРРчательных рассказов-историй от авторов, которых знаю по слогу и почерку. Рада, что этот сборник случился — потому что хорошим историям важно встречаться с читателями. Рекомендую, будете читать и муррчать от эмоционального послевкусия.

Марина Генцарь-Осипова, писатель, основатель и наставник сообщества русскоязычных авторов «Пиши как художник»

Иногда достаточно приложить к душе текст — такое впечатление создал этот сборник рассказов. В историях, которые читаешь быстро и легко, сконцентрировались непростые темы. За счастьем в семьях стоит готовность меняться, уступать, жертвовать своим временем, любить безусловно. На примере героев рассказов можно заглянуть за кулисы отношений и увидеть, что на самом деле тревожит людей. Особенно интересно будет родителям, кто-то узнает себя. Приятным бонусом в книге проходит пушистый пунктир — упоминание котов. Любителям лапок и носиков сладких мурлык читать обязательно.

Татьяна Рамос, литературный редактор

Авторы сборника заглянули в кошачьи глаза, увидели там отражение мира и принесли его нам, читателям. 16 историй всех мастей и характеров, таких же разнообразных, как те хвостатые, что здесь описаны. И если вы держите в руках эту книгу, значит, готовы впустить в свой дом и своё сердце ласковую, дерзкую, хитрую, нежную братию, которая умеет делать нашу жизнь и лучше, и ярче. Приятного чтения.

Айгуль Клиновская, писатель, редактор, корректор

Мила Эвоян
ПОИСКИ СЕБЯ

— Слушай, Вась, а не сгонять ли нам на Селигер? — Идея фикс участила сердцебиение Майкла. — Сейчас! Но лучше завтра.

Он снял наушники и присел на корточки, чтобы погладить любимого кота.

— С днём рожде-е-нья те-е-бя, с днём рожде-е-нья, люби-и-мый Ма-а-йкл! С днём рожде-е-нья те-е-бя! — пели хором родители. Бабушка с дедушкой никогда не поддерживали эту песню, и внук был им благодарен.

Он верил маминой улыбке и папиному подмигиванию, но больше торта и дурацкого загадывания желания хотел, чтобы мама чаще бывала дома. Вот уже три года Майкл не мог понять, что лучше задумать: мамино увольнение с руководящей должности или поездку в отпуск семьёй и без гаджетов. В итоге загадывал простое «чтобы всё было хорошо».

— Надо же, уже двенадцать исполнилось, — вздохнула бабушка, поднявшись из-за стола. — Как сейчас помню, Серёженька позвонил и сообщил, что сынок родился. Солнечный такой день был, счастливый, двадцать пятое июня. Мы тогда до позднего вечера на улице просидели. Шашлычки пожарили, в беседке стол накрыли. Гадали: как же внука назовут?

— Да уж, — печально поддержал именинник. Он знал, что родители планировали назвать его Максимом. Но новость о том, что в этот день не стало Майкла Джексона, поразила маму, и новорождённый получил имя Ласточкин Майкл Сергеевич.

И не то чтобы мама была фанаткой Джексона, нет. Но людям сопереживала. Всем, кроме сына.

По вечерам Майклу казалось, что мама не помнит о его существовании. Вечно у неё важные дела. Должность и всё такое. Папа дома бывал чаще. Но его больше интересовали телефон и неуспехи в школе Майкла. На них он мог потратить время и отвлечься от экрана.

На двенадцатилетие дедушка с бабушкой подарили внуку баскетбольный мяч. Видимо, их впечатлило, как на даче Майкл забрасывал мячик в ведро. Если раньше на дедушкином участке собирались соседские дети и вместе играли в песочнице, то с годами малышовая тусовка распалась. А родители периодически продолжали отправлять сына помогать старичкам. Но бабушка Оля либо жалела внука, либо сама любила всё делать — Майклу работы не доставалось. От скуки ещё в начале лета он разобрал игрушки на мансарде, многое передал в детдом, а мячик с изображением кадра из «Ну, погоди!» оставил для развлечения.

Теперь же у него появился пупырчатый оранжевый мяч с надписью Wilson. Майкл слышал, что дедушка заказал подарок из Америки, но чтобы такой! Из композитной кожи, универсальный для улицы и зала, но не для грядок. И Майкл уговорил родителей на август уехать домой. Весь месяц он провёл во дворе в попытках научиться забрасывать трёхочковый, как Стеф Карри — лидер в истории НБА по трёхочковым попаданиям. В первые дни Майкл просто подбегал и бросал в кольцо. Потом решил, что с разминкой будет лучше. Нашёл в инете видео тренировок баскетболистов, стал повторять и чувствовать кайф от игры. Вставлял наушники, включал Бастy и с утра до вечера пропадал на улице. Так даже на душе не больно было, что мама приходит, когда уже все спят, а папа постоянно играет в телефоне. Дворовые пацаны быстро приняли новенького в баскетбольную тусу.

Осенью дела изменились. Началась школа, родители взялись проверять электронный дневник.

— Майкл, я не поняла, почему у тебя по русскому, литературе и биологии тройки? — удивлялась мама в наушник. В своём насыщенном рабочем графике она находила-таки время «полечить» сына.

— Братан, мама просила с тобой поговорить об успеваемости, — вторил ей папа. Заглянуть самому в электронный дневник, видимо, было не интересно.

— Да отстаньте вы от меня, — сквозь зубы отвечал Майкл. — Не хочу учиться, зачем мне школа? Лучше пойду баскетболом профессионально займусь.

— Эй, ты мне тут… — Папа отрывал взгляд от экрана. — Никакого баскетбола, пока тройбаны не исправишь. Понял? Учёба важнее.

Дверь в комнату Майкла перестала быть открытой для родителей. Раньше он ждал, когда они придут к нему. Ради этого он наводил порядок на столе, полу и даже в шкафу. Но потом устал ждать, устал слышать про вечный бардак и низкие оценки. Дверь в комнату закрылась изнутри. И пусть всё валяется, как удобно Майклу, а не как порадует тех, кому наплевать на сына. Раз они его не любят, значит, и не за что.

— Аллё, чел, выходи в кольцо бросать! — Общение с дворовыми пацанами было куда приятнее, чем в семье.

Компанией они договорились с физруком, чтобы тот пускал их в зал по вечерам. Обязательным условием было оставлять после себя идеальную чистоту и заниматься только баскетболом, дополнительный инвентарь не трогать. Всего играли восемь человек, четыре на четыре. Позиции постоянно менялись. Форвард, центровой, защитник. Майклу нравилось быть центровым — ему удавались передачи и блокировки. По вечерам он больше не ждал маму, а думал о работе ног, ведении, бросках и передачах. Майкл видел себя в большом спорте. Верил, что сможет попасть в клуб, желательно ЦСКА.

— Мам, я хочу перейти в спортивную школу, — надеясь на положительный ответ, уверенно произнёс сын.

Суббота — редкий день, когда можно увидеть маму. Уставшую, с хвостиком на голове, ненакрашенную, настоящую. Она становилась даже чем-то похожа на бабушку Олю, но бабушка была уютнее, терпимее и вкуснее готовила.

— Ещё чего. Со школой разберись, а потом уже думай о другом. Позор! По алгебре двойка! Двойка, Майкл, это уже никуда не годится! Я целыми днями работаю, чтобы платить за твоё образование! А ты ведь знаешь, во сколько школа в месяц обходится.

— Вик, да отстань ты от него. Всё равно ничего не добьёмся. Не видишь, ему всё равно, хоть ты тресни, — вмешался папа в разговор на повышенных тонах.

— А в кого он такой? — Стрелки перешли на папу. — На себя посмотри! Работа и телефон, всё! Больше ничего и не надо. А с кого мальчику брать пример? Ты об этом не думаешь, потому что тебе на всех нас плевать! — взвизгнула мама и, часто моргая, ушла с кухни. Послышался хлопок двери в её комнату.

— Ну вот и поговорили, — подытожил папа и ушёл к себе, также не забыв закрыть дверь.

«Опять из-за меня», — переживал Майкл, крутя в руках мяч. Оранжевый, черный и белый цвета слились в один, кручёный.

Однажды в баскетбольную банду пришёл новенький — Даня. Четырнадцать лет, высокий, шустрый. Мяч вёл отлично, чаще попадал в корзину, чем промазывал. После тренировки он позвал пацанов в свою тусовку. Майкл не очень понимал, что там делать, но это было лучше, чем находиться дома. Остальных ребят ждали родители. В подъезде, куда они пришли, оказались ровесники Дани, которые обитали в мареве на нижних ступеньках, обсуждали бокс и подружек. Майкл быстро растворился в дыму и мыслями ушёл в себя. До него никому не было дела. Через какое-то время позвонил папа и настойчиво велел идти домой.

Бессмысленные посиделки в подъезде стали регулярными. Ни с кем, кроме Дани, Майкл не общался. Часто включал Басту в наушниках и тихо сидел на ступеньках. Благо, никто не трогал.

— Чем это твоя куртка пахнет? — снова злилась субботняя мама. Фиолетовый халат сливался с синяками под глазами.

— Да это ребята…

— Чтоб никаких больше ребят! Знать не хочу! В школе не пойми как учишься, не хватало ещё, чтоб учёбу забросил. Лучше мяч кидай, чем с ребятами такими общаться.

— Ок, ма.

Не дождавшись тринадцатилетия сына, родители подали на развод.

— Папа будет жить отдельно, — холодно произнесла мама, наливая чай себе и сыну.

Лампа на кухне начала мигать и потухла. Майкл включил фонарик на телефоне и увидел, как мама вытирает ладонью глаза. Всхлипнула.

— Мам, ты что? — Встал из-за стола, подошёл к ней. Не так давно смотрел на маму снизу вверх, а теперь они наравне. Она тихо плакала, закрыв лицо руками. Майкл захотел обнять, но не смог: было неловко.

— Из-за папы плачешь?

— Да ну его, — повторный всхлип, — из-за лампочки. Теперь самой её менять, что ли? Я не умею.

— Не плачь, пожалуйста, я папу попрошу.

Оставлять маму одну было тревожно, но Майкл чувствовал, что ей сейчас так будет лучше. Тёмная кухня и лишь пучок света от телефона. Несколько минут постояв в коридоре, Майкл зашёл в папину комнату.

— Там лампочка перегорела. Поменять надо.

— Ага. Доиграю, мне три минуты осталось, — не поднимая глаз, отозвался папа. Тёмные волосы с проседью. Белая футболка, тапочки и шорты. Скоро его здесь не будет. Кресло опустеет, а он будет существовать в другом месте. Где?

— Па, вы разводитесь? Из-за меня?

— Да. — Отложил телефон и спокойно посмотрел на сына. — Сложно всё, потом поймёшь.

Причину развода родители не раскрыли, и Майкл решил, что дело в нём и его учёбе. Вот если бы он был примерным сыном, то мама с папой радовались бы, а не ругались.

Следующие полгода Майкл провёл в спортзале. С мячом в руках он думал о правильных движениях, бросковой стойке и чётких попаданиях. Слушал, как мяч взрывает сетку. Трёхочковая линия, пара ударов, два шага и по кольцу. Автопас, мяч, два шага и бросок. Три метра от кольца, два шага с места и снизу по кольцу.

— Майкл, расходиться пора!

Автопас, мяч в две руки, остановка двумя шагами и в баскетбольную стойку.

— Эй, Джексон, треня из овер, — раздалось где-то снаружи. Из того мира, где нет проблем. Нет развода и маминых слёз. Нет назревающего перехода из частной школы в обычную. Нет!

После решения о разводе родители начали игнорировать друг друга. Сначала папа жил и ел в своей комнате, к общему столу не выходил, а потом вообще перестал появляться дома. Комната постепенно пустела: первыми исчезли ноутбук и часть одежды, потом телик и лампа со стола, за ними — все вещи с полок в шкафу. Остались бледно-зелёные обои, бордовые кресла и диван, журнальный столик, бежевый ковёр и папин запах. Странно, раньше Майкл не чувствовал его. Папа ушёл не попрощавшись. Возможно, думал, сын не заметит.

Мама же, наоборот, стала раньше возвращаться домой и тиранить Майкла насчёт учёбы. Каждую минуту требовала, чтобы он занимался. Стала проверять не только электронный дневник, но и домашку. Домашку, на которую Майкл давно забил. Задавать вопросы или высказывать желания ему было запрещено. Вместо папы в квартире завелось мамино «надо». Убираться, умываться, учиться, есть и вовремя идти спать.

«Мяч лежит в руке. Присесть, выпрямиться и сделать бросок по кольцу».

— Давай спать, завтра в школу. Вещи собрал?

— Да.

— И после школы сразу домой. Ты слышишь? Нам надо кое-что решить.

Мама вытерла руки о жёлтое кухонное полотенце. Повесила его на ручку духовки и, наверное, на автомате пошла в ванную.

Каждый вечер одно и тоже: приказ, напутствие — и в душ. Потом проверка, всё ли выполнил сын. Пожелание спокойной ночи. Закрытая дверь.

В школе, куда перевели Майкла, сосед по парте Тим решил его подставить: незаметно положил свой смартфон в рюкзак новенького. Посреди урока раздался максимально громкий звонок, взбесивший алгебраичку. Сначала Майкл не отреагировал на звук, идущий из рюкзака. Потребовалось время, чтобы он начал искать телефон у себя. Ведь свой он всегда отключал, да и звук был другим. В итоге непонимающие глаза у Тима и очередная двойка у соседа. На перемене Тимофей Погодин получил по заслугам, за что родителей Майкла Ласточкина вызвали к директору.

Это была первая семейная встреча после развода. Папа отрастил бородку и стал выглядеть старше своего возраста.

— Братан, ты меня подвёл. — Голос, по которому, оказывается, соскучился Майкл.

«Нет, па, это ты меня подвёл».

— Па, я же был прав.

В отражении окна Майкл увидел себя почти с папу ростом, худого, с широко раскрытыми глазами и непричёсанными светлыми волосами. А рядом родители. Папа, с которым не общались пару месяцев, и мама, когда-то счастливая, но не сейчас — волосы собраны в хвостик, на лице тёмные пятна какого-то крема.

— Можно было и словами договориться, — изрекла глубокую женскую мудрость.

«Можно было бы и вам договориться».

— Не умею я словами.

Майкл спрятал руки в карманы куртки и пошёл вперёд.

— И вот так теперь всегда, — догнала мамина жалоба.

— Алло!

— Ба, привет! Как себя чувствуешь?

— Всё хорошо. Как сам, внучок? Как школа?

— Нормально, но… Можно я у вас поживу? Дома не могу больше.

— Майкл, голубчик… — Сопереживающий ласковый голос. Тихий, спокойный. — Мы всегда с радостью, но маму оставлять нельзя, понимаешь же… Расскажи, как твой спорт? Как успехи?

— Ба, меня позвали на просмотр в клуб. Конечно, не ЦСКА, но для начала пойдёт. Представляешь, тренер приезжал, меня выбрал!

— Молодец! — прозвучала столь важная поддержка.

— Они хотят посмотреть меня, но родители не разрешают, — огорчённо поделился внук, — говорят, пока из троек не вылезу, никакого баскетбола. Ба, а мне эта школа не нравится, ещё хуже прошлой. Там хоть пацаны нормальные были — Егор, Адам, а тут отстой и тридцать человек в классе!

— Ох, тяжело тебе сейчас. Но ты справишься. Верю в тебя, милый. Мы с дедом всегда с тобой.

В назначенный день проб мама отказалась везти Майкла и запретила ехать самому. Папа поддержал бывшую жену.

— Ма, можно хоть попробую? Не факт, что возьмут.

— Нет! Учи уроки.

— Хоть в зал сходить можно?

— Ладно, — проявила милосердие, — но чтобы в восемь дома.

Собрав сумку, Майкл вышел на улицу. Моросящий дождь и ветер. Натянул капюшон, согнул спину и направился в бывшую школу. Из класса его забрали, но тренироваться разрешили.

— О, Джексон, здорова! Чё хмурый такой? У тя ж просмотр…

— Да ну их. — Отмахнулся Майкл, надевая футболку.

«Учи уроки. Чтобы в восемь дома. Главное учёба. Снова тройка».

— А-а, — рухнул на коричневый пол зала. Резкая острая боль в правой руке, но сильнее всего в плече.

— Джексон!

— Майкл!

Боль. Плечо. Боль. Тошнота.

— Держись, Майк. Врача вызвали.

Осмотр. Укол. Скорая.

— Сейчас позвоним родителям, чтобы приехали.

В приёмную вбежала мама.

— Женщина, бахилы!

— Хор… У меня сын!

Испуганные серые глаза увидели Майкла.

— Ты как? Что говорят? Что случилось?

— Плечо. Всё нормально, ма, не переживай.

— Никакого больше баскетбола. Понял? — мамина интонация была максимально понятной. Раньше так с сыном она не говорила. Майклу показалось, что смысл её слов дошёл до каждого, сидящего в приёмной.

— Виктория Павловна, Майклу надо остаться в больнице. Требуется небольшая операция.

Врачам удалось снизить боль. Наркоз, операция, и визуально плечо было на месте. Мама приезжала каждый день, папа через день, бабушка звонила ежечасно, а однажды приехали пацаны из зала.

— Ласточкин, да ты у нас звезда, — констатировала доктор во время обхода. — Опухоль почти спала. Тут хорошо. Завтра сдашь анализы, послезавтра на выписку.

— Спасибо, — улыбнулся Майкл.

Время в больнице не самое лучшее, но именно там Майкл ощутил, что его ценят и о нём волнуются. Мама передала, что даже из школы звонили — спрашивали, когда ждать обратно. Мысленно Майкл представлял, как пойдёт на тренировку, и постоянно повторял алгоритмы броска. Врачи сказали, что травма произошла, потому что играл без разминки и, видимо, неправильно двигался. Он вспомнил, как в момент падения злился на родителей и совершенно не думал о происходящем, допустив главную ошибку спортсмена.

Обув тапочки, Майкл спустился по холодной больничной лестнице на первый этаж. У гардероба стоял автомат с напитками и шоколадками.

— Далеко собрался? — остановил охранник.

— К автомату.

Майкл моргнул. Показалось, что что-то мелькнуло.

Подошёл к автомату и аккуратно заглянул за него. На полу, прижавшись к бледной стене, сидел комочек с напуганными глазами. Серый котёнок, который, видимо, понимал, что ему здесь нельзя быть. Но в больнице приятнее, чем снаружи. Непонятно, как этот малыш сумел пробраться в помещение.

— Не боись, Васёк, — шепнул Майкл и, сделав вид, будто что-то поднимает с пола, аккуратно взял котёнка в руку и перенёс под расстёгнутую кофту. Малыш сидел тихо, без сопротивлений. Мимо охранника заговорщики прошли боком. В туалете на четвёртом этаже оказалось пусто.

— Да ты легче мяча. И теплее.

Майкл вынул руку из-под кофты. Маленький, взъерошенный, пульсирующий, с ушками. Ушко! Правое оказалось порванным, место разрыва в тёмной корке.

— Ты как, бедолага? Что произошло? Голодный, наверное. И куда мне теперь тебя, Василий?

Посмотрел на часы, скоро должна приехать мама.

— Есть идея!

Больше часа новые друзья провели в холодном туалете. Когда кто-то входил, Майкл прятал котёнка под кофту. Ни разу не попавшись, они вышли в коридор после звонка мамы.

— Ты где был? В палате сказали, давно ушёл и не вернулся. Я испугалась.

— Всё нормально, ма. — Неожиданно Майкл поцеловал маму в ещё прохладную после улицы щёку. В ответ последовали объятия. И тут же:

— Ой, что это?

— Ма, надо поговорить.

Как оказалось, темы для разговора были у обоих. Майкл познакомил маму с крошечным раненым котёнком, попросил забрать его домой и обещал заботиться после того, как выпишут. Мама согласилась выполнить просьбу при условии, что сын перестанет играть в баскетбол. Ещё вчера она поговорила с врачом, и тот сказал, что травма может повторяться и что с каждым разом она будет тяжелее.

— Я хочу играть. Ты не понимаешь, баскетбол для меня больше, чем просто спорт. Он помогает мне… жить.

— Да послушай ты хотя б врачей!

— Обещаю подумать. Забери пока Васька́ домой и покорми.

— Хорошо, но если узнаю, что ты снова играешь, выставлю его за дверь.

Майкл мучался: верить врачам он отказывался, но мысли о беззащитном, крошечном котёнке создавали тепло в области солнечного сплетения. Взяв на себя ответственность за Васька́, пришлось сообщить пацанам об уходе из спорта.

— Шутишь?

— Ну, Джексон, а как без тебя? Нас на соревнования позвали.

— Сорри, пацаны. Я пас.

Закинув рюкзак за здоровое плечо, Майкл пошёл домой, где ждал его немного подросший Васька.

Новоиспечённый хозяин уже успел сводить котёнка к ветеринару. На первом приёме малышу обработали порванное ухо, взяли анализы и рассказали, как правильно ухаживать. Васька оказался умным и благодарным питомцем. Запрыгивал на колени к Майклу и позволял себя гладить. А вот специально купленному домику котёнок предпочёл коробку из-под пылесоса. Часто забирался под кровать и гонял там пыль, после чего безостановочно чихал. Любил играть с носками Майкла, зато мягкую мышку игнорировал. Обожал наблюдать за голубями, когда те садились на подоконник. Мама быстро привыкла к Ваське, покупала ему корм и наполнитель для лотка и даже развлекала палочкой-дразнилкой. Но на сына по-прежнему давила. В какой-то момент даже призналась, что привыкла к баскетболу, но ни за что Майкла больше туда не отпустит.

Весна была тяжёлой. Учителя в школе всё скучнее рассказывали свои предметы, зато каждый день увеличивали домашку. Ребята в классе быстро приняли Майкла, но они ему были не интересны. Ни один из них не увлекался спортом, а пропадать в телефоне он не хотел, и без этого многим был похож на папу. Мама постоянно грустила и злилась, когда дома что-нибудь ломалось, а после развода поломки стали происходить чаще. Мысли и тело Майкла требовали баскетбола. Снились зал и удары мяча, корзина, в которую надо попасть. Ночами он был чемпионом, играл за ЦСКА и получал награды в номинации «Лучший игрок». А днём существовал в серой реальности. Дома Васька ободрал обои в маминой комнате, и Майклу пришлось реанимировать стены. Но самым тяжёлым стала болезнь дедушки. Внук точно не знал, что случилось, но при каждом разговоре с бабушкой голос её становился всё грустнее, а мама после телефонных бесед украдкой вытирала слёзы.

— Ма, что с дедушкой?

— Приболел, но скоро поправится. — Взгляд на стену.

— Точно?

— По-другому никак. Как твои уроки? Неси тетради, показывай.

Учебный год закончился всего лишь с одной тройкой — по русскому. Добиться этого было непросто. И если бы не Васька, Майкл думал, он не справился бы. Вокруг будто всё рушилось, а подрастающий серый кот продолжал радоваться жизни. Майкл не раз пытался представить, как сложилась бы судьба котёнка, не подбери он тогда его. Ведь была какая-то история. Кто-то порвал ему ухо, значит, малыш пережил нападение. В момент знакомства Васька был совсем-совсем один, но дался в руки незнакомцу. Был голодным — преодолел и это. И, кто знает, возможно, его вообще хотели утопить… Но кот здесь — в тепле и среди заботящихся о нём людей, довольный жизнью. Единственный вывод: и у Майкла впереди есть свет.

— С днём рожде-нья те-бя, с днём рожде-нья, люби-мый Майкл! С днём рожде-нья те-бя! — пели хором родители. Осунувшиеся бабушка с дедушкой не поддерживали песню, и внук был им благодарен. Васька тёрся о ногу.

Майкл пытался поверить родительским улыбкам, но больше торта и загадывания желания хотел, чтобы папа вернулся в семью, а дедушка выздоровел.

— Надо же, уже четырнадцать, — вздохнула бабушка и отпила морс. — Как сейчас помню звонок Сергея с новостью, что сын родился. Хороший был день…

На четырнадцатилетие дедушка с бабушкой подарили внуку велосипед. Знали, чем удастся заменить баскетбол.

— Слушай, Вась, а не сгонять ли нам на Селигер? — Идея фикс участила сердцебиение Майкла. — Сейчас! Но лучше завтра.

Он снял наушники и присел на корточки, чтобы погладить любимого кота. В этот день Майкл накатал тридцать километров. И чувствовал себя героем!

Анна Шенк
ЛЮСЯ И ЛЮСИ

«В душ кто-то пошёл. Удивительные эти кожаные. Добровольно лезут в воду. Каждый день, а то и не по разу. Фррр. Хорошо, что не дождь. — Люси лениво двинула левым ухом и слегка приоткрыла зелёный глаз. — Как же они эту мерзосень выдерживают… Хоть бы подогрев полов включили».

Дымчатое облако шерсти попыталось снова принять форму круглой плетёной корзинки, на дне которой, по правде говоря, лежал кашемировый шарф младшей из обслуживающего персонала. Это она мнила себя главной в роскошной квартире. Но ввиду того, что номинальная хозяйка кормила Люси только кыш-брысь-визгами, пушистая понизила главу дома до базовой ступени иерархии.

«Невозможно. Шум воды жутко напрягает. — Люси прижала уши. — И всё же дождь пошёл».

Потянувшись в тесном пространстве корзинки, кошка выпустила коготки и зацепила плетение из прутьев. Мягкое потрескивание материала, очевидно, понравилось Люси, и она стала поочерёдно расслаблять и сжимать лапки, чтобы тонкие ивовые веточки отзывались приятным для кошачьего уха звуком.

«Чудесно всё-таки, что шарфик подложили», — успела порадоваться хитрюга, как вдруг из недр шикарных апартаментов раздался визг старшей по возрасту и низшей по званию.

— Где мой шарф Burberry?! В этом доме никогда не бывает порядка! — Крик усиливался, значит, тощая продвигалась в сторону коридора, где спала Люси. Цоканье набоек по паркету мигрировало от шкафов к комодам, откуда периодически вылетали неподходящие вещи.

«Какой замур-р-чательный был побездельник, пока не проснулась эта фурия на шпильках», — Люси отважно игнорировала выбросы брендовых шалей и колких комментариев в адрес домработницы, водителя, дочери и даже домового, чего уж мелочиться. С абсолютно бесстрастным выражением мордочки кошка продолжала подогревать шарф. Тем временем мегера в белом уже объявила его в международный розыск, подключив к поиску несчастную кубинку Зинку, которая явилась строго в назначенный час реанимировать хоромы после выгульных.

— Сдэс, знат, знат! — большеглазая испано-, но ни разу не русскоговорящая помощница метнулась спасать хозяйку от истерического припадка. — La gata, сдэс!

— Мне не Gant нужен, услышь меня! — Тонкие пальцы с алыми ногтями лупили по ушам, в которых красовались серьги с розовыми сапфирами и рубинами. — Bur-ber-ry! Understand?

— Si, si entiendo! La gata, — хрупкая Зоэ, так на самом деле звали помощницу с Кубы, подхватила корзинку со спящей кошкой и протянула хозяйке. — Сдэс.

— У-бе-ри это. — Маргарита Владленовна сморщилась, насколько позволяли ботокс и филлеры. — В воду! Aqua!

Жестами, красноречиво изрекающими отвращение, Мегера Воландовна, как за спиной звали истеричку курьеры, водители, ремонтные рабочие и даже мало понимающая Зоэ, указала на ванную.

«Aqua, пёс меня побери! Она хочет меня постирать», — зрачки Люси сузились, тело напряглось и приготовилось удирать из тёплой корзинки. Слово aqua кошка помнила хорошо. Слишком хорошо.

Примерно три года назад, когда она попала на порог этой роскоши, Мегера Воландовна с той же ботоксной мимикой выплёвывала не предрекавшее ничего доброго aqua испуганной Люсе.

Люся. Людочка, Людмила.

В свои двенадцать она не побоялась подобрать на улице крошечный грязный комок шерсти, спрятать на груди между белоснежной блузкой и светлой курткой, а потом намертво стоять за право оставить котёнка дома.

— Да она вшивая! — голосила истеричная мать-блондинка. — Ты посмела принести это убожество в дом!

— Я её вымою, отнесу к ветеринару, она хорошая. Точно. Мам, пожалуйста. — Люся сжала и без того тонкие губки и крепче обняла пищащее от страха нечто.

— Выбрось её немедленно!

— Нет.

— Что значит «нет»?! — Брови Маргариты Владленовны хотели отправиться в свободный полёт, но свеженький препарат, вколотый косметологом, держал крепко.

— Она останется со мной. Или я уйду вместе с ней. — Ни один мускул на лице Люды не дрогнул. Она стояла с гордо поднятой головой и буравила взглядом мать.

— Дерзкая, наглая девчонка! — разъярённая мать уже готовилась плеваться огнём. — Вся в своего беспутного отца! Делай, что хочешь, но чтобы это безобразие мне на глаза не попадалось. Зоэ, aqua! — от души крикнув и хлопнув дверями в гостиную, Мегера Воландовна вызвала вздох облегчения у Люды и заодно ремонтную бригаду, которой предстояло вернуть покосившиеся от удара наличники.

— Ей нет до меня дела, поверь, в моей комнате ты будешь в безопасности, — шепнула девочка пушистому комочку. — Я назову тебя Люси, хорошо?

«Кто-о-о ты-ы-ы?! Где-е-е я? Мне стра-а-ашно!» — маленькая грязнуля истошно вопила, но её отважная спасительница в бесконечном мяу-мяу-потоке распознала лишь согласие остаться в доме.

— Мы с тобой будем дружить, Люси, играть. Накуплю тебе вкусняшек. Ой, ты же голодная, точно! Сейчас быстро помоемся и покушаем. — От мощного заряда счастья и позитива Люсю буквально распирало.

Она вмиг забыла о ссорах с матерью, о проблемах в школе и со сверстниками, о бесконечных требованиях репетиторов и опеке нянек. В её жизни появилось маленькое живое существо, которому предстояло стать не просто другом, но Ангелом-хранителем.

Однако Люси слово «дружить» не вдохновило. Ей нравилось, что руки принесли её туда, где тепло. Остальное же вызывало больше опасения, чем принятия. Пока дело не дошло до воды. Тут накрыла паника.

«Я туда не полезу! Ни за что-о-о-о! Пусти-и-и, кожаная!» — Люси голосила на разрыв. Ей казалось, что рёв сотрясает стены, стёкла и зеркала.

— Я быстро, Люси, не пищи. Надо смыть грязь, — спокойно отозвалась девочка. Кажется, истошные крики её не пугали. Картины на стенах продолжали висеть, зеркала не треснули.

«Я уже мылась в луже-е-е! — Кошечка продолжала бороться за свободу. — Ну, сама напросилась, раздеру когтями!»

— Люси, какая же ты кроха, даже коготочки ещё мягонькие, совсем не царапают. Потерпи, моя хорошая. — Вспенив приличную дозу шампуня, Люда намылила грязную шубку.

Люси же продолжала вымяукивать недовольство, несмотря на то, что на когтях и крике её аргументы против человека иссякли. Смиренно терпеть не позволял характер, но и противиться заботе хотелось всё меньше. Особенно после мохнатого полотенца и миски молока. Люси выбрала предложение дружить в надежде, что оно не таит в себе опасности.

За три года кошка хорошо обосновалась в дорого обставленной квартире Маргариты Владленовны. Поначалу её ареал ограничивался только комнатой Людмилы. Там имелось всё: корм, лоток, мягкая кровать, игрушки. Когда последние надоедали, Люси подключала фантазию. Итальянский тюль превращался в качели или ступени до недосягаемого по высоте шкафа, сорванный со стены клочок бумаги заменял шарики и фантики, а провода, которых было множество в красиво обставленном пространстве, так и манили хвостами, словно мышки. Людочка не ругала за массаж покрывала, после которого вся ткань была в затяжках, не расстраивалась из-за разбитой кружки из Императорского фарфора. Но после каждой альтернативной игры Люси грозилась, что не будет ей хода за пределы комнаты с таким поведением.

В качестве компенсации за испорченное имущество кошечка щедро делилась любовью и лаской со своим человеком.

— Достали они со своей физикой! — Люся швыряла рюкзак к стене, садилась у двери и плакала. — Ну и пусть два выводят. Плевать! Уйду вообще из школы, раз они меня такой тупой и безнадёжной считают.

Люси пристраивалась рядом с рыдающей подругой, тёрлась мохнатой макушкой об её руку.

«Не плачь, милая. Всё наладится. Ты справишься!» — тихонько мурлыкала любимица. Из раза в раз. Потому что вместо физики Люда могла пожаловаться на алгебру, географию или геометрию. История повторялась, Люси мурлыкала.

— Все девчонки как модели. Стройные, на каблучках, в коротких юбках. — Люда вышвыривала из шкафа толстовки-балахоны, широкие джинсы, оверсайз футболки. — А я как корова. Толстая! Да ещё прыщавая!

Девочка садилась у двери шкафа и плакала. А Люси протискивалась к ней на колени, мурчала и тёрлась мокрым носом о солёную щёку.

«Ты самая красивая, не плачь!» — на ушко мурлыкала дымчатая мордашка. Из раза в раз. Потому вместо красивых одноклассниц Люда могла пожаловаться на вредных пацанов в классе, отсутствие друзей, эгоизм матери. История повторялась, Люси мурлыкала.

В последние месяцы Люда не плакала. Затихла. И сейчас, когда Люси грозила расправа водой за подогретый в корзинке шарф, верной подруги и спасительницы рядом не оказалось. Её побездельник был учебным.

«Так просто я не сдамся!» — зашипела Люси.

От неожиданности Зоэ выронила корзинку. Во все стороны разлетались кошка, шарф и переплетённые прутья. Последние остались мирно лежать на холодном мраморе, а Люси сиганула со всех лап в убежище — комнату Люды.

«Попробуй поймай!» — мяукнула на бегу пушистая и ловко начала открывать лапкой неплотно закрытую дверь. «Вода зашумела сильнее, проливается», — заключила кошка.

Зато визги Мегеры Воландовны о том, что она опаздывает к врачу из-за нерадивой кубинки Зинки, которая не может ни шарф на место убрать, ни кошку поймать и помыть, стали тише. Вероятно, тощая на шпильках продвигалась к выходу.

Люси сидела под потолком на верхнем этаже своего роскошного домика и прислушивалась.

«И мерзкий дождь… и вода в душе», — кошка прижала уши и осмотрелась. В комнате царил хаос, значит, нога горничной ещё не ступала на закрытую территорию Люды. Она всегда фыркала и ругалась, когда Зоэ расставляла по местам книги, отправляла грязное бельё в стирку или аккуратно раскладывала по полочкам ком из футболок, толстовок и носков. Люси прищурилась. Рядом с огромным письменным столом, заваленным тетрадями, стоял школьный рюкзак. Судя по всему, набитый учебниками. Кошка сканировала пространство дальше. На кровати среди прочего барахла обнаружила потрёпанную шапку Люды.

— Знаешь, какое мое любимое время года, Люси? — однажды спросила девочка.

«Надеюсь, не мерзосень, — мурлыкнула пушистая, пряча нос под лапками. — Даже дома холодина. Даже для меня в теплой длинношёрстной одежке».

— Шапка, Люси. Любимое время года — шапка. — Люда натянула яркую вязаную зелень поверх пушистых кудрей. — И длится оно с сентября по май. Прекрасное время, когда я могу спрятать эти убогие кудряшки мышиного цвета.

«Пожалуй, сейчас я бы тоже не отказалась от шапки», — дымчатая пушинка свернулась клубочком.

— Мёрзнешь? — Заботливые руки начали гладить мягкую шёрстку. — Держи шарф, Люси. Для тебя не жалко, мой мохнатый мёрзнущий друг.

Люда ласково улыбнулась, потёрлась носом о серую мордочку и укрыла кошку мягким шарфом.

Люси смотрела на зелёную вязаную шапку. Застыв, словно скульптура, внимательно слушала шум воды.

«Она дома!» — одним грациозным прыжком преодолела расстояние от домика до двери. Остановилась. Прислушалась. Вход в ванную был в метре от спальни. Но в коридоре могла поджидать опасность в лице Зоэ или тощей мегеры.

«Пёс с ними. Если Люся дома, что-то не так», — с этой мыслью кошка бесшумно оттолкнула дверь и на полусогнутых лапках пошла на шум воды. На этот раз дверь была захлопнута. «Когда это меня останавливало?» — Люси начала переминаться с лапы на лапу, изящно крутя пушистой попой. Р-р-раз! И мурлыка уже повисла на ручке-фиксаторе, которая податливо опустилась. Люси держалась мёртвой хваткой. Дождалась, пока дверь приоткрылась, а затем спрыгнула и нырнула в ванную комнату.

«Так-так, значит, вместо уроков решила побалдеть… — успела промурлыкать строгая надзирательница, но осеклась. — Люся, что это?»

Зрачки кошки расширились. Её подруга лежала в переполненной ванне, без движения, а с левой руки, которая была на бортике, капала вода вперемешку с чем-то тёмным. Лужа быстро расползалась, как живая, заполняя всё свободное пространство комнаты.

«Люся! Люся-я-я!» — пушистая мяукала и поочередно отдёргивала лапки, потому что смесь из двух жидкостей стремительно подбиралась к ней. Люда не откликалась.

«Да что с тобой! Просни-и-и-ись! — кошка уже надрывно кричала, но безрезультатно. — Как же до тебя достучаться?!» Люси металась, вода отрезала путь к Люде. Не замочив лапки, пробраться к ней не представлялось возможным. «Так и знай, вылизываться буду на твоей кровати!» — с этим боевым криком кошка, боявшаяся до смерти воды, ринулась к человеку.

Она ловко вскочила на бортик ванны рядом с Людой. И даже сильно ограниченного спектра цветов, которые могла различить кошка, было достаточно, чтобы заметить изменения в лице девочки.

Люси наклонила мордочку к безжизненному лицу. Из полуоткрытого рта пробивалось едва уловимое дыхание.

«Очнись, кожаная! Не смей оставлять меня на растерзание мегере! — кошка ещё раз надрывно промяукала над ухом Люды, а потом в приступе испуга за подругу начала вылизывать её лицо маленьким шершавым языком. — Я тебя подниму!»

Спустя пару минут Люда еле слышно простонала. Люси не прекращала попытки привести в чувство ту, которая однажды спасла её на улице, а потом самоотверженно защищала в доме.

— Лю… си… — шёпот сорвался с обескровленных губ девочки.

«Я, кто ж ещё!» — мяукнула в ответ кошка и, боднув мохнатой мордой белую щёку Люды, понеслась прочь.

Когда она выбежала в коридор, её встретила тишина. Но далеко не абсолютная, как могло бы показаться человеку. Люси остановилась, прижала уши, а потом рванула со всех лап в гардеробную мегеры, где горничная вытирала пыль и раскладывала дорогущие куски ткани по полкам. В эту часть хорóм кошка захаживала систематически, несмотря на то, что Маргарита Владленовна частенько принимала важных гостей, вела светские переговоры в гостиной, сидела у искусственного огня, потягивая какую-то жидкость с пузырьками и одновременно раздавая ценные указания работникам, которые ненароком попадались на глаза. Словно лиса на охоте, Люси старалась двигаться бесшумно и незаметно, но Людочка всё равно опасалась за любимицу и каждый раз просила без надобности не совершать вылазок. Люси покорно слушала, щурила глаза-незабудки и, как только Люда уходила, отправлялась за приключениями в запретную часть. Все дорожки были исхожены, пути изучены, преграды преодолены. Сейчас целью стала кубинка Зинка, единственная живая душа в квартире, которая могла спасти Люду.

Кошка застыла на пороге гардеробной и истошно завопила: «На помощь!»

— ༏Hola, linda! — Зоэ отвлеклась и улыбнулась. — ¿Has decidido lavarte?

«Я тебя всё равно не понимаю! А вот ты должна понять», — Люси развернулась спиной и продолжила пристально смотреть на горничную, зазывая последовать за ней.

— ¿Tienes hambre?

«Иди за мной, хватит чирикать, как голодный воробей! — Кошка сделала пару шагов вперёд. — Ну же!»

— ¿Qué quieres?

«Ты безнадежна, но у меня нет другого варианта», — Люси продвинулась ещё, и, о чудо, Зоэ пошла следом. Так, мяукая и оглядываясь, она довела заинтригованную кубинку до двери в ванную и забежала внутрь.

Началась какофония звуков, криков, стонов. Зоэ металась по квартире. Инстинктивно набрала номер Мегеры Воландовны и, услышав её голос на другом конце провода, начала тараторить на испанском. Словесная лавина обрушилась на хозяйку. Но та решила не вникать в истеричные вопли домработницы и, рявкнув: «Занята!», отключилась. Зоэ начала плакать, руки дрожали, и без того скудный словарный запас русского иссяк. Бесполезно. Она не поймёт.

Но тут девушку озарило. Она схватила смартфон и начала быстро печатать. Онлайн-переводчик не подвел. Пусть на кривом и неграмотном, но главное, на русском он выдал текст: «Мисс Люда она в ванной вся в крови. Я не знаю что случилось. Пожалуйста помогите мне. Быстрее! Быстрее!». СМС-сообщение улетело прямиком Маргарите Владленовне.

«Однако…» — Люси одобрительно кивнула и приступила к вылизыванию от посторонних запахов и воды, с которой была вынуждена соприкоснуться. Зоэ хлопотала подле полуживой дочери хозяйки, громко и эмоционально сокрушаясь на своём языке. Люси по-прежнему ничего не понимала, но ей казалось, что интонации кубинки пропитаны состраданием и теплом.

Спустя минуту словесная лавина накрыла Зоэ. Из трубки доносились визги хозяйки, но русско-испанское общение было обречено… Маргарита Владленовна кричала что-то на родном, а потерянная домработница только и лепетала: «No entiendo, Señora…»

«Что ж, воспользуемся приметой человека. Почешу за ухом, может, и помощь быстрее приедет», — с этой мыслью кошка начала загребать из-за уха.

Долго ждать не пришлось. Пространство в скором времени наполнилось трелями домофона, шарканьем ботинок, звоном инструментов и чужими голосами. Люси стало страшно. Она забилась в дальний угол своего уютного, с привычным запахом, домика и слушала. Громкие разговоры, плеск воды, шум колёс по стыкам плитки, открывание и закрывание дверей, шорох бумаг, корявый перевод с языка Зоэ на человеческий. А потом всё стихло. Шаги отдалились, взревел мотор скорой, завыла сирена. Люди забрали Люсю. Чтобы спасти.

Люси оставалось ждать. Она выбралась из укромного угла своего домика и долго сидела, слушая дождь. Теперь он шумел равномерно, не раздражая, а скорее убаюкивая.

Тяжёлые удары каблуков по коридору у лифта разбудили Люси. Она открыла глаза. За окном царила непроглядная осенняя темень. Дождь не шумел. Зато квартиру наполнили всхлипы.

«Тощая плакать умеет?» — Люси навострила ушки. Любопытство подгоняло посмотреть, но звуки брошенных на пол туфель и сумки заставили содрогнуться. Плач усиливался. Кошка тихонько выбралась из надёжного укрытия и пошла в коридор.

Увиденное заставило Люси насторожиться, слишком непривычная картина предстала её глазам. Маргарита Владленовна сидела на полу у входной двери и, положив голову на согнутые в коленях ноги, рыдала.

«Люся…» — кошка смотрела на хозяйку квартиры и ждала.

Не привлекала к себе внимание, не мяукала, не приближалась. Но женщина, будто почуяв взгляд, подняла голову. Красные глаза, размазанная по лицу тушь, растрёпанные волосы. Её вид кардинально отличался от привычно-безупречного.

— Знаешь, кого она захотела видеть, когда пришла в себя? — хозяйка неожиданно обратилась к Люси. — Тебя!

«Жива!» — пушистая переступила с одной лапки на другую, но осталась сидеть на расстоянии, дающем фору в случае побега.

— Я стала Люсе чужой, а ты — другом. Понимаешь? — хрипела Маргарита. Выкуренная от стресса пачка сигарет изменила голос до неузнаваемости. — Она так и заявила мне. Я думала, что давала ей всё для счастливой жизни. Путешествия, элитную школу, лучших учителей, дорогие шмотки… А ей это не нужно. Понимаешь, не нужно!

Женщина снова разрыдалась. Речь стала невнятной. Люси не понимала, но слушала. Привыкла быть рядом, когда боль проливалась ручьями.

— Моя дочь считает, что я её не люблю. — Маргарита Владленовна схватила сумочку, вытряхнула на пол её содержимое и выудила из кучи хлама салфетки. — А я люблю! Вот так люблю! Не умею иначе, понимаешь? Она же жить из-за этого не хотела… моя девочка.

Люси молчала. Хозяйка продолжала хрипеть и всхлипывать.

— Помоги мне, Люси. Помоги вернуть дочь. Я сегодня едва не потеряла её. Что мне делать, Люси? — Серые глаза на опухшем от рыданий лице молили. В голосе сквозило отчаяние.

«Удивительно, кожаная знает моё имя», — кошка наклонила голову и прижала уши.

— Одна не справлюсь, а кроме тебя и нет никого. Вот такая жизнь. Есть связи, деньги, статус, но нет ни друзей, ни близких. Некому, оказалось, кроме тебя слёзы и слабость показать, — Маргарита Владленовна начала медленно подползать ближе к Люси. Кошка по привычке дёрнулась, но потом остановилась. Стало любопытно. — Не бойся. У мегеры тоже есть сердце.

Тощая рука хозяйки осторожно коснулась мягкой шерстяной головы. Робкое движение. Затем ещё одно. Люси не сопротивлялась и не убегала. А Маргарита Владленовна, которая впервые за многие годы почувствовала тепло и ласку на кончиках пальцев, боялась спугнуть эту внезапную нежность. Женщина и кошка исцеляли друг друга молчанием.

Утром Люси застала преобразившуюся хозяйку за сборами. Она бесшумно передвигалась по пустой квартире и собирала вещи для Люси. А как только увидела кошку, взяла в руки плетёную корзинку и улыбнулась.

— Люси, кажется, это твоя любимая лежанка. И шарф Зоэ уже постирала. — Маргарита Владленовна аккуратно поставила корзину на пол, приглашая кошку прилечь. — Я не буду ругаться. Давай вместе поедем к Люсе. Пожалуйста.

«Кажется, мне снова предлагают дружить», — подумала Люси и вальяжно проследовала к любимым ивовым прутикам с тёплым кашемиром на дне.

Виктория Беляева
КОТЫ ТВОРЯТ ЧУДЕСА

— Мам, это точно он! Посмотри, полоски, усы. — Надя, задрав голову, словно вросла в тротуар. Как ни старалась Люба вести её в сторону школы, дочь не сдавалась. Прохожие — и взрослые, и дети — чуть притормаживали, рассматривая истошно мяукающий шерстяной комок на дереве, и шли мимо.

— Солнышко, я на работу опаздываю. — Люба присела рядом с дочерью. — Это точно не Пуф. Он крупнее был и окрас ярче.

— Нет, это он! — Девочка обняла маму и вытерла мокрую щёку о её плащ.

Пронизывающий звук стих. Спускаясь, по веткам берёзы прыгал кот.

— Видишь, он нас узнал. — Надя, наспех смахнула остатки слёз рукавом ветровки и улыбнулась.

— Пойми, он может быть блохастым, больным. Ну куда мы его сейчас денем? Давай, когда домой будем возвращаться, присмотримся. Если наш, заберём. — Воспользовавшись моментом, Люба поднялась и потянула дочь за руку.

— Это мой Пуф!

Кот приземлился рядом с Надей. Сел, обернув хвост вокруг лап, и жалобно мяукнул.

— Ты представляешь, сколько ему нужно было пройти, чтобы вернуться? Четыреста километров! Ладно, если бы собака убежала. У неё нюх. А у котов? Усы, лапы и хвост. Навигатора-то нет.

— Тебе больше надо книжек читать. У котов тоже есть нюх. Я без него никуда не пойду. — Плюхнувшись прямо на асфальт в белых колготках и синей юбке в складку, девочка протянула руки.

Кот устроился на коленях Нади. Замурчал словно работающий дизельный двигатель. Люба замерла, остановив выкрик возмущения. Вскинула бровь.

— Видишь, я же говорила, что это он! Позвони Ольге Тольне, пусть разрешит тебе опоздать на работу. Давай отнесём его домой.

— Хорошо, отпрошусь. Но учительнице сама будешь объяснять, почему в первый класс только пришла и через неделю уже прогуливаешь школу. Пойдём, дома есть тот, кто точно распознает самозванца. — Подхватив под мышки дочь, подняла её и отряхнула.

— Точно! Пончи его узнает, и ты поймёшь, что это Пуф! — Она прижала вцепившегося в ветровку усатого.

— Дай лучше я его понесу, не дай Бог, лишайный.

— Нет, если ты заболеешь, кто за нами будет ухаживать? — Девочка крепче стиснула кота. Тот совершенно не предпринимал попыток бегства из детских объятий.

«Кожаные друзья», как любила говорить Надя, и хвостатый пробирались сквозь поток школьников, стекающихся к учебному заведению из ближайших кварталов. Кот поддавал жару своей тарахтелке так, что Люба слышала его даже в городском шуме. Вглядываясь в лицо счастливой дочери, вспомнила, как новый друг появился в их доме.

— Сколько дней уже даёте антибиотики? — Врач скорой всматривался в подобравшиеся к сорока цифры на градуснике.

— Пять. Педиатр сказала, что должно стать лучше, но сами видите… Скоро Новый год. Мне страшно. Как ингаляции ей делать-то? — Люба взяла на руки дочь, дышащую со свистом. — Мы спим сидя, окно уже боюсь открывать, может, так хуже делаю. В ванной плесень скоро появится от постоянного пара.

— Давайте сделаем так. Укол поставлю, температура спадёт. Забирать не буду, у нас случай менингита в инфекционке. Вам только его ещё не хватало подцепить. Оставлю свой номер. Будет хуже, звоните, госпитализируем. Пейте больше. — Седой врач вытащил из чемоданчика бланк и ручку. Выводя закорючки на языке, понятном только выпускникам меда, хмурил брови и поглядывал на девочку, висящую на матери. — И мужу скажите, что вам отдых нужен, так долго не протянете.

— Муж… ушёл неделю назад. Некого просить. Мы сами справимся, спасибо. — Люба шумно сглотнула, пытаясь удержать накатившиеся слёзы и обиду.

— Извините, увидел ботинки в прихожей…

— Не успела выкинуть. Некогда. — Она чмокнула дочь в лоб.

— Знаете, сделайте что-нибудь приятное для обеих. Психосоматику никто не отменял.

— С тех пор как заболела, просит купить кота, её подружке подарили британца на день рождения. Но куда нам? Мопса недавно взяли, он ненавидит мяукающих.

— Я бы подумал на вашем месте. Иногда коты творят чудеса.

На следующий день в щёлку между натянутой на брови шапкой и закрывающим нос шарфом глядели два глаза. Больных, стеклянных. Счастливых. При очередном порыве метели они зажмуривались на пару секунд и снова распахивались. Под старым железнодорожным мостом на окраине города нашлось всего несколько желающих за считанные часы до Нового года распродать хвостатых. У одной из коробок с пятью разноцветными комочками остановилась Надя. Хозяин предлагал упитанного рыжего:

— Ну, какой красавец! Жалко отдавать, но дома уже четыре кошки, жена скоро выгонит.

— Надюш, смотри, какой хорошенький. Решай, нам надо торопиться. Скоро таблетка перестанет действовать, и у тебя температура поднимется.

Детские руки, спрятанные в тёплые вязаные варежки, вытянули из коробки обычного серого полосатого котёнка.

— Фот мой, — пробрались слова сквозь глухую преграду шарфа.

— Это обычный котяра, нашёл на улице, видимо, с матерью что-то случилось. Выкормил. Он, наверное, хорошим мышеловом станет. Вам же в квартиру? Возьмите лучше из этих кого-то. — Мужчина вытащил пару бело-рыжих котят.

Прижимая к пуховику пищащий комочек, Надя отрицательно покачала головой.

— Спасибо, мы этого возьмём. Сколько с нас? — Люба поняла, что спорить с дочерью бесполезно.

— Нисколько, берите даром. С новым чудом!

Котёнок, засунутый за пазуху расстёгнутой детской куртки, мурчал в такт мотору авто. Люба поглядывала в зеркало заднего вида и боялась спугнуть мысль, что болезнь дочери отступает. Надя неожиданно бодро щебетала новому питомцу о предстоящем знакомстве с Пончи, его лютой ненависти к кошкам и своей полной уверенности, что хвостатым удастся подружиться.

— Надюш, как назовём? Может… Снежок?

Дворники летали по лобовому стеклу, едва успевая сгребать очередную порцию новогодней радости.

— Неть… Пуф-фок.

— Пуфок так Пуфок. Значит, Пуфом будет.

Машина затормозила у подъезда. Заглушив мотор, Люба обернулась. Поняла, что впервые за последнюю неделю дочь, задремав, спокойно дышит. Розовый нос и длинные усы торчали из-за пазухи. «Коты действительно творят чудеса», — женщина отпустила изъедающий страх.

— Солнышко, просыпайся, приехали. — Легонько погладив по коленке Надю, она порадовалась, что в новом году их снова будет четверо, хоть в общем счёте на две лапы-ноги и один хвост больше.

Повернув ключ, Люба толкнула дверь. Из гостиной раздавался храп. На скинутой с дивана подушке спал чёрный мопс.

— Пончик, ты… собака! Мы же только ушли!

Взяв очередную высокую ноту, пёс затих. Принюхался. Открыв пучеглазые, подскочил.

— Надюш, отпускай.

Дочь зашла в гостиную, ослабила захват. Кот в пару прыжков оказался на окне. В правом углу. Лёг, протянув приветственное «мяу».

Мопс оживился. Побуксовав на скользком паркете, посеменил к гостю. Тот изображал отсутствие интереса. Пончик, поставив лапы на батарею, заскулил.

— Очная ставка прошла успешно. Наш. Неси перекись из аптечки, обработаем рану около уха. — Люба повесила плащ на вешалку.

— Я же говорила, что это он! Пуф вернулся! — Девочка, радостно прыгая, скинула туфли и побежала к окну.

— Только не обнимай его, давай сначала помо… — не договорив, женщина наблюдала, как дом снова наполнился счастьем.

— Мам, можно я сегодня не пойду в школу? Голова болит сильно. — Надя, свернувшись калачиком на левом боку, вытащила ногу из-под одеяла.

— Опять? Ты стала прогуливать через день, когда учиться собираешься? — Люба потрогала лоб дочери. — Температуры нет, но лицо горит. Что-то ты часто стала хандрить. Может, конечно, переходное, подростковое… Но я не припомню, чтобы такое со мной творилось в четырнадцать. Давай завтра к врачу зайдём, надо или на больничный тебя сажать, или выходить в школу.

— Всё знаю, понимаю. Но не могу подняться. Я ещё поваляюсь?

Из-под одеяла зазвучало мурчание.

— Пуф опять с тобой спит? Как он не задыхается-то так?

— Не знаю. Не отходит от меня, прилипала. Уже пару недель, как бы ни ложилась, утром просыпаюсь на левом боку, и Пуф рядом. Мам, есть не буду, не хочу.

— Опять голодаешь? Может, ты по ночам что-то хомячишь? Днём ничего не ешь, а щёчки наливаются.

— Я же не Пончи, пылесосящий всё подряд. Не переживай, лекарство выпью, и всё пройдёт. — Надя нырнула с головой под одеяло и обняла мурчащего друга. Засыпая, она услышала, как опустились стакан и таблетки на тумбочку рядом с кроватью. Хлопнула входная дверь.

Громыхнула молния, в окно застучали капли. С порывом ветра распахнулась форточка. Влажный осенний воздух ворвался в комнату.

Надя, потянувшись, зевнула. Пошарила по кровати и нашла телефон. На экране высветилось «13:13».

— Пуф, ну мы и храпанули! Мама уже кучу эсэмэсок прислала.

В коридоре послышался цокот и посапывание. Вошёл Пончик, с усилием переваливаясь с лапы на лапу.

— Ты моя старая жёваная тапка! Почему не разбудил? — Надя откинула одеяло и погладила мопса. — И этот жук дрыхнет, меня убаюкивает. — Почесав кота за ухом, поднялась. Засунула ноги в рыжие тапки с помпонами, накинула тигровый халат. Сняла с запястья резинку, собрала вьющиеся русые в хвост и подошла к окну.

Закрыв форточку, прижалась лбом к стеклу. Зонтики яркими пятнами передвигались по улице. Первая пожелтевшая листва покидала ветки берёз. Ручейки из водостоков стекались к полупустой парковке у подстанции. Из углового подъезда вышла женщина с двойней. Гриша и Лика никогда не ревели, задорно смеялись и были любимчиками бабулек, до сих пор несущих вахту на лавочках. Малышня с визгом забежала в образовавшуюся лужу и топала так, что брызги разлетались метра на полтора вокруг. Надя улыбнулась. На подоконник запрыгнул Пуф. Мурчащий моторчик активно заработал. На улице мать, бегая с зонтом за детьми, безуспешно пыталась усадить их в коляску.

Надя опустилась в кресло. Спрыгнув, кот устроился на коленях и перебирал когтями левый бок хозяйки. Та взяла в руки большой блокнот с набросками и карандаши. Грифель заскользил по бумаге. Штрих за штрихом появлялись детские дождевики с кошачьими мордочками и резиновые сапоги с усами на голенище. В уголке вывела «H» внутри сердечка.

Уже два года Надя рисовала, изучала правила кроя, сочетания цветов и мечтала стать дизайнером детской одежды. «Гены», — передёргивало маму от воспоминаний о бывшем муже — директоре обувной фабрики. Сначала она противилась даже любому намёку на связь с изменщиком, но, видя кипы набросков, смирилась.

Где-то в спине у девочки сильно кольнуло и отдало в бок. Пуф замурчал и потёрся мордой точно в том месте, где только что пробежала боль. Надя спустила кота на пол и поставила ступни на кресло. Положив подбородок на колени, глубоко и размеренно задышала. Пуф запрыгнул на подлокотник и попытался тереться о хозяйку.

Внутри будто сжали в кулак нервные окончания. Надя вскрикнула. Замерла. Мурчание кота становилось всё сильнее. Он пытался просочиться к животу хозяйки. Та опустила ноги и, выверяя каждый шаг, дошла до кровати, легла на бок. Пуф улёгся рядом. Надя взяла телефон, набрала номер и едва успела прошептать: «Мам, мне плохо», как её пронзил удар где-то внутри.

Пульсирующая боль в руках и онемевшие пальцы заставили Надю проснуться. Живот ныл, и острая боль отдавалась в районе позвоночника. Глубоко вздохнув, повернулась. Спустила ноги с кровати. Ещё раз втянула воздух и приподнялась. Шумно выдохнула. Зажмурилась. Яркое солнце пробиралось сквозь жалюзи и полосатило комнату.

Приоткрыв глаза, девушка натянуто улыбнулась и громко произнесла: «Чего раскисла? Поднимайся и шурши гулять по коридору». Самовнушение стало Надиной соломинкой, за которую она хваталась, чтобы не терять надежду.

Выудив из-под подушки тонкую шапочку с принтом — кошачьими мордочками, натянула, стараясь не прикасаться к гладкой коже головы. Опершись на тумбочку, поднялась. Замерла. Шов тянуло, и любое резкое движение било в пах десятком молотков. Аккуратно переступая, считала шаги. Девять. Ровно столько ей нужно было сделать до двери палаты. И ещё тридцать восемь до поста медсестры. Ища опору у стены, Надя переставляла ноги.

«Семнадцать», — дошла до кресел. Голова закружилась, и картинка размылась. Перед падением чьи-то руки подхватили и вернули в вертикальное положение.

— Эй, ты чё? Валяться нужно в палате, а не коридоре, — мужской голос раздался за спиной.

Облокотившись на кресло, Надя обернулась. Высокий худой парень в чёрной шапочке с излишне подвёрнутым отворотом, из-под которой торчал короткий ёжик волос, улыбался:

— Новенькая, что ли? Имя есть?

— Надя. Старенькая, неделю уже лежу. После операции. Ты кто?

— Сева. Завсегдатай этого заведения. Два года провёл тут, правда, с перерывами. Получается, Айболит от меня избавился наконец-таки, а ты поступила. Давай помогу, куда чапала?

— Илларион Тимофеич сказал, что ходить надо, вот и разминаюсь. А Айболит — это кто?

— Ну ты даёшь! Неделю тут, а кто такой Айболит, не сечёшь. Это и есть наш Ларик, Илларион Тимофеич. Животных он очень любит, дома у него три пса и шесть котяр живут, всех из приюта припёр. Ты, небось, в люксе лежишь?

— Люксе?.. А, да, — она улыбнулась. — В восьмой, одноместной.

— Севушка, пойдём, нас доктор ждёт! — За спиной парня возникла сухонькая старушка в светло-сером платье.

Надя про себя отметила, что редко кому подходящий оттенок удивительно шёл женщине и нисколько не удешевлял, а, наоборот, подчёркивал женственность.

— Сейчас, бабуль. Смотри, тут новенькая, Надя. — Парень сделал шаг, и женщина увидела, что на стул опустилась бледная девушка.

— Здравствуйте, Надежда. Я Виолетта Леопольдовна. — Она кивнула, едва улыбнувшись уголками губ. — Севушка, пойдём, ты же знаешь, сколько дел у врачей.

— Пойдём, конечно. Нельзя заставлять ждать тех, кто спасает человеческие жизни. — Он, чуть отойдя в сторону кабинета доктора Благородного, подмигнул девушке. — Увидимся, на связи!

О какой связи идёт речь, она не поняла и в ответ только развела руками. Но на следующий день, вне расписания для посетителей, в дверь её палаты постучали.

— Да… — Вытянув шею, Надя замерла в ожидании.

Появившийся ёжик и шапочка сразу выдали хозяина.

— Привет, ну чё? Как житуха? Айболит сказал, что тебе лучше становиться, жить будешь.

— Вообще-то, он должен хранить врачебную тайну. — Задержав дыхание, Надя приподнялась.

— Я тебе тут припёр кое-чё. — Он положил пакет на тумбочку. Надя почувствовала цитрусовый запах. — Мне хорошо зашли и тебе должны помочь.

— Свити? Откуда знаешь, что я их люблю? — Девушка оживилась и вытащила зелёный плод.

— Чуйка. Ладно, погнал, а то бабуля стрессанёт.

Через пару секунд Надя осталась наедине с кисло-сладкими дольками.

Ближайшую неделю гость также неожиданно появлялся и практически мгновенно исчезал, оставляя свити и лоточки с клубникой. Пару раз старшая медсестра, вводя иглу в истерзанные вены Нади, будто между делом сообщала, что не понимает, зачем Всеволод ходит к доктору, если его история болезни закрыта, и, видимо, навсегда. Девушка лишь пожимала плечами.

Прошло ещё пару дней, за ними выходные. Надя стала вздрагивать от каждого шороха и чаще смотреться в зеркало. Но Сева не появлялся. Зато пришла мама, ездившая домой, в Мышкин. С собой она принесла спортивную сумку, с которой ходила на тренировки по йоге.

— Привет! Я так соскучилась! Знаешь, скоро станет тепло, солнышко уже пригревает. Но ёлку не разбирала, вернёшься, устроим настоящий Новый год.

— Мам, уже февраль заканчивается, ну какой Новый год? — Она прислушалась. Рядом раздавалось тихое мяукание. — Не пойму, откуда звук? Мам, ты привезла Пуфа в Питер?

— Надюш, тётя Ирина ходила к нам его кормить. Но этот засранец отказывался есть, даже рыбу и мясо, просто лежал на твоей кровати. Она взяла Пуфа к себе. Ты бы видела, что он там устроил! Подрал обои, тюль когтями превратил в лапшу, нагадил Сашке в ботинки. Я съездила, забрала эту серую морду. С вокзала сразу к тебе. Не успела придумать, что с ним делать дальше. Главное, чтобы никто не увидел.

— Пуф, миленький! — Надя расстегнула сумку, и из неё выпрыгнул кот. Худой, испуганный. Забрался к хозяйке на руки и, ласкаясь, затарахтел.

— Вы пока пообнимайтесь, я к доктору, узнаю, как анализы. — Мать вышла из палаты.

Надя снова легла, кот свернулся у левого бока. Казалось, стрелка тикающих часов на стене замерла, как и всё вокруг. Девушка слышала лишь мурчащий звук и не заметила, как у кровати возник Сева.

— Ты? Что тут делаешь? — Надя накинула одеяло, спрятав под ним Пуфа.

— Свихнуться можно! Кто сюда кошака пустил? — Впервые за их недолгую историю знакомства парень стянул с себя шапочку.

— Пожалуйста, не кричи! Это мама его привезла. Пуф старенький, уже одиннадцать лет. Мопс наш умер, с которым они лучшими друзьями были. Вот без меня есть перестал, изгадил квартиру соседке. Когда мне шесть было, к бабе Лиде ездили, он потерялся, а через год сам вернулся! Прошёл четыреста километров! Не можем мы друг без друга, но пока деть его некуда. Надеюсь, мама что-то придумает. — Надя, запрещавшая себе долгое время плакать, не сдержала слёзы. Ручейки медленно стекали по щекам.

— Ты чё? Я ж могила! — Сева ударил себя кулаком в грудь. — Идея! Надо твою маму с кошаком у нас поселить. Мы с бабулей в трёхе на Морской набережной живём. Всё равно предки в Африке до конца года, спальня свободна. Дай позырить на хвостатого.

Засунув руки под одеяло, Надя вытащила мурчащего кота.

— Знаешь, есть легенда. Души, которые причинили кому-то вред, подселяют в тела котов для того, чтобы помочь избежать какой-то беды. Например, знак подать, — заговорчески прошептал Сева. — Прикинь, если и внутри него чья-то душа?

— Сев, ну что за ерунда-то? Сам придумал? — Она погладила кота. — Кто в Пуфе может жить?

— Не веришь? Бабуля моя — доктор исторических наук, мечтает, чтобы продолжил династию. С горшок был, она кучу всего рассказывала. У меня, по чесноку, другие планы, программистом хочу стать, в следующем году поступаю. Блин, увлёкся. Так вот, прикинь, что твой Пуф раньше был человеком.

Сева взял кота на руки, поставил его на задние лапы, зажав в кулаки передние. Пуф зашипел.

— Диковатый он, чужих не любит. — Надя приподнялась.

Прищурившись, парень жестом остановил её и заговорил с хрипотцой:

— Привет, я Костян. Был разводилой на рынке в девяносто первом. Шальная пуля отрекошетила от контейнера с джинсой. — Кот неожиданно притих. — Меня зарыли где-то в лесу под Калугой. Прощаться с налаженным бизнесом было тяжко. Душа рвалась и просилась обратно, стоя в очереди на распределение, пока бывшие кореша делили территорию. В отличие от тех, кто быстро нашёл пристанище в бездне с табличкой «Ад», я доходил до регистраторши душ и возвращался на место с номером «2000». И так девять кругов-лет подряд. Но на исходе девяносто девятого неожиданно получил листок с печатью. Разобрать ничего не успел. Резко стемнело. — Сева наблюдал, как Надя держалась за бок, пытаясь погасить изнутри разрывающий смех, и периодически ойкала. — Так, где там вы пересеклись с Костяном, тьфу, Пуфом?

— Под мостом. — Она зажала рот рукой, чтобы хохотом не привлечь внимание тех, кто мог оказаться в коридоре.

— Так вот, очутился я под мостом. В коробке? — Он вопросительно посмотрел в голубые и глубокие. Девушка кивнула. — В коробке. Мог предположить, что сварюсь в котле, кипящем над полыхающим огнём грехов. Но что окажусь в шерстяном теле и должен буду предупредить хозяйку о болезни…

Дверь распахнулась. На пороге появилась женщина в сером.

— Бабуль? — Сева засунул кота под одеяло. Надя испуганно застыла.

— Всеволод, так и знала, что ты из школы сюда сбежишь. Мне завуч позвонила поинтересоваться, всё ли хорошо и почему частенько в больницу с уроков уходишь. Здравствуй, Надежда.

— Что здесь происходит? — Люба протиснулась в палату, оттеснив Виолетту Леопольдовну.

— Мам, я тебе сейчас всё объясню…

— Верочка, может эти? Посмотри, какие хорошенькие! — Надя подвела дочь к коробке с пищащими котятами.

— Неть. — В щёлку между шапкой и шарфом выглядывали два глаза. Счастливых.

— Женщина, посмотрите у меня. — Пожилой мужчина распахнул куртку. Из-за пазухи показалась серая мордочка. — Последний остался, возьмите. Говорят, коты творят чудеса.

Глухое «Ачу!» раздалось под шарфом. Маленькие руки в варежках с буквой «H» в сердечке потянулись к усатому.

— Сева, мы выбрали, — Надя обратилась к мужу. — Оторвись, пожалуйста, от телефона. Может, хотя бы сегодня твои подчинённые сами разберутся с багами и фидбеками? Смотри, серый, как мой Пуф. — Она присела. — Верусь, знаешь, двадцать четыре года назад здесь баба Люба купила мне котёнка…

Евгения Моисеева
ПОКЕРФЕЙС

Покерфейс — лицо, не выражающее никаких эмоций, бесстрастное и невозмутимое. Понятие пришло из игры в покер. Выражение лица, по которому невозможно ничего понять о внутреннем состоянии игрока.

Витя

— Эй, блаженный!

Витя обернулся. Артëм из параллельного класса стоял на школьном крыльце и лузгал семечки.

— Ну? — буркнул Витя и сделал покерфейс, словно ему глубоко всë равно.

— Баранки гну! Забыл, какое сегодня число?

— Помню. Двадцатое.

— Вот и чудненько. — Артëм скинул семки на асфальт и потëр ладони. — Деньги принëс?

Витя достал из кармана три купюры по тысяче и протянул Артëму. В шестнадцатый раз. Девять месяцев в восьмом классе и семь в девятом.

— Чудненько-чудненько. Живи спокойно ещë месяц. И помни: никто не заботится о тебе так, как я, блаженный.

Артëм сплюнул шелуху под ноги Вите и вразвалочку удалился. А Витя остался. Один на один с плевком. Несколько секунд не смел поднять глаза: вдруг кто видел? Потом осторожно включил боковое зрение. Вроде никого, но на всякий случай сделал вид, что стряхивает с брюк невидимую пыль, поднял взгляд и как можно увереннее пошагал домой.

Так было предыдущие пятнадцать раз, так будет… «Кстати, сколько их ещё будет, этих раз?» — Витя с точностью бухгалтера прокрутил в голове цифры. «Май в девятом и ещë два года по девять месяцев. Девятнадцать. Да это же больше, чем уже прошло! Может, поменять школу? Но как попросить родителей? Мама-папа, вы вырастили труса, который платит мерзкому типу, чтоб не буллил вашего добропорядочного сыночка. Не будете ли столь сказочно любезны перевести меня в другую школу?»

Витя представил: мама что-то выронит из рук, и это что-то разобьëтся. Папа сделает лëгкий кивок головой и пафосно произнесëт: «Виктор, ты из дворянского рода, это божий дар. Неси фамилию с гордостью, не опускайся до уровня маргиналов. Храни честь и достоинство».

Витя не разделял родительской гордости за принадлежность к известной фамилии. Что от неë толку, если он обречëн платить оброк ещё девятнадцать месяцев?

Придëтся терпеть. В конце концов Артëм выполнял условия договора: Витю не трогали. Ещё бы! Три тысячи в месяц — верхний тариф в прайсе «школьного омбудсмена», как себя называл Артëм. «Защитник сирых и убогих, мать твою!» — ворчал про себя Витя, а внутренне восхищался менеджерским талантом недруга.

Система. Школа

Придуманная Артëмом система держалась на строгой иерархии, где он, естественно, стоял во главе. Стоял достойно, не ради галочки. Ступенью ниже — лидеры по классам. Они решали, кто будет козлом отпущения, давали кандидату право голоса и возможность выбрать вариант существования в школьных стенах.

Тарифов было три. Первый — бесплатный — предполагал полное бесправие. Над таким кандидатом мог издеваться кто угодно и как угодно. Вытряхнуть карманы, забрать телефон, ударить, унизить.

Второй тариф «Милующий» — тысяча в месяц. Как по Вите, насмешка. Тариф защищал от беспредельных поборов и побоев, но позволял оскорблять и насмехаться. С такими ребятами можно было общаться, даже дружить, но приглашать на школьные тусовки нельзя.

Витя выбрал третий тариф «Всë включено» — гарант полной неприкосновенности. И физической, и психологической. Избиения, травля, обзывательства обходили Витю. Впрочем, приглашения на тусовки и общение с одноклассниками — тоже. По сути, три тысячи в месяц открывали только беспрепятственный доступ в школу. Ходи, учись, получай знания. Всё. В остальном полный игнор. «Всë по чесноку, — говорил Артëм. — Ты сам выбрал неприкосновенность». Да, сам. Идеально-чудовищное решение: платить за то, чтобы быть пустым местом, при этом всем видом показывать полное равнодушие. К Артëму, системе, к девятнадцати предстоящим месяцам, к самому себе. Покерфейс.

Система. Дом

— Витюша, ты сегодня раньше? Обед ещё не готов. Пойди пока умойся, отдохни. — Это мама.

Легкий кивок головой с улыбкой — это папа.

Витя родился, когда маме исполнилось сорок два, а отец разменял шестой десяток. «Поздний, долгожданный, вымученный» — так о Вите говорили в семье. При слове «вымученный» внутри начиналась забастовка. Бунт, агрессия бились в груди, просились наружу, но Витя не мог дать им волю. Он вообще не умел огрызаться, драться, да что там — конфликтовать не умел.

Через несколько минут в дверь тихо постучали.

— Входите.

— Сынок, я приготовила салат из капусты и гречневый супчик. Присоединяйся, ждëм.

— Да, мама.

В последнее время Витя не поднимал голову, когда разговаривал с родителями. Было стыдно. Стыдно, потому что уже шестнадцать месяцев как презирал их. И сейчас, когда мама с дворянской учтивостью пригласила на обед, хотелось гневно вылить:

— Ваш гречневый суп уже поперëк горла стоит. А салат из капусты — полный отстой, достоин полететь в унитаз.

Но вместо этого Витя сделал покерфейс:

— Да, одну минутку.

Идиот! Тысячи ребят мечтают о таких родителях. Никогда не орут. Не лезут с проверкой в телефон — и вообще в жизнь не лезут. Даже порог комнаты перешагивают с позволения. Только почему-то вместо уважения Витя жалел отца и маму. И презирал. Наверное, такие же чувства испытывают врачи в интернате для психических престарелых. Жалеют и презирают.

Витя прошëл в гостиную. Всë как всегда. Сколько он себя помнит, в доме ничего не менялось: круглый деревянный стол, покрытый вышитой скатертью (хотя нет, скатерть всë же периодически меняли), над столом зелëный абажур с кистями, бронзовый подсвечник, залитый воском. Вилки-ложки-ножи. Прозрачный салатник, подчеркивающий бесцветность капусты, и пузатая супница, внутри которой скучало недосоленное варево из гречки и шампиньонов.

— Приятного аппетита, мама. Приятного аппетита, папа.

— И тебе, сынок. — Это мама.

Легкий кивок головой с улыбкой — это папа. И всë. Минут пятнадцать Витя будет глотать безвкусную еду и молчать, сохраняя покерфейс. Так принято.

«Почему нельзя заправить салат майонезом? И кто придумал, что суп с гречей — это полезно?» — размышлял Витя под вялый хруст капусты. «И эту дурацкую форму общения в доме кто придумал? Неужели нельзя поговорить как нормальные люди? Похохотать над соседом, которому голуби обосрали лобовое стекло „Лексуса“. Ой, простите, не обосрали, а обкакали. Нет, нагадили — кажется, звучит поприличнее? Ну хорошо, если претит смеяться над людьми, можно хотя бы поинтересоваться, пробовал ли я курить, с кем из одноклассников дружу. В конце концов, не обижают ли меня. Но нет, это слишком низко для вас, мои высоконравственные родители из потомственных дворян, а ныне заведующий библиотекой на пенсии и музыкальный руководитель городского хора. Вот кто воистину блаженный». И никогда, никогда Витя не расскажет, что происходит двадцатого числа каждого месяца, потому что они серьëзно отстали от жизни и ничем не смогут помочь.

— Спасибо, мама.

— Пожалуйста, сынок.

Мама — поцелуй в лоб. Лëгкий кивок головой с улыбкой — папа.

В комнате Витя достал из-под подушки телефон — наследство двоюродного брата Коли, который называл себя Ником. В восемнадцать он наплевал на нормы семейной морали, бросил универ и подался в менеджеры по продажам. Теперь Ник регулярно снабжал Витю новостями из мира нормальных людей, где есть компьютерные игры, хоррор-сериалы и онлайн-тусовки.

Витю тянуло в этот мейнстрим. Он сидел в геймерских чатах, общался в соцсетях с анимешниками и косплеерами. Вот она, жизнь, где можно быть собой и не собой одновременно. Даже скачал приложение для знакомств — Ник посоветовал. Зарегистрировался, правда, без фотки и знакомиться пока не решался. Просто разглядывал девичьи фотки. Вите нравились светленькие, улыбающиеся и без косметики. Лия, Маша, ну вот ещë Кристина ничего так. Свайп вверх, стоп! Палец зажал экран. Словно кадр из старинного фильма, возникла она — чëрно-белая фотография. Завораживала, притягивала небрежными мазками света и теней. Они скользили по нежному лицу девушки, нет, даже не лицу, а по скульптурному творению. Витя, с детства напичканный эстетикой, не мог оторваться. Девушка слегка опустила подбородок и смотрела на Витю пронзающе глубоко. Прямо в душу. Интересно, какого цвета еë глаза: серые, голубые? Фотка заигрывала. Кто она? Витя принялся читать анкету.

Теона, 15. Обычная девчонка. Люблю гулять по городу, правда, удаëтся это нечасто. Жизнь проходит под контролем родителей, поэтому нуждаюсь в онлайн-дружбе и общении.

Вокруг аватара девушки светился зелёный обруч. В сети. Рука отреагировала мгновенно — Витя кликнул «Написать».

Вик и Теона

— Привет, Теона. Я Вик.

Он сам не понял, почему написал «Вик». Видимо, по аналогии с Ником, но новое имя понравилось. Ладошки вспотели. «Напишет — не напишет?» Глаза прилипли к монитору.

— Привет, Вик. Какое у тебя прикольное имя. Оно настоящее?

Руки затряслись от волнения: ответила! Буквы лились из-под пальцев, едва успевая одна за другой.

— Вообще-то я Виктор, но жил за границей, и друзья называли меня Вик.

Витя видел своё сообщение и не мог понять, как эта красивая ложь стала его реальностью.

— Круто! Мои родители тоже хотят отправить меня учиться в Англию. Правда, меня забыли спросить об этом.

— Они же хотят тебе лучшего. А ты почему не хочешь?

— Ну не то чтобы не хочу, просто не понимаю, как это будет. Поделись опытом, плиз:)

— Да круто всë. Интересные ребята, тусовки всякие по интересам.

Вопрос Теоны застал врасплох. Он не знал, как это — учиться в другой стране, но было поздно. Бревно вранья покатилось.

— А какие тусовки ты любишь?

— Спортивные. Занимаюсь лёгкой атлетикой, много времени провожу в качалке.

«Блин, ну какая лёгкая атлетика. Какая качалка?» Вите было стыдно, но чего он точно не хотел, так это выходить из беседы с Теоной.

— Ого, респект! А я не спортивная. Папа говорит, что девочка должна быть девочкой, а не чем-то средним. Поэтому с детства таскают на музыку и танцы.

— На чëм играешь?

— Да неважно.

— Ну скажи, чего ты. Я вот скрипку люблю.

«Хоть здесь не соврал». С шести лет Витя играл на скрипке, самом благородном, по мнению родителей, инструменте.

— На скрипке:)

— Классно! Самому пиликать — не мужское дело, а тебя бы послушал.

— Если намекаешь на встречу, то мимо. Свидания вслепую не для меня. Нет на это времени, да и отец…

— Нет, не намекаю, просто написал. А что с отцом?

— Знаешь, почему я написала, что хочу дружить по интернету?

— ?

— Только никому, ладно?

— Ок

— Мой папа — большой человек в одной организации. В общем, как тебе сказать… нельзя, если честно.

— Ну нельзя, значит, не говори.

— Ладно, скажу. Он в прокуратуре большой босс.

— Ну и что такого? Работа как работа.

— Как сказать. У него пунктик, везде врагов видит. Считает, что могут отомстить, поэтому у меня есть личный водитель и охранник в одном лице.

— Это плохо?

— Папа любит меня, заботится, но иногда чересчур. Мне много чего нельзя, Вик.

— Сочувствую. Наверное, это скучно.

— Ну да. Я как принцесса в замке. А кто твои родаки?

— Мне повезло. Они у меня крутые. Молодые и современные. Вместе ходим в горы, выезжаем с палатками на море. Ну и семейный бизнес, отец потом хочет передать мне. Из-за этого отправлял в загранку учиться.

Витя понимал, что описывает Теоне семью из грëз, но остановиться не мог.

— Не подумай, я тоже люблю папу. Просто иногда контроль достаёт.

— А мне, наоборот, полную свободу дают.

— Завидую:) Извини, Вик, мне нужно идти.

— Пока, Теона. Тоже пойду, гири потягаю. Выйдешь ещë на связь?

— Да, Вик, приятно с тобой общаться.

Система. Жизнь

Витя вёл строгий учёт финансов. Три колонки в таблице — три источника дохода: деньги на карманные расходы от родителей, подкидыши от Ника и лично заработанные. Если вместо полноценного школьного обеда покупать булочку и компот, то за месяц из первого источника накапливалась тысяча. Ник подкидывал в общей сложности около тысячи. Остальные нужно было заработать.