Бесплатный фрагмент - Мозаика жизни

Новогодние рассказы

Специалист по счастью

В морозный предновогодний вечер Лида сидела у окна. За окном всё сверкало и переливалось — новогодние ёлки, гирлянды.

А Лиде было одиноко и грустно. На душе у неё не светилось ни одного огонька, лишь вязко лежала серая мгла. Скорее всего — из-за того, что очередной долгожданный, заветный червовый король на поверку оказался крестовой шестёркой.

При мыслях об этом у Лиды наворачивались слёзы на глаза.

Не она ему нужна была, а только её квартира! Вот эта 2-комнатная квартира, оставленная для неё мамой в наследство.

Уж как только «король» не намекал, что ему жить негде! Как только не вертелся! Таким был нежным и заботливым! И почти добился своего! Лида поддалась на его обаяние и уговоры, и уже собралась его прописывать у себя, но случай помешал.

А скорее — помог! Не дал свершиться глупости!

Видно мамочка там, в своей заветной голубой дали, заметила, как дурят её девочку и вовремя вывела дочку на нужную дорожку в парке, где Лида и увидела своего возлюбленного, целующего девушку в пушистой короткой шубке и горячо признающегося кокетке в нежных чувствах.

Лида даже какое-то время ошарашено шла за воркующей парочкой в сумраке заснеженных деревьев, пока они не остановились для очередного поцелуя, не оглянулись и не вскрикнули, увидев её полные слёз глаза.

Застигнутый на месте преступления врун ещё чего-то бормотал в своё оправдание, пытаясь выдать девушку за свою студентку, которой он объяснял правила написания курсовой.

Уж так хорошо объяснял! У студентки даже губки распухли!

Даже девчонка вранья не вынесла, убежала.

А врун всё продолжал оправдываться, называл Лиду самой дорогой и ненаглядной!

Ну конечно же, квартира в центре Москвы самая дорогая и ненаглядная! Особенно для доцента, приехавшего из далёкого таёжного города продвигаться в столичном университете!

Он и звонить продолжал, хотя Лида не отвечала.

Месяц держалась, а вот неделю назад ответила, выслушала поздравления с «наступающим» и намёк о предновогоднем визите «просто так», и ждала сегодня зачем- то, да ещё пирогов с капустой напекла.

Пироги стояли на столе, распространяли упоительный запах, накрытые нарядной салфеткой со снежинками на синем фоне.

А Лида сидела рядом с ними, едва сдерживая слёзы. Ведь знала, что врёт! Что не достоин не только пирогов, а даже прошлогодней корки хлеба, а ждала!

Зачем ждала?

Всё! Хватит ныть!

Сейчас же позвать на пироги подружку, соседку Нинку, которая звала вместе встречать Новый год и обещала познакомить на празднике с интересным, свободным, а главное — с москвичом. Без притязаний на жил. площадь.

Лиде никуда идти не хотелось.

Она решила встречать Новый год одна, в своей неотобранной квартире, забравшись с ногами в уютное кресло, завернувшись в мягкий плед и наслаждаясь новогодними концертами по любимому телику.

Она, фрукты, шампанское и телевизор! И больше никого и ничего! Никаких врунов и никакого вранья!

Слёзы всё таки победили, ручьём хлынули на щёки, и Лида с облегчением расплакалась и с наслаждением рыдала, пока не раздался громкий, пронзительный звонок в дверь.

Лида подскочила на месте и, с мыслями, — «Выгоню, гада! Не пущу! Или… А может…», подбежала к двери и распахнула её.

За дверью стоял… Дед Мороз. Настоящий. В красной шапке и шубе, с посохом.

Ну разве что подержанный какой- то.

Шуба чем-то забрызгана, мятая; шапка на бок съехала; и борода белая, богатая, серебристая –тоже смотрит в сторону.

На щеке царапины, рука перевязана…

Короче, Дед Мороз очень даже востребованный…

«Здравствуй, хозяюшка!» -громогласно и распевно выдал дедушка -«Долго шёл я через горы и реки, чтобы поздравить ваших детушек! Да подарочки заветные вручить Асеньке и Васеньке! Где же ребятушки милые? Бегите скорее к Дедушке Морозушке!»

Лида ошарашено застыла.

«Ну что, хозяюшка? Где детушки? Зови их скорее к Дедушке желанному, долгожданному!»

Лида промямлила — «Простите, но… у меня нет детей. Я в квартире одна.»

«Как нет?! Счастье какое… Хоть передохну… Знаете, я боюсь детей… Панически уже. Замучился… Вот видите — рука завязана? Это один милый мальчик с помощью ножичка перочинного решил проверить — живой я или волшебный. Зажал ножичек в кулачке, а в хороводе кольнул хорошенько. Проверил. Не знаю, расстроил его результат или порадовал. Не до того мне было…»

«Да вы проходите, проходите…» — пролепетала Лида, — «Присаживайтесь!»

«А царапины…», — продолжал Дед проходя и уютно разваливаясь в кресле, -«Это милая девочка, сидя у меня на руках, решила проверить, настоящая у меня борода или нет, и очень огорчилась, что она отъезжает»

Дед с наслаждением сорвал бороду и шапку, снял шубу. Под ними оказался очень симпатичный мужчина, ещё совсем не старый, хотя и со светлой благообразной бородкой, со светлым же взъерошенным ёршиком волос на голове, одетый в красный атласный кафтан, синие атласные шаровары и сафьяновые сапоги.

Всё по — настоящему!

Он благостно развалился в кресле, как в своём.

Лиду это почему-то совсем не возмущало.

«Вина хотите?» Дед даже подскочил в кресле: -«Какого вина?! Чаю и только чаю!! От вина и водки меня уже воротит! Я так устал от этих праздников и ёлок! Так замучился таскать мешки с подарками! Не верите — говорю с трудом, всё срываюсь на стишки.»

Он прикрыл глаза и продекламировал с пафосом: — «У ёлочки, у маленькой в заснеженном лесу… сидели три начальника и ели колбасу!»

Откинулся на спинку кресла и помолчал минуту, пока Лида заваривала ароматный чай, самый лучший, оставленный на «заветный» случай.

Потом снова начал горячо делится пережитым: «А хожу как! В раскоряку, раскачиваясь, как в хороводе! По дуге! Прямо уже не получается! Сутки уже не спал почти! Все напоить водкой норовят! Дети оглушили! На шубу пролили сок! Из меха и из бороды клочки выдирают! Скорее бы закончилось это наказание!

Ох… А чай –то какой вкусный! На диво, хозяйка! И пирог с капустой есть?! Ну просто спасла… Ну и уважила!»

Лида сняла салфетку со снежинками с румяного, заждавшегося своего часа пирога и разрезала его, радуясь, что не зря испекла.

Пирог ответил сказочным ароматом, нежная обильная начинка источала сок.

Дед с жадностью схватил самый большой кусок и начал с наслаждением жевать, приговаривая: «Ай, да хозяюшка! Ай, да умница! Ну и уважила! Ну просто от голодной смерти спасла! Водку — то все несут, а из еды — кусок селёдки, да огурец завалящий…»

Съев ещё 2 куска пирога, он откинулся на спинку кресла, блаженно прикрыв глаза.

Лида налила ещё стакан чая и придвинула тарелку со сладкими пирожками, с черникой и клубникой. «Ох, хозяйка… Ну просто блаженство какое-то… Настоящий пир… Объедение. Не могу больше… А с собой бы взял. Можно?»

«Конечно. Сейчас я заверну.»

«Вы просто восхитительны, хозяюшка!

А впрочем, давайте разберёмся, где ваши дети, к которым я спешил?

Вот…“- он полистал свой блокнот — „Близнецы — Асенька и Васенька…

Зачем вам надо было так дорого заплатить за мой визит, а детей куда — то отправить?

Я, конечно, очень рад. Я получил неземное удовольствие от ваших пирогов, но ситуация мне не понятна, и деньги за визит я, к сожалению, не возвращаю.»

«Да что вы!» — воскликнула Лида, -«Какие дети? Да ещё близнецы! Я и замужем –то никогда не была.»

«Вы?! Вы не были замужем?! Такая замечательная хозяйка и красавица?! Где же глаза у этих мужиков…

Но всё-таки. Вот у меня ясно написано — улица Майская, дом 15, квартира 12. Близнецы — Ася и Вася»

Лида, через плечо Деда, заглянула в его помятый и истёртый блокнот:

«А это что за чёрточка? Почти затёртая… Это квартира 112!»

«Как -112?! Караул… Да! Точно 112…А идти туда уже поздно… Пока чаи распивал, детей уже точно уложили. Придётся завтра опять сюда ехать… В такую даль…»

«А вы оставайтесь у меня!» — даже не предложила, а попросила Лида, настолько ей не хотелось отпускать Деда, —

«Две комнаты есть! Вам здесь постелю, на диванчике.»

«Да что вы! Неужто можно?!» — обрадовался Дед —

«Ох, как уважите! Настолько я устал! А в мою ледяную берлогу так тяжело добираться…»

Лида взглянула подозрительно-странные шутки! Ледяная берлога! Наверное, так называет нетопленную холостяцкую квартиру?

«Кстати, а почему вы один? Где ваша Снегурочка?»

«Заболела она… В тарифе это обговаривается. Кстати, сейчас стало моднее без Снегурочки. По типу западного Санта Клауса. Так что я даже больше предпочитаю ходить один.»

Лида, сначала почувствовавшая непонятный укол ревности и неприязни в сторону неведомой Снегурочки, облегчённо вздохнула.

«А вы… почему одна? Простите, не корректный вопрос. Спрошу другое. Квартира не украшена, без ёлочки… Новый год встречать в гости уедете? К… другу?»

«Вопрос действительно некорректный, но отвечу. Друга у меня нет. Никого нет! Квартиру не украшаю, потому, что не люблю глупый блеск и мишуру.

Ёлочки нет, потому, что считаю варварством губить нежные, юные, ЖИВЫЕ деревца из-за одной надуманной ночи.

Новый год буду встречать здесь и одна! Только одна!»

Дед внимательно заглянул в глаза Лиде –«Рассердились? Обидел ненужным вопросом? Ах, я — недотёпа! Простите…»

Он поднял сжатую в гневе в кулак Лидину руку и поцеловал.

Непонятная вспышка гнева и обиды отступила, на душе потеплело.

«Ещё чаю?» «Нет! Спасибо! Премного благодарен! Сейчас только спать! Впрочем, я -невежа! За такой приём я должен отблагодарить!

Время исполнять задания! Дед Мороз я — или кто?!

Всё- таки волшебник, как-никак!

Прошу, хозяюшка! Загадывайте желание!

Что там хочется очень? Пальто? Шубу?

Сразу не обещаю, а к утру, надеюсь, выполню!»

Лида опять взглянула с подозрением. Ничего себе заявочки! Странный мужчина!

Но он так открыто улыбался и был так хорош — со своей серебристой аккуратной бородкой, с голубыми глазами…

Кафтан ещё этот атласный, золотистым шнуром перевязанный…

Сапожки сафьяновые, остроносые…

Лиде вдруг так остро и мучительно захотелось поверить в чудо! А

вдруг он настоящий!

Вдруг он волшебник!

Вдруг поможет избавиться от этой саднящей боли, от постоянного невезения! Так много пишут о чудесах, может быть, они на самом деле есть?

И Лида севшим от волнения голосом сказала: «Если о желании — серьёзно, то никаких вещей мне не надо, конечно. Ну зачем мне они? Я ведь хочу самого главного — счастья, любви, заботы, нежности! Я так устала от одиночества! Если ты волшебник, помоги мне обрести счастье!»

Дед Мороз вдруг смутился, — «Прости, но по счастью я как-то не спец… Мне бы по –конкретнее что- нибудь…

Ну из бытовой техники что-то…

Вот пусто у тебя совсем.

Даже ёлки нет! Ну хочешь ёлку — раскрасавицу, диковинными дарами украшенную? Нет? Живые ёлки жалеешь…

А искусственную, с ароматом натуральной, не стареющую? Нет…

Миксер, тостер, комбайн…

Холодильник хочешь новый?

Нет?! Ну я не знаю тогда… прости.

Я так измучен, соображаю плохо… Можно я спать лягу?»

«Конечно,» — сказала Лида упавшим голосом.

Глаза её потухли, руки опустились.

«Дурочка я, дурочка…» — мысленно кляла она себя, — «Ну, как глупый ребёнок — купилась на «волшебство»…

Жизнь ничему не научила… Очередной шутник забрёл — и клюнула.»

Лиде снова захотелось плакать.

Предательские слёзы подступили к глазам. Едва она успела застелить диван, как Дед Мороз рухнул на него, не раздеваясь, только сафьяновые сапожки снял, и заснул моментально.

Лида присела рядом и с нежностью посмотрела на Деда.

Да какой же он -дед? До того симпатичный, родной даже…

Жаль, не понял ничего.

Да Лида и не хотела, чтобы конкретно понял, просто в чудо поверила.

А зря…

Лида вздохнула, успокаиваясь. Ну, нет чудес — и не надо.

А всё же хорошо, что он перепутал адрес и зашёл!

Появился в её жизни… Завтра попьёт чайку с пирогами и уйдёт навсегда…

Нет! Она не будет плакать. Постарается! Сколько ж можно плакать?! Лида укрыла гостя пледом, ещё раз посмотрела ласково и ушла к себе.

…На следующее утро гость встал рано, но Лида уже не спала, а кипятила чай и разогревала пироги в духовке на кухне.

«Дед» заглянул к ней на кухню. Вид у него был виноватый.

«Вы меня простите, хозяюшка. Вёл себя вчера я просто недопустимо. Ночевать напросился, ахинею всякую нёс, пироги у вас почти все слопал… Нетрезв был! Простите! Разрешите откланяться!»

«Что вы! А чай! Без чая не отпущу! Пироги грею!»

«Пироги у вас восхитительные, и вы сами восхитительны… Но мне очень неловко!»

«Ах, оставьте! Ну-ка живо — мыть руки и за стол!»

Когда гость, вдоволь напившись ароматного чаю и съев ещё пару пирожков, встал из-за стола, Лида едва сдержалась, чтобы не попросить его зайти ещё разок.

Но гордость взяла своё, и Лида промолчала.

У порога Дед снова надел свою шубу, заботливо почищенную и поглаженную Лидой, что не осталось им незамеченным, а вызвало поток благодарностей, нацепил шикарную расчёсанную бороду, и водрузил на голову шапку с красным околышем.

Снова став важным и неприступным, он галантно поклонился Лиде, но потом вдруг взял её руку и нежно поцеловал в ладонь.

А потом излишне быстро и резко вышел за дверь.

Лида молча постояла около двери.

На душе снова стало пусто и саднило, словно оторвали кусочек чего-то родного. Она смахнула снова пробившиеся на свободу слёзы — ах, как надоели! — и прошла в комнату.

Да! Одна! Совсем одна! И никто не нужен! Телевизор и шампанское и всё!

На календаре сияло 31-е декабря

.Хорошо, что этот день выпал на выходной!

Сейчас Лида всё приберёт, сбегает в магазин за шампанским и самыми вкусными лакомствами для себя, любимой.

И будет встречать Новый год одна. И только одна!

Она с головой погрузилась в предновогодние хлопоты, стараясь не думать, как её Деда где –то мучают очередные проказники.

Звонок в дверь прозвучал резко, как выстрел. Лида вздрогнула, выронила вытираемую чашку и выругалась — «Вырву тебя с мясом, гадёныш громогласный, и выброшу!»

За порогом стояла подружка Нина. Едва смягчив гримасу разочарования и успокоив бешено колотившееся сердце, (как оно надеялась увидеть на пороге Деда!),Лида улыбнулась подруге.

«С наступающим! Тебе чего, Нин?»

«Ты чего не заходишь? На звонки не отвечаешь?» — Нина покосилась на отключенный Лидин телефон, — «Надо же помогать готовить! Я принесла список продуктов, которые — с тебя! Беги в магазин и — готовить! Мы ждём!»

«Нинуль, я же говорила, что не хочу никуда идти! Новый Год буду встречать одна!»

«Да ты что! Не выдумывай!

Если не хочешь знакомиться, не бойся — твой претендент не придёт.

Позвонил и сказал, что у него неотложные дела. Будет маленький уютный круг — только свои! Иди немедленно!» — кричала Нина, но вдруг, увидев полные отчаяния Лидины глаза, осеклась и тихо сказала:

«Ну ладно — ладно. В Новом Году придём тебя поздравить. Можно?»

Лида кивнула и,с облегчением, закрыла дверь за Ниной.

Что-то она совсем расклеилась.

А ну не раскисать! Никто здесь не нужен, никто!

Шампанское и телевизор!

Лида быстро оделась и побежала в магазин. Она очень долго бродила по отделам гипермаркета, покупая множество приятных и давно желанных безделиц, которые давно хотела приобрести, но жалела денег.

А сегодня решила ни в чём себе не отказывать. «Никто меня не любит — так я сама буду любить!» -шептала она…

Накупив всего самого вкусного и самого желанного, Лида с тяжеленными сумками поднялась на лифте домой, на свой второй этаж, хотя предпочитала ходить по лестнице — фигуру берегла.

Ни к чему теперь фигура! Она всегда будет одна.

Лида приготовила всё самое любимое — любимые салаты, любимое запеченное мясо, любимая икра с маслом, любимые овощи.

Опять получилось много!

С ужасом посмотрев на заставленный стол, она вспомнила, что должны придти друзья — поздравить, и успокоилась.

Не пропадёт!

Лида надела новое красивое платье, подкрасилась, уложила волосы и взглянула в зеркало.

До чего же хороша!

Жаль, что никому не нужна. Может быть, она зря отказалась идти к друзьям? Ну — это никогда не поздно.

Сейчас заберёт свои салаты и пойдёт.

До Нового года ещё 3 часа. Успеет.

Что-то мягко стукнуло в окно. Потом ещё раз. Лида испугалась и выглянула в окно.

Внизу, под окном, в блеске гирлянд и фонарей, стоял её Дед Мороз.

Стоял и бросал снежки в Лидино окно.

Одет он уже был иначе — в мягкую светлую дублёнку, в норковой шапке, но это был он! Её Дед Мороз!

В руках у него была ёлочка в сверкающих игрушках.

Ну и пусть ёлочка! Главное — пришёл!

Лида выскочила на балкон.

Сердце колотилось, как сумасшедшее, кровь прилила к щекам.

Только бы к ней! Только бы опять не перепутал!

Увидев её, он улыбнулся и крикнул виновато: «Можно, я поднимусь?»

«Конечно!!!», -закричала Лида и бросилась к двери.

На этот раз звонок не орал резко, а пел радостным гимном.

Можно его ещё не выбрасывать.

Лида распахнула дверь и едва удержалась, что б не кинуться своему… Деду на шею.

Надо же! Она даже имени его не знает, а он уже так дорог!

«С наступающим! Извините! Я решил, что всё — таки неправильно встречать Новый год одной и без ёлки. Она не настоящая! Не срубленная! Правда!

Просто выглядит так. Новые технологии…

Да! И запах — новые технологии. Её потом можно свернуть и убрать в шкаф

.И иголочки спрячутся. Вот увидите, когда разберём…

А пока установим. Вот сюда.»

Дед Мороз, скинув дублёнку и шапку, прошёл в комнату. На нём был красивый костюм, и он был так хорош собой, что у Лиды защемило где — то в груди.

Быстро и ловко установив ёлочку, он церемонно поклонился: «Разрешите представиться, ведь мы даже не познакомились, к моему стыду!

Сергей Александрович.

Историк. Доктор наук.

Дед Мороз — по- совместительству, и …хобби.»

Лида назвала своё имя и удивилась, как дрожит голос.

Оказывается, она так боялась, что он никогда не придёт.

«Ну как близнецы?»

«А знаете, оказались очень покладистыми. Как и родители. Совсем не рассердились, что я не пришёл накануне. Всё прошло очень мило и весело. И я успел к вам!

«Я очень рада!» — искренне сказала Лида — «Прошу к столу!»

В её душе всё переливалось, от счастья, как гирлянда на ёлке.

Вот! А говорил, что не «спец.» по счастью! Ещё какой «спец.»!

Телевизор уже был не нужен.

Правда пригодился, когда, выпив принесённого Сергеем доброго вина и закусив любимыми салатами, они стали танцевать под музыку многочисленных предновогодних программ.

Никогда ещё Лида не была так счастлива!

Вот и выступление президента, и бой курантов. Лида загадала под их бой желание, которое вдруг стало заветным — чтобы её дед Мороз был здесь всегда!

В её комнате, на её кухне! В её сердце!

Сергей открыл шампанское и, под звон бокалов, поцеловал Лиду и шепнул: «Я исполню твоё желание! Заботу, любовь и нежность — обещаю! Ну, а счастье — само придёт!»

«Оно уже пришло!» — эхом отозвалась Лида.

Звонок опять взревел, как сирена.

«Нет! Всё –таки выброшу! Достал!

Ну просто «Ирония судьбы» какая-то!» -крикнула Лида и пошла открывать дверь.

В квартиру, как в выше названном фильме, ворвалась весёлая компания, во главе с Ниной.

Окружив Лиду, друзья начали обнимать и поздравлять её, шумно и в разнобой, наливать шампанское.

«Какая ты красивая!» -кричала Нина — «Одиночество тебе на пользу!»

«А Лида не одна!» -произнёс Сергей, появляясь на пороге прихожей.

Нина застыла в изумлении:» Сергей Александрович! Так я же вас и хотела познакомить! А вы сказали — дела! Так, как же вы… Что вы здесь..Как вы…», -лепетала, заикаясь Нина.

«А я ведь и сам знаю, где нужен более всего,» — отвечал Сергей, подходя и обнимая Лиду, — «не даром я Дед Мороз и волшебник!

А сейчас вот, по счастью специализируюсь!»

Лида радостно засмеялась, и ей снова поверилось, что «Дед Мороз» — настоящий волшебник, что произошло чудо.

А в чудеса надо верить!

Она прижалась к своему волшебнику, поцеловала его в щёку, и пригласила друзей за стол.

Счастья было так много, что она готова была им поделиться с друзьями.

И Лида верила, что оно будет всегда!

Ведь в чудеса надо верить!

Хотя бы под Новый год!

Дед Мороз на замену

В эту предновогоднюю ночь у Светы ничего не ладилось.

Накануне она поссорилась со своим Дедом Морозом, вместе с которым, в роли Снегурочки, ездила поздравлять детишек.

Свете надоели его постоянные пьянки, после каждого представления. А в последние дни, он даже до представления, на выезд, являлся нетрезвым. Перед детишками нёс всякую ахинею, Свете приходилось краснеть за него.

Вчера она резко высказала напарнику, всё, что о нём думает, а сегодня он не явился на выезд вовсе.

Как назло, их пригласили в элитный коттеджный посёлок, далеко за городом, в лесной зоне, причём, накануне Нового года. Хотелось бы съездить скорее и успеть вернуться — встречать Новый год.

Предложили очень хорошую оплату, а Дед Мороз не являлся. Уже час Снегурочка ждала, нервничала и изводилась.

Мобильник Деда Мороза не отвечал, домашний телефон был отключен. Света съездила даже к его дому, который встретил тёмными окнами и запертой дверью.

Отчаявшись, Света поехала на вызов одна, благо, костюм Деда Мороза был в машине. Она надеялась, нарядить кого-то из взрослых и провести представление сама, на смешной лад.

Вечерело.

На дорогу ложились длинные синие тени от деревьев, снег сверкал в лучах заходящего солнца всеми оттенками брусничного, лилового и малинового цветов. Очень красив был ясный вечер уходящего года. Вскоре машина Светы въехала в густой лес. За окнами быстро пробегали заснеженные ёлки и сосны. Темнело просто стремительно. Почему-то не было видно никаких указателей. Дорога становилась всё пустыннее. Светлана забеспокоилась. Где она свернула не туда? Остановилась, достала карту. На карте было всё понятно, но совсем не понятно было вокруг.

На коттеджный посёлок надо было повернуть направо. Но откуда? На первом же повороте Света повернула направо. Указателей так и не было. Дорога стала совсем пустой. Ни попутных, ни встречных машин не появлялось. Взошла огромная розовая луна, которая нахально улыбалась Свете через окно. Но подсказать, куда нужно ехать, не могла.

Вдруг машина дёрнулась, двигатель захрипел, чихнул и затих. Ещё этого не хватало! Света вышла из машины, попыталась разобраться, что случилось. Ничего не получалось. Мороз крепчал, стыли руки. Над головой высыпали яркие, как в насмешку, праздничные звёзды. Они сверкали и переливались, а по Светиным щекам катились слёзы, и сердце сжималось от страха. Ну, куда же она заехала? И помочь некому — никто не проезжает. Свете стало очень холодно, мороз кусался безжалостно, в остывающей машине было не теплее. Светлана одела поверх своей ещё и шубу Деда Мороза, руки спрятала в его шапку, но всё равно мёрзла невыносимо и решила бежать вперёд, может быть, удастся выйти к деревне или посёлку.

Света бежала по безлюдной, белой дороге, спотыкаясь о длинную шубу, задыхаясь от слёз и страха, как вдруг ей показалось, что среди деревьев сверкнул огонёк. Сердце Светы радостно забилось, вспыхнула надежда. Со всех ног она кинулась к заветному огоньку. Деревья расступились, вправо сворачивала наезженная зимняя дорога и следы снегоходов. Они хорошо были видны при ярком свете луны. Света бежала по зимней дороге, путаясь в длинной шубе. Огоньки становились всё ярче, и вот показался красивый высокий дом. Ну, просто сказочный теремок среди заснеженных елей. Его высокие окна ярко и празднично сверкали. Крыльцо было огорожено, за высоким забором тут же залаяли собаки, но в окно даже можно было заглянуть, и Света увидела сидящих за праздничным столом мужчин в красных колпаках с белым бородами. Ну, просто «Семь гномов» или «Двенадцать месяцев» из сказок. Сколько их было, Света сосчитать не могла. Да и не до этого было. Света боялась и хозяев теремка, но ещё больше боялась остаться одной в зимнем лесу и замёрзнуть.

Мужчины, услышав лай собак, насторожились, некоторые встали, вскоре распахнулась дверь, затем ворота, и зычный голос громко позвал: «Эй, кто здесь? Выходи, а не то собак спущу!» Собаки и в самом деле, заливались, как оглашённые. Света робко вышла под свет фонаря и пискнула: «Простите, я заблудилась». Мужчина на пороге громко захохотал и крикнул своим друзьям: «Ну, друганы, нам счастье привалило! И Дед Мороз и Снегурочка в одном флаконе!»

На крыльцо и к воротам вышли и другие мужчины, они дурашливо смеялись, отпуская фривольные шуточки. Свете хотелось бежать, куда глаза глядят, но она не могла сдвинуться с места — так устала и испугалась. Наконец-то, отсмеявшись, старший сказал: «Извините нас, мэм. Мы несколько пьяны. Заходите, будете желанной гостьей в нашей зимней сказке. Мы, лесные жители, очень скучаем без женской ласки и нежности в нашей чащобе. Очень рады вам»

Света вошла в дом, скинула шубу Деда Мороза и оказалась в своей, голубой, Снегурочкиной, изящной и вышитой серебром.

Мужчины даже заохали восхищённо. Голубая шапочка с белой опушкой очень шла к её светлым волосам, заплетённым в длинную косу. Света была одной из самых красивых Снегурочек, знала об этом, но теперь красота её не радовала. Она скорее бы хотела оказаться чёрной каракатицей, видя, как у мужчин разгораются глаза при взгляде на неё.

Свету усадили за стол, налили явно дорогого вина из яркой бутылки, придвинули изысканные закуски. Да.. Гуляла явно не бедная компания. Нувориши собрались на мальчишник, наверное.

Но как она-то сюда вляпалась? Что же делать? Тревожные мысли стучали в голове. Мужчины были галантны и предупредительны, но Света чувствовала, что вся эта напускная вежливость только до поры, до времени. Свете так не понравились фривольные шуточки во дворе…

Вскоре и в самом деле сидящий рядом «гном» подвинулся к девушке и обнял её.

Старший грозно сверкнул глазами: «Ну-ка рук не распускать!» Света благодарно взглянула на него, но увидев как жадно и откровенно он смотрит, испугалась ещё больше.

«Прошу вас, помогите!» -попросила она — «У меня сломалась машина, а я ехала на вызов в посёлок Заозёрный, и мне очень надо до Нового года добраться туда! Не могу подвести людей, детишек расстроить, которые ждут!»

«Эк, куда тебя занесло!» — засмеялся старший — «Это ведь совсем в другой стороне. Здесь лес глухой. Расслабься, детка, и отдыхай. За наш вызов мы тебе заплатим гораздо больше. Никто тебя не обидит. Скоро у нас баня будет, салют. Здесь неделю можешь жить в тепле и довольстве. А куда мы тебя повезём сейчас? Все под „мухой“. А ГАИ доблестное, знаешь ли, запрещает пьяным мальчикам возить девочек.»

Он снова захохотал, под одобрительное хихикание подданных.

Свете стало по-настоящему страшно. Как бежать? Во дворе собаки. Кругом лес. Мороз. Что делать?

«Пойдём, покажу твою комнату» — сказал мужчина, моложе и приятнее прочих, — «Сними там свою шубку, эту тоже можешь забрать, и выходи к нам в Снегуркином платье. Будем праздновать!»

«Правильно, Серёга. Отведи её в „лиловую“, рядом с моей. И чтоб никто не смел без моего дозволения соваться к девчонке!» — грозно прикрикнул старший.

По пути Сергей тихо сказал: «Не бойся. Я тебе помогу. Оставаться тебе здесь нельзя, ребята неплохие, но выпили крепко, соображают плохо, и хороша ты слишком. Закройся там пока. Я хозяину наплету что-нибудь. Скоро они в баню пойдут, а там сообразим.»

Он открыл Свете дверь в шикарную комнату в лилово — сиреневых тонах, с пушистым, серебристо- сиреневым ковром, кроватью под шёлковыми покрывалами, тех же чудесных оттенков и сказал: «Сиди тихонько. Жди».

Света вошла в шикарную спальню, забаррикадировала дверь стульями и присев на кровать, стала ждать. Она поверила Сергею и надеялась, что выручит.

Скоро раздался стук и пьяный голос заголосил: «Выходи, кр-расавица! По… про… танцуем!»

Светино сердце затрепыхалось, оборвалось и забилось куда-то в пятки от ужаса. В дверь начали ломиться, но вскоре раздалось ещё несколько пьяных голосов: «Влад! Пошли в баню! Не лезь! Попадёт тебе от шефа! Сказано не приставать, пока он первый не оприходует и не разрешит!» Раздался гнусный гогот, затем удаляющиеся шаги и всё стихло.

Света сидела — ни жива, ни мертва, но вскоре раздался тихий стук и негромкий голос: «Снегурочка, открой, не бойся! Это я, Сергей!» Света открыла дверь.

За ней стоял действительно тот самый приятный, молодой человек, который обещал помочь.

«Быстро всё берите, и выходите! Сейчас –самое время. Все в бане. Но через полчаса за вами придут!».

Света машинально схватила шубу и шапку Деда Мороза, выскочила за дверь и побежала вслед за Сергеем.

Пробежав по коридору, они вышли во двор. Собаки не лаяли, а, поскуливая, ластились к Сергею. Сергей открыл ворота, сел на один из стоящих во дворе снегоходов, посадив за собой Свету, и выехал со двора.

На звук мотора и лай собак, весело выбежавших наружу, дверь бани распахнулась и, в клубах пара, выбежали полуголые, громко и яростно кричащие люди. Двое сгоряча кинулись к снегоходу раздетыми, но, всё же, вернулись, чтобы одеться.

Этого Света уже не видела. Она сидела, судоржно обхватив Сергея руками, уткнувшись лицом в его спину. Её обдавало снежными вихрями из-под рычащего снегохода. Хорошо хоть, защищала надетая спереди назад Дед Морозова шуба. В эту ночь она только и делала, что защищала Свету от холода, раз сам Дед Мороз ни от чего не смог защитить.

Света и Сергей стремительно уносились куда-то по заснеженной просеке, всё дальше от дома. Но тут сзади замелькал свет фар другого снегохода. Сергей резко повернул влево, заехал за густой ельник и выключил фары. Преследующий снегоход, потом ещё один, промчались вперёд по просеке, на которой и ранее был снегоходный след…

Как только снегоходы преследователей промчались, Сергей завёл свой снегоход и помчался по отходящей дороге направо, потом свернул ещё и ещё, пока не выехал на опушку леса.

Преследователей не было ни видно, ни слышно.

Вдалеке, за большим заснеженным озером сверкали далёкие огоньки посёлка.

«А вот и твой Заозёрный. Мы с другой стороны к нему выехали. Но через озеро не поедем, вдруг ещё сориентируются и поедут за нами. Поедем вдоль опушки на дорогу.» Вновь зарычав двигателем, снегоход помчался по опушке, вдоль леса, поднимая клубы снежной пыли и, вскоре выскочив на заснеженную, но широкую дорогу, помчался к посёлку.

Вскоре показалась ограда посёлка, и засверкали яркие огни фонарей, ёлочных гирлянд и иллюминации.

Надо же! А здесь, оказывается, совсем не далеко! А казалось, что я заблудилась в глухой тайге на краю света!» — подумала девушка.

«Ну вот. Ты даже и на свой вызов успеешь» — внезапно перешёл на «ты» Сергей — «Времени ещё и десяти вечера нет!» «Как нет?» — изумилась Света. Ей казалось, что прошло полжизни.

До этого, она мучительно думала, что будет делать ночью в чужом посёлке и как сюда вызвать такси. А оказалось, её ещё могут ждать здесь — не всё потеряно.

Сергей вдруг поцеловал руку Свете: «Прости моих друзей. Они — хорошие ребята… когда трезвые. По пьяни, могли бы натворить дел. Но вряд ли. Шеф не дал бы тебя в обиду. А вот сам он — стал бы …настаивать. А мне не хотелось, что бы он был …невежливым. Вот я и умыкнул тебя. Но всё будет нормально! Простят, поймут. А я, как только рассветёт, найду твою машину и посмотрю, что с ней. Надо проконтролировать, чтобы не отвинтили что-нибудь… А потом заеду за тобой.»

Свете вдруг поняла, что она безумно, до боли не хочет, чтобы Сергей уезжал.

Ей казалось, что теперь, без него, она всего и всех, всегда будет бояться.

У девушки даже слёзы навернулись на глазах и она тоненько, совсем по-детски попросила — «Серёж… А может быть ты… со мной пойдёшь? Мне так нужен Дед Мороз! У меня даже его шуба есть… И шапка. А Деда Мороза нет! … Мне так страшно без тебя!» — вдруг выпалила Света, в отчаянии.

Сергей вдруг улыбнулся: «А я боялся, что ты меня не позовёшь с собой! Я ведь даже бороду взял на всякий случай.» Сергей вынул из кармана белую, помятую бороду, нацепил её, взял из Светиных рук, ещё судоржно сжимаемые ею, шубу и шапку Деда Мороза, надел их.

«Ой! Ну ты — просто настоящий Дед Мороз!» — радостно воскликнула Света.

«А как ты будешь объясняться с друзьями, начальником?»

«Друзьям ничего объяснять не надо. Поймут, когда протрезвеют. Тем более, я единственный холостяк среди них. Жёны с трудом их на новогодний мальчишник отпустили… А шеф — нормальный мужик. Он ещё и благодарен будет, что я уберёг его от соблазна. Уж не в первый раз так. Сначала начудит, потом раскаивается. И очень благодарен тому, кто чудить ему мешает. Чаще всего — это я мешаю. Ну что, пошли?»

Оставив у удивлённо смотревших на них охранников посёлка свой снегоход, как залог, они вошли в ярко освещённый посёлок, быстро нашли нужный особняк, сияющий огнями. Из окон лилась громкая музыка. Охранники распахнули двери. Высыпавшие на крыльцо хозяева и гости, не только не стали ругать парочку за опоздание, а были очень рады долгожданным гостям.

Особенно рады были дети. А ещё больше они были рады тому, что Дед Мороз со Снегурочкой, легко согласились встречать Новый год с весёлой компанией, ведь до него осталось так мало времени! И их поэтому спать не укладывали!

Едва хороводы успели поводить, да подарки получить. А потом Снегурочка устраивала такие конкурсы, так замечательно веселила гостей и была так счастлива! Ещё бы! Ведь у неё был самый лучший Дед Мороз на свете! И ей не хотелось расставаться с ним ни в эту Новогоднюю ночь, ни в любую другую! И верилось, что он всегда будет рядом, чтобы Снегурочке никогда не было страшно!

Лыжня

Зоя часто каталась на лыжах в этом заснеженном лесу недалеко от города.

Хотя жила сейчас совсем в другом районе, с противоположной стороны и, добираться сюда было уже далековато, Зоя упорно ехала почти через весь город с лыжами в чехле, только чтобы покататься в лесу своей юности …и любви.

Здесь, недалеко, находился институт, в котором она училась, был студгородок с ровными рядами общежитий, в одном из которых она жила когда –то.

Институт стал гордо именоваться академией, по краям ровных линий общежитских пятиэтажек вознеслись свечки высотных «малосемеек», надменно именуемые «домами иностранного специалиста», т.к. темнокожих студентов из развивающихся стран Африки и Азии в институте появилось множество.

И только лес остался прежним. С высокими соснами, разлапистыми елями, покрытыми шапками снега. На бронзовых стволах елей светились разноцветные отметины лыжных трасс разной протяжённости, и везде –везде змеились и извивались лыжни, всевозможной степени утоптанности.

То плотные и широкие как автомобильные трассы, то скромные и незаметные, ведущие неведомо куда.

По таким лыжням — Зоя любила ездить больше всего. Они вели в свои неведомые заснеженные миры. То обрывались недосказанно, то заводили в тупик, то, всё более истончаясь, вели в такую глухую чащобу и так долго, что казалось, что ты находишься не рядом с городом, а в заповедной сибирской тайге.

Такие лыжни Зоя любила больше прочих. По ним можно идти спокойно, не опасаясь летящих за спиной коньковым ходом спортсменов и их гортанных окриков, с требованием — уступить дорогу.

Зоя «коньком» бегать не любила, наверное потому, что не очень умела.

Вот и сейчас она свернула на такую и, не спеша, с удовольствием катилась по ней.

Лыжня изгибалась, как будто чертила какой –то неведомый знак вопроса.

Кругом было тихо и безлюдно, только величественные ели с лапами, покрытыми снегом, проплывали по обе стороны лыжни.

Вдруг впереди, под одной из таких елей Зоя увидела статную широкоплечую фигуру. Сердце рванулось куда-то вниз, словно испуганно захотело спрятаться поглубже.

Эту фигуру она узнала бы из тысячи. Даже если бы и не 10 лет прошло, а больше. Это был он. Игорь.

Её большая институтская любовь.

Зоя подошла поближе и спряталась за широкой лапой ели.

Да. Это действительно он. Не ошиблась.

Игорь и не смотрел на неё, а зачем-то методично сбивал снег с еловой лапы. Наверное, до красивой грозди шишек добирался. Жене или любимой подарить хочет?

Зоя и Игорь любили в этом лесу кататься вместе — тогда, в студенческие годы, когда так безумно и неровно любили друг –друга.

До такой степени неровно, что всё время ссорились.

И в последний раз они поссорились в этом лесу.

Даже не поссорились, а просто расстались. Так всё было странно, недосказано и обречённо. Зоя ничего не понимала тогда.

Почему её нежный, пылкий и внимательный Игорь стал вдруг таким надменным, колким и ехидным.

Он говорил какими — то недомолвками, неприятными намёками.

Это уже продолжалось около месяца, с начала января, но в последние дни стало особенно неприятно и тяжко.

Сначала отвлекала сессия, не до выяснения отношений было.

Зоя сдала сессию хорошо, а Игорь — один из лучших студентов на потоке — практически всю завалил.

Это тоже было очень странным.

Игорь прибегал к Зое после каждого экзамена, целовал её руки, каждый пальчик, кружил по комнате в объятиях, а потом объявлял, что завалил очередной экзамен. И вряд ли пересдаст, потому что нельзя учить, когда постоянно думаешь о ком-то, и столько боли и тоски.

Зоя не понимала — какая боль, какая тоска?

У них же всё хорошо! Заканчивалась сессия. Игорь нехотя готовился к пересдаче экзаменов и к Зое приходил всё реже.

А когда приходил, странно язвил, ёрничал. Зоя ничего не понимала, ей даже не хотелось, чтобы он приходил. Особенно всё обострилось в начале студенческих каникул, в феврале.

Каждые февральские каникулы Зоя ездила в Санкт — Петербург, к родственникам, она очень любила этот город. Любила его улицы, дворцы, магазины.

Любила бродить по набережным рек и каналов.

Но в этом году она ехать не хотела, так как ещё до Нового года всерьёз обсуждалась их с Игорем свадьба и она хотела быть только с ним, или ехать с Игорем к его родным в Пермь.

Но, после Нового года Игорь и о свадьбе и о поездке молчал, а говорил только о каком-то предательстве и непонимании.

А после завала сессии и совсем отпали всякие мысли о поездках — пересдавать надо!

Зоя хотела всегда быть рядом с Игорем, помогать ему с пересдачей, поддерживать во всём. Но он вдруг так изменился.

Только на один день Игорь вдруг стал прежним — влюблённым, пылким, когда она заглянула к нему домой.

Он жил здесь неподалёку, но не в общежитии, а в квартире с родителями.

Родителей дома не оказалось.

Он сначала предложил ей чай со вкусными домашними плюшками, а потом вдруг подхватил на руки и понёс по комнате — «Смотри! Здесь будет твой дом!»

А потом долго целовал, даже был несколько дерзким, но Зоя отводила его руки и повторяла: «Да! Всё будет! Здесь! В нашем доме! Но тогда, когда на этом стуле будет висеть моё свадебное платье!»

Игорь смеялся — «Оно будет таким пышным, что на стул не уберётся!» — но наглеть перестал.

Зоя потом даже подумала, что, может быть, она зря отталкивала его родные руки и решила, что если что-то произойдёт во время каникул, так пусть произойдёт!

Все десять лет после этого она жалела, что ничего между ними так и не произошло.

Ведь буквально через день после этой яркой встречи они пошли на лыжах вдвоём в этот лес, и Игорь снова был резким, колючим и чужим.

Он до слёз довёл её странными обвинениями, что она всегда притворялась чистенькой, а на самом деле…

И всё в таком же духе, и отказывался объяснять, почему говорил о ней так плохо. Она тогда убежала от него по широкой трассе, «коньковым ходом», который так не любила, а в общежитии долго плакала.

Не успевшие ещё уехать домой на каникулы подруги — соседки, жалели её, утешали, но тоже ничего не понимали. Зоя и Игорь считались идеальной парой, им многие завидовали.

Наверное из-за этой зависти всё и произошло — их ссоры и разлука, но Зоя узнала об этом так поздно…

А тогда, на следующий же день Зоя уехала домой, в свой районный городок и, едва собравшись, почти ничего не объяснив перепуганным родителям, тем же вечером укатила на поезде в любимый Санкт –Петербург.

И только там всё высказала, выплакала любимой тёте.

Видимо тётя всё и объяснила потом Зоиным родителям, потому что они дочку больше не терзали, ни о чём не спрашивали даже после её возвращения домой, а главное, о свадьбе больше не заговаривали. Этих расспросов Зоя тогда боялась больше всего! Ведь её родители, как и родители Игоря к свадьбе уже готовились, перезванивались, уже и дата была назначена и заявление в ЗАГС подано…

И так всё сорвалось. Потом Зоя узнала, что Игорь приходил, искал её и в общежитии, и в её городок, к родителям ездил, и просил их помирить.

Но Зоя ещё по дороге в Питер решила — «Всё! Всё кончено! Хватит грязных намёков, непонятных обвинений, которые она не заслужила, каких –то липких подозрений! Всё кончено! Всё!»

Когда начались занятия, она каждый день ездила домой, только бы избежать встреч с Игорем в общежитии, ведь учились они в разных группах и на занятиях не встречались.

Но Игорь всё-таки подкараулил её у лекционного зала. Зоя, оттолкнув его протянутые руки, так и прокричала ему то, что повторяла как заклинание все прошедшие две недели: «Всё! Всё кончено!…»

Игорь потерянно постоял у двери в зал, резко повернулся и ушёл.

После этого они не встречались, только иногда случайно виделись в институте, но пробегали друг мимо друга стремглав, даже не здороваясь.

И только через пять лет Зоя узнала о причине того странного поведения Игоря, его странных намёков и обвинений.

Об этом ей рассказала её знакомая, жена бывшего друга Игоря — Димы.

С этой парой вместе Зоя и Игорь и встречали тот, давний Новый Год, после которого всё и произошло.

Зоя вспомнила, как она была счастлива накануне той встречи, ведь они с Игорем только что подали заявление в ЗАГС.

Игорь сказал ей, что они встречают Новый год в гостях у лучшего друга Игоря и его невесты.

Зое всё равно было, где встречать и что, только бы вместе с Игорем. Ничего не предвещало неприятностей.

Они пришли в обычную городскую квартиру, где их встретили приятные молодые люди — Дима и Света.

Дима был знаком Зое. Она узнала в нём молодого человека, который постоянно приглашал её танцевать на студенческой дискотеке, которая была ещё на 1-м курсе, до знакомства с Игорем.

Тогда Зоя отвергла ухаживания Димы, не думая, как это ей аукнется в будущем.

Но только ещё большим сюрпризом для Зои было то, что войдя в нарядно украшенный зал с ёлкой, она увидела сидящего за праздничным столом своего бывшего знакомого Колю, который был влюблён в неё в 10-м классе школы.

Месяца три, осенью, они даже «дружили», как среди старшеклассников называлось их общение, то есть, Коля провожал Зою с танцев, в кино ходили иногда.

Зоя не испытывала к Коле никаких чувств, она соглашалась встречаться с ним только из-за уговоров настойчивых подруг, которым очень нравился Коля.

Но насильно мил не будешь, и Зоя вскоре начала Колю избегать, не отвечать на телефонные звонки, а потом и прямо сказала, что ничего между ними быть не может.

Коля долго страдал, добивался встреч с Зоей, бродил под её окнами, но девушка была непреклонна.

Он учился в другой школе, поэтому постепенно исчез с Зоиного горизонта, лишь после окончания школы она узнала, что он тоже уехал в областной центр и поступил в институт.

И вот — он здесь!

Коля встал, всем представился, делая вид, что он не знаком с Зоей.

Но зато уже в новом году, изрядно подвыпив, он не сводил с Зои глаз, пытался то подсесть к ней, то на танец пригласить.

А Зоя старалась избегать этих знаков внимания — отворачивалась, отходила, сидела только рядом с Игорем.

Но Николай всё-таки добился своего.

И, когда Дима вместе с Игорем вышли курить, а Света ушла на кухню за горячим блюдом, Коля увлёк Зою танцевать и, во время танца снова начал горячо говорить ей о своей любви, о своих страданиях, о том, что он на всё готов ради любимой девушки.

И вдруг потянулся к ней, чтобы поцеловать. Зоя резко отстранила Николая и вырвалась из его рук.

Но было уже поздно.

Она не знала, что в то время, когда они с Николаем танцевали, во время уговоров и попыток нелюбимого её поцеловать, за этой сценой наблюдал Игорь через стеклянную дверь комнаты, под злорадные высказывания «Лучшего Друга»:

— «Видишь? Не успел ты выйти — а твоя невеста с первым встречным целуется! И это до свадьбы! А что после свадьбы будет?»

Игорь, не дослушав, и не увидев окончания сцены, выбежал из квартиры, а потом долго и нервно курил под окном, пока за ним не вышла потерявшая его и удивлённая Зоя.

Игорь ничего тогда ей не сказал и не объяснил.

А она не чувствовала за собой никакой вины.

Ведь она не позволила бывшему другу ничего лишнего, и даже не сказала Игорю, что их с Колей связывало, что встретилась случайно (а может и не случайно!) со школьным приятелем.

А надо было рассказать!

Может быть, тогда бы Игорь понял всё и не изменился бы так резко, не было бы этих скользких намёков и непонятных упрёков.

И они бы не расстались

Это сейчас она почти уверена, что скорее всего, всё это было подстроено Димкой.

А тогда ничего не понимала, страдала, плакала по ночам.

А Игорь ничего не объяснял и не рассказывал…

В потоке своих воспоминаний она даже не заметила, что Игорь умчался по лыжне далеко вперёд и исчез из виду. Слёзы застилали глаза…

Так глупо расстались! Так глупо! И она даже не может позволить себе окликнуть его, догнать! Из оцепенения её вывел снежный поток, лавиной осыпавшийся с еловой лапы.

«Всё! Вот и точка!! Точка в нашей истории!» — сказала она себе, вытерла мокрые глаза и бодро пошагала вперёд по лыжне.

В просветы между деревьями показалась окраина города, замелькали гаражи…

Скоро лыжня выведет её из леса, вот уже подводит к тропинке…

Неожиданно сзади на неё кто-то налетел.

Грубо схватили за руки с двух сторон.

От неожиданности Зоя вскрикнула, но ей зажали рот грубой рукавицей: «Тихо, тихо, цыпочка, не шуми. Нагулялась хорошо, сейчас зайдём с нами в гаражик, винца выпьем, расслабимся… Да не дёргайся ты! Хорошо будет!»

Двое крепких верзил, отобрав у неё и отбросив в сторону лыжные палки, поволокли её по тропинке, ломая лыжи. Зоя извивалась и задыхалась под тяжёлой, жёсткой рукавицей, но не закричать не вырваться не могла.

Всё ближе распахнутая, страшная дверь гаража…

Вдруг резкий, неожиданный удар сзади оторвал от неё и свалил с ног одного подонка, потом другого.

Зоя не удержалась на ногах, упала в снег, сорвала с ног обломки лыж… А рядом завязался настоящий поединок. Двое на одного!

Два негодяя — и Игорь! Её Игорь…

Их было двое, но у него была лыжная палка в руке, она мелькала, обрушивая на парней ловкие, жёсткие удары.

«Он же занимался фехтованием!» — мелькнула в мозгу лихорадочная мысль –«И, вообще, — спортсмен! Куда до него этим алкашам!»

Но Игорю тоже приходилось туго, один из негодяев ударил Игоря в живот ногой, другой вырвал лыжную палку… Зоя закричала и, со всей яростью и силой, на которую была способна, ударила обломком лыжи одного врага, потом другого…

Её отшвырнули как котёнка, но на помощь уже спешили лыжники, а со стороны гаражей, привлечённые криком и шумом борьбы, люди.

Мерзавцы грязно выругались и ретировались в свой гараж, захлопнув дверь.

Прибежавшие столпились вокруг, спрашивали что-то, пытались помочь Зое, поднять её, из снега, колотили в запертую дверь гаража, куда спрятались враги, а Зоя никого не видела кроме Игоря, её Игоря, его родного, залитого кровью лица.

Люди суетились вокруг, а она вытирала кровь с его лица и гладила, гладила по волосам, по щекам, сжимала его сильные, посечённые в драке руки и плакала.

Только плакать могла. Слова исчезли куда-то.

А он говорил. Нежно, прерывающимся от волнения голосом:

«Заюшка… Всё в порядке? Очень больно тебе? Заюшка… Ну куда тебя понесло, глупенькую… Одну… Вечно во всякие передряги попадаешь. Давно уж в этом лесу тебя охраняю незаметно, когда вижу. А вижу часто..

Это ты только меня не замечала…

Всегда ты у меня была близорукая, зайчик мой…

Вечно тебе надо на всякие глухие лыжни соваться, и там, у ёлки стоял, не хотел тебя пускать сюда — нехорошее здесь место, но ты пошла всё же…»

Он говорил так, и целовал её руки и вытирал слёзы и гладил по волосам…

Шапку она где-то, в борьбе потеряла.

Она едва смогла выдавить — «Игорь! Ты же вперёд ушёл, как же ты оказался позади?»

Он засмеялся — «А лыжня здесь кольцо делает. Не заканчивается. Так и жизнь у нас — всё по кругу, по кругу. Никуда теперь тебя не отпущу, Заюшка!»

Он прижал её к себе, и несмотря на боль от ушибов, ей никогда ещё не было так хорошо.

Уткнувшись носом в его куртку она подумала — «Как хорошо, что наша лыжня идёт по кругу!»

И боль, и пережитый ужас съёжились и исчезли куда-то, и осталась только радость от того, что он рядом, что можно к нему прижаться, и что лыжня всё же вывела к ней его.

Её любимого, не забытого, долгожданного! Её Игоря.

Эхо войны

Чёрные сухари

Истинная история из жизни моей мамы

Посвящается моей мамочке —

Абашкиной Марии Андреевне.

Светлая память!

Май 41-го года выдался солнечным и тёплым. Белой кипенью цвели яблоневые и вишнёвые деревья в питомниках Тимирязевской Академии, где училась Машенька. Девушку радовало всё — и синева неба, и яркое солнце и раннее тепло, и подруги — сокурсницы. Ребят она немного сторонилась — деревенское строгое воспитание давало себя знать. Но в общежитии жить ей нравилось. Было весело и интересно.

Единственным, что немного огорчало и пугало Марусю –была предстоящая сессия, которой она очень боялась, хотя и училась хорошо. Но вид строгих преподавателей и, особенно, декана — просто вводил её в ступор.

Почему она так перед ними робела, Маруся объяснить не могла. Хотя преподаватели хорошо относились к скромной внимательной студентке с длинной косой и красивыми серыми глазищами.

Поэтому такой пугающей неожиданностью для Маши оказался вызов в деканат. У девушки просто ноги подкосились от ужаса, когда смешливая кареглазая соседка Зойка протянула ей казённое извещение с приказом — «Студентке Абашкиной М. А. срочно явиться в деканат с 14-ти до 16-ти часов.» Страшная бумажка была увенчана витьеватой, размашистой подписью самого декана!

Не зная, что и подумать, вспоминая все свои явные и тайные промахи, Машенька, на негнущихся ногах, подошла к тяжёлой, из светлого дерева, украшенной массивной витой ручкой, двери деканата.

Робко постучавшись и замирая от страха, девушка открыла дверь и шагнула в просторную комнату. Как в пасть ко льву.

Встала на краешке ковровой дорожки, красной с широкими зелёными полосками по краям — невероятное сочетание цветов! Только эта мысль билась в её опустевшей вдруг голове. Глаз от дорожки она оторвать не могла.

«Здравствуйте, Мария!» — послышался приятный баритон. Машенька, наконец-то, смогла поднять полные ужаса огромные глаза и увидеть восседавшего за тёмным столом такого же массивного и темноволосого декана, одетого в строгий чёрный костюм. Вопреки всем её опасениям, декан ласково улыбался ей. «Здравствуйте…» — пролепетала Маша пересохшими губами.

«Будьте добры, Мария, пройдите по дорожке и повернитесь.»

Ничего не понимая, Маша пошла по невероятной дорожке, которая тянулась до стола. Подошла к столу.

«Ну смелее! Теперь повернитесь и идите обратно!»

Маша резко повернулась, и её длинная и толстая коса тяжело взметнулась и обвила талию девушки. Декан даже крякнул от удовольствия.

«Ну, хороша! Подходишь!» Ничего не понимая, Маша снова повернулась и взглянула на декана, при этом коса её снова колыхнулась и обвилась змейкой. Декан снова одобрительно крякнул.

«Знаете, Машенька, к окончанию учебного года мы ставим спектакль про Стеньку Разина. По мотивам народной песни. Скорее не спектакль, а сценку — зарисовку — под песню. Нам нужна исполнительница роли персидской княжны. Делать тебе ничего не нужно будет. Просто сидеть рядом со „Степаном“, а в конце песни он тебя поднимет и бросит в „Волгу“ — девчата голубые ткани будут колыхать. А там тебя так мягонько поймают на мягкую перинку… Да не бойся ты!»

Но Маша уже не боялась. И декан был приятным и весёлым, и всё предстоящее было интересным.

«А предложил тебя на эту роль как раз сам „Степан“. Он старшекурсник. Где-то тебя увидел. Видно понравилась.» Декан снова улыбнулся.

«Ну, решено? Ладушки! Репетиция завтра после занятий. В 16—00!»

Маша с радостью побежала в свою комнату, где её уже ждали подружки — соседки, изнывая от любопытства. Девушка поделилась с ними новостью, под довольные возгласы и хихиканье.

На следующий день Маша едва дождалась конца занятий и помчалась на репетицию в актовый зал.

Сначала миловидная девушка в восточном костюме, её служанка, по роли, завела Машу а комнатку рядом с залом и помогла надеть красивый восточный костюм, состоящий из голубых с золотистой вышивкой лёгких шальваров, короткой плотной синей с вышивкой кофточки и полупрозрачного верхнего халата. Переплела её косу золотисто — жемчужными нитями.

Этот очень красивый наряд был принесён даже из настоящего театра, как потом сказали Маше.

Затем они вместе вошли в зал и подошли к сцене.

Там уже собрались почти все — «Дружина Степана», парни одетые в старинные русские костюмы воинов, и он сам — высокий, статный русоволосый парень, с улыбчивыми голубыми глазами. Костюм русского воина с кольчугой шлемом, красным плащом шёл ему невероятно. «Степан Разин» был очень красив!

Конечно, Маша не раз видела этого студента. И в учебных корпусах и в общежитии и в питомниках. Но как все старшекурсники, он казался надменным и неприступным. А тут он весело улыбнулся Маше и сказал, — «Привет, моя княжна!», — а потом протянул руку и помог взойти на палубу «струга», с изящным, по лебединому изогнутым носом и белым парусом над «кормой».

Все декорации уже были готовы и выглядели очень красиво.

Хор дружным многоголосьем затянул «Из-за острова на стрежень…»

Маша сидела рядом со «Степаном», которого звали, на самом деле, Николаем. Он слегка приобнимал её за талию и Маше было приятно и надёжно, и веяло силой от этой красивой, мужественной руки.

Маша, едва сдерживала улыбку, наблюдая, как ропщет и «бунтует» дружина, как строит козни за спиной «Степана», как колышутся голубые волны из лёгкой прозрачной ткани, которые держали девушки в голубых платьях.

Мощное звучание хора всё нарастало. И вдруг Степан подхватил её на руки и под слова «и за борт её бросает» на самом деле бросил со «струга».

Маша закричала от ужаса, и всё это вышло очень естественно и правдоподобно. Чьи-то сильные руки подхватили её, смягчили падение, и Маша упав на мягкий матрас, совсем не ушиблась.

Все вокруг аплодировали. В жизни Маши это были первые аплодисменты.

Подошёл декан, который и был режиссёром этой постановки и пожал Маше руку.

Но главное, к ней подходил её «Степан», улыбающийся, красивый. Он тоже пожал Маше руку и похвалил: «Ну что ты за молодец!»

И всё это было так приятно и волнующе!

Каждый день она с радостью ждала репетиций, и хотя участвовала только в последней, «песенной» части спектакля, с удовольствием смотрела его сначала, где ребята обыгрывали сцены восстания Степана Разина, а потом поднималась на «струг» и вновь проживала всё с самого начала, весь маленький, трагический отрезок чужой жизни. Она уже не боялась и не визжала, когда «Степан» швырял её в «набежавшую волну». Ей стал нравиться этот полёт и мягкое приземление на матрас. Хотя и «Степан» и режиссёр просили её завизжать, как в первый раз, она отказывалась, заверяя, что во время концерта завизжит обязательно!

И вот, наконец-то настал день концерта. Перед спектаклем Машу нарядили и причесали особенно тщательно. Подвели карандашом и оттенили Марусины и так огромные и выразительные глаза. «Жемчужные» и «золотые» нити переливались на её длинных, густых, полураспущенных волосах. Машенька была очень красива.

Не менее красивым был и «Степан».

Не понимая почему, Маруся волновалась.

Снова запел хор, действие разворачивалось своим чередом.

«Степан» поднял свою княжну на руки и вдруг властно, по-настоящему, по-мужски, поцеловал в губы и только после этого бросил за борт. Маруся завизжала изо всех сил и искренне. От негодования, от неожиданности, от стыда. Поцеловал! При всех! Как он посмел!

Это был первый поцелуй в недолгой Марусиной жизни.

Зато успех спектакля был потрясающим, публика разразилась овациями, криками «Браво» и «Бис».

Но пунцовая от стыда и негодования Машенька убежала, даже не выйдя на поклон. Целый месяц она дулась, избегала встреч с Николаем, который бродил под окнами общежития, носил цветы к дверям её комнаты.

Но Маша упорно не выходила на его зов.

Как она пожалела об этом позже! Столько времени потеряла!

А тут ещё и сессия закружила, которую Маша так боялась. Но сдавала её успешно. Сессия закончилась.

Так и не позволив Николаю проводить себя, Маша уехала к родителям в подмосковное село Лучинское, недалеко от величественного Ново — Иерусалимского монастыря.

Надо было проведать маму перед практикой, которая начиналась в конце июня в питомниках Академии.

В конце июня 1941-го года…

Маруся ещё гостила у мамы и отца, когда ярким солнечным утром из радиоприёмников на всю страну прогремело страшное известие.

И Марусино счастье закончилось…

Узнав о войне, Маша помчалась в Москву.

Её не волновало, что будет с практикой, с учёбой. Ей только хотелось увидеть Николая! Немедленно! Пока не случилось непоправимое!

Когда Маша примчалась в Академию, там повсюду сновали озабоченные встревоженные люди. Паковали ящики, собирались вывезти и спрятать самое ценное. Студентов — старшекурсников видно не было — всех отправили на военные сборы и курсы.

Кое-как узнав у суетящихся людей, где проводятся курсы, Маруся поехала туда.

Еле прорвавшись на территорию военного училища, Маша долго искала Николая в толпе призывников, её постоянно окрикивали, пытались вывести, но она, с умоляющими, полными слёз глазами упрямо не выходила, а только повторяла заветные имя и фамилию и спрашивала, спрашивала…

И вот наконец-то Николай вышел.

Не сдерживая слёз, Маруся бросилась к нему, обняла, прижалась и горько разрыдалась на его груди. Николай покрывал поцелуями её лицо волосы, руки, что-то шептал горячо и нежно. Маша уже никого не стеснялась. Их поцелуи были долгими, но горькими.

Практику в Академии не отменили.

Хотя обстановка везде была очень нервная. Сводки с фронтов были не утешительными. Враг наступал, захватывая всё больше советских городов.

Начались бомбёжки. То и дело гудел надсадный вой сирены, в небе жуткими стаями скользили вражеские бомбардировщики и люди бежали в бомбоубежище или метро, с ужасом на лицах прислушиваясь к грохоту взрывов.

По утрам Маруся работала в питомниках, а вечером, до введённого «комендантского» часа они бродили с Николаем по растревоженным улицам, или, по тревоге, спускались в метро, где сидели, тесно прижавшись друг-другу.

Несмотря на весь ужас происходящего, Марусе было хорошо и спокойно рядом с Колей. А по ночам они время от времени дежурили на крыше, сбрасывая противно жужжащие «зажигалки.» По ночам, под звёздами…

Но пожары, несмотря на дежурства, всё же начались.

Москву уже было не узнать. Её улицы ощерились развалинами взорванных домов, чернели глазницами пожарищ. По ним, и по площадям грохотала бронетехника

В одно из воскресений Маша, еле оторвавшись от Николая, уехала в Лучинское. Провожали на фронт отца.

Весело заливалась гармошка на станции, но все плакали. Надсадно, пугающе завыла мама, уткнувшись в гимнастёрку отца. Её, еле-еле, оторвали от мужа.

Плакала Маруся, прижавшись к отцу, и маленький братик Вася, вцепившийся, как клещами — ручонками в отцовскую ногу. Брат Лёша — подросток, мужественно сдерживал слёзы и только хмурился.

Отец весело прокричал — «Ну что вы меня хороните раньше времени?» — и встал на подножку товарного вагона.

Маруся напоследок поцеловала отца в колючую щёку, вдохнула запах крепкого табака и чего-то родного, домашнего, отцовского, и её оттеснили от вагона.

Какое-то время она бежала за поездом, отчаянно махая рукой, в толпе, но поезд набрал ход и исчез вдали.

Больше Маруся отца не видела никогда.

А через два месяца она так же провожала Николая.

Но уже в Москве.

Так же бурлила привокзальная площадь, плакали матери жёны и дети. Весело заливались гармошки и духовые оркестры.

Маруся шла, вцепившись в руку Николая. Она не хотела, не могла его отпустить. Коля осторожно разжал её руки. Надо было идти в колонну, на построение.

Нежно поцеловал запрокинутое, залитое слезами лицо и сказал: «Ты моя невеста! Слышишь — невеста! Сразу после войны, как только я приду — мы поженимся! А тебе задание — копить к нашей свадьбе чёрные сухарики. Такие, как я люблю. Надо же нам будет чем-то угощать народ на свадьбе? Гостей будет много, а обещают — голод. Копи, родная, сухари. И сахар! Они будут вместо пирожных! А уж со спиртом мы разберёмся! Все напоим до отвала… И кабанчика найдём! Не плачь, родная! Жди! Я скоро! Готовься к свадьбе!»

Он ещё раз крепко поцеловал её и побежал к колонне.

…Похоронки пришли так же быстро и в той же последовательности, что и проводы на фронт.

Сначала на отца.

В самом начале зимы. По первому снегу.

Маруся сначала пыталась успокоить катающуюся по полу и безумно воющую маму, а потом начала рыдать сама.

Отец погиб под Смоленском. Точнее, тяжело раненый в грудь, умер в госпитале.

Маша проплакала неделю и днём и ночью, а потом вернулась в Москву, где нужно было дежурить, сбрасывая с крыш «зажигалки», копать окопы и оборонительные сооружения на окраинах Москвы, ставить огромных чёрных «ежей» и …ждать писем от Николая. А так же, конечно, сушить и копить чёрные сухари.

От каждой своей пайки хлеба Маруся заботливо отрезала несколько кусочков, подсолив, заботливо сушила в остывающей печке и складывала в вышитый белый полотняный мешочек.

Скоро один мешочек наполнился, Маруся принялась наполнять другой, хотя пайки хлеба становились всё меньше.

Письма Николая — треугольнички, сначала приходили часто.

Маруся читала и перечитывала их, а потом носила на груди, под платьем, у сердца, до следующего треугольничка.

Николай писал ей, что его родители давно погибли, и что она — единственный, самый дорогой и близкий человек.

Писал, что на фронте тяжело, но они всеми силами стараются остановить врага, что скоро война закончится, он приедет, и будет их свадьба.

Маруся отрезала ещё больше кусочков от своей пайки и сушила, сушила…

Похоронка пришла вскоре после Нового года, который встретили грустно и голодно. Письма тогда уже перестали приходить, и Маруся плакала по ночам и в мучительной тоске и тревоге ждала почтальоншу, заглядывая ей в глаза. Почтальонша, коротко и отрицательно мотнув головой, пробегала мимо, а в тот чёрный день января остановилась возле горестно замершей Маруси и, молча, протянула казённый конверт. Маруся уже не плакала. Наверное, слёзы кончились. Она, так же молча, взяла конверт беззвучно прочитала и, повторяя одними губами :

«Погиб смертью храбрых… Смертью храбрых…» -ушла в свою комнату, присела на стул и словно окаменела. Её подружки плакали вокруг, а она только раскачивалась и повторяла, как молитву: «Смертью храбрых, смертью храбрых…»

Когда принесли её пайку хлеба, она всю её разрезала на кусочки, засушила в печке, и сложила в белый, с вышивкой, пакет…

И на следующий день она не съела ни крошки, а снова засушила всю пайку. Очнулась она только на третий день, когда плачущая Зойка кричала ей:

«Маруська! Очнись! Надо есть, надо пить, надо жить! Для чего ты сушишь сухари? На свадьбу? Какая свадьба, если ты умрёшь с голоду! Сколько похоронок — ошибок! Вдруг он придёт — а ты умерла с голоду! Что он делать будет?!»

Маруся посмотрела на Зою сразу прояснившимися глазами:

«Конечно, ошибка! Конечно, Коля придёт! Он же обещал! И свадьба будет!»

Она схватила кусок хлеба и с сахаром, заботливо подсунутый девчонками и жадно начала жевать, запивая кипятком.

Девчонки обрадовались и решили — тоже помогать Марусе сушить сухари.

Это было, как надежда, как заговор: если насушить побольше сухарей, солдаты вернутся, любимые…

И Николай, и Андрей и Виктор. И многие другие. И будут свадьбы. Много свадеб. А на столах будут — чёрные сухари с сахаром и чай. Много-много кипятка.

Вскоре всё общежитие дружно сушило сухари.

И надеялось, и верило, что они, их солдатики, вернутся.

…А за окнами грохотали взрывы, а фашисты совсем близко подошли к Москве, и уже заняли родное Лучинское. И тощий, длинный фашист ворвался в родной мамин дом и заорал: «Матка! Млеко, яйки!»

Но Маруся пока не знала об этом, потому, что каждый день рыла и рыла окопы под Москвой, остервенело, не помня себя, стачивая в кровь ладони.

И однажды её накрыло взрывом, швырнуло на дно окопа, засыпало землёй.

Еле живую, тяжело контуженную Марусю откопали подруги, увезли в госпиталь.

А потом, навещая в палате, говорили Маше наперебой, что сушат сухари и ждут.

И вскоре — первая радость!

Фашисты не прошли!

Были отброшены от Москвы, отступили, разрушив любимый Ново–Иерусалимский собор, и тысячи других церквей и зданий.

Но ушли! И война была сломлена! И чёрной, рычащей нечистью отползала всё дальше и дальше!

Маруся, выйдя из госпиталя, и окрылённая надеждой продолжала ждать и верить.

И вот, наконец-то, в мае сорок пятого года вновь зацвели яблони и вишни в питомниках Тимирязевской Академии.

Зазвучали победные залпы и салюты и начали возвращаться эшелоны с победителями.

Маруся каждый день ходила встречать эшелоны и ждала и верила…

И вот, однажды, в её комнату зашёл возвратившийся с войны незнакомый солдат.

Он тихо поздоровался, сел напротив Маруси и протянул ей обрывок письма с бурыми пятнами на нём, на котором до боли знакомым почерком было написано: «Маруся, любимая…»

Солдат тихо сказал — «Друг Николай не успел дописать… Уж как он любил тебя! После боя из гимнастёрки его достал. Сберёг… С почестями похоронил твоего Николая, как героя! Не сомневайся! Под Орлом его могилка. Объясню потом, как доехать. Даже проводить могу. Ведь ты — невеста героя и друга. А вот его ордена и медали. И фотографии…»

Маруся молча взяла ордена и снимки.

С них задорно улыбался её любимый, в гимнастёрке, брюках — галифе и пилотке, рядом с боевыми товарищами.

Маруся опять не могла плакать. Только невыносимо жгло сухие глаза.

Она сказала: «Спасибо, солдат! Погоди! На вот забери! Колины, любимые… Вкусные. Для него сушила. Кушай на здоровье!»

И протянула ему два первых, белых пакета, полотняных, с вышивкой. Приготовленных на свадьбу.

Солдат поблагодарил и ушёл.

Маруся долго смотрела вслед ему из окна, ещё не в силах проститься с надеждой. А вдруг он пошутил? Вдруг там прячется Коля?

Нет. Так не шутят.

Ещё раз посмотрев на фотографии и окровавленное письмо и спрятав их опять под платье, на своей груди, Маруся собрала ещё несколько пакетов с сухарями и вышла из общежития.

Вокруг ярко сверкал и пел победный май. Синее небо, жаркое солнце… Как тогда в 41-м, когда ещё был жив её Коля. И целовал её, бросая со «струга». Никогда больше не поцелует…

А у Маруси было черно на душе и в глазах.

Эти пакеты Маруся отнесла в госпиталь. Пусть раненые солдатики погуляют на их «свадьбе».

Да! Она всегда будет теперь женой Коли! Она так решила.

Вновь и вновь она возвращалась за мешочками, пакетами и раздавала возвращающимся с победой солдатам.

Кто-то смотрел на неё с недоумением, кто-то с радостью, а потом с болью, увидев в ответ пустые, сухие до рези глаза…

Кто-то отказывался.

На вопросы Маруся отвечала коротко: «Погуляйте на свадьбе…»

А потом, словно спохватившись — «Помяните…»

И ещё много было — сухарей.

Их, с Николаем, свадебных… горьких, чёрных сухарей.

Звенящая капель

А весна–то в этом году ранняя. Солнышко как припекает! Недаром капель звенит на все голоса!

Баба Тоня с трудом дошла до калитки в сад. Калитка скрипнула что-то жалобное, с трудом открылась. Надо бы ещё снежок подтаявший откинуть, да сил нет. Всё меньше и меньше сил. Бабушка тяжело опустилась на скамеечку у согретой солнцем стены дома, с мутноватым окном, выходящим в сад. Надо бы окно вымыть, да опять — сил нет. Да то ж это такое! Весна, любимое время, а она так сдала!

Капель звенела прямо рядом с лавочкой, пробивала ряд лунок вдоль края крыши, замысловатыми фигурками подтаивал снег, узорчатые льдинки переливались на солнце. Господи! Красотища какая! Бабушка подставила сухонькую ладошку под капель, несколько капель упали в неё, сверкая и переливаясь. Машинально провела рукой по сморщенной щеке, мокрый след остался. Словно слёзы! А может быть, это она плачет, а не уходящая зима? Плачет по прошедшей жизни, любви своей далёкой… А капель звенела: «То-неч-ка! То — неч-ка!» Так и ОН звал… Тёплой волной нахлынули воспоминания.

А весна и тогда была ранняя. И капель так же звенела на все голоса. Даже в полевом госпитале умудрялась звенеть, с деревянных навесов соскальзывали сверкающие капельки. Не с брезентовых же крыш палаток-корпусов им падать. Тонечке тогда и восемнадцати не было. Годок она себе прибавила, только бы в госпиталь приняли. На всё была готова — убирать, перевязывать, еду подавать, мыть, чистить. Да больше ничего ей и не доверяли. На поле боя не пускали, щадили. Девочка же совсем. Тростиночка. А девчонки — медсёстры отважные, санинструктора — ходили. Вернее, ползали. Сколько бойцов вытащили! А сколько их самих полегло! И подруга её, Верочка, погибла недавно. Так и затихла рядышком с бойцом, которого тащила на себе. Так и похоронили их вместе. Долго их Тонечка оплакивала. Пока не пришёл ОН.

Его никто не тащил. Андрей пришёл сам, поддерживая окровавленную, висящую плетью руку. Тонечка встретила его первой, потому что до него, как до легкораненого, дела не было измученным хирургам и медсёстрам. В первую очередь оперировались тяжёлые, со страшными открытыми ранами бойцы. Но даже и для них обезболивающих не хватало. Что уж говорить о легкораненом? Подумаешь, руку насквозь прошило осколком. Тонечка сама его перевязала как смогла и… потеряла голову. С той минуты она с трудом находила силы, чтобы оторваться от Андрея. Ходила за ним, как привязанная, и когда до него дошла очередь идти в операционную, изнывала от тоски и сострадания у тонкой брезентовой стенки, слыша его мучительные, сдавленные стоны. Но боль он переносил мужественно, за что его даже похвалил грозный хирург Пал Палыч, а Тонечка за брезентовой стенкой возгордилась. Стояла, не помня себя, и у тонкой стенки его «палаты», пока сердитая старшая медсестра Нин Иванна не прикрикнула на неё и не велела заниматься срочными делами. Но заниматься делами Тонечка не могла, всё валилось из рук, другие бойцы её мало интересовали, и, почему-то подобревшая, Нин Иванна, украдкой смахнув слёзы, разрешила девушке ухаживать за Андреем.

Для Тонечки — словно солнце взошло. Она подносила Андрею еду, даже с ложечки пыталась кормить его, пока он не отказался, сказав, что в его левой руке ложка вполне помещается. Она давала ему порошки, делала уколы, перевязывала, а вся «палата» легкораненых следила за ними с улыбками. Но были и недобрые взгляды, усмешки, и зависть. Особенно отличался в подбрасывании издёвок и сальных шуточек противный толстый Стёпка, который ещё за неделю до того, как пришёл Андрей, пытался «ухаживать» за Тоней, задевал, привлекал внимание. Но Тоня упорно его не замечала. А теперь и вовсе перестала замечать. Даже сальных шуток не слышала. Но зато Андрей слышал. А когда Стёпка, за спиной вошедшей Тони, изобразил непристойные движения, мерзко улыбаясь, и прошипел: «А я бы не стал долго смотреть на цыпочку, на всё согласную, а давно бы зажал в уголке…», Андрей молнией метнулся к обидчику и кулаком здоровой руки со всех сил врезал по ненавистной ехидной морде. Завязалась потасовка. Едва растащили противников легкораненые и подоспевшие на шум медсёстры. А Тонечке, сердитая Нин Иванна, заходить в «палату», которую драчуны чуть не опрокинули, запретила.

Но Тонечка это легко стерпела, потому что поправлявшийся Андрей уже мог выходить и, несмотря на запрет, они убегали тёплыми уже вечерами в соседнюю рощицу, где бродили, не помня себя. Андрей здоровой рукой обнимал худенькие плечи девушки, а потом привлекал к себе и целовал исступлённо, задыхаясь от нежности, щёки, губы, пушистые волосы. И шептал: «Тонечка, Тонечка!»

Другие санитарки и медсёстры смотрели на Тонечку искоса. Кто-то ехидничал, кто-то говорил, что нельзя себя девушкам так вести, а то… «А то» было тайным, щемящим, зовущим и стыдным, а из-за этого ещё более манящим. И чем больше было шёпота и намёков, тем более манило неизведанное, запретное прекрасное. Но однажды сердитая Нин Иванна пригрозила: «Смотри, Тонька! Отправлю тебя в тыл с „тяжёлыми“! Доиграешься со своим! На передовую уж надо давно, кобеля! Забрюхатить захотела? Всё доложу Пал Палычу!». Тоня сначала поплакала, а потом словно в омут с головой кинулась, отбросив все предосторожности. Словно вопреки всем намёкам, упрёкам и нравоучениям, шепча себе в оправдание: «Да какой стыд? Война ведь! А если нас завтра… И я не узнаю ЭТОГО… Люблю я его, люблю! А вдруг? А забрюхатить… Да! Захотела! От него, любимого! И никто не запретит!»

И набравшись уверенности, отчаянно позволяла по вечерам всё более смелые ласки любимому, и уже бродила желанная рука по нежной девичьей груди, а поцелуи становились всё более страстными.

И вот уже замаячил на рассвете давно примеченный, уже просохший стожок и закружились все звёзды, свиваясь в немыслимые узоры и не осталось ничего в мире — ни войны, ни тыла ни передовой, ни подружек, ни грозных начальников — а только они вдвоём, и губы и руки ненасытные, и огромное, всепоглощающее счастье…

Наутро она не могла спрятать сияющих глаз. И вдруг прекратились все упрёки и нравоучения. Или Тонечка перестала их замечать? Счастье её было так велико, что не умещалось в худенькой Тонечкиной груди, а выплёскивалось на окружающих. И хотя вокруг по-прежнему были боль, кровь и стоны, Тонечка с утроенной силой работала, всем помогая, хотя и не высыпалась счастливыми ночами. А любовь поддерживала, придавала сил.

Но счастье не может быть вечным, тем более на войне. Как выздоравливающий легкораненый, Андрей уже готовился к выписке и отправке на передовую, громыхавшую боями совсем близко. Передовую, за которой непрерывно следовал полевой госпиталь. Тонечка с ужасом ждала разлуки. Госпиталь тоже готовился к очередной передислокации. Пользуясь суматохой, Тонечка снова стала проситься в медсанбат, в состав санинструкторов. Хотя бы так быть поближе к любимому.

Но здесь Тоня натолкнулась на сопротивление не только начальства, но и Андрея, который очень боялся за неё.. Он был бы рад, если бы Тонечку перевели в тыл, да подальше. Поэтому и уехал он очень быстро, едва попрощавшись с плачущей девушкой, словно сбежал. Только бы не отправилась вслед за ним, в страшное месиво боя.

Несколько дней она бродила, словно тень, принималась за самую тяжёлую работу, только бы не думать, не рваться туда, где громыхала взрывами и сверкала зарницами боя передовая.

Госпиталь передвинулся ближе к линии фронта, снова стали привозить стонущих, окровавленных тяжелораненых, и в один чёрный день привезли его.

Тоня сразу его узнала, хотя он был весь в грязи и в крови. Без сознания. Крича что-то несвязное, Тонечка бессмысленно суетилась вокруг, пытаясь закрыть его страшную, зияющую рану, перевязать, разбудить, пока её не оттащили. Быстро унесли солдата в операционную, у стен которой Тоня, задыхаясь от слёз, пыталась что-то услышать, молилась, призывая на помощь всех святых, о которых знала, и верила в силу своей любви, что поможет, сохранит, пока не вышла хмурая Нин Иванна и не оттащила её, бьющуюся в истерике, прочь. Андрей умер, не приходя в сознание.

Тоня почти не помнит, что было дальше, почти не помнит похорон, как и кто добился, чтобы её Андрея похоронили не в братской могиле, а отдельно. Помнит только, как лежала на влажном холмике земли, обнимая его руками. Как Андрея. Лишь потом она узнала, что он совершил в том бою подвиг, и его наградили орденом. Посмертно.

Тонечку вскоре всё же отправили в тыл, как она ни сопротивлялась. Постаралась Нин Иванна. Да и работник из Тони уже был никакой. И все дни и месяцы в тылу, тянувшиеся унылой чередой, Тонечка помнила плохо. Словно всё было не с ней.

Даже тяжёлую беременность с токсикозом, когда она изнемогала от тошноты и рвоты и только ждала, когда же всё кончится. И голод. И тяжёлую работу. И мучительные роды. Всё в зябком, сером тумане. И только когда родился сынок, её Андрюшенька — всё посветлело. Её счастье, боль, надежда — Андрей Андреевич. Появилась цель — накормить, сберечь, вырастить. Рассказать о том, каким героем был его отец. Выучить. Свозить на могилу отца-героя. Всё сделала как надо, всего добилась, во имя павшего, родного своего. Ночей не спала, сама недоедала, но сына берегла от болезней, голода, передряг.

Когда отгромыхала война, вернулась с сыном вместе в те самые места, где цвело её сумасшедшее счастье, а потом волком выло чёрное горе. Поселилась в ближайшей деревне, где и прожила оставшуюся жизнь. Рядом с любимой могилкой. Сначала сама за ней ухаживала, а потом школьники и власти местные. Так облагородили! Такие красивые обелиски воздвигли! И часовенку рядом построили. А на могиле её Андрюшеньки — памятник: раненный боец с гранатой в руке. Даже, похожий чем-то на Андрея.

Работала в колхозе, не покладая рук, все годы. Вырос, выучился и уехал в далёкий город сын Андрей, её кровиночка, надежда… Учёным стал! Так редко приезжает теперь к маме и на могилу отца — героя. Раньше и внуков привозил, а теперь не дозовёшься. Жизнь там, в далёком городе, уж очень бурная. Не до старенькой матери в дальней деревне и не до могилы отца-героя. И на пенсии ему не сидится. Фирму свою создал — да что-то не ладится там. Конкурентов много — пишет в этих новомодных СМС. Да и редко пишет. Внуки выучились, университеты закончили. Тоже там с бизнесом этим модным закрутились совсем. Звали к себе жить. Да куда уж она поедет от родной могилки! Что ей делать в этом далёком, чужом, громыхающем городе? В этой суете и сутолоке?

Правнучка тоже есть, но редко… редко приезжает! Учится. Экзамены тяжёлые… Надежда. Кровиночка…

Баба Тоня вытерла струящиеся по морщинистым щекам слёзы. Ну, хватит. Совсем уж расплакалась. И хорошего -то много было! И внуки у неё, и правнучка! Да только совсем что-то прабабушка расклеилась. А капель-то как звенит! Неудержимо потянуло туда, за околицу, к солдатским могилкам. Баба Тоня с трудом поднялась и побрела к обелискам. Идти было всё труднее и труднее, хотя и дорожки были чищенные, следили за ними. Но что-то жгло и давило в груди, заставляя постоянно останавливаться. Но вот и знакомый мемориал. И до боли родная могилка с памятником её солдату. А снежок-то и здесь уже подтаял. Баба Тоня, облегчённо вздохнув, прижалась к памятнику, но потом, подчинившись неумолимо влекущей её силе, сползла на оттаявшую плиту, покрывавшую её родной холмик.

Так вдруг спокойно и хорошо стало! И баба Тоня, обняв плиту и холмик из последних сил, прошептала: «Да, Андрюшенька! Да, родной! Зовёшь? Иду я! Иду к тебе!»

А по дорожкам вдоль мемориала, весело журча, стекали ручейки, а с сосулек, что под крышей часовенки, сверкая под солнцем падали тяжёлые капли.

И звенела, звенела капель!

Горький букет к 8 Марта

Голос в трубке был глухой и далёкий…

Этот странный телефонный звонок разбудил Светлану около полуночи. Она, ничего не понимая спросонок, схватила трубку, хрипло спросила «Да? Слушаю!», и в ответ услышала глухой далёкий голос, который на странном, незнакомом языке что-то взволнованно сказал ей.

Что-то в интонации показалось ей знакомым. Почему — то гулко ухнуло и заколотилось сердце, упало куда-то глубоко в пятки и затравленно затаилось в них.

Не ожидая такого странного поведения от своего сердца, Света слушала этот глухой и далёкий голос и не могла вспомнить, где же слышала его раньше. Язык совершенно не понятен, но интонации… Такие знакомые!

Сердце, возвратившись на своё место, отчаянно колотилось.

Не помня себя, не своим голосом Светлана закричала: «Олег!!! Вы знаете что-то об Олеге?! Переведите! Да не молчите же!!»

На другом конце провода что-то хрипло и отрывисто сказали и бросили трубку.

Света какое-то время неподвижно сидела, крепко сжимая трубку во вспотевшей ладони, а потом вдруг повалилась в свою одинокую постель и разрыдалась. Она плакала долго, всласть, захлёбываясь слезами. Так она ещё ни разу не плакала с тех пор, как пропал Олег.

Все эти долгих десять лет она словно окаменела, очерствела, лишь, молча, ждала, стискивая зубы и кулаки.

Ждала, когда ей говорили, что он не вернётся.

Ждала, когда убеждали, что он погиб.

Ждала, когда немногие вернувшиеся с Чеченской бойни его боевые товарищи, пряча глаза, рассказали ей о последнем бое, о взрыве и ослепительном пламени в котором исчез Олег

.Вернее, рассказывал один, командир Серёга, а остальные лишь потерянно молчали, понурив головы, не в силах поднять на Свету глаза. Их отряд попал в засаду в горах и немногие уцелевшие в том жутком, неправдоподобном бою, скрывались в зарослях колючего кустарника, питались лишь кислой алычой, мучительно долго, украдкой, выбираясь к своим.

Это было стыдно, не героически. Было предательство, были ошибки и, неспроста была и эта засада и окружение, и вспоминать об этом не хотелось.

Они и похоронить-то многих своих товарищей не могли долгое время.

А тело Олега так и не нашли. Всех нашли потом, уже вновь отвоевав это ущелье, а Олег — как в воду канул.

А вернее, сгорел в огне, в том ослепительно ярком пламени, которое они видели при его исчезновении.

Взрыв, яркое пламя и чёрный силуэт Олега на его фоне.

И всё. Больше ни следа. Ни обгоревшего трупа, ни вещей, ни оружия. Ничего.

Это и внушало Свете надежду. В это она и верила, сжимая кулаки и зубы.

Тело не нашли! Значит живой! И пусть командир говорил, что надежды нет, что, скорее всего, при таком яростном взрыве и пламени от тела просто ничего не осталось, а оружие забрали боевики. Она не слушала убеждений и сочувствий, а упрямо продолжала верить и ждать, внутренне очерствев, окаменев.

Она не плакала с тех пор, а внимательно и с надеждой изучала все сводки с Кавказа, все сведения о военнопленных. И так её обнадёживали рассказы и передачи о тех, кто, побывав в плену и даже в рабстве, и даже приняв мусульманство — всё же вернулся.

Она молилась про себя всем богам, и своему и мусульманскому и языческим — только бы вернулся! Пусть мусульманином, пусть калекой! Каким угодно! Только бы пришёл… Только бы прижаться к нему и выплакать все десять лет своего тяжкого горя!

…Света хорошо помнила ту весну, когда Олег уезжал от неё. Был канун Восьмого Марта и он подарил ей огромный букет ярких цветов. Каких только в нём не было! И розы и лилии и мимозы. И экзотические какие-то, она и названий их не знала.

Букет явно был собран в салоне, по всем законам фито –дизайна и упакован в изящную корзину из соломки. Корзину она до сих пор бережно хранила, как и несколько засушенных цветочных головок, периодически любуясь ими в минуты смертной тоски.

Тогда Олег и признался ей, что завербовался в ОМОН, заключил контракт и едет в «небольшую, недалёкую командировку», чтобы заработать денежек на свадьбу.

Ну, если получится, то и на квартиру. Ну, хотя бы, комнатку в общежитии.

Света сразу тогда заподозрила недоброе, внутренне сжалась вся, похолодела. Она знала, где можно заработать такие деньги. И давно боялась, что Олегу придёт в голову такая идея. Ведь её красавец — богатырь Олег давно занимался боевыми видами спорта, и в соревнованиях побеждал и в ведомственной охране служил.

И друзья у него были «оттуда»…Всё к тому и шло. Но Света так надеялась, что Олег сначала посоветуется с ней, а она постарается отговорить. Но он не стал советоваться.

Всё сам решал. Всё сам. Настоящий мужчина. Так хотел, чтобы его любимая ни в чём не нуждалась. Чтоб и свадьба была самая шикарная и платье самое красивое.

И жить потом отдельно, в своей квартирке. И чтобы ребёночек рос в достатке. Ребёночка он хотел сразу и бесповоротно.

Вот только приедет из командировки! Вот только заработает!

Где теперь всё это — достаток, свадьба, квартира, ребёночек?! Для чего все эти муки? Вся эта боль и кровь в чужих Кавказских горах? Ведь и без этого бы жили — мирно, счастливо, семьёй!

Постепенно бы всё нажили! Зачем эта ненужная, непонятная война, зачем?! Она опять громко и навзрыд заплакала.

Да… Рёва стала какая-то. К чему бы это? Надежда снова вошла в душу, расцвела пышным цветом.

Ведь говорили явно на каком-то из мусульманских языков. Оттуда звонок! Оттуда! Неделю она жила в лихорадочном нетерпении, бросалась на каждый телефонный звонок.

С бешено бьющимся сердцем, опрокидывая вещи. Но звонили — то родственники, то подруги. Больше загадочный разговор не повторился. Лишь один раз трубка ответила далёкими гудками и молчанием, но как бы Света ни кричала, ни умоляла, ни плакала в трубку, загадочный собеседник не ответил, хотя и промолчал с полчаса.

Ещё через неделю Света стала ощущать слежку. Чувствовала, что кто-то ходит за ней, но как ни оборачивалась, ни выжидала, так и не могла обнаружить преследователя, только несколько раз видела в отдалении силуэт мужчины в длинном пальто и шляпе, надвинутой на глаза.

Силуэт быстро растворялся в толпе или исчезал в подворотне, но Света на удивление совершенно не боялась его, а даже пыталась побежать за незнакомцем, но безрезультатно. Она даже ходить стала медленно, и оборачиваться в самый неожиданный момент.

В то утро она так же медленно шла и, почувствовав взгляд на спине, внезапно и резко обернулась. Мужчина был довольно близко. Он сразу отшатнулся, повернулся спиной и бросился в сторону, в ближайший переулок. Но света успела увидеть и статную фигуру в длинном пальто, заметила и высокий рост и поднятый воротник и почти на глаза надвинутую шляпу.

Даже пустой, завёрнутый за пояс пальто рукав углядела, и что–то странное, необъяснимо пугающее в маскообразном лице успела заметить.

ЭТО не было лицом Олега. Но походка… Но этот стремительный поворот головы, который он узнала бы из тысячи, из миллиона!

Истошно закричав: «Олег!!!», пугая прохожих, Светлана побежала в этот переулок, успела увидеть быстро удаляющуюся, прихрамывающую фигуру, задыхаясь, бежала следом, но мужчина заскочил в один из двориков и исчез за металлической дверью подъезда

Подбежав, Светлана начала колотить и биться в дверь, не помня себя.

Ни домофона, ни кодового замка на ней не было. На грохот выскочили люди, оттащили плачущую, бьющуюся в истерике Светлану от двери, и, выяснив в чём дело, сказали, что это не жилой подъезд, а чёрный вход офиса, и — «Ваш преследователь, девушка, давно вышел с другой стороны на проспект и ушёл.

А чего вы за ним гонитесь, раз преследует? Аль украл чего?» Больше ничего не рассказав любопытным жильцам, Светлана ушла домой.

Растрёпанная, зарёванная, уставшая… Но впервые за десять лет, она была счастлива! Счастье переполняло её, хотелось летать, кружиться, петь — «Олег! Олег вернулся!»

Света была абсолютно уверена, что это он. Ну нацепил какую –то страшную маску, чтобы она не узнала его — сейчас много таких делают. Зачем? Потом расскажет.

Что калека –ясно. Пусть! Может быть — женился там, на мусульманщине.

Пусть! Станет второй, пятой, десятой женой! Примет мусульманство! Всё простит!

Даже если он шпион — простит. Главное — живой! Главное — дождалась! Что это Олег, она не сомневалась –походка, фигура, поворот головы…

Хоть и хромать стал, а походка почти та же! Света засмеялась радостно. Завтра пойдёт к тому офису, раз у него ключ есть, значит, работает там. Будет ходить до тех пор, пока не сдастся, не откроется. Ведь она нужна ему, раз Олег ходит за ней!

На следующее утро Света обнаружила в почтовом ящике нежную, замёрзшую гвоздику.

Светино сердце забилось тревожно и радостно, как в юности. Она схватила цветок, поцеловала, отнесла домой и поставила в самую красивую вазу. Полюбовавшись и сказав гвоздике — «Грейся, дорогая!», Света помчалась к заветной железной двери во дворе.

Обойдя здание с другой стороны по переулку, Света и в самом деле вышла на проспект. Яркой вывеской светился офис с трудно читаемым названием фирмы, понятно было лишь ООО, далее тёмный лес сокращений.

Фирма явно богатая, у входа охранник, который даже близко к турникету Светлану не подпустил. На её бестолковые и путаные вопросы он вежливо ответил, что Олегов у них в фирме несколько, калек он не знает и на личные вопросы о сотрудниках фирмы не отвечает. И оставался непреклонен, как Света ни просила и ни умоляла его — пропустить в отдел кадров или к начальству.

Вздохнув, девушка пошла на работу, где у неё всё валилось из рук, а сотрудники не могли узнать а милой, рассеянной и помолодевшей девушке их жёсткую и суровую начальницу.

А вечером Свете позвонили. Уже спокойно и уверенно подойдя к телефону, Света услышала тот же хрипловатый и глухой голос с родными интонациями, который уже, на совершенно русском языке, произнёс: «Светочка, родная, здравствуй! Светик мой ясный!»

Света спокойно и радостно, как будто не было десяти лет разлуки и отчаяния, сказала: «Олежка, привет! Ты чего такое вытворяешь? Зачем бегаешь от меня? Скрываешься?»

«Но ведь надо было тебя подготовить к возвращению покойника. От стресса и внезапности ведь умирают иногда.»

И вдруг осознав свалившееся на неё счастье, Светлана снова заплакала, едва вставляя между всхлипываниями слова: «Родной… вернулся… я знала… верила… ждала».

«Ну вот видишь! Давай завтра позвоню! Успокоишься немножко!»

«Нет! Не исчезай!» — закричала Света-«Как?! Что?! Где ты?! Где был?! Приходи скорей!»

«Ну вот видишь — сколько вопросов!» — засмеялся голос в трубке.

«Давай устроим тысячу и одну ночь Шахерезады наоборот.

То есть Шахерезадой буду я и каждый вечер расскажу тебе по сказочке, вплоть до самой страшной.

Сколько у нас там до 8-го Марта? Как раз 10 дней. 10 дней — 10 лет

Видишь, как всё славно складывается. А 8-го Марта я приду к тебе.

После 8-го ушёл, а 8-го вернусь. Через 10 дней и 10лет.

Спи спокойно, любимая Завтра первая сказка.»

Давно не было у Светланы таких счастливых дней.

Каждое утро она находила в почтовом ящике гвоздику или розу, о вечером раздавался телефонный звонок. Она устраивалась, поудобнее, у телефона и слушала, слушала бесконечно родной глуховатый голос, стараясь не перебивать и не плакать.

Истории и в самом деле походили на сказки, если бы не были такими страшными. Сначала Олег рассказал о засаде и о том кровопролитном бою в ущелье, о котором Света уже слышала. Тот страшный взрыв и столб пламени не сжёг Олега, а отбросил взрывной волной в неглубокий овраг, в котором мирно журчал ручеёк, при этом покалечив, оторвав руку. Кроме того у Олега осколком срезало нос, посекло спину, пламенем взрыва опалило лицо, волосы. Обожжённый, истекающий кровью он упал у воды ручейка и до того, как потерял сознание смог перетянуть ремнём обрубок руки и накрыть лицо обрывком одежды, смоченным в ледяной воде ручья. Больше он ничего не помнит.

Очнулся Олег а полутёмной пещерке, лёжа на соломенном матрасе.

Как в древности, пещерка освещалась факелом.

Над ним склонялась девушка –чеченка, которая и спасла его.

Девушку Олег узнал. Она была из того чеченского села, в котором квартировал его отряд. Худенькая, невысокая, она всё время смотрела на Олега влюблёнными глазами, стараясь чаще попадаться на его пути.

А потом предательство… Засада… Бой.

Румия, так звали девушку, сразу побежала в ущелье, как только боевики начали возвращаться в село, хвастаясь победой и тем, «что всех русских перебили».

Задыхаясь от слёз, она бежала, чтобы найти и похоронить его тело. А нашла ещё живого. Узнала только по фигуре и одежде и интуитивно.

Не могла она не узнать любимого. Откуда только силы взялись у худенькой девушки!

Перетащила в тайную пещерку, как смогла, перевязала раны и побежала за дядюшкой- хирургом.

Хирург, её родной дядя, был из той старой формации советских людей, которые ненавидели войну, жалели о распаде Союза и считали россиян не врагами, а бывшими «своими», друзьями, с которыми их разлучили.

Очень повезло Олегу, что оказались вовремя рядом такая девушка и такой уникальный дядя хирург.

Он прооперировал Олега, с помощью Румии, удалил осколки, смазал целебными мазями ожоги, буквально выходил его и оставил на попечении племянницы, которая заботилась об Олеге с той нежностью и самоотверженностью, на которые была способна только любящая девушка.

Со временем зарубцевались раны и ужасные ожоги на лице.

Лето в горах длинное, но и оно отступало, и всё холоднее было в гроте. Да и опасно было долго оставаться в горах.

При помощи всё того же дяди, у которого были связи в городских властях, Олегу сделали подложные документы и переправили за границу, в Иран, где у дяди были родственники и знакомые, как ни просил Олег переправить его в Россию.

Но в России Олег был бы окончательно потерян для Румии, А в Иране она надеялась видеть его, и, в последствии стать его женой.

Как она плакала, как умоляла его об этом! Её не пугало ни обезображенное лицо Олега, ни то, что он её не любит.

Фактически Олег попал в плен к любящей его девушке.

За границу Румия поехала вместе с ним.

Что уж они с дядей наговорили её родственникам и родителям Олегу не известно, но отпустили её с лёгкостью

В Иране Олега поместили в хороший госпиталь. Румия и там ухаживала за Олегом, дни и ночи проводила у его постели, добилась, что ему сделали не одну пластическую операцию, частично вернули зрение, ведь Олег практически ослеп от ожога глаз.

Очень помогали богатые родственники девушки, но Олега всё более тяготил этот вынужденный плен. Все мысли его были о России и о Свете.

И он решил бежать из госпиталя, несмотря на благодарность к выходившей его девушке. Пришлось обманом попросить её принести одежду, документы, под предлогом того, что он хочет погулять с ней по городу.

Ночью, дождавшись, когда Румия уснула, Олег смог уйти из палаты и выбраться наружу через окно коридора.

Наверное, он плохо всё продумал, ведь оказался в незнакомой стране, не зная языка, с поддельными документами.

Первой целью его было выбраться из города, что ему с трудом удалось, кое-как объясняясь на плохом английском, с пересадками на местном транспорте.

В сёлах он пытался устроиться батраком, но вскоре непонятного обезображенного иностранца забрала полиция, и за подлог документов Олег на долгие годы угодил в местную тюрьму.

Не передать всех мытарств и издевательств, что он перенёс там, но зато свободно научился говорить на нескольких языках, в том числе на турецком и арабском и обзавёлся даже местными друзьями.

Выйдя из тюрьмы раньше срока за хорошее поведение и выправив документы, он перебрался в Турцию, ведь оттуда до России было «ближе», уже тогда Турцию начали наводнять Российские туристы.

Где и кем он только не работал! Сколько имён сменил и фамилий! Сколько «нужных» люде отыскал и связей завёл! Не пересказать.

Сколько труда ему стоило добраться до Российского консульства и рассказать свою историю так, чтобы ему поверили. А верилось во всё это с трудом. Но всё же удалось! Получилось!

Удалось достучаться до своих соотечественников, убедить их, что он не враг, не шпион.

В далёкой России подняли его документы, его дело, где он числился — пропавшим без вести.

Даже с обезображенным, чужим лицом Олег смог доказать, сто он — это он. Долгие годы мытарств многому научили.

Вновь обретённые друзья — иностранцы помогли.

И вот, наконец-то, он на самолёте вылетел на далёкую, желанную Родину, уже с российскими, восстановленными документами.

В России, благодаря знанию языков и опыту Олег устроился на работу в хорошую фирму.

Но ещё до этого, сразу по приезду, он разыскал свою Свету. Но решил не торопить события… Не пугать её.

«Но почему не пугать!» — плакала в трубку Света, — «Почему ты не пришёл сразу, как приехал!»

«Ну вот мы и дошли до самой страшной сказки, любимая. На 9-й день рассказов. В том дело, что я …чудовище.

Ты красавица, а я чудовище.

Банальная сказка, но это так.

Пластические операции мало помогли. Люди пугаются, меня увидев. Потом привыкают, но сначала…

А ты стала ещё прекрасней, чем раньше. Возраст тебе к лицу. Мне страшно даже подумать, как ты отшатнёшься, увидев меня. Поэтому я и говорю с тобой только по телефону.

У меня нет ни волос, ни бровей, ни ресниц.

Шрамом перекошен ослепший правый глаз. Всё лицо в рубцах… Да что говорить. Увидишь, если захочешь.»

«Хочу!!» — закричала в трубку Света, — «Приходи немедленно!» “ Я приду в полдень 8-го Марта. Через день.» — Сказал Олег и положил трубку.

8-го Марта уже с утра Света была в радостном нетерпении. Накануне она сделала в парикмахерской красивую стрижку.

Купила новое модное платье.

С утра наложила макияж, приготовила вкусную еду и порхала как птичка по чистой, убранной к приходу дорогого гостя, квартире. Душа её пела

.Весь мир сверкал вокруг. Ровно в полдень раздался звонок в дверь. Светлана распахнула дверь и замерла.

За дверью был огромный букет цветов. Он полностью закрывал лицо стоящего человека. Букет медленно и важно вплыл в комнату.

Света в нетерпении пыталась отстранить букет, обнять дорогого человека. Не тут –то было.

«Букет» сопротивлялся, не подпускал девушку к хозяину.

«Светочка, подожди!» — раздался родной, чуть глуховатый голос, -«Постой спокойно, пожалуйста! Одну минутку, хотя бы!»

Света застыла в нетерпении. Букет медленно поплыл сверху вниз.

Сначала показалась совершенно лысая макушка головы и лоб в шрамах, затем глаза, сверкающий радостью и горечью левый, и правый, перекошенный уродливым рубцом, тусклый, затем срезанный осколком и с трудом восстановленный нос…

И вот наконец-то открылось всё лицо — самое дорогое и прекрасное лицо, любимого, долгожданного и выжившего человека.

Света с облегчением отодвинула шикарный, но мешающий букет и прижавшись к Олегу начала покрывать поцелуями это милое и любимое лицо — каждый шрамчик, каждый рубец, приговаривая — «Ну чего ты боялся дурачок? Всё равно никого лучше тебя нет…»

Она целовала его лицо, а слёзы лились из её глаз, смачивая следы ожогов, словно пытаясь запоздало уменьшить боль от них, исцелить.

Букет выпал из руки, жадно обнявшей Светлану и опустился возле их ног, рассыпавшись ярким веером.

Но счастливым людям было не до праздничного букета к 8-му Марта…

Зарево пожаров

Одичавший кот

Страшный верховой пожар налетел на село с востока.

Внезапно.

Хотя уже второй месяц стояла удушливая жара и сушь, и вокруг горели леса, и сёла жили как во фронтовой полосе, в дыму и серой мгле.

Хотя измученные лесники и пожарные постоянно прокладывали противопожарные полосы, опахивали, тушили очаги возгораний и поговаривали об эвакуации населения — всё равно, как водится, не успели.

Да что же за беда такая у российских мужиков!

Ну как ни стараются, всё равно ничего не успевают, и всякие беды налетают, разумеется, внезапно.

Ведь только судили, да рядили — куда и как эвакуировать, да технику подгоняли, да плачущих бабушек, вцепившихся в свои избы да подворья, уговаривали, как внезапно сильнейший ветер поднялся, ураган просто, который и раздул верховой пожар.

Огонь перелетал гигантскими скачками, с кроны — на крону, и те, сухие, как порох, вспыхивали моментально. Не успел оглянуться, как запылали деревенские деревья, сараи и крыши домов.

В огне, обезумев, метались люди, коровы, собаки, прочая деревенская живность. Все галдели, кричали, мычали в ужасе и панике. Уж, куда там до животных — людей спасти бы! Хорошо хоть — автобусы, грузовики успели подогнать заранее, вывезли людей. А сколько горя было из-за погибающей скотины! Хотя бы отогнать пытались, да где уж там…

Ото всей этой суматохи и ужаса Васька сумел сбежать. Огонь только слегка лизнул рыжую шёрстку, да жёсткие усы завились колечками. Он бежал, себя не помня, в поле, где залёг в каком-то овражке возле ручья, забившись в чью-то брошенную нору, и трясся от страха под своей рыжей шкуркой, пока не затихли далёкие крики, и не смолк жуткий рёв стихии.

Ночью он выполз из убежища. Но к селу и близко нельзя было подойти — факелами догорали деревья и брошенные дома.

Лишь только к вечеру следующего дня Васька осмелился приблизиться к жутким развалинам и пепелищу, которые остались от села.

Кругом, при малейшем ветерке, волнами поднимался сизый дым, обгоревшая земля чадила невыносимо, но Васька упрямо бродил у окраины. Голод гнал его к селу, и кот начал надрывно и горестно мяукать. Где же прячется любимая хозяйка с большими и тёплыми руками, которые так волнующе гладили рыжую шёрстку?

Васька с наслаждением выгибался и кружился, тёрся под лаской любимых ладоней, оглушительно мурлыкал. Как он любил забираться на мягкие колени, покрытые юбкой, и переступать по ним, мять их, урча от восторга, передними лапками, выпуская коготки и цепляя ими юбку, за что ему порой влетало от хозяйки, но не больно, а ласково.

Иногда его и с колен сбрасывали, но он снова взбирался упрямо, и, с наслаждением, мял тёплые колени лапками и ластился, мурлыкая.

Где же эти любимые колени и руки? Руки, которые подносили ему миску с восхитительно пахнущим молоком или рыбой?

Есть хотелось невыносимо, а хозяйка всё не выходила. Осмелившись, Васька зашёл в село, шарахаясь от клубов дыма и головней, искал хозяйку и жутко, надрывно мяукал в зловещей тишине.

А где его подружки? Не видно было ни пушистой белой Мурки, ни ободранки Дуськи, которая сама за ним бегала, ни даже противного задиры Тимохи, с которым он постоянно дрался из-за красавицы Мурки.

Даже ужасные деревенские собаки, которых он жутко боялся, и, при первом взлаивании, взвивался к самой кроне ближайшего дерева — куда-то подевались. Да и деревьев нет! Стоят только чёрные, обугленные стволы!

Васька уже устал кричать и охрип. Вместо мяуканья из горла вырывалось какое-то сипенье, но вдруг он узнал свой дом! Отыскал!

Домом эту груду головней уже нельзя было назвать, но печка стояла! Печка, на тёплую лежанку которой он так любил забираться зимой и спать, свернувшись клубочком! Печку, к тёплому боку которой очень приятно было прижиматься и согреваться! Печку он любил почти так же, как хозяйку. Нет. Хозяйку любил больше!

Ну, где же хозяйка?! Васька замяукал с утроенной силой, но всё напрасно. Не выходила хозяйка.

Лишь нахмуренная, закопчённая печка стояла одиноко. Васька подошёл к закопченному боку печки и потёрся об него. Как об хозяйкину ладонь.

На чёрном боку печки образовались светлые полоски и потёртости, а Васькина рыжая шкурка почернела.

Ещё и поцарапав печку для порядка, Васька вздохнул и побрёл обратно в поле, к своему овражку, к спасительной норе.

Надо было как-то выживать, учиться жить заново. Для начала, Васька подошёл к ручейку и напился из него. А потом начал охотиться. Охотиться он не умел и не любил. Недаром хозяйка называла его дармоедом, ругалась, что он расплодил полный дом мышей. И ставила в пример ободранку Дуську, которая всех мышей в своей избе переловила, и к ним захаживала. Помогала своему ненаглядному Ваське. А он всё равно от неё сбегал.

Васька затаился и стал ждать.

Первый мышонок достался нелегко, но зато насколько упоительна была эта первая победа и добыча!

Охотничий азарт разгорался, и дело вскоре пошло на лад. Уже не так голодно было, а поил ручеёк с чистой водой. Но каждый день Васька ходил к пожарищу. А вдруг появилась хозяйка? Вдруг позовёт? Он настораживал уши, мечтая услышать родной голос, только ветер шелестел травой, упрямо пробивавшейся сквозь золу и пепел. Побродив по развалинам и помяукав в напрасной надежде, Васька подходил к любимой печке и тёрся о её тёплый бок. Словно о ладонь хозяйки.

Нюра не могла уснуть. Она ворочалась на узкой жёсткой кровати в спортзале школы, куда временно поселили погорельцев. Среди односельчан она считалась чуть ли не счастливицей, ведь не потеряла почти ничего, кроме небогатой избы, кур, да кота. Ведь большинство лишилось коров — кормилиц и прочей домашней живности.

А Нюра тосковала и плакала. Да! Плакала по своему дому, курам… А больше всего — по коту. Старалась плакать незаметно, шепча: «Васенька. Васенька…» Но всё равно подруги над ней посмеивались. А чего смеяться? За годы её одинокой жизни Васенька стал для неё самым родным существом. Самым близким другом! Как ласкался к ней, как мурлыкал! Она мысленно гладила его рыжую шёрстку и плакала, плакала. Сгорел Васенька… Как жутко!

Когда предложили съездить на пожарище, Нюра вызвалась одной из первых. Хоть и страшно, а так тянуло туда! Решили проверить, на том же месте строить дома вновь, расчистив, или выбрать совершенно другое. Мнения разделились полярно, поэтому решили съездить, и всё осмотреть.

Сгоревшее село выглядело страшно. Чёрные развалины, сгоревшие деревья, печные трубы… Жутко, как по покойнику, заголосили бабы. Кое-как начальники уговорили их не кричать. Разбрелись к руинам своих домов. Нюра старалась беззвучно плакать у своей сгоревшей избы, зажимала рот рукой. Но всё равно рыдания прорывались. И вдруг её соседка закричала: «Слышь, Нюрка! Что у тебя на печке-то? Смотри! Вроде, как кто-то тёрся и царапал.»

Нюра подскочила к печке и чуть не закричала. Ясно, что следы остались уже после пожара! Что тёрся о печку и царапал — Васенька!

«Вася! Вася!!» — не помня себя, закричала Нюра. Но кота нигде не было видно. Нюра выбежала за околицу и всё звала, звала, размазывая по щекам копоть и слёзы.

Васька видел издалека и машины, и людей, копошившихся возле пожарища. Но инстинкт толкал его бежать прочь, прятаться. Кот уже слишком одичал. Не в силах бороться с инстинктом, Васька, прижимаясь к земле, пополз к своему убежищу, и вдруг ветер донёс до него далёкое, родное — «Ва-аська!! Ва-асенька!!!»