Бесплатный фрагмент - Мозаика детства

МОЗАИКА ДЕТСТВА

СЛОВО О КНИГЕ «МОЗАИКА ДЕТСТВА»

Мир детства, с ним навечно расставанье,

Назад ни тропок нету, ни следа,

Тот мир далёк, и лишь воспоминанья

Всё чаще возвращают нас туда.

Кайсын Кулиев

Есть хорошие слова, что все мы родом из детства. Точнее сказать сложно. И это действительно так, потому что с годами наше прошлое нас не отпускает, наполняя сердце теплыми воспоминаниями. В тяжелые моменты жизни они нас утешают, приносят радость, веру в будущее. Это та тихая гавань, куда мы порой приходим после жизненных бурь и штормов, иногда со сломанной мачтой и порванными парусами, чтобы залечить полученные раны, переосмыслить прошлое, обрести себя снова. Мы пьем из этого чистого источника живительную влагу, чтобы обрести новые силы. Мы будто вытягиваем спасительную нить Ариадны, которая не даст нам пропасть в огромном мире, и укажет единственно верный путь.

Перед тобой, читатель, «Мозаика детства» одного из нас. Изложенная с большой любовью, образно, сочно, отражающая всю сложную гамму чувств: детские страхи, фантазии, сомнения, маленькие победы и мечты о будущем.

Автор описывает безвозвратно ушедшее детство так подробно и любовно, с такими деталями и интонацией, что невольно заставляет каждого из нас заглянуть в собственный сундучок памяти, где мы храним все самое милое и сокровенное. Детская память выхватила из прошлого самые яркие моменты. Зачастую это те самые важные родительские уроки, которые станут «кирпичиками» в становлении будущего характера, сформируют собственное «Я» и отношение к окружающему миру.

По-особенному трогательны трепетные воспоминания о родительском доме, о его нехитром быте, разнообразных трудах и заботах. Благоговейно выписанные образы отца и матери — как последнее «прости» перед их светлой памятью, как сыновняя благодарность за все, что они сумели дать своим детям.

Картины родного края изображены с такой фотографической точностью, что заслуживают особого пристального внимания! Волнующая радость весеннего пробуждения природы, разливы разнотравья покосных лугов, убегающие вдаль гряды сопок и густой таежный дух, извилистые речушки — завидую тебе, читатель, тебе ещё только предстоит открыть и пройти этими тропинками. Как и многое другое, чему придется удивиться и обрадоваться, потому что, наверняка, ты тут увидишь себя самого. Открой же первую страницу и тебя ждёт увлекательное путешествие…

Людмила Кривых

ВСТУПЛЕНИЕ

«Мозаика детства» — это не последовательный ряд моих воспоминаний, а фрагменты отдельных моментов, выхваченные из памяти и положенные на бумагу. Они не будут являться строго достоверными, точно соответствовать прошедшей действительности. Не всё о чём я пишу, происходило так, но накопительно, обобщающе — да! Это синтез многих моментов, сжатых, спрессованных в единое целое, взгляд человека на ушедший в прошлое эпизод жизни. Если спросят, что я хочу в прошлом увидеть, а я отвечу, что это попытка увидеть в прошлом сегодняшнее, будет неправдой. Тогда для чего? Если в моей жизни не было ничего сверхординарного, то кому это будет интересно читать? Тем более что моё поколение уходит из жизни навсегда, а на его место пришло современное, воспитанное на компьютерах, смартфонах и фэнтези. Вряд ли я смогу убедительно ответить на этот вопрос, тогда что?

Очень хотелось пробежаться по своему детству, а читающего провести тропинками его, мысленно показать дороги, чтобы воображение показало путь моей начинающейся жизни. «Моё детство так же уникально и великолепно, как детство всех детей в мире…», так сказала Анна Ахматова [1] в своих воспоминаниях. Вдумайся, читатель, и твоё детство великолепно и уникально! С возрастом всё чаще встают картины прошлого, где ребёнком вбирал звуки жизни, всегда загадочного леса, был очарован светом утренней зари и вечернего заката, пытался понять печаль осенних полей, наслаждался запахами цветов и растений, любовался красотами земли и высокого синего неба… И теперь всё это сейчас требовательно просится «запиши нас!». Мне хотелось вновь посетить те укромные уголки моего детства, пробежаться по запомнившимся тропинкам, услышать голоса ушедших людей, что окружали меня в прошлом. Мне представилось, как я, сейчас уже седой, в годах, очутился бы среди тех вещей, нехитрой утвари. Как я брал бы в руки каждую из них с благоговением и трепетом… К ним прикасались руки моих родителей, сестёр, как я бы нежно поглаживал, вспоминая незабываемое время. И сейчас, хотя бы мысленно, вновь к ним прикоснуться.

Самое главное, хотелось сказать слово о моих родителях. Они прожили сложную, порою драматическую жизнь, в повести «Однажды цыганка гадала…» я штрихами касаюсь страниц их жизни. В каждый из фрагментов «Мозаики…» втиснуты многие конкретные моменты, набранные из множества подобных эпизодов, так что каждый рассказик состоит из большого количества «пикселей» происходящего ранее… И потом всегда можно какие-то свои наблюдения, усвоенные и подсмотренные у жизни, пристегнуть к рассказам моего прошлого…

Оговорюсь, что ни один из фрагментов, когда садился писать, не имел чётко обрисованного контура, он рождался по мере поступления из памяти картин и, тогда уже ложился на бумагу. Потом через «немного погодя» опять дописывался, что-то добавлялось, а что-то убиралось. Так постепенно на основной остов памяти определённого эпизода наращивалась словесная мякоть.

Возможно, размещённое здесь, будет предварительным вариантом, над которым придётся ещё работать в будущем, при условии его продолжения. Трудно с помощью слова передать краски и звуки минувшего, чтобы органично и полно окунуться в него и, читая в нём моё — вспоминать своё. А если, читая эти строчкам, кто вспомнит своё детство, улыбнётся, окатит его волной нежности и любви к своим родителям, родным, друзьям, поклонится им, значит часы, проведённые мною за писанием этой «Мозаики…», были не напрасными…

Это ТО, что мне и надо было! /июнь, июль 2020 года/

[1] Строки из книги Ахматовой А. А. Я научила женщин говорить

ПЕРВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Как прелестен этот бред,

Лепет детских слов.

Предумышленности нет,

Нет в словах оков.

Сразу — Солнце и Луна,

Звезды и цветы.

Вся Вселенная видна,

Нет в ней темноты.

Все что было — здесь сейчас,

Все что будет — здесь.

Почему ж ты, Мир, для нас —

Не ребенок, весь?

К. Бальмонт

Думаю каждый, кто начинает заниматься своим минувшим, сталкивается с тем, что уловить свои первые осознанные воспоминания представляется делом совсем непростым… Когда, с какого момента, я могу вспомнить то мгновение, что оно было в жизни таким, каким его помню, представляю. Всегда есть ряд давностей, которые не могут претендовать на точность и действительность, но они есть, они живут во мне… Видимо, это не будут уверенные воспоминания конкретно — происшедшего со мной, а скорее в области ассоциативной памяти: звука голосов родителей, луча солнца, высоких трав и тропинки между ними, залитых лугов душистыми цветами, стрекота кузнечиков, пения птиц, дуновения лёгкости и приятности жизни. Во мне всегда обитали ощущения «я жил, я живу, я буду вечно жить»… Я и сейчас уверен в этом, заправленный определённым уровнем знания, опытом жизни и точным знанием, что когда-то я уйду в Мир иной… И что на этом ничего не заканчивается… Люди, неверующие в продолжение жизни после Ухода из физического тела, есть «соляные столпы» [1], застывшие между Мирами, поместившие себя, своим мертвенным сознанием, в неподвижные формы другого, более сложного Мира. Не пытайтесь меня спрашивать: «Откуда знаешь?» Это живёт во мне с рождения и не исчезло до сих пор. Значит, срабатывает более сложная, другого уровня память, заставляя моё сознание двигаться по этому руслу. Ведь нам известны основные виды познавания окружающего Мира опытным, путём и путём интуиции, когда опыт, есть совокупность представлений о действительности, получаемая в результате ее исследования, знаний и умений, приобретённых в течение жизни, профессиональной деятельности, участия в исторических событиях… А интуитивные знания, есть способность человека понимать, формировать и проникать в смысл событий, ситуаций, объектов посредством озарения, основанного на воображении, предшествующем опыте, проницательности. Об этом написано немало монографий и солидных трудов видных учёных и исследователей в области познаваемого и непознанного. Те, кто горит желанием узнать подробно обо всём этом, легко могут найти соответствующую литературу. У меня же нет желания утомлять себя подобными рассуждениями на страницах этих выпадений из настоящего в прошлое…

…В моём прошлом, в его дымке, в не совсем ясной форме рисуются дни и среди них один… Так властно встаёт из памяти, до цвета, до запаха, до звуков — всё в нём! Возможно, это день, собранный из лоскутков воспоминаний о других подобных днях, склеенный воедино с помощью моих эмоций и реакций на то или иное действие моё? Но я его вижу! и он живёт во мне!.. Нагловатый лучик солнца, не считаясь с моим желанием поспать, пробрался сквозь простенькие занавески (как-то смог отыскать небольшую щёлочку) и попал прямо на лицо. Я приоткрыл глаза и, ко мне ворвалась жизнь, шумевшая за пределами домика! Где-то вдалеке подавали голос коровы, звенела удилами лошадь, и радостно лаяла собака… Слышен был неторопливый и ласковый голос Мамы, ему отвечал более властный Отца. Они давно встали и вливались в простой летний день, решая набегающие задачи, которых в простой крестьянской семье всегда много! С лучиком солнца оживились и мухи… О-о-о! Что это за надоедливость в виде маленькой с крылышками живности. И, если отмахнёшься, то тут уже с тобой словно в догонялки пустятся играть… Какой тут сон? Вскакиваешь и на улицу! А там!?.. Всё поёт, жужжит, искрится, пахнет, в общем, всё живёт своими законами, в радости и согласии и это понимаешь и чувствуешь в детстве остро и искренне… Солнце встречает меня, поднявшись над деревьями, ещё не жаркое, но весёлое… А какое ещё? Оно ласково греет, жмурит мне глаза, мне весело, значит и оно весёлое. Птицы поют ему гимн, я заслушиваюсь… Топится печь на летней кухне, что-то кипит, Мама завтрак готовит… Правда кухней трудно назвать то, что мы все называли, один скат крыши над печкой и вместо стенки поленница дров. Сколько летних тёплых вечеров мы просиживали под этой крышей, возле печки, глядя на горевший в ней огонь, сколько рассказов и историй пересказали, никак не желая идти спать, а ведь завтра рано вставать на покос. Эх! детство моё далёкое, босоногое, беспечное! Далью времени поросшее, туманами лет покрытое!.. Тебе, детство, спеть бы гимн, как поют птицы солнцу, но где взять такие слова, способные передать сотою долю чувств, эмоций, переживаний, переполнявших всё естество маленького ребёнка, вросшего во взрослого седого человека. Стучит и стучит в тебе он, выстукивая моменты воспоминаний… Что остаётся? Вспоминать…

…Вспоминается… Бегу за сестрёнками, они впереди маячат, стараюсь догнать, но где там?.. Кричу им:

— Подождите меня!

Падаю, встаю… Их уже нет, убежали от меня хохотушки, видимо надоел. Добегаю до забора, далее для меня нельзя, табу и они, зная это, пользуются частенько. Сейчас не помню, сам поставил для себя предел или круг возможного для меня обозначили родители. С плачем и горем своим иду к самому родному в мире человеку, к Маме. Жалуюсь…

— Не плач, вот вырастешь, — успокаивает она сочувственно и мне сразу хочется вырасти. Вот тогда я от них убегу, будут знать… С этим утешением я иду на полянку, ложусь на траву и смотрю на небо. Вверху плывут облака, меняя свои очертания, то представляя собой какого-нибудь зайца, то медведя, то целого дракона, откуда знаю? Читали мне и показывали картинки, страшный такой, весь надвигающийся, словом — жуть… Иногда воображал себя сидящим на облачке, уютно устроившись, чтобы непременно просматривалась, пробегающая внизу земля…

Став старше, забегавшись и устав от мальчишеских забот, я часто падал на спину куда-нибудь в траву. Ложился так, чтобы не было видно со стороны, и высокая трава ограничивала моё пространство, являясь наподобие заборчика. Всё пространство вокруг было залито звуками, которые природы всегда расточает с завидной щедростью и добротой… Так мне казалось! А по-другому и не могло быть в этом начинающем жизнь человечке. Где-то слышались голоса сестёр, сначала убегающим от меня, а со временем, спохватившись, что я исчез — звали меня… Тогда предавался фантазиям и, следом за облаками, убегала моя мечта. Убегала в края, невиданные, полные чудес и красот таких, каких могла вобрать в себя детская фантазия и узнанная из прочитанных сёстрами книг. Сам я ещё не умел читать. Рисованные картины в моём сознании представлялись мне всегда загадочными и прекрасными… Не было, да и не видел ещё тогда никаких мульфильмов, киносказок, ничего ещё не видел, но откуда же бралось в воображении страны, с животными и растениями, формы которых брали начало в неких фантастических областях?.. Мечталось!..

…В дали времени, сквозь пространство вижу покос, шалаш, а в нём я лежу. Болит голова, временами идёт всё кругом и меня подташнивает. Пахнет подвяленной на солнце травой и скошенными цветами. Почему голова болит и мутит всего, что случилось? В проёме шалаша вижу Маму, сестёр, сгребающих сено, где-то недалеко слышится голос Отца… Мама иногда заглядывает ко мне, справляется о здоровье, но почему? Дают много пить… Пытаюсь вспомнить, но не могу… Помню, играл на поляне, много цветов, солнца, прекрасное настроение, все родные рядом, птицы поют и вдруг! всё потемнело вокруг, а я провалился куда-то… Ничего не понимаю, но заглянувшая в прорез входа Мама сказала про какой-то удар, который солнечный. Всё равно не понимаю, как могло солнце ударить меня, ведь оно ласковое и доброе, а тут такое, драчливое? У меня совсем не укладывается подобное в голове, но голова болит! кто ударил?..

В шалаше провалялся до вечера, меня не выпустили на прогалину покоса и тогда, когда я пришёл в норму. Закончили работу поздно, жара спала, и вечерний свежий ветерок стал оживлять напоённый зноем воздух, стало легко дышать, но свалилась другая беда — комары и мошка. У мошки есть свойство проникать под одежду и тогда остервенело кусать так, что место укусов горит огнём. Всякие натирки и средства против них не помогают. Быстро собираемся и идём домой, меня везут верхом на лошади, дали веточку, чтобы отмахивался от гнуса, который наседает с завидной настойчивостью. Отец рядом шагает и бережно поддерживает меня на крупе коня. Надвигается вечер, вышивается небо звёздами, а вдали на горизонте, далеко, встаёт месяц и виснет в темнеющем небе тоненьким серпиком. Майка, лошадь, размеренно шагает, меня укачивает, хочу спать. Голова клонится к седлу, но Отец тормошит и не позволяет расслабиться:

— Крепись, крепись…, — слышу его, — Дома поспишь…

Я с трудом разлепляю веки, но они снова, помимо моей воли смеживаются, голова валится, я засыпаю…

…Потерялись коровы… Мама и соседка решили идти на Горчаки, искать их. Горчаки — это местность километров пять от Крутого с каскадом озёр, а меня пытается оставить при доме, чтобы не был большой обузой при переходе речек и болотистых марей. Говорит мне:

— Скоро придут из посёлка твои сёстры, а ты побудь дома и дождись их…

Я в рёв, ни уговоры, ни угрозы не имеют никакого действия, и чем дольше уговаривает, тем пуще ору на округу. Соседка пытается присоединиться к Маме, обещает «молочные реки» с «кисельными берегами» — не помогает… Ору! Время идёт, день двигается к завершению, коров нет, значит, молоко может перегореть… Что это? — хозяйки знают.

Так всегда было, бесполезно меня уговаривать, слать посылы со сладостями, угрожать всяческими наказаниями — я непоколебим… Идем, молча, Мама впереди я за ней семеню, но бездорожье сказывается, постепенно устаю и начинаю отставать. Краем глаза видят это и громко говорят, что в лесу где-то недалеко бродят голодные волки, говорят так, чтобы я слышал… Озираюсь. И пугливость заставляет чаще перебирать стопами, какое-то время они сами меня несут, я догоняю, но долго ли протянется боязнь на ослабшие ноги, опять отстаю… Меня берут за руки, но и это долго не длится, запыхиваюсь. Подошли к речке, надо переходить, меня просят посидеть на пенёчке и подождать, но как я останусь? ведь волки рядом, они голодные!.. Ору! Вывожу невыводимую Маму из себя, из её всегда спокойного, смиренного состояния. Ворчит недовольно:

— Беда мне с тобой… Говорила же останься. Твои сёстры, поди… дома уже…

Сажает на спину себе и со мною перебирается на другую сторону. Коров нет, тревога растёт за них, но что делать, надо возвращаться.

Возвращаемся… Молча идём, встревоженные судьбою коров, где они и что с ними… Шагаем гуськом соседка, Мама и я, временами на спине у неё. Сижу и чувствую сердитость на меня моей самой любимой на свете Мамы, но что делать?.. Волки рядом! Видимо они сами не рады, что ими пугали меня. Дорога дольше длится и я мерно, покачиваясь на плечах, прибываем домой. Коровы дома! Где загуляли бурёнки, только они и знают… Скоро пришли и Оля с Валей, Мама рассказывает им про меня, они шипят и грозят со мною не играть, а мне уже понятно, что пройдёт время и всё забудется. Главное, я дома, а рядом мои родные, с которыми хоть на край света! Пишу из отрывков моей памяти, из рассказов родителей, когда был уже взрослее и мог спокойно сам оставаться дома, с улыбкой вспоминают и добросердечностью. Родители любят вспоминать о маленьких своих детях, о курьёзных случаях, о моментах, где неподобающе вели себя они, о смешных мгновениях их детства… Любят вспоминать, по себе знаю…

…Другой случай из моих, так называемых «непоколебимостях», а скорее о моей вредности детской, а может и истерики, когда ни шагу без родителей, без сестёр было в моём понимании немыслимо. Выходила замуж моя двоюродная сестра, старшая дочь дяди Романа Лиля. И, естественно после росписи в ЗАГСе, где заверяется нерушимый брак, который пройдёт в вечной любви и преданности — состоится свадьба. Свадьба должна была «разгуляться» в доме жениха, мои родители должны присутствовать, как самые близкие родственники невесты. В этот день мы приехали с Крутого в посёлок, предполагая, что свадьба будет в доме моего дяди, но было переиграно… Родителям надо было оставить меня с другими детьми и двигаться на гулянье. Мои сёстры оставались на хозяйстве на Крутом и никого из моей семьи не оказалось рядом, кто бы мог остаться со мною… И чтобы вы думали? Я остался? Да, как бы не так! Мне обещали все конфеты мира, которые родители привезут со свадьбы и, что они долго не будут… Бесполезно… Истерика моя была на грани сумасшествия, разве я оставлю своих родителей и останусь с кем-то, да быть такого не может! Почему? Ведь рядом были мои почти сверстники, дом моего дяди Романа — нет! «Не останусь!..», — и в рёв…

Мы поехали… Свадьба гремела, пела, плясала, кричала: «Горько!», а я?.. Я так и не отстал от Мамы, помню приглушённый свет, застолье, яства на столе и я на руках у утомлённой Мамы. Попробуйте подержать на руках трёхлетнего весь вечер? Меня пытались отвлечь от рук, завлечь всякими интересностями — бесполезно! Все вокруг танцевали, пили за счастье и здоровье молодых, за их вечную жизнь и большое количество детей, успевали при этом устыдить меня, дать маме отдохнуть…

— Такой большой! и на руках у мамы, — слышалось вокруг, пытались взять к себе, но видимо не знали, с кем имеют дело, отходили, руками разводя…

Я стыдился, но «решения» своего не менял. Под конец свадьбы, утомлённая мною Мама, уговорила Отца ехать домой. Надо добавить, что Мама не любила шумные компании. Сейчас не помню, остались мы у дядьки дома ночевать или уехали в зиму домой на прииск, скорее всего так — домой. Ведь оставались при хозяйстве «невзрослые» сёстры. В памяти только зацепилась полуосвещённая изба, жарко натопленная печь, стол с едой, танцующие пары, да поющие сильно и красиво Отец с дядей Романом…

Почему у меня была такая сильная привязанность к семье, до вселенского страха оставить хоть на миг её. Ведь не могла сказываться только вредность и несносность моего детского восприятия действительности. Здесь кроятся какие-то глубинные процессы в области психологического представления жизни у ребёнка, когда возникает потребность в безопасности и защищённости. Если она удовлетворяет, маленький человек открыт окружающему миру, доверяет ему и осваивает его, если немногим выходит за рамки представления в детском понимании, он ограничивает своё взаимодействие с окружающим, замыкается кругом близких ему людей, в моём случае родителями и сёстрами, в кругу которых мне всегда было комфортно. А связь с Мамой у меня была на глубоком, не только генетическом уровне, а как говорят на Востоке — кармическом, возможно этим объясняется моё излечение, когда после месячного отсутствия, она застала меня с признаками глубокой болезни, мне было полтора года, когда жизнь теплилась едва, едва. По её рассказам я встретил её безучастно, был безразличен к краскам и звукам мира окружающего. С её приездом жизнь словно встрепенулась во мне, и я начал медленно, но неуклонно восстанавливаться в здоровье. В её атмосфере, не броской на внешние проявления любви к нам детям, я вернулся к активности и побежал в жизнь. По мере моего взросления психологическая привязанность отступала, давая место моей любви к родным и близким, и я мог оставаться вне круга ближайших родственников.

…Возраст, когда я мог уговориться остаться, случился в районе моих пяти лет. Я приехал с Отцом в посёлок и упросил его оставить меня с Ириной, моей сестрой. Жила она в коммунальной квартире, была молода и танцы в молодёжном клубе были не самой последней мыслью посетить их… Её подруги идут, а она будет сидеть весь вечер со мною? Решение созрело быстро — оставить на вечер меня с двоюродной сестрой Лилей, благо она жила на одной площадке этажа. Никуда не надо вести. Уговаривала долго и добилась-таки моего согласия, побыть несколько часов без неё:

— А то больше не оставлю тебя здесь…, — аргумент для меня серьёзный. А ещё заманили радиолой, которую недавно приобрели родственники. Радиола была настолько загадочной и блестящей, что глаза мои, увидев её, широко раскрылись и уже не закрылись на протяжении всего вечера… Но подпускать меня нельзя и обещание исполнять надо. Поставив две-три пластинки они включили режим радио и я прилип звуками песен к чудо — инструменту. На Крутом я был знаком с радио, но здесь сверху был ещё и патефон встроенный, который я обожал дома крутить… Здесь же и ручку крутить не надо и часто менять иголки. Всё меня пленяло, будоражило, заставляло, не меняя позы, подолгу вслушиваться в песни, которые я ещё не слышал до сей поры. Когда перешли к трансляции радиоприёмника, то с великой неохотою доверили мне крутить медленно рукоятку смены частоты вещания. Я крутил, менялся эфир, то слышались песни, то новости вещал диктор, то врывалась непонятная речь на каком-то языке неведомого мне мира. Говорили, что в эфир прорывается радио Китая, есть такая страна, недалеко отсюда… Я вспоминал китайца на Крутом, и проблеск понимания загорался в недоумённых глазах. Время вечера бежало быстро и скоро мне подумалось, что Ира должна уже быть дома, а её нет, чудо ящик стал постепенно утрачивать своё очарование, ведь сестры нет и паника вот-вот должна мною завладеть, когда она придёт? Уговаривали, задабривали конфетами, булочками, Лиля была прекрасным кондитером, пекла таящие на языке пирожные и другие не менее вкусные вещи… На время я покупался, но вспоминая сестру свою, тревога росла и нытьё моё возвращалась — сестры нет… Уговорили меня полежать и закрыть глаза, в надежде, что усну, а проснусь, произойдёт, как в сказке и я уже буду в комнате Иры, но не тут-то было, уснуть мне не удалось. Сон с одной стороны смежал веки, а с другой тревога и внутренняя обеспокоенность бросали меня в полузабытьё… Мне всё время казалось, что отворяется дверь и сестра забирает меня и несёт к себе, я доволен, но тут же прихожу в себя, чужая комната, по потолку бегают жутковатые тени, видимо от чудишь, я опять в тоске — дрёма клонит в сон и всё повторяется. Не помню, но к утру я забылся, уже который раз приходила в мечтах сестра, я уходил домой, а здесь окончательно сморило. Проснулся от разговора Ирины с Лилей, которая что-то рассказывала обо мне, мигом соскочил с кровати, натянул штаны и я прилип к родному человеку. Теперь меня и трактором не оттащили бы. Ира отвела меня в комнату к себе, уложила спать и я, уже с улыбкой, что всё хорошо в этой жизни — засыпаю…

…Зима… Помню падающий снег и морозец, цепляющий за уши. В ноги холодно, сколько бы ни одевал штанов, а бегать на улице надо. Как без этого? Однако мёрзну постоянно. Решила мне Мама сшить новые брюки, стёганные, на вате… Несколько дней кроила, ватой слой за слоем стежила, потом шила. Она всё мне в детстве шила на швейной машинке знаменитой марки «Singer», ножного привода. Эта машинка доставила родителям много помощи, но и хлопот, так как мы дети были просто помешаны на ней, нам надо было обязательно покрутить педали и хорошо, если Мама успевала отключить все приводы, если нет, то неполадка была обеспечена. И как они не следили за нами, как не грозились — бесполезно… В отсутствии родителей, мы крутили всё что крутиться, залазили во все уголки всего механизма и вынимали челноки, шпульки с нитками потом пытались поместить на место, а сноровки не было, включали имеющуюся силушку и в итоге — поломка.

В дни, когда шилась обновка, всё ходил за ней, ныл: «Побыстрее, Мама…», — так мне не терпелось одеть новенькие ватные брюки. И вот настал день, когда они были готовы, я одел и на улицу… Сразу почувствовал себя комфортно, хорошо, можно было посидеть на снегу, не боясь простыть…

В первый же день я так сжился со своей обновой, что не захотел снимать, когда ложились спать. Отец решил проблему просто — меня не пустил в постель. Сказал:

— Вон сундук, ложись на него, — я лёг.

Неудобно, но брюки снимать, никак не хотел. Кремень да и только… Потушили лампу. В доме поселилась тишина и, вдруг! послышались звуки похожие на скрежетание. Я превратился в огромное ухо, затаился в темноте, прислушиваюсь… Точно! Где-то кто-то начал скрести, появился звук, не очень для меня спокойный… Я в тревоге!.. Слышу, Отец говорит Маме:

— Слышь, мать, рядом с Лёнькой вроде крыса шебуршит, да больша-а-ая какая!

— Ой! И вправду крыса, — тревожным шёпотом отозвалась Мама.

Какой сундук? Брюки долой и в постель к Отцу…

Кто же это скрёб в ночи? — конечно Папа.

…Если поискать в памяти то, вне всякого сомнения, можно найти ещё и ещё какие-то эпизодики из моего до осмысленного периода…

Достаточно!

Остановлюсь на каких-то ключевых моментах, которые рисовали моё детство и жизнь вокруг, наш быт и нравы моего семейства, оставившие в памяти чёткий и цветной образ. Наверное, это будет гораздо интереснее, чем описывать наполовину сохранившийся в памяти, наполовину сотканный из воспоминаний родных. /март 2019 года, апрель 2020 года/

[1] Соляной столп по библейской Книге Бытия то, во что превратилась жена Лота при бегстве из Содома, когда ослушалась ангельского запрета и оглянулась назад (Быт. 19:17—26)

АБСОЛЮТНОЕ СЧАСТЬЕ

О, счастье так хрупко, тонко:

Вот слово, будто меж строк;

Зинаида Гиппиус

Я лежу на песке, на берегу Круглого озера (разреза), рядом, в его водах, купаются сёстры и их подружки. Слышится смех, плескания, крики восторга, разговоры… Небо далёкое и синее, ни облачка. Солнце в зените! Много солнца, много цвета, много звуков, разных звуков. Кузнечики в своем стрекотании слились в одном хоре, большие пауты, не переставая зудеть, барражируют в воздухе, описывая круги, птицы со свистом и трелями пикируют над гладью озера, выхватывая из воды неосторожных мелких рыбёшек и замешкавшихся стрекоз и водомерок. На отмели, возле берега, греются в тёплой воде щуки, их хорошо видно, если осторожно, крадучись идёшь вдоль берега. И можно схватить руками, но как только подойдёшь близко, мотнув хвостом, они исчезают в глубине, оставив за собой шлейф мутной воды… Солнце слепит… Сквозь прищуренные веки, вижу противоположный берег, там тоже можно купаться, но песка меньше и берег более крутой, резко уходящий вглубь. Мне запрещают там плавать… Как громко сказано?! По дну руками… На берегу растут ивы, нежно склоняющие свои ветви к поверхности воды, справа и слева берег порос травой. Далее по тропинке можно попасть на два разреза, маленький, слева, заросший водорослями и Смалев разрез, удлинённый, названный по фамилии проживающего на его берегах Смалева… Тропинку ведущую к ним, к разрезам, я и сейчас помню до мельчайших камушков… Порою до боли, где-то внутри, хочется пройтись по ней, как в детстве, босиком и ничего, что камни будут колоться, пусть… Зато прикоснусь к земле своей родной, босыми ногами исхоженной…

Закрыв глаза, вслушиваюсь в происходящее, стараюсь слиться с бегом окружающего мира… Где-то вдали слышится мычание пасущихся коров, с боталами на шее, от которых далеко разливается их медный звон. Пастушьи колокольчики подвязываются на шею скоту, чтобы они исполняли сигнальную и магическую функции, а также служили в качестве оберега от злых сил (так гласят предания). До слуха доносится ржание коня, лай чужой собаки, видимо какая-то скотина посягнула зайти на охраняемую псом территорию. Ему вторит наш Шарик, помогая отгонять коров от огородов. Слышу прерывистые голоса родителей, приглушённые и прерываемые расстоянием — всё это сливается в едином оркестре звучащей жизни. Они, звуки, разливаются вокруг и являются, пожалуй, главными составляющими моих воспоминаний, на них базируются многие моменты, встающие из прошлого…

Незабываемым был этот момент — момент «абсолютного счастья». Так назвал я это состояние. Все живы, все рядом! Всё вокруг входит в мой мир. Мир, созданный моим воображением и действиями окружающих людей, и этот мир входит в огромный мир, не конфликтуя с ним, а гармонично встраиваясь в него… Его я часто вспоминаю и вхожу, да! вхожу в него своим сознанием, в труднейшие минуты моей жизни, для преодоления подавленного состояния и негатива. Себя теперешнего перемещаю во времени и пространстве, в те мгновения счастливого солнечного состояния. Я его впитываю и, словно, качаю из него необходимую энергию. Побывав «там», я легче сглаживаю острые углы совсем непростой взрослой жизни. Недавно узнал, что подобные мысленные телепортации советуют и психологи…

Сёстры, вдоволь накупавшись, вышли из воды и попадали рядом со мной. Сидя, я зарыл свои ноги в горячий песок, потом туловище и почти всего, оставив только голову. Долго выдержать подобную горячую ванну невозможно и встряхнув с себя песок, я с разбегу ныряю в прохладную чистую воду озера… Хорошо! Ноги касаются глубинных холодных слоёв воды, которые приводят меня в бодрое состояние, основательно размякшее на солнце. Сидящие на берегу сёстры, внимательно следят за мной — приказ родителей. Я знаю это и взмахом руки, ладошкой, сильно посылаю струю воды в их состояние неожиданности. Кто с визгом и хохотом, кто с желанием отомстить, разбегаются в разные стороны. Я доволен, внёс струю активности в состояние обволакивающей лености и, чтобы не получить «заслуженное», предварительно отбегаю на почтительное расстояние. Мне грозят мол, подожди, будет тебе, но я знаю — простят…

Кто-то крикнул!

— Пошли на речку, там ила много после дождей!

И все мы устремляемся на речку, она рядом… Речка, в месте, делающем поворот, мелка и оставляет много ила, со множеством белых бабочек, капустниц на нём. Плюхаемся в грязь, плотно обмазываемся, став темнокожими, гоняемся за теми, кто захотел остаться бледнолицыми и, как следствие — визг, писк, убегания, кидание илом вслед улепётывающим. Заигравшись, мы и не заметили, как пролетели несколько часов. Слышны призывы родителей — пора домой! Неужели пора? Мы только — только пришли… Обмыв песок и ил с тела, подсохнув, мы одеваемся и идём домой босиком по знакомой нам тропинке.

Она, пробежав между разрезами змеевидно, приводит нас к перекату на речке, здесь мы всегда переходим её, если нет большой воды, а затем, обогнув горку намытой когда-то щебёнки, устремляется к мари и попадает в маленький колок, что возле дома нашего. Этот лесок — мир первого восприятия окружающего, который рядом, протяни руку, внимай, вслушивайся, всматривайся, в котором сконцентрировано многое… Здесь и кусты жимолости, и дикой смородины, и малины. На маленьком клочке, что подле наших огородов весною пламенеют кусты багульника, он везде разметался в округе, куда не кинь взор, кругом разукрашены опушки леса им, сиреневыми мазками расписаны склоны сопок. От его цветения, от едва проклюнувшихся молодых листочков, от одурманивающего запаха возрождающейся природы, приходишь в состояние трепета, восторга и, только закрой глаза, врывается картина живой двигающейся формы жизни… Кроме багульника здесь же и деревца ольхи, осины, множество молодых берёзок и елей… А ещё пение птиц! О-о, что за дивное представление по утрам? Заслушаешься!..

Здесь, упав на спину, подолгу всматриваешься в синее небо. Смотришь на облака, на мечущихся в полёте птиц, кормящих своё потомство, и ждёшь, с замиранием сердца ждёшь, кукушкин отсчёт твоих лет:

— Кукушка, кукушка, сколько мне лет? — своим «ку-ку» она выдаёт пространству твой секрет о прожитых годах… Слушаешь, считаешь и…, не соглашаешься! Есть какие-то несоответствия, ты кричишь в небо:

— Не правильно, не правильно! — но который раз, опять и опять запрашиваешь у неё, сколько лет мне осталось жить на земле… Она считает…

Я спросила у кукушки,

Сколько лет я проживу…

Сосен дрогнули верхушки.

Желтый луч упал в траву. [1]

Пространство мари мы проскакиваем единым махом, уже слышны совсем отчётливые голоса родителей, опять зовут нас, откликаемся. Собака, услышав нас, стремится навстречу по дорожке, между кустами. Мы почти дома… Вокруг много солнца, много цвета, много звуков, разных звуков… Кузнечики стараются перещеголять в стрекотании друг друга, птицы, со свистом и трелями проносятся над нашими головами, слышится мычание коров, ржание коней, лай чужих собак. Хорошо-то как! Видим ожидающих нас родителей, пора давно обедать…

Незабываемое благодатное время, полное искренних чувств, восторгов, эмоций, которые прошли со мной через годы, не утратив настоящих живых красок, порою спящих до нужного времени, чтобы встать из уголков моего естества и заявить о себе — мы живы! /ноябрь 2018 года, январь 2019 года/

[1] Строки из стихотворения Ахматовой А. А. Я спросила у кукушки

«КАК КОРОВА ЯЗЫКОМ СЛИЗАЛА!»

В доме нашем, как всегда, царило оживление и смех, смеялись мы долго, и была причина… А пока день, собравший всю нашу семью под крышей родного дома, был морозный, хотя и солнечный. Всё говорило о скорой весне, и небо, и деревья, и птицы, и мы сами чувствовали это всем своим настроением… Скоро весна!

Решили сегодня на ужин слепить пельмени, которые у нас страсть, как любили… Особенно я! Мама готовила фарш, у неё он особенный, из нескольких видов мяса, сегодня как минимум из двух. Было мясо косули, которую поймал Шарик, да-да, Шарик, я не ошибся… Он ловил косуль и приносил, вернее, притаскивал волоком домой, а если не мог, то всем своим лаем и видом показывал Отцу, чтобы тот быстро следовал за ним, благо недалеко. Когда снег подтаивал, а под вечер подмерзал, то сверху образовывалась корочка льда, довольно крепкая, способная выдержать собаку и по насту, так называется эта корочка, собака мог бегать, как по паркету, чего нельзя было сказать о диких животных, например косуль. Они проваливались и обдирали о наст ноги, далеко на таких ногах не убежишь, этим и пользовался Шарик. Это известный факт среди охотников загонять дичь по насту… Нас удивляло то, что собаку этому никто не учил, семья наша не занималась охотой и навыков обучить собаку ни у кого не было. А тут такой сюрприз! Косуль было запрещено стрелять, ловить, забивать, а Шарик вслед за первой притащил и вторую… Не выбрасывать же на съедение волкам, когда семья едва сводит концы с концами. Через пару дней Шарик притащил ещё одну, чем заставил Отца поволноваться, даже понервничать, вдруг кто увидит, потом докажи, что всё собака без дозволения и по собственному желанию выполняет… Пусть поговорят с ней, она расскажет! И кто знает, сколько в этот год ещё Шарик принёс бы дичи, если бы снег не подтаял и стал рыхлым.

Но вернёмся к фаршу… К мясу из двух, трёх видов, Мама додавала лук, чеснок, перца по вкусу и ещё квашеной капусты, которую пропускала через мясорубку и сверху чуть, самую малость, молока. Вроде всё просто, как у многих, но такой начинки по вкусности, я нигде не встречал, хотя сёстры знали и пробовали повторить, напрасно, видимо волшебство маминых рук довершали тайну рецепта. Меня отогнать было нельзя, я хотел обязательно попробовать в сыром виде, ведь по кухне распространялся дурманящий аромат приготовленного фарша… Что делать? Меня пугали какими-то глистами, которые могут расплодиться в организме от личинок и расползтись по всему организму… Жуткая картина! Это срабатывало и меня останавливало. Ещё бы не сработало, сёстры рисуют ужасные перспективы, они это умеют, а я представляю всё живо и нехотя соглашаюсь, дождаться готового блюда.

Лепим хором, кроме Папы, он на улице по — хозяйству управляется. Мама замешивает тесто и раскатывает на тонкие блины, а уж потом стаканом нарезает круглые заготовки. Кружки теста от стакана немаленькие, соответственно и сами конечные пельмени выходят не карликовыми. Я тоже вношу свою посильную лепту… Вызвался было нарезать, но медленно… Ира, Оля и Валя ждут работу, меня быстро оттесняют от «снаряда» нарезки… Ирина, самая быстрая в работе у нас, причём везде, шустро нарезает тесто и фронт работы готов — все бросаются на лепку… Пельмени из под моих рук почему-то выходят кривыми, помятыми, и вообще плоскими… Совсем не привлекательного вида. Смотрю на работу сестёр, там ловкость и быстрота. А продукцию выпускают ровную, круглую и пухлую, хоть сейчас на выставку отсылай… Кто-нибудь из нас готовит сюрприз, закладывает в пельмень головку чеснока, перца, десятикопеечную монету… Кому достанется «счастливый» пельмень? Кому повезёт? Готов целый лист пельменей, их надо выносить на улицу, для заморозки, таковы правила готовки, они должны быть перед забросом в кипяток замороженными и мороз в сенцах, как нельзя лучше, сделает. Оля выносит лист с пельменями и оставляет там на какое-то время, а вся бригада бросается на новый аврал лепки.

Управившись по — хозяйству, заходит Отец, голодный, но не унывающий. Ведь скоро заброс в кастрюлю, и блюдо готово минут через десять к употреблению… Он в предвкушении, в предвкушении и мы все… Оля соревнуется с Отцом в остроумии, она у нас самая смешливая, во всяком случае, я всегда хохочу над её шуточками. Умеет менять голос и каким-то гнусаво-звонким что-нибудь да отморозит. Она всегда такая! Мне нравиться! Ирина посылает её принести лист с подмороженный пельменями… Вода в кастрюле кипит вовсю, ждёт призывно… Оля выскакивает, но тут же возвращается с недоуменным видом, она какая-то растерянная, чтобы Оля и была растеряна — это удивительно!

— А пельменей нет на листе, — говорит она растеряно, — Остался всего лишь один…?!

Все устремляются в сенцы! На листе действительно красуется один пельмень, один — одинёшенек… Смотрим друг на друга… Как? Где? Куда подевались? Ничего не понимаем… Никто из нас на улицу не выходил… Смотрим на Отца, может он знает… Пожимает плечами, уверяет, что и собаку не запускал. Когда заходил, не обратил внимания на лист, были пельмени или нет уже… Чудеса! Но пельменей нет и всё тут! Мама с присущей ей спокойствием и каким-то оттенком серьёзности заявляет:

— Как корова языком слизала!

Сначала была тишина, мы словно въезжали в смысл этой фразы, потом, не сговариваясь, покатились от смеха, вспомнив лица каждого, всё происшедшее и полусерьёзный тон, с каким Мама произнесла эту фразу… Долго ещё не стихал смех, а фраза стала для нашей семьи сакраментальной и служила объяснением для чего-то непонятливого и означала «как не бывало», «ни слуху -ни духу», «с собаками не сыщешь».

Так гадая, что сталось с нашими пельменями, сели делать дальше, кушать хочется. А их утащил, уж надо было постараться, наш любимый Шарик! Как он это сделал, когда успел, вроде всё было закрыто — это неведомо, тьмою времени покрыто, но…

Осталось в семье выражение, при упоминании которого всегда появлялась улыбка на наших лицах: «Как корова языком слизала!» /март 2019 года/

ЗИМНИЕ ВЕЧЕРА. ГОСТИ

Нечасто, но и нередко зимой к нам собирались соседи. Гавкал и метался наш Шарик, облаивая пришедших гостей, заливаясь пуще, при выходе хозяина. Пёс не был привязан на цепь и мог попробовать непрошенных на зуб. Отец встречал и провожал в дом. Думаю, что всё-таки предварительно договаривались о сборе и времени, но бывало и спонтанно. Спрыгивал с печки кот, вытягивал спину и прятался под кровать, изредка показываясь, чтобы что-нибудь стащить вкусное к себе… Проказник! «Кыш ты, собачье мясцо!» — ласково неласковыми словами шумела Мама, но любила, любила живность, живность отвечала тем же… В печи догорали угли, тлея синеватым пламенем, от неё тянуло жаром. Горела керосиновая лампа, отбрасывая на стены тени пришедших. Одной было мало, зажигали вторую, для компании мужчин.

Мужчины собирались своей кучкой, женщины своим кругом. Изба наполнялись клубами дыма от самокруток, которые то и дело крутили мужики. Пелена такая, хоть «топор вешай» — самое подходящее выражение, чтобы нарисовать правдивую картину. Сильная половина курила махорку, редко кто табак. Табак мы тоже выращивали и я, помню, измельчал его специальными резаками. Сидели мужики большей частью на полу, брюки были ватные, а стульев, табуретов не хватало, женская половина оккупировала их. Сидели и резались в карты. До игры обязательно обсуждали новости из не совсем свежих газет. А газеты в то время пестрели о великих достижениях партии и народа… Кто-нибудь из вошедших отпускал фразу:

— Кукурузник-то наш вон до чего удумал, засеять усё кукурузой, — и летел ядрёный мат в адрес какого-нибудь руководителя. Не боялись уже, что донесут. Все свои, да и отбоялись пройдя через горнило жизни. Смалев, звали его коротко — Смаль, кряхтя и охая, вваливался в избу, он за годы не избавился от приправы своей речи густыми украинскими словцами:

— Щось у мэнэ ноги трэмтять, — или, — Мабуть маю запалэння, — и со стоном опускался на скамью. При этом «г» произносил не звучно и отрывисто, а мягко по-украински «гх». Папа переводил, что запалэння — это воспаление лёгких. Я прыскал от смеха…

— Ты, Смаль, всё кряхтишь да охаешь, а огороды грохаешь, — реагировал кто-нибудь из гостей, пришедший раньше, намекая на большие по размерам огороды у Смалева. И жил он далековато от нас на «Сахалине», так негласно обзывали место за разрезами, нескольким выше разреза, который так и прозвали в народе Смалев, был он г-образной формы, с глубоким шурфом колодцем, опоясанном деревянным срубом…

Говорили, подшучивали без злобы, для поддержания речи, круто затягиваясь и выпуская в воздух тугую струю дыма от самокруток. Старик Незнамов не мог никак запомнить имя китайского руководителя и называл его Б… дуном.

— Этот Б… дун, совсем птахов загонял, тварь божью, — намекая на культурную революцию, проводимую китайскими властями. При этом тяжело вздыхал, словно болело у него за всю флору и фауну земного шара.

Память много утратила искромётных фраз соседей и их специфический говор. Всё сливается в общую картину тех дней, только она встаёт живо и ярко и живёт в моей памяти… Так охая, ойкая, со смехом и шуточками садились мужики за карточную игру. Помню игру, которая называлась — «шестьдесят шесть», почему, не знаю. Так называли, какая-то разновидность видимо известных, и постоянно висели в воздухе термины «хорёк», «шуба», «вогнать клин» и другие. «Хорька» кто-то кому-то подсовывал, а «шубу» на кого-то одевали, при этом раздавался дружный хохот — значит, кто-то кого-то уел… Другие специальные слова, относящиеся к игре, не помню уже, но резались в неё капитально, с упорством, русским матом и ожесточённо споря, этого отнять было нельзя. Со стороны казалось, что мужчины вот, вот вцепятся друг другу в бороды, но сколь бы не спорили, потасовок не было. Изредка Мама пыталась угомонить разбушевавшихся, шум смолкал, но ненадолго… Эти же мужики, случись застолье, горланили песни так, что округа сотрясалась. У многих были прекрасные голоса, у моего Отца, у его брата Романа. И других Создатель не обидел кого басом, кого баритоном. Песни выводили так, что хоть сейчас записывай в студии. Песня о Ермаке, пожалуй, чаще других звучала на посиделках…

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии блистали,

И беспрерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали [1]

Начинали петь спокойно, даже тихо, но торжественно… Лица становились задумчивые, словно память убегала вдаль времени и они своей песней доставали из её глубин картины пробежавших моментов их жизни… Постепенно голоса усиливались, добавлялись поющие, мощь нарастала, дрожали стёкла и к концу песни выражения лиц уже были отлиты из бронзы…

Носились тучи, дождь шумел,

И молнии еще сверкали,

И гром вдали еще гремел,

И ветры в дебрях бушевали. [2]

Помню слова песни из таких моментов, когда словно завороженный, следил и слушал моих родных Отца и дяди… Прекрасные люди, мужественные, закалённые в горниле жизни. А она, жизнь, их ох!, как не баловала… Были из раскулаченных, были ссыльные после лагерей, перемеленные репрессиями тридцатых, да так и остались, укоренившись в землю восточную, амурскую, однако жалоб не было, не слышал… Не привыкли жаловаться, жили вопреки условиям и желаниям властей. Крепким русским словом могли пройтись вдоль и поперёк по всему партийному руководству — отбоялись… Могучее, необоримое племя! Такие определения относят обычно к воинам, а кто эти люди? Воины по жизни…

Приходили не только посудачить, да в карты поиграть, но и посоветоваться. Отец в плане коней, покосов, огородов, зерновых для корма скота был знающим, это знали и приходили испросить мнения его. А ещё и послушать его анекдоты. Вот где он был настоящий мастер! Мама, услышав хохот, отпускала фразу:

— Оседлал своего конька, старый… А вы и рады похохотать.

— Фёдор, Фёдор, расскажи, — то и дело слышалось… И Фёдор, так звали моего Отца соседи (настоящее его имя было Феликс), был рад стараться рассказывать…

— Ох! Уморил, Федя, уморил…! — хватались бабы за животы, и довольный Федя расплывался в улыбке, скаля свои желтые от курения зубы…

Женщины чаще держались особняком и мирно вели свои беседы, пока мужики резались в карты. Мама при этом обязательно чем-то занималась. Временами перебирала горох, фасоль, просеивала семена укропа, а порою скубила перья на подушку, то есть отделяла от стержня пера пух, который и ложился в основание пуховых подушек. Этим и мы, дети, тоже занимались, работе такой казалось не было конца и края… Сидишь, сидишь скубишь, а посмотришь количество перьев не уменьшается. Где брала Мама терпение? На всё находила время и желание. Порою спрошу:

— А тебе хочется этим заниматься?

— Кто кроме меня? Вот поможешь, будет быстрее…, — помогал… Да терпением Господь обидел… Не мог на одном месте находиться длительное время. О таких говорят, «шило в одном месте».

Женщины судачили о делах бытовых, да и временами «перемалывали косточки» кому-нибудь. Как без этого в жизни деревенской? Самый раз долгими зимними вечерами, да при милой компании… Приходили и отрезами материала для шитья. Мама их обмеряла, спрашивала фасон желательный и раскраивала при свете уже, потом шила. Таким образом, приходили к нам копейки, нужные для жизни. Пенсии, по инвалидности, отцовой едва бы хватило бы кому-нибудь на один зуб.

В общем, разделение по полу было полным, а мне приходилось перемещаться от одной компании к другой, слушая и впитывая каждое слово, выражение. В местности нашей было много национальностей, не удивительно, что после «великих переселений» народов, на Дальний Восток собирался весь трудовой цвет многонациональной страны. Поляки, белорусы, украинцы, узбеки, цыгане и был даже китаец, как он угодил к нам на прииск, не знаю, но помню, в разговоре с Отцом, всё повторял: «Твоя, зачем ходил? Твоя, где был?». Жил он один, после смерти жены или подруги, с которой жил… Кто знает? Курил опиум, об этом знали все. Выращивал у себя на огороде мак, помню буйно цвёл красными и розовыми цветами, а когда у него отобрали зелье, то прожил он недолго — захирел и скончался… Привык организм к наркотическому действию, для отучивания возраст был «нежный». Наши соседи забрали его к себе, так у них и кончил свои дни представитель Поднебесной. Забыл я о нём, а начал писать — вспомнил.

Расходились поздно, а жили каждый недалеко. К домам были протоптаны в снегу тропки и, случалось, путь освещала огромная луна. Идя домой всякий уносил маленькую частичку тепла и уюта, которую дарили им мои родители и дом наш, славный дом, без всякой роскоши и огромности…

Мы тоже бывали в гостях. Мама из многих предпочитала бабку Власиху. Важная и дородная бабка Власиха указывала мне на прутик, висевший над дверью и на мои расспросы, что и зачем, говорила:

— Эт-т, мил мой, нашёптанный прутик! Им пошепчешь по попе проказника, вмиг он излечивается от шаловливости. Вона какой… Ты не проказник? — с прищуром спрашивала полушёпотом меня. Мама при этом улыбалась.

— Нет, нет! Не проказник! — следовал очень быстрый ответ. И в течении пребывания в гостях я нет — нет, да посматривал на загадочный прутик. На своём ли месте… Помню у неё кольцо обручальное, серебряное на пальце правой руки, которое со временем оплыло и вросло в палец, не было съёмным. Часто другой рукой прокручивала она его, а мне всё казалось, что давит оно бабушку… Владела эта бабка ещё и заговорами, но только в качестве лечения. Стекался к ней народ, жалующийся на хворобы. Заговаривала молитвами, лечила отварами трав. Языком вытаскивала мне соринку из глаза, если Мама не смогла достать, такое случалось, особенно при просеивании овса и ячменя.

Вспомнил, и захотелось написать о них, наших соседях, их нелёгкой судьбе, каждого… О тружениках, чей труд ежедневный помогал им не только выжить, но и в дни войны, доставать из недр земли золото, тем и приближать победу. У каждого были семьи, которых надо было кормить в те тяжелейшие годы, и войны, и послевоенные времена, когда приходилось рвать крапиву, лебеду для супа, да такими отварами кормить, просящих покушать детей. Я не застал такие времена, когда родился, то было, более или менее, достаточно еды, а вот моим старшим сёстрам досталось в эти годы. Текли материнские слёзы на жалобные писки голодных детей… Не могла вынести, устремлённых на неё больших выразительных глаз, в которых читалось одно — «хочется кушать!».

Нет уже их никого в живых! Ушли вдаль светлую, небесную, кто раньше, кто позже, у каждого она, судьба, своя… В каких Небесных далях пребывают, неведомо живым, а хотелось бы, очень хотелось, чтобы хотя бы Там смогли они отдохнуть от тяжёлого земного труда, хотя бы Там к ним повернулось и счастье и доля лучшая! /апрель 2019 года/

[1] Слова из песни на стихотворение Рылеева К. Ф. Смерть Ермака

[2] Там же

ЗИМОЙ!

Метель

Расстилает метель

Снеговую постель,

Серебристая кружится мгла…

Мирра Лохвицкая

Зимний день… Бушует метель, мороз опустился ниже тридцати градусов — меня не выпускают из дома. Топится печь, потрескивают в ней поленья дров, создаётся определённый уют… Всегда, при горящей печке, в доме царит комфорт, даже при самой скудной обстановке. Таково свойство огня живого! Смотрю на языки пламени, слушаю звуки за окном и поглядываю на родителей — они, как всегда, чем-то занятые. Вслушиваюсь в шум бурана за пределами дома, подхожу к окну. Окна в доме одинарные, а значит, мороз снаружи и тепло изнутри рисует на стёклах чудные узоры, а затем нарастает шапка инея так, что захотев увидеть происходящее на улице, надо сначала соскоблить изрядный слой инея, а потом разогреть дыханием маленький кружочек окна. Только тогда можно увидеть, что твориться вне дома… На улице валит снег, свирепствует пурга, она свистит, подвывает голосами загадочных чудовищ и далеко местность не просматривается. Но и этого достаточно, чтобы рассмотреть пляску завирухи, клубы снега, растекающиеся по ветру, поднятые им и закручивающиеся в спирали, где-то ударяет незакреплённая полоса жести о фронтон дома. Складывается впечатление оторванности от мира на маленьком островке очевидности. Нет ни верха, ни низа — всё тонет в беспокойном танце непогоды.

Тревожно на душе… Я смотрю на родителей, на их спокойные лица и сам понемногу прихожу к умиротворению, тревога затихает… Смотрю дальше в своё оконце, постоянно подогревая дыханием и пальцами, чтобы поддержать прозрачность, иначе быстро замерзает. Однако наблюдение за непогодой быстро надоедает, я успеваю нафантазировать, где мы, кто мы, что с нами происходит, как мы попали сюда, и каким образом будем выбираться в мир! Удивительно детское воображение!

Отхожу от окна и сажусь на перевёрнутый табурет (почему-то его у нас называли тубареткой?) и по постоянному маршруту комната, кухня, на кухне курятник… Серый кот прошмыгивает под койку. Знает, если поймаю, то участи моего подопечного не избежать. Кто я в его глазах? Одно слово — мучитель! Мыслимо ли долго терпеть расчёсывание и одевание в какую-то человеческую одежонку… Усы и хвост выглаживаются десятки раз. Надоело до чёртиков! А недавно нахлобучил на голову какую-то кепку и привязал её. Уж лучше отсидеться где-нибудь в тёмном уголку, пока этот покровитель, то есть я, не займётся другим, более интересным объектом.

— Эх! ты… Успел таки скрыться от меня, — досадую я и еду по маршруту. Остановившись возле кур, я пою им песни… Да пою! Пою, как могу, своими словами и со стороны не понимают стройный мир моей детской творческой натуры. Наверное, сейчас и я, взрослый, не смог бы понять и охватить всю «широту и наполненность» репертуара ребёнка. Куры вытягивают шеи и прислушиваются… Так мне кажется! Когда ставишь ударение на букву «у», они кивают и трясут своими головками, украшенными чудными красными гребешками… Почему? Не знаю! Но мне это нравиться, что кивают, значит, вслушиваются, и я заливаюсь весёлым смехом. Я доволен! Меня понимают!

Еду на своей технике дальше. Следующая остановка возле привязанного в углу телёнка. Конечно, он был здесь не всегда, но уже недели две, как отелилась корова, и Папа принёс мокрого детёныша коровы в хату. Я был рад до необычайности! Есть ещё занятие… Телёнок и я, мы друзья! Наблюдаю за поведением его, внешностью, я его люблю! Он красно-пёстрый, как его мама, с белой звёздочкой на лбу. Близко не подхожу, может нечаянно боднуть или ткнуть мордочкой, опасаюсь… Были случаи! Смешной был, поначалу не мог твёрдо стоять на длинных ножках, всё подгибались и есть не мог, мордочкой тыкал в миску с молоком молозиво, но есть — не получалось. Мама окунала свои пальцы в молоко и вместе с миской молока вкладывала пальцы в рот детёныша, чтобы почувствовал его вкус. Телёнок начинал сосать, захватывая молоко, рука убиралась, чтобы не рождалась привычка «пить с пальцев». Веками отрабатывалась сноровка и правильность ведения крестьянского быта, мои родители владели этим искусством в совершенстве. Скоро телёнок научился пить молоко и крепко стоять на ногах. Крепость ножек его проявлялась в его игривости, когда он вдруг подпрыгивал, поднимая хвостик, стараясь куда-то стремглав бежать, но верёвка, которой был привязан, сдерживала его порыв. В итоге — разбросанное по прихожей сено, служившее нашему питомцу подстилкой.

Непогода продолжает неистовствовать. Снег с порывами ветра пытается пробиться сквозь окна, буран не собирается стихать. На улице окончательно темнеет. Свет от керосиновой лампы даёт тусклый, бледный свет. Стекло от неё слегка закоптилось и на потолке, над местом, где стоит лампа, тоже образовывается тёмный кружок от копоти. Печь горячая и плита на ней раскалилась докрасна — будет сильный мороз! Примета верная.

Отец возвращается со двора, отворив дверь, входит и с ним врывается шлейф морозного воздуха, быстро растворившегося по дому. В руках походный керосиновый фонарь. Он управлялся со скотом, накормил, напоил, сена набил в кормушки на ночь — будет, чем в непогоду подкрепиться лошади и корове. Мама расспрашивает его обо всём, что сделано и всё ли в порядке с живностью. Беспокоится! А как же иначе? Но всё в порядке и мы садимся ужинать. Медленно протекает зимний вечер, не смолкая бушует метель за окнами… Прислушиваемся… После ужина до сна короткий промежуток времени и мы с отцом уходим с головой в игру в пешки. Научил меня! Сколько баталий было разыграно и какие! Но ни разу я у него не выиграл, а он не поддался… Удивительный человек! Делал так, чтобы в жизни ничего без труда не давалось, не казалась жизнь «малиной». Мама вяжет моим сёстрам носки, из шерсти, собачьей, получатся тёплые-претёплые. Оля с Валей придут на выходные, если погода успокоится. Я с нетерпением жду! Люблю их! Они знают это и, обязательно, принесут что-то вкусное.

Время вечера неумолимо приблизилось ко сну, готовится постель, я с содроганием жду этого. Ложиться в жутко холодную кровать, процедура не из приятных. Мама всегда тщательно укрывает и согревает меня. Сразу не засыпаю, жду её. Она часто рассказывает мне о своём детстве, подробно, красочно… Речь Мамы спокойно и плавно льётся, слушаю её, представляю картины её воспоминаний, и сон постепенно надвигается на мои веки. Поворачиваюсь на бок, к стенке лицом, Мама замолкает, знает уже! Слышу тихое: «Спи с Богом!», — засыпаю…

…Открываю глаза, сквозь толстый слой инея на окне пробивается свет, свет яркий, как будто солнце светит на дворе… Утро! Конечно уже утро! Топиться печь, Мама на кухне… Пахнет жаренной картошкой и щами… Подбегаю к окну, прогреваю в снеговой шапке оконце и вижу, что погода установилась! Долгожданная погода! Мы ждали окончания бури и установлению погоды, пусть морозной, но ясной и солнечной! А это значит, что во дворе, возле изгородей, густых кустов, стаек будут высокие сугробы. Всегда так после метели образуются снежные надувы с изгородь, местами и выше… Быстро одеваюсь и выскакиваю из дома, сейчас не до еды, это потом, потом! Мама что-то кричит вслед, я уже на улице… Солнце слепит глаза, море снега! Он лежит волнами, спокойный и величественный, искрящийся под лучами солнца, его столько много! Глаза разбегаются… Куда ни глянь, везде намело, надуло заносы, огромные, белого снега, аж! глаза слепит, с синеватым оттенком. Для меня работы, игр, непочатый край…

Мне надо всё осмотреть, всё разведать, составить план будущих крепостных сооружений и упросить отца сложить из снега горку. Перед стайками и другими постройками Отец уже успел убрать снег и проделать тропку к далёкому колодцу. Выскочил откуда-то Шарик и звонким лаем приветствовал меня… Шарик! Не так давно, года два, приблудился к нам он, весь в репейнике, голодный и загнанный, словно зверёк. На мой шик, он зарычал, я ретировался… А Отца подпустил на его уговоры, видимо услышал в его тоне доброе участие. Его привели в порядок, накормили, обозвали Шариком, он привык к новой кличке и стал полноправным членом нашего двора, изредка забегал в дом, родители были против — ещё к теплу привыкнет… А со временем мы так с ним сдружились, что если были в разлуке короткое время, то скучали друг по другу, во всяком случае, я… Надеюсь, что и Шарик тоже… Так я думал или хотел думать!

Схватив приготовленные Отцом санки (позаботился уже!), мы со своим «дружком» забурились в снеговую целину. Везти санки трудно, снег высокий, утопаем, порою виден только хвост Шарика. Это не беда! Вперёд! Взбираемся на первый сугроб у забора и с него на санках бодро съезжаем, «дружок» на руках, привык… Вдоволь накатавшись, устав, бегу домой завтракать, чтобы потом вновь и вновь прокладывать свои тропы в снегу и строить в сугробах тоннели…

Ожидание

И чудится — в угрюмый этот час

Заката луч горит в последний раз.

Полозьев скрип тревожит праздный слух.

Ямщик молчит… Ямщик ли то, иль дух?!

Николай Шрейтерфельд

«Закручивали» морозы! Воздух звенел! Где-то по ночам бродили волки и, изредка, доносился в темноте их вой — долгий, тревожный, одновременно и зловещий. Когда утихал ветер, и успокаивалась непогода, ночи стояли звёздными. Казалось, небо упало на землю всеми своими созвездиями. Где-то там, в космической дали, существовала иная жизнь, не похожая на земную, в другом выражении, в другой форме… И не было им никакого дела до земли, как не ведали земляне о их существовании. Но мы были и жили в одном доме — Космосе. Любил стоять и смотреть подолгу на убегающую в беспредельность темноту неба и мерцающие огнями и цветами звёзды и мечтать, размышлять своим детским умишком… Как Там?

Дым от труб поднимался ровно, свечой. Слышен был треск от мороза. Что трещало — не знал и рядом никто толком и объяснить не мог. Это потом, спустя годы, я узнал, что в сильный холод замерзают соки в деревьях. При замерзании сок, как и вода, расширяется и разрывает при этом древесину, трещат сучья, раскалываются стволы. Иногда в деревьях образуются глубокие трещины, как будто кто-то расколол их топором. В морозные дни можно услышать треск и на реке. По ночам чуть светлел на горизонте край неба, это светился недалёкий посёлок и его огни, озаряя небо, давали отсвет. Снег скрипел под ногами, и далеко-далеко было слышно пение полозьев конных саней. Мама выходила из избы, я за ней! и мы слушали, едет ли Отец. Мы ждали его! Он возвращался из рейса, когда его кто-то нанимал или уезжал в посёлок по семейным надобностям. В посёлке отец продавал замороженное молоко, а назад привозил хлеб, сахар и другие припасы еды, а также хозяйственные принадлежности. И, конечно же, что-то для нас с сёстрами вкусное. Немного, но обязательно! Как не привезти?

— Ну, привези вкусненькое! Ну, привези! — висели мы до отъезда хвостами.

Ждали его с нетерпением и собака, задолго учуяв, уносилась в темноту, с радостным лаем встречать хозяина и своего верного друга коня. Собаки коней любят безмерно! Ясное дело, что собаки обладают куда более чутким ухом. Мы тоже напрягаемся, стараясь услышать далёкий писк полозьев и, наконец, издалека далёкого доносится едва уловимый знакомый звук… Мы в ожидании, домой не заходим, хотя и жутко морозно на улице.

Скрип полозьев всё слышнее и уже где-то, совсем рядом, доносится фырканье коня и голос отца «Но!», без надобности, на всякий случай. Коня, спешащего домой погонять не надо, сам торопиться. Дорога лёгкая! Скорей вон из под надоевшего хомута, вон из оглоблей! Быстрей в стойло отдышаться и вволю напиться. Нельзя сразу поить запотевшего и уставшего коня. Не выживет! Наконец показывается в темноте катящийся шар, это собака возвращается с радостным известием — едут! Для нас ура! Дождались! После определённых обязанностей, связанных с распряганием упряжи коня и постановкой его в стайку, Отец вваливается в дом, с клубами пара и весь заиндевевший, словно дед Мороз с картинок, это я тихо говорю своим сёстрам, они кивают — согласны… Тихий дом превращается в говорливый улей, каждый делиться впечатлениями от своих подарков, перемежая хвастовством от съеденных конфет. Слышится спокойный рассказ отца о поездке при горящей мерно керосиновой лампе. А мы, подперев рукою лицо, с затаённым вниманием, слушаем его рассказы. Рассказы обязательно сдобрены присказками, поговорками и смешными вставками… Любим его слушать! Мама не посидит, она хлопочет по ужину, надо с дороги накормить своего спутника жизни. Все её движения неторопливые спокойные, годами отработанные до мелочей и веет от них заботливостью… Обо всех и животных тоже. Кот уже полчаса, как наворачивает круги возле ног хозяйки, мы знаем, не забудет и его, а Шаруна, как прозвала собаку Валя, уже накормила.

Я пишу эти строки, перед глазами картины далёкого прошлого, они живут, дышат, говорят со мною и требуют от меня озвучивания и рассказа, чтобы всё это встало из небытия и ожило в памяти потомков.

Давно это было… Вижу чётко и ясно давний мой мир. Мир грёз и покоя в своём беспокойно-активном детстве. Сейчас знаю, чувствую, каких усилий это стоило нашим родителям, охраняя и направляя нас по жизненным тропам… Годы детства! Как словами можно описать вас? Как передать на бумаге эмоции, переживания, впечатления и нежные незамутнённые чувства к родителям, к окружающему миру, животным, растениям, ко всему, что так в изобилии окружало, звенело, светилось? Входило в тебя властно и, в то же время, щадя детский пытливый ум, закрепляясь навечно внутри, чтобы с годами требовательно проситься поделиться с кем-нибудь. В вас, мои детские годы, я впитывал те красоты и радости, которые впоследствии вроде забыл, но они словно из небытия встают ясно и чётко в моей памяти… Стучат и стучат в сердце! /ноябрь 2018 года, январь 2019 года/

НОВЫЙ ГОД!

В небе месяц хрустальный плывёт,

Заблудился в серебряных звёздах.

Новый год, Новый год, Новый год!

Всё сначала начать нам не поздно.

Лариса Рубальская

Вторая половина декабря…

Я весь в ожидании Нового Года, в ожидании того момента, когда с Отцом поедем в лес и привезём ёлку. Как встречать Новый Год без ёлки?.. Немыслимо это! Где-то растёт наша красавица. Ждёт нас! Мы скоро поедем за ней, она наша! Мне так и объяснили старшие сёстры, что есть чужие ели, а есть, только наша… Я удивлён и обрадован — никто не заберёт…

Все дни до момента поездки живу в нетерпении, мысленно подгоняю время, тороплю приближение события. Все другие занятия потеряли в моих глазах первостепенное значение, важность и интерес. Я слоняюсь по двору полу скучный, катаюсь с горки на санках без обычного блеска в глазах… А недавно, горе себе сделал — лизнул лёд на горке… Он блестел на солнце, такой гладкий, гладкий, такой призывный, мне он показался вкусным и сладким, как мармелад… Скажите, как не попробовать? Мой язык прочно прилип на морозе ко льду горки. Вопль был на всю округу и окрестности. Вся живность, услышав меня, драпанула в места дальние и безопасные. Хорошо, что сёстры были рядом и Отец примчался быстро с тёплой водой. Знает уже — все прошли через эту пытку. Многие читающие вспомнят, как язык прилипал к дверной ручке, топору… Невозможно было себя сдержать, чтобы не лизнуть топор, покрытым тонким слоем инея, похожим на плёнку сахара. Такой призывный и такой коварный. После чего на металле оставался лоскутик кожи, живо содранной, с языка. Поливая водой, он освободил мой язык из плена собственной глупости и я, с плачем, удалился домой к Маме. Мама помоги! Мама, Мама, какое дорогое для каждого понятие! Это даже трудно ограничить просто человеческими рамками. Явление Мамы, это что-то объёмное и широкое, какой-то глубокий и неведомый мир. В нём ласковый взгляд, любовь, забота и внимание. Всё в нём! К Маме, как первому и надёжному спасательному кругу бросаемся мы в минуты для нас тревожные и опасные. Помоги! Мама чем-то помазала язык, и боль стала, как будто тише, словно заговорила. Мамы они такие скажут ласковое слово, поцелуют, и горе или боль словно растворяется в их всеобъемлющей любви.

Бежит время за играми и забавами и вот наступает день, когда мы едем за ёлкой. Ура! Отец запрягает коня. Конь всхрапывает, трясёт головой и гривой, машет хвостом… Застоялся. Рад разминке, хозяин куда-то запрягает, значит надо ехать…

— Конь тоже любит ездить за ёлкой? — спрашиваю Отца, и следует мне быстрый ответ:

— Спроси его! — значит, не приставай, занят…

Я не спрашиваю «его», присматриваюсь внимательно. Разве можно так мотать головой, скучая, не радуясь? Греметь удилами, фыркать? Вывод делаю однозначный — любит! Рядом Шарик скулит и прыгает от радости, крутится и лает. Изнемогает в нетерпении. Заключаю, что и он любит ездить за ёлкой, точно знаю…

Снег неглубокий, свежий. Конь легко бежит, понукаемый Отцом. Скольжение полозьев по снегу издаёт определённый звук, похожий на пение. Полозья и снег слились в едином оркестре. Путь до леса недалекий и скоро достигаем его. Начинаются поиски ёлки, нашей ёлки… Всем уши прожужжал, самое главное мы должны привезти нашу, не чужую. Долго ищем, почти слёзы на глазах, а вдруг кто-то украл? Папа успокаивает и, наконец, показывает, вон стоит она, красивая и стройная, зелёная, чуть снегом принакрывшаяся, даже жалко спиливать, но дома ждут сёстры, дома ждут ёлку игрушки…

Возвращаемся радостные. Нашли! Быстрее домой, устанавливать и наряжать. Наряжать будут сестры, но и мне выпадет случай повесить на ёлку игрушку, какого-нибудь бумажного мишку. Стеклянные пока не доверяют, дороги они! Не стоимостью своею, а трудностью достать и впитавшейся в них нашей детской любви. Красивые они и загадочные. Вот домик игрушечный, весь в снегу и там, где маленькое окошечко, горит крошечный огонёк. Кто же в нём живет?

— Ну, скажите, скажите! — донимаю я сестёр. Они рассказывают! Такое!.. Что последующие дни хожу и с благоговением и жутким любопытством поглядываю на домик, висящий на ветке. Живут там маленькие сказочные существа, но милые и добрые. Они с Дедом Морозом должны принести в новогоднюю ночь мне подарки. Как же принесут большие подарки, когда они такие маленькие? Они сказочные, они могут!

Ёлка украшена! Стоит в игрушках, смолистая и источает в доме густой хвойный запах. Он сразу устоялся вместе с ёлкой, поселившейся в доме. Через комнату протянуты нити, на которых висят снежинки. Снежинки вырезают из бумаги сёстры, узор их получается удивительно красивый и тонкий, как у настоящих. Я наблюдал настоящие, когда они плавно ложились на мою рукавицу, орнамент, рисунок их нежный был отчётливо виден на её фоне. Лишние еловые ветки развесили в кухне и на входной двери. Всё готово! С нетерпением жду праздника и, естественно Деда Мороза. Он долго не приезжает, мне говорят, что он задерживается, причин много… Разве я один у него? В новогоднюю ночь сбываются самые заветные желания у детей, загадал и я — увидеть Деда Мороза. С этой мыслью я долго не ложусь спать, уговорить лечь не могут. Постепенно усталость одолевает тело, глаза упрямо закрываются, всё чаще смежаются веки. С мыслью о скорой встрече, засыпаю…

Когда я проснулся, был уже день и новый год, мне отдали подарок, сказали, что Дед Мороз был, оставил специально его для меня, очень спешил и не велел будить. Горю моему не было предела. Правда радость от подарка быстро развеяла огорчение. Буду ждать следующего Нового Года, тогда я обязательно увижу Его. Как было здорово в детстве встречать Новый Год!..

Как здорово!.. /декабрь 2018 года/

НЕЗНАКОМЕЦ

Зимний вечер… Топится печь, дрова весело потрескивают, огонь с аппетитом употребляет их. Кот жмётся к печи, тепло возле неё. Думаю о Шарике, как он там? А там мороз заворачивает за тридцать. Светит лампа керосиновая, фитиль слегка коптит, чувствуется по запаху и на потолке над лампой небольшой тёмный круг, белить пора… Мама, как всегда топчется возле плиты, которая раскалилась до красна, на ней готовится ужин, что-то обязательно вкусное. Такие руки у мамы, к чему прикасаются, выходит из-под них качественное, добротное и, если пища, то пальчики оближешь… Недавно закатила брюкву в печь на ночь, на следующий день стояли с ложками в очередь — такая вкусная, сладкая, мягкая! Кто пробовал запеченную в русской печи брюкву — не даст соврать, а щи в чугунке, поставленные на ночь томиться? Умели в старину подать на стол с любовью приготовленное… В доме полумрак, вторую лампу не зажигаем — керосин экономить надо.

Из комнаты выглядываю в прихожую, она же и столовая, пока нет телёнка, когда появиться, прихожая превратиться в стойло для детёныша коровы, в хлеву (стайке) зимой холодно. Отец за столом разговаривает с каким-то незнакомым мне мужчиной. Разговор касается дороги до реки Уркан и далее. Папа эти пути хорошо знает, было время, когда много раз преодолевал их на санях, запряжённых конём. До реки километров пятьдесят, за ней ещё двадцать до бывшего золотого прииска Иныр или Яныр, точно не помню название, там жили мои родители и родились на прииске трое детей, там похоронен мой братик Алик. Меня ещё не было, а моя старшая сестра Миля, была ещё ребёнком. Давно это было… Пишу, вспоминая по словам и частым разговорам моих родителей. Много я пытал их о прошлом, многое мне Мама и Папа рассказывали, многое помнил, но пробежавшие годы рассыпали мою память и что-то, где-то потерялось. Не понимал тогда, что надо записывать их воспоминаниям, надеялся на память, память работала в молодые годы. Сейчас многие нюансы, мелочи изгладились из неё, но что-то осталось… Слава Богу!

Мужчина, сидящий с Отцом, высокий, статный и, похоже, при должности какой-то. Не знаю, но тон его голоса внушительный и местами с повелительным оттенком. Я внимательно слушаю и наблюдаю за ними, в руках у меня игрушечное ружьё, двуствольное. Для того времени сделано качественно, с взводящими курками и спусковым механизмом. Мечта мальчишек! Мне летом привезла Миля, старшая сестра. Миля жила давно отдельно от нас, уехав учиться в Красноярск, там по окончанию учебного заведения, осталась и работала на заводе, приезжая к нам в отпуск. Вместе с ружьём привезла и гармошку, ну просто высший класс! Гармонь не губная, а самая что ни есть настоящая с мехами, разводя которые она, гармонь, играет, пиликает, у неё клавиши какие-то, нажимая на которые, издаёт разные звуки, я и пиликаю, то есть, «музицирую». От этого концерта, длящегося часами, у Отца и домашних голова кругом, ворчат на меня… Не понимаю, почему? Ведь музыка красивая!

Незнакомец поймал мой взгляд и посмотрел на ружьё — игрушку, спрашивает Отца:

— Есть ли разрешение на приобретение и ношение такого оружия? — взгляд его посуровел, — Надо, надо обязательно иметь разрешение.

Я не совсем понимаю о чём он, но уже в беспокойстве весь, это ведь про моё ружьё?.. Что значит иметь разрешение, а если нет его, то что? Глазки бегают от Отца к незнакомцу. Они смотрят на меня.

— Если нет разрешения, то придётся изымать ружьё. Таков закон!

Как изымать? Какой закон? Что это? Слёзы в глазах, вот — вот зареву, но держусь из последних сил, не хочу марку терять свою, мужскую… Я же охотник (как себя представлял в собственных глазах), а они мужественные. Вон соседи рядом живут братья охотники, а они очень храбрые, бесстрашные — все знают. Отец, видя моё состояние, говорит мужчине:

— Нельзя ли для первого раза простить в виду незнания о разрешении?

— Что ж? Для первого раза, пожалуй, можно и простить… Такое серьёзное оружие нельзя иметь без документов… Ну, так и быть! Обойдёмся без бумаги, но чтоб последний…

Фу! Я выдыхаю ком, подкативший к горлу… Пронесло! Успокаиваюсь. Мама, подавая на стол ужин и видя моё состояние, включается сердито:

— Довели ребёнка, почти до слёз, шутники! Я над вами сейчас пошучу и оставлю без ужина!

В общем, пристыдила она мужиков, меня успокоила. Сели ужинать, я искоса поглядываю на грозного незнакомца, а ну как передумает и заставит брать какую-то бумагу. Придумали тоже, бумагу брать. Как её брать и чем? Всё крутиться в голове…

Вечер давно опустился, было поздно, надо укладываться спать… На дворе слегка вьюжило, где-то стучало оторвавшейся дранкой по крыше, мороз снежил окна узорами и инеем. Не хотел бы я очутиться в ночи там, на улице… «А как там Шарик?», — подумалось мне. Перед сном ружьё, на всякий случай, я спрятал подальше от чужих глаз, потом разделся и лёг спать.

Незнакомцу постелили на полу. Утром, чуть свет проявился на восходе, он отправился по зимнему санному пути в дальнюю дорогу. Что им двигало? Какая необходимость была в мороз, в стужу преодолевать столь нелёгкий путь? Не знаю… У нас иногда останавливались путники, которых надо было приютить, обогреть, накормить и помочь… Негласный закон поколений!

Путники, особая категория из давних времён Руси, им всегда добрыми людьми оказывалась посильная помощь. В рассказах Мамы о своём детстве часто мелькали слова странники, богомольцы, приживальщики. Кто такие, почему они жили в доме моих предков? Это путники, идущие по миру, в поисках лучшей доли, а порою и в силу их образа жизни, не задерживаться долго на одном месте. Богомольцы шли в поисках святых мест, к которым их тянула необъяснимая сила и тяга приложиться к святым мощам в отдалённых и далёких монастырях огромной страны Матушки-России. По рассказам Мамы в их большом доме жило, зимовало до пяти-восьми странников, которые только с наступлением тепла снимались с насиженного места и стопы вновь и вновь вели их вдаль, до следующего пристанища.

Тишь. Беспечность.

Течет, впадая в бесконечность,

журчание житья-бытья.

И снова путник одержимый

вступает в низкую зарю,

и вчуже долго я смотрю

на бег его непостижимый. [1]

/январь 2019 года/

[1] Отрывок из стихотворения Ахмадулиной Б. А. Путник

ИЗ НЕОБЫЧНОГО

Есть многое на свете, друг Горацио,

Что и не снилось нашим мудрецам.

У. Шекспир «Гамлет»

* * *

Под необычным называю то, что нельзя объяснить нелюбознательным умом. Всему есть объяснения, просто наука и сознание людское ещё не в состоянии охватить явления тонко энергетического характера. Когда Тонкий Мир близко подходит к нашему физическому… Надо найти элементарное мужество заинтересоваться и задать вопрос, тогда приоткроется дверь для вхождения знаний и источники этих знаний потекут к тебе плавным потоком, только отфильтровывай шелуху… Но лень нам заглянуть за черту очевидного. Нам дай потрогать, ощутить, охватить физическим глазом, только тогда согласимся, что белое это белое, а серое есть серое…

Был обычный зимний вечер, каких в моём детстве были сотни. Крепкий мороз и хруст снега под ногами. В этот вечер произошёл непонятный и необъяснимый случай, который до сих пор кажется, мне неординарным и заставляющим проявить к нему интерес. Тогда был «живой» клуб и мы семьёй ходили смотреть кино. Какой фильм шёл? В памяти не осталось ни малейшей зацепки. После кино мы радостные и возбуждённые шли домой… Как всегда светили звёзды, снег хрустел под валенками, и нас радостно встречала собака. Сенцы были закрыты на замок, а дверь в дом была просто плотно прикрыта. Отец открыл замок, отворил дверь в сенцы и вошёл, мы рядом. Холодно, замёрзли… Все были в преддверии домашнего тепла и уюта, печь протопили и вовремя закрыли заслонку на трубе. Но!.. Дверь не открылась, хотя, повторяю, мы ни на какой замок или засов её не закрывали. Папа ещё раз попытался открыть — дверь была намертво «приварена» к коробке. Что такое!?

— Наверное, приморозило, — сказала Мама. Посветили спичками — ничего подобного, никакого льда! Дверь была плотно закрыта и с внутренней стороны не могла быть закрыта на засов, не было характерного лязга крючка. Постучав ногой — ничего… Принесли от поленницы дров топор, Отец простучал им по периметру двери, пытался просунуть топор между дверью и коробкой, чтобы рычагом сковырнуть и открыть — глухо… Все в недоумении, а мы, дети, в испуге — зима на дворе. Обошли избу, словно в этом заключалось решение проблемы, отошли и стали смотреть на тёмный силуэт дома. Что это? Если есть там кто, почему собака молчит и рядом крутится, недоумевая, что происходит… Кто-нибудь держит изнутри? Маловероятно… Что ещё? Кто-то предположил, что дверь неплотно закрытая создала наросты льда внутри дома на коробке. Ещё раз тщательно исследовали, оно показало обратное — дверь была плотно закрыта!

Ещё и ещё Отец пытался открыть строптивую дверь, стучать по коробке, по двери, чтобы возможный лёд сбить — всё безуспешно… Мороз на улице далеко за тридцать и мы зуб на зуб не попадаем, волнуемся… Что делать, к соседям идти и проситься на ночлег? Подошла Мама к двери, взялась за ручку — дверь легко открылась. Мы в шоке, ещё большем недоумении, ещё большем страхе… «Свят! свят!.. Святый Боже, святый крепкий укрепи нас!..», — произносит Мама, но в избу идти не решаемся, боимся. Вошёл Папа, мы за ним, жмёмся друг к другу. Он зажёг керосиновую лампу, изба осветилась тем неярким светом, какой даёт подобный источник. Мы у двери, он обходит все уголки дома, комнатку, кухоньку и освещает их… Ни врага, ни вора, ни какого-либо супостата нет! Куры, в темноте подслеповатые, таращат своими белками на освещающий их свет, всем видом своим не понимая, что происходит. Кот спрыгнул с печи, потягиваясь и мурлыча, стал крутиться возле ног. На нас это успокаивающе действует… Всё на месте, всё, как всегда… Заглянул Отец и в подпол — никого! Внимательно оглядел раму входной двери и саму дверь… Ничего, чтобы было на подобии льда, не было. Теперь она легко открывалась и закрывалась… Сели гадать. Что было, почему и как?.. Где объяснение?.. Нет его!

Встревоженные, но немного успокоенные, ложимся спать. Мама, как всегда, помолилась, перекрестила нас, детей. Дом замер и постепенно погрузился в сон… Следующий солнечный день объяснений так же не принёс, не принесли и последующие дни. Ни один из соседей толкового не дал объяснения. Что держало дверь? Откуда бралась та сила, которую и Отцу не под силу было одолеть?

— Наверное, домовой обиделся на нас за что-то? — впоследствии шутили мы… А была ли эта шутка? Как же здесь не вспомнить, что «У Бога всего много». Придёт время и наука докажет, что человек — это генератор энергий, которые воздействуют на все, что его окружает. Во время засухи, и этот факт, не единожды подтверждённый в истории, устраивали всенародные моления, которым часто сопутствовал дождь. Сила объединенной энергии множества, устремленная в определенном направлении, вызывала нужные следствия. Здесь никакого чуда — только причина и следствие. Тот же молебен без веры, объединяющей многие сознания в одно, не дало бы результатов, повторю, если без веры… Можно представить какая силище таится в объединённом человечестве, если устремить её на выполнение намеченного задания! Сказано, что единая молитва всего человечества преобразила бы враз всю нашу землю и сознание многих живущих на ней. Это об этом в Евангелии: «… Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного…» [1]

* * *

«Такие чудеса, что дыбом волоса»

Народная поговорка

Следующий случай из очень необычного и произошёл он с Мамой… Была уже глубокая осень, все овощи на огороде были убраны и мы, купив ещё весной дом в посёлке, должны были переехать в него на зиму. Собрать нехитрые пожитки, они действительно были нехитрые, посуда, пара табуреток и кой какая одежда, дело быстрое… Практически всё было готово к переезду и Отец поехал в новый дом подготовить его к переезду, или по каким-то другим надобностям, память не зацепилась. Я и сёстры, Валя и Оля, учились в школе и, естественно, находились в этот день с Отцом в посёлке. Мама оставалась одна. Это случалось, если Папа уезжал куда-либо, а оставаться на хозяйстве, со скотом, надо было кому-то, не бросишь их, не оставишь голодными. Итак, Мама осталась одна…

Остальное я опишу так, как рассказывала она нам, почти дословно, ибо хорошо помню её рассказ… Не верить ей, невозможно… Мама была той женщиной, которая прошла труднейшую жизнь и не отличалась склонной к мистике или фантазиям. Была глубоко верующей, мужественной, стойкой, и не помню, чтобы её одолевал страх в какие-либо минуты жизни, даже тогда, когда пьяный сосед бросился на неё с ножом, разъярённый, что она защищает его жену от него самого…

Убравшись по хозяйству, она загнала весь скот в стайки, накормила их, протопила печь в доме и, поужинав, стала готовиться ко сну… Прочитав молитвы на ночь, дождалась, пока угли в печи потеряют свой синеватый оттенок, говоривший о наличии углекислого газа, и задвинула заслонку. Проверила сенцы, закрыто ли на засов. Потом проверила входную дверь, закрыта ли она и легла на кровать (надо знать Маму, её ежедневная проверка, всё ли в порядке, всё ли закрыто доходила до педантизма в вопросах домашних и хозяйственных, если кто-то закроет дверь — перепроверит). Сон не шёл, думалось о переезде, о новом месте, уже который по счёту в её жизни… Счесть, не перечесть… Вздохнула и вдруг услышала… Дверь в сени приоткрылась, послышалось характерное для них скрипение… Она насторожилась!.. Потом осторожно, медленно стали открываться входные двери. Быть не должно! Ведь только что проверила и закрыла на засов, не могут двери быть просто прикрыты… Опять послышался скрип и «пение», которые мы слышали от петель на которых держалась входная дверь, смазывай не смазывай, всё равно «поют», таков их удел. Мама затаилась, богатая на события жизнь давала подсказку, что в моменты жизни ключевые, происходят порою странные, необъяснимые вещи, от которых волосы дыбом, но, как видим, не у всех…

Во время рассказа мы, притихшие, рассказом её напуганные, стали наперебой спрашивать:

— И тебе не было страшно? Жуть, какая!.. Не страшно?

Ей не было страшно по её словам, а наоборот, любопытно. Что же будет происходить далее?

— Нам в детстве про подобные случаи рассказывала бабушка, — сказала Мама, — Затаив дыхание, облепив её, вот так же, как вы сейчас, мы слушали её рассказы, долгими зимними вечерами… Я знала, что, особенно во время переездов, в доме происходят странные, необъяснимые вещи.

Нас это не успокоило, мы все были во внимании, жутком волнении…

— Рассказывай дальше!…

Со знакомыми звуками закрылась входная дверь, скрипнули половицы… Хозяева знают, как в их домах скрипят полы и кто по ним ходит, годами нарабатывается подобная «мелодия» их дома, закрепляется в памяти на многие годы. От входа до комнаты надо было пройти не так уж много, но долгими ей показались эти минуты, наконец «кто-то», а как назвать того, кто неизвестен, значит «кто-то». «Он» или «оно» остановился возле её кровати, мурашки бегут, пока пишутся эти строчки… Было слышно, что грузно тяжело дышит, именно дышит… Видимости не было — темнота, но звуки хорошо слышаться и шорохи тоже. Как она могла выдержать, не вскочить, не дико закричать, понять невозможно и, наверное, если бы это происходило не с моей Мамой, не поверил бы, но это было. «Кто-то» сел на кровать, она прогнулась под его тяжестью. Мама говорила, что она даже наклонилась в сторону сидения «кого-то». Этот «кто-то» стал медленно ложиться рядом, также грузно дыша, она показала как. Физически рядом она никого не чувствовала. «Что же будет происходить дальше?», — мелькнуло в голове… Полежав, подышав, потом громко выдохнув, встал… Кровать вернула свою горизонталь и Мама вместе с ней. Также заскрипели половицы, открылась входная дверь, издавая незабываемое «пение», закрылась… Всё повторилось, как и ранее, но в обратном порядке. Всё стихло и послышалось пение ночной птицы (окна одинарные — хорошо слышны звуки улицы) … Мама встала, зажгла керосинку, всё осмотрела. Входная дверь была прочно закрыта на засов, в доме, кроме неё — никого! Только теперь, по её словам, охватило некоторое волнение и смутное беспокойство, к чему, хорошему или плохому подсказывало это явление? «К добру ли, к худу?», — вопрошали в таких случаях в старину, и якобы должен был быть ответ, но Мама не спросила, не удовлетворила своё любопытство… «Чему быть, того не миновать», — обычно следовал её ответ, не желая знать заранее пророчество звёзд и начертание судьбы. Но долго ли будет мучить подобный вопрос верующего человека? Повторив молитвы, призвав Божье Провидение вершить судьбы грешных людей, в числе коих себя считала, она успокоилась и легла спать. Никто в эту ночь её больше не беспокоил, только где-то недалеко заходилась посланиями какая-то птица, беспокоя пространство ночи своими свистящими на выдохе «Ой! Ой! Ой!»

Настало утро, наступил день… Мы, целой оравой, приехали помогать переезжать родителям и кто, как мог, додавал свою лепту в общую семейную сутолоку собирания. Погрузили мебель, пожитки на телегу, а сами пойдём за ней пешком. Оглянулись на оставленный до весны дом, стоял он приземистый, одинокий и весь какой-то жалкий, всем своим видом говорящий:

— Вы куда…? А я…?

— Дом, не грусти, весной мы опять, на лето, переедем в тебя жить!

Отец берёт вожжи и понукает коня, телега трогается, медленно со скрипом, переваливаясь на ухабах… Нам грустно и, как всегда, почему-то хочется плакать. Столько здесь было прожитого, минулого, обретённого счастья и горьких утрат, здесь надвинулась на родителей — старость, на нас, детей — мужание, здесь мы выросли, здесь у многих из нас прозвучал первый в жизни писк… Что ж…, надо перелистнуть страничку и жить дальше, и мы пошагали жить дальше… /февраль 2019 года/

[1] Евангелие Матфея Гл. 18,стих 19

ПРОПАЛ!

На дворе зима, темно…

Сквозь полумрак, скудно освещаемого керосиновой лампой, дома и моё полусонное состояние, смутно вижу Отца и слышу его гневный выговор хозяевам, нашим соседям. У них я находился вторую половину дня. Не могу понять, зачем и почему у Отца такой тон, обычно он вежлив и обходителен… Здесь я вспоминаю, что не отпросился у родителей погостить у хозяев дома. А должен был, обязан был! Боже правый! Что будет? Меня начал одолевать сон и мне хотелось домой, к Маме, сёстрам, в уют родных стен… Быстро одев меня, отец посадил в сани, запряжённые, на которых только что приехал. Пришпорив коня, он ходко поскакал по направлению домой. На дворе стоял тёмный безлунный вечер. Смотреть на звёзды не было сил и желания, которые густо были усыпаны на зимнем, вечернем небе, а я так любил всегда за ними наблюдать. Под скрип и пение полозьев о снег, под понукание коня Отцом, на меня спустилась дрёма и я уснул…

…Меня в доме долго нет. Мама послала Валю и Олю, моих сестёр позвать меня. Они вышли посмотрели… Нет меня! Обежали вокруг стаек… Нет! Прибежав домой, они объявили об этом. В беспокойстве, на улицу вышли все и стали искать. Мама осмотрела все постройки, коридор. Сёстры пробежались по близлежащим местам, где я любил быть… Нет меня! С замиранием сердца, с подкашивающими коленями подходил Отец к колодцу… Взяв багор, он осторожно проверил содержимое его… Слава Богу, здесь нет! Проверили лесок, расспросили всех ближних соседей, нигде нет, никто не видел. Вторая половина зимнего дня, скоро темнеть будет. Тревога нарастала. Соседи присоединились к поискам, проверили каждый метр, обследовали каждый куст, каждый колодец вокруг… Как сквозь землю провалился! Все в большом беспокойстве, на Маме лица нет…

Группа людей отправилась на озёра, там есть проруби, а вдруг?.. Меня нигде не нашли…

Кто-то, из недавно подошедших, сказал отцу, что видел Незнамовых, проезжающих на дровнях и я, вроде, крутился рядом. Надо было срочно проверить этот вариант, темнеть стало быстро. Незнамовы — старики жили за рекой, в самом дальнем уголке посёлка, у самого леса. Отец быстро запряг коня и оправился к ним. Было уже совсем темно, когда он добрался до цели и… О! Радость! — я был там… Влетело соседям немало. Позже он рассказывал, что даже растерялся и не знал ругать их или радоваться столь благополучному разрешению беспокойных, тревожных последних часов своей жизни. Что касается меня, то, понимая свою вину, осознавая свой проступок, я от расстройства уснул в санях на обратном пути домой.

Дома, наконец, вздохнули с великим облегчением — нашлась «пропажа». Живой! Меня даже не ругали. Не было сил на нотации и выговоры — наступило расслабление… Разговоры сестёр Мамы, Отца произносились тихо, с какой-то замедленностью, словно боялись спугнуть и разбудить ситуацию, а проснувшись, она подаст себя в самом страшном исходе. Я тоже был тише воды, также боялся кого-то потревожить, что-то неуловимое всколыхнуть и это потеряется навсегда. Что потеряется?.. Наверное, семья, в которой семь «я» и потеря одного «я» делает даже мир неполным по словам писателя [1], не говоря уже о семье. Наверное!? В такой тихой уютной атмосфере накормили моей любимой едой, «крошительной», так я прозвал молоко, с накрошенными в него кусочками белого вкусного хлеба, что-то вроде народной тюри. У меня на многое было своё название, которое от частого моего произношения закреплялась на годы и годы, подхватывалась сёстрами, и новое слово начинало «жить». Я поел и сразу лёг спать — уснул мгновенно… Сказалось переданное беспокойство семьи и понимание, что я причастен к этому. А Отцу и Маме пришлось оповестить всех соседей, принимавших участие в поисках, что я нашёлся!

На следующий день я проснулся с чувством стыда перед родными и ощущением неминуемого нагоняя, и предстоящих разборок. Отец приступил ко мне с расспросами, как и почему я позволил себе уехать, не отпросившись. Смотрел я на сдвинутые отцовы брови, на зелёные с прищуром глаза, внимательные, строго немигающие и чувствовал себя, что рыбка на сковородке… Быстрее, быстрее бы нагоняй дал, чем смотреть на меня, вот так, не мигая… Нет, уж лучше бы задал трёпки… Скоро приехали Незнамовы с большими извинениями. Выяснилось во что…

Для меня привычным делом было возиться во дворе, в снегу, возле стаек со скотом, прокладывать себе тропинки в глубоком снегу. Не будешь же сидеть в доме, когда хорошая погода, много снега и санки мои, сделанные Отцом, да запряжённый в них — вечный мой спутник, Шарик. Возле изгороди пролегал санный путь, по которому сновали соседи на своих дровнях… Проезжая мимо нас, увидели меня играющего, посадили в сани и прокатили. А потом сказали мне, чтобы я отпросился у родителей, а они на обратном пути заберут меня к себе, но я должен был обязательно поставить в известность взрослых. Заигравшись, я забыл оповестить родных, а соседей обманул, сказал, что отпросился. Так разыгралась целая драма из-за маленькой моей лжи и лени для целого посёлка жителей, а особенно для самых родных мне людей. Как часто дети, не задумываясь о последствиях, подчиняются первому своему желанию и прихоти, что и случилось со мной. Мне спокойными словами объяснили, что чувствовали и что прожили Отец и Мама с сёстрами за несколько часов поисков и неизвестности. Мне этого хватило на всю оставшуюся жизнь…

Правда, будучи старше, не отпрашиваясь, мы уносились прочь из посёлка в леса, на сопки, гоняли там весь день и поздно возвращались.

Но это другая история… /февраль 2019 года/

[1] Намёк на слова писателя Платонова А. П. Котлован: «А без меня народ неполный «…», без которой полифония мира была бы менее звучной, а народ — неполным».

РАДИОПЕРЕДАЧА

Вечером у соседа по приёмнику радиопередача…

Отец договорился с ним, мы гости и слушатели. Сосед старый фронтовик, артиллерист, человек сложной судьбы и ярый поклонник тогдашнего руководства партии и государства, чьи портреты в изобилии занимали стены его небольшой низенькой, полузакопчённой избы, обильно засиженные вечными спутниками деревенских домов, мухами. При свете закоптившейся керосиновой лампы на нас смотрели маршалы и деятели партии и государства, увешанные звёздами, орденами и медалями, которых я с интересом рассматривал и расспрашивал о каждом из них, что доставляло немалое удовольствие дяди Мити, так звали соседа. Был он одинок и неохотно принимал у себя кого бы то ни было. Редко с кем он находил общий язык, но Отцу моему удавалось находить общие темы и они относились друг к другу с заметным уважением. Фронтовик, но как самый настоящий, он не любил вспоминать войну, но бывало, бывало… Разговорившись, он вспоминал свои военные годы и те, страшные моменты, когда его жизнь висела на волоске… После тяжелейшего боя, когда весь расчёт орудия его был убит, а само орудие уничтожено, он оказался раненым. Очнулся, увидел — поле боя обходили солдаты противника и добивали раненых, в последний момент скатился в воронку, обмазался кровью убитого воина и придавил им частично себя… Вражья сила прошла мимо!

— Ох! и помотало, в мать её так, по фронтам, помордовало вдоволь, — неохотно цедил сосед сквозь зубы, ломая себя воспоминаниями, — Соседу Исаченко, что ему с его ПТРом, [1] схватил на плечи и дёру на другую позицию, а здесь повозись с пушками, лошадей поубивает, сам впрягайся… И запрягались, кады и кони не тянут по грязи. Ох! и хватило, в мать бы её так…, — суровел взгляд, убегал в память пройденных лет, — А ты, малец, почитай-ка книжонку эту, — дядя Митя протягивал мне «Оборону Севастополя». Книга?! Это мне и надо! Забываю даже поблагодарить, Отец напоминает, я исправляюсь, смотрит с улыбкой, знает, что до «мальца» этого теперь не достучишься, не дозовёшься… Сколько керосина лишнего придётся истратить, да силой в постель загонять…

С трепетом и бережностью я и не просто прочитывал, а проглатывал её, да по нескольку раз. И каким для меня было несказанным счастьем держать на ладони его боевые награды, орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». О некоторых людях говорят «Кремень», так вот таким и был наш сосед с простым русским именем дядя Митя. Расписался о нём — ярко предстал он мысленно предо мною, и в пространстве обозначились его невысокий рост, резкие морщины, словно борозды, пресекли всё лицо и взгляд колючих голубых глаз с желтизной по краям…

От нашего дома к дому дяди Мити протоптана в снегу тропинка, ведущая через огороды. Она узкая, так что рядом вдвоём пройти невозможно, только друг за другом, «гуськом». Протопив дома печь и дождавшись, когда угли потеряли возможность выделять углекислый газ, а их цвет поменялся с зеленовато-синего на блекло красный, Мама закрыла заслонку, что и явило собой готовность к походу. Тепло, во время запертое заслонкой, долго сохраняется в печке и греет пространство избы. Отец, я и Мама бодро шагаем при свете полной бледно-жёлтой луны, заливающей своим светом окрестности, хорошо просматриваемые на далёкое расстояние. Снег хрустит под ногами, скрип далеко разносится вокруг, и морозный воздух способствует этому. Я посредине и понятно почему, так надёжнее… Ночь на дворе, вдруг волки! рисуется в голове. Дойдя до изгороди, мы подныриваем под жерди и оказываемся на огороде соседа. Дом его уже рядом. Предвкушаю интересность передачи и с замиранием сердца жду момента, когда попрошу дядю Митю, крутануть ручку радиоприёмника, чтобы включить его. Упросил угрюмого старика. Отец был против, но к великому моему удовольствию, хозяин дал согласие. Может ли ещё что дать такое удовольствие, как «приглашение в дом целого мира «из вне» с помощью загадочного коричневого ящика, именуемого радио и какой-то круглой ручки, крутани её и избу зальёт, то мелодия песни и голос певца, то загадочный и проникновенный голос артиста.

Приемник большой, «Рекорд» и батареи, от которых питается он — огромные, в количестве трёх. Размеры их меня удивляют и я всё пытался узнать, где у них спрятана энергия, как она может в них заключаться. Но сам приёмник завораживал ещё более, ведь он разговаривал! И разговаривал человеческим языком!.. Тщетно я пытался заглянуть за него и увидеть, где прячутся «человеки» и какие они… Урезонив моё разгулявшее любопытство, Отец усаживает меня на табурет и я весь во внимании.

Память не сохранила названия многих передач, но одну я хорошо помню — радиоспектакль по повети Василя Быкова «Альпийская баллада» со свистом ветра, с лаем немецких овчарок, преследовавших, наших героев. Я почти всё видел своими глазами, почти ощущал своим естеством свирепое завывание бури, холодность скал, снега хлеставшего прямо в лицо. Так сильно произвёл на меня впечатление этот спектакль, когда я слушал его с утроенным вниманием.

«…» Они выбрались на голый, крутой каменистый гребень, но ничего вокруг не успели увидеть. Сразу им в грудь ударил упругий ветер, сверху нахлынули, обволокли все вокруг рваные клочья тумана, стремительная промозглая мокредь закрыла небо, словно холодным паром окутала их. Правда, туман не был сплошным — в редких его разрывах там и сям мелькали мрачные скалы, далекие синеватые просветы, но рассмотреть местность было нельзя. Тогда они остановились. Джулия прислонилась плечом к выступу скалы. Ветер рвал ее одежду, трепал ее волосы. «…»

Возвращаемся молча… Все под впечатлением услышанного. Изредка, или Отец или Мама, задают друг другу уточняющие вопросы, касающиеся канвы повести. Мне до слёз жалко главного героя — он погиб… Иду, насупившись, меня бы туда я им бы показал! этим врагам, а ещё лучше с дружком. Летом мы играли в войнушку — всех победили…

Луна уже пробежала по небу определённое расстояние и тени, отбрасываемые от нас и предметов, падают уже на противоположную сторону тропинки. Свет от неё стал ещё ярче. Блином большим и ярким висела она теперь за нашей спиной, освещала таинственным светом округу, выхватывая у ночи на далёкое пространство видимость. Небесное тело всегда загадочно и сказочно освещает уснувшую природу. Как мне хотелось стать на пень и смотреть, смотреть на залитую лунным светом даль… Словно в этой дали было моё, мне нужное, на что ответов ещё не было, а звало…

Звуков зимой мало, кроме скрипа снега, да треска деревьев в сильные морозы. Идём и скрипим, но что это впереди затемнело, приближаясь?.. Обозначившееся впереди нас тёмное пятно, постепенно приобретает очертания нашего дома. Мы уже близко. Вот и наша изба! Слышится громкий лай собаки, но узнав нас, бросается к нам, повизгивая и подпрыгивая, пытается лизнуть лицо. Дом встречает теплом, пахнувшим на нас от печки. Встречает родным запахом домашнего очага, который ни с каким другим я не могу спутать, в котором густо замешивались запахи курятника с «ароматом» месячного телёнка, после отёла «поселившегося» в доме. /март 2019 года, лето 2020 года/

[1] ПТР — противотанковое ружьё

В БРЕДУ

Много бегал на улице…

Забегавшись, не заметил, как что-то прижало горло, стало першить, больно было сглотнуть. Покашливая, мы, с собакой, мчались в снежные заносы — опять и опять… Одежда на мне стала ледяной коркой, а я сам, придя домой, почувствовал, что глотать основательно больно и меня бил лёгкий озноб. Пожаловался Маме, она всплеснула руками, горло красное и воспалены слизистые оболочки миндалин. Стала расти температура, ползла медленно, но уверенно вверх… Кое-как, с болью и трудом, проглотив ужин, я слёг в постель… Те книги с картинками, почти замусоленные частым перелистыванием, которые неотрывно вечерами просматривал всякий раз, прежде чем отойти ко сну, меня не заинтересовали. Это был показатель, что со мною, что-то не так и это ещё более встревожило родителей. Уже ближе к ночи я почувствовал совсем плохо, а вскоре повышение температуры перешло сначала в озноб, потом в жар, и я свалился сознанием своим в галлюцинации и бред. Должен оговориться, что под бредом, я подразумеваю не патологическое расстройство организма, а лишь наличие признаков его, разговорное значение, а не психиатрическое. Сбивание температуры известными родителям способами ни к чему не приводили, лишь замедляли резкое повышение, но она, температура, с завидной настойчивостью приближалась к сорока, достигла этого уровня, и немногим перевалило за него…

В голове мутилось… Во взоре временами вспыхивали разных цветов звёздочки, сыпались опилками, резало глаза. Что-то переворачивалось неестественно, показывалось той стороной, которая была невозможна. Как, откуда, зачем всё так поворачивается и голос Мамы далёкий — издалека доходит до меня, а я неустанно всё повторяю:

— Мама, Мама зачем?.. Это нельзя, так невозможно… Ой, Мама, Мама! — голосно стонал я, задыхаясь в бреду и сорокоградусной температуре. Рядом вижу руки Мамы, они такие тёплые, заботливые. Они лишь внешне грубые и большие, а такие, такие родные…

— Мама, Мама, где я? Что со мной, почему ты такая испуганная и очень темно в доме. Почему Папа стоит растерянный, что с ним? Где сестрёнки, позовите их, куда ушли? Где они, они должны быть здесь. Почему всё взрывается на том берегу, за разрезами?

Голос Мамы, я слышу его, и он говорит:

— Ну что с тобой?.. Где болит?.. — голос далеко, далеко… Опять странно?.. Я здесь и Мама здесь, а голос далеко… Раздаётся эхом из бездонного колодца, стенки которого тоже переворачиваются, закручиваясь. Не могу в толк взять, что происходит, вроде всё наяву и нет… Даже стоящая Мама не стоит на месте, а крутится вместе с колодцем. А я сам в каком-то мокром состоянии, вся одежда на мне мокрая. Сейчас бы к Маме, к ней, этому спасительному существу, хочу к ней, зову! Опять слышу голос далёкий, но голос её, я знаю… Успокаивает… Говорит и говорит со мною, словно подцепила меня словами, звуком голоса своего и вытягивает, трудно вытягивает, откуда-то из далёкого, какого-то липкого состояния, где было плохо и страшно, а я тянусь по нему, тянусь по голосу, как по канату…

Прихожу в себя, в голове мутно, сбивчиво, вижу стоящих родителей, рядом лампа керосиновая, она тускло светит и тени от них, стоящих и предметов странно блуждают по стенкам дома. Слышу голос Отца, собирается в посёлок за доктором, зачем, зачем доктор, ведь я оживаю, возвращается явь, звук метели стучащей за окном незакреплёнными предметами, свист и завывание ветра, зачем, зачем в зиму и мороз куда-то собираться ведь всё уже позади… Возвращаются медленно запахи, в пограничном состоянии обострённо их чувствуешь обоняньем своим. Нет взрывов, нет закручивающихся спиралей и того, что падало куда-то так неестественно, так было плохо от этого, что после падения ничто никогда нельзя будет исправить… Но ведь исправляется… Температура медленно падает и теперь можно жить… Уже более менее осмысленным голосом прошу:

— Не надо, не надо уезжать, Папа! Как мы будем без тебя?

Они успокаиваются, сидят рядом, но где Валя с Олей, их нет, а должны быть… Мне напоминают, что они в посёлке учатся… Как хорошо, чтобы они были рядом, мы были бы сильней! Мама ставит под мышку градусник и мерит температуру, она немногим упала до тридцати восьми. Они вздыхают, слышу шёпот Мамы:

— Кризис миновал…

Какой кризис и куда он миновал? Спрашиваю:

— Мама, куда миновал кризис?

Что ответить? чтобы попонятливей?..

— А миновал мимо, далеко пошёл…, — с глубоким вздохом говорит она.

А-а-а… «Миновал мимо», как здорово — мимо!.. Мне понятно теперь, но слово кризис, какое-то слово — совсем мне не нравится. В самом слове, в его звуке есть что-то визгливое, неприятное, чувствуется какое-то нечто, пугающее и опасливое. От этого всего хочется сторониться, где-то спрятаться… И вот оно, это нечто миновало. Мама каким-то чутьём поняла, почувствовала, что недуг сваливался под гору и пик болезни прошёл, миновал, как сказала она.

Проёмы окон посерели, даже сквозь иней, наросшего на стёкла, проглядывал наступающий день, было холодно в доме, дышалось паром. Мама растопила печь, Отец быстро управился по — хозяйству и подождал Маму, пока та подоила корову, сидел рядом со мной. Мы молчали, глядели друг на друга, я на него ввалившимися глазами, с тёмными кругами под ними, а он на меня тревожным внимательным взглядом зелёно-жёлтых глаз. Часто они были строги с нахмуренными и сдвинутыми бровями, а сейчас в них было участливое и заботливое обнимание меня, я это чувствовал, видел и понимал — мы молчали в своём понимании друг друга. Во всём моём теле, разбитом и «покорёженном», как я себя чувствовал, постепенно разливалась нега сна. Как-то тихо и незаметно он подкрался ко мне, и я уснул к радости родителей. Проснулся ближе к полудню, тело ещё было разбито, это чувствовалось в любом моём движении и желании глотнуть…

Странно, но я почти всё помнил, я осознавал явь, будучи в полусознательном состоянии. Весь бред ночной, с взрывами и кручением, я помнил, и лишь местами незначительными рассказами со стороны дополнялось. Помнил и глубокую тревогу родителей, которая читалась во взгляде, голосе, в движениях и вопросах, что задавались мне: «Ну что с тобой?». Я помнил и помню сейчас через годы, что творилось в тот миг, что-то немыслимо страшное, непоправимое, что случилось, и больше не будет происходить. Это нечто, а как назвать то, что неназываемое? Оно надвигалось на меня упорно, требовательно, завладевая пространством и мною, но голоса родителей, словно раздирали обволакивающую капсулу жути, этого нечто. Где витало сознание, а может и душа, в каких пространствах, куда заглядывала?

К сожалению, многое мы не видим вокруг себя, не видим и мир с множеством духов светлых, ангелов наших, которые денно и нощно хранят, ведут дозор по защите нас. Мы живущие, порою сами, того не подозревая, помогаем тёмным силам, своими мыслями и своими делишками. В энергоинформационном поле земли идёт запись всех мыслей и действий в книгу жизни нашей и, которую нам дадут прочитать за гранью жизни этой и напомнят обо всех хороших и плохих деяниях. Это об этом в Откровении сказано: «И увидел я мёртвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мёртвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими». [1] Сколько разлито информации нужной нам, подаётся в свободном доступе: «Тогда он коснулся глаз и сказал: по вере вашей да будет вам» [2]. Надо только взять, осмыслить взятое и уже, как неотъемлемое наше, отдавать дальше в жизнь.

Вспоминаю болезнь сына, когда накатывала на него высокая температура, близкая той, что была у меня. Он находился словно в другом мире, который мы с его мамой не видели. Его взгляд блуждал вокруг бессмысленно и в тревоге. Точно также в глазах читался страх и временами бессвязное бормотание, потом пролетали явные фразы наподобие моим в детстве: «Нет, нет! Не надо! Как страшно!» И плач испуганный, а рукой показывающий куда-то, на кого-то, он как будто видел то, что от нас было скрыто… Его мама стояла рядом, испуганная, у неё текли слёзы. И вопрос его откуда-то издалека: «Папа, а почему мама плачет?». Я помнил о своём болезненном состоянии и говорил, говорил с ним… Через время он «возвращался» к нам, весь мокрый и температура медленно ползла вниз к норме.

К полудню вернулся Отец и привёз женщину-доктора. В доме сразу запахло медикаментами и другими сопутствующими фармацевтическими препаратами. Врач осмотрела горло, смерила температуру, в общем, сделала всё, что нужно в таких случаях и, конечно, не забыла всадить укол в понятное место. Немного побыла, осмотрела грустным взглядом наше очень скромное жилище, прописала необходимые лекарства, столь нужные для дальнейшей моей «жизни». Успокоила родителей, сказав, что ангина, она назвала разновидность её, дала столь высокую температуру, а с нею и мой бред. Напоив чаем, Отец опять уехал, отвозя доктора в посёлок. Мне стало гораздо легче, я смог немного проглотить манной каши, а уже глубоким вечером вернулся Папа, и меня напичкали всевозможными лекарствами… Выздоравливай!

Через пару дней я уже соскакивал с кровати, несмотря на запреты и возил по дому табурет, заменяющий транспорт. Гонял кота, который с возмутительным шипеньем находил дальний недоступный для меня угол и сидел до моего полного успокаивания, тогда его мордочка показывалась, он внимательно осматривался и мгновенно прошмыгивал в кухню к Маме. Вся живность вокруг неё вьюном вилась. Предана ей была безмерно, но вот что странно, никакой видимой, со стороны Мамы, любви, заигрывания, поглаживания, игры с ними не было. В ней присутствовало явное магнетическое притягивание, не только живности, но и людей, она обладала свойством при малом количестве слов — сказать нужное, утешить, успокоить… Лавочка при доме всегда была заполнена посетителями. Посиделки длились часами и не обязательно с присутствием Мамы.

У детей немногим отлегло и уже интересы и жизненные процессы заполняют их без остатка. «Хворь прошла — радость пришла!» Всё хорошо, я выздоровел! Опять гонял с собакой по околицам и околоткам, мы были везде. Снега много, сугробы большие, строил тоннели и прятался там от «наступающего противника», штурмующего крепость мою, Шарик, сторожевой пёс, охранял подступы к цитадели. Всё моё состояние вернулось к нормальному детскому восприятию жизни и я «побежал дальше жить». Всё хорошо!

Но что-то меня смутно тревожит, как-то беспокоит порою? Что? Отправляет в далёкие детские годы, увлажняет глаза… Что? Я выздоровел, ведь всё хорошо! А каково было родителям пережить ту ночь, когда на руках у Мамы я метался в бреду, всё время повторяя: «Нет, нет — это невозможно…»? Отцу, который не спал ночь, а потом отмотал за день почти пятьдесят километров, при тридцатиградусном морозе, на конных санях, привозя доктора, а потом увозя в посёлок — каково? Разве задумывались мы тогда? Выздоровел и выздоровел — хвала всем! Как мы тяжело доставались родителям! Это понимаешь, когда растишь своих детей и сердце постоянно наполнено тревогой и заботой о них, пусть не физически и материально. И всегда ли они, дети, помнят о нас, у них же дел по горло… Как мы доставались родителям, мы понимали через своих детей и они, наши дети нам открывали глаза.

[1] Откровение Иоанна, гл. 20, стих 12

[2] Евангелие от Матфея, гл 9, стих 29

«СИЛА ВОДЫ»

Зимнее утро… В доме холодно и выбрасывать себя из-под тёплого лоскутного одеяла, страсть, как не хочется, хотя топится печь… Одеяло, сшитое и стёганное руками Мамы, перина из пуха подо мной, то же её рук дело… Много пера ушло на неё, долго скубили его… Мне тепло уютно, только нос снаружи… По утрам, до протапливания печи, идёт пар изо рта при разговоре. Неудивительно, ведь рамы одинарные, а морозы трескучие, тридцать и ниже. рные, а морозы лютуют Дом за ночь остывает основательно, но с вечера всегда родители готовятся к утру, наносятся дрова, нащипана лучина, подготовлена береста, только закинь в печь, и чиркай спичками… Поражаюсь «подвигу» родителей вставать рано и растапливать печь, я на такое не способен! Вода в умывальнике холоднющая жду, когда согреется или добавят горячей, вот тогда можно вставать и умываться. Впрочем, умываться не люблю! Почему? Не знаю, но не люблю! Наверное, боюсь холодной воды…

— Вставай, лежебока, — слышу ласковый голос Мамы, а ещё добавляет, передразнивая китайца, который жил по соседству, — Кругом куш готов!

Китаец, имя, к сожалению, не задержалось в моей памяти, жил недалеко, вставал рано и всегда будил свою жену словами: «Мария, кругом куш готов», — его многие передразнивали этими словами.

В общем, всё, как всегда… Лежебока — это я. Куш — конечно же, завтрак…

Сейчас добавит: «Иди умывайся!» И точно слышу эту фразу, а я не хочу! И всё тут! Она знает, стыдит меня и напоминает сказку о воде, которая придаёт силу и здоровье тому, кто умывается по утрам. Знает, чем меня пронять… Я знаю эту сказку, люблю её слушать в исполнении Мамы и прошу в который раз, рассказать эту легенду… Обещает, но вечером, сейчас нет на неё времени. Знаю, сказка не коротенькая, поучительная… Буду ждать вечера, очень люблю, когда Мама рассказывает что-нибудь, особенно о своём детстве. Люблю сказки, которые сёстры читают про разных могучих богатырей и Змей Горынычей. Интересные такие! В воображении рисуются картины поединков, добра против зла и добро всегда побеждает. Фантазирую! Так и должно быть. Больше всего люблю про Никиту Кожемяку и Покатигорошка.

— Почему Покатигорошек был маленький? А почему он три дня ел из маленькой чашечки? А почему…? — извожу вопросами, а так как читать ещё не умею, значит, надоедаю сёстрам «до печёнок».

— Почитайте, ну почитайте!

Медленно и неохотно вываливаюсь из постели… В доме уже почти тепло. Печь, что турбина гудит, трещат в ней дрова, плита раскалённая, кипит чайник и жарится картошка… Запах стоит по всему дому, правда дома того всего ничего, но так говорят… Куры переговариваются по своему вечным своим «ко-ко-ко», кот струится возле ног хозяйки, а я бегу к умывальнику. На руки обрушивается та самая холоднющая вода…

— Мама! — кричу, — Разбавь горячей! Этой невозможно умыться.

Она смеётся, а что тут смешного? От холода скулы сводит.

— «Чистая вода для хвори беда», — приводит Мама поговорку, — Никто не умывается по утрам тёплой водой, в ней нет здоровой бодрости… Будешь вялый, словно сноп валиться, — всё же немного добавляет тёплой и я умываюсь, шумно отфыркиваюсь, чтобы слышно было, вот мол я какой…

— А вечером сказочку про воду расскажешь? — уточняю я.

— Расскажу, расскажу, — не отвлекаясь от насущных дел, отвечает Мама…

Отца уже нет… Он уехал на санях за сеном и Шарик с ним. Жаль, а то пригласил бы его в дом. Зимой часто зову собаку и порою пытаюсь незаметно для родителей, чтобы тот прошмыгнул под кровать, он знает и тихо укладывается калачиком. Отсюда и краном не вытащить его, ори не ори, выгоняй не выгоняй… Только Отец и может громким окриком выпроводить его, пёс не сопротивляется, не ворчит недовольно, знает крутой нрав хозяина, можно и «схлопотать» по ходу жизни. С улицы, пока морозно собака не пахнет, а через пять минут в доме начинает распространяться стойкий запах псины. Ударяет в нос, Отец шумит, недоволен!

— Опять собаку привёл. Мало у нас живности в доме, ещё и собака. Выгони вон!

Я упрашиваю, упрашиваю… Он соглашается на «чтоб недолго», но я знаю, забудет потом, запах псины устоится и нос привыкнет к ней, однако на ночь выдворит Шарика и поплетётся тот к себе в будку, предварительно пару раз гавкнув, надо заявить о себе… Знайте! Двор под охраной…

Скучно будет без него, буду крутить патефон, пока Маме не надоем… Завтрак на столе! Любимая жареная картошка! Хорошо, что её много, осенью накопали и сейчас целый подпол завален ею. Всю жизнь бы ел! А ещё «крошительную» люблю, тюрю из молока с кусочками хлеба. Часто заказываю деруны из картошки, замешанные на пахте, мы зовём их драниками. Это что-то!.. Ну, очень вкусно…, со сметаной!.. Драники жарит не на плите, а ставит сковороду в русскую печь, угли разгребает по сторонам и не переворачивает деруны на сковородке, так равномерно обжимаются они жаром и подаются с повяленной корочкой. За-а-пах от них!.. Наскоро завтракаю. Почему наскоро? Куда-то тороплюсь… Что-то, где-то меня зовёт, ждёт незамедля, туда и лечу… «Туда» — это везде, где можно побывать, где не запрещается… Запрещается вблизи колодца находиться своего и чужих, а ещё без разрешения уходить далеко за границы нашего огорода, это строго! и наказывается без промедления… Уехал однажды без разрешения родителей в гости к соседям, мои родные меня потеряли, прибавил седых волос и без того в уже седые головы родителей, с тех пор глаз да глаз за мной.

Полдня пролетело незаметно, а скоро и Отец подъехал с возом сена, будет разгружать. Бегу помогать утаптывать стожок, что прилепился за стайками и растёт с каждым приездом Отца. Ближе к строениям Папа боялся его ставить, научен горьким опытом, однажды я подпалил его, но об этом в другом рассказе… И так почти каждый день: за сеном, за дровами, в посёлок… Если не едет никуда — подшивает валенки, чинит сбрую конскую или обыгрывает меня в шашки, но это к вечеру ближе… Нет покоя и отдыха, нет выходных, нет отпуска. Закрутила кручина-жизнь, обжала родителей, не выбраться на волю, не расслабиться, а без труда они не могут, у них труд, что молитва, как один из важных законов построения жизни их. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается… Сколь бы не длился день он неизбежно подойдёт к ночи и череда ежедневных событий логически и неизменно подведёт ко сну. Подвело и нас к ночи, ко сну… Потушена лампа керосиновая, слышен временами могучий всхрап Отца, он быстро засыпает, тихо тикают часы-ходики, льётся певучая речь Мамы, выполняет утреннее обещание, да и как забыть ведь днём напоминанием «плешь проел», всё по ушам ездил: «А сказочку расскажешь?»

«Во времена давние, далёкие цвела земля славная. Управлял землёю этой справедливый князь. А у князя справедливого были слуги исполнительные. И гремела слава дальняя о дивной той стране. Иноземные же правители злые были. Темнели мысли их, смотря на цвет земли-матушки, завидовали её процветанию и богатству. А защищал землю эту богатырь храбрый, силы немереной и могучей — неодолеваемой. Многие дивились его силушке богатырской, что не смели враги приблизиться к границам страны его, где царили красота и любовь… И люди всегда ходили с улыбками, добрыми словами на устах и заботой о друге. Князь внимательно следил за исполнением указов его и наказывал за нерадивость и несвоевременность исполнение их. А богатырь охранял границы от гостей непрошеных, со злыми намерениями. Многажды собирали войско воевать страну ту дивную, вражья рать пыталась вторгнуться на землю желанную и завоевать край справедливый. Всякий раз терпели неудачу и поражение от силушки богатырской. Спрашивали, откуда берётся она, где её истоки и корень произрастания?..

Тайну хранил богатырь, как зеницу ока, оберегал корень произрастания силы. И летела слава о нём по всей Земле от Южных стран, да на Север, из Восточных земель, да до Запада… Всякими уловками и уговорами пытались разговорить его, выдать секрет свой. Пел песни он, смеялся над расспросами и бил врагов своих. До чужого горя равнодушная, до богатства чужого охочая, кровожадная была свора врагов земли этой… Долго думали враги, всё раскидывали умом, как же разгадать тайну силы, как подобраться близко к богатырю нашему. И решили враги подослать к нему девицу, красоты невиданой, чтобы могла она разведать, где таится, в чём суть непобедимости его.

Пленила она его красотою дивной и словами ласковыми. Не разглядел богатырь тайный умысел, предательский. Поддался чарам и нежности женской, ему бы подсказать, но кто рискнёт богатырю поперёк слово молвить? И стала красавица наблюдать за ним внимательно, что он делает и как и что. То, что делал он каждого дня, враги постепенно лишали его того, убирали и прятали, но не убавлялась силушка, была при нём в той же мерушке.

Осталась одна вода, вода студеная, хрустальная, он каждый день ходил к ней, разговоры вёл и купался в ней, омываясь. Неужели же силушка немереная в ней затаилась? Все враги тогда призадумались и решили спрятать от него всю водицу хрустальную, все реки остановить загородой… Вышел воин к реке-матушке, а в ней нет воды, пошёл к озеру, иссушили до дна, к ручейку-бегунку — нет журчания… Поникла голова буйная, непокорная, сила прежняя стала в убыль гнать. Вот тогда-то и поняли враги поганые, что силушка его богатырская, жила в воде прозрачной, в воде серебряной, от неё он вбирал удаль молодецкую, от неё он черпал силу великую, неуёмную. Ослабел совсем и обмяк весь стан его, не двинуться, не встать ему. Облепили тогда супостаты его, полонили. Привязали к столбу позорному, приковали цепями железными, опутали руки его путами конскими и подчинили себе землю вольную, край красот необъятных… Возликовала вся вражья сила и закатила пир победный.

Не учли враги неверные провиденья Божьего… Собрались тучи грозные, во всё небо неохватное и разразилась гроза над землёй захваченной, и ударил гром небесный, засверкала гневом молния, и полил дождь стеною непроглядной. И омыла она богатыря поникшего. И восстал тогда он и порвал цепи стальные, опутывающие. И погнал он с земли своей врагов непрошенных и очистил край родной от нечисти поганой и восстановил опять жизнь мирную, власть праведную…

Ай да ширь широкая, а даль дальняя!.. Сила наша в Земле-матушке, в воде-дочери её, а воздух, то Отец Земли, а Огонь, то Творец всего, он Огонь созидающий».

— Вот такая история о водице нашей, — закончила Мама

— А в конце «был пир и я там был»?

— Был пир!

— И что «по усам текло и в рот не попало»?

— Не попало!.. Спи уже…

Голос Мамы затих в пространстве ночи… Где-то за окнами ветер порывами шумел, возмущался, что-то об что-то стучало, позвякивало. В доме было тепло и уютно только слышны были часы-ходики, мерно и настойчиво отстукивающие ход времени. Я отвернулся к стенке, ещё бегали мои мысли возле богатыря могучего, потом путаться начали, и уже было непонятно мне, где и куда подевался он со своею водицей. Ко мне пришёл сон, он оказался тоже могучим и полностью овладел мною, я провалился в состояние вечности, аж! до самого утра! /май-июль 2019 года/

ПАСХА

Повсюду благовест гудит,

Из всех церквей народ валит.

Заря глядит уже с небес…

Христос Воскрес! Христос Воскрес!

Аполлон Майков

— Вставайте, вставайте скорее, солнышко играет! — слышу из далёкого своего сонного состояния голос Мамы, — Солнышко играет!

Солнышко играет?! Мигом сбрасываю сон и быстро одеваюсь, Валя с Олей рядом копошатся, зевая, одеваются, мешкать нельзя — знаем по прошлым годам, можем опоздать и пропустить такое чудо. Беру закопченное стёклышко и прилипаю к окну. Сёстры рядом, возбуждённо живут и, тараторя о своём, занимают верхние половинки окна — они выше меня. Стёклышки заготавливаем с вечера, коптим их или же находим готовое тёмное стекло. Папа в этом нам помогает. Через тёмное стекло виден диск восходящего солнца, чётко обрисовываясь, не слепя глаза. Из окна, что выходит на восток, виден лесок и над ним медленно выкатывается долгожданное светило и оно…, оно словно играя, прыгает в разные стороны, скачет в радости и танце. Это так явно видно, что мы всегда в удивлении великом, почему так?..

Почему? Может это прыгает в наших руках стёклышко, но оно закреплено на стекле окна и не может создавать такой эффект, солнышко играет! Играет! и всё тут… Даже «невооружённым» стёклышком глазом, можно было различить, что с солнышком творится что-то совершенно необыденное. Создавалось впечатление, что оно меняло размеры и распускало свет наподобие сполохов в стороны от основного диска. Порою меняло форму свою, то двигалось в одну, то в другую сторону, переливаясь огненными цветами. Временами прыгало на месте, вибрируя, выплескивалась протуберанцами. Менялся цвет солнечного диска. Окрас менялся от багрово-красного на светло-розовый, потом в оранжевый. Солнышко играло! Мама права, когда будила, говоря это. Солнышко танцевало свой загадочный танец, приветствуя вселенский праздник. Ведь сегодня Пасха! Конечно, каждый, смотрящий на это действо, видел по-своему, так, как подсказывало ему его сознание и умение видеть мир. По-своему рассказывали и мои сёстры, видя одно и то же, но со своей «колокольни». Спасибо, Мама! После твоих слов всё сразу ставало на свои места и там, где можно было бы написать опусы научных изысканий, до хрипоты спорить, как происходило явление солнечного ликования, твоими словами умещалось в два слова, которые примиряли всех нас: «Солнышко играет!»

Что творилось с нашим светилом? Какие загадочные па оно выводило? Всему этому, вне всякого сомнения, будет когда-нибудь научное объяснение. Многое, многое неизвестно науке, но дойдёт до неё объяснение! Чудес не бывает, все подчиняется естественным законам, далеко не все из которых, известны людям. Будут известны! А пока надо верить в чудо, в чудеса, так легче оставаться самим собою, той живою единицей огромной Вселенной, которая одновременна и в тебе самом. «Есть целый мир в душе твоей…» [1]. Можно пытаться объяснить рефракцией, распространением света в среде с меняющимся коэффициентом преломления. Я не пытаюсь объяснить что-то, но заронить мысль о многом, что ещё не подвластно разумению человека, что многое не изучено до тонкости — хочу и, что много вопросов остаётся неразрешимыми. Пока неразрешимыми! А сейчас, будем верить в чудеса, как же без них? А сказки? Разве можем их отменить? И, когда, как ни на Пасху должны случаются чудеса. В этот день был воскрешён Спаситель, сын Отца Небесного, один из Святой троицы. Каждое Лицо Пресвятой Троицы есть Бог, но Они суть не три Бога, а суть единое Божественное существо. Как это понять и разуметь? Для моего детского ума всё это было непонятным, загадочным, непостижимым и, только словом чудо, можно, хоть как-то, успокоить мою любознательную голову. Если чудо, тогда всё понятно и многие вопросы снимались… Чудо! Как хорошо, что есть на свете чудеса!

Всей семьёй к этому дню загодя и тщательно готовились. «В Рождество на крылечке, на Пасху у печки», — со словами поговорки, приступали к подготовке к празднику… В доме белили стены, печь, вымывали окна, пол натирали и, так как он был некрашеным, то от будничной грязи его скоблили ножами. Возле печки ставилась в деревянной кадушке бражка, напиток весёлый, шипящий на основе сахара, дрожжей и хмеля. Пока она созревала, в ней булькало, бродило, шипело — жило своей хмельной жизнью. Всё в доме в эти дни было говорливо, радостно шумело, суетилось, покрикивало, стучало, всё готовилось самому таинственному и светлому празднику из всех мною в детстве встречаемых… Возможно, причина таилась в предварительной подготовке, ведь многое заранее делалось, а может этому способствовали бесконечные рассказы Мамы о празднике Пасха в её детстве. Или Душа, вечная и бессмертная, непостижимо как, откликалась на таинство божественных процессов, связанных с праздником, а также на возрождение природы, когда весна сметала зимнюю серость, промозглость и вокруг всё преображалось на цветущее убранство земли. Во дворе после зимы, после схода снега обозначался беспорядок и много мусора. Двор тщательно приводили в порядок, собирали граблями всякий сор и подметали. Наводить порядок определялся Отцом. Кто куда! Мама кудесничала на кухне. Она строго не постилась, но в чём-то придерживалась правил, наложенных постом. Вся жизнь её была подвигом в другом: материнском и трудовом…

В страстную субботу Мама красила яйца в луковой шелухе, которую задолго собирала в мешочек. Почему красят яйца? Мне всегда было интересно, возможно ответ таится в одной из легенд о том, что после Воскрешения Иисуса Мария Магдалина пришла к императору Тиберию, императору Рима, чтобы сообщить удивительную весть «Христос Воскрес!» и преподнесла ему в подарок яйцо, как символ воскресения. Тиберий скептически отнёсся к рассказу девушки, заметив, что воскрешение из мертвых также невозможно, как если бы белое куриное яйцо вдруг стало красным. Как только он произнёс эти слова, яйцо тут же приобрело ярко-пурпурный оттенок. Наверное, есть и другие легенды, связанные с этим и логически объясняющие, почему надо красить яйца на Пасху, наверное, есть…

«Где кулич и тесто, тут и наше место!», — поговаривали в старину. Пекла пирожки, пряники, посыпанные сверху сахаром, которые таяли во рту, ставила паску, так у нас праздничный кулич, в печь, произнося молитву. Замешивала сдобу, закручивала её во всевозможные формы с начинкой, помещала на листы и отправляла в жар печи, запах от неё сладковато-дурманящий плыл по нашему предпраздничному, чистому дому, касался наших обонятельных органов и вызывал страстное желание тут же съесть… Не этим ли объясняется понятие «страстная суббота» — страсть, как хочется всё скушать. Или оно от слова «страшная»?

Страстная пятница, страстная суббота…

— Мама, почему суббота страшная? — спрашивал я, путая эти понятия, близкие по произношению…

— Не страшная, а страстная! — поправляла Мама.

— Всё равно что-то страшное в этом слове, — упрямо вывожу я, — А страсти? Это что?

— Страсти — это испытания! В страстную субботу Спаситель в ад спустился, чтобы спасти грешников, — как может, объясняет мне Мама.

Ад!.. Это что-то действительно страшное, часто на слуху носится это слово, запомнилось мне. Жутью веет от него в моём недалёком сознании… А грешники? Это кто? Разбойники? Зачем их спасать?..

— А кто тебе рассказал про это? — не унимаюсь я.

— Мне в детстве рассказывал мой дедушка, он многое из Библии наизусть знал… Собирал народ в деревне и толковал о том, что написано в ней… Вырастишь, во всём сам разберёшься… Не мешай, иди Отцу помоги.

Иду помогать и хочу быстро вырасти, чтобы разобраться…

И вырос и во многом разобрался, благодаря Отцам церкви, святоотеческой литературе, да и спасибо! самой жизни, не баловала меня изобилием, а окунала в моменты, условия, в которых часто ломаются люди. Не поломала, а гнуло со стоном, слезою, загоняла в «пятый угол», из которого выходил обновлённым, более стойким и сильным… Так вот зачем Спаситель спускался в ад, чтобы спасти, в том числе и меня…

Следующий день, день Праздника, ждали с нетерпением, всяко внутренне подталкивая приход его… Сколько всего вкусного было наготовленного, того, чем не полакомишься каждый день. Мама умела готовить, готовить вкусно, сытно, не придерживаясь изысканности, да и какая изысканность могла быть в наших условиях. Всегда, испросив вполголоса божьего благословения, только тогда приступала к какому-либо действию. Мне и сёстрам давали попробовать некоторые яства, чем ещё более разжигали страсти по завтрашнему дню и приход самого праздника. Будем завтра говеть! Все в ожидании! Была и ещё причина ожидаемости — игра восходящего солнца.

В местности нашей не было церкви, не было пасхальных колокольных перезвонов, не было утренних служб, которые Мама неизбежно посещала со своей бабушкой в далёком своём детстве. От её рассказов веяло сказочно-патриархальными, старозаветными картинами, что мне всегда нравилось, я и сейчас упиваюсь всем стародавним, историческим. Никакого культово-религиозного храма не было, но были рядом Мама и Папа, а это уже так много для ребёнка, что всё остальное приобретает второстепенное значение. Мама, перекрестясь и благословясь, подавала кушанье на стол. Обязательным делом было говенье, то есть первое, что каждый должен съесть — крашеное яйцо… Мама произносила: «Христос Воскрес!», — в ответ дружное: «Воистину Воскрес!», — мы брали яйцо в руки и разбивали их друг о друга. Издавна существует традиция стукаться друг с другом яйцами. Яйцо берут в руки тупым либо острым концом от себя и ударяют им об яйцо соперника. Выигрывает тот, чье яйцо останется целым. Победитель забирает себе побитое яйцо. А по рассказам Мамы были ещё пасхальные игры, такие, как «катание яиц». Детям мастерили горку с бортиками, по которой можно было скатывать яйца. Вокруг нее на ровной поверхности раскладывали небольшие сувенирчики и крашеные яйца. Играющие дети подходили по очереди к горке и скатывали каждый свое яйцо. Предмет, которого яйцо касалось, становился призом. Я с сёстрами в эту игру не играли, даже не знаю почему, но соседская детвора рассказывала, как они участвовали в подобном радостном игрище.

После завтрака, мы выскакиваем на улицу, чтобы насладиться атмосферой праздничного веселья и воскрешения жизни вокруг. Весна, выскочив из зимы, была уже полной хозяйкой в природе. Деревья наливались соком, почки набухали, возвращались в наши края перелётные птицы… И небо птицей вспорхнуло вверх и засинело, стало далёким, насыщенным. Всё говорило о весне, всё приветствовало весну и в этом приветствии сегодня то и дело слышались восклицания, ликования: «Христос Воскрес!» В ответ радостно и торжественно утверждалось: «Воистину Воскрес!»

Вот просыпается земля,

И одеваются поля,

Весна идет, полна чудес!

Христос Воскрес! Христос Воскрес! [2]

Вместо послесловия. «Яйце применно ко всей твари», — гласит древнее рукописное толкование, приписывавшееся в старину св. Иоанну Дамаскину, — «скорлупа — аки небо, плева, аки облацы, белок — аки воды, желток — аки земля, а сырость посреди яйца — аки в мире грех». /апрель 2019 года/

[1] Строка из стихотворения Тютчева Ф. И. Silentium

[2] Строки из стихотворения Майкова А. Н. Христос Воскрес!

ВЕСНА!

Кто весну не ждал?.. Кто оставался равнодушным к смене зимы на весну?.. У кого радость не вселялась, что скоро придет она, весна?! Я ждал с нетерпением, впрочем, как и многое другое, стараясь всеми своими внутренними силами подтолкнуть к быстрейшему осуществлению, но, увы… Всё шло так, как и должно быть. Долго, долго зима не отпускала, уже и снег сошёл. Вот-вот всё поменяется и радостно зашумит природа в своём неукротимом беге… Однако, снега снова набросало… Там, где вчера поля и луга, освободившись от снега и льда, готовы были принять зелёное покрывало трав и цветов, сегодня слоем лежал снег…

Я разочарованно и тоскливо спрашивал Маму:

— Почему опять снег выпал? Когда сойдёт?

— Дурашка, зачем расстроился? Сойдёт! — уверенно следовал ответ, — Обязательно сойдёт!

«Дурашка» в этом слове не было и тени определения моих природно-умственных особенностей, а нежно-ласковое напоминание моих малых знаний начинающего новенького человечка, вступающего в жизнь и которому всё будет открываться по мере поступления необходимого опыта. «Дурашка», я так и слышу сейчас заботливое напоминание, что всё придёт в нужный момент, и опыт, и знания… Идущему, да откроются пути, любознательному да отроются нужные двери…

Смена времён года работает неумолимо! Весна со всех сторон наступательно обжимает зиму и та сдаётся… Сначала лёгкими прикосновениями, незаметными движениями подбирается, к своему времени, потом она вселяется во все уголки природы, проникает своей возрождающей энергией во всё живое, встряхивает деревья, и сок в них начинает стремительно подниматься по стволам, веткам в почки. Зелень в них долго таилась, пыталась появиться на свет Божий. И нужен был особый день, чтобы всё сразу проявилось. Почки набухли, готовые взорваться свежей зеленью. Ещё миг! и они показали то, что прятали в себе целую зиму — листья. Удивительно было наблюдать и мне казалось сказочным, как за одни сутки листья выпускали ещё больше складочек и вот совсем, совсем скоро они раскроются полностью и дерево, кусты развернуться в новом наряде… Люблю весну в её долгожданности, люблю её этот период, когда только проклюнувшиеся листочки, чуть выпрямившись, уже готовы радовать… Зацветает багульник! Мы ждём, когда же зацветёт это диво… Тогда сопки покроются розово-сиреневым цветом, и можно будет полакомиться цветочками, мы их едим с великим удовольствием! Такое лакомство! Вот прямо сейчас и расскажу внимательно про вкус багульника… Вкус багульника чуть сладковатый, ароматный, издали напоминающий медок, но приглушённый, со специфическими оттенками ананаса, когда поймаешь этот вкус и тебе покажется, что ты понял его, то это будет неправдой, так как вмешивается ещё и привкус розы суданской — каркаде, с добавлением нежного запаха молодой лиственницы…

Вот здесь бы можно вздохнуть и расслабиться и насладиться ароматами ананасов и роз в багульнике, но и это неправда…!

Вкус багульника — это вкус багульника, ни на что не похожее!

Вкус детства! Неповторимый, невысказанный! Вкус, который я и сейчас ловлю, сквозь десятилетия! Багульник — дар Свыше, данный нам в любование, подобно сакуре в стране Восходящего Солнца…

Сопки просто раскрашены им, пламенеют нежно-сиреневым огнём…

Ликующее знамя

Весенней правоты.

О, лепестки, вы — пламя

Таежной чистоты [1]

Вот так красиво и сильно бросил поэт словами в пространство. Не понимал и не понимаю тех, кто не любит поэзию, кто, не задумываясь о своём ограничении, просто кидает словами: «А мне не интересна поэзия, я её не люблю…». А пробовали полюбить? Почувствовать красоту звука рифмы и сжатость сконцентрированной мысли стиха? «Поэзия — субстанция мысли и чувства», — сказал мой товарищ студенческих лет, сам писавший прекрасные стихотворения:

Это белое свечение

В синих сумерках берёз,

Этот снег и свет вечерний,

Ты откуда Русь берёшь?

Это небо, это поле,

Всё как будто от мечты…

Я тобою Русь наполнен

Светом вечной Красоты! [2]

И это сказал студент, очарованный красотой звучания слова. Поэзия, что весна, будоражит, проникает в тебя, вибрирует организм, и он откликается, словно природа с приходом весны…

Весна! Чудо! Дальше стремительно наступает… И всё проявляется, всё оживает и переодевается. У меня поёт внутри, такая была долгая зима, так хотелось лета!

Часто в это время выходим с Отцом к разрезам, на марь и наблюдаем, как темнеет лёд, как под ним слышится весёлое журчание бегущей воды, ещё немного и лопнет, вскроется лёд и потянет его половодьем вниз по течению… На мари всходит молодая свежая поросль травы. На опаленных с осени полянах, на фоне чёрной гари трава выделяется своей зеленью сочно и контрастно. Птицы весело извещают о приходе тепла и скорого лета. Их голоса сливаются в едином порыве возрождающейся природы. Весело каркают вороны, трещат сороки и воробьи уже не сидят нахохленные, а радостно чирикая, купаются в лужах. Радостно на душе!

Я бегаю от одного уголка огорода в другой, увязая в размякшей земле. Перелажу через изгородь и устремляюсь в соседний лесок. Там по-своему хорошо, лапы невысоких лиственниц склонились к земле, образуя шатёр, под ними иголки, насыпано толстым слоем. Местами, куда с трудом заглядывает солнце, лежит ещё снег, но скоро и он растает. Летом же под ветки ельника не проникает изнывающая жара. Здесь можно бодро себя чувствовать и от дома близко. Дальше тянется болотистая марь с зыбкими мхами и кустарниками голубики и жимолости. Мне всё здесь знакомо, всё исхожено с Отцом и сёстрами, кажется, знаю каждый кустик, каждую кочку. Здесь с Отцом рвали мох на строительство дома, всё лето сох он в кучах под палящим солнцем, его мы укладывали между венцами брёвен.

Всюду меня сопровождает Шарик, он тоже рад весне и облаивает птиц, посягнувших сесть на его территорию. «Не сметь!», — чувствуется в его лае. Много я пишу о нашей собаке, а не писать нельзя, он был моим незаменимым другом во всех практически детских приключениях. Детство моё не представляется без четвероногого, верного, неустанного друга. Его громкий лай, его радостное взвизгивание, чуткое внюхивание при рытье мышиных норок, всё это слышу, словно только вчера гоняли с псом по нашим маршрутам, которые я намечал постоянно…

Заигрался… И тут доносится до меня голос соседки, которая пришла в гости, что забирает Отца себе. Как так!?.. Что есть мочи бегу отвоёвывать его и защищать. Ей забавно видеть, как я яростно оберегаю Отца, смеётся и, оставляет его мне. Пронесло! Я же не понимаю ещё, что она дразнит меня, видя, как я со всей серьёзностью принимаю её розыгрыш за «чистую монету». Часто сажусь на завалинку при доме с солнечной стороны, здесь безветренно и хорошо греет солнце. «По-стариковски» греюсь, думаю о чём-то, мечтаю… Весною, по-особому дышится, мечтается о чём-то, по-новому предаёшься фантазиям, перед мысленным взором встают невиданные страны, оживают герои из книг, прочитанных сёстрами! Да мало ли о чём ещё бегают думы, я пускаю их в свободное плавание… Летите мои мысли, летите!

Невесть откуда возникают мухи, будто проявляются из другого измерения и садятся греться на солнышке и тоже в защищённых от ветра местах, при этом по-своему жужжа, извещая о весне. Прямо на изгороди сидят вороны, смотрят внимательно и временами каркают. Смотрю на них, на их янтарные глазки, перебегающие взглядом с одного предмета на другой, внимательные такие! Издалека слышится мычание коров, они в поисках и добыче свеженькой, только что появившейся травы. Мама гремит посудой в доме, Отец осматривает копыта лошади Майки, не надо ли подковать. То и дело слышатся его возгласы:

— Да стой ты, игривая! Тпру-у!… Тихо, тихо… Ну что ты, что ты?

Нет — нет, да и крикнет мне: «Принеси мне то… Принеси это…»

Я знаю про всё, что и где у него лежит и даже то, что мне знать не положено, уж такой я… Лежит у него строго в определённых местах и, не дай бог, мне что-то нарушить.

Закрываю глаза и слушаю, слушаю звуки вокруг… Теперь можно слушать, Мама, Папа рядом! В этот период я забегаю домой только наскоро перекусить и опять на улицу, до самого вечера.

Смеркается… Восточная сторона неба темнеет быстрее, на ней проступают звёзды, потом ими засыпается весь небосвод… И откуда они только берутся, и где находятся днём? Мечтательно смотрю ввысь и нехотя опускаюсь долу, зовут домой, ужин на столе, семья ждёт! Уходить нет желания — поскорее бы настал следующий день! Он обещает быть ещё интересней. Так хочется думать! Внутри всё бежит, не успокаивается, стремится куда-то… Зовёт в какую-то даль неизвестную, в страну Жёлтых гор и Серебряных ручьёв, которая манит в отдалении капелькой росы, украшавшей алмазом лепестки розы, переливаясь цветами радуги на восходящем солнце…

Поужинав, с книгой в руке устраиваюсь поудобнее, возле керосиновой лампы, рассматриваю картинки. Домысливаю, изображённое художником… Быстрее бы научиться читать, не вечно же изводить сестёр…

— Ну, почитайте!.. Ну, почитайте!..

Жду выходных, они должны придти пешком с посёлка, который недалеко. Сёстры живут в интернате и учатся в школе. Я тоже мечтаю учиться. Буду читать книги! Сам читать!..

/май-июнь 2019 года/

[1] Строки из стихотворения Дугарова Баира

[2] Строки из стихотворения Сулыгина Владимира

СЕНОКОСНАЯ ПОРА

Ожидание с покоса

День летний, июльский подходит к концу…

Солнце заливает последними лучами деревья, дома, золотит облака. Чем ближе к горизонту, тем больше алого цвета посылается в пространство и ложится на листву, пурпурным бликом. Воздух горячий, пахнет скошенными травами и мёдом разноцветья. Грузно, с жужжанием, пролетают мимо пчёлы, торопясь в свои лесные ульи… Неутомимые труженики! Всё в природе завершает свой ежедневный рабочий цикл и готовится к ночи. Меня оставили дома, и я жду, не дождусь с покоса родителей, сестёр. Скоро ли придут?.. Для того, чтобы быть в курсе событий, по привычному способу забираюсь на крышу высокой стайки. Поперечные жерди дают упор моим ногам, удобно и лазить по ней и, сидя, упираться… Отсюда многое видно! Видна тропа, которая мне и нужна, она тянется вдоль опушки леса, пролегает между разрезами, маленькими озерцами, через речку, рассекает марь и углубляется в соседний лесок. Мне будет видно идущих по ней путников, путников долгожданных, самых родных! Удобно устраиваюсь на самом верху и слежу, вдруг покажутся вдали… Зрение острое, далеко вижу! Заодно и отдохну…

Ну и нагонялся я за день… К соседу приехал мой приятель, родственник, годом младше меня, низкий, крепкий сложением, всё у него было крепко, даже соображение, но был шкодливым, так его сам сосед характеризовал, он и оправдывал это. Нас везде мало, везде успеваем, везде сунем свой нос… Излазив вдоль и поперёк близлежащий лесок, мы с рогатками пошли слоняться по изгородям соседских участков, высматривая бурундуков. Этот год на зверьков был «неурожайным», редко когда можно было встретить юрких полосатиков, но дело не в этом, была бы причина, где полазить… Если и встречали, то не успевали прицеливаться, как грызун успевал улепетнуть от незадачливых охотников, успевая при этом своеобразно цвиркнуть, то есть испустить свой бурундучий клич, который трудно передать словами, заканчивающийся трелью. При этом он быстрыми отрывочными движениями успевает перескочить на соседнюю жердь или куст, затем, почти мгновенно, исчезнуть… Раздосадованные неудачной охотой — уходим.

Что же ещё можно было придумать? В доме дяди Мити, есть места, которые он никому не показывает и не потому, что там кроется тайна из тайн, а просто нельзя и всё… Это же более всего разогревает наше любопытство, что там? А вдруг от глаз наблюдателя скрывается «нечто», которое нас, именно оно и интересует более всего… Сашка, так звали приятеля, попытался залезть, я не смел, в недозволенные «уголки» своего благодетеля. Чем раздосадовал его «донельзя» и был пойман с поличным. Сосед, горяч на руку и на расправу, было погнался за нами, но мы едва успели ноги унести от него…

— Вот я вам!.. Попадись мне, шельмецы! — кричал вслед нам, драпающим со всех ног. Мы врассыпную, кто куда, но через время, встретив Сашку, узнаю, что он помирился, предварительно получив оплеуху, но это словно «пряники», за день их столько насобирает неунывающий Сашка, что мне даже жаль его… Одно слово — озорник!

— А-а-а… Мне не больно, — бахвалится он и почёсывает место прилетевшего подзатыльника.

Что делать дальше? Поплелись «убивать» время. Вечер ещё далеко и мои покосники не скоро прибудут. Ко мне не заходим, что-нибудь натворим, будет и мне нагоняй.

— Авось по дороге придумаем, — буркнул товарищ, и мы устремились на крышу бывшего магазина.

От здания, что было когда-то магазином, остался сруб. А ведь недавно совсем, любил я с Мамой ходить за покупками в этот самый магазин, вдруг сладостей купит, всегда были на прилавках в достатке. Помню таз солидных размеров, а в нём конфеты подушечкой, разноцветные такие, притягивающие детский взор, вырабатывающие слюну и круглые, с начинкой внутри, «дунькина радость», так их прозвали в народе. Помню их слипшихся в куски, что не раздробить и молотом, так и продавали… Нам-то, детям, какая разница, какой формы, главное бы ощутить во рту что послаще. Сейчас этот центр детского притяжения зиял глазницами выбитых окон и отсутствием крыши. Но был потолок, по которому мы и бегали, когда забирались. Рядом валялось множество битых кирпичей, осколки которых мы поднимали наверх, складировали, чтобы потом открыть беглый огонь на поражение невидимых противников. В потолке оставалось отверстие квадратной формы от разрушенной печной трубы и мы осторожно обходили его, дабы не загреметь вниз.

Пацаны, не пацаны, если не устраивают состязания на дальность броска, вот мы и соревновались… Кто дальше бросит? Дальше бросал я… Сашка психовал, но лучше поражал цель, которую выбирали. Моя очередь быть раздосадованным, но я даже рад за него… Правда! Не было у меня злорадства, хвастовства, злокозней к кому-либо, даже к обидчикам. Сдачи давал, но без злобы, без утаённого вынашиваемого мщения. Мы ссорились, но это не мешало нам, расставшись, потом встречаться, как ни в чём не бывало, и затевать очередное «приключение». В детстве разве бывает без ссор между друзьями, приятелями? Даже драки случаются, случались и у меня, но в драке были всегда соблюдены определённые правила, за которыми присматривали товарищи. После драк дружба ещё пуще крепла. Разошлись мы с Сашкой по домам, когда солнце уже скатывалось к горизонту. Иду ждать своих покосников на крышу сарая…

Я в ожидании… Моих путников пока нет, и всё внимание сосредотачивается на моей тени. Солнце садится за спиной и она, тень, медленно увеличиваясь, ползёт по огороду… Скоро подойдёт к колодцу и далее падёт на лесок и, значит, мои косари покажутся в ожидаемом взглядом месте. Но их нет! Солнце почти скрылось. Птицы и кузнечики всё реже выдают свои трели в пространство, оно успокаивается. Вечереет!.. Слово-то, какое! — вечереет! Ещё не темно, но и нет солнца уже. В нём, слове, есть и действие, и представление о состоянии природы, и умиротворение…

День вечереет, ночь близка,

Длинней с горы ложится тень,

На небе гаснут облака,

Уж поздно. Вечереет день. [1]

Умиротворение длится недолго. Начинают одолевать комары и мошкара, пора слазить и спасаться от них в доме. В дом не хочу — боязно. Почему, не знаю! Потому что один, потому что вечер, а моих родимых нет. Взгляд устремляется на заветную тропку и… О, радость! Идут! Идут медленно, устало, между разрезами, через речку, по мари пока не скроются за деревья соседнего леска… Значит можно бежать и встречать. Бегу и вижу своего дружка Шарика. Он летит ко мне радостный и с визгом, облаивает всего меня. Знаю, любит! Соскучился! Здравствуй друг мой закадычный! Вьётся вокруг, и мы бежим навстречу усталым труженикам… Встреча! Делюсь с сёстрами своими впечатлениями за долгий летний день.

Комары лютуют вовсю, мошка залазит за ворот рубашки и шея горит от укусов. Родители сетуют, что задержались на покосе… Но как не задержаться?, можно ли оставлять сухую траву в рядах, не убрав в копна? Нельзя! Вот и отдали остатки сил на уборку сена, вдруг завтра непогода? «Не должна!», — по словам Мамы, но поди знай, всякое может быть…

На улице темно, ужин на столе и отец доволен, что управились с заданием. Сёстры рассказывают мне страшные истории, которые приключились с ними за день. Глаза у меня испуганно большие, верю им. Как не поверить? Умеют фантазировать! Мама смеётся и пытается угомонить их, сбавить темп. Вечер ведь, пора ко сну, а тут такое, такое в рассказах, не перескажешь… Ложимся спать, полная луна пытается заглянуть в окно через щели в занавесях. Отец быстро засыпает, раздаётся его громкий храп, мы привыкли. Завтра новый день, новые заботы, заботы такие, которые делать, не переделать… Буду проситься, чтобы взяли с собой. Хочу! Там на покосе у меня много дел и забот, понаблюдать за птицами, отыскать норку зверька неведомого, свиснуть Шарику и указать, что мол «Тут!» Знал этот клич, мчался издалека, едва услышав: «Шарик, Шарик! Тут-тут-тут!»

Представляю эту картину, улыбаюсь и… засыпаю.

Утро. На покос

Утро… Родители давно на ногах и управляются по хозяйству. Накормили скот, Мама подоила корову и вывела за огороды, в поля. Корма много, трава сочная, разная… Солнце поднялось, и день занялся. Роса ещё лежит на листьях травы и сверкает алмазами при встрече с лучом света. Красиво! Свежесть утра, здоровая, чудная, но временами ветер доносит «ароматы» навоза… Рядом стайки, где корову и лошадь держим — морщусь, но нос некуда прятать. Придётся привыкать… Бегу умываться, умывальник на дворе… От утренней прохлады и быстрого вставания в день — поёживаюсь. Умываюсь с шумом, обрызгиваю с хохотом сестёр, они меня… и сна, который частично цеплялся за меня, нет и в помине.

Начинался день простой, заботливый, в котором не было ни лени, ни праздного образа жизни. Не было вопросов «хочу, не хочу», а было понятие «надо», этим всегда руководствовались родители, это и нам прививали с тех пор, как мы могли что-то держать в своих руках и уже выполнять нетрудную работу.

Собираемся на покос… Позавтракали и Мама начала собирать обед в бидончики: щи, компот, и просто воду. Пить в жару, в зной надо много. Ей помогают сёстры. Отец настраивает косы, предварительно отбив литовки. Отбивают молоточком на бабках, тонких и плоских, а потом затачивают полотно. Отец был лучшим в настраивании и прочих хитростях сенокосной утвари. Я любил наблюдать за ним, как умело и ладно бегают его руки, выполняя нужные операции. В зависимости от сегодняшней работы он осматривал или косы, или грабли и вилы… Он сосредоточен, внимателен, его острый и где-то колючий взгляд зелёных глаз пытается охватить — всё ли учёл, всё ли сделал и не забыл ли чего. Я засматриваюсь на него… Хочу быть похожим! Это же мой Отец! Черты лица его правильные, где-то красивые и мне нравятся. Ещё бы, как по-другому? Что-то мне говорит, поручает, и я быстро выполняю нехитрое задание.

К походу на покос всё готово, мы выдвигаемся, первый Отец и замыкаю колонну я. Несём на себе косы, грабли и шагаем по узкой, едва заметной тропе. Тропа успела зарасти травой и ведёт нас по мари, через речку, между разрезами и вдоль опушки леса. Путь далёкий, идём молча, надо силы беречь. Лишь собака, неутомимый Шарик, бегает по своим делам — надо вслушаться в шорох трав, уловить в дуновении ветерка всевозможные запахи… Обоняние тонко! Обнюхать каждый куст и, конечно, «пометить» свою территорию. Заострить внимание на каждой норке и облаять испуганную, вспорхнувшую птицу… Дел у него много! Он радостный, неунывающий и везде поспевающий.

По пути пересекаем покос папиного брата, моего дяди Романа. Они уже работают, весело звенят и поют косы. С ним его старший сын Гена и зять, тоже Геннадий. Оба рослые, сильные, на рубашках выступили пятна соли от пота — молоды и красивы! Мне они нравятся! Двоюродный брат Гена похож на своего отца, с правильными чертами лица, прямой красивый нос и пронзительный взгляд зелёных глаз. Они останавливают свою работу, подходят к нам, а я смотрю на прокосы… Шире, ровнее, чище я не видел ни до, ни после. Даже у меня, когда я вырос, и косьба стала для меня лёгкой забавой, таких прокосов не получалось. Дядька Роман, называет меня «Маёром».

— Что, маёр, косу-то отбил? Смотри, не шибко размахивайся, отцу оставь покосить, — так всегда подшучивает, улыбаясь, треплет меня по загривку. «Откуда прилип к нему этот „маёр“, кто он? — размышляю я, но не спрашиваю, — Плохим словом не назвал бы…»

Дядя перебрасывается парой тройкой фраз с Отцом, и мы следуем дальше.

Как бы ни была дорога длинна, она когда-то подойдёт к завершению. Через некоторое время мы достигаем цели своего следования — Дальний покос. Было три покоса: Дальний, Ближний и на мари. Ближний располагался за разрезами, где местность до тайги чуть поднимается и у самого леса в уголке был наш покос. На мари мы косили пырей. А на опушке леса, на Дальнем и Ближнем — разнотравье. На Дальнем рельеф ровный, трава густая и высокая для луга. Косить одно удовольствие, когда хорошо отбиты и заточены косы-литовки и правильно насажены на косовище.

Настраиваются на месте косы, и мы выстраиваемся на прокосы. Легко косить, когда падшая на ночь роса ещё не успела испариться. Не раз слышал от родителей поговорку: «коси коса, пока роса, роса долой и мы домой», если бы домой, а так весь день-деньской будем здесь, пока не свалим всю площадь покоса и не жара, не мошкара, не комары не послужат помехой. Выносливость родителей удивительная, они и нас приучают, а нами и не оговаривается, всё как естественность, само собой разумеющееся.

Я иду последним, с маленькой косой, «семёрочкой». Отец специально для меня купил, отбил и настроил, чтобы «лодыря не гонял», как мне было сказано, а ещё, чтобы я зарабатывал на костюм себе к школе. Я старался! Казалось бы, при нехитрой сноровке движений, учился косить долго… Коса всё «норовила» въехать в почву, то выскочить вверх, оставив след нескошенной травы. Смотря, как просто и ловко косят мои сёстры, недоумевал: «Я что хуже?», — крутилось в моём сознании, но моё непослушное орудие настойчиво «просилось» в землю… Однако со временем приходит к тебе мастерство и опыт, пусть маленький, но ты себя совершенствуешь, и коса в руках становиться «ручной». Взмах за взмахом укладываешь в ряды скошенную траву. Словно песня сенокосная то и дело раздаётся протяжное «Вжик, вжик!» Несколько заходов и определённая площадь скошенной травы лежит на солнце подсыхает, а пятеро косарей, почти без отдыха, кладя ряд к ряду, уходят на новые прокосы…

Мне, как самому младшему, выпадают поблажки. Я отдыхаю, а значит в самый раз, заняться местностью и разведать что, где и как? До обеда с Шариком исследуем ближайший лесок на наличие ягод, зверьков, птиц и…, всего остального. Многое нас интересует! Представьте лес, куда редко ступает нога человека, заросшего кустарником, полный бурелома, валежника, падшего давным-давно, местами покрытого толстым пушистым слоем мха… За каждыми такими корнями вывороченных деревьев прячется таинственность и измышления всякие — что там? Вдруг притаился зверь? Фантазии детской краёв нет, путешествует в собственном воображении… Тут же себя упрекаю: «Да что же это мне пугливо стало? Ведь со мною Шарик — живо разделается с любым недругом», — успокаиваюсь, прислушиваюсь, а вокруг — лес, с фантастическим пением птиц, с освещением от едва пробивающихся лучей солнца, с ослепительно белыми стволами берёз! Всё это живёт своей неповторимой жизнью, шумит, поёт, и ты единый с этим всем, ты сливаешься с этой лесной симфонией, с запахами прелых листьев, хвои, благоуханиями смолистых сосен, лиственниц, ароматами лесных ягод, слышится какой-то отдалённый шум, что исходит от крон высоких деревьев. Шумят они, говорят о чём-то, ведут беседу меж собою, предупреждают: «Далеко не заходи…», — не захожу, боюсь заблудиться, сажусь на поваленное дерево, наблюдаю, вслушиваюсь…

Изредка доноситься голос Отца или сестёр, проверяют, где я? Отвечаю, и эхо гулко разносит мой голос по лесу. Птицы стайками впархивают с насиженных мест, тревожат везде сующего свой нос Шарика, он облаивает их, ругается! Время в самом лесу, как бы замедляет свой ход, тебе кажется, что только вошёл, а уже слышен голос Мамы, зовущий к обеду. Вспоминаю, что проголодался и бегу на голос…

Солнце в зените, палит!.. Воздух горячий и даже птицы убавили свои трели. Шарик тоже спешит, ведь ему, как члену семьи полагается еда и косточка лакомая. Отец с сёстрами соорудили на подобии шалаша, одностороннего, защищающего от обжигающего солнца и мы устраиваемся под него для приёма полевой трапезы. Обед, после работы на природе, вкусности необыкновенной. За разговорами, за впечатлениями о работе, траве, сочности её, моими рассказами о лесе быстро приканчиваем съестные припасы, наступает время отдыха часа полтора. Отец засыпает, Мама дремлет, а мы, я и сестрички, шёпотом разговариваем, как всегда делимся своими наблюдениями, Оля и Валя ещё и своими секретами между собой, мне интересно, но меня в их девичью сферу не пускают. Тайна!.. Прилетают изредка оводы, слепни с назойливым и противным жужжанием. Отмахиваемся веточкой, пресекаем их настойчивое желание укусить…

На небе ни облачка и пахнет скошенной травой…

Покос на мари

Сегодня косим на мари.

Добраться до него можно по дороге, ведущей на покос Дальний и, не доходя километра два, свернуть направо, на марь. Покос Дальний виден с мари. Можно добраться другой дорогой, которая короче, по леску, не переходя в двух местах речку, но она более трудная, болотистая. Если стоит долгая хорошая погода, то болотистые места подсыхают. Отец решает идти по короткой дороге, через лесок, мимо заброшенного огородного участка, давно пустовавшего. Здесь жили Саутские, давно жили. Участок, что когда-то был с домом и огородом успел изрядно зарасти мелкими деревцами осин и ольхи, вперемешку с кустарниками дикой малины и смородины. С листьев и мелких веточек смородины в походных условиях, какой чай заваривается! словами не опишешь… По бокам дороги растёт ельник, высокий, густой, от него тянет утренней прохладой и хвойным запахом. Проходим небольшой клочок леса, здесь я упросил Отца дать стрельнуть из ружья, бабахнуло сильно, дало толчок в плечо, но устоял, подействовали отцовы инструкции, сильно прижимать приклад ружья к плечу. Минуем марь, мысиком вдающуюся в лес, попадаем на увал перед покосом. Здесь растут одинокие большие лиственницы, кустарники, немногим правее дорога в посёлок, через сопку с вышкой. Слева от нас раскинулась марь с покосами, далеко она убегает на восток, с речушкой посредине, изредка усаженная ивами по берегам. Спускаемся по небольшому склончику и мы на месте… В воздухе звонкое разноголосое пение птиц, стрёкот кузнечиков и нудное попискивание комаров. Воздух напоён ароматами цветов и трав, вибрирует миражами, даль просматривается хорошо…

Немного отдохнув, приступаем к работе…

Марь. Кочки. Трава густая. Размахивая от плеча косой, ты проходишь ряд за рядом и за тобой уже лежит скошенная трава. От неё идет запах особый, пьянящий. Прокосы чистые, широкие и ровные, ряды травы лежат аккуратно — жухнут на солнце. Беспрестанное жужжание оводов и паутов (так называют у нас больших слепней), от которых трудно избавиться, а если тело потное, ещё более привлекает их. Солнце палит неустанно, неутомимо, зной давит и вызывает желание забиться в тень какого-либо дерева или стога сена. Пройдя прокос, подходишь к бидончику с морсом или квасом и утоляешь жажду. Отец, Мама и сёстры уже ушли на новый заход и тебе нельзя отставать… Возвращаясь на новый прокос, захватываю и нюхаю пучок скошенной травы… Запах этот живёт во мне. Спустя годы и годы, проходя в городе мимо скошенных газонов, поднимаешь подвяленную траву, и на тебя накатывает прошлое, встают картины сенокосной поры…

Размахнись рука,

развернись плечо.

Душу русскую свет озаряет —

Травы зелены, да в покосный ряд —

Сила-силушка заиграет!.. [2]

Покос на мари отличается тем, что косить приходится пырей, траву с длинными узкими, в ширину не более одного сантиметра, листьями, растущими вертикально от корня, порою высота его достигала до полутора метров. Его косить гораздо сложней, чем на лугах разнотравье. Местность болотистая, размах и косу пускаешь резче. Кочка на кочке… Кочка высокая, мне подростку выше колен и между ними стоит вода. Когда косишь, стоишь на кочке и пытаешься удержать равновесие. Нередко нога срывается и ты по колено в воде. К этому привыкаешь и приноравливаешься. Через день, два ты спокойно балансируешь на неустойчивой кочке, и прокос за тобой остаётся ровным и широким. Рядом протекает речушка-ручей, где в заводях можно искупаться в жаркий день, что мы с сёстрами с удовольствием делаем… Течение медленное, а вода холодная, освежающая и чистая, его с обеих сторон стиснули невысокие, заросшие пыреем, берега. Во время дождей этот маленький ручеёк превращается в полноводную реку, воды которой заливают почти всю площадь покоса, тогда течение быстрое и может унести сено даже в копнах. Напротив нас через речушку покос Исаченко, площадь покоса немногим ровнее и менее болотистая. Пластают травы вчетвером, звенят остро отточенные косы, поют песнь, вторя нашим косарям и оглашая окрестность: «Вжик–вжик, вжик-вжик…». Мой Отец, иногда, подходит к ним, работа на время приостанавливается, и они, с хозяином, ведут предметную беседу, курят махорку, закрученную в самокрутки и степенно, не спеша, пускают дым в пространство. Мы тоже отдыхаем…

Дня через три, четыре сено готово к уборке. Самое главное! убрать высушенную траву в копна, в стог, до дождей… Стог мечут на возможно высоком пригорке, если таковой имеется. Сено сгребаем в валки, потом копним, чтобы в копнах оно слежалось за ночь и тогда пора стоговать или метать в зарод. Если сено сухое и убрано, сердце у родителей «на месте», любили повторять они. Когда метали зароды, то нужен был конь, чтобы копна возить, а это значит вокруг него живности, норовящей укусить — тучи… Вот он на мне был. Я вожу за узду и езжу верхом. Брыкается конь неистово, отбиваясь от налетавших паутов и слепней, а чуть под вечер, тут тебе и комары с мошкарой — весь набор кровососущих. Конь беспрестанно отбивается и хлещет меня хвостом. Утопая в болоте, между кочками, животное бьётся, стараясь вырваться из топкости места, при этом он часто умудряется наступить мне на ногу, так, что к концу дня я не пойму, кого мне надо более спасаться, коня с мелькающими копытами или атакующего гнуса. После нескольких таких попаданий ступни под копыто, к вечеру нога опухает, и боязнь повторного пресса становиться маниакальной…

Так происходит в жизни и перемены должны случаться и должны обновляться окружающие люди, обстановка, предметы и увеличиваться требования к себе и окружающих к тебе. Перемена мест и желательна и необходима, чтобы всё естество наше не прирастала к одному месту, с которым срастается органически, мы как бы врастаем в него и от которого не так легко освободиться. Ценность перемены мест и частых передвижений в том, что ты не притягиваешься незримыми нитями к каждому из окружающих тебя предметов, и сознание не делается благодаря этому неподвижным. Тогда я ещё не знал, что эти перемены я с лихвою прочувствую на себе, и частые переезды станут естественным образом моей жизни.

Летом необходимо было подготовить документы для оформления меня в первый класс. Отец привёз меня в райцентр и мои сёстры должны были пройти со мной все инстанции по сбору нужных справок и пройти проверку моего здоровья у врачей. Родители оставались на Крутом, у них не было возможности оторваться от ежедневной работы. Несколько дней меня водили к докторам, где проверяли слух, зрение, горло, выслушивали сердце, стучали пальцами по груди, брали анализы крови и…, и всего остального… Мне нравились похождения по инстанциям и прохождения докторов, было весело, интересно и тем, что в нашей компании была девочка, моя ровесница. Она была младшей сестрой Олиной подруги. Подготовкой к школе также занималась её старшая сестра. Пройдя всё и вся, подготовив документы, Оля отдала их в школу и меня зачислили в первый «Б» класс. Назад к родителям, под кров родного дома ушли пешком, наслаждаться остатками беззаботной дошкольной жизни. Отца не ждали, когда он за нами приедет. Двенадцать километров одолеть без транспорта было привычным делом для сестёр, а я шагал бодро, стараясь и вида не подать об усталости. За работой на покосе, огороде, собирая грибы и ягоды, купаясь в чистых озёрах, загорая в свободное время, мы и не заметили, как пролетело лето и подошло время собирать себя морально и физически в школу.

…Итак, сидим за партой, молчаливы и сосредоточены, ни тени баловства или просто лёгкой шалости. Слушаем внимательно — требования, правила поведения в школе, расписание уроков и какие будут в ближайшие дни. Поглядываем на родных, они стали возле стены, наблюдая и слушая происходящее. Скоро они вышли из класса, и мы остались одни с учительницей Галиной Фёдоровной. С ней, с нашей первой учительницей, мы зашагали по школьным годам до пятого класса, изредка теряя нерадивых учеников, которые по неуспеваемости оставались «на второй год». Звучало, как приговор — «На второй год». Попасть под этот приговор было одно из самых постыдных. Галина Фёдоровна умело вносила знания в наши лопоухие головы, да лопоухие, уж у меня — точно, соответствующие возрасту и уровню сознания. Мягкая, негромкая, в ней одновременно уживались и твёрдость и умение заставить себя слушать и внимать урок. Сейчас внимательно смотрю на её фотографию и, возможно впервые, понимаю, что была она красива, не той яркой сразу бросающей в глаза красотой, а внутренней, мягко проступающей из души. Была в ней какая-то особая притягательная сила…

Наконец, копна свезены, начинаем стогование. Сначала сено укладываем по периметру будущего зарода или стога, а затем заполняем середину и так слой за слоем. Если мечется большой зарод, то утаптывают двое, обычно у нас самые младшие, а уже когда доходит работа к вершению, тогда остаётся более опытный и это конечно Валя. Я спускаюсь по подставленной жерди или по верёвке.

Отец, вытирая пот, по каким-то признакам определяет:

— Быть дождю, надо торопиться!

Смотрю вверх, ещё высоко в небе пылает солнце, лишь изредка набегают белые и темноватые облачка. Даль переливается в зыбком мареве потоков жаркого воздуха у поверхности земли, заливаются в трелях птицы — вроде всё, как всегда… По каким признакам определил? Где этот дождь, которому быть? По лютости ли наседающих паутов, они перед тучей всегда особенно яростно бросались в атаку на живность, так им хотелось попить кровушки нашей? То ли по вязкости и плотности горячего воздуха? Мне непонятно, но годы накапливают опыт и знание особенностей местной погоды, видимо это сработало сейчас. Мама и старшая сестра Оля подключаются к заброске сена на стог, а Отец размерено укладывает пласт за пластом по периметру зарода… Отойдёт, посмотрит придирчиво, ровно ли растёт стог, не заваливается ли набок… Другие наши соседи Кравченко, что покос от нас в полукилометре метали зароды идеально, что игрушки лепили, высокие и ровные, залюбуешься, глядя на их творения.

Через полчаса на горизонте появляется тучка и быстро разрастаясь, близится в нашу сторону и, хотя палящий зной за день убивает все силы, и ты работаешь медленно и с большой неохотой, однако, появившаяся «серьёзная» туча прибавляет у меня, у всех нас перед грозой силы. Откуда-то появляется энергия. Работаем быстро, слажено и успеваем убрать сено до первых капель. На вершину стога поперёк укладываем скрученные две-три пары веток. Заранее, до стогования, чтобы зарод стоял прямо, по центру в землю вертикально вкапывается специальный шест — стожар. Во времена хорошего урожая на траву, да, да — урожая, мы сено скирдовали, то есть зарод выстраивался периметром, не кругом, а в виде прямоугольника…

Настроение на высоте! Успели! Идеально, чтобы стог до дождя простоял суток трое, тогда сено спрессовывается и становится дождём не пробиваемым, не замокает, но и так хорошо, мы довольны… Забиваемся под зарод и, весело разговаривая, наблюдаем учащающиеся падающие с неба капли воды. Рядом стоит конь, он с удовольствием отдыхает под усиливающимся дождём, подставляя струям, запотевшие от работы круп и спину. Здесь же посапывает Шарик, взвизгивая временами, и подрыгивает во сне лапками — ему снятся собачьи подвиги. Хорошо!.. Я в кругу самых родных людей… Их внимание и любовь обволакивают меня, кажется, длиться это будет вечно…

За новым костюмом

Подвозя копну, конь поворачивает в сторону дороги, что ведёт домой. Надо всякий раз его разворачивать, а ему не хочется, страсть не хочется, ехать за очередной копной, их много, около трёх десятков. Солнце в зените и палит во всю, жара нестерпимая… Чувствуется усталость коня. Он бьётся смертным боем со слепнями, оводом и прочими конскими паутами, есть такие — целые «дирижабли». Всякой нечисти возле коня тучи и все норовят попить его кровушку, а заодно и меня отведать. Животное отбивается от кровожадных «туч», которые облепливают его и в основном те места, где не срабатывает вибрация кожи, куда его хлещущий хвост достать не может, зато мне им достаётся изрядно, если зазеваешься. Пауты разных сортов и цвета, коричневые и серые, большие и малые так и норовят сесть в места незащищённые, а это конское межножье. Там хвостом не достать, мешает конская упряжь и их в месте нежном можно горстями снимать вместе с кровью, что я и делаю, если не помогает ветка.

Так к новому учебному году я зарабатываю себе костюм.

— Хочешь костюм новый? — спросил Отец и тут же добавил, — Будешь возить копна людям.

Ещё с вечера я получил задание, куда надлежит мне с конём отбыть… Утро изумительное своей неповторимостью, свежестью и многоголосием птиц, окриков на скотинушку, лаем пса и сборами на покос. Я уезжаю копна возить, а моя семья на покос Дальний… Вроде бы похоже на вчерашнее утро, но другое и я стал старше на целые сутки, в детстве так хочется быстро повзрослеть, стать этаким независимым, ни от кого… Иметь независимое мнение на каждый предмет, а зачем?.. Спроси меня тогда, зачем мне всё взрослое, вряд ли ответил бы, но хотелось… Наверное, чтобы было…

— Мам, а когда я выросту? Когда? — донимал не раз Маму подобными глупыми вопросами…

— Вырастишь… Ещё надоест быть взрослым, — говорит она и тут же приводит поговорку, — «Всякое семя знает свое время».

Какие точные слова, сильная поговорка, но меня цепляет слово «надоест».

— Надоест? Вот ещё чего удумала… И совсем не надоест, — убеждённо рассуждаю я, куда хочешь туда и идёшь, что хочешь — покупаешь, вот выросту, конфет куплю-ю…